Гессенская волчица-1

Сергей Александрович слушал Игнатьева и понимал, что граф на­строен на серьёзные преобразования, но его, прежде всего, волновал вопрос, какими методами и средствами но­вый канцлер собирается бо­роться с террористами.

— Скажите, — обратился он к Игнатьеву, — Вы можете гаранти­ровать, что революционная зараза будет иско­ренена, что престол и Госуда­рыня будут надёжно защищены от посягательств?

Игнатьев пояснил, что он не Господь Бог, и может гарантиро­вать лишь то, что сделаёт всё возможное для защиты престола. Граф гово­рил по-французски, чтобы Императрице было более понятно, что он хочет до­нести до неё и Великого Князя.

В настоящее время, сказал Игнатьев, Россия вернулась в март 1881 года, в такие же страшные дни, кото­рые последовали после царе­убий­ства. Тогда, четырнадцать лет назад, не удалось сде­лать верные вы­воды и найти правильный путь. Испуг отдельных вы­сокопоставлен­ных сановников перед необходимостью пе­ре­мен привёл к тому, что на дол­гие годы не удалось дать ответ на ро­ковой вопрос, как и чем поло­жить конец пося­гательствам шайки злодеев на жизнь русского царя, на жизнь русского на­рода. Как бы ни были преступны действия фанати­ков, борьба со всяким даже и фанатическим мнением возможна и ус­пешна лишь в том слу­чае, когда она не ограничивается одним воз­дей­ствием мате­риальной силы, но когда заблуждению противо­пола­гается вер­ная мысль, данной разрушительной идее — идея пра­вильного го­су­дарствен­ного порядка.

Сей­час же, отметил Иг­натьев, такая идея прави­тельством не сфор­мулирована. Самое упорное и на­стойчивое пресле­дование крамолы всеми полицей­скими и адми­нистративными средст­вами должно быть задачей прави­тельства. Но такое преследо­вание яв­ляется лишь лече­нием внешней сто­роны недуга, оно едва ли бу­дет вполне действи­тель­ным средст­вом борьбы. Достижение конечной цели и иско­ренение зла воз­можно только под не­пременным условием — одно­временно с та­ковым преследованием — неуклонного и пра­вильного на­правле­ния государства на пути мирного раз­вития про­должением ре­форм и на­чинаний прошлых царствова­ний.

Императрица внимала речи свежеиспечённого канцлера с боль­шим интересом. Для неё было новым то, что говорил этот генерал. Она пой­мала себя на мысли, что до того ей приходи­лось видеть совер­шенно иных русских генералов.

— Николай Павлович, — сказала Императрица, воспользовав­шись пау­зой Игнатьева, — Вы излагаете свои мысли почти как профессора в Гейдельбергском университете, где мне пришлось изучать философию. Только у них это получалось весьма скучно, а у Вас интересно и очень живо.

— Благодарю, Ваше Императорское Величество, за столь лест­ный отзыв. Должен сказать, что наши уни­верситеты учат фило­софии, но не учат тому, как любить Россию. В этом и коренится зло, именно отсюда и рождается та са­мая крамола.

— Вы противник университетов, Николай Павлович? — удив­лённо спросила Александра Фёдоровна.

Лицо Игнатьева покраснело. Вопрос был задан ему прямо в лоб и требовал такого же прямого и ясного ответа.

— Я, Ваше Величество, был и буду сторонником образования и про­свещения. Но только такого образова­ния, которое идёт в пользу Рос­сии, а не во вред. Не понимать важности образования может только очень недалёкий человек. Его Высочество спро­сил, могу ли я гаранти­ровать искоренение крамолы... Я твёрдо знаю, что в нынешнее слож­ное время есть три пути. Первый путь — усилить давление, карать жё­стко и реши­тельно! Но это лишь заставит недовольство уйти глубже. Вто­рой путь — это пойти на уступки. Но каждый но­вый такой шаг бу­дет ослаб­лять прави­тельство, и будет вынуждать последующие ус­тупки. В ре­зуль­тате пре­обладаю­щее значение в обществен­ной жизни займёт интеллигенция, которая вме­щает в себе всё более опасных эле­мен­тов... Участие интеллигенции в делах приведёт к огра­ниче­нию самодер­жавия, а Россия не­сомненно станет источником вечной смуты и беспо­рядков. Есть третий путь, спасительный путь. Нужно воз­вра­щение к ста­рине, к земским соборам. Увы, так, как это делалось до сих пор, кра­молу не побе­дить. Нужно самым реши­тельным образом бо­роться с крамолой. А для этого — созвать земских людей со всей Рос­сии, чтобы в этой борьбе приняли участие не только правительство, но и все бла­гомыс­лящие, верные царю рус­ские люди. По­верьте, Ваше Величество, обращение к народу, к земле, в сочетании с решитель­ными ме­рами по обузданию высшей бюрокра­тии, всё это будет встре­чено всей Россией, за исключе­нием петер­бургской либераль­ной прессы, с истинным удо­вольствием и восторгом.

Сергей Александрович дослушал Игнатьева и спросил, как же быть с еврейским вопросом, на что полу­чил простой ответ.

Игнатьев отве­тил мгновенно:

— Ваше Высочество! Западная граница Российской Империи для ев­реев всегда открыта. Чем больше их уедет туда, тем меньше их оста­нется здесь. Я считаю правила 1882 года уже не­достаточными. То­гдашние либералы не позволили провести те меры, которые я полагал необходимыми. Потому считаю необ­ходимым менять правила о ев­реях, создавать такие условия, чтобы правительство могло защищать рус­ское населе­ние. И было бы неверным забывать о выкрестах. Я не та­кой наивный человек, как Победоносцев, и я не верю в искренность ев­реев, принявших крещение. Для них крещение — не более, чем лов­кий способ обойти существующие ограничения. Увы, но евреи име­ются даже среди высших сановников Империи.

Великий Князь реагировал очень бурно.

— Вы несомненно правы, Николай Павлович! Гнать, в три шеи гнать жидов! Хватит терпеть их. Гнать всех, начиная от про­стых ремеслен­ников, за­канчивая банкирами, заводчиками и чи­новниками! И всех этих выкре­стов, всех этих перебежчиков, туда же, за черту оседло­сти!

Из кабинета Императрицы Николай Павлович Игнатьев вы­шел го-су­дарственным канцлером, председате­лем Комитета ми­нистров и кава­лером ордена Святого Андрея Первозванного.

Ему было предостав­лено право избрать кандидатуры на мини­стер­ские должно­сти, кроме министров двора, внутренних дел и военного министра. Этот неутоми­мый и необычайно деятельный человек полу­чил полно­мочия не только создать силь­ное прави­тельство и изменить правила для евреев, но и изменить саму систему управления государ­ством.

Не успел канцлер покинуть предела Зимнего дворца, как придвор­ные сплетники разнесли новость о появ­лении в России но­вого дик­татора, спо­собного не только говорить, но и делать. Эта весть раз­лете­лась за считанные минуты.

Обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победо­носцев попал на аудиенцию к Им­перат­рице, уже зная о назна­чении Иг­натьева. Он понял, что ис­править уже ничего нельзя, а идти против воли мо­лодой Импе­ратрицы и быстро на­бравшего силу Вели­кого Князя Сергея Александровича опа­сался, в свете событий послед­них двух не­дель, после громких отставок и таких же громких и не­ожидан­ных назна­чений.

Высказав Императрице свои соболезнования, Победоносцев стал очень беспокойно рассуждать о сло­жившейся в России си­туации. Это была речь человека, болеющего душой за судьбу Империи, чело­века, ко­торый уже давно привык к тому, что к его голосу прислушива­ются все и вся, привыкшего давать не со­веты, а наставления и поуче­ния. Иско­ренение крамолы, утвер­ждение веры и нравственности, доб­рое воспи­тание детей, ис­требление неправды и хищений, всё это, по сло­вам Победонос­цева, должно послужить укреплению государства.

Великий Князь, слушая монотонную речь обер-про­курора, поймал себя на мысли, что Константин Петрович просто пере­сказы­вает со­держание Высочайшего манифеста о незыбле­мости самодер­жавия, им же и сочинённого в марте 1881 года.

"...МЫ призываем всех верных подданных НАШИХ служить НАМ и Государству верой и правдой, к иско­ренению гнусной крамолы, позо­рящей землю Русскую, — к утверждению веры и нравственности, — к доб­рому воспитанию детей, — к истребле­нию неправды и хищения, - к водворению порядка и правды в дейст­вии учреждений, дарованных

России БЛАГОДЕТЕЛЕМ ея Возлюбленным НАШИМ РОДИТЕ­-ЛЕМ."

Выбрав момент, Великий Князь вклинился в явно затянув­шийся мо­нолог:

— Константин Петрович! Не кажется ли Вам, что время уве­щеваний прошло? Нам сегодня нужны не мани­фесты и уговоры. Может быть, четырнадцать лет назад ещё и можно было дейст­вовать уговорами. Но сего­дня нам нужен русский Бисмарк, ко­торый железом и кровью унич­тожит гидру крамолы и террора. Тогда Же­лябов и Перовская убили Папа?. Теперь какие-то евреи убили моего Августейшего племянника. А Вы предла­гаете снова ограничиться призывами и увещеваниями?

— Ваше Высочество, — сухо отозвался Победоносцев, — я давно знаю графа Николая Павловича Игнатьева. Я знаю, что у него здоровые ин­стинкты и русская душа. Я знаю, что имя его поль­зуется доброй славой у здо­ровой части русского населения. Но я также знаю и помню, что граф Николай Павлович — натура увле­каю­щаяся, что он склонен к не­оправданной жестокости, а всё это может отвергнуть от престола те заблудшие души, которые можно спасти добрым словом и увещева­нием. Крамолу нужно уничтожать, но для этого нужен скальпель искус­ного хирурга, а не размашистая коса деревенского мужика.

Императрица слушала молча, теребя батистовый платок, а Великий Князь вскочил с кресла, сделал два шага к Победонос­цеву и сказал, глядя прямо в глаза обер-прокурора:

— Вы не хуже меня знаете, что зачастую хирургам приходится оттор­гать больную часть организма, чтобы спасти от гибели весь организм.

На какое-то мгновение воцарилась мёртвая тишина. Победо­носцев застыл столбом, пристально глядя через стёкла очков на Императрицу, как будто пытался её загипнотизировать. Всем своим видом он показы­вал, что прибыл на аудиенцию к Им­ператрице, а не к Сергею Алек­сан­дровичу.

Для человека несведущего трудно было бы поверить, что этот немо­лодой чиновник с бледным лицом и оттопыренными ушами, одетый в заношенный сюртук, был не просто прибли­жённым к престолу лицом,

но и духовным вождём необъятной Российской Империи.

Александра Фёдоровна спросила:

— Скажите, Константин Петрович, в чём видите Вы главную опас­-ность для государства, для престола, в настоящее время?

Чётко и ясно, как будто по написанному, Победоносцев изложил своё видение:

— Главная опасность, Ваше Императорское Величество, за­ключа­ется в попытках на­рушить существующие устои государ­ства. Импера­тор Александр Нико­лаевич и почивший в Бозе Го­сударь Александр Алек­сандро­вич своими тру­дами создали та­кую систему, которая наи­более подходит для Рос­сии, и которая опирается на церковь и веру. Любые попытки, что со стороны западников, что со стороны славяно­филов, как-либо изме­нить сис­тему, расшатать её, может привести к тому, что всё просто рухнет. Для русского человека абсо­лютно чужды те устои, кото­рые ныне про­цветают в Европе. Европейский парламен­таризм — это, по сути, ве­ликая ложь на­шего времени. Всеобщие вы­боры лишь рождают продажных политиканов и понижают нравст­вен­ный и умст­вен­ный уровень чиновни­ков. Но я также считаю, что славя­нофильские фантазии о созыве Зем­ского собора в Москве есть повод к всеобщей смуте. Россия слишком велика, чтобы её судьбу могли ре­шать какие-то вы­борные люди.

— А что Вы скажете по поводу евреев, Константин Петрович?

— Государыня! Я смотрю на это довольно просто. Одна треть живу­щих в России евреев вымрет, одна треть — выселится, одна треть бес­следно растворится в окружающем населении.

— Сейчас в России проживает около пяти миллионов евреев, — задум­чиво произнёс Великий Князь. — Зна­чит ли это, что более миллиона ев­реев по Вашей теории растворится среди русского народа?

— Ваше Высочество, иудеи, принявшие православное креще­ние, вполне могут стать достойными поддан­ными русских ца­рей.

Великий Князь удивлённо спросил обер-прокурора:

— Константин Петрович, неужто Вы верите в искренность крещёных евреев? Я хорошо знаю это племя, лживое, подлое и изворотливое. Для них крещение — не более, чем ловкий спо­соб обойти установлен­ные ограничения.

— Позволю себе спросить, — обратился Победоносцев к Алек­сандре Фёдоровне, — Ваше Величество желает ввести ог­раниче­ния для иу­деев, принявших христианство? Боюсь, что это при­ведёт к тому, что иудеи пре­кратят принимать святое крещение, больше того, часть кре­—

щёных евреев может покинуть лоно пра­вослав­ной церкви.

Императрица встала, прошла к столику. Взяла в руки брон­зовую ста­туэтку, нехотя поставила назад, потом обернулась к Победоносцеву.

— Но если так произойдёт, — тихо сказала она, — это будет лишь под­тверждением слов Великого Князя, Кон­стантин Петрович... Если ев­реи принимают святое крещение, влекомые зовом души, то они будут де­лать это вне зависимости от местности, в кото­рой проживают. А если евреи считают принятие крещения лишь хитро­умным способом для того, чтобы обойти установленные порядки, было бы крайне глупо и неосмотрительно позволить им селиться внутри Империи. Поэтому канцлер в ближайшее время подготовит законоположения о выселении всех ев­реев, в том числе и выкрестов, за черту оседлости.

Победоносцев не мог поверить своим ушам. Убелённый се­динами обер-прокурор даже не подозревал, что новоявленный канцлер так бы­стро переиграет его и найдёт поддержку своим прожектам у молодой Импе­ратрицы. И он решительно не узна­вал в Александре Фёдоровне ту скромную и застенчивую гес­сенскую де­вочку, которая год назад приехала в Россию.

— Но не вызовет ли такой шаг определённых потрясений среди насе­ления, Ваше Императорское Величе­ство? — осторожно спро­сил Побе­доносцев. — Не вызовет ли это падения авторитета церкви? Вводя ог­раниче­ния для выкрестов, власти тем самым станут ущемлять инте­ресы части право­славных... Массовое вы­селе­ние всех евреев за черту оседлости вовле­чёт в противопра­вительственную деятельность наибо­лее образо­ванную их часть, ко­торая потеряет всякую надежду обу­строить свою судьбу внутри Империи.