Сумеречный клинок

— Красивая? — По видимому, Дария все таки уловила некоторую неуверенность в голосе Ады.

— Красивая, — отметая сомнения, заверила Ада. — Но не по этой части.

— Ну, это пока не попробовала, как узнаешь? Или ты уже?

— Я нет, но ей явно нравятся мужики.

— И? — заинтересовалась Дария.

— Пока ничего определенного, — отмахнулась Ада. — И никого.

* * *

— Но что же сама эта барышня? — Вопрос, казалось, возник в глазах Евгения раньше, чем сорвался с губ. Герцог был заинтригован. Его интерес был родом страсти, никак не меньше.

— Скажи, Александр, что она собой представляет? Опиши мне ее, расскажи, какая она, ведь ты же знаешь!

— Какая вам разница, Евгений! Зачем вам это, ваша светлость?!

Сандера возмущало это праздное циничное любопытство, но следовало признать, в этом был весь Евгений. Он не умел по другому. Просто не мог.

— С каких пор ты обращаешься ко мне на 'вы'? — почти искренне поднял брови герцог Гаррах. — Александр, мы же кузены как никак! Будь проще!

— Как скажешь, — пожал плечами Сандер, хорошо знавший цену такого рода панибратству.

— Итак!

— Длинная, как жердь, — вяло ответил не желавший говорить на эту тему Керст, у него просто не было выбора. — Волосы рыжие, как пакля. Глаза раскосые и желтые. Кожа темная...

— В общем, уродина? — прищурился Евгений.

— Тебе станет легче, если скажу, что красавица?

— Скажи! — предложил герцог.

— Хорошо, — согласился Керст. — Красавица.

— Что, — сочувственно поинтересовался Евгений, — не дала?

— Вроде того.

— Сочувствую. И все таки?

— Красивая, — признал Керст, вспомнив другую Тину. — Глаза миндалевидные, чуть раскосые, внешние края загнуты вверх. Цвет... янтарный, пожалуй...

— Мда...

— Кожа чуть смуглая, матовая, скулы высокие...

— Продолжай!

— Волосы цвета осени...

— Да ты поэт, Александр! Янтарь и краски осени! Весьма убедительно. И что, действительно такая высокая?

— Почти с меня ростом.

— Ого! Ничего себе малютка. А остальное?

— Что именно?

— Грудь, зад, что там еще?

— Ноги прямые, — криво усмехнулся Сандер и, перехватив заинтересованный взгляд герцога, объяснил: — Она носит мужские штаны.

— Вот оно как! — кивнул Евгений. — Это хорошо: церковь не любит шлюх, наряжающихся мужчинами! Так что там с сиськами?

— У нее полная грудь.

— Зад?

— Нормальный у нее зад.

— Ты прав, — согласился Евгений. — Нам не подобает, но... Понимаешь, Сандер, я должен быть уверен, что она будет хорошо смотреться на суде.

— Мы еще не дошли до суда, — покачал головой Сандер. — Пока она наследница престола, причем наследница первой очереди.

— Так так, — покивал Евгений, становясь серьезным. — Назови цену.

— Герцогство Фокко!

— И не думай!

— Я внук императора Якова!

— Незаконный, — покачал головой Евгений. — Твой отец был незаконным сыном Якова, но его хотя бы признавал сыном герцог Фокко. А ты, Александр, уж прости меня, ради бога, бастард бастарда. Звучит как титул, но все таки не титул.

— Но ты же только что назвал меня кузеном, мы двоюродные братья!

— Наедине я могу признать тебя хоть родным дедушкой, но официально ты всего лишь Сандер Керст.

— У моей бабушки был собственный титул, перешедший после ее смерти моему отцу...

— Ну, что ж, — согласился герцог с явным удовлетворением. — Это уже совсем другой разговор. Думаю, что организовать твое признание графом ан дер Глен...

— Бароном, — поправил Сандер.

— Да нет, — усмехнулся Евгений. — Твоя бабушка Надин получила от императора не баронский, а графский титул, но никто этого, разумеется, не знал. Я и сам, если честно, узнал совсем недавно. Я тебя удивил?

— Да, — признал Сандер.

— Надеюсь, это приятный сюрприз?

— Да.

— Тогда по рукам?

— Как только получу грамоту.

— Тоже верно, — улыбнулся Евгений. — Значит, завтра. Вечером. Здесь же.

— По вашему слову, принц, — Сандер склонился в поклоне. Это был глубокий поклон. Даже несколько излишне глубокий. Но Сандер не хотел, чтобы Евгений видел сейчас выражение его глаз. Ненависть — чувство, которое можно лелеять в себе годами, главное, не позволить ему сжечь тебя изнутри. Но если уцелеешь, отсроченный удар будет полон невероятной сладости.

'Ликуй, Евгений! — думал Сандер, склоняясь в поклоне. — Но знай, у всего есть своя цена, у моего предательства она тоже есть, и заплатить ее придется тебе, принц!'

6

'Черт возьми! — думала Ада, поднимаясь по скрипучей лестнице наверх. — Ад и преисподняя! Кто мог написать это письмо? Виктор? Сандер? Или это 'тень Анонимуса' разыгрывает под сурдинку некий хитроумный план?'

Как ни странно, ее куда больше заботила анонимность 'мастера Ремта', чем его трансцендентная природа. Она понимала, что тот человек, чьей тенью являлся ее спутник, был некогда отнюдь не рядовым подданным императора.

'Граф! — напомнила она себе. — Тина назвала его графом, и, похоже, не только она, но и Виктор знают, кто таков 'старина Сюртук' на самом деле. Так это был он?'

В принципе ход, не лишенный изящества: в условиях блокады взаимное недоверие трех претендентов предоставляло шанс и четвертой претендентке дожить до заседания Коронного совета. Все это так, но, если бы не эта безумная инициатива, сейчас они уже плыли бы вниз по течению. Правдами или неправдами, но Ада уговорила бы свою давнюю подругу пропустить их через кордон. Однако подметное письмо смешало карты, разрушив вполне реалистичный план.

'Так это был Ремт? Или Сандер? Кто?' Она вошла в длинный гостиничный коридор и шла теперь мимо запертых дверей. Запахи и звуки, доносившиеся из комнат, рассказывали ей о постояльцах гораздо больше, чем те хотели бы открыть сами.

'Что за хрень?' Она толкнула дверь и вошла в их с Тиной комнату.

— Что за хрень?! — воскликнула Ада, проходя в центр маленькой комнаты. — Здесь пахнет страстью!

— Завидуешь?

Полуодетая — 'Или правильнее сказать, полураздетая?' — Тина сидела на кровати, вытянув ноги и подоткнув под спину подушки. В руке у нее была кружка, от которой за версту разило давешней яблочной водкой, а на чуть припухших — 'И с чего бы это?!' — губах блуждала мечтательная улыбка.

— Удивляюсь, — взяв себя в руки, пожала плечами Ада, она уже рассмотрела блеск 'безумия' в полуприкрытых глазах девушки и, сложив одно с другим, пришла к непротиворечивым выводам о сути дела. — Мне казалось, что Керст на это так никогда и не решится.

— Он и не решился, — усмехнулась в ответ Тина. — Решилась я...

— Похвально. — Ну, а что еще оставалось ей сказать: теперь девчонка сама распоряжалась своей судьбой, не говоря уже о 'прочем'.

— ...и не с ним.

— А с кем, прости господи?! — вскинулась ошеломленная известием Ада.

— А давай я промолчу! — мягко, но решительно ответила Тина и неожиданно закрыла глаза. — Устала, есть хочется... но спать, кажется, хочется больше... — Голос ее затухал по мере произнесения этой странной фразы и сменился тихим посапыванием, едва девушка добралась до слова 'больше'.

'Спит... Ну, надо же!'

Но Тина действительно спала.

ГЛАВА 12

Наследница

1

Двадцать шестой день полузимника 1647 года

Она проснулась очень рано — за окном еще царили предрассветные сумерки, — но сразу же поняла, что спать больше не будет — выспалась уже, в том смысле, что отдохнула. На душе было ясно и спокойно, тревоги покинули сердце, и разум очистился от сомнений.

'Пусть случится, что должно! — сказала она себе, поднимаясь с постели так тихо, что не разбудила даже чутко спящую Аду. — Я готова и не дрогну!'

Лишь мгновение спустя, когда, тенью скользя по комнате, она собирала свои вещи, Тина сообразила вдруг, кого или, вернее, что процитировала она мысленно. А фраза была не лишь бы как, а знаковая, ключевая, как говорят в Реште. Ия Зо — Оборачивающаяся в Духе — сказала эти слова, представ перед Первым Кругом.

'Книга Заката, часть третья, глава восьмая, первый рассказ. Шва кекхаарах, нирганта дзе!'

Тина по прежнему не знала, откуда приходит ее знание, но зато вспомнила сейчас первый, самый древний из известных вариант Книги Заката, тот текст, что в незапамятные времена был записан переплетающимися знаками древней речи. Получалось, что она не только свободно говорит на цветном языке, но и умеет 'разбирать черты и связки'. Чего Тина не знала, однако, это того, сколько вообще осталось в мире людей, читающих 'вязанья' древней речи.

'Сильно! — отметила она, выскальзывая из комнаты. — И многозначительно, не правда ли?'

Оглядываясь по сторонам в ожидании случайного свидетеля, Тина быстро оделась, набросила на голову капюшон, чтобы не бросались в глаза нерасчесанные волосы, и, поправив перевязь с мечом, отправилась вниз. В кухне было тихо, но дремавший у огня поваренок проснулся от дружеского прикосновения к плечу и одарил ее краюхой вчерашнего хлеба и кружкой травяного чая. Ничего выдающегося, как говорится, но для военной поры — а коронационную гонку следовало по праву считать состоянием войны — завтрак более чем сносный. Правда, на поверку хлеб оказался не только черствым, но и каким то безвкусным, пресным или еще что, но голод не тетка — Тина стремительно сжевала краюху, выпила 'чай' и покинула гостиницу еще до того, как проснулись остальные постояльцы.

За порогом рассвет уже должен был, по идее, оживить улицы, заставив обывателей заняться каждодневными своими делами. Так и случилось, но ожидания Тины оправдались лишь отчасти. Свет утра казался серым и болезненным, клочья ночного тумана путались под ногами, и хотя дождь наконец прекратился, воздух был холодным и промозглым. Он пах дымом, железом и фекалиями, и в нем медленно, словно в мутной жидкости, с отчетливо выраженной натугой и как бы нехотя, перемещались невнятные тени людей. Мир был полон приглушенных звуков, искаженных голосов, и да — он был безобразен, этот мир, мерзок и смертельно болен.

'Нехорошее начало, — решила Тина, выбираясь из тесноты плотно переплетенных улочек и переулков к простору реки. — Словно бы все уже решено, и приговор оглашен...'

Она переживала странный момент, и ощущения, испытываемые Тиной, оказались необычными для нее, особыми, пугающе незнакомыми. Чувство полета, невероятная легкость в членах и сила, бурлящая в крови. Возможно, это была любовь — хотя Тина все еще не была уверена, что слово это правильно отражает ее нынешнее положение и состояние. И одновременно внутреннее напряжение, тревога, непокой, словно бы некое предчувствие или даже пророчество уже вошли в ее сердце, но не были пока опознаны и разъяснены требующим ясных ответов на четко поставленные вопросы разумом.

'Куда я иду? Зачем?' Но, разумеется, это были риторические вопросы: Тина шла куда глаза глядят, но в то же время путь ее не вовсе был лишен смысла и цели. Просто до времени и смысл, и цель прогулки скрывались в глубине подсознания.

'Однако скрытое — не есть несуществующее, не так ли?' Тина вышла на берег реки и огляделась.

Она стояла на высоком правом берегу Фрая. На самом деле, как вспомнила вдруг Тина, Кронверг в своей 'Географии' называл такие берега пойменными террасами. Высокое место, удобное, чтобы осмотреться и принять решение относительно тактики действий в речном дефиле классического типа.

'Учитывая ширину реки и ее быстрое течение, армия, лишенная флота, обречена если не на поражение, то уж верно на потерю инициативы... Что за бред?'

В самом деле, в первое мгновение мысли о тактике и стратегии, так неожиданно возникшие в голове Тины, показались ей простыми и естественными, вытекающими из недвусмысленной оценки особенностей местности. Однако уже через два удара сердца она словно бы 'увидела' эти мысли со стороны и поняла, что совершенно их 'не узнает'. Это были не ее мысли. Вернее, Тина не могла счесть их за свои, не понимая, откуда бы им взяться. Все таки — что бы там ни говорили Керст, Виктор или Ада — она по прежнему была простой девушкой сироткой, воспитанной в приюте, а не при дворе или военной ставке. Даже смутные воспоминания 'о другой жизни', начавшие посещать Тину еще во время перехода через горы Подковы, указывали на жизнь в доме обеспеченных, но простых людей. Не дворец и не палаты, но чисто, удобно и даже просторно. Книги... Да, пожалуй, там были книги. А еще травы... Но и все, в сущности.

'Н да... Вот вам, сударыня, и еще один повод для беспокойства...'

Как и накануне, над рекой плыли клочья тумана. Тем не менее Тина видела и боевые галеры, замершие прямо посередине реки, и немногочисленные лодки — длинные, черные, — скользившие по воде цвета темной стали, и громаду 'Твердыни на Скале' — замка, построенного на Узком острове, поднимающемся из холодной воды прямо на стремнине, но несколько выше по течению, — и другую крепость, ту, что являлась городской цитаделью Лукки и была выстроена на вдающемся в реку скалистом мысе правого берега.

'Три армии... — подумала Тина, рассматривая крепости и корабли. — Патовая ситуация... Но что то или кто то нарушил равновесие...'

Откуда взялась такая уверенность? Что то витало в загаженном миазмами и едким дымом воздухе этого утра или, возможно, было зашифровано в хаотичном — на первый взгляд — движении лодок на реке и всадников на берегу.

'Что я увидела? И... И о чем промолчала вчера Ада?'

Сейчас Тина отчетливо вспомнила их вчерашний разговор перед сном и поняла, что за произнесенными вслух словами оставались недосказанности, смысл и значение которых могли оказаться далеко выходящими за пределы темы разговора, даже при том, что разговор шел 'не о пустяках'.

По видимому, она провела там, на берегу реки, немало времени. Во всяком случае, когда Тина вернулась в себя, вынырнув на поверхность сознания из смутной пелены грез, утро уже набрало силу. Стало светлее, туман на реке истаял, и звуки окружающего мира обрели силу и ясность. А еще у Тины замерзли ноги и кисти рук, даже несмотря на то, что шевровые шосы, сафьяновые сапоги и перчатки из сахарной кожи были не только изумительно хороши на вид, но и гораздо теплее той одежды, в какую одевалась Тина в прошлые, не такие уж отдаленные времена.

'Пора возвращаться домой?' Но 'домой' решительно не хотелось. Слишком много всего накопилось в душе, чтобы идти с этим к людям, рисковавшим жизнями ради нее, 'любимой'. Еще сложнее, как оказалось, было представить новую встречу с Виктором. Что скажет он? И скажет ли что нибудь из того, о чем она пока могла лишь мечтать? Но что, если скажет? Что ей делать тогда? Что ответить на его слова?

'А если нет? — подумала она, чувствуя, как ее охватывает паника. — Что, если он промолчит?'

2

— Итак? — Кто бы знал, чего ему стоил этот вопрос.

Прошедшая ночь не вернула покоя, она лишь усилила беспокойство. Как ни странно, в тишине и мраке ночи Сандера посетило сожаление, и даже более того — чувство, что сжало сердце и заставило его зарычать подобно раненому зверю, удивительно походило на раскаяние. Бессонный, одинокий и растерянный сидел он на постели, перебирая доводы 'за' и 'против', свои собственные воспоминания и классические литературные сюжеты. Потом он все таки задремал, и ему приснилась Тина. Сны оказались мучительней яви. Они жалили больнее горных ос, показав Керсту то, чего он лишил себя, обратившись к герцогу Евгению. Проснулся он больным и не отдохнувшим, измученным, едва ли не обессилевшим. Однако, как стало очевидно, едва он снова взялся за 'трудные мысли', 'сделанного не вернешь'.