Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Красиво у вас, — сказала наконец, удовлетворив первое любопытство. — И пахнет замечательно.
— Но ты же, девонька, не нюхать сюда пришла? — Старушка встала с трехногого табурета и шагнула на свет. Она была маленькая, иссохшая, почти утратившая вещественность.
— Как знать, — пожала плечами Тина, 'вслушиваясь' в свои ощущения. — Может быть, и нюхать.
Тина и сама не знала, как это случилось, что сделала она и что сделало с ней это место, но ощутила вдруг, что 'открывается', а дальше все пошло словно по писаному: одно за другим.
— Кунжут, — сказала она, моментально выделив эту 'ниточку' из перепутанного клубка сотен и сотен запахов и ароматов. — Розовые лепестки, черный перец, камфорный кардамон, ладанник...
Все это было ясно, как день. Понятно и знакомо. И все это было не то.
— У вас есть лист красного терна? — спросила она, оборачиваясь к старушке. — Не бойтесь, я не причиню вам вреда.
На травнице не было лица — одна лишь белая, словно гипсовый слепок, маска страха.
— По вашему слову, Госпожа! — Старушка все таки нашла в себе силы преодолеть сковавший ее ужас. — По вашему желанию, Сильная! — И травница склонилась в глубоком поклоне.
Но Тине сейчас было не до церемоний.
— Красный терн! — повторила она в раздражении. — Ну же, женщина! Скорей!
— Да! Да! — засуетилась старушка, поспешно разгибаясь. — У меня есть тернец! Есть! — И она метнулась к полкам. — Не гневайтесь, Властная! Я всего лишь травница, простая знахарка...
— Поторопись! — Тину охватило страшное нетерпение, она просто не могла больше ждать. — Ну!
— Вот, он, Указующая! Вот!
— Дай сюда! — Тина выхватила из рук травницы кедровую шкатулку и, поставив ее на прилавок, подняла крышку. Разумеется, это был всего лишь 'саркофаг'.
'Покровы, — Тина быстро, но осторожно развернула шелковый плат. — Власяница, убор...'
Батистовая пелена, бархатный мешок.
'Саван, ковчежец...' Распустив узлы на кожаном шнурке, она достала из лайкового кисета плоский сосуд, выточенный из черного агата. Крышка была плотно притерта, а едва видимая ниточка соединения покрыта толстым слоем застывшей сосновой смолы, янтарно красной, прозрачной, но твердой как сталь.
— Принеси слезы черного камня! — потребовала Тина.
— Справа от вас, Величавая!
Тина посмотрела в указанном направлении и сразу же выхватила взглядом крошечный пузырек, затерянный в хаосе разнообразных предметов, сваленных, казалось, без всякого смысла и порядка на прилавок.
— Так. — Тина вытащила двумя пальцами деревянную пробку и сразу же почувствовала приятный сладковатый запах.
'Слезы черного камня растворяют янтарь и смолу... Кто сказал?' Но не было времени думать, и не пришло еще время вспоминать.
Тина выхватила из протянутой старческой руки помазок и принялась за работу. Нетерпение сжигало нервы, подталкивало в спину, дышало в затылок.
'Ну же! Ну!'
Но целая минута ушла на то, чтобы аккуратно — со всем тщанием — очистить от смолы место соединения крышечки и плоского сосуда, похожего то ли на плошку, то ли на круглую коробочку для румян. Долгая минута, нестерпимая тоска...
'Скорей!' Тина подцепила крышечку за край острием кинжала и чуть нажала на рукоять.
Короткое, но точно выверенное движение, и на ложе из сухого мха перед Тиной предстал лист терновца. Узкий, с изрезанными на манер пилы краями, темно красный, словно покрытое засохшей кровью лезвие протазана или глефы, он пах жизнью и смертью, таившимися в его плоти, и, разумеется, вечностью, потому что тогда, когда перволюди впервые увидели свет, красный терновник уже рос на холмах дальнего запада. Сладость и горечь, свежесть и тлен...
'Отворяющий запоры... Снимающий печати... Открывающий пути...' — чей это был голос? Кто нашептывал эти странные слова Тине на ухо?
Она поднесла плошку к лицу и глубоко вдохнула ни с чем не сравнимый запах терновца.
— Ох! — непроизвольно вырвалось из горла Тины, и перед ее внутренним взором начали рушиться стены запретов, потому что печати были сломаны, запоры отворены, и пути открыты...
* * *
— Дама Леонтина... — Тина говорила тихим 'воспитанным' голосом, не поднимая глаз от рукоделия. — А как я попала в 'Длань Господню'? Вы ведь служили тогда здесь, ведь так?
— А сама что же, не помнишь? — Голос у дамы наставницы был сухой и холодный, но в нем слышались нотки гнева и безумия.
— Я ничего не помню о том времени, — честно призналась Тина. Она и в самом деле никак не могла вспомнить, когда и как появилась в приюте и что происходило с ней до этого.
— Тебя подбросили на церковную паперть, — сказала после паузы дама Леонтина. — Знаешь, как это бывает? Корзинка, а в корзинке младенчик. Не помню, в каком городе это случилось, но, кажется, где то на юге. И ведь к нам ты прибыла из приюта при монастыре Сестер Добронравия, так что да, скорее всего, юг...
— А имя? Кто дал мне имя? — осмелилась продолжить расспросы Тина, хотя и понимала, что сильно рискует — безумие и гнев уже отчетливо слышались в тихой, 'воспитанной' речи дамы наставницы.
— Кажется, мэр этого городка звался Ферен, ну а имя, наверное, подобрали по святцам...
* * *
— Еще одна, — сказал чей то усталый голос за ее спиной.
От голоса пахло луком и чесноком, живой водой, потом и смертью. На самом деле смерть определяла теперь все, но человек этого еще не знал.
— Откуда ты, девочка? — спросил человек с мятым неопрятным лицом, сидевший за столом. Стол был завален бумагами и свитками, а человек, одетый в синее сукно, означавшее чиновничью службу, держал в руке перо. С кончика пера готова была сорваться капля плохих жидких чернил, а с оплывшего, похожего на картофелину носа, с толстого его кончика, — мутная капля пота. Пот тек по высокому выпуклому лбу человека, пересекал, словно ручьи в половодье, преграды глубоких морщин, терялся в зарослях кустистых бровей. Длинные волосы чиновника висели мокрыми прядями. Он был болен, и его близкая смерть читалась уже в особенной желтизне белков глаз.
'Лихорадка... повышенное потовыделение... боли в суставах...'
— Как тебя зовут? — человек за столом подался вперед, пытаясь, по видимому, рассмотреть ее получше, и поморщился от боли.
'Плечи и локти, — отметила она равнодушно. — Запах крови в моче... Не жилец...'
— Молчит! — сказал мужчина за ее спиной. — Все время молчит. Я нашел ее на Страстной площади, но там было полно беженцев из провинции, и половина из них мертвы или умирают...
'Стражник, — вспомнила она мужчину, стоявшего за ее спиной. — Стражник... Страстная площадь?'
Однако вспомнить площадь не удавалось, да было и неважно. Неинтересно.
— Думаешь, городская? — спросил чиновник.
— Да, похожа на городскую, — подтвердил стражник. — Еще б заговорила...
— Ты говорить то умеешь ли?
— Умею, — ответила она.
— Городская! — уверенно сообщил стражник. — Была б деревенская, сказала б 'знаю'.
— Ну, раз умеешь, то скажи, где ты живешь? На какой улице? С кем? — оживился чиновник.
— Там, — кивнула она на окно. — Где то там.
Она смутно припомнила добротный дом с палисадником и задним двором, но вспомнить улицу уже не смогла.
— Не помню, — сказала она. — Там. Все умерли, я думаю...
Теперь она и в самом деле подумала, что все умерли, но кто эти 'все', сказать бы не смогла. В памяти клубился туман, скрывая все новые и новые детали.
— А зовут вас, барышня, как?
'Зовут? Он спрашивает об имени? Имя...'
— Не помню, — сказала она вслух.
— Такое бывает вообще то... — подал голос из за ее спины давешний мужчина. — Небось натерпелась, пока другие отходили...
— Ну, да, — кивнул чиновник. — А лет ей, как думаешь, сколько?
'Он не меня спрашивает... Странно. Но сколько же мне лет?'
— Выглядит лет на семь восемь, — предположил мужчина, стоявший за ее спиной.
— Вот и я так думаю, — кивнул чиновник и стал что то быстро записывать на клочке плохой серой бумаги.
'Плохой? — вяло удивилась она. — Но откуда известно, что эта бумага плоха?'
— На вот. — Мужчина в синем кафтане закончил писать и протянул записку кому то, чье присутствие угадывалось за ее спиной. — Отведи ее в приют 'Длань Господня', знаешь где?
— Как не знать. — Мужчина выступил из за ее спины и подошел к столу. Он был громадный и сильный, одетый в вареную кожу и черную сталь.
'Солдат?'
— Скажешь, что нарекаю ее Тиной Ферен. Если так и не вспомнит, кто и что, пусть будет Тиной в честь моей бабки, а коли так, то и фамилию мою пусть носит. Тина Ферен... По моему, совсем неплохо!
'Тина Ферен?' — подумала Тина и поняла, что так оно и есть: это было ее имя.
* * *
— Уходи! — крикнула Гилда. — Уходи сейчас же. Тебя не должны найти в этом доме!
— Но почему? — нахмурилась Мета.
— Чему я тебя учила, девочка? — Гилда говорила, с трудом выталкивая слова из опухшего горла, одышливо, с хрипом.
— Я составлю яд...
— Поздно, — покачала головой женщина. — И ты это знаешь. Лихоманка добралась уже до кроветворного начала, а это верная смерть.
— Смерть, — как эхо повторила за Гилдой Мета, одновременно отпуская на волю задавленное страхом знание. — Ты умрешь в течение ближайшего часа.
— Верно, — кивнула женщина. — А вслед за мной умрут и все остальные. Агнет и Кло не встают со вчерашнего вечера, Джерт... Думаю, он уже испустил дух. Что скажут об этом 'вороны'?
— Что вас убило черное поветрие.
— И все?
— 'Темная волна'... — Слова сорвались с губ, и правда обрела наконец силу реальности.
— Нам не повезло, — хрипло подтвердила Гилда. — От черного поветрия есть много средств. Да и шанс на случайную удачу остается всегда, иначе все бы давно вымерли. Но 'темную волну' человеку не пережить, а ты жива...
— Они решат, что я оборотень.
— Поэтому уходи сейчас, пока я еще могу оказать тебе последнюю услугу. Выпей это! — В дрожащей руке женщины возникла маленькая серебряная фляжка.
— Кислица, корень гореца, калган...
— Остановись! — приказала женщина. — Я знаю, на что ты способна. Ты последний мастер ядов по эту сторону Подковы, и тебе не надо демонстрировать свои умения. Пей!
'Вода забвения, — Мета приняла от Гилды фляжку и поднесла ее к губам. — Прощай, Мета, и... И до встречи!'
Горько сладкое густое питье коснулось ее языка, скользнуло дальше, стремительно обволакивая пеленой забвения разум Меты, погружая его в сон наяву.
* * *
— Ну что ж, начнем, пожалуй. — Гилда подвела Мету к столу и указала на книгу. — Тебе предстоит выучить ее наизусть...
Книга была большая — ин фолио — и очень толстая, в темном с вытертой позолотой кожаном переплете. На каждой странице помещалось аккуратно вклеенное высушенное растение, лист, цветок, стебель, реже — корешок, цветной рисунок этого растения, выполненный с удивительным мастерством и даже изяществом, и описание: приметы, места произрастания, особенности сезонных изменений и, разумеется, способы применения, иногда много, а иногда — нет...
Мета провела кончиками пальцев по листу, перевернула страницу, коснулась сухого лепестка золотой розы, втянула носом тонкий аромат цветка. Книга была чудесна: тончайший, высочайшего качества пергамент, запах сухих растений, ровные строчки каллиграфически выписанных букв, изумрудная зелень, золото, киноварь и кобальт, сурик и охра рисунков...
— Итак? — тихий, но властный голос, спокойный взгляд серых глаз. — Ты готова, Мета? Мы можем начинать?
* * *
— Не бойся, — сказала женщина, лицо которой скрывал капюшон. — Все хорошо. Здесь, в этом доме, тебя не обидят.
— Но...
— Не бойся, — повторила женщина, лицо которой никак не желало всплывать в памяти. — Когда наступит время, я вернусь и заберу тебя с собой. Прощай, дитя!
Женщина отвернулась, колыхнулся тяжелый, подбитый мехом куницы плащ.
— Постойте! А как же я?!
Но дубовые двери уже закрылись, отсекая прежнюю жизнь, какой бы она ни была, и женщину в плаще, целиком принадлежащую той жизни.
— Пойдем, Мета, — позвал кто то из за спины.
'Кто это? И кого она зовет?'
— Пойдем, девочка. — Чья то рука мягко коснулась плеча. — Мета — это ты, дитя. Так тебя теперь зовут. Запомни и не забывай.
— Мета? — Мета обернулась и посмотрела на стоящую перед ней немолодую женщину, одетую опрятно, но просто. — Мета?
Она была уверена, что только что, буквально пару мгновений назад, у нее было другое имя. Но женщина сказала 'Мета', и прежнее имя исчезло в тумане забвения.
— Да, — кивнула женщина. — Тебя зовут Мета, а меня Тилда. Ты сиротка, я подобрала тебя совсем маленькой где то на дороге между Ландскруной и Луккой и взяла на воспитание. Я травница и составительница ядов, ты хочешь научиться мастерству?
— Чтобы меня приняли в Гильдию?
— Ну да, Мета! Конечно!
— Да, я хочу научиться истинному мастерству.
— Хорошо, — улыбнулась Гилда. — Но запомни. При посторонних наше мастерство нельзя называть истинным. Глупые люди думают, что мы составляем яды, чтобы убивать. О том, что яды способны лечить, они не думают, и Гильдия — увы — находится вне закона и в Империи, и почти во всех сопредельных землях.
* * *
Двери закрылись, и хода за них не было...
— Яды могут все, но они бессильны перед древней магией, — напомнил знакомый голос.
'Яды бессильны перед древней магией, — мысленно повторила Тина, возвращаясь из своего путешествия в страну забвения. — За те двери мне хода нет...'
Что ж, если тернец не способен открыть ей дорогу в то прошлое, где исчезла женщина в капюшоне, значит, запрет наложен такими сильными чарами, что перед ними бессильно даже мастерство Видящей, одной из последних женщин и мужчин, кто достоин титула 'Мастер Ядов'.
— Забудь обо мне, — сказала Тина, оборачиваясь к травнице. — Забудь и никогда не вспоминай!
5
Когда она вышла из домика травницы, солнце уже село, и наступила ночь. Люди исчезли с улиц, и тьма затопила город. Впрочем, после тернеца Тина видела в темноте почти как днем. В этом смысле действие красного терновника сопоставимо с действием сольцы, однако опытный составитель ядов никогда не стал бы использовать ни то, ни другое для такой безделицы, как ночное зрение. Слишком дорого, да и побочные эффекты... Можно найти методы и попроще, да и подешевле. И все таки это было очень удобно и, пожалуй, даже приятно — видеть во тьме и иметь под рукой оружие. Сталь в умелой руке рождает власть над судьбой, говорили на севере, и Тина готова была согласиться в этом с северянами. Но и обитатели ночных улиц чуют, как никто другой, у кого из прохожих меч — украшение, а у кого — нет. Разумеется, люди ошибаются. Такое случается сплошь да рядом, но в эту ночь татям города Лукка невероятно повезло — никто из них не совершил роковой ошибки. И Тина, шедшая быстрым шагом по совершенно пустым улицам, без приключений добралась до гостиницы за какие то четверть часа.
— Доброй ночи, дамы и господа! — Разумеется, ее возвращения ожидали, и, по видимому, не без тревоги. Все четверо сидели в пустой и темной гостиной, словно заговорщики в ночь перед мятежом. Горела одинокая свеча, курился ароматный дымок над трубкой Виктора, пахло яблочной водкой и тревогой.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |