Багульник

Володя Злобин

Некоторое время я жил в старом двухэтажном доме ещё сталинской постройки. Здание переболело цингой: кирпичная кладка выпала, как молочные зубы, и стены со всех сторон подпирали чёрные брёвна. В сталинке всего-то и было, что четыре квартиры или, лучше сказать, комнаты. Но совмещённый санузел, как и кухня, присутствовали только на первом этаже. Я никогда раньше не видел такой странной архитектоники.

— Дом строили пленные немцы, — объяснила мне соседка по этажу, — я помню, как их сюда пригнали. Я была совсем девочкой... знаете, к ним никто не испытывал злобы. Скорее, смотрели с любопытством... а ведь недавно закончилась война, у всех погибли близкие, и я ходила подкармливать пленных.

Женщина говорила бы и дальше, если бы я не поторопился её описать. Соседкой оказалась невероятно грузная старушка. Ей было за восемьдесят и у неё страшно опухли ноги, руки, бёдра... да вообще всё, кроме лица. Она не была именно что толстой или жирной, а как бы вспученной, больной водянкой, будто её надули, словно воздушный шарик. Но лицо миловидное, оно не обвисло, как у бульдога, а сохранило библиотечную проницательность: грустные голубые глаза, короткие седые кудри — Марь Михайловна следила за собой и не собиралась покрываться мхом, но тело... на тело пенсионерки нельзя было смотреть без ужаса. При росте в метр шестьдесят весила она столько же. Особенно досталось ногам. Это были две слоновьи тумбы, где голени оставались такими же толстыми, как бёдра. Женщина уже не поднимала ноги, но передвигала их, отчего душу царапал шаркающий, больничный звук. Сначала она отклеивала от пола правую пятку, кривилась, потихоньку несла ногу вперёд и через несколько долгих секунд делала осторожный шажок. Затем всё повторялось по левому флангу.

Здесь и начинается история, которую я бы хотел рассказать. Возможно, она вам не понравится, потому что весьма дурно пахнет. Так как туалет в доме был всего один, пенсионерке, чтобы сходить в уборную, приходилось спускаться по лестнице на первый этаж. Она могла это сделать, но с огромным трудом, потратив на хоббитовское путешествие туда и обратно около часа. Поднимать грузное тело на негнущихся ногах доставляло женщине катастрофическую боль. Марь Михайловне порог-то было сложно переступить, а что говорить про целую ступеньку, которых было ровно двадцать штук. Соответственно, пенсионерка ходила в туалет лишь по неотложным делам. А малую нужду справляла в ночной горшок. Откуда я об этом узнал? Дело в том, что старушка опорожняла его через подъездное окно второго этажа. Прямо на улицу. Мне рассказал об этом другой жилец:

— Да бабыла уже весь дом затрахала тем, что льёт ссанину на улицу. Это ещё хорошо, что сейчас не зима — там такая жёлтая лужа во дворе образуется. Хотя не... зимой запах не слышен, но сейчас, летом... ты выйди на задний двор, понюхай. Мы даже окна не можем открыть, всё мочой провоняет!

Парня звали Антон и он был моего возраста. Фамилия у него оказалась въедливая, как моча — Грищенко. Он оказался весь из себя такой современный и продвинутый, закончив расширять кругозор на Жане Фреско. Парень был вертлявым, слишком подвижным и похожим на рыженького глиста. На вытянутом лице горели ехидные веснушки. Ему бы в напёрстки публику обманывать или на привозе торговать, а он тут, передо мной, распинается о надоевшей ему бабке. Грищенко показался мне опасным хорьком — не смотря на то, что он никому не выплёскивал мочу на голову, было ясно, что проблем он может создать больше, чем полоумная бабка.

— Представляешь, каждую ночь, когда бабыла думает, что все спят — а я то как раз ночью и не сплю, она выползает из своей берлоги и проливает золотой дождь из окна. Несколько минут брызжет! Такое ощущение, что она канистру каждую ночь нацеживает.

С самого начала я встал на сторону старухи. Она не походила на безумную кликушу, отравляющую всем жизнь. Ну, знаете, все эти сумасшедшие собачницы или кошатницы, герои помоек и фанатки навязчивой идеи, вроде особой пикировки помидор, о которой рассказывают год за годом. Нет, женщина пребывала в здравой памяти и вела себя адекватно. Если не считать того, что опорожняла горшок на улицу. Но что ей оставалось делать? При всём желании Марь Михайловна не могла снести горшок на первый этаж и вылить содержимое в унитаз. Она сама кое-как спускалась в уборную. А всем известно, как часто старых людей мучает недержание.

— Гм, вы не пробовали туалет на второй этаж провести? — предложил я.

— Ха-ха, а ты вообще сюда надолго?

Антон неприятно осклабился, выдвинув вперёд острую мордочку.

— Да этот дом ЖЭК вообще мечтает снести! Чтобы от него ни черта не осталось! Он же разваливается! Мой сосед заявку на капремонт писал, но не включили в программу, потому что здесь всего четыре квартиры. Да и бойлер в соседнем здании, вода кое-как по трубам ходит. Вот вроде и строили немцы... слышал же? Но так говняно построили, точно и не они делали.

Неожиданно мне в голову пришёл очевидный вариант:

— Слушай, так что, у Марь Михайловны нет родственников, кто бы за ней ухаживал?

— Не, — отмахнулся собеседник, — она здесь одна живёт. Быстрей бы сдохла.

— А вы? — спросил я, глядя Антону прямо в глаза.

— Я?

— Верно-верно.

— Что верно? — я же говорю, Жан Фреско — это его потолок.

— Ну, может ты будешь выносить или сосед? Как его, Толиу? Поухаживали бы за старухой. Все проблемы бы сразу решились.

Я предложил этот вариант чисто для того, чтобы позлить Антона. За десять минут нашего знакомства, когда я готовил на кухне обед, а он, перескакивая с места на место, пил абрикосовый сок, мне несколько раз хотелось прижать вертлявое, чуть угревое лицо к сковородке. Подумалось, что там он всё равно продолжит кататься, как сыр в масле.

— Я... выносить ссанину чужую? Эээ... хх-а-ха-а! — расхохотался Антон, — оценил, оценил, товарищ! Ладно, пойду. В качалку пора.

С новыми мыслями я поднялся к себе. У Марь Михайловны как всегда было незаперто, но я не стал туда заглядывать. В общем-то, меня не волновала чья-то маленькая коммунальная герилья. Ну пусть старуха выливает мочу через окно второго этажа и кого-то это бесит. Мне же с ними детей не крестить. На площадке я всё-таки принюхался. Непонятный запах шёл от серого подоконника в оспинках. Рама как будто была затворена. Я приоткрыл окно, осторожно выглянул наружу и чуть не опорожнил кишечник. Зацепившись о порыжевший карниз, от фундамента дома поднимался густой, почти осязаемый аммиачный аромат. От него буквально слезились глаза. На моей памяти, так пах казарменный туалет. Я задраил окно и пошёл в ванную ополоснуться — хотелось соскоблить с себя липкие старушечьи ссаки.

Ночью я проснулся от непонятного грохота. Будто кто-то скрёб граблями по камню или металлу. Покарябает секунду и остановится. Потом опять. Звук был неприятным, но оклемавшись со сна я сформулировал его в более точную метафору — как будто-то по полу что-то тащили. Прежде чем отворить дверь, я покашлял, давая спасительное время и вышел в коридор. Там в одной ночнушке, прикрывавшей грузное тело, стояла Марь Михайловна. Я успел заметить, как она закрыла белым подолом такой же белый эмалированный горшок.

— Доброй ночи, — сконфужено поздоровалась женщина.

— Доброй, — я сделал вид, что ничего не заметил и стал спускаться по лестнице, — вот иду воды попить. Вам принести чего-нибудь?

Видимо, старушка не умела врать — этому её в институте не учили, поэтому она промямлила что-то глупое, вроде того, что вышла подышать свежим воздухом. Между тем, я прекрасно видел ручку горшка, выглядывавшего у неё из-за ног. Я спустился в туалет, демонстративно включил воду и подождал минут десять. Когда я вернулся, на площадке уже никого не было. В воздухе ощутимо пахло затхлой мочой.

Днём я решил прогуляться. Было неожиданно увидеть за тоталитарным домиком пусть запущенный, но буржуазный садик. Рыжели худенькие лилии, одичавшие люпины пытались перебраться в соседний двор и как инопланетные антенны торчали высокие синие дельфиниумы. Никаких тебе роз и тюльпанов — вместо них местные наркоманы кинули россыпь мака, которая теперь уже взошла пулевыми ранениями. Единственное, что привлекало взгляд, это шикарный куст рододендрона. Он доходил мне почти до груди и пушился густой, сиреневой копной. Вдобавок под рододендроном на расстеленных газетках лежало мужицкое тело:

— Знаешь, как называется это растение? — спросил пьяница. Это как раз был Толик с первого этажа. Не дожидаясь ответа, соседушка продолжил, — может показаться, что это рододендрон, который... — ему стало дурно и мужик закатил глаза, — который называют азалией, но... но правильнее называть его багульником.

Лекция про багульник и рододендрон мне очень понравилась, поэтому я сказал:

— Добрый день.

— Добрый, — сказал Толик и утомленно смотрел на меня из-под куста рододендрона. Ветер трепал его чёрные волосы и пытался пьяное тело завернуть в газетку. Наверное, чтобы выкурить. Мне нечего было сказать, поэтому я заметил одну странность.

— Мм, Толя, а почему вы лежите под багульником, а не сидите на скамейке?

И я указал на скамейку, торчащую посреди цветника. В отличии от рододендрона, росшего с краю дома, та стояла почти у его фундамента. Расположена она была весьма хорошо: можно было взгромоздиться на старое дерево и решить, что ты находишься не на городской окраине, а в дачном саду.

— На этой что ль? — Толик мотнул головой.

— Ага.

— А ты сам попробуй.

— В смысле?

— Ну сядь, посиди. Я на тебя посмотрю.

Ради интереса я примостился на скамейке. Поначалу всё также качались люпины, осыпая в траву фиолетовые чешуйки, но когда ветер выкатил из-за облаков солнце, в нос ударил отвратительный запах. Я оглянулся и увидел, что окно второго этажа выходило как раз на сад. А вон и металлический карниз, объеденный ржавчиной. У потемневшего фундамента воздух даже плыл, как при сорокаградусной жаре, окислялся прямо на моих глазах и я поспешил к дяде Толе:

— Теперь понятно. С подветренной стороны что ли?

— Ага, — грустно кивнул он, — жена меня затрахала — сделай скамейку, сделай скамейку, чтобы было где посидеть, выпить по-людски, не в этой же конуре...

Я пожал плечами:

— Слушайте, что вы ноете все по поводу этой ссанины. Позвоните социальным работникам, укажите, что есть неходячий жилец. Ему требуется помощь. Вот и все ваши проблемы.

— Ааа, — махнул рукой Толик, — Бог с ней! Ты знаешь, что багульник многолетнее растение? Ну, как зэка.

Дядя Толя посмеялся сточенными зубами и повернулся на другой бок. Газетки под ним приятно зашелестели вчерашней правдой. Дело принимало межклассовый характер. Нужно было выслушать последнюю сторону. Дверь в комнату Марь Михайловны была приоткрыта. Я спросил:

— Можно?

Из глубины прокричали громче чем требуется:

— Открыто!

Я зашёл в комнату, готовясь к убийственному старушечьему запаху, но его не было. Как и ковра на стене, которую занимал огромный шкаф с книгами. Столик, телевизор, кресло, диван, молодые фотографии в рамках, в углу — иконы. И ни одного окна. Это меня озадачило и после обмена любезностями я спросил у Марь Михайловны:

— Скажите, а почему у вас окна нет?

Старушка с трудом пыталась подняться с кресла. Клюка на которую она опиралась, валялась на чистом полу. Женщине было не за что зацепиться, поэтому, приподнимаясь на несколько сантиметров, она снова падала в кресло. Входила она в него так плотно, что на высокой ноте вырывался звук. Пришлось подать грузной даме руку. Я ощутил вес не человеческого тела, а целого века и кое-как помог старушке подняться на ноги. Но лишь затем, чтобы она начала бестолково суетиться:

— Чаю? Кофе? Быть может печенья? Молока?

— Да я чай и кофе не пью, спасибо.

— Почему?

— Да так, просто. Так почему у вас нет окна?

Марь Михайловна, пораздумав с минутку, опустилась в кресло:

— Так заложили несколько лет назад. Оконный проём крошиться начал, вот его и заделали. Представляете? Теперь вот днём дверь открываю, чтобы свет в комнату шёл, а электричества сколько жгу...

— И никуда отсюда не выходите? — поинтересовался я.

— Разве что на кухню, а так нет... а куда мне выходить? Старая я уже. Восемьдесят третий год идёт.

— Кто же вам тогда продукты приносит? Чай, кофе?

— Подружка моя, Зинаида Петровна. Вместе пятьдесят лет в областной библиотеке отработали. Вот на днях собирается прийти чай пить. Вы тоже заходите. Хотя вам, наверное, неинтересно с нами, старухами.

Голубые глаза дрогнули, как и мой ответ:

— Почему же, обязательно зайду.

— Спасибо. Нам будет очень приятно. Скажите, а вы не слышали погоду на завтра? Обещают ли дождь?

— Как-то не интересовался.

Дальше мы болтали о литературе. Не сказать, что у Марь Михайловны были огромные знания, но это были знания классические. От эпоса о Гильгамеша до 60-70-х годов ХХ века. Добротного филолога было видно издалека. Женщина могла даже цитировать отдельные отрывки из Державина, и порой шутила так, что я не мог по достоинству оценить услышанное. Я похвалил её библиотеку и это доставило пенсионерке большое удовольствие. Такую библиотеку, которая обязательно во всю стену, собирают целую жизнь, чтобы потом внуки не знали куда от неё избавиться. Старушка разрешила взять что-нибудь почитать, и я выбрал Курта Воннегута.

— А вот Воннегута, к сожалению, я совсем не читала...

Марь Михайловна хотела добавить ещё что-то, но в дверях неожиданно нарисовался Антон. Такой же нахальный и вёрткий, как вчера. Из-за мужского плеча выглядывал телефон с девушкой. На лицо спутница Антона была такая же, как её глянцевая приблуда — плоская, ненужная по жизни женщина с задранным носиком, как будто расплющенным о стекло. Антон был весел и поздоровался:

— Здравствуйте Марь Михайловна. Привет, соседушка.

— Здравствуйте, Антон, — женщина немножко испугалась. Её щеки слегка задрожали, отчего по лицу сначала потекли белые кудри, а затем и глаза. Было видно, что Антон порой заглядывает к пенсионерке, чтобы поиздеваться. Похоже, на сей раз я спас женщину от экзекуции.

— Я вот вам подарок решил сделать.

Грищенко поставил у притолоки большой пакет кошачьего наполнителя. Запомнилось, что он назывался: "Ёшкин кот". Розовый такой, с нарисованным в мультяшной манере котом. Я как-то не сразу понял ситуацию, ведь у старухи не было никакого кота, что она растроганно и подтвердила:

— Антон, спасибо, конечно, но ведь у меня не водится домашних животных...

— Я знаю, Марь Михайловна, — улыбнулся рыжий, — но вы всё равно пользуйтесь, пользуйтесь. Всего доброго! И тебе пока, соседушка.

— Антон? — крикнула бабушка.

— Да? — парень напрягся уже в повороте.

— Погоду на завтра не знаете?

— Нет, откуда, — пожал плечами парень.

Девушка вульгарно расхохоталась, и пара удалилась. Пенсионерка с удивлением рассматривала пакет для кошек:

— Смотрите какой пакет красивый. Нарядный. И кот какой задорный нарисован. Знаете, всегда любила кошачьих. Антон прямо как чувствовал!