Воспоминания о гражданской войне

Чигвинцев Иван Григорьевич

ВОСПОМИНАНИЯ О ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ.

1918 год лето было благоприятное, наступил сенокос и приближалась уборка хлебов. Июль м-ц.

Г.Бирск Башреспублики, в уезде котороги я находился, был спокоен, но чехи, направлявшиеся из Самары в Сибирь, должны были зайти и сюда, что и осуществилось. В начале июля они заняли Бирск. Красная Гвардия во главе с Чернядьевым отступила в Николо-Березовку (ныне Красно-Камск), чёрная масса, подняв голову и готовясь к встрече чехов, всюду организовывала волостные управы.

Наша волость, оставаясь как бы граничным пунктом, имела волостной совет и долгое время, несмотря на агитацию со стороны белых организовать управу. Время было тревожное, и жизнь уже приняла как бы характер анархии, ибо о самоуправлении говорить не приходилось, занимались только самоохраной, в нашей Кызыльяровской волости существовала небольшая сколоченная нами волостная дружина, которая охраняя волость, тесно была связана с отступившей красной гвардией. Мы являлись сторожевым постом граничного с белыми пункта и получаемые сведения передавали в Красно-Камский штаб Красной гвардии.

С приближением чешских войск местное кулачество, торговцы и пр., которым так страшны были большевики, облагавшие контрибуцией, повело свою работу и в нашем районе.

Принимая меры к сохранению порядка, нашей дружине пришлось быть осторожной, ибо нас было мало и отразить наступление чешских и белых войск не могли, а посему постарались все ценности совета, как например, сундук с деньгами около 60,000 руб. отправить в Красно-Камск, а самим взять роль шпионажа и разведки, скрываясь вблизи Кызыльяра во ржи, лесу и пр. Красная гвардия г. Бирска отступала по двум направлениям, часть по реке Белой, а часть в сопровождении скота по тракту и неминуемо должна была зайти в большую деревню до 1000 дворов Бураево, население коего до 80% занимаются торговлей, скупкой [39] кожсырья и пр., значит и контрреволюция преобладала на больший процент.

Муллы, кулачество и торговцы во главе крупного богача Шарафийки Халингова, собравшись в одной из мечетей, решили воспрепятствовать красным и наметили следующий план: с вступлением красных в Бураево встретить, пустив на встречу детей и стариков, и когда последние окружат красных, произвести стрельбу, красные, мол, детей и стариков стрелять не будут, а в замешательстве они воспользуются случаем и всех красно-гвардейцев уничтожат, но выполнить план не удалось, ибо красные, будучи предусмотрительнее, не дали возможности собраться, послав вперёд разведку.

31 Июля 1918 г. Волдружиной и советом я был командирован за 12 вёрст в с.Николо-Тепляки, в смежную волость, где уже существовала Волостная управа, организованная бандитом сыном крупного торговца Суриным. Получив необходимые сведения о их положении и наличии белой банды, я хотел было ехать обратно, но в силу нахождения приехавшего туда из нашей волости кулачества был выдан и арестован вместе с лошадью, после чего с составленным на меня материалом за шпионаж направлен в Бураевскую контр-разведку.

По дороге в лесу я сумел достать необнаруженный при обыске револьвер и, сойдя с тарантаса, потребовал освободить мою лошадь, в противном случае грозя выстрелом, но конвоиры, будучи бедняки-крестьяне, посланные по приказу Управы в качестве десятников, боясь за себя и судьбу своих больших семей в случае отпуска меня, стали упрашивать дать возможность сопроводить меня и по сдаче, взяв под своё поручительство, возвратиться домой. Слезть с лошади ни в коем случае не согласились, боязь расстрела их по отпуске меня. Я, будучи молод 19-ти лет, плохо знающий жизнь и людей, [39об] не решаясь застрелить их, а тем самым нанести удар их двум большим семьям, доверился обещаниям и решил подчиниться воле судьбы, питая надежду на более подходящий исход. За рекой Талыт, пользуясь нескошенным сеном, незаметным образом для конвоиров я избавился от револьвера и в штаб прибыл без него, при обыске ничего обнаружено не было.

Я оказался первым арестованным и за отсутствием специально подготовленных мест заключения был посажен в помещение с полным наличием там приспособлений для корма скота и, главным образом, навоза, которого было больше, чем нужно.

На следующий день, вызвав меня в Штаб, потребовали от меня оружие (десятники вместо поручительства выдали о наличии оружия), но так как его при мне не было, и десятники не могли указать, куда я дел его, сказать о нём я не мог, ибо это подтвердило бы мою цель в лесу и создало большую неприятность для меня. Я ответил, что я ни какого оружия не имел и не имею, если бы имел, то зная, куда везут меня возможно постарался бы избавиться (подумав, зачем я не пристрелил их). Начальник контр-разведки Веселов, пригрозив в случае нахождения моего оружия расстрелом, приказал спустить меня обратно и, как полагается по их порядкам, высечь меня, на что солдаты из жителей Бураево были всегда готовы и приказ выполнили, выпоров за раз два раза и подняв к верху в Штаб, снова потребовали сознаться в наличии оружия, но получали ответ нет. К пыткам не прибегали, но порку производили в течении 4 дней, применяя приклад, шомпол и плеть. (По слухам при преследовании Веселова красногвардейцами Веселов, забежав в конюшню и не найдя выхода, застрелился).

Оставшийся в Кызыльяре брат, желая выручить меня из плена белых, поехал на подину и, составив приговор об-ва, послал ко мне отца, но т.к. в нашей деревне существовал совет, и удостоверение отцу дано со штампом Совета, [40] по приезде в Бураево отец был арестован с лошадью и посажен вместе со мной.

Не беспокоясь за себя как одинокого человека, я был удручён арестом отца и лошади, т.к. наступило жнитво, а дома кроме матери с двумя малолетними сестрой и братом ни кого не осталось. Старший брат, разочаровавшись в результате своих ожиданий по приговору, решил применить другой метод и, обратившись в 4 Московский продотряд, взял с собой несколько отрядников с наличием пулемётов, направился в Николо-Тепляки разгромить управу, а затем двинуться на Бураево, но т.к. Управа посредством выставленных постов была предупреждена, председатель ея Сурин, забрав деньги, скрылся. Продотряд по прибытии в Тепляки решил созвать общее собрание и, не зная личности Сурина, обнаружить его, голосуя под термином "Кто за советскую власть, поднимите левую руку". Левая рука Сурина была без пальцев, и т.к. обнаружить не удалось, решили поверить наличность денег (кассы) и изъять ценности, но к сожалению при вскрытии в присутствии полного собрания там ничего не оказалось, Сурин забрал всё.

По отъезде продотряда вернувшийся Сурин, со специальной целью собрав собрание, хотел замаскировать своё положение, доложив, что красные забрали всю кассу, и т.к. большинство граждан присутствовало на первом собрании, Тепляки разбились на 2 лагеря: бедняки и средняки за красных, кулачество, торговцы за белых.

Сурин со всей жестокостью начинает изливать свою месть, производить массовые порки, аресты враждебных ему лиц, в числе коих попадает [40об] часть членов совета и мой брат. Последнего, направляя в Бураево, предположено по дороге застрелить, но подвернувшийся случай спасает его. По дороге в том же лесу, когда сопровождавший прапорщик Белугин засыпает, конвоиры, выставив из телеги брата, хотят застрелить, но патроны Гра не подошли к русской винтовке. Произведённым шумом затворов прапорщик был разбужен, который со сна, не разобравшись в чём дело и предположив, что хотят застрелить попавшего по дороге гражданина, предложил брату итти своей дорогой и он, пользуясь этим случаем, сбежал. Я, просидев с отцом ещё два дня, в числе других нас было уже много, был направлен в г. Бирск, при отправке были представлены подводы с пустыми телегами. Мнения о соломе или сене в них не существовало, садили по 2 человека спиной друг к другу, а в средину к ним еще по одному всего четыре человека. Ноги привязывали к [креслине], одновременно связав всех четырёх.

К моменту отправки, в силу совершённого братом второго налёта на Тепляки, часть населения этой деревни, сочуствующая белым, была здесь и, чтобы излить свою злость, избивала связанных. Поездка в Бирск по разбитой дороге в жёстких телегах являлась пыткой, мы избитые, голодные с жестоким обращением ехали с убеждением на верную смерть.

Отец остался в Бураевой и был освобождён под поручительство одного из знакомых.

С приездом в Бирск после опроса в Чешском штабе, сопровождавшагося при выходе чрез коридор плётками, были посажены в милицейскую камеру 38 человек, где не было места даже стоять, часть из нас, в том числе и я, разместились на подоконниках, чувствуя себя более лучше, [41] чем остальные товарищи.

По истечении нескольких дней мы с товарищем, сильно заболев, решили исходатайствовать освобождение, но нас отправили в тюрьму под предлогом в больницу, посадив в одиночки, слишком было жутко сидеть, тем более ночью и тогда, когда каждую из них вблизи камер слышали выстрелы, коими решались судьбы товарищей.

Я добился перевода в больницу, мне стало легче от моего одиночества, нас было теперь 8-10 человек, где можно делиться впечатлением и не больше, т.к. никакой литературы, кроме как книг о жизни арестантов, ни чего не давали.

Питание наше состояло из супа свекольной и морковной ботвы и 2 раза чай, силы стали нас оставлять и теряться всякое сознание. Чёрная масса под покровом чехов и белых банд производила полный произвол, арестовывала всех, кто только попадал им. В Аскинском районе банда под руководством милиционера Попова всех сочуствующих соввласти, главным образом служащих, арестовывали и, избивая в течение 4-5 дней без останову, и в бессознательном состоянии отправляли в Бирск, помещая к нам в тюрьму.

В Новотроицком районе под руководством помещика Палева живыми закапывали крестьян и служащих в могилу, заставляя рыть самих арестованных.

В числе арестованных, к нам прибыл из Ново-Троицка крестьянин бедняк с 12-ти летним сыном, ходивший в соседнюю деревню на базар и не предъявивший на обратном пути пропуска от белых, кои в его отсутствие заняли их деревню. [41об]

После двух недель моего нахождения в тюрьме я был опрошен, вернее всего, был вынужден подписать составленное показание, а через 3 дня был сужден без никаких судейских принципов, просто был прочитан заранее написанный приговор: за шпионаж со стороны красных приговорить к заключению на 10 лет с отсылкой в Сибирь. При суде только вызывали, а не опрашивали, и, ставя под штыки, выносили приговор. И так мы продолжаем сидеть в тюрьме, лишённые свободы, с прогулкой около камер 15-20 минут в сутки с тем же питанием.

В Августе 1918 года красногвардейский отряд из Красно-Камска, подъехав на пароходе к Бирску и замаскировав пароход в осиннике, направился в город, сделав полный переполох. Чешский и русский штаб белых за отсутствием войск с большим переполохом распорядился немедленно перевести всех арестованных за реку Белую и только за Белую, забыв о всех делах по отношению к нам, кои красногвардейцам удалось уничтожить. Всё было брошено, и красногвардейцы, забравшись в штаб, взяв в наши дела, уничтожили.

По нашей тюрьме пронеслось: "Собирайсь, не бери ничего, только за Белую", — и мы 62 человека, построенные в ряды по 2человека, двинулись из тюремных ворот, ни взяв ни чего, полагая, что судьбы наши решены. Но после переправы за Белую было предложено итти дальше, и мы пошли, а за нами двигалась вторая партия арестованных в 480 человек. Пройдя станцию в 30 км., где нам пришлось сделать остановку, ст.Чишма. Поместясь в одной марийской избе, почувствовав голод, мы попросили накормить нас, но получили ответ, если ещё повторим свою просьбу, то нас расстреляют. Переночевав голодные, утром двинулись дальше, в одной из деревень Базановой удалось подкрепиться подачкой хлеба крестьянами, и таким образом мы так дошли до с. Топорино за 50 км от Бирска. Заперев в амбар опять голодных, утром принесли кипятку, а хлеба не дали.

В 5 часов утра ещё было темно, один из конвоиров, вызвав по списку 5 человек, в числе коих попадаю и я, и передав белогвардейцам, повели расстреливать. [42] Приведя в каменный лабаз гражданина с.Топорино и оставив нас в нём, часть конвоиров ушла куда неизвестно, возвратясь обратно, построили нас и повели к оставшимся в амбаре товарищам. Причина увода обратно та, что в силу массовых расстрелов со стороны чехов и добровольно сорганизовавшихся партизанских отрядов белых, что подрывало авторитет их власти, в г. Уфе организовалась русская контрразведка во главе Управляющего губернией Гиневского с целью предупреждения [50] этих терроров и следила, результат чего и сказался на том, что мы остались живы. Направились в Уфу по дороге, мы решили разоружить конвой, но благодаря предательству одного товарища поляка, который, выдав товарищей, хотел освободиться и сообщил конвоирам наш план, последние при отдыхе заявили, что разоружение их будет бесполезным, т.к. находимся во всеокружении белых и бежать некуда, ибо перед нами а сзади нас отступали белые. [50об]

В Уфе нас всех 62 человек посадили в одну камеру, тюремную школу, в которой остаемся сидеть безо всяких известий оторванные от мира. Литература, безусловно, отсутствует, всякий клочёк газеты, попавшей в качестве обвёртки переходит из рук в руки. В число правил внутреннего распорядка внедряется обязательное посещение в церковь, которая и посещалась с целью поделиться впечатлениями со своими товарищами, сидящими в других корпусах и дальше, и команда: "Вставай на молитву, петь отче наш". Но мы упорно запротестовали, и часть товарищей получили в наказание карцер, который тоже не мог сломить нашего упорства, и "вставай на молитву" отменили.

Через 2 недели вручают анкеты для заполнения, надеясь посредством их установить нашу виновность, но не удается, ибо ни один не указал, за что посажен, отвечая незнанием. Таким образом, просидев месяц, решено направить нас обратно в Бирск, и отправили, посадив около 400 челов. в душный без вентиляции трюм парохода, закрыв люк. По возвращении в Бирск [42об] мать, перебираясь через несколько фронтов приехала в Бирск, но, не найдя меня, поехала в Уфу на пароходе, и мы с ней разъехались. По приезде в Уфу передала вещи одному из арестованных, фамилия которого сошлась с моей, но при вызове на свиданье убедилась, что не я и попросила возвратить вещи, оставив съестное, и всё было возвращено. Поиски моего дела в Уфе оказались безрезультатными. Поехала в Бирск и застала меня, не дела не нашла, освободить не удалось, [51] и при моей настоятельной просьбе возвратилась домой. [51об]

Мимо Бирска шёл отряд красных казаков Каширина, и белые были вынуждены вновь эвакуировать нас в Уфу, посадив в холодный баркас. Белая покрыта уже тонким льдом, мы без зимней одежды и обуви на воде в баркасе плывём 4 суток до Уфы, где уже выпал первый снежок. [43] При поездке в баркасе на пристани Топорино посадили к нам арестованных из Мензелинска, обращение с коими конвоиров — тюремных надзирателей было ужасное, ибо при каждом слове и просьбе их пороли плётками.

В Топорино в наш баркас на всех нас более 500 человек и около 200 чел. мензелинцев раздали один мешок сухарей, с которыми мы и ехали до Уфы. [52]