|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Часть первая
Пир шакалов
Царь без царства
Восходящее солнце
Все против всех
Рождение гекатонхейров
Гордиев узел
Красные волны
Часть вторая
Мальчик, до которого никому нет дела
Эвбейская весна
Кровь царей
Шаг из тени
Полиоркетика
Прода
Автор благодарит Андрея Шитякова, Аркадия Абакумова, Максима Нечитайлова и Тимофея Алёшкина за помощь в работе над книгой.
В дворцовых дневниках говорится, что Пифон, Аттал, Демофонт и Певкест, а затем Клеомен, Менид и Селевк легли спать в храме Сараписа, чтобы узнать у бога, не будет ли полезнее и лучше принести Александра в храм и умолять бога об излечении. Раздался голос, исходивший от бога: не надо приносить Александра; ему будет лучше, если он останется на месте. "Друзья" так и объявили; Александр же умер, словно смерть и была для него лучшим уделом. Почти то же самое написано у Аристобула и Птолемея. Записали они следующее: "друзья" спросили у Александра, кому он оставляет царство? Он ответил: "Наилучшему". Другие рассказывают, что к этому слову он прибавил ещё: "Вижу, что будет великое состязание над моей могилой"
Флавий Арриан. "Поход Александра"
Часть первая
1
Пир шакалов
Каппадокия. Зима первого года 114-й Олимпиады[1]
[1] 323 год до н.э.
Скрипнула дверь, разорвав предутреннюю тишину. Человек, стоявший у распахнутого настежь узкого высокого окна и смотревший в ночь, не стал оборачиваться. Быстрая, уверенная, с лёгким подшаркиванием, походка вошедшего выдавала того с головой. Шаги приближались. Шляпки маленьких медных гвоздей на подошвах сапог гостя еле слышно цокали по полированным почти до зеркального блеска каменным плитам. Человек, стоявший у окна, ждал, не произнося ни слова, не поворачиваясь. Всегда внимательный к повадкам окружающих, тех кто был выше его, ниже или равен по положению, он знал, где остановится вошедший. Там, откуда удобнее всего достать противника (если бы собеседник вдруг стал таковым) боевым топором. Более всего привычный именно к этому виду оружия, гость, совершенно о том не задумываясь, всегда старался держаться от людей именно на таком расстоянии, не ближе, не дальше.
"Надо бы всыпать палок кое-кому за несмазанные петли".
Шаги замерли.
Человек у окна ни единым жестом он не обнаружил внимания к вошедшему, продолжая изучать яркий серебристо-жёлтый обломанный диск, что висел в ночном небе, подавляя сияние близких звёзд.
Зал, бесцеремонно вырванный из глубокого сна неприятным резким звуком, поспешил вновь погрузиться в безмолвие, но его опять потревожили:
— У тебя тоже бессонница, мой друг? — вздогнули высокие своды.
— Нет, — ответил вошедший, — сейчас не до праздного созерцания звёзд. Только что прибыл мой человек.
— Что ему удалось узнать?
— Немного. Но достаточно. Они договорились и не скрывают своего удовольствия по этому поводу. И, похоже, наши худшие опасения подтверждаются.
Человек у окна обернулся.
— Ты уверен в своём лазутчике?
— Он многократно подтвердил свою преданность. Не вижу причин для сомнений. Пора действовать. Люди готовы. Прикажи и мы отправимся немедленно.
— Стоит ли ехать тебе?
— Мы ведь уже обсуждали это. Так будет надёжнее.
Вздох.
— Всё-таки я не понимаю, почему ты хочешь участвовать в этом деле сам. Риск слишком велик.
— Нет здесь никакой опасности. Даже если он меня узнает, прежде чем его душу утащит Визареша[2], нашему делу это никак не повредит.
[2] Визареша — дэв смерти в зороастризме, утаскивавший души в ад, если на посмертном суде злые дела человека хотя бы на волосок перевешивали добрые.
Вновь пауза. Еле слышное потрескивание пламени светильников растворялось в ночи.
— Я все же сомневаюсь. Если мы совершим ошибку, она встанет нам слишком дорого. Окажемся между двух огней.
— Не будет никакой ошибки, все подготовлено.
Ответ прозвучал не сразу.
— Хорошо. Пусть все случится, как задумано. Да благословит тебя Светозарный Михр, друг мой. Ступай.
Большой отряд, не менее трёх сотен всадников и несколько повозок, приближался со стороны Анкиры к мосту, перекинутому через реку Галис[3].
[3] Современное название — Кызылырмак ("Красная река").
Впереди колонны бок о бок ехали три человека. Двое из них зябко кутались в плащи, натянув на уши македонские береты-каусии. Лицо первого, худое, гладко выбритое, раскрасневшееся от холода, выдавало человека, возрастом достигшего середины четвёртого десятка. Его соотечественник был несколько моложе и приходился ровестником третьему из всадников, возглавлявших колонну, персу. Впрочем, густая и длинная чёрная барашковая борода последнего изрядно его старила. Одетый в пёстрое шерстяное платье, хорошо сберегающее тепло и защищающее тело от злого зимнего ветра, обликом он резко отличался от македонян.
Все трое, незначительно оторвавшись от своей свиты, две трети которой составляли македоняне-гетайры, а одну треть персы, арштибара[4] из сотни "шафрановых", вели коней шагом и неспешно беседовали.
[4] Арштибара, "носящие айву" — отборные воины, телохранители персидских царей.
— Что же, эти сады столь обширны? — расспрашивал старший македонянин.
— О, да! Настоящие леса, огороженные высокой стеной. Хшаятийя[5] часто устраивает там грандиозные охоты. Однажды мне выпала честь участвовать в одной из них. Помню, тогда в сады из царских зверинцев выпустили сразу дюжину львов, и Добронравный государь лично сразил стрелами пятерых. Столько же убил Мазей.
[5] Хшаятийя (перс.) — царь. Хшаятийя хшаятийянам — царь царей.
— Разве льва можно убить одной стрелой? — недоверчиво спросил второй македонянин.
— При должном умении, — усмехнулся перс, — хшаятийя, как и положено великому государю, потомку знаменитых стрелков, превосходно обращается с луком, ежедневно упражняясь. Хотя, справедливости ради стоит заметить, что не каждый лев пал от единственной стрелы. И в тот раз один чрезвычайно хитрый зверь сумел скрыться от загонщиков. Его потом ловили довольно долго.
— Надо думать, великий царь охотится не пешим?
— Ну, разумеется. Государь всегда охотится верхом или стоя на колеснице, а иногда даже, сидя на спине слона.
— Слона?
— Да. В зверинцах хшаятийи содержится три десятка слонов, большинство их доставили из Индии ещё в правление Вауки[6].
[6] Царь Артаксеркс III (Артахшасса Ваука). Греки звали его Охом.
— Много слышал об этих зверях. Как на них ездят? Так же, как на лошади?
— Нет. Охотник едет в седле-кресле, укреплённом у слона на спине, а на шею садится погонщик, который правит зверем.
— Каким образом?
— Насколько мне известно, ногами и острым стрекалом. Если нажать обеими ступнями у слона за ушами, он пойдёт вперёд. Если провести по скулам и шее пятками назад — попятится. Как-то так. Я не знаток, но слышал, что зверь этот очень умён и способен заучить несколько десятков команд.
Старший скривил губы в гримасе, должной, по-видимому, означать: "Сколько же удивительного бывает на свете", и покачал головой. Помолчал немного, потом спросил:
— Помниться, в Сардах, почтенный Кофен, один из твоих людей упомянул, что в той битве, кажется, при Задракарте, вы сражались с множеством слонов.
— О, их было не так уж и много, уважаемый Селевк, — покачал головой перс Каувайча, которого македоняне звали Кофеном, — Барсаент привёл с собой всего пятнадцать боевых слонов. В его сатрапии их много, но этих зверей тяжело вести через горы. И в том сражении они... как вы, эллины, говорите в этих ваших представлениях? Не сыграли хорошо роль?
— Примерно так, — кивнул Селевк, сын Антиоха, и поинтересовался, — а как их используют?
— Против конницы, почтеннейший. Кони плохо переносят слоновий запах, пугаются, когда те трубят, да и вообще, внешний вид столь огромных зверей внушает страх не только лошадям.
— Да... — вздохнул македонянин, — многое бы отдал, чтобы посмотреть на такое диво.
Он повернулся к товарищу.
— Завидую тебе, Автолик, ты, наверное, увидишь.
Тот не ответил. Некоторое время они ехали в молчании.
— Смотри, достойный сын Антиоха, — вытянул вперёд руку Каувайча, — подъезжаем к Галису. Приметные скалы.
Над дорогой нависали несколько каменных столбов причудливой формы. Селевк усмехнулся.
— Что тебя так развеселило, почтеннейший? — вежливо поинтересовался Каувайча.
— Вспомнил тот день, когда мы приближались к устью Киликийских Врат и вошли в одну долину, где из земли торчали тысячи подобных скал. Только... ещё чуднее. Все войско едва животы не надорвало.
— Почему? — удивился перс.
Селевк, вместо того, чтобы ответить, затрясся от беззучного хохота. Автолик тоже заулыбался. Перс смотрел на них с недоумением.
— Мы тогда все ощутили себя ничтожными вшами, бегающими по зарослям у корня могучего приапа. Локтей сорок в высоту. И таких там видимо-невидимо.
Перс нахмурился, не сразу поняв, о чём говорит македонянин, а когда до него дошло, скривился. Эти нечестивые яваны, что ставят своим богам и героям статуи, обнажая их тела, совершено потеряли всякий стыд. Все мысли об одном.
— Говорят, — продолжал рассказывать Селевк, — те столбы возникли от того, что в той долине бог Приап победил говорящего осла Диониса, состязаясь с ним в длине своего...
— Прошу тебя, давай оставим эту тему, — поморщившись, перебил его Каувайча.
Селевк прыснул в кулак, но продолжать не стал. Однако, как перс не гнал из головы недостойное сравнение, все же вынужден был признать, что огромные каменные грибы на ножках из пористой породы, увенчаные твёрдыми базальтовыми шляпками, встречающиеся во многих уголках Каппадокии, более всего похожи на то, чем прославен беспутный бог плодородия, коему поклоняются яваны.
Каувайча неодобрительно качал головой, а Селевк, не глядя на него, скалил зубы. Царская дорога петляла у подножия каменных столбов, приближаясь к Галису, реке, погубившей некогда царство Креза[7], а ныне вновь служившей границей двух миров.
[7] Лидийский царь Крез, воевавший с персами, получил от дельфийского оракула предсказание: "Галис-реку перейдя, Крез великое царство разрушит". Царь решил, что оракул имеет в виду гибель державы Кира Великого и переправился через пограничную реку, но потерпел поражение и действительно разрушил великое царство. Своё.
Зима в тот год выдалась неровная. В самом её начале обильные снегопады укрыли землю плотным белым ковром и сделали дороги непроходимыми, но уже в посидеоне[8] началась затяжная оттепель. Здесь, недалеко от Анкиры, Царская дорога не была замощена камнем и копыта лошадей, колеса купеческих телег, превратили её в кашу. Снег растаял, грязь осталась. В конце зимы ударили сильные морозы, и она замёрзла, превратившись в ноздреватый камень. Лошади спотыкались едва ли не на каждом шагу, повозки, подпрыгивая на неровностях, скрипели и трещали, поминутно грозя развалиться.
[8] Середина декабря — середина января.
К востоку от Галиса, скованого льдом, слишком тонким, чтобы выдержать вес человека, начиналась Каппадокия. Впрочем, говорить "начиналась" — не совсем верно. Эта земля, именуемая с глубокой древности "Страной прекрасных лошадей", лежала по обе стороны реки, но сейчас всякий, кто поминал Каппадокию, имел в виду ту её часть, что пребывала под властью персидского царя и его сатрапа.
Прошло десять лет с того дня, как Антигон Одноглазый сделался единоличным хозяином в этой части Ойкумены, подчинив себе земли к западу от реки. За эти годы персы предприняли одну единственную попытку вернуть утраченое. Через четыре года после несчастливой для Дария битвы при Адане, новый сатрап Каппадокии Ариарат смог отобрать у Монофтальма слабо защищённую Анкиру, но сумел удержать её всего на одну зиму, после чего могучим пинком был отправлен назад в столицу своей сатрапии, Газиуру, и больше на земли соседа не покушался.
Полководца, что огорчил каппадокийского сатрапа, звали Селевк, сын Антиоха. Один из телохранителей царя Александра, старший телохранитель Антигона, отличившийся в сражении на берегах Сара, Селевк быстро возвысился. Циклоп доверял ему теперь не только свою персону, но и командование войсками. Столь стремительному взлёту сына Антиоха способствовало то, что подле Одноглазого осталось совсем мало знатных македонян, занимавших при Филиппе и Александре высокие посты.
Тридцатичетырёхлетний Селевк остался в Анкире наместником Антигона, который возложил на него обязанности по охране восточных границ своего... царства, не царства — государства, собранного, как лоскутное одеяло, из множества мелких кусочков, зачастую состоявших друг с другом в весьма непростых отношениях.
Великая Фригия и Лидия готовы были именовать Антигона царём. Варварские города Карии и Вифинии склонялись к тому же, но эллинские полисы и, в первую очередь, Галикарнас и Милет горячо против этого протестовали. Ионийцы, убедившись, что владычество персов, похоже, в ближайшие десятилетия не вернётся, постоянно вспоминали о народовластии. Кое-кто тяготился "под пятой тирана", в которого фантазиями досужих людей моментально превратился Антигон, не сложивший с себя полномочий верховного стратега после возвращения из Киликии. Иные вразумляли недовольных, убеждая их, что тиран Антигон — это лучшее, что можно придумать. Повсюду наблюдалось брожение умов. Всяк, мнящий себя философом, выкрикивал на рыночных площадях полисов идеи обустройства идеального государства, заимствованные у Платона и Аристотеля. При этом мешал их, противоречащих друг другу, в общую кашу, которую с удовольствием вкушали праздные зеваки.
Всеионийский съезд, к коему присоединились посланники из Лидии и Фригии, ежегодно подтверждал полномочия автократора, после чего всенепременно следовало бурление в среде недовольных, постепенно сходящее на нет.
Монофтальм не горел желанием мириться с ограничением своей власти, но открыто не выступал против разношёрстной толпы крикунов и продолжал игры в демократию. Исподволь копил силы несколько лет, пока не почувствовал себя достаточно окрепшим для того, чтобы припомнить кое-кому старые обиды.
Первый поход Антигона в Пафлагонию вышел неудачным. Ни варвары, ни эллинские колонии на южном берегу Понта, Одноглазому не покорились. Войско вернулось ни с чем, что вызвало новый всплеск антимакедонских настроений в Ионии. Как же, обложил верховный стратег народ поборами, дабы содержать войско, назанимал денег у уважаемых людей, а все впустую. Добычи нет. Потери, опять же... Однако, вернувшийся из похода автократор навёл пошатнувшийся порядок железной рукой. Самых буйных отправили в изгнание, а кое-кого сгоряча даже побили камнями. Скинул волк овечью маску, окончательно закрепив за собой именование "тиран" и крикуны, осознав, что шутки и игры кончились, вынуждены были прикусить языки. Теперь ворчали про себя, с оглядкой.
Второй поход вышел более счастливым. Гераклея Понтийская сдалась на милость победителю. Покорились многие приморские племена. Могущество стратега Азии росло медленно, но верно. Почти не обращая внимания на происходящее за пределами своих владений, он неспешно, но тщательно создавал своё государство практически из ничего, как когда-то Филипп.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
