Джейн и мир масс эффекта. глава 19

Глава 19 Женский клуб. Общение матриарха азари и женщин — членов экипажа и команды фрегата (от лица Карин)

Появление на борту фрегата живого протеанина, конечно, не прошло незамеченным для обитателей Медотсека. Я, пользуясь информацией, переданной мне в текстовом виде Андерсоном, поговорила с Сареном и Бенезией, рассказала им о новом обитателе корабля, который, как прямо указал в своём сообщении Андерсон, уже обрёл постоянную жилплощадь на фрегате. Турианец и азари выслушали сообщение врача с огромным интересом, задали немало вопросов и были вполне удовлетворены полученными ответами.

Сарен после разговора с Найлусом вернулся в Медотсек. Сам. Без конвоя. Когда он закончил разговор с Найлусом и подошёл к двери каюты, то с удивлением обнаружил, что она не заперта — только плотно закрыта. И в коридоре рядом с каютой, где теперь жил Найлус, не было никого. Сделав шаг за пределы каюты Найлуса, Сарен решился пройти к Медотсеку сам. Он шёл медленно, осторожно, поглядывал по сторонам. В том, что планировка корабля ему знакома, я, наблюдавшая за ним по индикаторам системы позиционирования, не сомневалась. Потому Сарен вполне мог очень быстро пройти в Медотсек. Почти бегом.

Не захотел. Что-то он такое почувствовал. Или, может быть, ощутил. Наверное, он понял, что к нему будут относиться и уже относятся... вполне нормально. Несмотря на то, что его сородич, его ученик... повёл себя в недалёком прошлом... не слишком нормативно. Но, как считается у очень многих разумных органиков, дело прошлое — есть дело прошлое, а жить надо в настоящем времени. Вот потому-то, наверное, медленно идущий по коридорам и переходам высоченный костлявый турианец-Спектр ни у кого из нормандовцев не вызывал теперь ни особых опасений, ни особого интереса.

Я видела, что, по данным системы позиционирования, экран которой был включён среди других активных экранов над моим рабочим столом, Сарен вполне мог видеть или хотя бы слышать Андерсона, но не стал подходить к нему. Дэвид отпустил полисменов, остававшихся у дверей каюты Найлуса, своим приказом. Иначе бы они не ушли. И отконвоировали бы старшего Спектра-турианца обратно в Медотсек.

Сарен двигался к Медотсеку по кратчайшему пути, понимая, вероятно, что ему не следует проявлять никакого интереса к приборам, оборудованию корабля и тем более — к содержимому и к обитателям кают и комнат. Что, впрочем, не помешало нескольким нормандовцам пройти мимо неспешно шагавшего Спектра. Можно считать, что к Сарену члены команды и экипажа фрегата начали привыкать. Да, лицо у него... страшное, да и сам он страшен, несмотря на комбинезон, скрывающий многие, не свойственные большинству турианцев, "дополнения", которые ей пришлось оставить, чтобы Сарен смог быстрее и полнее вернуться к обычной жизни. Об Артериусе, безусловно, нормандовцы теперь многое знают. И догадываются, что этот турианец вполне может остаться на борту корабля. Если потребуется — он будет жить вместе с Найлусом в той же каюте. Пока. А там — как решит Дэвид.

Сарен, насколько смогла понять Чаквас, неприхотлив. Многие жестокие разумные удивительно нетребовательны к уровню комфорта. По самым разным причинам. А у Сарена появилась серьёзная причина: он хотел вернуться к нормальной жизни. И Артериус вполне мог вернуться, потому что рядом с ним был теперь Найлус. Они оба... изменились. Стали вести себя по-другому и, наверное, даже думать о многом... иначе. Восприятие обоих турианцев претерпело определённые изменения. Другие "фильтры восприятия" стали у них обоих работать.

В каюте Найлуса жить Сарен, скорее всего... пока отказался. И потому, что понимал, что стеснит сородича, и потому, что знал: он сам ещё недостаточно выздоровел, оправился от последствий пребывания в состоянии хаска. Сейчас ему, как интуитивно предполагала я, всё чаще и всё острее думалось, что он — изломан и потому его жизнь уже никогда не сможет стать нормальной, привычной, обычной.

Я и сама не подозревала, насколько я права, но, почувствовав настроение старшего турианца, подошедшего к её рабочему столу в "кабинетике", не стала прибегать к озвучиванию нотаций. Я просто сказала:

— Сарен. На самом деле никакой нормальной и обычной жизни не существует. Есть просто жизнь. И каждый разумный сам даёт этой жизни свою оценку, по-разному её воспринимает. И всю, какую прожил, и каждый её момент.

Турианец выслушал сказанное мной спокойно, ничем не выдав своего несогласия. Помедлив, он взглянул на меня сидевшую за своим рабочим столом, потом сказал:

— Возможно, доктор, вы правы. Но... впереди — война, а не мирная жизнь. Наверное, это для меня — шанс. Шанс проявить себя, шанс обрести новый смысл жизни. На войне разумные органики не только воюют, не только умирают. Они на войне живут. Не всегда живут войной. Часто — живут миром. Или — ожиданием мира. А я... — Сарен запнулся, — я счастлив тем, что на войне я буду воевать. Буду делать то, что умею делать достаточно хорошо. Многое, что обычно для мирной жизни, даже — необходимо для мирной жизни, на войне... — он помедлил, собираясь с мыслями. — Не так уж и важно это на войне. А вот то, что важно для войны, на войне — действительно, вдвойне и втройне важно. Сейчас... Я знаю, например, что мне важно будет принимать участие в активных боевых действиях против Жнецов и их, как вы люди называете, пособников. Можно сказать даже "помощников" и "сподвижников", хотя я бы остановился на термине "пособник". Слишком мелки эти... исполнители для статусов "помощник" и "сподвижник", хотя на своей стороне, на стороне зла, они... тоже могут и, наверное, считают себя именно помощниками и сподвижниками тех же Жнецов. Да пусть считают так, как хотят... Они — на той стороне, мы — на этой. И между нами нет никаких полутонов, — он сделал короткую паузу, вздохнул, постаравшись сделать это негромко. — Странная это будет война. Без полутонов. Без переходов. Или — или. Мы, турианцы, воюя с врагами, о которых Совет Цитадели не имеет ни малейшего понятия, и то редко когда приближались к такому пониманию. И вот теперь... — турианец не договорил, махнул рукой, скрываясь в выделенной ему выгородке и задвигая полог ширмы. Скрипнула кровать: Сарен улёгся подремать. Я, взглянув на свой инструментрон, отметила, как по-иному замерцали индикаторы состояния: Сарен уснул. Может быть, его действительно утомил разговор с Найлусом. А может быть, он просто хотел отдохнуть, восстановить силы.

"Надо проведать, как там матриарх, — подумав об этом, я вывела на экран инструментрона сводные данные мониторинга состояния азари. — Да, в отдельной "выгородке" крепко спит Шепард, но он будет спать ещё очень долго — больше десяти часов, а возможно — и все двенадцать. Потому... Надо посмотреть, каково состояние здоровья азари сейчас. Приборы, аппаратура, это хорошо, ценно, важно, но... ручные методы контроля и осмотра, взгляд и понимание врача — ничто заменить не может. — я встала, прошлась по кабинетику, обдумывая просмотренные данные".

Едва заметно завибрировал ноутбук — пришла очередная сводка состояния корабля и экипажа. Просматривая её файл, я на время отодвинула в сторону мысли о состоянии здоровья гостьи. Необходимо было отметить в файле места, требующие её врачебного внимания, а может быть — и вмешательства.

Работа над содержимым полученного файла заняла около десяти минут. Закрыв файл, Чаквас встала, осторожно отодвинула в сторону полотнище ширмы, закрывавшее проход в "выгородку", где размещалась азари.

Матриарх открыла глаза, осторожно, насколько позволяла выемка, повернула голову к вошедшей. Взгляды азари и мой встретились. Я подошла к кровати, взглянула на индикаторы мониторов над кроватью, быстро осмотрела пациентку, убедившись, что никаких оснований для беспокойства действительно нет: Бенезия выздоравливала.

— Он... очень переживает, — тихо сказала матриарх, понимая, что я сразу определю: речь идёт о Сарене. — Я его... не узнаю. Он всегда был, ещё до нашей первой встречи, жестоким, суровым, страшным. А тут... Я его таким... никогда ещё не видела. И, наверное, таким его ещё не знали и не видели те, с кем он хотя бы один раз в жизни пообщался. Или, хотя бы — повстречался, — азари вздохнула. — Я понимаю... он — воин, он останется на борту фрегата. А мне... мне предстоит с дочерью вернуться в Пространство Азари. И жить... скромно. Рядом с дочерью... — Бенезия замолчала на несколько секунд. — Я... До сих пор... поверить не могу, что вернулась в нормальную жизнь, но... Я всё сделаю, чтобы дочь вернулась ко мне и к Этите. Я её больше никуда от себя не отпущу. Нам, мне и ей, надо не только о многом поговорить. Нам обеим теперь надо быть рядом друг с другом. Надо быть вместе, — матриарх медленно вздохнула, сама не веря в то, что совсем скоро сможет увидеться со своей дочерью.

Пятьдесят лет она её не видела, не общалась с ней. Какой она стала, её Лиара, её Крылышко? Дочь, единственная дочь, которую она родила с полного согласия Этиты тогда, когда до бездетности оставалось... слишком мало времени.

Этита, поглощённая общественной деятельностью, поняла Бенезию тогда правильно — из них двоих родить нормально могла только Бенезия. Этита уже родить не могла. Даже забеременеть не могла. А вот дать начало новой жизни... ещё могла. И Бенезия была благодарна Этите. Лиара действительно стала любимой дочерью. Любимой обоими матриархами. Дочь двух матриархов азари. Таких детей в Азарийском пространстве было немного. Вполне возможно, это обстоятельство и стало одним из оснований непохожести Лиары на других молоденьких дев азари.

— Она вернётся к вам, Бенезия, — тихо сказала я. — А война... Она — не вечна. Если к нам, нынешним, живущим в пределах уже нового, другого Цикла, вернулся протеанин... То, может быть, нам удастся выстоять. А потом — удастся победить Жнецов. — я поняла, что Бенезия задумалась о дочери, но не стала хоть как-то акцентировать на этом внимание собеседницы.

— Я очень хочу верить в такую возможность, — сказала азари. — Но всё же... Я... боюсь за Джона. Знаю. Таких умелых, сильных, умных... посылают в бой первыми, ставят... на самые сложные участки. И они... они часто очень рискуют. И... гибнут. Чтобы не гибли другие, менее подготовленные, — матриарх смутилась, но я мягким взглядом побудила собеседницу продолжать. — Я вот... вроде бы и матриарх по возрасту, а влюбилась — как молоденькая азари. Сама не понимаю, как я сумела... — азари стремилась говорить потише, поспокойнее, но разве такое спокойно и тихо скажешь?!... Слова сами льются из уст. Сердце колотится, подтверждая, что это — не "морок" первой влюблённости, а настоящее, большое чувство. Любви. Настоящей, подлинной. И потому Бенезия, сама не заметив, стала немного даже хвалить Шепарда, удивляясь, как много она сумела понять, хотя ни разу так и не поговорила с ним. Только видела один единственный раз. И — влюбилась. Просто влюбилась. Наверное, и потому, что он её спас. Спас личность от распада, от перехода в небытие. Сделал то, что не мог бы сделать никакой другой разумный органик любой расы. — Я... я теперь очень хорошо понимаю, насколько мало знала о людях, о землянах, — говорила матриарх. — И я очень рада, что пообщалась, поговорила, увиделась с вами, увидела и многое поняла о Шепарде. Я очень хочу... познакомиться, поговорить, пообщаться, увидеться со всеми другими нормандовцами.

Я слушала Бенезию и думала. Сейчас Сарен — в своей "выгородке", спит. Он уже впервые, ненадолго, но вышел за пределы Медотсека. Пообщался с сородичем, увидел так или иначе корабль, увидел нормандовцев. И, значит, самое время теперь предложить Бенезии выйти за пределы Медотсека. Она вполне пришла в норму. Может быть, потому, что как женщина, она более крепка и способна достаточно быстро восстанавливаться? Может быть. Матриарх и в самом деле первая восстановилась после операции. И послеоперационный период у неё протекал мягко и беспроблемно. У Сарена хуже обстоят дела. Ненамного, но — хуже, а он всё же решился выйти из Медотсека, поговорил с Найлусом, сам вернулся обратно. Мужчина, турианец, воин. Вряд ли мне, врачу, женщине, следовало бы ожидать от безжалостного легендарного Спектра другого поведения. Сарен был безжалостен к другим разумным, это да, но он был и безжалостен к себе. Если потребовалось, он на полном автомате рискнул бы собой. Неоднократно рискнул бы. Уж такой он. Сейчас он лёг и, скорее всего, уснул, а значит, будет лучше представить Бенезию подругам, а если получится — то и Дэвиду. Командир фрегата должен поговорить с ней. Мне же, как врачу, совершенно не надо присутствовать при этом разговоре — матриарх азари вполне пришла в норму. Нет никаких признаков возможного ухудшения её состояния.

Взглянув на индикаторы системы позиционирования, размещённые на экранчике наручного инструментрона, я приняла решение: я вместе с Бенезией пройду по кораблю, побывает в кубрике у подруг. А потом... Потом, наверняка, со старшей Т'Сони захочет пообщаться и Андерсон. Он ведь не сухарь какой, не потащит гостью сразу к себе в каюту. Вполне сможет поговорить с ней вне пределов своего постоянного обиталища. Ему будет интересно поговорить с матриархом. О многом.

— Сложное время наступает, — неспешно произнесла Бенезия, чувствуя, что собеседница сейчас думает совершенно о другом. — Я не знаю, как сложится моя жизнь в самое ближайшее время. Да, понимаю, что мы, вполне возможно, задержимся на Иден-Прайме и — задержимся надолго. А потом... потом вполне может быть, прибудем на Цитадель... Всё же побывать у Советников нам придётся. Появление протеанина... меняет очень многие планы. И лишь потом наступит время моей встречи с Лиарой. Почему мне кажется, что в связи с протеанином... это время — отодвинется... Мне не верится, что он... единственный. И, наверное, мало кому из нормандовцев в это верится. Не может быть представитель столь могущественной расы быть сейчас... одинок. Может быть, за предстоящий нам на Иден-Прайме месяц стоянки, мы сможем окончательно ответить на этот вопрос...

— Может быть, Бенезия. Может быть. — Я стремилась не использовать сокращённые формы имени собеседницы, хотя мне очень хотелось это делать. — Я рада, что вы... вполне в норме. И потому, думаю, вам не повредит тоже выйти за пределы Медотсека. Хочу представить вас своим подругам. Да, да, тем самым, кто сшили вам одежду, — уточнила врач, отметив возросшую и чётко проявленную заинтересованность матриарха. — Уверена, что вам будет, о чём поговорить с ними. А потом... потом поговорить с Дэвидом и увидеться и пообщаться с другими нормандовцами.

— Женский клуб? — без улыбки спросила Бенезия.

— Возможно, — ответила Карин, подумав о том, что матриарх в очередной раз оказалась права: жизненный многостолетний опыт никуда не делся. С её-то появлением, почти девятисотлетней азари, на борту фрегата, появлением здесь... Многое изменится. Не может не измениться. Впрочем, с возрастными рамками — полный беспорядок. Старое летосчисление, новое летосчисление. То ли восемьсот, то ли девятьсот лет старшей Т'Сони исполнилось. О мелких цифрах врач корабля сейчас не думала — они не были важны.

— Рина... — произнесла матриарх, вставая с кровати. — Я прошу прощения, но... может быть, лучше не комбинезон, а платье? Комбинезон... не буду спорить и отрицать, хорош для Медотсека. Но вне его... я буду лучше чувствовать себя в платье. К комбинезону... мой головной убор... не слишком подходит, а без него я чувствую себя... не лучшим образом. Непривычно мне без него появляться, как вы, земляне, часто говорите, "на людях".