Сломать человека легко. В прямом смысле сломать. Всего лишь одновременно ударить ребром двух твёрдых лап, словно сучьями, оплетёнными жёсткими верёвками, по груди и животу, чтобы хрустнувшие ребра и осколки грудной кости воткнулись во внутренние органы. Всё. Человек ещё некоторое время жив, потому что может повезти — и сердце окажется незадетым. Но составляющие его организма умирают, и он умирает вместе с ними. Долго и мучительно.

Хуже, что, пока он умирает, его жрут.

Возвращаясь домой с ночной смены убогим микрорайоном, я привычно думала о чём угодно, только не о том, что могу встретить убийц. Я замыленная глазом деталь этого района. Такая же, как узкие, между высотных доходных домов, улочки, по дорогам которых идёшь не по асфальту, а по мягкой, хоть и шероховатой подстилке из мусора — осторожно, не споткнуться бы. Такая же, как забитые фанерой и решётками окна первых-вторых этажей...

Вгляды местных крутых парней равнодушно соскальзывают с меня, не задерживаясь. Кому интересна примелькавшаяся бесформенная фигура то ли женщины, то ли старухи, под утро (раннее настолько, что темно и холодно) устало бредущей в такую же нору, как та, из которой выползли они?.. Мешковатая одежда. Потухший взгляд человека, давно существующего по инерции (о чём только думали родители, жившие в безнадёжно нищающем районе, назвав ребёнка романтичным Джилли — ночная фиалка?). В определённом смысле — своя... Тем более все знают, что работаю посудомойкой, а значит — взять с меня больно-то нечего.

Но эти нашли — что взять.

Меня вдёрнули в узкий промежуток среди мусорных контейнеров, когда я только вроде их прошла. Удар, выбивший дыхание, отбросил меня на смрадную кучу, на отбросы, не уместившиеся сверху. А может, давно не вывозили... Бросили так сильно, что головой я врезалась в стену дома и потеряла сознание. Это последнее, что оказалось благодатным для меня. Потому как, когда пришла в себя, выяснила: мой рот плотно припечатан волосатой ладонью — скорее даже, лапой. Наверное, чтобы не кричала.

Но кричать я в любом случае уже не могла. Кажется, вскоре тот, зажимавший рот, это понял и присоединился к тому, кто полосовал на мне одежду (вместе с кожей и внутренностями). А затем оба впились в мою плоть. Я захлёбывалась кровью, выплёскивающейся из моего рта, когда моё тело грубо придерживали, чтобы не съезжало, а два каннибала приглушённо рычали и рвали с меня куски мяса. Я не видела их. Видела только далёкое небо — вздрагивающую узкую полоску, подсвеченную тусклыми огнями города, в котором всегда была одинокой, никчемной и умирала так же — одиноко, оказавшись хороша лишь для оголодавших людоедов. Ни о чём не думала... Только горела в огне пожирающей чувства и разум боли...

... Ворча и порыкивая, каннибалы отступили. Кажется, кто-то или что-то спугнуло их. На прощанье один дёрнул меня за ногу. Кажется, отодрал полосу кожи. Я почувствовала лишь, как вздрогнуло моё тело.

Кровь изо рта уже не сочилась. Сознание яснело с каждой секундой, и скоро я поняла две истины: нельзя шевелиться — и тогда не будет словно бить током до темноты в глазах; смысла звать на помощь тоже нельзя — разорванное тело обескровлено. Дело считанных секунд — смерть. Да и звать... Когда невозможно пошевельнуть губами, напрячь горло... Ничего из прошлого перед глазами не мелькало, память тоже не отзывалась близкими или знакомыми образами. Всё заслонила раздирающая тело боль, которая постепенно тупела... Кажется, начинался переход в иное, безжизненное состояние. Как будто засыпала, если бы не... Больно!.. Больно-больно-больно!.. Кричит, плачет кто-то внутри меня...

... Полоска неба наверху, видимая сквозь ресницы, внезапно уменьшилась, и я в панике, стараясь не вздрагивать, уже в плывущем полусознании, могла думать только одно: "Господи, не дай им вернуться... Пожалуйста, Господи..." С болью разлепила слепленные подсыхающей кровью ресницы

Он сидел на краю контейнера — на корточках, пригнувшись ко мне. Гибкая чёрная фигура. Мне показалось, я даже услышала, как он внюхивается в меня. И напряглась. "Доест". Боялась не этого, а новой боли.

Но он согнулся ещё ниже, чудом удерживаясь на краю ящика, и прошептал почти мне в губы:

— Жить хочешь?

Этот вопрос разбудил во мне что-то близкое к ярости. Смеётся?!

Холодный выдох в мои слипшиеся от крови, застывающие губы:

— Значит, хочешь... Ты сильная.

Он прыгнул мягко, но, потревожив зловонные кучи мусора, потревожил и разодранное тело — до ослепившей меня боли. Снова придя в себя, я обнаружила: он стоит надо мной, ногами по обеим сторонам умирающего тела, низко наклонившись ко мне, словно разглядывая. Что он видит здесь, в кромешной тьме?

Холодные пальцы приподняли за подбородок мне голову, причинив боль, словно взрезавшую кожу на голове. Смотреть я устала — глаза закрыла ("Уснуть бы побыстрей... Навсегда...") и даже не вздрогнула, когда прохладные губы коснулись моей шеи. Укол. На фоне укусов, порвавших меня в клочья, этот укол показался мне милосердным... Я ещё чувствовала... Что-то тяжёлое привалилось к моей шее и будто слегка оттягивало на ней кожу. Потом прошептали в ухо:

— Днём не выходи. Только ночью.

Издевается?.. Как будто я вообще смогу сдвинуться с места...

... А потом всё пропало. Просто пропало — и всё. Нет надо мной странной тени, никто не шевелится. Только небесная полоска, начинающая светлеть, точнее — пока синеть. И — запах, который начинает усиливаться. Запах дерьма, которого я раньше не замечала. Острый, пронизывающий, выворачивающий мои внутренности, которые разодраны так, что никакой искусный хирург не соберётся их заштопать...

Неожиданно для себя я изогнулась от странного пароксизма, заставившего всё тело передёрнуться. Раны, которые до сих пор я чувствовала просто единой содранной кожей, вдруг размножились и взвыли, а вместе с ними пронзительно закричала и я. Кричала и не верила: крик — моим-то разорванным горлом?..

Дальнейшее помню плохо.

Помню, что стояла между контейнером и стеной дома, сжимая в руках какую-то тяжёлую вещь, длинную, тянущуюся по асфальту. Нет, не по асфальту. Я тупо тянула эту вещь из горы мусора, а она всё выскальзывала из слабых, но упрямых рук.

Потом помню, что, напялив на себя тяжёлое пальто, ссутулившись, я машинально шла по знакомой дороге. Правда, она, эта дорога, выглядела странной. Призрачной. Отсвечивающей тускло полыхающим неоном.

Что тело тупо свербело, а пальто кололось. И прилипало.

Что пришла домой, в маленькую однокомнатную квартирку, свалилась на кушетку, как была — в пальто. И последней мыслью было: "Мне снятся странные сны".

Что встала сомнамбулой, бессмысленно огляделась и в полутёмной комнате опустила связанную когда-то шторку. А потом не поленилась поверх шторки накинуть старинное байковое одеяло, оставшееся ещё с детства. Зачем? Испугалась чего-то виденного во сне? Не знаю...

... Меня крупной дрожью пробило от холода под пальто — и это меня разбудило. Сев на постели, я, дрожа, оглядела комнату. Ничего не поняла. Почему темно? Впрочем, мне нравится. Снять бы царапающееся пальто, что ли... Вот это оказалось делом нелёгким. То, что произошло далее, напомнило мне детство, когда одежда, если вовремя не заметить, приклеивалась к кровоточащим царапинам или гноящимся ранкам. Действуя осторожно, попыталась отодрать рваную подкладку от себя и не вызвать боли, пусть даже самой маленькой. И вдруг поняла: пальто приклеилось не к ранам — к коже с засыхающей кровью. Собралась с духом и резко дёрнула подклад с колена, напрягшись в ожидании боли.

Боли нет. Точнее, есть небольшая, как будто с руки отодрали старый пластырь, вместе с прилипшими волосками. Но экспериментировать я больше не стала. Пошла в маленькую ванную комнату и просто встала под душ. Вскоре отяжелевшее пальто съехало с меня, прихватив с собой большую часть испятнавшей меня крови.

В моей ванной зеркало узкое — с трудом себя полностью разглядишь. Я сняла с себя остатки одежды, которая никогда больше мне не понадобится, поскольку разорвана в тряпки, и тупо уставилась на то, что увидела в зеркале.

Я, вообще-то, довольно плотная, килограммов десять-двенадцать лишних точно есть. Было. Как раньше мама повторяла: у нас только беднота толстая — на картошке-то, да на макаронах, да с мучными всякими изделиями. Чёрт... В зеркале отражалась тощая, анорексичная девица голодного вида. Ни одной раны. Всё ещё глядя в зеркало, я потрогала бёдра и живот. Никогда не думала, что у меня такие чувствительные пальцы. Они сразу определили, что кожа на местах, где с меня рвали мясо, тонкая, как плёнка пакетиков на один раз.

Но... Я живая. Как и обещано...

Снова встала под душ и ладонями смыла остатки грязи и крови. Хорошенько отжав волосы и закутавшись в старенькое полотенце, я вышла и, мельком глянув на занавешенное окно, с ногами залезла на постель. Обняв эти самые ноги, тоненькие, как спички, а не полные, с вылезающими от стоячей работы венами, как недавно (неужели это было только утром?!), я попробовала рассуждать. У той, кем я стала, сумасшедший метаболизм. Поэтому за несколько часов мои раны, даже самые чудовищные, срослись. Помогло и то, что в том же недавнем прошлом я была полной. Но... Скоро ли возмездие за обретение такого метаболизма? Скоро ли мне захочется?.. Я представила, что мне нужно найти человека и впиться ему в шею... Только потому, что именно мне хочется жить... Пусть даже в такой форме... Чёрт, вовремя подумала... В животе сразу засосало, а желудок нервно сжался.

Хорошо, что я иногда умею мыслить нелогично. Ну как. Мысли скачут с предмета на предмет. Я снова взглянула на свои горе-ноги. Любопытно, а что мне теперь носить? Размерчик-то мой уменьшился ой-ё-ёй насколько... Вот тут-то вспомнила и прониклась самой горячей благодарностью к маме, которая никогда не выбрасывала вещи, даже оставшиеся с моего детства.

Со встроенных антресолей над входной дверью я вынула два чемодана и через полчаса снова разглядывала себя в зеркале. Есть единственное большое в двери шкафа.

Господи, ужас какой... Джинсы короткие, джемпер висит, как на вешалке. И есть хочется. При одном взгляде на это пугало.

Нагнулась, закатала штанины чуть ниже колена. Так вроде ничего. Стала напоминать самой себе не бесформенную тётку, а тех девиц, которые тусуются в нашем микрорайоне с крутыми парнями. И мордель теперь вроде ничего выглядит. Как у тех девиц... Взяла отцовский ремень, хотела подпоясаться, но только приложила ремень к пояснице, примяв джемпер, как услышала тихий стук в дверь. Входную. Странно. Вечером соседи обычно ко мне не ходят. Сидят дома, боясь выходить даже на лестничную площадку.

И "глазка" у меня нет.

Подкравшись к двери, я осторожно прислонила к ней ухо. Тихо. Прежняя Джилли ушла бы в комнату. Сидеть и бояться. Но я, уже истинное дитя своего города, направилась на кухню: там можно найти кое-что, чем защититься. Если что. Всё так же осторожно я отошла буквально на несколько шагов — осталось перешагнуть порог в кухню... Дверь коротко, но так жёстко грохнула, что я подпрыгнула.

Нет, я знала, что замки мои хлипкие... Но чтобы так... На пороге стояли двое — крепкие, какие-то набыченные парни. Впрочем, стояли они недолго. Быстро влетели в прихожую, захлопнули за собой дверь.

Один прыгнул ко мне, хватая за локти и зажимая рот. Опять?! От страха и безысходности я впилась зубами ему в ладонь. Второй, оскалившись, вдруг начал как-то странно качаться корпусом вперёд-назад, будто вот-вот чихнёт. Но с каждым наклоном его голова быстро и ужасающе изменялась. Вот он сбросил куртку, и я ошеломлённо уставилась на его голую грудь, быстро раздававшуюся вширь и покрывавшуюся жёсткой шерстью. Досмотреть не удалось. Первый, взвыв от боли в ладони, швырнул меня на стену возле кухни.

Одно мгновение полёта я думала — это конец. Но выставленные вперёд руки, как ни странно, смягчили страшный удар, едва не размазавший меня по стене. Ещё секунда — и я оказалась под потолком, откуда неожиданно для себя зашипела на вторгшихся в мой дом.

Успела заметить, что они оба преображались — в каких-то зверей, громадных, чудовищно мускулистых, а теперь застывших от моего неожиданного шипения с совершенно неожиданного места. А я... вдохнула, чтобы набрать воздуха и снова зашипеть, пугая, — и в ноздри хлынула струя сладкого жирного аромата, перевернувшего все мои внутренности. Этот запах... Я сразу увидела, что он исходит от прокушенной мной ладони первого. Только не совсем поняла, почему, укусив, сразу не почуяла его. Может с перепугу?..

Они не успели пошевелиться, как я спрыгнула со стены и метнулась к прокушенному. Худенькая, лёгкая, как ветер в ночи, и приставучая, как клещ. В том смысле, что я прыгнула первому со спины на плечи. Они могли навалиться на меня и разорвать в клочья, но всё, что я хотела, — это есть. Та-ак хотела... И я ударила пальцем с внезапно выскочившим когтем по его шее сбоку. И, съехав по его содрогнувшейся спине, впилась в разорванную жилу.

Он сориентировался быстро и немедленно ударил своей спиной в стену. Только на его спине меня уже не оказалось. Оттолкнувшись от пола, я взлетела снова на его плечи. Испачканный рот меня больше не беспокоил — я утишила боль голода. Как не беспокоили и моральные муки: я пила кровь не людей. Даже так — нелюдей.

Второй подскочил и метнул руку — нет, лапищу — содрать меня с плеч первого. Слишком близко подошёл. Слишком... Я ударила когтями, которые теперь выпрыгивали, едва я думала об ударе. Ударила по глазам. Удар, мгновенный, как молния. Он отшатнулся, закрывая лицо.

Первый снова долбанулся спиной о стену. Опоздал! С его плеч я прыгнула на плечи второго, который громко выл, растирая окровавленные глаза. Первый ринулся на него, махая лапищами. Я мельком увидела, как быстро регенерирует разорванная было мной кожа на его шее.

Я не знала, эти ли чудовища пожирали вчера моё тело, затащив в тёмное место. Но не всё ли равно? Могли быть и они. Так чего я буду раздумывать, когда могу удовлетворить сразу две жажды — крови и мести, убивая тех, кто заставил меня пройти болевой ад?

Человеческое во мне отошло на задний план. Я тоже превратилась в зверя. Стремительного, сумасшедшего от запаха крови и желания убивать. И этот зверь во мне сдёрнул все ограничения.

Второй мне не мешал. Глаза — орган чувствительный и сложный. Будут восстанавливаться долго. Поэтому без раздумий я повторила попытку. Соскочив с плеч первого, призрачным листом сожжённой бумаги я метнулась ко второму и ударила по его глазам. Что-то меня здорово обожгло, ударило огнём по ногам, по коже — напомню: я без обуви, штанины закатаны. Что же это?! С трудом вернув хоть сколько-то понимания, близко к сознанию и всё-таки интуитивно я поняла: меня обжигает воздух, в котором я двигаюсь с бешеной скоростью, почти невидимая оборотням.

Но мои два пальца уже не скользнули по глазам первого, как по глазам второго. Мелькнувшие над клыкасто распяленной пастью оборотня, они врезались в глазницы с такой силой, что ударились в переносицу кожей между собой. Я выдёрнула пальцы из мокрого упругого месива и отпрыгнула от взлетевшего к потолку рёва и замельтешивших передо мной когтистых лап.

123

↓ Содержание ↓