Не бойся

Вместо эпиграфа

The Rasmus — No Fear

Сломать человека легко. В прямом смысле сломать. Всего лишь одновременно ударить ребром двух твёрдых лап, словно сучьями, оплетёнными жёсткими верёвками, по груди и животу, чтобы хрустнувшие ребра и осколки грудной кости воткнулись во внутренние органы. Всё. Человек ещё некоторое время жив, потому что может повезти — и сердце окажется незадетым. Но составляющие его организма умирают, и он умирает вместе с ними. Долго и мучительно.

Хуже, что, пока он умирает, его жрут.

Возвращаясь домой с ночной смены убогим микрорайоном, я привычно думала о чём угодно, только не о том, что могу встретить убийц. Я замыленная глазом деталь этого района. Такая же, как узкие, между высотных доходных домов, улочки, по дорогам которых идёшь не по асфальту, а по мягкой, хоть и шероховатой подстилке из мусора — осторожно, не споткнуться бы. Такая же, как забитые фанерой и решётками окна первых-вторых этажей...

Вгляды местных крутых парней равнодушно соскальзывают с меня, не задерживаясь. Кому интересна примелькавшаяся бесформенная фигура то ли женщины, то ли старухи, под утро (раннее настолько, что темно и холодно) устало бредущей в такую же нору, как та, из которой выползли они?.. Мешковатая одежда. Потухший взгляд человека, давно существующего по инерции (о чём только думали родители, жившие в безнадёжно нищающем районе, назвав ребёнка романтичным Джилли — ночная фиалка?). В определённом смысле — своя... Тем более все знают, что работаю посудомойкой, а значит — взять с меня больно-то нечего.

Но эти нашли — что взять.

Меня вдёрнули в узкий промежуток среди мусорных контейнеров, когда я только вроде их прошла. Удар, выбивший дыхание, отбросил меня на смрадную кучу, на отбросы, не уместившиеся сверху. А может, давно не вывозили... Бросили так сильно, что головой я врезалась в стену дома и потеряла сознание. Это последнее, что оказалось благодатным для меня. Потому как, когда пришла в себя, выяснила: мой рот плотно припечатан волосатой ладонью — скорее даже, лапой. Наверное, чтобы не кричала.

Но кричать я в любом случае уже не могла. Кажется, вскоре тот, зажимавший рот, это понял и присоединился к тому, кто полосовал на мне одежду (вместе с кожей и внутренностями). А затем оба впились в мою плоть. Я захлёбывалась кровью, выплёскивающейся из моего рта, когда моё тело грубо придерживали, чтобы не съезжало, а два каннибала приглушённо рычали и рвали с меня куски мяса. Я не видела их. Видела только далёкое небо — вздрагивающую узкую полоску, подсвеченную тусклыми огнями города, в котором всегда была одинокой, никчемной и умирала так же — одиноко, оказавшись хороша лишь для оголодавших людоедов. Ни о чём не думала... Только горела в огне пожирающей чувства и разум боли...

... Ворча и порыкивая, каннибалы отступили. Кажется, кто-то или что-то спугнуло их. На прощанье один дёрнул меня за ногу. Кажется, отодрал полосу кожи. Я почувствовала лишь, как вздрогнуло моё тело.

Кровь изо рта уже не сочилась. Сознание яснело с каждой секундой, и скоро я поняла две истины: нельзя шевелиться — и тогда не будет словно бить током до темноты в глазах; смысла звать на помощь тоже нельзя — разорванное тело обескровлено. Дело считанных секунд — смерть. Да и звать... Когда невозможно пошевельнуть губами, напрячь горло... Ничего из прошлого перед глазами не мелькало, память тоже не отзывалась близкими или знакомыми образами. Всё заслонила раздирающая тело боль, которая постепенно тупела... Кажется, начинался переход в иное, безжизненное состояние. Как будто засыпала, если бы не... Больно!.. Больно-больно-больно!.. Кричит, плачет кто-то внутри меня...

... Полоска неба наверху, видимая сквозь ресницы, внезапно уменьшилась, и я в панике, стараясь не вздрагивать, уже в плывущем полусознании, могла думать только одно: "Господи, не дай им вернуться... Пожалуйста, Господи..." С болью разлепила слепленные подсыхающей кровью ресницы

Он сидел на краю контейнера — на корточках, пригнувшись ко мне. Гибкая чёрная фигура. Мне показалось, я даже услышала, как он внюхивается в меня. И напряглась. "Доест". Боялась не этого, а новой боли.

Но он согнулся ещё ниже, чудом удерживаясь на краю ящика, и прошептал почти мне в губы:

— Жить хочешь?

Этот вопрос разбудил во мне что-то близкое к ярости. Смеётся?!

Холодный выдох в мои слипшиеся от крови, застывающие губы:

— Значит, хочешь... Ты сильная.

Он прыгнул мягко, но, потревожив зловонные кучи мусора, потревожил и разодранное тело — до ослепившей меня боли. Снова придя в себя, я обнаружила: он стоит надо мной, ногами по обеим сторонам умирающего тела, низко наклонившись ко мне, словно разглядывая. Что он видит здесь, в кромешной тьме?

Холодные пальцы приподняли за подбородок мне голову, причинив боль, словно взрезавшую кожу на голове. Смотреть я устала — глаза закрыла ("Уснуть бы побыстрей... Навсегда...") и даже не вздрогнула, когда прохладные губы коснулись моей шеи. Укол. На фоне укусов, порвавших меня в клочья, этот укол показался мне милосердным... Я ещё чувствовала... Что-то тяжёлое привалилось к моей шее и будто слегка оттягивало на ней кожу. Потом прошептали в ухо:

— Днём не выходи. Только ночью.

Издевается?.. Как будто я вообще смогу сдвинуться с места...

... А потом всё пропало. Просто пропало — и всё. Нет надо мной странной тени, никто не шевелится. Только небесная полоска, начинающая светлеть, точнее — пока синеть. И — запах, который начинает усиливаться. Запах дерьма, которого я раньше не замечала. Острый, пронизывающий, выворачивающий мои внутренности, которые разодраны так, что никакой искусный хирург не соберётся их заштопать...

Неожиданно для себя я изогнулась от странного пароксизма, заставившего всё тело передёрнуться. Раны, которые до сих пор я чувствовала просто единой содранной кожей, вдруг размножились и взвыли, а вместе с ними пронзительно закричала и я. Кричала и не верила: крик — моим-то разорванным горлом?..

Дальнейшее помню плохо.

Помню, что стояла между контейнером и стеной дома, сжимая в руках какую-то тяжёлую вещь, длинную, тянущуюся по асфальту. Нет, не по асфальту. Я тупо тянула эту вещь из горы мусора, а она всё выскальзывала из слабых, но упрямых рук.

Потом помню, что, напялив на себя тяжёлое пальто, ссутулившись, я машинально шла по знакомой дороге. Правда, она, эта дорога, выглядела странной. Призрачной. Отсвечивающей тускло полыхающим неоном.

Что тело тупо свербело, а пальто кололось. И прилипало.

Что пришла домой, в маленькую однокомнатную квартирку, свалилась на кушетку, как была — в пальто. И последней мыслью было: "Мне снятся странные сны".

Что встала сомнамбулой, бессмысленно огляделась и в полутёмной комнате опустила связанную когда-то шторку. А потом не поленилась поверх шторки накинуть старинное байковое одеяло, оставшееся ещё с детства. Зачем? Испугалась чего-то виденного во сне? Не знаю...

... Меня крупной дрожью пробило от холода под пальто — и это меня разбудило. Сев на постели, я, дрожа, оглядела комнату. Ничего не поняла. Почему темно? Впрочем, мне нравится. Снять бы царапающееся пальто, что ли... Вот это оказалось делом нелёгким. То, что произошло далее, напомнило мне детство, когда одежда, если вовремя не заметить, приклеивалась к кровоточащим царапинам или гноящимся ранкам. Действуя осторожно, попыталась отодрать рваную подкладку от себя и не вызвать боли, пусть даже самой маленькой. И вдруг поняла: пальто приклеилось не к ранам — к коже с засыхающей кровью. Собралась с духом и резко дёрнула подклад с колена, напрягшись в ожидании боли.

Боли нет. Точнее, есть небольшая, как будто с руки отодрали старый пластырь, вместе с прилипшими волосками. Но экспериментировать я больше не стала. Пошла в маленькую ванную комнату и просто встала под душ. Вскоре отяжелевшее пальто съехало с меня, прихватив с собой большую часть испятнавшей меня крови.

В моей ванной зеркало узкое — с трудом себя полностью разглядишь. Я сняла с себя остатки одежды, которая никогда больше мне не понадобится, поскольку разорвана в тряпки, и тупо уставилась на то, что увидела в зеркале.

Я, вообще-то, довольно плотная, килограммов десять-двенадцать лишних точно есть. Было. Как раньше мама повторяла: у нас только беднота толстая — на картошке-то, да на макаронах, да с мучными всякими изделиями. Чёрт... В зеркале отражалась тощая, анорексичная девица голодного вида. Ни одной раны. Всё ещё глядя в зеркало, я потрогала бёдра и живот. Никогда не думала, что у меня такие чувствительные пальцы. Они сразу определили, что кожа на местах, где с меня рвали мясо, тонкая, как плёнка пакетиков на один раз.

Но... Я живая. Как и обещано...

Снова встала под душ и ладонями смыла остатки грязи и крови. Хорошенько отжав волосы и закутавшись в старенькое полотенце, я вышла и, мельком глянув на занавешенное окно, с ногами залезла на постель. Обняв эти самые ноги, тоненькие, как спички, а не полные, с вылезающими от стоячей работы венами, как недавно (неужели это было только утром?!), я попробовала рассуждать. У той, кем я стала, сумасшедший метаболизм. Поэтому за несколько часов мои раны, даже самые чудовищные, срослись. Помогло и то, что в том же недавнем прошлом я была полной. Но... Скоро ли возмездие за обретение такого метаболизма? Скоро ли мне захочется?.. Я представила, что мне нужно найти человека и впиться ему в шею... Только потому, что именно мне хочется жить... Пусть даже в такой форме... Чёрт, вовремя подумала... В животе сразу засосало, а желудок нервно сжался.

Хорошо, что я иногда умею мыслить нелогично. Ну как. Мысли скачут с предмета на предмет. Я снова взглянула на свои горе-ноги. Любопытно, а что мне теперь носить? Размерчик-то мой уменьшился ой-ё-ёй насколько... Вот тут-то вспомнила и прониклась самой горячей благодарностью к маме, которая никогда не выбрасывала вещи, даже оставшиеся с моего детства.

Со встроенных антресолей над входной дверью я вынула два чемодана и через полчаса снова разглядывала себя в зеркале. Есть единственное большое в двери шкафа.

Господи, ужас какой... Джинсы короткие, джемпер висит, как на вешалке. И есть хочется. При одном взгляде на это пугало.

Нагнулась, закатала штанины чуть ниже колена. Так вроде ничего. Стала напоминать самой себе не бесформенную тётку, а тех девиц, которые тусуются в нашем микрорайоне с крутыми парнями. И мордель теперь вроде ничего выглядит. Как у тех девиц... Взяла отцовский ремень, хотела подпоясаться, но только приложила ремень к пояснице, примяв джемпер, как услышала тихий стук в дверь. Входную. Странно. Вечером соседи обычно ко мне не ходят. Сидят дома, боясь выходить даже на лестничную площадку.

И "глазка" у меня нет.

Подкравшись к двери, я осторожно прислонила к ней ухо. Тихо. Прежняя Джилли ушла бы в комнату. Сидеть и бояться. Но я, уже истинное дитя своего города, направилась на кухню: там можно найти кое-что, чем защититься. Если что. Всё так же осторожно я отошла буквально на несколько шагов — осталось перешагнуть порог в кухню... Дверь коротко, но так жёстко грохнула, что я подпрыгнула.

Нет, я знала, что замки мои хлипкие... Но чтобы так... На пороге стояли двое — крепкие, какие-то набыченные парни. Впрочем, стояли они недолго. Быстро влетели в прихожую, захлопнули за собой дверь.

Один прыгнул ко мне, хватая за локти и зажимая рот. Опять?! От страха и безысходности я впилась зубами ему в ладонь. Второй, оскалившись, вдруг начал как-то странно качаться корпусом вперёд-назад, будто вот-вот чихнёт. Но с каждым наклоном его голова быстро и ужасающе изменялась. Вот он сбросил куртку, и я ошеломлённо уставилась на его голую грудь, быстро раздававшуюся вширь и покрывавшуюся жёсткой шерстью. Досмотреть не удалось. Первый, взвыв от боли в ладони, швырнул меня на стену возле кухни.

Одно мгновение полёта я думала — это конец. Но выставленные вперёд руки, как ни странно, смягчили страшный удар, едва не размазавший меня по стене. Ещё секунда — и я оказалась под потолком, откуда неожиданно для себя зашипела на вторгшихся в мой дом.

Успела заметить, что они оба преображались — в каких-то зверей, громадных, чудовищно мускулистых, а теперь застывших от моего неожиданного шипения с совершенно неожиданного места. А я... вдохнула, чтобы набрать воздуха и снова зашипеть, пугая, — и в ноздри хлынула струя сладкого жирного аромата, перевернувшего все мои внутренности. Этот запах... Я сразу увидела, что он исходит от прокушенной мной ладони первого. Только не совсем поняла, почему, укусив, сразу не почуяла его. Может с перепугу?..

Они не успели пошевелиться, как я спрыгнула со стены и метнулась к прокушенному. Худенькая, лёгкая, как ветер в ночи, и приставучая, как клещ. В том смысле, что я прыгнула первому со спины на плечи. Они могли навалиться на меня и разорвать в клочья, но всё, что я хотела, — это есть. Та-ак хотела... И я ударила пальцем с внезапно выскочившим когтем по его шее сбоку. И, съехав по его содрогнувшейся спине, впилась в разорванную жилу.

Он сориентировался быстро и немедленно ударил своей спиной в стену. Только на его спине меня уже не оказалось. Оттолкнувшись от пола, я взлетела снова на его плечи. Испачканный рот меня больше не беспокоил — я утишила боль голода. Как не беспокоили и моральные муки: я пила кровь не людей. Даже так — нелюдей.

Второй подскочил и метнул руку — нет, лапищу — содрать меня с плеч первого. Слишком близко подошёл. Слишком... Я ударила когтями, которые теперь выпрыгивали, едва я думала об ударе. Ударила по глазам. Удар, мгновенный, как молния. Он отшатнулся, закрывая лицо.

Первый снова долбанулся спиной о стену. Опоздал! С его плеч я прыгнула на плечи второго, который громко выл, растирая окровавленные глаза. Первый ринулся на него, махая лапищами. Я мельком увидела, как быстро регенерирует разорванная было мной кожа на его шее.

Я не знала, эти ли чудовища пожирали вчера моё тело, затащив в тёмное место. Но не всё ли равно? Могли быть и они. Так чего я буду раздумывать, когда могу удовлетворить сразу две жажды — крови и мести, убивая тех, кто заставил меня пройти болевой ад?

Человеческое во мне отошло на задний план. Я тоже превратилась в зверя. Стремительного, сумасшедшего от запаха крови и желания убивать. И этот зверь во мне сдёрнул все ограничения.

Второй мне не мешал. Глаза — орган чувствительный и сложный. Будут восстанавливаться долго. Поэтому без раздумий я повторила попытку. Соскочив с плеч первого, призрачным листом сожжённой бумаги я метнулась ко второму и ударила по его глазам. Что-то меня здорово обожгло, ударило огнём по ногам, по коже — напомню: я без обуви, штанины закатаны. Что же это?! С трудом вернув хоть сколько-то понимания, близко к сознанию и всё-таки интуитивно я поняла: меня обжигает воздух, в котором я двигаюсь с бешеной скоростью, почти невидимая оборотням.

Но мои два пальца уже не скользнули по глазам первого, как по глазам второго. Мелькнувшие над клыкасто распяленной пастью оборотня, они врезались в глазницы с такой силой, что ударились в переносицу кожей между собой. Я выдёрнула пальцы из мокрого упругого месива и отпрыгнула от взлетевшего к потолку рёва и замельтешивших передо мной когтистых лап.

Снова отпрыгнула — уже от второго, чьи глаза, пусть и кровянисто-воспалённые, но уже восстановились. Он явно ещё видел смутно, но крылья его уродливого носа дёргались — и он прыгнул по запаху. Только меня-то на этом месте уже нет. Он тоже развернулся с невероятной скоростью. Но я стояла уже рядом. Сунула в рот окровавленные пальцы... Что со мной делала их кровь!.. Но главное — я получила информацию. И плюс к ней силу!

Пока второй осознал, что я прямо перед ним, я ударила в его горло, пробила закаменевшими когтями плоть и рванула на себя позвонки. Голова шлёпнулась назад, словно плохо пришитая голова старой игрушки. Остатки кожи не выдержали веса — и косматая башка грохнулась на пол. Падающее тело ударом ноги я послала в первого. Тот, почти всё ещё слепой, решил, что на него налетел враг, и схватил тело мертвеца в железные объятия.

Я очутилась за его спиной и, подпрыгнув, ребром ладони сломала ему шейные позвонки. Он рухнул, всё ещё не оставляя мёртвого тела. К этому времени я уже горела от недостатка энергии, поэтому без раздумий ударила когтями по тёплой содрогающейся плоти и приникла к горячему источнику, утешающему мою боль.

... Когда я пришла в себя, я чувствовала странный покой и сытость.

Поэтому спокойно восприняла, когда плотные занавеси на окне распахнулись и некто чёрный в темноте — сплошной силуэт, подсвеченный лампочкой из прихожей, — спрыгнул в комнату. Я сидела между телами оборотней, вернувшихся в человеческую форму, и, тяжело дыша, время от времени продолжала наклоняться, слизывая или высасывая остатки крови. Пусть говорят, что вампир не может выпить всю кровь из человека. Оказывается, может. Если ему самому надо восстановить свои силы. И себя.

— Что ты наделала... — тихо сказал он. — Нельзя было начинать с их крови...

— Или они, или я... — не объясняя подробно, ответила я хрипло. Он поймёт и так.

— Тебе придётся опасаться и тех, и других.

Он взглянул на что-то в своей руке, пожав плечами, положил предмет на пол в комнате и ушёл тем же путём, каким пришёл.

Я встала из междутрупья и шагнула в комнату. Медицинский пакет. С кровью. Значит, не приди эти, всё могло быть и впрямь иначе. Ну и ладно. Поздно думать о том, что да как было бы. Я встала у окна. Этот мир обернулся ко мне иной стороной, но я намерена выжить в нём. Вопреки всем.

2.

Нож, с узким и тонким лезвием, свистнул в воздухе и с сухим треском врезался в деревянный щит, прислонённый к стене под подоконником. Щит я приволокла домой глубокой ночью, заприметив нужный в ограждении вокруг дома, приготовленного под снос. Совсем недавно я побоялась бы даже поднять его. Сейчас — подошла и даже не подумала, что он может быть слишком для меня тяжёл... Сидя на полу в прихожей, я метнула следующий нож. Расстояние приличное. От прихожей до самого дальнего уголка в моей квартирке.

Ножи ворованные.

Оказывается, я очень хозяйственная... Впрочем, что ещё делать, когда у тебя появляется много свободного времени? Спать теперь я не могу. То есть могу, но сны вижу настолько странные, что, даже проснувшись, не всегда понимаю, видела ли я затейливые фантасмагории, излучаемые моими засыпающими мозгами, или же это всё-таки была реальность, которая для меня становится всё фантасмагоричней.

А могу и не спать — и бродяжничать в своё удовольствие.

Работу пришлось бросить. Кто бы поверил, что пришедшая худышка — та самая грузная, сутулая тётка, известная всем как самая безгласная посудомойщица? Думаю, в кафе не стали слишком волноваться. Выждали, небось, пару дней и быстро нашли мне замену. Небось, представляли, как я приду, а мне — ухмыляясь и руками разводя: мол, нечего было пропадать надолго, тут на твоё место — народу!..

Но квартиру мне хотелось сохранить. Удобный уголок, маленький и в таком подозрительном доме, что подозрительная дамочка, любящая погулять по ночам, много взглядов не привлекает. Для соседей я придумала успокоительную сказочку по поводу преображения моей внешности: заболела, неделю провалялась дома без еды, осталась без работы. Некоторые мне сочувствовали, а старая грымза из квартиры напротив, ещё помнившая моих родителей, расщедрилась даже принести мне отварные макароны.

Оказалось, я умею воровать. Стремительные движения, которые стали моей второй привычкой, не позволяли заметить постороннему взгляду, что именно я делаю. Набор ножей — из нескольких кафе, которые я как-то посетила. Плохо лежали. Правда, много воровать я боюсь. Особенно на открытых местах. Теперь я знаю, что кто-то другой может всё-таки уследить за моим быстрым жестом.

За квартиру я скоро буду должна. О чём хозяин напомнит мне со следующей почтой. Ещё месяц — и он выкинет меня отсюда.

Есть мысль — приискать работу ближе к богатым кварталам. Есть тоже хочется. Во всех смыслах.

Я вздохнула и поднялась. Время — одиннадцатый час. Самое то — погулять и поразмышлять на свежем воздухе. Особенно если учесть, в чём я обычно гуляю: шитая-перешитая одежда, приспособленная к моей нынешней тощей фигуре, неплохо выглядела в ночи. В общем, поговорка права: в темноте все кошки серы.

Оделась попроще чтобы в глаза не бросаться: джемперок, приятно болтающийся на мне; поверх него жилетка, сооружённая из старой кофты; старые джинсики из детства, обрезанные ниже колена, поскольку в них влезть ещё могла, но длина меня не устраивала — коротко очень; завершали наряд ботинки, купленные на распродаже, так ни разу не надёванные, поскольку купила их вечером, а ноги распухали по утрам. А теперь хлюпают!.. Несмотря на сосущее чувство в желудке, я улыбнулась, чуть не засмеялась. Что ни делается...

Два ворованных ножа опустила в ботинки. Там у меня кожаные кармашки, пришитые собственноручно (кожа из найденного в мусорном контейнере сапога). Всё. Можно пойти гулять. В малюсенькой прихожей я посмотрелась в зеркало и в очередной раз покачала головой: ничего себе, это я? Вот эта тощая, до впалых щёк девица, с носиком так ничего себе, глаза, правда, небольшие, но на фоне общего голодного вида выглядят нормально. Рот у меня всегда был небольшой и слегка сжатый, но сейчас как-то в тему.

Кажется, даже симпатичная. В темноте. Или при неярком свете. Лучше — в тени.

На выходе из подъезда я тихонько поздоровалась с компанией парней, среди которых не сразу заметишь двух девушек. Кто-то ответил — кто-то хмыкнул. Меня знают, как знают и о моём несчастье с болезнью и работой. Не пристают. Впрочем...

— Эй, Джилли, подожди!

Темноволосый парень догнал меня уже на углу дома. Высокий, широкоплечий. По причине тёплого вечера одет легко: модная, под боксёрскую форму футболка и широкие штаны, низ которых заткнут в высокие ботинки — не знаю, как они называются. Татуировок много по плечам и на груди. Но симпатичный. Широкоскулый, с правильными чертами лица, а улыбка у него — мечта всех девчонок. Хотя я, не привыкшая общаться с сильным полом, тут же сжалась. Что он сразу и заметил.

— Ты не бойся, Джилли, — снисходительно сказал он. — Я, наоборот, хотел тебя предупредить, что ты слишком легкомысленно бродишь по ночам, а у нас обстановка в районе, сама понимаешь... Хочешь — научу драться? Наши девчонки все умеют. Приходи завтра в подвал с того краю дома. У нас там клуб.

— Мне, наверное, уже поздно учиться, — робко сказала я.

— Да мы знаем, что ты не очень молодая, — улыбнулся он. — Но у нас и тётки занимаются. Немного, правда. Только приёмы самообороны учат. Кстати, ты неплохо выглядишь, теперь, когда отощала. Совсем девчонка. Смотри, приставать будут. На. На всякий случай.

И он протянул мне какую-то странную палку. Не слишком твёрдую, в полметра.

— А что это?

— Дубинка, полицейская. Обратно будешь идти — отдашь. Мы ещё долго будем сидеть здесь.

— Спасибо.

— Ага. Ори, если что и будешь недалеко, — прибежим.

Он самодовольно кивнул, вроде: "Ты своя, а своих мы в обиду не дадим!" и пошёл назад, покачиваясь на ходу. Ишь, боди как-то там занимается, наверное.

А я вздохнула и осмотрела дубинку. Ну и как мне теперь с нею? Ни спрятать, ни замаскировать. Что, держать на виду — типа, мне цветочек подарили? И чего с сумкой не вышла? В пакет положить, который каждый раз теперь с собой беру, — странно будет выглядеть. Но больше ничего не придумывалось, и я сунула дубинку в пакет, предварительно слегка сузив его. Вроде ничего теперь смотрится. А главное — в руках. Как-то и в самом деле спокойней.

Направилась я к переулку, который меня всегда поражал: вот вышла из своего замурзанного района — и сразу окунулась в мир света и праздника, красивых машин и дам, которых под ручку ведут в рестораны. Как умудрялись сосуществовать эти два странных мира на границе одного переулка — всегда удивляло и даже забавляло. Долго я там обычно не гуляла. Просто выглядывала понаблюдать и минут через десять возвращалась в свой мир пустых дорог, подозрительных личностей, чьё число я увеличивала...

Не доходя до того переулка, я обнаружила, что шнурки на одном ботинке развязались. Пришлось опереться на цоколь дома, вдоль которого шла. Пальцы затянули узел... И я чуть не свалилась, сильно вздрогнув. Девичий вскрик был пронзительным и оборвался так внезапно, что в даже первые секунды, когда мысли пришли в норму, я сообразила неладное. Настолько неладное, что внутри меня всё поджалось, но не от испуга, как раньше.

Уже на бешеном бегу, подхваченная шквалом мыслей, нет — даже скорее инстинктов, я голодно сглотнула. Я ела всё, что хотела и сколько хотела. Но... Мне не хватало крови оборотней — вкуснейшего, восхитительнейшего десерта. У меня даже рот пересох — не заметила, как облизала. Если они там... Если они там напали на кого-то и ничего не замечают... Сла-адкое... Рот наполнился слюной. Рычание... Хо-очу-у...

Выскочив за угол дома, вдоль которого мчалась, я одним взглядом оценила картинку, нарисовавшуюся у дома напротив. Поскольку всё происходило близко к торцу, разглядела всё в подробностях: богатую машину чуть не в гармошку прижали к стене малолитражкой, а перед нею лихорадочно возились несколько человек — в основном тёмные фигуры, за которыми время от времени мелькало светлое пятно... И всё это под грохот, доносящийся из легковой машины.

Ситуация ясна до предела: кого-то заперли в его машине, а кого-то зажали — судя по вырывающимся вскрикам и жалобному писку...

Освобождать того, в машине, смысла нет. Не снижая скорости, я развернулась в сторону компании. Не оборотни. Они, насколько я уже знала, не развлекаются с человеческими самками. Сама не заметила, как в руке оказалась дубинка. Но, подбегая к насильникам, всё-таки успела понять, что мне нельзя пользоваться ею. При моей нынешней силище — просто убью одним ударом. Но я не убийца.

Кинула на бегу пакет с дубинкой, схватила первого, поближе ко мне, за шиворот и рванула, отбрасывая подальше. Даже не посмотрела, как летит и куда падает. Левой рукой не очень удобно вцепилась в курточную спину второго, ударила подошвой ботинка под колени и, обмякшего, тоже бросила в сторону. Третий, последний, обернулся и получил под дых. Его отшвырнуть было ещё проще: он с криком согнулся от боли, и я, нисколько не жалея его рёбер, пинком послала его подальше.

Светловолосая девочка, лет семнадцати, прижавшаяся к стене, оказалась прекрасна, как ангел, несмотря на размазанную слезами по лицу косметику и зарёванные, вспухшие рот и нос. Плачущий ангел. Задранное платье, лохмотья которого она тщетно пыталась прижать к себе, явно исполосовали ножами. Зачем?.. Пугали? Нравится, когда жертва перепугана до чёртиков? Садисты... Девочка с секунду смотрела на меня, заикаясь от плача, а потом, видимо почуяв во мне защиту, бросилась ко мне на шею. Я обняла её, собираясь шептать что-то успокаивающее, сама чуть не плача от жалости...

Грохот за спиной заставил обернуться и ахнуть.

Малолитражку отбросило от легковушки, после чего она кувырком, с лязгом покатилась на дорогу... Из машины вылетел высокий парень в светлом плаще и... Ой, мамочки... С двумя пистолетами.

Я развернулась боком, инстинктивно защищая девицу, повисшую на мне, рыдая.

Парень шёл к нам. Ещё один ангел. Мщения. Видимо, пробиваясь из зажатой машины, он не увидел происходящего и думает, что я одна из этих.

Всхлип под ухом. Ладони скользнули с моей шеи. Замком сцепились вокруг моего пояса. Прерывистый шёпот в ухо:

— Ой, убьёт...

Убьёт? Разве он не защищать её идёт? Недоумевая, что же происходит на самом деле, я быстро оглядела улицу, прикидывая, куда бежать, схватив проблемную девицу в охапку. В переулок. Он ближе.

Выстрела я всё-таки не ожидала. Небрежно вытянув руку с пистолетом в сторону, парень заставил замереть на дороге того, которому я врезала под дых. Поднялась левая рука — застыл на земле второй, который получил от меня под колени. Снова поднялась правая рука. К ней присоединилась левая.

— Не надо! — закричала я — почти завизжала, когда поняла, что он совершенно не сомневается убить и третьего. Да, это насильники и гады, но... Но нельзя так, нельзя!

Жаль, что дубинка валяется слишком далеко. С удовольствием швырнула бы в этого жуткого типа. По рукам, которые слишком легко справляются с оружием. Переломать бы ему... Несмотря на перепуганного ангела, некто свирепый стал подниматься внутри меня, готовый, если надо, броситься на придурка, возомнившего о себе Бог знает что.

Парень остановился, взглянул, наконец, в нашу сторону. Внимательно. Медленно опустил руки и пошёл к нам, будто совсем забыл про ползущего по дороге. Правда, и к нам он шёл, точно хотел перестрелять всех, кто заставил его понервничать. Длинные, до плеч, светлые волосы мотались на ночном ветру — и за одну эту красивость я его возненавидела изо всех сил. Хотя именно волосы стали подсказкой, что ничего плохого спасённой девочке он не сделает. Наверняка брат. Выволочку устроит — и тем закончится. Наверное, именно это светловолосая девочка имела в виду, когда боялась: "Ой, убьёт..."

Как я недавно, так и парень вытащил из-за меня девочку за шкирку. Та покорно расцепила руки с моего пояса и повисла в его руке, как нашкодивший котёнок. Большие глаза испуганно хлопали длиннющими ресницами, а очаровательный ротик кривился, готовый вот-вот исторгнуть жалобы.

— Стоять на ногах сама можешь? — спокойно спросил парень и опустил её на землю — на асфальт то есть.

Девочка дождалась, пока он спрячет пистолеты и вынет мобильник, и мелким шажком снова приблизилась ко мне. Тонкие пальцы сжали мою ладонь. Он немигающе смотрел именно на наши руки, когда монотонно велел по телефону вызвать эвакуатор и приехать за ним и его сестрой (ага, правильно я догадалась) в здешний бар...

— Есть здесь какой-нибудь бар с туалетной комнатой? — недовольно спросил он меня, не отводя телефонной трубки от уха.

— Есть. "Хромой онагр".

— Слышал? Вот туда машину и подгонишь.

— Я никуда не пойду в таком виде! — жалобно сказала девочка, разводя руками чтобы он хорошенько рассмотрел, в каком плачевном состоянии она находится.

Парень оглядел её.

— Сойдёт. Я сейчас вытащу из машины твою сумочку и шаль. Она достаточно длинная и широкая, чтобы прикрыть последствия твоих капризов.

— Но я...

Он просто не стал её слушать — развернулся к машине и пошёл. Опа... Волосы-то у него длинные до плеч только по вискам, по спине же стелится настоящий роскошный хвост. Модняцкий какой. Интересно, сколько шампуней он изводит на поддержание этого совершенства?.. Я машинально дотронулась до своих. тёмноватых, скрученных в узел. Могла бы ходить с распущенными, они у меня не длинные, но ведь сальные от грязи. Мою не шампунями, а только горячей водой.

По дороге он нагнулся и, ухватив за шиворот третьего, непристреленного, оттащил к машине и бросил у колёс. Даже отсюда, от нас, слышно было, как он отчётливо сказал:

— Посторожишь до приезда эвакуатора. Не углядишь — отправишься вслед за дружками. Понял?

С вещами в руках он подошёл к нам, на полпути свернув, чтобы наклониться и поднять мой пакет с дубинкой. Я забеспокоилась: вдруг отнимет, а мне ведь отдавать надо. Вещь-то на время вручили.

— Что это?

— Это моё.

— Так ты их этим отогнала?

— Ага. Вы мне отдадите?

— Курсы самообороны заканчивала?

— Нет. Только несколько приёмов знаю, — легко солгала я, лишь бы вернул дубинку.

— Так. Пойдёшь с нами в бар, поможешь Аннет привести себя в порядок. Есть хочешь?

Меня аж затошнило от его вопроса. Если молодчик из богатеньких и щедрых...

— Хочу, — вызывающе ответила я.

— Тогда пошли. И поговорим там.

И мы пошли. Я и Аннет, словно провинившиеся, впереди — он сторожил позади. У меня чуть нервное хихиканье не пробилось: пастух стадо своё ведёт. Послушных овечек.

В баре овечки удалились чистить пёрышки в дамскую комнату. В спину парень спросил, что заказать мне.

— Бифштекс с кровью, — невозмутимо ответила я и только отвернувшись от него, сглотнула. Неужели я сегодня поем настоящего мяса?

Мы потратили кучу салфеток, потому как Аннет боялась смывать с себя следы крови и слёз здешней водой. При виде крови я осторожно спросила:

— Аннет, с тобой всё в порядке? Я кровь имею в виду...

— Всё нормально, — вздохнула девочка, — только у одного ногти были очень острые. Он, когда рвал платье, всё время...

В зеркало я увидела, как её глаза наполнились слезами.

— Всё-всё поняла. Ты не плачь. Теперь ты с братом — я ведь правильно понимаю?

— Да. Крис — мой брат. А как зовут тебя?

— Джилли.

— Джилли. Ты здесь живёшь?

Дальше разговор пошёл почти ни о чём, лишь бы говорить, а потом Аннет стала рассказывать о том, как ей было страшно. Я молча слушала, понимая, что ей нужно выговориться, оформить в слова недавний страх — и забыть о нём. Так я узнала, что она и правда покапризничала: выйдя из ресторана, упёрлась на том, что знает за одним из домов на этой улице прекрасный бар, в котором брат никогда не бывал. Крис сказал, что время уже позднее, чтобы гулять дальше, а она не послушала и побежала за дом, который показался ей знакомым. Он поехал за нею. И здесь, за домом, их и поймали в ловушку.

Выслушав историю, я почувствовала в ней что-то странное. Но что? Наверное, странные усилия парней из района, чтобы изнасиловать девушку из общества: они заперли её брата в капкан, чтобы он не мог помешать им в задуманном, они угрожали и вызывали в девочке страх. И брат вёл себя достаточно странно: нет, конечно, я понимаю, что все смерти легко свалить на самооборону. Тем более, если защищающейся стороной будет богатый человек. Нет... Чего-то я в этой ситуации точно не понимала.

Пока нас не было, Крис заказал столик в отдельном углу. Не поленился встать и показать, куда каждой из нас сесть. Впрочем... Я бы и без него смогла сообразить, куда сесть именно мне. Плоская тарелка с дымящимся мясом, красиво обрамленным вытекающей из него кровью, стояла только перед моим стулом. Боюсь, руки у меня немного тряслись, когда я кромсала этот кусок, звякая ножом и вилкой чуть громче положенного. Больше всего я боялась, что не смогу собрать кровь с тарелки. Поэтому, уполовинив кусок, каждый следующий откромсанный начала обмакивать в сладкую подливу. Так что последний проглотила уже почти сухим — с огромной благодарностью случаю, за месяц впервые накормивший меня досыта.

И подняла наконец глаза. Аннет смотрела на меня, раскрыв рот — с жалостью. Её брат — с каким-то сосредоточенным вниманием. Да уж, представляю, какое зрелище я собой представляла, поспешно поедающая этот кусок... Интересно, как мне теперь обращаться к этому Крису — по имени или называя его "сэр"? А ещё интересно, закажет ли он ещё порцию мяса при виде моего обжорства?

Заказал. На этот раз я постаралась съесть кусок так, чтобы насладиться им в полной мере. А Крис, задумчиво разглядывая стремительно уменьшающееся мясо, предложил мне работу. Компаньонкой при его сестре. Негласным телохранителем. Типа, представить меня всем дальней родственницей... Аннет сразу обрадовалась, а я сказала, что подумаю.

Он записал мой адрес, посетовал, что у меня нет мобильника...

... Спустя часа два я сидела дома, лениво бросая в щит ножи, сытая, довольная. Поэтому без раздумий открыла дверь, в которую позвонили. Крис. Ничего себе...

— Вот, значит, где ты живёшь. Я принёс тебе мобильный телефон. Служебный, — уточнил он на мои вздёрнутые брови.

— Но я ещё не знаю...

Быстрого движения руки я не заметила. Ладонь легла на мой затылок. Он наклонился ко мне и приник к губам. Верхняя не выдержала напора и лопнула. Боль потонула в блаженстве: я не представляла, что можно целоваться так... так...

... А он взял и всё испортил. Поднял голову и, сверху вниз глядя на меня, снова нагнулся — слизать выступившую на моей губе каплю крови. Посмаковал...

— Вот оно что... А я-то думал, как это она — одной палкой... Как же ковен до сих пор о тебе не знает? В общем, мне на это наплевать. С завтрашнего дня ты приступаешь к своим обязанностям компаньонки.

Он высокомерно кивнул и удалился, оставив меня, честно говоря, в смятении.