Комсомолец. (Черновик)

Пролог.

— М-м-м... — замычал я от стреляющей боли в левой руке. Также горел огнём левый бок.

Кроме этих чувство вдруг включились другие. Чувствовалось, что меня на чём-то везли, причём по неровному деревянному полу, был слышен перестук колесиков по доскам. Рядом кто-то успокаивающе бормотал, из-под век чувствовалось, как мелькал свет от потолочных ламп. Было такое впечатление, что я в больнице и меня везут на каталке. Вот это уже казалось бредом. Вряд ли после того как у тебя сгорела вся кожа на теле, а потом ещё выстрелили из старого потёртого пистолета, попав в лицо, можно выжить. Бывали, конечно, такие случаи, не отрицаю, но со мной это вряд ли произошло. Меня, скорее всего, банально бы добили... да и добили.

В это время появились силы, и я приоткрыл глаза. Судя по всему, я лежал на правом боку, голый прикрытый простынёй. Сил не хватало, чтобы приподнять голову и осмотреться.

Сперва, я никак не мог сфокусировать взгляд, только и видел размытое покачивающееся светлое пятно рядом. Но вот, наконец, зрение вернулось в норму и я неожиданно, можно сказать поразительно чётко разглядел рядом конопатую девушку в медицинском белом халате. Она меня поразила выше всякий слов. Мало того что на ней были странные, я бы сказал старинные халат с завязками и шапочка, так ещё из-под халата выглядывал воротник формы света хаки. Там виднелись петлицы, с медицинскими эмблемами на зелёном фоне и по два треугольника.

'Сержант, — отметил я, мысли плавали и никак не получалось сосредоточиться. — Реконструкторы? На майдане? Что за бред?'

В это время мы въехали большое просторное и светлое помещение, где звучали мужские голоса. Девушка-сержант заметила, что я очнулся, и негромко сообщила неизвестному и невидимому мне врачу:

— Игорь Павлович, мальчик очнулся. Глаза открыл.

'Мальчик? Где мальчик? Я что ли? Чушь какая. С моими тридцатью шестью мальчиком меня назвать сложно. Да и похож я сейчас, наверное, на обугленное полено... как там дочка? Может, есть шанс?' — вихрем пронеслись мысли в голове. Им не помешала даже сильная слабость от кровопотери и обезвоживания. Мне было знакомо это состояние, и я догадывался о характере травм. Всё-таки есть огнестрел, не показалось в болевом шоке.

— Очнулся? Это хорошо. Петрович, что там с его отцом?! — крикнул неизвестный какому-то Петровичу.

Кому я не видел, так как смотрел на девушку, на светлые стены, и на старинные медицинские шкафчики. Пахло больницей. Больше всего меня озадачил плакат на стене, военно-медицинской тематики и с датой в углу: 1940 год.

'Конструкторы долбанные, до мелочей всё повторяют', — мелькнула мысль и пропала.

— Остывает, — на грани слышимости, всё-таки расслышал я. — Со стола снимаем.

— Вот это плохо, — сказал неизвестный, и тут же скомандовал. — Давайте парня на стол, будем оперировать. Готовьте инструменты.

Когда меня приподняли в несколько рук, бок пронзила резкая боль и, застонав, я перетерял сознание.

* * *

Приподнявшись, я встал с кровати и, сунув босые ноги в тапочки, пошаркал к окну. Бок уже так не тянул, и недавно сняли гипс с руки, так что я по привычке сунул её в косынку. Ходить я мог уже две недели как, чем активно пользовался, для зарядки обходя утром и вечером весь госпиталь. Удобно, хоть в туалет сам хожу. Не то чтобы я стеснялся, просто сам привык всё делать. Я раньше бирюком был, только будущая жена и смогла меня растормошить и впоследствии показала, что такое это семейное счастье. Эх, Наташа-Наташа, надеюсь в раю с дочкой и сыном тебе хорошо.

Присев на подоконник я со второго этажа посмотрел на двор госпиталя, где с полуторки разгружали медикаменты двое солдат. Или как их тут называли — красноармейцев. Недавно закончилась пурга и пожилой санитар разгребал снег большой лопатой в кучки, приготавливая их к вывозу. Вывозили снег на сенях куда-то за окраину города.

В этом мире я находился вот уже чуть больше месяца. Да, для меня было шоком, что я оказался в чужом теле в чужом мире. Если разбираться, то получалось вот что:

Я погиб в том мире, возможно в будущем и это моё прошлое, и очнулся тут, в теле пятнадцатилетнего парнишки, в декабре тысяча девятьсот сорокового года.

Как всё начиналось? М-да, в двух словах и не расскажешь.

Ну, начнём с нашей незалежной 'украины', чтобы она в гражданской войне сгорела. Так, это я с темы съехал. Мне было тринадцать лет, когда Союз рухнул, жили мы во Львове, там и продолжили жить. Потом было становление молодого государства, срочная служба, офицерское училище, и служба в небольшой части подчиняющейся СБУ государства. Наша часть занималась поиском и отловом диверсантов противника, но так как с этими диверсантами всё было не так хорошо, ну мало их у нас было, мы работали и по другим силовым акциям. Включая захватом и отловом бежавших из мест заключения зеков. Короче не пойми что за часть, как и всё у нас в стране. К тридцати шести годам я был капитаном, заместителем командира части. Давно бы дали майора, но я особо не проявлял патриотических чувств к своей стране, будучи честным служакой. Ровно я к ней относился, мозгов хватало разбираться в хитросплетениях той мути, что сыпалась на нас с экранов телевизоров. К тому же ещё и женат был на россиянке, с которой познакомился в Крыму на отдыхе.

Я западнец, как бы меня назвали русские, и чистокровный украинец. Что есть, то есть. Мой дед по отцу прошёл всю войну, закончил её в Вене, ротный старшина, был награжден двумя орденами и четырьмя медалями. А вот дед по матери был самым настоящем бандеровцем. Вступил в УНО в срок третьем, когда ему исполнилось семнадцать, и так развлекался со старшими товарищами дивизии 'Галитчина', что его Советы найдя в сорок шестом, осудили на два десятка лет. Вернулся он из советских лагерей сломленным и тихо угас ещё до моего рождения. Так что родственники со стороны матери у меня были ещё те.

О чём это я? Ах да. Началось всё с волнений, этого проклятого майдана тринадцатого-четырнадцатого годов. Вроде всё начиналось нормально, мирные митинги и заявления, а потом всё как-то повернулось. Появились эти ублюдки из 'Правого сектора'. Наша часть, что располагалась на окраине Киева, находилась в полной боевой готовности, но приказа усилить парней из 'Беркута' и из внутренних войск так и не поступало. Две роты личного состава специально подготовленных к подобным мероприятиям было бы неплохо кинуть в помощь, но приказа всё не было и не было. Командир части, полковник Бульбаш, ушёл на больничный, сняв с себя всю ответственность. Часть находилась на мне. Я сразу отдал приказ на усиление постов, а так же в случае штурма 'правосеками', делать сперва предупредительный в воздух, потом по конечностям. Слухи о захватах армейских складов с оружием уже гуляли в новостях. Тогда я ещё был цивилизованным и испорченный демократией. Идиотом был, сейчас я это понимая со всей ясностью.

Приказ не был странен, начались странные звонки с угрозами мне домой и на сотовый телефон. Это настораживало, вот и отдал этот приказ, а не самоустранился как многие наши командиры. Уже несколько частей подверглось нападению, и как я уже говорил, оружие стало ходить среди боевиков майдана.

Думаю, меня слил старший лейтенант Михайлец, видимо он имел прямые контакты с боевиками и собирался сдать нашу часть и влиться в их ряды. Он не раз делал заявления в поддержку 'правосеков' и их хозяев.

Я имел немалый авторитет среди бойцов, поэтому предполагаю, боевиками было решено нейтрализовать меня... Твари.

Я тогда спускался по лестнице, и на выходе из парадной буквально столкнулся с десятком молодчиков. Раздался крик:

— Бей в кость!

На меня посыпались удары. Однако я успел оттолкнуть ближайших и заскочить в подъезд, рвя на боку кобуру с пистолетом. С недавних пор все офицеры нашей части носили табельное оружие. Я под свою ответственность отдал такой приказ. Двое заскочивших следом, получили по пуле в ноги. Нет, я как положено сначала сделал предупредительный выстрел, в сторону подъездного окна, чтобы не было рикошета, только потом уже стал стрелять на поражение. Вот тут то и раздался звук бьющегося стекла, гудение пламени и дикий крик. Я узнал его, это кричала моя жена. Ей завторили дети.

Я сразу же побежал наверх, на второй этаж, где находилась наша двухкомнатная служебная квартира. Рванув дверь, я отшатнулся от той стены огня, что рвалась наружу. Подонки забросали мою квартиру бутылками с зажигательной смесью. Яростно заорав, я рванул в огнь, кроме жены в квартире находились сын и годовалая дочка. Её визг я слышал из спальни. Жена и сын уже молчали.

Я как-то вторым сознанием чувствовал, как вспыхнула форма, как начали взбухать волдыри на руках и лице и лопаться с ужасающей болью, но я выскочил на лестничную площадку с дочкой в руках. Вернее с тем, что от неё осталась. Жутко держать в руках, переставший шевелиться кусок прожаренного мяса. Мне хватило силы воли, думаю, её мне придавала та ненависть, что до сих пор бурлила во мне.

Тогда я яростно заорал сожжённым горлом и лёгким, выплескивая всю ту ненависть, что скопилась во мне, и из последних сил рванул вниз, держа мёртвую дочку на сгибе руки. Выскочив на улицу, я успел сделать всего пять выстрелов, больше в магазине не было патронов. Все прицельные, все в грудь напротив сердца. Последнее что помню, разглядев единственным уцелевшим глазом, второй лопнул от яростного огня, как какой-то мальчишка с трясущимися руками и перекошенным от ужаса лицом направляет мне в лицо старый 'ТТ' с облупившимся воронением и жмёт на спусковой крючок. Наверняка у него были полные штаны, увидев, как выскакивает во двор живой дымящийся факел и стреляет в его друзей подонков.

На этом всё, сознание у меня померкло и буквально сразу я очнулся в этом, новом теле. Я тогда фактически сжег самого себя, не в прямо смысле этого слова, в духовном. Поэтому когда очнулся, воспринимал всё с некоторым отстранением. Нормально я уже в себя пришёл и стал воспринимать более-менее окружающую действительность через пять дней после операции. Вот так и закончилась моя прошлая жизнь. Память о семье ещё тянула душевной болью, но я смог это пережить, с трудом, но смог. Это навсегда останется в моей памяти и душе, но я знаю, как выплеснуть всю ту черную ненависть, что во мне скопилось, знаю, это-то и придавало мне сил.

Мои соседи по палате думали, что меня терзают душевные муки из-за гибели единственного близкого родственника, отца, но в действительности скрежетал я ночами не по нему. Я его не знал и не помнил, у меня было по кому страдать.

Теперь пора рассказать по этому миру, и в чьё тело я попал и в котором потихоньку осваиваюсь.

Комбриг Иванов был командиром строгим, но справедливым. Бойцы его любили и уважали. Комбриг это скорее должность, у моего нового отца было звание подполковника РККА.

Так вот, вечером тридцатого декабря сорокового года он отправился в одну из своих частей, что стояла под Луцком, чтобы поздравить бойцов и командиров с Новым Годом и вернуться обратно. В это поездку он взял своего сына, пятнадцатилетнего Евгения Иванова. На обратном пути машина была остановлена предположительно поддельным патрулем и что там дальше было не совсем понятно. По этой дороге двигались две военные машины они то и спугнули диверсантов в нашей форме и нашли Ивановых и водителя на дороге. Водитель был убит, комбриг Иванов тяжелораненый лежал у переднего колеса штабной машины с 'наганом' в намертво зажатой руке, а его сын, в кювете с ножевыми ранениями в боку и огнестрельным ранением руки.

Ивановы не имели родственников. Семья комбрига сгорела в огне Гражданской войны, жену он потерял чуть позже. Он воспитывал только сына, единственного своего ребенка. По дальнейшей полученной информации я узнал, что комбриг женился год назад на женщине, которая имела двух дочерей, девяти и одиннадцати лет. Она была военврачом, по специальности стоматолог, зубной врач, проще говоря, и работала в этом же госпитале где я лежал.

Судя по её виду, у нас были прохладные отношения, я не стал их улучшать, и оставил на том же уровне. А вот её дочки так не считали, и после школы бежали сперва к ней на работу, следом навестить меня и уже потом домой. Забавные такие девчонки, они не понимали, что своим щебетанием фактически вывели меня из тех переживаний и душевных мук и, дав встряхнуться, уже по-новому посмотреть на этот мир. Подумать какое у меня будет место в нём. Какое бы ни было, я сам решу, где мне лучше быть.

Женя Романович Иванов родился в Баку, в августе двадцать пятого года. Когда я узнал дату, сразу назвал его 'десантником', он родился второго августа. Мать у него умерла во время родов, мне именно такую выдали информацию. Он мотался с отцом по всей необъятным территориям Союза, и вот закончилось всё тут, под Луцком.

Я комбрига не знал, хотя фотографию видел. Это был стройный мужчина с широким разворотом плеч и решительным лицом с несколько рубленными чертами лица. Я на него был мало похож внешне. Вот только сабля на его боку смотрелась слегка неуместно, но оказалось, отцу её по должности носить было положено. Он был артиллеристом.

Теперь по себе, с того момента как попал в это тело. После операции, когда очнулся, я замкнулся в себе. Ни жена отца, чуть позже я уже вжился в роль Жени и стал считать его отца своим. Так легче было адаптироваться.

Так вот ни жена отца, ни её дочки, мои сводные сёстры никак могли меня из этой апатии вывести. Как мне потом по секрету сказали, я медленно угасал. Но всё-таки сестры смогли меня вытащить, да и я немного пришёл в себя и стал говорить. Волю к жизни мне дало не щебетание сестричек, а другое, хотя они мне тоже помогли. ЦЕЛЬ. Именно цель вернула меня к жизни. Сначала я не понимал, как всё это произошло и для чего, почему. Но чуть позже меня как молния пронзила догадка. Ведь мне даётся второй шанс отомстить, то есть то, что я желал больше всего на свете. Сильнее всего конечно желал вернуть семью, но и эта жажда мести тоже пылала яростным огнём, которое ничем не затушишь. После этого осознания, у меня сразу появилась цель в жизни, которая мне и помогла выкарабкаться. Теперь я жил этим. Моя цель состояла уничтожить как можно больше этой бандеровско-националистической швали и их приспешников. Где я в этом году мог это сделать без особых проблем? Конечно же у границы. Значит, неизвестный кукловод, что забросил меня в Луцк, намекал, зачем и для чего я здесь.

Тогда обдумав за ночь свою легенду, я решил взять на вооружение банальную амнезию. А как ещё прикрыть незнание местной жизни?

Это стало первым шоком для врачей, но не единственным. Понемногу я выкарабкался, начал вставать, ходить и понемногу адаптироваться. Даже строил планы на будущее, и вживался в местную жизнь, в чём мне изрядно помогали соседи по палате. Такие же военные как мой отец.

Ко всему прочему я, то есть прошлый хозяин этого тела, ещё и в школе местной учился. Вот и пришлось вспоминать школьные годы, благо задания мне носила прямо в палату староста класса. Она же забирала сделанное задание.

Вживание шло с переменным успехом, понемногу освоился, а вот со школой были проблемы. Тут учили немного по-другому, чем я привык, поэтому приходилось реально корпеть над учебниками, чтобы решить ту или иную задачу. Труднее всего было с идеологией, которая почему-то называлась историей за восьмой класс. Ничего, вроде как справлялся.