Дэвид Хэйр. Костяной тики. Общий файл

Дэвид Хэйр

Костяной тики

Глава 1

Подслушанный разговор

Привет, мам.

Мэт.

Мэт Дуглас перечитал только что написанное письмо, потом скомкал его и швырнул в мусорную корзину. Отправить всё равно не вышло бы. Отец мог в любой момент выйти из кабинета и начать орать, будто это Мэт виноват, что они опаздывают. У отца он всегда во всем виноват.

Он поднял глаза и посмотрел в окно, где за крышами домов и набережной плескалось море. Далекий шум прибоя был еле слышен из-за гула автомобилей. Ветер, несмотря на яркое солнце, довольно прохладный, доносил с берега запах гниющих водорослей и морской соли.

Мэт крутанулся на стуле, и зеркало в шкафу мимолетно поймало его отражение: смуглый худощавый мальчик с растрепанными темными волосами, линялая футболка, залатанные джинсы. Мэту было пятнадцать, но он казался младше.

За другим окном виднелась гора Нейпир, притаившаяся в окружении домов. Внизу соседская овчарка неутомимо сновала взад-вперед за забором. Мэт ее понимал: сегодня он тоже чувствовал себя словно в заточении. Видеоигры, книги, музыкальные диски — все уже давно выучены наизусть и надоели до тошноты. Делать было совершенно нечего, оставалось только ждать.

Обернувшись, он задержал взгляд на картинке на стене над кроватью. Среди постеров со звездами регби и героями комиксов она была единственным, что Мэт нарисовал своими руками: наполовину кельтский узел, наполовину кору — маорийский спиральный узор. Обе части в равной степени относились к нему самому: его отец, несмотря на фамилию, был маори, а мать — ирландкой. От отца Мэту достались непослушные темные кудри, крупный нос и полные губы, а матери он был обязан более светлым, чем у отца, оттенком кожи, зелеными глазами и медным отблеском в волосах, заметным только на ярком солнце.

На рисунке кору и кельтский узор разделяла зигзагообразная линия. Мэт раскрасил их зеленым, в цвет поунаму — нефрита, из которого он мечтал сделать медальон, но в действительности пришлось вырезать его из куска каури[2]. Кельтскую половину теперь носила мама, а кору, должно быть, лежал у отца где-нибудь в шкафу.

На тумбочке у кровати стояла фотография. На ней Мэт был на два года младше, чем сейчас, веселый и беззаботный, а родители еще улыбались. Это фото они сделали в парке Дрим Уорлд во время поездки в Австралию — последнее семейное путешествие перед тем, как родители начали ссориться и наконец расстались. После развода прошло чуть больше года, но Мэту казалось, это было уже очень давно. С тех пор он ни разу не виделся с мамой. Отец говорил, у нее был нервный срыв, а Мэт помнил ее слезы... она тогда много плакала. Сначала мама уехала к своей сестре в Веллингтон, потом нашла работу в школе в Таупо, в сотнях километров отсюда. И тогда опеку над Мэтом передали отцу.

Мэт услышал, что внизу отец наконец-то вышел из кабинета и отправился на кухню, должно быть, за очередной чашкой кофе. После отъезда мамы он, казалось, жил на одном кофе и сигаретах, с головой ушел в работу, засиживался в кабинете до поздней ночи и, несмотря на всё это, заметно располнел.

Пора было уже выходить, в самом деле. Сегодня отец забрал Мэта из школы до обеда, и в два они собирались уже выехать. Маорийские похороны — танги — длятся три дня, сегодня был первый, и тело тети Ваи будет погребено только в воскресенье, после множества речей, молитв и обильной поминальной трапезы. Но в обед отцу вдруг позвонил клиент, и с того момента он был занят каким-то важным делом. Мэт тяжело вздохнул, натянул свитер и направился вниз.

Пока он спускался по лестнице, его глаза постепенно привыкали к полутьме. С тех пор как ушла мама, отец терпеть не мог, когда открывали занавески, и в доме воцарился полумрак, везде, кроме комнаты Мэта. В застоявшимся воздухе висела пыль и сигаретный дым. На кухне никого не оказалось, однако запах кофе всё еще был таким сильным, что перебивал кислый душок от немытой посуды в раковине. Мэт взял печенье и побрел в кабинет отца.

Там было так же сумрачно; никакой мебели, кроме письменного стола и единственного кресла, никакого света кроме экрана компьютера. Отец Мэта, большой, плотный, с первой сединой в волосах, сидел, уставившись в монитор, и в этом мертвенном свете морщины залегли на его усталом лице словно трещины на темном дереве. На полу громоздились стопки бумаг и папок, на стене как единственное украшение кабинета висел сертификат, подтверждавший, что Тама Рангинуи Дуглас является дипломированным юристом.

— Пап? — позвал Мэт.

— Ну? — отозвался тот, поморгал и взглянул на часы. Затем перевел взгляд на сына и нахмурился:

— Ты в таком виде на похороны собрался? Марш переодеваться.

— Ну, пап, — попытался возразить Мэт, — другие будут одеты так же. Если не хуже...

— Другие будут, а ты не будешь. Сейчас же иди и надень костюм.

— А Рики говорит...

— Глупости он говорит. Я сказал, живо переодеваться.

Мэт открыл было рот, чтобы снова возразить, но отец холодно отрезал:

— Вирему Мэтиу Дуглас[3], бегом! — и всякое желание перечить увяло. С ним было страшно спорить в последнее время. И рядом не было мамы, чтобы заступиться.

— Ладно, — пробормотал Мэт и поплелся к себе, представляя, как будут потешаться другие мальчишки, и почти наверняка кто-нибудь постарается повалить его на землю и извозить в пыли, ведь испачкать костюм адвокатскому сынку — это так весело. Даже Рики будет смеяться, хотя Мэт считал его своим единственным настоящим другом.

Через десять минут Мэт, уже в брюках, которые были ему коротковаты, и в пиджаке, немного жавшем в плечах, услышал, как отец поднялся в свою спальню.

— Наконец-то, — проворчал Мэт. Он вошел в комнату отца и присел на незастеленную кровать. Тама Дуглас уже завязывал галстук. Комод был открыт, и, заглянув в ящик, Мэт увидел половинку своего медальона.

— Мог бы надевать его хоть иногда. — Мэт выудил медальон из комода. Отец только отмахнулся. Мэт снова положил кору в выдвижной ящик.

— Не знаешь, как там тетя Хине? — спросил он, но отец не отвечал. Мэт хотел еще что-то сказать, но тут зазвонил телефон в кабинете. Тама вздрогнул, что-то пробормотал и побежал вниз. Мэт посмотрел ему вслед, а затем, повинуясь внезапному порыву, снова достал из комода деревянный кору. Он сделал его, когда между родителями начались разногласия, так он хотел напомнить им, что они — две части одного целого. Тетя Ваи очень ему в этом помогла. Маме ее половинка сразу понравилась, а отец мельком взглянул на свою, да так ни разу и не надел. Это было ужасно обидно. Мэт вырезал медальон не для того, чтобы он валялся в шкафу. Ну, что ж, если отец не хочет носить кору, тогда его будет носить сам Мэт. Просунув голову в петлю шнурка, он спрятал медальон за вырез футболки и направился вниз по лестнице.

Услышав отцовский голос, Мэт на секунду запнулся, а потом, навострив уши, на цыпочках подкрался к приоткрытой двери кабинета. Он, конечно, понимал, что подслушивать чужие разговоры некрасиво, но в некоторых случаях приличия его мало заботили. Мэт прекрасно помнил, когда начал шпионить за отцом. В тот день, когда понял, что Тама Дуглас лжет.

Тама всегда был жестким — каким еще быть адвокату, который защищает членов банд. Но он всегда говорил Мэту, что среди его подзащитных на самом деле очень мало действительно плохих людей. Да и те в общем-то не виноваты в том, что стали такими, это всё от недостатка образования. Это всё вина общества. А он, Тама, защищает таких вот жертв обстоятельств, с настоящими преступниками он, конечно, дел не имеет. А так его подзащитные — по большому счету, неплохие ребята, да, оступились когда-то в прошлом, но на этот-то раз они не виноваты, просто полиции удобнее вешать всех собак на них, чем серьезно что-то расследовать. Вот почему Тама мог позволить себе быть нетерпеливым, нетерпимым и требовательным: работа у него такая, нервная и тяжелая.

Но Мэт своими глазами видел, как кузен Рики по имени Уилли (который уж точно был настоящим подонком) разбил стекло в автомобиле своей девушки, выволок ее наружу прямо по осколкам и пинал в живот, пока она лежала на асфальте, истекая кровью. Тама был и его адвокатом — и выиграл дело. Мама тогда очень разозлилась, а отец наорал на нее и дал пощечину. И Мэту тоже, когда он попытался вступиться. Он тогда всю ночь проревел, а красная отметина на щеке была видна даже на утро, и мама в тот день разрешила ему не ходить в школу. С тех самых пор Мэт был полностью на ее стороне, и он с радостью остался бы с ней, но когда родители разошлись, его мнения никто не спрашивал.

Тама всегда желал, чтобы Мэт был кем-то другим, кем он на самом деле не являлся и не мог быть при всем желании. Повод придраться находился всегда: почему у Мэта плохие отметки по математике и другим точным предметам, а хорошие только по рисованию, почему его не берут в школьную команду по регби... С тех пор, как родители расстались, отцу было всё сложнее угодить. Вот мама всегда любила Мэта таким, какой он есть. А отец стыдил его за то, что он слишком похож на мать, слишком чувствительный, слишком мягкотелый. Но Мэт не был таким размазней, каким его считал Тама, он мог быть и упрямым. Было в кого.

Но на этот раз кое-что еще заставило Мэта прислушаться. Иногда он вдруг чувствовал, что ему просто необходимо сделать что-то, порой совершенно неожиданное. Это было похоже на внутренний голос, который давал ему добрый совет, редко, но всегда по делу.

Мэт услышал, как отец нажал кнопку громкой связи на телефоне.

— Тама Дуглас слушает.

— Киа Ора[4], Тама, — ответил глубокий бас. — Это Пуарата. Ты один?

Отец бросил взгляд в сторону двери, и Мэт едва успел отпрянуть, заметив, каким настороженным, даже напуганным выглядел тот сейчас. Таким Мэт его никогда прежде не видел.

— Один, — сказал Тама. — Я прошу прощения, просто ожидал как обычно услышать мисс Кайл. Да, я один, кроме меня в доме только мой сын, но он сейчас в своей комнате.

— Твой сын? — переспросил бас. — У тебя есть сын, Тама? Ты должен нас как-нибудь познакомить.

— Да. Обязательно, — голос отца прозвучал неуверенно. Мэт решил, что очень хотел бы никогда не встречаться с его собеседником. Воображение нарисовало Мэту образ этого человека: жесткие седые волосы, глубокие линии моко[5] на лице и пронизывающий взгляд горящих глаз.

Мэт снова приник одним глазом к щели. Его внутренний голос сейчас был отчетливым как никогда. Он велел слушать, слушать внимательно, пусть даже с риском быть пойманным отцом, хотя в этом случае Мэту бы не поздоровилось.

Рики всегда говорил, что первое правило преступника — не попадаться. Вот Мэт и не собирался попадаться.

— Ладно, — сказал Пуарата. — Документ о праве собственности. Он у тебя?

— Да, конечно. Вот, сертификат о праве владения костяным тики[6].

— Ты показывал его третьей стороне? Эксперту?

— Разумеется. Куратор музея сегодня видел эту бумагу. Он подтвердил, что документ подлинный. Его заключение тоже будет у меня.

— Прекрасно. Теперь послушай, друг мой. Я хочу, чтобы ты приветствовал меня, когда я приеду. Протокол Кахунуи предписывает, что я должен быть приглашен в мараэ[7], а старейшины наверняка будут против. Поэтому меня должен пригласить ты. Твое положение в общине перевесит любые возражения.

Отец некоторое время молчал, и Мэт почти физически ощущал его тревогу.

— Вы считаете, это разумно? — сказал наконец Тама. — Не опрометчиво ли сейчас жертвовать моей репутацией?

Пуарата ответил не сразу, и, когда он снова заговорил, в его голосе появились холодные нотки угрозы:

— Ты не можешь лавировать вечно, друг мой. Однажды тебе придется показать им, на чей ты стороне. Конечно, кое-кому в общине это не понравится. Но скоро ты поймешь, что мое имя открывает больше дверей, чем закрывает. У меня тоже есть определенное влияние, особенно в столице.

Тама Дуглас молча кивнул.

— В любом случае, — подытожил Пуарата, — я получу назад то, что мне принадлежит, и уеду. А ты помиришься со старейшинами, и люди будут помнить только о том, что у тебя есть могущественный друг.

Похоже, это не очень-то утешило Таму. Пуарата продолжал:

— Эта сумасшедшая, Ваи-Ароха, скрывала моего тики долгие годы. Но он мой, и я верну его. Если при этом ты не будешь за меня, тебе придется быть против меня. Некоторые старейшины еще меня помнят, да и старая Хинемоа не настолько выжила из ума, как прикидывается. Она уже подозревает тебя в связях со мной. Так что лучше действовать открыто и решительно, чем позволить людям тянуть из тебя твои секреты по частям.

Тама нервно побарабанил пальцами по колену. Мэт страстно взмолился, чтобы отец передумал, чтобы отказал этому Пуарате, и они смогли забыть о нем. Но Тама произнес:

— Хорошо. Я введу вас в мараэ. Буду ждать у ворот. Во сколько вы приедете?

— Мы сейчас за городом, думаю, через час с небольшим будем там. А ты?

— Где-то через полчаса. Уже собираюсь выезжать.

— Вот и хорошо. До встречи, мой друг.

От того, как Пуарата произнес эти последние два слова, у Мэта по спине пробежал холодок, но за страхом он отчетливо ощутил злость. Потому что, насколько он понял, этот тики, о котором говорили отец и Пуарата, должен был принадлежать ему.

Услышав короткие гудки, Мэт бесшумно отступил к лестнице и притворился, будто только что спустился, когда отец вышел из кабинета.

— Поехали, — бросил Тама. — Опаздываем.

Он ни словом ни обмолвился о своем разговоре, и Мэт ни о чем не спрашивал.

Темно-зеленый "мерседес" Тамы Дугласа, легко обходя более медленные машины, устремился на юг. Вечерело, на востоке сгущалась темнота. Дорога повернула прочь от берега, и море пропало из виду. Они пересекли реки Тутаэкури и Нгаруроро, миновали фруктовые сады и под Гастингсом свернули на южное шоссе. Солнце тем временем скрылось за холмами, но облака над горизонтом еще сияли розовым светом.

Мэт размышлял, кем бы мог быть этот Пуарата. Отец всю жизнь работал с гангстерами, его не так-то просто было запугать, но Пуарате это удалось. Должно быть, он был по-настоящему страшным человеком.

Еще Мэт думал о тете Ваи. Они встречались лишь однажды. Мэт в тот день навещал тетю Хине (на самом деле он приходился ей внучатым племянником): приехал с мамой, пока отец был занят в суде. Ваи тоже гостила у Хине, они были лучшими подругами. Мэт знал о ней совсем немного: вроде у нее с головой не всё в порядке, и все от нее отвернулись, кроме Хине. Ваи оказалась хрупкой маленькой женщиной с сияющими глазами и шрамами на запястьях. У нее была ускользающая улыбка феи, и, когда Хине удалось ее развеселить, Мэт услышал ее странный смех, похожий на тихий перезвон бубенчиков. Она казалось немного... немного сумасшедшей, будто девчонка-подросток, запертая в теле старухи. Мэт очень хорошо помнил их встречу, потому что в тот день он нашел свое предназначение.