Чёрный лес (Сказки чёрного леса-1)

Оглавление:

1. Чёрный дом.

2. Таинственный сад.

3. Семейные тайны.

4. Старое кладбище.

5. Обезумевший город.

6. Жертва.

7. Сны Мелинды.

8. Морген.

ЧЁРНЫЙ ДОМ

— Честное слово, я готова продать этот дом за бесценок, лишь бы поскорее отсюда переехать, — сказала тётя Ирма, бросив на меня раздражённый взгляд.

Как будто это я была виновата в том, что мой милый дядюшка, её дражайший супруг, оказался банкротом, из-за чего, собственно, нам и пришлось перебраться в Блэквуд. По его мнению, виноват был кризис, и дядя Том каждый вечер заверял тётю Ирму, что он далеко не единственный, у кого в последние годы всё пошло прахом. Да ещё партнёры оказались форменными сволочами. Её это, естественно, не утешало. Знали бы они, что я слышу их ежедневные вечерние перепалки. Моя комната находилась рядом с их спальней, а звукоизоляция оставляла желать лучшего, что было странно для такого старого дома. Раньше строили основательно. Похоже, стена между моей комнатушкой и спальней дяди и тёти была единственной тонкой стеной в этом трёхэтажном особняке. В любой другой из его комнат, затворив за собой двери, ты словно отгораживал себя от любых звуков за её пределами. "Здесь не комнаты, а могилы, — жаловалась тётя. — И весь этот город — сплошное кладбище. Если мы отсюда в ближайшее время не выберемся, то можем считать себя заживо погребёнными. Да я уже себя так чувствую!"

Дядя с тётей даже не догадывались, что со стеной между нашими комнатами явно что-то не так, а поскольку мне это оказалось на руку, я старалась не шуметь. Впрочем, я никогда не была шумным ребёнком, даже в раннем детстве. Взрослые на таких детей обычно нарадоваться не могут, но мой тихий нрав не радовал никого. Напротив — был ещё одним поводом для неприязни. Тётя называла меня тихушницей и считала, что я себе на уме. В чём-то она была права. Благодаря стене, созданной как будто бы специально для прослушки, я узнала очень много интересного и полезного. Оказывается, дом этот являлся частью вовсе даже не дядиного наследства. Бабушка Рэйвен оставила его мне. Бабушка... Я видела её один-единственный раз. Она навещала нас в Брайдене, когда мне было четыре. Лицо я её не запомнила, только высокую, тощую фигуру в чёрном и тихий, удивительно мелодичный голос, рассказывавший нам с Лолой и Джозефом сказку. Сюжет сказки не помнил никто из нас троих, хотя шестилетнего Джозефа она напугала до слёз, а меня заворожила. Там было что-то про чёрный дом в чёрном-пречёрном лесу. Я никак не могла вспомнить, что там происходило, но навсегда запомнила удивительное чувство, которое испытала, слушая эту сказку. Чувство ожидания чего-то жутко-интересного. Не в смысле очень интересного, а интересного и жуткого одновременно. Лола вообще ничего не помнила, ей тогда едва исполнилось три года.

Видимо, бабушка недаром решила навестить сына и внуков. Вскоре после этого она умерла. Её адвокат приезжал к нам с завещанием, о чём я узнала через несколько лет от нашей горничной Нины. Она не без злорадства рассказывала мне, как возмущалась тётя Ирма. Явно была недовольна завещанием, но чем именно, Нина не знала — прислугу в это не посвящали. Теперь, благодаря слишком тонкой стене между комнатами, я знала: две трети своих денежных накоплений бабушка завещала своему сыну Томасу Криклу, а третью часть денег и дом в Блэквуде должна была унаследовать её дочь Дженнифер, то есть моя мать, но поскольку мама к тому времени умерла, бабушка завещала это мне, что и возмутило тётю до глубины души. "Неужели эта старая ворона не могла всё оставить тебе, раз уж ты воспитываешь отродье её любимой дочурки, такой же чокнутой, как и она сама?"

Уж не знаю, была ли чокнутой бабушка, а её сынуля точно умом не блистал. Подслушивая вечерние разговоры дяди и тёти (даже не подслушивая, а просто слыша, поскольку о самом важном они обычно говорили на повышенных тонах), я узнала, что после того, как дядин бизнес прогорел, все деньги постепенно ушли на погашение долгов, тяжбы с бывшими партнёрами и на нужды семьи. Сперва деньги дяди, а потом и мои, которые я должна была получить по достижении совершеннолетия. До него оставалось четыре года, но денег уже не было, а поскольку дядя являлся моим официальным опекуном, он со своим адвокатом мистером Гнуссеном сейчас занимался составлением отчёта для опекунского совета — что наследство моё, мол, потрачено на меня. На моё образование и лечение. Ведь это же так тяжело и накладно — имея двух собственных детей, быть ещё и опекуном больного ребёнка. Больного не только физически, но и психически. Потрясающая подлость! В первые годы жизни я болела если и чаще большинства детей, то ненамного, а лет после семи простывала даже реже, чем Лола и Джозеф. Что же до диагноза "Лёгкая форма аутизма", поставленного знакомым врачом тёти, то, помнится, у другого врача он вызвал сомнения. Сидя возле кабинета, в котором тетя разговаривала с доктором Джойсом, я слышала, как он сказал: "Возможно, причина замкнутости девочки в том, что в раннем детстве ей не хватало внимания. Или понимания..." "Он хочет сказать, что мы с ней плохо обращаемся! — негодовала потом тётя Ирма. — Да мы и пальцем никогда не тронули эту маленькую злыдню!" Что правда, то правда, меня тут даже не шлёпнули ни разу, тогда как Лоле, а особенно Джозефу нет-нет да и доставалось. Тем не менее, их любили. На меня же, в двухлетнем возрасте потерявшую мать и отданную дяде на воспитание, всегда смотрели, как на один из самых неприятных сюрпризов, какой только может подкинуть людям судьба.

Вот и сейчас, сидя за столом в старинном чёрном особняке, где мы поселились полгода назад, тётя изредка посылала мне свои обычные взгляды, исполненные обиды на судьбу, подкинувшую им сироту-племянницу. Кто мой отец, не знал никто, и это было любимым поводом для выпадов тёти в адрес моей матери, которую она ненавидела, хотя встречалась с ней всего один раз в жизни, на своей свадьбе. Её бесило даже то, что мама носила не отцовскую фамилию Крикл, а фамилию Морган, которую по какой-то нерушимой давней традиции наследовали все женщины этого рода. Выходя замуж, они её не меняли. Многие мужья были этим недовольны, но их как правило утешало хорошее приданное. К сожалению, женщинам из рода Морганов редко везло с мужьями. Не скончайся муж бабушки Рэйвен в самом расцвете лет, он бы постепенно проиграл всё состояние в карты. Ходили слухи, что на тот свет Дональд Крикл отправился не без помощи супруги, которая не нашла другого способа спасти семью от разорения. А, скорее всего, даже и не искала, говорила тётя Ирма, одинаково ненавидевшая как золовку, так и свекровь. Лучше бы сказала спасибо, что бабушка сохранила хотя бы часть состояния Морганов для своих детей. А теперь из-за её неудачника-сына, который явно пошёл в папашу, от этого наследства остался лишь особняк в Блэквуде.

— Понятно, в кого Гвен такая невзрачная, — сказала недавно тётя, не зная, что я стою возле гостиной и всё слышу. — В свою мать. Дать этой замухрышке такое красивое, благородное имя! Гвендолен... Какой-то бледный призрак с волосами, как перья ворона. Назвали бы лучше в честь бабки1. Но это ещё ладно. А вот в кого дурной характер и все эти странности? Не иначе как от отца, о котором мы ничего не знаем. Может, он вообще преступник какой-нибудь, психопат, убийца...

— Да бог с тобой, Ирма! — перебил дядя Том. Он всегда относился ко мне немного лучше, чем его благоверная. — Ну а если даже и преступник, то мало ли в этом мире преступников, чьи дети вырастают нормальными людьми...

— По-твоему, это нормально, когда ребёнок или подросток почти всё время молчит, малюет какие-то жуткие картинки, а для прогулок выбирает то глухой парк, то старое кладбище? В школе ни с кем не дружит. Вечно одна, и никогда не знаешь, что у неё в голове. Честное слово, Том, она меня пугает. Всегда пугала, даже когда была совсем маленькая. Знаешь, по-моему, ей здесь нравится, в этом проклятом Блэквуде! И в этом доме, по которому она целыми днями бродит, как призрак. Или как тень какая-то. Ходит тише мыши и постоянно к чему-то прислушивается. Уверяю тебя, Том, с головой у неё не в порядке, что бы там ни говорили врачи. Ладно хоть, не буйная...

Мне действительно нравились и городок Блэквуд, и этот старинный чёрный дом, в котором мы сейчас оказались только потому, что он был частью моего наследства. Хорошо, что тонкая стена между моей комнатой и спальней моих опекунов позволила мне об этом узнать. Согласно версии, которая озвучивалась за пределами хозяйской спальни, дом принадлежал дяде. Теперь он искал возможность продать его, чтобы купить дом поменьше и поуютней, а на оставшиеся деньги возродить свой бизнес.

— По-моему, в этом городе процветает только один бизнес, — язвительно заметила тётя Ирма, когда он в очередной раз поднял эту тему, по-видимому, пытаясь поднять тёте настроение. — Похоронный. Не город, а царство смерти. Куда ни пойдёшь, даже если всего лишь в ближайшую галантерейную лавку, непременно сталкиваешься с катафалком. И почему у них тут все катафалки — повозки с лошадьми? Странная какая-то традиция... Никогда не думала, что возненавижу чёрных лошадей. И кругом эти чёрные клёны... Если это вообще клёны. Какие-то дьявольские деревья. А этот проклятый дом... Я бы, может, и смирилась с ним, если бы его можно было перекрасить. Что это за камень такой, Том? Или это не камень? Узнай у кого-нибудь! Есть же в этом городе какие-нибудь... строители или... В общем, люди, которые в этом разбираются.

Наш нынешний дом, вернее, мой дом, действительно был построен из какого-то странного материала, на ощупь напоминающего скорее твёрдый пластик, чем камень. Или очень твёрдое полированное дерево. Этот удивительно прочный материал поглощал звуки и отторгал краску. Даже удар камнем или тяжёлым молотком по наружной стене и воротам оставался беззвучным, а любая краска тут же сворачивалась и отлетала. Как и каменная крошка, которую пару раз пытались нанести на стены особняка при помощи строительного клея и распылителя. Внутренние стены покрывала прекрасно сохранившаяся штукатурка. Лепные потолки, резные камины, ковры и пейзажи романтиков в золочёных рамах — всё это создавало впечатление спокойного и величественного благополучия, исходящего от многих старых особняков, но, побыв в этом доме подольше, ты поневоле начинал ощущать, что в его тишине таится нечто зловещее... Во всяком случае, странное. Этот дом было невозможно наполнить звуками, наверное, даже поселив тут цыганский табор. Царящая здесь тишина будет отторгать самые громкие голоса и самый звонкий смех, комкая их, гася, отбрасывая прочь. Разбиваясь о стены этого дома, любые звуки становились беспомощными и пустыми, словно треньканье жестяного колокольчика. Такими пустыми и бессмысленными казались мне голоса дяди и тёти, а также Лолы, Джозефа, горничной. И любого гостя, появлявшегося в этом доме. Впрочем, гости тут за полгода были только два раза. Жители Блэквуда общительностью не отличались. Горничная Нина, которая познакомилась с соседской прислугой, говорила, что в последние годы отсюда все разъезжаются, и в городе всё больше домов на продажу. Дядя с тётей то и дело созванивались с местным риэлтором, пытались что-то присмотреть, и что-то им даже нравилось, но, чтобы купить новый дом, следовало продать этот, а покупать его никто не хотел.

Разговоры об этом велись часто, и обычно за обедом. Не стало исключением и сегодняшнее семейное застолье.

— Гвен, дорогая, тебе опять что-то не нравится? — осведомилась тётя, поглядев на мою почти нетронутую порцию второго.

— Всё очень вкусно, тётя, я просто уже наелась. Можно мне пойти к себе?

— Разумеется.

— Тощая, как скелет, — донеслось до меня, когда я уже вышла в коридор. — Как будто нарочно ничего не ест — чтобы люди думали, будто мы её голодом морим...

Тишина поглотила пустой звук её голоса. Я прислушивалась к этой тишине, страстно желая, чтобы снова случилось то, что произошло неделю назад, и в то же время боясь этого.

ТАИНСТВЕННЫЙ САД

Тогда я тоже шла из гостиной в свою комнату. И уже подошла к самой двери. Сперва я услышала этот таинственный голос. Единственный голос, который звучал в этом доме в полную силу, хотя больше никто его не слышал, да он и не звучал в прямом смысле этого слова. Я слышала его не ушами, а... Правильней сказать, я его чувствовала, как мы иногда чувствуем на себе чей-то взгляд. Это был немой зов. Или знак? Ещё не разговор, а желание его начать. Что-то вроде этого. А потом я увидела...

Это напоминало ситуацию из какого-нибудь фантастического романа про параллельные миры, время от времени пересекающиеся — так, что то один, то другой становится реальным. Коридор возле моей комнаты заканчивался тупиком, а тут вдруг вместо тупика появилась дверь из тёмного дерева, покрытая резьбой. Она становилась всё чётче и чётче, и ещё до того, как она полностью материализовалась, мне бросилась в глаза жуткая физиономия с замочной скважиной вместо рта. А потом массивная металлическая ручка в виде змеи. Её стеклянный глаз блестел в полутёмном коридоре. А коридор изменился. Теперь я видела под ногами мраморный пол с давно поблекшим золотым узором. С полминуты сквозь него просвечивал орнамент ковра, которым был застелен этот коридор на самом деле — то есть в привычной, хорошо мне знакомой реальности. Когда ковёр исчез, я взялась за металлическую ручку, всерьёз опасаясь, что змея оживёт. А, отворив тяжёлую дверь, оказалась на старом крыльце с мраморными ступенями, замшелыми и местами покрытыми трещинами, сквозь которые пробивалась сухая трава.

Я вышла в сад — густой, но уже прозрачный, какими бывают сады и рощи ближе к концу осени. Я люблю этот период, хотя многие считают его унылым. Период, когда золото сменяет ржавчина, яркий багрянец темнеет, как запекшаяся кровь, и мир вокруг тебя постепенно тускнеет, обретая все оттенки коричневого и серого. Именно эта пора была сейчас в обычном мире. Поздняя осень в таинственном саду на первый взгляд мало отличалась от той, что я видела в старинном парке Блэквуда, только здесь преобладали тёмные тона. Редкие листья среди серых и чёрных ветвей казались изделиями из запылившегося золота и бронзы. Тем более что они были совершенно неподвижны. Всё казалось каким-то неживым, словно искусно сделанные декорации. Золотисто-коричневая листва покрывала землю сплошным тихо шуршащим под ногами ковром, устилала дно старого фонтана с замшелым бортиком и статуей в виде крылатой девушки, обеими руками держащей чашу.

Глядя на эту чашу, я вспомнила о Граале1. Кузен Джозеф в последнее время всюду выискивал и читал книги о кельтской культуре. В отличие от пустоголовой Лолы он всегда был книгочеем и мечтал стать великим исследователем. Сперва хотел исследовать морские глубины, но родители убедили его, что это очень опасно. Потом он вообразил себя дешифровщиком древних письмен вроде Шампольона2, однако не смог справиться даже с одним древним языком — латынью, курс которой в нашей школе был платным. Теперь Джозеф надумал стать исследователем древних культур. Тут хорошее знание языков необязательно, главное — начитаться как можно больше книг по древней истории. Он уже твёрдо решил, что будет учиться на историческом факультете, и тётя Ирма заранее им гордилась. С тех пор, как мы поселились в Блэквуде, Джозеф не на шутку увлёкся кельтами, особенно их верованиями и друидизмом. Меня это тоже интересовало, и, казалось бы, общие интересы могли нас как-то сблизить, но всё было наоборот. Увидев однажды у меня в руках книгу известного кельтолога, Джозеф просто озверел. Выхватил её у меня и долго орал, чтобы я больше не смела прикасаться к его вещам и тем более к книгам, на которые уходят почти все его карманные деньги. Джозеф всегда был самовлюблённым паршивцем, всегда относился ко мне враждебно, обзывал и дразнил, а не бил только потому, что родители запугали его колонией для малолетних преступников. Семейка Крикл очень носилась со своей репутацией, особенно пока мы жили в Брайдене и дядя Том надеялся попасть в избранный круг самых успешных предпринимателей города, и слухи о том, что в их доме обижают сироту, были моим опекунам ни к чему. Моя болезненность в раннем детстве и "слишком меланхоличный для ребёнка нрав" и так привлекали внимание окружающих, а посему дядя и тётя изо всех сил старались выглядеть благодетелями, устроившими сиротке райскую жизнь. Они внушили Джозефу, что, если он будет меня бить и я кому-нибудь на него пожалуюсь, это может дойти до соцслужбы, и тогда кто знает — вдруг его отправят в специальное заведение для трудных детей, где с ними очень строго обращаются и даже наказывают розгами. Так что трогать меня Джозеф боялся, из-за чего ненавидел ещё больше. Порой это выливалось во всякие мелкие пакости с его стороны, но привитый ему с детства страх нажить из-за меня нешуточные неприятности до сих пор обуздывал желание меня ударить. К тому же теперь, в свои шестнадцать, он, как и многие его приятели, считал, что колотить девчонок ниже его достоинства. Однако ненавидел он меня пуще прежнего, а по части словесных оскорблений стал куда изобретательней, чем раньше. Он называл меня чокнутой приживалкой, нищенкой, бедной родственницей и с особым удовольствием унижал меня в присутствии своих и Лолы одноклассников, которые частенько бывали у нас в гостях, когда мы жили в Брайдене. За те полгода, что мы провели в Блэквуде, ни Джозеф, ни Лола так и не завели новых друзей и постоянно ныли, что в здешней школе учатся одни дебилы.