Наука под названием "Жизнь"

Сиквел к "Свободу попугаям!"

Наука под названием "Жизнь"

Найджел Грин сидел возле стойки бара и с ленивой удовлетворенностью собственника потягивал ледяной мартини, наблюдая, как на сцене беснуются Алекс и Элиот. В последнее время им нечасто удавалось поработать вместе. Разве что дома, где их единственным зрителем был Найджел, Сэнди и Марси — не в счет. Поэтому сегодня парни отрывались. На них было приятно смотреть. Восторженная публика визжала и тянула к Алексу загребущие ручонки. Танцор не давался, ловко уходя от прикосновений. Это еще больше раззадоривало ушедших в отрыв женщин. Найджел знал, что это только игра. Ему нравилось наблюдать, как его мальчики развлекаюся. Элиот перенял бесбашенную манеру от Алекса, как не уставал утверждать последний, но сам Найджел считал, что их младшенький изначально был авантюристичен по своей натуре. Отсюда его несколько безумная манера импровизации.

Элиот теперь был не только местной знаменитостью. Его первый инструментальный альбом разошелся весьма впечатляющим тиражом. Продюсер попался толковый. И все благодаря Джексону — управляющему стрип-клуба, в котором по счастливой случайности нашел работу в ту пору еще несовершеннолетний саксофонист. Бобби Джексон пригласил одного своего давнего приятеля специально для того, чтобы он посмотрел на Элиота на сцене. И тот ухватился за парнишку всеми руками и ногами. В тот период Элиот каждый вечер преподносил публике и партнеру по выступлениям какой-нибудь сюрприз. Кроме импровизаций на тему популярных мировых шлягеров, окрыленный первой любовью саксофонист сам сочинял музыкальные композиции. О том, что это музыка его собственного сочинения он не признавался до тех пор, пока его не прижал Алекс, от которого было просто нереально что-либо скрыть. Как сядет, так и слезет, — очень верное крылатое выражение, которое Элиот подцепил все от того же русского.

В тот вечер Найджел засиделся допоздна в кабинете с какими-то очень серьезными бумагами. Алекс где-то пропадал с утра, и Элиот засел за рояль. Нотную грамоту он знал пусть и не на "отлично", но с успехом мог записать на клочке бумаге основные ноты будущей композиции. Но редко это делал. Ему казалось, что вместе с записью нот умирает импровизация, словно черно-белые черточки на нотном стане делают музыку неповоротливой и жесткой, ограничивают ее свободу. Но в тот день у него было какое-то особое настроение, вот он и строчил ноты на вытянутом из личных закромов листе, вырванном из нотной тетради. За этим его и застал неслышно подобравшийся Алекс.

— Знаешь, а я ведь музыкалку закончил, — от звуков его голоса несчастный Элиот, которого застали врасплох, вздрогнул и резко обернулся, чуть не выронив ручку. Листок с недописанной мелодией спланировал на пол. Алекс нагнулся и поднял его. Бросил беглый взгляд и слишком уж спокойным голосом развил тему, — У нас в девяностые было модно пихать в музыкальные школы деток так сказать для общего образования. Так что и мне посчастливилось приобщиться к этому делу по классу фортепьяно.

— И это значит? — осторожно спросил сидящий за роялем Элиот, отбирая у танцора лист бумаги с нотами. Тот отдал без лишних проволочек, но при этом так на него посмотрел. Эл смутился и опустил голову, упершись взглядом в ряд черно-белых клавиш.

— Я сразу думал, что здесь что-то не так. То, как ты музицируешь. Ладно, разные аранжировки, это можно понять. Но некоторые композиция я ни разу не слышал. Думал, что мне просто не хватает образования. В конечном итоге, есть целая куча малоизвестных мелодий. О том, что ты можешь сочинять их сам я догадался где-то месяц назад. И стал ждать удобного момента.

— Зачем?

— А ты не догадываешься? — вопросом на вопрос ответил непривычно серьезный Алекс. Эл никогда его таким не видел. Поэтому только тряхнул головой. У него, и правда, не было никаких предположений.

Алекс встал у него за спиной и положил руки на плечи. А потом начал массировать. Умело, но осторожно. Не торопясь, но и не давая полностью расслабиться. Элиот был напряжен. Ему было тяжело говорить с Алексом о музыке. Он вообще ни с кем о ней не говорил. Тем более, в таких выражениях.

— Тебя это возбуждает?

— Что именно? — с трудом выдавил из себя парень.

— Музицырование, — почти пропел Алекс на родном языке и тут же перевел, — Музыка. Когда ты ее сочиняешь. Просто я вспоминаю...

— Давай только не вслух, — взмолился Элиот, подозревая, что коварный танцор из вредности сделает наоборот и специально озвучит, как подлавливал его, выходящим со сцены полностью возбужденным. Чего сам Элиот, как правило, не замечал, пока Алекс не начинал к нему недвусмысленно подкатывать.

— Хорошо, — неожиданно покладисто подчинился тот, обнимая его за плечи. — Почему ты сам до сих пор не раскололся? — спросил танцор, обдавая жарким дыханием ухо парнишки.

Элиот глубоко вздохнул и расслабился в его руках. Откинулся на спину, прижимаясь в мужчине. Почувствовал, как тот улыбнулся, целуя его в макушку. И окончательно успокоился. Ничего страшного не произошло, только закономерное. Рано или поздно пришлось бы признаться. И он заговорил. О музыке и нотах. О том, что кажется кощунственным переносить их на бумагу. Закостенеют, потускнеют, умрут. О том, как в детстве, когда в наказание ему запретили ходить в музыкальную школу, он выкрал свой саксофон, сделал водонепроницаемый тайник в саду и убегал из дома, чтобы в какой-нибудь подворотне помузицировать в свое удовольствие. Нередко ему кидали деньги за музыку, иногда приходилось убегать от местной шпаны, и всегда, абсолютно всегда, за длительное отсутствия ему доставалось от бабушки. Дед никогда не вмешивался. Только приходил смотреть, когда она его наказывала. Укоризненно качал головой, глядел этак мудро и всепрощающе, прямо в душу, как нарочно. Но ни разу не вступился. Ни разу не утешил. И очень быстро Элиот перестал нуждаться в утешении. Он принял решение. И два года готовил свой побег. Дед и бабка были слишком высокомерны, как он понял уже потом, чтобы предположить, будто он сможет так легко покинуть гостеприимный, по их обоюдному мнению, дом. Они ведь ничего плохого не делали, так? Просто наставляли заблудшую овечку на путь истинный. Гомосексуализм богомерзок и неестественен. В природе такое не встречается. Значит, среди людей это не более чем признак распущенности. Что это еще за блажь: кого хочу — того люблю? Любить надо только так, как угодно богу. В общем, все очень просто, и в тоже время, в корне неправильно. Но разве таким, как они, объяснишь?

И пока Элиот выплескивал все это на Алекса, их нашел Найджел. И тоже послушал, но в отличие от онемевшего русского, ему нашлось, что сказать.

— Они оба больные люди, — сказал бизнесмен, облокачиваясь на рояль. — Особенно бабушка. Она садистка, ты это понимаешь? Нормальный человек никогда не сделает такое с ребенком. Никогда, Эл.

Что Элиот мог на это сказать? Ничего. Он просто кивнул и низко опустил голову. Они поговорили. На этот раз втроем. И саксофонисту стало легче. Теперь он больше не скрывал свою увлеченность музыкой. И, когда слухи о его композиторском таланте дошли до Джексона, тот пригласил на одно из их совместных с Алексом выступлений, своего приятеля. Так Элиот попал в умелые руки настоящего продюсера и несколько месяцев назад с успехом дебютировал. Разумеется, под своим именем. В начале, кто-то еще пытался заикаться о сценическом псевдониме, но Эл сразу же отказался. Его поддержали и Алекс, и Найджел. Теперь он не боялся, что его найдут. Он почти хотел этого, хоть и не признавался вслух. Элиоту казалось, что это низко желать поставить в пику родственникам-гомофобам свои успехи. Но сердцу не прикажешь, а оно жаждало каминаута. Правда, пока никто из прочих Бриарти на горизонте не объявился. Но даже Найджел был убежден, что это лишь вопрос времени. Он не особо скрывал, что нанял детектива, и тот за сравнительно небольшой срок выяснил все, что только можно, о родителях и остальной семье Элиота. У бизнесмена еще были сомнения в том, как Эл воспримет его осведомленность, но тот их все развеял, когда сказал, что так даже проще. Не придется самому ничего говорить. Найджел не стал скрывать своего разочарования. Неужели, мальчишка до сих пор им с Алексом не доверяет? Элиот понял выражения его лица правильно. Отвел глаза и вдруг тихо сказал:

— Просто, говорить самому... больно.

Больше ни Найджел, ни даже беспардонный в некоторых вопросах Алекс к нему не приставали. Иногда Элиот сам принимался что-то рассказывать. Тогда его слушали чуть ли не затаив дыхания. Боялись спугнуть. Нельзя сказать, что у Элиота сохранились только грустные воспоминания. Были и светлые, были даже счастливые. Но все они относились к тому периоду, когда, по мнению его деда и бабки, он был невинен и чист. То есть, до тринадцати лет. После они сделали все, чтобы жизнь их единственного внука стала просто невыносимой. Воспитание? Ага, как же! Жестокость чистой воды.

Выступление уже подходило к концу, когда к Найджелу подвели странную женщину. Она выглядела слишком непохоже на тех, кто обычно приходил к ним в клуб поразвлечься. Что ей могло здесь понадобиться? Она была одета слишком прилично — минимум макияжа, серые тона в одежде и классический крой, и была одна. Обычно, если в стрип-клуб и заявлялись серые мышки вроде нее, то это случалось по вине их более раскованных подруг. То есть, они всегда были в компании более пестро разодетых и бойких товарок, не устающих бравировать перед ними своей приобщенностью к тому, что происходило на сцене.

— Чем могу помочь? — очень светским тоном осведомился Найджел, жестом запретив говорить охраннику, который подвел к нему эту неуместную здесь женщину.

— Я пришла к сыну, — сказала она почти решительно, если бы не затравленное выражение узнаваемых глаз.

— Он сейчас на сцене, но я проведу вас к нему, когда номер завершиться.

— Вы... знаете, кто я?

— У него ваши глаза. Более того, мисс Бриарти, я знаю, при каких обстоятельствах ваш сын был вынужден покинуть дом своего деда, — последнее прозвучало жестче, чем он планировал. Но деликатности в обращении для этой женщины у Найджела не нашлось.

— Даже я не знаю всех обстоятельств, — выпалила она неожиданно агрессивно.

Найджел на это лишь весьма невежливо ухмыльнулся, но никак не прокомментировал. Даже зная, что эта женщина просто откупилась своим первенцам от деспотичного отца, чтобы спокойно растить двух других детей, он не собирался прощать ей Элиота — его шрамы, грусть в его глазах, замкнутость и боль, которую тот настолько привык скрывать, что даже теперь далеко не всегда показывал ее Найджелу или Алексу. Хозяин клуба молча допил свой ледяной мартини под зажигательные ритмы саксофона и крики собравшихся у сцены женщин. Все это время мисс Бриарти безучастно стояла рядом под пристальным взглядом дюжего охранника с каменным лицом. Она смотрела на сцену, но что она там видела? Буйство порока и разврата? Вполне возможно. Хотя, насколько было известно Найджелу, Джейн Бриарти никогда не была фанатичной сторонницей секты отца. Но, если не забрала сына сразу, как стало ясно, что тот не удовлетворяет чаяниям деда, значит, какие-то сорняки его учения все же проросли в ее душе. Или причина в другом? Знала ли она, как на самом деле обстоят дела у сына в доме деда? Должна была догадываться. И все-таки оставила Элиота на растерзание. Хорошая цена за семейный покой и беззаботное будущее. Жизнь старшего сына — такая малость, не правда ли?

Найджел лично сопроводил женщину в гримерку, которую Алекс и Элиот делили на двоих. Он постучал особым стуком, который должен был предупредить парней, и без опасений распахнул дверь. Но, увы, они даже не услышали его предупреждения. Слишком привыкли, что бояться нечего, и некого стесняться в этих гостеприимных стенах. На Элиоте были одни только джинсы — светло-голубые и с дизайнерскими заплатами то тут, то там. Он стоял к вошедшим спиной, на смуглой коже в свете ламп ярко проступали былые шрамы. Перед ним стоял Алекс и беззастенчиво лапал парня за задницу, когда они целовались. Бесстыдство? Возможно. Но как же Найджелу хотелось забыть обо всем и присоединиться к ним прямо сейчас. Не успел он об этом подумать, как последовал окрик:

— Элли, бог ты мой!

Элиот разорвал поцелуй и резко обернулся. Глаза его расширились, когда мать неуверенно подошла к нему.

— Эй, дамочка... — протянул Алекс, перехвативший ее руку, когда она попыталась прикоснуться к спине сына. — Смотреть, но не трогать, — озвучил русский правило клуба, решив, видимо, что она одна из их обычных посетительниц. Но тут слегка опомнился Элиот. Повернулся к матери лицом и осторожно коснулся локтя Алекса, стоящего к нему вплотную:

— Это моя мама, — сказал он почему-то шепотом. И пальцы танцора разжались. Найджел видел, как Алекс потрясен. И какими глазами смотрит на женщину, которая не поднимала глаза от пола.

— Я не знала... — пробормотала она.

— Да, ладно, мам, — напряженно выдавил из себя Эл, — это все в прошлом.

— Он парализован. Удар случился с ним несколько месяцев назад. — И после непродолжительной паузы последовали слова: — Твой дедушка хочет тебя видеть.

Элиот замер, глядя на мать потерянными, больными глазами.

— После того, как узнал, где я? — уточнил он хриплым голосом.

— Мама... то есть, твоя бабушка, считает, что да.

— И винит во всем меня, — горько усмехнулся Элиот и отвернулся.

Его успокаивающе погладил по спине Алекс. Найджелу было заметно движение его руки. Но мальчишка никак не отреагировал. Он был погружен в свои мысли.

— Тогда зачем бы мне... — начал Эл и осекся.

— Не спеши, — негромко одернул его Найджел. И Элиот окончательно сник. Тихо вздохнул и замер, смотря себе под ноги.

— Я не знала... — вымученно повторила его мать.

— Это вас не оправдывает, — довольно жестко заявил на это Алекс.

— Прошу вас, оставьте нас ненадолго, — взяв женщину за локоть, обратился к ней Найджел.

— Втроем? — вдруг вскинулась она.

— Именно, — неожиданно воскликнул Элиот, вздернув подбородок. — Я люблю и Найджела, и Алекса. И мы живем все вместе. Но тебя это не касается! Никого не касается, — пробормотал он в сторону уже тише.

— Я подожду за дверью, — выдавила из себя женщина, окончательно раздавленная словами сына, и вышла.

Парни остались одни.

— Я не хочу к нему... — прошептал Элиот и уткнулся лбом в плечо Алекса. Тот с готовностью развернул его к себе и обнял.

— Смотри сам, — покладисто обронил Найджел, не двигаясь с места, — но потом ты можешь пожалеть, что не простился, хотя была такая возможность.

Бизнесмен видел, что саксофонист колеблется, поэтому сказал то, что должен был сказать. И Элиот задумался. Он был послушным мальчиком. Сорванцом, временами, но воспитание брало свое, как бы он не пытался избавиться от тех установок, которые получил когда-то в детстве. Он все еще был очень юн. И Найджелу это было прекрасно известно. Порой он испытывал к нему странные, почти отеческие чувства. И это не считая любви. Большой и настоящей, как любил иронизировать циничный Алекс. На что Найджел только бросал в его сторону свой фирменный взгляд, от которого русский быстро затыкался и больше не развивал тему. И правильно делал, между прочим, они оба знали, что есть материи, о которых не принято говорить вслух, но они от этого не становятся менее реальными. Напротив, приобретают еще больший вес и материальность. Например, любовь и все, что с ней связано. Похоть — это не то, секс так вообще, не более чем бесплатное приложении (или иногда платное, как любил комментировать все тот же Алекс). А вот чувство привязанности, ощущение уюта и гармонии не только с самим с собой, но и с другим человеком — это совсем другая весовая категория, о чем лучше не забывать. А то, мало ли, чего можешь лишиться, проворонив свое счастье на подлете. Но Элиот, даже зная, что теперь его всегда поддержат, все еще был неуверен в своих силах. И первым, причину его неуверенности понял Алекс. Иногда русский мог быть на удивление проницательным. И подсказывал Найджелу правильные решения, сам не всегда отдавая себе отчет в том, что говорит или делает.