Romayor 314

Romayor 314

Мало кто верит в существование призраков, психокинетических субстанций, телепатию, пришельцев, и уж тем более в то, что сознание человека может одухотворить машину. Не верила в это и Наташа, по крайней мере, не верила всерьез. Во всех анкетах — психологических тестах, проходимых развлечения ради, или же в тестах при приеме на работу, она всегда писала, что не верит в подобные вещи. Однако это неверие не мешало ей, где-то в глубине души, считать свой "Ромайор" живым существом, и иногда разговаривать с ним.

Опять же, не всерьез, конечно же. Но кто из нас не замечал, что если ласково поговорить с зависнувшим компьютером, то тот вновь начнет работать? А уж сколько анекдотических историй ходило про общение программистов со своими компьютерами! Полиграфическая среда тоже знала немало таких историй, вот только программистов — сотни тысяч, а печатников... Печатников маловато. Да и не поймет обычный люд полиграфический юмор, ибо компьютер есть у каждого, а печатная машина... В общем, вы поняли.

Наташа не раз подмечала, что рассказывая что-нибудь "Ромайору", можно добиться гораздо лучшего совмещения цветов при печати в полноцвет на этой машинке, созданный, в общем-то, для бланочной, однокрасочной продукции. Ну а если придти на работу в плохом настроении, да еще и, не дай Бог, обругать старичка "Ромайора" за какой-нибудь брак — пиши пропало. Или бумагу криво подаст, угробив как минимум треть тиража, или и вовсе порвет печатную форму!

Последнего свойства своего печатного станка Наташа не понимала никогда — это было чем-то из разряда фантастики. Все знали, что форму можно порвать на ротационной машине, когда она устанавливается на бешено вращающийся барабан, но чтобы алюминиевую пластину порвал "Ромайор"...

И, тем не менее, ее "Ромайорчик" рвал пластины стабильно, если она начинала работать на нем в дурном расположении духа. Объяснить руководству типографии, что машина просто на нее обиделась, было, наверное, невозможно... Да чего там, не стоило и пытаться. Тем более что она и сама допускала мысль о том, что ее настроение передается печатной машине, только где-то на самом краю подсознания.

Проще было научиться перешагивать порог типографии, оставив все свои проблемы и заботы снаружи, тем более что ни "Ромайор", ни коллеги, в них виноваты не были, да и проблем-то строго говоря, было не так уж и много.

Не были проблемой и разговоры с печатной машиной, услышь которые коллеги — вполне могли начать косо посматривать на Наташу, каждый раз при виде нее вспоминая известное стихотворение:

В нашем мире много психов,

Каждый пятый — это псих.

Говори со мною тихо,

Может я — один из них?

Обычно печатники спасались от всепоглощающего шума работающего печатного станка с помощью наушников, переставая слышать вообще что-либо. Наташа же предпочитала разговаривать с машиной, как бы глупо это не выглядело. Все равно из-за ритмичного грохота, никто не мог бы ее услышать — шум "Ромайора" поглощал любые звуки. А так — и делом занята, и поговорить есть с кем. А что, машина — она как собака. Слушает, все понимает, только ответить не может.

В то утро она, как всегда была поглощена работой. Любой печатник — это потенциальный философ, ибо наблюдать за тем, как станок ритмично захватывает листы бумаги, чтобы спустя доли секунды выплюнуть их с другой стороны, уже отпечатанными, можно было примерно столько же, как и за течением воды, или танцем огня. То есть бесконечно! Тот, кто хоть раз проводил с десяток минут возле муравейника, наблюдая за кажущейся хаотичной беготней муравьев, понял бы Наташину любовь к работе печатника. В первые минуты муравьи кажутся заполошными и просто глупыми, но потом вдруг осознаешь, что каждое их движение подчинено логике, прописанной более высоким разумом, нежели разум одного конкретного муравья. Так и движение деталей печатной машины было сродни беготне муравьев... Четкое, слаженное, но непосвященному кажущееся хаотичным.

— Наташа! — голос резчика Андрея прорвался таки через гул печатного станка, достигнув слуха Наташи.

— А? — гаркнула она, перекрывая шум.

— К директору!

— Зачем?

Андрей лишь пожал плечами. У директора была своя, особая манера общения. В прошлом военный, он так и не отвык от армейской манеры телефонного общения. Звоня кому-либо из сотрудников, он предпочитал выложить всю информацию в предельно сжатые сроки, обходясь одним — двумя словами. Приветствия, дежурные и ничего не значащие вопросы опускались как не актуальные, и по большому счету это было верно. Старожилы типографии уже давно привыкли к этому, а новички же первое время вздрагивали, когда в поднятой трубке раздавался голос директора, всегда с одинаковой интонацией вещавший: "Наташа? Ко мне поднимись".

Новенькие далеко не сразу понимали, что этот суровый тон означает вовсе не желание босса устроить им разнос. Просто директор не умел иначе...

Естественно, передавая Андрею чтобы тот вызвал к нему Наташу, Алексей Анатольевич ни словом не обмолвился о том, зачем она ему понадобилась. И логично, в общем-то, придет — узнает.

Дождавшись, пока "Ромайор" допечатает последние листочки, она подхватила со стола ручку и ежедневник и направилась к выходу из типографии.

Проходя мимо, улыбнулась другому печатнику фирмы, Мише, колдовавшему над своим "Роландом". "Роланд", не смотря на свои гораздо более внушительные возможности чем у "Ромайора", никогда не внушал Наташе особо уж теплых чувств. У нее эта приобретенная с пол года назад махина, ассоциировалась с танком. Огромным, мощным, надежным, но... бездушным. Поэтому когда ей предложили "пересесть" за него, Наташа отказалась, предпочтя остаться со своим "Ромайором".

Проходя мимо помещения, в котором стоял тигельный пресс, Наташа и вовсе поморщилась. Типография расширялась, обрастая новыми клиентами, новыми заказами и новым оборудованием, и купленный всего с месяц назад тигель вызывал в ней какую-то инстинктивную неприязнь. Наташа и сама не понимала своих чувств, но с первой секунды, как она увидела громадный тигель, который затаскивали в типографию, разобрав для этого целую стену, сразу и навсегда невзлюбила его. Если "Роланд" напоминал ей танк, то тигель — какого-то робота-трансформера из детского мультфильма. Замершего в углу и изготовившегося к прыжку. И если "Роланд" был своим танком, то тигель почему-то был чужим, враждебным и неприятным.

Директор поприветствовал ее кивком, и указал на свободный стул. Помимо него в кабинете присутствовал еще и Петр — менеджер полиграфического отдела. Компания "Успешный сибиряк" не ограничивала свою область деятельности типографий. Она была всеядной, занимаясь оптовой торговлей расходными материалами для медицины, фотоиндустрии, и полиграфии, и именно симбиоз собственного полиграфического отдела и собственной типографии и позволил "Сибиряку" стать одной из крупнейших компаний Медянска.

Наташа опустилась на стул, и директор, как всегда без предисловий, начал.

— Наташа, с завтрашнего дня переучиваешься работать на "Роланде".

— А Миша?

— Ближайший месяц поработаете вдвоем. Потом — посмотрим. Ориентировочно через месяц приходит новая "Mitsubishi", поставим тебя на нее.

— "Mitsubishi"? — переспросила Наташа, — Мы покупаем новую машину?

— Да, — вместо директора ответил Петр, — Тебе она понравится. Шестикрасочная красавица...

Не удержавшись, Наташа присвистнула. Действительно, красавица. Такую машину могла позволить себе далеко не каждая типография, и большинство полиграфистов просто исходили слюной, любуясь на фотографии в каталогах, привезенных с "Полиграфинтера", или с какой-либо местной выставки. Собственно, во всем Медянске, число типографий в котором перевалило за сотню, подобной красавицы не было ни у кого.

— А "Ромайор"? — спросила Наташа, очнувшись, — Может, я все же на нем останусь, а Миша переучится на "Mitsubishi"? Ему проще, он на двухсекционной машине работал, да и вообще, у этих новых машин такое управление, что за них не печатника ставить нужно, а сисадмина.

— "Ромайор" я только что продал, — ответил Петр, — Его уже завтра увезут в Новосибирск. Нам и так новую машину ставить некуда...

У Наташи как-то странно екнуло в груди. Так не должно быть... Ведь это всего лишь печатная машина. Не друг, и даже не кошка или собака. Просто печатная машина. Ну и что, что проработала она за ним все 4 года. Ведь это просто машина! Всего лишь малина!

Ее ценит начальство, ей доверят работу на новой "Mitsubishi", с которой она, точно также как с "Ромайором", подружится, и будет рассказывать ей о своей жизни, в то время как машина будет поедать листок за листком, прогоняя их через все свои шесть печатных секций.

Всего лишь машина. Но отчего же так не хочется с ней расставаться? Привычка?

— Куда его? — спросила Наташа, заставив свой голос звучать также, как и прежде, — Кому?

Петр пожал плечами.

— Типография только открывается. Человек решил вложить деньги в бизнес. Считает, что на "Ромайоре" он сможет этот бизнес делать.

Наташа усмехнулась. Делать бизнес на одном лишь "Ромайоре" — дело весьма и весьма проблематичное. Да, их машина, пережившая капитальный ремонт и десяток усовершенствований, была вполне способна печатать полноцвет, но... Все равно "Ромайор" — это печатная машина для бланков. А черно-белые бланки ныне, в отличие от советских времен, когда в каждой типографии стояло по "Ромайору", а то и не по одному — продукт не пользующийся большим спросом.

В "Успешном сибиряке" "Ромайор" держали в основном для печати книг и брошюр, ну а иногда гоняли на нем и полноцвет. Благо, старенькая машина была на этот подвиг вполне способна.

Тем больнее было отдавать "Ромайор" в чужие, и такие неопытные руки. Хотелось верить, что в этой типографии хотя бы печатника на работу примут достойного и профессионального.

— Значит, продали... — вздохнула Наташа, припоминая, что впервые тема продажи машины была поднята чуть меньше месяца назад. Быстро же работает полиграфотдел... Лихо, — Ладно, сегодня я на нем доработаю, последний заказ выполню. А завтра — вместе с Мишей на "Роланд".

— Ага. И старичка нашего сегодня вечером отмой, чтоб он поприличнее выглядел.

"Старичка"... Да, действительно, старичок. Только в "Успешном сибиряке" "Ромайор" проработал уже 6 лет, а где он побывал до этого, кем и когда был привезен в Россию... Да и в Россию ли? Быть может, эта машина начинала свою работу в Сибири еще в Советском Союзе?

Наташа вернулась в типографию. Заложила новую стопу бумаги в машину, сменила печатную форму... Не отдавая себе отчета в том, что делает, провела ладонью по металлическому боку машины, почувствовав все многочисленные отметины в металле, и только тогда поняла, что помнит все вмятины и царапины наперечет.

Вот эта — уже была, когда Наташа только устроилась сюда на работу. Вот эта вмятина — результат того, что год назад Миша врезался в печатную машину тележкой, на которой перевозил готовый тираж. Как она ругалась на него тогда...

Наташа никогда не водила машину, и только сейчас задумалась о том, что чувствует водитель, несколько лет просидевший за баранкой своего автомобиля, когда приходит срок с ним проститься. Вроде бы она никогда не слышала об этом. Вроде бы никогда в газетах не публиковались интервью звезд, продавщих, или тем более разбивших свою машину. Но все же Наташа теперь была уверена в том, что это расставание не дается просто так.

Просто большинство водителей — мужчины, а они привычны скрывать свои чувства. Иначе, ведь, засмеют... "В этом мире много психов..."

Или все же она одна такая? Вот уж точно "Может я — один из них?"

Он тоже не верил в привидения или телепатов. Он не верил вообще ни во что, просто потому что не был способен верить. Равно как не способен он был и мыслить, в том смысле, в котором люди обычно понимают это слово.

Но на своем, другом уровне, непонятном людям, он мыслил, чувствовал и помнил. И сейчас он чувствовал, как его массивное тело поднимается в воздух. Чувствовал, что его перемещают, перевозят, переставляют. Чувство это не было новым — он испытывал его и раньше, неоднократно, но тогда он еще не чувствовал так остро, как сейчас. Тогда он еще не был тем, кем являлся сейчас. Еще многого не осознавал, не понимал, не умел.

Его тело вздрогнуло, когда лебедка опустила его на дощатый пол. Снова тишина, неподвижность, покой. Но скоро, он знал это по опыту прежних перемещений, вагон тронется, сопровождая движение характерным стуком колес.

Итак, его перевозят. Зачем? За последние четыре года он стал понимать многое из того, что раньше просто проносилось мимо него. Например, теперь он знал свое имя. Оно было одновременно и именем, и описанием его принадлежности к группе таких же, как он. Имен, а значит и групп, было две. Чаще всего его называли Ромайором, а иногда — Старичком. Первое имя нравилось ему гораздо больше, хоть он и понимал, что эти два имени во многом являются синонимами.

Его продали... Слушая разговоры людей, и рассказы находившегося рядом с ним последние четыре года человека, он знал, что все в этом мире время от времени продают. Даже самих людей. Наташа упоминала также, что ее саму однажды продали, хоть в этих словах и был скрыт несколько иной смысл. "Продать "Ромайор" и "Продать человека" — разные вещи, и этой разницы он никак не мог постичь. Возможно, дело в том, что человек стоит дороже "Ромайора", хотя разве это было возможно? Видимо людей просто продавали как-то по другому...

Он чувствовал грусть. Не так, как чувствовали бы ее люди. Он чувствовал, что из него как будто вынули какую-то важную деталь. Это чувство было сродни тому, что он испытывал, когда все его валы увлажнения вынули на целую неделю, чтобы поставить новые. Тогда он успел свыкнуться с потерей, и тут люди вновь поставили валы на место.

Сейчас его лишили чего-то более важного, чем валы. И потерял он не то, что находилось внутри него, а то, что находилось снаружи. Место. Свое место. Своего человека. Свою задачу и свои обязанности.

Сложив все это, он получил не утешительный результат: он потерял все.

Не в первый раз... Его продавали и раньше, пусть тогда он и чувствовал это по-другому. Не в первый раз он терял все, чтобы затем обрести его снова, уже в другом месте и с другими людьми. Казалось бы, и сейчас он должен был принять это, но...

Сейчас все было по-другому. За последние четыре года у него появился его человек.

Наташа посмеялась бы, узнай она, как воспринимает ее "Ромайор". В точности также, как она сама воспринимала его. Для нее он был ЕЕ печатной машиной. Для него она была ЕГО человеком. Придатком. Но придатком, к которому он привык, и который не хотел менять.

Но помимо этого ощущения отсутствия одного из важных элементов машины, помимо потери его человека, "Ромайор" чувствовал и другое. Опасность, угрожающую его человеку. И если с ощущением потери он еще мог смириться, то с тем, что Наташе угрожала опасность — уже нет.