Апрельское утро было солнечным, непривычно жарким для жителей большей части России, даже для тех, кому доводилось отдыхать в Средиземноморье весной. Впрочем, уже к десяти часам утра небо заволокли облака, набросив на город лёгкий полог из прохладных теней. В сквере было непривычно пусто — выпускники и курсанты Школы, традиционно занимавшие все свободные скамейки а, за нехваткой оных, так зачастую и вообще располагавшиеся на аккуратно подстриженных газонах либо уже покинули остров, направляясь к указанным в предписаниях местам несения службы, либо постигали многочисленные воинские и не только науки в классных залах перестроенной крепости. На ступеньках у скульптуры, олицетворяющей Защитников, лежали слегка подвядшие цветы и венки — лишь три плетёные еловые гирлянды, загадочным образом возникавшие каждый год у интендантов Школы, гарнизона и в местном дворянском собрании (при том что от ближайших елей остров отделяли сотни вёрст) казались по-прежнему свежими, оттеняя легкомысленную южную зелень северной суровостью.

По ступеням, ведущим со стороны Гарнизонной улицы не спеша поднимались юноша, в котором, несмотря на гражданский сюртук, явно угадывалась военная выправка, со своею спутницей — невысокой, но отнюдь не худощавой по последней столичной моде, девушкой, чьё лицо скрывали опущенные поля модной шляпки. С собой они несли большую плетёную корзинку, что наводило бы на мысль о дружеском пикнике, если бы не столь неуместное для подобного времяпрепровождения место.

Зайдя в сквер, девушка достала из корзины большой букет, перевязанный алой лентой и, оставив своего спутника у лестницы, подошла к скульптуре. Расправившая крылья стремящаяся в небеса мраморная девушка-ангел в парадной лейтенантской шинели и со снайперской винтовкой наизготовку, весело и, одновременно чуточку грустно улыбалась, глядя на пришедших людей.

"...когда коснутся дна последние линкоры..."

Бронзовые плиты с модернистски разбросанными строчками стихов, по слухам (которые уже начали превращаться в миф или, если угодно, Легенду об Обороне Островов) воодушевлявших защитников русского Средиземноморья четыре года назад, были почти полностью скрыты за охапками цветов. Положив свой букет к ногам центральной статуи, посетительница еле слышно вздохнула, на секунду положив ладонь на холодный сапог ангела.

"...нам суждено увидеть их разгром..."

В тени ангельских крыльев мраморные артиллеристы, большинство из которых было перевязано, а двое так и просто не могли подняться, через завалы тащили снаряды к пушкам. С другой стороны из-за бруствера, зажав автоматы и винтовки между мешками, сурово смотрели пехотинцы и ополченцы. У полуразрушенного дома, сжимающий в левой руке револьвер жандармский капитан указывал женщине с двумя детьми назад, в сторону холмов.

"...сотрём с лица Земли мы Королевство палачей..."

Чуть отодвинув перетянутые алыми лентами еловые ветви, посетительница присела и провела рукой по литым строкам, шёпотом повторяя известные слова. Судя по тому, что её глаза при этом были закрыты, написанные на постаменте стихи она знала наизусть — как, впрочем, и все жители Венетики, даже те, кто русского языка вообще не знал. Таких было немного, в основном из числа стариков-греков, помнящих османское владычество, но любой из них мог почти без акцента продекламировать три десятка строк даже будучи разбуженным посреди ночи.

"...нам нечего терять, кроме одних лишь чести и цепей..."

Девушка поднялась и, будто бы на прощанье ещё раз коснувшись ангела, развернулась и, не оборачиваясь, быстрым пошла в сторону города. Её спутник, на прощание окинув статуи Защитников внимательным взглядом, будто бы штабной офицер, выискивающий недостатки в расположении номерного полка, поспешил вслед за ней. Через минуту сквер снова был пуст, и лишь пышный букет, перевязанный алой лентой с вытканным грифоном, и выделяющийся на фоне остальных цветов своей свежестью, напоминал о недавнем посещении.

"...есть лишь враг — Вавилон Новой Эры..."

На следующее утро увядшие цветы убрали, и только букет давешней девушки ещё три дня лежал у ног ангела рядом с ежедневно менявшимися двумя дежурными тюльпанами. Неизвестно, впрочем, заметил ли это сам крылатый снайпер — ей приходилось постоянно выслушивать молчаливые мольбы да жалобы курсантов, утешая их понимающей, чуточку грустной улыбкой.

Часть I. 15-17 апреля 1916 года.

Грохот выстрела прокатился по склону, столь причудливо отражаясь от скал, что понять, откуда именно стрелял русский снайпер было решительно невозможно. Фигура офицера мешком покатилась к краю обрыва, но за пару секунд, что требовалось для преодоления этих нескольких футов, засевший в роще стрелок успел опустошить свой магазин, поразив еще три фигуры в мундирах британской морской пехоты. Еще через несколько мгновений над палаткой взмыл ярко-оранжевый сигнальный флаг, продублированный сигнальной ракетой, а на стоящей чуть в отдалении наблюдательной вышке блеснули линзы бинокуляра.

Прошло минут десять внимательного изучения рощицы, но позицию стрелка обнаружить не удавалось. Зеленый флаг над палаткой возвестил окончание тревоги, но буквально через десять секунд в рощице вновь загрохотали выстрелы. На сей раз сидящему на вышке удалось засечь шевеление в поросли между корнями старого дерева, поэтому, будучи абсолютно уверенным в том, что на сей раз снайперу не уйти, наблюдатель отметил его позицию на оперативной карте и поднял красный флаг окончания итоговых стрельб.

К его огромному удивлению из-за побегов никто так и не появился — лохматая фигура курсанта с поднятой над головой винтовкой поднялась метров на двести левее; второй же номер снайперского расчета поднялся метрах в пятидесяти сзади от места предполагаемой позиции.

— Поторопились Вы, Андрей Олегович, — довольно усмехнулся в усы плотный офицер в полевой форме Корпуса без каких-либо знаков отличия, отрываясь от бинокуляров. Гарнизонный штабс-капитан, бывший в этот день наблюдателем мог лишь недовольно хмуриться в ответ, ибо подполковник Шкель, увы, был абсолютно прав — отмеченная на оперативной карте снайперская позиция, условно пораженная ответным огнем, была слишком далеко от любого из сдающих парный экзамен курсантов. Шкель тем временем забрал со стола планшет с зачетной графировкой и направился к лестнице. — Ушли наши стрелки от британского отмщения! Пройдемте-с к рубежу.

В душе подполковник отнюдь не был так уж доволен, как демонстрировал — снайперская пара номер тридцать восемь успела отстрелять только два магазина из четырех положенных. То, что Орехов ошибочно засек позицию, безусловно давало курсантам минимальный проходной балл по стрельбам, ибо по условиям экзамена в этом случае будущие дивизионные снайпера считались условно успешно отступившими с поля боя. Но "минимальный проходной" отнюдь не гарантировал успешной сдачи всего курса — а, насколько Аркадий Сергеевич помнил, у только что отстрелявшегося расчета остальные экзамены также были сданы отнюдь не блестяще, да и надеяться на то, что в случае неудачи сия пара получит высший балл "на марше" мог только очень большой оптимист.

Минут через тридцать, когда "в лагерь" сопя и пыхтя поднялись курсанты, Аркадий Сергеевич и Андрей Олегович уже почти закончили отмечать результаты. В целом, как и предполагал подполковник Шкель, результаты оказались весьма посредственными (хотя для двух магазинов — хорошими). Пара условно убила лейтенанта и одного рядового, условные ранения разной степени тяжести получили трое солдат. Основной причиной задержки стал "майор" — пуля попала в бедро почти по линии "смертельной области" чучела.

Орехов, как наблюдатель, настаивал на том, что "майор", каковой являлся старшей (и основной) целью на полигоне был "тяжело ранен". Известный в Школе своим формализмом подполковник Шкель, будучи в глубине души согласен с ним, все же настаивал на том, что раз чучело свалилось с обрыва, то будь на его месте настоящий человек, он бы умер, а следовательно, старшую цель можно считать убитой. Настоящая же причина, по которой подполковник стремился завысить итоговый "стрелковый балл" курсантов, заключалась в том, чтобы обеспечить первому номеру расчета успешную сдачу курса даже если на марше она (ведь будь на то воля подполковника, он бы на пушечный выстрел не подпускал девиц к армии, но, увы, это был не тот случай, где стоило проявлять твердость) получит свой вполне естественный "минимальный проходной". Однако, доводить эти свои соображения до штабс-капитана Аркадий Сергеевич считал... излишним.

— Впрочем, Андрей Олегович, я бы сказал так, — весомо взглянул он на вспотевшие, запыленные лица отпрысков благороднейших дворянских родов Империи, которые вместо службы в столице, за каким-то чертом поступили на обучение в Специальную Школу Корпуса Жандармов, — в настоящем бою, — он нарочно выделил слово "настоящем", ведь, в отличие от штабс-капитана, подполковнику уже довелось воевать, — наши стрелки, не будучи пораженными огнем противника, дождались бы его успокоения, а потом бы и сразили старшего офицера, когда бы его выносили с поля боя.

Штабс-капитан Орехов взглянул на недоверчиво-радостно вытягивающееся лицо девушки-курсанта и, подумав про себя, что этому курсанту можно сделать поблажку — тем более столь незначительную, согласно кивнул.

— Четырнадцать баллов! — объявил итоговый результат глава снайперских курсов Школы подполковник Аркадий Сергеевич Шкель под усталый, но радостный выдох расчета. — А теперь — в казармы шагом-арш!, завтра в десять часов сдаете марш-бросок повзводно!

Ободренные курсанты бодрым шагом (и куда только девалась усталость!) направились к старой крепости, в которой уже два года как размещалась Школа...

На следующий день, обливаясь потом под жарким южным солнцем, с шумом, в котором сплетались пыхтение, топот подошв горных ботинок, позвякивание амуниции и проскальзывавшие между плотно сжатыми зубами ругательства, учащаяся снайперских курсов ?38-1 окончила марш за четыре минуты до крайнего срока. Не успев привести свою четвертьпудовую "семерку" (канадскую винтовку Ross M1907 Mark II) в боевую готовность, она получила свой вполне ожидаемый "минимальный проходной", завершив тем самым курс подготовки дивизионного снайпера с сорока тремя итоговыми баллами, на три балла превысив минимальные требования.

Внутренним приказом Корпуса ? 17 курсанту ? 38-1 Романовой Т.Н. было присвоено звание подпоручика.

В небольшой и сонной по столичным меркам гавани Венетики царила непривычная суета, та самая, которую могут привнести в размеренную жизнь небольшого южного городка лишь военные приготовления к чему бы то ни было. Наблюдаемая же четырьмя свежеиспеченными подпоручиками, удобно расположившимися в тенечке на приставленной к стене чьего-то сада скамейке неразбериха была вызвана неожиданной (для простых горожан, разумеется) погрузкой снарядных ящиков с фрезевских автоповозок на снующие между пристанью и стоящим на рейде "Осиповым" баркасы.

— С батарей вывозят, — солидно, как ему казалось — а посему весьма отчётливо окая, произнес Олег Костин.

Эта реплика вызвала в его товарищах такое веселье, что те расхохотались, отчего вся напускная серьезность слетела с них в мгновенье ока.

— Истёну глоголешь, боёрин! — лишь отсмеявшись выдал его частый товарищ по нечастым, но оттого еще более радостным курсантским развлечениям Владимир, вызывая ещё больший взрыв смеха.

— Да будет тебе, боярин! — полуобидевшись, ответил Олег. Несмотря на то, что плечи всех четверых украшали абсолютно одинаковые однопросветные погоны, все же была между ним и его друзьями разница, почти забывшаяся за два с половиной года нелегкой курсантской службы, но так неожиданно всплывшая сразу после окончания занятий.

Владимир, имевший в виду исключительно московский говор приятеля и не сообразив, на что именно тот обиделся, собрался было продолжать, но Алексей, смекалки которого лишь чуть-чуть не хватило до получения максимального экзаменационного балла (что сразу бы могло добавить по звезде на погоны... но увы, а посему, так и не представленный к званию секунд-поручика, курсант спешил забыть об этом), успел вклиниться в разговор.

— А что, Олежа, перед тобой, считай, все дороги открыты. В столице после бала назначение получишь, на службу поднажмёшь — а через пару лет, глядишь, и с командирской подачи местное Собрание пожалует тебе дворянство — чин-то тебе хоть сейчас уже позволяет!

— Ага! — подхватил Владимир, осознав допущенную оплошность и стараясь повернуть разговор так, как будто ее и не было вовсе, — главное, сразу письмо напишешь отцу — так мол и так, дорогой Игорь Прохорович, стал твой беспутный сын Олежка настоящим дворянином! А ежели выйдет тебе назначение куда-нибудь в Маньчжурию — так там, коль станет к тебе Фортуна благосклонна, и потомственное выслужишь. И будешь на старости лет внучкам рассказывать, дескать а прадед ваш был простым мастеровым!

Обида, уже начавшая копиться в душе будущего дворянина-героя, мигом куда-то улетучилась. Он и не стал объяснять, что отец его на заводе был не мастеровым, а цеховым мастером — почти все его товарищи-курсанты, обучавшиеся в Венетике, дворянство свое получили от рождения.

Отец ничего не говорил о том, как ему удалось отправить Олега учиться в Спецшколу Корпуса — сам он помнил лишь то, как отец вдруг начал после смены уходить куда-то и домой приходил уже сильно затемно, а затем в их небольшую квартирку вместе с отцом вошел невысокий грузин в синей жандармской шинели с погонами (как это уже позже узнал новоиспеченный курсант) штабс-капитана. Мать лишь тяжело вздохнула, когда недоумевающий Олег в сопровождении отца и того самого офицера с длинной и незапоминающейся грузинской фамилией (что-то там на "...швили") отправился с заранее собранным "сидором" на вокзал.

В жизни молодого четырнадцатилетнего парня (почти взрослого, ведь он уже больше двух лет работал на фабрике, добавляя свой пусть и не очень многочисленный заработок к отцовским доходам) это была первая поездка на автомобиле. Поэтому он не очень запомнил торопливые объяснения отца о том, что все семья очень рассчитывает на него и что заводскому мастеру Игорю Прохоровичу Костину пришлось очень и очень постараться, чтобы его сын все таки выбился в люди, "а то сам знаешь, на заводе всякое может быть, и увечье, и еще чего, а ты уж там постарайся!". Потом было расставание на вокзале, поездка с шестью такими же, как и он будущими жандармами, на паровозе сначала до Киева, где, как оказалось, собирались будущие курсанты со всей раскинувшейся на двух континентах Империи (правда сибиряков было все же набрано мало), а затем в отдельном литерном составе до самого героического Севастополя. К этому времени Олег уже представлял, с кем ему придется учиться, а посему только радовался приказу всем носить исключительно курсантскую форму — так ему удавалось если и не скрывать свое происхождение, то хотя бы его не демонстрировать каждому встречному-поперечному.

В Севастополе, где новоявленным жандармам пришлось еще сутки ожидать отправки "Кронштадта" расположившись в большом пустом складе, Костина ждала еще одна неожиданность. Как выяснилось при погрузке, вместе с ними в Венетику отправлялись еще и девицы, в такой же синей жандармской форме, причем отправлялись туда именно для учебы, а не как успел (слишком громко) предположить балагур Владимир Михайлов, "для семейного воссоединения". Курсовой офицер Борис Евгеньевич Шах, каковой уже был представлен юношам в Севастополе, недолго думая, вместо обеда собрал их всех на палубе и прочитал многочасовую поучительную лекцию о славной дочери героя балканской войны генерала Лебедева — Лидии Виссарионовне Зверевой, первой в Империи женщине-авиатриссе, три года назад сдавшей летный экзамен, о ее роли в развитии рижских самолётных мастерских и прочих, не менее славных деталях ее биографии. Заодно старший лейтенант не забыл рассказать и о Евдокии Анатре, и о Любови Голанчиковой. Лекция была интересной и, безусловно, полезной — но, к сожалению, целиком сосредоточиться на вкладе русских женщин в развитие авиаторского дела юношам не удавалось по причине того, что обед всё же отсутствовал. Еще более глубокому осознанию молодым Михайловым своей ошибки послужило то, что когда на следующий день он не смог пересказать прочитанную лекцию, Борис Евгеньевич с удовольствием её повторил (на сей раз вместо ужина).

123 ... 151617

↓ Содержание ↓