Экспедиция на юг. Часть 1

Часть первая

На ночлег остановились, когда диск заходящего солнца полностью скрылся за верхушками деревь­ев. Для стоянки выбрали небольшую поляну, со всех сторон окружённую вековыми дубами. Невдалеке журчал крохотный ручеёк. Казак Никита Шумагин и следопыт Дим Браги сразу занялись лошадьми. Я посмотрел на колёсики шагомера — чуть больше сорока трёх тысяч. Это означало, что за день наша экспедиция прошла около тридцати километров. Что ж, для первого перехода очень даже неплохо. Конечно, лучше было бы вместо вьючных животных взять в инженерном батальоне два плавающих 485-х ЗиЛа. Тогда не пришлось бы всю дорогу бить ноги, да и времени заняло бы куда меньше. К сожалению, это было невозможно. Здесь, на юге, на технику положиться нельзя. По мере продвижения в южном направлении сперва начинала барахлить электроника, а ближе к плавням южного берега Долгозера отказывали уже и двигатели внутреннего сгорания. Рыбакам, заходившим в поисках рыбных мест дальше обычного, частенько приходилось выгребать обратно на вёслах.

— Залезский, связь! — скомандовал я.

Сержант с узла связи Вадик Залезский загнал в землю опорный штырь, закрепил в гнезде антенну и выдвинул её на полную высоту. Соединил кабель с рацией, поправил очки, включил передатчик.

— Готово, — сообщил он. — На связи Казачье.

— Как аппарат? — спросил я.

— Пока в пределах. Паразитные шумы растут, но терпимо.

— Добро. Передай, что у нас всё штатно, прошли тридцать вёрст, живы-здоровы.

— Приняли и поняли. Для нас ничего нового нет.

— Хорошо. Конец связи.

Пока Вадик сворачивал рацию, я отправил второго своего бойца, Галушкина, к ручью за водой, а сам обошёл по кругу поляну и набрал сухих веток для костра. Наши учёные мужи последовали моему примеру, и вскоре на поляне уже громоздилась приличная куча хворосту, которой вполне хватило бы на всю ночь. Дим к тому времени уже успел очистить от дёрна квадрат посреди поляны, зажёг огонь и теперь осторожно, чтобы не подпалить свой пышный рыжий мех, подбрасывал новые дрова. Люба и Рита чистили картошку, Никита открывал консервы. Прошло совсем немного времени, и над поляной поплыл вкусный аромат съестного.

Дожидаясь ужина, четверо наших докторов-профессоров опять пустились в продолжение дискуссии, которую с небольшими перерывами вели сегодня весь день, даже в пути. Речь шла о мю-излу­чении, том самом, которое, по всей видимости, и было причиной всех странностей в поведении техники (да и живых организмов) в окрестностях Беловодска. Мне, инженеру, их терминология не всегда была понятна — кроме тех моментов, когда обсуждались физические параметры излучения, хорошо мне знакомые. Что я уже уяснил, так это то, что биофизик Бобровский и усатый геолог Еремеев, которого все звали просто Федотычем, стояли за геологическую, то есть, "каменную" его природу. А биохимики — Иван Степанович Лощинин и его верная ученица Люба (Любовь Алексеевна) — считали Излучение биогенным, то бишь, "живым". Рита в споре не участвовала, предпочитая помалкивать, как надлежит аспиранту в присутствии маститых учёных, хотя у неё явно имелись свои возражения. Тому, кто мало общался с морфами, её покрытое палевой шёрсткой лицо с розовым носиком-пуговкой и громадными золотистыми глазами показалось бы маловыразительным, но я легко читал на нём малейшие оттенки чувств. Верным индикатором служил и хвост, округлый кончик которого слегка постукивал по траве — обычное кошачье выражение недовольства.

— Рит, — одними губами позвал я. Её треугольное ухо тут же развернулось в мою сторону, и только потом уже она повернула голову:

— Мр?

— Они всегда такие? — спросил я.

— Угу. Как встретятся — тут же и начинается. Тем более, у моего Бобровского союзник появился. Так что, готовься, это надолго.

— А сама-то ты что об этом думаешь?

— А, — махнула рукой Рита. — Половина из того, что они приводят в качестве непреложных истин — всего лишь их собственные гипотезы, притом недоказанные. Вот найдём источник, пощупаем, тогда всё и будет... — она замолчала на полуслове, а её уши, как локаторы, разом повернулись в сторону леса.

— Что? — прошептал я. — Зверь? Крупный?

Рита помотала головой:

— Не зверь...

В следующую секунду у меня в руках уже был автомат, и ствол его смотрел на тёмную стену деревьев. Здесь, на ничейной земле, могла водиться какая угодно двуногая дрянь, в том числе и вооружённая. Увидев моё движение, Шумагин тоже схватился за свой карабин. Начали подтягивать к себе оружие и бойцы. Только следопыт остался совершенно спокоен.

— Эй! — крикнул он. — Выходи! А то пристрелят ненароком.

Из зарослей орешника возникла тонкая, белая, как привидение, фигура и медленно двинулась к костру.

— Это я, я, — раздался дрожащий голосок, — не стреляйте.

— Маришка!! — одновременно выдохнули мы с Ритой.

Марина Фоки, Ритина младшая сестрёнка! Она провожала нас до погранзаставы, до переправы через речку Ледянку, а потом собиралась ехать на катере обратно в Казачье и оттуда в Беловодск. Вместо этого дрянная девчонка увязалась за нами, прямо как была: в розовом спортивном топике и коротенькой юбочке-клёш, годных на прогулку или дискотеку, но никак не для экспедиции по лешачьим местам. Сейчас в её жёлтых волосах запутались ветки и листья, белоснежная шёрстка на босых ногах и хвосте стала чёрно-зелёной от травы и грязи. Свои сабо на высоких каблуках она несла в руке.

— Господи! — ахнула Рита. — На кого ты похожа?! И какого чёрта здесь делаешь?! Тебе же русским языком было сказано, что ни в какую экспедицию ты не идёшь!

— Это дискриминация! — мяукнула Маришка, быстренько занимая безопасную позицию у меня за спиной. — Почему тебе можно, а мне нельзя? Я тоже хочу стать биологом. И мне нужна полевая практика.

— Сначала школу закончи! Биолог... недоделанный! — возмутилась Рита. — Утром же отправишься обратно!

— Одна? — с отлично разыгранным испугом пискнула Марина. — Я боюсь...

— А за нами идти ты одна не боялась?

— Так вы же рядом были, — захлопала ресницами Маришка. — Я бы заорала, если что.

— Ладно, — сказал я. — Утро вечера мудренее. Есть хочешь?

— А ты как думаешь? — фыркнула Марина.

— Не наглей. Напрасно думаешь, что, если я тебе с уроками помогаю, то и сейчас стану защищать. Садись вот, лопай, — я сунул ей ложку, котелок и подтолкнул к костру. — А утром я с тобой ещё по­говорю.

Палатки решили не ставить: ночь была тёплая, ясная, и можно было прекрасно переночевать под открытым небом. Умаявшаяся за длинный день Марина не дождалась даже постели, так и уснула прямо на траве, свернувшись калачиком и положив голову на Риткин рюкзак.

— Как же ты до тех пор её не унюхал? — спросил я следопыта. — С твоим-то носом!

— А я унюхал, — ухмыльнулся Дим, взмахивая пушистым хвостом. Его лисья мордочка выражала крайнюю степень лукавства: — Днём ещё, перед обедом. Мне просто в интерес было, чем всё закончится.

— В следующий раз я тебя за такое под арест посажу, — почти серьёзно пообещал я.

— Слушаюсь, товарищ командир, — ещё шире улыбнулся морф.

— Одну её отправлять действительно нельзя, — сказал профессор Бобровский, кивая на спящую Марину. — Она, конечно, девочка взрослая, но тут ведь по лесам чёрт знает кто бродить может, верно, лейтенант?

— Верно, Михаил Ильич, — согласился я. — Придётся посылать сопровождающего. Либо Дима, либо Никиту. Туда и обратно шестьдесят километров, это даже на лошадях полдня.

— Нехорошо, — потёр подбородок Михаил Ильич. — Такая задержка в наши планы не входит. Иван Степанович, а может, возьмём её с собой? Пусть учится, раз уж хочет стать биологом.

— Ну, что ж, если товарищ лейтенант не будет возражать... — сказал Лощинин. — Всё ж таки, он за нашу безопасность отвечает.

— Я не возражаю, — вздохнул я. — Видно, мне на роду написано с ней нянчиться.

— А ты её работать заставь, — посоветовала Рита. — Пусть еду готовит, посуду моет. Чтоб прогулкой не показалось.

— Как же, заставишь её, — усомнился я.

— Заставишь-заставишь. Она к тебе больше прислушивается, чем даже ко мне.

Утром мы объявили Маришке приговор руководства экспедиции. Её берут с собой, но при одном условии: все работы по хозяйству теперь на ней. А иначе — шагом марш домой. Пушистая барышня согласилась. Принесла воды, почти сама приготовила завтрак и перемыла всю посуду.

— И тебе не совестно, всё на ребёнка взваливать? — попеняла мне она, когда мы тронулись в путь.

— Ни фига себе ребёнок! — сказал я. — Вон фигура уже какая. Скоро замуж пора будет. Тебе паспорт-то когда получать?

— Ещё через год только, — ответила Марина и тут же спросила: — А ты меня в жёны возьмёшь?

— Выдумала тоже! Тебе что, своих мало?

— Не хочу за своих, хочу за человека! Ирке Василе можно, а мне нельзя?

— Замуж, вообще-то, по любви выходят, — напомнил я. — Только не выдумывай, что ты меня любишь, всё равно не поверю.

— Не верь. Сейчас, может, и не люблю, но к восемнадцати полюблю обязательно, — пообещала пушистая бестия.

Около одиннадцати часов утра мы, наконец, обнаружили то, на что я рассчитывал: старую, давным-давно заброшенную дорогу. Ею, видимо, не пользовались уже лет эдак пятнадцать. Выражаясь словами древнего сказителя, "заколодела дорожка, замуравела", кое-где в самой её середине выросли молодые деревца, но двигаться по ней всё равно было куда удобнее, чем просто нехоженым лесом. И вела она почти точно в нужном нам направлении — на юг. Почему дорога не начиналась от Лисьего залива Долгозера, куда впадала Ледянка, а выворачивала откуда-то с запада, оставалось только гадать. Может, залив раньше был длиннее, может, речка шире, а может, где-то на пути лежало высохшее ныне болото.

Профессор Бобровский по пути то и дело поглядывал на свои приборы, регистрирующие Излучение.

— Сколько там нащёлкало, Михаил Ильич? — поинтересовался я на дневном привале.

— В пределах девяноста мю.

— Это хорошо, — сказал я. На севере уровни были в пределах 15 — 25 мю, но практически безвредным считалось до ста.

— Не просто хорошо, а замечательно! — воскликнул профессор. — Ведь всю эту территорию до самых западных отрогов можно использовать! Пусть не для постоянного жилья, но как курортную зону — безусловно.

— Почему же тогда раньше её не использовали? — поинтересовался я.

— Ну, думаю, просто Излучения боялись больше, чем сейчас. Потому что знали о нём меньше. А в давние времена здесь наверняка жили. Ведёт же куда-то эта дорога.

Солнце уже клонилось к закату, когда шедший впереди Дим Браги резко остановился и поднял руку.

— Что там? — спросил я.

— Вода, — Дим потянул носом воздух. — Проточная. Река. И... какой-то странный запах.

— Какой именно?

— Говорю же, странный, — огрызнулся следопыт.

— Но опасности нет?

— Непохоже, чтоб была. Пойду, погляжу.

Он перебросил свою трёхстволку подмышку стволом вперёд и бесшумно зашагал по прогалине до­роги, раздвигая ивовую поросль. Воротился Дим довольно быстро, ружьё — на плече.

— Можно идти, — сказал он. — Там действительно река. А запах... Это сама вода так пахнет.

Скоро и мы ощутили этот необычный, ни на что не похожий запах, а потом дорога круто повернула, и нашим взорам открылась река. Больше Ледянки, но не такая широкая, как река Белая, что протекает с предгорий через Беловодск. От берега до берега метров сорок — пятьдесят. Точнее сказать было нельзя, поскольку противоположный берег был заболочен и густо зарос камышом и осокой. С нашего же, напротив, хоть сейчас купайся: прозрачная вода, светло-жёлтый песок, травка. Люба спустилась на берег, зачерпнула в мензурку воды. Из седельного вьюка был извлечён лабораторный комплект, и наши биологи углубились в анализ.

— Вода минеральная, — объявила Люба. — Первый раз такое вижу. Целая река минеральной воды!

— Пить её можно? — практично осведомился Никита (он и Галушкин с трудом удерживали наших лошадей, не давая им приблизиться к реке).

— Не только можно, но и нужно, — сказал Иван Степанович.

— Мя, смотрите, а это что такое? — закричала Маришка.

То, на что она указывала, с первого взгляда напоминало замшелый остов мёртвого дерева высотой метра в два. Но это не был пень. Подо мхом проступало не трухлявое дерево, а красноватый камень. Поверхность его носила очень давние, но отчётливые следы обработки каким-то инструментом. Идол? Я не сразу разобрал, что именно вырезано на столбе, и, лишь когда посмотрел со стороны берега, увидел, что это... витязь! Островерхий шелом, насупленные брови, грозное выражение глаз, усы, борода, громадный каплевидный щит...

— А что означает дэ-эм? — спросила Марина.

— Где? — не понял я.

— Да вот же, на щите! — выпустив острые коготки, она колупнула ими мох. Тут и я увидел вырезанную на щите кириллическую вязь.

— Действительно. Слушай, а это же не просто буквы! Видишь, над ними титло, ну, сейчас его тильдой называют?

— Ага. И что?

— А то, что тогда это число. Неужели вам в школе не объясняли? Четыре на сорок, то есть сорок четыре.

— Да это же древний погранзнак! — вскричал Дим. — Клянусь своим хвостом!

— Пожалуй, — согласился я. — Тогда тут где-то и застава должна быть. Или, хотя бы, то, что от неё осталось. Как, Иван Степанович, может, пройдём по дороге вдоль берега, пока светло?

— Принимается, — кивнул биолог.

Вдоль берега мы шли около часа и за это время встретили на пути ещё троих таких же витязей — номер 43, 42 и 41. А потом впереди показался переброшенный через реку мост. Добротный, каменный, в три пролёта, обнесённый с обеих сторон высоким парапетом. С каждого угла мост венчали точно такие же столбы-витязи. Хотя нет, не точно такие же. На нашем берегу это были именно витязи, а вот с противоположного скалились рожи каких-то кошмарных чудовищ — не то Кощей Бессмертный с Соловьём— Разбойником, не то Чудо-Юдо с Тугарином Змеёвичем.

— Слушай, детёныш, — сказал я Марине, — тебе это всё ничего не напоминает?

— Не...

— А подумать? Былины читала?

— Ой... — пискнула она, — да ведь это же... Это же река Смородина! И Калинов Мост!

2

Когда мы приблизились к мосту, Марина, недолго думая, ступила на каменный настил и пошла в направлении противоположного берега.

— Стой!! — Куда?!! — хором заорали мы с Ритой.

— Туда. А что? — удивлённо спросила девочка, оборачиваясь к нам.

— Иди сюда сейчас же! — строго сказал я.

Марина неохотно вернулась.

— Мя, ну, чего? — недовольно сказала она.

— Ответь-ка мне: чем славен Калинов мост?

— Здесь древние богатыри заставу держали.

— Против кого?

— Против чудищ всяких.

— Откуда чудищ?

— С той стороны.

— Вот. Знаешь. И прёшь прямо им в лапы.