Охота за прошлым или гонки с собой?
Жизнь — бесконечность. После смерти наступает забвение и новая жизнь. То, что ты не способен потерять, ты не ценишь, подтверждение этому: только обречённые на смерть умеют подлинно ценить жизнь. Условно бессмертные завидуют смертным, а истинно бессмертные — всем, кому доступен этот странный и великий дар — смерть.
Троевлада.
Жизни крайне интересная, очень загадочная и смертельно опасная штука. Жить, не таясь, дыша полной грудью. Риск, страх и удивление, да так чтоб дышала огнем, бурлила, стыла в жилах кровь, чтобы сердце стучало как сумасшедшее, почти вырываясь из грудной клетки, и замирало, падая в район желудка, чтобы лился смех, текли слезы. Чтобы за вечность нельзя было надышаться того воздуха, напиться той воды, находиться по тем дебрям, тем просторам, накупаться в тех бурных потоках. Именно это — самое прекрасное, главное в жизни. И ради этого одного стоит жить. К несчастью, мало кто смог это испытать. Почти все умирают в неведенье, так и не познав истинного Мира. Они тратят драгоценную жизнь, сидя в теплом доме у камина и лежа в мягкой постельке.
Млуа — суккубка, Клан Чёрной Вдовы.
Часть первая.
Котёнок.
Настоящая человеческая Жизнь — это Война, Любовь, Смерть, Боль и Кровь, Только испытав всё это можно прочувствовать Её солоновато-горьковатый, отдающий медью и серебром вкус. Иначе это не жизнь, а безвкусное, бессмысленное и бесцельное пребывание на этом свете...Но разве так могут жить только люди? Подобное утверждение глупо!
Так — оборотень, Клан Лунной Мести.
Глава первая.
Казус.
— Кто я теперь? — спросила Сатти, вытаскивая нож из своей груди.
— Ты — Демоница Десатт, моя Плоть и Кровь, моя Правая Рука, Опора и Надежа, моё Дитя, мой Оплот! — ответил ей Изгнанный Архангел...
Отрывок из специализированного оккультного издания.
Библиотека Ордена Кровавой Звезды. Чтец — Алифэн.
* * *
Ярко-жёлтое солнце медленно опускалось к крышам многоэтажек. Сероватые облака вяло плыли, изредка закрывая солнце. В эти мгновения свет его тускнел, мир покрывала нежная тень, а вокруг облака вспыхивал яркий белоснежно-золотистый нимб. Люди возвращались с работы домой, те же, кто работает в ночную смену, только просыпались. Медленно вечерело. Солнце клонилось всё ниже, становясь красновато-золотистым, тени становились всё длиннее. Мир серел. Стрижи чёрными молниями носились высоко в небе и близко к домам спальных кварталов, издавая пронзительные и будто куда-то зовущие с тоской крики. Голуби пушистыми безголовыми клубками сидели на надземных трубах и крышах домов спальных кварталов. Мир серел, воздух становился тяжелее, томнее. Мир затихал. Машины ехали в гаражи. Пыль и гарь начинали оседать душным смогом на голод. Серел сам воздух, очищаясь методом осаждения от деятельности людей. С крыш можно было видеть, как солнце на половину опустилось за крыши десятиэтажных домов. Огненно-пурпурное оно было много больше, чем находясь в зените. Облака собрались на западе и перестали быть грязно-серыми. Подсвеченные заходящим солнцем они превратились в почти застывший, будто замороженный вихрь багрового огня. Совершенно на другом участке неба появилась бледная льдинка почти доросшей до полноты луны. Бледное, будто сотканное из эфира лицо какого-то привидения на ней равнодушно смотрело на город. Город стихал. Мир темнел. Вскоре дома напрочь лишили друг друга возможности лицезреть великолепие этого кровавого заката. Начали зажигаться первые фонари. Они горели на пол силы и через раз от возможности. Вышли на улицу первые "обитатели ночи". Небо становилось гуще, темнее. Луна — всё ярче, но день всё держался за мир, не желал отпускать его из своих огненных душных, полных суеты объятий. Но город стихал, и ночь во всех отношениях вступала в свои права. На бездонно-синей черноте неба зажигались первые звезды. Луна, как летающая тарелка, висела над городом, ярко сияя. Летняя ночь опустилась на город. Стали появляться первые ночные гуляки. Уже поддатые и веселые они горланили песни. Молодежь же оглашала пространство вокруг похабщиной, матом и грохотом басов из наушников плееров. Воздух начал очищаться от дыма и гари. Наполнился тяжёлыми пряными и пьяными запахами. Ночь текла тихо, но только несколько минут. Город начал просыпаться опять. Люди снова шли по своим делам, ни чуть не стесняясь ночного сумрака. Но и он держался не долго. Фонари горели всё ярче, всё гуще. Зажигались прожекторы и вывески. Все магистрали, весь центр превратились в море неонового огня. Бездонная зовущая чернота неба с серебром звезд отступила, небо стало серовато-желтоватым, как старый жир из фритюрницы, и очень низким. Воздух стал тяжёлым, душным. В нем отлично виднелась вновь поднимающаяся пыль. На небе снова стали видны грязные облака. Всё больше людей появлялось на улицах и всё больше машин на дорогах. Город жил яркой и борной ночной жизнью. Вовсю светили уличные фонари. Рынки, клубы, стадионы и проспекты устремили в небо и в окружающую тьму столь яркие огни прожекторов, что у людей рябило. Но всё это безумство обходило несколько стороной спальные районы, особенно окраин. А в них узкие серые или синие улочки между домами в десять этажей, редко разнообразящиеся "свечками" в семнадцать этажей и четырехэтажными, старыми домами. Тут хорошо видно и холодную бездонную черноту неба, и блеск звезд, и фосфорическую мощь почти полной луны. Вывески здесь встречались редко. Уличные фонари тут светили вроде ярко, но точнее пытались светить вовсю, ибо половина ламп разбитая или перегоревшая не горела, первые ещё и малоразличимо искрили, ещё треть — мигала. Всё это погружало спальные районы в настороженную тишину и тьму. Почти нигде, в окнах домов не горел свет.
* * *
Совсем молоденькая девушка, в обнимку с восемнадцати летним парнем шли по этим улицам и улочкам. Она крепко прижимала к нему свое развитое не по годам тельце. Жалась к нему крепко и пугливо, искоса посматривая на окружающий мир тьмы огромными широко открытыми глазами. Казалось, она страшится притаившегося где-то во тьме маньяка или гопника, и жмется к этому парню, ища защиты. И повторяет одно:
— Ты такой сильный и храбрый...Ты ведь меня защитишь?...А ты меня любишь?...— и всё щурила кошачьи глаза и лукаво улыбалась ему.
А он, полупьяный, крепко прижимал её к себе, молол какую-то чушь про вечную любовь до гроба, но по роже даже было видно, что встреча с ней у него только на одну ночь. Но она жалась к нему пугливо и нежно, будто не подозревая, что этот объект силы, согласно размышлениям посторонних, представляет для неё весомую угрозу, может даже большую, чем весь остальной жестокий мир этой пьяной ночью. Они подошли к одинокому пивному ларьку.
— Подожди здесь — сказал он, заходя туда.
Когда дверь за ним закрылась, она прижалась спиной к стене ларька, уходя в тень. Улицы были пусты, и ни кто не видел, что её огромные кошачьи глаза блестят в этой тени так же, как глаза кошки — цветом фосфорического зеркала. Взор её не по-детски задумчивый был устремлен на почти полную луну. В глазах её на миг скользнул какой-то странный огонек, но понять его было трудно, ибо она тут же отвернулась от света. Ночь была очень теплая, воздух кутал, как пуховое одеяло, но она дернулась, будто зябко. Огляделась и скользнула в ларек. С деланной бранью оттуда её вытолкал её же парень. Он был раздосадован, но не очень. Он успел купить всё раньше, чем малолетка вошла в ларек, в котором вообще-то обычно продают всё, что угодно и шестилетним. Но сегодня по району у них была инспекция, и продавщицы боялись — все штрафы и издержки хозяева всегда вычитают из зарплат рабочих. Она обижено глянула на него. Он поднял демонстративно пакет с кучей бутылок и банок разного спиртного. Она как-то слишком торопливо и радостно улыбнулась и прильнула к нему опять. Но он на это не обратил внимания. Они снова пошли по улице. Вскоре эта парочка вошла в подъезд. Через несколько минут, в окне маленькой комнаты однокомнатной квартиры, находящейся на восьмом этаже десятиэтажного дома, загорелся свет...
* * *
Свет давно погашен, но юноша и девушка, находящиеся там, совсем не собираются засыпать...Они целуются, лежа обнажёнными на застеленном ковром полу среди окурков, пустых бутылок и банок. При этом ерзают, мацаются и сплетаются так, что мало кто заметил бы, что желаемого действия парень пока не получил. В комнате пахнет мужским потом, табачным дымом и дорогим вином. Они много выпили и покурили нечто покрепче табачку. Парень был опьянен и дурманами извне, так и разогретым желанием. Но что-то не так было с девушкой. Робкий ребенок куда-то исчез. Это был уверенный и властный зверь, сильный и злой, просто двигался он плавно, пока что. И ещё её взгляд был четким и ясным. Кошачьи глаза горели как звезды, но в них разгоралось кровавое пламя практически в прямом смысле. Но парень этого не замечал и не мог заметить. Девушка очень высокая и стройная, её тело, несмотря на юность, имеет весьма нежные, женственные очертания, не вписывающиеся в нормы для подростка. Без выпирающих косточек, без, присущей подросткам угловатости. При этом удивительно гибкое и грациозное, будто у кошки, или змеи. Нет ни прыщей, ни родимых пятен. Отдающая востоком смуглость, выглядящая, как добрый ровный и нежный загар. Только на спине резко выделяются три белых, абсолютно не загоревших полосы: одна тянется от затылка вдоль всего позвоночника и две — от плеч по лопаткам к нему, словно кто-то нарисовал ей на спине трезубец. Девушка изогнула шею, зевнула, странно дернулась. Её бардовые губы нежно прикоснулись к шее юноши. Ещё раз зевнула. Клац, её клыки, в смертельном поцелуе пронзили шею парня. Кровь, брызнувшая из ран, оросила губы любовницы. Он дернулся, попытался вырваться, но она, с невероятной силой, вдавила руками его плечи в бархатистый ковер. Вампирша слышала его тяжёлое дыхание, чувствовала судорожное биение его сердца. Ощущала, как вместе с кровью из жертвы уходят сила, жизнь и душа, наполняя её тело новой порцией сил. В такие моменты она пьянела, и ей казалось, что всё в мире ей подвластно. Но это быстро проходило, и только осознание того, что она, по сути, совершенно бессмысленно забрала пускай и никчемную жизнь свербело где-то в глубине разума. И ни какие уверения в том, что это жизни тех, кто иначе принес в мир ещё больше мрази, и факт того, что не убей она — ей бы было худо, не помогали. Но, впрочем, она редко об этом думала и очень легко изгоняла мысли. Его сердце остановилось, кожа побелела, а тело похолодело. Кулон в виде пятиконечной звезды ярко-красного стекла, висевший на шее Ады, вспыхнул синим огнем и, тут же, погас. Сбор жизней на этот лунный месяц закончен. Нужные тринадцать набраны, однако она знала, что до полнолуния чуть меньше суток, и ей удастся только чуть-чуть отдохнуть, от постоянных поисков добычи. Она встала. С её трехсантиметровых верхних клыков, очень похожих на клыки крупной кошки, стекали капельки крови. Широко зевнула, и клыки резко, со звонким щелчком, втянулись. Вытерла пальцем окровавленные губы, одев кожаные топик и шорты, быстрым, но цепким и внимательным взглядом оглядела комнату и вышла из комнаты в коридор.
"Здесь ни чего нет, а карманы у него опустели уже после магазина" — мелькнуло в её голове.
Взяв с тумбочки дамскую сумочку, открыла двери на лестничную площадку и, шлепая по лестнице изящными босыми ножками, спустилась на первый этаж. Спускаться на лифте было нежелательно, та как можно натолкнуться на случайных людей, к тому же новостройки ни капельки не лучше старых развалюх, а провалится в шахту или застрять в лифте вампирша не собиралась.
* * *
Девочка, уже почти девушка, выйдя из подъезда, направилась к старым домам. В слабом свете, просто дивными звездами сияли её миндалевидные двуцветные: темно-зеленый цвет снаружи с голубовато-синим внутри. Всегда яркие, сияющие, как драгоценные камни мастерской огранки, глаза с вертикальным зрачком и слишком большой радужкой. Такие чистые невинные глаза не могли быть у кровожадного убийцы. Столь чистые, что было ясно: душа её не запятнана не смотря ни на что: она не считает преступлением, грехом то, что делает. Слабый свет скользил по юному, умилительному личику с неопределимыми, но четко чувствующимися сильными кошачьими чертами. Легкий ветерок, шевеля очень длинные прямые ярко-чёрные и блестящие, как расплавленная мастика волосы, щекотал остроконечные ушки с еле заметным намеком на мочку. Ветерок был мягким, обволакивающим и по дневному душным и горячим, но уже по ночному полным всяких запахов и влаги. Маленький курносый носик был как раз по ветру, жадно улавливая все запахи. Некогда бардовые губы Ады Бич блекли, становились нежно-розовыми. Их предыдущее состояние и ласковый голосок соответствовали всплеску адреналина, когда Ада задумывала сделать — или недавно сделала — нечто, с её личной точки зрения, нехорошее или опасное — нарушить запрет, или выполнить свои обязанности, или же когда очень сильно злилась. Она шла по покрытому выбоинами тротуару, мимо домов, покрытых паутиной замазанных кое-как трещин. Стены Домов и фонарные столбы были обклеены объявлениями типа "куплю-продам" или "голосуйте за...", больше же всего было объявлений "Пропал без вести...", "Ушёл и не вернулся...".
"Удивительно, но по ним можно отслеживать список встреч орденцев...Каждый день к ним прибавляются новые, свежие...Через несколько дней среди этих фотографий будет и сегодняшний дурачок...".
Ада выглядела совершенно спокойной, но всё же одна мысль мешала ей:
"Всем Сегментам Ордена, строго-настрого запрещается подходить к святыням, прикасаться к березам, крестам, изделиям из осины и серебра, ведь: "Вы Дети Тьмы, и Святой Свет обрекает вас на мучительнейшую агонию и смерть!...". Ведь так нас наставляли...Но, либо у меня галлюцинации, либо у того паря на столе стояла освященная иконка, а на шее был серебряный крестик!".
Думая, она не заметила, как прошла старый район города, прошла мимо автостоянки и подошла к кладбищу. Ада прошла вдоль стены к воротам. Они оказались заперты. На них висела табличка.
""Под снос"" — прочла она.
Ярким цветастым пятном горел рекламный плакат какого-то гипермаркета. В отблесках фонарей и ночного неба холодным огнем блестели краски металлических цветов, которыми он изобиловал. Ада скептически рассматривала картинку на нем. На ней были изображены молодые мужчина и женщина, а между ними мальчик и девочка.
"Судя по всему подразумевается, что это семья, хотя ни чего общего в их чертах нет" — констатировала она.
Все были одеты с иголочки и соответствуют стандартам моды как на одежду и гарнитур с макияжем, так и на тело.
"Какое уродство! Особенное уродство в стопроцентной однотипности...".
Все — медного загара голубоглазые блондины. Женского пола обе — длинные дистрофики с переразвитыми аномально вторичными половыми признаками.
