Аластер РЕЙНОЛЬДС
ЗА РАЗЛОМОМ ОРЛА
В названии британского издания 2016 г. этой книги есть вторая часть: лучшее из повестей и рассказов Аластера Рейнольдса. Прошедшее время, при всех новых успехах автора, в основном подтвердило эту высокую оценку, и соблазн перевести весь сборник целиком оказался слишком силен.
Перевод: Н.П. Фурзиков
СОДЕРЖАНИЕ
Великая марсианская стена
Погода
За Разломом Орла
Цветы Минлы
Голубой цвет Займы
Гнев
Ученик звездного хирурга
Дочь санного мастера
Алмазные псы
Тысячная ночь
Тройка
Спячка
Тщеславие
Травмокапсула
Последний рейс "Лакримозы"
Похитительница воды
Старик и марсианское море
В Бабельсберге
ВЕЛИКАЯ МАРСИАНСКАЯ СТЕНА
— Ты понимаешь, что можешь погибнуть там, внизу? — спросил Уоррен.
Невил Клавейн посмотрел в единственный здоровый глаз своего брата, который остался у него после сражения на плато Тарсис. — Да, понимаю, — сказал он. — Но мы все можем погибнуть, если начнется еще одна война. Пока есть шанс на мир, личный риск того стоит.
Уоррен медленно и терпеливо покачал головой. — Нет, ты, кажется, совсем не понимаешь, и неважно, сколько раз мы это обсуждали, не так ли? Не может быть никакого мира, пока они все еще там, внизу. Вот этого ты никак не поймешь, Невил. Единственное долгосрочное решение здесь — это... — он замолчал.
— Продолжай, — подтолкнул его Клавейн. — Скажи прямо. Геноцид.
Уоррен, возможно, собирался ответить, когда в стыковочном туннеле, в дальнем конце от ожидающего корабля, началась суета. Через дверь Клавейн увидел толпу журналистов, затем кого-то пробиравшегося через них и отвечающего на вопросы лишь самыми лаконичными ответами. Это была Сандра Вой, демархистка, которая отправится с ним на Марс.
— Если они просто фракция, а не этнически отличающаяся раса, то это не геноцид, — сказал Уоррен, прежде чем Вой оказалась в пределах слышимости.
— Тогда что же?
— Не знаю. Предосторожность?
Вой приблизилась. Она держалась скованно, на ее лице застыла маска тихого смирения. Ее корабль только что прибыл после трехнедельного перелета на максимальной скорости от около-юпитерианского пространства. За это время перспективы мирного разрешения текущего кризиса неуклонно ухудшались.
— Добро пожаловать на Деймос, — сказал Уоррен.
— Коллеги, — обратилась она к ним обоим. — Я бы хотела, чтобы обстоятельства были получше. Давайте сразу перейдем к делу. Уоррен, как вы думаете, сколько времени у нас есть, чтобы найти решение?
— Недолго. Если Галиана продолжит в том же духе, как за последние шесть месяцев, у нас будет еще одна попытка побега через... — Уоррен взглянул на индикатор, спрятанный в манжете. -Примерно через три дня. Если она попытается отправить с Марса еще один шаттл, у нас действительно не будет другого выбора, кроме эскалации.
Все они понимали, что это будет означать: военный удар по гнезду конджойнеров.
— До сих пор вы сносили ее попытки, — сказала Вой. — И каждый раз успешно уничтожали ее корабль со всеми находившимися на нем людьми. Вероятность успешного побега не увеличилась. Так зачем же сейчас принимать серьезные меры?
— Все очень просто. После каждого нарушения мы делали Галиане более серьезное предупреждение, чем предыдущее. Наше последнее предупреждение было абсолютным и окончательным.
— Вы нарушите соглашение, если нападете.
Уоррен торжествующе улыбнулся. — Не совсем, Сандра. Возможно, вы не совсем знакомы с напечатанным мелким шрифтом текстом договора, но мы обнаружили, что он позволяет нам штурмовать гнездо Галианы, не нарушая никаких условий. Технически, на мой взгляд, это полицейская операция.
Клавейн заметил, что Вой на мгновение потеряла дар речи. Это было неудивительно. Договор между Коалицией и конджойнерами, который помогли составить нейтральные демархисты Вой, был самым длинным из существующих документов, не считая некоторых неясных математических доказательств, сгенерированных компьютером. Предполагалось, что он должен быть абсолютно прозрачным, хотя только машины могли прочитать его от начала до конца, и только у машин был шанс найти лазейку, которой сейчас размахивал Уоррен.
— Нет... — сказала она. — Это какая-то ошибка.
— Боюсь, он прав, — сказал Клавейн. — Я просмотрел сводки на естественном языке, и у меня нет сомнений в законности действий полиции. Но до этого не должно дойти. Наверняка я смогу убедить Галиану не предпринимать еще одну попытку побега.
— Но если у нас ничего не получится? — Вой посмотрела на Уоррена. — Через три дня мы с Невилом все еще можем оставаться на Марсе.
— Мой совет — не стоит.
Вой с отвращением повернулась и шагнула в зеленую прохладу шаттла. Клавейн на минуту остался наедине со своим братом. Уоррен коснулся кожаной повязки на своем поврежденном глазу перчаткой хромированного протеза, словно желая напомнить Клавейну о том, чего стоила ему война; о том, как мало любви он испытывал к врагу даже сейчас.
— У нас нет ни единого шанса на успех, не так ли? — сказал Клавейн. — Мы летим туда только для того, чтобы ты мог сказать, что испробовал все возможности переговоров, прежде чем отправлять войска. Ты на самом деле хочешь развязать еще одну проклятую войну.
— Не будь таким пораженцем, — сказал Уоррен, печально качая головой, как старший брат, вечно разочарованный неудачами младшего. — Это тебе действительно не идет.
— Это не я пораженец, — сказал Клавейн.
— Конечно, нет. Просто сделай все, что в твоих силах, младший брат.
Уоррен протянул брату руку для рукопожатия. Поколебавшись, Клавейн снова посмотрел в здоровый глаз брата. Он увидел в нем взгляд следователя: бледный, бесцветный и холодный, как зимнее солнце. В нем была ненависть. Уоррен презирал пацифизм Клавейна; Клавейн верил, что любой мир, даже тот, который состоял только из шатких эпизодов недоверия между кризисами, всегда был лучше войны. Этот раскол разрушил последние остатки братских чувств, которые могли сохраниться у них. Теперь, когда Уоррен напомнил Клавейну, что они братья, он так и не смог полностью скрыть отвращения в своем голосе.
— Ты недооцениваешь меня, — прошептал Клавейн, прежде чем спокойно пожать Уоррену руку.
— Нет, честно говоря, я так не думаю.
Клавейн прошел через шлюз в последний момент перед тем, как он закрылся. Вой уже пристегнулась; теперь у нее был остекленевший взгляд, словно она смотрела в бесконечность. Клавейн предположил, что она загружает копию договора через свои импланты, прокручивает ее в поле зрения, пытаясь найти лазейку; вероятно, запускает глобальный поиск любых упоминаний о действиях полиции.
Корабль признал Клавейна, его интерьер соответствовал его предпочтениям. Зеленый цвет теперь был ближе к бирюзовому; индикаторы и элементы управления выполнены в минималистичном стиле, отображая только самые важные системы. Хотя шаттл был самым крошечным судном мирного времени, на котором доводилось бывать Клавейну, он был настоящим собором по сравнению с шаттлами, на которых он летал во время войны; настолько маленькими, что они были сконструированы вокруг своих пассажиров, как средневековые доспехи перед рыцарским турниром.
— Не беспокойтесь о договоре, — сказал Клавейн. — Обещаю вам, что у Уоррена не будет шанса воспользоваться этой лазейкой.
Вой с раздражением вышла из транса. — Лучше бы вам оказаться правым, Невил. Мне кажется, или ваш брат надеется, что у нас ничего не получится? — Теперь она говорила на квебекском французском; Клавейн мысленно переключился на него. — Если мои люди обнаружат, что здесь есть скрытые мотивы, им придется туго.
— Конджойнеры дали Уоррену множество причин ненавидеть их после битвы на плато, — сказал Клавейн. — И он тактик, а не полевой специалист. После перемирия знания о червях стали еще более ценными, чем раньше, так что у меня была своя роль. Но навыки Уоррена стали гораздо менее применимыми.
— И это дает ему право подталкивать нас к новой войне? — Судя по тому, как Вой говорила, ее собственная сторона не придерживалась нейтралитета в последнем разговоре. Но Клавейн знал, что она права. Если военные действия между конджойнерами и Коалицией возобновятся, Демархия не сможет оставаться в стороне, как это было пятнадцать лет назад. И можно было только догадываться, как они поведут себя.
— Войны не будет.
— А если вы не сможете переубедить Галиану? Или собираетесь сыграть на своих личных связях?
— Я был всего лишь ее пленником, вот и все. — Клавейн взял управление на себя — Вой говорила, что пилотирование — это скучно — и отвел шаттл от Деймоса. Они упали по касательной к вращению экваториального кольца, опоясывающего спутник, мгновенно оказавшись в свободном падении. Кончиком пальца Клавейн нарисовал иллюминатор на стенке, очертив прямоугольник, который мгновенно стал прозрачным.
На мгновение он увидел свое отражение в стекле: старше, чем, по его мнению, он имел право выглядеть, седая борода и волосы придавали ему скорее древний, чем патриархальный вид; человека, глубоко измученного недавними обстоятельствами. С некоторым облегчением он затемнил кабину, чтобы видеть Деймос, уменьшающийся с удивительной скоростью. Дальний из двух марсианских спутников представлял собой темную, ощетинившуюся глыбу, уставленную оружием, опоясанную яркой, усеянной окнами полосой движущегося кольца. Последние девять лет Деймос был всем, что он знал, но теперь он мог охватить его одним движением кулака.
— Не только ее пленником, — сказала Вой. — От конджойнеров больше никто не вернулся в здравом уме. Она даже не пыталась заразить вас своими машинами.
— Да, она этого не сделала. Но только потому, что время было на моей стороне. — Клавейн приводил старый аргумент, как для себя, так и для Вой. — Я был ее единственным пленником. К тому времени она уже проигрывала войну; еще один новобранец на ее стороне ничего бы не изменил. Обсуждались условия прекращения огня, и она знала, что может купить себе благосклонность, отпустив меня целым и невредимым. Было и еще кое-что. Предполагалось, что конджойнеры не способны на что-то столь примитивное, как милосердие. По нашему мнению, они были пауками. Поступок Галианы заставил нас задуматься. Это разделило позиции в высшем командовании. Если бы она не освободила меня, ее вполне могли бы уничтожить ядерной бомбой.
— Значит, здесь не было абсолютно ничего личного?
— Нет, — сказал Клавейн. — В этом вообще не было ничего личного.
Вой кивнула, никоим образом не показывая, что она действительно верит ему. Клавейн подумал, что некоторые женщины доводят это умение до совершенства.
Конечно, он весьма уважал Вой. Несколько десятилетий назад она была одной из первых людей, побывавших в океане Европы. Сейчас они строили невероятные города подо льдом, и она возглавляла эти усилия. Демархистское общество, предположительно, было плоским по структуре, не иерархичным; но такая блестящая личность, как Вой, поднялась по карьерной лестнице, созданной ею самой. Она сыграла важную роль в установлении мира между конджойнерами и Коалицией Клавейна. Вот почему сейчас шла с ним: Галиана согласилась на миссию Клавейна только при условии, что его будет сопровождать нейтральный наблюдатель, и Вой была очевидным выбором. Уважение давалось легко. С доверием, однако, было сложнее: оно требовало, чтобы Клавейн игнорировал тот факт, что из-за усеянной имплантами головы демархистки ее состояние не очень сильно отличалось от состояния врага.
Спуск на Марс был трудным и крутым.
Один или два раза к ним обращались автоматизированные системы слежения спутниковой сети перехвата. Темное оружие, зависшее на синхронной с Марсом орбите над гнездом, на несколько мгновений зафиксировалось на корабле, включились магнитные рельсотроны, прежде чем был установлен дипломатический характер шаттла и ему разрешили продолжить полет. Блокировка была очень эффективной, и, возможно, это было к лучшему, учитывая, что Клавейн сам разработал большую ее часть. За пятнадцать лет ни один корабль не вошел в атмосферу Марса и не покинул ее, и ни один наземный транспорт не покинул пределы гнезда Галианы.
— А вот и она, — сказал Клавейн, когда Великая стена показалась из-за горизонта.
— Вы относитесь к ней как к живой? — спросила Вой. — У меня никогда не возникало желания придать ей индивидуальность, а я ее спроектировала. Кроме того... даже если когда-то она была живой, то сейчас мертва.
Она была права, но Стена по-прежнему поражала воображение. Если смотреть с орбиты, то это было бледное круглое кольцо на поверхности Марса диаметром в две тысячи километров. Подобно коралловому атоллу, она обладала собственной погодной системой: диск из более голубого воздуха, испещренный кремово-белыми облаками, которые резко обрывались на границе.
Когда-то в этой камере с теплой, плотной, богатой кислородом атмосферой укрывались сотни сообществ. Стена была самым смелым и заметным проектом Вой. Логика была очевидна: это способ избежать тысячелетних сроков, необходимых для терраформирования Марса с помощью таких традиционных схем, как бомбардировка кометами или таяние ледяных шапок. Вместо того чтобы изменять всю атмосферу сразу, Стена позволила сконцентрировать первоначальные усилия в относительно небольшом регионе, сначала всего в тысячу километров в поперечнике. Там не было достаточно глубоких кратеров, поэтому Стена была полностью искусственной: огромная кольцеобразная атмосферная плотина, спроектированная таким образом, чтобы медленно расширяться, охватывая все большую площадь поверхности со скоростью двадцать километров в год. Стена должна была быть очень высокой, потому что низкая марсианская гравитация означала, что при фиксированном поверхностном давлении атмосферный столб был выше, чем на Земле. У основания Стена была толщиной в сотни метров, темная, как ледниковый покров, она уходила огромными стержневыми корнями глубоко в литосферу, чтобы добывать руду, необходимую для своего непрерывного роста. Однако на высоте двухсот километров Стена представляла собой прозрачно-тонкую мембрану шириной всего в микрон, совершенно невидимую, за исключением редких оптических эффектов, которые заставляли ее висеть подобно застывшему полярному сиянию на фоне звезд. Экоинженеры вторглись в пригодную для жизни зону внутри Стены, искусно переделывая земной генофонд в орбитальных лабораториях. Флора и фауна хлынули наружу живыми волнами и с жадностью плескались об ограничивающую их Стену.
Но сейчас Стена была мертва.
Во время войны она перестала расти, пораженная каким-то вирусным оружием, которое вывело из строя ее воспроизводящие подсистемы, и теперь даже экосистема внутри нее выходила из строя; атмосфера охлаждалась, кислород утекал в космос, давление неизбежно снижалось до марсианской нормы в одну семитысячную атмосферы.
Он задавался вопросом, как это, должно быть, выглядело для Вой; видела ли она в этом своего убитого ребенка.
— Мне жаль, что нам пришлось убить ее, — сказал Клавейн. Он собирался добавить, что это был своего рода акт, который война сделала нормой, но решил, что это заявление прозвучало бы безнадежно оборонительным.
