Гении места или Занимательная география

Служение стихиям не терпит суеты.

К двум полюсам ведет меридиан.

Благословенны вечные хребты.

Благословен великий океан.

Владимир Высоцкий

До. Мика.

Раньше такие заведения называли "сельпо". За десятилетия своего существования оно претерпело множество трансформаций, и теперь это просто магазин, часть которого отведена под придорожное кафе. Ассортимент там далеко не таков, чтобы удовлетворить взыскательный вкус, но взыскательные туда и не заходили. Сейчас в кафе (хотя слово "кафе" — это безусловная лесть, а "забегаловка" отражает суть гораздо точнее) было даже многолюдно. Пара столиков придвинута друг к другу, чтобы уместить компанию целиком.

Компания прибыла сюда на двух здоровенных джипах, припаркованных аккурат перед окнами "Трех трепангов" — так не без претензии на юмор называлось это заведение. Компания была горластая, шумная и оказалась здесь с одной целью: заправить. На расположенной в пятидесяти метрах заправке — своих железных коней, а здесь — самих себя. Потому что...

— Первый раз на моей памяти мы все водку выпили!

— Да потому что охоты нет!

— А может быть, охоты не было как раз потому, что всю водку выпили?

— Точно! Водки мало взяли. Потому и охота не удалась!

Это охотники. Хотя... Такие... "новые охотники". Люди с определенным уровнем достатка, на дорогих японских джипах, с карабинами "Сайга" и "Вепрь", а то и вовсе со швейцарскими SHR-970, в финской одежде из мембранных тканей, на ногах — итальянские горные ботинки с "гортексом". Лишь валяющиеся в багажнике резиновые сапоги выдают широту русской души. А еще — уровень промилле в крови. Только русские могут так пить.

Именно это было причиной тому, что компания вела себя весьма шумно. Но деньгами сорила, поэтому ни официантке, ни продавщице не пришло в голову даже и слова им сказать поперек. Впрочем, они бы не стали связываться с восемью пьяными мужиками в любом случае. Хотя среди них была парочка трезвых — те, что были в джипах за рулем.

Дверь стукнула, впуская холодный воздух и несколько десятков или сотен, кто бы их считал, снежинок. И в помещении внезапно стало тихо так, что можно было услышать свист ветра за окнами. Компания пьяных охотников замолчала, оторопело разглядывая вновь вошедшего. Точнее — вошедшую.

Даже так сразу и не скажешь, что в ней обращало внимание более всего. То ли не шутейный, почти мужской рост, то ли черная коса, толщиной в руку взрослого мужика, то ли темно-синие глаза — не раскосые, но было ощущение, будто они улетают куда-то с лица. А, может быть, дело было в одежде. Знаток сразу бы определил то, что у девы было на ногах — унты, до сих пор так ценимые пилотами, работающими на Северах, да и не только пилотами. В унты заправлены бесформенные, но наверняка теплые штаны, а выше штанов ватник — самый обыкновенный, но тоже весьма теплый. Шапки не было, зато на соседний с охотниками столик небрежно брошена пара огромных меховых рукавиц. Мех сразу опознан сидящими как выдрий. А владелица рукавиц уверенно прошла в ту половину, что была отведена под магазин.

Разговор вполголоса между посетительницей и продавщицей мужской компанией был пропущен. Может быть потому, что он все-таки велся негромко. А может быть, потому что ватник расстегнули, и молнию на шерстяной кофточке под ним тоже — в помещении было достаточно тепло. И под всем этим обнаружилась футболка с Губкой Бобом, которую упруго натягивала аппетитная плоть размера этак навскидку третьего. И это сразу прорвало ступор молчания и направило мысли пьяных мужиков в одно понятное русло.

Час глухой, ночной, еще не тот, что принято было раньше называть разбойничьим, но поздний. Круглосуточная придорожная забегаловка, в которой других посетителей нет. Есть три бабы, две из которых замызганные и не вызывают никаких желаний, но вот третья... И есть компания из восьмерых мужиков, распаленных водкой, адреналином и ощущением ложной безнаказанности, которое дает наличие ствола в руках. И ты — царь природы, хозяин тайги. Да-да, только звери об этом не знают. Как не знала об этом перетаскивающая коробки из магазина в машину молодая женщина. Еще не знала, что она уже — добыча.

Один из компании поднялся с места, галантно приоткрыл дверь перед девушкой, заодно не упустив случая еще раз взглядом ощупать грудь. Хотя смотреть бы надо было на то, как она легко, без малейших усилий, держит в руках коробку, полную жестяных консервных банок. Девушка кивнула, шагая через порог, мужчина выглянул ей вслед. Нет, никого там нет в машине, одна она в этой, вызвавшей снисходительную усмешку, "буханке" защитного цвета. Что ж, тем лучше.

— Ну что, разложим телочку? Там такие сиськи... Да и прочее под тряпками такое же наверняка зачетное.

— А оно надо? — сомневается кто-то. — Шум еще поднимет.

— Не успеет! Да и если... Кто ее услышит? Нет же никого. Затолкаем в машину, отъедем подальше...

— Что тебе приспичило?

— А почему нет? — поддерживает кто-то. — Телка смачная. Да и шанс...

— Гондонов нет...

— У меня есть.

Компания дружно гогочет.

— Чего ржете? Взял, чтобы спички, если что, сухими были.

— Класс! Всем по разу хватит?

Идея захватывает всех, и они уже предвкушают, наблюдая, как их потенциальная жертва методично перетаскивает коробки. Четвертая, пятая, шестая. Ощущение все той же безнаказанности, сексуального возбуждения, еще чего-то кружит голову, они словно заражают им друг друга. И не обращают внимания уже ни на что — ни на необычность самого ее явления здесь, ни на странную легкость, с какой она таскает тяжелые коробки. Ни на нечто уж совсем неуловимо непривычное в выражении улетающих глаз.

Трезвых там было всего двое, это водители, но им водка разум не мутила. Что они почувствовали? В чем заподозрили подвох? Сами потом объяснить не могли. Но именно они встали плечом к плечу, когда следом за попрощавшейся с продавщицей девушкой компания дружно поднялась с места.

— Вадюша, Саня! Вы чего?! Уедет же!

— Пусть уезжает.

— Пустите! У вас не стоит, так другим дайте!

Вадюшу с Саней все равно оттерли в сторону. Но когда остальные вывалились из дверей, то увидели только уже теряющиеся в снежном буране тусклые габариты "буханки". Можно было бы, конечно, догнать, сесть в машины и догнать, элементарно. Но вот водители отказались наотрез. И ключи не позволили у себя отнять. И, переругавшись и вдоволь наорав друг на друга, компания потом все же расселась по машинам и уехала восвояси.

Они уже не увидели, как "буханку", доехавшую до того места, куда в принципе можно добраться на колесах, загоняют в хлипкую на вид сараюшку. От которой прок один — снегом не заметет. Как оттуда же выкатывается гораздо более подходящий для этих условий "Буран" с грузовой тележкой. Как туда перегружаются все с той же легкостью коробки, аккумулятор, снятый с машины, канистры с бензином. Сарай закрывают на щеколду и навесной замок, хотя это больше формальность — в этих местах не бывает никого, кроме той, которая сейчас запирает сарай на замок.

И, утробно рыкнув, "Буран" начинает пробиваться сквозь буран. Сегодняшние утренние следы уже успело замести, но их еще можно угадать в свете фар. К следующему утру переметет все, но до утра она успеет влезть на сопку. Успеет. Должна успеть. На остров сел циклон, и теперь снег с ветром зарядит на неделю, а у нее запасы кончились, как назло. И на охоту не выйдешь в такую погоду. А вот теперь можно жить и не тужить. Главное, до вершины, до дому добраться. Буран сильный. Но и ее "Буран" проверенный, перебранный, заправленный.

Снег слепит глаза, ветер обжигает лицо, ревет мотор, вибрирует руль. Ничего. Прорвемся. Не впервой.

Ну что сказать тебе про Сахалин? На острове нормальная погода...

До. Мо.

Международный морской грузовой порт есть не то место, где можно встретить праздношатающихся. Случайных людей здесь нет, все при деле. Время особенно ценно в порту, можно сказать, что они торгуют временем. Принять судно, разгрузить, загрузить, отпустить. И как можно быстрее. Это — морские ворота и мешкать в створе нельзя. И, тем не менее, всегда находятся те, кто во всей этой рабочей суете и плотности рабочего графика, просто стоят и смотрят. Смотрят на то, как работает Волшебник Мо.

— Дай бинокль.

— Держи.

— Что у него сегодня? — глаза прижимаются к окулярам.

— Минеральные удобрения.

— Ого. Блин. Черт!

— Что, ты поспорил?

— Да. А! — один из собеседников машет рукой. — Все, больше не буду! Это бесполезно. Он бог.

— Ты же знаешь, Мо не любит, когда его так называют.

— Да. Он — человек с именем Пророка.

Прикрыв глаза от солнца, они смотрят туда, где работает человек с именем Пророка.

Сегодня Волшебник Мо работает грейфером. Собственно, Волшебнику все равно, чем работать. Чем, на чем, с чем. Но работа при погрузке сыпучих позволяет сполна оценить почему, собственно, он — Волшебник. Точно, без потерь загрузить пылящий аммофос могут многие. Так быстро и так безупречно — только он. Огромным ковшом грейфера он орудует как собственными пальцами. Сами пальцы при этом находятся на высоте в несколько десятков метров над ковшом, в кабине крана, на джойстике управления. Глаза Мо непрерывно следят за стрелой крана, за работой грейфера, а пальцы — пальцы сами знают свое дело, не отрываясь от джойстика и переключая что-то на приборной панели. Лишь изредка он поворачивает голову и бросает мимолетный взгляд на показания приборов. Но и его оказывается достаточным. И снова — за окно, туда, где двигается, повинуясь его воле, многотонный ковш грейфера. Как-то, на спор, он поднимал этим ковшом коробок спичек с крыши грузового контейнера. У ребят ушло больше времени на то, что бы его туда доставить, чем у Мо — снять.

А потом, уже после окончания смены, когда Мо смывает трудовой пот в душе, он выслушивает от коллег очередную порцию похвал. Ему это давным-давно привычно, но он все равно благодарит, пока вытирает короткие волосы, которым не дают ни малейшего шанса отрасти до той длины, когда они бы могли начать виться.

— Как тебе новая игрушка, Мо? Нравится?

— Вполне, — молодой мужчина застегивает свежую рубашку. — В части виброгашения вообще идеально. Но к обзору кабины еще не приноровился. Поэтому кран пока плохо слушается.

Ответом ему дружный хохот товарищей по раздевалке.

— Мо, что-то не было сегодня заметно, что кран тебя не слушается.

Мо усмехается, натягивая куртку. Он разительно отличается внешностью от своих коллег. Порт, любой порт — место многонациональное, самых разных можно людей тут увидеть. И этот прибалтийский порт не исключение. Но все же даже в порту среди коллег Волшебник Мо выделяется. Высокий, стройный, гибкий словно пантера. Темные волосы и глаза, не выцветающая даже под вечно хмурым балтийским небом смуглая кожа. И яркая белозубая улыбка. Неудивительно, что вторым его прозвищем стало Красавчик Мо. А он вовсе не против. И "Волшебник", и "Красавчик" льстили самолюбию. Немного по-детски, а все равно приятно.

— Мо, ты в город?

— Да. Подбросить кого-то?

Желающих не находится, и Мо, пожав руки и попрощавшись с товарищами, покидает здание, а потом и территорию порта. Сегодня он отправляется в Город. Потому что все мало-мальски симпатичные и свободные девушки в их небольшом городке, обслуживающем порт, уже давно знают, что собой представляет Красавчик Мо. И вообще, мамы им строго-настрого запрещают. Он улыбается, поворачивая ключ в замке зажигания. Ну и пусть запрещают. Хорошо, что рядом есть большой Город, там найдутся красивые светловолосые девушки, которым мамы не запрещают гулять с Красавчиком Мо. Потому что они еще не знают, кто он такой. Сегодня — только гулять, а потом... потом они никуда не денутся.

Мы пришли сегодня в порт, мы пришли сегодня в порт, мы пришли сегодня в порт...

До. Михаил.

Телефон зазвонил. Такой красный телефон, еще с диском для набора номера. Страшенный раритет по нынешним временам, когда сотовый — нечто само собой разумеющееся. Но здесь антенн сотовой связи не было, а вот протянутые еще в советские годы провода наличествовали. Именно поэтому раритет был не просто памятником ушедшей эпохи, но и вполне себе рабочим памятником.

— Слушаю.

— Михаил Ильдарович, приветствую.

— Здоровеньки булы, Михаил Петрович.

Глава района довольно крякнул.

— Что ж тебе отвечать-то положено, тезка? Салям алейкум?

— Ну, хотя бы и так. Алейкум салям. Что-то случилось?

— Как там у вас, Михаил Ильдарович? К паводку готовы?

— А почему вы мне с этим вопросом звоните? — Михаил снял очки, потер переносицу. — Я ведь, в конце концов, всего лишь директор школы, по совместительству учитель физики, химии и физкультуры. А на этой неделе еще и учитель истории. Позвонили бы Наталье Петровне, она же председатель сельсовета.

— Да что Наталья Петровна... — вздыхает глава района. Михаил отчетливо представляет, как тот промокает платком вечно потеющую лысину и фыркает себе в усы, — Какой спрос с ба... с женщины. А ты вот хорошо ситуацию знаешь по паводку, бывалый.

— Думаю, большой воды не будет в этом году.

— Думаешь?

— Думаю.

— Хорошо бы... — басит Михаил Петрович. — Но если что...

— Если что — то мы готовы.

— Вот и добре, — с облегчением вздыхает глава. — Ну, бывай, Михаил Ильдарович.

А спустя полчаса Михаил стоит на берегу и смотрит на скованную льдом реку. "Лезвие" — такое имя дали ей на своем языке исконные жители этих земель. Он долго не мог понять, почему, пока не побывал в верховьях. И потом, позже, прочел в библиотеке, как писал о реке тот, кто точно смог передать ее характер.

Я не мог оторвать взгляда от реки. Зею тут не узнать — стала недоступная, чужая. С глухим рокотом рвётся она из-за скалы, бросается всей массой голубой воды на оскаленные перекаты. Сквозь радужную пыль видно, как бьются тугие струи о груди непокорных валунов, как кипит, бушует вода и, высоко вздымаясь, снова падает на них. И так, неудержимыми скачками, Зея проносится мимо обрыва, прыгает влево, за утёс. И оттуда, будто из преисподней, доносится непокорный, угрожающий рёв одичавшего потока...*

Здесь же, в районе их села, у реки совсем не тот характер. Она спокойно, неторопливо несет свои воды к Амуру, благосклонно позволяя людям взгромождать на свой синий текучий хребет катера, баржи и прочий плавучий транспорт. И лишь по весне река вспоминает, что за имя ей дали те, кто почитал ее. И вскипает, разя по берегам направо и налево всех, кто имел неосторожность поселиться в опасной близости от лезвия. И несутся в бурной мутной воде разворошенные стога сена, амбары, а то и вовсе целые дома. Остро лезвие, остро и опасно.

— Михаил Ильдарович! — в его размышления вторгаются детские голоса. Михаил поспешно достает из кармана очки. У него прекрасное, стопроцентное зрение, а очки с простыми стеклами он стал носить два года назад, когда его назначили директором школы. Для солидности. Потому что для директора школы Михаил был непозволительно молод тогда — двадцать девять лет. Да и сейчас, в свои тридцать один, он недостаточно солиден для этой должности. Но его, так сказать, обличили высоким доверием.