Прощание

Заперев дверь квартиры, Йаати спустился вниз. Дверь подъезда открылась в прохладную, насыщенную запахами осени атмосферу двора-колодца. Воздух здесь был другим — не комнатным, а большим, городским, пахнущим влажной землей, опавшими листьями и далекой солярной гарью от котельной. Дверь с грохотом захлопнулась. Уже этим вечером она захлопнется для него навсегда, словно отсекая детство...

............................................................................................

Он вышел за торец дома, и перед ним открылся вид на озеро. Ветер здесь был полновластным хозяином. Он гулял между старыми ветряками, которые, как усталые великаны, лениво и со скрипом поворачивали свои ржавые лопасти. Вода была темно-свинцовой, покрытой довольно крупными волнами, и Йаати поймал себя на мысли, что он, наверное, будет скучать по этому суровому, привычному с первых его лет пейзажу. Но тут же отогнал эту мысль: впереди его ждала Тай-Линна с её мраморными набережными, яркими огнями и девушками в легких платьях...

Он пошел наугад, не думая о маршруте, подчиняясь сетке знакомых с детства улиц. Его ноги сами несли его по проторенным тропам. Вот пустырь, где они с друзьями играли в Хищников, вот гаражный кооператив, где пахло бензином и тайной взрослых мужских дел, вот скамейка, на которой он попробовал курить — было гадко и противно, но чувствовал он себя тогда бесконечно крутым...

Город будто прощался с ним, открываясь с новых, неожиданных сторон. Он зашел в маленький сквер с облупившимся фонтаном, где летом обычно толпились мамы с колясками. Сейчас он был пуст. Йаати сел на каменную скамью и смотрел, как ветер гоняет по гранитным плитам одинокий оранжевый лист. Он испытывал странное чувство — он уже не часть этой старой жизни, но ещё и не часть новой. Он был между мирами, как поезд на перегоне между станциями. Вспомнилось, как он ползал по полу, изучая карту окрестностей города и фантазируя о невероятных походах длиной в пятьдесят километров. Сегодня он отправится в сто раз дальше, чем грезил тогда. И всё равно казалось, что тогда он упустил что-то крайне важное, дорогу в какой-то другой, сказочный мир, ту самую, которой уже никогда не найти...

Незаметно выглянуло солнце. Внезапно его взгляд упал на стену старого здания библиотеки, которую он всегда считал скучной и официальной. Сегодня он увидел, как играет свет на её кирпичной кладке, как быстрые тени от облаков скользят по улице, создавая сложный, постоянно меняющийся узор. "Вот оно, — подумал он. — Цвет. Не просто кирпич, а сотни оттенков — от выцветшей охры до почти фиолетового в тенях". Он мысленно представил, как бы написал это, какими красками, какими мазками. Сердце его ёкнуло от предвкушения. В Академии его научат переносить это на холст.

Йаати заглянул на шумный утренний рынок, где пахло горячими лепешками, свежей рыбой и пряностями. Яркость красок, сочность яблок, крики торговцев сегодня только раздражали его. Душа просила тишины и покоя, и он побрел дальше, забираясь в такие уголки, куда обычно не ходил. Прошел по старому виадуку над заброшенными железнодорожными путями, заросшими бурьяном, вошел в лес. Тишина, одиночество и запах осени окружили его. Захотелось сделать что-то необычное, что-то такое, что он точно никогда не забудет.

Подумав, Йаати вдруг усмехнулся и быстро разделся догола: ему уже очень давно, наверное, с пятого класса, хотелось пройтись по лесу нагишом. И сегодня был последний день, когда он мог это сделать...

............................................................................................

Лес встретил его плотной, почти осязаемой тишиной. Воздух под сенью елей был неподвижным, влажным и густым, пах хвоей, преющей корой и чем-то ещё — древним, как сама земля. Свет сюда почти не проникал, стволы стояли тесной стеной, а под ногами пружинил вековой слой хвойного опада. Было холодно, очень холодно, и босые пятки вязли в мшистой влажной упругости.

Стараясь согреться, Йаати шел быстро, почти бежал, не разбирая дороги. Колючие лапы елей хлестали его по голой коже, оставляя красные полосы, но он почти не чувствовал боли — его гнало вперед странное томление, потребность дойти до какого-то предела, заглянуть за край. Он чувствовал себя дикарем, первопроходцем в мире, где не ступала нога человека. Это было одновременно страшно и пьяняще.

Вскоре лес начал меняться. Ели стали реже, их сменили чахлые, кривые березы и ольха. Земля пошла под уклон, стала болотистой, и пришлось прыгать с кочки на кочку, чтобы не увязнуть по щиколотку в ледяной черной жиже. Пару раз Йаати спотыкался и смачно падал в грязь. Наконец, он выбрался на край небольшого, скрытого в чаще озерца. Вода в нем была черной и абсолютно неподвижной, будто стеклянной. Посредине, на полузатопленном бревне, сидела огромная лягушка. Она была цвета мокрого камня и смотрела на Йаати неподвижными, золотистыми глазами, в которых не было ни страха, ни удивления. Казалось, она ждала его здесь всю его жизнь, как в сказке.

Йаати замер, переводя дух. Пар клубился от его разгоряченного дыхания, контрастируя с мертвенным холодом болота. Он смотрел на лягушку, а она — на него. И в этой тишине, нарушаемой лишь редкими каплями, падающими с веток, до него донесся новый звук. Негромкий, ритмичный, металлический. Не то стук, не то скрежет.

Лягушка, словно дождавшись сигнала, медленно, с царственным достоинством, соскользнула с бревна в черную воду и бесшумно исчезла. Кольца на воде разошлись идеально круглые, словно это был не живой организм, а дух этого места.

Зов оказался сильнее мистического оцепенения. Йаати, обойдя болотце, двинулся на звук. Через несколько минут чаща снова расступилась, и он увидел источник шума.

На небольшой поляне, окруженной ивами с поникшими ветвями, стоял старый бункер времен какой-то забытой войны. Из земли торчала лишь его бетонная крыша, заросшая травой и мхом. Рядом с ним, спиной к Йаати, сидел человек. Он был одет в потертую шинель Друзей Сарьера и что-то неспешно делал с небольшим металлическим предметом, положив его на камень и постукивая по нему маленьким молоточком. Стук этот и был тем самым металлическим звуком.

Йаати застыл на краю поляны, не решаясь сделать шаг. Незнакомец, не оборачиваясь, произнес хриплым, прокуренным голосом:

— Стоять мокрым на ветру — верный способ отправиться к предкам. Или ты уже решил, что ты бессмертный, Ветерок?

Йаати вздрогнул. От неожиданности, от того, что его назвали по имени — нет, не по имени, а его сутью. "Ветерок".

— Я... я не мокрый, — глупо соврал он, чувствуя, как по его голой спине бегут капли ледяной воды, падавшей с веток.

Старик наконец повернулся. Лицо у него было обветренное, покрытое сетью морщин, но глаза — ясные и насмешливые, цвета старого льда.

— Ага, — коротко бросил он, окидывая взглядом его голое, испачканное смолой и землей тело. — Вижу. Сухой как пустыня. Иди погрейся, пока не превратился в сосульку.

Он кивком указал на низкий вход в бункер, откуда шел слабый отсвет огня. Йаати, повинуясь необъяснимому порыву, подошел и, согнувшись, протиснулся внутрь.

Внутри было тесно, но сухо и уютно. В старой печке-буржуйке потрескивали сухие полешки. В углу лежала стопка потрепанных книг, стояла жестяная кружка и котелок. Воздух пах дымом, металлом и старой кожей.

Старик вошел следом, сел на ящике у печки и снова принялся за работу. Теперь Йаати разглядел, что в его руках небольшая, причудливой формы бронзовая шестеренка. Старик аккуратно подбивал молоточком её погнутые зубцы.

— Ты кто? — тихо спросил Йаати, присаживаясь на корточки у огня. Тепло обжигающе приятно разливалось по его замерзшей коже.

— Смотритель, — не глядя на него, ответил старик. — Смотрю за Забвением. А что ты собираешься делать?

— Я... Я сегодня вечером еду в Тай-Линну. В Академию. Хочу стать художником.

— Хм, — старик хихикнул, и его усмешка была похожа на скрип ржавой двери. — Тот же путь. Рисовать новые миры вместо того, чтобы понять старый. Знакомо.

Он отложил шестеренку и достал из-под ящика смятый серебряный портсигар, предложил Йаати. Тот, смущенно, покачал головой.

— Не надо, — пробормотал он. — Я уже пробовал. Мне не понравилось.

— И правильно, — кряхтя, старик прикурил сам. — Курящий художник — злой художник. А злым миры не рисуются. Только кошмары. Я знаю.

Дым с запахом дешевого табака заполнил маленькое пространство. Йаати молча смотрел на огонь. Странность сегодняшнего дня достигла своей кульминации. Он, голый, сидит в старом бункере, с неведомым "стражем забвения". Реальность снова поплыла, но это было не страшно, а... приятно.

— А что ты здесь сторожишь? — осмелился он спросить. — Какое забвение?

Старик выпустил струйку дыма и посмотрел куда-то вглубь времен, сквозь стены бункера.

— То, что все хотят забыть. Старые войны. Старые ошибки. Старые боги, которым перестали молиться. Всё это оседает здесь, в земле, как эта вот штука, — он ткнул пальцем в шестерню. — Кто-то же должен помнить. Хотя бы для того, чтобы новые ветерки, — он снова насмешливо посмотрел на Йаати, — не наступали на те же грабли.

Он вдруг протянул руку и открыл ладонь. На ней лежала та самая маленькая, тщательно обработанная бронзовая шестеренка, уже полностью выправленная.

— На. Бери.

— Зачем? — удивился Йаати.

— Сувенир. На память о Лахоле. О том, что у всего есть изнанка. И что у каждой мечты о будущем есть своя цена, заплаченная в прошлом. Вставлять никуда не нужно, — он усмехнулся, видя растерянность мальчишки. — Просто носи с собой. Когда будешь в столице рисовать своих белых лебедей и прекрасных дев, иногда доставай и смотри. Вспоминай меня. Этот лес. Этот бункер. Это всё, что я прошу взамен.

Йаати взял шестеренку. Она была на удивление теплой и гладкой.

— Спасибо, — прошептал он.

— Не за что, — старик махнул рукой. — А теперь вали, Ветерок. Тебе ещё собираться, а мне — доделывать работу. И оденься, ради всего святого. Вид у тебя, прости, дурацкий.

Йаати вылез из бункера. Ветер снаружи всё ещё гудел в ветвях, но теперь он казался ему могучим и вечным, как время. Обратная дорога, как всегда, показалась ему короче.

Вернувшись, он быстро нашел свою одежду, с наслаждением натянул на замерзшее тело вельветовые штаны и куртку. В карман он бережно опустил бронзовую шестеренку...

...........................................................................................

Этот день, казалось, тянулся бесконечно, но, поднявшись на старый виадук, Йаати с удивлением понял, что солнце уже клонится к западу. Тени стали длинными и густыми. Он почувствовал приятную усталость в ногах и голод.

Он шел обратно по аллее быстрым, уверенным шагом. Сумерки уже сгущались, зажигая в окнах домов далекого города первые огни. Он чувствовал, как с каждым шагом его связь с ним истончается, как паутинка. Он собирал в памяти звуки, запахи, ощущения, чтобы взять их с собой. Ветер, всё такой же неугомонный, теперь казался ему бодрым попутчиком, торопящим его в дорогу.

Зайдя в знакомую булочную, он купил ещё теплую сайку с изюмом и, отламывая куски, побрел в сторону дома — собирать вещи. Подойдя к нему, он остановился и окинул взглядом озеро, темнеющее в вечерних сумерках, силуэты ветряков на фоне багряно-золотого неба — всё это было прощальным подарком Лахолы, его последним, самым насыщенным впечатлением. Он не испытывал ни грусти, ни радости. Было сложное, щемящее чувство завершения одной главы и трепет перед разворотом следующей, чистой, ещё не исписанной страницы.

"Прощай, — мысленно сказал он Лахоле. — Спасибо за всё". Он понимал, что вернется сюда лишь через несколько лет, уже совсем другим, взрослым человеком, с другими, взрослыми заботами и взрослым взглядом на жизнь. А может, не вернется вообще, чтобы сохранить память об этом дне, этом последнем дне в городе его детства нетронутой...

Он повернулся и решительно шагнул в подъезд. Впереди его ждал поезд, столица и самостоятельная жизнь. Длинный день прощания подошел к концу. Он оказался не просто длинным. Он оказался... странным. И теперь, с необъяснимо печальным знанием в памяти и легким ожогом тайны на душе, Йаати был по-настоящему готов к тому, чтобы его поезд тронулся.

Конец.