Ученик фэйери

ВСТУПЛЕНИЕ.

Сначала речь пойдет о том, что мало кто знает.

...— Скажи, ты слышал о моих Серых Лебедях?

Голос Творца был тих и почти задумчив. Он явно присутствовал сейчас не только в плане их беседы, и это было заметно до такой степени, что его собеседник поспешил хоть чем-то привлечь внимание хозяина Облачной Цитадели к тому, что происходит не где-то в прошлом или будущем, а здесь и сейчас.

— Ты хотел назвать мне цену моей свободы, — напомнил Джарэт.

— А я и называю, — оживился Люитэн. — У меня есть предположение, что один из них вскоре родится вне сферы моего влияния, а ты приведешь мне его, причем Лебедем, а не человеком. Хватит с меня Александров Клайгелей.

— Но...

— Он был недостаточно осторожен. Там, куда ему удалось ускользнуть, мне его не достать, однако, как известно, для тебя, как и для дракона, Границы Между Мирами не существует. Дракон слишком велик и легко привлечет к себе лишнее внимание, а ты... ты достаточно ловок и... мастер не оставлять следов...

Молодая девушка или, скорее, рано столкнувшаяся со взрослой жизнью девочка-подросток, не без некоторого ужаса смотрела на ребенка, лежавшего перед ней в невзрачной крестьянской колыбели. Сын короля, которому никогда не суждено быть принцем. А для нее — так и вовсе плод унижения и боли, реальное воплощение позора, в котором никто в деревне ее, конечно, не обвинял, но...

— Да хоть бы гоблины забрали тебя прямо сейчас, — в сердцах сорвалось с губ Верлены старинное пожелание. Не то, чтобы она действительно верила в эти слова или надеялась на то, что так и будет, однако сама мысль о том, что не сегодня-завтра она должна будет появиться во дворе с этим младенцем на руках, мгновенно сгоняла с ее и без того изможденного лица последнюю краску.

Откуда ей было знать о том, что волшебство еще не до конца покинуло их мир. Особенно тогда, когда сам Джарэт в существовании этого самого волшебства, как ни странно, кровно заинтересован. Поэтому, хотела того Верлена или нет, свет в ее крошечной клетушке померк, свеча нервно погасла, словно внезапно задутая нездешним порывистым ветром, а, когда нашлись-таки в кромешной темноте трут и кресало, сына короля Айнэна в его колыбели уже не было.

Матовый отсвет, рожденный свечением нескольких шаров в бесконечном зеркальном коридоре, неторопливо погас. Молодой человек, сидевший в удобном деревянном кресле перед хитроумным прибором, поднялся и, не сбивая установившихся настроек, молча вышел из комнаты в шум и грохот заполнявшего коридоры Замка штурма.

С мечом в руках он был фактической душой этого боя. И что с того, что с какого-то момента ему приходилось отступать? Жизни, забираемые им с собою, исчислялись десятками, и Чайка по самую рукоятку была умыта кровью, но коридор, ставший для Рэя последним рубежом жизни, кончался тупиком и яркой, как солнце, вспышкой, яростно сверкнувшей в тот момент, когда спина Принца коснулась холодного камня.

Воины, подобравшиеся ближе всего, долго терли руками опаленные вспышкой лица, но, кто знает, заметили ли они то, что темное пятно на полу и торцевой стене коридора до странности напоминает то, что видели год назад на месте гибели леди Соль...

Люитэн не ошибался, говоря, о том, что Джарэт мастер по не оставлению следов. Кое-кто из охранявших Замок после штурма даже видел то, как Король Гоблинов пересек четко обустроенные порядки Светлого заслона, и даже отметил то, как он прошел через них обратно. Но вот того, что в складках своего плаща Владеющий Магией Времени укрывает от посторонних глаз спящего ребенка, как пить дать, не заметил никто. А тихий щелчок пальцами без труда заставил их забыть и это.

Рэй был мертв и никакими судьбами Джарэт не мог бы отвертеться от задания, которое повесил на него Люитэн, однако... Кто помешает ему ответить Творцу шуткой, которая сторицей окупит в глазах хозяина Лабиринта то унижение, которому его подвергли в далекой Облачной Цитадели? Он впишет в матрешку своих планов новую бриллиантовую грань, и, кто знает, не окажется ли его "маленькая месть" тем камнем преткновения, о который этот энергетический самодур сломает-таки зубы.

ЧТО-ТО ВРОДЕ ПРОЛОГА.

Этот летний день выдался довольно пасмурным. И хотя, даже в лучшие годы, судьба не так уж часто баловала эти края погожими деньками, небо над деревней, пустошью и лесом угрюмо затянули плотные облака, не сулившие, правда, немедленного дождя, но не пропускавшие сквозь сероватую пелену и солнца.

Пользуясь относительной сухостью, а — главное — столь необходимой сейчас прохладой, многие возились на своих огородах. Женщины, пропалывавшие ровные полосы грядок, то и дело пытались выпрямить затекшие спины и вытирали лоб тыльной стороной кисти. Работа была не из легких и Рэйчел, жена старосты и невестка недавно умершего одноглазого Гью, только рада была в очередной раз перевести дух, когда взгляд ее, случайно обращенный не во двор или к дому, а на зеленую пустошь деревенского выгона, отметил близ самой опушки леса крошечную фигурку ребенка, в гордом одиночестве идущего в сторону невысокого плетня деревенской ограды.

Прикрыв по привычке глаза испачканной в земле ладонью, молодая женщина некоторое время удивленно смотрела вдаль, а затем спешно стала окликать мужа и товарок, стремясь как можно скорее привлечь их внимание к тому, что происходило за околицей.

Зрелище было настолько непривычным и неожиданным, что никто из присутствовавших не смог удержаться возле домов. Не то, чтобы заблудившимся грибникам никогда не приходилось вот так выбираться к их незамысловатому жилью, или не спешили сюда за помощью с проходившей за лесом дороги, если у какого-то воза случайно ломалась ось или жену неизвестного поезжанина внезапно угораздивало начать рожать до того, как повозка докатит до человеческого жилья. Нет, все это раз от раза случалось, но никто и никогда не станет посылать в лес или за помощью ребенка, которому явно не исполнилось еще и трех-пяти лет. Это могло случиться только, если где-то приключилась беда, в которой некому будет удержать младенца от самостоятельного ухода невесть куда. Когда сгорает дом и погибают родные, когда — хоть и давно уже ничего такого в государстве Нового короля не случалось — лихие люди опять же перебивали всю родню, а мальца, укрывшегося у обочины, и не замечали.

Что бы там ни было, а жили еще в воспоминаниях стариков истории о временах правления Трэйна. Да и о том, что им предшествовало — тоже. И, хотя известий о войне не было слышно на сто верст окрест и дыма пожарищ тоже вроде бы нигде не было видно, почему-то именно войной внезапно дохнуло с пустоши на тех, кто торопился сейчас навстречу мальчишке. Дохнуло и исчезло в привычной будничной суете. Забылось, растворилось в воздухе, растерялось и, не имея в своем районе никакого материального воплощения, никогда более не всплывало на свет.

Подойдя ближе, люди разобрали, что невесть откуда взявшийся ребенок и вовсе не старше полутора-двух лет. Невысокий, черноволосый, одетый — в масть себе — без единого светлого пятна. С головы до ног перепачканный лесной глиной и сильно растертой сажей двух-трехдневной давности, с несколькими глубокими царапинами на не слишком-то светлокожем (даже сейчас видно) лице. Одежда его, когда-то сшитая не из самой дешевой ткани, тоже носила следы не слишком торного пути. Порванная в нескольких местах, затасканная по дальним оврагам, она тоже ничего не говорила о том, откуда взялся ее малолетний хозяин. В такую любящие родители из зажиточной семьи и маленького горожанина могли обрядить, т.к. люди знатные наверняка пришили бы на тунику что-либо, говорившее о гордом имени рода.

Почесав в затылках, кое-кто из особо романтичных натур в какой-то момент подумал даже об эльфах (а что — бывали ведь случаи в старину!), но вслух свои идеи высказывать не осмелился — побоялся, что засмеют. И засмеяли бы, ведь даже дракон, с которым когда-то так дружен был нынешний король, как все знали, в своем роду был последним, а Дивный Народ... Да про него даже при короле Мэйдоке уже три сотни лет как не слышал никто. Так что человеческое это дите и точка.

И хотя идея о чужеродности мальца умерла, так и не будучи высказанной, мало кто из крестьян подошел к пришельцу больше, чем на пяток шагов. Остановились полукругом, обсуждали что-то между собой, но чтобы подойти или рукой тронуть — ни-ни!

Одна Верлена, тоже оставившая жаркий огонь очага при первых же признаках начавшейся в деревне суматохи, внезапно побледнев, стояла перед мальчонкой, как вкопанная, и никоим разом не принимала участия в общих пересудах. Высокая, худощавая, прямая, как жердь, она нервно сжимала сильными, натруженными работой пальцами край грубого женского плата и не могла понять, мерещатся ей тени подспудных мыслей, или она и вправду готова поверить в то, что, забрав когда-то ее нежеланного, но родного сына, Лес вернул-таки ей приемного. Нет, даже если учесть, что, по словам ученых людей (да и по сюжетам большинства сказок) время за пределами человеческого бытия с его гоблинами, эльфами, феями и тому подобным народцем, идет иначе и прошедшие ЗДЕСЬ годы не в счет, этот ребенок не мог быть сыном Айнэна. Прежде всего потому, что ни капли на него не похож. Ни на него, ни на его родню, ни на родню самой Верлены тоже.

Однако, очнувшись после родов от тяжких воспоминаний, но так и не выйдя замуж, во взрослой жизни Верлена очень хотела иметь ребенка. Пусть даже того, нежеланного, потерянного ею так странно. Не избежав, кстати, и законных пересудов по этому поводу. Ибо в гоблинов никто в деревне, разумеется, не поверил, и, ни словом не осудив девять месяцев назад попавшую в беду девчонку за королевского нагулыша, за детоубийство или подкидывание младенца чужим людям, покарал сурово.

Невесткой в дом к себе ее никто не взял, да и сторонним людям, если возможность выпадала, глаза на произошедшее каждый старался открыть. Не со зла, конечно, а только добра желая как будущему мужу, так и возможным сыновьям-дочерям. Кто знает, что такой девке после новых родов примерещится. Может снова в голове помутится, да и денет она законного младенца туда же, куда подевала нежеланного.

Со временем конфликт поистерся, отношения с соседями наладились, но время прошло и нового сватовства Верлене ждать уже не приходилось. Теперь ее почти жалели, да что толку. Не сложилась жизнь, не заладилась. А теперь вот — шанс почти негаданный. Коли родня в окрестностях не сыщется, парнишку, конечно, в дом любой возьмет, но в остальных семьях таких мальцов и родных по лавкам бегает — не больно-то сосчитаешь, а у нее он будет единственным. Уж как-нибудь проживут, не так она и бедствует на своем-то огороде, в своем дому, на ткачестве да травах лечебных.

Решив так, Верлена первой покрыла те несколько шагов, что отделяли найденыша от остальных людей из деревни, опустилась рядом с ним на колени, приобняла чуть пониже плеч и тихо спросила, не таясь, конечно, но просто потому, что громче сейчас от волнения не могла:

— Ты откуда?

Мальчишка вскинул на нее удивительно точно окрашенные серые глаза и молча указал исцарапанной ручонкой в сторону леса, из которого пришел.

— А зовут как?

— Рэйбелт, — ответил он по-детски неразборчиво.

— Роберт? — переспросила Верлена, но на слабые возражения внимания обращать не стала, приняв странность произношения имени за детскую картавость или еще что-то в том же духе.

— Мать-то жива? Отец жив?

Тот потемнел глазами и, снова умолкнув, замотал черноволосой головой, столь непривычной в здешних местах, где волос обычно бывал русым, а то и еще светлее.

— Ко мне пойдешь? — Верлена едва выдохнула эти слова, с неимоверным напряжением ожидая ответа. Однако, на ее счастье, найденыш кивнул и это позволило ей взять его на руки и, в пол голоса с ним разговаривая, (в одиночестве) унести малыша с пустоши. К теплу не по летнему ярко горящего очага под пристальный пригляд резного домашнего дракона.

УЧЕНИК ФЭЙЕРИ

Затерянные на много лет не расчищаемой пустоши развалины Гойдхилла обильно поливало лучами яркое солнце. Стояла поздняя весна — почти лето, и верткие бронзовые ящерицы то и дело вылезали на старые бревна построек, чтобы хорошенько погреться после былых холодов. Их быстрые движения и бестолковая на первый взгляд суета с долгими замираниями в состоянии подлинного блаженства казались чем-то вроде ритуального танца. Еще бы! Ведь в глубине старинных развалин круглого деревянного замка усилиями брата Гилберта до сих пор бережно сохранялся средних размеров зал, являвшийся Святилищем Драконов. Древний культ вернулся в эти места, и ящерицы казались стражами старой святыни, как гласило предание, лишь века на полтора не успевшей застать легендарные времена короля Артура. Утверждали также, что замок выстроил кто-то из потомков его доблестных рыцарей, но... кто знает, как все оно было на самом деле.

Внезапно одна из ящерок проворно вскарабкалась на темное сукно сумки, оставленной возле плохо поддающегося гниению огромного дубового бревна. Ощущение прикосновения теплой шерсти было незнакомым, и любопытная рептилия решила, во что бы то ни стало, осмотреть неведомую поверхность. Она замерла на мгновение, несколько раз потрогала воздух тонким раздвоенным язычком, схватила неосторожного жука, ползущего рядом, и осторожно двинулась туда, где крышка сумки образовывала уютную тень, а тонкое обоняние жительницы развалин уловило почему-то смешанный запах нескольких видов трав.

Однако удовлетворить интерес великого исследователя ей не удалось. Внезапная тень накрыла теплую ткань сумки, земля завибрировала от мягкого прикосновения человеческих ног. К заинтересовавшему бронзовотелое существо предмету явно возвращался его хозяин, и ящерица в тревоге поспешила ретироваться обратно в траву. Кто их знает этих гигантов — раздавят, и имя позабудут спросить.

...Владельцем сумки оказался мальчишка-подросток. Последние полтора часа он провел в окрестностях развалин. Лазил среди полуобвалившихся бревен, наблюдал за хитроумными "танцами" ящериц и какое-то время пробыл в святилище, но дольше всего просидел возле старой могилы, на надгробной плите которой лишь недавно были вырезаны имена.

Во времена Трэйна и Айнэна могила была заброшенной. За появление возле нее можно было поплатиться жизнью ведь земля здешняя скрывала останки тех, кто правил бы этой страной, если бы пришельцы с севера не уничтожили их всех до последнего. Выжила только Эйслин, будущая королева... Жена Трэйна и мать Айнэна. Но и ее могила теперь тоже находилась рядом с телами родных. Королева Кара и брат Гилберт ухаживали за захоронениями, но больше здесь почти никто не бывал. Лишь весной и в середине лета женщины из замка или окрестных деревень приносили букеты полевых цветов.

* * *

Он не знал, что время от времени приводит его сюда. Поклонение могилам считалась делом женщин, мужчины имели дело лишь с захоронениями родных, а эти люди были для него чужими. А поклоняться им... Он не видел в этом ни малейшего смысла. Просто приходил и подолгу сидел возле надгробий, думая о чем-то, что не достигало сознания. Ветер шумел листвою над его головой, птицы переговаривались о чем-то в ветвях, а он просиживал здесь часами, иногда даже засыпал, положив голову на колени. Искал и не находил ответа на мысли, которых вроде как и не было. И молчал об этих приходах, ни разу не оказавшись никем замеченным.