Глава 10

Сергей Никифорович, в закончив вносить в чертеж изменения и сунув лист технику — чтобы тот начертил все "как надо", как-то нервно огляделся, резким движением накинул пиджак и выскочил из комнаты. Не то, чтобы он именно нервничал — сказывалась давняя привычка слабослышащего человека: вдруг что-то важное прослушал? Но, поскольку тут "важного" ничего прослушать было невозможно в принципе, он всего лишь, довольный выполненной работой, вышел покурить.

Откровенно говоря, в чём-то он понимал своего работодателя, запрещавшего курить в рабочих помещениях: в молодости и сам Сергей Никифорович неоднократно наблюдал, как от непотушенного окурка начинался пожар. Но если в ресторане сгореть могла лишь какая-то скатерть, которую половые тут же и тушили, то при обилии разбросанной вокруг рабочего стола бумаги, последствия были бы куда как более печальными.

Курить же на лестничной площадке, где собирались другие инженеры, он не любил: место располагало разве что к нескольким быстрым затяжкам, а для Сергея Никифоровича процесс курения был лишь поводом к неторопливому размышлению. Поводом же к этому чаще была как раз работа, причем которую делали другие люди — видя, как твои идеи воплощаются в металл, лучше понимаешь что ты сам сделал не совсем правильно. И именно поэтому Сергей Никифорович спустился, как и всегда, в большую курилку, устроенную в цеху на первом этаже здания.

Разговор с встретившимся там работодателем его порадовал: у парня никак не "решалась" довольно интересная техническая задачка, а ему удалось быстро определить суть затруднений. Сергей Никифорович всегда радовался таким "озарениям": ведь инженером-то он не был, а так... любителем-изобретателем. Однако и опыт, полученный при изобретении всякого хотя бы и со скуки, и знания, почерпнутые из многочисленных книжек часто помогали дать исключительно полезные советы инженерам с институтскими дипломами. Такие случаи как бы показывали бывшему офицеру-артиллеристу, что жизнь свою он проживал правильно, и уважение окружающих относится к нему лично, а не к титулу. А инвалиду — хотя бы и со столь "смешным" недостатком в здоровье — это было важно...

Порадовавшись, что и на этот раз опыт и смекалка его не подвели, он не спеша докурил папиросу, решил для себя, чем он будет сейчас заниматься, и пошел вверх по лестнице обратно в комнату инженеров: все же поставленная работодателем задача действительно была весьма интересна, а сроки на ее выполнение поставлены крайне невеликие.

Поднимаясь по лестнице, он еще раз подумал про этого молодого парня: все же видно, что Россию он совсем не знает. Нынешнюю — а вот какой она вскоре будет — это, пожалуй, именно он знает лучше всех. И ей-богу, очень приятно, что в той, будущей России, весьма заметное место подготовлено и ему — потомственному дворянину, чей род занесен в шестую часть Родовой книги. Конструктору замечательных автомобилей Лихачеву.

Долгие путешествия на кораблях через океан как-то способствуют неторопливым размышлениям. И если по пути в Аделаиду я занимался совершенно нужным делом, оформляя патентные бумаги, и особо размышлять было некогда, то на пути в Европу иных дел уже не оставалось. Так что пришлось мне — хотя бы для того, чтобы на время "выключить" попутчика, в эти самые размышления погружаться.

Оказалось, что отключаться от мелкотравчатой текучки и посвятить время размышлениям о глобальных вопросах очень даже полезно. Осмысливая содеянное получается и планы на будущее составлять более глобальные — и более реальные. Вот взять, к примеру, Сахалин.

Чем больше я про него думал, тем больше понимал, что без создания хотя бы топливной базы Российского Дальнего востока на этом острове противостояние с Японией не выиграть никак — а у меня на эту войну были большие планы. В прошлый раз победить получилось — но это был блеф на грани фола, но без сахалинской базы даже он бы гарантированно не удался. Так что что делать — понятно, но как? Ведь по существующим законам никто и ни при каких условиях к освоению острова не допускался. Стратегический, блин, резерв царя — трогать нельзя. Опять-таки в прошлый раз удалось проскочить сквозь мелкую неувязку между двумя указами — но кто может гарантировать, что сейчас получится то же самое? И, главное, в прошлый раз база-то была очень слабенькая, сорвись тогда "обман века" — и получили бы японцы тогда Сахалин с уже подготовленным сырьевым производством.

Но связываться с царём у меня не было ни малейшего желания. Да и резонов — тоже: ведь если хорошенько подумать — а если месяц в море болтаться, то больше заниматься и нечем — оказывается, что и без Сахалина вполне можно достичь желаемого. Если, правда, чётко понимать, что же конкретно нужно...

У меня в списке "срочно желаемого" стоял непроигрыш в японской войне. Не победа — а именно непроигрыш. Который, между прочим, вполне достижим в случае этой войны отсутствия. Ну а уж если война начнется — тут уже возможны варианты...

Царицын встретил меня празднично. На площади перед "инженерным домом" стояли пять здоровенных елей (перед отъездом успел я Камилле рассказать, каким, по моим представлениям, должен быть Новый год), щедро украшенных разноцветными стеклянными шарами, внутрь которых моя приёмная дочь запихнула лампочки. Шары разноцветными сделал моя приёмная жена, используя основу своего лака для ногтей и краски для чернил. А электростанцию, все это великолепие снабжающее током, сделал Африканыч — пока меня не было, он успел привезти из Будапешта и запустить три генератора по четыреста киловатт. Обошлась электростанция чуть больше двухсот сорока тысяч, но теперь заводы недостатка в энергии не имели: по нынешним временам почти двухмегаваттная станция (учитывая два прежних трехсоткиловаттника) была очень мощной. Вдобавок Машка — увеличив в этом году выпуск елочных украшений впятеро против прошлогоднего, всю это электростанцию "шариками" и оплатила...

Дома меня встретили с огромной радостью, настолько искренней, что я даже не сразу про подарки вспомнил. Хотя какие там из Австралии подарки? Мелким — двух игрушечных коал (набитые ватой шкуры настоящих), Степке — сапоги из крокодиловой кожи, Машке — валенки из австралийской овцы... то есть ботиночки с высоким голенищем из того же крокодила и австралийскую кожаную безрукавку из кенгуриной кожи без единого шва. Жене — сумочку для женских мелочей: не было в Австралии женской обуви ее размера. Зато сумочку я набил индийскими серебряными украшениями — успел купить, пока уголь грузили в Коломбо на обратном пути. Там же я, к счастью, вспомнил и про Суворову — ей подарил огромную шаль из индийского батиста.

Так что все остались довольны.

Остался доволен и я. Ведь идея съездить за австралийскими патентами была не очень спонтанной: ещё летом я стал обдумывать идею начать продажи ручек за рубежом, и во время обсуждения данного вопроса за ужином "деды" вдруг озаботились попранием (или как это будет звучать в будущем времени?) "коммерческих интересов".

Семенов, который успел организовать для себя приличную "канцелярию", озаботил сотрудников подготовкой документов. Ещё он пригласил людей, которые будут заниматься этим делом за границей. Благо, у него осталось много хороших знакомых среди его учеников, и сейчас у этих учеников выросли довольно взрослые дети. Я давно обратил внимание, что каждую неделю Валентин Павлович пишет по десятку писем, и получает как бы не больше, но мало ли с кем старик переписывается! Как оказалось, "старик" в курсе семейных дел как бы не полусотни нынешних и бывших офицеров флотской береговой службы, так что через две недели в Царицын — точнее, в Ерзовку — прибыли сразу восемь молодых лоботрясов в возрасте от двадцати двух до двадцати пяти лет. Насчет "лоботрясов" — это Семенов их так назвал, на самом деле все они позаканчивали всякие университеты и высшие школы. Но, оказывается, инженер на гражданской службе, в особенности, если служба чисто чиновничья, может очень легко сейчас получить отпуск за свой счет... на полгода, или даже на год. Ребята и воспользовались — поскольку им Валентин Павлович предложил занятие поинтереснее.

Два парня поехали во Францию, два — в Англию. Один — в Германию (имея в виду привлечь, в случае необходимости, служащего там приятеля), а трое — отправились за океан. Все получили простую задачу: запатентовать ручку. Дело упрощалось тем, что один из парней как раз работал в службе, ведающей покупкой патентов для военного ведомства и был в курсе патентных законов всех выбранных стран. Самым простым в этом смысле выглядел немецкий (точнее, берлинский) патент — там выдавали патенты на все, что угодно, только пошлину плати (ну а потом сам доказывай, что твой патент — первый). Самым сложным вариантом был британский — хотя определенная лазейка и имелась для случая, если "гадящие англы" упрутся. Ну а в Америку поехали сразу трое, имея в виду при возможности заполучить патенты и в двух сопредельных странах. Мексиканский патент не стоил и бумаги, на которой печатали свидетельство, но он мог быть полезен для пресечения выноса производства конкурентами из Штатов в Мексику. А канадский патент тоже мог пригодиться, да и стоил он не очень много, но главное — его признавали на Альбионе.

Семеновские "патентоведы" все сделали правильно — заявки подали, даже кое-где и патенты получили, и теперь американская компания со "скромным" названием "Really Useful Goods" в день продавала этих самых "полезных вещей" на полторы тысячи долларов — правда практически все деньги тут же тратились на закупку станков и инструмента. Немного по выручке уступала немецкая фирма "Wirklich Nützlich Waren", но четыре тысяч марок ее выручки так же сразу оказывались в цепких ручках германских промышленников. У французов мне покупать было особо нечего, но все денежки от "Marchandises Vraiment Utile" (коих и было-то чуть больше трех тысяч франков) как-то незаметно рассасывались в Бельгии и Швеции. Однако это было лишь началом: продажи росли с каждым днем главным образом благодаря Машке и Камилле.

Машка наладила выпуск "стеклянных бус" — и марка Cristal Verre Maria Volkov теперь была известна и в славном городе Париже, причем простенькие стеклянные (то есть хрустальные, конечно) бусики стоили там начиная от десяти франков, а гарнитур из "солнечного" стекла (ярко-желтого с искорками внутри) успешно продавался и по тысяче.

Ну а Камилла — видимо, наслушавшись моих рассуждений по поводу торговли с "туземцами" — озаботилась "зеркальцами". Для начала она "придумала" целлофан — и в него стали упаковывать хитрые "таблетки" с придуманным моей женой "приятными ароматами". Двухдюймовое жестяное корытце с тальком, каолином и еще какой-то гадостью типа разнообразной ржавчины улетало по полтиннику — потому что эта гадость именовалась "пудрой", а корытце как раз и помещалось в пудреницу — с зеркальцем в крышке. Карболитовую, по два рубля (или по доллару) за штуку. Красота — страшная сила, для кошельков мужей и воздыхателей.

Жалко, конечно, что на этой поляне конкурентов ждать придется очень недолго — но пока деньга шла потоком. К тому же я надеялся, что конкуренция будет очень слабенькой: целлофан делала Камилла (точнее, семеро нанятых ей "лаборанток") по технологии, подсказанной мною (почему-то некоторые "мелочи" мне с прошлого раза запомнились), но даже эти девицы не знали состав сырья — был шанс, что этот секрет еще долго останется "фирменным".

Сейчас цеха по производству карболитовых товаров народного потребления срочно расширялись — главным образом, путем покупки подходящих зданий везде, где было можно. Расширялись для скорейшего удовлетворения уже полученных заказов, и с февраля, в крайнем случае с марта я ожидал увеличения доходов до миллиона рублей в месяц. А это было очень важно — не деньги сами по себе, а именно сумма. Поскольку она давала мне возможность вступить в очень интересную игру — причем важна была именно выручка с экспорта, внутренние доходы уже "заветную цифру" превзошли вдвое.

По льду Волги грузы теперь возили четыре сотни тракторов, почти столько же бегало по Дону — и это не считая пары сотен, бороздивших замерзшие северные реки. Теперь я, похоже, уже всерьез "наступил на горло" и обозникам. Ведь как ни крути, один трактор заменял тут почти полсотни саней, а стадо в пятьдесят тысяч "условных лошадей" никого не затоптать не в состоянии. Но тут уж ничего не поделаешь: мне сейчас приходится "грабить крестьян в целях индустриализации". Я вот еще немного их пограблю — а потом всем будет хорошо. Ну, не совсем хорошо и не совсем всем, но куда деваться?

В самом деле, куда? Вот сейчас на краю оврага Мокрой Мечетки, напротив очистных моих сооружений, поднялась птицеферма. Небольшая, на пять тысяч голов. Летом вырастет раз в десять, а пока — так. Пять тысяч кур — это, как ни крути, около трех тысяч яиц в сутки. Которые идут на прокорм нам, инженерам моим, да вообще всем в городке. И совершенно же понятно, что спрос на яйца в соседних селах упадет. Уже упал, но когда ферма заработает на полную мощность, яйцами заполнится не только "рынок городка", но Царицына — так что же мне, теперь самому без яиц сидеть и рабочим не давать? А к осени ферма ещё и курятины будет выдавать по полторы тонны в сутки, так может и не строить ферму вообще для сохранения доходов крестьянских?

Нет уж, пусть крестьяне сами о своих доходах думают. Я им, конечно, подскажу, как их увеличить, но и только: мне своих забот хватает. Дед, после долгих уговоров, отбыл в Петербург с действительно очень важной задачей, а я опять занялся моторостроением. Потому что моторам в предстоящей игре тоже предназначалась важная роль.

Самый подкованный в моторостроении народ в мое "старое время" — это мастера в каких-нибудь сельских мастерских по ремонту сельхозтехники. Не каждый из них, конечно — а все они вместе. Ведь им в ремонт что только не тащат!

Оба "Ураловских" движка после Халматовой ошибки с топливом мы в свое время как раз в такой мастерской и перебирали. Сами перебирали, но с народом местным активно общались. И я как-то оказался свидетелем разговора такого "старого мастера" с молодым механиком, возникшим в процессе ремонта голландского трактора. Мастер — в ответ на удивление молодого малым весом чугунного импортного дизеля, перебиравшимся рядом с нашим ЗиЛовским движком на соседнем верстаке, сообщил, что у голландцев-де чугун не простой, в как раз с примесью лантана. Причем — небольшой — то ли четверть процента, то ли четыре десятых. Точно не помню, но четверка там точно фигурировала. И что чугун с лантаном становится как вода жидким, из-за чего у буржуев получаются чугунные отливки со стенками толщиной аж в миллиметр. А на вопрос, почему же в нашей стране лантан не добавляют, мастер сказал что мало просто добавить, надо чугун этот выдержать при температуре больше тысячи шестисот градусов — а у нас и печей-то таких нет!

Помню, посмеялся я над "наивным селянином", но интернет-то небось и в глухой тайге доступен — и оказалось что мастер был прав (хотя "у нас" такие печи и были). Я тогда порадовался, что не полез спорить — а когда к нам приехала Суворова, вдруг вспомнил старый разговор — и озаботил Кузьмина изобретением подходящей печи для перегрева чугуна. То есть попросил над такой печью " подумать" еще во время первого разговора — но теперь порекомендовал процесс обдумывания резко интенсифицировать.