Глава 10

Сергей Никифорович, в закончив вносить в чертеж изменения и сунув лист технику — чтобы тот начертил все "как надо", как-то нервно огляделся, резким движением накинул пиджак и выскочил из комнаты. Не то, чтобы он именно нервничал — сказывалась давняя привычка слабослышащего человека: вдруг что-то важное прослушал? Но, поскольку тут "важного" ничего прослушать было невозможно в принципе, он всего лишь, довольный выполненной работой, вышел покурить.

Откровенно говоря, в чём-то он понимал своего работодателя, запрещавшего курить в рабочих помещениях: в молодости и сам Сергей Никифорович неоднократно наблюдал, как от непотушенного окурка начинался пожар. Но если в ресторане сгореть могла лишь какая-то скатерть, которую половые тут же и тушили, то при обилии разбросанной вокруг рабочего стола бумаги, последствия были бы куда как более печальными.

Курить же на лестничной площадке, где собирались другие инженеры, он не любил: место располагало разве что к нескольким быстрым затяжкам, а для Сергея Никифоровича процесс курения был лишь поводом к неторопливому размышлению. Поводом же к этому чаще была как раз работа, причем которую делали другие люди — видя, как твои идеи воплощаются в металл, лучше понимаешь что ты сам сделал не совсем правильно. И именно поэтому Сергей Никифорович спустился, как и всегда, в большую курилку, устроенную в цеху на первом этаже здания.

Разговор с встретившимся там работодателем его порадовал: у парня никак не "решалась" довольно интересная техническая задачка, а ему удалось быстро определить суть затруднений. Сергей Никифорович всегда радовался таким "озарениям": ведь инженером-то он не был, а так... любителем-изобретателем. Однако и опыт, полученный при изобретении всякого хотя бы и со скуки, и знания, почерпнутые из многочисленных книжек часто помогали дать исключительно полезные советы инженерам с институтскими дипломами. Такие случаи как бы показывали бывшему офицеру-артиллеристу, что жизнь свою он проживал правильно, и уважение окружающих относится к нему лично, а не к титулу. А инвалиду — хотя бы и со столь "смешным" недостатком в здоровье — это было важно...

Порадовавшись, что и на этот раз опыт и смекалка его не подвели, он не спеша докурил папиросу, решил для себя, чем он будет сейчас заниматься, и пошел вверх по лестнице обратно в комнату инженеров: все же поставленная работодателем задача действительно была весьма интересна, а сроки на ее выполнение поставлены крайне невеликие.

Поднимаясь по лестнице, он еще раз подумал про этого молодого парня: все же видно, что Россию он совсем не знает. Нынешнюю — а вот какой она вскоре будет — это, пожалуй, именно он знает лучше всех. И ей-богу, очень приятно, что в той, будущей России, весьма заметное место подготовлено и ему — потомственному дворянину, чей род занесен в шестую часть Родовой книги. Конструктору замечательных автомобилей Лихачеву.

Долгие путешествия на кораблях через океан как-то способствуют неторопливым размышлениям. И если по пути в Аделаиду я занимался совершенно нужным делом, оформляя патентные бумаги, и особо размышлять было некогда, то на пути в Европу иных дел уже не оставалось. Так что пришлось мне — хотя бы для того, чтобы на время "выключить" попутчика, в эти самые размышления погружаться.

Оказалось, что отключаться от мелкотравчатой текучки и посвятить время размышлениям о глобальных вопросах очень даже полезно. Осмысливая содеянное получается и планы на будущее составлять более глобальные — и более реальные. Вот взять, к примеру, Сахалин.

Чем больше я про него думал, тем больше понимал, что без создания хотя бы топливной базы Российского Дальнего востока на этом острове противостояние с Японией не выиграть никак — а у меня на эту войну были большие планы. В прошлый раз победить получилось — но это был блеф на грани фола, но без сахалинской базы даже он бы гарантированно не удался. Так что что делать — понятно, но как? Ведь по существующим законам никто и ни при каких условиях к освоению острова не допускался. Стратегический, блин, резерв царя — трогать нельзя. Опять-таки в прошлый раз удалось проскочить сквозь мелкую неувязку между двумя указами — но кто может гарантировать, что сейчас получится то же самое? И, главное, в прошлый раз база-то была очень слабенькая, сорвись тогда "обман века" — и получили бы японцы тогда Сахалин с уже подготовленным сырьевым производством.

Но связываться с царём у меня не было ни малейшего желания. Да и резонов — тоже: ведь если хорошенько подумать — а если месяц в море болтаться, то больше заниматься и нечем — оказывается, что и без Сахалина вполне можно достичь желаемого. Если, правда, чётко понимать, что же конкретно нужно...

У меня в списке "срочно желаемого" стоял непроигрыш в японской войне. Не победа — а именно непроигрыш. Который, между прочим, вполне достижим в случае этой войны отсутствия. Ну а уж если война начнется — тут уже возможны варианты...

Царицын встретил меня празднично. На площади перед "инженерным домом" стояли пять здоровенных елей (перед отъездом успел я Камилле рассказать, каким, по моим представлениям, должен быть Новый год), щедро украшенных разноцветными стеклянными шарами, внутрь которых моя приёмная дочь запихнула лампочки. Шары разноцветными сделал моя приёмная жена, используя основу своего лака для ногтей и краски для чернил. А электростанцию, все это великолепие снабжающее током, сделал Африканыч — пока меня не было, он успел привезти из Будапешта и запустить три генератора по четыреста киловатт. Обошлась электростанция чуть больше двухсот сорока тысяч, но теперь заводы недостатка в энергии не имели: по нынешним временам почти двухмегаваттная станция (учитывая два прежних трехсоткиловаттника) была очень мощной. Вдобавок Машка — увеличив в этом году выпуск елочных украшений впятеро против прошлогоднего, всю это электростанцию "шариками" и оплатила...

Дома меня встретили с огромной радостью, настолько искренней, что я даже не сразу про подарки вспомнил. Хотя какие там из Австралии подарки? Мелким — двух игрушечных коал (набитые ватой шкуры настоящих), Степке — сапоги из крокодиловой кожи, Машке — валенки из австралийской овцы... то есть ботиночки с высоким голенищем из того же крокодила и австралийскую кожаную безрукавку из кенгуриной кожи без единого шва. Жене — сумочку для женских мелочей: не было в Австралии женской обуви ее размера. Зато сумочку я набил индийскими серебряными украшениями — успел купить, пока уголь грузили в Коломбо на обратном пути. Там же я, к счастью, вспомнил и про Суворову — ей подарил огромную шаль из индийского батиста.

Так что все остались довольны.

Остался доволен и я. Ведь идея съездить за австралийскими патентами была не очень спонтанной: ещё летом я стал обдумывать идею начать продажи ручек за рубежом, и во время обсуждения данного вопроса за ужином "деды" вдруг озаботились попранием (или как это будет звучать в будущем времени?) "коммерческих интересов".

Семенов, который успел организовать для себя приличную "канцелярию", озаботил сотрудников подготовкой документов. Ещё он пригласил людей, которые будут заниматься этим делом за границей. Благо, у него осталось много хороших знакомых среди его учеников, и сейчас у этих учеников выросли довольно взрослые дети. Я давно обратил внимание, что каждую неделю Валентин Павлович пишет по десятку писем, и получает как бы не больше, но мало ли с кем старик переписывается! Как оказалось, "старик" в курсе семейных дел как бы не полусотни нынешних и бывших офицеров флотской береговой службы, так что через две недели в Царицын — точнее, в Ерзовку — прибыли сразу восемь молодых лоботрясов в возрасте от двадцати двух до двадцати пяти лет. Насчет "лоботрясов" — это Семенов их так назвал, на самом деле все они позаканчивали всякие университеты и высшие школы. Но, оказывается, инженер на гражданской службе, в особенности, если служба чисто чиновничья, может очень легко сейчас получить отпуск за свой счет... на полгода, или даже на год. Ребята и воспользовались — поскольку им Валентин Павлович предложил занятие поинтереснее.

Два парня поехали во Францию, два — в Англию. Один — в Германию (имея в виду привлечь, в случае необходимости, служащего там приятеля), а трое — отправились за океан. Все получили простую задачу: запатентовать ручку. Дело упрощалось тем, что один из парней как раз работал в службе, ведающей покупкой патентов для военного ведомства и был в курсе патентных законов всех выбранных стран. Самым простым в этом смысле выглядел немецкий (точнее, берлинский) патент — там выдавали патенты на все, что угодно, только пошлину плати (ну а потом сам доказывай, что твой патент — первый). Самым сложным вариантом был британский — хотя определенная лазейка и имелась для случая, если "гадящие англы" упрутся. Ну а в Америку поехали сразу трое, имея в виду при возможности заполучить патенты и в двух сопредельных странах. Мексиканский патент не стоил и бумаги, на которой печатали свидетельство, но он мог быть полезен для пресечения выноса производства конкурентами из Штатов в Мексику. А канадский патент тоже мог пригодиться, да и стоил он не очень много, но главное — его признавали на Альбионе.

Семеновские "патентоведы" все сделали правильно — заявки подали, даже кое-где и патенты получили, и теперь американская компания со "скромным" названием "Really Useful Goods" в день продавала этих самых "полезных вещей" на полторы тысячи долларов — правда практически все деньги тут же тратились на закупку станков и инструмента. Немного по выручке уступала немецкая фирма "Wirklich Nützlich Waren", но четыре тысяч марок ее выручки так же сразу оказывались в цепких ручках германских промышленников. У французов мне покупать было особо нечего, но все денежки от "Marchandises Vraiment Utile" (коих и было-то чуть больше трех тысяч франков) как-то незаметно рассасывались в Бельгии и Швеции. Однако это было лишь началом: продажи росли с каждым днем главным образом благодаря Машке и Камилле.

Машка наладила выпуск "стеклянных бус" — и марка Cristal Verre Maria Volkov теперь была известна и в славном городе Париже, причем простенькие стеклянные (то есть хрустальные, конечно) бусики стоили там начиная от десяти франков, а гарнитур из "солнечного" стекла (ярко-желтого с искорками внутри) успешно продавался и по тысяче.

Ну а Камилла — видимо, наслушавшись моих рассуждений по поводу торговли с "туземцами" — озаботилась "зеркальцами". Для начала она "придумала" целлофан — и в него стали упаковывать хитрые "таблетки" с придуманным моей женой "приятными ароматами". Двухдюймовое жестяное корытце с тальком, каолином и еще какой-то гадостью типа разнообразной ржавчины улетало по полтиннику — потому что эта гадость именовалась "пудрой", а корытце как раз и помещалось в пудреницу — с зеркальцем в крышке. Карболитовую, по два рубля (или по доллару) за штуку. Красота — страшная сила, для кошельков мужей и воздыхателей.

Жалко, конечно, что на этой поляне конкурентов ждать придется очень недолго — но пока деньга шла потоком. К тому же я надеялся, что конкуренция будет очень слабенькой: целлофан делала Камилла (точнее, семеро нанятых ей "лаборанток") по технологии, подсказанной мною (почему-то некоторые "мелочи" мне с прошлого раза запомнились), но даже эти девицы не знали состав сырья — был шанс, что этот секрет еще долго останется "фирменным".

Сейчас цеха по производству карболитовых товаров народного потребления срочно расширялись — главным образом, путем покупки подходящих зданий везде, где было можно. Расширялись для скорейшего удовлетворения уже полученных заказов, и с февраля, в крайнем случае с марта я ожидал увеличения доходов до миллиона рублей в месяц. А это было очень важно — не деньги сами по себе, а именно сумма. Поскольку она давала мне возможность вступить в очень интересную игру — причем важна была именно выручка с экспорта, внутренние доходы уже "заветную цифру" превзошли вдвое.

По льду Волги грузы теперь возили четыре сотни тракторов, почти столько же бегало по Дону — и это не считая пары сотен, бороздивших замерзшие северные реки. Теперь я, похоже, уже всерьез "наступил на горло" и обозникам. Ведь как ни крути, один трактор заменял тут почти полсотни саней, а стадо в пятьдесят тысяч "условных лошадей" никого не затоптать не в состоянии. Но тут уж ничего не поделаешь: мне сейчас приходится "грабить крестьян в целях индустриализации". Я вот еще немного их пограблю — а потом всем будет хорошо. Ну, не совсем хорошо и не совсем всем, но куда деваться?

В самом деле, куда? Вот сейчас на краю оврага Мокрой Мечетки, напротив очистных моих сооружений, поднялась птицеферма. Небольшая, на пять тысяч голов. Летом вырастет раз в десять, а пока — так. Пять тысяч кур — это, как ни крути, около трех тысяч яиц в сутки. Которые идут на прокорм нам, инженерам моим, да вообще всем в городке. И совершенно же понятно, что спрос на яйца в соседних селах упадет. Уже упал, но когда ферма заработает на полную мощность, яйцами заполнится не только "рынок городка", но Царицына — так что же мне, теперь самому без яиц сидеть и рабочим не давать? А к осени ферма ещё и курятины будет выдавать по полторы тонны в сутки, так может и не строить ферму вообще для сохранения доходов крестьянских?

Нет уж, пусть крестьяне сами о своих доходах думают. Я им, конечно, подскажу, как их увеличить, но и только: мне своих забот хватает. Дед, после долгих уговоров, отбыл в Петербург с действительно очень важной задачей, а я опять занялся моторостроением. Потому что моторам в предстоящей игре тоже предназначалась важная роль.

Самый подкованный в моторостроении народ в мое "старое время" — это мастера в каких-нибудь сельских мастерских по ремонту сельхозтехники. Не каждый из них, конечно — а все они вместе. Ведь им в ремонт что только не тащат!

Оба "Ураловских" движка после Халматовой ошибки с топливом мы в свое время как раз в такой мастерской и перебирали. Сами перебирали, но с народом местным активно общались. И я как-то оказался свидетелем разговора такого "старого мастера" с молодым механиком, возникшим в процессе ремонта голландского трактора. Мастер — в ответ на удивление молодого малым весом чугунного импортного дизеля, перебиравшимся рядом с нашим ЗиЛовским движком на соседнем верстаке, сообщил, что у голландцев-де чугун не простой, в как раз с примесью лантана. Причем — небольшой — то ли четверть процента, то ли четыре десятых. Точно не помню, но четверка там точно фигурировала. И что чугун с лантаном становится как вода жидким, из-за чего у буржуев получаются чугунные отливки со стенками толщиной аж в миллиметр. А на вопрос, почему же в нашей стране лантан не добавляют, мастер сказал что мало просто добавить, надо чугун этот выдержать при температуре больше тысячи шестисот градусов — а у нас и печей-то таких нет!

Помню, посмеялся я над "наивным селянином", но интернет-то небось и в глухой тайге доступен — и оказалось что мастер был прав (хотя "у нас" такие печи и были). Я тогда порадовался, что не полез спорить — а когда к нам приехала Суворова, вдруг вспомнил старый разговор — и озаботил Кузьмина изобретением подходящей печи для перегрева чугуна. То есть попросил над такой печью " подумать" еще во время первого разговора — но теперь порекомендовал процесс обдумывания резко интенсифицировать.

Кузьмин пообещал "подумать быстро" — и что-то уже придумал, даже начал печь эту строить. А Ольга Александровна для экспериментов пару пудов лантана добыла из закупленного в Швеции сырья. Эксперименты оказались удачными, но теперь нужно было и моторы соответствующим образом доработать.

Впрочем, сначала я съездил в Москву. Там у меня дела были, не самые срочные — но если что-то делать необходимо и появляется возможность что-то сделать пораньше, то и откладывать резонов нет.

В Москве жили подполковник в отставке Юрьев и Павел Афанасьевич Бенсон, и к обоим у меня было дело. Вениамин Григорьевич Юрьев отставку вышел в сорок пять лет, вышел с должности командира третьего Сибирского мортирно-артиллерийского дивизиона — из-за болезни жены, которой иркутский климат был противопоказан. Через пять лет он, переехав уже в Москву, остался вдовцом — и теперь занимался написанием мемуаров (довольно паршивых, мне их довелось "потом" читать). Обратно в армию его уже не взяли, так что делать этому очень неглупому офицеру в отставке было просто нечего — и потому предложение мое он принял.

Что же касается Бенсона, то специалист по изготовлению порохов в свете моих планов тоже был нелишним — а он специалистом был очень хорошим. С ним разговор сложился не столь радужно, как с Юрьевым, но в конце концов Павел Афанасьевич обещал "подумать" и от денег на проезд до Царицына и "командировочных" не отказался.

В Царицын я возвращался с тяжелым грузом. Не на душе — хотя и на душе было все же неспокойно. Но груз у меня в багаже был тяжеленный в прямом смысле слова: в Москве купил для Дарьи огромный набор французских чугунных кастрюль и сковородок. Из Австралии ей я привез лишь коралловые бусы и пару черепаховых гребней, но подарки эти ее не развеселили особо. Камилла сказала, что в октябре, вскорости после моего отъезда, у нее померла родственница, единственная кроме Димки. И не прямая — племянница покойного мужа, но теперь у Дарьи кроме Димки вообще души родной не осталось. Поэтому, наверное, она и баловала так и меня с Камиллой, и детишек... вот только вернувшись с похорон, она в сердцах перебила почти все горшки в доме (в смысле, кастрюли и чугуны) и сильно по этому поводу переживала: готовить не в чем. Чугуны-то купить не проблема, но эти еще и красивые были.

Из-за тяжелого багажа в Ярославль, как я рассчитывал, заехать не получилось — ну да ничего, потом со Степаном Андреевичем встречусь. Надо все же "познакомиться" с ним — хотя дед сказал, что "задачу поставил" ему вроде бы правильно. По крайней мере склад у Ремизовой купить ему удалось, и, судя по перечню отправляемых ему станков, производство готовил всерьез. Перечень я получил от Чаева, который теперь сам же станки и делал, на Харьковском. В цехах бывшего "завода-призрака". Понемногу пока делал, но сразу "правильные", с электроприводом.

Завод пока выпускал лишь токарные и — понемногу — фрезерные станки, но Чаев уже готовился выпускать и лицензионные Альпиновские "зуборезы": для оборудования такого класса сейчас лицензия легко передавалась вместе и партией в три-пять станков, и я в свое время от нее (тем более, предоставленной фактически бесплатно) не отказался. А заинтересованность поставщика в продаже (или даже дарении) лицензии объяснялась просто: лицензиат резко сокращал запросы на обслуживание (в том числе и гарантийное) купленного, да еще приплачивал за обучение собственных рабочих.

В связи с наступающей (пока еще в ближайшей перспективе) весной я занялся подготовкой сухопутного и совсем неледового транспорта. В принципе и трактор нынешний — если использовать "транспортную" трансмиссию — по дорогам неплохо бегал. Но вот мотор летом был склонен перегреваться. Поэтому в снова организованном "модельном цехе" пока я мотался по морям и океанам были изготовлены сразу шесть "газовских" шестицилиндровых мотора. Народ тут подобрался не только рукастый, но и головастый (благодаря моим подсказкам Вася "сам выбрал" мастеров "проверенных", тех же, что трудились тут и раньше), плюс Оля Миронова приложила свои золотые руки. Так что моторы удались, причем даже без стальных вкладышей цилиндров: оказалось, что чугун с лантаном (полученный пока в "экспериментальной" печке на пять пудов) мало того, что льется как вода, так еще и по прочности не уступает легированной стали. Из-за этого моторы и весили теперь меньше десяти пудов, полегчав почти на центнер против "прошлого" варианта.

Ну а когда есть моторы, станки, подготовленные (относительно прилично) рабочие и много свободных денег — то можно и автомобилестроением заняться. Я и занимался. В смысле присутствовал при строительстве этих автомобилей. Потому что, в отличие от первого раза, модельный цех размещался теперь в большом двухэтажном здании и собственно все "автомобилестроение" занимало хорошо если треть площади первого этажа. На втором две больших комнаты занимало "конструкторское бюро", в котором трудились два инженера и человек десять чертежников и расчетчиков. Самым забавным (для меня), что над проектом грузовика трудился инженер (бывший военный) Лихачёв. Не знаю, как звали того, который "ЗиЛ", а этот был Сергеем Никифоровичем, местным практически уроженцем: из Сердобского уезда. Причем уроженцем из самых знатных: род его был записан в шестой части Родовой книги.

Что, впрочем, не мешало этому сорокалетнему (и глуховатому) солидному инженеру каждый раз при виде меня радостно вскакивать и орать (что свойственно плохослышащим): "Александр, посмотри, что я придумал!" — а придумывал он действительно много чего интересного. С ним я познакомился вообще-то случайно, при мне кто-то упомянул о "глухом помещике, который не сеет и не пашет, а машины придумывает" — ну я и съездил к этому странному "помещику" в гости. Поговорили (после чего у меня горло болело, все время орать приходилось), а потом он с серьезной мордой лица у меня поинтересовался:

— Александр Владимирович, вы чего же так орёте-то? Может у вас со слухом что не так?

Ну не зараза ли? Хотя и на самом деле одним ухом он слышал все же паршиво: оглох, когда на маневрах каких-то рядом взорвался заряд от пушки, но с ним можно было и почти нормально разговаривать, потому что плохо слышал он только левым ухом. Я посмеялся, сделал ему "выгодное предложение", и с семнадцатого января у меня появился новый инженер — поместье-то принадлежало не ему, а брату и ничего Сергея Никифоровича там не держало. Формально инженером он не был, обычный штабс-ротмистр в отставке, но "самообразовывался" он всерьез и никому из молодых инженеров не уступал — хотя он на всякий случай и предупредил, что если, по моему мнению, работать он будет плохо, то платить ему не следует. Дворянская гордость...

Второй инженер — молодой петербургский "путеец" — занимался теперь исключительно "легковой машиной", и на этот раз "вольным переложением" УАЗ-469. Для него готовилась четырехцилиндровая версия того же мотора. Но, пока живьём мотор не появился, он занимался кузовом и подвеской. Тоже работы невпроворот — так что инженеры работали часов по десять в сутки.

Суворовой завод строил Мешков, строил причем ударными темпами — Константин Константинович, закончив дела в Ставрополе, теперь что-то достраивал Гаврилову в Калуге и "заводостроением" пришлось заняться специалисту по жилью. Поэтому завод получился несколько "дворцового" стиля, а "лабораторный корпус" так и вовсе мало отличался от какого-нибудь Ливадии... Правда, город эти строения не украшали — завод строился через Мечетку, на купленных землях ближе к Собачьей Балке, но все же был недалеко, в паре вёрст. Ольга Александровна в незаполненном пока оборудованием дворце — то есть лабораторном корпусе — устроила "курсы химиков-технологов" для царицынской молодежи. Не для рабочей — для обучения у Суворовой знаний уже требовалось много, но вот ряды царицынских приказчиков и клерков изрядно поредели. Про зарплаты на моих заводах для инженерно-технических работников в городе не знал разве что какой юродивый при церкви.

Ну а я увлеченно творил "стереофонический паровой молот". На самом деле неизвестный мне Арнст из Германии вероятно денно и нощно молился за меня: для заводов было приобретено уже с полсотни его механизмов. В свое время вопрос о паровых молотах был детально обсужден с Чаевым, и Евгений Иванович доказал мне, что покупать в данном случае немецкое — и патриотично, и выгодно: то, что делали в Кунавино или Мотовилихе, было не только хуже и дороже, но и недоступно в потребных количествах, а самим налаживать производство нужно, но это займет года два. Так что пока я обогащал германца — но если бы знал, зачем мне столько стучать...

"Стерео"-молот был всего лишь составной частью автомата, который с самого начала и до самого конца спроектировал лично я — чем очень гордился. Хотя функционально автомат был и простым: один молот отрубал кусочек проволоки, затем хитрый манипулятор (очень "хитрый": две хваталки из двухдюймовой стальной полосы, два кулачка и три шестеренки) укладывал отрубленный кусок в кассету (листы металла с дыркой на цепном приводе), кассета сдвигалась на одну позицию... а когда она "доезжала" до второго молота, тот, стукнув раз, формировал из обрезка заготовку нужной формы. После чего заготовка через пару десятков "шагов" вываливалась из кассеты в ящик.

Ничего особо интересного, разве что молоты стучали по сто семьдесят раз в минуту: я же упоминал, что Арнст хорошие молоты делал. А готовые заготовки мужики просто оттаскивали к стоящим рядом барабанам галтовочных машин — и они там сутки болтались.

Каждые сутки из галтовочных машин доставались по двести сорок тысяч стальных шариков. Они резво пробегали через три чугунных плиты со спиральными дорожками, затем закаливались, полировались... Пока что — лишь в моих мечтах: для превращения мечт в реальность мне нужно было ежедневно где-то брать четверть тонны высококачественной стали (первая машина делалась под шарики в шесть миллиметров), но выплавляемая на действующей "двухванной" печке Кузьмина сталь пока что годилась разве что на гвозди. Да и у меня "автомат" пока что чуть ли не каждый второй обрубок проволоки "запихивал" куда угодно, только не в кассету...

Причем если пускать молоты в "ручном" режиме, по одному удару при нажатии кнопки, вроде все работало нормально — и я периодически просто "зависал" у станка, пытаясь понять что же тут не так.

В один из таких "зависательных" моментов ко мне подошел Лихачев: он спускался в цех покурить "поскольку тут и так дым коромыслом". Посмотрев на мою конструкцию, он вздохнул и сообщил:

— А вот ни хрена у тебя, Александр, и не выйдет.

— Почему?

— А потому что вот эти железяки при большой скорости пружинить будут. Глазу незаметно, но будут. И отпускать вот эту штуку они станут не над дыркой, а обязательно в стороне. То есть иногда и попасть смогут — но редко. Василий Николаевич, можно вас? — обратился он к Васе, — я тут подумал, что если вот эту серьгу на полдюйма вперед подвинуть...

Ну и что мне делать? Ведь он прав... Тут до меня дошло, что всех рабочих (да и вообще всех, с кем общался на заводе) он исключительно по имени-отчеству зовет, да на "вы" — так почему мне такое исключение? Не удержавшись, спросил.

— Ну экий ты, Александр, басурман получаешься австралийский! Мы же с тобой ровня, дворяне не последних кровей. Чего нам чиниться-то между собой? Вот ты меня на "вы" да по отечеству, так я вроде и возрастом постарше буду — так что ладно, хотя и не очень приятно старость грядущую принимать. А они — люди чужие, их надо на расстоянии держать, даже словом. А ты не знал? Ну теперь знай, и меня по имени величай — мне же и сорока пока нет...

Понятно. А Николай тогда меня по имени наверное тоже не просто так звал... век живи — век учись! И дураком помрешь: тутошние-то (точнее, нынешние) все это с молоком матери впитывают. А я — да, "басурман из Австралии". Хорошо еще, что не "дикарь".

Двадцать третьего февраля (как раз во вторую годовщину "второго пришествия") я гордо сел "за баранку этого пылесоса". Первенец отечественного грузовикостроения грузовиком-то как раз и не стал: на первом шасси был собран небольшой автобус, правда, с салоном, в котором вольно размещалось всего шесть (и довольно роскошных) кресел. Потому что машина предназначалась для Камиллы, которой светили довольно многочисленные и длительные путешествия по Поволжью: на этот раз гидролизные заводы курировать ей пришлось лично (что, собственно, её инициативой и было после того, как я рассказал о их назначении. Так что комфортное средство передвижения в данном случае было не роскошью, а суровой необходимостью.

Средство получилось действительно комфортабельным: в отличие от шасси, назначенного стать именно грузовиком, тут рессоры задней подвески были сделаны телескопическими, на витых пружинах (по шесть штук на колесо) и с гидродемпферами, так что автобус весьма спокойно и плавно передвигался даже по булыжной мостовой. Относительно плавно, а по обычной дороге (в том числе и по шоссе) в салоне тряски не ощущалось совершенно, лишь довольно легкие покачивания почему-то заставляли пассажиров зевать. В любом случае лучше, чем в экипаже трястись — да и быстрее.

Собственно грузовик вышел из ворот цеха неделей позже — второго марта. С ним возникла небольшая проблема: генератор не обеспечивал зарядку аккумулятора — что-то не так было в релейной схеме. Но дождаться окончания ремонта (так и выкатки первой "легковушки", запланированной на восьмое) я не смог: четвертого дед прислал телеграмму с просьбой "срочно прибыть в Петербург" — и я, всё бросив, тут же отправился в столицу. В этом деле задерживаться было недопустимо.