Город Алой лилии. Книга 1. Джано

Город Алой лилии

Книга первая. Джано

Часть 1

Установления справедливости

Глава 1

Закон

Январским утром 1293 года дверь дома одного из богатейших флорентийских банкиров — Ванни деи Моцци — отворилась, и на улицу вышли двое молодых людей. Издалека их можно было принять за братьев: высокий рост, ладное телосложение, короткие прямые волосы. И лишь при более пристальном изучении становилось заметно, что один из юношей обладает пусть и загорелой, но не настолько смуглой кожей, чтобы считаться уроженцем Тосканы.

Разговор, который вели собеседники, касался дел политических и экономических; возможно, он покажется читателям не столь уж интересным, но, тем не менее, является достаточно важным, чтобы привести его в самом начале нашего повествования.

— Объясни мне, Джованни, — тараторил молодой человек, флорентийское происхождение которого несколькими строками ранее было подвергнуто сомнению, — почему нас, итальянцев, так ненавидят? Неужели лишь из-за того, что мы собственным трудом добиваемся благосостояния? Скажи, отчего король Филипп так жестоко обошёлся с нами?

— Не знаю...

— А я отвечу: из-за обыкновенной жадности! Оно и понятно: казна французского королевства пуста, а от важных сеньоров, заставляющих своих крестьян целыми днями гнуть спины, не дождёшься больших денег. Да и страшно Филиппу вступать в ссору со своими вассалами. Вот и получается, что страдать приходится нам, "ломбардцам", лишённым любых прав, кроме одного: время от времени отдавать все свои деньги грабителю, облачённому в монаршую мантию.

— Не горячись так, Дино...

— Почему? Кого мне бояться во Флоренции? Это на улицах Парижа я мог бы опасаться чьих-нибудь любопытных ушей, здесь же имею право говорить всё, что вздумается! И очень жаль, что французский король не знает тех вещей, которые известны мне, иначе он покраснел бы до самого кончика своего длинного носа. Представляешь, Джованни: мадам Жанна, супруга Филиппа, предпочла своему дражайшему мужу обыкновенных лодочников, которые каждый вечер проходят под стенами Лувра. Да-да, не смотри на меня такими глазами! Общество этих молодых весёлых красавцев пришлось ей по вкусу куда больше, нежели время, проведённое рядом с угрюмым супругом. Так-то!

— Быть может, король поступил с флорентийцами столь круто, придя в гнев из-за измены жены?

— Вряд ли. По-моему, такие вещи его ничуть не беспокоят. На уме у государя Филиппа только две вещи: власть и деньги.

Дино отпустил в адрес французского монарха ещё несколько колких замечаний, а затем резко переменил тему разговора:

— Знаешь, Джованни, твой отец — самый благородный человек на земле. Я даже не надеялся, что он отнесётся к моей незавидной судьбе с таким участием. Нет, в сущности, синьор Бокканегра, в чьей конторе я работал, живя в Париже, и который величал меня не иначе как "сыном", также заслуживает уважения, но его решение остаться во Франции вопреки всякому здравому смыслу может вызывать только глубокое порицание. И погибал бы я сейчас от голода, скитаясь по дорогам Италии, не прояви мессер Ванни великодушие...

— Да ладно тебе! — фыркнул Джованни.

— Не смейся! — нахмурился Дино.

Спутник его не обратил никакого внимания на прозвучавшую угрозу, и неизвестно, чем бы завершился этот дружеский разговор, не прерви его громкий набатный звон.

— Начинается! — сверкнул глазами Джованни.

— О чём ты?

— Сейчас ты сможешь стать свидетелем настоящего веселья!

— Веселья? — недоверчиво переспросил Дино. — Судя по звукам, готовится какое-нибудь восстание.

Замечание молодого человека было вполне резонным: звон колокола продолжал разноситься по округе, заставляя сердце невольно сжиматься от тревоги. То и дело из окон близлежащих домов выглядывали людские лица, на которых, как казалось Дино, читался испуг. Да и улица, прежде спокойная, превратилась в бурлящий поток, водами которого служили возбуждённые горожане.

— Идём к церкви Сан-Пьеро Скераджо, — потянул спутника за рукав Джованни.

Дино безропотно последовал за приятелем: сначала юноши прошли по Старому мосту, преодолели улицу Пор-Санта-Мария, достигли пересечения улиц Калимала и Ваккеречча и, наконец, свернули на последнюю, которая вела к храму. Возле одного из перекрёстков молодым людям встретился глашатай, хриплым голосом призывавший избранных в ополчение горожан "незамедлительно явиться к месту пребывания приоров города Флоренции". Объявление это выглядело излишним, поскольку из домов каждую минуту выбегали пополаны, не поражавшие военной выправкой, зато вооружённые до зубов, и устремлялись по тому же пути, что и наши юные знакомые.

Горожане собирались под стенами Сан-Пьеро Скераджо в тёмные ряды, готовые, подобно свинцовой туче, в любой миг обрушить на землю небесный гнев. Острия копий сверкали, словно молнии, а глухой ропот был подобен звукам далёкого грома — такую картину, во всяком случае, нарисовало Дино чрезмерно пылкое воображение.

Едва молодые люди достигли цели своего путешествия, перед взорами тысяч зрителей появился пожилой мужчина, облачённый в алый кафтан. Щёки его покрывал розоватый румянец — от лёгко ли мороза, или от нервного возбуждения — судить об этом было невозможно. Во всяком случае, гордая осанка и благородные морщины, избороздившие лоб, заставляли поверить, что обладателю их незнакомо чувство страха.

— Гонфалоньер...

— Господин Бальдо деи Руффоли...

Слова эти, произнесённые горожанами, не слишком прояснили для Дино суть происходящих событий, поэтому он шепнул приятелю:

— Кто этот вельможа?

Джованни с торжеством посмотрел на юношу и ответил:

— Знаменосец Справедливости.

В это мгновение два человека вынесли из церкви широкое шёлковое полотнище. Порыв ветра развернул его — и посреди белоснежного поля расцвёл алый крест. Событие это было встречено восторженным гулом.

— Вот оно — знамя Справедливости, — сипло произнёс Джованни.

Дино промолчал: приоткрыв рот, он наблюдал, как стяг, символизирующий власть простого народа, трепещет в потоках воздуха, сгибает широкое деревянное древко, словно намереваясь вырваться из рук своих хозяев и взвиться в небеса.

Тем временем глашатай, появившийся рядом с гонфалоньером, принялся зачитывать речь, из которой следовало, что семейство Галли, один из представителей которого был повинен в убийстве флорентийского пополана, совершённом на французской земле, приговаривается к суровому наказанию "в соответствии с характером преступления".

— Дабы обуздать безрассудную дерзость рода Галли, а также ради благополучия и свободы пополанов города и контадо Флоренции, представители его, свершившие преступление, приговариваются к смертной казни через отсечение главы. Помимо этого, всё имущество их подлежит разрушению и сожжению дотла...

Каждое слово глашатая сопровождалось одобрительными возгласами. Все взгляды были устремлены на гонфалоньера, которому предстояло участвовать в наказании могущественных грандов из семейства Галли, и его грозную военную силу. Поэтому мало кто обратил внимание на малочисленную группу мужчин, окружённую слугами и вооружённую ничуть не хуже представителей городского ополчения. Лица незнакомцев были угрюмы, губы плотно сжаты, глаза то и дело вспыхивали мрачным огнём. Однако едва глашатай закончил читать свою речь, эти безмолвные наблюдатели, словно по волшебству, растворились среди флорентийских улиц.

Гонфалоньер сошёл со ступеней церкви и встал во главе своих воинов. По рядам ополченцев прокатилась волна. Войско пришло в движение и направилось к дворцу Барджелло, чей мощный силуэт вырисовывался неподалёку на фоне залитых солнечными лучами небес. Верх здания, словно корона, был окаймлён четырёхугольными зубцами. Башня, вздымаясь ввысь, нависала над округой, будто каменный великан, внимательно следящий за горожанами независимо от того, какое место те занимают в обществе: являются ли "жирным" народом или "тощим", обедневшими грандами, слившимися с простолюдинами или, напротив, недавними пополанами, сумевшими благодаря богатству превратиться в настоящих дворян.

На протяжении всего своего недолгого пути ополченцы встречались ликующими возгласами и рукоплесканиями: мелкие ремесленники и торговцы всегда испытывали жестокую радость при виде бед, обрушившихся на голову кого-либо из грандов. И теперь, когда они сами превратились в источник возмездия, пополаны просто не могли сохранять спокойствие.

Перед дворцом ополченцев уже ожидал подеста. Позади градоправителя стояли несколько десятков судей и нотариусов, повсюду его сопровождавших, а также армия стражников, почти не уступавшая по численности пехотинцам Бальдо деи Руффоли.

Сойдясь, подеста и знаменосец Справедливости обменялись парой фраз и отдали своим людям короткий приказ. Оба отряда — и возглавляемый гонфалоньером, и подчиняющийся градоправителю — сдвинулись с места.

Дино, словно завороженный, также сделал несколько шагов. Джованни окликнул его:

— Постой! Ты желаешь полюбоваться, как станут разрушать жилище семейства Галли?

— Почему бы и нет?

Моцци пожал плечами:

— По-моему, сегодня мы уже успели увидеть немало интересных вещей. И расправа над Галли, я полагаю, — не самая приятная из них.

— Но ведь они совершили преступление — так пусть сполна расплатятся за него! — с воинственным видом воскликнул Дино.

— Они в любом случае не скроются от своей печальной участи — под нашими пристальными взглядами или же без них, если, конечно, не догадаются вовремя покинуть Флоренцию. А вот мы, проявив чрезмерное любопытство, можем за него поплатиться.

— О чём ты говоришь?

Джованни насмешливо взглянул на собеседника и пояснил:

— Один из законов, в чьей суровости ты убедился несколько минут назад, гласит: когда знаменосец Справедливости направляется к жилищу гранда для исполнения своих обязанностей, пусть никто из пополанов не осмелится туда идти и пребывать подле домов нобилей и магнатов. Тому же, кто нарушит приказ, надлежит выплатить штраф в двести лир.

— Это же настоящее состояние! — присвистнул Дино. Затем на лице его отразилось недоверие: — Почему, в таком случае, горожане безо всякого страха следуют за гонфалоньером и подестой?

— Откуда мне знать?

— Наверное, ты просто шутишь!

— Если хочешь, можешь проверить правоту моих слов.

Дино ухмыльнулся:

— Нет уж! Наказание грандов, конечно, — прелюбопытное зрелище, но я не готов ради него жертвовать собственным кошельком...

Молодые люди рассмеялись и направились в сторону, противоположную той, где был расположен дом семейства Галли.

Между тем, через некоторое время под стенами этого здания появился гонфалоньер со своей свитой. Глашатай громовым голосом в очередной раз зачитал приговор "господ приоров". Ответом послужила тишина.

Нетерпеливо топнув ногой, Руффоли подал знак своим людям.

В это мгновение дверь отворилась, и в проёме показалось белое от страха лицо слуги. Раздался чуть слышный лепет:

— Моих господ нет дома.

— Что ты сказал? — хором произнесли подеста и гонфалоньер.

— Они бежали из Флоренции...

Глава 2

Гранды

В самом сердце сестьеры Сан-Пьеро — наиболее многочисленной, богатой и потому служившей местом постоянных распрей и раздоров — раскинулась широкая площадь, окружённая новыми домами, чьи изящные фасады изумляли буйством красок и силой зодческого воображения. Однако каждый человек, очутившись среди них, непременно обращал внимание на большое серое здание со стенами, изъязвлёнными морщинами трещин, и против воли начинал подозревать, что под крышей этого жилища происходят странные и страшные вещи.

Впрочем, ради справедливости следует сказать: вряд ли возможно было найти хоть одного горожанина, который не знал бы, что хозяйничает в вышеупомянутом доме мессер Корсо Донати. А уж о преступлениях членов этого славного семейства флорентийцам было известно немало. Так, например, из людской памяти ещё не стёрлись воспоминания о честолюбии синьоры Гвальдрады, задумавшей выдать свою дочь замуж за самого богатого юношу города. Завершилось всё гибелью незадачливого жениха и возникновением партий гвельфов и гибеллинов. Но, видимо, этот неудавшийся брачный союз не вразумил потомков Гвальдрады: сам мессер Корсо в юности женился на девушке из рода Черки. И что же? Через некоторое время она умерла! И слухам, согласно которым несчастную отравили, трудно было не поверить, поскольку все знали о давней вражде между семействами Донати и Черки. Ну а уж недавняя история, когда поэт Гвидо Кавальканти, совершая паломничество в Сантьяго-де-Компостелла, едва не погиб из-за пищи, отравленной по приказу Корсо, и вовсе не могла вызвать ничего, кроме сурового порицания; Гвидо, конечно, смутьян и баламут, но это ещё не повод, чтобы отправлять его к праотцам. Некоторые же особо осведомлённые сплетники даже упоминали о странной дружбе, которую Донати завёл с Нери дельи Абати, потомком презренного подлеца, отрубившего руку знаменосцу флорентийского войска в битве при Монтаперти и вызвавшего тем самым всеобщую панику. Но поскольку никто не сумел найти неблаговидных причин, побудивших мессера Корсо сойтись с родственником предателя, этот последний проступок болтуны великодушно решили оставить без внимания.

В этот час в комнате, служившей мессеру Корсо для приёма гостей, собрались трое мужчин.

Первый из них — сам хозяин — ходил из угла в угол, сжимая и разжимая бледные пальцы, словно готовился задушить невидимого, но оттого не менее ненавистного врага. Мессеру Донати едва исполнилось тридцать пять лет, и выглядел он просто великолепно: настоящий рыцарь, готовый немедля сбросить с плеч кафтан из тонкого сукна, сменив его на доспехи, вскочить в седло и без раздумий ринуться в битву. Чёрные глаза его метали молнии из-под густых бровей, смоляные волосы в беспорядке рассыпались по отороченному мехом воротнику. Сапоги мужчины так грохотали, будто Корсо вознамерился проломить мраморный пол.

Двое других участников сцены, свидетелями которой мы стали, были одинаково тощими и смуглокожими. Разница состояла лишь в том, что один них превосходил другого в росте едва ли не на полголовы. Скромно присев на краешек скамьи, гости наблюдали за бешенством мессера Донати с лицами, которые не выражали никаких чувств.

Увидев, что Корсо взял себя в руки, высокий мужчина произнёс:

— Не прошло даже недели с того дня, когда "Установления справедливости" были приняты, а семейство Галли уже стало первой их жертвой...

— Я ведь предупреждал, что этим всё кончится, мессер Джери! — воскликнул Донати.

— И оказались правы, — вздохнул его собеседник. — Поэтому-то мы с Симоне поспешили к такому мудрому человеку, как вы, чтобы признать свою ошибку и решить, что делать дальше.

При этих лестных словах на щеках Корсо выступил румянец. Выпятив грудь, мужчина внушительно произнёс:

— Есть единственный способ привести простолюдинов к повиновению. Разве мы — рыцари — не имеем достаточно силы, чтобы расправиться с жалкими купцами и ремесленниками? Разрушим их дома, отправим, если потребуется, несколько смутьянов на виселицу — и пополаны навсегда оставят помыслы о власти.