Город Алой лилии. Книга 1. Джано

Город Алой лилии

Книга первая. Джано

Часть 1

Установления справедливости

Глава 1

Закон

Январским утром 1293 года дверь дома одного из богатейших флорентийских банкиров — Ванни деи Моцци — отворилась, и на улицу вышли двое молодых людей. Издалека их можно было принять за братьев: высокий рост, ладное телосложение, короткие прямые волосы. И лишь при более пристальном изучении становилось заметно, что один из юношей обладает пусть и загорелой, но не настолько смуглой кожей, чтобы считаться уроженцем Тосканы.

Разговор, который вели собеседники, касался дел политических и экономических; возможно, он покажется читателям не столь уж интересным, но, тем не менее, является достаточно важным, чтобы привести его в самом начале нашего повествования.

— Объясни мне, Джованни, — тараторил молодой человек, флорентийское происхождение которого несколькими строками ранее было подвергнуто сомнению, — почему нас, итальянцев, так ненавидят? Неужели лишь из-за того, что мы собственным трудом добиваемся благосостояния? Скажи, отчего король Филипп так жестоко обошёлся с нами?

— Не знаю...

— А я отвечу: из-за обыкновенной жадности! Оно и понятно: казна французского королевства пуста, а от важных сеньоров, заставляющих своих крестьян целыми днями гнуть спины, не дождёшься больших денег. Да и страшно Филиппу вступать в ссору со своими вассалами. Вот и получается, что страдать приходится нам, "ломбардцам", лишённым любых прав, кроме одного: время от времени отдавать все свои деньги грабителю, облачённому в монаршую мантию.

— Не горячись так, Дино...

— Почему? Кого мне бояться во Флоренции? Это на улицах Парижа я мог бы опасаться чьих-нибудь любопытных ушей, здесь же имею право говорить всё, что вздумается! И очень жаль, что французский король не знает тех вещей, которые известны мне, иначе он покраснел бы до самого кончика своего длинного носа. Представляешь, Джованни: мадам Жанна, супруга Филиппа, предпочла своему дражайшему мужу обыкновенных лодочников, которые каждый вечер проходят под стенами Лувра. Да-да, не смотри на меня такими глазами! Общество этих молодых весёлых красавцев пришлось ей по вкусу куда больше, нежели время, проведённое рядом с угрюмым супругом. Так-то!

— Быть может, король поступил с флорентийцами столь круто, придя в гнев из-за измены жены?

— Вряд ли. По-моему, такие вещи его ничуть не беспокоят. На уме у государя Филиппа только две вещи: власть и деньги.

Дино отпустил в адрес французского монарха ещё несколько колких замечаний, а затем резко переменил тему разговора:

— Знаешь, Джованни, твой отец — самый благородный человек на земле. Я даже не надеялся, что он отнесётся к моей незавидной судьбе с таким участием. Нет, в сущности, синьор Бокканегра, в чьей конторе я работал, живя в Париже, и который величал меня не иначе как "сыном", также заслуживает уважения, но его решение остаться во Франции вопреки всякому здравому смыслу может вызывать только глубокое порицание. И погибал бы я сейчас от голода, скитаясь по дорогам Италии, не прояви мессер Ванни великодушие...

— Да ладно тебе! — фыркнул Джованни.

— Не смейся! — нахмурился Дино.

Спутник его не обратил никакого внимания на прозвучавшую угрозу, и неизвестно, чем бы завершился этот дружеский разговор, не прерви его громкий набатный звон.

— Начинается! — сверкнул глазами Джованни.

— О чём ты?

— Сейчас ты сможешь стать свидетелем настоящего веселья!

— Веселья? — недоверчиво переспросил Дино. — Судя по звукам, готовится какое-нибудь восстание.

Замечание молодого человека было вполне резонным: звон колокола продолжал разноситься по округе, заставляя сердце невольно сжиматься от тревоги. То и дело из окон близлежащих домов выглядывали людские лица, на которых, как казалось Дино, читался испуг. Да и улица, прежде спокойная, превратилась в бурлящий поток, водами которого служили возбуждённые горожане.

— Идём к церкви Сан-Пьеро Скераджо, — потянул спутника за рукав Джованни.

Дино безропотно последовал за приятелем: сначала юноши прошли по Старому мосту, преодолели улицу Пор-Санта-Мария, достигли пересечения улиц Калимала и Ваккеречча и, наконец, свернули на последнюю, которая вела к храму. Возле одного из перекрёстков молодым людям встретился глашатай, хриплым голосом призывавший избранных в ополчение горожан "незамедлительно явиться к месту пребывания приоров города Флоренции". Объявление это выглядело излишним, поскольку из домов каждую минуту выбегали пополаны, не поражавшие военной выправкой, зато вооружённые до зубов, и устремлялись по тому же пути, что и наши юные знакомые.

Горожане собирались под стенами Сан-Пьеро Скераджо в тёмные ряды, готовые, подобно свинцовой туче, в любой миг обрушить на землю небесный гнев. Острия копий сверкали, словно молнии, а глухой ропот был подобен звукам далёкого грома — такую картину, во всяком случае, нарисовало Дино чрезмерно пылкое воображение.

Едва молодые люди достигли цели своего путешествия, перед взорами тысяч зрителей появился пожилой мужчина, облачённый в алый кафтан. Щёки его покрывал розоватый румянец — от лёгко ли мороза, или от нервного возбуждения — судить об этом было невозможно. Во всяком случае, гордая осанка и благородные морщины, избороздившие лоб, заставляли поверить, что обладателю их незнакомо чувство страха.

— Гонфалоньер...

— Господин Бальдо деи Руффоли...

Слова эти, произнесённые горожанами, не слишком прояснили для Дино суть происходящих событий, поэтому он шепнул приятелю:

— Кто этот вельможа?

Джованни с торжеством посмотрел на юношу и ответил:

— Знаменосец Справедливости.

В это мгновение два человека вынесли из церкви широкое шёлковое полотнище. Порыв ветра развернул его — и посреди белоснежного поля расцвёл алый крест. Событие это было встречено восторженным гулом.

— Вот оно — знамя Справедливости, — сипло произнёс Джованни.

Дино промолчал: приоткрыв рот, он наблюдал, как стяг, символизирующий власть простого народа, трепещет в потоках воздуха, сгибает широкое деревянное древко, словно намереваясь вырваться из рук своих хозяев и взвиться в небеса.

Тем временем глашатай, появившийся рядом с гонфалоньером, принялся зачитывать речь, из которой следовало, что семейство Галли, один из представителей которого был повинен в убийстве флорентийского пополана, совершённом на французской земле, приговаривается к суровому наказанию "в соответствии с характером преступления".

— Дабы обуздать безрассудную дерзость рода Галли, а также ради благополучия и свободы пополанов города и контадо Флоренции, представители его, свершившие преступление, приговариваются к смертной казни через отсечение главы. Помимо этого, всё имущество их подлежит разрушению и сожжению дотла...

Каждое слово глашатая сопровождалось одобрительными возгласами. Все взгляды были устремлены на гонфалоньера, которому предстояло участвовать в наказании могущественных грандов из семейства Галли, и его грозную военную силу. Поэтому мало кто обратил внимание на малочисленную группу мужчин, окружённую слугами и вооружённую ничуть не хуже представителей городского ополчения. Лица незнакомцев были угрюмы, губы плотно сжаты, глаза то и дело вспыхивали мрачным огнём. Однако едва глашатай закончил читать свою речь, эти безмолвные наблюдатели, словно по волшебству, растворились среди флорентийских улиц.

Гонфалоньер сошёл со ступеней церкви и встал во главе своих воинов. По рядам ополченцев прокатилась волна. Войско пришло в движение и направилось к дворцу Барджелло, чей мощный силуэт вырисовывался неподалёку на фоне залитых солнечными лучами небес. Верх здания, словно корона, был окаймлён четырёхугольными зубцами. Башня, вздымаясь ввысь, нависала над округой, будто каменный великан, внимательно следящий за горожанами независимо от того, какое место те занимают в обществе: являются ли "жирным" народом или "тощим", обедневшими грандами, слившимися с простолюдинами или, напротив, недавними пополанами, сумевшими благодаря богатству превратиться в настоящих дворян.

На протяжении всего своего недолгого пути ополченцы встречались ликующими возгласами и рукоплесканиями: мелкие ремесленники и торговцы всегда испытывали жестокую радость при виде бед, обрушившихся на голову кого-либо из грандов. И теперь, когда они сами превратились в источник возмездия, пополаны просто не могли сохранять спокойствие.

Перед дворцом ополченцев уже ожидал подеста. Позади градоправителя стояли несколько десятков судей и нотариусов, повсюду его сопровождавших, а также армия стражников, почти не уступавшая по численности пехотинцам Бальдо деи Руффоли.

Сойдясь, подеста и знаменосец Справедливости обменялись парой фраз и отдали своим людям короткий приказ. Оба отряда — и возглавляемый гонфалоньером, и подчиняющийся градоправителю — сдвинулись с места.

Дино, словно завороженный, также сделал несколько шагов. Джованни окликнул его:

— Постой! Ты желаешь полюбоваться, как станут разрушать жилище семейства Галли?

— Почему бы и нет?

Моцци пожал плечами:

— По-моему, сегодня мы уже успели увидеть немало интересных вещей. И расправа над Галли, я полагаю, — не самая приятная из них.

— Но ведь они совершили преступление — так пусть сполна расплатятся за него! — с воинственным видом воскликнул Дино.

— Они в любом случае не скроются от своей печальной участи — под нашими пристальными взглядами или же без них, если, конечно, не догадаются вовремя покинуть Флоренцию. А вот мы, проявив чрезмерное любопытство, можем за него поплатиться.

— О чём ты говоришь?

Джованни насмешливо взглянул на собеседника и пояснил:

— Один из законов, в чьей суровости ты убедился несколько минут назад, гласит: когда знаменосец Справедливости направляется к жилищу гранда для исполнения своих обязанностей, пусть никто из пополанов не осмелится туда идти и пребывать подле домов нобилей и магнатов. Тому же, кто нарушит приказ, надлежит выплатить штраф в двести лир.

— Это же настоящее состояние! — присвистнул Дино. Затем на лице его отразилось недоверие: — Почему, в таком случае, горожане безо всякого страха следуют за гонфалоньером и подестой?

— Откуда мне знать?

— Наверное, ты просто шутишь!

— Если хочешь, можешь проверить правоту моих слов.

Дино ухмыльнулся:

— Нет уж! Наказание грандов, конечно, — прелюбопытное зрелище, но я не готов ради него жертвовать собственным кошельком...

Молодые люди рассмеялись и направились в сторону, противоположную той, где был расположен дом семейства Галли.

Между тем, через некоторое время под стенами этого здания появился гонфалоньер со своей свитой. Глашатай громовым голосом в очередной раз зачитал приговор "господ приоров". Ответом послужила тишина.

Нетерпеливо топнув ногой, Руффоли подал знак своим людям.

В это мгновение дверь отворилась, и в проёме показалось белое от страха лицо слуги. Раздался чуть слышный лепет:

— Моих господ нет дома.

— Что ты сказал? — хором произнесли подеста и гонфалоньер.

— Они бежали из Флоренции...

Глава 2

Гранды

В самом сердце сестьеры Сан-Пьеро — наиболее многочисленной, богатой и потому служившей местом постоянных распрей и раздоров — раскинулась широкая площадь, окружённая новыми домами, чьи изящные фасады изумляли буйством красок и силой зодческого воображения. Однако каждый человек, очутившись среди них, непременно обращал внимание на большое серое здание со стенами, изъязвлёнными морщинами трещин, и против воли начинал подозревать, что под крышей этого жилища происходят странные и страшные вещи.

Впрочем, ради справедливости следует сказать: вряд ли возможно было найти хоть одного горожанина, который не знал бы, что хозяйничает в вышеупомянутом доме мессер Корсо Донати. А уж о преступлениях членов этого славного семейства флорентийцам было известно немало. Так, например, из людской памяти ещё не стёрлись воспоминания о честолюбии синьоры Гвальдрады, задумавшей выдать свою дочь замуж за самого богатого юношу города. Завершилось всё гибелью незадачливого жениха и возникновением партий гвельфов и гибеллинов. Но, видимо, этот неудавшийся брачный союз не вразумил потомков Гвальдрады: сам мессер Корсо в юности женился на девушке из рода Черки. И что же? Через некоторое время она умерла! И слухам, согласно которым несчастную отравили, трудно было не поверить, поскольку все знали о давней вражде между семействами Донати и Черки. Ну а уж недавняя история, когда поэт Гвидо Кавальканти, совершая паломничество в Сантьяго-де-Компостелла, едва не погиб из-за пищи, отравленной по приказу Корсо, и вовсе не могла вызвать ничего, кроме сурового порицания; Гвидо, конечно, смутьян и баламут, но это ещё не повод, чтобы отправлять его к праотцам. Некоторые же особо осведомлённые сплетники даже упоминали о странной дружбе, которую Донати завёл с Нери дельи Абати, потомком презренного подлеца, отрубившего руку знаменосцу флорентийского войска в битве при Монтаперти и вызвавшего тем самым всеобщую панику. Но поскольку никто не сумел найти неблаговидных причин, побудивших мессера Корсо сойтись с родственником предателя, этот последний проступок болтуны великодушно решили оставить без внимания.

В этот час в комнате, служившей мессеру Корсо для приёма гостей, собрались трое мужчин.

Первый из них — сам хозяин — ходил из угла в угол, сжимая и разжимая бледные пальцы, словно готовился задушить невидимого, но оттого не менее ненавистного врага. Мессеру Донати едва исполнилось тридцать пять лет, и выглядел он просто великолепно: настоящий рыцарь, готовый немедля сбросить с плеч кафтан из тонкого сукна, сменив его на доспехи, вскочить в седло и без раздумий ринуться в битву. Чёрные глаза его метали молнии из-под густых бровей, смоляные волосы в беспорядке рассыпались по отороченному мехом воротнику. Сапоги мужчины так грохотали, будто Корсо вознамерился проломить мраморный пол.

Двое других участников сцены, свидетелями которой мы стали, были одинаково тощими и смуглокожими. Разница состояла лишь в том, что один них превосходил другого в росте едва ли не на полголовы. Скромно присев на краешек скамьи, гости наблюдали за бешенством мессера Донати с лицами, которые не выражали никаких чувств.

Увидев, что Корсо взял себя в руки, высокий мужчина произнёс:

— Не прошло даже недели с того дня, когда "Установления справедливости" были приняты, а семейство Галли уже стало первой их жертвой...

— Я ведь предупреждал, что этим всё кончится, мессер Джери! — воскликнул Донати.

— И оказались правы, — вздохнул его собеседник. — Поэтому-то мы с Симоне поспешили к такому мудрому человеку, как вы, чтобы признать свою ошибку и решить, что делать дальше.

При этих лестных словах на щеках Корсо выступил румянец. Выпятив грудь, мужчина внушительно произнёс:

— Есть единственный способ привести простолюдинов к повиновению. Разве мы — рыцари — не имеем достаточно силы, чтобы расправиться с жалкими купцами и ремесленниками? Разрушим их дома, отправим, если потребуется, несколько смутьянов на виселицу — и пополаны навсегда оставят помыслы о власти.

— А если это не поможет? — тихим хрипловатым голосом спросил Симоне.

Донати смутился и, потратив несколько секунд на размышления, изрёк:

— Пусть те, кому не понравится новый порядок, катятся на все четыре стороны.

Джери покачал головой:

— Если во Флоренции не останется ремесленников, кто станет производить товары? Откуда возьмутся деньги?

Корсо, даже не пытаясь скрыть свою досаду, проворчал:

— Я не банкир и не купец, чтобы думать о таких вещах. Я — воин. И ответьте: что станут делать ваши разлюбезные ремесленники, если их окажется некому защищать? Вот ведь любопытное будет зрелище, когда они схватятся с вражескими рыцарями! — Мужчина делано захохотал. — Тогда сразу вспомнят, что это я, Корсо Донати, рисковал жизнью в битве при Кампальдино; это мои рыцари бесстрашно шли в атаку, когда остальные флорентийские отряды жались от страха друг к другу; это мои люди гибли из-за подлости пехотинцев из Ареццо, которые вспарывали животы их коням; и, наконец, именно мой удар по врагам, а не вмешательство Вьери Черки или Гульельмо деи Пацци, решил исход сражения и принёс Флоренции невиданную славу. — Корсо резко отвернулся, точно пожелал скрыть от собеседников чувства, проступившие на лице, и, подойдя к окну, продолжил: — А что теперь? Грандов, спасших город от нашествия гибеллинов, вместо того, чтобы изъявлять глубокий почёт и уважение, начинают изгонять или даже приговаривать к смерти. И кто? Жалкие трусы, стоявшие в последних рядах армии: Манчини, Аччайуолли, Альтовити, Перуцци, Магалотти, Черретани. Трусливые ублюдки. Узнай я заранее, что они станут править Флоренцией, собственноручно сжёг бы город дотла...

Слушая речи Донати, гости позабыли обо всём на свете: настолько заворожила их эта смесь изо лжи и полуправды. Голос Корсо на несколько секунд снижался до полушёпота, чтобы затем взорваться громовым раскатом; в нём причудливо соединялись ненависть к врагам и гнев при воспоминании об их триумфе, печаль по погибшим товарищам и восторг от осознания великой победы над гибеллинами Ареццо.

Мужчина давно замолк, но слушатели его ещё долго не могли прийти в себя. Наконец, Джери прошептал:

— Вы ошибаетесь, мессер Корсо. Главные виновники обрушившихся на грандов несчастий — не упомянутые вами приоры шести цехов, а сами нобили. Вспомните: разве после победы при Кампальдино не начались ссоры между Адимари и Тозинги, Кавальканти и Буондельмонти...

— Барди и Моцци, — с едва уловимой усмешкой добавил Симоне.

— И этим воспользовался человек из знатнейшего рода, предавший рыцарство и вставший на сторону пополанов.

— Кто он?

— Джано...

— Джано делла Белла...

Из груди мессера Донати вырвалось приглушённое рычание:

— О, да! Это чёртово отродье, которое заслуживает смерти на костре за своё отступничество. Как он мог перейти на сторону сапожников, менял и плотников, презрев идеалы рыцарства?

— Во всём виноваты деньги, мессер Корсо, — спокойно ответил Джери. — Золото, могущество которого вы отрицали несколько минут назад.

— Но почему я, в таком случае, без раздумий предпочту несметным богатствам своё доброе имя?

— Будьте снисходительны к человеческим слабостям, мессер Корсо. Не все люди обладают вашим благородством.

Донати внимательно взглянул на собеседника, но оказался не в силах прочесть что-либо в глубине его прищуренных глаз.

— Нужно свернуть Джано шею, — заявил он. — Я не смогу спокойно спать, пока этот ублюдок ходит по земле.

— Не спорю. Но следует проявить терпение. Сейчас пополаны души не чают в своём нежданном покровителе и готовы сложить ради него головы. Вы ведь видели тысячное войско, которым верховодит гонфалоньер? Так вот, если мы станем действовать необдуманно, эта могучая сила незамедлительно обрушится на нас. И конец окажется печальным.

— Сначала нужно объединить нобилей — разумеется, насколько это возможно, — вмешался Симоне. — Старые обиды, конечно, никуда не денутся, но о них можно будет позабыть на некоторое время.

— Верно. И при этом разобщить наших врагов. Трудно представить, чтобы купцы Калималы признали равными себе кожевников, а судьи и нотариусы — мясников или виноторговцев...

— Пока они поссорятся друг с другом, все гранды успеют отправиться в изгнание или на эшафот, — проворчал Корсо, недовольный тем обстоятельством, что любые его предложения подвергаются сомнению.

— Поверьте, всё произойдёт гораздо раньше, чем вам кажется. Нужно просто приложить определённые усилия — и власть ускользнёт из рук Джано подобно песку.

— Что вы предлагаете?

— Попробуйте примирить грандов. Опишите им опасность, нависшую над головами знати; можете даже сгустить краски. Думаю, ваши речи найдут отклик во многих сердцах. Мы же станем настраивать против Джано пополанов.

— Что ж, — кивнул Корсо. — Я привык действовать, а не сидеть, дожидаясь благоволения небес. И потому, достаточно вести пустые разговоры! Я немедленно возьмусь за дело и тотчас отправлюсь с визитом к мессеру Форезе Адимари. Уж он-то с радостью примет участие в расправе над Джано!

Симоне и Джери переглянулись. Затем поднялись со скамьи и, попрощавшись с мессером Донати, покинули его жилище.

Едва мужчины очутились на улице, губы их дрогнули и расплылись в самодовольных улыбках.

— Кажется, мы приобрели замечательного союзника, — сказал Джери.

— Ещё бы! Такого красноречивого, хитроумного и одновременно легковерного человека, как мессер Корсо, я ещё не встречал.

— Говори тише, — быстро оглядевшись, прошептал Джери. — Не следует наживать себе врага из-за нескольких неосторожных слов. А ещё лучше, расскажи о событиях, происходящих подле Святого престола. Твоим людям удалось узнать что-нибудь стоящее?

Симоне пожал плечами:

— Ничего особенного. Папа Николай умер несколько месяцев назад, но наследовать ему желает, по меньшей мере, полдюжины кардиналов, и каждый из них имеет слишком малочисленную поддержку, чтобы надеяться на успех.

— Всегда найдется человек, готовый пойти на любые преступления, лишь бы мечта его осуществилась...

— Ты прав. Поговаривают, будто среди кардиналов выделяются двое: Джакопо делла Колонна и Бенедетто Гаэтани.

— Гаэтани... — пробормотал Джери. — Кажется, в Риме живёт некий банкир Гаэтани...

— Это Джакопо, племянник кардинала.

— Нужно немедленно отправить к нему нашего человека. Скажем, Нери Камби. Этот пройдоха отлично умеет ладить с людьми.

— А тебе не кажется, что не слишком разумно обращаться за помощью к банкиру? Он ведь вытрясет из нас все деньги!

— Симоне, — усмехнулся Джери. — Если когда-нибудь мы станем папскими заимодавцами, сегодняшнее наше состояние приумножится в сотни раз.

— И всё же, ты затеваешь слишком опасную игру.

— Я знаю. Но если ты, подобно мне, желаешь возвеличить род Спини и превратить его в грозную силу — приготовься к опасностям и потерям, без которых не бывает побед.

Симоне чуть слышно вздохнул и покачал головой:

— Только вот какой ценой будет куплена эта победа?..

Глава 3

Жалоба

Пока мессер Донати беседовал с Симоне Герарди и Джери Спини, в доме, расположенном на окраине сестьеры Сан-Пьеро, ещё более старом и значительно менее внушительном, нежели жилище Корсо, также происходил важный разговор.

Первым его участником был пятидесятилетний мужчина, одетый аккуратно и строго, с поседевшими волосами, которые выглядывали из-под крохотной шапочки, и серыми добрыми глазами. А ведь именно этого человека мессер Корсо называл "ублюдком", "предателем" и "отродьем", — Джано делла Белла, создателя "Установлений справедливости" и защитника простого народа.

Перед Джано стоял, скрестив руки на груди, рослый, широкоплечий молодой человек лет двадцати — двадцати двух, в одежде из грубой ткани. На лице его не читалось ни испуга, ни раболепства — напротив, казалось, будто юноша изо всех сил сдерживает готовые сорваться с губ резкие слова.

— Что стряслось? — внимательно поглядел на молодого человека Джано.

Тот твёрдо произнёс:

— Я пришёл, чтобы требовать правосудия.

— Тогда тебе следовало испросить аудиенции у господ приоров, — пожал плечами мужчина.

— Это невозможно.

— Отчего?

— Меня никто не станет слушать.

Джано едва заметно поморщился:

— Почему ты так решил?

— Разве найдутся горожане, которые согласятся свидетельствовать против нобилей? — горько усмехнулся молодой человек.

Лицо Джано исказилось, словно мужчина испытал жгучую боль. С трудом сохранив самообладание, он произнёс:

— Расскажи, в конце концов, что с тобой случилось.

Молодой человек кивнул:

— Некоторое время назад мой отец, Антони Френетти, один из лучших пекарей в сестьере Сан-Пьеро, решил почтить память своего покровителя, Святого Антония. Покинув место подле печи, он отправился в близлежащую церковь, мне же поручил встречать покупателей. Сначала всё было спокойно, но вскоре я увидел группу из нескольких дворян, сопровождаемых слугами. Ввалившись внутрь, они принялись издавать бессмысленные выкрики и размахивать кинжалами; наконец, один из грандов остановился передо мной и спросил имя владельца пекарни. Я ответил. Вновь поднялся шум. Лакеи бросились к прилавкам; через минуту все товары очутились на земле, истоптанные башмаками. Мне оставалось лишь наблюдать, как плоды тяжёлого труда уничтожаются толпой бездельников. Произнеся напоследок пару угрожающих фраз, подлецы удалились, но мне показалось, будто ярость их ещё не утихла.

Юноша говорил спокойно и уверенно, глядя прямо в глаза собеседнику. Изредка Джано кивал, показывая тем самым, что всецело доверяет рассказчику.

Сделав небольшую паузу, тот продолжил:

— Вернувшись из церкви, отец в первую минуту едва не обезумел от гнева, но вскоре возмущение его сменилось страхом. Кто мог поручиться, что на следующий день не повторится похожая история?

— И что же?

— Тем же вечером смутьяны вновь появились под стенами нашего дома. Отец остался глух к уговорам и, выйдя навстречу непрошеным гостям, спросил, чем заслужил такую ненависть. Тогда предводитель грандов заявил, будто хлеб, купленный накануне одним из слуг, оказался непригодным для пищи, и потому не стоит заплаченных за него денег. Как ни пытался отец оправдаться, никто его не слушал: со всех сторон раздавались угрозы и проклятья.

— Упрёк был обоснованным?

— Нет, — коротко ответил молодой человек.

— Хорошо. Продолжай.

— Наконец, отец почувствовал такое раздражение, — а обида, нанесённая ему, действительно была очень сильной, — что выхватил несколько монет и бросил их под ноги дворян. Гранд побагровел и воскликнул: "Как смеешь ты, ничтожный пополан, разбрасываться деньгами, на которых изображён символ Флоренции? Знаешь, какого наказания заслуживает человек, совершивший такое преступление?" — Голос юноши дрогнул. — По знаку своего господина несколько слуг схватили отца и повалили на землю. Я бросился на помощь, но ничего не смог поделать и через минуту также оказался схвачен лакеями. Тогда гранд выхватил меч и... — хрипло прошептал молодой человек, — отрубил отцу правую руку до самого локтя...

Джано вскочил на ноги:

— День Святого Антония был полторы недели назад. Почему ты сразу не рассказал о преступлении?

— Тогда я ещё не знал об "Установлениях справедливости", — усмехнулся юноша. — Я попробовал обратиться к старшинам цеха пекарей, однако никто из них не отважился выступить против грандов. Больше того, мне было велено успокоиться и забыть обо всём случившемся.

— Мерзавцы!

— Отчего? Я понимаю их.

Мужчина ударил кулаком по столу:

— Но теперь-то ты можешь призвать к ответу любого гранда! Ни один из них, даже самый знатный и могущественный, не уйдёт от правосудия — назови лишь его имя!

— Нери дельи Абати.

— Вот как? Завтра же он покинет Флоренцию, а дома семейства Абати превратятся в руины!

— Есть ещё одно обстоятельство, мессер Джано, о котором я уже упоминал. Чтобы обвинить кого-либо в преступлении, нужно отыскать двух свидетелей. А у меня их нет.

— Но ведь десятки людей должны были видеть, как совершалась расправа! Выходит, они просто не желают поспособствовать торжеству правосудия? Так назови имена хотя бы двух пополанов — через час они предстанут перед приорами. И пусть только осмелятся солгать: в этом случае их будет ждать заслуженная кара.

Молодой человек на некоторое время задумался. Ответ его несказанно удивил собеседника.

— Разве я имею право принуждать человека, чтобы тот выступил в мою защиту? Быть может, благодаря таким строгим законам, карающим любой обман, мне и удастся доказать преступление Нери дельи Абати. Но ведь тогда жизнь смельчаков, которые станут свидетельствовать перед приорами, подвергнется опасности. Для тех же, кто не решится пойти против грандов, и вынужден будет заплатить штраф, — ведь такое наказание записано в "Установлениях"? — я превращусь в смертельного врага. А всё это — мои друзья и знакомые. — Опустив голову, юноша тихо добавил: — Простите, мессер Джано, но ваш закон посеет смуту среди пополанов, которых должен защищать.

Джано побледнел, словно мертвец, и ударил кулаком по столу:

— Вот как?! Что же, в таком случае, следует делать? Ответь мне, если знаешь! — Не дожидаясь, пока юноша произнесёт хоть слово, он продолжил: — Ты боишься, что возникнут раздоры между простыми ремесленниками. Но у народа существует лишь один враг, неизменный и беспощадный: знать. Разве лучше будет, если гранды вновь поднимут голову и станут наносить обиды пополанам, как это происходило прежде? Поверь: тогда дело не ограничится отсечением руки или побоями. И зыбкий порядок, который возник в последнее время, сменится бесконечным кровопролитием. Тебе этого хочется?

— Нет...

Мужчина остановился, чтобы перевести дух. По лицу его струился пот, губы заметно дрожали.

— Подожди неделю, месяц... год или даже десяток лет! Неважно, сколько пройдёт времени, но однажды флорентийцы обязательно поймут, что нужно преклоняться не перед другими людьми, — более богатыми или могущественными — а перед законом... Законом, который не зависит от чьих-либо желаний или честолюбивых намерений, а служит единственной цели: поддержанию порядка. И тогда ты увидишь, как Флоренция возвысится над другими городами, превратившись в прекраснейшее место на свете. А теперь уходи...

Молодой человек медленно, неверными шагами, направился к выходу. Остановившись в дверях, он хрипло выдавил:

— Ещё раз прошу извинить меня, мессер Джано.

Мужчина резко отвернулся, и юноша покинул комнату, так и не услышав ответа.

Джано потребовалось немало минут, чтобы прийти в себя. Слова собеседника не только ранили самолюбие мужчины; при всём желании он был не способен опровергнуть справедливость высказанного молодым человеком упрёка. Действительно, — размышлял делла Белла, — новые законы, направленные против нобилей, могли оказать совсем иное действие, нежели установление порядка. Конечно, нетрудно было догадаться, что дворяне перед лицом надвинувшейся на них опасности сплотятся и позабудут прежние ссоры и распри. Но разлад в рядах пополанов, предсказанный Френетти... — о таком повороте Джано прежде не задумывался.

— Ты поступил несправедливо, — пробормотал мужчина и покачал головой.

Сделав этот вывод, он мысленно вернулся к рассказу собеседника и вновь почувствовал гнев. Нери дельи Абати — тридцатилетний мужчина неприятной наружности, неопрятный и грубый — обладал вздорным характером, известным, без преувеличения, всем флорентийцам. Казалось, для этого гранда существует лишь один закон: его собственные желания, которые обычно оказывались небезопасными для других горожан. И расправа над пекарем была далеко не первым проступком Абати, достигшим ушей Джано.

— Что ж, — пробормотал мужчина. — Нери не избежит наказания — в этом я готов поклясться.

Взяв лист пергамента, Джано принялся неторопливо выводить буквы, через полчаса сложившиеся во внушительное послание.

Кликнув слугу, делла Белла протянул ему свиток:

— Отнеси это письмо судье Альберто Ристори — оно содержит чрезвычайно важные сведения. И не возвращайся обратно, пока не получишь ответ.

Лакей с поклоном вышел из комнаты. Вскоре его торопливые шаги раздались на улице. Тогда Джано впервые за долгое время улыбнулся:

— Полагаю, через несколько дней пекарь Антони Френетти сможет чувствовать себя отомщённым.

Глава 4

Изгнание

Три дня спустя, как и обещал Джано делла Белла, было возвещено об изгнании из Флоренции мессера Нери дельи Абати, повинного в избиении некоего пополана, которое повлекло за собой гибель последнего. Преступление свершилось ещё несколько месяцев назад, но оттого приговор не стал менее суровым. Отчего кара постигла убийцу только сейчас? Подобный вопрос никого не волновал: главное, что теперь город навсегда избавится от семейства Абати.

Сам преступник в это время беззаботно разгуливал по улицам, сопровождаемый двумя десятками вооружённых до зубов слуг. То и дело Нери бросал вокруг себя дерзкие взгляды: высокомерно выпячивал подбородок и поджимал губы, завидев какого-нибудь мужчину, — неважно, дворянина или простолюдина, — и лучезарно улыбался сидящим на балконах дамам.

Абати всецело отдался своему нехитрому занятию и не сразу обратил внимание на появление глашатая, который развернул толстый свиток и принялся что-то выкрикивать громким, пронзительным голосом.

— О чём каркает этот проклятый ворон? — недовольно поморщился мужчина, заметив, наконец, присутствие нежданного вестника.

Один из слуг испуганно произнёс:

— Вас отправляют в изгнание, господин...

— Что?!

Внезапно Абати почувствовал на себе десятки внимательных взглядов. Приоткрыв рот, он ошалело уставился в одну точку и начал сосредоточенно вслушиваться в слова приговора.

Не без труда Нери всё же понял смысл произносимых глашатаем речей. Колени мужчины подогнулись, и он едва удержался на ногах. Постояв немного, Абати зашагал — сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее, чуть не переходя на бег, — подальше от площади, где его настиг вестник флорентийского правосудия.

Несколько минут Нери в сопровождении слуг, испуганных ничуть не меньше господина, мчался в направлении, известном лишь ему одному. Во всяком случае, так считали лакеи; на самом же деле мужчина не знал, что следует предпринять, и желал просто очутиться на значительном расстоянии от своего жилища, которое, несомненно, уже подверглось нападению гонфалоньера и подесты.

Совершая своё безумное путешествие, Абати вдруг очутился перед домом Корсо Донати. Это заставило мужчину резко остановиться. Лицо его просветлело.

Пройдя между массивными створками древних ворот, Нери оказался во внутреннем дворе — грязном и неприглядном. Он торопливо взбежал по деревянной лестнице на второй этаж, пересёк большую залу, предназначенную для пиршественных увеселений, преодолел коридор и, наконец, очутился возле двери в комнату Корсо, охраняемой двумя юными лакеями.

Оттолкнув растерявшихся слуг, Абати вошёл внутрь и увидел трёх мужчин, сидевших друг против друга. С первыми двумя читатели уже успели познакомиться, — это были Корсо Донати и Джери Спини — третий же — Маттео деи Тозинги — заслуживает несколько большего внимания.

При виде мессера Тозинги многим людям начинало казаться, будто человек этот является настоящим вместилищем смертных грехов, за исключением, быть может, уныния. На лице его, жирном от чрезмерной любви к обильной еде, читалось такое презрение к окружающим, словно никто из горожан не заслуживал даже капли внимания столь высокородного синьора, как Маттео. Однако подобная мысль являлась неверной: стоило Тозинги услышать, что кто-либо из его знакомых совершил удачную сделку или купил редкую вещь, шея мужчины покрывалась багровыми пятнами, руки начинали трястись от гнева, а в глазах загорался алчный огонь. Что же до любовных похождений мессера Маттео, о них уличные сплетники могли беседовать бесконечно...

Именно на Тозинги первым делом остановил свой взгляд Абати. Трудно сказать, что привлекло его внимание: непомерная толщина мессера Маттео, которая неизменно приковывала к мужчине всеобщие взоры, — неважно, в толпе или за пиршественным столом — или улыбка, в которой разъехались его жирные губы — вещь необычайно редкая и оттого весьма заметная.

— Представляете, — сказал Тозинги, даже не взглянув в сторону Нери, — сегодня утром ко мне явился Форезе Адимари. Не знаю, что произошло, но выглядел он, словно побитая собака, и с самого порога завёл удивительные речи: мол, пришло время забыть о прежних недоразумениях и заключить мир. Я, понятное дело, решил помучить его и не стал давать решительный ответ. Так и ушёл Адимари ни с чем... И всё же, он первым признал поражение! Понимаете? Первым!

— Это замечательная новость, мессер Маттео, — пропел Джери Спини.

— Ещё бы!

Абати терпеливо дожидался, пока толстяк смолкнет. Ещё утром он непременно выказал бы возмущение таким невниманием к собственной персоне и затеял бы с Тозинги обмен ругательствами и оскорблениями. Но за последние часы в сознании Нери произошёл настолько резкий переворот, что мужчина воспринял непочтительное отношение к себе совершенно спокойно.

— Что случилось, Нери?! — встревожено спросил Корсо. — На тебе лица нет.

— Я изгнан из Флоренции...

— Как?! Кто отважился на такую дерзость?

Послышался бас Тозинги:

— Стало быть, я не ослышался, и глашатай, встреченный мной возле собора Санта-Репарата, действительно провозвещал ваше изгнание, мессер Нери.

Абати скривил губы:

— Да. И я не могу понять вашей радости, мессер Маттео. Быть может, следующей жертвой проклятых "Установлений справедливости" станет кто-нибудь из ваших родичей или друзей...

— Или я сам, — невозмутимо произнёс Тозинги. — Но пусть только эти жалкие ремесленники приблизятся к моему дому! Тогда они узнают, чего стоит человек, отец которого погиб в битве при Кампальдино, успев перед смертью совершить немало подвигов.

Собеседники Маттео быстро переглянулись. Уголки их губ едва заметно дрогнули. Тозинги проявил благодушие, оставив это обстоятельство без внимания.

— Я не понимаю: в чём тебя могли обвинить, Нери? — вскочив на ноги, спросил Корсо. На лице его читалось искреннее недоумение.

— Это давняя история, — смутился Абати.

— Но почему о ней вспомнили только сейчас? Я уверен, что твоё осуждение — происки какого-нибудь врага и завистника!

— Действительно, — кивнул Спини.

— Какое теперь это имеет значение? — сокрушённо вздохнул Нери.

— Нет, не говори так! — прокричал Донати. Ноздри его воинственно раздувались, пальцы непроизвольно сжались в кулаки. — Если мы выясним имя ублюдка, я выведу всех своих людей и сотру его в порошок! Пусть он прячется за спинами подесты, гонфалоньера, капитана народа, — да хоть самого Папы! — я продырявлю шкуру мерзавца своим копьём. Вот тогда и посмотрим, кому придётся покинуть Флоренцию.

Корсо бросился к двери, словно намеревался сию же минуту привести угрозу в исполнение.

Остановил его тихий голос Джери:

— Постойте, мессер Корсо. Мы ведь не знаем, кого ваш друг считает виновником своих несчастий.

Донати замер на пороге. В груди его что-то клокотало.

— Проклятье... — прорычал он.

При виде столь живого участия к Нери вернулась былая дерзость. Усевшись на стул, Абати принял непринуждённую позу и начал говорить, растягивая слова.

— Конечно, легко сказать: "Нери, назови всех людей, которые тебя ненавидят!" Только как я сумею сделать это, если в наши дни можно доверять только ближайшим родичам и самым верным друзьям, подобным тебе, Корсо? Барди, Черки, Фрескобальди... — я никогда не скрывал своё отношение к этим выскочкам, возомнившим себя грандами. Полагаю, они затаили на меня злобу, — самодовольно ухмыльнулся мужчина. — А предатели вроде Фальконьери, Моцци или Альтовити, которые забыли о высоком происхождении и начали якшаться с купцами и ремесленниками? Пусть меня ждала бы голодная смерть — я никогда не пошёл бы на такое унижение!.. Из-за этого я как-то раз даже поссорился с самим Джано делла Белла! Разумеется, в те дни, когда он ещё и не помышлял о титуле "защитника простого народа".

Глаза Джери Спини блеснули.

— Вы разругались с Джано, мессер Нери? — переспросил он.

— Да! И случилось это на глазах целой дюжины свидетелей!

Банкир окинул собеседников торжествующим взглядом.

— Кажется, я начинаю понимать ваш замысел, мессер Джери, — одобрительно кивнул Тозинги.

— А я ни черта не понимаю! — воскликнул Нери. — Почему вы так повеселели?

— Разве вы не поняли? — вскинул брови Спини. — Джано делла Белла — вот человек, повинный в вашем изгнании.

— Вы действительно так считаете?

По губам Джери скользнула едва заметная улыбка:

— Главное, чтобы в это поверили флорентийцы.

Абати почесал затылок и, не желая признаваться в собственном бессилии, фыркнул:

— Черт возьми, хватит говорить загадками! Скажите прямо, что вы задумали, и не мучьте нас.

— Верно! — поддержал приятеля Донати.

Джери поднялся со скамьи и принялся, заложив руки за спину, расхаживать из угла в угол, словно худощавая цапля по болоту.

— Ваш главный враг, мессер Нери, — не Фрескобальди, Барди и Кавальканти, и даже не Джано делла Белла, а "Установления справедливости". Если бы их не существовало, никто не осмелился бы поднять руку на грандов, а ремесленники и купцы, о которых вы отзываетесь с таким презрением, не превратились бы в грозную силу. К несчастью, законы были приняты — и грандам пришлось склонить голову перед простолюдинами... Да-да, мессер Нери, вы можете сколько угодно хмуриться и сжимать рукоять меча — это ничего не изменит до тех пор, пока среди пополанов существует единение.

— Проклятье! — нетерпеливо топнул ногой Корсо. — Вы говорите очень красиво, мессер Джери, но я не совсем понимаю, как это облегчит участь Нери.

— Помните, мессер Корсо, наш недавний разговор? Я тогда обещал найти способ, который помог бы посеять семена раздора среди наших врагов?

— Разумеется!

— Так вот, благодаря мессеру Нери этот способ найден. Посудите сами. До сегодняшнего дня Джано выглядел в глазах горожан едва ли не святым, который даровал им свободу. Но как изменится это мнение, если станет известно, что делла Белла отнюдь не безгрешен! Сколь сильным окажется разочарование, когда флорентийцы поймут: их вождь принял "Установления справедливости", не руководствуясь благородными стремлениями — он желал свести личные счёты с врагами!

— Полагаете, флорентийцы в это поверят?

— Ещё бы! Конечно, многие будут выражать сомнение, но... голоса, разоблачающие чьи-либо преступления, слышны куда громче неразборчивого бормотания тупой толпы. Поэтому — уж поверьте! — они привлекут всеобщее внимание. И тогда богачи, которые поддерживали Джано и пользовались "Установлениями" ради своей выгоды, призадумаются: не постигнет ли их самих участь грандов? Не лишатся ли они своих капиталов?..

— И власти Джано делла Белла придёт конец, — прогремел Тозинги.

Абати, однако, это заявление нисколько не воодушевило. Скорчив гримасу, он проворчал:

— Пока сбудется ваше предсказание, мои кости успеют сгнить под лучами итальянского солнца. Пусть Джано проживёт ещё полсотни лет — лишь бы я остался во Флоренции.

— Это невозможно, — покачал головой Спини. — Вам в любом случае придётся покинуть город, мессер Нери.

— Проклятье! Зачем, в таком случае, я целый час выслушивал ваши глубокомысленные рассуждения, если на самом деле они бесполезны? Сейчас мы с Корсо уже могли бы идти в атаку на простолюдинов; возможно, такой поступок и выглядел бы бесхитростным, зато оказался бы намного действеннее любых интриг.

Абати посмотрел на Донати, ожидая его поддержки. Однако последний предпочёл промолчать: замысел Джери с каждой минутой казался Корсо всё более разумным.

Нери почувствовал, что теряет последнего союзника, и в бессильной ярости прохрипел:

— Я никуда не уеду!

— Вам придётся, — развёл руками Тозинги.

— Никогда!

Спини мягко произнёс:

— В таком случае вам придётся взойти на костёр, мессер Нери — таковы законы, принятые Джано делла Белла.

Абати побледнел. Решительные слова, которые мужчина намеревался произнести, так и не слетели с его задрожавших губ.

— Я не хочу на костёр... — выдавил он. — Лучше уж поселюсь где-нибудь в Пистойе или Пизе...

— ...и станете терпеливо дожидаться часа, когда Флоренция вновь распахнёт перед вами ворота, — ободряюще кивнул Джери. Абати выдавил из себя жалкую улыбку. — Но прежде вам придётся разыграть небольшой спектакль. Возвращайтесь домой, где вас уже будут ждать подеста и гонфалоньер, а также — уверен — несколько сотен бездельников. Примите гордый вид, покажите, будто страдаете безвинно, и бросьте пару-тройку фраз, из которых зрители поняли бы, что причиной всему послужила злопамятность Джано делла Белла....

Раздался громовой хохот. Собеседники переглянулись: смеялся Тозинги.

— Великолепно! — воскликнул он, размазывая по толстым щекам слёзы. — Не хотел бы я оказаться в числе ваших врагов, мессер Джери! — Спини потупил взор. — Отправляйтесь к себе, мессер Нери, проявите геройство перед толпой — и подобная отвага вознаградится очень скоро!

— Хорошо... — беззвучно произнёс Абати.

Наградив Корсо взглядом, которым, должно быть, Цезарь смотрел на своего убийцу во время предсмертной агонии, он опустил голову и медленно вышел из комнаты.

Глава 5

Серьёзный разговор

Между тем, перед домом семейства Абати действительно собралась многочисленная толпа. Стоял оглушительный шум, от которого, казалось, содрогались ветхие деревянные стены, грозившие рассыпаться в любую секунду — без усилий со стороны людей подесты и гонфалоньера.

Пополаны торжествовали, наблюдая, как служители правосудия с весёлым смехом вытаскивают на улицу скромное добро провинившегося гранда: мебель, полдюжины больших сундуков, пару потёртых настенных ковров с изображениями животных и птиц, столовые принадлежности и несколько ценных безделушек. До слёз супруги мессера Нери, возмущённого бормотания её престарелой матушки и жалобных возгласов слуг никому не было дела.

Среди толпы можно было увидеть разгорячённые лица Джованни и Дино: на сей раз Моцци всё же поддался искушению и первым предложил приятелю полюбоваться на изгнание семейства Абати. Разумеется, его слова были встречены с восторгом. И теперь молодые люди стояли в толпе простолюдинов, обмениваясь с ними шутками и колкими замечаниями в адрес Нери.

Впрочем, видно было, что чувства приятелей разнятся. Если Дино всецело подчинился настроению окружающих, смеясь, когда рядом раздавался хохот, крича, когда кто-нибудь начинал оскорблять Абати или превозносить Джано делла Белла — пусть юноша и слышал эти имена впервые, — то Джованни, в отличие от друга, сохранял спокойствие, улыбаясь мыслям, известным только ему одному.

Ещё одним участником описываемой сцены, с которым читатели уже успели познакомиться, являлся молодой человек, чья беседа с Джано делла Белла и оказалась роковой для Абати, — сын пекаря Френетти. Казалось, юноша должен был разделять восторг пополанов. Однако крики жены мессера Нери и стоны слуг заставляли его болезненно морщиться, а чрезмерно громкие оскорбления, выкрикиваемые соседями, — делать короткие, но веские замечания. И лишь когда к небесам возносился всеобщий возглас:

— Слава господину Джано! — молодой человек присоединялся к нему со всей искренностью.

Поскольку пекарь расположился совсем рядом с Джованни и Дино, его вскоре привлекли восторженные крики последнего. Френетти окинул юношу внимательным взглядом и едва заметно улыбнулся: забавно было слышать, как тот изощряется в остроумии, рассказывая случайным собеседникам, сколь безобразны законы, принятые во Франции, и как замечательна жизнь флорентийцев.

Между тем, осмотрись Дино по сторонам, он увидел бы, что далеко не у всех его разглагольствования вызывают веселье: в тени одного из домов притаилось несколько слуг, которые, прислушиваясь к речам юноши, хмурили брови и временами начинали перешёптываться друг с другом. Едва ли лакеев беспокоила судьба злосчастного короля Франции Филиппа; зато эпитеты, сыпавшиеся из уст молодого человека на головы флорентийских грандов, всякий раз вызывали в их глазах вспышки гнева.

Окрылённый хохотом слушателей, Дино не заметил, что Джованни осторожно ткнул его локтем в живот.

— Успокойся, — склонившись к уху приятеля, прошептал Моцци.

— Почему? — вскинул брови Дино.

Джованни махнул рукой и потянул друга за рукав:

— Идём — нам нечего больше здесь делать. По дороге я всё объясню.

Дино с разочарованным вздохом подчинился воле Моцци. Молодые люди выбрались из толпы и медленно двинулись в сторону Старого моста.

Некоторое время спутники шли молча. Первым не выдержал Дино:

— Я не понимаю, что происходит, Джованни, — уже во второй раз. Совсем недавно ты был весел, предлагал мне полюбоваться на изгнание, — сначала Галли, затем — Абати, — но едва дело приближается к самому интересному, с тобой вдруг случается необъяснимая перемена — и вот мы уже убегаем подальше от домов преступников-грандов, словно сами провинились в чём-либо.

Моцци неопределённо пожал плечами.

— Ты обещал дать объяснения, — заметил Дино.

— Меня пугает твоя неосмотрительность.

— Ничего себе! Разве я — глупец?!

Джованни смутился:

— Нет, конечно... — Осторожно подбирая слова, он принялся развивать свою мысль: — Не следует раскрывать душу перед людьми, которых видишь впервые в жизни... Думаешь, все горожане, которые радовались изгнанию Абати, ненавидят грандов?

— Разве нет?

Моцци вздохнул:

— Ненависть человека к Нери дельи Абати ещё не значит, что он — союзник Джано делла Белла и приоров. Понимаешь?

Дино задумчиво кивнул:

— Выходит, слушатели, смеявшиеся над моими словами, могут, едва правосудие свершится, превратиться во врагов...

— Да.

Молодые люди свернули за угол дома, принадлежавшего семейству Черки и... столкнулись нос к носу со слугами, которые уже были описаны нами некоторое время назад. За их спинами расположился длинноволосый розовощёкий толстяк. Казалось, будто незнакомец только что покинул таверну: круглая шапка съехала набок, потрёпанный кафтан висел, словно мешок, и даже драгоценности, обильно рассыпанные по одежде, не могли придать мужчине вид, внушивший бы уважение к его персоне. Зато подобное чувство вызывали увесистые дубинки в руках лакеев.

По первому слову господина слуги воспользовались своим оружием: бросились к друзьям, оттолкнули Джованни (тот упал на землю и на несколько секунд лишился чувств) и принялись избивать Дино.

— Да здравствуют "Установления справедливости"! — хохотал толстяк, наблюдая за расправой.

Внезапно послышался громкий шум. Из-за угла показалось десятка два пополанов, возглавляемых Френетти. Едва это случилось, гранд бросил:

— Довольно!

Лакеи оставили свою жертву и поспешили вслед за толстяком; Френетти склонился над Дино — лицо молодого человека было покрыто кровью.

— Как ты? — коротко спросил сын пекаря.

— Жив, — прошептал Дино.

— Чем ты приглянулся Форезе Донати?

— Не знаю...

К молодым людям приблизился Джованни, успевший прийти в себя. На голове его расцветал громадный синяк.

— Спасибо за помощь, — смущённо пробормотал он.

Нежданный спаситель поклонился.

— Как тебя зовут? — поинтересовался Моцци.

— Лоренцо. — Молодой человек добавил с кривой усмешкой: — Сын пекаря...

Джованни смутился ещё больше. Френетти, впрочем, не стал продолжать разговор, а вновь обернулся к Дино:

— Ты можешь идти?

Юноша с трудом поднялся на ноги и сделал пару неуверенных шагов, но тотчас почувствовал резкую боль и едва слышно вскрикнул.

— Всё ясно, — произнёс Лоренцо и подхватил Дино под руку. Джованни последовал его примеру, и трое молодых людей, сопровождаемые спутниками Френетти, направились к жилищу Моцци. Редкие прохожие, завидев эту процессию, поспешно отводили взгляды, чтобы затем вонзить их в спины юношей.

Пусть наши герои продолжают свой нелёгкий путь, мы же скажем несколько слов о доме семейства Моцци.

Его можно было смело именовать "дворцом": в описываемые времена он считался самым роскошным городским зданием и служил предметом зависти не только недругов мессера Ванни, но и его приятелей. Возведённый три десятилетия назад и успевший послужить пристанищем самого папы Григория, когда римский первосвященник проезжал через Флоренцию, дом этот поражал суровой мощью. Отсутствие башен, ещё полвека назад столь привычных для замков аристократов и превращавших древние жилища в неприступные крепости, хитроумный зодчий с лихвой заменил толщиной стен, увенчанных зубчатым карнизом: казалось, разрушить их намного труднее, нежели городские. Первый этаж предназначался для лавок и мастерских, поэтому окна его ночью закрывались ставнями, которые днём служили одновременно и прилавком, и навесом; в стенах второго были проделаны крошечные "бойницы", защищённые решётками из широких прутьев. Не меньшее уважение внушали деревянные ворота, окованные железом, за которыми скрывался вход во внутренний двор. Там располагались конюшни (мессер Ванни не питал особой любви к лошадям, но предпочитал иметь под рукой быстроногих скакунов — кто знает, какую шутку сыграет судьба?) и продовольственные склады, чьё содержимое позволяло хозяевам дворца не бояться наступления голода. С не меньшей уверенностью владельцы дома могли ждать приезда важных гостей: комнат хватило бы на самую многочисленную свиту, а в парадной зале, простиравшейся во всю длину второго яруса, не стыдно было принять самого германского императора...

К сожалению, Лоренцо Френетти не довелось побывать на "благородном" этаже: проводив своих новых знакомых до ворот, он наотрез отказался следовать дальше. Более того, молодой человек не захотел выслушать даже благодарности за свою бескорыстную помощь: учтиво раскланявшись, он ретировался. Впрочем, услуги пекаря больше не требовались: Джованни кликнул слуг, и те проявили необыкновенное рвение, стараясь угодить юному господину.

Вскоре Дино уже лежал на кровати. Моцци присел подле приятеля и шумно выдохнул, не в силах справиться с тревогой: молодой человек ожидал, что в любую секунду на пороге появится мессер Ванни.

Так и случилось. Не прошло и пяти минут, как дверь резко распахнулась. В комнату ступил мужчина, чёрные волосы которого уже посеребрила седина, с челом, изрезанным благородными морщинами. Лицо его покрывала непривычная для флорентийцев короткая борода. Поверх длинной рубашки, доходившей до самых колен и стянутой инкрустированным драгоценными камнями поясом, был надет подбитый беличьим мехом пунцовый кафтан.

Мужчина быстро оглядел юношей и сказал:

— Я не стану спрашивать, что случилось. Выслушивать рассказ, наполовину состоящий из выдумок и недомолвок, — бесполезная трата времени. Достаточно увиденного моими глазами, дабы понять: вы попали в скверную историю. Причём, по собственной глупости.

Молодые люди покраснели, но возражать мессеру Ванни не осмелились.

Моцци продолжил:

— Когда я соглашался помочь тебе, Дино, то полностью полагался на слова Бокканегры, давнего друга и родственника. Из письма его выходило, будто ты — обладатель всех добродетелей, какие только необходимы купцу: "трудолюбив, целеустремлён, предприимчив". Умён, в конце концов! И что я вижу?..

Банкир изогнул спину, превратившись в подобие вопросительного знака, растопырил пальцы, унизанные перстнями, и развёл руки в стороны.

— Я ведь не совершил ничего предосудительного... — прошептал Дино.

— Именно! Ты вообще ничего не совершил за несколько недель, проведённых во Флоренции. А это — худшее времяпровождение, какое только существует. Я ещё мог бы закрыть глаза на подобное бездействие, займись ты, скажем, словесностью — это приносит немалую пользу человеческому уму. Однако единственное твоё увлечение — прогулки по флорентийским улицам в обществе Джованни!

— Не... — попробовал вмешаться сын мессера Ванни.

— Правда! — воскликнул тот. — И твоё поведение злит меня гораздо больше, нежели поступки Дино: пусть он занимается чем угодно, если не понимает, что бедность приносит лишь унижения и обиды, и только богатство — признание и уважение, но ты — мой сын, и я не стану спокойно смотреть на происходящее.

— Что тебе не...

— Всё! Мне не нравится, что ты отлыниваешь от работы; удручает, что до сих пор не способен разобраться в простейших торговых операциях; раздражает, когда ты вместе изучения иностранных языков размахиваешь мечом... Не спорю, фехтование — нужное занятие, но гораздо лучше будет, если ты поймёшь обычаи чужеземцев, с которыми, возможно, когда-нибудь станешь вести торговлю, и превратишься в человека, умеющего находить общий язык с любыми людьми: крестьянами и пополанами, аристократами и даже самими королями. Тогда ты не явишься домой с громадным синяком на голове и не ввяжешься без повода в драку.

Молодой человек опустил голову.

Банкир распалялся всё больше:

— Знаешь, временами я начинаю жалеть, что брат твой Томмазо — мой младший сын. Он всегда прилежно учился, никогда не отвлекался на глупости, и сейчас, едва ему минуло восемнадцать, отправился к нашим торговым компаньонам в Неаполитанское королевство. О, с каким нетерпением я жду его возвращения!.. — Голос мессера Ванни дрогнул. — Томмазо — вот моя надежда. С ним никогда не случится глупостей; он не подчинится искушениям и не станет пренебрегать деловыми обязанностями, не предастся расточительству подобно многим горожанам, одаренным Фортуной и оттого потерявшим разум.

Лицо Джованни вспыхнуло от гнева:

— Зачем ты говоришь такие вещи?

— А что ещё я должен делать? Молить Господа о помощи? Нет! Пока небеса смилостивятся, пройдёт слишком много времени! Поэтому я хочу вразумить тебя и указать верный путь.

Мессер Ванни осторожно присел на краешек кровати и вздохнул. Молодые люди с тревогой следили за ним, не зная, чего ожидать: новых нравоучений или сурового наказания.

— С завтрашнего дня ты, Джованни, возьмешься за изучение руководств по ведению расчётов — не тех рукописей для детишек, которые создали неведомые рифмоплёты, а настоящих книг, где учат точности и аккуратности. Дино присоединится к тебе, едва сумеет встать с кровати, и поведает о наречиях, применяемых во Французском королевстве. Чтобы через неделю щебетал на языке парижан, будто всю жизнь провёл среди них! Понятно?

— Да...

— Очень хорошо, — кивнул Моцци-старший. Голос его стал мягче. — А теперь скажите, кто так славно изукрасил вам лица.

— Форезе Донати.

— Превосходно! Замечательная новость! И что вы намерены делать?

— Требовать правосудия у Джано делла Белла, — твёрдо произнёс Дино.

— Что?! Вы сошли с ума! Я не хочу ссориться с семейством Донати — это принесёт огромные неприятности. Не смейте даже упоминать имя Форезе!

Дино резко сел на кровати, словно был совершенно здоров:

— Ну уж нет! Я принял решение и не оступлюсь, кто бы ни требовал этого. Возможно, мне и впрямь следовало держать язык за зубами — тогда шкура моя осталась бы цела. Наказание я заслужил. Но пусть, в таком случае, на Форезе Донати также падёт возмездие!

Мессер Ванни расхохотался:

— Что ж, иди к приорам! Иди к самому Джано! Но не удивляйся, если окажешься выставленным за дверь. Тебе, должно быть, неизвестно, что справедливости могут требовать лишь люди, получившие имматрикуляцию в какой-либо цех. Разве ты уже записан в один из них?

— Нет.

— Тогда любой аристократ может учинить над тобой расправу — и останется безнаказанным. Ясно теперь, отчего нужно изучать банковское дело и неустанно трудиться, а не разгуливать с утра до ночи по городу?

Молодые люди обратили друг на друга изумлённые взгляды. Джованни произнёс, без особой, впрочем, уверенности:

— Тогда я сам обращусь к мессеру Джано. В конце концов, мне тоже досталось от слуг Донати.

— Даже не пробуй, — с улыбкой покачал головой мужчина. — Разве ты забыл, что я ношу рыцарское звание и, следовательно, род наш внесён в список магнатов? С этим ничего нельзя поделать. Ваш же любимый Джано делла Белла, придумавший, если верить крикам простолюдинов, свои "Установления" ради порядка в городе, по какой-то необъяснимой причине позабыл о нобилях: пусть они перережут друг друга — лишь бы пополанов не трогали.

Немного помолчав, банкир горько усмехнулся:

— Как видите, помыслы мессера Джано не столь уж благородны. Он пожелал вознестись на вершину власти — и достиг своей цели.

С этими словами мессер Ванни медленно, словно дряхлый старец, поднялся с кровати и покинул комнату.

Едва это случилось, Джованни прошептал:

— Отец прав...

— Я в это не верю, — откликнулся Дино и без сил опустился на подушку.

Глава 6

Поэт

Следующие несколько дней Дино провёл в постели, и у него было предостаточно времени, чтобы поразмышлять над разговором с мессером Ванни. Почему банкир столь неприязненно отозвался о Джано делла Белла? Этот вопрос не давал молодому человеку покоя.

Казалось бы, новые законы позволяли семейству Моцци ещё больше приумножить свои богатства и увеличить влияние, а сетования на угрозу со стороны других грандов выглядели попросту смехотворными: членство в цехе Калимала, наиболее могущественном в городе, само по себе служило лучшей защитой от любых врагов. Так, во всяком случае, полагал Дино. Быть может, в голове мессера Ванни зародилась честолюбивая мечта о политической карьере, ставшая невозможной после принятия "Установлений"? Вряд ли. Банкир производил впечатление человека благоразумного, который никогда не пустится в авантюру.

Наконец, юношу посетила мысль, заставившая его содрогнуться. Ведь мессер Ванни — рыцарь! Гранд! Выходит, он поддерживает мерзавцев, подобных Форезе Донати или Нери дельи Абати? Такое предположение выглядело невероятным, и всё же... Моцци высказался достаточно откровенно, чтобы заподозрить его в союзе с нобилями. Дино пришлось потратить немало сил, чтобы найти хоть какое-то оправдание своему покровителю: среди аристократии всегда существовали разногласия — достаточно вспомнить распрю между гибеллинами и гвельфами. В самом деле, — убеждал себя молодой человек, — с чего бы вдруг мессер Ванни, такой благородный, честно ведущий банковские и торговые дела, связался с негодяями? И воображение Дино уже рисовало красочную картину: не зря мужчина так взволновался, услышав имя Форезе, ох, не зря! Наверное, между Моцци и Донати идёт нешуточная война, и тогда опасения мессера Ванни становились вполне обоснованными. А он-то — Дино — успел обвинить мужчину во всех смертных грехах!

Жестоко отругав себя, молодой человек предпочёл не возвращаться более к хитросплетениям политической жизни флорентийцев, о которой был ещё недостаточно осведомлён, и задумался о своём возмутительном поведении, осуждённом мессером Ванни.

От жгучего стыда Дино покраснел: банкир имел полное право не только выказать недовольство, но и прогнать его восвояси, что явилось бы вполне справедливым наказанием. К чести юноши, на сей раз он даже не пытался найти оправдание, зато твёрдо решил взяться за ум, едва встанет на ноги.

Время пролетело быстро, и вскоре молодой человек получил возможность выполнить данное самому себе обещание. Намерению этому способствовала погода, которая не слишком располагала к прогулкам: зарядили унылые дожди, и сточные воды, залив улицы, превратили Флоренцию в сплошное болото.

Одним утром, столь же пасмурным, как и предыдущие, Дино сумел подняться с кровати и, не дожидаясь, пока слуги принесут завтрак, отправился в комнату, которую мессер Ванни именовал "библиотекой", крошечное помещение, чьи размеры несложно было измерить: три шага в длину, четыре — в ширину. Впрочем, молодой человек не стал примерять на себя роль заключённого и замер перед несколькими полками, вставленными в стенную нишу. На них лежало десятка три потрёпанных книг; видимо, Моцци нередко проводил время за чтением.

Дино взялся перебирать рукописи, осторожно перелистывая страницы. Разнообразие вкусов мессера Ванни поражало: на полках соседствовали Плавт и "Правила приличного поведения в обществе", Овидий и "Руководство по торговым расчётам", басни Эзопа и "Наставления в грамматике" Присциана. Поверх книг Лукреция, Ювенала и Катона возлежал толстый пергаментный свиток, в котором чьим-то твёрдым, размашистым почерком перечислялись названия денежных единиц соседних государств и меры весов, а подле него — несколько поэм на провансальском наречии.

Оставался последний фолиант: самый истёртый и старый. Открыв его, Дино издал чуть слышный возглас: молодой человек держал в руках отрывки из "Энеиды" Вергилия.

Юноша присел на крышку сундука и стал медленно, по слогам, вчитываться в строки великой поэмы. На долгое время мир вокруг перестал для него существовать — таким увлекательным оказалось путешествие троянского героя.

Послышались тихие шаги. Оторвавшись от книги, Дино увидел мессера Ванни. Лицо молодого человека залил яркий румянец.

— Читаешь? — с улыбкой спросил мужчина.

— Да, — ответил Дино. Голос его, обычно по-юношески звонкий, прозвучал неожиданно глухо. — По-моему, никакие богатства не могут сравниться с этими жёлтыми листками, которые я держу в руках...

Мессер Ванни усмехнулся и, ничего не ответив, вышел из комнаты.

Библиотеку Дино покинул только с наступлением вечера, когда желудок его со всей силой заявил, что не следует обращаться с ним чересчур жестоко. За столом молодой человек был задумчив, перебирал в памяти строки, запечатлевшиеся с удивительной чёткостью, и совершенно позабыл о присутствии сотрапезников. Джованни, заметив состояние друга, не стал докучать ему; мессер же Ванни, и без того не слишком разговорчивый, в минуты ужина становился поистине глухим и немым.

Ночью молодой человек ворочался на постели, тяжело вздыхая. В голове его зрело важное решение.

С трудом вытерпев утреннюю молитву, во время которой ему так и не удалось настроиться на благочестивый лад, Дино выбежал на улицу, не дождавшись даже, пока храм покинет семейство Моцци (а домочадцы мессера Ванни не пропускали ни одной утрени).

Напрасно Джованни разыскивал в толпе приятеля, надеясь, что на сей раз молодой человек окажется многословнее, чем накануне: Дино в этот миг быстро шёл по улицам, удаляясь всё дальше от церкви. Ноги стремительно несли его, пока вдалеке не показалась книжная лавка, украшенная расписной вывеской, словно какая-нибудь булочная или кузнечная мастерская. Тут юноша испытал внезапную нерешительность, и в душе его некоторое время происходила жестокая борьба.

Наконец, молодой человек переступил порог лавки и очутился в помещении, тускло освещённом и полном восхитительных ароматов, которые заставляли сердца любителей книг сжиматься от счастья. Вдоль стен тянулись длинные прилавки, где возлежали рукописи в кожаных обложках.

В глубине лавки стоял хозяин: худощавый старик, чей возраст давно перевалил за шестой десяток, одетый с подчёркнутой скромностью. Он беседовал с молодым мужчиной, высоким, статным, обладавшим гордой осанкой, достойной короля. На губах незнакомца играла отрешённая улыбка, зато в глазах пылал огонь. Впрочем, последние подробности ускользнули от взора Дино, утонув в полумраке.

— Вы слышали, мессер Гвидо, — говорил книготорговец, — что сегодня в монастыре Санта-Мария Новелла будет держать речь учёнейший монах — фра Ремиджо Джиролами? Вы ведь не раз бывали на его проповедях, ведь так?

— Бывал, — величественно кивнул мужчина.

— Согласитесь, что фра Ремиджо — величайший проповедник, какой только ступал по флорентийской земле.

— Не знаю. Признаться честно, меня мало интересуют схоластические философствования. Лучше уж полюбоваться на какой-нибудь учёный диспут.

— О, да! Понимаю. Сер Брунетто Латини...

— Что?! Этот старый нотариус, который знает французский язык лучше итальянского? Который повсюду твердит, что нет науки важнее, нежели управление государством? Разумеется, такой человек ни во что не ставит чувства: ненависть он подчиняет законам, а любовь, без которой невозможна сама жизнь, — догмам церкви! Впрочем, заповеди Христа, похоже, трактуются им весьма необычным образом: после общения с красноречивым старцем некоторые мои друзья лишились разума...

— О ком вы говорите? — сощурился владелец лавки.

Гвидо небрежно взмахнул рукой:

— Я не желаю называть имён. Но представьте только: один из молодых людей, который ещё вчера служил образцом добродетели, сегодня проводит время в обществе пьяницы и сластолюбца Форезе Донати! Этого Биччи — негодяя и брата такого же подлеца, как он сам, которым уготовано жаркое местечко в преисподней! — Гвидо склонился к уху старика и доверительно прошептал: — Я даже готов поверить в существование ада, лишь бы семейство Донати оказалось в обществе Сатаны и его слуг, синьор Паоло.

Книготорговец в ужасе вытаращил глаза.

— Откровенно говоря, временами у меня возникает желание каким-нибудь чудным безлунным вечером совершить небольшую прогулку по кабакам, в одном из которых пьянствует Биччи, и пронзить его брюхо кинжалом...

Старик поспешил перевести разговор на менее опасную тему:

— В этом нет необходимости. Вы, должно быть, не слышали, что несколько дней назад мессер Форезе приказал избить Джованни деи Моцци?

— Разумеется, я давно знаю об этой истории из уст сына Вьери деи Черки. И нахожусь в ярости! Почему Моцци молчат? Несколько слов подесте — и жирный Биччи порядком исхудает, со всех ног убегая из Флоренции.

Эти слова заставили Дино, до сих пор не удостоенного вниманием лавочника, прислушаться к разговору старика и Гвидо. Последний продолжал:

— Достаточно найти несколько свидетелей (влиятельных, разумеется), чтобы наказать Форезе. Я разговаривал со многими людьми, и все они готовы поучаствовать в расправе над Донати.

Торговец покачивал головой в такт речам собеседника.

Внезапно тот издал горестных вздох и произнёс звенящим голосом:

— Впрочем, разве можно винить Моцци за трусость? Мессер Ванни надышался ароматов "проклятых цветков", как нежно называет золотые флорины мой бывший друг, — и деньги стали для него дороже рыцарской чести. Это я мог бы смело выступить против всего семейства Донати, поскольку не потерял бы в случае поражения ничего, кроме жизни. А мне ничуть не жаль расставаться с ней... И если даже никто не вспомнит имени Гвидо Кавальканти...

Мужчина пожал плечами. Казалось, он забыл о том, где находится. Но это было не так. Внезапно Гвидо устремил на книготорговца пристальный взгляд:

— Я видел в вашей лавке любопытную рукопись — латинский перевод Аристотеля.

— Желаете купить её?

— Возможно...

Поэт посмотрел куда-то вдаль и безразлично произнёс:

— Сколько мне следует заплатить?

— Шесть лир, десять солидов и пять динаров, мессер Гвидо, — с подобострастной улыбкой поклонился книготорговец.

— Хорошо. Завтра я принесу деньги.

Кавальканти заложил руки за спину и медленно, опустив голову, побрёл к выходу, точно философ, который витает в облаках своих фантазий.

Когда мужчина скрылся, синьор Паоло окинул помещение быстрым, жадным взглядом, стараясь отыскать Дино. Поиски эти, однако, оказались тщетными: едва молодой человек услышал цену, названную торговцем, всякий интерес к рукописям вмиг оставил его, и юноша незаметно покинул лавку.

"Пожалуй, мессер Ванни был прав, когда утверждал, что одно лишь богатство приносит уважение и признание, — думал Дино, тяжко вздыхая. — Погляди, с каким вниманием торговец отнёсся к мессеру Гвидо, в твою же сторону даже не посмотрел. Похоже, только человек, всего добившийся, может позволить себе покупку фолиантов... Такой, как мессер Моцци..."

Тем временем банкир принимал у себя нежданного гостя: Вьери деи Черки, давнего приятеля и одновременно конкурента, который, как и Моцци, играл заметную роль в цехе Калимала. Разговор происходил в комнате мессера Ванни, полной всевозможных шкафов и сундуков, где хранились документы и письма, из-за чего пространства едва хватало для широкого дубового стола и совсем не оставалось для стульев или скамьи.

Впрочем, мессера Вьери такие неудобства не беспокоили: будучи представителем купеческой семьи, этот красивый высокий мужчина с небольшим округлым брюшком привык к суровым условиям жизни. А роскошь, к которой он питал некоторую слабость... Пусть на неё любуются посетители комнаты для гостей и завидуют богатству семейства Черки...

Произнеся несколько малозначащих фраз, Вьери перешёл к делу:

— Несколько дней назад под стенами моего дома свершилось ужасное преступление, Ванни. Твой сын чуть не был избит до смерти слугами Форезе Донати. Представляешь? Слугами! Разве может произойти что-нибудь более возмутительное? Не сомневаюсь, что брат Корсо этим поступком желал оскорбить не только тебя, но и весь цех Калималу.

— Ты ошибаешься, — перебил его Моцци. — Форезе — обыкновенный глупец, выросший мальчишка, не наигравшийся в детстве, — пусть возраст его и перевалил за четвёртый десяток. Он делает всё, что придёт в голову, под воздействием винных паров или скуки.

— Я не верю своим ушам! Что ты говоришь, Ванни? Неужели поступок Донати нисколько тебя не задел?

— Отчего же? Я никогда о нём не забуду.

Глаза Черки блеснули из-под густых бровей:

— Зачем держать в памяти обиду, если можно отомстить? Со мной уже беседовали старшины цеха, и все они поддержат тебя.

— Выскажись яснее, Вьери. О какой поддержке идёт речь? Надеюсь, никто не считает, что я способен поднять оружие против Донати?

Черки с трудом подавил разочарованный вздох и наиграно улыбнулся, что не ускользнуло от взгляда банкира.

— Разумеется, нет, Ванни! Никто не желает затевать междоусобную войну... — Моцци промолчал, давая собеседнику возможность высказаться до конца. — Просто обратись за правосудием к подесте, мы же предоставим такие доказательства, перед которыми тот окажется бессилен и вынужден будет наказать Форезе.

— Я удивлён, — пожал плечами Моцци. — Ты считаешь, что я удовольствуюсь штрафом в сотню-другую лир? Это не обогатит меня и не вынудит Донати просить милостыню.

Мессер Вьери ещё раз улыбнулся — на этот раз искренне:

— Среди судей есть немало таких людей, которые под влиянием... неких обстоятельств и показаний свидетелей — убедительных и точных — сумеют повернуть дело таким образом, что Форезе Донати отправится в изгнание.

Моцци вскочил с крышки сундука:

— Прекрати, Вьери! Ты сошёл с ума! Я понимаю, насколько велика вражда между твоим семейством и родом Донати, но прибегать к помощи нечестных судей, готовых ради наживы отправить на костёр родного брата, — низость и подлость.

Черки в свою очередь встал. Лицо его залила мертвенная бледность:

— Когда нужно отплатить за оскорбление, хороши любые средства.

— Нет! Кто поручится, что на следующий день торжество не обернётся кошмаром, а судьи, ещё вчера такие благосклонные, не прельстятся посулами врагов? И судьба, уготованная тебе, не окажется ещё печальнее изгнания!

— Пусть так. Но разве лучше безропотно ждать, пока враг учинит над тобой расправу?

— Донати — твои враги, а не мои...

В воздухе повисло напряжённое молчание. Черки до крови прикусил губу и коснулся рукой стены, словно силы оставили его.

Через минуту мужчина выдавил:

— Я всё понял... Что ж... пусть будет так, как желаешь ты, Ванни. Но запомни: если когда-нибудь случится несчастье, и ты на коленях станешь молить о помощи, я не откликнусь на твою просьбу.

Черки двинулся к двери.

— А я — откликнусь, если помощь потребуется тебе, Вьери, — сказал Моцци.

Купец пренебрежительно махнул рукой и не прощаясь вышел.

Часть 2

Интрига

Глава 1

Судья

Мессер Бальдо Агульони рассматривал кошелёк, полный золотых монет. Бока объёмистого мешочка обладали соблазнительной округлостью, и не меньший соблазн вызывало его содержимое. Мужчина причмокнул толстыми губами, представив, как флорины рассыпаются по поверхности стола, искрясь в рассветных солнечных лучах, и вызванивают, соприкасаясь друг с другом, прекраснейшую мелодию, какую только способен уловить человеческий слух.

К своим сорока пяти годам Агульони превратился в одного из самых уважаемых флорентийских судей. Сотни посетителей мечтали услышать хотя бы слово из его уст, старейшины цеха неизменно обращались за советом, а простолюдины, завидев мессера Бальдо шагающим по городу в пунцовой мантии, отороченной пышным беличьим мехом, и надетом на голову высоком колпаке, замирали от благоговейного восторга. Так, по крайней мере, считал сам Агульони, полагая, что шутки или насмешки горожан, которыми награждались судьи и нотариусы, не имеют к нему отношения.

Почтительность аристократов и крупных торговцев мессер Бальдо воспринимал спокойно. В самом деле, отчего должно быть иначе? Как можно относиться с неуважением к нему, потомку знатных предков, закончившему университет в Болонье, покорив своими знаниями учёнейших преподавателей; знатоку латыни и итальянского языка; мастеру риторики, способному состряпать при надобности любую буллу и обращение к иностранным послам?! "Уж если кто и заслуживает преклонения перед собственной персоной, так это я", — считал Агульони.

Впрочем, давно прошли времена, когда мессер Бальдо с юношеской пылкостью окунался в изучение флорентийских законов, чтобы содействовать торжеству справедливости. Теперь полученные знания служили иным целям: мужчина предпочёл власти правосудия власть золота. Именно деньги стали подлинной страстью Агульони, лишь при виде их сердце судьи начинало биться сильнее. И мешочек, который он продолжал сжимать в длинных тонких пальцах, был далеко не первым, доставшимся ему от одного из участников тяжбы.

За окном зловеще загудел набат. Мессер Бальдо вздрогнул и едва не выронил кошелёк: в последнее время звуки, предвещавшие расправу над очередным грандом, начали раздражать, а временами и пугать мужчину. А ведь некогда он сам участвовал в написании "Установлений" и принятие их воспринял с искренней радостью — Агульони быстро смекнул, какие выгоды сулят законы Джано делла Белла, и нисколько не сочувствовал собратьям-аристократам, которым предстояло стать жертвой пополанов. Но всё же... Не слишком ли жестоко приоры обходятся с грандами? Изгнание, обезглавливание, сожжение на костре — любое из этих наказаний судья предпочёл бы заменить на штраф. Разумеется, при этом преступнику надлежало отблагодарить мессера Бальдо за великодушие.

Однако соратники Агульони по цеху словно обезумели! Все эти фанатики, подобные Альберто Ристори и Убертино деи Строцци, никак не могли насытить свою ненависть к грандам. А может, просто старались угодить Джано? Нет, оставались, конечно, и разумные люди: скажем, Морубальдини... Побольше бы таких судей!..

Мессер Бальдо выглянул на улицу. Ну конечно! Счастливый "тощий народ" бежит к церкви Сан-Пьеро Скераджо! Неужели этим бездельникам ещё не наскучило горе дворян? Как же велика жажда мести в сердцах этих убогих лавочников!

"Завтра назначу кому-нибудь из них штраф побольше — пусть тоже умоется кровавыми слезами", — плотно сжав губы, решил судья.

Дождавшись, пока под окнами прошествует гонфалоньер вместе с армией простонародья, Агульони кликнул четверых слуг и покинул дом. Медленной, плывущей походкой, которой позавидовал бы сам Папа, он преодолел расстояние в несколько сотен шагов и очутился перед входом в церковь Сан-Стефано — старую и мрачную, хранящую в своих стенах память о давних трагедиях, сотрясавших Флоренцию. Место это было словно создано для дела, ради которого мессер Бальдо отправился в путь, поэтому он удовлетворённо кивнул и шагнул под низкие своды храма.

В этот час прихожан в церкви не было, лишь подле одной из колонн расположился высокий мужчина, укутанный в плащ. При виде мессера Бальдо он склонился в учтивом поклоне, что, впрочем, не произвело на судью впечатления.

— Что вам угодно, мессер Джери? — прошептал судья. — К чему такие предосторожности?

Джери Спини в свою очередь спросил:

— Вы слышали звуки набата?

— Да, — кивнул Бальдо. Намеренно возвысив голос, он быстро заговорил: — Когда раздаётся набатный звон, я обращаюсь с благодарственной молитвой к Господу, дабы сила его помогла свершиться правосудию, заставила грандов и магнатов прекратить притеснения горожан, бесчинства и беззакония...

Банкир затряс руками:

— Простите, мессер Бальдо! Происходи дело в суде, все заслушались бы вашими речами, полными мудрости и глубокомыслия. Однако сейчас я прошу: проявите милосердие — мне вряд ли удастся понять что-либо, если вы станете вести беседу на языке старейшин цеха, который справедливо считается главнейшим, и перед чьими представителями гнут спины даже богачи из Ланы или Калималы, мнящие себя властителями Тосканы.

Лесть была неприкрытой и грубой, но Агульони внезапно почувствовал, что слова мессера Джери сладким ядом проникли в потаённые уголки его души, вызвав на губах непроизвольную и оттого искреннюю улыбку.

— Всякий раз, когда набат начинает выводить свою зловещую песню, сердце моё сжимается от ужаса, — с грустью признался Спини. — Я подбегаю к окну и жду, что вот-вот под стенами дома появится воинство во главе с гонфалоньером — и я превращусь в изгнанника, которого затем сможет безнаказанно убить любой пополан.

К своему удивлению, Агульони глухо произнёс:

— Чего вам опасаться, мессер Джери? Флорентийцам известны ваша честность и благородство. Никогда вы не поднимали руку на недругов и не причиняли вреда простолюдинам. Так разве найдётся злодей, способный осудить вас на изгнание?

— Вы ведь сами только что признали: у меня есть враги. И что произойдёт, если один из них пожелает расправиться со мной? Как я оправдаюсь перед приорами, будучи обвинённым в злодеянии? Ведь достаточно слов двух свидетелей, чтобы вину преступника сочли доказанной!

— Всё просто, — снисходительно улыбнулся мессер Бальдо. — Если среди приоров не будет единодушия, приговор не сможет вступить в силу.

— Но в том-то и беда, что до сих пор все решения принимались единогласно!

Агульони почесал подбородок:

— Верно...

Симпатия судьи к Спини возрастала с каждым мгновением. Нет, его конечно, не ввёл в заблуждение притворный страх гранда перед законом, да и играл свою роль мессер Джери не слишком убедительно.

"Похоже, он что-то задумал, — всматриваясь в лицо собеседника, решил Бальдо. — И клянусь святым Лукой, мне хочется, чтобы затея удалась!"

— Среди господ приоров неизменно присутствует кто-нибудь из цеха судей и нотариусов, — хитро сощурился банкир.

"Ах, вот в чём дело!" — едва не расхохотался судья.

Тотчас он нахмурился, как всегда поступал, едва начинался торг:

— И что же?

— Если бы я мог рассчитывать, что приор этот воспротивится принятию несправедливого решения...

— Это невозможно.

— Почему?

— Есть ещё гонфалоньер. Его голос может решить дело, если пятеро приоров не сумеют убедить шестого в своей правоте.

Банкир изобразил разочарование: склонил голову и согнул спину. Но вдруг глаза его сверкнули:

— Зато голоса двух приоров решат дело...

От неожиданности Агульони крякнул. И правда! Если Спини не договорится с цехом судей и нотариусов, что помешает ему найти других союзников?

"Нужно было вести себя осторожнее, — подумал мессер Бальдо, присовокупив к этому утверждению несколько грязных ругательств в свой адрес. — Что теперь делать?"

— Вы правы, — признал он правоту собеседника. — Как мне самому не пришла в голову подобная мысль?

— Когда беспокоишься за свою жизнь, решения принимаются намного быстрее, — виновато опустил взгляд Спини. — Стало быть, вы не откажетесь помочь мне?

— Сделаю всё, что будет в моих силах. Однако, как вы понимаете, сейчас я слишком слаб: цех возглавляют люди, которые вряд ли прислушаются к моим словам...

— Вскоре их власти придёт конец, — пожал плечами банкир. Куда только девался его недавний трепет? Теперь мужчина был спокоен и уверен в себе. — Однако об этом мы поговорим после.

Мессер Джери быстро огляделся по сторонам. Церковь по-прежнему была безлюдной, только возле одной из колонн преклонила колени какая-то девушка. На некотором отдалении расположилась служанка, столь же юная, как и её госпожа.

Спини ещё больше понизил голос, и без того едва различимый собеседником:

— Я хочу предупредить об опасности. Набат, звук которого так страшен, может послужить и вашим погребальным звоном, мессер Бальдо.

— Что за мрачные шутки, мессер Джери? — выпучил глаза Агульони.

— Я говорю правду.

— Но мне непонятны ваши слова...

— Джано делла Белла решил подчинить себе цех судей и нотариусов, — сказал Спини. — Он давно осознал, что никогда не сумеет завоевать уважение, подобное вашему, в сердцах мудрых и благородных горожан. Какие-нибудь оборванцы, бездельники, воришки — они, конечно, души не чают в своём предводителе. А вот люди, благодаря которым Флоренция процветает, понимают, сколь честолюбив Джано, как отвратительны и низки его помыслы. Поэтому-то сей новоявленный тиран — а я не побоюсь подобного сравнения! — и ненавидит вас, мессер Бальдо, и ваших соратников. Он готов совершить страшные преступления, чтобы удержать власть, доставшуюся ему благодаря прихоти Фортуны.

— И мне, по-вашему, грозит опасность?

— Ещё бы!

— Но ведь "Установления справедливости" вышли из-под моего пера...

— Вспомните, кто помогал вам тогда.

— Мессер Альберто Ристори...

— Один из лучших друзей Джано!

— Убертино деи Строцци...

— Его торговый компаньон! И оба они — и мессер Альберто, и мессер Убертино — сейчас стоят во главе цеха судей и нотариусов.

— Господи... — обратил взор к сводам церкви Агульони, вспомнив кошельки с золотом, аккуратно сложенные в сундуках. Сейчас любой из этих мешочков обретал цену, равную человеческой жизни.

— Видите: достаточно Джано шепнуть несколько слов одному из своих приятелей — и не потребуется даже "Установлений", чтобы предрешить вашу участь.

— Да, — безвольно кивнул судья.

— Не отчаивайтесь, — ободряюще улыбнулся мессер Джери. — Если верно взяться за дело, делла Белла подавится от собственной жадности — кусок, который намерен проглотить этот обжора, окажется великоватым для его глотки...

Слова мужчины прервал хриплый смех Агульони:

— Это уж точно — обломает все зубы! — Глаза судьи мрачно блеснули в полумраке, на лице отразилась решимость, точно мужчина приготовился к смертельной схватке. Впрочем, так и было на самом деле. — Благодарю за предупреждение, мессер Джери. Не сомневайтесь: теперь, узнав о намерениях Джано, я сумею дать ему достойный отпор.

— Вы можете рассчитывать на мою поддержку, мессер Бальдо, — сказал Спини.

— А вы — на мою!

Мужчины обменялись поклонами, после чего банкир покинул церковь. Агульони же опустился на колени и погрузился в молитву, столь пылкую и страстную, что исповедник судьи пришёл бы в восторг, узнав о его благочестии.

Глава 2

"Овца"

— Я ведь говорю, Лоренцо: судья Агульони и мессер Джери Спини замышляют что-то недоброе! — захлёбываясь, говорила темноволосая девушка лет шестнадцати. На смуглой коже её играл яркий румянец, вызванный одновременно и возбуждением от собственного рассказа, и близостью молодого человека, чья щека находилась совсем рядом с её лицом. — Почему ты не веришь мне?

— Я верю... — насмешливо улыбнулся Френетти.

— Неправда!

— Хорошо, значит — не верю ни единому слову, Мария.

Девушка возмущённо топнула ногой. Молодой человек расхохотался.

— Если бы ты видел взгляд, которым меня наградил мессер Спини, — страшный, точно у волка, — то не стал бы смеяться.

— Не думал, что ты такая трусиха...

В глазах Марии блеснули слёзы. Юноша почувствовал раскаяние:

— Что с тобой? Ты обиделась?.. Я ведь пошутил... Прости!

— Никогда!

И девушка, сорвавшись с места, выбежала из пекарни. Лоренцо проводил её взглядом, в котором лучилась усмешка: Мария не способна была хранить обиду даже несколько дней, и молодой человек не сомневался, что и на сей раз без труда заслужит прощение.

Между тем, шутливый тон свидетельствовал вовсе не о легкомыслии, а, скорее, о желании подразнить собеседницу. На самом же деле в последние дни появилось немало новостей, из-за которых весеннее солнце скрылось от юноши за пеленой тревоги и беспокойства — пока ещё не настолько густой, чтобы превратиться в грозовые тучи, однако изрядно портившей ему настроение.

Ядовитые стрелы, пущенные Нери дельи Абати в сердца флорентийцев по совету Джери Спини, начали оказывать своё губительное воздействие: горожане испытали изумление при виде отваги, проявленной изгнанником, поэтому высокомерные и дерзкие слова, брошенные им в адрес Джано, не потонули в торжествующем рёве толпы. Обвинения Нери медленно, но верно растекались по Флоренции — разумеется, не без помощи слуг из домов Донати, Спини и Тозинги.

— Лучше забудьте, что я сейчас рассказал, если дорожите жизнью, — так завершали свою повесть сплетники. — Иначе окажется, будто вы произносили дерзкие и непотребные слова, оскорбляющие подесту и господ приоров. Неплохо придумал мессер Джано, правда ведь? Кто не согласен с ним — в изгнание! Кто оскорбил его — на эшафот!

И сердца слушателей сжимались от сладостного страха: головой рискуем ради правды, ради справедливости!

Не стало больше единого порыва, в котором горожане бежали к церкви Сан-Пьеро Скераджо и ко дворцу Барджелло, едва раздавались звуки набата. Конечно, ненависть к грандам продолжала пылать в сердцах пополанов с прежней силой, но любое зрелище, даже самое увлекательное, когда-нибудь надоедает. И всё чаще набатный звон воспринимался подобно голосу колокола на церкви Бадиа, возвещавшему о начале рабочего дня: весёлый праздник превратился в унылую обязанность.

Но больше всего Лоренцо страшило поведение некоторых грандов, превратившихся вдруг в кротких овечек и позабывших о высокомерии, словно "Установления справедливости" сломили их гордые души. Молодой человек не сомневался, что под этими белоснежными шубками скрывается жёсткая волчья шерсть: разве возможно поверить, что Маттео деи Тозинги позабудет своё былое презрение к пополанам, а Форезе Адимари станет менее жестоким, склонившись перед законом? И уж точно Корсо Донати не перестанет сеять смуту в сестьере Сан-Пьеро, разъедаемой взаимной ненавистью своих обитателей. Хотя... О какой ненависти идёт речь? Изумлённые флорентийцы могли лицезреть, как Адимари и Тозинги стоят один подле другого во время праздничной службы в соборе Санта-Репарата, а юноши каких-либо семейств, считавшихся прежде непримиримыми врагами, теперь скачут бок о бок по кривым улочкам, ничуть не задумываясь об опасности, которую представляет соседство с новоявленными приятелями.

Молодой человек продолжал предаваться тревожным мыслям, когда перед прилавком остановились двое мужчин. Одного из них — высокорослого, широкоплечего, с руками, толстыми, точно брёвна — юноша прекрасно знал: это был мясник Дино Пекора, который, как поговаривали, пользовался покровителем самого Маттео деи Тозинги, извлекая из столь необычной дружбы немалую выгоду. Спутник его был примечателен разве что тупым выражением, застывшим на лице подобно театральной маске.

Лоренцо приветливо улыбнулся: пусть он и недолюбливал мясника, следовало вести себя учтиво. Пекора ответил недобрым взглядом из-под красной круглой шапки, надвинутой на лоб. Губы мужчины искривились; казалось, ещё секунда — и с них устремится поток ругани. Однако вышло иначе.

— Знаешь, Луиджи, где мы с тобой очутились? — раздался голос Пекоры, неожиданно пронзительный и тонкий для столь могучего тела. — В булочной, чей хозяин пострадал от жестокости гранда.

— Неужели это так? — ахнул его спутник, сочувственно посмотрев на Лоренцо.

— Да, — неохотно подтвердил молодой человек, поражённый словами мясника. — Но я не желал бы говорить о подобных вещах: вид несчастного отца, лишённого руки, и без того заставляет моё сердце сгорать от ненависти к аристократам.

— Я понимаю тебя, — с видом священника, отпускающего грехи, произнёс Пекора. — Но взгляни вокруг: разве все магнаты подобны Нери дельи Абати? И разве сам Нери не оказался жертвой грязных интриг?

— Верно... — пробасил Луиджи.

— О чём вы говорите? — нахмурился юноша.

— Разве ты не слышал? — Густые брови мясника поползли вверх. — Ведь Нери никогда не подвергся бы наказанию, будь у него друзья среди приоров. Но вместо этого Абати столкнулся со злопамятностью мессера Джано.

Увидев, как побледнел Лоренцо, Пекора хитро сверкнул крошечными глазками:

— Нет, я ни в чём не виню Джано и не защищаю мессера Нери. Какое нам, честным труженикам, дело до раздоров двух дворян, один из которых испытывал к простолюдинам лютую ненависть, другой же вдруг воспылал любовью?

Молодой человек глухо произнёс:

— Мессер Джано искренне хочет, чтобы на улицах Флоренции воцарился порядок. И если гранды угрожают спокойствию честных горожан, их нужно привести к повиновению — так он считает.

— Выходит, если делла Белла решит, что помешать установлению "порядка", о котором ты упомянул, могут, скажем, судьи и нотариусы, с ними расправятся подобно магнатам? А если злодеями объявят мясников? Врачей и аптекарей? Пекарей, в конце концов?! Даже тогда ты останешься всецело предан своему кумиру?

Лоренцо растерялся.

Увидев это, мясник продолжил:

— Конечно, мессер Джано принёс немало пользы пополанам — за это я благословляю его в своих молитвах. Но пришло время проявить отвагу и задать вопрос: что будет дальше? К чему приведут расправы над людьми, которые грудью защищали таких, как ты или я, в битвах с врагами Флоренции? Разве своими подвигами они не заслужили право жить в родном городе? Мессеры Корсо Донати или Маттео деи Тозинги — чем эти благородные рыцари хуже торговцев, назвавших себя приорами и захвативших власть? Людей, которые пользуются высоким положением для собственного обогащения!

Мужчина говорил всё быстрее и быстрее, давясь словами. Голос его пронзал мозг молодого человека, вызывая на лице того гримасу боли, и не давал собраться с мыслями.

Пекора сорвал с пояса кошель и высыпал на ладонь несколько золотых монет:

— Взгляни: вот ради чего ведётся война между магнатами и их врагами — этими разжиревшими мерзавцами, которые обезумели от жадности! И ответь мне тогда: из чьих рук лучше принять монеты? Из тех, благодаря которым Флоренция не пала под ударами врагов — пусть кровь противников и обагрила их, — или белоснежных ладоней, не знакомых с мечом или копьём, зато без тени дрожи раздающих направо и налево векселя и заёмные письма, чтобы нажиться на трудностях своих сограждан?

Мясник поднёс монеты к самому лицу собеседника:

— Видишь? Я счастлив, поскольку флорины эти лежали в ладонях Великого барона, мессера Корсо Донати, а не проклятых ростовщиков, чьё место — на костре!..

Внезапно Лоренцо стряхнул с себя оцепенение и ударил Пекору по руке. Монеты рассыпались по деревянному полу.

— Чёртово отродье! — сорвалось с искривлённых губ мясника.

— Ублюдок... — прохрипел Луиджи, готовый броситься на молодого человека.

Однако на Лоренцо гнев мужчин произвёл эффект, противоположный тому, на который они, возможно, рассчитывали.

— Убирайтесь, — невозмутимо произнёс молодой человек, — иначе я кликну людей — и вам придётся несладко.

Пекора пробормотал несколько ругательств, но вдруг... успокоился — на удивление быстро, как показалось Лоренцо. Луиджи продолжал буравить юношу ненавидящим взглядом, однако поведение спутника заставило и его слегка умерить ярость.

— Вижу, ты унаследовал от своего отца глупость, — омерзительно ухмыльнулся мясник. — Хочешь, подобно ему, лишиться руки? — Молодой человек ответил мрачным взглядом. — Запомни, мальчишка: никогда не наноси оскорбления людям, способным уничтожить тебя одним движением пальца!

— Ты говоришь о себе?

Из груди мужчины вырвался приглушённый хрип.

— Нет? — продолжил молодой человек. — Тогда повторяю ещё раз: убирайтесь отсюда, если дорожите своими шкурами. И не забудьте забрать монеты: я не желаю, чтобы они оставались здесь, осквернённые прикосновениями сразу двух негодяев.

Луиджи выжидательно посмотрел на Пекору, полагая, что сейчас тот вцепится дерзкому мальчишке в горло. Но к изумлению его, мясник склонился и стал торопливо собирать монеты, чуть слышно бормоча:

— Я не настолько глуп, чтобы оставлять золото мессера Корсо в доме какого-то сумасшедшего ублюдка...

— Скажи лучше: слишком жаден! — не сумел сдержать хохота при виде необычного зрелища молодой человек.

Пекора выпрямился и чуть слышно произнёс:

— Когда-нибудь ты подавишься этим смехом.

Затем сделал знак Луиджи, и мужчины поспешно покинули булочную.

Дино широким шагом двинулся по улице, продолжая сжимать в одной из ладоней флорины Корсо Донати, другой — схватившись за рукоятку широкого ножа: оружия, с которым мясник никогда не расставался. Спутник его семенил в паре метров позади, согнувшись и втянув голову в плечи.

— Эта тварь поплатится за свой поступок, — начинал иногда шептать Пекора.

— Непременно... — тотчас принимался вторить ему Луиджи.

Внезапно мясник остановился.

— Что происходит? — спросил он.

Луиджи выглянул из-за широкой спины мужчины и недоумённо протянул:

— Возле ворот Барджелло собралась толпа...

— ...но набат почему-то молчит, — докончил Пекора. — Идём, Луиджи — нужно выяснить причину столпотворения. Я чувствую: происходит нечто странное.

На деле всё оказалось скромнее, чем думал Дино: под стенами резиденции подесты действительно столпилось несколько десятков горожан, которые, негромко переговариваясь, разглядывали прямоугольный предмет, прибитый к воротам. Мясник принялся расчищать путь, методично работая локтями. Луиджи усердно помогал ему.

Очутившись в первом ряду зевак, Пекора с изумлением увидел, что предметом, который так заинтересовал флорентийцев, оказался обыкновенный дубовый ящик с широкой прорезью посередине.

— Что это? — Мясник раздражённо посмотрел на соседей, будто именно их уговоры вынудили его потратить драгоценное время на какие-то глупости.

— Любой пополан может положить сюда, — указал на ящик один из зевак, — жалобу на обидевшего его горожанина.

— И что же?

— Подеста рассмотрит её и непременно накажет виновного!

— Чёрт возьми... — почесал затылок Пекора. — Надеюсь, это касается только магнатов...

Некоторое время он пристально рассматривал ящик, словно пытался продырявить взглядом его стенку. Затем принялся торопливо выбираться из толпы, бормоча ругательства. Луиджи не отставал ни на шаг и, едва зловещее место осталось позади, нерешительно произнёс:

— Кажется, зря мы... то есть вы...

— Что тебе нужно?

— Я говорю, напрасно вы, — подчеркнул последнее слово Луиджи, — поссорились с сыном пекаря...

Пекора повернул к спутнику побагровевшее от гнева лицо и с минуту смотрел на него, не произнося ни слова.

— Ах ты, крыса!.. — выдавил, наконец, мясник. — Жалкая, трусливая крыса! А я-то считал тебя своим другом...

— Я и есть ваш друг...

— Заткнись! Не желаю слушать никаких оправданий. Если испугался за собственную шкуру — убирайся; можешь даже сам написать донос — я нисколько не удивлюсь столь подлому поступку.

— Как вы могли такое подумать? — пробасил Луиджи. Глаза его влажно заблестели.

— Я осыпал тебя — жалкого подмастерью — золотом и благодеяниями, — продолжал Пекора, — одарил своей благосклонностью, а ты предал меня, едва почуял опасность.

— Простите! — завопил Луиджи.

— Хорошо, — после долгих раздумий милостиво кивнул мясник. Губы его искривила короткая усмешка: — Думаю, всё не так уж плохо, и новые причуды Джано принесут больше пользы, чем вреда. Никто ведь не запрещает нам писать доносы наравне с другими горожанами. Верно, Луиджи?

Пекора подмигнул спутнику, чьё лицо расплылось в широкой улыбке, и беззвучно расхохотался.

Глава 3

Братья

— Предположим, к тебе приходит какой-нибудь человек, — скажем, мессер Гвидо Кавальканти, — который желает поехать в Париж. Для этого ему нужно обменять флорины на турские ливры. Как ты поступишь?

— Не знаю. Откуда у меня возьмутся французские деньги, если я нахожусь во Флоренции?

— Верно. Поэтому ты принимаешь флорины, составляешь расписку в их получении и выдаёшь Кавальканти письменное обязательство

— Хорошо. И что дальше?

— Затем составляешь письмо на моё имя — пусть человеком Моцци, живущим в Париже, буду я. Мессер Гвидо едет во Францию и предъявляет мне бумагу...

— Постой! И какую выгоду я получу от подобной сделки?

— Какую пожелаешь! Можешь играть на разнице обменных курсов или взимать с полученной суммы проценты.

— Всё равно они достанутся тебе, а не мне!

— Не кому-либо из нас, а компании семейства Моцци, Джованни.

Раздалось негромкое фырканье:

— Как же! Пока эти деньги вернутся во Флоренцию, я успею состариться! Лучше уж развивать торговлю с заморскими странами, чем заниматься банковскими операциями.

— Ты не прав!

Молодые люди — а юношами, между которыми происходила столь высоконаучная беседа, были, как догадался читатель, Джованни и Дино, — подняли головы, прежде склонённые над листком пергамента, и возмущённо посмотрели друг на друга.

— Неужели ты считаешь, что сможешь обойтись без векселя, даже занимаясь торговлей? — спросил Дино.

— Чёрт возьми! — воскликнул Джованни. — Если честно, я не желаю иметь никаких дел ни с банкирами, ни с купцами! Если бы не воля отца, я уехал бы куда-нибудь в Болонью, в университет, и занялся постижением наук. А во всех этих торговых премудростях разберётся разве что сам Сатана. Скажи, например, к чему нужно столько бумажек, чтобы обменять деньги?

— Так принято, — пожал плечами Дино.

— Я поступил бы иначе.

— Как, например? — недоверчиво усмехнулся молодой человек.

Джованни схватил перо, потратил несколько секунд на размышления, а затем принялся что-то торопливо писать на пергаменте. Дино с любопытством наблюдал за потугами приятеля.

Наконец, Джованни протянул листок другу, и тот прочёл:

"Джованни деи Моцци, Флоренция. Во имя Господа, пятого апреля 1293 года.

Заплатите по этому письму десятого мая 1293 года Гвидо Кавальканти сто два турских ливра взамен ста золотых флоринов, которые мы сегодня от него получили, начислив два процента в его пользу. Заплатите в надлежащее время и внесите эту сумму в ваш собственный счёт. Аминь. Для Дино Мортинери, Париж".

Лоб молодого человека изрезали глубокие морщины. Несколько раз пробежав глазами написанное, он вынужден был признать:

— Пожалуй, ты действительно прав. Удивительно, отчего мессер Ванни до сих пор сам не пришёл к такому простому решению? Нужно непременно показать твоему отцу эту бумагу!

— Боюсь, сейчас это вряд ли будет уместно, — усмехнулся Джованни.

Дино понимающе посмотрел на собеседника: за последние несколько недель поведение Моцци-старшего сильно изменилось, и метаморфозы эти пугали молодых людей.

Причиной послужил неожиданный визит мессера Барди, род которого, подобно Черки, также состоял в цехе Калимала, где пользовался заметным влиянием. Однако, если мессер Вьери до недавней ссоры проявлял к Ванни деи Моцци дружеские чувства, то Барди ненавидел его всем сердцем, и не раз вражда двух семейств орошала землю Флоренции кровью. Поэтому нетрудно представить изумление мессера Ванни, когда давний противник вдруг предложил убрать мечи в ножны и заключить вечный мир.

По случаю примирения устроили праздничное пиршество: не такое пышное и богатое, каким оно могло оказаться в иное время года — продолжался пост, и гранды, выставлявшие напоказ своё благочестие, не отважились нарушить строгие правила священнослужителей. И всё же, мессер Ванни не преминул блеснуть перед новоявленным союзником богатством: белоснежные скатерти из тончайшего полотна, столовое серебро, бесчисленные кувшины и хрустальные графины — сгоравшему от зависти Барди едва удавалось сохранять добродушную улыбку. От благовоний, чей запах смешивался с чадом факелов, кружилась голова; способствовали этому и беспрестанно мелькавшие перед глазами гостей лакеи в расшитых золотом кафтанах. Моцци сидел на высоком стуле, точно король на троне, и слушал бесконечные признания в вечной дружбе, иногда отдавая приказания шутам и жонглёрам, изо всех сил развлекавшим зрителей. Казалось, каждую секунду мужчина готов расхохотаться, — столь неискренне звучали слова Барди — но праздник закончился благополучно, и банкиры расстались, чрезвычайно довольные друг другом.

— Хоть за что-то я могу благодарить Джано делла Белла, — произнёс на следующее утро мессер Ванни.

Однако губы его при этом растянулись в такой издевательской улыбке, что Дино и Джованни, к которым были обращены слова, не составило труда догадаться, каковы на самом деле чувства Моцци.

С тех пор банкир не упускал случая оскорбить градоправителя или наградить его бранными словами, словно получал удовольствие при виде гримасы боли, отражавшейся на лице Дино. Когда же стало известно о ящике для доносов, вывешенном на воротах Барджелло, мужчина пришёл в страшную ярость, какой никогда прежде не доводилось видеть Джованни.

Впрочем, куда больше неприкрытой ненависти Моцци-старшего к Джано делла Белла Джованни раздражали постоянные разговоры о Томмазо — его младшем брате, который, как упоминалось несколькими страницами выше, находился сейчас в Неаполитанском королевстве. Говоря откровенно, Джованни отсутствие родича вполне устраивало: отношения двух братьев, некогда тёплые, охладели, едва мальчики превратились в статных юношей, и лишь по счастливой случайности до сих пор не переросли во взаимную вражду. И потому беспрестанные упоминания мессера Моцци о сыне, который вот-вот должен был вернуться из поездки, всякий раз заставляли молодого человека досадливо морщиться...

Все эти мысли за несколько секунд пронеслись в голове Дино, и он ещё раз сочувственно взглянул на приятеля. Тот встал из-за стола и, подойдя к окну, сделал вид, будто с интересом разглядывает происходящее на улице.

Внезапно молодой человек отшатнулся, словно кто-то пустил в окно стрелу из арбалета.

— Что случилось? — вскинул брови Дино.

Джованни не ответил.

На улице раздался звонкий голос. Дино выглянул в окно и увидел, что какой-то юноша, ростом чуть выше среднего, одетый в запылённую дорожную одежду, спешился и, бросив поводья слугам, торопливо взошёл по лестнице на второй этаж.

— Это Томмазо? — догадался он.

Моцци кивнул в ответ.

За дверьми раздался встревоженный возглас мессера Ванни — похоже, банкиру сообщили о возвращении сына.

Некоторое время Джованни стоял, собираясь с решимостью, пока, наконец, не отворил дверь. Медленно он двинулся к комнате мессера Ванни, откуда доносились обрывки разговора. Дино, покачивая головой, следовал за ним.

Войдя в комнату, Джованни встретился взглядом с Томмазо. Тотчас молодые люди отвели взоры и, остановившись друг против друга, обнялись. Впрочем, даже человек, незнакомый с отношениями братьев, заметил бы холодность этого приветствия.

Выполнив долг учтивости, Томмазо окинул Дино удивлённым взглядом и ответил на его поклон коротким кивком головы. Затем юноша обернулся в мессеру Ванни и продолжил прерванный рассказ:

— По правде говоря, даруй Господь людям возможность выбирать город, в котором им суждено родиться, после нашей любимой Флоренции я предпочёл бы Неаполь. Видел бы ты, отец, эти узенькие пыльные улицы, кишащие людьми, ослепительное солнце, пылающее в небесах! А запах оливкового масла и жареной рыбы, весёлые шутки горожан на удивительном наречии, которое не похоже ни на наше тосканское, ни на любое иное!.. Если бы не поручение, данное тобой, я позабыл бы обо всём на свете!

Моцци едва заметно улыбнулся: ему-то не требовалось объяснять, как выглядит столица Неаполитанского королевства. И чувства, о которых только что поведал Томмазо, были прекрасно знакомы мужчине.

— Всё прошло благополучно?

— Конечно! — воскликнул Томмазо. — Полагаю, вскоре наше торговое отделение превзойдёт по богатству самые могущественные неаполитанские компании. За несколько месяцев число купеческих кораблей, застрахованных нами, возросло на треть! Мы покупаем специи, благовония и ткани с Востока — какую прибыль сулит продажа их французам, обосновавшимся в Неаполе, и флорентийцам! Наконец, в ближайшее время будет получено право на освоение соляных залежей.

— Прекрасно, — кивнул мессер Ванни. — Ты оправдал мои надежды, Томмазо.

Лицо юноши озарила широкая улыбка.

Моцци задумчиво произнёс:

— Впрочем, в ближайшее время нам придётся изрядно потрудиться... Хорошо, что вы собрались здесь, — посмотрел он на сыновей, — поскольку мне нужно принять трудное решение. И ваши советы будут очень важны.

Джованни поджал губы: мол, с чего бы вдруг отцу понадобилась помощь его помощь? Однако мессер Ванни был слишком сосредоточен, чтобы обратить внимание на поведение старшего сына.

— Уже много лет наше семейство вкладывает капиталы в дело сколь опасное, столь и прибыльное: даёт деньги в долг кардиналам и даже самому Папе. Конечно, вряд ли Моцци можно назвать крупнейшими банкирами Святого престола, но всегда доходы, получаемые нами, были весьма солидными — до тех пор, пока не умер папа Николай, которому требовалось немало денег на борьбу с еретиками и собственными врагами. — Молодые люди внимательно слушали неторопливую речь мужчины, понимая, какой серьёзный вопрос им предстояло решить. — Прошло два года со дня его смерти, а кардиналы никак не могут избрать нового главу Церкви. Это обстоятельство всё больше меня беспокоит: наше римское отделение, прежде самое крупное, в одночасье растеряло почти всё своё богатство. Мы не можем ждать, пока кардиналы придут к соглашению. Я прав?

— Конечно, отец! — пылко воскликнул Томмазо. — Нельзя сидеть, надеясь на чудо — нужно помочь ему свершиться!

Джованни неуверенно кивнул.

— Я рад, что вы согласны со мной, — сказал мессер Ванни. — Но прежде чем приступать к решительным действиям, следует хорошенько всё взвесить. Согласитесь: поддержав кардинала, который потерпит поражение, мы окажемся в весьма неприятном положении.

Моцци посмотрел на сыновей, предлагая им высказаться.

Первым на приглашение откликнулся Томмазо:

— Полагаю, наилучшим Папой будет тот, который окажется благосклонен к флорентийцам... Да, не смейся! — закричал он, заметив на лице Джованни презрительную гримасу. — Сейчас Флоренции покровительствует король Неаполитанский. Если мы поддержим кандидата, которого желает видеть на престоле государь Карл, это позволит одновременно приобрести в его лице союзника и добиться выгод для родного города!

— Глупости! — фыркнул Джованни. — Никогда не поверю, что Карл Анжуйский воспылает к нам чувством благодарности, узнав, что семейство Моцци поддерживало его ставленника.

— Зато если на Святейший престол взойдёт противник Карла, король непременно обрушит гнев на головы людей, чьей помощью тот воспользовался. И тогда, помимо отделения в Риме, нам придётся спасать ещё и контору в Неаполе.

Джованни предпочёл пропустить этот довод мимо ушей:

— Ты знаешь, кого хочет видеть Папой Карл Анжуйский?

Томмазо смерил брата яростным взглядом и на минуту задумался.

— Думаю, лучшим кандидатом он считает кардинала Бенедетто Гаэтани.

— Это всего лишь предположение...

— Я уверен в своих словах! — топнул ногой Томмазо. — Король Карл пообещал Гаэтани содействие в борьбе за папскую тиару взамен помощи в войне с правителем Арагона — это всем известно!

— Кому? Сплетникам на улицах Неаполя?

Мессер Ванни решил прервать разгоревшуюся перепалку:

— Прекратите! Если вы желаете поссориться — отправляйтесь на Старый рынок и там меряйтесь острословием.

— Прости, отец, — опустил взгляд Томмазо.

Джованни пожал плечами:

— Я не могу спокойно слушать глупости, изрекаемые родным братом. В сущности, кто такой Карл Анжуйский? Сын интригана, вознёсшегося на престол благодаря удачному стечению обстоятельств и прогнанного собственными подданными десять лет назад. Вспомните, куда помчался за помощью отец нынешнего государя после своего позорного бегства. Во Францию! К племяннику! Теперь вы понимаете, какие государи действительно правят миром? Король Французский. Король Английский. Германский император, в конце концов! Но никак не жалкие корольки, бессильные покорить даже крошечную Сицилию!

— И кого из этих блистательных монархов ты ставишь превыше остальных? — спросил Моцци-старший.

— К чему заниматься бесполезной тратой времени, рассуждая, кто из них самый могущественный? Главное, что Италия издревле считалась землёй германского императора...

С каждым последующим словом голос Джованни становился всё тише, взгляды же мессера Ванни и Томмазо — жёстче и злее.

— Ты предлагаешь вновь отдать нашу родину в руки императора? — не выдержал Томмазо. — Это настоящее сумасшествие!

— Я хочу, чтобы всюду воцарился мир.

— Хорош мир! Представляю, как славно заживёт Флоренция, распахнув ворота перед гибеллинами!

— По-моему, дело вовсе не в партиях, на которые разделились горожане, — пожал плечами Джованни. — Разве мало за последние годы случилось кровавых распрей между семействами, когда-то уверявшими друг друга в вечной дружбе?

Томмазо закричал:

— После возвращения гибеллинов город потонет в крови!

— Полагаю, проведя несколько месяцев в Неаполе, ты не сумел ещё осознать изменений, происшедших в жизни флорентийцев за последнее время, — произнёс Джованни. — Аристократы больше не бесчинствуют на улицах города, а сидят, запершись в своих домах, и трясутся от страха. Никто теперь не размахивает без причины мечом и не избивает пополанов ради собственного удовольствия...

— Прекрати! — поморщился мессер Ванни. — О безумных законах Джано делла Белла мы ещё успеем наговориться.

— Хорошо, — поджал губы Джованни. — Похоже, ты, отец, готов слушать лишь Томмазо и заранее согласен с любыми его словами...

— Если бы ты предложил что-нибудь дельное, все были бы только рады. Но союз с императором — настоящее предательство.

— Почему? Если Папа и император всё же поладят друг с другом, разве не лишится тогда смысла само деление на гвельфов и гибеллинов? Неужели эта распря до самого наступления Судного дня будет раздирать Италию на части? — Видя, что собеседники молчат, молодой человек продолжил: — Что предлагаете вы? Опереться на помощь жалкого монарха, сил которого недостаточно даже на борьбу с каким-нибудь местным бароном! Да одно только семейство Колонна, которое также домогается папской тиары, разгромит всё его войско!

— Колонна? — выдохнул Томмазо. — Самые непримиримые враги Святого престола?

Глаза Джованни лукаво блеснули:

— Если Колонна — враги Церкви, отчего среди обладателей кардинальских шапок непременно присутствует один из них?

— Что тут неясного? — прорычал Томмазо. — Захватив Святой престол, они поспешат расправятся с противниками!

— Назови хоть одного Папу, который поступал иначе! — торжествующе рассмеялся Джованни.

Впервые Томмазо растерялся. На несколько мгновений в комнате повисла тишина. Прервал её голос Дино:

— А какая, в сущности, разница, кто станет Папой? — На него удивлённо воззрились три пары чёрных глаз. Томмазо взглянул на отца, словно хотел спросить: "Кто этот наглец? Как он смеет прерывать наш разговор?" Однако улыбка, заигравшая на губах банкира, заставила юношу сдержать слова, готовые сорваться с уст. — В любом случае, ваших сил, мессер Ванни, недостаточно, чтобы повлиять на его избрание. — Моцци вскинул брови. — Да и надеяться на благодарность нового Папы — пусть даже вы подкупите всех кардиналов, чтобы поспособствовать его триумфу, — вряд ли стоит... Однако разве годы, когда Моцци были папскими банкирами — не достаточное основание доверять вам и впредь?.. Святому отцу непременно понадобятся деньги, если он пожелает укрепить свою власть. Так разве он станет пренебрегать вашим золотом, мессер Ванни? Вряд ли: первосвященники не отличаются разборчивостью, когда нужно наполнить исхудавшую церковную казну. А за последние два года непримиримых споров и склок, я думаю, там ничего не осталось... — Дино бессильно развёл руками, не зная, какой довод ещё привести, чтобы убедить в своей правоте собеседников, и заключил: — Лучше проявить хладнокровие и дождаться, пока время расставит всё по местам, чем поспешностью и безрассудством нажить себе смертельных врагов.

— Разве ты не слышал?! — в ярости вскричал Томмазо. — Промедление означает крах нашего римского отделения!

— А поспешность — гибель всего семейства Моцци, — ответил юноша. Затем вновь обратился к мессеру Ванни: — Ко всему прочему, есть ещё одно обстоятельство, о котором не следует забывать.

— Какое? — спросил банкир.

— Папой может стать не только кардинал...

На этот раз мессер Ванни улыбнулся во весь рот и наградил Дино одобрительным кивком.

— Чёрт возьми... — протянул Томмазо, ревниво покосившись в сторону молодого человека. — В самом деле!

— Поэтому, как видите, остаётся лишь гадать, чем завершится борьба кардиналов — мы ведь не слишком хорошо знакомы с интригами, которые плетутся вокруг Святого престола.

— Значит, по-твоему, мне следует отступить? — сощурился мессер Ванни.

— Не совсем так, — передёрнул плечами Дино. — Можно явиться в Рим под каким-нибудь вымышленным предлогом и договориться, скажем, с Колонна о небольшом займе — эти аристократы, хоть и владеют обширными землями, вечно нуждаются в деньгах. А с Гаэтани, чей племянник — банкир, найти общий язык будет ещё легче: достаточно вспомнить об амбициях, которые этот священнослужитель даже не пытается скрыть. Такой поступок будет достоин умелого дельца и не вызовет ничьей ненависти.

— Значит, необходимо сдружиться с обоими претендентами — так ты считаешь? — подытожил Моцци-старший.

— Да, — решительно кивнул юноша.

— Сколько можно повторять?! Колонна — гибеллин! — выставил вперёд лоб, словно бык, Томмазо.

— А кем был Бенедетто Гаэтани несколько лет назад? — спросил Джованни. — Почему ты не вспоминаешь, что родичи его считались преданнейшими слугами императора?

— Сейчас всё обстоит иначе... — Томмазо понял, что потерпел поражение, и ещё ниже опустил голову. В сторону Мортинери устремился взгляд, полный ненависти.

— Хватит спорить, — махнул рукой Моцци. — Я с самого начала склонялся к решению, предложенному Дино, и слова его лишь ещё больше убедили меня в собственной правоте... — На минуту банкир смолк. — Готовьтесь к путешествию. Вскоре вы, — кивнул он в сторону Джованни и Дино, — отправитесь в Рим, чтобы побеседовать с племянником мессера Гаэтани; тебе же, Томмазо, придётся побывать в Перудже, где сейчас собрались кардиналы. Что же до семейства Колонна... Эту встречу на некоторое время придётся отложить.

Молодые люди двинулись к двери: Томмазо — разъярённый, Дино и Джованни — преисполненные торжества.

"Путешествие в Рим пойдёт вам на пользу, — провожая их взглядом, хитро сощурился банкир, — и, надеюсь, заставит на некоторое время позабыть о Джано и его "справедливых" законах. Я же займусь своими делами — во благо Флоренции и семейства Моцци..."

И мессер Ванни не сумел подавить улыбку, искривившую его губы.

Глава 4

Путешествие

Через три дня после описанного в предыдущей главе семейного совета Дино и Джованни действительно облачились в скромные дорожные плащи, взобрались на лучших скакунов из конюшни мессера Ванни и покинули жилище банкира. Находясь под впечатлением слухов, пущенных людьми Джери Спини (мол, лошадь некоего гранда задела хвостом горожанина, и преступника приговорили к изгнанию), молодые люди старались не приближаться к пополанам на расстояние вытянутой руки: большей осторожности на узких улочках они не сумели бы проявить при всём желании.

К счастью, приятелям удалось преодолеть кольцо городских укреплений без приключений, и вскоре глазам их открылась дорога, вившаяся сквозь холмы, которые, казалось, были беспорядочно разбросаны рукой какого-то неведомого великана и переходили к югу в невысокие, но мрачные горы, за которыми скрывался смертельный враг флорентийцев — Сиена.

Молодые люди пустили лошадей неторопливой рысью и какое-то время провели в молчании. Тёплый ветер играл в вершинах кипарисов, воздух очаровывал цветочными ароматами — разве можно было испытывать что-либо, кроме безграничного счастья в эти прекрасные весенние дни? И путешествие под солнечными лучами, лившимися с голубого неба, обещало превратиться в изумительную прогулку.

Однако едва стены Флоренции скрылись из вида, Дино огляделся по сторонам, точно боялся чьих-нибудь любопытных ушей, и обратился к Джованни:

— Я долго размышлял, и в конце концов пришёл к выводу: мессер Ванни обвёл нас вокруг пальца.

— В самом деле? — безразлично пожал плечами Моцци.

— Я в этом уверен. Подумай: зачем твой отец решил отправить нас к Джакопо Гаэтани? Ты ведь предлагал поступить иначе. Выходит, предложение Томмазо всё же показалось мессеру Ванни самым удачным!

Джованни с трудом подавил зевоту:

— Отец всё объяснил: к Колонна мы отправимся после...

— Когда новый Папа уже будет избран?

— Сдался тебе этот конклав! — отмахнулся Моцци. — Пусть кардиналы хоть перережут друг друга — это дела Церкви, а не наши с тобой. Посмотри лучше, какая прекрасная стоит погода!..

Дино насупился и замолк.

Впрочем, надолго сохранить чувство обиды молодому человеку не удалось, и вскоре завязался оживлённый разговор: друзья взялись размышлять о судьбах Италии, успев за несколько часов обсудить и беспутных сиенцев, и трусливых аретинцев, и продажных жителей Лукки. Досталось и генуэзцам, напрочь забывшим о стыде, и венецианцам, в чьих сердцах жажда наживы оказалась сильнее любви к Господу — не зря ведь они некогда руководили разграблением Константинополя. А что сказать о неаполитанцах, склонивших головы перед жалким французским принцем и признавших его королём? А о Риме, где каждый день продают право на вечную жизнь и отпущение грехов? Выходит, остался лишь один город, который достоин восхищения, — Флоренция.

К этому выводу, довольно-таки ожидаемому, молодые люди пришли с завидным единодушием. Поэтому, когда в вечернем полумраке показались очертания Сиены, на лицах друзей отразилось глубочайшее отвращение, и они предпочли обогнуть ненавистный город: лучше уж переночевать где-нибудь в придорожном трактире, чем остановиться на земле исконных врагов.

Так и поступили. Ночь спокойно, а утром путешествие было продолжено. Дорога бежала среди оливковых рощиц, заставляя всадников взбираться на невысокие холмы, покрытые пышной зеленью, чтобы через минуту уже очутиться посреди очередной крошечной долины, пёстрой от полевых цветов. Этот восхитительный пейзаж, впрочем, только подлил масла в огонь ненависти, пылавшей в душах юных флорентийцев: поистине, сиенцы — ужасный народ, если смеют осквернять такую прекрасную землю своими отвратительными преступлениями.

Впрочем, понемногу мысли друзей всё чаще стала занимать миссия, ради которой они отправились в Рим. В сущности, задача не казалась трудновыполнимой: молодые люди даже мысли не допускали, что Гаэтани ответит отказом на предложение, исходящее от такого могущественного человека, как мессер Ванни. Если же подобное случится... Значит, мессер Джакопо — обыкновенный болван, и вести с ним дела может лишь круглый идиот.

И всё же... С приближением часа, когда вдалеке должен был показаться Вечный город, сердце Дино всё чаще сжималось от необъяснимой тревоги. Впервые ему предстояло очутиться на земле, по которой некогда ступали великие императоры, полководцы и поэты, и чьи обитатели в незапамятные времена заложили крошечный городок, превратившийся теперь в цветущую Флоренцию. Уже за одно это деяние римляне заслуживали лучшей участи, нежели постоянные войны и раздоры. Разве виноваты они в том, что наместники Святого престола презрели заповеди Господа и превратили храм во вместилище смертных грехов? Впрочем, кто знает?..

С каждой новой милей, сокращавшей дорогу наших друзей, Дино нервничал всё сильнее. В конце концов, беспокойство его передалось и Джованни, поэтому, когда на рассвете третьего дня пути в туманной дымке показались серые стены Вечного города, молодым людям не удалось совладать с дрожью, охватившей их при виде этого зрелища.

Приятели преодолели старые ворота, ступили в кольцо городских стен, поросших мхом, и... замерли в немом оцепенении.

Взорам их предстали поросшие зеленью пустынные холмы и поля, между которыми катил мутные воды древний Тибр, чьи берега были покрыты сетью узеньких улочек. Всюду виднелись громадные башни феодалов, устремлённые к небесам: тёмные и грозные, словно желавшие напомнить нашим путешественникам о недавнем прошлом Флоренции, когда в ней безраздельно царили аристократы. Кое-где подле замков раскинулись сады и виноградники, но их яркая листва лишь подчёркивала мрачную угрозу, исходившую от каменных стен.

— Невероятно! — первым пришёл в себя Джованни. — И это — город, в котором находится престол Святого Петра?

Молодые люди обменялись красноречивыми взглядами и медленно двинулись по дороге, которая вела их к центру Вечного города. То и дело им попадались печальные останки разрушенных колонн и арок, камни которых облюбовала дикая трава; развалины зданий, некогда величественных, теперь же скрытых под слоем многовековой пыли; серые, искалеченные временем монастыри и базилики.

— Знаешь, — пробормотал Дино, — глядя на эти руины, можно подумать, будто Флоренция — место, благословлённое Господом.

Джованни кивнул в ответ и покосился на изрезанную трещинами античную статую, лишённую обеих рук. Казалось, стоит дунуть — и она превратится в прах.

Приятели всё больше углублялись в лабиринт улиц, утопавших в ароматах вина и специй, оливкового масла и жареной рыбы. Здесь было гораздо многолюднее, чем среди развалин; встречались новые дома, выстроенные на обломках старинных зданий. Горожане не спешили уступать дорогу чужестранцам, но трудно было понять, вызвано это неприязнью к ним или природным упрямством.

Свернув на одну из улиц, — длинную и узкую — юноши внезапно замерли в изумлении. Дорогу преграждала башня, какой им никогда прежде не доводилось видеть: каменный четырёхугольный колосс, расчленённый на три яруса, верхний из которых, казалось, касался своими зубцами самих облаков.

— Башня Милиции, — раздался за спинами Дино и Джованни звонкий голос.

Молодые люди обернулись. Перед ними стоял подросток лет четырнадцати, одежда которого была старой и порядком истрёпавшейся.

— Когда-то в ней проводил время великий император Октавиан, — продолжил необычный оратор, — а затем Нерон — враг всех христиан — наблюдал из окна, как пылает Рим во время пожара, им же самим устроенного. А ещё, — глаза подростка загадочно блеснули, — неподалёку жил поэт Вергилий — вы ведь слышали о нём?

— Неужели?! — воскликнул Дино, на которого чары римского поэта, как помнит читатель, оказывали магическое воздействие, и бросил подростку пару серебряных монет. Тот ловко поймал их и обнажил зубы в широкой улыбке.

— Это, конечно, весьма занимательно, — заметил Джованни, — но мне, если честно, гораздо интереснее, кто сейчас владеет этой громадиной.

— Семейство Гаэтани.

Слова эти заставили юношей вновь обратить на башню изумленные взоры: вот, выходит, каково могущество семейства, которым намерен предложить союз мессер Ванни!

— Надеюсь, город ты знаешь не хуже истории этой башни? — спросил Джованни, озарённый внезапной мыслью.

— Конечно. — В голосе, которым был произнесён ответ, чувствовалась глубокая обида.

— Тогда побудь некоторое время нашим проводником — и получишь щедрую плату.

— Пять серебряных монет, — тотчас назвал цену подросток.

— Хорошо.

— Деньги вперёд.

— Нет! — расхохотался Джованни. — Будь дело в нашем родном городе, я, возможно, и пошёл бы на такую глупость. Но здесь, в Риме... Откуда мне знать, что ты не нырнёшь в какой-нибудь проулок, едва получишь монеты?

— Ладно уж, — поджал губы подросток.

Заключив соглашение с юным римлянином, молодые люди отправились в путь. Проводник уверенно выбирал дорогу в сером лабиринте, куда, казалось, никогда не проникают солнечные лучи. Улицы часто преграждались горами мусора, и тогда лишь изобретательность помощника позволяла обойти очередное препятствие.

Наконец, подросток остановился перед дверьми неприметного здания, получил заслуженную плату и тотчас скрылся, оставив молодых людей в задумчивости: и Дино, и Джованни полагали, что здание, чьи обитатели держат в своих руках едва ли не четверть всех доходов семейства Моцци, должно выглядеть более внушительно. Привязав лошадей к крюкам, вделанным в стену, они переступили порог дома.

В прихожей молодых людей ждал высокий пожилой мужчина, одетый в скромный костюм из грубого сукна. Это был сам руководитель римского отделения — мессер Бартоломео. Похоже, ему уже успели сообщить о прибытии важных гостей, поскольку мужчина ничуть не удивился, встретив их.

Джованни с радостной улыбкой приветствовал мессера Бартоломео, которого несколько раз видел в доме отца.

Тот настороженно посмотрел на пришельцев и кивнул:

— Прошу вас, проходите.

Приятели проследовали в большую комнату, разделённую перегородкой. Там сидело полдюжины служащих, которые приняли молодых людей столь же холодно, как это случилось минутой ранее в прихожей. Тем осталось лишь недоумённо пожать плечами.

Проведя гостей в свой кабинет, мессер Бартоломео предложил им присесть на изящные стулья из ценного дерева, сам же остановился около окна.

— Вас прислал мессер Ванни? — спросил мужчина.

Джованни кивнул:

— Нам поручено дело необычайной важности. — Мессер Бартоломео вздрогнул. — Мессер Ванни хочет заключить сделку с семейством Гаэтани.

При этих словах мужчина едва слышно выдохнул:

— Ах, вот в чём дело! По правде говоря, мессеру Ванни следовало сначала посоветоваться со мной: сейчас не самое лучшее время для подобных операций.

— Почему?! — в один голос воскликнули Джованни и Дино.

Мессер Бартоломео снисходительно на них посмотрел:

— Разве вы не заметили, что на улицах Рима неспокойно? Нет? Что ж, в ближайшее время вы убедитесь в правоте моих слов... Полагаю, во Флоренции знают об отношениях друг к другу семейств Орсини и Колонна. В последние годы, когда Папой был Николай Четвёртый, благоволивший последним, но при этом обязанный тиарой своему предшественнику — одному из предводителей партии Орсини, борьба несколько поутихла. Но ненависть нисколько не ослабела, и едва Святой отец умер, был найден повод для возобновления войны: приближались выборы сенаторов, что, разумеется, привело к столкновению интересов этих славных семейств. Знали бы вы, сколько за последний месяц пролилось крови, как много дворцов превратилось в развалины, что происходило в храмах и церквях!..

— Но сейчас всё закончилось? — скользнув взглядом по окну, с надеждой спросил Дино.

Мессер Бартоломео развёл руками:

— В конце концов представители обоих семейств получили желанные должности. Но не прошло и недели со дня избрания, как вдруг случилось несчастье: сенатор Орсини умер! Справедливости ради, здоровье его давно вызывало опасение. Но разве это кого-нибудь интересует? Разумеется, во всём виноваты Колонна! И опять звучат боевые кличи, из замков выбегают рыцари, вооружённые с головы до ног — распря продолжается!

Мужчина нервно передёрнул плечами.

— Гаэтани, надеюсь, не участвуют в этой войне? — произнёс Джованни.

— К счастью, сейчас их больше занимают выборы Папы, — хитро сощурился мессер Бартоломео. — Но если престол Святого Петра займёт кардинал Бенедетто, семейству Колонна придётся несладко. И мы сумеем заработать немало золота, если поможем ему в этой борьбе...

— А кому благоволит король Неаполитанский? — желая выяснить как можно больше, спросил Дино.

— Да он сам не знает, на кого положиться! — расхохотался мужчина.

— А я слышал, будто его союзники — семейство Гаэтани...

— Карл Анжуйский ещё не забыл годы, проведённые в арагонском плену, — произнёс после минутного молчания мессер Бартоломео. — Поэтому он, как и Николай, испытывает благодарность — вот ведь удивительное чувство для государя! — к Орсини и Гаэтани. Но если король заметит, что Колонна обладают большей силой... Можете поверить, он с радостью примет участие в расправе над недавними друзьями!

Дино многозначительно посмотрел на приятеля. Тот едва заметно кивнул, догадавшись, о чём хочет сказать юноша: выходит, Томмазо заблуждался относительно намерений неаполитанского государя.

Хозяин произнёс:

— Как видите, всё гораздо сложнее, чем, возможно, казалось вам ещё несколько дней назад. Впрочем, я думаю, миссия ваша завершится успешно: Гаэтани слишком нуждаются в деньгах, чтобы пренебречь предложением мессера Ванни.

— Да, — кивнул Джованни.

Внезапно он покачнулся на стуле и побледнел.

— Вижу, вам нужно отдохнуть, — тотчас произнёс хозяин. Куда только делась его недавняя холодность? — Всё-таки, вряд ли хозяева гостиниц предлагают постояльцам кровати, устланные мягкой периной.

— Верно! — расхохотались молодые люди.

Через несколько минут друзья очутились в комнатах, любезно предоставленных в их распоряжение мессером Бартоломео.

Джованни уснул, едва голова его коснулась подушки. Дино некоторое время боролся с дремотой, перебирая в голове необыкновенные истории, рассказанные мужчиной. Но вскоре глаза его сами собой закрылись, и молодой человек последовал примеру приятеля.

Глава 5

Римское гостеприимство

Мессер Джакопо Гаэтани окинул задумчивым взглядом двух посетителей, сидевших напротив него за широким дубовым столом, и принялся усиленно тереть подбородок.

— Что же нам делать? — чуть слышно прошептал он.

Гости ничего не ответили — видимо, решили, что банкир обратился с вопросом к самому себе.

Между тем, этот представитель славного рода Гаэтани мало походил на аристократа: и внешностью, и манерами. Казалось, черты его лица вытесала чья-то неумелая мальчишеская рука: квадратная голова, большие толстые губы, нос, похожий на картошку, подбородок, резко выдающийся вперёд. Зато взгляд серых глаз, в глубине которых иногда вспыхивали странные искорки, был умным и проницательным, пробираясь в самые потаённые уголки души собеседника, когда мужчина удостаивал того своим вниманием.

Поселившись в Риме, мессер Гаэтани тотчас попал под проникающие всюду взоры сплетников, и вскоре поведение его стало одной из излюбленных тем для бесед. Поговаривали, будто в юности банкир служил похоти своего дядюшки, кардинала Бенедетто — вещь, конечно, отвратительная, но отнюдь не редкая среди обитателей папского двора. Некоторые даже находили этому поступку оправдание: почему бы и не пренебречь честью, если взамен можно получить покровительство такой важной персоны, как Бенедетто Гаэтани? В конце концов, теперь-то никто не скажет, что Джакопо поступил глупо: дядюшка-то его сейчас на папский престол метит! Противники в ответ усмехались: конечно, ради богатства и власти даже сына родного можно отправить в Перуджу, чтобы он услаждал деда во время конклава!

Мессер Джакопо догадывался об этих слухах, но опровергать их не пытался. Скорее, наоборот, старался помалкивать: никто не бросает обвинений в лицо — и прекрасно! Умные люди поймут, что всё это — происки врагов, жаждущих надеть на голову папскую тиару. А глупые... Об их мнении можно даже не задумываться...

С одним из мужчин, встречавшихся с Гаэтани, читатели уже успели познакомиться в доме Корсо Донати: это был Симоне Герарди деи Спини.

Сопровождал его Нери Камби. Человек этот, которому семейство Спини всецело доверяло, родился в семье флорентийского серебряника, однако вместо любви к искусству, которому служил отец, воспылал страстью к золотым флоринам, проявив поистине необычайную изобретательность, чтобы набить свои сундуки деньгами. Качество это по достоинству оценил мессер Джери — и перед молодым мужчиной открылись поистине блестящие перспективы, поскольку стремление Спини к обогащению ничуть не уступало его собственному. Камби без устали помогал другу-покровителю во всевозможных интригах, исколесил половину Италии, вербуя союзников и заключая деловые сделки, что, в сущности, мало отличалось одно от другого, пока, наконец, не остановился в Риме. Задача, которую надлежало решить Нери по приказу Спини, была непростой, но, как увидят читатели из последующей беседы, ему удалось найти общий язык с племянником кардинала Бенедетто...

— Проклятье! — ударил кулаком по крышке стола мессер Джакопо. — Почему среди кардиналов лишь два француза? Будь их немного больше...

Он тяжело вздохнул.

— Жаль, конечно, — согласно кивнул Нери. — Однако даже это не решило бы дело в нашу пользу.

— Разумеется! — воскликнул Гаэтани. — Но всё же, их голоса оказались бы неплохим подспорьем. И тогда Колонна со своими жалкими тремя кардиналами оказались бы в меньшинстве!

— Вы ошибаетесь, — возразил Симоне. — Конечно, едва ли семейство Орсини пойдёт на сделку со своими заклятыми врагами — их голоса никогда не помогут мессеру Джакопо взойти на папский престол. Но что делать, если Колонна всё же удастся уговорить четверых итальянских кардиналов?

— Мы ведь сумели подкупить одного из итальянцев, — поспешно произнёс мессер Джакопо.

— Колонна могут попросту запугать его.

— Ну уж нет! — хмыкнул Гаэтани.

— Кто знает?..

Лоб мессера Джакопо изрезали глубокие морщины.

— Проклятье! — шутливо произнёс он. — Если слова ваши сбудутся, мы станем врагами, мессер Симоне!

Герарди улыбнулся уголками губ:

— Вы ведь не хуже меня знаете, сколь вероломен бывает папский двор. Поэтому я ожидаю любой подлости от его обитателей. Думаете, Маттео Россо деи Орсини не плетёт интриги за нашими спинами? Он ведь тоже мечтает стать Папой, и не без оснований. Четыре голоса итальянцев...

— Три, — поправил его Гаэтани.

— Хорошо. Три итальянских кардинала, два представителя семейства Орсини, двое французов — король Карл может отвернуться от нас в любой миг... Остается всего один голос.

— Наш голос. — Лицо мессера Джакопо исказила гримаса боли. — Поэтому у Маттео нет шансов, даже если сбудутся все ваши невероятные предположения...

— Или кардинала Латинуса, которого нам с таким трудом удалось превратить в союзника.

Гаэтани что-то проворчал. Кожу его покрыла мертвенная бледность. Лишь потратив огромные усилия, мужчина сумел скрыть от собеседников дрожь в руках.

— Говоря откровенно, — вмешался в этот диалог Нери, — кардинал Латинус кажется мне престранным стариком, который либо выжил из ума, либо, напротив, хитрее всех остальных участников конклава. Несложно ведь догадаться, что Орсини предлагали ему любую награду за помощь в избрании Папой мессера Маттео.

— Кардинал Латинус — интриган, — презрительно скривился Джакопо. — Похоже, на склоне лет он решил немного развлечься и принялся сеять среди кардиналов смуту — как будто эти почтенные прелаты и так не готовы перегрызть друг другу глотки! В последнее время в нём вдруг проснулся благочестивый пыл, словно у основателей монастыря в Клюни, и сейчас Латинус всюду проповедует чистоту церковных нравов и требует прекратить безобразия, творимые священнослужителями всех рангов и мастей. Как тут не решить, что старик лишился рассудка?

Камби хмыкнул:

— При встрече с кардиналом я не мог отделаться от мысли, что беседую с лисицей: таким хитрым был его взгляд...

— К счастью, прелатам, в отличие от простонародья, не слишком приятны мысли об отшельничестве, — заметил Спини.

— Точно! — расхохотался Гаэтани. — Да они лучше схватятся за оружие, позабыв о сане, чем расстанутся со своими дворцами, сундуками, полными золота, и — главное! — любовницами.

Собеседники присоединились к смеху мессера Джакопо.

Вдруг мужчина вскочил на ноги. Куда только делась его весёлость?

— Дьявол! — прокричал он. — Если бы вы только знали, друзья мои, сколь это тяжело: чувствовать постоянную тревогу, понимать, что судьба твоя зависит от прихоти какого-нибудь полусумасшедшего старикашки!.. И всё равно оставаться неспособным что-либо изменить, полагаясь только на благосклонность небес.

Гостей ничуть не удивил этот приступ ярости: они уже привыкли к неожиданным переменам в настроении Гаэтани.

Симоне Герарди сочувственно вздохнул и приготовился произнести успокоительные слова, давно заученные наизусть, но тут чья-то рука самым бесцеремонным образом распахнула дверь, и в комнате появился слуга: высокий, стройный юноша лет шестнадцати с ангельским лицом, обрамлённым курчавыми волосами. При виде его слухи о недостойном поведении дядюшки и племянника внезапно начинали казаться не столь уж безосновательными.

— Что случилось, Антони? — улыбнулся мессер Джакопо.

Слуга склонился к его уху и прошептал несколько слов.

Гаэтани виновато посмотрел в сторону гостей:

— Простите, мессеры, что наш разговор прерван столь грубо: мне придётся некоторое время посвятить торговым делам...

— Нет-нет! — воскликнул Нери Камби. — Это мы должны просить извинений, поскольку с самого утра донимали вас болтовнёй. Вы могли бы приказать слугам вышвырнуть нас отсюда — мы безропотно подчинились бы такому решению.

Мессер Джакопо кивнул и произнёс:

— Проводи гостей, Антони.

Видно было, что он едва сдерживает нетерпение.

Слуга поклонился и двинулся к двери. Спини и Камби последовали за ним.

Некоторое время царило молчание, но внезапно юноша остановился и чуть слышно произнёс:

— К мессеру Джакопо пришёл человек из компании Моцци.

— Спасибо, — ответил Нери и едва уловимым движением вложил в ладонь слуги горсть золотых монет.

Расставшись с проводником, мужчины вышли на улицу и, быстро обогнув здание, очутились перед воротами во внутренний двор. Взгляды их тотчас остановились на двух молодых людях, нервно переминавшихся с ноги на ногу.

— Кажется, Ванни деи Моцци наконец-то приступил к решительным действиям, — не скрывая ненависти, процедил Нери.

— Похоже, ты прав, — кивнул Симоне. — Я давно ждал, когда мессер Ванни возьмётся за дело и боялся, что он поддержит врагов Гаэтани. Колонна, например... Его деньги могли решить многое.

— Ты радуешься? — сощурился Камби. — Чему, интересно?

Герарди неопределённо пожал плечами:

— Если деньги Моцци помогут Бенедетто Гаэтани стать Папой, разве нам от этого станет хуже?

— А ты как думаешь?

По губам Спини скользнула дьявольская усмешка:

— У Моцци есть золото, но при этом нет таких друзей, как мессер Джакопо...

Глаза Камби блеснули:

— Верно... Но знаешь, о чём я подумал? Гаэтани, конечно, согласится на предложение мессера Ванни — осуждать его за подобный поступок может лишь человек, ничего не смыслящий в делах Церкви. Но пусть мессер Джакопо поймёт, что Моцци — не такие уж надёжные компаньоны...

Герарди вопросительно посмотрел на собеседника.

— Идём. Не нужно торчать перед домом Гаэтани слишком долго. А по дороге я поясню свой замысел, — усмехнулся Нери.

Пусть Камби торопливо и сбивчиво излагает приятелю план, зародившийся в его голове, мы же вернёмся в комнату мессера Джакопо, который после ухода гостей вновь занял место за столом и, умело напустив на себя благодушный вид, приготовился к встрече с Джованни.

Через минуту появился Моцци.

Поклонившись хозяину дома и получив в ответ любезную улыбку, молодой человек быстро окинул помещение взглядом. Стены были обиты пёстрой яркой тканью и увешаны картинами, изображения на которых красноречиво говорили о том, что владелец их — племянник кардинала. На изящных стульях возлежали сиденья из пышного меха, не менее густыми были ковры, устилавшие деревянный пол.

Эта роскошь поразила юношу: ему вспомнилось жалкое имущество, которым владел Нери дельи Абати — такой же аристократ, как и Гаэтани. Впрочем... Вряд ли семейство Абати могло похвастаться обширными владениями, разбросанными по всей Италии, да и священнослужителей среди его представителей не было...

Джованни присел на стул, предложенный банкиром, и тотчас приступил к делу: в нескольких словах разъяснил, что привело его в дом столь могущественного человека, каким является мессер Джакопо, и поведал о выгодах, которые сулит семейству Гаэтани союз с Моцци.

Мужчина слушал собеседника с таким почтительным видом, словно тот был посланником самого германского императора, когда же молодой человек замолк, обрушил на него настоящую лавину слов. Мессер Ванни предлагает крупный заём под крошечные проценты? Хм, в сущности, компания мессера Джакопо достаточно богата, чтобы не обращаться к кому-либо за помощью. Впрочем... Разве умный торговец сейчас откажется от денег, которые сами падают в руки? Пожалуй, стоит откликнуться на заманчивое предложение... А не желает ли Моцци закупать зерно — флорентийцы ведь постоянно в нём нуждаются, а завозить такой важный продукт из Сицилии или Прованса слишком сложно, да и опасно. Мессер Ванни подумает? Хорошо. А может, он хочет заработать барыши, занявшись освоением рудных залежей — на землях Гаэтани предостаточно такого добра. Разумеется, большая часть доходов достанется мессеру Джакопо, но ведь и мессер Ванни ещё больше пополнит свои богатства. Пусть он соглашается — подобные предложения делаются очень редко...

Джованни с головой погрузился в созданный красноречивым банкиром чудесный мир, полный звона золотых монет, которые, казалось, сыпятся с небес подобно дождю. Молодой человек уже видел, с каким триумфом он въезжает во Флоренцию и рассказывает отцу о блестящем завершении миссии. И пусть Томмазо задохнётся от злости!..

Неожиданно мужчина прервал свою речь. Посмотрев в окно, он разочарованно крякнул.

— Что-нибудь случилось, мессер Джакопо? — спросил Моцци.

— Думаю, нам придётся возобновить разговор завтрашним утром.

— Почему?

— Видите, солнце почти скрылось за холмами. Ещё несколько минут — и на Рим опустится вечерний сумрак. В такое время лучше не выходить из дома.

— Пожалуй, вы правы, — улыбнулся Джованни, тронутый проявленной банкиром заботой. — Но я не боюсь разбойников.

— В вашей отваге я не сомневаюсь. Однако подумайте: уместно ли рисковать жизнью, когда только что между нашими семействами была заключена сделка, сулящая огромную выгоду? Я не прощу себе, если с вами что-нибудь случится!

Моцци рассмеялся и, раскланявшись, попрощался с гостеприимным хозяином.

Душу Джованни переполняло радостное возбуждение, и юноша едва не свернул шею, сбегая по лестнице во внутренний двор жилища, где его дожидались двое молодых людей, замеченные Нери Камби и Симоне Герарди. Первым был Дино, вторым же — один из служителей конторы, которому по приказу мессера Бартоломео надлежало всюду сопровождать флорентийских гостей. Юношу этого звали Алессандро, и за несколько минут знакомства он буквально покорил Джованни и Дино своей задорной улыбкой и заразительным хохотом.

Поэтому несложно догадаться, что Дино не пришлось страдать от скуки, пока друг его беседовал с мессером Джакопо.

— Знаешь, Алессандро, — услышал Моцци голос Дино, — с каждой минутой Рим нравится мне всё больше. Пусть он ничем не напоминает Флоренцию, кроме огородов, которых здесь ещё больше, чем в нашей сестьере Ольтрарно, я уже успел полюбить старые развалины, громадные площади, башни, которых никогда прежде не видел. И странно слышать от мессера Бартоломео, что здесь, в этом великом городе, нам может грозить опасность...

— Только что подобное предупреждение сделал и Джакопо Гаэтани, — прервал Джованни болтовню приятеля.

— Чёрт возьми! — обернувшись, воскликнул Дино. — Ты подкрался, словно уличный воришка.

— Испугался?

— Ещё бы!

Молодые люди расхохотались: хорошее настроение Моцци передалось и его другу.

— Похоже, встреча с Гаэтани завершилась удачно? — отсмеявшись, спросил Дино.

— Ты даже не представляешь, насколько всё оказалось легко и просто! Мессер Джакопо словно ожидал меня и с радостью откликнулся на предложение моего отца.

— Ещё бы! — хмыкнул Дино.

— Правда, завтра мне придётся вновь вернуться сюда, чтобы обсудить некоторые детали — так я, во всяком случае, думаю...

На этом разговор оборвался. Приятели покинули облюбованное ими место во дворе и отправились в обратный путь.

Между тем, облик города, озаряемого робкими лучами предзакатного солнца, переменился. Тени, отбрасываемые массивными зданиями, удлинились и, скрещиваясь, погружали улицы в зловещий сумрак. Прохожих становилось всё меньше, зато внешность их не внушала доверия. Во дворах некоторых дворцов зажигались факелы, и в отсветах колеблющегося рыжего пламени на земле вырастали причудливые силуэты, похожие на сказочных чудовищ. Иногда путникам мерещилось, будто за толстыми стенами слышится бряцание оружия: видимо, римляне не слишком-то верят в то, что грядущая ночь окажется спокойной.

— Проклятье, — пробормотал Дино, вздрогнув, когда одна из теней вдруг протянула к нему когтистые щупальца, — я начинаю верить твоим небылицам и басням мессера Бартоломео, Алессандро.

Юноша, который в последние минуты хранил непривычное для себя молчание, вдруг резко остановился.

— Что случилось?

Алессандро указал рукой на несколько мужских фигур, преградивших дорогу.

— Чёрт возьми! — в один голос воскликнули его спутники.

Украдкой посмотрев через плечо, Дино увидел, что с другой стороны к ним также движутся трое незнакомцев.

— Кажется, нам предстоит неприятный разговор, — нервно усмехнулся он.

— Это люди Колонна, — сощурившись, разглядел герб на одеянии одного из мужчин Алессандро.

— Отлично... — протянул Дино. — Смотри-ка, Джованни, у нас появилась удивительная возможность выполнить разом весь замысел мессера Ванни...

Моцци пропустил замечание друга мимо ушей: он стоял, сдвинув брови, и готовился выхватить из ножен кинжал, едва завяжется драка. В недобрых намерениях римлян он не сомневался.

Когда между незнакомцами и молодыми людьми осталось несколько шагов, Алессандро не вытерпел и воскликнул:

— Что вам угодно?!

— Поговорить, — ответил человек с гербом на одежде.

— И для этого вы окружили нас?

Колонна пропустил замечание мимо ушей:

— Что вы делали в доме Гаэтани?

— А вам какое дело? — процедил сквозь зубы Дино.

— Мне, — подчеркнул незнакомец, — очень не нравится, когда кто-нибудь встречается с моими врагами. А Гаэтани — негодяи, которых я ненавижу всем сердцем, поэтому когда-нибудь непременно разрублю на куски ублюдка Джакопо, да и дядюшку его отправлю на свидание с Сатаной — ни в рай, ни даже в чистилище эту похотливую собаку не примут.

Эти грозные слова не произвели на слушателей впечатления: мужчина говорил так, словно повторял заученный урок. Впрочем, быть может, ему доводилось произносить свою речь каждый вечер?

Поразмышлять над этой загадкой молодым людям не удалось: мужчина подал знак спутникам, и те обнажили клинки.

— И это в Риме считается разговором? — нервно облизнув губы, спросил Дино.

Незнакомец расхохотался.

В то же мгновение Алессандро бросился к нему и изо всех сил толкнул в грудь. От неожиданности мужчина оступился и упал на землю. Вслед за юношей в проход ринулся Дино. Джованни немного замешкался, но ему также удалось воспользоваться внезапным манёвром Алессандро. На боль, пронзившую правый бок, он не обратил внимания.

За спинами беглецов раздались проклятия и ругательства, но это, понятное дело, лишь ещё больше подстегнуло их. Вскоре крики сменились тяжёлым топотом: началась погоня.

Алессандро мчался впереди, каким-то чудом выбирая единственно верную дорогу, которая не привела бы молодых людей в тупик. Улицы становились всё шире; один раз юноши даже пересекли большую площадь, окружённую залитыми светом факелов домами.

— Может, обратиться за помощью?.. — крикнул Дино, кивнув в сторону одного из зданий.

— Не говори глупостей! — прохрипел Алессандро и продолжил путь.

Трудно сказать, сколько времени продолжалась эта безумная гонка, но внезапно шаги преследователей стихли. Молодые люди, заметив это, остановились и огляделись по сторонам. Кругом царил мрак — на город опустилась ночь. Лишь кое-где тусклый лунный свет выхватывал очертания развалин.

— И где мы очутились? — переведя дух, спросил Дино.

— Не знаю, — пожал плечами Алессандро.

За спинами молодых людей послышался негромкий стон.

— Джованни! — взволнованно закричал Дино и бросился к приятелю. — Что случилось?

— Кажется, я ранен, — пробормотал Моцци.

— Негодяи! — погрозил кулаком в темноту молодой человек. — Пусть только они ещё раз встретятся на моём пути...

Пальцы Дино угодили во что-то тёплое.

— Кровь... — растерянно произнёс он. — Чёрт возьми, Джованни, из тебя кровь ручьём хлещет! Нужно что-то делать...

— Кричи не так громко, — слабо усмехнулся Моцци.

— Постой! Сейчас я тебя перевяжу.

— Лучше не трогай. Представляю, как в темноте ты станешь отдирать рубашку от моей кожи...

В ту же секунду послышался грубый хриплый голос:

— Вам помочь? — сопровождаемый громким смехом. — Постойте, я разожгу огонь!

Обещание это было выполнено: вспыхнул масляный светильник, и молодые люди увидели, что их обступило несколько — наверное, не меньше дюжины — мужчин, одетых в лохмотья. Человек, говоривший минуту назад, оказался настоящим великаном. Щёки его покрывала густая чёрная щетина, на поясе висел широкий нож — словом, именно такими юноши представляли себе ночных грабителей.

Губы гиганта искривила ухмылка.

— Похоже, нам повезло, — обратился он к сообщникам. — Я вижу у этих парней кошели, полные монет.

— А мой кинжал ты не заметил? — сдвинув брови, угрожающе произнёс Дино.

Ответом послужил взрыв хохота.

— Нас вчетверо больше, мальчишка, — дружески подмигнул разбойник. — К тому же, твой дружок, как я вижу, ранен. Пораскинь мозгами, если, конечно, тебе когда-нибудь приходилось этим заниматься. — Молодой человек изо всех сил сжал кулаки. — Хотя... Если хочешь, мы выпустим тебе кишки — дело-то нехитрое...

— Подожди! — воскликнул Алессандро, увидев, что Дино поднёс руку к поясу. — Не делай глупостей!

— Сам знаю... — с искажённым от злости лицом ответил молодой человек. Резким движением сорвав кошель, он швырнул его грабителю.

— Отлично, — вновь ухмыльнулся великан, ловко поймав пущенный юношей драгоценный снаряд. — А теперь, — видя, что Алессандро и Джованни также расстались со своими деньгами, произнёс он, — убирайтесь отсюда, если хотите жить.

Тон, которым были сказаны последние слова, не располагал к спорам, поэтому молодые люди поспешили выполнить приказание грабителя. Бормоча проклятия, Дино помог Джованни подняться с земли; тот поморщился от боли, но всё же, опершись на плечо друга, медленно зашагал вслед за Алессандро, возглавившим эту печальную процессию.

— Куда мы идём? — шепнул Дино, когда логово бандитов осталось далеко позади.

— Неважно, — отмахнулся Алессандро.

— Как?! А если мы встретим ещё одну шайку грабителей?

— Тогда нам перережут горло, — невозмутимо ответил юноша.

— Ты не шутишь?

— Шучу, конечно: сначала с нас снимут всю одежду.

— Ты меня обнадёжил...

Дальнейший путь проходил в тишине, нарушаемой только хриплым дыханием Джованни, сил у которого с каждой минутой оставалось всё меньше. Внезапно за спинами приятелей послышался шум, а на земле заиграли отсветы пламени.

— Стойте! — поднял руку Алессандро.

— Что происходит?

— Нам нужно спрятаться...

— Куда?

— Неважно. Главное — не очутиться на пути этого отряда.

— Ладно...

Мортинери сделал несколько шагов в сторону от предполагаемой "дороги" — на самом деле он и понятия не имел, по каким местам проходит путь, выбранный Алессандро. Нога его зацепилась за камень. Дино попробовал охранить равновесие, но это ему не вполне удалось. Схватившись за руку Джованни, он потянул его за собой — и приятели с шумом, который, должно быть, разнёсся на целую милю, заскользили куда-то вниз, в непроглядный мрак...

— Джованни, с тобой всё в порядке? — придя в себя после падения, сипло прошептал Дино.

— Да хватит уже волноваться! — раздался над его ухом приглушённый смех Моцци. — Будь рана серьёзной, я давно уже истёк бы кровью.

— Тише! — прошипел Алессандро. — Постарайтесь хотя бы на несколько минут удержать языки за зубами...

Свет факелов становился всё ярче, и Дино воспользовался этим, чтобы получше разглядеть рану Джованни. Одежда Моцци насквозь пропиталась кровью, но багровое пятно оказалось не таким внушительным, как предполагал Дино. Похоже, Джованни сказал правду: в ближайшее время смерть ему не грозила.

Придя к этому утешительному заключению, Мортинери принялся внимательно наблюдать за дорогой. Ждать пришлось не слишком долго: вскоре ему удалось разглядеть чёрные пятна, которые с каждой секундой всё больше становились похожи на людские силуэты. Через пару минут стало ясно, что отряд состоит из нескольких десятков вооружённых до зубов мужчин: некоторые из них сжимали в руках копья и дротики, другие несли арбалеты, третьи поигрывали рукоятями мечей. Незнакомцы не произносили ни слова: лишь зловещий звон и гулкие отзвуки шагов достигали слуха наших приятелей, заставляя сердца их трепетать от волнения.

Когда отряд отошёл на почтительное расстояние, Дино наконец обрёл дар речи:

— Кто эти люди?

— Рыцари из дома Савелли...

— И куда они направляются в кромешной тьме? Не думал, что в Риме можно разгуливать по ночам, словно днём...

— А кто им помешает? — усмехнулся Алессандро.

— Что за вопрос? Разве в городе нет ночных патрулей?

— Патрулей?! — совершенно забыв об осторожности, расхохотался юноша. — Дино, откуда ты явился? Здесь каждое семейство устанавливает свои собственные законы: Конти, Савелли, Анибальди, Орсини, Колонна, Гаэтани, Стефанески, Сангвиньи, Синибальди, Манчини — попробуй угадай, на чьей земле мы сейчас находимся!

— И что же? Неужели власти Рима не могут обуздать этих негодяев?

— Власти Рима! — вновь засмеялся Алессандро. — Господи, ты не понимаешь, что говоришь, Дино! Семейства, только что названные мной, и есть правители города! Когда подходит время выборов, кто-нибудь из них непременно становится сенатором — и вот тогда начинается веселье! Нужно же воспользоваться упавшей с небес удачей, чтобы доставить неприятности смертельным врагам!

Дино посмотрел на Джованни. И хотя вокруг вновь воцарилась темнота, молодому человеку почудилось, будто он ощутил ответный взгляд приятеля.

"Не хотелось бы, чтобы подобные обычаи вернулись во Флоренцию, — мелькнула в голове Дино мысль. — Звон оружия, потоки крови, развалины, полные грабителей и наёмных убийц..."

— Какое счастье, что мессер Джано придумал свои законы, — чуть слышно прошептал молодой человек и внезапно почувствовал, как Джованни крепко сжал его запястье.

— Нам такая жизнь не нужна, — прошептал Моцци.

Глава 6

Лекарь

Когда на следующее утро молодые люди ввалились в здание римского отделения компании Моцци (как ни храбрился Джованни, остаток дороги спутникам всё же пришлось едва ли не тащить его на своих плечах), они застали мессера Бартоломео в полубессознательном состоянии. Алессандро не мог поверить своим глазам: старый банкир, в решительную минуту неизменно сохранявший удивительную выдержку, сейчас дрожал, словно виноградный лист на ветру.

Впрочем, узнай юноши причины, заставлявшие почтенного мужчину волноваться столь сильно, их постигло бы разочарование.

"Господи!.. — всю ночь мелькали в мозгу мессера Бартоломео обрывки мыслей. — Неужели с сыном мессера Ванни стряслась беда? Тогда мне не сносить головы!"

И мужчина начинал лихорадочно перебирать варианты, которые позволили бы ему сохранить жизнь.

Поэтому радость, охватившая мессера Бартоломео при виде Моцци, оказалась ничуть не слабее недавнего ужаса. Вскочив на ноги, он бросился к молодым людям, но внезапно испытал такую слабость, что вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть.

— Что с вами, мессер Бартоломео? — в испуге воскликнул Алессандро.

— Ничего страшного... Всё в порядке... — дрожащими губами выдавил мужчина.

Взгляд юноши метался от Джованни к мессеру Бартоломео: он не мог решить, кому же требуется большая помощь. Наконец, мужчина избавил Алессандро от столь мучительного выбора: шумно выдохнув, он осенил себя крестным знамением.

— Слава Всевышнему!

К мессеру Бартоломео вернулась частица прежней уверенности, и он небрежно спросил:

— Вижу, вы ранены?

Джованни кивнул и пробормотал:

— Пустяки. Обыкновенная царапина...

— Что ж, в таком случае, помощь лекаря не понадобится. Я сам сумею заштопать рану лучше любого костоправа, — улыбнулся мужчина и, не обращая внимания на слабые протесты молодого человека, обратился к Дино: — Отведите раненого в мою комнату и уложите его на кровать. — Затем приказал Алессандро: — А ты принеси миску холодной воды.

Через пять минут все поручения мессера Бартоломео были выполнены с неукоснительной точностью: Джованни, неумело подбадриваемый приятелем, осторожно улёгся на кровать, — и как только хозяин конторы отважился пожертвовать своей пуховой периной? — Алессандро наполнил водой внушительный таз и поставил его на скамью подле изголовья, после чего вышел. Вскоре появился и банкир-"лекарь", сосредоточенный и суровый, сжимая в одной руке какой-то свёрток, в другой — небольшой ларец.

— Одежду придётся разрезать, — осмотрев молодого человека, произнёс он. И добавил, точно извиняясь: — Всё равно кафтан теперь никуда не годится.

Джованни в ответ коротко кивнул.

— Отлично...— беззвучно прошептал мессер Бартоломео.

Взяв в руки узкий кинжал, он быстрыми, умелыми движениями начал вспарывать одежду, и через минуту эта операция была завершена. Тогда мужчина осторожно отделил ткань от тела и некоторое время потратил на исследование раны.

— Хм, "царапина" оказалась достаточно глубокой...

Мессер Бартоломео взял белоснежную тряпочку, смочил её и стал осторожно, едва касаясь кожи, смывать запёкшуюся кровь.

Это заняло немало времени. Молодые люди во все глаза следили за мужчиной: казалось, будто мессер Бартоломео всю свою жизнь был приписан к цеху врачей и аптекарей, а не посвятил её приумножению капиталов дома Моцци.

Открыв ларец, мужчина достал небольшую склянку и брызнул на рану несколько капель отвратительно пахнущей жидкости. Из глаз Джованни невольно хлынули слёзы: юноше показалось, будто в его тело кто-то вонзил кинжал по самую рукоять и стал поворачивать клинок. Во взгляде юноши явственно читалось желание убить своего благодетеля, а вовсе не выразить признательность за помощь.

Впрочем, понемногу боль стала стихать, сменяясь каким-то удивительным блаженством.

Тогда мессер Бартоломео произнёс:

— Вот и всё... Теперь вам остаётся лишь подождать, пока природа сделает то, что недоступно людям — окончательно залечит рану. Пара дней — и о вчерашних приключениях у вас останутся лишь воспоминания.

Джованни широко распахнул глаза, начавшие слипаться под воздействием бальзама и тихого голоса банкира, и приподнялся на кровати:

— Это невозможно! Я не могу так долго ждать!

— Почему?

— Я ведь обещал Джакопо Гаэтани, что встречусь с ним сегодня! Он, должно быть, сейчас пребывает в ярости...

— Гаэтани может потерпеть — сделка, предложенная мессером Ванни, выгодна ему, а в таких случаях люди, подобные мессеру Джакопо, становятся весьма терпеливыми. Впрочем... — мужчина устремил задумчивый взгляд в окно. Глаза его блеснули: — Я могу довершить дело, начатое вами, и сам отправлюсь в дом Гаэтани...

— Нет, это неправильно!

— Быть может, мне даже удастся выторговать условия, более выгодные нашей компании — я ведь имею немалый опыт в подобного рода беседах.

Джованни отрицательно тряхнул головой.

Мессер Бартоломео приглушил разочарованный вздох и выразительно пожал плечами: что ж, если мальчишка так упрям, пусть поступает, как считает нужным.

— Не делай глупостей, Джованни, — вмешался Дино. — Мы тебя едва дотащили сегодня утром — а ты уже собираешься встать на ноги.

— Мне нужно выполнить поручение отца, — твёрдо произнёс Моцци.

— Думаю, мессер Ванни вряд ли обрадуется, если ради сделки с Гаэтани — по большому счёту, не столь уж важной — ты пожертвуешь жизнью.

При этих словах мессер Бартоломео задрожал и выкрикнул хриплым голосом:

— Прислушайтесь к словам вашего друга!

— К тому же, — указал рукой на небеса Дино, — солнце уже начинает клониться к западу. Ты ведь помнишь, чем завершилась наша вчерашняя вечерняя прогулка? Прости, но мне не хочется во второй раз рисковать головой, даже ради тебя...

Юноша оборвал себя на полуслове, осознав, что сказал лишнее, и с опаской покосился на приятеля. Но губы того расплылись в широкой улыбке:

— Боишься, что сейчас я начну рыдать от жгучей обиды?

Мортинери негромко рассмеялся и ничего не ответил. Воцарилась тишина, но ни Джованни, ни Дино она не тяготила.

Трудно сказать, сколько длилась эта сцена, пока её не прервало появление Алессандро.

— Явился человек из дома Гаэтани, — взволнованно сообщил он.

— Я должен с ним поговорить! — воскликнул Моцци.

Мессер Бартоломео коротко кивнул:

— Веди его сюда, Алессандро.

После этого он укрыл Джованни широким одеялом и прошептал:

— Постарайтесь показать, что вы невыносимо страдаете. Пусть посланец Гаэтани почувствует: на встречу с его господином вы не смогли бы явиться при всём желании и мужестве...

Мужчине пришлось прервать свои наставления — порог комнаты переступил Антони, тот самый юноша, которого некоторое время назад нам довелось увидеть в доме мессера Джакопо и который, как помнит читатель, безо всяких угрызений совести продавал тайны своего господина Нери Камби. Быстро осмотревшись, он устремил пристальный взгляд — совсем не приличествующий простому слуге — на Джованни, чьё лицо почти полностью скрывало одеяло, и, выждав продолжительную паузу, поклонился.

— Мой господин обеспокоен, — скривив идеально очерченные губы, пронзительно сказал Антони. — Он весь день места себе не находил, и потому решил потребовать объяснений.

Слуга смолк.

Джованни, возмущённый его дерзким поведением, дёрнулся, намереваясь вскочить на ноги и выплеснуть накопившуюся ярость, но, вспомнив совет мессера Бартоломео, сдержался и произнёс дрожащим голосом:

— Как видишь, я ранен.

— Ранены? — вскинул брови слуга. — Где же, в таком случае, лекарь?

Моцци пришлось приложить невероятные усилия, чтобы сдержаться. Краем глаза он заметил, что Дино трясётся от негодования, и поспешно произнёс:

— Он уже ушёл...

Щёки Джованни залила краска стыда: давно он не испытывал такого унижения. Лгать какому-то мальчишке... Если бы не намерение во что бы то ни стало выполнить поручение мессера Ванни!..

Антони опустил голову, чтобы скрыть растерянность, отразившуюся на его лице. Юноша не знал, что сказать дальше — собственный вызывающий тон и неожиданная выдержка собеседника завели разговор в тупик. В конце концов он неохотно извлёк из-под полы кафтана свиток и тихо сказал:

— Мой господин предполагал, что лишь какое-нибудь несчастье не позволило вам сдержать обещание. Убедившись, что предположения эти верны, я отдаю вам послание мессера Джакопо: он счастлив принять предложение семейства Моцци и надеется, что со временем торговые связи между двумя компаниями станут намного крепче и обширнее.

Слуга положил письмо на кровать и быстро вышел из комнаты.

— Видишь, как всё замечательно сложилось, Джованни! — первым пришёл в себя Дино. — Теперь ты можешь спокойно залечивать рану, а после, когда она перестанет тебя беспокоить, придёт время вернуться во Флоренцию... В нашу родную Флоренцию... — чуть слышно добавил молодой человек

Часть 3

Папа и король

Глава 1

Маэстро

— Я счастлив, что вы откликнулись на приглашение, маэстро Арнольфо. Прошу, присаживайтесь — разговор предстоит долгий.

Джано делла Белла указал рукой на скамью с высокой спинкой и дружески улыбнулся седовласому мужчине, минуту назад вошедшему в комнату. Что-то общее было в облике хозяина и гостя, нечто едва уловимое — возможно, след той незримой "печати", которую, если верить людям, небеса налагают на чело гения, чьему имени суждено навсегда сохраниться в человеческой памяти.

— Вся Италия знает вас и восхищается творениями ваших рук, — продолжал Джано. — И вот, наконец, вы всё же решили остановиться во Флоренции. Разве это не счастье для нашего города? Разве простил бы я себя, упустив такую чудесную возможность сделать родную землю ещё прекраснее?

— Я тоже счастлив от встречи с вами, мессер Джано, — поклонился Арнольфо. — Если честно, приехать сюда меня побудили слухи, достигшие самого Рима: оказывается, новые власти Флоренции поистине одолеваемы безумием, поскольку тратят громадные деньги на строительство. Но мне, по правде говоря, больше пришлось по душе такое "помешательство", нежели страсть других итальянцев к разрушению.

Делла Белла негромко рассмеялся:

— И что же вы почувствовали, ступив на землю Флоренции?

— Ярость!

— Вот как? — спрятав улыбку, притворно изумился Джано. — Отчего?

— Всюду я видел какие-то жалкие останки прекрасных зданий, поэтому решил, что оказался жестоко обманут. К счастью, некий мальчишка учтиво пояснил, что руины, так разозлившие меня, на самом деле вскоре превратятся в чудесные дворцы и крепости... И слава Господу, что я встретил этого сорванца!

Арнольфо осенил себя крестным знамением.

— И всё же, флорентийцы — безумный народ, — покачал головой Джано. — Кого, скажем, кроме наших приоров, посетит мысль украсить город столькими храмами, — их ведь и без того больше полусотни.

— Выходит, вы предлагаете мне поучаствовать в строительстве церкви?

— Собора, маэстро Арнольфо, собора! И огромного, даю вам слово!

Глаза Арнольфо возбуждённо засверкали.

— Поистине, это королевский подарок, мессер Джано!

Делла Белла извлёк из ящика стола внушительный пергаментный свиток и, развернув его, торжественно прочёл:

— Принимая во внимание, что любому великому народу надлежит действовать так, чтобы по внешним делам познавались его мудрость и благородство, мы отдаём приказ маэстро Арнольфо, архитектору нашего славного города, изготовить планы и чертежи нового собора Санта-Кроче... Собора, который сменил бы прежнее скромное сооружение и поражал своим великолепием, дабы никогда больше человеческий разум не сумел сотворить ничего столь же пышного и прекрасного.

Джано протянул собеседнику постановление приоров. Архитектор коснулся бумаги дрожащими от неизъяснимого волнения пальцами..

— Благодарю вас! — воскликнул он.

Делла Белла пожал плечами:

— Это мне следует произносить благодарственные речи. Более того, просить прощения: вы ведь не считаете, что так просто сумеете покинуть Флоренцию, едва дело будет завершено? — Заметив недоумёние на лице собеседника, он пояснил: — Чтобы желание приоров сбылось, и флорентийский народ действительно оставил о себе добрую память, недостаточно построить одну-единственную церковь. Я, конечно, знаком с восторженными одами поэтов, воспевающих прелести родного города. Апельсиновые сады возле епископской резиденции у них подобны райским кущам, площадь перед рынком так велика, что может поспорить с античным форумом, и даже воды Арно, куда горожане сбрасывают отходы и в которых кожевники мочат шкуры, на самом деле чисты, точно небесная лазурь. Но всё же, стоит, скажем, войти под своды собора Санта-Репарата, чтобы испытать страх: они так обветшали, что могут в любой миг обрушиться на головы прихожан...

— Я готов взяться за строительство!.. — вскричал архитектор.

Мессер Джано продолжил:

— Впрочем, думая о Господе, не следует забывать и о земной жизни... Я считаю, что сам вид здания, где живут люди, правящие Флоренцией, должен внушать горожанам уважение к власти и трепет перед законом. Вряд ли церковь Сан-Пьеро Скераджо вызывает подобные чувства. Приорам нужно поселиться в новом месте — настоящей крепости, которая выстоит под натиском любых врагов — будь то магнаты или иноземцы.

— Что ж... Взяться за сооружение крепости? Почему бы и нет? — задумчиво протянул мужчина. Глаза его хитро блеснули. — Кажется, я знаю, что нужно делать. Позвольте мне поразмышлять несколько дней — и я обещаю, что ожидание ваше не окажется напрасным.

— Спасибо, мессер Арнольфо! — Голос Джано дрогнул. — Если бы все люди были влюблены в искусство подобно вам! Тогда мне не пришлось бы примерять на себя маску страшного тирана, ненавидящего грандов и желающего их гибели...

Делла Белла прервал себя на полуслове и смолк. Некоторое время собеседники не произносили ни слова.

Первым тишину нарушил Арнольфо:

— Знаете, мессер Джано, я побывал во многих городах Италии, и, увидев, как на улицах их беспрерывно льётся кровь, могу сказать лишь одно: простолюдины там были бы счастливы, правь ими такой "тиран", как вы.

Джано с трудом выдавил улыбку.

— Всем разумным людям до смерти надоела эта война между сторонниками Папы и императора! — ударил кулаком по столу Арнольфо. — Да и о чём может идти речь?! Уже давно власть германского государя пошатнулась — он и не думает больше о борьбе со Святым престолом! Но аристократы, которые жить не могут без того, чтобы не свести счёты друг с другом, продолжают прикрываться лживыми лозунгами и сеять смуту. Скажите, разве можно мне сохранить здравый рассудок, если, приехав в Ареццо, я вынужден изображать врага Папы, а в Пистойе — его сторонника? Почти век прошёл со времён, когда во Флоренции началась эта кровавая вражда, а мне по-прежнему приходится слышать: городом правят гвельфы...

— Вы ошибаетесь, — криво усмехнулся Делла Белла.

— Почему?

— По моему совету приоры приказали конфисковать казну гвельфской партии и передали её городской коммуне.

— Господи... — потрясённо прошептал Арнольфо. — Вы хоть понимаете, что это — настоящее безумие?

— Да. Но пусть лучше эти деньги послужат благородным целям, чем окажутся в руках негодяев...

— Вам этого не простят. И не только флорентийские гранды. В Риме придут в ярость, едва станет известно о вашем поступке.

— Кто знает? — сверкнул глазами Джано. — Возможно, новый Папа будет больше занят восстановлением среди священнослужителей чистоты нравов, нежели обогащением и уничтожением своих врагов?

— Нам остаётся лишь молиться, чтобы Господь позволил свершиться этому чуду.

За дверьми раздались чьи-то взволнованные голоса.

— Что происходит? — пробормотал мессер Джано и, встав из-за стола, поспешно направился к двери.

Впрочем, не успел делла Белла сделать даже пару шагов, как в комнату вошёл мужчина, вид которого был взволнованным, но ничуть не испуганным. Джано с удивлением узнал в нём своего брата и спросил, стараясь казаться спокойным:

— Что-нибудь стряслось, Тальдо?

Нежданный гость перевёл дух и выдохнул:

— Да! Избран новый Папа...

— Как?! И кто же он? — превратившись от напряжения в подобие каменного изваяния, воскликнул делла Белла. Арнольфо, вскочивший при этих словах, устремил на Тальдо взгляд, полный надежды.

Помедлив немного, тот ответил:

— Я до сих пор не могу поверить в происшедшее... Кардиналы, не сумев договориться между собой, решили посадить на папский престол некоего пустынника по имени Пётр, живущего в лесу близ горы Мурроне. Когда-то он основал там монастырь, чьи обитатели решили превзойти своим благочестием и милосердием самого святого Франциска, но вскоре покинул его и обосновался в пещере. Говорят, будто кардинал Латинус — такой же старик, как и сам Пётр, — встречался с ним и был поражён видениями, являвшимися иногда отшельнику. Поэтому-то конклав, поддавшись уговорам Латинуса, и согласился надеть тиару на голову этого человека, подобного древним святым...

Лицо Арнольфо просветлело. Джано, напротив, нахмурил брови:

— Боюсь, как бы через несколько месяцев кардиналы, испытавшие вдруг такой восторг при виде подвигов святого отшельника, не вспомнили о временах, когда за каких-то полвека на небеса отправилось два десятка римских первосвященников. И произошло это отнюдь не по воле Всевышнего.

Архитектор побледнел:

— Господь не допустит этого!

— Вам ли не знать нравы папского двора, маэстро Арнольфо? — с горечью произнёс делла Белла. — За годы, проведённые в Риме, вы, полагаю, успели привыкнуть к такому зрелищу, как въезд в Латеран нового наместника Христа на земле... — Помолчав немного, он задумчиво произнёс: — Что же сулит нам правление Папы-отшельника?.. Быть может, сей "святой" пустынник окажется фанатиком, который пожелает сделать Церковь всевластной? Тогда Флоренции придётся несладко... Или проявит такую слабость, что авторитет Святого престола, и без того изрядно пошатнувшийся, ослабнет ещё сильнее, а кардиналы получат власть большую, чем у самого Папы?..

Джано принялся расхаживать по комнате, заложив руки за спину.

— Сколько лет новому Папе? — спросил он.

— Восемьдесят, — ответил Тальдо.

— Всё ясно... — прошептал мужчина. — После этого вы, маэстро Арнольфо, ещё сомневаетесь в причинах, побудивших кардиналов сделать столь неожиданный выбор? И верите, что Папа успеет восстановить первозданную чистоту христианства?

Увидев, как исказилось лицо архитектора, он сказал:

— Можете не отвечать.

Арнольфо в бешенстве сжал кулаки и воскликнул:

— Пусть! Пусть кардиналы губят свои души, мечтая о власти над христианским миром! Преступления их не останутся безнаказанными, а имена будут прокляты потомками. Нам же — людям, преданным учению Христа — остаётся лишь сохранить в веках хотя бы искру святой веры, чтобы однажды она вновь превратилась в пожар, который очистит людские сердца.

Мужчина потряс в воздухе приказом о строительстве церкви, полученном несколько минут назад:

— Я возьмусь за работу, предложенную вами, мессер Джано, с пылом, куда большим, чем тот, который охватывал меня в дни юности, заставляя сердце биться от восторга — тогда я был просто влюблён в искусство и наслаждался им, теперь же у меня появилась настоящая цель. И если Рим когда-нибудь навеки утратит своё величие, место его займёт Флоренция.

— Я вновь повторю свои слова, сказанные совсем недавно, — медленно произнёс Джано. — Жаль, что на земле очень мало людей, подобных вам...

И он, прижав ладонь к груди, поклонился.

Глава 2

Разочарование

Мессер Джери Спини был так бледен, словно с минуты на минуту должен был испустить дух.

Откинувшись на спинку стула, мужчина судорожно глотал ртом воздух. Из груди его вырывались звуки, похожие на сдавленные рыдания. Увидь это зрелище люди, близко знакомые с банкиром, они оказались бы потрясены до глубины души: разве может мессер Джери так страдать? Мессер Джери — образец выдержки и спокойствия, человек, которому, казалось, ничто не может причинить боль?

И всё же, Спини продолжал корчиться под изумлённым взглядом Нери Камби, только что принесшего весть об избрании нового Папы.

— Возьми себя в руки... — бормотал Камби. — Всё ещё можно исправить...

Наконец, плечи Джери безвольно поникли, а взгляд вновь приобрёл осмысленность. И Нери прочёл в глубине чёрных глаз такую страшную ненависть, что по телу его пробежала ледяная дрожь.

— Вот, стало быть, как всё вышло, — прошипел Спини. — Что ж, я недооценил коварство папского двора... Хороши нравы благочестивых кардиналов, правда ведь, Нери? Этот ублюдок Латинус вытянул из наших сундуков уйму золота, а затем бессовестно предал.

— Он поплатится за свою подлость, — произнёс Камби, без особой, впрочем, уверенности.

— Когда? — прохрипел Джери.

Нери развёл руками:

— Не знаю.

Некоторое время мужчины молчали.

За эти несколько минут Спини сумел окончательно вернуть себе спокойствие. Поднявшись со стула, он начал расхаживать по комнате, заложив руки за спину. Брови его сдвинулись к самой переносице, однако Камби прекрасно знал, что это — свидетельство не ярости или недовольства, а глубоких раздумий.

— Как отнеслись к своему поражению Гаэтани? — спросил Джери.

— Насчёт кардинала Бенедетто я ничего не могу сказать, зато мессер Джакопо целый день не выходил из своей комнаты. Вряд ли, конечно, он был сломлен недугом; скорее, строил планы мести.

— Месть... — пожал плечами Спини. — Забудь мою недавнюю вспышку гнева, Нери — я говорил глупости. Надеюсь, Бенедетто и его племянник проявят большую выдержку.

— Вряд ли... — Камби смущённо почесал подбородок. — Когда я уезжал из Рима, мессер Джакопо уже покинул своё логово, но кроме проклятий, которыми он сыпал во время последнего разговора, мне не удалось услышать ничего — ни одной дельной мысли.

— Идиот! — сжал кулаки Спини.

— Не делай поспешных выводов, Джери! — с неожиданным пылом встал на защиту Гаэтани Нери.

Банкир в ответ махнул рукой:

— А что я должен говорить, по-твоему? Этому болвану следует не брызгать слюной в своих врагов, а найти ответ на вопрос, каким образом кардиналу Латинусу в одиночку удалось превратить ничтожного отшельника во властителя христианского мира!

Испугавшись, что Спини вновь поддастся приступу безудержного гнева, Камби поспешил откликнуться на вопрос, прозвучавший в последних словах собеседника.

— Некоторое время назад Латинус внезапно покинул Перуджу, где проходил конклав, — с воодушевлением принялся рассказывать он. — Долго никто не мог понять, куда делся сей старый интриган, и в конце концов было решено, что хитрец просто старается внести ещё большую смуту — мол, без него Папа никогда не будет избран. И вдруг приходит известие... — Мужчина выпучил глаза и сделал картинную паузу. — Латинус в Неаполе! Встречается с королём Карлом! Что тут началось! Пожалуй, впервые кардиналы проявили полное единодушие, без каких-либо споров придя к решению: беглец договаривается с Анжуйским, поскольку сам пожелал надеть тиару. На этом, понятное дело, нежданной идиллии пришёл конец. Трое "других" претендентов сцепились так, что клочки оставшихся на их головах редких волос полетели во все стороны. Каждый хотел любыми правдами и неправдами завоевать-таки недостающие голоса, что в сущности, показалось мне странным, ведь даже мальчишка, изучившей в средней школе основы счёта, доказал бы этим убелённым сединами мудрым мужам: надежды их осуществятся, только если Господь совершит какое-нибудь чудо. А поскольку ни Орсини, ни Колонна, ни Гаэтани не проявляли в бытность свою священнослужителями должного почтения к Создателю, шансов на его благосклонность у них попросту не было...

Нери покосился на слушателя.

— Продолжай, продолжай... — пробормотал тот.

— Тем временем Латинус и в самом деле явился к самому Карлу Анжуйскому. Король встретил его с почтением, которое становилось всё больше с каждым произнесённым словом кардинала. Дескать, если Карл поможет избранию нового Папы, имя его будут славить все обитатели христианского мира... Скажи, тебя такое сильно обрадовало бы? Думаю, нет. А вот король на своём кресле так и раздулся от гордости... Впрочем, дальше речи Латинуса стали немного интереснее. В знак благодарности избранный римский первосвященник... — Камби хрюкнул в кулак, — поможет отвоевать Сицилию! — Спини, услышав это, закатил глаза. — Сколько раз Карлу давали подобное обещание? Но этот индюк в очередной раз поверил!

— Невероятно...

— Заключил же свою речь Латинус весьма неожиданно, намекнув, что при удачном исходе задуманной авантюры Папа, едва въехав в Латеран, примет некие меры, которые позволят Карлу впредь назначать наместника Святого престола по своему усмотрению. Глупость какая!

— Нет-нет! — возразил Джери.

— Как? Ты поверил небылицам Латинуса?

— Если всё, рассказанное тобой — правда, этот кардинал — настоящий гений!

— Ничего себе! Неужели, по-твоему, новому Папе при помощи Латинуса удастся погасить ненависть итальянских кардиналов друг к другу?! — Камби запнулся. — Итальянских?..

— Кроме итальянцев есть ещё и французы, — улыбнулся Спини.

— Чёрт возьми! — схватился за голову Нери. — Ведь Джакопо Гаэтани каждый день надоедал мне жалобами, как всё чудесно сложилось бы, будь французских кардиналов на несколько человек больше.

— Джакопо — идиот. — В голосе Джери читалось глубокое презрение. — Как он стал банкиром? Откуда пошла молва о его хитрости и предприимчивости? Папская тиара была у Гаэтани в руках, но эти болваны упустили её!

Повисла тишина. Спини продолжал широкими шагами мерить комнату, словно заводная кукла — даже движения его стали какими-то неестественными, будто чья-то призрачная рука дёргала столь же эфемерные ниточки.

Резко остановившись, мужчина спросил:

— Как ты думаешь, Нери, что случится, если кардинал Латинус... исчезнет?

Камби слова собеседника нисколько не удивили. Сощурившись, словно оценивая товар на рынке, он произнёс:

— Тогда в Латеране будет новый Папа.

— Выходит, если Бенедетто Гаэтани немного потерпит, мечта его всё же осуществится?

— Да... — чуть слышно ответил Нери.

— ...если, конечно, кто-нибудь не опередит его, — заключил Спини.

— Этого нельзя допустить! Раз уж мы взялись поддерживать Гаэтани, нужно довести дело до конца.

— Ошибаешься, Нери, — возразил Джери. — Упрямство — хорошее качество, когда дело касается... — Спини поднял взгляд к потолку, — скажем, любви... Но ты ведь не станешь изо всех сил биться головой, стараясь проломить стену — всё равно попытки твои ни к чему не приведут. Так и здесь: если семейство Гаэтани не оправдало наших надежд, разве не можем мы разорвать союз, принесший лишь убытки и неприятности?

— Пожалуй, ты прав...

— И всё же, я не стану предавать мессера Бенедетто, — сказал Спини. — Но и помогать ему тоже не буду.

Камби взъерошил волосы:

— Ничего не понимаю!

— Мы сохраним видимость дружбы. Симоне ведь остался в Риме? Так пусть продолжает встречаться с мессером Джакопо, давать ценные советы, выпытывая одновременно его замыслы. А вот деньги... Нет! Мне чертовски жаль золота, потраченного на кардинала Латинуса! Не хочу, чтобы другие прелаты разжились тем же способом, что и этот старый обманщик.

Спини беззвучно засмеялся: похоже, поступок хитроумного кардинала больше не пробуждал ярость в его сердце.

— И до каких пор нам придётся разыгрывать "дружеские" чувства?

— Думаю, много времени это не займёт. Если станет ясно, что мессер Бенедетто смирился... — Спини развёл руками.

— Хорошо. А мне, значит, придётся томиться от скуки во Флоренции — ты ведь сказал, что подле мессера Джакопо останется Симоне.

— Нет, — усмехнулся мессер Джери. — Раз уж король Неаполитанский стал играть такую большую роль, что сумел повлиять на конклав, — а такое редко кому удавалось, — нужно, чтобы кто-нибудь находился при его дворе.

— Отлично! — Глаза Камби засияли. — В Неаполе я никогда раньше не был — значит, пора отправляться туда!

Глава 3

Обида

Известие об избрании нового Папы долго будоражило умы флорентийцев. Кто-то утверждал, что теперь Церковь достигнет небывалого величия, кто-то, напротив, твердил, что выбора, более несчастного для Святого престола, невозможно было сделать. Любые слухи, пришедшие из далёкой Перуджи или горы Мурроне — обиталища наследника Святого Петра — встречались с одинаковым восторгом.

— Вы знаете, — переговаривались сплетники, — что в юности новый Папа... как, кстати, его нарекли? Ах, да! Целестином Пятым... Так вот, когда-то он был бенедиктинцем, пока не удалился в Абруццкие горы. Отчего так случилось?.. Наверное, устав казался ему излишне мягким... Или он повздорил с аббатом монастыря... А может, — хе-хе! — решил умертвить свою плоть, чтобы замолить кое-какие грешки... Эх, кабы все церковники были такими!

Через несколько дней по Флоренции ползли уже иные слухи:

— Представляете, оказывается, новый Папа — настоящий чудотворец: как-то раз, во время встречи с неким французским епископом, он повесил собственную рясу на солнечном луче! Неосторожный поступок, правда ведь? Не всякий епископ способен сохранить спокойствие при виде голого мужчины... Хотя, об этом случае рассказывали ученики великого отшельника. Быть может, они скромно умолчали о некоторых подробностях?

Новости стремительно сменяли одна другую:

— Король Карл вместе со своей свитой покинул Неаполь!

— К горе Мурроне отправилось всё римское духовенство!

— Говорят, пергамент с приказом о назначении пустынника Папой везёт сам кардинал Колонна — брат неудачника Джакопо, слегшего после конклава с внезапной болезнью! Ох, не следует отшельнику подходить слишком близко к сему благочестивому священнослужителю — как бы тот в порыве ярости не разорвал новоизбранного Папу на куски...

Наконец, обе делегации — и светская, и церковная — встретились у подножия Мурроне. Казалось необыкновенным, что достигли они этого места почти в одно и то же время, словно ведомые рукой самого Господа. Король Карл учтиво пропустил кардиналов вперёд, предположив, что вид великолепных анжуйских дворян может напугать отшельника. Впрочем, торжественное облачение прелатов вызывало в сердцах простонародья, собравшегося, чтобы понаблюдать за необычайной церемонией, гораздо большей трепет, нежели доспехи могучих рыцарей неаполитанского монарха.

Возглавил шествие кардинал Колонна. Стремительно ринулся он к вершине горы, сжимая пергамент с такой силой, словно держал в руках не бумагу, а кинжал, которым собирался поразить врага. Остальные прелаты едва поспевали за своим вожаком.

Взобравшись на вершину горы, церковники едва держались на ногах. Пот градом стекал по лицам — красным и обрюзгшим.

Глазам посланников предстала убогая деревянная хижина, едва выступавшая из земли, с единственным окошком, зарешёченным толстыми прутьями. Рядом с лачугой стоял человек, одетый в грязные лохмотья.

Сорвав головные уборы, священнослужители рухнули на колени. Последним это сделал кардинал Колонна. Сотни спин склонились перед отшельником, и лишь трое посланников пожирали его — тайно, исподлобья, скрывая огонь ярости под низко опущенными ресницами, — своими взглядами: Маттео Россо деи Орсини, Бенедетто Гаэтани и сам глава делегации — Пьетро Колонна. Невозможно передать радость, с которой почтенные прелаты замечали, что тело старца от страха и изнурения сотрясает сильная дрожь, лицо его, на котором сверкают безумные глаза, похоже на череп, покрытый всклокоченной седой бородой, а сквозь дыры рясы проглядывают кости, обтянутые тонкой, ссохшейся кожей.

Внезапно старец упал на траву перед людьми, пришедшими, чтобы возложить на его голову папскую тиару, и принялся что-то бормотать. Кардиналам показалось, будто он обращается к Господу, полагая, что всё происходящее — одно из его фантастических видений.

Вдруг отшельник вскочил на ноги и бросился в свою хижину. Кардиналы переглянулись. Прождав некоторое время, многие стали терять терпение: может, старец шутит над ними? Или желает показать свою власть: мол, стойте тут на коленях, пока я не соизволю вновь появиться перед вами?

Кардинал Колонна поднялся на ноги и осторожно подошёл к обиталищу пустынника. Заглянув внутрь, он растерянно крякнул: старик, уткнувшись челом в землю, с жаром молился.

Мессеру Пьетро пришлось оставить отшельника в покое: прерывать столь благочестивое занятие было недостойно служителя церкви.

Трудно сказать, сколько ещё дожидались бы кардиналы появления Папы, если бы на помощь им не пришли монахи ордена Святого Духа, которые также совершили восхождение к вершине горы Мурроне, чтобы полюбоваться на триумф своего наставника. Наверное, в душах этих людей ещё не исчезло человеческое честолюбие: глаза многих из них светились торжеством, а лица — высокомерием. Поведение отшельника никак не могло обрадовать их: кто знает, не передумают ли кардиналы, увидев такое пренебрежение к собственным персонам? И тогда орден, перед членами которого наконец-то замаячило прекрасное будущее, продолжит влачить жалкое существование среди мрачных и суровых гор.

Поэтому один из монахов безо всякого страха или стеснения вошёл в хижину. Оттуда донеслись звуки разговора, который, как показалось зрителям, был весьма напряжённым и горячим. Наконец, старец появился под лучами солнца, сопровождаемый счастливо улыбающимся монахом.

Тотчас к отшельнику устремился Пьетро Колонна и, поклонившись, протянул пергамент, скреплённый печатью. Старик принял декрет об избрании дрожащими руками и робко оглядел людей, которые вновь упали перед ним на колени.

Затем монахи ордена Святого Духа обступили Папу плотным кольцом и принялись поздравлять его. По щекам старика заструились слёзы и, наверное, лишь благодаря им он не увидел, как на мгновение лицо кардинала Бенедетто Гаэтани, подошедшего к нему и произнесшего несколько слов, исказилось от ненависти.

Монахи подвели Папе осла, и первосвященник с трудом взгромоздился на его спину. Процессия двинулась в обратный путь — к подножию горы, где продолжал терпеливо ждать король Неаполитанский.

Едва завидев старца, Карл Анжуйский бросился ему навстречу, и, растолкав монахов, сам взялся вести осла, который, в отличие от своего наездника, выглядел довольным жизнью и взирал на толпы народа с редкостным благодушием.

Шествие направилось в небольшой городок, расположенный в нескольких милях от Мурроне. Впереди вышагивали священнослужители, распевая торжественные гимны, и конные рыцари в сверкающих в солнечных лучах доспехах. За ними на осле, ведомом Карлом Анжуйским, ехал Папа, которого окружали облачённые в серые рясы монахи. Позади же широким разноцветным потоком лилась людская река, в рокоте которой тонули даже голоса церковников. Столь же пёстрыми были и "берега", мимо которых пролегал путь процессии — тысячи людей выстроились вдоль дороги в Аквилу, чтобы получить благословение святого старца.

К вечеру Папа наконец очутился в городе, который был избран им для своего пребывания. Впрочем, так решил король Неаполитанский, а римский первосвященник лишь безропотно согласился с ним. Как ни старались кардиналы приблизиться к старцу, им это не удавалось — Карл окружил своего Папу таким эскортом из рыцарей, точно это был сундук со святыми реликвиями, отбитыми у сарацин. И священнослужителем оставалось лишь кусать локти от злости, ожидая дня, когда старец с горы Мурроне получит посвящение и станет, наконец, властителем христианского мира не только в глазах людей, но и перед самим Господом...

Подробности удивительного шествия, которое словно возвратило всех в седую древность — во времена самого Христа, — много дней служило бы единственной темой для разговоров, но тут ушей флорентийцев достигла весть, едва не лишившая их рассудка. Папа мог спокойно оставаться в своей Аквиле и делать, что ему заблагорассудится — о Целестине больше не вспоминали. Да и кому нужен был этот старец, если через Флоренцию предстояло проехать прекрасному юному красавцу, сыну короля Неаполитанского, претенденту на венгерский трон Карлу Мартеллу?! Молодому принцу, доблести которого воспевала вся Европа! Государю, безумно влюблённому в искусство и поэзию!

Глашатаев, провозвещавших необычайную новость, буквально распирало от гордости: никогда ещё речи их не встречались с таким воодушевлением, даже легендарная расправа над домом Галли, ознаменовавшая собой вступление в силу "Установлений справедливости" — тогда ликовали лишь простолюдины, теперь же к ним присоединились и дворяне. На несколько часов флорентийцев охватило единение, подобное возникавшему в страшные дни, когда родному городу грозила опасность.

Но поскольку враг не стоял под стенами Флоренции, подобная сплочённость не могла продолжаться вечно. И чтобы читатели убедились в этом, я предлагаю перенестись в прекрасно знакомый дом мессера Корсо Донати, где, казалось, ничто не изменилось: всё так же хозяин метался из угла в угол, а Маттео деи Тозинги и Джери Спини наблюдали за его беспорядочными перемещениями.

— Вы понимаете, мессеры, что происходит? — хрипел Донати.

— Ужасные вещи... — сокрушённо бормотал Джери.

— Вы ошибаетесь! Поступок Джано отвратителен! Этот мерзавец в очередной раз оскорбил рыцарство!

— Ублюдок! — прогрохотал Тозинги так грозно, что Корсо замер от неожиданности.

Постояв несколько секунд в задумчивости, он обратил на Спини взгляд, в котором читалось плохо скрываемое раздражение:

— Сколько ещё мы будем ждать, мессер Джери? Каждый день приносит нам лишь новые унижения, и — скажу прямо — многим моим друзьям это чертовски надоело. А если я даже с ними начинаю ссориться, что уж говорить о врагах, которые на время заключили со мной мир? Они предадут меня! Непременно предадут... — Спини промолчал, давая собеседнику возможность выговориться. — Представляете, что творилось, когда твари, заседающие в Сан-Пьеро Скераджо, огласили своё решение: возглавлять кортеж, который выйдет навстречу Карлу Мартеллу, будет один из сыновей Вьери деи Черки? Я едва сдержал всеобщий порыв: друзья мои желали отправиться к дому Джано, — ведь ясно, что именно эта гадина заставила приоров поступить столь низко, — выволочь хозяина на улицу и изрубить на куски.

Губы мессера Маттео дрогнули: он-то не сомневался, кому именно принадлежала мысль напасть на делла Белла. И жар, с которым этот человек сейчас обвинял во всём своих союзников, изрядно забавлял Тозинги.

— Да... — протянул он, чтобы справиться с приступом веселья, оскорбительного для мессера Корсо. — Невозможно поверить, что во всей Флоренции не нашлось человека более достойного, чем сын труса, из-за которого наше войско едва не потерпело поражение в битве при Кампальдино...

— ...сын деревенщины, чьи предки копались в земле, словно дикие свиньи! — хохотнул Донати.

— ...деревенщины, заработавшего состояние благодаря безжалостному ростовщичеству, — поддержал собеседников Джери. — Вспомните, скольких людей превратил в рабов этот оборотистый мужик! Скольких грандов лишил он родной земли, на которой жили их деды и прадеды!

Мессер Корсо издал тихий стон:

— И отродье этого грабителя, презревшего все законы — и земные, и небесные — достойно высокой чести — встречать венценосную особу. Мы же — люди, защитившие Флоренцию в годину великих бедствий, — вынуждены покорно наблюдать, как символ родного города — Алая лилия — безжалостно втаптывается в грязь...

— Что касается меня, — благодушно улыбнулся Тозинги, — я считаю, что невозможно найти человека, который лучше вас справился бы с приёмом французского принца, мессер Корсо.

Мессеру Маттео не требовалось больших усилий, чтобы сделать подобное признание: в конце концов, решение было принято, и никто не лишил бы Джано деи Черки права возглавлять почётный эскорт — желал того Тозинги или нет.

Корсо благодарно посмотрел на собеседника.

— Что же нам делать?.. — прошептал он. — Боюсь, что при встрече с Джано я вцеплюсь ему в глотку — и никто не спасёт ублюдка от смерти.

— Не нужно так поступать, — ответил Спини. Чёрные глаза его сверкнули. — А вот мессера Вьери деи Черки вам никто не запрещает убить.

— Всему своё время... — покачал головой Донати и задумчиво повторил: — Всему своё время, мессер Джери. Я ведь тоже не так безрассуден, как вы, должно быть, считаете, и понимаю: пока делла Белла верховодит приорами, мне лучше не связываться с его дружками. А Черки, как видите, сумел поладить с Джано — иначе сын этого мужика болтался бы в самом конце торжественной процессии.

Несколько секунд Джери не мог понять значения только что услышанных слов. Исподлобья взглянув на Донати, он увидел, что челюсти того плотно сжаты, а глаза горят недобрым огнём. Вскочив на ноги, Спини несколько раз прошёлся по комнате, чтобы собраться с мыслями.

"Проклятье! — думал он. — Мы-то с Симоне полагали, что мессер Корсо доверчив, словно пятилетний мальчишка... Слава Господу, что всё так вышло, и он показал свои клыки — теперь ты станешь вести себя осмотрительнее".

Вслух он произнёс, на сей раз даже не пытаясь подкупить собеседника лестью:

— Вы правы — готов это признать... — Спини нервно провёл ладонью по лицу и принуждённо засмеялся. — И как я мог предложить такую глупость? Сам ведь всегда твердил, что нужно проявлять терпение.

— Вот мы и вернулись к самому началу разговора, — голосом, в котором зазвучали металлические нотки, произнёс Донати. — Сколько можно ждать? Я выполнил свою часть договора — гранды объединились ради свержения Джано. А вот пополаны, которых вы обещали рассорить, всё так же верны своему кумиру.

— Не рассуждайте о том, чего не знаете, мессер Корсо, — угрожающе сверкнул глазами Джери.

Несколько секунд собеседники буравили друг друга взглядами. Тозинги с интересом следил за этой сценой.

Первым не выдержал Донати и опустил взор.

Впрочем, не желая признавать поражение, он задал очередной вопрос, вложив в него всю ярость:

— Сколько, в таком случае, придётся мучиться мне и моим друзьям? Когда мы сумеем уничтожить Джано?!

— Я не меньше вас жажду его гибели, — успокаивающе сказал Тозинги, решивший, что настало время вновь вступить в разговор. — Но поскольку мессер Джери полагает, что время ещё не настало... — мужчина пожал плечами.

— Мне бы ваше терпение! — горько воскликнул Корсо, гнев которого внезапно испарился. — Но разве могу я забыть, что лучший мой друг — Нери дельи Абати — томится в изгнании уже несколько месяцев?

Собеседники торопливо склонили головы и вздохнули.

— Ему, должно быть, приходится несладко, — произнёс мессер Маттео.

— Ещё бы! — живо откликнулся Донати. — Как, по-вашему, чувствует себя человек, жизни которого каждую минуту грозит опасность — его ведь имеет право безнаказанно убить любой флорентиец!

— Мессер Нери — доблестный рыцарь. Вряд ли найдётся смельчак, готовый померяться с ним силами.

— А разве среди пополанов есть отважные люди, готовые вступить в честный поединок? Эти шакалы всегда нападают стаей!

— Если бы нам удалось натравить эту стаю на Джано... — мечтательно прошептал Тозинги.

Спини при этих словах вздрогнул и искоса посмотрел на него. Губы мужчины дрогнули, точно он намеревался что-то сказать.

Однако мессер Джери промолчал, и лишь загадочные взгляды, которые он, прислушиваясь к беседе, бросал иногда на мессера Корсо, сказали бы внимательному наблюдателю: в голове банкира зародилась очередная идея. И про затею эту не полагалось знать никому из его союзников...

Глава 4

Сила убеждения

Лоренцо стоял за прилавком и безуспешно пытался справиться с зевотой. Причиной этого являлась отнюдь не скука: в последнее время молодой человек едва держался на ногах, поскольку вынужден был круглые сутки работать в пекарне, заменяя искалеченного отца. Поэтому часы, проведённые в ожидании покупателей, прежде такие томительные, стали теперь для него настоящим праздником...

Внезапно юноша встрепенулся: ему почудились звонкие голоса.

— Мария... — пробормотал он и улыбнулся.

Предчувствия не обманули Лоренцо: в булочную ворвались трое служанок, среди которых молодой человек увидел девушку, предупреждавшую его некогда о сговоре между Джери Спини и судьёй Бальдо Агульони. Беседа та завершилась ссорой, но продлилась размолвка недолго, и уже через несколько дней мир был восстановлен.

— Что с тобой, Лоренцо? — обеспокоенно спросила Мария, взглянув в лицо молодого человека. Вопрос этот она задавала всякий раз, появляясь в булочной, и юноше приходилось проявлять чудеса изобретательности, чтобы придумывать ответы, хоть немного отличавшиеся один от другого. — Ты бледен, словно мертвец.

— Я и есть мертвец, — печально прошептал Френетти.

— Как это? — широко распахнули глаза служанки.

— Вы разве не слышали, о чём говорят поэты?.. — Лоренцо окинул девушек загадочным взглядом. Затем он принялся отрешённо смотреть куда-то вдаль, словно вдруг позабыл обо всём на свете.

— О чём же они слагают стихи?! — не дождавшись от юноши объяснений, нетерпеливо воскликнула Мария.

— О том, как бог любви Амор поражает людей своими волшебными стрелами... В самое сердце! — ударил себя по груди Лоренцо. От неожиданности девушки вздрогнули. — А разве возможно выжить после такой раны?

— Значит, — осторожно сказала Мария, — ты говоришь, что влюбился в кого-то?

— Нет, — покачал головой молодой человек.

— Но ведь ты сам только что сказал...

— ...и понял, что ошибся. Разве такое бывает: я мёртв — и вдруг разговариваю с вами, словно всё ещё нахожусь на земле? — Девушка обиженно надула губы. — Впрочем, есть ещё одно предположение. Можно ведь допустить, что вы также оказались поражены Амором, и тогда...

Щёки Марии вспыхнули. Подруги, увидев её смущение, прыснули со смеху.

— Браво! — раздался внезапно чей-то возглас.

На пороге возникло полдюжины молодых людей. На лицах их играли хитрые усмешки.

— Только не это... — обречённо прошептал Лоренцо.

Сдвинув брови, он обратился к одному из нежданных гостей:

— Ты — негодяй, Франческо!

— Неужели? — ухмыльнулся высокий светловолосый юноша, чей возглас минуту назад указал Лоренцо на появление приятелей.

Френетти предпочёл не обращать внимание на это замечание и продолжил ещё более грозно:

— Я ведь говорил, какое наказание последует, если ты станешь следить за мной?

— Нет, — ухмыльнулся Франческо. — Ты угрожал Лучано и Сандро, а вовсе не мне.

Двое подростков лет пятнадцати-шестнадцати подтвердили эти слова дружными кивками.

— Что ж, сейчас они узнают, какой участи избегли... — двинулся Лоренцо к Франческо.

— Ты напугал меня! — с ужасом закричал тот. — И посмотри, как дрожат девушки! Неужели юным синьоринам придётся лицезреть страшное кровопролитие?

— Не будем отвлекать вас, — сказала Мария и в сопровождении подруг выбежала прочь из булочной.

— О, нет! Не уходите!

При виде дрожащего от напускного страха приятеля на Лоренцо напал приступ безудержного хохота, к которому присоединились и другие участники сцены.

Когда веселье немного улеглось и Френетти с трудом перевёл дыхание, он обратился к Франческо:

— Думаю, ты пришёл сюда не ради удовольствия подслушать мою беседу с Марией или показать своё остроумие.

— Нет, пожалуй... — ответил тот. — Хотя... и за этим тоже.

— Проклятье! Меня так и тянет устроить тебе хорошую взбучку.

— Знаю, — ухмыльнулся Франческо.

— И всё равно каждый день являешься в булочную, словно к себе домой!

— Этому есть оправдание: пирожки здесь — лучшие во всём городе!

Лоренцо безнадёжно махнул рукой: сегодня побороть Франческо в словесной баталии не смог бы ни один мастер риторики.

— Говори, зачем пришёл, — со вздохом сказал он. — Знаю ведь: если ты так болтлив — значит, случилось что-то интересное.

Франческо загадочно улыбнулся:

— Мне удалось узнать кое-какие...

— ...сплетни!

— Нет. Занятные вещи о приезде Карла Мартелла...

— И чем же они любопытны?

— О, я был просто потрясён! Оказывается, несколько дней назад мессер Вьери деи Черки вдруг явился к самому Джано делла Белла... — Брови Лоренцо грозно сдвинулись к переносице. Франческо, не замечая этого, увлечённо продолжал: — Странно, правда ведь? Конечно, Черки — один из виднейших купцов города, но никогда он не показывал, что поддерживает принятие "Установлений справедливости". И вдруг — бесстрашно бросается в пасть льва, в чьём облике перепуганные богачи представляют себе, должно быть, мессера Джано.

— С чего бы Черки бояться за свою жизнь? — вопросительно посмотрел на приятеля Френетти

— Ну... Ты ведь понимаешь: когда сундуки какого-нибудь человека оказываются полны золота, ему всюду начинают мерещиться враги.

— И стоит такому богачу заподозрить, будто сундукам его угрожает опасность, он обратится волчицей, готовой разорвать любого, кто приблизится к заветному сокровищу, — усмехнулся Лоренцо.

— "Волчицей"! — передёрнул плечами Франческо. — Можно подумать, что ты стал поэтом!

— А если это в самом деле так? — вызывающе спросил молодой человек. — Что тогда?

— Ну... Тогда ты — болван. Рифмоплётов во Флоренции сейчас больше, чем священников. Вряд ли тебе удастся поразить кого-нибудь своим красноречием.

— Спасибо! Сразу видно: ты — настоящий друг.

— Просто забочусь о твоём же благе.

— Ладно! — сдался Лоренцо. — Хватит отвлекаться: ты ведь ещё не рассказал, что же делал Вьери деи Черки в доме мессера Джано.

— Ах, верно! На чём я остановился?.. — Франческо изобразил глубокую задумчивость. — Вспомнил! Как-то вечером мессер Вьери, который обычно разгуливает по городу, выпятив брюхо, точно скрытно ото всех вселился в шкуру гранда, вдруг подползает на этом своём животе к жилищу мессера Джано с видом голодной собаки, готовой пойти на любое унижение, только бы ей кинули кость. Заходит в дом, и там его встречает сам делла Белла. Завязывается разговор, который ведётся шёпотом: никому из слуг даже слова не удаётся разобрать! Через некоторое время Черки вновь появляется на улице, где его поджидают зеваки...

— ...и ты среди них.

— Разумеется... Какая перемена! Молодцеватой походкой, будто щёголь под балконом красотки, — ну, или как петух в курятнике, — мессер Вьери вышагивает по улице. — Франческо прошёлся из угла в угол, в точности воспроизводя свои слова. — Кафтан на Черки чуть не лопается — с такой важностью выпирает его живот. Жёлтые зубы купец выставляет на всеобщее обозрение страшнее, чем львы подле Баптистерия — свои клыки... — Молодой человек утробно зарычал. — В общем, рожа его так и светится от счастья.

— Видимо, не без причины, — заметил Френетти.

— Ещё бы! На следующее утро становится известно, что сын мессера Вьери возглавит процессию, которая отправится навстречу Карлу Мартеллу. Неплохая честь для семьи, всего полвека назад перебравшейся во Флоренцию из деревни!

Всякие следы веселья исчезли с лица Лоренцо. Сощурившись, он спросил:

— И ты хочешь сказать, будто мессер Джано поддался на уговоры Черки?

— На уговоры, подкреплённые деньгами, — кивнул Франческо.

— Скольким людям ты успел рассказать свою небылицу? — прохрипел Френетти.

— Эй! — попятился юноша. — Что с тобой?

— А ты как думаешь? Как я должен относиться к человеку, который, не услышав ни единого слова из разговора и не увидев ни кошелька с деньгами, ни какой-либо бумаги, успел разнести по всему городу, что два честных флорентийца заключили между собой грязную сделку?

— Честных! — фыркнул Франческо.

— Уж куда честнее тебя!

Чтобы выместить на чём-нибудь свой гнев, Лоренцо ударил кулаком по стене. Молодые люди с удивлением наблюдали за этой вспышкой ярости, столь непривычной для их друга.

— Ладно тебе, Лоренцо! — примирительно произнёс Сандро.

— Франческо просто пересказал одну из сплетен, гуляющих сейчас по Флоренции, — подхватил Лучано.

Виноватый вид молодых людей немного успокоил Лоренцо.

— Какие же вы глупцы... — покачал головой юноша. — Даже лгать толком не умеете. Франческо ведь минуту назад гордо заявил, что собственными глазами наблюдал за встречей мессера Джано и Вьери деи Черки.

— Ну, вообще-то я немного приврал... — покаялся молодой человек.

— Тогда откуда тебе всё стало известно?

Франческо опустил взгляд и тихо произнёс:

— Об этом болтал Дино Пекора вместе со своими дружками...

— И даже раздавал золото тем, кто готов был кричать "Позор мужлану Черки!" и "Слава Великому барону!", — добавил Сандро.

— Вы, надеюсь, не согласились взять у мясника деньги? — угрюмо спросил Френетти.

— Нет, конечно! — дружно воскликнули молодые люди. На лицах их отразилось искреннее возмущение.

— Спасибо и на этом... — слабо улыбнулся Лоренцо.

Затем лицо юноши вновь стало серьёзным. Выйдя из-за прилавка, он принялся широкими шагами мерить булочную из одного угла в другой, не обращая внимания на застывших в недоумении приятелей.

Наконец, остановившись перед ними, Френетти медленно произнёс:

— А что вы сказали бы, случись всё так, как об этом поведал Пекора: мессер Вьери предложил мессеру Джано деньги, а тот согласился взять их? Что стал бы говорить простой народ о своём защитнике?.. Что человек этот — негодяй, который заслуживает кары? Что он — лжец, поскольку не соблюдает законы, им же самим принятые? Или ремесленники пришли бы на помощь Маттео деи Тозинги, из чьих рук Пекора получает золото, и Корсо Донати — двум злейшим врагам честных тружеников? — Сделав паузу, Лоренцо с усмешкой продолжил: — Так ли важно для нас, кто будет встречать сына государя Карла? Стоит ли ради этого жертвовать миром, который всё же воцарился во Флоренции благодаря мессеру Джано?.. Подумайте над этими вопросами и ответьте честно хоть на один из них.

Помолчав с минуту (молодые люди всё это время беспомощно переглядывались, не в силах отыскать нужные слова), Лоренцо сказал:

— Знаете, как называется ваш поступок? Предательство!

Франческо дёрнулся, словно от удара плетью, но ничего не сумел возразить.

— Да, именно так! — продолжил Френетти. — Пусть даже вызванное обыкновенным желанием поболтать и повеселиться, предательство от этого не станет чем-либо иным. И хочу сказать: если когда-нибудь гранды вновь завладеют Флоренцией и утопят город в нашей крови, это будет справедливым исходом. Мы заслуживаем такую участь.

— Чёрт возьми! — со злостью вскричал Франческо. — Не говори так, Лоренцо!

— Что, ты станешь спорить со мной?

— Конечно! Рано ещё хоронить Флоренцию! Пусть только аристократы поднимут оружие — они пожалеют об этом!

— Вы сами поднимете его, — тихо произнёс Френетти. — Особенно наслушавшись сплетен мясника Пекоры.

— Дьявол! Ты что, станешь теперь всякий раз вспоминать о моей глупости?! — Франческо изо всех сил сжал кулаки и прикусил губу: он и сам прекрасно понимал, какую ошибку совершил, и оттого ярость его была ещё сильнее. — Может, мне пойти и вызвать Пекору на поединок?

— Вряд ли это что-нибудь изменит... — пожал плечами Лоренцо.

— Что же тогда нам делать? — протянул Сандро.

Френетти устремил на молодых людей испытующий взгляд и прошептал:

— Нам следует выяснить, кто же на самом деле желает гибели мессера Джано... Понимаете?.. Наблюдать за каждым шагом Корсо Донати, Маттео деи Тозинги, Дино Пекоры, пока, наконец, кто-нибудь из них не совершит ошибку. И тогда, обнаружив истинных заговорщиков, мы сможем обратиться к гонфалоньеру или подесте и потребовать правосудия.

— Устроить слежку за грандами? — жизнерадостно рассмеялся Франческо. — Что ж, отличная идея!

Глава 5

Карл Мартелл

День, когда знаменательное событие должно было свершиться, выдался солнечным и безветренным. Да и чего ещё можно было ожидать, если Карл Мартелл, этот рыцарь и поэт, ценитель искусств и прекрасных дам — поистине любимец небес? Вот если бы во Флоренцию явился его батюшка...

Впрочем, к полудню горожане, выстроившиеся вдоль дороги, по которой должна была проследовать торжественная процессия, порядком взмокли, что, разумеется, несколько умерило их радость. Кое-где стала раздаваться ругань, и неизвестно, чем завершилось бы столь длительное ожидание, не появись в это время несколько мальчишек, которые, задыхаясь, визгливо провозгласили, что через несколько минут претендент на венгерскую корону предстанет перед зрителями.

Сообщение это оказалось излишним: самые зоркие зеваки и без того заметили клубы пыли, вздымаемой длинной вереницей всадников.

— Чёрт возьми! — раздавались восклицания. — Почему они ползут, словно готовы вот-вот испустить дух?

Сами того не замечая, горожане стали перемещаться навстречу кортежу, и встреча произошла гораздо дальше от городских стен, чем это, должно быть, ожидалось.

Едва стало возможным различить всадников, возглавлявших кортеж, шум, и прежде впечатлявший, стал поистине оглушительным.

— Смотрите, вот принц Карл!

— Как он красив!

— Как он юн!

— Рыцарь, настоящий рыцарь...

— ...и подлинный государь!

— Слава королю Венгрии!

Горожане были правы: впереди кортежа на могучем жеребце ехал сам Карл Мартелл — белокурый красавец, пусть и не столь уж юный, — ему уже минуло двадцать лет, — но всем своим видом излучавший молодость и счастье. После не самой радостной поездки в государство, трон которого анжуйский принц намеревался получить, но так и не достиг желаемого, приём горожан отозвался в его ушах сладкой музыкой.

— Глядите, кто скачет рядом с принцем!

— Это же сын мессера Вьери деи Черки!

— Хм, а он-то выглядит ничуть не хуже Карла...

Глядя на Джано деи Черки, одетого в кафтан из шёлкового сукна, покрытый золотыми нитями, беспристрастному наблюдателю непременно вспомнились бы эпитеты, которыми недруги награждали родичей юноши: "высокомерные", "невежественные", "избалованные". Молодой человек выпячивал грудь так, словно ему, а не Карлу Мартеллу, была уготована торжественная встреча, окидывал толпу взглядом, в котором сквозили насмешка и презрение. Однако любовь горожан к родной земле была столь велика, что в этот час они растерзали бы любого, кто осмелился бы рассмеяться при виде их восторга.

Карл Мартелл широко улыбался и даже несколько раз поднял руку в приветственном жесте; Джано деи Черки следовал рядом с ним, выпятив нижнюю губу и задрав подбородок.

За спинами их тянулась кавалькада из сотен всадников. Люди анжуйского принца восседали на конях, чепраки которых сияли в солнечных лучах: на них был вышит герб принца, причудливо сочетавший золотые лилии на лазурном поле — символ династии Анжу — и алые и белые полосы, издревле украшавшие знамя королей Венгрии. Флорентийские рыцари двигались сплошным бело-красным потоком, и если бы какому-нибудь смельчаку удалось птицей взлететь ввысь, в воображении его возник бы кусок длинной скатерти, покрытый кровавыми пятнами.

Достигнув ворот, кортеж остановился: путь ему преградили подеста, за спиной которого сгрудилась его свита, капитан народа, гонфалоньер и все шесть приоров. Позади же них раскинулось настоящее людское море, бурлящее и готовое поглотить знатного гостя вместе со всей свитой — не от ненависти, а из-за переполнявшего сердца возбуждения.

Когда был завершён обмен пышными приветственными фразами (принцу он дался без особого труда, правителям же Флоренции пришлось изрядно потрудиться), процессия продолжила свой путь.

И нужно заметить, что горожанам никогда не удалось бы узнать дорогу, по которой проезжал Карл Мартелл, если бы они сами не приложили руку к чудесному преображению, свершившемуся за последние дни. Улицы были украшены дорогими шёлковыми тканями, будто вся Флоренция внезапно перенеслась в чудесную восточную сказку; стены домов богачей завесили пёстрыми гобеленами, картины на которых изумляли своей красотой и точностью деталей, срывая иногда с губ принца восхищённые возгласы.

— Хотел бы я увидеть людей, сотворивших все эти чудеса, — чуть слышно пробормотал Карл.

— Они перед вами, — тотчас откликнулся Джано деи Черки, величественным жестом указав на толпы горожан.

Принц кивнул и понимающе улыбнулся.

На последующий путь по городу, который в обычное время всадники преодолели бы за несколько минут, пришлось потратить немало часов. Флорентийцы пожелали непременно поразить принца великолепием и пышностью приёма, и он каждую минуту вынужден был останавливаться, чтобы понаблюдать за каким-нибудь кратким спектаклем на библейские мотивы — авторы их, впрочем, следовали в большей степени полёту собственного воображения, чем Священному писанию. На одной из площадей разыгралась настоящая баталия: дабы польстить самолюбию гостя, решено было сравнить его со знаменитым предком, носившим то же имя, что и анжуйский принц, — Карл Мартелл. Некогда лишь мужество этого франкского майордома спасло христианство и Европу от нашествия мусульман. И нетрудно представить, какие чувства эта тонкая лесть вызвала в душе юного гостя, сколь сильным было его волнение.

Гигантской змеёй извиваясь по городу, королевский кортеж прополз через весь город, охватив его тугим кольцом, пока, наконец, не остановился перед собором Санта-Репарата. У ворот собралось, без преувеличения, всё духовенство Флоренции, возглавляемое облачённым в праздничное одеяние епископом. Карл Мартелл ступил на землю и в сопровождении свиты вошёл внутрь храма, где предстояло свершиться торжественной молитве.

Поскольку богослужения во все времена казались участникам их делом в высшей степени скучным, пусть и необходимым для спасения души, мы вернёмся на некоторое время назад и поглядим, что происходило в рядах флорентийцев, составлявших почётный эскорт...

В одном из первых рядов мы заметили бы старых знакомых — сыновей мессера Ванни деи Моцци. И Джованни, и Томмазо выглядели так, будто принимают участие не в торжественном въезде принца во Флоренцию, а сопровождают похоронную процессию. Взгляды их были хмурыми, губы плотно сжаты, взоры опущены в землю. Более того, молодые люди даже смотрели в разные стороны, чтобы ненароком не встретиться взглядом друг с другом.

Однако понемногу лучи счастья, исходившие от толпы зевак и, в особенности, от принца, стали рассеивать тучи, омрачавшие лица молодых людей. С чела Джованни исчезли морщины, несколько раз он покосился на брата, словно намеревался что-нибудь сказать. С Томмазо творились похожие метаморфозы.

Наконец, Джованни не выдержал и шепнул:

— А ведь здорово всё-таки мы подготовились ко встрече принца!

— Да уж... — протянул Томмазо. — Какое у него лицо! — кивнул он в сторону Карла Мартелла. — Так и сияет от восторга!

— Что ж, надеюсь, восхищение его — достойная награда для тысяч людей, не спавших целыми сутками, чтобы подготовить город к такому приёму.

— А я хотел бы верить, что принц понимает: роскошь, в которой утопает сейчас Флоренция, не упала с небес по мановению божественной десницы. Это — дело рук тех самых ремесленников, о которых ты, Джованни, — при этом обращении брови молодого человека поползли вверх — впервые за много дней брат произнёс его имя, — только что упомянул. Вышивальщиков, красильщиков, ткачей, живописцев, каменщиков, филигранщиков... И не вспомнишь сразу, кто ещё принимал участие в подготовке к празднеству!

Молодые люди вновь смолкли, но молчание их больше не было враждебным. Напротив, в эту минуту они лучше, чем когда-либо, понимали мысли и чувства друг друга — слова оказались попросту не нужны.

И в церковь братья вошли плечо к плечу, как и следовало двум родичам....

Когда богослужение подошло к концу, землю уже укутала вечерняя мгла. Это обстоятельство, однако, нисколько не затруднило дальнейший путь кортежа: предусмотрительные устроители празднества осветили улицы сотнями факелов.

— Эх, вот бы так было всегда! — вздыхали многие горожане, вспоминая о тусклых масляных светильниках, пламя которых не могло разогнать ночную мглу.

Теперь принцу не нужно было задерживаться — никто больше не разыгрывал перед ним представлений, зато отовсюду звучали музыка и весёлые песни: горожане наконец-то дождались мгновения, когда можно было предаться простым увеселениям, столь ими любимым. Поэтому не прошло и нескольких минут, когда Карл Мартелл очутился на площади перед Старым рынком. С изумлением юноша увидел, что посреди неё раскинулся охваченный разноцветными огнями громадный замок, стенами которому служили полотнища с гербами анжуйского дома и Венгерского королевства.

В это необычайное здание вела высокая лестница, на нижней ступеньке которой стоял Джано делла Белла. Поклонившись, мужчина обратился к принцу с почтительным приветствием, после чего отступил в сторону.

Чья-то невидимая рука откинула занавеску, скрывавшую вход, и перед Карлом открылась громадная "зала". Вдоль "стен" её тянулись столы со всевозможными яствами. В полумраке виднелись силуэты лакеев, которым предстояло прислуживать гостям во время пиршества.

— Невероятно! — только и сумел выдохнуть принц.

— Проходите, ваше высочество! — произнёс Джано.

Карл Мартелл медленно прошёл к стоявшему на возвышении креслу и занял место за столом. Слева от него уселся Черки, справа — делла Белла. Остальные участники церемонии поспешили последовать этому примеру.

Зазвучала музыка, ознаменовавшая собой начало трапезы.

Дождавшись, когда принц немного утолит голод, мессер Джано произнёс:

— Флорентийцы счастливы были выразить почтение своему принцу...

— А я ещё долго буду вспоминать сегодняшний восхитительный приём, — ответил юноша. — И даю слово: отец мой непременно узнает о преданности ему граждан Флоренции.

— Благодарю, ваше высочество, — склонил голову делла Белла.

Принц рассмеялся. Затем обратил на собеседника взгляд голубых глаз:

— Мне хотелось бы завтра, когда обстановка будет менее... — юноша запнулся, — торжественной, лучше познакомиться с городом, принявшим меня с такими почестями.

— Что вы желаете увидеть, ваше высочество?

— Полагаю, во Флоренции найдётся немало чудес.

Джано ответил:

— Всей Италии известна ваша любовь к искусству и поэзии. Вряд ли возможно найти место, пребывание в котором доставляло бы большее удовольствие, нежели сады подле ворот Сан-Пьеро. Там трудится маэстро Джованни Чимабуэ...

— О, да! — Глаза принца засверкали. — Я не раз слышал об этом необыкновенном человеке!

— В саду Сан-Пьеро помимо маэстро Чимабуэ есть и другие люди, на работы которых стоит посмотреть, — заметил мужчина.

— Я знаю, — улыбнулся Карл. — Даже мой отец, который, в сущности, посвящает искусству не так уж много внимания, слышал о некоем молодом художнике, живущем во Флоренции, и даже выразил надежду, что талант его расцветёт именно на неаполитанской земле.

Делла Белла продолжил:

— Кроме художников мастерская Чимабуэ служит приютом многим поэтам...

— Поэтам?!

— ...слагающим стихи на чистейшем итальянском языке — том самом наречии, какое вы можете слышать, проезжая по улицам тосканских городов.

Принц взял со стола кубок, до краёв наполненный вином, и торжественно произнёс:

— Клянусь честью: если я не посещу чудесное место возле ворот Сан-Пьеро, сожаления будут мучить меня до самой смерти!..

Пир затянулся далеко за полночь, однако стоило солнечным лучам развеять сумрак, и Карл Мартелл поспешил выполнить свои намерения. Сопровождали его лишь самые верные спутники, чей интерес к искусству был не менее силён, чем у их сеньора — молодой человек не желал принуждать кого-либо разделять необычные увлечения, понимая: невозможно зажечь любовь к прекрасному в душах людей, привыкших к грубым рыцарским забавам и пирушкам.

Поэтому флорентийцев в свите принца оказалось намного больше, нежели анжуйцев.

Слух о планах юного гостя каким-то невообразимым образом распространился по Флоренции, и с каждым шагом, совершённым Карлом, свита его возрастала, точно по волшебству: всем хотелось проникнуть в обитель художника, из-под чьей руки вышли лики мадонн, украшавших стены трёх городских церквей.

Когда желанная цель была достигнута, и Карл Мартелл очутился среди пышных апельсиновых деревьев, цветки на которых уже стали испускать дурманящий аромат, перед ним появился мужчина лет сорока, с виду невзрачный, облачённый в скромное, мрачное одеяние — словом, ничем не напоминавший гениального творца. Даже благосклонная улыбка, с которой принц приветствовал художника, не сумела стереть морщины с его чела. Когда же молодой человек попросил живописца показать свои творения, тот принялся дрожащей рукой поглаживать бороду, не в силах побороть волнение.

Некоторые зрители, знакомые с характером Чимабуэ лучше неаполитанского гостя, тихонько посмеивались:

— Ох, только бы принц не обнаружил в работах маэстро Джованни какой-нибудь изъян!

— О, да! Тогда несчастный маэстро лишится чувств от разочарования и горя.

— А затем, очнувшись, в очередной раз уничтожит все картины...

К счастью, придирчиво осмотрев полотна живописца, Карл Мартелл пришёл в неописуемый восторг. И столь искреннее восхищение наконец-то вызвало на губах Чимабуэ улыбку, полную гордости и торжества.

Проведя ещё несколько часов в саду Сан-Пьеро и успев увидеть немало картин и выслушать бесчисленное множество канцон, баллат и сонетов, которые то воспевали прекрасных дам, то обращались к богу любви Амору, а иногда и бесхитростно рисовали чудесные образы Флоренции, с лёгкой руки стихотворцев сменившей грязь кривых улочек на плиты из хрусталя, каменные зубцы башен — на серебряные украшения, а звон оружия и гул набата — на весёлые песни под музыку гитар и виол, Карл Мартелл не без сожаления покинул обитель искусства и отправился в обратный путь.

По дороге молодой человек беспрестанно выражал свой восторг и, вновь очутившись в обществе Джано делла Белла за пиршественным столом, тотчас обратился к нему:

— Господи, я так потрясён, что не знаю, сумею ли когда-нибудь отблагодарить флорентийцев за доставленные мне минуты счастья!

Помедлив немного, мужчина ответил:

— Любому государю несложно отблагодарить верных подданных. Что им нужно? Чтобы жизнь была мирной и спокойной, каждый имел право трудиться, приумножая богатства свои и коммуны и не боясь потерять их и лишиться жизни. А достигнуть этого возможно, получив правителя, который строго соблюдал бы законы, никого не притесняя, но строго карая любые преступления...

— И вы хотите, чтобы такого правителя подарил Флоренции я? — широко улыбнулся Карл Мартелл.

— Да, — ответил Джано. — Среди вашей свиты находится немало доблестных мужей, достойных того, чтобы встать во главе какого-либо города.

— Что ж... — хитро сощурился юноша. — Когда вам понадобится новый подеста, пришлите весточку в Неаполь или в Буду — быть может, к тому времени я всё-таки займу венгерский трон, полагающийся мне по праву рождения.

— Благодарю, ваше высочество! — воскликнул Джано делла Белла, и участники пиршества подхватили этот возглас.

Глава 6

Предложение

Если в предыдущей главе, описывая тожества, посвященные Карлу Мартеллу, мы ни разу не упомянули наших старых знакомцев-дворян, это вовсе не значит, что они заперлись в своих домах и дулись от обиды, как Корсо Донати, или строили злокозненные замыслы подобно Джери Спини. Разумеется, никто из них — даже заносчивый Тозинги, который, в сущности, мог наблюдать за пиршеством с вершины своей башни, поскольку дворец его располагался около Старого рынка, — не сумел остаться в стороне и принял самое деятельное участие в церемонии.

Впрочем, вряд ли стоит обращать слишком уж пристальный взор на славных грандов, которые за столами, полными кушаний, чувствовали себя, словно птицы в небе, и ждали только примера принца, чтобы до отказа набить себе брюхо.

Единственным человеком, поведение которого заслуживает внимания читателей, был мессер Джери. С самого начала пиршества в "замке" он не спускал глаз с одного аристократа из свиты принца, обладавшего таким внушительным ростом и пышной шевелюрой, что спутать его с кем-либо было весьма затруднительно.

Однако не нужно считать, будто Спини привлекла внешность мужчины. Банкир был прекрасно осведомлён о том, кем именно является этот рыцарь, из письма, присланного несколько дней назад Нери Камби.

"Среди людей, окружающих принца, больше всего заслуживает внимания некий дворянчик из Ломбардии по имени Джан ди Лучино, — писал сын серебряника. — Он успел уже как-то раз побывать подестой в небольшом городке в Кампанье и приобрёл там добрую славу: горожан не трогал и не отказывал в помощи, если к просьбе прилагался кошелёк с золотыми монетами. Полагаю, такой человек окажется нам весьма полезен, если когда-нибудь займёт во Флоренции важный пост: с ним можно договориться, не особо растрачиваясь.

Но предупреждаю: Лучино хитрее, чем кажется на первый взгляд. Достаточно заметить, что явившись ко двору принца, он, выяснив, что больше всего привлекает в людях мальчишку Карла, превратился в настоящий источник добродетелей. Да ещё и поразил всех своей любовью к искусству!

Поэтому будь осторожен с этим прохвостом.

Неаполь, восемнадцатое марта 1293 года".

Безгранично доверяя приятелю, мессер Джери сел против ломбардского рыцаря, и вскоре между ними завязался оживлённый разговор, который становился всё дружелюбнее после каждого нового выпитого кубка. Винные пары, однако, не помешали льстивым речам литься с уст Спини до тех пор, пока, наконец, пиршество не было прервано.

На следующее утро сцена повторилась, и Лучино не составило труда догадаться, что флорентийский банкир неспроста проявляет чудеса красноречия.

"Что он замыслил?" — морщил лоб мужчина, глядя на хитрое лицо собеседника.

"Интересно, действительно ли ты так жаден, как утверждает Нери?" — пожирал того глазами Спини.

Вслух же оба интригана произносили пышные фразы, полные глубокомыслия, едва разговор касался поэзии или живописи, и тревоги за судьбы Италии, когда речь шла о политике. Спини не забывал всячески восхвалять доблести Карла Мартелла и короля Неаполитанского, Лучино в ответ восторгался красотами Флоренции.

Увлекшись этой хитроумной игрой, мужчины не сразу обратили внимание на слова Джано делла Белла и ответ принца. Когда же смысл сказанного стал им ясен, глаза Лучино вспыхнули таким огнём, что мессер Джери едва не вскрикнул от радости.

Выждав несколько минут, во время которых не утихали восторженные возгласы, Спини многозначительно посмотрел на новоявленного приятеля и, тихо поднявшись из-за стола, вышел на улицу.

Поскольку самые могучие рыцари не всегда могли выдержать все трудности, возникавшие во время весёлых пирушек, поступок мужчины никого не удивил — даже зевак, безустанно карауливших под стенами "замка".

Через несколько минут за спиной Джери раздались приглушённые шаги. Обернувшись, тот встретился взглядом с Лучино и широко улыбнулся:

— Кажется, никогда мессеру Джано не приходила в голову идея лучше только что высказанной им.

— Вы так считаете? — сощурился ломбардец.

Спини искренне ответил:

— Ещё бы! Флорентийцы заслуживают лучшего правителя, чем нынешний, и уверены, — это несложно понять по проявленной ими радости, — что мудрость его высочества Карла Мартелла дарует нам подесту, который сможет ещё больше возвысить Флоренцию над другими итальянскими городами.

— Действительно, мой принц необычайно проницателен, — невозмутимо произнёс Лучино. — Мессер Джано верно поступил, обратившись к нему за помощью.

— Не спорю... — Банкир на минуту задумался. — Однако нужно ещё найти смельчака, который согласится с головой окунуться в омут флорентийской жизни.

— Не думаю, что это слишком страшно, — пожал плечами Джан. — В любом итальянском городке — даже самом крошечном — непременно отыщутся семьи, которые станут сеять смуту.

— Хм... — Словно вспомнив что-то, мессер Джери встрепенулся. — Вам ведь уже доводилось править городом?

— Да, — внушительно произнёс Лучино.

— И вы справились со всеми трудностями?

По губам Джана скользнула хитрая улыбка:

— Мне удалось найти общий язык с обеими враждующими сторонами.

— Поразительно! — притворно восхитился Спини.

Собеседник его в ответ пренебрежительно махнул рукой: мол, дело-то было пустячным и не заслуживающим пристального внимания.

Лицо Джери, однако, продолжало излучать восторг. Молчание становилось для Лучино всё более томительным, не без труда ему удавалось сохранять спокойствие.

Наконец, Спини произнёс слова, которые ломбардский аристократ давно жаждал услышать:

— А если бы вам довелось стать подестой во Флоренции, как вы тогда начали бы действовать?

Теперь настал черёд Джана задумчиво сморщить лоб и, опустив взор, долгое время хранить безмолвие. В ожидании ответа Спини несколько раз быстро огляделся по сторонам, чтобы убедиться: беседа его с человеком из свиты анжуйского принца не привлекла ничьего внимания. На какой-то миг банкиру почудилось, будто один из подростков, стоявших неподалёку, слишком пристально смотрит на него. Однако вид этого бездельника — простоватое выражение лица, открытый рот, потрёпанная одежда — развеял беспокойство мужчины: тысячи таких же мальчишек могли часами бессмысленно глазеть на воды Арно, а значит, интерес зеваки к разговору двух знатных синьоров был вызван скорее природным любопытством, чем злым умыслом.

— Думаю, — раздался голос Джана ди Лучино, — сначала я отыскал бы человека — достаточно искушённого и мудрого, чтобы быть свободным от всякого рода политических интриг и личных интересов.

— Во Флоренции найдётся несколько таких людей, — заметил мессер Джери.

— Что ж, отлично... Выслушав их, я получил бы некоторое представление об отношении друг к другу могущественных городских семейств и знал бы, как следует себя с ними вести.

— Отличная идея!.. — воскликнул Спини.

Лучино прервал его:

— На этом я не остановился бы. Ведь помимо аристократов есть и цехи, объединяющие немало богатых горожан. Их мнением тоже нельзя пренебрегать. Поэтому мне нужно было бы заручиться поддержкой самых уважаемых цеховых старейшин...

— Или консулов.

— Возможно, — пожал плечами Джан. — Поступок этот позволил бы повлиять на избрание приоров: они занимают свою должность всего два месяца, подеста же — полгода, и у меня оказалось бы достаточно времени, чтобы создать приорат, во всём со мной согласный.

— Изумительно! — выдохнул Джери.

Лучино самодовольно улыбнулся.

Внезапно Спини сощурился и посмотрел прямо в глаза собеседника:

— А затем, получив власть над приоратом, как вы поступили бы?

— Разумеется, первым делом отблагодарил бы людей, мудрыми советами которых воспользовался в первые дни своего правления... Впрочем, всё это — несбыточные мечты. Полагаете, среди свиты моего принца не найдётся желающих поживиться в таком славном городе, как Флоренция? О, знали бы вы, сколько интриганов и авантюристов жаждет погрузить грязные лапы в казну чьей-нибудь коммуны!

— Этого нельзя допустить! — затряс руками банкир.

— Мне тоже жаль будет, если Флоренция окажется отдана на разграбление какому-нибудь ненасытному сребролюбцу, — поддержал его Лучино.

— Я знаю, как помешать этому, — выдержав паузу, прошептал Спини. — В прежние времена горожане часто обращались к государям и Папе с просьбой назначить подестой человека, хорошо им знакомого. Даже мои сограждане иногда, восхищённые мудростью человека, правившего ими, просили вновь вернуть его. А поскольку доблести ваши хорошо известны принцу Карлу, вряд ли его удивит, если флорентийцы захотят увидеть мессера Джана ди Лучино подестой.

— Что ж... Если бы кому-нибудь удалось совершить подобное чудо, я испытал бы к этому человеку безграничную благодарность.

— А ведь чудеса случаются, — сверкнул глазами мессер Джери. — И не всегда по воле Создателя.

Произнеся эти слова, он с беззаботным видом направился обратно в "замок".

— Да, чёрт возьми! — проводив банкира взглядом, прошептал Лучино. — Во всей Италии есть лишь один Господь, и имя ему — золото...

Глава 7

Томмазо

Когда Флоренцию охватывало праздничное безумие, горожане возвращались к привычной, будничной жизни, лишь доведя себя до такого состояния, что само слово "пиршество" вызывало у них гримасу отвращения. Карл Мартелл давно уехал и даже успел встретиться с отцом и Папой, трепетавшим в ожидании своего восхождения на престол Святого Петра, а флорентийцы всё не могли остановиться: одно торжество сменяло другое, которое, в свою очередь, плавно перетекало в третье.

Реки вина ещё не иссякли, а весёлые компании юношей и девушек не покинули улицы, когда подоспело время Майского праздника — самого любимого, встречавшегося с особой пышностью. Казалось, в этот раз торжества пройдут скромно, однако опасения гуляк и надежды благоразумных горожан не оправдались: на несколько дней Флоренция вновь оказалась во власти бога Вакха и его прислужников.

Под звуки музыки и весёлые крики прошла незамеченной весть, которая в иное время взбудоражила бы всех сплетников. И лишь люди, пристально следившие за интригами вокруг Святого престола — Джери Спини и Ванни деи Моцци, — обратили на неё внимание.

Мессер Джери был счастлив — и не только самой новостью, но и личностью вестника, её принесшего: им оказался Симоне Герарди.

Возвращение Симоне в город никем не было обнаружено: словно серая тень, мужчина скользнул по улицам, среди счастливых горожан, достиг дворца Спини и вошёл в комнату родича.

Увидев Герарди, мессер Джери издал радостный возглас и бросился ему навстречу.

— Ты вернулся, Симоне!

Отвечая на рукопожатие банкира, тот произнёс:

— Всего на несколько дней, Джери...

— Проклятье!.. Не будь этого чёртового Латинуса, ты давно уже покинул бы Рим. Эх, мне так не хватает твоей помощи!

Дождавшись, пока Спини смолкнет, Герарди пробормотал:

— Латинуса больше нет, Джери...

— Погоди-ка!.. Что ты хочешь этим сказать?

— Кардинал Латинус умер.

— Невероятно! Как это случилось?

— Старик возвращался из Неаполя в Аквилу, — передёрнул плечами Симоне, — чтобы полюбоваться на Папу, но в самом конце пути вдруг почувствовал странное недомогание, которое с каждым часом становилось всё сильнее. Вскоре он перестал понимать, что происходит вокруг — такой страшной была боль, охватившая его тело. Через день, достигнув всё же Аквилы, но так и не встретившись с Папой, Латинус умер...

Мужчина горько усмехнулся.

— Ярость Гаэтани после поражения была страшной, так ведь? — спросил Джери.

— Да, — кивнул Герарди.

— Понятно...

Симоне яростно возразил на невысказанную догадку собеседника:

— Колонна и Орсини тоже были в бешенстве!

— Но мне хотелось бы верить, что большую ненависть к кардиналу Латинусу испытывал именно Бенедетто Гаэтани.

— Ты пугаешь меня, Джери! Конечно, неплохо иметь дело с людьми, жаждущими власти — но лишь когда они знают меру. А мессер Бенедетто, похоже, не является благоразумным человеком.

— Именно такой Папа мне и необходим! — засмеялся Спини. — Пусть он наживает себе врагов, ведёт с ними бесконечные войны. Тогда римский двор всегда будет испытывать нужду в деньгах. А что нам ещё требуется?

С минуту Герарди молчал, затем чуть слышно произнёс:

— Я успел неплохо узнать характер кардинала Бенедетто за месяцы, проведённые рядом с его племянником. И знаешь... По-моему, мы ошиблись.

— Почему?

— Конечно, Гаэтани — великий сластолюбец и обжора, обожающий роскошь. Безо всякого повода он впадает в гнев, благодаря чему приобрёл столько врагов по всей Италии, сколько, наверное, никогда не было ни у одного прелата. И нет сомнений, что будучи Папой, он не преминёт воспользоваться своим положением, чтобы уничтожить их...

— Так что же тут плохого?! — не вытерпел Джери.

— Я и не утверждаю, будто недоволен этими качествами мессера Бенедетто, — ответил Симоне. — Меня пугает другое... Гаэтани искренне считает, что церковному властителю должны подчиняться все христианские государи, и вряд ли осознаёт безумие своего замысла: вернуть престолу Святого Петра такое величие, чтобы монархи падали перед ним на колени, как случалось в прежние времена. Поэтому я не удивлюсь, если когда-нибудь мессер Бенедетто пожелает подчинить Флоренцию себе.

— Пусть только попробует! — сорвался с уст Спини невольный возглас.

— Отлично! — нервно рассмеялся Герарди. — Полагаю, фразу твою с радостью подхватят и другие флорентийцы. Вот тут-то гневливость Гаэтани и сыграет с нами злую шутку: стоит ему наложить на город интердикт...

Мессер Джери понимающе кивнул: такой поступок Папы повлёк бы за собой катастрофу. Находясь вдали от морских путей, в самом сердце Италии, Флоренция оказалась бы попросту заперта в своих стенах, не способная вести торговлю ни с одним из христианских государств...

Впрочем, самым страшным было иное. Соль, масло, зерно, сахар, даже вино — всё это город покупал у своих соседей. И мессер Джери не горел желанием погибнуть от истощения — пусть даже кроватью ему служили бы сундуки с золотом и драгоценностями.

Но с другой стороны...

— Став Папой, мессер Бенедетто окажется слишком многим обязан нам, — задумчиво пробормотал Спини. — Я уж молчу о его племяннике... Так почему бы Гаэтани не отблагодарить нас за помощь?

— Ты думаешь, Гаэтани согласится поставить во главе Флоренции кого-нибудь из нашего семейства? — недоверчиво спросил Герарди.

Заметив улыбку на губах собеседника, Симоне схватился за голову...

Пока между двумя мужчинами происходил переданный нами разговор, мессер Ванни сидел во дворце Моцци, пустынном в час празднества, и задумчиво смотрел в окно, где лучи закатного солнца окрасили небеса в кровавый цвет.

Мысли Моцци были тревожными: банкир и так не находил себе места после избрания нового Папы, кляня собственную глупость, смерть же кардинала Латинуса потрясла его до глубины души.

"Дино был прав, — шептал про себя Моцци. — Впредь тебе следует больше прислушиваться к его советам... Что теперь делать? Разрывать все связи с Гаэтани — этим убийцей? Глупый поступок! Быть может, через несколько месяцев мессер Бенедетто уже станет Папой..."

Дверь приотворилась, и в проёме показалась голова Томмазо:

— Позволь войти, отец.

— Да, садись, Томмазо... — невпопад ответил банкир.

Юноша тихо вошёл в комнату и сел на скамью. Несколько минут отец и сын молчали.

— О чём ты думаешь, отец? — спросил, наконец, молодой человек.

Моцци пожал плечами:

— О Риме... О Папе... О кардинале Латинусе.

— Я тоже размышлял о его гибели! — торопливо произнёс Томмазо. — В сущности, и праздник я покинул...

— Ах, да! Ты ведь должен сейчас веселиться вместе с остальной молодёжью на площади перед Старым рынком.

— Верно. Но я предпочёл оставить увеселения, чтобы поговорить с тобой наедине. — Молодой человек смущённо опустил взгляд. — В последнее время мы с Джованни вновь стали ладить друг с другом, а спор, который непременно возник бы из-за смерти кардинала Латинуса, опять привёл бы к ссоре...

— Ты правильно поступил, — одобрительно улыбнулся мессер Ванни. — Что ты хочешь мне сказать?

Ободрённый похвалой, Томмазо произнёс более решительно:

— Теперь, когда кардинал Латинус умер, новый первосвященник превращается в бумажную куклу, послушную воле короля Неаполитанского. И вряд ли такое положение дел сохранится надолго: как только государь Карл добьётся всего, что будет возможно при столь слабом и безвольном Папе, тот станет обузой, занимающей Святой престол безо всяких на то прав. — Склонившись к лицу собеседника, молодой человек прошептал: — Я уверен, вскоре в Латеране будет новый правитель.

— Я сам думаю об этом, — пожал плечами Моцци-старший.

— И что же?

— Нам нужно заручиться поддержкой семейства Колонна — как и было решено раньше.

— Но почему ты так считаешь? — сжал кулаки Томмазо.

— Я не хочу ошибиться ещё раз.

— На этот раз мы поступим верно! — воскликнул юноша. — Посуди сам: уже сейчас подготовлен закон о конклаве; он восстанавливает правила, учреждённые когда-то Папой Григорием — теперь избрать первосвященником можно будет лишь одного из кардиналов. Выходит, никаких пустынников с горы Мурроне на престоле Святого Петра мы больше не увидим! Кроме того, король Карл не забыл обещаний Латинуса, и вскоре в состав коллегии войдут двенадцать новых кардиналов из Франции. Думаю, нетрудно догадаться, чьим приказаниям они станут подчиняться.

— Всё это ещё ничего не значит...

— Как?!

— Ответь на вопрос, заданный когда-то Джованни: разве тебе известно, кого захочет увидеть Папой Карл Анжуйский?

— Бенедетто Гаэтани! — выпалил юноша.

— В прошлый раз ты ошибся...

— Я так не считаю, — покачал головой Томмазо. — Тогда власть короля Неаполитанского над конклавом была в сотню раз слабее. Что мог он поделать с итальянскими кардиналами? Негодяи понимали, что от воли их зависит, кому быть новым Папой, и бессовестно пользовались этим. Однако — я уверен! — государь Карл обманул всех, сделав вид, будто принял предложение мессера Латинуса — как видишь, это позволило ему превратить в послушное орудие и Папу, и конклав...

— Значит, по-твоему, кардинал Латинус перехитрил других прелатов, а Карл обвёл вокруг пальца его самого?

— Готов в этом поклясться!

— Звучит убедительно... — прошептал мессер Ванни. — Почему же ты раньше молчал о своих догадках?

— Ты всё равно не стал бы ничего слушать, — печально вздохнул молодой человек. Глаза его засверкали: — Я убеждён, что никто — ни Колонна, ни Орсини — не имеют таких шансов на успех, какие есть у кардинала Гаэтани. И как только они почувствуют, что Карл склоняется на сторону мессера Бенедетто, они тотчас поддержат его — каждый будет счастлив хотя бы из-за того, что и смертельному врагу не удалось заполучить тиару.

Банкир промолчал. Выждав минуту, молодой человек прошептал:

— Мне нужно отправиться в Рим, к Джакопо Гаэтани. Поверь мне, отец: на сей раз победа не ускользнёт из наших рук. Мы вновь вернём былое влияние, а отделение наше в Риме, да и в Неаполе тоже, станет ещё богаче и могущественнее...

— Нет, — покачал головой мессер Ванни.

— Почему?

— Я не хочу так рисковать.

— Мы ничем не рискуем. Гаэтани станет Папой.

— Вот тогда мы и станем действовать.

— Но будет уже слишком поздно! — воскликнул молодой человек. Уголки его глаз подозрительно заблестели. — Прошу: позволь мне отправиться в Рим. В конце концов, ничего страшного не случится...

— Ещё раз повторяю: нет! Ты нужен мне здесь, во Флоренции...

Внезапно мессер Ванни запнулся и густо покраснел, что не ускользнуло от внимания молодого человека, который, подозрительно сощурившись, спросил:

— Зачем? Я ведь томлюсь от безделья... Должно случиться что-нибудь важное?

— Не говори глупостей! — хрипло ответил мужчина. — Так уж и быть, поезжай к мессеру Бартоломео. В конце концов, такова жизнь: постоянно приходится идти на риск... Отправляйся в Рим... — со вздохом добавил мессер Ванни.

— Спасибо, отец! — вскричал Томмазо и, спрятав торжествующую улыбку, выбежал из комнаты.

Часть 4

Тяжба

Глава 1

Сан-Джованни

Над куполами храмов и обрубками древних башен, над Барджелло и дворцом капитана народа, над лачугами бедняков и дворцами богачей — словом, надо всей Флоренцией, — разносился хор колоколов: причудливое смешение голосов сотни церквей, капелл и базилик, волнующее и трогательное, тревожащее душу и вызывающее на глазах нежданные слёзы радости. Взлетая к небесам, чтобы в следующее мгновение обрушиться на головы горожан, звуки эти возвещали о наступлении дня Святого Иоанна — католического покровителя Флоренции.

С самого утра город изменил свой облик до неузнаваемости: улицы украсились разноцветными флажками, от одного дома к другому протянулись причудливые гирлянды, затрепетали в потоках ветра живописные полотнища. Из окон свесились пёстрые ковры, весь год хранившиеся за семью замками: к чему любопытным горожанам знать, какими сокровищами владеют их соседи? И только желание почтить память великого аскета, всю жизнь читавшего в пустыне проповеди, а вовсе не тщеславие, принудило флорентийцев выставить напоказ свою роскошь... Заработанную, к слову, многолетним честным трудом, а не каким-нибудь ростовщичеством!

К полудню от стен собора Санта-Репарата по улицам города двинулась процессия, великолепнее которой вряд ли возможно было вообразить. Сотни владетельных особ — церковные иерархи и консулы двенадцати старших цехов, приоры и представители советов подесты и капитана народа — шествовали с громадными свечами в руках. Впереди них вышагивали флейтисты и трубачи, наряженные с необыкновенной пышностью, а также шуты, позади же двигалась громадная толпа — члены ремесленных корпораций. В воздухе трепетали знамёна, причудливые изображения на которых символизировали принадлежность горожан к какой-либо сестьере. И пусть от вида этих стягов рябило в глазах, флорентийцам нетрудно было определить, что обитатели сестьеры Сан-Бранкцио следуют под знамёнами со львами голубого, жёлтого и белого цветов, а жители Борго — рядом с полотнищами, на которых красуются зелёная змея, чёрный орёл и конь в белой попоне с красным крестом. Один знаменосец держал над головой флаг с чёрным быком, другой — с белой лестницей, третий — с зелёным драконом, четвёртый — с двумя красными ключами, пятый — с колёсами чёрного и белого цветов... Если же вспомнить, что город делился на шесть десятков приходов, и у каждого из них также было своё знамя, читателям станет понятно всё величие процессии, которую мы только что попробовали описать.

Всюду участников шествия встречали ликующие возгласы горожан: кто-то выглядывал из окна, рискуя упасть и свернуть себе шею, кто-то пытался пробиться сквозь ряды зевак.

Двери всех лавок и мастерских были распахнуты настежь, столы ломились от товаров и изделий, а вид ремесленников, обычно скромный и смиренный, был в этот час таким, словно Карл Анжуйский посвятил их в рыцари.

Исключение составлял только хозяин одной из аптекарских лавок — пожилой мужчина с всклокоченными волосами и неопрятной одеждой. Конечно, он с радостью присоединился бы ко всеобщему восторгу, не явись в этот час в аптеку двое посетителей: Дино Пекора и его верный спутник Луиджи.

— Здоровья вам, сер Эрмино! — с порога приветствовал мясник аптекаря, который, услышав эти слова, едва заметно покраснел: снадобья его редко кому помогали, и среди горожан давно сложилось мнение, будто с помощью их легче отправить человека на встречу с Господом, чем избавить от болезни.

— Благодарю вас, синьор Дино, — выдавил аптекарь.

— Славный сегодня выдался денёк: солнце так сияет, словно сами небеса решили отпраздновать день нашего святого покровителя.

— О, да! — воскликнул хозяин лавки. — Всё просто изумительно...

— Всё, за исключением празднества, — прервал его Пекора.

— В самом деле? — изумлённо спросил сер Эрмино. И поспешно добавил: — Впрочем, мне и самому показалось, будто на этот раз торжества проходят несколько скромнее, чем в прежние времена...

— А между тем, можете поверить моим словам: столь громадной суммы, какую должны были потратить устроители торжеств, никогда прежде не выделялось ни на одно празднество!

— И куда же делись эти несметные богатства? — насупился Луиджи, словно и сам подобно серу Эрмино впервые слышал речи Пекоры.

— Вам это известно? — дрожа от нетерпения, подхватил аптекарь.

Мясник ухмыльнулся:

— Пройдитесь по домам некоторых наших славных семейств...

— Куда уж нам! — искренне огорчился сер Эрмино. — Это вам, благодаря высокому положению, дозволено без спроса входить в любое жилище — и никто не осмелится выставить вас за дверь.

Пекора пренебрежительно махнул рукой, но по губам его всё же скользнула улыбка, полная самодовольства.

— Взять, скажем, наших добрых сограждан Магалотти, один из которых сейчас вышагивает рядом с самим епископом, точно владетельный принц. Я собственными глазами видел, как он выносил из ювелирной мастерской перстень, украшенный несколькими рубинами и громадным изумрудом. И похожие "безделушки" красуются сейчас на всех десяти пальцах его рук!.. А старик Веллути, который ещё лет десять назад выжил из ума? На его пиршественном столе, говорят, несколько дней назад вдруг появился небольшой сервиз: полдюжины серебряных блюд с позолоченной поверхностью, десятка два кубков, три золотых чаши... Славно живут господа приоры! — Блеснув глазами, Дино добавил: — И я уж молчу о синьоре Аччайуолли, которого называют первейшим ростовщиком Европы!

— И эти люди правят Флоренцией! — рявкнул спутник мясника.

— Успокойся, друг мой Луиджи! — заметив испуг в глазах аптекаря, величественно воздел руку Пекора. — В сущности, я не могу сказать о правлении этих синьоров ничего худого: законы их мудры, и пополаны чувствуют себя в полной безопасности.

— Да, — выдохнул сер Эрмино.

— Но всё же, я вынужден признать: когда к власти были допущены гранды, праздники проходили намного пышнее...

— Ну уж нет! — превосходно играя заученную роль, заупрямился Луиджи. — Вспомни, что творилось во время приезда Карла Мартелла. Тогда вино и золото лились рекой. Наверное, Святой Иоанн испытывает обиду на нас: сегодня, в день, посвящённый ему, нет такой торжественности.

— Разумеется! — фыркнул Дино. — Джано делла Белла готов был продать душу Сатане, лишь бы понравиться сыну короля Неаполитанского — ему ведь нужен могущественный покровитель.

— Зачем?! — дружно выкрикнули собеседники Пекоры.

Тот загадочно посмотрел на них и прошептал:

— Мессер Джано успел порядком надоесть старшим цехам: он всюду суёт свой нос, даже когда это никому не нужно.

— И всё же, торжества тогда удались на славу, — причмокнул губами Луиджи, возвращая разговор к первоначальной теме.

— В них ведь участвовал весь цвет рыцарства, — пожал плечами мясник. — Он и придал встрече принца истинный блеск. И скажу честно, друзья мои: будь среди приоров хоть один гранд, на головы наши сейчас сыпался бы золотой дождь...

Слова свои Пекора сопроводил действиями: выложил на ладонь несколько золотых монет, как уже поступил, пытаясь когда-то соблазнить Лоренцо, и принялся звенеть ими. Затем протянул руку, чтобы поместить монеты в поток солнечного света, проникавший в лавку сквозь зарешёченное окно.

Наблюдая за блеском флоринов, аптекарь то и дело нервно сглатывал слюну. По лицу его струился жаркий пот.

— Видите, что могло бы произойти, окажись в приорате достойные люди из рыцарства? Скажем, мессер Корсо Донати... — мягко произнёс Дино.

— В самом деле, — прохрипел аптекарь. — Что за глупые предрассудки? Среди магнатов честных людей ничуть не меньше, чем в рядах пополанов.

— К несчастью, всем заправляет Джано делла Белла... Человек, обладающий многими доблестями, но, к несчастью, слишком уж честолюбивый...

Слова мясника заглушили восторженные вопли: возле лавки аптекаря показалась торжественная процессия.

Сер Эрмино принялся вертеть головой — то глядя в сторону двери, то поворачиваясь лицом к собеседникам.

Видя замешательство аптекаря, Пекора вложил ему в руку монеты и, прошептав на прощание:

— Молитесь, подобно мне, чтобы к власти во Флоренции пришли люди, мечтающие о славе её и величии... — медленно покинул лавку.

Сер Эрмино проводил мясника восторженным взглядом, а затем всё своё внимание обратил на великолепную процессию, которая к тому времени успела уже пройти по главным улицам Флоренции, посетив резиденции цехов, дворцы капитана народа и подесты, крупнейшие церкви и храмы.

К четырём часам пополудни участники торжества вновь вернулись к стенам собора, откуда начался их путь. Площадь к тому времени оказалась укрыта громадным матерчатым балдахином голубого цвета, закреплённым в дюжине метров над землёй.

Ворота баптистерия Сан-Джованни призывно распахнулись — и вскоре под сводами его зазвучали голоса певчих: началась праздничная месса, послушать которую явилось столько людей, что, казалось, лишь воля Господа помогла им уместиться в стенах скромного здания. К чести флорентийцев следует сказать: авторитет Святого Иоанна был столь велик, что даже ожидание скорых увеселений не смогло отвлечь их от богослужения.

Когда долг благочестия был выполнен, настало время забавы, доставлявшей горожанам наибольшее удовольствие: скачки на лошадях, каждая из которых была разряжена живописнее самого богатого рыцаря на королевском турнире. Не менее живописным был и приз, вручавшийся победителю: парчовый тёмно-красный штандарт с серебряной лилией, позолоченной по краям, и красным крестом. Водружался он на повозку, запряжённую двумя белоснежными лошадьми, где сидело несколько прекрасных дам, которым и предстояло одарить героя дня вышеупомянутым знаменем.

Путь молодых людей, сражавшихся друг с другом за победу, начинался от площади перед Старым рынком, чтобы затем, описав по улицам города причудливую петлю, завершиться около рынка Нового. Шум в тот миг, когда украшенные попонами кони, понукаемые разгорячёнными всадниками, проносились под окнами домов и балконов, стоял такой, словно в стенах Флоренции разгорелось кровопролитное сражение. Впрочем, в какой-то степени так и было: каждый юноша готов был пойти на любые ухищрения, чтобы получить заветный приз.

После завершения увлекательных соревнований — победителем стал Баскьера деи Тозинги, молодой человек, недавно посвящённый в рыцари, — флорентийцы, как было издревле заведено, высыпали на городские площади, чтобы вдоволь повеселиться и потанцевать под звуки гитар, виол и цитр. Облачившись в причудливые головные уборы, украсив одежду гирляндами и разноцветными лентами, компании молодёжи принялись разгуливать по улицам, встречаемые одобрительными криками и рукоплесканиями престарелых дам и замужних девиц, которым правила приличия или возраст не позволяли присоединиться к участникам празднества.

Среди компании юношей, расположившейся на площади, где некогда возвышались дома семейства Уберти, а через несколько лет предстояло воздвигнуться главному оплоту народовластия — Палаццо делла Синьория — находились Джованни и Дино, о котором мы совсем позабыли, увлекшись рассказом об избрании Папы и приезде Карла Мартелла. Впрочем, характер юноши нисколько не изменился: он всё так же подчинялся любому настроению толпы. Каждая шутка кого-нибудь из соседей, встречавшаяся одобрением, заставляла его хохотать до упаду; как только раздавались первые слова песни, он подхватывал их с таким жаром, что едва не срывал голос.

Джованни, между тем, оказался окружён толпой знакомых молодых людей, отвечая с улыбкой на каждую реплику, обращённую к нему. На любую остроту он отпускал свою собственную, не оставил без внимания ни один вопрос, когда разговор вдруг из шутливого превращался в серьёзный. Казалось, все эти юноши из различных семейств — магнаты и купцы — считают Моцци лучшим своим другом. Но стоило приглядеться получше, чтобы заметить, с какой тщательностью Джованни подбирает слова, сколь осторожно отвечает на шутки, чтобы ненароком не оскорбить собеседников, некоторым из которых достаточно было крошечного повода, чтобы затеять ссору.

К счастью, Моцци с честью выдержал испытание, да и настроение юношей в этот день оказалось миролюбивым.

Наступил вечер. Молодые люди, устав топтаться на одном месте, двинулись по охваченным яркими огнями улицам. Возле дома Вьери деи Черки случилось событие, вызвавшее воодушевление: им повстречалась компания девушек, которые танцевали вокруг костра.

Раздались весёлые крики и смех. Плясуньи принялись осыпать нежданных гостей насмешками. Молодые люди в долгу не остались, и завязалась шутливая перепалка.

Дино, который не был знаком ни с кем из острых на язык красавиц, решил не ввязываться в обмен "любезностями" и начал украдкой их разглядывать.

Вскоре внимание юноши привлекла девушка в венке из полевых цветов, стоявшая чуть в стороне от своих подруг. Глаза незнакомки блестели в свете костра, зубы изумляли белизной, когда алые губы её расплывались в улыбке; чёрные, словно вороново крыло, волосы были стянуты в толстые косы.

Неожиданно Дино почувствовал слабость в коленях. Сердце забилось сильнее, взгляд заволокло пеленой, и юноша машинально приложил руку к груди.

— Что с тобой? — заметив смятение друга, встревожился Джованни.

— Пустяки, — ответил Мортинери.

— Вид у тебя такой, будто ты заболел...

— Не думаю, — пожал плечами Дино и через силу улыбнулся.

"Быть может, спросить у Джованни, кто это?.. — вновь посмотрел он в сторону незнакомки. — Впрочем, нет! Сразу со всех сторон посыплются насмешки..."

Моцци ткнул приятеля в бок, оторвав от раздумий:

— Взгляни-ка! — и указал куда-то в сторону.

Мортинери сощурился и различил, что подле одного из домов стоят двое мужчин, беседа между которыми едва ли могла считаться мирной. Одним из них был Корсо Донати, другим же — какой-то внушительного роста господин, одетый в роскошный кафтан. Юноше показалось даже, будто в свете факелов, которые держали слуги, сверкают драгоценные камни.

Собеседники отчаянно размахивали руками, наступая один на другого, словно это могло решить исход спора. Казалось, будь они вооружены, земля вокруг давно обагрилась бы кровью.

Наконец, противник мессера Корсо в ярости топнул ногой и, резко развернувшись, направился к тому месту, где стояла приглянувшаяся Дино незнакомка. Подойдя к ней, мужчина шепнул несколько слов и решительно зашагал прочь.

Девушка состроила разочарованную гримасу, но послушно последовала за ним.

Озарённый внезапной мыслью, Мортинери обратился к приятелю:

— Кто этот вспыльчивый господин?

Джованни рассмеялся:

— Попробовал бы ты сохранить спокойствие во время разговора с Корсо Донати! Особенно когда являешься его родственником!

— Как?! Человек этот — родич мессера Корсо?

— Да, — кивнул Моцци. — Симоне Галастроне.

— А девушка, с которой он беседовал...

— ...его дочь Эмилия.

— Что ж, спасибо, — пробормотал молодой человек, не заметив лукавого огонька, сверкнувшего в глазах друга.

Глава 2

Раздор

Теперь я предлагаю вернуться на несколько часов назад, чтобы выяснить, отчего произошла ссора между мессером Корсо и его родственником, которой суждено сыграть немаловажную роль в последующих событиях нашей повести.

По завершении торжественного богослужения в Баптистерии, Донати не стал, как полагалось благонравному и честному хозяину семьи, возвращаться домой, предоставив право веселиться юным сыновьям. Напротив, он, окружённый десятком слуг, принялся с важным видом разгуливать по Флоренции, пока, наконец, не очутился возле дома своего заклятого врага Вьери деи Черки. Тут в душе мессера Корсо проснулось вполне понятное желание покрасоваться статью и величием, чтобы "деревенщина Вьери" задохнулся от зависти, и он без промедления взялся за исполнение этого намерения.

Трудно сказать, заметил потуги противника мессер Вьери, краснощёкое лицо которого несколько раз появилось в окне, или оставил их без внимания. Зато мессера Корсо внезапно увидел Симоне Галастроне, чей краткий портрет мы уже нарисовали в прошлой главе.

Подойдя к Донати, он с улыбкой произнёс:

— Здравствуй, дорогой родич!

— А... — протянул Корсо. — Рад тебя видеть, Симоне.

— Я тоже, — ответил мужчина. — Жаль, что в последние два года встречи наши стали столь же редки, как и праздник Святого Иоанна.

— Да, — покачал головой Донати. — Виной всему проклятые законы Джано делла Белла. Из-за них теперь нет желания даже покидать дом: какое удовольствие можно получить, передвигаясь по улицам, точно монашка? Даже взгляд поднять нельзя, чтобы кто-нибудь через минуту не донёс подесте, будто ты оскорбил пополана!

— Не спорю! — засмеялся Галастроне. Корсо заметил, что он нервно потирает ладони. — "Установления справедливости" поначалу доставляли немалое беспокойство. Сейчас, кажется, все привыкли к ним.

Донати что-то чуть слышно проворчал.

Галастроне, не зная, что делать с непослушными руками, сплёл пальцы и сложил их на животе. Широкая улыбка словно приклеилась к губам мужчины.

— Вид твой, Корсо, — сказал он, — так внушителен, что никому и в голову не придёт, будто ты чего-либо страшишься. Скорее наоборот. — Донати передёрнул плечами. — Скажу больше: ты похож на человека, довольного жизнью.

— Я бы так не сказал. — Вздох, вырвавшийся из груди мужчины, был искренним.

— Ты шутишь, Корсо! Или просто не хочешь признать очевидных вещей. Но я-то — твой родич — прекрасно всё вижу.

— Хорошо, пусть будет по-твоему, — согласился Донати.

— И я... Я тоже счастлив! — воскликнул Галастроне.

— Неужели?!

— Да!

— В твоей семье случилось какое-нибудь радостное событие? — не удержался от вопроса Корсо. — Что-то, о чём я не знаю?

— Ещё нет. Но вскоре моя старшая дочь выйдет замуж... — Донати побледнел — и зачем только он проявил любопытство? — Я хочу устроить празднество, о котором будет вспоминать вся Флоренция!

Мессер Корсо промолчал. Не дождавшись ответа, Галастроне с грустью — пусть губы его по-прежнему кривила улыбка — сказал:

— Думаю, ты понимаешь, дорогой мой родич, сколько денег потребует исполнение такого замысла.

— Ещё бы! — проворчал Донати. — Не лучше ли проявить скромность? Когда сундуки пусты, она более уместна, чем бессмысленное расточительство.

— Я удивлён, Корсо! — стал, наконец, серьёзным Симоне. — Неужели, женись твой сын на какой-нибудь знатной девице, ты поскупился бы...

— Мой сын! — поднял вверх указательный палец мужчина. — Ты верно заметил! Будущий рыцарь, а не какая-нибудь девчонка...

— Не смей так говорить!

— Я говорю откровенно — всё, что считаю нужным сказать!

Галастроне повернулся к собеседнику спиной, точно собираясь уйти, но внезапно изменил свои намерения и сказал:

— Не будем ссориться в такой день, Корсо. Я ведь хотел обратиться к тебе с просьбой.

— Говори, Симоне, — прорычал Донати и сжал зубы.

— Некоторое время назад, когда дела твои шли не слишком хорошо и нужно было выплатить крупный штраф подесте, я пришёл на выручку и одолжил тебе несколько сотен флоринов. С тех пор прошло немало времени, и вот сейчас я вспомнил...

— А я ни черта не могу вспомнить! — вдруг перебил собеседника Корсо. Взгляд его был вызывающим.

Галастроне растерялся:

— Ничего не понимаю.

— Что за штраф?! Какие флорины? — продолжил Донати. — Ты шутишь? Или нарочно придумал всё это в надежде досадить мне?

— Вот как? Выходит, ты позабыл о своём долге?

— Я не могу забыть о том, чего никогда не было!

— Какой же ты подлец, Корсо... — выдавил Симоне. — Видит Господь, я надеялся решить всё мирно, но поведение твоё... — Мужчина схватился за голову. — Это просто омерзительно!.. Завтра же я подам жалобу подесте.

— Ублюдок! — взревел Донати. — Что же выходит? Из-за долга в несколько паршивых флоринов, о котором я ничего не знал, ты готов пожаловаться на меня — своего родича! — властям? Возьми тебя чума, чёртово отродье!

— Погляди на себя! — возразил Симоне. — Ты не сдержал обещание, взялся лгать — бессовестно, словно какой-нибудь ростовщик, для которого деньги важнее чести. Разве такой поступок достоин рыцаря?

— Не тебе рассуждать об этом, Симоне.

— Поэтому я обращусь к подесте — пусть он решит, кто из нас прав.

С этими словами Галастроне, как уже было рассказано ранее, покинул празднество.

Корсо также отправился домой, скрежеща зубами от бессильной ярости: зная характер родича, мужчина не сомневался, что тот не скоро успокоится и обещание своё непременно сдержит.

"Зря ты повёл себя так с этим ублюдком, — думал Донати. — Лучше бы швырнул ему в рожу сотню-другую лир... Хотя — чёрт возьми! — такими деньгами не разбрасываются... Но и оскорблять мерзавца не стоило. Хорошенькое дело: знатнейший человек Флоренции вынужден будет отвечать на вопросы какого-нибудь проходимца, шесть лет шатавшегося по кабакам учёной Болоньи, а теперь напялившего на себя судейскую мантию. Лучше уж издохнуть, чем смириться с подобным унижением!"

Мессер Корсо, понятное дело, вовсе не собирался лишать себя жизни. Поворчав ещё немного, он начал искать способ, который позволил бы с честью выйти из трудного положения. К несчастью, любые идеи — даже самые великолепные — разбивались вдребезги об одно существенное обстоятельство: у Галастроне непременно должна была сохраниться расписка Корсо.

— Тварь... — шептал Донати, свирепо поглядывая на слуг. — "Ах, любезный мой родич, не сочтите поведение моё оскорбительным: я поступаю так, лишь следуя глупым формальностям. Подпишите эту бумажонку — думаю, вскоре я забуду, куда её спрятал..." Забыл, как же! Должно быть, завтра потащит расписку в Барджелло.... Убить бы мерзавца!

Последняя мысль так понравилась мессеру Корсо, что ночью, проваливаясь в очередное сновидение, он всякий раз видел перед собой окровавленное тело Симоне, вонзал в него кинжалы и копья, отрубал голову мечом...

Пробудившись утром, мужчина несколько секунд чувствовал себя счастливым: только что Симоне по его повелению был приговорён к сожжению на костре. Осознав, что происшедшее минуту назад — всего лишь плод воображения, он разочарованно вздохнул.

На смену вчерашней ярости пришло опустошение: Донати не хотелось даже вставать с кровати. К чёрту завтрак! К дьяволу утреннюю молитву! Пусть женщины ползают в храме на коленях, если им так хочется — он никуда не пойдёт.

Впрочем, кто знает? В церкви можно встретить кого-нибудь, кто дал бы полезный совет: человека, знакомого с причудами судей. Скажем, Джери Спини...

— Чёрт возьми! — вскочил Корсо на ноги. — Вот кто поможет мне! Мессер Джери — этот денежный мешок — должен неплохо разбираться в подобного рода тяжбах.

Рассудив так, Донати совершенно успокоился и вновь присел на кровать. Нет, он не собирался сломя голову мчаться к банкиру и молить о помощи: Спини сам приходил в дом мессера Корсо с завидной регулярностью. Достаточно дождаться полудня, когда в мастерских наступает время отдыха.

На сей раз, однако, Спини явился гораздо раньше. Поприветствовав хозяина, он взволнованно воскликнул:

— Господи! Что происходит, мессер Корсо?

— О чём вы говорите? — беспечно спросил Донати.

— Неужели Джано делла Белла добрался и до вас?

— Нет, что вы! — Корсо рассмеялся.

— Значит, сплетники обманули меня? Никто не подавал на вас жалобу подесте?

— Отчасти слухи верны. Но помимо Джано во Флоренции живёт ещё немало мерзавцев, и одним из них оказался Симоне Галастроне.

— Ваш родственник?!

— Да! Вообразите только мой гнев и разочарование, когда вчера вечером этот негодяй, смекнув, что, поскольку улицы полны народа, я сдержу свою ярость, начал вопить, будто некоторое время назад одолжил мне деньги.

— Возмутительно! Обычно такие вопросы решаются без шума — разговор-то ведут два благородных человека, а не торговки рыбой.

Корсо махнул рукой: пусть поступок этот останется на совести Галастроне. Помолчав немного, он грустно произнёс:

— Я бы никогда не позволил себе такую выходку — мы ведь родичи! И сейчас терзаюсь сомненьями: защищаться или предоставить всё воле Господа...

— Одумайтесь, мессер Корсо! — вскричал Спини. — Разве можно смириться с подлостью Галастроне?

— Что ж тут поделать? — прошептал Донати.

Джери подавил улыбку — смиренный вид собеседника изрядно забавлял его. Когда ещё такое можно увидеть: неистовый рыцарь, "Великий барон", один из руководителей заговора против Джано делла Белла — и вдруг едва не заливается слезами из-за "предательства" родственника? Которого — вне всякого сомнения — сам же и оскорбил! Тут было отчего развеселиться, и только необыкновенная выдержка позволила Спини сохранить серьёзное лицо.

— Я знаю, как следует поступить, — заявил банкир.

— В самом деле? — Казалось, Корсо задал вопрос лишь из уважения к собеседнику.

— Да, — кивнул Спини. И замолчал.

Донати искоса взглянул на Джери и легко догадался: тот не намерен продолжать разговор, пока не услышит очередной вопрос.

С затаённым вздохом мужчина сказал:

— К несчастью, мессер Джери, я больше привык к звону оружия, чем к замысловатым речам судей и нотариусов. Вам же уловки этих хитрецов должны быть прекрасно знакомы. Поясните, что бы вы предприняли, оказавшись обвинённым в неуплате долга — я щедро отблагодарю вас за этот урок.

— Что вы! — всплеснул руками Спини. — Я готов прийти на помощь не из корыстных побуждений, а повинуясь дружеским чувствам...

"Отлично!" — сверкнул глазами Корсо.

Заложив руки за спину, банкир в несколько шагов пересёк комнату из одного конца в другой:

— Я слышал, будто каждый человек, вступив в цех судей и нотариусов, вскоре оказывается поражён страшной болезнью — не смертельной, конечно, но весьма неприятной. Представляете: эти знатоки права, такие мудрые и образованные, ничего не могут поделать с необъяснимым зудом в руках, который со временем становится всё сильнее.

— Неужели этот недуг невозможно излечить?

— Отчего же? Есть одно средство — весьма действенное...

— Что это за снадобье?

— О, его сумеет изготовить даже человек, не слишком сведущий в медицине! Главное — обратиться за помощью к покровителю нашего города, святому Иоанну.

Донати почесал подбородок:

— Кажется, мне уже доводилось встречаться с такого рода заболеванием...

— Прекрасно! Если какой-нибудь судья с вашей помощью излечится от недуга, благодарность его невозможно будет описать словами.

С каждой минутой диалог, полный недомолвок и замысловатых намёков, доставлял мессеру Корсо всё большее удовольствие. Не задумываясь, мужчина ответил со смущённым видом:

— А не выйдет ли так, что другие судьи при виде радости своего соратника по цеху затаят на меня обиду?

— Пожалуй, вы правы, — согласно кивнул Спини. — Нужно действовать так, чтобы никто не узнал о вашем поступке, мессер Корсо.

— Как же это сделать? — задумался Донати. — Если я отправлюсь прямиком к судье, ничего не выйдет: перед ним всегда толпится десяток-другой горожан.

— Не беда! — улыбнулся Джери. — Мне знаком человек, который сумеет уладить дело ко всеобщему удовольствию... Впрочем, — добавил мужчина, — "судейская" болезнь, к несчастью, поразила и его...

Корсо поспешно ответил:

— Да-да! Я понимаю. Разумеется, этот благородный господин также не останется обделён моим участием.

— Что ж, решено! — подвёл итог банкир. — Надеюсь, помощь не окажется напрасной, и двое благородных господ, спасённых от недуга, в молитвах своих упомянут наши имена.

— В молитвах, обращённых к Святому Иоанну? — ухмыльнулся Донати.

— Думаю, да! — беззвучно рассмеялся мессер Джери.

Глава 3

"Судейская" болезнь

На следующий день мессеру Корсо стало известно, что жалобу Симоне Галастроне поручено рассмотреть Бальдо дельи Аммирато. Флорентийцы считали этого судью — тощего, похожего на общипанного цыплёнка — престранным человеком: поступки его удалось бы объяснить лишь сумасшествием или желанием позабавиться. Иначе нельзя было понять, отчего, скажем, налётчика, которому следовало отрубить голову, мессер Бальдо великодушно приговаривал к избиению кнутом, а жалкого уличного воришку — к повешению.

Но тревога, охватившая Донати, тотчас исчезла при встрече с мессером Джери — тот был счастлив и уверял, будто сам Господ проявил к Корсо благосклонность.

На этот раз беседа получилась короткой: Спини куда-то спешил и, ограничившись несколькими ободряющими словами, покинул жилище союзника. Через несколько минут он уже входил в церковь Сан-Стефано — такую же безлюдную и мрачную, как и всегда.

Устроившись возле одной из колонн, банкир сделал вид, будто мысли его обращены к Господу — даже Папа не сумел бы проявить большее благочестие, — на самом же деле украдкой наблюдал за всем, что творится под сводами храма.

Когда за спиной мессера Джери раздались чуть слышные шаги, он уже знал, чей голос услышит.

— Благослови вас Господь, — прошептал Бальдо Агульони, остановившись возле банкира.

— Пусть Всевышний во всём помогает вам, мессер Бальдо, — обернувшись, многозначительно посмотрел на него Спини.

— Да, я бы не отказался от помощи небес...

— Мне, к несчастью, некогда было ждать, пока Господь проявит благосклонность, хотя, как видите, я всеми силами пытаюсь до него докричаться.

— Думаю, вам нужно проявить терпение — не следует слишком сильно докучать Создателю.

— О, я ведь не о себе беспокоюсь! В беду попал мой ближний, и горе его эхом отозвалось в моём сердце.

— Хм... Поступок ваш заслуживает уважения... — Спини недоверчиво покачал головой. — Нет-нет! Не будьте так скромны — просто поверьте мне на слово. А ещё лучше, расскажите, что случилось с вашим знакомым.

Банкир замялся, точно сомневаясь, стоит ли говорить, но затем всё же решился:

— Некий знатный господин, снискавший уважение флорентийцев в большей степени своими доблестями, нежели славным именем, полученным от предков, всегда служил образцом благородства: ни одну просьбу он не мог оставить без внимания. Разумеется, этим с радостью пользовались многие горожане, и в числе их один из родственников мужчины, считавший: "Если родич мой так глуп и наивен, что может поверить в любую басенку, почему бы мне не пожаловаться ему на тяжкую участь? Уверен, сей дурачок непременно откликнется на мою просьбу". Так и вышло. А поскольку свойства человеческой души таковы, что, единожды получив от кого-нибудь помощь, мы начинаем считать, будто благодетель наш обязан и впредь оказывать нам всяческие услуги, негодяй стал часто появляться в доме благородного господина, беспрестанно рассказывая о вымышленных трудностях и горестях.

— И добряк не мог ему отказать?

— Разумеется! Однако всё когда-нибудь кончается. Законы Джано делла Белла всей тяжестью легли на плечи героя моей повести, негодяй же стал богатеть с каждым днём.

— Неудивительно... — горько усмехнулся судья.

— И вот, настал день, когда благородный господин столкнулся с такими трудностями, преодолеть которые без чьей-либо помощи был не в силах. Скрепя сердце, он решил обратиться к человеку, которому так часто оказывал услуги...

— Думаю, нетрудно догадаться, что мерзавец ответил отказом...

— Э, нет! Напротив, выразил сочувствие, поклялся в вечной дружбе и заявил, что, дабы подтвердить искренность своих слов... — Спини тяжело вздохнул, — займёт "другу" столько денег, сколько тому понадобится. Разумеется, под крошечные проценты — всего-то в половину от указанной в письме суммы.

— Какая мерзость! — прошипел Агульони.

— К несчастью, иного выхода у благородного господина не было — он согласился на это предложение. Будучи уязвлённым в лучших своих чувствах, мужчина поспешил расплатиться с обидчиком и постарался как можно быстрее забыть само его имя...

— Что за чистая душа! Он даже не подумал отомстить!

Мессер Джери покачал головой:

— История на этом не закончилась. Желая как можно быстрее уплатить долг, мужчина совсем позабыл о расписке...

— Господи! — закрыл лицо руками судья.

— Мне продолжать? — поинтересовался Спини.

— Нет, я и сам догадываюсь, что было дальше! — затряс головой мессер Бальдо. — И даже понимаю, о ком вы рассказывали: сейчас этому синьору грозит штраф, равный увеличенной вдвое сумме займа.

— Откуда вам это известно?

— Я беседовал с одним из соратников по цеху — мессером Бальдо дельи Аммирато.

— Как, вы знакомы с этим человеком, чью мудрость славит вся Флоренция? — изумился банкир.

— И не только знаком. Мы с мессером Аммирато вместе учились в университете Болоньи. Уже тогда он поражал преподавателей знаниями и твёрдым намерением сделать так, чтобы во всей Италии восторжествовал закон.

— Жаль. — Уголки губ Спини поползли вниз.

— Почему? — спросил Агульони. На этот раз изумление его было непритворным.

— Если мессер Аммирато столь строг, при виде расписки — более убедительного доказательства просто невозможно найти! — он тотчас примет сторону обманщика и накажет моего друга.

— Я бы не стал так утверждать, — покачал головой мессер Бальдо. Спини с надеждой посмотрел на него. — Когда решается чья-либо судьба, поспешные поступки недопустимы — так учили нас умудрённые годами профессора. И мысль эту повторяет любой человек, вышедший из стен Болонского университета.

— Но ведь с принятием "Установлений справедливости"...

Презрительно фыркнув, Агульони прервал собеседника:

— Забудьте об "Установлениях" хоть на миг, мессер Джери! К тяжбе вашего друга они не имеют никакого отношения — здесь действуют иные законы... Законы, на создание которых ушло много веков и трудов тысяч великих знатоков права, а не пара-тройка недель и желание мессера Джано досадить грандам. — Старательно выделяя каждое слово, он продолжил: — Чтобы собрать необходимые доказательства, потребуется немало дней. Нужно будет найти свидетелей и, разумеется, проверить подлинность расписки.

— Но когда-нибудь всё же наступит день, когда приговор будет вынесен.

— Не беспокойтесь: мессер Аммирато сумеет разобраться в этом деле. Особенно теперь,, после вашего правдивого рассказа.

— Я всё же опасаюсь, не случится ли какой-нибудь ошибки. Если бы вы пришли на помощь вашему старинному другу...

Агульони закатил глаза и принялся задумчиво разглядывать своды церкви.

— Удивительно, мессер Джери! — прервал он молчание. — Посмотрите только, как обветшала церковь, считавшаяся некогда одной из красивейших во Флоренции. Ещё немного — и стены её покроются трещинами, словно морщинами на челе старика. Разве Господь не накажет людей, относящихся к храму с таким пренебрежением?

— Моё сердце всегда сжимается при виде картины, нарисованной вами, мессер Бальдо.

— Каждый год я жертвую на нужды церкви пятьдесят лир. И что же выходит? Неужели участь её волнует одного лишь меня?

— Нет! Вы ошибаетесь. Лучшее из качеств моего друга — благочестие. И если вы готовы потратить пятьдесят лир, то он — уверен! — пожертвовал бы вдвое больше, не помешай ему злосчастная тяжба.

— Боюсь, этих денег едва ли хватит...

— Я с радостью последую вашему примеру. Пятьдесят лир — не такая уж большая сумма, когда дело касается Господа.

— Конечно, — кивнул Агульони. — Ведь поступок ваш непременно будет вознаграждён. И очень скоро...

Глава 4

Цех судей и нотариусов

Потянулись дни ожидания, одинаково томительного для обоих участников тяжбы — и для мессера Симоне, и для мессера Корсо.

Галастроне надеялся, что вскоре будет объявлено о наказании лживого родича: мужчина даже мысли не допускал, что решение окажется противоположным тому, на которое он рассчитывал. И странному промедлению судьи находил оправдание: в конце концов, служителям богини Фемиды каждый день приходится разрешать десятки подобных споров и у них, должно быть, попросту нет времени, чтобы всерьёз взяться за дело.

Мессер Корсо, к собственному стыду, не мог похвастать подобной рассудительностью. Конечно, ему довелось выслушать немало рассказов о хитрецах, способных повернуть всё таким образом, что человек, обвинявший кого-либо в злодеянии, сам объявлялся преступником. Но разве можно верить таким сплетням сейчас, когда над шеей уже занесён меч правосудия? Вряд ли...

И потому каждый день, прошедший без оглашения приговора, Донати воспринимал, как некое чудо, дарованное самими небесами.

Впрочем, утверждение, будто мужчина страшился громадного штрафа, который пришлось бы уплатить в случае поражения, едва ли можно было считать верным. Скорее, тяжба представлялась мессеру Корсо одной из азартных игр, безумно любимых его братом Форезе, а унижение Галастроне доставило бы ему больше радости, чем сундук, полный золота.

— Надеюсь, Симоне задохнётся от жадности и злости, так и не дождавшись решения суда, — говорил иногда Донати мессеру Джери.

— Да, — невозмутимо соглашался тот, — подобный исход решил бы все проблемы.

Однако всё оставалось по-прежнему: мессер Симоне пребывал в добром здравии, наказание обходило мессера Корсо стороной, и даже сплетники, поначалу отнесшиеся к тяжбе с огромным интересом, загрустили и обратили взоры на более любопытные вещи.

Это несказанно обрадовало судью Аммирато, который, избавившись от ненужного внимания, смог, наконец, проявить лучшие свои качества. Вдруг появилось столько непредвиденных трудностей, столько обстоятельств, которые следовало учесть, столько показаний — по большей части, путаных и бессвязных, — что через месяц после начала тяжбы непреложным оставался лишь тот факт, что Симоне Галастроне действительно пожаловался подесте на Корсо Донати. Соратники по цеху могли гордиться мессером Бальдо: едва ли кто-либо сумел бы запутать дело с большим искусством, чем он.

— Чёрт возьми! — восклицал Джери Спини. — Если когда-нибудь этот великий правовед возьмётся рассматривать мою жалобу, лучше я сразу признаюсь в клевете, чем стану дожидаться его решения...

Между тем, веселье мужчины было преждевременным. Увлекшись очередной интригой, он совсем позабыл о человеке, ради борьбы против которого и завёл дружбу с Донати — о Джано делла Белла. А поступать столь опрометчиво не следовало, поскольку мессер Джано не хуже банкира был осведомлён о "судейской болезни", и жалобы, сыпавшиеся со всех сторон, убедили его: пришло время излечить служителей правосудия от страшного недуга, пока тот не поразил всех подобно чуме.

В один из вечеров, когда улицы Флоренции уже обезлюдели, делла Белла вышел из дома и смело окунулся в сгущающийся сумрак. Сопровождали мужчину двое слуг. Столь малочисленный отряд, конечно, не сумел бы защитить своего господина от внезапного нападения, зато воришек вынуждал скрываться в ближайших переулках.

Через несколько минут мессер Джано уже входил в залитый светом масляных ламп небольшой двор — похоже, владелец его со всей серьёзностью относился к своим обязанностям: знатным горожанам полагалось содействовать патрулям в охране ночных улиц.

Лакеи, охранявшие вход, в изумлении расступились. Один из них поспешно покинул пост возле двери.

Через минуту слуга вернулся в сопровождении своего господина: мужчины — ровесника мессера Джано. В каждом движении хозяина дома чувствовалась спокойная уверенность, а взгляд тёмных глаз можно было счесть одновременно и высокомерным, и гордым.

Впрочем, при виде гостя облик мужчины тотчас изменился: глаза радостно засверкали, на губах заиграла улыбка.

— Вот уж чьего визита я ожидал меньше всего, так это твоего, Джано! — ответив на поклон делла Белла, рассмеялся он. — Неужели ты решил нарушить законы, которые чтят даже самые горячие головы?

— Но ты ведь никому не расскажешь о моём проступке, Альберто? — с надеждой взглянул на него Джано.

— Всё зависит от причины, приведшей тебя сюда, — нахмурил брови мужчина. Затем вновь засмеялся: — Проходи — я счастлив встрече, пусть и в такой поздний час.

Через минуту мессер Джано вошёл в комнату мессера Альберто, обстановка которой поражала простотой, словно в домах городской бедноты: серые стены без единого ковра или фрески, пол из деревянных досок, две низкие табуретки и стол — деревянная доска, положенная на вертикальные подпорки.

Делла Белла присел на одну из табуреток, хозяин занял место против него и произнёс:

— Вижу, случилось что-то серьёзное.

— Я бы сказал несколько иначе, — ответил Джано. — Вещи, о которых я хочу поговорить, творятся каждый час — и наблюдать за этим стало поистине невыносимо. — Мессер Альберто промолчал, лишь нахмурился — по-настоящему, а не шутливо, как несколько минут назад. — Скажи: разве можно надеяться на торжество закона и справедливости, если люди, которым самой судьбой предначертано этому закону следовать, всюду его нарушают?

— Ты говоришь о моих соратниках по цеху?

— Да. О судьях и нотариусах.

— О, я понимаю тебя!.. — протянул мессер Альберто.

— А я ничего не могу понять! Просто не верю, что сплетни, достигающие моих ушей — правда. Что три четверти актов "серов" нотариусов на самом деле — фальшивые; что через час после смерти какого-нибудь горожанина завещание его, составленное по всем правилам, объявляется недействительным — пусть оно и было записано в присутствии полудюжины священников. Но если этим "благочестивым" отцам хорошенько заплатить... — Делла Белла горько усмехнулся. — А судебные дела? Сколько почтенных "докторов права" ни разу не прибегало к шантажу, грозя вынести несправедливое решение и тем самым извлекая из кошельков несчастных бедняков последние монеты? А дотошность, с которой самые простые вопросы рассматриваются иногда по три-четыре года! И приговор выносится, лишь когда участники тяжбы теряют последнюю крупицу терпения и готовы заплатить любую сумму, только бы никогда больше не видеть лица судьи и не слышать его голоса!

Мессер Альберто опустил голову.

— Скажи, что всё, услышанное мной — ложь, — тихо произнёс мессер Джано.

— Это — ложь. На самом деле всё гораздо хуже.

— Благодарю тебя.

— За что? — вскинул брови мессер Альберто.

— За честность.

— К чему отрицать вещи, и без того известные всей Флоренции? — пожал плечами мужчина.

— Другие судьи даже на такое не способны.

— Думаешь, их это беспокоит?.. Хотя, о чём я говорю?! Разумеется, соратники мои испытывают отвращение к таким вещам, как "справедливость", "честность", "закон". И человека, для которого всё это — не пустые слова, они готовы уничтожить...

Мессер Джано встал со скамьи и, погружённый в глубокую задумчивость, приблизился к окну. Коснувшись рукой решётки, устремил невидящий взгляд вдаль — в сумрак, разрываемый редкими огоньками светильников. Затем опустил взор и заметил, как под стенами дома скользнула чёрная тень — какой-то путник торопливо пересекал ночную улицу.

"Пусть лучше он повстречает патруль и заплатит штраф..." — мелькнула в голове мужчины неожиданная мысль.

В комнату ворвался порыв ветра, а вместе с ним и мгла — пламя свечи, затрепетав, погасло.

— Чёрт... — пробормотал мессер Альберто и, пробравшись к двери, распахнул её.

На мгновение судье показалось, будто в полумраке, в самом конце коридора, мелькнул человеческий силуэт.

Тряхнув головой, он коротко приказал:

— Огня!

Через минуту появился слуга, державший в руках несколько свечей. Мессер Альберто окинул его испытующим взглядом, но ничего не сказал и, терпеливо дождавшись, пока комнату зальёт мерцающий свет, вновь занял место на табуретке.

— Ты понимаешь, с какой целью я пришёл сюда? — спросил Джано, когда мужчины остались вдвоём.

— Что ж тут непонятного? — пожал плечами Альберто.

— Ты поможешь мне?

— Не уверен...

Делла Белла изумлённо посмотрел на собеседника:

— Вряд ли ты — мессер Альберто Ристори, о чьей справедливости и неподкупности ходят легенды, — одобряешь поведение бесчестных судей.

— Знаешь, со многими из них я знаком десятки лет...

— Ах, да! Цеховая солидарность... Понимаю.

— Я вовсе не это хотел сказать, — поморщился мессер Альберто. — Поставь себя на моё место: разве ты смог бы следить за кем-нибудь из своих хороших приятелей?

Подумав немного, мессер Джано вздохнул:

— Нет.

— А вот мне придётся так поступить. Раз уж я решил служить закону, нужно следовать выбранному пути до конца — даже если преступником окажется... — Лицо Ристори исказила гримаса боли. — Нет, я бы не сказал "твой друг" — на это способен лишь судья, в душе которого не осталось места для человеческих чувств и привязанностей. Впрочем, и само слово "дружба" было бы для него пустым звуком.

Джано печально слушал собеседника, прекрасно понимая, с каким трудом тому даётся каждая новая фраза. В душе его всё больше крепла уверенность: нужно отказаться от своего замысла, или, во всяком случае, действовать самостоятельно.

Однако мессер Альберто, внезапно решившись, не оставил мужчине выбора:

— И всё же, если я хочу, чтобы цех судей и нотариусов вновь приобрёл уважение горожан, чтобы членов его не высмеивали столь же яростно за стяжательство, как монахов — за сластолюбие и чревоугодие, следует отбросить сомнения. Я помогу тебе, Джано — всем, что будет в моих силах и власти.

— Спасибо, — хрипло прошептал делла Белла. Ристори в ответ усмехнулся. — А теперь ответь на ещё один вопрос: ты веришь, что нам действительно удастся хоть что-то исправить?

— Вспомни, сколько раз последователи чистоты христовых заповедей вступали в борьбу со священнослужителями, презревшими церковные законы и обычаи. Но разве это что-нибудь изменило? Произошла реформа монастырей, преобразованных в соответствии с уставом Святого Бенедикта? Вскоре аббаты и простые монахи стали предаваться грехам с не меньшей страстью, нежели их предшественники. Появились ордена, вставшие на защиту веры? Теперь в казне их больше золота, чем у любого государя.

— Если уж речь зашла о Церкви, я поспорю с тобой, Альберто! — воскликнул Джано. — Конечно, теперь — несколько веков спустя — ты имеешь право говорить: реформа провалилась. Однако взгляни: разве не помогла она спасти Европу от нашествий арабов, венгров и норманнов? Разве сумел бы Григорий Седьмой поставить на колени германского императора Генриха, заставив его три дня мёрзнуть под ледяным ветром в ожидании папского прощения, не верни тогда Церковь свой авторитет?

— Но вслед за триумфом Церкви последовало её падение, — развёл руками Ристори. — И сейчас жирные обжоры-священники и развратники-кардиналы вновь стали любимейшими героями народных басен.

— И всё же, — возразил делла Белла, — Церковь не погибла, как могло бы случиться, а наместник Христа на земле возвысился над государями и заставил их трепетать при одном упоминании своего имени. Да и сейчас... Попробуй-ка найти двор, более роскошный, чем у Папы.

— Что же для тебя важнее? Чистота нравов или богатство? Если ты захочешь осыпать золотом церковников или судей, то лишь впустую потратишь силы — ни первые, ни вторые в твоей помощи не нуждаются.

— Главное для меня — благополучие Флоренции. И если когда-нибудь город наш — пусть даже на несколько мгновений — станет прекраснейшим местом на земле — значит, мы не зря потратили время, подаренное нам Господом.

Чтобы справиться с чувствами, нахлынувшими после слов собеседника, Ристори усмехнулся и громко произнёс:

— Чёрт возьми! Ты, конечно, прав! Но если мы станем тратить столько времени на болтовню, вряд ли мечты твои осуществятся.

— Значит, пора браться за дело! — рассмеялся мессер Джано.

И прежде чем покинуть дом судьи, он обменялся с мессером Альберто крепким рукопожатием.

Глава 5

Мария

Позволим теперь Альберто Ристори и Джано делла Белла с головой погрузиться в государственные дела и обратим взоры на молодого человека, занимающего в обществе положение, куда более низкое, нежели эти важные синьоры, зато в повести нашей играющего столь же заметную роль, как и мессер Джано, — на Дино Мортинери.

Мы оставили юношу в миг, когда сердце его затрепетало при виде дочери Симоне Галастроне — а прежде ему не приходилось испытывать подобных чувств. Поэтому смятение молодого человека не только не исчезло, когда Эмилия вслед за отцом покинула улицу, а стало лишь сильнее. И несложно догадаться, что завершилось всё бессонной ночью и затаёнными вздохами на следующее утро.

Впрочем, решение к Дино пришло довольно-таки быстро. Что толку сгорать от тоски и воссоздавать в памяти образ красавицы, если имя её отца известно, и узнать, где находится дом мессера Симоне, можно без труда — достаточно с притворным безразличием спросить об этом Джованни во время трапезы? И если с наступлением зари встать под стенами жилища Галастроне и запастись терпением, когда-нибудь госпожа Эмилия непременно выйдет на улицу и в сопровождении матери и сестёр отправится в приходскую церковь на утреннюю молитву, или хотя бы ступит на балкон, чтобы присмотреть какого-нибудь молодого человека... Ах, нет! Она слишком чиста и невинна и никогда не станет предаваться подобному занятию — пусть так поступают вдовушки, которые истосковались по мужской ласке, или глупые алчные девицы!

За исполнение замысла Мортинери взялся со всей решимостью и, понятное дело, завершилось предприятие полным успехом: в последующий месяц молодой человек посетил столько месс, сколько, должно быть, не выстоял за прежнее своё пребывание во Флоренции. Впрочем, он едва прислушивался к заунывным речам священнослужителей, зато ловил каждый взгляд Эмилии: вдруг красавица обратит взор в его сторону?

Желание это становилось всё сильнее — Дино наскучила роль безмолвного поклонника. Однако каждый новый день приносил очередное разочарование — мечты его не осуществлялись. Даже на улице, в сопровождении одной лишь служанки — к слову, весьма миловидной девушки, — Эмилия старательно опускала взор, точно монахиня. А вот спутница её, — не без удовольствия отмечал юноша, — похоже, заметила тайного поклонника своей госпожи и несколько раз одарила его взглядом, в котором читался неприкрытый интерес. Впрочем, поскольку происходило это в миг, когда горожане толпились перед вратами церкви, Мортинери не мог поручиться, что именно он, а не кто-либо иной, привлёк внимание служанки.

В конце концов, Дино решил сменить стратегию: поскольку заговорить с возлюбленной первым он всё равно не решился бы, следовало сначала завести знакомство с её спутницей. Зачем это было нужно? Молодой человек и сам не нашёл бы ответа на подобный вопрос.

За месяц беспрерывных наблюдений юноша заметил, что каждую среду, после молитвы, служанка, вернувшись вместе с Эмилией к дому мессера Симоне, отправляется затем куда-то, сжимая в руках громадную корзину.

Так случилось и на следующий день после встречи Джано делла Белла и Альберто Ристори, описанной нами в предыдущей главе.

С первыми лучами солнца Дино занял наблюдательный пост в тени одного из домов, прилегавших к жилищу мессера Симоне; вскоре появилась Эмилия, за которой следовала служанка — на двух её сестёр юноша даже не взглянул. Проводив девушек до самой церкви, он не стал заходить внутрь, а замер, словно античная статуя, в нескольких шагах от чаши со святой водой.

С нетерпением дождавшись, пока последние звуки песнопения стихнут под низкими сводами храма, Дино отступил к стене и принялся внимательно всматриваться в лица людей, покидавших церковь. Эмилия появилась одной из последних.

"Какая набожность!" — в сотый раз подумал Мортинери и вздохнул.

Дочери мессера Симоне двинулись по улице. Ни одна не взглянула на спутниц, не проронила даже слова — похоже, столь сильное впечатление на них произвела молитва. Служанка Эмилии с унылым видом плелась следом. Иногда плечи её вздрагивали.

Наконец, девушки скрылись во дворе дома.

Через несколько минут служанка выбежала на улицу — куда только делась её недавняя грусть?! Не успел Дино рта раскрыть, а она уже промчалась мимо, размахивая корзиной.

"Даже не взглянула", — обиженно подумал Мортинери и устремился вслед за девушкой, намереваясь во что бы то ни стало заговорить с ней.

Однако молодому человеку не удалось осуществить своё намерение: во-первых, с каждой минутой решимость его ослабевала, а во-вторых, вскоре служанка повстречала двух своих подруг — так, во всяком случае, решил Дино, услышав их радостные возгласы и звонкий смех.

Юноша, однако, не был намерен сдаваться без борьбы и в последующие два часа, повинуясь прихоти девушек, успел избороздить Флоренцию вдоль и поперёк. И небеса всё же сжалились над ним: остановившись возле булочной, подруги о чём-то пошептались, а затем расстались.

Однако едва Мортинери усмехнулся, вообразив, что сейчас подойдёт к служанке и заведёт с ней беседу, как его в очередной раз постигла неудача: девушка юркнула в булочную.

— Чёрт возьми! — сжал кулаки молодой человек. — Эта девчонка издевается надо мной!

Гнев Дино был столь велик, что он, не вполне сознавая, что делает, широкими шагами двинулся к булочной.

Внезапно оттуда донёсся чей-то голос, показавшийся молодому человеку знакомым:

— Ох, Мария! Не принимай всё так близко к сердцу.

-Тебе-то хорошо говорить — ты не зависишь ни от кого...

— Неужели? А я полагал, что сам Папа зависит от прихоти Господа.

— К чему эти шутки?!

— Прости...

— Ты ведь понимаешь, что я хочу сказать: я — служанка, и потому всецело завишу от настроения господ. Сейчас мессер Симоне ужасно расстроен.

— А чего он хотел? Думал, стоит только погрозить родичу кулаком — и тот выполнит любое его желание? Или полагал, что судьи немедленно возьмутся за рассмотрение его жалобы, словно нет для них на свете ничего более важного...

— Лоренцо! — в голосе девушки прозвучал упрёк.

— ...будто ссора двух аристократов из-за кошелька с золотом важнее гибели ремесленника, благодаря труду которого эти деньги были заработаны...

— Прошу тебя, Лоренцо! Прекрати! Мессер Симоне — лучший господин, о каком только может мечтать слуга: благородный, добрый, готовый откликнуться на любую просьбу.

— Разве благородные люди жалуются подесте на своих родственников?

— Мессер Симоне стерпел бы обиду, не поведи себя мессер Корсо столь подло. Видел бы ты, как он был удручён после разговора с Донати, какое страдание читалось на его лице! Уверяю, хозяин расстроился вовсе не из-за денег — его потрясла низость человека, носящего титул гранда...

Девушка испуганно смолкла.

Раздался презрительный смешок Лоренцо:

— Вот она — истинная причина! Вот почему Галастроне мечется по дому, словно безумец, как ты рассказывала в прошлый раз. Виной всему — поруганная честь рыцарства! Честь, которую не запятнает расправа над пополаном — напротив, лишь подчеркнёт доблесть убийцы. А вот отказ выплатить долг опозорит навечно...

Внезапно молодой человек смолк.

Дино прислушался, однако из булочной доносились едва различимые звуки — возможно, девушка, не выдержав, разрыдалась, и теперь Лоренцо, раскаявшись в своей горячности, пытался утешить её.

Когда Мария вновь заговорила, голос её был хриплым и прерывистым:

— Я готова поклясться в том, что мессер Симоне не способен на преступление.

— Хорошо, я верю тебе.

— Ты притворяешься!

— Возможно... Впрочем, какое это имеет значение? Если ты так предана своему господину, мне остаётся лишь смириться. Однако пусть и Галастроне в таком случае забудет о своей принадлежности к грандам.

— Зачем?

— Лишь в этом случае он сумеет выиграть тяжбу.

— Скажи, что нужно сделать! — раздался радостный возглас.

— Обратиться за помощью к мессеру Джано.

— Нет! Это невозможно. — Молодой человек, похоже, развёл руками, потому что девушка торопливо заговорила: — Я собственными ушами слышала, как мессер Симоне отзывался о Джано делла Белла. Утверждал, будто человек этот — честолюбец и интриган, мечтающий с помощью приоров уничтожить всех противников и стать тираном...

Кровь ударила в голову Дино. Забыв об осторожности, молодой человек бросился в булочную:

— Замолчите немедленно!

Мария испуганно вскрикнула и невольно схватила Лоренцо за руку. Тот крепче сжал её ладонь.

Увидев это, Дино остановился. Гнев его сменился растерянностью: следовало как-то объяснить своё шумное появление. Разумнее всего было сказать правду:

— Я проходил мимо и вдруг услышал слова, оскорбляющие мессера Джано. — Мортинери бросил на девушку свирепый взгляд. — А поскольку никому не дозволено произносить такие лживые речи...

Большего молодому человеку придумать не удалось, поэтому для пущей убедительности он сжал кулаки. Девушка побледнела.

Но стоило Дино лучше рассмотреть собеседника Марии — и остатки гнева испарились из его сердца, сменившись удивлением. Позабыв о взятой на себя роли, молодой человек пробормотал:

— Кажется, мы уже встречались.

Лоренцо сощурился и, помедлив несколько секунд, кивнул:

— Верно. По-моему, тебя как-то раз поколотили слуги Форезе Донати...

— ...а ты вместе с приятелями пришёл на выручку, — улыбнулся Мортинери. И примирительно сказал: — В таком случае, я должен испытывать безграничное раскаяние, поскольку из-за глупой горячности едва не оскорбил человека, всецело преданного мессеру Джано.

— Полагаю, последние слова и я мог бы произнести в твой адрес, — усмехнулся Френетти. Заметив удивление девушки, он пояснил: — Представляешь, Мария. Когда-то Дино — так ведь, кажется, тебя зовут? — имел неосторожность высказать всё, что думает о грандах и мессере Джано, и едва не поплатился жизнью за свою неосторожность.

Девушка ахнула:

— Неужели?!

Дино передёрнул плечами и, покраснев, рассмеялся:

— Что ж тут удивительного? Как видите, я и сейчас не стал благоразумнее: только услышал несколько грубых слов о мессере Джано — и сразу потерял рассудок... Хотя, с другой стороны, разве найдётся человек, который на моём месте поступил бы иначе?

Произнося последнюю фразу, молодой человек надеялся, что Мария поспешит вновь вернуться к прерванному его необдуманным поступком разговору. Так и случилось.

— К несчастью, мой господин считает иначе, — не заметив предостерегающего жеста Лоренцо, вздохнула девушка. — И никто не сумеет переубедить его!

— Твой господин?.. — переспросил Дино.

— Да. Мессер Симоне Галастроне, — охотно пояснила Мария.

— Галастроне... — Молодой человек изобразил глубокую задумчивость. Лоренцо, наблюдая за его стараниями, прикрыл рот ладонью, чтобы скрыть улыбку. — Кажется, с ним затеял тяжбу Корсо Донати?

— Да! Вы правы! — яростно закивала головой девушка.

— Мои друзья с нетерпением ждут, чем завершится этот спор.

— Вот как? — поспешно спросил Френетти, вспомнивший, что собеседник его живёт в доме Моцци. — И что же ваши друзья думают: удастся Галастроне запустить руку в кошелёк родича, или его постигнет неудача?

— Кто-то полагает, что Донати подкупит судью, кто-то — что так поступит мессер Симоне, — осторожно ответил Дино. — И лишь я твёрдо уверен: Галастроне будет ждать судейского решения до самой смерти, если не попросит о помощи мессера Джано.

— Слышишь, Мария? Уже второй человек советует твоему господину забыть о гордости ради торжества справедливости.

— Даже тысяче горожан не удастся переубедить моего господина! — со слезами в голосе воскликнула Мария.

— Хм... Мне кажется, можно поступить разумнее и не тревожить честных ремесленников. — Лоренцо загадочно улыбнулся. — Разве мессер Симоне не любит своих дочерей?

— Любит, — прошептала девушка.

— И ты служишь одной из них...

Мария чуть слышно вскрикнула и закрыла лицо руками:

— Нет! Она никогда не захочет выслушать меня — да и сама я едва ли осмелюсь заговорить о таких вещах!

"Почему?" — едва не сорвался с губ Дино невольный вопрос, однако Лоренцо опередил молодого человека:

— И ты хочешь, чтобы я испытывал сочувствие к таким людям?! К дочери, которой безразлична участь отца! К гранду, который не желает слушать благоразумных советов и верит в честность судьи, легенды о жадности которого ходят по всей Тоскане! Да мессер Симоне заслуживает наказания куда более сурового, нежели проигранная тяжба!

Трудно сказать, сколько времени продолжалась бы беседа, не ввались в это время в булочную шумная компания молодых людей, возглавляемых Франческо — одним из лучших друзей Лоренцо.

Дино воспользовался этим обстоятельством, чтобы распрощаться с сыном пекаря: коротко кивнув, юноша вышел на улицу. Впрочем, вместо того, чтобы отправиться домой, как можно было бы ожидать, он занял место неподалёку от булочной — за углом одного из зданий — и принялся ждать, когда мимо пройдёт Мария...

Франческо, между тем, лукаво улыбнулся, как делал всякий раз, видя Лоренцо и Марию вместе, и произнёс:

— Похоже, я пришёл в самый подходящий момент...

— Я бы так не сказал, — фыркнул Френетти.

— У каждого свои взгляды на вещи... — с философским видом ответил Франческо. — Впрочем, сейчас я говорил вполне серьёзно: содержание сплетен, которые с самого утра расползлись по Флоренции, будет полезно узнать не только тебе, но и твоей... — молодой человек многозначительно кашлянул, — ...знакомой.

— И что же болтают на улицах?

— Поговаривают, — зашептал юноша, — что вскоре алчным и продажным судьям придётся ответить за свои злодеяния.

— Насколько я помню, подобные слухи появляются каждый год, — недоверчиво усмехнулся Лоренцо.

— Не спорю. Однако на сей раз за дело решил взяться сам Джано делла Белла!

— Ты не шутишь?

— Клянусь! — Франческо перекрестился.

— Видел бы тебя епископ... — покачал головой Френетти. Впрочем, глаза его заблестели, а на губах заиграла улыбка.

— Вижу, ты рад! — тотчас воскликнул собеседник Лоренцо. — А между прочим, за хорошие известия принято платить...

— Вот как? А сколько в последнее время ты принёс плохих новостей? Что ж, выходит, я всякий раз должен колотить тебя за это?

Франческо сгорбился, словно старик, и звенящим от негодования голосом воскликнул:

— Теперь ты видишь, Мария, что твой... кхм!.. знакомый — самый настоящий скряга? Скупердяй, чёрт бы меня побрал, если я лгу!

Лоренцо, а вслед за ним и остальные участники беседы, дружно расхохотались: новость, которую сообщил Франческо, действительно доставила молодым людям огромную радость.

Когда веселье улеглось, Френетти сжал руку девушки и, посмотрев ей в глаза, произнёс:

— А ведь теперь всё может перемениться, Мария. Если ты скажешь мессеру Симоне, что грядёт расправа над бесчестными судьями — а господин твой успел на собственной шкуре убедиться в их продажности, — полагаю, счастье его будет столь же велико, как и наше. И быть может, узнав, что решение было принято мессером Джано, он иначе взглянет на поступки человека, которого прежде так страстно ненавидел.

— Ты считаешь, что-то изменится?

— Во всяком случае, стоит попробовать, — ободряюще улыбнулся Лоренцо.

— Спасибо... — прошептала девушка и выбежала из булочной.

— Вообще-то, благодарить следовало меня, — пробурчал Франческо, проводив её негодующим взглядом.

Лоренцо прыснул со смеху:

— Впервые я с тобой согласен!

Пусть молодые люди продолжают вести шутливую беседу, мы же последуем за Марией.

Девушка пребывала в таком счастливом возбуждении, что, как и несколько часов назад, промчалась мимо Дино, не обратив на молодого человека ни малейшего внимания. Сердце её колотилось в груди, словно у жаворонка, а с приоткрытых губ то и дело готов был сорваться ликующий возглас.

Прошло немало времени, прежде чем служанка заметила: кто-то преследует её.

Вздрогнув, Мария остановилась. Обернулась и увидела, что к ней спешит Дино. На лице её отразился испуг, однако тотчас всякий страх исчез: молодой человек видом своим выражал такое замешательство и смущение, что заподозрить его в злых намерениях было поистине невозможно.

Замерев в паре шагов от девушки, Мортинери опустил взгляд и взъерошил волосы, не зная, с чего начать беседу.

— Я, должно быть, напугал тебя? — выдавил он.

— Немного, — призналась служанка.

— Ты была так погружена в свои мысли... А я хотел задать вопрос, ответ на который чрезвычайно важен... — юноша принуждённо улыбнулся, — ...для одного моего друга.

Во взгляде девушки зажглось любопытство.

— И я могу помочь вам?

— Да. Наверное... — Мортинери принялся теребить край своего кафтана. — Во время разговора в булочной ты упомянула об одной из дочерей мессера Симоне.

— Ах, вот в чём дело! — воскликнула Мария. Юноше показалось, будто в возгласе этом мелькнуло раздражение.

— Мой друг покорён красотой одной из них...

— Я знаю, о ком идёт речь. — Девушка поджала губы.

— Кажется, её зовут Эмилией...

— Боюсь, приятель ваш будет разочарован, познакомившись с моей госпожой.

— Отчего?

— Потому что ему придётся столкнуться с такими качествами, как расчётливость, высокомерие, алчность, капризность и жестокость!

— Не может быть!

— Если ваш друг пожелает убедиться в правдивости моих слов, пусть отправится в услужение к мессеру Симоне.

— Хм! Он слишком знатен, чтобы согласиться на такое предложение.

— Вот как? А я-то полагала, что всем молодым людям Флоренции известно: синьорина Эмилия вскоре должна выйти замуж... — Молодой человек побледнел. — Да! И мессер Симоне ждёт лишь окончания тяжбы — удачного, разумеется, — чтобы сыграть свадьбу!

С этими словами Мария бросилась прочь, оставив ошеломлённого Дино в одиночестве.

Молодому человеку пришлось потратить немало времени и сил, прежде чем к нему вернулась способность размышлять.

"Проклятье! — приложил он ладонь ко лбу. — Какой же ты идиот! Полагал будто встретил ангела, а на самом деле... — Молодой человек тряхнул головой. — А что, в сущности, произошло? Разве слугам в других домах не приходится терпеть побои и исполнять любые капризы господ? Разве мало незаконнорожденных детей появляется на свет из-за пробудившейся внезапно похоти хозяина семейства или его сыновей? Пусть Мария благодарит судьбу — участь её не столь уж незавидна! Подумаешь, несколько раз хлестнули розгами..."

Воображение юноши уже успело во всех подробностях нарисовать картину жизни в доме Симоне Галастроне, когда мозг его пронзила неожиданная мысль:

"А ведь неплохо будет, если отец синьорины Эмилии проиграет тяжбу. Тогда, возможно, ему придётся на некоторое время позабыть о свадьбе".

По губам молодого человека скользнула кривая улыбка. Однако через секунду он уже топнул ногой, разъярённый собственной низостью:

— Прекрати! Ты обезумел! Если образ дочери мессера Симоне пробуждает в твоей душе такие отвратительные чувства... лучше вовсе не думать о ней!

И Дино отправился домой, продолжая путаться в своих беспорядочных мыслях.

Глава 6

Уловка

Когда Симоне Галастроне стало известно о намерении мессера Джано бросить вызов продажным судьям, он надолго задумался. Одно предположение сменяло другое с калейдоскопической быстротой:

"Неужели делла Белла и впрямь возмущён? Неужели и в самом деле намерен восстановить порядок? Или желает сохранить авторитет, пошатнувшийся в последнее время? Скорее всего, так и есть: он решил порадовать толпу, учинив расправу над кем-нибудь из своих недругов. А глупые простолюдины вновь поверят, будто действовал делла Белла из чувства справедливости".

Однако вскоре уверенность Галастроне в бесчестности мессера Джано пошатнулась. Причиной тому послужили и рассказы некоторых осведомлённых знакомых о панике, воцарившейся среди судей, и — главное! — известия о том, что десятки тяжб, тянувшихся по два-три года, вдруг разрешились самым чудесным образом. Именно последнее обстоятельство заставило мужчину как-то раз обмолвиться в беседе с друзьями:

— Чёрт возьми! Мессер Джано, конечно, изрядно злит меня, но я, чтобы наказать Корсо, пожалуй, воспользовался бы его помощью, сделай он мне такое предложение. Судьи-то порядком перепугались!

— Оно и понятно! — хохотнул один из его собеседников. — Все они трясутся за свои шкуры!

— Пусть помучаются немного!.. — подхватили другие участники беседы.

— ...почувствуют, каково это: ждать, что в любую минуту тебя арестуют стражники...

— ...и отведут в тюрьму...

— ...подвесят на дыбе...

— ...и уж тогда сразу вспомнятся все несправедливые решения, все преступления — не чужие, а свои собственные!

Картина показалась мессеру Симоне настолько заманчивой, что долгое время после разговора мужчина не мог обрести покой.

"Почему бы не пожаловаться на Бальдо дельи Аммирато? — вопрошал он себя. — Быть может, уже на следующий день приговор будет вынесен — причём приговор справедливый? В конце концов, ты, как и всякий другой флорентинец, имеешь право потребовать у мессера Джано справедливости. Пусть следит за исполнением им же принятых законов!.."

Через день Джано делла Белла получил от мессера Симоне пергамент, где в самых витиеватых и пышных выражениях сообщалось о преступных действиях судьи Аммирато. О низком поведении родича Галастроне в этом послании предпочёл умолчать.

Пробежав глазами написанное, Джано сокрушённо покачал головой: это была отнюдь не первая жалоба на мессера Бальдо.

Взглянув в окно, — облака на небе пылали багрянцем в ореоле закатных солнечных лучей, — делла Белла пробормотал:

— Альберто сразу сказал мне, что именно Аммирато — один из главных разносчиков "судейской" болезни...

И он решил, что завтра утром непременно побеседует с Ристори.

Между тем, если бы мессер Джано мог увидеть, что происходит в доме судьи, он не стал бы откладывать беседу ни на миг, поскольку в это самое время к мессеру Альберто явился Бальдо Агульони.

Ристори ждал гостя в своей комнате, хмурясь и теряясь в догадках: зачем тот пришёл? При виде Агульони он с огромным трудом выдавил из себя улыбку, в которой, впрочем, не было даже тени дружелюбия.

Мессер Бальдо ответил на это приветствие столь же натянутой улыбкой. Впрочем, следует заметить, изобразить радость от встречи у него получилось гораздо лучше.

Ристори указал рукой на табурет. По лицу Агульони скользнула тень неудовольствия — настолько мимолётная, что лишь такой внимательный наблюдатель, как мессер Альберто, сумел бы её заметить.

Присев, мессер Бальдо сплёл пальцы и, ссутулившись, сложил их на коленях. Ристори показалось, будто руки гостя сотрясает едва заметная дрожь.

"Что всё это значит? — подумал мессер Альберто. — Неужели Агульони напуган?"

— Что привело вас в мой дом? — спросил он.

— Дела необычайной важности, касающиеся в одинаковой степени как меня, так и вас, мессер Альберто.

Агульони посмотрел на собеседника. Лицо того приняло бесстрастное выражение.

— Говорите, я слушаю вас, — кивнул Ристори.

— Конечно... Но прежде я хотел бы попросить вас об одной вещи...

— Какой?

— Сначала пообещайте, что непременно выполните мою просьбу.

— Можно подумать, будто вы замышляете убийство! — фыркнул Ристори.

К удивлению его, лицо Агульони смертельно побледнело.

— Нет, конечно!

— Что же, в таком случае, заставляет вас обращаться ко мне со столь странными речами? Вы ведь знаете: я предпочитаю не разбрасываться словами, зато дав какое-либо обещание, непременно его выполняю.

— Именно поэтому я и прошу, чтобы вы сохранили наш разговор в тайне.

— И только-то?! Клянусь душой, я мог бы оскорбиться, услышав подобные слова! Неужели вы считаете, что я, побеседовав с кем-нибудь, тотчас выбегаю на улицу и начинаю передавать сплетникам содержание разговора? — Ристори хмуро взглянул на Агульони и, сделав небольшую паузу, бросил: — Можете не волноваться: я сохраню тайну.

— Благодарю вас, — оскалился мессер Бальдо.

Улыбка эта не понравилась Альберто: в ней читалось неприкрытое торжество.

— Говорите же, наконец! — раздражённо воскликнул мужчина.

Кивнув, Агульони ответил:

— Некоторое время назад в городе стали происходить события, вызвавшие беспокойство не только у простых судей, но даже у старейшин нашего цеха. Полагаю, вам понятно, о чём идёт речь?

— Нет, — отрывисто произнёс Ристори.

— О дерзком поступке Джано делла Белла, вознамерившегося бросить вызов нашему цеху.

— И что же предосудительного в его поступке?

— Как?! Разве вы не понимаете, чем это грозит?

— Я вижу лишь, что мессер Джано хочет наказать бесчестных судей. И это смертельно пугает их...

— Как вы недальновидны, мессер Альберто! — прервал собеседника Агульони и вскочил с табуретки. — Неужели вам не ясно, каков на самом деле замысел делла Белла? — Размахивая руками, он торопливо заговорил: — Чтобы забрать в свои руки ещё большую власть, этот человек решил направить гнев простолюдинов — самых бедных и потому безграмотных — на старшие цеха. И прежде всего взялся за наш цех, поскольку он является главнейшим и пользуется наибольшим уважением и почётом среди флорентийцев. — Ристори, услышав это, насмешливо вскинул брови. — Из лона его вышло немало людей, прославивших Флоренцию; судьи и нотариусы получают прекрасное образование. А делла Белла хочет превратить народ в тупое — но отнюдь не безгласное! — стадо, во всём послушное воле "пастуха". — Мессер Бальдо остановился, чтобы перевести дух и добавил — уже тише: — Заставить горожан ненавидеть нас — вот чего добивается делла Белла.

— Вы так кричали, что я невольно задался вопросом: к чему стоило тратить уйму времени на то, чтобы вырвать у меня обещание хранить беседу в тайне, если вас слышали, должно быть, на другом конце Флоренции? — тихо спросил Ристори.

В глазах Агульони мелькнуло беспокойство. "Вы ведь не откажетесь от своей клятвы?" — словно спрашивал его взгляд.

Мессер Альберто, между тем, невозмутимо продолжил:

— Что же до ваших последних слов, я замечу лишь, что лучший способ уничтожить собственную добрую репутацию и вызвать ненависть флорентийцев — брать взятки, составлять подложные акты и выносить несправедливые решения, как это делают некоторые наши с вами соратники по цеху.

— И вы считаете, что наказание их что-либо изменит?

— Надеюсь, — пожал плечами Ристори.

— "Надеюсь"! — воздел руки Агульони. — Нас хотят уничтожить, а вы надеетесь на милость палача!

— А вы, стало быть, намерены бороться? — вырвался у мессера Альберто невольный вопрос.

— Ещё бы! — тотчас последовал ответ. — Скажу больше: вы — единственный, в чьём сердце мой призыв не нашёл отклика!

— Очень жаль... — развёл руками Ристори.

— Однако я всё ещё надеюсь склонить вас на нашу сторону.

— Напрасно.

Пропустив замечание мессера Альберто мимо ушей, Агульони сказал:

— Джано делла Белла объявил войну — что ж, мы принимаем вызов! И сражение, хочу заметить, получится весьма жарким: никто не желает пасть жертвой этого честолюбца. Конечно, сейчас следует разыграть покорность. Нас обвиняют в том, что дела не рассматриваются с должным рвением? Что ж, пусть выносится сотня приговоров в день, если делла Белла это кажется важным! Говорят, будто берутся взятки? Пусть приоры вытрясут добро из наших сундуков — они не насчитают даже дюжины золотых монет, точно все судьи внезапно превратились в нищенствующих монахов! А пока это будет происходить, мы сумеем договориться с другими цехами, которым также угрожает опасность — а в них записаны люди весьма состоятельные, готовые сложить голову, только бы не расстаться со своим богатством. Если же делла Белла не утихомирится, нам останется одно: призвать на помощь грандов. Посмотрим, что запоёт Джано, увидев направленные на него сотни мечей и копий!

— Вы готовы пойти на предательство? — выдохнул Ристори.

— Это — не предательство!

— Как же, в таком случае, называется ваш поступок?

Агульони процедил:

— Нас хотят уничтожить. Мы защищаемся.

— Понятно, — кивнул мессер Альберто. — И всё же, ещё раз хочу спросить: если бы судьи были честны, разве кто-нибудь посмел бы поднять на них руку?

Да. И вы об этом прекрасно знаете.

Мессер Бальдо решительно направился к двери. Распахнув её, он внезапно обернулся и произнёс:

— Не забудьте о своём обещании, мессер Альберто.

— Об этом можете не беспокоиться, — сжал кулаки Ристори.

Усмехнувшись, Агульони кивнул на прощание и покинул комнату.

Оставшись в одиночестве, мессер Альберто дал волю гневу: вскочив на ноги, ударил табурет и несколько раз выругался.

— Подлец! — прошептал он. — Этот негодяй обвёл тебя вокруг пальца! Ты считал, будто он и впрямь боится за собственную шкуру, трясётся от страха, раскрывая свои замыслы — словно о них так уж сложно было догадаться...

Перед мысленным взором судьи встала картина: выйдя утром на улицу, он оказывается под прицелом тысяч взглядов. Отовсюду раздаётся ядовитый шёпот: Альберто Ристори предал своих товарищей. Ему доверили тайну — а он разболтал обо всём мессеру Джано, нарушил клятву. Какая низость! Какое лицемерие!

— Быть может, стоит и в самом деле рассказать Джано о кознях Агульони?.. — Лицо Ристори исказилось от боли. — Впрочем, нет! Ты дал слово — и останешься верен ему до конца...

И мессер Альберто горько рассмеялся.

Глава 7

Поражение

— Прошу вас, мессер Корсо, успокойтесь и выслушайте, что я хочу сказать!

Джери Спини даже не пытался изображать любезность; вид его был мрачным, а тон — недовольным.

— Говорите, что случилось, чёрт вас возьми! — прорычал Донати, догадываясь, какую новость принёс банкир.

— Джано делла Белла затеял войну против судей...

— Мне это прекрасно известно!

— ...и сейчас над мессером Бальдо дельи Аммирато нависла угроза. Сам подеста намерен взяться за расследование.

— И что же?

— Вы ведь понимаете: каждый человек борется за свою жизнь...

Донати сжал кулаки и прикусил губу; во взгляде мужчины читалась такая ярость, словно он намеревался убить своих врагов. Взор его метался по комнате в поисках предмета, на котором можно было бы выместить гнев. Лучше всего для этой цели подошла бы скамья, однако на ней восседал собеседник.

— Если я верно понял, Аммирато отказывается от своего обещания?

— Да, — ответил Спини.

— А что будет с моими деньгами?

— Господи! — закатив глаза, всплеснул руками Спини. — Вы не осознаёте, какая опасность грозит всем нам? Забудьте об этих чёртовых флоринах и обратитесь к Господу с мольбой, чтобы Аммирато тоже потерял память! Или, по-вашему, судья, получивший взятку — виновен, а человек, заплативший её — нет? Какая казнь вам больше по душе: костёр или виселица? Или, если палачи смягчатся, отсечение правой руки?

Мессер Корсо невольно вздрогнул и почесал подбородок:

— Проклятье! А ведь это вы посоветовали мне помочь страждущим судьям, мессер Джери.

— Вы сами молили меня о помощи, мессер Корсо! — тотчас огрызнулся банкир. Злость, блеснувшая на мгновение в его взоре, ничуть не уступала недавней ярости хозяина дома.

— А теперь оба мы можем поплатиться за свой необдуманный поступок...

"Положим, мне наказание не грозит", — подумал Спини.

Вслух он произнёс, пожав плечами:

— Кто же мог подумать, что Джано захочет навести среди судей порядок? Они ведь, в сущности, ничем не мешали делла Белла...

Произнося эти слова, банкир не сумел подавить улыбку: ему вспомнился давний разговор в церкви Сан-Стефано. Тогда Бальдо Агульони согласился заключить союз, испугавшись, что мессер Джано учинит расправу над неугодными судьями. И, выходит, страхи мессера Бальдо вовсе не были напрасными.

— О чём вы задумались? — угрюмо спросил Донати.

— Мне следовало больше доверять другим людям, — уклончиво ответил мессер Джери.

— Точно! Если бы вы прислушались к моему предложению и согласились расправиться с Джано — без интриг, одной лишь силой оружия, — мы не оказались бы в столь неприятном положении.

Спини поморщился:

— Если желаете, можете хоть сию минуту облачиться в доспехи, вскочить в седло, вооружиться копьём и мечом и броситься к дому делла Белла — я вас останавливать не буду. Если человек хочет расстаться с головой, он непременно достигнет своей цели.

Донати наморщил лоб, стараясь подобрать достойный ответ, однако усилия эти не увенчались успехом — в глубине души он не мог не признать правоту собеседника.

Повисло молчание. Мессер Джери подошёл к окну, за которым сгустились серые облака, в любую секунду грозившие пролиться на землю дождём, и принялся задумчиво наблюдать за прохожими. Мессер Корсо пожирал взглядом его спину и пытался справиться с раздражением: после каждой новой неудачи в спорах с банкиром мужчина чувствовал всё большую злость.

Внезапно Спини повернулся к Донати:

— Вам ведь придётся выплатить штраф, не так ли?

Лицо мессера Корсо исказилось:

— Вы опять что-нибудь придумали? Нет уж, простите! Мне хватило одного вашего совета...

— Нет, я просто хочу сделать деловое предложение.

— "Деловое предложение"? — переспросил Донати. — Чёрт возьми, никогда прежде не занимался "делами"! — Криво усмехнувшись, он спросил: — И в чём же оно заключается?

— Вам ведь будет нелегко найти требуемую сумму...

— Пустяки! Что-нибудь придумаю.

— К чему понапрасну тратить время? Я готов сей же час предоставить столько денег, сколько вам необходимо.

Донати присвистнул:

— Ловко! А какова будет ваша прибыль?

— Я делаю предложение как ваш друг, а не как ростовщик! — оскорбился мессер Джери. — Скажу больше: я презираю людей, которые добились благосостояния бесчестным способом, не приложив никаких усилий, чтобы достичь цели. И подозрения ваши...

— Ох, простите! — прервал эти гневные речи мессер Корсо. — Если вы, предлагая мне заём, и впрямь руководствовались благородными побуждениями, то я нанёс оскорбление, которое не так-то легко забыть. Боюсь, теперь вы покинете мой дом, затаив жестокую обиду.

— Что вы, мессер Корсо! Я прекрасно понимаю, какие чувства терзают вашу душу. И произнося резкие слова, вы руководствовались скорее негодованием на Джано делла Белла и трусливых судей, нежели злым умыслом.

— Хорошо, что вы столь рассудительны, мессер Джери. Где бы мне обзавестись подобным терпением? — Донати картинно вздохнул.

Выдержав продолжительную паузу, Спини спросил:

— Так вы согласны с моим предложением?

Настал черёд мессера Корсо изобразить на своём лице задумчивость.

"Почему бы и не нет? Сначала нужно расквитаться с ублюдком Галастроне, заткнуть ему глотку деньгами. А мессер Джери, коль уж решил разыгрывать благородство, подождёт немного... А может, и вовсе не получит своих денег обратно — ты ведь нужен этому хитрецу, а значит, он стерпит любую выходку..."

— Ваше великодушие не оставляет мне выбора, — сощурился Донати. — Я просто не могу ответить отказом. — Спини улыбнулся уголками губ. — Когда я смогу получить деньги?

— Когда вам будет угодно.

— Что ж, пусть это произойдёт как можно быстрее — не желаю больше оставаться должником Симоне, этой грязной скотины. Впрочем, — добавил мессер Корсо, — сначала нужно дождаться, пока Аммирато вынесет приговор...

— О, поверьте: это произойдёт очень скоро!

— Посмотрим, — без особой надежды возразил Донати...

Ждать пришлось не слишком долго. Уже на следующее утро Бальдо дельи Аммирато, стараясь спасти свою шкуру, вынес приговор, столь желанный для мессера Симоне.

Мессер Корсо, хотя и был готов к подобному решению, не преминул в очередной раз выплеснуть свою ярость. Вспышка гнева была страшной, но короткой; успокоившись, Донати кликнул слуг, которые пережидали бурю в самых потаённых уголках дома, и бросился к жилищу мессера Джери.

Банкир выразил гостю глубочайшее сочувствие, которое было принято с видом небрежным и даже слегка презрительным: Донати готовился к встрече с родичем и заранее входил в роль, которую намерен был сыграть.

— Где ваши деньги, мессер Джери? — спросил он с таким видом, точно делал собеседнику величайшее одолжение. — Я хочу немедленно расплатиться с предателем Симоне — сначала деньгами, а затем... — Мужчина сжал кулаки и, сверкнув глазами, прошептал: — Он ещё получит добрый удар клинком в своё чёртово брюхо!

— Прежде дождитесь, пока власти Джано наступит конец, — посоветовал Спини, с невозмутимым видом извлекая из сундука лист пергамента, свёрнутый в трубочку, и мешочек с золотыми монетами, при виде которого Донати сглотнул слюну, словно изголодавшийся пёс, учуявший запах жареного мяса. — Пока приоры и даже сам подеста остаются покорны воле делла Белла, лучше воздержаться от кровавых распрей. — Набросав на пергаменте несколько строк, он протянул листок мессеру Корсо.

— Что это?

— Заёмное письмо, разумеется.

Донати нахмурился. Из груди мужчины вырвался приглушённый стон, однако он всё же резким движением выхватил из пальцев банкира пергамент и написал своё имя.

— Благодарю вас, мессер Корсо! — ухмыльнулся Спини.

Презрительно фыркнув, Донати схватил кошель с монетами, коротко кивнул на прощание и ринулся к двери.

— Смотрите, не переусердствуйте!

— Постараюсь, — донёсся из коридора хриплый голос мессера Корсо.

Покинув жилище банкира, Донати не стал возвращаться к себе, как можно было бы предположить. Вместо этого он решил решительно зашагал к дому мессера Симоне, заранее предвкушая испуг, который родич испытает, увидев под окнами отряд из трёх десятков разъярённых слуг, готовых искромсать на куски врагов своего господина.

Зеваки провожали мессера Корсо восторженными взглядами и шептались между собой:

— Вам не кажется, что гранды совсем обленились? За весь год — ни одного кровопролития!

— Ну, сейчас-то, похоже, намечается славное веселье!

— Дай-то Бог... — заключал этот краткий диалог дружный вздох собеседников.

В самом деле, как ни старался мессер Корсо сохранять спокойствие, с каждой минутой вид его становился всё свирепее, поэтому ожидания зрителей, мечтавших насладиться кровавой бойней, не выглядели такими уж безнадёжными.

Вывернув из-за угла здания, где обычно Дино дожидался появления дочери мессера Симоне, Донати внезапно увидел зрелище, которое заставило его сначала замедлить шаг, а затем и вовсе остановиться: на улицу вышел Галастроне, окружённый людьми, которых было ничуть не меньше, чем у него самого.

Заметив мессера Корсо, мужчина нарочито неторопливым шагом двинулся ему навстречу.

Донати до крови прикусил губу, пытаясь сдержать яростный крик, затем шумно выдохнул, чтобы прийти в себя, и, наконец, когда между двумя грандами осталось не больше полудюжины шагов, закричал во всю силу своих могучих лёгких:

— Хо-хо! Кого я вижу? Неужели это ты, мой дорогой родич?!

— Да, Корсо, — чуть слышно ответил Галастроне.

— Я вижу, улыбка так и раздирает твоё лицо. Оно и понятно: оболгал человека, обобрал до нитки — чем не повод для веселья? Радуйся, Симоне! Пляши, веселись!

— Ты сам виноват, Корсо.

— Разумеется! Кто же ещё?

Галастроне махнул рукой:

— Что тебе нужно?

— Я хотел швырнуть тебе в лицо золото, добытое способом, недостойным гранда. — Донати потряс в воздухе кошельком. — Но знаешь... Ты ничего не получишь из моих рук! Лучше я отдам деньги подесте, приорам, судьям... Чёрт возьми, даже не знаю, кому ещё их можно отнести! И требуй золото у кого-нибудь из этих синьоров!

— Как тебе будет угодно, — пожал плечами Галастроне.

— Да, именно так! — крикнул Донати — роль, которую он с таким тщанием репетировал в доме Спини, при виде спокойствия врага была забыта окончательно.

— Я не спорю...

— Разумеется! Ты всегда был трусом.

— Ничего себе! — рассмеялся Симоне.

— А ты можешь возразить что-нибудь? Или станешь отрицать, что помчался с жалобой к Джано делла Белла, увидев, что судья намерен вынести справедливый приговор? Вот поступок, поистине достойный труса!

— А как назвать человека, который, чтобы избежать наказания, решился на подкуп судьи? Ты ведь изрядно обогатил мессера Бальдо дельи Аммирато, не так ли?

— Ложь! — топнул ногой Донати.

Галастроне хлопнул в ладоши:

— Именно ты — трус, Корсо! Боишься признаться в преступлении!

— А ты — предатель, — опустив голову, сверкнул глазами Донати. — Слышишь? Изменник, который ради золота забыл о чести гранда!

— Джано делла Белла — рыцарь. Подеста — представитель знатнейшего ломбардского семейства...

— Оба они — враги магнатов. И связавшись с ними, ты навсегда потерял право называться аристократом.

— Не тебе это решать, Корсо. И лучше помолчи, иначе я вспомню, сколько раз в прежние времена ты сам мчался к подесте с жалобой на кого-нибудь из своих врагов!

— Вы видели? — оскалившись, огляделся по сторонам Донати. Взор его уловил только лица собственных слуг — прохожие старались держаться подальше от места встречи двух знатных флорентийцев. — Какой-то трусливый шакал приказывает мне замолчать! Разве могу я пренебречь столь грозными речами? — Взглянув в глаза Галастроне, он процедил: — Я ухожу, Симоне. Можешь готовиться к свадьбе горячо любимой доченьки — как видишь, я не забыл, по чьей милости ты затеял тяжбу, — однако помни: предательство не прощается. Поэтому не удивляйся, если когда-нибудь получишь несколько славных кинжальных ран...

С этими словами мессер Корсо развернулся и зашагал к своему дому, продолжая бормотать угрозы, словно Галастроне мог их слышать.

Часть 5

Флоренция и Рим

Глава 1

Отречение

Папе Целестину казалось, что он сходит с ума.

И зачем только он поддался соблазну, послушался уговоров своих братьев по ордену Святого Духа? Как осмелился подумать, что призвание на папский престол — дар Господа, а не происки Сатаны? Причём извечный Враг, похоже, овладел душами всех священнослужителей, окруживших престол Святого Петра: бесконечные интриги кардиналов, алчный блеск, то и дело вспыхивающий в их глазах, лживые и льстивые речи — разве возможно простому отшельнику, пусть и надевшему папскую тиару, изменить что-либо в этом царстве порока? Нет, считал Целестин, и потому готов был подписать любую бумагу и отдать любое приказание, только бы его оставили в покое.

На какой-то миг Целестину почудилось, что он нашёл выход: нужно во всём слушаться короля Неаполитанского. Карл желает, чтобы двор отправлялся в Неаполь, вместо того, чтобы, как полагается, остановиться в Риме? Что ж, почему бы и нет? Хочет, чтобы Папа поселился в отстроенном недавно Новом замке — каменном колоссе, который, казалось не разрушить целой армии? С огромной радостью! Предлагает дать кардинальские шапки ещё двенадцати французам? Да будет так!

Повинуясь просьбе Папы, услужливый король приготовил ему крошечную келью с распятием во всю стену. Затворившись там и избавив себя тем самым от обязанности каждую минуту выслушивать сотни просьб и хитроумных речей, Целестин обрёл наконец возможность обратиться с молитвой к Господу, как в недавние и в то же время безумно далёкие времена отшельничества на горе Мурроне. С какой радостью старик вернулся бы в свою убогую хижину, любовался на звёзды и вслушивался в шёпот листвы над головой в ожидании очередного чудесного видения!

Молитва оказала чудотворное влияние на первосвященника, впервые за много дней вырвав из плена мучительных раздумий; больше того, на краткий миг он поверил, что и в самом деле призван Господом, чтобы вернуть нравам церковников прежнюю первозданную чистоту.

Однако стоило Целестину выйти к своим "придворным", увидеть лицемерные улыбки, заранее предупреждавшие, что обладатели их намерены затянуть его в липкую паутину очередной интриги, услышать голоса, похожие на шипение змей — и вновь Папу охватил ужас.

С нетерпением дождавшись вечера, он заперся в своей келье и вознёс к Господу самые страстные молитвы, на какие только был способен.

— Что мне делать, Господи? — шептал Целестин, распластавшись на ледяном полу кельи. — Прошу, ответь мне!

И внезапно слух его уловил едва различимые слова, донесшиеся откуда-то свыше:

— Отрекись... Сбрось с себя это бремя...

Глаза старца расширились от ужаса. Бледными тонкими губами, дрожащими от ужаса, он повторил свой вопрос, однако не услышал ответа.

Сознание на несколько секунд оставило Целестина, когда же он вновь сумел понимать, что происходит вокруг, то в страхе схватился за голову.

Этот голос... Не может быть, чтобы он принадлежал Господу, ведь прежде старцу также приходилось общаться с Всевышним, и тот говорил совсем иначе. Выходит, сейчас к Целестину обратился сам Дьявол? Или наоборот, всю свою жизнь до восшествия на папский престол Целестин пребывал в заблуждении?

— Нет, только не это! — разрыдался Папа и выбежал из кельи.

Первым, кого встретил Целестин, был кардинал Бенедетто.

Имя это не раз звучало на страницах нашей повести, однако ни разу нам не приходилось сталкиваться с его обладателем лицом к лицу.

Между тем, впервые встретившись с Гаэтани, человек, незнакомый с обитателями папского двора, мог бы предположить, что встретил одного из владетельных принцев — столь величественна была осанка мессера Бенедетто, столь высокомерно выражение широкого лица с орлиным носом и презрительно поджатыми губами. Вспыльчивость прелата, с годами ничуть не ослабшая, служила причиной бесчисленных ссор, каждая из которых завершалась тем, что Гаэтани наживал себе новых врагов. Что же до друзей, их кардиналу заменяли многочисленные родственники — столь же алчные и жаждущие власти, как и он сам.

Впрочем, в последнее время мессер Бенедетто несколько усмирил свой горячий нрав: в присутствии Папы ходил с видом кротким и смиренным и в споры ни с кем не вступал, предпочитая хранить молчание...

Заметив залитого слезами старца, Гаэтани бросился к нему и принялся с искренним беспокойством спрашивать, не случилось ли чего худого. Папа нашёл в себе силы отрицательно тряхнуть головой, а затем ноги его подкосились, и он, должно быть, рухнул бы на мраморные плиты пола, не поддержи его мессер Бенедетто.

— Благодарю вас, — прошептал Целестин.

Гаэтани ничего не ответил: он продолжал тревожно всматриваться в лицо римского первосвященника. Тот также окинул нежданного спасителя внимательным взглядом — впервые за несколько месяцев.

И внезапно Папе вспомнилось, что мессер Бенедетто был единственным, кто никогда не докучал ему просьбами, вёл себя благочестиво и скромно...

Ещё раз произнеся слова благодарности, Целестин расстался с Гаэтани и зашагал в покои, отведённые для него Карлом Неаполитанским. Видно было, что в голове его зреет какое-то важное решение.

С наступлением ночи Папа в третий раз заперся в келье, намереваясь дождаться, пока голос вновь не заговорит с ним. Однако на сей раз ничего не случилось: за стенами замка давно забрезжил поздний осенний рассвет, а Господь так и не соизволил ответить наместнику Христа на земле. Напрасно Целестин с неожиданным упрямством требовал ответа — в келье слышался лишь его хриплый шёпот.

Трудно сказать, сколько времени прошло. Любой другой человек давно лишился бы сил и желания, а возможно, и сознания, но Папа, привыкший к суровым испытаниям и умерщвлению плоти и даже любивший их, продолжал лежать перед распятием и прислушиваться: не раздастся ли зловещий голос?

— Господи, неужели ты не слышишь, что я обращаюсь к тебе? — в тысячный раз, едва ворочая языком, заговорил старец. — Молю, ответь! Ты ведь видишь, что мне не под силу бремя, возложенное тобой на мои плечи! Не лучше ли мне бежать отсюда, вырваться из когтей нечестивцев, облачённых в церковные одеяния? — Помолчав немного, он добавил: — Неужели не найдётся человека, более достойного занимать престол Святого Петра? Человека, который приумножит славу твою и Церкви?

Воцарилась тишина.

С минуту старец ждал, затем приоткрыл рот, чтобы вновь обратиться к небесам со своим вопросом, но в этот миг прозвучал голос, который он так жаждал услышать:

— Я вижу, что ошибся с выбором — эта ноша непомерно тяжела для тебя... Повторяю: отрекись от папского звания, Целестин.

— Я исполню твою волю, Господи, — произнёс старец.

— Хорошо, — прошелестел голос и смолк.

С трудом поднявшись на ноги, Целестин выбрался из кельи и медленно побрёл по коридору. Голова его была низко склонена, плечи опущены, спина согнута, всё тело сотрясала мелкая дрожь, и в этот миг он был похож не на властителя христианского мира, а на обыкновенного старика, чей возраст давно перевалил за сотню лет.

В одном из коридоров ему встретился Гаэтани.

— Созовите всех кардиналов, мессер Бенедетто, — пробормотал Папа. — Я желаю с ними поговорить.

Гаэтани взялся исполнять приказание с поспешностью, которая, будь Целестин меньше занят своими мыслями, непременно привлекла бы его внимание. Однако старику, похоже, не было дела до того, что происходит вокруг: оказавшись в апартаментах, до тех пор пустовавших, он уселся во главе длинного стола и принялся ждать.

Вскоре в покои стали по одному входить кардиналы. Все они почтительно приветствовали Папу, словно не замечая горькой улыбки, то и дело кривившей его губы.

Наконец, последний кардинал занял своё место за столом.

— Монсеньоры, — обвёл кардиналов печальным взглядом Целестин, — когда некоторое время назад вы явились в мою скромную обитель с предложением занять престол Святого Петра, я поддался в равной степени вашим уговорам и желанию вырвать нашу Святую Церковь из того плачевного состояния, в котором она очутилась из-за бесконечных раздоров и интриг. — Прелаты потрясённо переглянулись — никогда им не доводилось слышать от Папы таких речей. — Братьям моим по ордену удалось убедить меня, что решение ваше было ниспослано свыше самим Господом и ему невозможно противиться. В тот миг, видя вас коленопреклонёнными под стенами скромной хижины, я на какое-то мгновение поверил, что и в самом деле смогу править христианским миром... — Голос старика, становившийся всё громче, внезапно опустился до едва различимого шёпота: — Я даже предположить не мог, сколь тяжкое бремя отважился нести на своих плечах.

Воцарилась тишина. Кардиналы не отрываясь смотрели на Целестина. Тот опустил голову.

Первым не выдержал Гаэтани:

— А что же сейчас, Святой Отец?

Не поднимая головы, Папа ответил:

— Мне не под силу править христианским миром...

— Не говорите так, Святой Отец! — воскликнул Маттео Россо деи Орсини. Возглас его, однако, никем не был поддержан.

— Я уверен, — твёрдо произнёс Целестин, — что заслужу вечное осуждение — вас и всех честных христиан, — если не сложу с себя сан первосвященника. Пусть правит человек более достойный, нежели я — простой отшельник с горы Мурроне.

Старик поднялся со своего кресла и, остановив неожиданно величественным движением руки Орсини, порывавшегося что-то сказать, сбросил с себя папское одеяние. Кардиналы издали невольный возглас: перед ними вновь стоял пустынник, облачённый в свою прежнюю грубую власяницу.

Мессер Маттео окинул прелатов быстрым взглядом. На губах Бенедетто Гаэтани играла торжествующая улыбка.

Мгновенно приняв решение, Орсини произнёс:

— Постойте! Простите, Святой Отец, — я обращаюсь так, поскольку, несмотря на высказанное вами желание, вы всё ещё являетесь наместником Христа на земле, — но никогда прежде ни один Папа не отрекался от сана. И закона, который позволил бы кому-либо лишить себя этой великой чести, не существует.

Целестин, всякий раз терявшийся, едва речь заходила о церковных законах, беспомощно посмотрел на кардиналов, словно испрашивая у них поддержки.

Тотчас со своего места вскочил мессер Бенедетто:

— Вы утверждаете, что подобного закона не существует?

— Да, — кивнул Орсини.

— Так что мешает составить его?

— Что за глупости вы говорите, монсеньор Гаэтани?! Быть может, по-вашему, и в текст Священного писания дозволено вносить поправки, сообразно чьим-либо желаниям?

— Нет, конечно, — неожиданно согласился мессер Бенедетто. — И я понимаю ваше недоумение и гнев, монсеньор Маттео. Однако сейчас нам предстоит решить задачу куда более простую...

— Ничего себе! — фыркнул Орсини. — Оказывается, лишить папу тиары — простая задача!

— И однако же, выслушав меня, вы убедитесь, насколько легко можно преодолеть затруднения, которые кажутся вам необоримыми.

— Что ж, говорите, мессер Бенедетто, — вмешался в беседу Джакопо делла Колонна, задетый тем обстоятельством, что за всё время спора ему так и не удалось вставить ни единого слова. — Нам не терпится узнать, что вы замыслили.

О Целестине больше никто не вспоминал, словно его и не было в покоях. Почувствовав пренебрежение прелатов, столь неприкрытое, старик растерял последние остатки проявившегося внезапно величия и, съёжившись, робко присел на краешек своего кресла.

Гаэтани между тем произнёс:

— Я желаю, чтобы вы, монсеньоры, устремились мыслью к тем далёким страшным дням, когда наша святая Церковь лишь зарождалась и получение титула Папы считалось равносильным подписанию смертного приговора.

— О чём вы говорите? — перебил его мессер Джакопо. — Неужели о смутных временах, итогом которых стало появление монастыря в Клюни?

— О, нет! — усмехнулся мессер Бенедетто. — Я говорю о времени, когда свой престол занял Святой Пётр.

— Неужели? — Теперь уже Орсини поспешил задать вопрос.

— Да.

— И что же вы хотите рассказать, о чём мы, по вашему разумению, не знаем?

— Полагаю, всем известно, что одним из любимейших учеников Святого Петра был Климент, которого первый Папа собственноручно возвёл в сан епископа. И когда настало время смерти, он выразил желание, чтобы преемником его стал именно Климент, а не кто-либо ещё.

Орсини хмыкнул. Колонна насупился — он уже начал понимать, к чему клонит собеседник.

Мессер Бенедетто между тем продолжил:

— Однако, как вы помните, вторым римским первосвященником стал Святой Лин, а после него — Святой Клет. Почему так случилось? Климент ответил отказом на предложение учителя, поскольку счёл себя недостойным великой чести, возложенной на него. И если сам Святой Пётр согласился с подобным решением, то разве мы имеем право поступить иначе и ответить отказом на просьбу нашего Святого Отца?

— Постойте! — вскричал Колонна. — История, рассказанная вами, весьма занимательна, однако где же здесь указывается на право римского первосвященника самолично слагать с себя полномочия?

— Вы не поняли, о чём я говорил? — высокомерно посмотрел на него мессер Бенедетто.

— Прекрасно всё понял! — вспыхнул мессер Джакопо. — И не могу уразуметь, почему вы сослались на поступок Святого Климента, если он, отказываясь от сана, ещё не был Папой.

— Откуда вам это известно?

— А вы что же, знаете всё лучше нас? — в свою очередь спросил Колонна.

— Я утверждаю, — и факт этот непреложен, — что Святой Климент не пожелал становиться римским первосвященником. Однако доказать, случилось это до его избрания или после него, не сумею ни я, ни вы, монсеньор Джакопо.

— И вы предлагаете пренебречь упомянутым мной обстоятельством?

— Именно, — кивнул Гаэтани. — Главное для нас — выполнить просьбу Святого Отца, и ради этого можно закрыть глаза на некоторые вещи, не слишком важные, и не затевать ненужных и бессмысленных споров.

— Вы хоть понимаете, монсеньор, что предлагаете составить закон, который определит судьбу Церкви на многие сотни лет, руководствуясь древней легендой, полной туманных изречений и недомолвок?

— На протяжении двенадцати веков появился лишь один человек, подобный древним святым, — Гаэтани повернулся к Целестину и церемонно поклонился, — который отважился покинуть престол Святого Петра. Полагаю, пройдёт не меньше, пока отыщется ещё один Папа, способный на такой поступок.

Орсини и Колонна быстро переглянулись.

— Хорошо, — первым произнёс мессер Маттео. — Коль скоро Святой Отец выразил своё желание, нам остаётся лишь покориться ему.

— Однако не забудьте, — сказал Колонна, посмотрев в глаза Гаэтани, — что народ не так-то легко обмануть. И если неаполитанцы заподозрят неладное...

— В этом случае Святой Отец выйдет на балкон и во всеуслышание объявит о своём отречении. Ведь так? — обратился мессер Бенедетто к Целестину.

Старик нерешительно кивнул — он вовсе не был уверен, что отважится предстать перед народом, который в гневе мог поднять руку на своего короля, как это совсем недавно совершили жители Палермо во время Сицилийской вечерни. Кто знает, чем всё закончится, когда неаполитанцам станет известно решение Папы?

— Я просто хочу покинуть Святой престол, — глухо произнёс Целестин. — Неужели это так сложно сделать?

— Сначала нужно принять закон, — пожал плечами Колонна.

— Монсеньор Гаэтани придумал замечательный способ, как обойти это препятствие. — Старец посмотрел в глаза мессера Бенедетто: — Монсеньор, я полностью доверяю вам. Действуйте, как посчитаете нужным.

Впервые Целестин отдал приказание одному из кардиналов таким тоном — капризным, словно у маленького ребёнка, волею судьбы облеченного монаршей властью. Возможно, если бы Папа знал, какое злое торжество слова эти пробудили в душе Гаэтани и к чему в самом скором времени они должны были привести, он тысячу раз подумал бы, прежде чем произнести их. Однако даже высшим церковным иерархам не дано провидеть будущее, и потому Целестин неосторожной фразой подписал самому себе смертный приговор.

— Благодарю вас, Святой Отец! — воскликнул мессер Бенедетто. — Я приложу все силы, чтобы желание ваше осуществилось как можно быстрее.

Целестин кивнул и произнёс:

— А теперь мне хотелось бы немного побыть в одиночестве.

Кардиналы поспешно встали со своих мест и покинули комнату. Многие были задумчивы, некоторые обменивались красноречивыми взглядами, понятными лишь им одним, и кривыми усмешками.

Целестин же бессильно склонил голову и, закрыв лицо руками, погрузился в размышления. Трудно сказать, сколько времени он провёл, неподвижно сидя в кресле и не обращая внимания на происходящее вокруг, пока, наконец, не послышались чьи-то тихие шаги.

— Святой отец...

Папа оторвал ладони от лица и растерянно посмотрел на незваного пришельца: им был один из братьев ордена Святого духа — тот самый, который некогда отважился войти в хижину пустынника, чтобы уговорить старца принять предложение кардиналов. За последние месяцы сей благочестивый монах заметно переменился: впалый живот сменился округлым брюшком, лицо вместо мертвенной бледности теперь заливал здоровый румянец.

— Что тебе угодно, брат Климент? — Папа продолжал именовать своих соратников по ордену "братьями", хотя имел полное право обращаться к любому из них со словами "сын мой".

— Неужели услышанные мной вести — правда?! Неужели?.. — чуть не плача, вскричал монах.

— Да, я желаю сбросить с себя пурпур и вернуться к жизни пустынника, — не дождавшись окончания вопроса, кивнул Целестин.

— Вы не можете так поступить, Святой Отец!

— Почему?

— Господь избрал вас для великой миссии!

— Господь?.. — пробормотал Целестин. — Что ты можешь знать об этом, брат Климент? — По губам его скользнула усмешка. — Это его желание я намерен исполнить...

— Нет! — страстно прошептал монах. — Все мы — ваши братья — понимаем, сколь тяжела ваша ноша. Конечно, временами возникают сомнения. Достоин ли я столь высокой чести? По силам ли мне править христианским миром? И Враг, имени которого я не осмелюсь произнести здесь, всячески пытается укрепить вас в этих сомнениях, заставляет поверить, будто вы ни на что не способны...

— Значит, ты полагаешь, что я беседовал вовсе не с Господом? — задал Целестин вопрос, мучивший его на протяжении нескольких последних дней, даже не задумавшись, откуда монаху известно о ночных беседах в келье — ведь Папа так и не осмелился никому рассказать о них.

— Да, — решительно произнёс брат Климент.

Уверенность эта смутила Папу — вновь в душе его пробудились все сомнения, а сердце пронзил ужас. Неужели он всё же беседовал с Сатаной? И — самое страшное! — поддался на уговоры. Как отнесётся к его слабости Всевышний?

— Но зачем, по-твоему... — Целестин смолк, не в силах произнести жуткое имя, которое прежде не отважился назвать и его собеседник, — ...кому-то нужно, чтобы я отрёкся?

— Потому что благодаря вам христианская вера вновь начала проникать в сердца людей! -воскликнул монах, обратив на Папу пылающий взор.

— Ты действительно так думаешь? — с сомнением спросил Целестин. Он не мог вспомнить ни одно деяние, которое послужило бы на пользу Церкви.

— Конечно! Народ почитает вас святым!

Бледное лицо старца покрыл едва заметный румянец — пожалуй, именно такие слова он всю жизнь мечтал услышать.

Монах, заметив это, с воодушевлением продолжил:

— Как могли вы довериться этим прелатам, погрязшим в интригах и стяжательстве? Люди ненавидят их всем сердцем — и понимают, что лишь вы, Святой Отец, способны противопоставить их алчности свою умеренность, гордыне — кротость, а похоти — целомудрие. И мы — братья ордена Святого Духа — делаем всё возможное, чтобы своим примером указать пастве путь к спасению души.

— Да, — согласно кивнул Целестин, — я не сомневаюсь, что так оно и есть...

— И знаете, как неаполитанцы прозвали братьев нашего ордена? Целестинцами! В вашу честь, Святой Отец!

На этот раз щёки Папы запылали, словно у девушки, впервые услышавшей из уст молодого человека признание в любви.

Брат Климент заключил:

— Как видите, Святой Отец, у вас есть армия, готовая вступить в схватку с любым врагом...

— Постой! — затряс руками Целестин. — Что ты хочешь сказать? О какой армии идёт речь?

Не растерявшись, монах ответил:

— Я говорю о войске, которое поможет вам исполнить желание Господа и защитить христианскую веру от еретиков и бесчестных прелатов, причём последние кажутся мне куда опаснее, нежели первые.

— Но я не желаю ни с кем воевать!.. — заупрямился Целестин.

— Иным способом вы не сумеете ничего добиться.

— ...и считаю, что таким способом возможно лишь навредить нашей святой вере, — пропустив мимо ушей замечание собеседника, продолжил он. — Если же ты, брат Климент, предлагаешь затеять войну... — Целестин сжал пальцы в кулак, чего с ним никогда не случалось, — ...я лучше откажусь от твоей помощи.

Глаза монаха расширились от ужаса:

— Как вы можете произносить такие жестокие слова, Святой Отец?

— Ты разочаровал меня, брат Климент! — сурово сказал Целестин. — Неужели ты забыл учение Святого Франциска, которому неукоснительно следовали монахи нашего ордена на протяжении стольких лет?

— Нет, я всё помню, — покачал головой монах. — И взгляните на города нашей возлюбленной родины. Кто возглавляет борьбу с еретиками, скажем, во Флоренции?

— Кто же?

— Францисканцы!

— И что из этого следует?

— Дело из угодно Господу, — пожал плечами Климент.

— Я думаю иначе. Именно из-за таких священнослужителей, предавших заветы своего великого учителя, ересь быстрее произрастает в сердцах людей. Вместо того, чтобы являть собой пример милосердия и смирения, эти предатели идеалов Святого Франциска вызывают к его учению лишь ненависть и страх.

Повисло молчание. Монах выглядел разочарованным; Папа тщетно пытался вернуть самообладание и понять, отчего гнев стал вспыхивать в его сердце так часто и с невиданной прежде силой.

Первым заговорил брат Климент:

— Значит, вы хотите пренебречь помощью людей, которые ради вас готовы пойти на смерть?

— Да, — кивнул Целестин.

— И готовы отдать власть в руки бесчестных кардиналов?

— Готов...

— И ничто не изменит вашего решения — вы отрекаетесь от папства?

— Отрекаюсь... — выдавил старец.

Брат Климент встал и, пошатываясь, точно сердце его разрывалось от нестерпимого горя, двинулся к двери.

— Что ж, посмотрим, согласятся ли с этим неаполитанцы, — чуть слышно прошептал он и стиснул зубы.

Глава 2

Король

На Неаполь опускалась ночь. Небо было затянуто серыми тучами, сквозь которые иногда прорывались рыжие солнечные лучи, и столь же угрюмо выглядело море — такое чистое и яркое в летние дни, сейчас оно катило к берегу могучие валы, которые, вспениваясь, яростно налетали на скалы.

В одной из комнат Нового замка, в кресле с высокой спинкой, сидел мужчина. Кожа его была бледной, словно у мертвеца; неяркий свет, отбрасываемый пламенем свечей, придавал его худощавому длинноносому лицу зловещее выражение.

На столе перед мужчиной в беспорядке лежало несколько пергаментных свитков, на которых красовалась королевская печать, однако незнакомцу, похоже, содержание их было безразлично: подперев щёку ладонью с тонкими пальцами, он отрешённо смотрел в окно, словно пытался найти в небесах что-то, известное лишь ему одному и недоступное взорам других людей.

В покои, стараясь ступать как можно тише, вошёл внушительного роста стражник.

Под взглядом мужчины он покраснел и смущённо пробормотал:

— Лицо, которое вы желали видеть, ваше величество...

Карл Анжуйский — а мужчиной, с которым мы только что познакомились, действительно был король Неаполитанский — едва заметно взмахнул рукой, прерывая речь стражника, и произнёс тихим низким голосом:

— Пусть войдёт.

Через минуту на пороге появился какой-то человек, закутанный в плащ, с накинутым на голову капюшоном.

Дождавшись, когда стражник, раскрывший рот от удивления — впервые кто-то отважился не склониться перед его государем в поклоне — покинет комнату, Карл Анжуйский сказал ледяным тоном:

— Итак, монсеньор, объясните, что сегодня случилось.

Гость снял капюшон, и король увидел лицо Бенедетто Гаэтани с губами, искривлёнными улыбкой.

— Папа Целестин посчитал себя недостойным почестей, которыми его окружили по вашей милости.

— Об этом мне успели сообщить, — резко произнёс король. Глаза его холодно блеснули.

— Что же тогда вы хотите услышать?

— Почему Целестин решил отречься — вот какой вопрос занимает все мои мысли.

Улыбка Гаэтани стала ещё шире.

— Всем известно, что будучи отшельником, Папа не раз беседовал с Господом и лицезрел видения, ниспосланные им. И глас Всевышнего проник даже сквозь эти грозные стены, — мессер Бенедетто обвёл рукой вокруг себя, — чтобы достичь ушей своего избранника.

— Прекрасно... — прошептал Карл и криво усмехнулся. — А знаете, монсеньор Гаэтани: среди стен, о которых вы только что упомянули, спрятано немало темниц и каменных мешков — отец мой позаботился об этом. И какими бы прекрасными шпионами ни были кардиналы, даже им не удастся разыскать своего собрата, внезапно куда-то исчезнувшего.

Мессер Бенедетто заставил себя вновь улыбнуться, хотя сердце его невольно сжалось от страха при последних словах короля.

Карл продолжил:

— Ко всему прочему, мне прекрасно известно расположение комнат, и я помню, что покои, которые заняли вы, монсеньор, находятся возле... Ах, где же?! — Глаза короля расширились от притворного изумления. — Неужели над кельей, в которой все последние ночи молился папа Целестин?

Гаэтани оставалось лишь согласно кивнуть. Взгляд его при этом стал таким лукавым, что король едва не расхохотался.

Тем не менее, час веселья, как показалось Карлу, ещё не наступил, и он возобновил прерванную на несколько секунд речь с самым грозным видом:

— Признайтесь, монсеньор. У меня есть все основания полагать, что голос, услышанный Папой, вовсе не принадлежал Господу. И доказать это будет не так уж трудно.

— Как именно вы намерены уличить меня, ваше величество?

— Прибегнуть к ордалии.

Гаэтани отшатнулся.

— Моё предложение кажется вам диким, не так ли? — склонив голову набок, оценивающе посмотрел на кардинала Карл.

— Скорее, глупым, — выдавил тот. — И бессмысленным: разве кто-нибудь согласится отправить на костёр одного из высших церковных иерархов?

— Хм, вы нажили себе столько недругов! — всплеснул руками король. — Многие из них душу готовы продать, только бы полюбоваться на вашу смерть, монсеньор Гаэтани... Что же до обоснования такой неожиданной меры... В конце концов, вы ведь придумали замечательную причину, благодаря которой Папа сможет отречься. Вот и я, поразмыслив немного, напомню кардиналам, скажем, о случае при осаде Антиохии... — Заметив, как блеснули глаза собеседника, он со смехом воскликнул: — Да, да, монсеньор! Пьер Бартелеми — вы ведь о нём подумали?! Человек, введший в заблуждение крестоносцев...

— Пьер Бартелеми был простым монахом-бенедиктинцем, — возразил мессер Бенедетто.

— Однако преступление его — заявить, будто он знает, где сокрыто Святое копьё — было столь же страшным, как и ваше.

— Я не считаю поступок Бартелеми преступлением.

— Неужели?

— Да.

— Чем же он, в таком случае, является?

— Величайшим подвигом, — ответил Гаэтани и, не дав собеседнику ответить, продолжил, всё более возвышая голос, словно читал проповедь: — Вспомните, в каком плачевном состоянии пребывала армия крестоносцев в тот час, когда монаху пришла в голову мысль объявить о находке Святого копья. Город был окружён бесчисленной армией неверных, укрепления — разрушены самими же христианскими войсками во время недавнего штурма. Голод был так страшен, что... — Мессер Бенедетто прервал рассказ, а затем махнул рукой: — Впрочем, не имеет смысла пересказывать все эти ужасы — вам, сыну великого полководца, не раз принимавшему участие в боях, должны быть известны все ужасы войны...

— Да, это так, — важно подтвердил король.

— Однако самым страшным испытанием для простых христовых воинов стали вовсе не голод и лишения — их ещё можно было бы стерпеть. Солдаты приходили в отчаяние, видя предательство собственных вождей. Сколько баронов и графов, таких отважных и красноречивых в первые дни похода, обратились в постыдное бегство?! Трусливо, под покровом ночи, оставив своих воинов дожидаться смерти — под ударами неверных или от голода! Те же из предводителей, кто готов был продолжить сопротивление, погрязли во взаимных раздорах и интригах, решая, кому среди них считаться главным.

Гаэтани многозначительно посмотрел на Карла. Тот кивнул, подтвердив тем самым, что понимает смысл речей собеседника.

— Как видите, — заключил кардинал, — если бы не подвиг Пьера Бартелеми, христианские святыни навсегда остались бы в руках неверных.

— И вы готовы стать новым Пьером Бартеломи ради величия Церкви? — спросил король.

— Да.

— Значит, вы согласны пройти испытание огнём?

Мессер Бенедетто развёл руками:

— Прежде мне нужно добиться, как вы только что произнесли, "величия Церкви". А уж затем пусть Господь рассудит, поступал я верно или нет.

Король поднял взгляд к потолку и улыбнулся уголками губ.

— Знаете, монсеньор, в чём-то я даже согласен с вами, — произнёс он после продолжительного молчания. — Как ни старался папа Целестин быть хорошим правителем, ему не удалось совершить ни одного деяния, которое послужило бы на пользу христианской вере. Обладая многими добродетелями, он в то же время оказался лишён талантов — а это простительно отшельнику, но не главе Церкви... Пожалуй, я даже рад, что Целестин решил отречься — пусть он возвращается в свои леса, где сможет вновь заняться истязанием плоти, и освободит престол Святого Петра для человека более достойного, способного прекратить смуту, которая раздирает Церковь со дня смерти папы Николая.

Карл тяжело вздохнул и повторил:

— Николай Четвёртый... Вот человек, который был достоин того, чтобы править христианским миром!.. Многие полагают, будто память королей очень коротка, однако я до сих пор каждый день называю его имя в своих молитвах. Возможно, сейчас я не беседовал бы с вами, монсеньор Гаэтани, а продолжал бы томиться в арагонском плену или душа моя давно вознеслась бы на небеса, не взойди на престол Святого Петра бывший францисканский монах, а после кардинал-епископ Пренесте Иероним.

— Да, это был великий правитель, — выдавил мессер Бенедетто.

— Подданные мои временами недоумевают: отчего я с таким упорством желаю отвоевать обратно Сицилию? Неужели нет ничего более важного? Наверное, и вас занимают подобные вопросы... Так знайте: этого желал папа Николай, и я намерен довести дело, одобренное им, до конца, чего бы мне это ни стоило.

— И поэтому вы согласились возвести на престол Целестина?

— Да.

— И надеялись, что он поможет вам?

— Я верил в это.

— А что теперь?

— Я разочарован. Растерян... Неужели нет ни одного человека, который осмелится не только посулить мне победу над королём Арагона, но и привести свои слова в исполнение?

— Такой человек найдётся!

— Неужели? Я знаю его?

— Конечно!

— И кто же он?

— Я!

— Вот как? Стало быть, вы также готовы дать мне обещание, а затем обмануть, как это не раз уже происходило?

— Нет! Я не только обещаю вернуть вам Сицилию. Я клянусь положить все силы Церкви на дело, которое считаю столь же священным, как и борьба с еретиками. Клянусь, что не пройдёт и года — и вы с триумфом вернётесь в Палермо, покинутый некогда вашим отцом.

— Какие красивые речи! — усмехнулся король. — В них так хочется верить!

— Так поверьте мне! — вскричал Гаэтани. — Или вы считаете, что кто-либо ещё сумеет помочь вам? Уверяю: другие кардиналы окажутся куда многословнее меня, однако у них не достанет ни ума, ни решимости, чтобы стать достойными последователями Григория Седьмого, Иннокентия Третьего или Николая Четвёртого!

— Здесь я с вами согласен, — подтвердил Карл. — Ни один кардинал действительно не догадался или же не отважился поселиться над кельей папы Целестина. — Затем внезапно спросил: — Когда будет готово отречение сего благочестивого старца?

— Завтра, — ничуть не смутился Гаэтани.

— Великолепно! — расхохотался Карл. — Однако я бы на вашем месте немного повременил с его оглашением.

— Почему?

— Мои подданные отличаются горячим нравом. Конечно, стены замка прочны, а ров вокруг него широк... Но всё же, пусть неаполитанцы сначала удовольствуются слухами, устанут от догадок и споров... Иначе мне придётся отдать вас на растерзание толпе, чтобы не бежать из столицы подобно моему батюшке. А это явилось бы настоящим позором, который навеки испачкал бы герб Анжуйского дома в грязи.

— Благодарю за совет, ваше величество, — произнёс мессер Бенедетто. — А теперь позвольте мне вернуться в свои покои, чтобы продолжить работу над законом, который навсегда избавит Церковь от Папы-отшельника.

— Идите, монсеньор, — милостиво кивнул король. — Впрочем, нет! Постойте!

Встав с кресла, он прихрамывая двинулся к кардиналу, в изумлении замершему возле двери, и, подойдя вплотную, протянул руку.

Гаэтани вложил свою ладонь в ладонь короля, и Карл с едва заметной улыбкой прильнул губами к перстню, украшавшему его указательный палец.

Глава 3

Неаполитанцы

Покинув королевские покои, мессер Бенедетто не стал отправляться в путешествие по бесконечным коридорам, в которых царил зловещий полумрак. Вместо этого он спустился во двор и, быстро оглядевшись, заметил какого-то мужчину, притаившегося в тени одной из стен.

— Сер Нери! — бросил на ходу кардинал.

Незнакомец тотчас сдвинулся с места и вскоре присоединился к Гаэтани. Так они и шагали некоторое время: кардинал возглавлял шествие, спутник его держался в нескольких шагах позади. Можно было подумать, будто прелата сопровождает один из его слуг.

Наконец, очутившись в месте, по какой-то причине не занятой многочисленными стражниками, охранявшими двор, мессер Бенедетто замедлили шаг. Тотчас Камби — а именно он следовал за кардиналом — поравнялся с ним.

— Король прислушался к моим словам, — прошептал Гаэтани.

— И вскоре...

— ...я стану новым Папой.

— Прекрасно! Что от меня требуется?

— Ничего. Вы можете возвращаться во Флоренцию.

— Вот как?

— Да. Прежде всего я намерен помочь вам и мессеру Джери Спини — без таких верных союзников мне пришлось бы нелегко.

— Благодарю вас, монсеньор, — поклонился Камби. — Мне так хочется полюбоваться на ваш триумф...

Мессер Бенедетто усмехнулся:

— Желаете убедиться, что на сей раз не появится нового кардинала Латинуса, который помешал бы нашим планам?

— Признаться честно, вы верно истолковали мои слова, монсеньор, — сознался Нери.

— Что ж, можете остаться в Неаполе, — милостиво разрешил Гаэтани. — Двери любого из домов нашего семейства всегда открыты для вас...

— Вы так добры, монсеньор, — смущённо пробормотал Камби.

— ...однако стены этого замка вам следует покинуть как можно быстрее.

— Отчего?

— Едва неаполитанцам станет известно обо всём, что случилось сегодня, они помчатся сюда, к этим неприступным стенам, чтобы выплеснуть свой гнев. И сколько продлится эта осада, известно одному Господу. Поэтому поторапливайтесь, сер Нери... И да пребудет с вами милость Всевышнего, сын мой...

Последние слова кардинал прогудел, заметив, что в его сторону направляется отряд королевской стражи. Поэтому он предпочёл расстаться с собеседником и поспешил к себе в покои, чтобы взяться за написание закона — и без того почти готового, — который открыл бы ему путь к папскому престолу, и дождаться утра, обещавшего принести немало неприятностей в облике разгневанных неаполитанцев — а мессер Бенедетто, как видят читатели, нисколько не сомневался в том, что простонародью не придётся по душе внезапное отречение Целестина.

Между тем, слова Карла Анжуйского, утверждавшего, что, мол, неаполитанцы сперва рассорятся друг с другом, гадая, в самом деле Папа решил сбросить со своей головы тиару, случилось ли это добровольно, или виной всему — интриги кардиналов, и это несколько умерит их гнев, свидетельствовали о том, что, достигнув сорокалетнего возраста, король так и не сумел понять характер своих подданных.

Не успел ещё забрезжить поздний зимний рассвет, а потоки людей, кричащих, воздевающих над головами руки со сжатыми в кулаки ладонями, устремились к Новому замку. Казалось, ничто не может их устрашить — ни ров с неподвижной чёрной водой, глубокий, точно река, ни стены из громадных тёмно-серых камней; упади такой на землю — и раздавит добрую дюжину разъярённых бунтовщиков.

Впрочем, пока "бунтовать" народ не собирался: всё ограничивалось нестройными выкриками на необыкновенном неаполитанском наречии, понять которое удавалось далеко не всегда даже итальянцам, не говоря уж о воцарившихся в королевстве всего тридцать лет назад анжуйцах. И всё же, свирепый блеск чёрных глаз и ярость в голосах ораторов не оставляли сомнений в том, каково настроение толпы.

Картина, которую увидел Целестин, покинув келью, в которой он, по обыкновению, провёл всю ночь, внушила ему неописуемый ужас: с одной стороны виднелось море, чёрное от бури, с другой — пёстрый людской океан, по которому каждую минуту пробегали настоящие штормовые валы, сверху же — небо со стремительно летящими с севера серыми тучами.

Папа отшатнулся от окна, однако было поздно. Несколько монахов из целестинского ордена, заметив его, тотчас завопили, указывая в сторону замка:

— Святой Отец!

— Взгляните — там появился Святой Целестин!

Возгласы эти были радостно подхвачены воодушевлёнными неаполитанцами — наконец-то среди них появились вожди!

Подобное проявление народной любви заставило Целестина спрятаться в самый дальний угол комнаты. На какой-то миг ему нестерпимо захотелось выбежать в коридор.

Однако желание Папы оказалось неосуществимым, поскольку в то же мгновение дверь отворилась, и перед трясущимся от страха первосвященником появились кардиналы — такие же бледные и дрожащие, как он сам.

Замыкал шествие мессер Бенедетто. Взгляд Целестина метнулся к его ладоням, однако те оказались пусты.

— Ваше отречение ещё не готово, Святой Отец, — с печальной улыбкой покачал головой Гаэтани.

— Вот как?

— Мне очень жаль...

— Но отчего произошла задержка? — взмахнув рукой, прервал собеседника Целестин.

— Вы несправедливы, Святой Отец, — оскорбился мессер Бенедетто. — За всю ночь я не сомкнул глаз, стараясь как можно скорее исполнить ваше желание, однако, как вы понимаете, написание любого закона требует некоторого времени.

Целестин прижал ладонь к пылающему лбу:

— Да, извините меня за несдержанность, монсеньор Гаэтани... — И добавил чуть слышно: — Если ты останешься Папой ещё хоть чуть-чуть, то непременно погубишь свою душу. Откуда взялось это чувство гнева, столь чуждое тебе?.. Не иначе, виной всему тёмные силы, и Господь пожелал спасти тебя...

Слова Целестина, хотя и были произнесены достаточно тихо, всё же не ускользнули от слуха кардиналов. Почтенным священнослужителям пришлось до крови искусать губы, чтобы подавить презрительные улыбки.

Гаэтани, словно сам был Папой, а собеседник его — простым монахом, милостиво кивнул, показывая, что принимает извинения, и произнёс:

— Коль скоро речь пошла об обещаниях выполненных и невыполненных, я осмелюсь напомнить, Святой Отец, о ваших вчерашних словах.

— О каких именно? — пролепетал Целестин.

— Вы обещали, что выйдете к народу и успокоите его, если это понадобится.

— И по-вашему, мне следует поступить подобным образом?

— Судите сами...

Все участники описываемой нами сцены прислушались. Ушей их достиг только неумолчный гул — пусть грозный, но уже не внушавший прежнего ужаса. Однако если бы священнослужители перенеслись в самое сердце толпы, волосы у многих из них встали бы дыбом от страха.

Виной тому послужили бы речи монахов-целестинцев и, в особенности, брата Климента, чей звучный голос то и дело возносился над головами неаполитанцев.

— Наш Святой Отец — невинная жертва, которую эти дети ада, облачённые в кардинальские шапки, хотят принести в жертву своему господину, обитающему в Преисподней. О, можете поверить мне — человеку, проведшему немало дней подле Святого Отца! Лишь благодаря моему неусыпному бдению он до сих пор не был убит!

Толпа ахала от ужаса и восторга.

Климент продолжал:

— Но теперь замысел этих негодяев удался! Отчего, по-вашему, Святой Отец не появляется перед нами?

— Почему?! — подхватывали слушатели.

— Отчего, скажите, не произнесёт перед нами речь, вложенную, как и всегда, в его уста самим Всевышним? — вопрошал монах.

— Да, пусть скажет что-нибудь! — В голосах неаполитанцев слышался непередаваемый восторг.

— Уверен, что кардиналы не пускают его к окну! Быть может, в этот час они издеваются над ним? Унижают?! Заставляют подписать подготовленное заранее фальшивое отречение?!

На несколько секунд гул толпы почти смолк, а затем от первых рядов к последним прокатилось единственное слово, подхваченное тысячами глоток:

— Смерть!

Обратно оно устремилось, дополненное весьма существенным замечанием:

— Смерть кардиналам!

Прелаты, которым эта угроза предназначалась, на несколько секунд замерли в оцепенении, превратившись в подобия статуй с обезображенными гримасой ужаса лицами.

— Смерть убийцам!

Первым в себя пришёл кардинал Джакопо делла Колонна.

— Ого! — воскликнул он. — Неужели мы так не угодили неаполитанскому простонародью? Чем, интересно?

— Об этом вы сможете узнать, встретившись с монахами ордена Святого духа, — угрожающе сверкнул глазами Гаэтани. — Это ведь они так славно потрудились? Они распустили по Неаполю лживые слухи?

Пылающий взор мессера Бенедетто обратился на Целестина.

— Не знаю, — прошептал Папа.

— Как это? Это же ваш орден! Руководствуясь единственно своим желанием, ни у кого не испросив совета, вы некоторое время назад даровали ему огромные привилегии!

Собрав все силы, Целестин грозно сдвинул брови и достаточно твёрдо ответил:

— Заняв престол Святого Петра, я перестал считать себя членом какого-либо монашеского ордена. И заметьте, монсеньор: помимо целестин...

Опомнившись, Папа смолк.

— Да, верно! — торжествующе вскричал Гаэтани. — Именно "целестинцев", как вы изволили заметить, Святой Отец!

В разговор вмешался Орсини:

— К чему эти споры? Сейчас нужно думать, как утихомирить толпу, требующую нашей смерти...

— По-моему, я уже сказал, что для этого необходимо, — с высокомерным видом прервал его мессер Бенедетто. — Пусть Святой Отец появится перед обожающим его народом и произнесёт какую-нибудь проникновенную речь, которая утихомирит толпу. В противном случае ему придётся отказаться от своих намерений и остаться на папском престоле.

"До самой своей смерти", — сжав зубы, мысленно добавил Гаэтани.

— А к чему нам унижаться перед народом? — проворчал Колонна, озарённый внезапной мыслью. — В конце концов, эти стены достаточно прочны, чтобы устоять перед натиском толпы. Пусть неаполитанцы беснуются, если им больше нечем заняться.

— Вы позабыли, монсеньор, — широко улыбнулся Гаэтани, — о том, что замок этот, прочность стен которого, полагаю, ни у кого не вызывает сомнений, принадлежит Карлу Анжуйскому. И если осада продолжится, я не поручусь, что король не пожелает воспользоваться этим обстоятельством ради достижения своих целей — а мы о них можем лишь догадываться. Кто знает, не потирает сейчас ли его величество Карл свои бледные руки, восхваляя рвение подданных, позволивших ему взять в плен всю коллегию кардиналов с самим Святым Отцом во главе?

— Вы правы! — разом воскликнуло несколько кардиналов.

— Подойдите к окну, Святой Отец!

— Скажите что-нибудь!

— Пожалуйста!

— Умоляем вас!

И прелаты, которые несколько минут назад, как помнит читатель, едва скрывали своё презрение, теперь готовы были встать перед Целестином на колени, только бы избежать нависшей над ними двойной угрозы.

— Но ведь никто не услышит моих слов в таком шуме... — попробовал успокоить кардиналов Папа.

— О, не беспокойтесь! — нервно рассмеялся мессер Бенедетто. — Как только вы изъявите желание сказать что-либо, толпа смолкнет, словно по мановению божественной руки.

— И всё равно никто не услышит меня.

— Те, кому будут предназначены слова, поймут их.

Целестин сгорбился и прошептал:

— Я не знаю, что следует сказать.

— Правду, разумеется! — воскликнул Гаэтани.

— Как, вы желаете, чтобы Святой Отец признался в своём отречении? — изумился Джакопо делла Колонна. — Но тогда неаполитанцы придут в ещё большую ярость!

— Нет, я говорю вовсе не об этом.

— О чём же тогда? — в один голос воскликнули кардиналы.

— На сей час закона, который позволил бы Папам самовольно покидать Святой Престол, не существует, равно как и буллы, которую мог бы подписать Святой Отец. Следовательно, если сказать народу, что решение до сих пор не принято, утверждение это никоим образом не будет считаться лживым; напротив, оно наилучшим образом опишет всё происходящее.

— Но ведь я уже отрёкся! — вскричал Целестин. — Я не могу лгать!.. Не хочу...

— В таком случае, говорите всё, что вам будет угодно! — раздражённо махнул рукой мессер Бенедетто. — Только подойдите к окну и покажите неаполитанцам, что по-прежнему живы и никто вас убивать не собирается. Не знаю, что чувствуют другие кардиналы, но меня глупые обвинения этих крикунов успели уже порядком утомить.

Последнее замечание Гаэтани не было лишено справедливости: за окном в сотый раз прозвучал вопль "смерть убийцам!". Впрочем, стоит заметить, что всё чаще последнее слово начало заменяться, одним из эпитетов, напоминавших о том, каким именно порокам предаются, по мнению простонародья, священнослужители. И если относительно злых намерений кардиналов неаполитанцы заблуждались, то остальные их догадки были весьма близки к истине.

Должно быть, именно поэтому все единодушно согласились с мессером Бенедетто.

Не в силах больше противостоять натиску кардиналов, Целестин сделал несколько неуверенных шагов к окну.

— Представьте, что вы читаете проповедь, Святой Отец, — ободряюще шепнул Гаэтани.

— Мне никогда не доводилось этого делать, — с кроткой улыбкой возразил Папа. Прелатам оставалось лишь испустить горестный вздох.

Когда Целестин показался в окне, стены замка сотряс рёв, в котором смешались все чувства, охватившие в этот миг толпу. Восторг неаполитанцев был таков, словно они увидели сошедшего с небес ангела.

Но едва Папа поднял ладонь над головой, показывая, что желает обратиться к народу с речью, всякий шум стих. Некоторые кардиналы заскрежетали зубами от злости — этот жалкий старик, которого они столько раз обводили вокруг пальца, словно трёхлетнего ребёнка, одним мановением руки утихомирил десяток тысяч разъярённых горожан, им же оставалось лишь мечтать о таком почтении к своей особе.

Вскоре в повисшей тишине послышался голос Целестина — тихий и дрожащий. Даже прелаты, стоявшие в нескольких шагах позади старца, едва различали слова. Однако неаполитанцам, казалось, этого было достаточно; они словно впали в какое-то необъяснимое оцепенение, из которого их вырвало бы лишь повеление кумира.

Понемногу Папа стал чувствовать себя увереннее. Теперь речь его, поначалу бессвязная и похожая больше на обрывки ничего не значащих фраз, приобрела стройность и убедительность, и сам Гаэтани невольно подумал, что не сумел бы в эту минуту проявить большее красноречие.

"А ведь он и впрямь может повести за собой толпу", — сжав зубы, пожирал взглядом спину Папы мессер Бенедетто. И в сердце его зрела уверенность: Целестин будет опасен, даже вернувшись в хижину отшельника...

Папа между тем, не подозревая о мыслях Гаэтани, продолжал свои увещевания. Пытаясь убедить слушателей, он и сам почти поверил в собственные слова... Кто сказал, будто его заставляют покинуть Святой Престол? Нет, это ложь! Напротив, прелаты всеми силами стараются отговорить его от такого поступка... Кто утверждает, что закон, придуманный кардиналами, ни на чём не основан? Неужели кто-то сомневается в мудрости людей, которым поручено столь ответственное дело? В таком случае, человек сей сомневается в мудрости самого Целестина, о судьбе которого так беспокоится, что отважился явиться под стены королевского замка... Ах, кстати, не лучше ли теперь, когда всё разъяснилось, вернуться к повседневным делам? Вы ведь видите, добрые неаполитанцы, что жизни вашего Папы ничто не угрожает. А кардиналы и сам он вскоре придут к решению, которое непременно всех устроит...

Наконец Целестин смолк. Пот струился по его лицу от невероятного напряжения, тело бил озноб. Кардиналы были взволнованы не меньше его: послушаются неаполитанцы или нет? Разойдутся или продолжат свою осаду?

Тишину разорвал чей-то голос:

— Не отрекайтесь, Святой Отец!

В следующее мгновение возглас этот исторгли разом тысячи ртов.

Целестин вновь поднял руку — и шум прекратился.

— Спасибо вам! — проникновенно произнёс он. — Я был убеждён, что недостоин папской тиары, и намеревался собственноручно снять её со своей головы. Но вера ваша вселила в моё сердце новые силы, укрепила мой дух, надломленный тяжкими испытаниями последних месяцев... Позвольте же мне провести несколько дней в беседе с Господом, дайте в очередной раз испросить у небес совета... И тогда решение будет принято окончательно...

По толпе прошло волнение. Неаполитанцы растерянно переглядывались, обменивались тихими возгласами.

— Прошу вас! — воскликнул Целестин с такой болью в голосе, что многие вздрогнули.

"Он играет роль или действительно испытывает мучения? — кусая губы, подумал мессер Бенедетто. — Или это — муки совести?"

Папа повторил свой призыв, и на этот раз слова его произвели на толпу должное воздействие.

Медленно, словно нехотя, ряды горожан начали редеть. Напрасно монахи-целестинцы стонали и взывали к благоразумию — их никто не слушал. Неаполитанцы покидали место под стенами замка с чувством выполненного долга, и отовсюду можно было услышать, что какой-нибудь "бунтовщик" говорит своему знакомому или просто случайному спутнику:

— Похоже, нам нечего больше здесь делать...

— Да, мы славно припугнули кардиналов — теперь-то они оставят Святого Отца в покое...

— ...и позволят ему в тишине побеседовать с Господом.

— И раз уж Папа решил предпочесть помощь Всевышнего нашей — пусть будет так! — заключали разом оба участника этой краткой беседы, прежде чем расстаться друг с другом.

Глава 4

Торжество

Когда через несколько дней кардиналы вновь собрались в покоях Целестина, стены Нового замка уже не сотрясались от яростных выкриков неаполитанцев. Не слышалось ни угроз, ни требований, чтобы Святой Отец показался в окне. Лишь сотня-другая человек, добрая половина которых была облачена в рясы целестинцев, продолжала дежурить на прежнем месте, дожидаясь, когда Папа прочтёт буллу о своём отречении.

И к полудню долгожданное событие свершилось.

Во второй раз Целестин сбросил с себя папское облачение, однако на сей раз ничто не дрогнуло в душах кардиналов: мысли их были всецело заняты предстоящими выборами.

Старец подошёл к окну, дабы показать сторонникам, что больше не является Папой, но и тут его поступок был встречен гробовой тишиной.

Впрочем, разочарование, шевельнувшееся на миг внутри Целестина, вскоре сменилось неизъяснимым облегчением: наконец-то кошмар закончился! Больше не придётся мучиться в окружении десятков просителей, страдать, чувствуя себя беспомощной куклой в руках интриганов и лжецов. Начинается прежняя жизнь, полная молитв под бескрайним звёздным небом, в окружении могучих вековых деревьев...

Пусть Целестин пребывает в этом заблуждении — пройдёт несколько недель, и безжалостная судьба укажет несчастному старцу на все его ошибки. Мы же обратим взор на всадника, покинувшего кольцо городских стен через несколько часов после отречения и, пустив лошадь в галоп, стремительно помчавшегося на север, в сторону Рима.

Поскольку солнце, и без того полускрытое облаками, успело уже коснуться своим краем линии горизонта, поступок мужчины для осторожных людей, знакомых с жуткими историями о разбойниках, обитающих под сенью лесов и среди скал, показался бы признаком слабоумия, для безрассудных же — примером безграничной смелости. Первое предположение кажется нам более близким к истине, ведь нередко бывает, что человек теряет голову от счастья. А всадником, на которого мы обратили взор, являлся Нери Камби, дождавшийся, наконец, победы Бенедетто Гаэтани и, следовательно, семейства Спини, — в эту минуту едва ли не самый счастливый человек на земле. Мало кому удавалось услышать, как Нери поёт и, однако же, углубляясь в лесную чащу, он тихонько мурлыкал под нос весёлые куплеты, сочинённые неаполитанскими уличными "поэтами".

Судьба ли в эти дни была благосклонна к семейству Спини, или рассказы о лесных бандитах были порождены в большей степени людской фантазией, чем жизнью, однако путь Камби оказался лишён приключений и трудностей.

Спустя двое суток после начала дороги Нери, порядком уставший, на измученной лошади, но всё такой же весёлый и довольный жизнью, остановился под стенами дома, где жил Симоне Герарди.

Стремительно взбежав по лестнице, он ворвался в комнату Симоне.

Тот при виде приятеля вскочил и, не заметив счастья, читавшегося на лице Камби, испуганно вскричал:

— Что случилось?! Всё пропало?

Нери расхохотался:

— Напротив, победа в наших руках!

— Что ты хочешь этим сказать? — недоверчиво спросил Герарди.

— Папа Целестин подписал собственное отречение!

— Невероятно!

— Король Неаполитанский пообещал Бенедетто Гаэтани поддержку — и вскоре тот станет новым римским первосвященником!

От переизбытка нахлынувших внезапно различных чувств Симоне Герарди прижал ладони к лицу и некоторое время постоял так, не в силах собраться с мыслями.

Наконец он пробормотал:

— А что теперь случится с Флоренцией? Гаэтани обещал тебе что-нибудь?

Вместо ответа Нери выхватил из-под полы плаща пергаментный свиток и потряс им в воздухе.

— Что это?

— Письмо от мессера Бенедетто!

— И ты знаешь его содержание?

— Да. Гаэтани просит, чтобы верные ему флорентийцы потерпели ещё чуть-чуть, дождались, пока на голову его возложат тиару — и тогда власти простолюдинов придёт конец!

— А если конклав опять затянется на два года?

— Говорю же тебе: теперь, когда французские кардиналы, повинуясь Карлу Анжуйскому, проголосуют даже за осла, если им это будет приказано, мессер Бенедетто непременно станет Папой! Подожди несколько дней — и ты увидишь торжественный въезд Гаэтани в Рим!

— Хотелось бы верить, — вздохнул Симоне.

Нери в ответ на замечание собеседника громко фыркнул. В этот миг ничто не могло омрачить его торжество.

Герарди тем временем произнёс:

— Тебе нужно отдохнуть.

— Глупости!

— Ничего себе! Ты едва держишься на ногах.

— Клянусь жизнью, я полон сил и сумел бы без остановки проделать путь во Флоренцию за пару дней — только бы скакун не подвёл! — самодовольно ухмыльнулся Нери.

— Я верю, — согласился Симоне. — Но всё же, не делай глупостей...

— Ладно уж! — хохотнул Камби. Его так и распирало от гордости.

Герарди кликнул слуг. Тотчас несколько человек вбежали в комнату, где происходил приведённый выше разговор.

Симоне принялся резким, отрывистым голосом отдавать приказания, которые исполнялись с удивительным проворством и поспешностью. Повинуясь господину, лакеи окружили Камби такой заботой, точно он был, по меньшей мере, герцогом одного из итальянских городов.

Нери воспринял потуги слуг, как нечто само собой разумеющееся: в этот миг он ощущал себя человеком, держащим в руках судьбы целого христианского мира, а значит, и почести ему полагались соответствующие. Впрочем, мужчина растерял всю свою невозмутимость, едва приятель подвёл его к столу, уставленному кушаньями, достойными германского императора — нет, Камби, конечно, не мог соперничать в прожорливости с некоторыми служителями церкви, однако от вкусной еды никогда не отказывался.

Последующий час прошёл в безмолвии, лишь иногда прерываемом восторженными возгласами кого-нибудь из двух участников пиршества, восхищённого мастерством повара.

Когда большая часть кушаний оказалась в желудках, Симоне с блаженным видом откинулся на спинку стула.

— Эх, — протянул он, зажмурившись, — так и хочется на всю жизнь остаться здесь, в Риме...

— В эту минуту я согласен с тобой, — кивнул Нери.

— Однако когда-нибудь нам с тобой всё же придётся вернуться к флорентийской жизни, полной интриг и раздоров.

Камби зевнул во весь рот:

— Ей-богу, у меня пропало всякое желание продолжать путь! А всё из-за тебя, Симоне!

Герарди приоткрыл один глаз.

— Почему?

— После такого сытного обеда в душе моей проснулось желание принять участие в столь же обильном ужине.

— Ну, это несложно устроить! — расхохотался Симоне.

— Отлично! Тогда я, пожалуй, дождусь вечера и лишь тогда отправлюсь во Флоренцию, — заключил Нери.

Окажись Камби полководцем, решение его могло бы оказаться роковым: не раз случалось, что плоды блистательной победы, одержанной в сражении с противником, так и не были собраны по вине минутной слабости или беспечности. И тогда триумф оборачивался катастрофой. Но, к счастью для Нери, в интригах не всегда действуют законы военного времени, поэтому промедление его — а мужчина не только отужинал, но и провёл ночь в доме Симоне — не принесло сколько-нибудь серьёзного урона делу Джери Спини.

Между тем, пока Герарди и Камби предавались чревоугодию, перед хорошо знакомым читателям зданием, где находилось римское отделение банка, принадлежавшего семейству Моцци, и где не так давно провели несколько дней Джованни и Дино, а теперь жил Томмазо, остановился всадник: изнурённый, едва держащийся в седле.

Спешившись, гонец вошёл внутрь.

Некоторое время в отделении царила тишина, а затем на пороге появились мессер Бартоломео и Томмазо. Лицо молодого человека светилось счастьем, мужчина был обеспокоен и нервно потирал ладони.

Так они стояли несколько минут, погружённые каждый в свои мысли, пока не распахнулись ворота и Алессандро, — юноша, который, как помнит читатель, всюду сопровождал Дино и Джованни во время их визита к Джакопо Гаэтани, — не вывел из двора запряжённого коня. Вид его был на удивление угрюмым.

Томмазо принял поводья из рук юноши, даже не посмотрев в его сторону, не говоря уж о словах благодарности.

— Будьте осторожны, — пробормотал мессер Бартоломео. Во взгляде его читалась неподдельная тревога.

— Вот ещё! — фыркнул Моцци и ловко вскочил в седло. — Сегодня небеса благосклонны к нашему семейству, а значит, нужно этим пользоваться!

Кивнув на прощание старому банкиру, он пришпорил коня.

Мессер Бартоломео неодобрительно покачал головой и прошептал, глядя вслед удаляющемуся всаднику:

— Смотри, как бы своим поведением ты вместо милости небес не навлёк на себя их гнев.

— Невелика беда... — пробурчал Алессандро. На лице его расплылась широкая улыбка.

Мужчина угрожающе посмотрел на него.

— Что ты сказал?

— Ничего особенного, — пожал плечами юноша.

— Вот как?

— Я всего лишь заметил, что вам не следует тревожиться за... — юноша состроил презрительную гримасу, — ...господина Томмазо.

Голос его при этих словах был полон яда.

Мессер Бартоломео укоризненно посмотрел на молодого человека, однако ничего не ответил — видимо, посчитал, что не следует тратить время на бесполезные споры. А возможно, был во всём согласен с собеседником, потому и не встал на защиту Моцци.

Юноша и мужчина, обменявшись понимающими взглядами, вернулись в контору, нисколько не опечаленные спешным отъездом Томмазо.

Между тем, сам молодой человек забыл о римском отделении компании Моцци и его обитателях, не успев даже выбраться за пределы Вечного города. Да и зачем было вспоминать о них, если из Неаполя пришли известия, услышав которые, мессер Ванни потеряет рассудок от счастья? Целестин отрёкся! Мессер Гаэтани вскоре станет новым Папой!

"Как хорошо, что отец не послушался Джованни с его глупостями! — думал Томмазо. — И хвала небесам, что тебе удалось доказать отцу, что для мессера Бенедетто ничто не было потеряно с избранием отшельника с горы Мурроне, и когда-нибудь он обязательно своего добьется..."

Воображение рисовало юноше радужную картину, в корой ему, к слову, отводилось едва ли не центральное место, как главному творцу торжества семейства Моцци.

Разгорячившись, Томмазо безжалостно хлестал коня, и бедное животное, должно быть, упало бы замертво где-нибудь на дороге, предоставив своему безжалостному всаднику продолжить дальнейший путь пешком, не опустись на землю ночь.

Молодому человеку поневоле пришлось прервать путь и остановиться на ночлег на одном из постоялых дворов.

На следующий день картина повторилась, за тем лишь исключением, что к вечеру вторых суток запал молодого человека начал иссякать.

Впрочем, когда на следующее утро в лучах солнца — тёплых и ласковых, пусть на дворе и был декабрь, — взору путешественника открылись знакомые с детства низкие холмы, оливковые рощицы вдоль дороги и стрелами уходящие ввысь кипарисы, это воодушевило его подобно речам богов Гомера, обращённым к греческим воинам под стенами Трои и подвигавшим их бесстрашно искать в сражении свою гибель.

К полудню, взобравшись на вершину одного из холмов, Томмазо увидел вдалеке стены Флоренции.

Через два часа молодой человек на полном скаку промчался через городские ворота. Горожане, с принятием законов Джано делла Белла забывшие об опасности быть раздавленными каким-либо чрезмерно горячим грандом, в ужасе шарахались в разные стороны, а затем, дождавшись, когда всадник удалится на внушительное расстояние, принимались грозить ему вслед кулаком и выкрикивать проклятия и ругательства.

Томмазо ничего не слышал и не видел. Ему хотелось лишь одного: поскорее оказаться в родном доме.

Достигнув дворца, он спрыгнул на землю и бросился во двор. Взбежал по лестнице и... едва не столкнулся с появившимся в этот миг в дверях Джованни.

— Ого! — изумился тот. — Вот так встреча!

— Да уж... — поджал губы Томмазо.

Джованни улыбнулся и протянул брату руку.

— Может, ты пропустишь меня в дом?

Услышав эти слова, Джованни вздрогнул всем телом; по лицу его разлилась мертвенная бледность.

— Хорошо, — отступил он в сторону, не сводя с Томмазо изумлённого взгляда.

Томмазо кивнул, словно разговаривал с простым слугой, и вошёл внутрь. Джованни последовал за братом, теряясь в догадках: что могло случиться за месяцы, проведённые молодыми людьми вдалеке друг от друга? Ведь после памятного визита во Флоренцию принца Карла Мартелла между ними, казалось, вновь возродилось подобие прежних — тёплых, словно в далёком детстве — чувств.

С большим трудом Джованни подавил в душе желание немедленно потребовать объяснений, и путь к покоям мессера Ванни юноши проделали в полном безмолвии.

Мессер Ванни в это время сидел на резном стуле чёрного дерева и в десятый раз изучал написанное на листке пергамента послание, ещё утром переданное одному из слуг каким-то человеком, не пожелавшим называть своего имени. Лакей не решился тотчас принести письмо господину, и прошло немало времени, прежде чем он отважился на этот поступок. Банкир, впрочем, не стал наказывать мальчишку, ограничившись несколькими грозными словами, а затем погрузился в чтение.

Занятие это так увлекло мужчину, что он не обратил внимания ни на стук копыт по мощёной плитами улице, ни голоса, раздавшиеся за окном, ни на поднявшуюся в доме суету. Лишь когда дверь распахнулась, он оторвал свой взгляд от письма и резко обернулся.

— Господи! — вскричал мессер Ванни.

— Здравствуй, отец! — воскликнул Томмазо.

— Что-нибудь стряслось?.. Ты выглядишь таким уставшим...

— Неужели люди выбиваются из сил, лишь когда торопятся принести плохие вести? — рассмеялся юноша.

— Значит, не случилось ничего ужасного?

— Нет, конечно.

Мессер Ванни возвёл взгляд к потолку и с чувством перекрестился. Томмазо наблюдал за этой сценой, изо всех сил кусая губы, чтобы не рассмеяться.

Наконец, самообладание вернулось к банкиру. Усевшись обратно на стул, он спросил:

— Выходит, удача улыбнулась нам?

— Да, — кивнул Томмазо.

— И Гаэтани стал новым Папой?

— Ещё нет, — ответил молодой человек. И тотчас добавил, вложив в слова всю свою уверенность: — Но скоро будет!

— Расскажи всё по порядку, — приказал мессер Ванни.

Второй раз произносить эти слова банкиру не пришлось — Томмазо взялся, захлёбываясь от возбуждения, пересказывать события, известные читателям из предыдущего повествования куда лучше его самого. Забавно было наблюдать, как он мечется из одного угла в другой, беспрестанно размахивая руками, останавливается иногда, чтобы перевести дух — в подобные мгновения юноша отдувался так, словно только что пробежал через всю Флоренцию. Следует, однако, заметить, что в речах своих Томмазо уделил значительную роль собственной персоне, изрядно приуменьшив значение героев, которые действительно заслуживали внимания.

За всё время рассказа на лице мессера Ванни не дрогнул ни один мускул. В своей неподвижности мужчина походил на каменное изваяние. Джованни, напротив, то и дело морщился; изредка, когда молодому человеку казалось, что Томмазо слишком уж бахвалится или приукрашивает рассказ, губы его начинали кривиться в презрительной усмешке.

— Что ж, прекрасно, — произнёс банкир, когда повесть была завершена. — Благодаря тебе, Томмазо, нам удалось не только спасти отделение в Риме, но даже, возможно, достичь влияния, о каком прежде нельзя было и помыслить.

Джованни почесал затылок, не в силах разобрать, искренен мессер Ванни, или слова его продиктованы любовью к сыну, а не здравыми рассуждениями. Вывод оказался неутешительным: всмотревшись в лицо Моцци-старшего, молодой человек уверился, что первая его догадка гораздо ближе к истине, чем вторая.

Щёки Томмазо зарделись от гордости.

— Спасибо, отец! Всё, что я делаю — ради величия нашего семейства!

Джованни закатил глаза.

Поступок его был, впрочем, оставлен без внимания: Томмазо даже не глядел в сторону брата, банкир же взялся в очередной раз перечитывать бумагу, которую держал в руках.

С минуту в комнате царило безмолвие.

Первым его нарушил Джованни, произнесший голосом, в котором едва ли можно было услышать заботу о брате:

— Быть может, Томмазо следует отдохнуть, отец? Он ведь проделал такой долгий путь и, наверное, валится с ног...

— Глупости! — передёрнул плечами юноша.

— Видел бы ты себя со стороны!

— Я чувствую себя превосходно!

Джованни пожал плечами, Томмазо в гневе топнул ногой.

Мессер Ванни посмотрел на молодых людей поверх письма, словно судья на преступников, и взгляд его вмиг остудил пыл обоих спорщиков.

— Джованни прав, — произнёс банкир. — Тебе действительно нужно выспаться, Томмазо... Но прежде я хочу сообщить важную новость.

— Какую?! — дружно воскликнули молодые люди.

— Через два дня во Флоренцию прибудет новый подеста.

На лице Томмазо отразилось непонимание.

— И... чем так важно это событие, отец? — несмело спросил он. — Каждые шесть месяцев один подеста сменяет другого — что ж тут необычного?

— Человека этого зовут Джан ди Лучино.

— Никогда не слышал о нём.

— Странно... Ты ведь несколько месяцев жил в Неаполе?

— Да.

— И старался узнать обо всём, что происходит при дворе?

— Разумеется!

— Тогда тебе непременно довелось бы услышать это имя!

Томмазо безнадёжно развёл руками:

— Но я ничего не знаю о Джане ди Лучино, отец.

По лицу банкира пробежала тень разочарования. На челе его резко проступили морщины, прежде, когда мессер Ванни сохранял хорошее расположение духа, едва заметные.

Тряхнув головой, Моцци-старший отогнал от себя тревожные мысли и произнёс:

— Мне казалось, будто Лучино — достаточно важный синьор, чтобы имя его звучало на устах неаполитанцев. В этом, во всяком случае, меня пытались убедить...

— Кто?! — сорвался невольный вопрос с уст Джованни.

— Неважно, — ответил мессер Ванни. — Сейчас это уже не имеет значения. — Сделав многозначительную паузу, он добавил: — Джан ди Лучино — новый флорентийский подеста. И это — аристократ из свиты Карла Мартелла.

— Ах, вот в чём дело! — сверкнул глазами Джованни. Как ни пытался он сохранить невозмутимость, губы сами собой растянулись в улыбке. — Значит, принц всё-таки сдержал обещание, которое дал мессеру Джано!

— Глупости! — вскричал мессер Ванни. — Джано делла Белла и его желания здесь совершенно ни при чём!

— Но весь город знает: он просил принца, чтобы тот направил во Флоренцию человека из своей свиты!

Внезапно банкир успокоился и чуть слышно произнёс:

— Просто поверьте мне. Делла Белла даже не догадывался, кто станет новым подестой, и едва ли знает, с чьей помощью Джан ди Лучино получил свою должность.

— Не понимаю всё же, отчего тебя так взволновала эта новость, — сказал Томмазо.

Джованни фыркнул. Взгляды, устремившиеся в его сторону, казалось, могли бы испепелить на месте любого.

— Вскоре ты всё поймёшь, — пообещал мессер Ванни. — А теперь можешь идти. И ты, Джованни, тоже. — И добавил чуть слышно, когда за молодыми людьми закрылась дверь: — Хотел бы я сам понять, в какую авантюру ввязался...

Глава 5

Признания

Полагаю, от взора читателей не ускользнула одна весьма любопытная вещь, о которой невозможно было даже помыслить, когда наша повесть лишь начиналась: рядом с Джованни на протяжении всей беседы, приведённой в предыдущей главе, не было Дино. Более того, заметим, что не было молодого человека и в самом доме семейства Моцци.

Что же послужило причиной, заставившей Мортинери покинуть общество своего друга? Для этого следует вернуться на некоторое время назад, к тому часу, когда юноша сделал тяжёлый выбор между чувствами долга и любви, вскричав:

— Лучше вовсе не думать о дочери мессера Галастроне!

И первое время молодой человек твёрдо следовал своему решению, с головой окунувшись в дела семейства Моцци и старанием своим и упорством заставивший, наконец, мессера Ванни убедиться в правдивости синьора Бокканегры, перечислявшего в письме своём добродетели юноши: "трудолюбив, целеустремлён, предприимчив...".

Более того, Моцци заметил, что Джованни, заражённый примером приятеля, также взялся за изучение торговых дел, к которому его прежде не удавалось ни принудить, ни побудить, и мысленно возблагодарил Господа.

Однако радость мужчины, как это часто случается, оказалась преждевременной.

Через некоторое время мысли Дино начали невольно возвращаться к дому мессера Симоне, под стенами которого он провёл немало часов в томительном ожидании. Затем воображение добавило к этой картине образ девушки, ради которой, собственно говоря, юноша и занимал каждый день свой наблюдательный пост. Ну а потом... Нетрудно догадаться, что понемногу всякий интерес к торговым делам пропал, сменившись сладостными грёзами.

Всякий раз, выходя на улицу, Дино старался обходить заветный дом стороной — благо, сделать это было не так уж сложно, ведь дворец Моцци и жилище Симоне Галастроне были отделены друг от друга не только рекой, но и доброй половиной города. Но с каждым днём молодой человек всё ближе подходил к обиталищу своей прекрасной дамы, пока, наконец, не очутился вновь на прекрасно знакомом месте, откуда в прежние времена наблюдал, как Эмилия в сопровождении сестёр и служанки отправляется на утреннюю мессу.

Следующее утро юноша встретил возле дома мессера Симоне. Вскоре терпение оказалось вознаграждено, и Дино вновь увидел знакомую картину: Эмилия, в окружении двух сестёр, и замыкающая шествие Мария.

Теперь, полагаю, читателям станет понятно, отчего Джованни вынужден был лицезреть торжество Томмазо, не чувствуя поддержки друга. Не получил он желанного утешения и с появлением Дино — тот был слишком занят своими мыслями, куда более приятными, нежели у Моцци, чтобы испытать чувства столь же сильные, что и собеседник.

На следующее утро юноша выбежал из дома задолго до того мгновения, когда зимнее солнце должно было осветить землю тусклыми лучами, и поспешил занять свой наблюдательный пост. Однако время шло, час молитвы неумолимо приближался, а в доме мессера Симоне царила тишина.

Поскольку ночь выдалась холодная, а Дино испытывал всё большую тревогу, вскоре он начал переминаться с ноги на ногу, потирать ладони и даже временами подпрыгивать на месте. Это не помогло ему ни согреться, ни обрести спокойствие.

Тогда молодой человек несколько раз прошёлся по улице, сгорбившись, точно столетний старик. Увидь его в этот миг Эмилия, едва ли сердце девушки затрепетало от сладостного волнения — вид поклонник её имел довольно-таки жалкий.

Вернувшись на своё излюбленное место, Дино с неудовольствием обнаружил, что оно занято каким-то мужчиной — в полумраке юноше не сразу удалось различить лицо дерзкого незнакомца.

Поэтому он, нахмурившись, открыл было рот, чтобы произнести угрожающую речь, после которой наглецу следовало бы уйти восвояси, но пришелец опередил его и сказал:

— Сегодня никто не отправится на мессу.

Мортинери вздрогнул — не столько от слов, сколько от голоса, который показался ему знакомым.

Сощурившись, молодой человек изумлённо воскликнул:

— Лоренцо?!

— Да, — кивнул сын пекаря.

— Но что ты здесь делаешь? — спросил Дино и поспешно добавил: — Нет-нет, я спрашиваю об этом вовсе не из-за любопытства!

— Полагаю, то же, что и ты, — усмехнулся Френетти. — Ты ведь совершаешь утреннюю прогулку? Вот и мне захотелось побродить по Флоренции в такой собачий холод.

Дино улыбнулся, однако тотчас вновь стал серьёзным и задал вопрос, который волновал его больше всего:

— Откуда тебе стало известно, что никто из дочерей мессера Симоне не намерен сегодня слушать мессу?

Лоренцо снисходительно посмотрел на собеседника:

— Кажется, не только у тебя есть знакомые в доме Галастроне...

— Ах, ведь верно! — воскликнул Мортинери. — Но что же могло случиться? Быть может, кто-нибудь заболел? Или стряслось несчастье?

— Успокойся! Ничего страшного не произошло. Виной всему событие, о котором ты по какой-то причине позабыл, иначе никогда не стал бы вести себя столь беспечно.

— "Беспечно"? — растерянно переспросил Дино.

— Именно так.

— Ничего не понимаю, — развёл руками молодой человек.

— Неужели ты забыл, что совсем недавно мессер Симоне поссорился с Корсо Донати? Что тяжбу между двумя этими знатными синьорами выиграл именно Галастроне? И — главное — насколько злопамятен мессер Корсо? Полагаю, последней причины более чем достаточно, чтобы мессер Симоне всё время держался настороже. Думаешь, в эту самую минуту дом его спит? Нет. Готов побиться об заклад, в эту самую минуту за нами наблюдают десятки слуг, которые вскоре доложат обо всём своему господину.

— Выходит, мессер Симоне может принять меня за одного из людей Донати?

— Он уже давно так считает.

— Проклятье! Зачем же мы тут стоим?

— Я и сам задаюсь этим вопросом каждую минуту, — усмехнулся Лоренцо.

Дино сорвался с места, словно пущенная из арбалета стрела, и стремительно зашагал прочь, на ходу перебрасываясь словами с Лоренцо, который, следует заметить, не отставал от него ни на дюйм.

— Неужели кто-нибудь не мог объяснить Галастроне, что на самом деле я не имею к семейству Донати никакого отношения?!

— Кто, например?

— Скажем, Мария...

— А зачем ей это было нужно?

— Ну, не знаю...

— Замечу, что на самом деле ты должен возблагодарить Господа за то, что Мария проявила такую молчаливость — совсем, к слову, ей несвойственную.

— Это ещё почему?

— Возможно, ты не слышал, что синьорина Эмилия вскоре должна выйти замуж.

— Я знаю об этом!

— Тогда недоумение твоё выглядит странным. В доме вовсю идёт подготовка к свадьбе — и вдруг Мария рассказывает мессеру Симоне, что у госпожи её появился поклонник. Как, по-твоему, к этому отнёсся бы Галастроне? Одно дело — напасть на человека, который служит Донати, и затеять очередную ссору с родичем. За несколько недель до празднества Галастроне едва ли желает устраивать кровопролитие. И совсем другое — проучить какого-то безвестного мальчишку; уж извини, но именно так, Дино, выглядишь ты в глазах столь могущественного гранда, каким мнит себя мессер Симоне.

— Понятно... — приостановившись, почесал затылок Мортинери. — Пожалуй, мне действительно следует благодарить Марию...

— А теперь, — кивнул Френетти, — поскольку я, как мне кажется, ответил на все вопросы, ты, надеюсь, выслушаешь меня с таким же вниманием, как и минуту назад, когда разговор касался вещей, которые были для тебя важны... Ты ведь не считаешь, что я встретился с тобой лишь ради того, чтобы предостеречь и спасти от печальной участи превратиться в ледышку под порывами зимнего ветра?

— Конечно, нет! — рассмеялся Дино.

Он выжидательно посмотрел на собеседника. Тот не спешил возобновлять прерванный разговор и, опустив взор, о чём-то размышлял.

Прошло немало времени, прежде чем Лоренцо медленно сказал:

— Всю свою недолгую жизнь я отношусь с презрением к людям, которые жить не могут без того, чтобы не принять участия в какой-нибудь авантюре, или, того хуже, бесконечно плетут интриги, будучи неспособными добиться успеха честным путём. Скажу больше: последних я ненавижу. — Молодой человек сощурился и угрожающе сдвинул брови. — Но судьба распорядилась так, что и сам я невольно оказался вовлечён в грязные игры, вызывающим в душе моей страшную ярость.

— Что это за игры? — нетерпеливо спросил Дино.

— Подожди чуть-чуть, — улыбнулся Лоренцо. — Сейчас я всё объясню... Наверное, виной всему моя ненависть к грандам, а может, я просто родился чрезмерно недоверчивым и с подозрением относящимся к другим людям, — не знаю, что в большей степени заставило меня предположить, будто мессеру Джано угрожает опасность...

— Что ты сказал?!

— Не кричи так, — предостерегающе поднял руку Френетти.

— Кто-то хочет убить мессера Джано? — прошипел Дино.

— Этого я не говорил, — пожал плечами Лоренцо.

— Но ведь только что ты произнёс слово "опасность"!

— Это означает лишь, что враги мессера Джано намерены всеми правдами и неправдами погубить его, однако никто не утверждает, что все они добиваются его смерти. Можно ведь уничтожить человека, не прибегая ни к яду, ни к мечу, ни даже к кинжалу. Скажем, сломить его дух, чтобы несчастный сам принялся искать свою погибель...

— Ну, мессер Джано не таков! — ухмыльнулся Дино.

— Я в этом не уверен.

— Вот как? Почему?

— За два года, прошедших с принятия "Установлений справедливости", ни один настоящий враг их так и не был наказан.

— Неужели? — недоверчиво протянул Дино. — А как же семейство Галли? А Нери дельи Абати?

— Все они были изгнаны за преступления, не имеющие к "Установлениям" ни малейшего отношения.

— А Буондельмонти?

— Их наказали за несколько глупых слов, сказанных в припадке безумия! Нет, едва ли Буондельмонти были врагами мессера Джано!

— И ты знаешь, кто его истинные противники?

— До последнего времени не знал...

— А сейчас?

— Догадался.

Всевозможные чувства, переполнявшие душу Дино, были так сильны, что он, задохнувшись, не сумел выдавить из себя хотя бы одно слово и лишь посмотрел на собеседника, всем видом своим выражая нетерпение.

— Началось всё в один из дней, когда я томился от скуки за прилавком. Тогда ко мне явился Дино Пекора, мясник из сестьеры Сан-Пьеро...

— Да, я слышал о нём, — перебил Дино собеседника.

— Вот и славно, — кивнул Лоренцо. — В тот день Пекора обмолвился, будто получает деньги из рук Корсо Донати, что немало меня удивило, ведь всем было известно, что мяснику покровительствовал Маттео деи Тозинги. Однако о нём было упомянуто лишь вскользь, зато Донати досталось немало восторженных эпитетов. В тот день я не придал значения этому обстоятельству. И зря, — глухо добавил молодой человек. — Через некоторое время, когда Флоренция готовилась к визиту принца Карла Мартелла, друзья передали мне байку, которую всюду рассказывал Пекора: дескать, Вьери деи Черки подкупил мессера Джано, чтобы тот позволил сыну Черки возглавлять торжественный кортеж.

— Вот негодяй!

— Тогда я задумался всерьёз. Если прежде Пекора восхвалял Донати, и это было понятно — в конце концов, он должен был отблагодарить покровителя за полученное золото, — то теперь выпад его был столь неприкрыто направлен в сторону мессера Джано, что я решил... — тут Лоренцо принялся вздыхать и покачивать головой.

— Что же ты решил?

— Совершить поступок, недостойный честного человека. Мы с друзьями решили устроить слежку за Дино Пекорой и Корсо Донати.

Лоренцо смущённо улыбнулся.

— Что ж тут бесчестного? — изумился Дино. — С негодяями нужно поступать подобно тому, как действуют они сами.

— Не будем спорить, — махнул рукой Френетти.

— Да, ты прав, — согласно кивнул Мортинери. Затем спросил: — Что же, значит, негодяями оказались Корсо Донати и Дино Пекора? Я всегда ненавидел мессера Корсо!

— Не спеши с выводами. Я ведь ещё не рассказал, чем завершилась устроенная мной и моими приятелями слежка. Долгое время казалось, что затея наша бессмысленна: ну, скажем, увиделся Корсо Донати с мессером Адимари — и что с того? Повстречался Дино Пекора с Берто Фрескобальди — так, может, он хочет получить денег взаймы. И только вчера, когда стало известно имя нового подесты я, как мне кажется, нашёл разгадку тайны. Главный вдохновитель интриг, которые плетутся вокруг мессера Джано — банкир Джери Спини.

Дино широко распахнул глаза.

— Как ты догадался? — с ноткой недоверия в голосе спросил юноша. — И какое отношение ко всему этому имеет новый подеста?

— Во время празднества, посвящённого приезду анжуйского принца, одному из моих друзей посчастливилось наблюдать, как мессер Джери о чём-то шептался с неким аристократом, чья внешность была столь внушительной, что приятель мой задался вопросом, кто же таков на самом деле этот видный господин, поспешил расспросить кое-кого из людей, осведомлённых обо всём на свете, и выяснил, что незнакомца зовут Джан ди Лучино.

— Это ведь новый подеста, — ошарашено посмотрел на собеседника Дино.

— Верно. Я был потрясён не меньше тебя, когда вспомнил, что Лучино беседовал с мессером Джери — в одно мгновение перед моим мысленным взором встала картина настоящего заговора, душой которого является банкир Спини. А затем на смену изумлению пришла злость на самого себя. Всё ведь было так просто! — Лоренцо в сердцах топнул ногой. — Тощая фигура мессера Джери, похожая на жердь, беспрестанно появлялась то в одном месте, то в другом, но почему-то ни я, ни мои друзья не обращали на это обстоятельство даже крошечного внимания. А ведь когда-то Мария жаловалась, что Спини внушает ей безотчётный страх: как-то раз она видела его беседующим в церкви с Бальдо Агульони — самым продажным судьёй не только во Флоренции, но и, пожалуй, во всей Италии. А я в ответ хихикал, точно придворный дурачок, и отпускал глупые шутки... Как же Мария была права!

На короткое время Лоренцо смолк, чтобы восстановить дыхание, ставшее от волнения прерывистым. Кровь то отливала от его лица, то, прихлынув, окрашивала щёки и шею в багровый цвет.

Шумно выдохнув, молодой человек продолжил более спокойно:

— До сих пор не могу понять, отчего мы сразу не придали значения тому, что Спини едва ли не каждый день являлся или к Корсо Донати, или к Форезе Адимари, или к Маттео деи Тозинги, или... — Френетти безнадёжно махнул рукой. — Всех не перечислишь... Можно подумать, будто ему стало известно некое заклинание, позволяющее человеку бывать одновременно всюду, где он пожелает. Только банкир входил в двери дома Донати — и уже вертится около ворот дворца Барджелло; едва побеседовал с Бальдо Агульони в церкви Сан-Стефано, а через минуту шепчется с кем-нибудь на площади перед Баптистерием.

Помимо воли Дино засмеялся, представив картину, нарисованную собеседником.

Глаза Лоренцо мрачно сверкнули.

— Я бы тоже с радостью похохотал над потугами Спини, — сказал молодой человек, — если бы они не приводили ни к чему, что могло бы угрожать спокойствию города и, в особенности, мессеру Джано. Встречайся он с одними лишь грандами, я бы фыркнул и втайне пожалел незадачливого интригана, поскольку усилия его пошли бы прахом. Однако всё намного хуже: мессер Джери, как мне кажется, сумел поладить со многими горожанами, которые прежде боготворили мессера Джано.

— О ком ты говоришь?

— О богачах, сумевших изрядно поживиться благодаря новым законам: о Магалотти, Веллути, Альтовити, Аччайуолли.

— Но ведь все они заседают в приорате! Или, во всяком случае, когда-либо становились приорами...

— Именно так.

— И Джери Спини встречался с ними.

— И не раз.

— И они заключили с ним союз?

— У меня есть основания так считать.

— Что же выходит? — пробормотал Дино. — По-твоему, мессера Джано могут предать?

— Или продать — разница невелика, — горько усмехнулся Френетти. — А теперь вспомни, что я говорил несколько минут назад, и подумай: не станет ли для Джано делла Белла смертельным ударом предательство людей, которых он когда-то считал соратниками?

— Господи! — схватился за голову Дино. — Нужно немедленно что-нибудь предпринять!

— Что именно?

— Скажем, предупредить мессера Джано о заговоре против него, — неуверенно произнёс молодой человек.

— А что, если никакого заговора на самом деле не существует?.. Уверяю, именно эти слова в первую очередь произнесёт любой здравомыслящий человек. И поскольку никаких доказательств нет — лишь мои предположения и домыслы...

Френетти выразительно развёл руками.

— Ну, во всяком случае, мессер Джано после нашего предупреждения будет держаться настороже, и никто не застанет его врасплох.

— Полагаю, у него и без нас имеется достаточно знакомых, беспрестанно твердящих об опасности и о том, что следует быть осторожным.

На этом разговор оборвался. Молодые люди шагали плечо к плечу, однако каждый размышлял о чём-то своём.

Путь их пролегал между старыми домами, которые, едва не касаясь друг друга фасадами, безликими громадами выступали из серой дымки, опустившейся на город, и через минуту стирались из памяти наших героев. Примёрзшие ночью улицы с наступлением дня размякли, превратившись в сплошное болото, безжалостно изрытое ногами людей, лошадей и свиней, а также колёсами телег. Исключении составляли лишь редкие места, где дорогу успели вымостить большими квадратными плитами, но несложно было догадаться, что вскоре и они окажутся погребены под слоем всепроникающей грязи. С небес, поутру чистых, а теперь скрывшихся за плотной тканью облаков, сыпали мелкие дождевые капли, отчего редкие прохожие старательнее кутались в плащи и прятали головы под капюшонами.

Дино даже не задумывался, куда бредёт — все его мысли занимал рассказ Лоренцо. В голове юноши возникали сотни вопросов, вспыхивали десятки идей, ни одну из которых, к несчастью, нельзя было считать разумной.

Наконец, молодого человека посетила мысль, от которой колени его задрожали. Несколько раз он открывал рот, чтобы заговорить со спутником, обращал на него робкие взгляды, пока всё же решился спросить хриплым, срывающимся голосом:

— А мессер Ванни?.. Джери Спини и с ним встречался?

Френетти опустил взор.

— Я знал, что ты спросишь об этом.

— И что же?

— Да, — со вздохом ответил Лоренцо. — Я собственными глазами видел, как они о чём-то беседовали, обмениваясь дружелюбными улыбками. Потому-то и решил встретиться с тобой и обо всём рассказать.

— Зачем? — резко остановился Дино. — Ты что же, считаешь, будто я...

— Нет, — произнёс Френетти. — Я не собирался предлагать тебе устраивать слежку за мессером Ванни... И знаешь, — холодно добавил он, — если ты испытал обиду и гнев, то и я ведь могу почувствовать себя оскорблённым твоим предположением.

Молодые люди замерли друг против друга. На мгновение взгляды их скрестились, затем Дино примирительно улыбнулся:

— Пожалуй, я немного погорячился. Не знаю даже, что за чёрт вложил в мои губы такие глупые слова.

Лоренцо улыбнулся в ответ и протянул руку, которую Мортинери с чувством пожал.

Благодаря этим нехитрым действиям мир был восстановлен, и Френетти промолвил:

— Я считаю мессера Ванни, пусть он и является грандом, одним из людей, действительно заслуживающих уважения: своей честностью и благородством, а не громким именем. И потому, не желая каким-либо необдуманным поступком погубить твоего покровителя, решил побеседовать с тобой. Как, по-твоему, мне следует поступить?

— А как ты повёл бы себя на моём месте? — в свою очередь спросил Дино.

— Принялся бы убеждать собеседника, что мессер Ванни ни в чём не виноват, и даже встречи его с Джери Спини — простая случайность. Разве оба они — не банкиры? И разве дельцам запрещено беседовать друг с другом?.. И вообще, — всё более увлекаясь, продолжил разыгрывать роль защитника молодой человек, — коль скоро неясно, на самом деле существует заговор (а человек, подозревающий градов в злоумышлениях, и сам не до конца уверен в собственных словах), как можно рассуждать о виновности или невиновности Моцци? И уж тем более, с такими глупыми домыслами нельзя идти к Джано делла Белла — хорошо ещё, если он сочтёт посетителя круглым идиотом. А если вдруг поверит? Если учинит расправу? Сколько невинных людей станут тогда жертвами грязного доноса!

Смолкнув на секунду, Лоренцо заключил:

— Уж лучше подождать, что будет дальше. Присмотреться повнимательнее. Найти доказательства вины мессера Джери и его сообщников. И пусть тогда городские власти решают, как покарать преступников.

— Пожалуй, я не сумел бы проявить такое красноречие, — покачал головой Дино. — Поэтому просто пошёл бы к мессеру Ванни и прямо спросил, действительно ли он участвует в заговоре, или нет.

— Господи! — побледнел Лоренцо. — Ты сумасшедший! Или, быть может, просто шутишь? Тогда, говоря откровенно, чувство юмора у тебя весьма необычное.

— Я не намерен шутить, — возразил Мортинери. — Ты ведь сам считаешь мессера Ванни человеком честным. Значит, и на вопрос мой он ответит откровенно.

— Но он — гранд! И предан своим друзьям — аристократам!

— А я предан ему.

— Чёрт возьми! — простонал Лоренцо. — Ты сведёшь меня с ума, Дино! И зачем только я решился на этот разговор? Предположил, что ради мессера Джано и его дела ты готов пожертвовать жизнью...

— Своей — да.

— Ничью другую я тебе отдавать и не предлагаю. Просто сделай выбор — а мессер Ванни сделает свой.

— Я не желаю выбирать между ним и Джано делла Белла.

— Отлично, — усмехнулся Лоренцо. — Значит, если вдруг гранды попробуют захватить власть, ты станешь спокойно наблюдать, чем всё закончится?

— Неправда!

— А что тогда? Бросишься на подмогу грандам?

— Никогда!

— А если на улицу выйдет мессер Ванни?

Дино вздрогнул всем телом. Лицо его исказила гримаса боли.

— Я приложу все силы, чтобы отговорить его, — выдавил молодой человек. — А если не получится... "стану спокойно наблюдать, чем всё закончится".

— Что ж, — со вздохом промолвил Лоренцо, — надеюсь, уговоры твои не окажутся бесполезными. — И он, протянув руку, добавил: — Спасибо за откровенность.

Молодые люди обменялись рукопожатием, после чего Френетти резко развернулся и зашагал прочь. Дино проводил его задумчивым взглядом, а затем медленно побрёл ко дворцу Ванни деи Моцци.

Глава 6

Замок в горах

Домой Дино вернулся, раздираемый самыми противоречивыми мыслями. Разговор с сыном пекаря вновь пробудил в душе его тревоги и сомнения, которые молодой человек испытывал когда-то, не успев ещё как следует познакомиться с жизнью во Флоренции, и которые ему удалось отбросить лишь благодаря громадному усилию воли.

Неужели мессер Ванни всё-таки ненавидит Джано делла Белла подобно другим грандам? Сейчас ответ на этот вопрос стал очевиден: да, ненавидит. И вспоминая слова его и поступки, Мортинери всё больше убеждался, что переубедить банкира едва ли удастся.

Хотя, с другой стороны, так ли это важно? И так ли велика опасность, как кажется Лоренцо? Быть может, никакого заговора на самом деле не существует, а Френетти сам всё придумал? И вообще, в сущности, что собой представляет этот сын пекаря? Вдруг после злодеяния Нери дельи Абати он обезумел от ненависти и желает уничтожить всех аристократов, какие только живут во Флоренции? Зато мессер Ванни всегда был добр к Дино и к своим сыновьям, пусть и проявлял иногда строгость, и являл собой подлинный пример честности и благородства. Так о каком выборе, в таком случае, идёт речь? Зачем выбирать между великодушным покровителем и почти незнакомым молодым человеком, который играет роль защитника "Установлений" и мессера Джано, однако кто же поручится, что Лоренцо действительно искренен? Что за глупость!..

Как видят читатели, Мортинери и на сей раз решил прибегнуть к испытанному приёму и взялся изо всех сил убеждать себя в тех вещах, в которые ему хотелось бы поверить. Ещё немного — и Френетти превратился бы в воображении юноши в интригана, мечтающего погубить Ванни деи Моцци.

Очутившись во дворце, Дино попробовал уединиться, однако желание его осталось неосуществлённым: тотчас к юноше явился Джованни, успевший уже успокоиться и обретший хорошее расположение духа. Поскольку последнее обстоятельство неизменно вызывало у Моцци чрезмерную разговорчивость, весь последующий час слуги могли слышать его голос, доносившийся из комнаты Мортинери.

Когда поток красноречия Джованни иссяк, и молодой человек покинул приятеля, Дино вздохнул с немалым облегчением.

Радость юноши, однако, оказалась преждевременной: судьба словно решила сыграть с ним злую шутку, принимая попеременно облики то кого-нибудь из слуг, то мессера Ванни, то вновь появляясь в комнате в образе Джованни, вспомнившего очередную занятную историю, а один раз обрядившись даже в шкуру Томмазо, который пожелал вдруг переброситься с Мортинери несколькими словами, — событие столь редкое, что тот на некоторое время потерял не только дар речи, но и способность размышлять.

Так продолжалось до самого вечера, пока не подошло время трапезы.

Сидя за столом, Дино, как ни пытался, всё же не мог совладать с собой и беспрестанно бросал взгляды на мессера Ванни. И с каждой минутой всё больше мрачнел.

Взор молодого человека улавливал вещи, которые прежде оставались им незамеченными. В глазах мессера Ванни, как виделось теперь Дино, вспыхивал иногда мрачный огонь, который тотчас угасал, едва мужчина опускал ресницы; выражение смуглого лица банкира в полумраке казалось зловещим, и ещё более зловещим делалось оно, когда тонкие губы Моцци кривились в мимолётной улыбке.

А как мессер Ванни говорил! Медленно, осторожно, точно подбирал каждое слово. И усмехался иногда мыслям, понятным лишь ему одному.

Нет, не таким был Лоренцо во время утренней беседы! В каждом слове его чувствовалась искренность, малейшие порывы души тотчас отражались на лице...

Когда ужин был завершён, Дино почти поверил: Ванни деи Моцци действительно способен на преступление. И что-то замышляет — в этом юноша готов был поклясться.

Между тем, банкир многозначительно посмотрел на молодых людей. Те поняли, что сейчас будет произнесено нечто важное, и в свою очередь обратили на него внимательные взгляды.

Сложив ладони на животе, мессер Ванни сказал:

— Сегодня я получил письмо из Пизы от наших торговых компаньонов. Они намерены сделать нам весьма выгодное предложение.

— Какое? — торопливо спросил Томмазо.

— Об этом они хотят побеседовать с представителем нашей компании, — задумавшись на мгновение, ответил Моцци-старший.

— Разве в письме ничего не сказано? — заметил Дино. — А что, если мы попусту потратим время?

— Разумное замечание, — одобрительно кивнул мессер Ванни. Мортинери показалось, что в глубине его глаз на миг вспыхнуло пламя ярости, а ладони под столом сжались в кулаки. — Я, однако, не сомневаюсь, что предложение компаньонов окажется достойным того, чтобы встретиться с ними.

— Кого ты намерен отправить туда, отец? — всем телом подался вперёд Томмазо.

— Дино и Джованни...

Мортинери уловил короткую усмешку.

— Почему?!

— Они прекрасно проявили себя во время поездки в Рим к Джакопо Гаэтани. — Уголки губ мессера Ванни дрогнули. — Полагаю, и на этот раз вам, — посмотрел он на двух приятелей, — не составит труда добиться для нашей компании самых выгодных условий.

— Знать бы ещё, о чём мы будем договариваться... — прошептал Дино.

Слова эти не ускользнули от чуткого слуха банкира, заставив губы его на секунду плотно сжаться.

В следующее мгновение мужчина невозмутимо произнёс:

— В дорогу вы отправитесь завтра утром.

— Слушаюсь, отец, — кивнул Джованни.

Едва молодые люди очутились в коридоре, он шепнул приятелю:

— В чём дело, Дино? Что-то сегодня ты выглядишь угрюмее, чем обычно, и даже возможность совершить путешествие тебя не обрадовала.

— Не очень-то приятно ползти по размякшим от дождя дорогам, когда лошади по самое брюхо утопают в грязи, — после секундного замешательства ответил Мортинери первое, что пришло ему в голову.

— С каких пор тебя начала беспокоить непогода? Кажется, сегодня ты пропадал где-то до самого полудня, и дождь не служил тому помехой.

Дино неопределённо пожал плечами:

— Одно дело — Флоренция, и совсем другое — большая дорога...

Джованни такой ответ, понятное дело, никоим образом не удовлетворил, однако ему пришлось оставить приятеля в покое, предварительно пообещав самому себе продолжить расспросы на следующий день. Благо, путь в Пизу обещал затянуться надолго, и за время его молодой человек намеревался вытянуть из друга все секреты, которые тот, несомненно, скрывал.

Рассвет ещё не наступил, а наши приятели уже облачились дорожную одежду, укутались в тёплые дорожные плащи, подбитые мехом — таким мог позавидовать даже принц, — и вскочили на тонконогих скакунов из конюшни мессера Ванни. Банкиру пришлось даже немного умерить пыл молодых людей, заметив, что в такой ранний час городские ворота ещё заперты.

Наконец, друзья, получив напоследок благословение Моцци-старшего, тронулись в путь.

Едва это случилось, банкир широким шагом прошёл в комнату Томмазо, не посчитавшего нужным проводить брата.

— Собирайся в путь, Томмазо, — сказал он.

— В путь? — изумился юноша.

— Да. И побыстрее.

— Хорошо, отец, — покорно произнёс Томмазо. — А куда я отправлюсь?

— Вскоре я всё объясню. Сейчас же нам нужно поторопиться, если ты не желаешь заночевать в горах.

— В горах... — потрясённо повторил вслед за мужчиной молодой человек. Брови его поползли вверх: — Постой, отец! Ты ведь сказал: "мы"!

— Верно. Я буду сопровождать тебя.

— Но ведь тогда нужно, чтобы слуги приготовили дорожный экипаж!

— Вот ещё! — воскликнул мессер Ванни. — Ты что же, полагаешь, будто твой отец не сумеет провести несколько часов в седле? Так я напомню, что всего пять лет назад бился при Кампальдино с войском Ареццо. И никто не осмелится утверждать, что банкир Ванни деи Моцци отсиживался в последних рядах, опасаясь за свою шкуру.

Отец и сын обменялись улыбками, после чего взялись за подготовку к путешествию.

Через полчаса они оставили дворец и, пустив лошадей рысью, вскоре очутились и за пределами городских стен.

Взору их открылась широкая дорога, лента которой поначалу петляла среди холмов — пейзаж, привычный нашим читателям, поскольку нам уже приходилось лицезреть его глазами Дино и Джованни, когда они направлялись в Рим, и Томмазо, когда юноша возвращался во Флоренцию из Вечного города, — но затем терялась среди лесов, темневших на фоне серых небес.

Не прошло и двух часов, а всадники достигли лесной стены и углубились в чащу. Деревья нависали над их головами; дождевые капли стекали по широким ветвям, едва заметно трепетавшим от редких дуновений ветра. Дорога превратилась в тропинку, которая внезапно устремилась ввысь — путники очутились среди гор. Здесь деревья росли не так плотно, зато стволы их и сучья, изогнутые, словно в страшной агонии, невольно наводили на мрачные мысли, а скалы, искорёженные мощными корнями, и встречавшиеся кое-где ущелья напоминали, что не следует терять бдительность — за каждым утёсом могли притаиться разбойники, о дерзости которых ходили легенды по всей Тоскане.

Долгое время Томмазо не решался обращаться к отцу за разъяснениями, которые тот обещал дать, и покорно следовал в паре шагов позади него. Мессер Ванни о чём-то размышлял, иногда хмурясь и покусывая губы.

Наконец, мужчина обернулся и произнёс:

— Мы едем к графам Гвиди, Томмазо.

Юноша на целую минуту потерял дар речи и лишь посмотрел на отца широко распахнутыми глазами.

— Зачем? — задал Томмазо вопрос, который, полагаю, сорвался бы с уст любого человека, очутившегося в этот миг на его месте.

— Нам предстоит решить судьбу Флоренции, — торжественно провозгласил банкир.

Ответ показался Томмазо столь туманным и лишённым всякого смысла, что молодой человек непременно потребовал бы разъяснений, однако Моцци-старший отвернулся с видом, говорившим, что пояснять свои слова он не намерен.

С каждой новой милей дорога становилась всё труднее, лошади всё больше замедляли бег, а сердцем Томмазо всё сильнее овладевало беспокойство, какого никогда прежде ему не доводилось испытывать. Нет, молодой человек не боялся трудностей, которые могли бы встретиться в пути; в ушах его продолжали эхом отдаваться слова, произнесённые недавно отцом. Изредка тело его охватывала необъяснимая дрожь, и в такие секунды лишь уверенный вид отца, спокойно продолжавшего следовать вперёд, придавал юноше сил.

После полудня дождь прекратился, что несказанно обрадовало наших путешественников. Сквозь разрывы в облаках на землю полились солнечные лучи.

— Добрый знак! — воскликнул мессер Ванни.

— Да! — согласно кивнул молодой человек.

— Вперёд, Томмазо! Ещё пара-тройка часов — и мы окажемся на месте!

Однако юноша, вместо того, чтобы исполнить приказание спутника, вдруг резко натянул поводья и воскликнул:

— Постой, отец!

— Что случилось? — спросил банкир.

— Взгляни.

Юноша указал рукой на одно из деревьев, видневшееся в нескольких десятках шагов впереди. Земля под ним являла собой сплошное месиво.

— Что такое?

— Разве ты не видишь? Можно подумать, будто здесь останавливался настоящий отряд рыцарей, — произнёс Томмазо.

— Пожалуй, ты прав, — согласился мессер Ванни. Сощурившись, он различил кое-где следы, оставленные, вне всякого сомнения, лошадьми.

— И что теперь делать?

— Продолжать путь, — хлестнув коня, произнёс банкир.

— Но вдруг за одним из поворотов нас ждут враги?..

— Не беспокойся, — криво усмехнулся мессер Ванни. — Следы эти говорят об обратном: нам не о чем беспокоиться.

И он помчался вперёд, подбадривая иногда сына, который, несмотря на все свои усилия, то и дело отставал.

Наконец, всадники взобрались на один из хребтов — подъём этот дался им нелегко — и дружно издали радостный возглас: под ногами их раскинулась сжатая с двух сторон горами долина, которая была рассечена надвое узенькой речушкой, и ни один флорентиец, всю жизнь проведший в стенах родного города, не сумел бы поверить, что имя ей — Арно, и что воды её по весне, превращаясь в бурливый поток, разрушают мосты, заливают поля и грозят гибелью самой Флоренции. Примерно в миле к востоку от реки, на скалистом утёсе, высилась трёхэтажная башня, окружённая несколькими "сёстрами" поменьше и опоясанная высокими стенами. Хотя сумерки медленно наползали на землю, ни один факел не горел во дворе замка; лишь одно из крошечных окон центральной башни багрово светилось, указывая тем самым, что в крепости кто-то живёт.

— Вот мы и у цели, — промолвил мессер Ванни.

— Что-то нас ждёт? — беззвучно прошептал Томмазо, которого вновь охватила лихорадочная дрожь.

— Возьми себя в руки, — заметив состояние юноши, посоветовал банкир.

— Я спокоен, — возразил молодой человек.

Мессер Ванни, не желая обидеть сына, подавил улыбку.

Прошло ещё полчаса — и путешественники достигли, наконец, стен замка. К удивлению Томмазо, подъёмный мост оказался опущен.

— Можно подумать, что нас ждут... — пробормотал он.

— Так и есть, — откликнулся банкир. — Сейчас ты сам в этом убедишься.

Промчавшись по мосту, он влетел во двор, точно был хозяином замка. Навстречу ему из полумрака тотчас выступили четверо слуг, вооружённых с ног до головы. В иное время зрелище это рассмешило бы Томмазо, однако сейчас всё происходящее было слишком странным, и потому появление "стражников" скорее напугало его, чем заставило улыбнуться.

Мессер Ванни выхватил кинжал и провёл им над сжатой в кулак левой рукой, точно срезал какой-то невидимый цветок. Тотчас слуги почтительно поклонились.

Двое из них взяли под уздцы коней и помогли мессеру Ванни и Томмазо спуститься на землю, после чего гости двинулись к башне, сопровождаемые двумя другими слугами.

— Что-то я нигде не вижу хозяина, — пробурчал Томмазо. — Не слишком-то учтиво — пригласить гостей, но при этом не выйти им навстречу.

Банкир не успел ответить, поскольку в этот миг слуги подвели его и Томмазо к распахнутым настежь дверям.

Взору Томмазо открылась обширная зала, освещённая лишь одним факелом, который позволил молодому человеку различить два длинных стола, расположенных вдоль серых стен, и ещё один — совсем крошечный, — и десятка три человеческих силуэтов, восседавших на скамьях, но лица их в сумраке невозможно было различить. В помещении стоял неумолчный гул, создаваемый приглушёнными голосами гостей.

Мессер Ванни вошёл в залу и рухнул на скамью. Томмазо занял место подле него.

Тотчас сосед банкира пристально взглянул на него и прошептал:

— Неужели это ты, Ванни?

Резко повернувшись в сторону незнакомца, Моцци несколько секунд буравил его взором, а затем выдавил:

— Вьери...

— Да.

— Что ты здесь делаешь?

— Полагаю, то же, что и ты.

— Верно. Глупый вопрос... — пробормотал мессер Ванни и принуждённо засмеялся. — Хотя, признаться честно, я меньше всего ожидал встретить здесь тебя, и потому немудрено, что на некоторое время разум отказался повиноваться мне.

Вьери деи Черки — а именно он был тем человеком, чьё появление в замке графов Гвиди так поразило Моцци — понимающе улыбнулся и сказал:

— Многие здесь не ожидали встретить друг друга.

— Например?

— Скажем, взгляни, кто сидит за столом напротив тебя, — принялся рассказывать Черки, чьи глаза, похоже, успели привыкнуть в полумраку. — Это Уго Альтовити. А рядом с ним...

— Неужели Маттео деи Тозинги?

— Верно. Представляешь? Один из самых могущественных грандов и приор, голосовавший за принятие "Установлений", сидят не только под одной крышей, но и бок о бок!

— Действительно, о таком невозможно было даже помыслить.

— И однако, этот так, — заключил мессер Вьери. — А теперь полюбуйся, что за люди сидят справа от нас. Берто Фрескобальди... Бальдо Агульони... Бальдо делла Тоза и брат его Россо... Паццино деи Пацци... Арригуччо деи Арриги...

Черки на мгновение смолк, и тотчас Моцци подхвати его речь:

— За соседним столом я вижу Джакопо дельи Джудиче и Берто Брунеллески...

— ...Форезе Адимари и Джованни Малеспини...

— ...Уго Торнаквинчи и Симоне деи Барди...

— ...Кьоне Магалотти и Герардо Бордони...

— ...и Джери Спини, — заключил мессер Ванни.

— Ты позабыл ещё одного человека, отец, — шепнул на ухо банкиру Томмазо.

— Вот как? И кто он?

— Видишь скромного старичка, сидящего сгорбившись подле Маттео деи Тозинги?

— Да, — кивнул Моцци-старший.

— Это сер Маттео Бильотти, один из самых уважаемых флорентийских нотариусов.

— Можешь не объяснять, — махнул рукой мессер Ванни. — Я наслышан об этом ловком интригане, чья алчность не уступает жадности разбойников с большой дороги. Интересно, что привело его сюда?

— Через несколько минут всё станет ясно, — заметил Вьери деи Черки.

Едва эта фраза была произнесена, в коридоре раздался какой-то шум, который с каждой секундой становился всё громче. Гости дружно повернули головы в сторону открытых дверей и принялись ждать.

Наконец, в зале появился мужчина лет тридцати, одетый в дорожный плащ, забрызганный грязью. Грязь виднелась и на его массивных сапогах, что не оставляло сомнений: незнакомец проделал путь ещё более длинный и утомительный, чем остальные участники этого странного сборища.

Сопровождали незнакомца двое мужчин, один из которых был на несколько лет старше его, другой же мог считаться его ровесником. Кафтаны их и подбитые мехом плащи в сравнении с одеянием спутника казались нарядом, достойным самого привередливого щёголя, хотя в иное время смотрелись бы мрачно и скромно.

— Мы рады видеть вас, мессеры, — произнёс самый старший из пришельцев, если, конечно, такое слово возможно употребить по отношению к хозяину замка, поскольку мужчиной этим был граф Агинульфо да Ромена. — Сегодня здесь собрались люди, желающие счастья и процветания для Флоренции, и сердце моё при виде вас бьётся сильнее — от волнения и от счастья, что остались ещё люди, чтящие законы и обычаи, установленные много лет назад нашими предками... Законами, которые были безжалостно уничтожены человеком, объявившим себя "защитником простого народа", хотя на самом деле заслужившим прозвища "палача рыцарства", — добавил он с лицом, искажённым ненавистью. — К счастью, при виде ваших решительных лиц, взглядов, пылающих справедливым гневом, всякие сомнения отпадают: власти сего негодяя приходит конец. И дабы ускорить его падение, к нам из Неаполя прибыл мессер Джан ди Челона...

С этими словами Агинульфо отступил в сторону, пропуская вперёд незнакомца, проделавшего дальний путь, как мы предположили несколькими строками ранее и благодаря графу да Ромена убедились в собственной правоте.

Мужчина вынул из-под полы плаща пергаментный свиток и хрипло сказал:

— Я приехал в Тоскану по поручению Святого Отца, Бонифация Восьмого.

— Бонифация Восьмого?! Но кто это? — послышался нестройный хор голосов.

— Прежде мой господин звался мессером Бенедетто Гаэтани, пока не был три дня назад единогласно избран коллегией кардиналов новым Папой.

Подняв свиток над головой, Челона, возвысив голос, воскликнул:

— Вот булла, подписанная папой Бонифацием, которая заранее одобряет любые действия, которые будут вами предприняты.

Отовсюду послышались радостные возгласы.

— Разве я ошибался, предлагая помочь мессеру Бенедетто взойти на Святой престол? — чуть слышно спросил Томмазо у мессера Ванни.

— Я каждый час возношу благодарность небесам, которые даровали мне такого сына, и никогда не перестану это делать, — ответил банкир. — А сейчас, давай послушаем, что ещё скажет папский посланец.

Глава 7

Заговорщики

Джан ди Челона твёрдо прошествовал к пустовавшему до тех пор небольшому столу, — звуки шагов посланца Бонифация Восьмого гулким эхом отозвались под сводами залы, — и опустился на стул резного дерева, с такой высокой спинкой, что конец её доходил мужчине до самого затылка. Хозяева замка уселись справа и слева от него, после чего мессер Агинульфо подал знак нотариусу, чьё присутствие так удивило Томмазо; тот с важным видом положил перед собой письменный прибор, служивший главным инструментом его соратников по цеху, взял чистый лист пергамента и вооружился пером и чернильницей.

— Сер Маттео запишет всё, что будет сказано здесь участниками совета, — пояснил граф да Ромена.

— А также составит документ, который послужит своего рода договором между моим господином и вами, мессеры, — добавил Челона, обведя всю залу пронзительным взглядом чёрных глаз.

— Договором? — переспросил Маттео деи Тозинги.

— Да.

— И чего же хочет Святой Отец?

— Полагаю, ответ на этот вопрос вы и сами прекрасно знаете, — пожал плечами Джан. — Некоторое время назад Джано делла Белла нанёс Церкви страшное оскорбление, разрушив могущество гвельфской партии; именно этот негодяй передал казну её городской коммуне, точно вовсе не люди, собравшиеся здесь, а убогие крестьяне и ремесленники привели Флоренцию к нынешнему её процветанию и славе. — При этих словах на лицах многих грандов появился румянец, губы их растянулись в самодовольных улыбках; кое-кто из слушателей даже приосанился, словно враз помолодел лет на двадцать и красовался сейчас перед балконом хорошенькой горожанки. — Как вы понимаете, папа Бонифаций не таков, чтобы прощать преступление, совершённое делла Белла... Это его предшественник, — едко добавил оратор, — посвящал всё своё время молитвам, полагая, видимо, будто с помощью одних лишь их возможно править христианским миром... И дабы исправить ошибки этого безумца, едва не погубившего Церковь, Папа требует от флорентийцев возродить гвельфскую партию, которая станет ему преданным союзником; сам же он взамен поможет навсегда избавиться от Джано делла Белла, отбросить сей камень преткновения, лежащий, как говорит Святой Отец, на пути, ведущему к величию Церкви.

Нотариус изо всех сил водил пером по пергаменту, стараясь поспеть за речью Джана ди Челона. Участники совета слушали её с величайшим вниманием, подирая папского посланца горящими взорами.

— Что?! — бесцеремонно спросил Маттео деи Тозинги, решивший, видимо, присвоить себе право говорить от лица всех участников совета. — Я не ослышался? Папа намерен возродить гвельфскую партию? А не кажется ли вам, что подобные предложения выглядят оскорбительно, будучи произнесёнными в присутствии хозяев этого замка?

И он многозначительно посмотрел на Челона, словно хотел предупредить его: не следует произносить необдуманных речей.

Тот, однако, не понял его намёка, или сделал вид, будто не понимает благородных побуждений Тозинги, и с высокомерным видом процедил сквозь зубы:

— Я могу уехать отсюда сию минуту. Сомневаюсь, впрочем, что пятьсот рыцарей, которых намеревался прислать в помощь флорентийским грандам папа Бонифаций, оказалась бы лишней в борьбе с простолюдинами. Но коль скоро слова мои вызвали такое негодование...

Мужчина решительно встал из-за стола.

Граф Агинульфо подскочил так, словно его подбросила невидимая пружина.

— Нет-нет, не уходите! — затряс он руками. — Прошу вас, мессер Маттео, мессер Джан, примиритесь!

Челона медленно опустился обратно на стул.

— Давно прошли времена, — продолжил, воодушевившись, граф, — когда мой безжалостный родич Гвидо Новелла, непримиримый враг гвельфов, призывал стереть Флоренцию с лица земли, и лишь смелость Фаринаты дельи Уберти не позволила свершиться этому преступному намерению. Доказательство тому — наша сегодняшняя встреча. — Мужчина в свою очередь обменялся многозначительным взглядом с папским посланцем. — У моего семейства есть лишь одно желание: вернуться во Флоренцию, откуда оно некогда было изгнано. А поскольку при нынешнем правлении такое невозможно, я всей душой жажду, чтобы город наш избавился от тирании Джано делла Белла и вновь вернулся к старым добрым обычаям.

Произнося последние слова, граф полагал, что они непременно заставят кого-нибудь из заговорщиков выплеснуть долгое время сдерживаемую ярость.

Так и случилось.

Не успели ещё стихнуть звуки голоса мессера Агинульфо, а со своего места поднялся Паццино деи Пацци, молодой человек, худобой своей похожий на Джери Спини, пусть и не такой высокий, с чертами лица, придававшими ему сходство с хищной птицей. И характер его полностью соответствовал внешности: Паццино, едва научился ловко обращаться с оружием, непостижимым образом ухитрялся участвовать во всех стычках и драках, случавшихся в городе до принятия "Установлений", и потому не мог простить Джано делла Белла не только унижений, причинённых грандам, но и того, что оказался лишён любимого развлечения.

— Мы не меньше вашего мечтаем избавиться от этого отродья — Джано делла Белла. А раз так, давайте поговорим о том, ради чего собрались здесь.

— Верно, — величественно кивнул Тозинги. — Говорите.

Паццино раздражённо посмотрел на мессера Маттео и собрался уже заметить, что не следует прерывать оратора на полуслове, но ненависть к Джано делла Белла оказалась сильнее, поэтому он яростно прокричал:

— До каких пор мы будем преклоняться перед ничтожными людьми, не способными даже как следует держать в руках оружие, однако внезапно получившими власть? Они — словно овцы, которые, увидев пойманного волка, собираются вокруг него, и всё же не решаются подойти слишком близко, дожидаясь, пока не появится охотник. Но стоит волку щёлкнуть зубами — и стадо в испуге разбегается. Так почему же мы позволили простолюдинам — этим баранам — безнаказанно торжествовать? Почему не показали зубы, подобно волку, чтобы привести их в ужас и, если уж нам пока не под силу справиться с охотниками, хотя бы напомнить зарвавшемуся "тощему народу" его место?

— И что это даст нам? — со снисходительной улыбкой спросил Тозинги.

— Мы заставим простолюдинов вновь уважать себя. И бояться.

— А они, испугавшись, помчатся с жалобой к приорам — тем самым охотникам, с которыми, как вы только что заметили, нам не под илу тягаться?

— Но ведь приорат, насколько я понимаю, вскоре окажется в наших руках?

— Отчего вы так решили?

— А для чего бы тогда сюда явился мессер Кьоне Магалотти?

Тотчас десятки взглядов устремились на Магалотти — одного их тех людей, которые некогда принимали "Установления справедливости", и с тех пор, даже лишившись на два года права избираться приором, всё же обладали достаточным авторитетом, чтобы влиять на решения своих соратников.

Мессер Кьоне в свою очередь окинул залу настороженным взглядом и, подумав несколько секунд, осторожно произнёс:

— Я — далеко не весь приорат, мессер Паццино.

— Чёрт возьми! Но ведь у вас немало союзников — все эти Веллути и Аччайуолли, или кто там ещё участвовал в притеснениях грандов?

— Вы ошибаетесь, мессер Паццино, — ещё тише ответил Магалотти. — Ни я, ни упомянутые вами мессеры Липпо и Пальмиери не испытывали удовольствия, отправляя в изгнание кого-либо из знатных флорентийцев.

— Но ведь не противились этому!

— А что можно было поделать? — развёл руками мессер Кьоне. — Зачем, скажите, нужно было бесчинствовать, скажем, Нери дельи Абати? При всём желании я не сумел бы ему помочь — избежав наказания по всей строгости "Установлений", он тотчас попал бы в руки подесты...

Паццино приготовился вновь возразить собеседнику, однако его опередил Джери Спини, произнесший, в упор посмотрев на Магалотти:

— Но теперь-то вы, увидев всю жестокость законов Джано делла Белла, можете сказать, что не одобряете их?

— Да, — выдавил мессер Кьоне.

— И вы осуждаете поступки делла Белла?

— Да, — более уверенно ответил мужчина.

— А ваши союзники, имена которых упомянул мессер Паццино?..

— Во всём со мной согласны, — твёрдо произнёс Магалотти.

— Прекрасно, — с улыбкой прошептал Спини. — Мы рады были это услышать, мессер Кьоне.

Глаза Паццино деи Пацци запылали таким огнём, что мессер Джери, вмиг догадавшись, что сейчас тот скажет что-нибудь, чего не следует произносить, поспешил сделать ему предостерегающий знак.

Пацци, однако, был слишком занят поглощавшими его мыслями, или попросту не захотел обращать внимания на призыв Спини, и воскликнул:

— Стало быть, если я всё верно понял, никто не станет возражать, если мы устроим хорошенькое кровопускание приорам, которые так досаждали нам последние два года?

Спини обменялся быстрым взглядом с Тозинги.

— Вы говорите глупости, мессер Паццино! — со своей привычной грубостью заявил мессер Маттео.

— Что? — угрожающе сдвинул брови Пацци.

— Мы собрались здесь, чтобы решить участь Джано делла Белла — главного виновника всех несчастий, сотрясающих ныне Флоренцию, — а вовсе не для того, чтобы лишать власти господ приоров. К тому же, многие из них, как вы слышали, готовы поддержать нас...

Паццино огляделся по сторонам, надеясь отыскать среди заговорщиков союзника, однако в глазах каждого из них молодой мужчина видел лишь осуждение или, хуже того, безразличие.

— Прекрасно, — повалившись на скамью, с нескрываемым презрением промолвил он. — Я-то полагал, что встречу здесь отважных людей, а оказался в обществе трусов.

Тозинги даже бровью не повёл в ответ на прозвучавший упрёк.

Зато со своего места вскочил Берто Фрескобальди — человек, одинаково уважаемый как купцами вроде Вьери деи Черки, так и старинными аристократами, подобными Корсо Донати или Маттео деи Тозинги. Причиной этого всеобщего уважения было то, что семейство Фрескобальди могло поспорить с первыми своим богатством, нажитым благодаря безжалостному ростовщичеству, со вторыми же — древностью. И если отец мессера Берто слыл просто состоятельным человеком, то сын его по праву заслужил титул первейшего ростовщика Европы.

— Кого вы назвали трусом, мессер Паццино? — звенящим от злости голосом произнёс Фрескобальди и вытер покрасневшие от гнева круглые щёки рукавом кафтана.

— Вас, если вам так будет угодно! — выпалил Пацци.

— Никогда ещё никто не видел, чтобы кто-либо из Фрескобальди проявил малодушие или трусость. Мои родичи сражались при Монтаперти и Беневенто, сам я рисковал шкурой в битве при Кампальдино...

— Мой отец погиб там, — сказал Паццино, чьё лицо исказилось от злости и от боли.

— Таков был его долг, — заметил мессер Джери.

— Именно, — с благодарностью посмотрел на банкира Фрескобальди. — Однако, коль скоро мы заговорили о предках, замечу, что мой батюшка некогда совершил подвиг не менее славный, нанеся пощёчину самому Джано делла Белла!

— Да, я помню об этом, — подтвердил Спини.

На этот раз мессер Берто широко улыбнулся ему.

— Разве же это подвиг? — хмыкнул Пацци. — Случись это сейчас — я первый припал бы к стопам человека, ударившего делла Белла. Но в те дни, о которых вы вспомнили, мессер Джано ещё и не помышлял становиться защитником простонародья, разъезжая на лошади, как всякий другой гранд, ссорясь с врагами и вступая с ними в стычки. И если уж говорить откровенно, то я — да, именно я! — заслуживаю не меньшего уважения, чем ваш отец, поскольку без раздумий разорвал всякие торговые отношения с делла Белла, когда этот негодяй вздумал написать свои чёртовы "Установления"! А ведь он долгое время был компаньоном нашего семейства, и весьма важным...

Мессер Джери склонил голову набок, точно оценивая сказанное молодым человеком, и изрёк:

— Тогда поступок ваш и впрямь заслуживает всеобщего восхищения, мессер Паццино. Так способен вести себя лишь человек, обладающий необычайным мужеством...

"...и безрассудством", — мысленно добавил он.

Затем, увидев тень неудовольствия, скользнувшую по челу Фрескобальди, банкир поспешил сказать:

— Впрочем, мы так и не услышали вашего предложения, мессер Берто. А мнением такого важного человека мы просто не имеем права пренебречь...

— Благодарю вас, — искренне произнёс Фрескобальди. Дождавшись, пока в зале установится полная тишина, он начал говорить, растягивая слова и делая иногда многозначительные паузы: — Дабы понять, как следует поступить, чтобы вырваться из оков постыдного рабства, в котором мы так внезапно очутились, и которое, однако, оказалось столь длительным, я предлагаю вспомнить о тех сражениях, чьими участниками все мы — люди отважные, вопреки утверждению мессера Паццино, — не раз и не два становились. Неизменно победу в них приносила атака нашей могучей кавалерии, ряды же пехоты, выглядевшие внушительно и грозно перед началом битвы, рассыпались после первого же сколько-нибудь серьёзного удара... Так отчего бы нам, дождавшись какого-либо празднества, когда на площадях соберутся толпы пополанов, а все предводители их покинут свои дома, не вооружиться, чтобы, высыпав на улицы, не ударить разом по этому жалкому сброду?! Нападём на них, прольём столько крови, сколько потребуется, а затем, когда враги наши обратятся в беспорядочное бегство, — ведь почуяв опасность, простолюдины всегда ведут себя подобно стаду баранов, — расправимся с главными нашими врагами... Лишь так возможно вернуть себе власть и сохранить честь — а мы едва её не потеряли, склонив головы перед людьми, которыми должны были повелевать.

— Если я верно понял, — сказал Джери Спини, — вы, как и мессер Паццино, предлагаете... — он сделал небольшую паузу, словно не решаясь произнести последующие слова, — ...предлагаете устроить резню!

Фрескобальди наклонил голову, точно бык, готовый броситься в атаку, и ответил:

— Да, вы не ослышались.

Мессер Джери издал испуганный возглас, и тотчас его подхватили остальные участники совета. Напрасно Берто Фрескобальди старался что-то сказать: слова его тонули в страшном шуме. Несколько человек вскочили со своих мест и принялись размахивать руками и наступать друг на друга; некоторые размахивали руками и потрясали кулаками перед носами соседей. Томмазо, раскрасневшийся, с горящими от возбуждения глазами, кричал что-то на ухо мессеру Ванни, но мужчина не слушал его: Моцци сидел, прикрыв лицо руками, словно предложение Фрескобальди вызвало в его душе невыразимый ужас.

Граф Агинульфо подал знак Тозинги, призывая того восстановить порядок. Мессер Маттео в ответ пожал плечами.

Тогда Ромена изо всех сил ударил кулаком по крышке стола и, поднявшись, закричал:

— Чёрт возьми! Замолчите вы, наконец!

Шум стих.

Медленно усевшись обратно на стул, мессер Агинульфо бросил по сторонам свирепый взгляд, а затем с улыбкой кивнул Фрескобальди:

— Вы хотели ещё что-то сказать, мессер Берто? Продолжайте, прошу вас...

Фрескобальди откашлялся и, в который раз вытерев лицо, по которому, несмотря на холод, катились крупные капли пота, произнёс:

— Отчего моё предложение вызвало такой гнев? Я ведь не требую убивать всех пополанов; достаточно пролить кровь двух-трёх десятков этих бездельников, насадить на копья вождей — вот и всё.

— А если этим дело не ограничится? — возразил Фрескобальди один из мужчин, сидевших неподалёку от него, Россо делла Тоза.

— Что вы хотите этим сказать? — фыркнул мессер Берто.

— Вдруг пополаны, поначалу обращённые в бегство, вскоре обретут мужество и вновь соберутся вместе?

— Тогда придётся убить ещё дюжину их! — хохотнул Фрескобальди.

— Сделать это будет не так уж легко, — покачал головой делла Тоза. — Вы забываете, что сейчас у простолюдинов есть оружие, есть настоящая армия, сломить которую будет не так-то легко. Ведь если мы хотим вернуть утерянную власть, то пополаны, несомненно, пожертвуют всем, чтобы её сохранить, и биться будут отчаянно.

— Всё равно победа останется за нами! — воскликнули разом несколько человек.

— Я в этом не уверен. Взгляните: в одной только Флоренции, если, не дай Боже, начнётся война, можно собрать тридцатитысячное ополчение...

— У нас есть пятьсот рыцарей, которых обещает прислать папа Бонифаций, — произнёс Фрескобальди, несколько смущённый последними словами делла Тоза.

— И Святой Отец сдержит слово, уж поверьте мне! — подхватил Джан ди Челона.

— Этот отряд не сумеет даже приблизиться к городским стенам — он просто растворится среди тех семидесяти тысяч пехотинцев, которых может выставить против нас контадо.

И, не сомневаясь, что слова его произвели должное впечатление на слушателей, мессер Россо заключил:

— Как видите, план мессера Берто, который при благоприятных обстоятельствах был бы просто великолепен, способен в то же время и привести нас к гибели.

Даже в полумраке видно было, как побледнел Фрескобальди. Ни сам он, ни Паццино деи Пацци, ни кто-либо ещё из тех грандов, которые призывали напасть на врагов, даже не задумывались, какова их численность, и оттого речь Россо делла Тоза по воздействию своему оказалась подобна молнии, устремившейся внезапно на землю с залитых лучами солнца безоблачных небес.

— Лучше погибнуть... — прошептал мессер Берто.

— Нет! — живо откликнулся делла Тоза. — Я знаю способ, который позволит нам одержать победу! Вспомните, мессеры, каким образом Господь избавил Флоренцию от гибеллинов — ибо объяснить всё, происшедшее в те дни, можно только вмешательством Всевышнего. Тогда городом управляла комиссия из тридцати шести добрых мужей — самых именитых и честных купцов и ремесленников. Однако на деле наибольшей властью обладал славный родич нашего сегодняшнего хозяина, граф Гвидо Новелло...

— Всё верно, — подтвердил мессер Агинульфо.

— И вот, — продолжил делла Тоза, — случилось так, что граф пожелал ввести новый налог, а комиссия принялась всячески затягивать принятие закона, из-за которого ноша простых горожан, и без того измученных бесконечными поборами, стала бы поистине невыносимой. Граф разгневался, противники его — тоже. На улицы вышли горожане, навстречу им — вооружённые рыцари под началом мессера Гвидо, и неизвестно, чем бы всё завершилось, не окажись среди гибеллинов Джованни деи Солданьери — человека столь честолюбивого и с такой силой желавшего захватить власть, что он осмелился перейти на сторону пополанов и возглавить их. Гвидо Новелло так поразила эта измена, что граф, даже не вступив в схватку, в испуге поспешил покинуть Флоренцию. Лишь остановившись на ночлег в Прато, гибеллины поняли, наконец, какую глупость совершили, и помчались обратно под стены Флоренции. На требование открыть ворота никто, разумеется, не откликнулся. Тогда отважные рыцари пошли в наступление, но получили в ответ такую тучу стрел, что в страхе отступили и с позором вернулись в Прато.

Последние слова мужчины заглушил раздавшийся со всех сторон смех. Громче всех хохотал граф Агинульфо да Ромена.

Россо делла Тоза скромно опустил взгляд и едва заметно улыбнулся.

— С вашего позволения, я продолжу развивать свою мысль, — произнёс он, ни к кому не обращаясь.

Потребовалось несколько минут, чтобы веселье улеглось. Тогда мужчина возобновил прерванную речь:

— Сопоставив всё, что было произнесено этим вечером, я подумал: неплохо будет, если мы последуем по пути, указанному нам самим Господом. Взгляните. Мессер Кьоне утверждает, что многие его друзья недовольны мессером Джано, забравшим в свои руки чрезмерно большую власть. Стало быть, приорат может превратиться в нашего союзника, верно? — Делла Тоза сделал паузу, собираясь с мыслями. — И значит, если обвинить делла Белла в каком-либо преступлении, господа приоры с радостью возьмутся за дело.

— Но тогда пополаны выйдут на улицы! — не утерпев, вскричал Берто Фрескобальди.

— Верно. Одни встанут на защиту мессера Джано, другие — на сторону приоров. Кроме того, гонфалоньер должен будет созвать городское ополчение. Представляете, какому испытанию подвергнутся наши глупые простолюдины: исполнить свой долг или воспротивиться закону? Тут-то и наступит среди них раскол!

— А что, по-вашему, случится потом?

— Джано делла Белла, увидев, что простолюдины подняли против него оружие, поступит, как граф Гвидо Новелло — откажется от власти.

— А если всё выйдет иначе? — не унимался Фрескобальди. — Если делла Белла примет вызов?

— Тем хуже для него, — тихо засмеялся мессер Россо. — Тогда мессер Джано станет бунтовщиком, выступившим против законной власти.

— Но вдруг он победит?!

— Все станут считать его тираном.

— Мало ли в Италии тиранов! — усмехнулся мессер Берто.

— Не так уж и много, — возразил делла Тоза. — И уж точно никто из них не является одновременно врагом германского императора, поскольку принадлежит к гвельфам, короля Неаполитанского и его сына, изгнав подесту, присланного Карлом Мартеллом, и, разумеется, Папы — самого страшного противника, который, дабы наказать узурпатора, без раздумий наложит на Флоренцию интердикт.

— Как?! — вскричал Берто Фрескобальди.

— Интердикт? — повторили разом несколько голосов.

— Да, — подтвердил мессер Россо.

— Неужели такое возможно? — обратился Фрескобальди к Джану ди Челона. Казалось, ещё немного, и из глаз мужчины хлынут слёзы.

— Без сомнения, — ответил Челона. — Святой отец называет Флоренцию прекраснейшей жемчужиной Италии и сделает всё возможное, чтобы освободить её от тирании делла Белла.

— Скажите лучше: погубит наш город! Интердикт — смерть для Флоренции!

— Именно поэтому Джано делла Белла и не станет всеми силами держаться за власть, — прервал причитания Фрескобальди мессер Россо.

Мессеру Берто оставалось лишь склонить голову перед этой железной логикой; казалось, собеседник знал наперёд все его возражения — столь уверенны и безошибочны были ответы делла Тоза.

— Интересно, в чём же можно обвинить делла Белла, — задумчиво пробормотал Тозинги. — Не в союзе же с гибеллинами, в самом деле!

— О, не тревожьтесь, мессер Маттео! — прошептал Джери Спини. — Случай не заставит себя долго ждать...

Глава 8

Подстрекатель

Предложение мессера Россо оказалось необыкновенно удачным, и последующие речи участников совета состояли лишь из восхваления мудрости делла Доза и призывов обратиться с молитвами к господу, дабы всё задуманное в этот вечер сбылось. Даже слово "интердикт", напугавшее Берто Фрескобальди, не показалось большинству заговорщиков столь уж страшным: пусть купцы, разжиревшие на торговле с другими итальянским городами, и опутавшие своими денежными сетями добрую половину Европы банкиры трясутся от страха. Здесь же собрались благородные гранды, которые не продадут честь за сундук с золотыми флоринами. А кроме того, в глубине души каждый был уверен: можно называть делла Белла тираном, губителем рыцарства, обвинять во всех смертных грехах, однако титул "защитник простого народа", полученный им от пополанов, — не пустой звук, и мессер Джано никогда не отважится на поступок, который угрожал бы благополучию флорентийцев.

Когда все голоса смолкли, граф да Ромена и Джан ди Челона обменялись крепким рукопожатием, заговорщики — красноречивыми взглядами, а сер Маттео Бильотти,, истративший за день столько пергамента, сколько хватило бы на добрую дюжину поддельных актов, сломавший два пера и почти опорожнивший свою чернильницу, свернул записи в трубочку и отдал их мессеру Агинульфо, последний кликнул слуг. Тотчас в зале появилось несколько человек, несших блюда со всевозможными кушаньями и бутылки с вином.

Через несколько минут стук позолоченных кубков послужил своеобразной печатью, которой был скреплён союз между Папой, флорентийскими грандами и пополанами, предавшими Джано делла Белла — человека, чья воля некогда помогла им получить власть.

Во все века рыцарские пирушки мало отличались одна от другой. Начинались они с заздравных речей, которые сменялись вскоре руганью и пьяной болтовнёй, завершались же сценами столь неприглядными, что о них лучше не упоминать на страницах нашей книги. Поэтому, полагаю, разумным будет на некоторое время оставить заговорщиков, позволив им вдоволь набивать животы едой и выпивкой, и вернуться в жилище графов да Ромена с наступлением рассвета, или, быть может, даже в полуденный час, поскольку первые лучи солнца, просочившись сквозь пелену облаков, застали славных рыцарей лежащими в самых причудливых позах и в самых неожиданных местах: кто-то разлёгся на скамье, кто-то — на полу, кто-то взгромоздился на стол, а кто-то, напротив, сладко храпел, приютившись под его толстой дубовой крышкой. Мессер Тозинги, словно сторожевой пёс, перегородил своей могучей тушей дверной проём.

И потому, когда Джери Спини вырвался к полудню из пьяного забытья и, преодолев неровной походкой коридор, очутился перед входом в залу, он возблагодарил небеса, по воле которых вынужден был посреди ночи покинуть помещение, чтобы облегчить желудок. Конечно, тогда мужчине пришлось немало выстрадать, зато теперь ему не требовалось брать бастион в лице мессера Маттео.

Оглядев спящих союзников, банкир с улыбкой прошептал:

— Болваны...

Конечно, будь мысли его ясны, Спини никогда не позволил бы себе сделать вслух столь неосторожное замечание. Однако чрезмерные возлияния на некоторое время могли помутить рассудок даже столь расчётливого человека, как мессер Джери.

С презрительной гримасой мужчина ещё раз окинул залу взглядом. И внезапно он вздрогнул и протёр глаза.

— Чёрт возьми! А куда подевались Ванни деи Моцци и его мальчишка? Их нигде нет!

Открытие это, хоть и не заставило банкира тотчас протрезветь, но, во всяком случае, немало этому поспособствовало.

Во двор мессер Джери спустился уже довольно-таки твёрдым шагом. Подозвав одного из слуг, он спросил, не видел ли тот мессера Ванни и его сына.

— Они выехали ещё затемно, — таков был ответ, заставивший банкира заскрежетать зубами от злости и отругать себя последними словами.

Выходит, подумал Спини, пока он напивался до полусмерти, празднуя победу, которую сами же заговорщики считали неотвратимой, кто-то сумел сохранить здравый рассудок, и сейчас, должно быть, уже подъезжает к воротам Флоренции! А что, если человек этот замыслил предательство, и вскоре к замку графа да Ромена отправится отряд, посланный приорами?

Впрочем, мессер Джери быстро пришёл в себя и даже криво усмехнулся: графам Гвиди не раз приходилось оборонять свою крепость, и было бы занятно понаблюдать, как флорентийцы пойдут на штурм твердыни, обороняемой, ко всему прочему, тремя десятками рыцарей. И кто знает, не положила бы эта битва конец владычеству Джано делла Белла?

Потрясённый картиной, которую нарисовало ему воображение, Спини покинул замок, надеясь втайне, что Моцци и в самом деле оказался предателем.

Холодный ветер, однако, быстро выветрил из головы банкира остатки хмеля и пустых мечтаний. Вскоре чело мужчины изрезали глубокие морщины — признак мучительных раздумий, не оставлявших его до самого конца пути.

Во Флоренцию мессер Джери вернулся за несколько минут до сигнала к тушению огней и, очутившись дома, был встречен толпой домочадцев и слуг, напуганных столь долгим его отсутствием.

— Успокойтесь, — слабым голосом точно готовясь вот-вот испустить дух, произнёс он. — Со мной всё в порядке.

Тревога ли за мессера Джери была напускной, или слова его прозвучали в высшей степени убедительно, однако двор стремительно опустел, точно по мановению волшебной палочки. Спини это обстоятельство нисколько не огорчило, и он, поднявшись в свою комнату, без сил повалился на тюфяк, набитый конским волосом.

Трудно сказать, какие сны являлись банкиру, но всю ночь он ворочался на постели и поутру выглядел таким измученным, словно вновь проделал путь к замку графа да Ромена и обратно.

С огромным трудом мессер Джери сумел вернуть себе облик, который подобало иметь одному из самых богатых людей города. Затем, ограничившись лёгким завтраком, достойным святого отшельника, он облачился в самый дорогой и пышный костюм, кликнул десяток слуг и вышел из дома. При этом вид мужчины с каждой минутой становился всё торжественнее, а улыбка, в которой он растянул губы, едва очутился на улице, — всё шире.

Наконец, Спини оказался перед домом Корсо Донати. Оставив слуг мокнуть под дождём, первые капли которого только что упали на землю, он медленно взошёл по ступеням лестницы и поднялся на второй этаж.

Поспешность, с которой лакей, встретивший мессера Джери в дверях, бросился докладывать своему господину о появлении гостя, ясно свидетельствовала, что здесь мужчину ждали с нетерпением.

Спини, впрочем, и сам прекрасно знал, где находится комната мессера Корсо, поэтому, нисколько не сомневаясь, что приём ему будет оказан самый радостный, быстро зашагал по коридору.

В дверях он едва не столкнулся с Донати.

— Слава Господу! — вскричал тот. — Я чуть чертям душу не отдал — так измучился, дожидаясь вашего возвращения. Двадцать раз за день начинал жалеть, что не отправился в это разбойничье гнездо — замок Ромена!

Произнося эти слова, мессер Корсо подверг гостя краткому, но оттого не менее внимательному осмотру. Счастье, которым лучилось лицо банкира, лучше любых слов сказало ему: встреча у графов Гвиди принесла щедрые плоды.

— И всё же, иного выхода у нас не было, — мягко возразил Спини. — Кто-то, увидев вас, мог вспомнить старые обиды; кто-нибудь, как Паццино деи Пацци, — этот заносчивый мальчишка, — готов в любой миг затеять ссору, и на прошедшем совете все убедились в его безрассудстве. А ваша вспыльчивость, — уж простите, — нисколько не уступает гневливости Пацци. Ну и, разумеется, не следует забывать о Вьери деи Черки...

— Конечно! — в раздражении топнул ногой Донати. — Именно из-за этого мужлана мне и пришлось остаться дома, вместо того, чтобы вместе с союзниками решать судьбу Флоренции!

— Но нам нужны деньги Черки и его влияние на других богачей, — развёл руками банкир.

— Я не спорю с вами, мессер Джери. Сейчас главное — расправиться с Джано делла Белла. Но что будет дальше — когда этого ублюдка не станет? Не выйдет ли так, что Черки вместе со своими дружками припишет все заслуги себе?

Спини воздел руки к небесам и воскликнул:

— Вам-то какая разница, что скажет мессер Вьери?

— Я знаю эту жирную крысу лучше вас — он не ограничится словами и непременно постарается забрать власть в свои грязные руки.

— Пусть только попробует! — со свирепой гримасой вскричал мессер Джери.

— Так-так! — ухмыльнулся Корсо, довольный тем, что вынудил обычно сдержанного союзника выказать свои чувства. — И как же вы поступите, если Черки всё же отважится перейти нам дорогу?

— Чёрт возьми! Поскольку, как мне думается, от "Установлений" к тому времени останутся одни лишь воспоминания, никто не удивится, если я последую примеру своих предков, единственной платой за оскорбление которым служила кровь смертельного врага!

— Отлично сказано! — воодушевлённый словами собеседника, воскликнул Донати.

— И вы, вы тоже сумеете поквитаться с любым, кто нанёс вам обиду! — не унимался Спини. Ноздри его воинственно раздувались, глаза метали молнии.

— О, когда же наступит этот день?! Мне не терпится наколоть кого-нибудь на кончик своего копья или по самую рукоять всадить меч в чьё-нибудь брюхо!.. — мечтательно протянул мессер Корсо. — Особенно этой собаки, этого отродья, бывшего некогда моим родичем, — Симоне Галастроне!

— Чего же вы ждёте?

Донати с подозрением покосился на собеседника:

— Кажется, мы ещё не расправились с делла Белла, чтобы я мог позволить себе расквитаться с другими врагами...

— Если бы вы желали покарать Галастроне, то давно уже нашли бы способ это сделать.

— Что вы сказали? — вытаращил глаза мессер Корсо. — Да я каждый день во снах вижу этого ублюдка ползающим в собственной крови!

— И этого вам, похоже, достаточно, чтобы чувствовать себя отомщённым.

— Прекратите шутить, мессер Джери! — со злостью процедил сквозь зубы Донати. — Я уже давал вам понять, что достаточно благоразумен и терпелив, поэтому не стану понапрасну рисковать своей головой. Какой прок мне будет от убийства Галастроне, если в тот же день сам я окажусь на эшафоте?

— Я ещё раз повторю сказанное: желай вы всем сердцем гибели врагу, вам давно стало бы ясно, что ни Джано делла Белла, ни приоры не послужат вам помехой.

— Чёрт возьми! Объяснитесь, в конце концов! — потерял всякое терпение — а его, как видит читатель, было не столь уж много, вопреки недавним утверждениям мужчины, — мессер Корсо.

— Нет ничего проще, — всё больше разжигая ярость в сердце собеседника, спокойно ответил Спини.

— Так говорите! Я слушаю вас со всем вниманием.

Мессер Джери помедлил ещё несколько секунд, а затем неожиданно спросил:

— Вы помните судью Бальдо дельи Аммирато, который всеми силами пытался вам помочь во время тяжбы?

— Да! И клянусь душой, этот прощелыга неплохо на мне разбогател!

— Однако же за отзывчивость свою сей благородный господин поплатился весьма жестоко: на несчастного мессера Бальдо обратил свой взор подеста, и, скажу прямо, угроза над его головой нависла весьма страшная. Крови его жаждали и Джано делла Белла, и приоры, и даже некоторые судьи — последние, разумеется, из зависти.

— И вы желаете, чтобы я испытал чувство вины? Пожалел этого прохиндея, решившего нажиться на моей беде?

— Нет.

— Что же тогда?

— Я хочу, чтобы вы возрадовались за мессера Бальдо, в судьбе которого внезапно многое изменилось.

— Вот ещё!

— И зря. Взгляните более внимательно: предыдущему подесте оставалось совсем немного — всего-то приказать возвести эшафот, разложить хворост, поджечь его — и через несколько минут от судьи Аммирато остался бы один лишь пепел. Однако градоначальник наш отчего-то не решился подписать приговор. Быть может, захотел сохранить по себе добрую память, а не славу человека, разводившего во Флоренции костры... — Донати изогнул бровь, всем видом своим выражая недоверие. — ...или же передумал по иной причине. Поговаривают даже, будто при отъезде подесты в Романью под крышкой одного из дорожных сундуков покоился набитый новенькими золотыми флоринами мешочек, который слуга его поднимал с превеликим трудом, — но я не берусь утверждать это со всей уверенностью.

Мессер Корсо хмыкнул и с укоризной покачал головой: вот, мол, каковы людские нравы. Всякий норовит урвать себе кусок пожирнее и при этом надеется, что имя его останется незапятнанным.

— Так или иначе, — продолжил мессер Джери, — стоило во Флоренции появиться мессеру Джан ди Лучино — и все позабыли о судье Аммирато, словно того и нет на белом свете. А мессеру Бальдо, как вы понимаете, только этого и надобно: ему было позволено вернуться домой, — при условии, конечно, что он и шагу не ступит за порог, — и там дожидаться решения нового градоправителя.

Донати пробормотал, скорее утверждая, нежели спрашивая:

— Стало быть, и мешочек к сундуке прежнего подесты, и внезапная покладистость нынешнего — дело ваших рук...

— Не совсем. У мессера Бальдо остались ещё друзья — достаточно богатые...

— Ну, хорошо! — прервав банкира, нервно рассмеялся мессер Корсо. — Ваша скромность прекрасно мне известна... Однако примите хотя бы половину славы, причитающейся по праву. Новый подеста — наш союзник, ведь так?

— Я смею на это надеяться.

— И вы молчали! — вскричал Донати. Дикая радость на миг отразилась на его лице. — Видели, что нанесённое оскорбление, точно пощёчина, жжёт мне кожу — и ни словом не обмолвились, что месть не столь далека, как мне казалось?!

— Зато теперь вы получите неизъяснимое наслаждение, повергнув своего врага.

Чувства, которые переполняли мессера Корсо, оказались столь сильными, что на некоторое время мужчина потерял возможность произнести хоть слово.

Спини воспользовался этим обстоятельством и с дьявольской улыбкой прошептал:

— Галастроне сейчас с головой погружён в подготовку к свадьбе, из-за которой он и решил напомнить вам о вашем долге — точнее, придумал, будто вы что-либо должны ему. Наверное, он и не вспоминает сейчас о своём родиче Корсо, полагая, будто тот безропотно проглотил оскорбление и смирился с ним.

— Так я напомню о себе! Вам известно, на какой день намечена свадьба?

— Конечно, — поспешил ответить мессер Джери. — Она должна состояться ровно через три недели.

— Так я даю вам слово — слово Донати, а оно никогда прежде не нарушалось, — что в указанный вами срок никакой свадьбы не состоится!

— Будьте осторожны, мессер Корсо!

— К чёрту осторожность! — прорычал Донати.

— Стало быть, вы уже успели всё для себя решить?

— Да. И через несколько дней вы увидите, на что способен Корсо Донати, если его оскорбить!

— Что ж, — вздохнул Спини, — пусть будет так...

Часть 6

Мятеж

Глава 1

Стычка

В день Святого Антония выпал снег.

Событие это не было столь уж редким для Флоренции, но Лоренцо, выйдя на рассвете из дома и увидев, что земля покрылась снежным ковром, внезапно почувствовал безотчётную тревогу.

— Может, не стоит выходить из дома в такой холод? — обратился он к серу Антони — своему отцу, который, как помнят читатели, ровно два года назад лишился руки по вине Нери дельи Абати.

Мужчина здоровой рукой поглубже надвинул на глаза шапку и хрипло ответил:

— Даже не вздумай произнести подобные слова ещё раз, иначе наш святой покровитель разгневается! А я не желаю навлечь на наш дом беду.

Лоренцо передёрнул плечами, однако перечить отцу не стал, и они вместе побрели к кафедральному собору, с трудом ступая по грязи, которая, конечно, оказалась скрыта благодаря утреннему снегопаду, но оттого никуда не исчезла. При этом молодой человек временами оглядывался по сторонам — беспокойство его не только не ослабевало, но становилось лишь сильнее.

Когда путникам оставалось пересечь всего пару-тройку улиц, чтобы очутиться, наконец, на площади Сан-Джованни, Лоренцо услышал за спиной чей-то негромкий возглас. Обернувшись, он увидел Франческо — юноша отчаянно жестикулировал, подавая ему какие-то знаки.

— Подожди немного, отец, — со вздохом сказал Френетти-младший.

— Что такое? — сварливо произнёс сер Антони.

— Со мной хочет поговорить приятель.

— Приятель? А он не может немного повременить — мы опоздаем, если вы возьмётесь беседовать друг с другом! Или — так даже лучше — пусть выслушает вместе с нами молитву, а затем начнёт приставать к тебе с болтовнёй.

Франческо, наблюдая за этим разговором, подпрыгивал от холода и нетерпения.

— Он — сын кузнеца, — невозмутимо пояснил Лоренцо, успев при этом с грустью подумать, что характер отца сильно изменился за два года, прошедшие после ранения, — и потому в выходной день, положенный нам, вынужден работать. Быть может, ему разрешили покинуть мастерскую всего на несколько минут?..

— Ладно, — смягчился сер Антони. — Только не задерживайся...

Последние слова Лоренцо пропустил мимо ушей — он торопливо зашагал навстречу приятелю.

Не успел молодой человек даже рта раскрыть, чтобы задать вопрос, как Франческо торопливо зашептал:

— Вижу, отец твой с ума сходит от нетерпения — пусть месса начинается лишь через полчаса, — поэтому не стану говорить слишком уж долго... Я ещё вчера вечером хотел предупредить тебя, что в доме мессера Корсо Донати творятся вещи в высшей степени странные и подозрительные, но, право же, так увлёкся наблюдениями, что покинул свой пост лишь после сигнала к тушению огней.

— И что тебе удалось разузнать? — перебил приятеля Френетти.

— Затевается что-то необычное — во всяком случае, по нынешним временам, когда гранды даже кинжал стараются оставлять дома, чтобы ненароком не прирезать кого-нибудь и не отправиться затем в изгнание.

— Да расскажешь ты, наконец, что же всё-таки происходит?! — потеряв терпение, топнул ногой Лоренцо.

Франческо огорчённо посмотрел на забрызганные штанины и ответил:

— Отовсюду, из каждого уголка дома Донати, слышится звон оружия; мессер Корсо ходит перед строем своих слуг, размахивая шпагой с серебряным эфесом и отдавая приказания — вот что я увидел вчера вечером!

— По-твоему, он готовится напасть на кого-нибудь?

— Несомненно, — важно произнёс Франческо.

— И муштрует своих слуг?

— Да.

— Тогда нам нечего бояться, — облегчённо выдохнул Лоренцо. — Собирайся гранды свергнуть мессера Джано, слуги их остались бы дома — во избежание предательства. А я-то уже испугался...

Молодой человек нервно рассмеялся, однако тотчас смолк: лицо Франческо исказилось от ненависти и отвращения.

Проследив за взглядом приятеля, Лоренцо обернулся и увидел, что сер Антони разговаривает с мясником Пекорой, а над обоими ими мощной тушей нависает Луиджи. Молодой человек сорвался с места так стремительно, что едва не упал в снежную кашу.

— Эй, а мне что делать?! — крикнул вдогонку ему Франческо.

Френетти ничего не ответил, ограничившись свирепым взглядом, брошенным через плечо. В следующую секунду юноша уже очутился возле Пекоры и даже протянул руку, чтобы оттолкнуть его. Но мясник, быстро обернувшись, предупредил этот поступок громким возгласом:

— О, сер Лоренцо! Как вы могли оставить отца в одиночестве? Вдруг с ним случилось бы что-нибудь недоброе? — И воспользовавшись замешательством молодого человека, он продолжил: — А между тем, жизнь сера Антони минуту назад обрела для всех флорентийцев необыкновенную ценность.

— Что вы хотите этим сказать?

Пекора улыбнулся, предоставив серу Антони самому поделиться радостной новостью с сыном.

Френетти-старший не заставил себя упрашивать и с гордостью произнёс:

— Сер Дино предложил мне участвовать в выборах в Совет подесты!

— Что? — ошеломлённо спросил Лоренцо.

— Я решил поспособствовать процветанию Флоренции... — смутившись, пробормотал сер Антони. — Коль скоро заниматься своим любимым делом мне теперь не под силу, я решил помочь родному городу иным способом...

— А ты не подумал сперва, каким чудом расточающему сладкие обещания серу Дино — члену цеха мясников, — удастся помочь тебе — пекарю — победить на выборах?

Пекора обиженно засопел:

— Чёрт возьми! Никогда не встречал, чтобы сын так воспринимал успехи своего отца! Вам должно быть стыдно, сер Лоренцо: и за свой унылый вид, когда глаза сера Антони лучатся счастьем, и за недоверие, только что вами выказанное. Знайте же: несколько дней назад в Сан-Джакопо Ольтрарно состоялся совет, и на нём люди, не менее влиятельные, нежели я, размышляли, кому из славных и достойных граждан можно доверить управление городом. И не раз во время этой беседы вспоминали сера Антони. Вот почему сейчас я обращался к вашему отцу — не от собственного имени, но от имени всех честных горожан.

— И кто же — те могущественные синьоры, которые собирались в Сан-Джакопо?

— О, — не задумываясь выпалил Пекора, — я назову лишь несколько имён — самых громких! Мессеры Фрескобальди, Магалотти, Альтовити, Веллути, Аччайуолли! Этого вам достаточно?

— Вполне. Теперь я знаю, на кого пожаловаться мессеру Джано делла Белла.

Пекора огромным усилием воли обуздал гнев, который клокотал в его душе, и ограничился взглядом, одновременно угрожающим и вопросительным.

Лоренцо с улыбкой ответил на этот немой вопрос:

— Законом запрещено сговариваться заранее, кому занимать ту или иную должность — это можно решить лишь в день выборов.

— Господи! — простонал Пекора. Во взгляде, который мужчина устремил к небесам, читалось непередаваемое страдание. — Вразуми сего юношу, пока он не совершил глупостей!

Молодой человек лишь пожал плечами и обратился к серу Антони:

— Тебе не кажется, отец, что молитва, на которую мы так спешили, начнётся через несколько минут?

— Ох, и правда! — побледнел, словно мертвец, Френетти. — Благодарю вас, сер Дино, за предложение — такое заманчивое, что я на некоторое время потерял голову от счастья...

— Бросьте, сер Антони! — махнул рукой мясник. — Не говорите так, будто извиняетесь за какой-либо проступок. На самом же деле желание быть избранным в Совет подесты — а по лицу вашему видно, как вы жаждете этого — говорит лишь об одном: о безграничной любви к Флоренции.

— Что вы, сер Дино... — залепетал Френетти-старший.

Лоренцо осторожно взял его за руку и попробовал отвести подальше от Пекоры, точно маленького ребёнка.

— Не забудьте, сер Антони, — прокричал напоследок мясник, — выборы пройдут через два дня. Удачи вам!

Едва Лоренцо увидел, что Пекора и Луиджи двинулись в сторону, противоположную площади Сан-Джованни, он немного ослабил хватку, и сер Антони в раздражении вырвал руку.

С вызывающим видом мужчина сказал:

— Я приму участие в выборах — можешь даже не пытаться отговорить меня!

— Что ж, удачи...

— Ты говоришь так, словно на самом деле желаешь обратного!

— Ещё раз повторяю: пусть небеса окажутся благосклонны к тебе, отец.

Последние слова Лоренцо нисколько не убедили сера Антони в его искренности. Мужчина нахмурил брови, поджал губы — и остаток пути отец и сын провели в молчании, стараясь не смотреть друг на друга.

Позволим же прихожанам, решившим посетить храм в день Святого Антония, спокойно выслушать мессу, а Лоренцо — предаться размышлениям, отчего Дино Пекоре вдруг вздумалось помочь его отцу победить в таком многотрудном деле, каким были в те времена выборы, и проследуем за Франческо.

Следует заметить, что на сей раз в беседе с приятелем молодой человек, обычно не упускавший случая приврать или немного приукрасить свой рассказ — не по злому умыслу, а лишь из желания поразить слушателей, — не произнёс ни слова лжи. Не только ему бросились в глаза приготовления мессера Корсо, о причине которых, читатели, полагаю, без труда догадались; обитатели всей сестьеры Сан-Пьеро также обратили внимание на воинственное поведение Донати, хотя и не могли понять, чем оно вызвано.

И в час, когда Франческо рассказывал Лоренцо о том, что мессер Корсо размахивает перед лакеями шпагой, пожалованной ему в день посвящения в рыцари, Донати прицепил упомянутое выше оружие к поясу, легко вскочил в седло, взял в правую руку дротик и, проехав перед неровными рядами слуг, произнёс краткую, но весьма страстную речь. Слова его, в которых прозвучало обещание вознаградить тех, кто проявит храбрость в будущей схватке, были встречены с воодушевлением.

Когда шум стих, мужчина добавил:

— Главное — постарайтесь не трогать простых слуг! Мне жаль будет, если кто-либо из них лишится жизни. Голова их господина — вот что мне нужно!

Напутствие это несколько поубавило радостное возбуждение и заставило "воинов" мессера Корсо переглянуться.

Наконец, один из слуг крикнул:

— Слава нашему господину!

Бодрость духа, оставившая было людей Донати, вновь вернулась к ним, и десятки глоток дружно прокричали:

— Слава Великому барону!

Щёки мессера Корсо зарделись от гордости. Воздев над головой руку, он указал дротиком в сторону ворот. "Воины", увидев этот жест своего полководца, сдвинулись с места и, звеня оружием, вышли на улицу.

Выступление в поход армии мессера Корсо было таким шумным, что просто не могло не привлечь внимание горожан: из каждого окна, из каждого переулка или подворотни на неё устремлялись тысячи взглядов — любопытных и осуждающих, полных страха или ненависти, но только не безразличных. Донати, чувствуя на себе всеобщие взоры, гарцевал, словно юноша под балконом невесты, и выпячивал грудь подобно деревенскому индюку. Золотые шпоры его сапог сверкали в лучах солнца, вышедшего из-за туч. Казалось, мужчина позабыл о намерении расквитаться с Симоне Галастроне и покинул дом ради участия в какой-то торжественной процессии, о которой флорентийцы до тех пор ничего не знали.

Однако стоило мессеру Корсо очутиться на улице, где жил его родич — и по улице разнёсся разочарованный вой.

— Ублюдок! — вскричал мужчина. — Этого труса кто-то предупредил!

И в самом деле, Галастроне подготовился ко встрече с врагом весьма неплохо: ворота во двор оказались затворены, ставни окон — плотно закрыты, а в стенах дома царило полное безмолвие.

Мессер Корсо приказал слугам остановиться.

— Выходи, Симоне! — закричал он, обращаясь к угрюмым деревянным стенам. — Выходи — или я выкурю тебя, словно крысу.

Никто не отозвался.

— Слышишь?! С тобой хочет поговорить родич, который был оскорблён и унижен, а теперь намерен потребовать возмездия!

Едва Донати смолк, чтобы перевести дух, ставни одного из окон отворились. Сощурившись, мессер Корсо различил бледное лицо Симоне Галастроне; тот стоял в глубине комнаты в позе необычайно величественной: подбородок его был вскинут, спина выпрямлена, а руки — скрещены на груди.

— Я не ослышался? — раздался голос Галастроне. — Ты сказал, что хочешь поговорить со мной?

— Да! — рявкнул Донати.

— Тогда брось оружие — и я пропущу тебя в дом... Одного, разумеется, — с кривой улыбкой добавил мессер Симоне. — Своих слуг у меня и так предостаточно.

— Бросить оружие?! — захохотал Донати. — Так я и поступлю!

И он занёс руку над головой, намереваясь метнуть дротик в сторону оконного проёма, где виднелось ухмыляющееся лицо родича.

В ту же секунду распахнулось ещё несколько ставен — и каждое из окон внезапно превратилось в бойницу с направленными на мессера Корсо наконечниками стрел.

Мужчина медленно опустил руку. Из груди его вырвалось приглушённое рычание.

— Убирайся! — приказал Галастроне. — Убирайся — или получишь стрелу в брюхо.

Целую минуту в душе Донати происходила борьба, от которой черты лица его страшно исказились. В какой-то миг показалось, что ненависть возьмёт верх над благоразумием — мужчина вновь начал поднимать дротик, — но тотчас острия дюжины стрел угрожающе блеснули.

— Уходим, — прохрипел мессер Корсо.

Слуги произвели отступательный манёвр на редкость чётко и слаженно, словно Донати целый год безжалостно муштровал их, обучая воинскому делу.

Вскоре под стенами дома никого не осталось, и лишь тогда Симоне Галастроне утёр капли пота, заструившиеся по его лицу, и без сил опустился на стул.

Глава 2

Дротик

Корсо Донати возвращался домой, будучи скорее смущённым, нежели разъярённым неудачей. На всём протяжении обратного пути он пытался избегать людских взглядов — таких желанных всего несколько минут назад. Мужчине казалось, будто горожане только и говорят, что о его поражении, весело смеются и отпускают язвительные шуточки.

— Ничего... — шептал он. — Посмотрим, кто станет веселиться в следующий раз.

Должно быть, предположения мессера Корсо оказались верны, и слух о его неудаче распространился по Флоренции с необычайной быстротой, поскольку едва мужчина сбросил с себя воинское облачение и швырнул в угол ставшую теперь ненужной рыцарскую шпагу, один из лакеев доложил о появлении Джери Спини.

Вскоре и сам банкир показался в дверях. Вид у него был удручённым.

— Пришли посмеяться надо мной? — не ответив на приветствие гостя, резко спросил Донати.

— Разве я когда-нибудь радовался вашим неудачам, мессер Корсо? — укоризненно посмотрел на него Спини.

— Не знаю.

— Прекрасно! — выдохнул банкир. — Так-то вы встречаете человека, поспешившего к вам в трудную минуту, чтобы протянуть руку помощи!

— Мне не нужна ничья помощь!

Спини молитвенно сложил ладони и промолвил проникновенным голосом:

— Успокойтесь, мессер Корсо. Возьмите себя в руки — лишь тогда вы сумеете взять верх над своими врагами.

— Я спокоен.

— Будь это так, вы не отвергли бы помощь, которую я вам предлагаю.

— Простите, мессер Джери, но чем вы способны помочь мне? Советами? Так я в них не нуждаюсь — настоящий рыцарь с малых лет знает, как должно наказывать человека, его оскорбившего. Деньгами? Никакое золото не смоет грязи, заляпавшей герб гранда — это сможет сделать только кровь. Так чего же мне ждать от вашего визита, кроме бестолковых разговоров?

Мессер Джери поспешно убрал руки за спину, чтобы собеседник не увидел, как ладони его сжались в кулаки.

— Что ж... Я могу уйти, — произнёс он. — Но сначала скажите: как вы намерены добраться до мессера Симоне, чтобы сразиться с ним?

— Чёрт возьми! — взревел Донати. — Откуда мне знать? Это чёртово отродье будет теперь прятаться за стенами своего дома до скончания времён! Может, устроить небольшой пожар?

— Даже не думайте об этом, если дорожите жизнью!

— Почему?

— Вас сожгут на костре. Или, что столь же вероятно, закопают в землю головой вниз. Вам этого хочется?

Мессер Корсо, невольно содрогнувшись, отрицательно покачал головой.

— Тогда послушайте, что я скажу, — торопливо заговорил Спини. — Поскольку нападение ваше не может быть оставлено подестой без внимания, он вынужден будет взяться за расследование.

— Постойте! — закричал Донати. — Вы ведь клялись...

— Да, — грубо прервал его мессер Джери, — я говорил, что с новым подестой вам нечего бояться. Но это вовсе не означает, что он должен сделать вид, будто ничего не случилось. Разумеется, мессеру Джану ди Лучино придётся устроить небольшой спектакль, чтобы никто не заподозрил его в злом умысле.

— Стало быть, мне всё же придётся явиться пред светлые очи нашего доброго подесты?

— Нет. Это сделает Симоне Галастроне: послезавтра, после утренней мессы. А может, и не встретится — кто знает?

Донати почесал подбородок и подавил улыбку, появившуюся было на его губах.

— Так-так... Значит, через два дня Галастроне покинет свою вонючую нору?

— Да.

— А если этого всё же не случится? Вдруг мой дражайший родич окажется ещё большим трусом, чем я думал?

— Тогда мессер Джан ди Лучино накажет его по всей строгости флорентийских законов.

— Славно придумано! — восхитился Донати. — Пожалуй, я должен извиниться перед вами за свою недавнюю горячность.

— Не нужно этого делать, мессер Корсо, — медленно сказал Спини. — Просто помните, что сейчас мы участвуем в войне — и потому сохраняйте выдержку и спокойствие, которые изумляли всех флорентийцев в часы опасности и не раз помогали нашей армии одерживать победы в кровавых поражениях.

Банкир направился к двери, однако вдруг остановился у порога, словно вспомнил что-то важное, и, обернувшись, сказал:

— И не забудьте, мессер Корсо, что у вас есть не только лакеи, но и друзья, и меч каждого из них окажется намного надёжнее сотни кинжалов простолюдинов.

С этими словами он покинул комнату, предоставив Донати возможность спокойно поразмышлять над услышанным и составить план действий. А в том, что в ближайшие два дня Корсо не сможет думать ни о чём больше, кроме предстоящей схватки с ненавистным родичем, мужчина не сомневался.

И действительно, оставшись в одиночестве, мессер Корсо уселся на скамью, подпер ладонью щёку, устремил взгляд в отворённое, несмотря на морозный воздух, окно и превратился в подобие каменного изваяния — так он был неподвижен. Лишь иногда губы мужчины начинали едва заметно шевелиться; вид его при этом становился таким угрожающим, что всякие сомнения исчезали: Донати рисует в воображении способ, которым окажется убит Симоне Галастроне.

Наконец, мессер Корсо поднялся со скамьи и пробормотал:

— Пожалуй, Спини прав: лучше обратиться к испытанным воинам, чем к жалкому отребью, чьи поджилки начинают трястись, стоит им пригрозить луком и стрелами. Что уж говорить, если завяжется настоящее сражение? Все они в ту же секунду упадут замертво!

Мужчина кликнул несколько слуг и принялся отдавать им приказания.

Вскоре во все концы города устремились гонцы в потрёпанных кафтанах с вышитым на них громадным серебристо-алым щитом — гербом семейства Донати; сам же мессер Корсо велел принести в свою комнату подносы с кушаньями и ближайшие полтора часа потратил на то, чтобы утолить пробудившийся внезапно голод.

— Когда вернутся эти чёртовы растяпы? — спрашивал он иногда самого себя, а затем запихивал в рот очередной кусок мяса или хлеба с толстым слоем паштета из щуки.

Однако прошло немало времени, прежде чем в комнату вошёл первый из вернувшихся слуг.

— Говори! — приказал Донати.

— Мессер Маттео ответил согласием на ваше предложение, господин.

Мессер Корсо удовлетворённо кивнул и отпустил слугу едва заметным движением ладони.

После этого гонцы стали возвращаться один за другим , и каждый из них спешил сообщить — одновременно испытывая и радость, и испуг:

— Мессер Синибальдо согласен.

— Мессер Форезе счастлив помочь вам.

Донати всякий раз принимался нервно потирать руки, услышав имена людей, ответивших на его призыв:

— Мессеры Джакинотто и Паццино деи Пацци...

— Мессер Герардо Бордони...

— Мессер Боккаччо Кавиччули...

Когда последнее из этих славных имён прозвучало в комнате и гулким эхом отразилось от стен, мессер Корсо вздохнул наконец с облегчением и торжествующе улыбнулся.

— Прекрасно... — прошептал он. — С такой армией можно брать приступом Барджелло — пожалуй, этого даже многовато на одного несчастного ублюдка Галастроне. Надеюсь, он издохнет от страха, едва увидит моих приятелей, и тогда не придётся марать руки его чёртовой кровью.

После этих слов, не суливших ничего хорошего Симоне Галастроне, Донати покинул свою комнату и поднялся в спальню своего старшего сына Симоне — юноши лет пятнадцати, успевшего уже благодаря вспыльчивому характеру приобрести среди горожан некоторую славу: гранды возлагали на него огромные надежды и утверждали, что со временем деяниями своими он превзойдёт отца, пополаны же, напротив, видели в неблагоразумии молодого человека источник постоянных опасностей и бед для Флоренции. Впрочем, пока с уверенностью можно было сказать лишь одно: Симоне был необычайно красив, и уже сейчас немало девушек вздыхало тайком от родителей, мысленно рисуя его чудный облик — а это говорило, что, стоило только молодому человеку принять участие в каком-либо сражении и получить там ранение, и тотчас он был бы объявлен героем, подобным Ахиллесу или Энею.

Войдя в комнату сына, мессер Корсо застал того сжимающим в руках толстую палку, которая, должно быть, заменяла юноше меч. Увлекшись своим занятием, Симоне не сразу заметил появление отца и, совершив внушительный скачок, очутился возле двери, а затем, развернувшись, взмахнул своим оружием.

Кончик палки просвистел возле самого носа мужчины — тот едва успел увернуться.

Увидев отца, юноша приглушённо охнул и залился краской.

— Ну, ну, отчего ты покраснел? — рассмеялся Донати. — Разве это преступление — упражняться в фехтовании? Нет, напротив: лишь такое занятие достойно мужчины и будущего гранда, а не чтение бестолковых книжек или перебирание бумажек. Пусть дети купцов учатся, как набивать мешки золотом; если понадобится, ты просто выпустишь кому-нибудь из этих безмозглых идиотов, не способных держать в руках меч, его поганые кишки — и дело с концом.

— Но я чуть не ударил тебя, отец, — пробормотал Симоне, не в силах поверить, что отец одобряет его поведение.

— Поучись ещё немного — и тогда действительно сможешь нанести мне рану, — ответил мессер Корсо.

— Значит, по-твоему, я недостаточно хорош во владении мечом? — вмиг позабыв о недавнем страхе перед отцом, сверкнул глазами юноша.

— Через два дня мы сможем проверить это.

— Каким образом? — В голосе Симоне прозвучало нетерпение.

— Я намерен отомстить человеку, оскорбившему меня. И ты отправишься вместе со мной на схватку с ним.

— В самом деле?.. — задохнулся от радости юноша.

— Да. Поэтому готовься, Симоне. Послезавтра ты увидишь, как отец твой расправляется с врагами, и сам сможешь заслужить уважение горожан.

Произнеся несколько напутственных слов и посоветовав, как лучше протыкать противника мечом, а также бросать дротик и метать пращу, Донати оставил сына продолжать свои занятия, сам же спустился во двор и расхаживал там до самого наступления темноты, раздавая всевозможные приказания и обрушивая бесконечные проклятия на головы "лентяев, трусов и остолопов", которым ещё утром сулил несметные богатства.

Когда занятие это наскучило мессеру Корсо, он вернулся в свою комнату, и усевшись возле окна, принялся бездумно всматриваться в охваченную сотнями огней вечернюю Флоренцию. К собственному удивлению, мужчина вдруг почувствовал, как сердце затрепетало в груди при виде этого величественного зрелища.

"Вечно цветущий город", — вспомнились мужчине слова некоторых горожан, обладавших поэтическим даром.

Вскоре земле Флоренции вновь предстояло напитаться кровью, и виной тому должны были послужить несколько золотых монет. Стоит ли ради них убивать человека, родича, с которым ты бок о бок бился при Кампальдино? Пусть сейчас Галастроне и стал смертельным врагом, но ведь так было не всегда. Когда-то он хаживал к Форезе Донати, затем являлся в дом мессера Корсо, и все вместе трое молодых мужчин отправлялись в прогулку по улицам и площадям, с шумом вваливались в какой-нибудь славный кабачок. Рекой лилось вино, звучали весёлые истории и сыпались бесконечные шутки, вызывавшие безудержный хохот... Отличные были деньки, ничего не скажешь...

Светильники и факелы во дворах давно погасли, и лишь несколько крошечных огоньков виднелось вдалеке — возле Барджелло, — а Донати всё продолжал сидеть в погружённой во тьму комнате, с головой окунувшись в воспоминания. Казалось, ещё немного — и он изменит свои намерения, откажется от убийства.

Однако этого не случилось.

— Пусть Галастроне пожалеет о своей алчности, навеки сделавшей нас врагами, — прошептал мессер Корсо. — Не я виноват в том, что дружба наша сменилась чувством ненависти.

И остаток ночи, за всё время которой мужчина так и не сомкнул глаз, он провёл не в душевных терзаниях, а в раздумьях, как лучше осуществить задуманное.

Впрочем, хотя Донати и обладал богатым воображением, ему так и не удалось придумать ничего удачнее обыкновенной засады.

Тем временем мессер Симоне также провёл бессонную ночь, однако причиной тому послужили не зловещие замыслы, которые он лелеял в своей душе, а приказ, принесённый вечером одним из людей подесты. Как и предсказывал Джери Спини, Джан ди Лучино пожелал допросить Галастроне. В сущности, ничего необычного в таком намерении градоправителя не было. Мужчину изумило другое: гонец вёл себя настолько высокомерно, так презрительно выпячивал нижнюю губу и цедил слова сквозь зубы, точно являлся по меньшей мере герцогом или даже принцем. А поскольку слуги во все времена умели предугадывать намерения своих господ, будущая встреча не сулила мессеру Симоне ничего хорошего — так он решил.

И в то самое мгновение, когда Корсо Донати предавался воспоминаниям, Галастроне, усевшись возле окна, прижимал ладонь к горячем лбу и бессвязно бормотал:

— Зачем только ты вспомнил об этом проклятом долге? Зачем решил вернуть его?.. Хотя, разве возможно было предположить, что Корсо окажется таким негодяем? Что он не поймёт, сколь сильно тебе нужны были деньги — не ради собственного удовольствия, а ради счастья дочери?.. Ох, протянуть бы одну лишь неделю! Тогда Эмилия станет супругой сына мессера Брунеллески, и ты сможешь обратиться за помощью к своим новым родичам, не боясь насмешек и обвинений в трусости. Только бы дождаться часа свадьбы...

Однако, как и в случае с Корсо Донати, этот приступ слабости быстро миновал, и вскоре Галастроне уже раздумывал о том, что же всё-таки кроется за приглашением подесты: сулит ему опасность будущий визит, или же всё это — пустые страхи. Так или иначе, мессер Симоне решил в конце концов взять с собой как можно больше слуг — достаточно для защиты от врагов, и не столь много, чтобы подеста счёл себя оскорблённым.

И поскольку мужчина, в отличие от родича, всецело доверял своим слугам, рассвет он встретил, будучи уверенным, что сумеет избежать любой опасности, какая бы ни угрожала ему во время путешествия ко дворцу Барджелло.

Галастроне с головой погрузился в повседневные заботы — а таковыми для него давно стали любые дела, связанные с подготовкой к свадьбе, — и, казалось, напрочь позабыл о предстоящей встрече. Лишь за ужином он вскользь упомянул, что назавтра отправится к подесте и пожалуется ему на мессера Корсо, чтобы тот, наконец, усмирил свой вспыльчивый характер.

И жена мессера Симоне, и его дочери, услышав это известие, испуганно вскрикнули, однако мужчина в ответ лишь пожал плечами и пробормотал пару успокаивающих фраз.

Столь же спокойным Галастроне встретил и наступление нового дня. Выйдя во двор, он кликнул два десятка лучших своих слуг и приказал им вооружиться, сам же принялся расхаживать по размякшей после ночного дождя земле, нисколько не беспокоясь о том, что после этой прогулки новенькие сапоги его из алых станут грязно-коричневыми.

Когда слуги вернулись и один из них вывел из конюшни вороного жеребца — предмет особой гордости мессера Симоне, — мужчина взобрался в седло, но тут за спиной его раздался пронзительный крик.

Галастроне обернулся и увидел, что к нему бежит Мария, юная служанка, хорошо знакомая нашим читателям.

— Что такое? — спросил мессер Симоне. — Что тебе нужно?

Девушка поклонилась и ответила:

— У меня есть послание для вас, господин.

— Послание? — насмешливо протянул мужчина. — Ничего себе! И где же оно?

Мария вновь поклонилась и протянула мессеру Симоне сложенный вчетверо листок пергамента.

— И где же на этом послании печать? — под громкий смех слуг продолжил расспросы Галастроне. — Как же я узнаю, кто — автор сего письма? Хоть ты скажи мне его имя...

— Я не знаю, — покраснела Мария.

— Как такое может быть?

— Разве молодой гранд, встретив на улице служанку, станет представляться ей?

— Ах, да! — вздохнул мессер Симоне. — Верно.

Сделавшись серьёзным, мужчина развернул пергамент и быстро прочёл пару строчек, начертанных корявым почерком. Брови его грозно сдвинулись к переносице.

— Что за чушь здесь написана? — со злостью вскричал он.

— Не знаю. Я не умею читать.

— В послании говорится: "не езжайте сегодня мимо церкви Сан-Пьеро Скераджо". Как, ответь мне, я попаду к подесте, не минуя места собрания приоров?

Самолюбие Галастроне оказалось сильно задето. Где это видано, чтобы какой-то неведомый "молодой гранд" передавал записочки через служанку — да притом содержащие такое странное предупреждение? Быть может, подумалось мессеру Симоне, над ним просто захотели подшутить? Или это Корсо решил столь ловким способом помешать встрече его с Джаном да Лучино? Да, наверное, так и есть!

Мужчина устремил на Марию испытующий взгляд. Та смутилась и густо покраснела.

Отбросив в сторону пергамент, Галастроне сказал:

— Сейчас я тороплюсь, поэтому не стану пока тратить время на лишние вопросы. Но когда вернусь, ты всё мне расскажешь.

После этих угрожающих слов, от которых румянец на щеках девушки сменился мертвенной бледностью — никогда хозяин так с ней не разговаривал, — мессер Симоне подал знак слугам:

— В путь!

Тотчас несколько человек встали впереди него, другие — справа и слева, третьи взялись прикрывать тыл, и вся эта внушительная процессия вышла на улицу. Быстро оглядевшись, Галастроне заметил неподалёку молодого человека, вид которого был слишком уж беззаботным, чтобы не вызвать подозрений. Поэтому он помрачнел ещё больше, однако продолжил путь: куда сильнее таинственной опасности, таившейся возле церкви Сан-Пьеро Скераджо, его пугала возможность показаться в глазах флорентийцев трусом.

Так, раздираемый сомнениями и страхами, мессер Симоне преодолел двести шагов, отделявшие его от указанного в записке. На мгновение остановился возле церкви и с опаской взглянул в её сторону, точно ожидая, что сейчас из ворот вывалится толпа вооружённых головорезов.

Ничего не случилось. В Сан-Пьеро Скераджо царила тишина, да и улица была безлюдной.

— Занятно... — протянул мужчина. С губ его сорвался нервный смешок. — Стало быть, какой-то шутник и впрямь решил поиздеваться над тобой. Хотелось бы узнать, как его зовут...

И Галастроне вонзил шпоры в бока коня, намереваясь следовать дальше. Но прежде он обернулся и увидел, что юноша, замеченный им возле дома, никуда не делся; напротив, он, похоже, следовал за отрядом и сейчас замер шагах в тридцати от входа в церковь.

Мессер Симоне приоткрыл рот, намереваясь приказать слугам схватить неизвестного соглядатая и как следует допросить его, однако тотчас в голове мужчины молнией пронеслась мысль: мальчишка этот — пополан, а значит, находится под защитой "Установлений". И учинять расправу под стенами резиденции приоров — настоящее безумие.

Тем временем, к незнакомцу подошёл какой-то молодой человек, и между ними завязался оживлённый разговор. В сторону мессера Симоне никто даже не взглянул

— Проклятье! — сплюнул Галастроне, устыдившись своих подозрений. — Ты совсем сошёл с ума! Видишь опасность там, где её не существует. Сейчас самое страшное — опоздать на встречу с подестой, а именно эта угроза и нависла сейчас над твоей головой.

Отряд сдвинулся наконец с места и продолжил свой путь. Свернув за угол, он очутился в узкой и чрезвычайно короткой улочке, отчего в рядах слуг произошло некоторое замешательство. В самом конце своём улочка расширялась в небольшую полукруглую площадь.

И вдруг площадь эта заполнилась всадниками, которые ринулись навстречу мессеру Симоне.

— Проклятье! — только и успел воскликнуть мужчина.

Наверное, отряд его оказался бы сметён и растоптан, но прежде чем это случилось, один из слуг хрипло закричал:

— К оружию!

Возглас произвёл волшебное действие: всадников встретила не растерянная толпа, а частокол из копий, дротиков и коротких мечей. Ещё через несколько секунд в сторону злодеев направились наконечники стрел, вложенных в арбалеты.

Всадники остановились.

— Ах, чёрт! — разнёсся над улицей голос, услышав который, Галастроне вздрогнул.

— Это ты, Корсо? — спросил он.

— Да, дьявол тебя забери! -. прорычал Донати. Соратники его расступились, и мужчина появился перед противником, одновременно растерянным и разгневанным. — Не ожидал, что слуг твоих будет так много и они окажутся столь хорошо вооружены! Хотя, — состроил он презрительную гримасу, — чего можно ожидать от труса?

— До каких пор ты станешь обвинять меня в трусости?! — вскричал Галастроне.

— Пока ты не прекратишь прятаться за спинами отребья!

— Чёрт возьми! — потерял голову Галастроне. — Так может, и решим наш спор прямо здесь, в этом переулке? Или ты чувствуешь себя героем лишь в сопровождении выродков, подобных тебе?

По рядам грандов прошло движение, и прежде чем мессер Корсо успел что-либо произнести, вперёд вырвался Симоне Донати. Взмахнув дротиком, он метнул его в сторону Галастроне. Оружие просвистело в локте над головой мужчины и упало за землю, никого не задев. В следующую секунду один из слуг — тот самый, благодаря выдержке которого первоначальный замысел Донати провалился, — навёл арбалет на мессера Корсо и нажал на спусковой рычаг.

Донати поднял кона на дыбы, и стрела вонзилась тому в грудь. Мужчине удалось выскочить из седла прежде, чем животное рухнуло на землю. Ничего не видя перед собой от ярости, он выхватил дротик из рук Джакинотто деи Пацци и бросил его.

Раздался страшный крик, и слуга мессера Симоне, который бросился вперёд, чтобы защитить того от неминуемой гибели, рухнул, обливаясь кровью, под копыта коня своего господина.

Донати обернулся, ища взглядом новое оружие. Люди Галастроне вскинули арбалеты и приготовились к выстрелу.

Видя это, Маттео деи Тозинги с прытью, которой никто не ожидал от столь грузного мужчины, соскользнул на землю и, подбежав к мессеру Корсо, схватил его за руки.

— Остановитесь! — прокричал он.

— Отпустите меня! — прорычал Донати, стараясь справиться с железной хваткой мессера Маттео. Ярость, однако, мешала ему исполнить это намерение.

— Я отпущу вас, мессер Корсо, лишь когда вы успокоитесь, — прошипел Тозинги. — А для этого задумайтесь хорошенько над тем, что вы сейчас сотворили.

— Я убил какого-то ублюдка...

— Именно. Вы убили пополана.

По телу мессера Корсо пробежала дрожь. Он перестал вырываться и хрипло прошептал:

— Пополана?

— Да. А чем похожий проступок закончился для Галли и для вашего дорогого друга Нери дельи Абати, несложно вспомнить.

Взгляд Донати заметался по сторонам.

— Но ведь никто этого не видел, кроме Галастроне и его слуг. Ведь так?

— Молитесь об этом, — ответил Тозинги. — И поспешите покинуть сие злосчастное место: чем больше времени мы проведём здесь, тем вернее найдётся какой-нибудь любопытный флорентиец, который расскажет обо всём приорам.

— Да, вы правы... — пробормотал мессер Корсо. Обернувшись к соратникам, он сказал: — Уходим!

Вид у Донати был такой испуганный, что даже те из грандов, кто не вполне осознал, какая опасность им грозит, беспрекословно подчинились приказу предводителя.

Бегству мессера Корсо никто не стал мешать: Галастроне в это время склонился над телом своего верного слуги, тщетно надеясь отыскать на лице того хоть какие-то признаки жизни. Да и надежды на чудо не было никакой — слишком уж страшной оказалась рана, нанесённая дротиком Донати.

Прошло немало минут, прежде чем мессер Симоне поднял голову. Взгляд его напугал слуг: никогда прежде им не приходилось видеть в глазах господина такой ненависти.

— Я клянусь, что если во Флоренции ещё действуют хоть какие-то законы, Корсо понесёт страшное наказание. В противном же случае я сам совершу правосудие.

Со всех сторон раздались испуганные голоса.

— Нет!

— Не делайте этого, господин!

— Успокойтесь! — встав на ноги, махнул рукой Галастроне. — Я не собираюсь сию же минуту отправляться вслед за Донати, чтобы свести с ним счёты. — Задумавшись на секунду, он приказал одному из слуг: — Отправляйся в церковь Сан-Пьеро Скераджо и расскажи приорам обо всём, что здесь случилось...

— Боюсь, это невозможно, — пролепетал слуга. — Сегодня выбирают новых членов Совета подесты, и приоры обязаны участвовать в них.

— Ах, чёрт! — только и оставалось воскликнуть мессеру Симоне.

Не зная, что делать дальше, мужчина принялся разглядывать стены близлежащих домов, точно мог прочесть на них ответы на любые вопросы, как вдруг на глаза ему попался тот самый молодой человек, который преследовал его от самого дома. Ярость вспыхнула в сердце Галастроне с новой силой, и он вскричал:

— А, негодяй! Зачем ты подглядывал за мной?

И мужчина, расталкивая слуг, бросился навстречу юноше.

— Осторожнее, господин! — вскричали разом несколько слуг. В возгласе этом прозвучал такой неподдельный страх, что Галастроне замер на месте.

В то же мгновение незнакомец поклонился и произнёс:

— Простите, если мы чем-либо разгневали вас, мессер Симоне...

При слове "мы" с глаз Галастроне словно спала пелена, и он увидел, что за спиной юноши стоит ещё один молодой человек, который в следующую секунду выступил вперёд и в свою очередь сказал:

— Мы с другом видели, что мессер Корсо Донати напал на вас и считаем поступок его отвратительным преступлением.

— И потому готовы рассказать приорам, что здесь случилось. Всё: и о вероломстве Донати, и об убийстве им вашего пополана... — подхватил первый юноша.

Однако спутник его вздрогнул всем телом и, дёрнув за рукав, резко произнёс:

— Замолчи, Дино!

— Что такое, Джованни? — изумился тот.

— Думай, о чём говоришь!

Галастроне в изумлении переводил взгляд с одного молодого человека на другого.

Джованни склонился к уху Дино и зашептал, от волнения проглатывая половину слов:

— Ты что же, совсем с ума сошёл? Неужели ты считаешь, что я стану свидетельствовать перед приорами, если меня спросят, кто убил какого-то слугу, имени которого я даже не знаю? Одно дело — нападение мессера Корсо; поступок Донати вероломен и бесчестен, недостоин благородного человека, и потому я не стану о нём молчать. Но смерть какого-то пополана... — молодой человек смолк и передёрнул плечами.

Дино отшатнулся и посмотрел на приятеля расширенными от изумления глазами.

— Как можешь ты говорить такие вещи? — прошипел он. — Донати — убийца, а ты хочешь, чтобы преступление сошло ему с рук.

— Убей он на моих глазах мессера Симоне, я первый отправился бы требовать правосудия...

— ...а смерть простолюдина тебе безразлична?

— Не совсем, — покраснел Джованни. — Но и не настолько возмутительна, чтобы я наживал для своего семейства такого врага, как мессер Корсо.

— Однако ты готов был пожаловаться приорам, когда меня избили люди Форезе Донати!

— Ты — мой друг, — коротко ответил Моцци.

— Тогда и поступи, как подобает другу! — вскричал Дино.

— Нет, — тряхнул головой Джованни. — И если ты ценишь мою дружбу столь же сильно, как я — твою, то не станешь принуждать меня к поступку, который может повредить моему отцу.

— Отлично! — осознав, что дальнейший спор бесполезен, топнул ногой Мортинери. — Поступай, как знаешь, но я... — юноша сжал кулаки, — ...я всё равно расскажу приорам о преступлении Донати! Пусть даже одного моего голоса и окажется недостаточно, чтобы доказать вину этого негодяя!

В ту же секунду раздался громкий шум, и из-за угла показалось несколько молодых людей, среди которых Дино узнал Франческо.

— Ох, кажется, я опоздал! — с трудом переведя дух, сказал тот. — А всё из-за этих чёртовых выборов!.. Представляете, отец Лоренцо теперь станет заседать в Совете подесты. Вот чудеса-то!

Не дав никому возможности вставить хоть слово, юноша продолжил свою сбивчивую речь, обращаясь к Дино, словно они болтали вдвоём в каком-нибудь кабачке и обменивались сплетнями:

— Выходит, Корсо Донати почти удалось исполнить свой замысел? Эх, а мы-то надеялись, что мессер Симоне проявит осторожность...

Заметив свирепый взгляд Мортинери, Франческо прикусил язык.

Однако было поздно. Галастроне вполне пришёл в себя, чтобы понять, о чём хотел сказать молодой человек. Поэтому он протянул голосом, в котором одновременно можно было услышать нотки и удивлённые, и задумчивые, и угрожающие:

— Так вот кто был автором письма, переданного мне сегодня утром...

Нисколько не смутившись под взглядом мужчины, Франческо дерзко сверкнул глазами и ответил:

— Да, это был я.

— И откуда же простолюдину стало известно о намерениях Корсо Донати, если только человек этот не прислуживает в его доме?

— Я прогуливался по городу, — не задумываясь ни на секунду, выпалил Франческо.

— Прогуливался? — бессмысленно повторил Галастроне.

— Да. Вы ведь знаете: все пополаны — страшные лентяи и бездельники. Да ещё и суют всюду свой нос. Поэтому-то я и обратил внимание, что неподалёку от церкви Сан-Пьеро Скераджо собираются какие-то люди. Среди них выделялся мессер Корсо — его можно узнать даже из тысячи человек. А поскольку главный враг Донати сейчас — вы, мессер Симоне, нетрудно было догадаться, на кого тот решил поставить ловушку.

— Предположим, — криво усмехнулся мессер Симоне. — Но откуда тебе удалось выяснить, что я должен буду проследовать мимо Сан-Пьеро Скераджо? Не от служанки ли, передавшей мне письмо?

Внезапно мужчина прохрипел:

— И не от неё ли обо всём узнал Донати?.. Кто рассказал Корсо о моей встрече с подестой?

Франческо невольно отступил на шаг:

— Я ничего не знаю.

— Вот как? А по-моему, ты лжёшь...

Молодой человек совсем растерялся, и неизвестно, чем завершился бы разговор, не вмешайся в него Джованни.

— Простите, мессер Симоне, — сказал Моцци с едва уловимой усмешкой, — но не слишком ли поспешные выводы вы сделали? Не слишком ли быстро поменяли отношение в своей служанке и человеку, желавшему отвести страшную угрозу, нависшую над вашей головой? А ведь Франческо, — произнёс он так, будто давно был знаком с юношей, — готов совершить любой поступок, который позволил бы ему оправдаться и доказать свою честность. Верно я сказал? — повернулся Джованни к молодому человеку.

— Да! — выдохнул тот.

Моцци улыбнулся и произнёс, в упор посмотрев на Франческо:

— Тогда ты, я думаю, не откажешься выступить перед приорами и поведать им, кто виновен в гибели слуги мессера Симоне.

— Нет... Наверное, — ответил юноша. И, склонившись к уху Дино, прошептал: — А ведь и в самом деле, кто его убил?..

Глава 3

Суд

Пока Симоне Галастроне тратил драгоценные минуты на беседу с молодыми людьми, враги его не теряли времени даром. Точнее, действовал лишь Маттео деи Тозинги, а мессер Корсо всецело доверился ему — Донати на некоторое время утратил способность мыслить здраво и не смог бы придумать ничего дельного, какие бы усилия к этому ни приложил.

Когда беглецы оказались на солидном расстоянии от места кровопролития, Тозинги сказал:

— Думаю, вам лучше будет не возвращаться пока к себе домой, а остановиться у мессера Джери.

— Зачем?

— Во первых, Спини может подать дельный совет...

— Да уж, — скривился Донати. — От его советов у меня уже голова идёт кругом — столько накопилось, что все и не упомнишь.

Мессер Маттео понимающе улыбнулся, а затем продолжил:

— Это лишь одна из причин, и вовсе не самая главная. Куда важнее сейчас выиграть время.

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, вскоре приорам станет известно об убийстве пополана, и они отправят к вашему дому своих людей, которые станут поджидать, пока вы выйдете на улицу.

— Хм, едва ли окажусь таким болваном.

— И всё же, вам не удастся отсидеться за крепкими стенами, — возразил Тозинги. — Конечно, право убежища для флорентийцев священно, однако это не помешает приорам вынести приговор — какая им разница, предстанете вы перед судом или нет?

— В самом деле, — кивнул Донати, — во время расправы над Галли это никого не остановило...

— Поэтому-то нам нужно, чтобы вас арестовали люди подесты, а не приоров.

— Ах, да! — нервно рассмеялся Корсо. — Я ведь совсем забыл, что говорил Спини: дескать, Джан ди Лучино всецело нам предан, и я могу не беспокоиться за свою участь, если окажусь когда-нибудь в его руках.

— О, в таком случае вы спасены! — вскричал Тозинги. Затем жёстко произнёс, словно отдавал приказ лакею: — Оставайтесь в доме мессера Джери до тех пор, пока туда не явится мой слуга. Тогда и решите, как следует поступить: если подеста узнает об убийстве раньше приоров — возвращайтесь домой, однако делайте это медленно, чтобы стражники настигли вас; если же выйдет наоборот — не показывайтесь на улице, пока это не будет вам дозволено.

— Хорошо, — покорно согласился Донати.

После этих слов мужчины расстались: мессер Корсо продолжил свой путь, Тозинги же шепнул несколько слов Паццино деи Пацци, и они вдвоём повернули назад. Донати проводил их подозрительным взглядом, но быстро успокоился.

"Должно быть, помчались жаловаться на меня подесте", — подумал он и даже выдавил из себя слабое подобие улыбки, похожей скорее на гримасу боли.

Предположение это оказалось верным, и несколько минут спустя Джан ди Лучино уже узнал из уст одного из слуг Пацци, подосланного своим господином, о преступлении мессера Корсо.

Праведный гнев, охвативший при этом известии подесту был поистине страшен — никогда прежде под сводами Барджелло не раздавалось таких воплей и не слышалось такого потока брани. Это внушило людям подесты такое уважение к его особе, что они бросились арестовывать убийцу даже раньше, нежели Лучино успел отдать им приказ.

Поэтому мессер Корсо, получив предупреждение от всё того же слуги, который прежде жаловался на него подесте, и получив напоследок несколько ободряющих слов от Джери Спини, неторопливо зашагал к своему дому.

— И где эти чёртовы болваны? — нетерпеливо спрашивал он иногда у самого себя.

Когда мужчину отделяло от дома не больше полусотни шагов и в мозгу его даже зародилась мысль, не плюнуть ли на советы Тозинги и не спрятаться ли за стенами жилища — а тогда пусть хоть вся Флоренция пытается взять дом жилище штурмом, — позади него раздался наконец долгожданный шум.

— Так-так, — пробормотал, обернувшись, мессер Корсо. — Вот и вы, ублюдки.

А затем стал с невозмутимым видом дожидаться, когда стражники возьмут его в кольцо и выставят вперёд острия своих копий.

— Что вам нужно? — спросил он.

— Вы обвиняетесь в убийстве пополана, служившего мессеру Симоне Галастроне, — отчеканил один из стражников, низенький и необычайно толстый — сам Маттео деи Тозинги позавидовал бы такому брюху.

— Что за чушь? — вскинул брови Донати — он всё больше входил в роль. — Кто наговорил мессеру Джану ди Лучино такие мерзости про меня.

Корсо сверкнул глазами так грозно, что стражники невольно отступили на шаг.

— Лучше будет, если вы последуете за нами по доброй воле и всё разъясните подесте, — пролепетал толстяк. И добавил, едва ворочая языком: — В противном случае нам придётся доставить вас в Барджелло силой...

Донати, становившийся тем смелее, чем больший страх выказывали перед ним стражники, презрительно усмехнулся, после чего со вздохом махнул рукой, точно решил уступить уговорам и просьбам:

— Так уж и быть. Ведите меня в Барджелло — и увидите, как быстро невиновность моя будет доказана.

Однако уверенность мессера Корсо в благополучном исходе дела несколько поутихла, когда он очутился перед Барджелло. Уже один мрачный вид здания заставил бы самого смелого человека, представь тот себя на минуту на месте преступника, невольно содрогнуться. Что уж говорить, когда тебя и в самом деле намереваются судить за убийство? Но ещё более грозным и мрачным показался арестанту Джан ди Лучино, который внезапно появился на улице и спросил:

— Вы привели гранда, обвиняемого в убийстве пополана возле церкви Сан-Пьеро Скераджо?

— Да! — дружно рявкнули стражники.

Лучино скользнул по мессеру Корсо быстрым взглядом, — как почудилось мужчине, необыкновенно злым, — и приказал:

— Отведите его в одну из камер Барджелло... Впрочем, нет! Пусть посидит в настоящей тюрьме, Пальяццо! — ткнул градоправитель в сторону старой крепости с тёмно-серыми стенами, покрытыми плесенью; утонув в тени, отбрасываемой Дворцом подесты, выглядело оно поистине страшно, а уж слухи о мучениях, которые доводилось испытывать грандам, оказавшимся заключёнными в этой темнице, вызывали временами жалость даже у их злейших врагов. — Пусть узнает, какому наказанию подвергаются аристократы, затеявшие в городе смуту, и подумает хорошенько, что лучше: сидеть в грязной вонючей камере в обществе жирных крыс и мокриц или возлежать в своей любимой кровати, окружённым любящими родными. А когда приблизится время суда... — Лучино оскалился, показав громадные зубы, — ...я с ним поговорю.

Зеваки, успевшие уже в немалом количестве выстроиться под стенами крепости, изумлённо ахнули. Раздались приглушённые голоса.

— Похоже, мессеру Корсо и впрямь придётся худо.

— Да, наш новый подеста, как я вижу, намерен править железной рукой...

— Пусть только какой-нибудь гранд затеет теперь драку — сразу отправится в темницу!

Стражники, подбадриваемые шутками и пронзительным свистом зрителей, со смехом, — а веселье их было столь же сильным, как и испытанный недавно страх, — поволокли упирающегося мессера Корсо в тюрьму, подеста же, купаясь в восхищённых взглядах, скрылся под крышей Барджелло.

Оставшись в одиночестве, Лучино позволил себе улыбнуться: он был необычайно доволен впечатлением, произведённым на толпу.

— Сам мессер Корсо, похоже, поверил в твою суровость, — пробормотал он и чуть слышно засмеялся. — Выглядел, будто побитый щенок... Ничего, пусть посидит немного в камере — все страдания окупятся с лихвой, когда он вернётся на свободу.

И подеста вновь усмехнулся при мысли, что по одному его слову гордому гранду, главе одного из самых знатных и древних семейств Флоренции, придётся смирить свой необузданный нрав и просидеть несколько дней в камере с чёрными, заплесневелыми стенами, вдыхая ядовитый запах подземелья.

— Потерпит, — пробормотал он. — Всё-таки, камера для него приготовлена вполне сносная. Зато потом будет, что рассказать приятелям и детишкам: мол, отец ваш когда-то подвергся страданиям страшнее тех, которые чувствуют в аду грешники...

Мучиться мессеру Корсо пришлось трое суток. Всё это время он не переставал шептать проклятья, грозить карами Джану ди Лучино — наименее жестоким было излюбленное обещание "выпустить кишки чёртовому ублюдку" — и грандам, которые, несомненно, оказались предателями. И, конечно, Донати не забывал вспоминать о Джери Спини — в такие мгновения изо рта его вырывался хрип, похожий на предсмертный.

С наступлением четвёртого дня заключения Донати заметил, что тюремщик, явившийся по обыкновению — такое случалось каждые два часа — в его камеру, хищно улыбается.

— Когда меня будут судить, чёрт подери подесту и вас вместе с ним?! — не сдержавшись, завопил мессер Корсо.

— Сегодня, — ответил тюремщик.

— Ах, вот как... — мгновенно успокоился Донати. — Что ж, прекрасно...

Комендант Пальяццо кивнул и неспешно удалился, Донати же принялся с нетерпением прислушиваться к шуму, доносившемуся иногда из-за дверей. В какой-то миг ему почудились громкие голоса и топот ног, поэтому мужчина вскочил на ноги и выглянул в зарешёченное оконце.

Чутьё не обмануло мессера Корсо. Шаги становились всё громче, приближаясь к дверям. Мужчина отскочил обратно в глубь камеры и с важным видом уселся на скамью.

Заскрежетал ключ в замочной скважине, заскрипели тяжёлые засовы — и Донати оказался ослеплён ему в лицо яркого света. Прежде чем мужчина вновь обрёл способность видеть, что творится вокруг, несколько сильных рук схватили его и поволокли к выходу.

— Пустите меня, негодяи! — предпринял попытку вырваться мессер Корсо.

Слова эти остались без ответа, и потрясённая толпа, начавшая уже собираться под стенами Барджелло — никто не желал пропустить редкостное зрелище, интереснее которого горожанам не доводилось видеть почти два года, с тех самых пор, как семейство Галли было изгнано из Флоренции, — увидела нечто удивительного: Донати, этот заносчивый гранд, упирался, словно баран или осёл, а двое громадного роста стражников едва могли сдвинуть его с места. Сопровождалось всё страшной руганью.

Наконец, мессер Корсо уступил грубой силе стражников и был препровождён в Барджелло. Почувствовав, что хватка державших его рук ослабла, мужчина вырвался и остаток пути проделал самостоятельно, громко отдуваясь и фыркая.

Войдя в залу, мужчина поразился безмолвию, царившему под её сводами; лишь полторы сотни глаз буравили Донати своими взглядами.

Первым тишину нарушил Джан ди Лучино: поднявшись с места, он произнёс длинный монолог, то и дело прерываемый многозначительными паузами, которые должны были подчеркнуть важность сказанного. Когда речь заходила о гибели пополана, голос оратора начинал заметно дрожать, при упоминании о нарушении спокойствия и о порядке на улицах, в нём звучала непреклонная решимость, а стоило подесте заговорить о каре, которой следует подвергнуть преступника — и многим захотелось сию же минуту разорвать убийцу на части.

Последние же слова Лучино заставили участников совета зардеться от гордости.

— Я всецело полагаюсь на вашу мудрость, — проникновенно промолвил мужчина, — и надеюсь, что в справедливости решения, принятого сегодня, не усомнится ни один флорентиец.

Едва последние звуки голоса Джана ди Лучино смолкли, Донати прохрипел:

— Хороша справедливость! Вы хватаете на улице невинного человека, три дня держите в тюрьме, затем волочёте по земле, словно мешок с сеном — и говорите о справедливости?!

— Замолчите! — топнул ногой подеста и метнул на мессера Корсо взгляд, от которого тот невольно вздрогнул. В нём мужчине почудилось безмолвное, но оттого не менее красноречивое, предупреждение. — Когда мы пожелаем, вам будет дано слово.

Лучино повернулся к стражникам и приказал:

— Приведите первого свидетеля.

Через минуту в зале появился Дино. Молодой человек заметно нервничал, и причиной тому было не только участие в судилище. С огромным трудом юноше удалось уговорить приятеля не рассказывать мессеру Ванни раньше времени о своём решении свидетельствовать перед подестой — банкир, несомненно, пришёл бы в ярость, и неизвестно, к чему бы привёл этот гнев. И при одной мысли о том, что случится, когда Моцци-старшему станет, наконец, обо всём известно, сердце Мортинери начинало бешено колотиться в груди.

Встав напротив молодого человека, Лучино потратил несколько секунд на то, чтобы осмотреть его с головы до ног, точно товар на рынке, а затем милостиво кивнул:

— Говорите.

Дино почесал затылок и неуверенно начал:

— Четыре дня назад я проходил мимо церкви Сан-Пьеро Скераджо...

— А что вы там делали, позвольте узнать?

Мортинери в растерянности пожал плечами и чуть слышно прошептал:

— Прогуливался...

— Вот как? — сверкнул глазами Лучино и презрительно усмехнулся. — Странное время для прогулок вы избрали — особенно в час, когда все честные горожане трудятся на благо Флоренции... Впрочем, — махнул он рукой, — продолжайте.

— Возле храма мне встретился мессер Симоне Галастроне — он следовал куда-то в сопровождении слуг...

— И сколько их было? — вновь прервал юношу подеста.

— Десятка три — не меньше, — процедил тот сквозь зубы.

— Что вы казали?! — словно не замечая злости, всё сильнее разгоравшейся в сердце юноши, притворно изумился Лучино. — Три десятка слуг!.. И вооружённых до зубов, не так ли?

— Да.

— Вы слышали? — Подеста окинул участников совета медленным взглядом и поднял указательный палец, желая подчеркнуть всю важность слов, произнесённых молодым человеком. — Тридцать человек с оружием в руках посреди дня расхаживать по Флоренции! — Искоса посмотрев на Дино, он негромко сказал, обращаясь скорее к самому себе: — С какой же целью, хотелось бы мне знать...

"Чтобы встретиться с вами!" — едва не сорвались с губ Дино неосторожные слова, но, к счастью, молодой человек вовремя сообразил, что ему, простому свидетелю, не положено знать о таких вещах, и прикусил язык. При этом, почудилось юноше, на чело подесты набежало лёгкое облачко неудовольствия, которое, однако, через мгновение сменилось грозовыми тучами гнева.

— Что же такое творится?! — закричал Лучино. — Неужели мессер Галастроне возомнил, что ему дозволено безнаказанно разгуливать по городу, угрожая спокойствию всех флорентийцев — хоть грандов, хоть пополанов? Когда у человека нет злого умысла, он не будет появляться на улице в сопровождении громадного отряда; если же он задумал какое-либо преступление — вот тогда и становятся нужны десятки людей с мечами, кинжалами и арбалетами. Без сомнения, Галастроне затевал нападение на одного из своих врагов.

— Верно — так оно и есть! — вскричал мессер Корсо, который с жадностью внимал словам подесты, полагая, что они предназначены ему в большей степени, нежели остальным участникам суда.

— Замолчите! — топнул ногой Джан.

Донати что-то неразборчиво проворчал, однако покорно опустил голову.

Лучино тем временем ещё больше возвысил голос:

— Я никому не позволю нарушать порядок! Галастроне понесёт суровое наказание — такое, что впредь и не помыслит выходить из дома вместе со своими головорезами и пугать мирных людей!..

По рядам членов Совета прошло какое-то движение, и со своего места поднялся мужчина, укутанный в длинный потрёпанный плащ, ворот которого он сжимал левой рукой. Шум ещё больше усилился, все взгляды устремились на смельчака, решившегося прервать подесту. Посмотрел на него и Дино — и охнул от неожиданности: юноша узнал пекаря Френетти, отца Лоренцо.

Сер Антони с удивительным спокойствием сказал:

— Я лишь несколько дней назад получил право заседать в Совете подесты, поэтому, надеюсь, вы извините меня, если поступок мой оказался дерзким — ведь я осмелился прервать такого важного господина, как вы, мессер Джан. И всё же, не один я испытываю сейчас недоумение; многие мои соседи также задаются вопросом, для чего нас созвали: решить, виновен ли мессер Корсо Донати в гибели пополана, или наказать мессера Симоне Галастроне за его дерзость?

— Убитый пополан — слуга Галастроне, — раздался за спиной Френетти пронзительный голос.

— Я знаю, — кивнул пекарь. — Но давайте всё же оставим на некоторое время в покое его господина и вернёмся к делу, ради которого собрались в этой зале.

Повисла тишина: все не без опаски ожидали, что скажет подеста.

Лучино криво улыбнулся:

— Вы правы.

Френетти поклонился и уселся на свою скамью, подеста же вновь обратился к Мортинери:

— Поведайте нам, как был убит пополан Симоне Галастроне.

— Пропустив отряд мессера Симоне, я на несколько минут задержался возле церкви, — принялся рассказывать Дино. — Вдруг уши мои различили страшный шум: кто-то словно затеял скачки по городу, подобные проводимым каждый год в честь праздника Святого Иоанна. Но всё стихло столь же внезапно, как и началось, зато послышались громкие крики, полные ярости.

— И вы, разумеется, не устояли перед соблазном и поспешили узнать, что же творится, — не скрывая презрения, сказал подеста.

— Мною двигало вовсе не любопытство, — возразил юноша.

— А что тогда?

— Я подумал, что с каким-то человеком случилось несчастье, и ему нужна будет помощь. — Мортинери покраснел до самых кончиков ушей. — Но представьте себе мой испуг, когда, выглянув из-за угла, я увидел, что напротив мессера Симоне, окружённого своими людьми, стоит целая дюжина всадников, сжимающих в руках мечи и дротики! А впереди них — сам мессер Корсо Донати!

— Да, — произнёс Донати так громко, чтобы все в зале расслышали его слова, — я не привык прятаться за чужими спинами, чего не скажешь о моём дражайшем родиче...

— Да замолчите вы, наконец! — сжал кулаки Лучино. — Когда придёт время, вы ещё сумеете поразить всех красноречием. Молитесь только, чтобы слушателями вашими не оказались палачи.

Корсо нервно сглотнул слюну. В этот миг мужчине показалось, что угрозы подесты — не шутка, а гневные речи его — не продуманный до мелочей спектакль.

Дино возобновил рассказ:

— Я не успел ещё понять, что же творится, когда мессер Корсо выхватил из рук одного из рыцарей дротик и бросил его. Один из слуг упал замертво. Поднялась страшная суматоха: все бросились к несчастному, даже Симоне Галастроне соскочил на землю и упал на колени. Мессер же Корсо и его спутники, вспомнив, похоже, как наказывают за убийство пополана, в испуге убежали.

-Прекрасно, — произнёс Лучино, нервно потирая руки. — Стало быть, вы видели, что слугу Галастроне убил именно мессер Корсо?

— Да.

— Чужим дротиком?

— Да, — повторил Мортинери.

— И кто же подал Донати своё оружие?

— Я не знаю этого человека.

— Как такое может быть? — недоверчиво хмыкнул подеста. — Мессера Корсо вы знаете, а спутников его — нет?

— Корсо Донати — слишком важный человек, и даже пятилетние ребятишки безошибочно выделят его среди сотни других грандов.

— Хорошо, — поморщился Лучино. — Предположим, вы говорите искренне и на самом деле не догадываетесь, кем был соратник мессера Корсо. Тогда скажите столь же честно: вы видели, кто затеял драку? Донати или Галастроне?

— Нет, — опустил голову юноша.

— Занятно. — Подеста повернулся к участникам Совета. — Сколь удивительную повесть мы только что выслушали! Сей молодой человек не видел, кто был зачинщиком драки, не знает никого из спутников мессера Корсо, однако же — вот ведь чудо! — успел выглянуть из-за угла ровно в то самое мгновение, когда Донати пустил свой смертоносный дротик... — Прервав самого себя на полуслове, Лучино почесал подбородок и обратился к Дино: — В кого, кстати, он метнул оружие? Неужели в простого слугу, когда рядом находился сам Галастроне?

— Этого я не могу сказать... — глухо промолвил Мортинери.

— Конечно!

— ...однако хочу заметить: горожанам известна воинская доблесть мессера Корсо, все слышали о его подвигах в битвах с врагами Флоренции. И полагать, что такой славный рыцарь промахнулся и поразил невинного человека вместо заклятого врага — значит, смертельно оскорбить его.

По рядам слушателей пробежал ропот одобрения. Донати, чувствуя на себе пристальные взгляды, кусал губы, раздираемый изнутри одновременно тщеславием и досадой.

"Чёрт возьми! А ведь он отлично сказал, этот мальчишка!" — подумал мессер Корсо и закрыл лицо ладонями, чтобы скрыть появившуюся помимо воли улыбку.

— Введите следующего свидетеля! — приказал раздосадованный подеста.

Дино обернулся и увидел Франческо — тот вышагивал между двумя стражниками с самым беззаботным видом, рассматривая всё вокруг: взор его пробежался сперва по рядам членов Совета подесты, затем устремился к потолку, — никто так и не понял, чем каменные своды так привлекли внимание юноши, — после остановился на Лучино, отчего недовольство Джана стало ещё сильнее, на мгновение скользнул по лицу Мортинери и... вновь продолжил блуждать по зале. На лице молодого человека при этом читался самый искренний и неподдельный интерес.

"Похож на деревенского дурачка", — усмехнулся подеста.

И обрушил на голову Франческо настоящий водопад вопросов. Ни один из них, однако, не смутил юношу: казалось, тот готов рассказать даже больше, чем нужно — и не только об убийстве, но и обо всём, что покажется слушателям занимательным.

Первым не выдержал подеста. Утерев ладонью лицо, на котором выступили огромные капли пота, он с ненавистью посмотрел на молодого человека и произнёс

— Мы поняли вас — не продолжайте дальше. Скажите лучше, как такое возможно: ни предыдущий свидетель, ни вы так и не сказали, чьим же дротиком воспользовался мессер Корсо.

— Если бы я знал, что вопрос этот так важен, — огорчённо протянул Франческо, — то непременно задал бы его кому-нибудь. А отчего ему, — кивнул юноша в сторону Дино, — ничего неизвестно, я не знаю.

— А знаете ли вы этого молодого человека?

Франческо подозрительно сощурился: с чего бы вдруг подесте интересоваться такими вещами? И не желает ли он тем самым уличить свидетелей во лжи.

— Век бы его не знать! — воскликнул юноша.

— Что это значит? — Подеста и Дино одновременно устремили на него изумлённые взгляды.

— Это значит, — угрожающе сдвинул брови Франческо, — что когда-нибудь я устрою ему, — он показал Мортинери кулак, — хорошенькую взбучку.

— Хватит! — вдруг вскричал Лучино. — Вам не удастся провести меня! Повести ваши так странно совпадают, словно вы заранее обо всём сговорились!

— Когда бы мы успели сделать это? — пожал плечами Франческо.

— Времени было предостаточно.

— У тех, кто бездельничает. А попробовал бы кто-нибудь поработать в кузнице, как я — от рассвета до заката, -так целую неделю потом не вставал бы с постели.

— Признавайтесь! — не унимался подеста. Самообладание юноши почти лишило Лучино рассудка, как и мысль, что обещание его мессеру Джери Спини окажется невыполненным из-за двух мальчишек. — Признавайтесь — или я прикажу пытать вас, чтобы добиться правды! Поглядим тогда, что вы скажете!

Вместо ответа Франческо рухнул на колени и дёрнул Дино за рукав. Мортинери опустился рядом с ним.

— Клянусь, что рассказ наш об убийстве пополана мессера Симоне — правда, — произнёс юноша чистым, звонким голосом. — Мы видели, что преступление совершил мессер Корсо Донати — и ничто не заставит нас отречься от своих слов.

— Вот как? — прохрипел подеста. — Посмотрим, достанет ли у вас мужества утверждать это в руках палачей!

Мужчина подал знак стражникам. Те переглянулись и нерешительно двинулись к молодым людям.

Но тут в повисшей под каменными сводами тишине прозвучал голос сера Антони:

— Остановитесь! — и пекарь, поднявшись со своего места, заговорил: — Когда мы, — он обвёл вокруг себя рукой, — пришли в эту залу и услышали ваши речи, мессер Джан, сердца наши затрепетали от радости, поскольку единственное, чего желал каждый из нас, — чтобы преступник, обагривший улицы Флоренции кровью, получил по заслугам. Казалось бы, что могло помешать такому исходу? Подеста обещает поступить по справедливости, как того требуют "Установления", найдены двое свидетелей — а большего и не требуется. Но что же творится сейчас на наших глазах? Почему вы намерены пытать этих двоих молодых людей, которые проявили отвагу, осмелились рассказать всему городу о злодеянии человека, перед которым трепещут самые могущественные гранды? В чём они провинились? Рассказ их не убедил вас, мессер Джан? Так многие из сидящих здесь мудрых горожан ему поверили! И не лучше ли тогда, если вы всё ещё сомневаетесь в вине мессера Корсо, подвергнуть пытке его, а не свидетелей?

Лучино выпучил глаза и открыл рот, однако из горла его вырвалось только приглушённое хрипение. Зато со всех сторон на мужчину обрушился настоящий рёв: "мудрые горожане" вскочили на ноги и принялись, размахивая руками, громко кричать. Кто-то доказывал соседу, что предложение Френетти — единственно разумный выход и удивительно, почему Лучино до сих пор не допросил Донати; кто-то вопил, перечисляя подвиги мессера Корсо — разве можно отдать такого доблестного рыцаря в руки палачей?

— Замолчите! — обрёл, наконец, Лучино способность говорить. — Прекратите!

Понемногу шум стих, лишь откуда-то ещё доносились голоса, звенящие от злости.

— Я не меньше вашего желаю услышать, что скажет мессер Корсо, — сказал подеста.

— Наконец-то! — тотчас откликнулся Донати. — Я-то уже решил, что обо мне вспомнят лишь в час, когда я отправлюсь на эшафот.

— Если вы не расскажете всю правду, именно такая участь постигнет вас, — заметил Лучино.

— К чему мне лгать? — усмехнулся мессер Корсо. — Я ни в чём не виноват — слышите?! — и россказни этих юнцов — враньё от первого слова до последнего! На самом деле Галастроне напал на меня и моих друзей; он убил моего коня — вы ведь позабыли поведать об этом, мальчишки, не так ли? — и хотел лишить жизни меня самого. И мне, человеку, не отступившему при Кампальдино под натиском тысяч врагов, пришлось бежать прочь, спасаясь от арбалетных стрел!.. — Донати задохнулся от возмущения, а затем заключил: — Вот как всё было на самом деле.

— Откуда же тогда взялся убитый слуга? — раздался чей-то насмешливый голос.

— Не знаю.

— Зато я собственными глазами видел дротик, торчащий из груди этого несчастного.

— И я! — послышались возгласы. — И мы — мы тоже!

Подеста поднял руку, призывая к молчанию.

— Теперь, когда все мы выслушали и свидетелей, и человека, обвиняемого в убийстве, — сказал он, — пусть каждый из вас решит, чьим словам можно верить. Я же хочу немного побыть в одиночестве, чтобы принять мудрое и справедливое решение.

И Лучино поспешно покинул залу.

Глава 4

Подлог

Взойдя на верхний этаж, подеста заперся в одной из комнат; руки мужчины, когда он поворачивал ключ в замочной скважине, мелко дрожали.

Подбежав к окну, Лучино выглянул на улицу. И отшатнулся: под стенами Барджелло словно разлилась могучая река из тысяч горожан, голоса которых пугали мужчину намного больше, нежели рокот близкого водопада — путешественников.

Несколько минут Лучино метался из угла в угол, бормоча проклятья и угрозы.

— Пусть черти заберут этих бешеных флорентийцев в преисподнюю! — говорил он. — А мессера Джери — сам Люцифер! Ведь я очутился в такой передряге по милости Спини! — И нервно усмехнувшись, подеста добавил: — Если я сохраню свою шкуру, банкиру придётся изрядно раскошелиться, чтобы искупить свою вину.

С мыслями о возможной наживе к Джану стало возвращаться самообладание.

— Как же спасти этого болвана Донати? — обратился мужчина к самому себе. — Хорошенькую речь он произнёс, ничего не скажешь! Я никого не убивал и вообще не знаю, что случилось со слугой! Глупец, каких ещё нужно поискать! Даже ребёнок придумал бы что-нибудь поубедительнее... Да ещё и вздумал кричать, будто не ведает, чьим дротиком был поражен слуга Симоне Галастроне...

Вдруг Лучино замер на месте. Глаза его засверкали.

— Но ведь многим известно, чьим дротиком убили пополана... И тебе говорили, что оружие это принадлежало Джакинотто деи Пацци...

Подеста бросился к столу — там, словно кто-то заранее предугадал мысли мужчины, лежало несколько пожелтевших от солнца листков пергамента и стояла чернильница. Обмакнул перо и, не обращая внимания на пятна, появившиеся на руках, торопливо написал несколько слов. Подождав с минуту, свернул пергамент и бросился прочь.

При появлении запыхавшегося Лучино разговоры, которые до тех пор велись, смолкли; все с удивлением воззрились на мужчину.

Остановившись посреди залы, тот сказал срывающимся от волнения голосом:

— Только что ко мне подошёл один из нотариусов и сообщил необычайно важную новость. Перебирая вчерашние послания, которые всякий честный флорентиец может положить в ящик, прибитый к воротам Барджелло, он обнаружил эту бумагу. — Подеста развернул пергамент. — Вот что здесь говорится. "Флоренция, двадцать второго января 1294 года. Во имя Господа, сообщаю вам, что стал свидетелем убийства пополана мессера Симоне Галастроне. Преступление это совершил мессер Джакинотто деи Пацци, в чём я клянусь перед Всевышним. Аминь".

Он подошёл к серу Антони и протянул ему бумагу.

— Можете прочесть, если не верите мне.

Френетти воскликнул:

— Но ведь здесь нет подписи!

— Разумеется, ведь донос этот — анонимный. — В ответе Лучино пекарю послышалась плохо скрываемая насмешка.

Пергамент начал переходить из рук в руки; все участники суда попеременно разглядывали его, а затем передавали соседу: одни — недоверчиво усмехаясь, другие — сокрушённо покачивая головой, третьи — издавая гневные или угрожающие восклицания. Но в глубине души каждый чувствовал: по какой-то причине Лучино желает спасти мессера Корсо — сейчас, после чудесного появления анонимного доноса это стало очевидно.

Наконец, бумага вновь вернулась к подесте.

— Что вы теперь скажете? — спросил тот. — Кажется, всё встало на свои места: и нежелание свидетелей называть имя владельца дротика, поразившего слугу, и причины, по которым мессер Корсо также умолчал об этом.

— Но разве можно верить доносу человека, не пожелавшего назвать своё имя? — вмешался сер Антони.

— Почему бы и нет?

— Я предпочитаю верить этим молодым людям...

— Это ваше право! — внезапно раздался за спиной Френетти визгливый голос. — А мне их рассказ кажется лживым!

— И мне! — подхватил другой сосед сера Антони.

— А я верю бумаге мессера Джана, поскольку там названо имя убийцы, — прогремел внушительный бас. Пекарь взглянул в сторону обладателя столь звучного голоса — им оказался один из мясников, внушительное богатство которого служило предметом всевозможных сплетен. — Я сам слышал от многих своих знакомых, что убийца на самом деле — Джакинотто деи Пацци.

— Отчего же тогда никто из них не пожелал свидетельствовать на суде? — вскричал Френетти. — Почему не явился сюда, чтобы защитить мессера Корсо и рассказать правду?

Однако слова его потонули во всеобщем шуме.

— Я тоже слышал, что убийца — мессер Джакинотто!

— А я видел дротик — и к древку его был привязан кусок ткани с гербом семейства Пацци. Они ведь такие хвастуны — всё время кичатся своим высоким происхождением!

— Пусть Джакинотто получит по заслугам!

— Накажите его по всей строгости "Установлений", мессер Джан!

Лучино величественно воздел руку над головой — и крики прекратились. Лишь всё тот же обладатель звучного баса добавил:

— Те же, кто не согласен, могут выйти из состава Совета подесты — здесь такие люди не нужны!

— Не следует спешить, — мягко прошипел Джан. — Сейчас, когда всё выяснилось — а я вижу, все вы, не считая нескольких упрямцев, приняли верное решение, — нам следует отпустить мессера Корсо.

Он едва заметно махнул рукой — и стражники, которые совсем недавно волочили упиравшегося Донати под весёлые крики толпы, осторожно освободили руки мужчины от верёвок.

— А теперь, — удовлетворённо кивнул Лучино, — арестуйте этих молодых людей, — он указал на сжавшихся от испуга Дино и Франческо, — которые осмелились ввести нас в заблуждение и едва не погубили честного, благородного гражданина Флоренции. Вскоре я поговорю с ними — и палачи тоже — и узнаю, что побудило этих мальчишек стать лжесвидетелями. Полагаю, беседа получится занимательной...

Стражники нерешительно переглянулись, но с места не сдвинулись.

— Арестуйте их и отведите в Пальяццо! — топнул ногой подеста.

Но тут с улицы донёсся такой страшный рёв, что стены Барджелло содрогнулись от его мощи. Лучино побледнел и нервно провёл ладонью по лицу.

— Нет... — пробормотал он. — Пусть пока посидят в Барджелло — здесь предостаточно камер. А допросом мы займёмся позже... Немного позже...

На сей раз приказание подесты оказалось выполнено. Впрочем, многие заметили, что стражники не слишком усердствовали и даже проявили к молодым людям некоторую бережность — насколько это возможно было ожидать от двух великанов, способных повалить на землю быка.

Пока незадачливых свидетелей выводили из залы, Дино успел прошептать дрожащим голосом:

— И что теперь с нами будет?

Франческо в ответ пожал плечами:

— Ну, сначала нас будут пытать... А затем отрубят головы...

— А если мы ничего не скажем? Если не признаем свою вину?

— Ты считаешь себя античным героем? — снисходительно улыбнулся Франческо.

— Нет, — ответил Мортинери. — Но всё же...

— Это ничего не изменит.

В глазах Дино потемнело, и юноша едва не растянулся на полу, споткнувшись о ногу спутника.

— И зачем только я не послушался Джованни?.. — пробормотал он.

— Что?! — оживился Франческо. — Джованни деи Моцци?

— Да.

— Хм... Если вы и в самом деле дружны, тебе, возможно, и удастся выбраться из этой передряги. — Заметив недоумение на лице Мортинери, он пояснил: — Если кто-нибудь заплатит выкуп, тебя выпустят на свободу. А у семейства Моцци достаточно денег...

— А ты? — прервал юношу Дино. — Что будет с тобой?

Франческо лучезарно улыбнулся:

— Разве неясно?

Мортинери опустил взгляд и процедил сквозь зубы:

— Ну уж нет! Мы оба — слышишь?! — окажемся на свободе, а этот чёртов подеста, продавшийся Донати, получит по заслугам!

— Молчать! — хлопнул его по спине один из стражников. — Совсем из ума выжил? Да тебя за такие слова сразу в землю закопают — и будут правы!

Дино прикусил язык и бросил вокруг себя испуганный взгляд: ему вспомнились "Установления" и кара, постигавшая человека, произнесшего "дерзкие и непотребные слова" о господах приорах и подесте.

Наконец, молодых людей втолкнули в какую-то крошечную камеру со столь же крошечным окошком, зарешёченным толстыми деревянными прутьями.

— Вот теперь можете поболтать, — добродушно усмехнулся стражник и, выйдя вместе со своим товарищем, запер дверь.

Глава 5

Выкуп

Как это часто случается, слухи о том, что мессер Корсо отпущен на свободу, волшебным образом просочились за стены Барджелло, едва последние слова подесты отзвучали под сводами залы. Столь неожиданное известие исторгло разом из тысяч глоток яростные крики, которые, слившись воедино, заставили содрогнуться стены крепости и укрывшихся за ними участников суда. Никто не улыбнулся, увидев испуг на лице Лучино, приказавшего заключить Франческо и Дино в одной из камер Барджелло — напротив, такое решение казалось в высшей степени благоразумным. И даже сер Антони промолчал, хотя на языке его вертелся вопрос: "Что же вы не отпускаете на свободу мессера Корсо — он ведь невиновен?"

Сам Донати имел вид довольно-таки сконфуженный, хотя и пытался разыгрывать безразличие. А между тем, шум, который становился лишь сильнее, не мог не беспокоить мужчину — при всём своём безрассудстве и свирепой храбрости он прекрасно сознавал, что, появившись на улице, обречёт себя на страшную гибель.

"Пусть всё немного успокоится, — думал мессер Корсо. — Пусть наступит вечер — а там, наверное, бездельники разбредутся по домам..."

К радости его, Лучино, постояв несколько минут в задумчивости, подозвал одного из стражников и прошептал несколько слов. Тот подошёл к Донати и с поклоном произнёс:

— Идите за мной.

Мессер Корсо опасливо покосился на подесту и заметил, как тот едва заметно кивнул. Тогда он без дальнейших раздумий последовал за своим провожатым, чувствуя при этом, как в спину ему, словно острые клинки, буквально вонзаются десятки взглядов.

Через несколько минут Лучино также покинул залу и вскоре очутился возле массивной дубовой двери. Едва отворив её, мужчина услышал хриплый голос Донати:

— Проклятье! Что за чёртов спектакль вы тут разыграли? Хотели вы мне помочь или раньше времени свести в могилу?

Подеста поджал губы.

— Вы, как я вижу, недовольны?

— Ещё бы, чёрт вас побери!

— Тогда, наверное, лучше будет, если я прикажу стражникам выпроводить вас отсюда?

— Ах, не сердитесь! — махнул рукой Донати. — Если я и испытываю неудовольствие, это несложно объяснить. Понравилось бы вам, продержи вас кто-нибудь в вонючей камере три дня? И уж точно вы не стали бы радоваться, слушая двух мальчишек, от чьих слов зависит ваша судьба... Кстати, что теперь с ними будет?

— Не знаю, — ответил Лучино.

— Что это значит?

Подеста кивнул в сторону окна.

— Вот в чём дело... — усмехнулся мессер Корсо. — Стало быть, вы думаете, не утихомирить ли народ, помиловав двух полюбившихся ему мальчишек?

— Да.

Донати прислонился спиной к стене и расхохотался:

— И вы считаете, что ярость флорентийцев утихнет?! Что их волнует жизнь каких-то молокососов?! Ну и чушь вы сказали, мессер Джан! Моя жизнь и смерть — вот о чём думают горожане, а вовсе не о несчастных свидетелях.

Лучино недоверчиво покачал головой; мессер Корсо, заметив это, выразительно пожал плечами и посмотрел на подесту, словно на слабоумного. Мы же, чтобы понять, кто был прав в этом кратком споре, перенесёмся в самое сердце людского моря, разбивающего свои могучие валы о стены Барджелло, и отыщем среди тысяч флорентийцев нескольких, прекрасно нам знакомого — Лоренцо Френетти и нескольких его приятелей, пришедших поддержать Франческо и встретить его великими почестями, едва суд будет закончен.

Ничуть не сомневаясь в виновности Донати, молодые люди не сразу осознали, что случилось, когда по толпе прокатилось: мессер Корсо отпущен на свободу!

— Что? — стали спрашивать они у соседей. — Что случилось? Разве такое возможно? Это какая-то бессмысленная шутка!

Никто им не отвечал.

Вдруг Лоренцо увидел Дино Пекору, кричавшего что-то своим пронзительным голосом, и Луиджи, вторившего ему басом. Недолго думая, молодой человек бросился к ним, пролагая себе путь среди толпы толчками или ударами, если кто-либо не желал уступать ему дорогу. Каково же было удивление юноши, когда мясник, завидев его, бросился навстречу с не меньшим жаром.

— Проклятье! — завопил Пекора, когда очутился достаточно близко, чтобы Френетти мог услышать его. — Я-то считал мессера Корсо благородным человеком, а он оказался убийцей!

— Значит, его всё-таки накажут? — в свою очередь прокричал Лоренцо.

— Нет! — издал мясник душераздирающий вопль, от которого все вокруг шарахнулись в стороны. Это позволило мужчине преодолеть, наконец, несколько последних метров, разделявших его и молодого человека. — Донати признали невиновным, хотя всем ясно, что это — наглая ложь! Настоящее преступление, которому нет прощения!

— Как такое может быть? Ведь нашлись же свидетели...

— Ах, мне так жаль этих молодых людей! — Лицо Пекоры сморщилось, словно сушёное яблоко, глаза увлажнились. — Их взяли под стражу!

— Господи! — побледнел Лоренцо.

— Один из них был вашим другом? — сочувственно посмотрел на него Луиджи.

Френетти кивнул.

— Как жаль...

Вдруг Пекора выпучил глаза и закричал так, что голос его вознёсся над всеми остальными и был услышан даже в Барджелло:

— Справедливости! — И увидев, что ему удалось привлечь всеобщее внимание, продолжил пусть и тише, но всё же достаточно громко, чтобы после каждого нового слова Лоренцо невольно морщился: — Нас предали, друзья! Выпустили на волю Корсо Донати — убийцу — и заточили под стражу наших отважных сограждан. Заставим подесту и всех, кто продался ему, ответить за своё преступление!

Он указал рукой на окна залы, которую к тому времени уже успели покинуть Лучино и Донати.

— Правильно! — подхватил Луиджи. — Накажем сами убийцу, коль скоро люди, которым это положено по закону, струсили — или даже сговорились с негодяем!

И почувствовав, что слушатели охвачены лихорадочное возбуждение, и Пекора, и его верный соратник разом воскликнули:

— Вперёд! На Барджелло!

Однако к разочарованию Пекоры, на призыв этот почти никто не откликнулся, только несколько молодых людей — самых горячих и безрассудных — бросились было к воротам, но, натолкнувшись на сомкнутые пики стражников, остановились.

— Вперёд! — ещё раз прокричал мясник, но вдруг смолк, почувствовав, как кто-то сжал его запястье. Мужчина скосил взгляд в сторону и громко крякнул: наглецом этим оказался Лоренцо.

— Замолчите, — угрожающе произнёс молодой человек.

— Почему? — Пекора вырвал руку и обиженно засопел. — Разве вам не дорога жизнь приятеля?

— Не меньше я дорожу жизнью своего отца.

— Ох, верно! Как же я мог забыть, что сер Антони должен был наравне с другими членами Совета подесты судить мессера Корсо... — Пекора с усмешкой посмотрел на молодого человека. — Занятная штука власть: благодаря вашему отцу лучший друг ваш оказался заключён под стражу.

И мясник, не в силах больше сдерживаться, расхохотался во всё горло. Лоренцо сжал кулаки, лицо его на миг исказилось от ненависти. Ещё секунда — и он ударил бы Пекору, не задумываясь, к чему это приведёт. Но вдруг молодой человек резко развернулся и бросился прочь.

— Лоренцо, подожди!

Обернувшись, Френетти увидел в нескольких метрах позади себя приятелей, о которых он совсем позабыл, разговаривая с Пекорой.

— Чёрт возьми! — срывающимся голосом прокричал Сандро. — Куда ты помчался?

Вместо ответа Лоренцо твёрдо сказал:

— Оставайтесь здесь и смотрите, что будет дальше.

— А ты?

— Я хочу попасть в дом семейства Моцци.

— Зачем?.. — в недоумении спросил Сандро, однако Френетти махнул рукой и, ничего не ответив, вновь принялся прокладывать себе путь сквозь толпу.

Вскоре занятие это стало казаться молодому человеку бессмысленным: как ни старался он, сколько сил ни прилагал, людское море всё так же окружало его со всех сторон и готово было в любой миг — прояви только слабость — поглотить в своей пучине. Тем не менее, он продолжал методично работать локтями, всякий раз получая в ответ на слишком сильный толчок порцию отборной ругани.

Наконец, усилия юноши оказались вознаграждены: словно в библейской легенде, "морские" воды по какой-то неведомой причине внезапно расступились, и перед Френетти возник узкий проход, за которым виднелся узкий переулок, совершенно свободный. Понятное дело, молодой человек поспешил воспользоваться этой милостью Господа и через несколько мгновений уже, казалось, вырвался на свободу, как вдруг нога его зацепилась за что-то, и он кубарем покатился по земле.

— Вот дьявол! — прорычал он, вскочив, и... прикрыл рот рукой: на него смотрел Джованни деи Моцци. — Ох, простите...

— Ничего, — махнул рукой сын банкира. — Я спешу — и ты, как я вижу, тоже.

Лоренцо смущённо опустил взгляд:

— Вообще-то, я хотел поговорить с вами...

— О чём?.. Впрочем, можешь не объяснять, — тотчас предупредил Джованни ответ молодого человека. — Полагаю, ты думаешь о том же, о чём и я: как освободить приятеля.

— Вы правы.

— И что ты собирался делать?

Лоренцо сделал глубокий вдох и, собравшись с решимостью, выпалил:

— Я хотел просить вас, чтобы вы помогли выкупить моего друга — у семейства Моцци ведь достаточно денег и влияния, чтобы сделать это.

— Возможно... — осторожно кивнул Джованни.

Френетти неверно истолковал нерешительность собеседника и с жаром воскликнул:

— Клянусь, вы не пожалеете о своём поступке! Если нам удастся вырвать Дино и Франческо из лап подесты, я выполню любое ваше пожелание — даже самое безумное! И уж, конечно, вам незачем беспокоиться о деньгах: я буду работать целыми сутками, не смыкая глаз, пока не соберу столько флоринов, сколько понадобится сейчас, чтобы приятелей наших выпустили на свободу!

Моцци покачал головой:

— Я нисколько не сомневаюсь в твоей честности: полагаю, ты не смог бы спокойно спать, чувствуя себя чьим-либо должником. Но вот в чём беда: у меня нет никакой уверенности, что мне удастся найти деньги для выкупа... — Поглядев на ошарашенного Лоренцо, он невольно рассмеялся: — Не расстраивайся раньше времени. Быть может, всё окажется не так уж плохо?

— Надеюсь...

— Даже не сомневайся в этом!

Джованни кивком предложил Лоренцо следовать за собой, и молодые люди быстро зашагали к дому Моцци, гадая, что ответит на их просьбу мессер Ванни.

Глава 6

Балкон

Входя в комнату отца, который, по счастью, находился в этот час дома, Джованни полагал, что сейчас на голову его обрушится поток из бесчисленных упрёков и, возможно, даже ругани — и он не мог не признать, что заслужил такое обращение. Однако мессер Ванни, хотя и хмурился всё сильнее с каждым мгновением, слушая сына, не промолвил ни слова, пока рассказ не был закончен. Тогда он откинулся на спинку стула, прижал ладонь ко лбу и задумался. Моцци-младший и Лоренцо, который стоял возле самой двери и бездумно теребил край своего плаща, вжали головы в плечи и сгорбились, словно немощные старцы.

— Какие же вы идиоты... — прошептал, наконец, мессер Ванни. — Самонадеянные мальчишки... Неужели вы полагали, что у мессера Корсо не найдётся друзей, которые помогли бы ему выйти сухим из воды? Почему ты, Джованни, не посоветовался сначала со мной? — Банкир громко вздохнул. — Вот и сейчас: как, по-вашему, удастся вам заплатить выкуп, если твои сумасшедшие дружки, — посмотрел он на Френетти, — толпятся под стенами Барджелло, точно стадо баранов? Как попадешь ты к подесте, к его судьям и нотариусам?

— Не знаю, — пробормотал Лоренцо.

Моцци возвёл очи к потолку:

— Прекрасно! Зачем же тогда ты бежал сюда вместе с моим сыном? Впрочем, можешь не отвечать — ответ окажется тем же: "не знаю".

По губам мессера Ванни скользнула снисходительная улыбка. Френетти густо покраснел.

— Так что же нам делать, отец?.. — отважился спросить Джованни.

— Для начала — послушать, что я скажу, — резко произнёс банкир. Затем сощурился и пристально посмотрел на Лоренцо: — Чей сын твой приятель?

— Сын кузнеца, — ответил молодой человек.

— А сам ты — пекаря, если я верно запомнил?

— Да.

Мессер Ванни поджал губы и почесал подбородок.

— Так-так... — в задумчивости зашептал он. — Цех кузнецов — один из двенадцати старших; не самый многочисленный, конечно, но всё же довольно-таки влиятельный... Что бы гранды делали, не окажись никого, кто подковал бы им коней? — хмыкнул мужчина. — Пекари... Младший цех, но тоже весьма влиятельный — среди простолюдинов разумеется...

Внезапно банкир прервал свои рассуждения и сказал:

— Хорошо, я заплачу выкуп за вашего друга, сер пекарь.

— О, благодарю вас! — Френетти приложил руку к сердцу и низко поклонился.

— Боюсь только, это не поможет избавить его от пыток — и Дино, разумеется, тоже, — покачал головой мужчина.

— Это ничего не изменит! — возразил Френетти. — Я благодарен уже за то, что вы откликнулись на мою просьбу.

— Что ж, я очень рад. Однако прежде чем вы возвратитесь к Барджелло, я скажу ещё кое-что. Часто мне доводилось слышать от беспечных молодых людей, подобных вам, что, мол, скоро сам Сатана не сумеет разобрать, кто же на самом деле правит во Флоренции: кому положено писать законы, кому — ловить преступников, кому — судить их, и лишь вопрос, кто же должен рубить головы, не требует ответа — уж этих-то людей все знают. К чему нужны все эти бесчисленные Советы, комиссии и коллегии, громадная армия судей и нотариусов? Наверное, и вы хохотали над подобными речами, восхищаясь болтовнёй острословов. А между тем, нигде нет более мудрого порядка, чем тот, который придумали флорентийцы. Лишь он позволяет горожанам не только верить, что с ними поступят по справедливости, но и самим добиваться этой справедливости.

При последних словах и Лоренцо, и Джованни подались вперёд, догадавшись, что за столь длинным вступлением должно последовать нечто необычайно важное.

— И если вам до сих пор не довелось убедиться в моих словах, — продолжал банкир, — это означает лишь одно: люди, вершащие правосудие, боятся нарушить законы Флоренции. Вдруг ты польстишься на чьи-либо посулы, отпустишь преступника, а люди, не согласные с таким решением, обратятся к человеку, имеющему такое же право казнить и миловать, какое есть у тебя?

— Постой, отец! — вскричал Джованни. — Ты хочешь сказать, что не один подеста может решать, виновен Донати в убийстве пополана или нет?!

— Господи, как же я сам об этом не подумал! — подхватил Лоренцо. — Мне сразу нужно было вспомнить о мессере Джано! О Джано делла Белла...

Мессер Ванни нахмурился и грубо перебил молодого человека:

— Делла Белла здесь ни при чём. Коллегия приоров, капитан народа — вот у кого следует искать справедливости... Впрочем, — вдруг ухмыльнулся он, — можете обратиться и к мессеру Джано. Боюсь только, единственное, что он сможет сделать — дать вам совет, который вы только что услышали из моих уст.

Лоренцо, однако, уже не слушал его: голова юного пекаря была занята иными мыслями.

— А теперь — идите, — сказал Моцци. — И поторапливайтесь: любая минута, которую вы потеряете, может принести пусть и не смерть — едва ли подеста пойдёт на убийство, — то, во всяком случае, новые мучения нашим "храбрецам".

Когда молодые люди покинули комнату, лицо его неожиданно погрустнело.

— Кажется, я сослужил неплохую службу нашему делу: если толпа и не разнесёт дом делла Белла, когда услышит отказ из уст своего "защитника", то уж точно страшно в нём разочаруется. А когда делла Белла останется без поддержки простонародья...

Моцци не договорил и рубанул рукой воздух.

После этого он встал со стула и выглянул в окно; там уже сгустились сумерки, но вокруг было светло, словно днём: всюду, куда бы ни посмотрел мужчина, виднелись сотни огней, словно Флоренцию охватил один из тех страшных пожаров, которые превращали целые кварталы в чёрную пустыню — только вместо песка в воздух вздымались тучи пепла.

Банкир представил, как по этим улицам, полным разгневанных горожан, бегут Джованни и Лоренцо, торопясь на выручку своим друзьям, тяжело вздохнул и подумал: не вступи он в сговор с врагами Джано делла Белла, не желай он завоевать себе побольше союзников, откликнулся бы он на просьбу о помощи — даже если бы обратился к нему собственный сын? И вдруг понял: да, согласился бы.

Морщины на лице мессера Ванни разгладились, на губах заиграла улыбка — мужчина разом помолодел на десяток лет.

— Надеюсь, у Джованни всё получится, — прошептал он. — А твои приятели-заговорщики... Пусть катятся к чёрту!..

Между тем, пока банкир предавался этим рассуждениям, молодые люди мчались ко дворцу подесты. Никто не произносил ни слова, хотя найти повод для беседы было бы нетрудно: и Джованни, и Лоренцо бросилось в глаза, что путь им уже не преграждали толпы горожан, зато откуда-то продолжал доноситься грозный рокот, красноречиво говоривший: флорентийцы не успокоились и готовы и дальше участвовать в спектакле, затеянном Джаном ди Лучино. Только возле церкви Сан-Пьеро Скераджо юношам начали попадаться разрозненные группки людей, но если несколько часов назад Флоренцию действительно затопило настоящее "море", то теперь от него остались лишь небольшие "лужицы".

Наконец, молодые люди очутились так близко от Барджелло, что смогли различить верхушку его башни, черневшей на фоне сумрачных небес. Одно из её окон зловеще светилось, а под стенами крепости — это молодые люди увидели, пробежав ещё сотню-другую шагов — расцвели десятки рыжих факельных огней. В свете их мелькали какие-то фигуры, при виде которых излишне суеверный человек решил бы, что очутился в самой преисподней.

Френетти остановился, чтобы перевести дух, и, сощурившись, попробовал разобрать, что же творится.

В следующую секунду раздался вопль:

— Лоренцо! — и одна из фигур метнулась к нему.

— Что происходит, Сандро? — спросил молодой человек, скорее узнав голос, нежели различив лицо приятеля.

— Это ты ответь, где пропадал столько времени!

— Собирал выкуп для Франческо.

— Но ты же говорил...

— Да, — перебил Лоренцо собеседника, — я говорил, что отправлюсь в дом к мессеру Ванни деи Моцци. Именно там мне и удалось раздобыть деньги.

— Вот так дела! И как же так вышло? Тебе кто-то помог?

— Да, и я хотел бы, чтобы ты поприветствовал мессера Джованни, как это полагается.

Тут только Сандро заметил Джованни и поспешно склонил перед ним голову.

— Так-то лучше. А теперь объясни толком, что затеяли наши славные горожане. Не собираются ли они поджечь Барджелло?

— Нет, — покачал головой Сандро. — Просто стерегут подесту и мессера Корсо, чтобы те не вздумали сбежать.

— А члены Совета — они до сих пор сидят внутри?

— Куда же им деться? — пожал плечами юноша. — Впрочем, это не так уж важно. Ты ведь видишь, что здесь осталось совсем немного людей: сотни две-три — не больше? Все остальные отправились требовать правосудия у Джано делла Белла.

— Что? — выдавил Лоренцо, которому тотчас вспомнились слова мессера Ванни. — Зачем? Лучше бы шли к приорам — в конце концов, Сан-Пьеро Скераджо ближе, чем дом мессера Джано!

— Кажется, первым идти к мессеру Джано предложил Дино Пекора. Я собственными ушами слышал, как мясник закричал — а ты сам убедился, какой у него пронзительный голос — во всю глотку: "Друзья! Идёмте к Джано делла Белла! Раз уж он придумал нынешние законы — пусть сам и добивается их исполнения!" Возглас этот подхватил его вечный спутник — этот громила Луиджи, — а затем и ещё несколько человек. И вот тогда началось!..

Сандра закатил глаза и вобрал побольше воздуха в грудь перед тем, как перейти к самой интересной части рассказа, но Лоренцо поспешил воспользоваться секундным молчанием приятеля и сказал:

— Когда все отправились к мессеру Джано?

— Где-то с четверть часа назад...

— Проклятье! Должно быть, они уже там.

Лоренцо в ярости сжал кулаки: пусть молодой человек и не мог понять, что творится в голове Пекоры и какие замыслы там сокрыты, пусть совсем недавно и сам готов был броситься в ноги к Джано делла Белла, чтобы молить о помощи, любые поступки мясника таили в себе угрозу, смысл которой ускользал от него. А значит, сейчас мессер Джано находится в опасности!

— Оставайся здесь, — приказал юноша приятелю. — А я постараюсь нагнать толпу — вдруг ещё не слишком поздно?

— А я попытаюсь попасть в Барджелло, — сказал ему Джованни. — Вдруг получится поговорить с Лучино?

Сын пекаря и сын банкира обменялись понимающими взглядами, после чего Френетти побежал в ту сторону, куда должны были отправиться разгневанные флорентийцы.

Чем ближе подходил Лоренцо к дому мессера Джано, тем сильнее трепетало его сердце; один раз молодой человек даже остановился и принялся, прислонившись плечом к стене, судорожно глотать ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба — столь велико было его волнение. Жадно вслушивался он в звуки вечерней Флоренции, страшась услышать рёв, похожий на изданный толпой после известия об освобождении Корсо Донати. Но всюду царила тишина, будто не происходило ничего особенного и флорентийцы, помолившись, уже улеглись в свои мягкие кровати, на тюфяки, мешки с соломой или, на худой конец, просто на голую землю — тут уж всё зависело от толщины их кошельков — и погрузились в сладостные сновидения.

Наконец, молодой человек преодолел минутную слабость и двинулся дальше. Однако теперь он уже не бежал, а шагал твёрдо и спокойно, решив, что спешить уже некуда: прошло слишком много времени, и горожане сейчас, должно быть, выслушивают речи мессера Джано.

Наконец, взгляд Френетти уловил отблески пламени, озарявшего улицу, на которой жил делла Белла. Молодой человек сделал несколько последних шагов и вывернул из-за угла.

И остановился, потрясённый зрелищем, открывшимся его взору.

Всюду, куда бы ни посмотрел молодой человек, он видел только серую людскую массу, которая содрогалась иногда от неизъяснимого волнения — в этот миг по поверхности её пробегала волна. В воздухе трепетали знамёна, метались в струях холодного ветра факельные огни, по красно-коричневым стенам зданий скользили бесформенные тени. А надо всем этим возвышалась крошечная чёрная фигурка — фигурка мужчины, стоявшего на балконе и говорившего так громко, что Лоренцо слышал каждое его слово.

— Я знаю, зачем вы пришли сюда, — говорил мессер Джано, — и понимаю ваши чувства. Наверное, будь я одним из вас, гнев и ярость овладели бы и моим разумом и заставили ринуться на приступ Барджелло, чтобы силой своих кулаков добиться правды. Но давайте на секунду заглянем в прошлое, не столь уж далёкое и прекрасно известное вам по рассказам стариков, которые в свою очередь узнали о нём от своих отцов и дедов... Когда-то Флоренция была крошечным городком, окружённым замками могущественных феодалов; флорентийцы жили скромно, зато в дружбе и согласии, и даже аристократы нисколько друг другу не завидовали и не затевали ссор и раздоров. Никогда не случалось, чтобы в праздничный день на улицах вспыхивали ссоры и уж тем более проливалась кровь. Так продолжалось, пока наши предки не задумали покорить грозных баронов и подчинить себе всё контадо... — Делла Белла сделал небольшую паузу, чтобы собраться с мыслями и перевести дух, а затем возобновил речь: — Борьба эта увенчалась успехом, но из семян её быстро выросли ядовитые побеги: побеждённые нобили начали переселяться в наш родной город и подтачивать изнутри единство его жителей. И вскоре умы лучших граждан Флоренции оказались отравлены жаждой власти, за которую развернулась страшная, кровавая битва — война между семейством Уберти и консулами. К счастью, тогда всё удалось решить миром, враждующие стороны пришли к согласию, но злость их друг на друга никуда не исчезла: противники ждали лишь подходящего повода, чтобы вновь взяться за оружие. А чтобы легче было чинить беззакония, нобили задумали покончить с древним, мудрейшим порядком правления, который защищал всех — и аристократов, и ремесленников, и купцов — и лишили консулов власти, передав её подесте.

Услышав слово, ставшее столь ненавистным после несправедливого суда, Лоренцо почувствовал, как кровь ударила ему голову; наверное, в это мгновение он без раздумий бросился бы на штурм крепости, пусть даже путь и преграждали бы выставленные вперёд острия копий.

Горько усмехнувшись, мессер Джано произнёс:

— Конечно, многие посчитали, что приезжий человек не станет помогать ни одному семейству, будет судить честно и справедливо. Но на деле вышло иначе: аристократы, почувствовав безнаказанность, начали заливать Флоренцию кровью — своих врагов или простых горожан, — а правым... правым оказывался тот, кого подеста считал самым сильным... К чему это привело? Полагаю, всем это известно: Флоренция из-за вражды грандов раскололась на две части, два лагеря, люто ненавидевших друг друга, и вместо прекраснейшего и богатейшего города мира превратилась в самый несчастный. А больше всего мучений, — мужчина окинул толпу взглядом, — пришлось вынести вашим предкам, честным труженикам и купцам, которые мечтали лишь об одном: заниматься любимым делом, а вместо этого умирали в битвах с войсками императора, терпели голод и лишения во время осад, гибли от рук обнаглевших аристократов и даже чуть было не лишились своей родины, когда предатели-гранды захотели стереть Флоренцию с лица земли.

— И чем больше времени проходило, — возвысил голос делла Белла, — тем яснее им становилось: коль скоро подеста во всём согласен с грандами, нужно найти защитника, который прекратит насилия и беззакония. Им стал капитан народа... Конечно, немало ещё случилось бед, не всегда флорентийцам удавалось защититься от могущественных врагов, однако всё чаще тем приходилось склоняться перед законом. Вслед за капитаном народа появилась коллегия приоров, а затем и "Установления справедливости". И сейчас многим из вас кажутся страшными сказками рассказы о кровавых временах, когда гвельфы и гибеллины резали друг друга, отвлекаясь только для того, чтобы ещё больше притеснить простой люд, а вместе с ними в городе хозяйничали чужеземные войска — неважно, императоров Фридриха и Манфреда или короля Карла Анжуйского.

— Так что же движет вами сейчас, когда любое нападение на пополана, покушение на его жизнь жестоко карается? Зачем, высыпав на улицы, нарушать покой Флоренции, если справедливости можно добиться, обратившись к тем, кому это положено по закону? — Мужчина ненадолго смолк, а когда вновь заговорил, голос его зазвенел от сдерживаемого волнения, передавшегося и слушателям. — Неужели вы не понимаете, что желание наказать убийцу может самих вас сделать преступниками? Ибо мятеж — не менее тяжкое преступление, нежели убийство, а перед лицом закона все вы, выступив подесты, станете мятежниками. Неужели не осознаёте, что враги Флоренции только этого и ждут — руки их давно испачканы кровью, и убийство — излюбленное их занятие? Достаточно один раз нарушить закон — и зыбкому порядку, который так бережно был храним мудрейшими людьми города, придёт конец. Вы хотите этого? Хотите вновь вернуть времена, когда прав был тот, кто сумел убить своего врага? Полагаю, нет. Так зачем поддаётесь минутной вспышке гнева? Почему идёте сюда и просите меня возглавить мятеж, если достаточно всего лишь пожаловаться на несправедливость приорам, чтобы наказать всех виновных: хоть мессера Корсо Донати, хоть самого подесту? Отправляйтесь к Сан-Пьеро Скераджо, расскажите обо всём гонфалоньеру, потребуйте, чтобы убийцу наказали, как записано в "Установлениях, и тогда я... я последую за вами...

Повисла тишина. Лоренцо в ужасе прикрыл глаза, ожидая, что сейчас тишину разорвёт яростный вой тысяч глоток. Мысленно он возносил мольбы к Господу — такие страстные, каких никогда не звучало из его уст под сводами храма.

Однако ничего не происходило. Всех охватило какое-то странное оцепенение; казалось, горожане никак не могут осознать услышанное. Неужели мессер Джано — этот "защитник простого народа" — признался в собственном бессилии? Или просто решил умять руки и ни во что не вмешиваться?

И тут случилось нечто необыкновенное. По толпе пробежал едва различимый шёпот, хотя говорили, должно быть, сотни человек:

— Мессер Джано сказал: нужно идти к приорам...

— Идём в Сан-Пьеро Скераджо...

В последний раз содрогнувшись, людская масса поползла в сторону Лоренцо, который чуть не потерял сознание от охватившего его счастья. Происходило всё в полном молчании, лишь шаги тысяч ног сливались в неумолчный шум.

— Похоже, мессер Джано сумел усмирить наших неистовых флорентийцев, — с усмешкой произнёс молодой человек.

И он, едва не приплясывая от счастья, поспешил обратно ко дворцу подесты, чтобы поделиться радостной новостью с друзьями и узнать, удалось ли Джованни поговорить с Лучино.

Ветер становился всё сильнее, его морозное дыхание, легко проскальзывая сквозь старую, истёртую одежду, пронзало кожу молодого человека тысячами ледяных иголок, но Френетти это нисколько не волновало. Переполняемый восторгом, он не заметил даже первых хлопьев снега, закруживших в воздухе.

Вдруг юноша замер и прислушался: ему почудилось, словно за спиной вдруг зарокотал гром, хотя такое едва ли могло случиться в самый разгар зимы. Прошло несколько томительных мгновений — и к небесам вновь вознёсся многоголосый рёв, в котором прозвучало столько ненависти, что самый смелый человек невольно ужаснулся бы при этих звуках. А затем людское море вздыбилось — и на Лоренцо, набирая с каждой секундой скорость, покатился громадный чёрный вал.

— Вот чёрт! — вжавшись в стену, воскликнул Френетти. — Что здесь творится?

Словно в ответ на его вопрос, прозвучали слова, которые юноше уже доводилось слышать днём:

— Вперед!

— На Барджелло!

— Накажем предателя!

— Смерть убийце!

В руках многих горожан Лоренцо увидел длинные колья, палки, ножи и даже пики, словно кто-то заранее раздал им оружие, предвидя, чем обернётся суд над Корсо Донати и что за ним воспоследует. Но не только это вызывало удивление. Молодому человеку показалось, что внутри самой толпы происходит страшная борьба: задние ряды — а там-то и сверкали по большей части острия пик и мелькали дубинки — напирают на идущих впереди, и тем поневоле приходится повиноваться.

Задумавшись над этими странностями, Френетти не сразу обратил внимание, что у него появился сосед: горожанин, дорогая одежда которого была изорвана в клочья, а брюхо, вываливаясь из штанов, свисало едва ли не до самой середины бёдер. Розовые щёки мужчины тряслись от напряжения.

— Господи! — простонал он. — И зачем только я вышел сегодня из дома?

Лоренцо покосился на толстяка и едва, помедлив немного, спросил:

— Что за безумие охватило флорентийцев?

— Ох... — всхлипнул незнакомец. — Я и сам не понимаю! Всё было так чудесно. Мессер Джано произнёс изумительную речь, усмирившую самые горячие головы. И вдруг, — мужчина в ужасе закатил глаза, — всё переменилось. Отовсюду пополз зловещий шёпот: идём на Барджелло, прогоняем подесту, убиваем Донати...

Мужчина задохнулся от волнения, на шее его расцвело громадное багровое пятно. Всё же, он нашёл в себе силы продолжить:

— А потом вдруг появились палки, ножи, колья... — Незнакомца передёрнуло от страшных воспоминаний. — Кто не хотел идти вперёд — били палками, кололи остриями... Как тут противиться?!

В последний вопль было вложено столько отчаяния, что самый бессердечный человек, наверное, испытал бы хоть малую долю сострадания к несчастному, его издавшему, но у Лоренцо он вызвал безудержный приступ хохота: слишком уж комично выглядела дрожащая от страха громадная туша незнакомца.

Смех юноши оказался столь заразителен, что толстяк, поначалу обиженно засопевший, сам невольно улыбнулся, представив, должно быть, как он смотрится со стороны, и добродушно пробурчал:

— А что вы хотите? Я — мирный торговец, который мечтает только, чтобы ему позволили спокойно заниматься своим делом.

Лоренцо в ответ понимающе улыбнулся, а затем вновь обратил всё своё внимание на мятежных флорентийцев. Впрочем, больше смотреть было не на что: теперь в руках горожан не осталось ни палок, ни ножей, ни кольев; они растерянно смотрели друг на друга, словно спрашивали, что за дьявольское наваждение оплело их невидимыми нитями несколько минут назад и лишило рассудка. И только неяркие отсветы пламени да едва различимый гул, доносившийся откуда-то издалека, говорили: случившееся с ними — не плод больного воображения и не игра тёмных сил, которым захотелось развеять скуку.

Сначала Френетти, словно мотылёк, бездумно летящий к пламени свечи, навстречу своей погибели, медленно двинулся в ту сторону, где виднелся свет факелов, но вскоре остановился и приложил ладонь к горячему лбу. Нет, сказал он самому себе, незачем в который раз пытаться угнаться за толпой — занятие это бессмысленно. И в первый раз нужно было бежать не к дому мессера Джано, а в Сан-Пьеро Скераджо, чтобы рассказать всё приорам.

— Не спеши, — прошептал Лоренцо. — Подумай хорошенько, чтобы не ошибиться снова... Куда идти: в Барджелло, к приорам, к капитану народа? Или... к мессеру Джано!

Вмиг позабыв о недавнем своём решении никуда не торопиться, молодой человек стрелою сорвался с места и, растолкав несколько горожан, оказавшихся на пути, бросился к дому Джано делла Белла. Через несколько минут он уже изо всех сил барабанил в ворота, крича:

— Прошу вас, откройте!

Сначала всё было тихо, пока, наконец, чей-то приглушённый голос не произнёс:

— Что вам нужно?

— Я принёс важную новость!

— Мой господин уже спит. Приходите утром.

— Я не могу ждать так долго!

— Это не имеет значения. — И невидимый страж рявкнул с неожиданной мощью: — Убирайтесь!

— Ах, так?! — вскричал рассерженный Лоренцо. — Хорошо, я вернусь утром, но молитесь, чтобы мессер Джано проявил милосердие: когда он узнает, что я хотел сказать и кто помешал мне поговорить с ним, гнев его будет страшен...

— Ты вздумал пугать меня, бездельник?! Убирайся, или я проткну тебя кинжалом! — Угроза эта сопровождалась звоном клинка, выхваченного из ножен.

Тогда Френетти отбежал немного в сторону и, встав так, чтобы попасть свет, отбрасываемый фонарём, прокричал что было мочи:

— Мессер Джано! Прошу вас, впустите меня!.. Мессер Джано!..

Вдруг на балконе, где делла Белла держал речь перед флорентийцами, появился мужчина, закутанный в длинный плащ, и спросил:

— Кто меня зовёт?

От радости по щекам Лоренцо заструились слёзы, смешиваясь с каплями, в которые превращались снежинки, попадавшие на разгорячённое лицо юноши.

— Вы должны меня помнить! Я — сын пекаря, над которым когда-то учинил расправу Нери дельи Абати.

— Ах, да, припоминаю...

Не дожидаясь, чтобы мессер Джано задал очередной вопрос, молодой человек выпалил:

— Горожане собираются штурмовать Барджелло!

— Что?! — вскричал делла Белла. — Господи, что за безумцы! Они погубят и себя, и Флоренцию!

С этими словами мужчина бросился обратно в свою комнату. В окнах дома вспыхнули огни, замелькали тёмные силуэты, зазвучали встревоженные голоса. Слуха Лоренцо, обострившегося до предела, достигли обрывки фраз:

— Собирайтесь... Седлайте лошадей... Едем ко Дворцу подесты...

Ворота распахнулись, и на улицу вырвалось полдюжины всадников. Мелькнули на устланной снегом земле их чёрные тени, гулко отозвался эхом стук копыт — и всё стихло, пропало, словно привидевшись молодому человеку. Тот, впрочем, не стал истово креститься и шептать молитвы, а бросился в погоню за Джано делла Белла и его спутниками.

Глава 7

Выкуп

Мы оставили Корсо Донати и Джана ди Лучино в миг, когда они спорили о том, что же больше волнует собравшуюся под стенами Барджелло толпу: освобождение мессера Корсо или арест свидетелей. В конце концов мужчинам удалось прийти к согласию: они предположили, что единственная цель бездельников — покричать и показать свою силу, а посему через несколько часов всё успокоится.

— А тогда, — заговорщицки улыбнулся подеста, — мы побеседуем с двумя мальчишками, которые осмелились так бесстыдно лгать, обвиняя вас в убийстве.

— Ублюдки, — согласился Донати.

Между собеседниками воцарилось молчание — каждый задумался о своём. Мессер Корсо, усевшись на скамью, широко расставил ноги, выпрямил спину, один из кулаков, в которые сжались его ладони, уткнул в правый бок, другим упёрся в колено — и замер в этой грозной позе, словно господин, который размышляет, как поступить с провинившимся слугой: убить или ограничиться не столь суровым наказанием. Лучино, напротив, метался из угла в угол, каждую минуту подбегая к окну в надежде увидеть, что мятежники расходятся по домам.

Наконец, как показалось подесте, ожидание его увенчалось успехом. Повернув лицо с сияющими торжеством глазами к Донати, он воскликнул:

— Глядите! Бездельникам наскучило торчать здесь, и они расходятся по домам!

Мессер Корсо подскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, и через секунду очутился возле окна.

— И в самом деле! — захохотал он. — Смотрите-ка: бегут так, словно за ними кто-то гонится...

Однако веселье мужчины продлилось недолго. Услышав, о чём говорят мятежники — а голоса их были достаточно громкими — мессер Корсо нахмурился и пробормотал несколько излюбленных своих ругательств.

— Эти ублюдки намерены идти к делла Белла! — сообщил он подесте.

Тот пожал плечами:

— Пусть делают, что хотят — вам-то что с того? Подождите несколько минут и, едва улица станет безлюдной, отправляйтесь домой. А с Джано делла Белла я и сам прекрасно справлюсь.

— Вы так считаете? — В вопросе этом слышалась скорее насмешка, чем недоверие.

— А что, по-вашему, сможет сделать мне этот "защитник простого народа", этот король без короны? — презрительно поджал губы Лучино. — Кто он такой, чтобы вмешиваться в мои дела?

Донати в задумчивости почесал затылок и пробормотал:

— Возможно, вы и правы...

Затем он вновь выглянул в окно и разочарованно крякнул:

— Вот дьявол! Похоже, нас решили взять в осаду.

— Да, — хмыкнул подеста. — Как я вижу, вы и в самом деле успели крепко насолить флорентийцам, если уж они готовы целый день мёрзнуть на улице, только бы встретиться с вами.

Мессер Корсо состроил страшную гримасу и приготовился достойно ответить на это издевательское замечание, но тут раздался громкий стук в дверь и чей-то голос заикаясь произнёс:

— Господин подеста, у ворот крепости стоит какой-то человек и просит о встрече с вами...

— Что такое? — Лучино и Донати переглянулись. — Они что же, решили отправить сюда посланца, который вёл бы переговоры?

Подеста страшно побледнел, лицо мессера Корсо, напротив, густо покраснело.

Подумав немного, Лучино отпер дверь и вышел из комнаты. Послышался его приглушённый голос, но Донати, к своему глубокому разочарованию, не сумел разобрать ни слова. Что-то угрожающе прошипев, он нахохлился и с размаху уселся на скамью. Дерево жалобно затрещало.

Подеста тем временем, очутившись в коридоре, лицом к лицу столкнулся с одним из своих нотариусов — именно он, а не кто-либо из стражников, принёс неожиданное известие.

— Этот мерзавец объяснил, что ему нужно? — прошептал Лучино.

— Да, господин подеста, — ответил нотариус. — Он хочет внести выкуп.

— Какой ещё выкуп?

— За свидетелей, которые были арестованы вами...

— Пусть катится к чёрту! — перебил Джан нотариуса. — Эти мальчишки заслужили свою участь: они будут подвергнуты пытке, затем, когда признают свою вину, казнены!

Нотариус даже бровью не повёл — человек этот сопровождал Лучино в любых его предприятиях и давно привык к таким угрозам, которые всякий раз забывались, едва разговор заходил о деньгах. Вот и сейчас он хитро улыбнулся:

— Полагаю, речь пойдёт не только о штрафе...

— В самом деле?

— Думаю, да. Если молодой человек готов заплатить двойной штраф — за каждого из преступников, — он, несомненно, принадлежит к богатой семье...

Лучино прикусил верхнюю губу, которая помимо его воли поползла вверх и на миг обнажила в хищном оскале острые зубы, и махнул рукой:

— Хорошо, впустите его и проведите в мой кабинет. Послушаем, что он скажет.

Нотариус отправился исполнять приказание. Спустившись во двор, он прошептал несколько слов стражникам. Те выслушали его расширенными от ужаса глазами, однако всё же не осмелились ослушаться и открыли ворота.

Увидев это, Джованни, который чуть не умер от волнения и нетерпения, дожидаясь ответа на свою просьбу, издал радостный возглас и быстро проскользнул внутрь. За ним, к облегчению стражников, никто не последовал: мятежники, не зная, чем закончится встреча с мессером Джано, не отважились напасть на защитников Барджелло.

Вскоре Моцци очутился в просторной комнате. У дальней стены возвышался стол, на котором горела единственная свеча — пламя её трепетало в струях холодного ветра, озаряя лицо подесты, показавшееся молодому человеку поистине зловещим: губы Лучино были плотно сжаты, глаза мрачно сверкали из-под густых бровей, щёки покрывала мертвенная бледность.

— Как вы посмели явиться сюда? — чеканя каждое слово, спросил подеста.

— Простите меня за дерзость... — пробормотал Джованни, не вполне понимая, в чём состоит его провинность.

— Именно! Вы необычайно дерзки, молодой человек, если осмелились защищать негодяев, которые заслуживают быть закопанными в землю живьём! Кем они приходятся вам? Родичами?.. Друзьями?.. Отвечайте!

— Это мои друзья.

— Друзья! — выплюнул подеста. — Когда дело касается преступлений, нужно забывать о любых чувствах! Запомните это!

— Хорошо, — пообещал молодой человек.

— А теперь давайте поговорим о деле, — удовлетворённо кивнул Лучино. — Я не могу отпустить ваших приятелей, как бы вы ни просили об этом. Они должны понести наказание по всей строгости закона — таково моё решение.

— Но ведь в законе записано, что лжесвидетель может заплатить штраф — и его должны отпустить на свободу!

— Вы не расслышали, что я сказал? — сверкнул глазами подеста. — "По всей строгости закона"! Преступление было столь очевидным, совершённым перед многими свидетелями, а сговор — таким явным, что я просто не могу поступить иначе.

Лучино развёл руками и тихо вздохнул, словно на самом деле сожалел о своей вынужденной жестокости. Увидев это, Джованни воскликнул:

— Но что же я могу сделать, чтобы смягчить ваш гнев?

— Ничего. — На сей раз подеста вздохнул так громко, что звук этот, должно быть, услышали даже на улице. — Посудите сами: я даже не могу сосчитать ущерб, нанесённый злокозненным умыслом ваших друзей. Как же тогда решить, какой штраф следует выплатить?

— Назовите любую сумму — я готов заплатить столько, сколько вы пожелаете!

— Нет.

— Но почему?

— Вы забываете, что я — не торговец и не банкир, а один из правителей города, и когда придёт время покидать Флоренцию, должен буду отчитаться за каждый — понимаете, каждый?! — свой поступок. А я не желаю, чтобы горожане подумали, будто мне удалось нечестно обогатиться.

— Но...

— Давайте прекратим бесполезный спор, — внушительно произнёс Лучино. — Возвращайтесь к себе домой, а я продолжу вершить правосудие. Думаю, настало самое время узнать, отчего вашим приятелям вздумалось оговаривать такого блистательного рыцаря, как мессер Корсо Донати.

Моцци подошёл поближе к собеседнику — теперь их раздела лишь крышка стола — и прошептал:

— А что, если я не стану пока платить штраф?

— Объясните, что вы хотите сказать, — в изумлении распахнул глаза подеста.

— Я заплачу вам столько денег, сколько вы посчитаете нужным — прямо сейчас. А затем, когда всё же будет решено, насколько тяжко провинились... — Моцци поморщился и выдавил, — ...лжесвидетели, заплачу весь штраф целиком.

— Хм, кажется, такое предложение не лишено смысла... — протянул Лучино и широко улыбнулся: — Хорошо.

Подеста подал знак нотариусу, однако Джованни оказался проворнее: запустив руку под полу плаща, он извлёк оттуда пергаментный свиток.

— Что это?

— Я надеялся, что вы проявите милосердие, — покраснел молодой человек, — и потому заранее всё приготовил.

И он положил пергамент перед Лучино. Тот пробежал бумагу глазами, удовлетворённо улыбнулся и принял из рук нотариуса перо, чтобы вписать туда сумму.

Но едва кончик пера коснулся поверхности пергамента, за окном послышался шум. Лучино прислушался, вздрогнул, прошептал несколько слов, а затем торопливо написал несколько слов и, свернув листок, спрятал его на груди.

— Триста лир... — произнёс он одними губами. — За каждого...

Джованни машинально кивнул: внимание его тоже привлёк шум на улице, и молодой человек силился понять, что всё это значит.

Ждать пришлось недолго. Вскоре молодой человек расслышал слова, от которых волосы на его голове встали дыбом.

— Сжечь... — донеслось с улицы. — Сжечь Барджелло...

— Смерть... Смерть подесте...

— В огонь его!

Лучино подскочил, едва не опрокинув стол, и начал метаться по комнате, словно безумец: бросился к окну и высунул голову наружу, зарычав, стремительно бросился к противоположной стене и коснулся её руками, точно искал рычаг, открывающий потайной ход, а затем — к двери. Не успел Лоренцо ничего понять — а сапоги подесты уже прогрохотали в коридоре. Молодой человек остался в одиночестве — нотариус ещё раньше бесшумной тенью выскользнул из комнаты.

— Вот так дела, — прошептал Джованни. — Никого нет — лишь ты один, — а ведь здесь, должно быть, хранятся бумаги, написанные десятки лет назад...

Молодой человек заворожено посмотрел по сторонам, окинул взглядом большой дубовый стол со множеством ящиков, сундуки вдоль стен и полки — сколько тайн открылось бы смельчаку, протяни он руку и возьми ею пожелтевшие от времени свитки? Задавшись этим вопросом, Моцци даже не заметил, как пальцы его скользнули по холодному дереву...

Из плена раздумий юношу вырвал истошный вопль, прозвучавший под самыми окнами:

— Несите хворост!

Чей-то пронзительный голос подхватил:

— Поджигайте ворота!

Джованни сделал несколько осторожных шагов и выглянул на улицу, однако не успел толком понять, что же творится — кто-то, завидев в окне его силуэт, швырнул камень. Юноше едва удалось увернуться.

— Вы — безумцы! — зачем-то прокричал он. — Остановитесь!

Ответом послужили новые булыжники, полетевшие в сторону Барджелло.

— В огонь подесту! — провыл голос, показавшийся Моцци знакомым.

Впрочем, молодого человека больше взволновала другая мысль: если народ и впрямь настроен так решительно... и сам он может пасть жертвой этого гнева. И не только он, но и Дино, и Франческо...

Тут только Джованни вспомнил, какое дело привело его в кабинет подесты.

— Вот дьявол! — схватился он за голову. — Куда делся Лучино? Забрал мои деньги — и всё на этом? А пленники? Я что же, сам должен их освобождать?

И юноша, подобно подесте несколько минут назад, бросился прочь из комнаты.

— Где же Дино? — спрашивал он сам себя. — Где Франческо?

Разум подсказывал, что молодых людей не так-то сложно найти, но... кто знает, что случится за несколько минут, если Лучино куда-то делся, а дворец осаждает разгневанная толпа? Поэтому Джованни метался по коридорам с таким видом, словно в него вселился злой дух.

Наконец, юноша очутился в каком-то тёмном закоулке и остановился, не зная, стоит ли идти дальше.

— Дино! — закричал он, точно потерялся в дремучем лесу.

В тот же миг из-за угла показалось лицо с глазами, которые во мраке казались громадными, словно плошки, и — почудилось Моцци — горели зловещим огнём, а вслед за ним — ещё одно. А затем оба зловещих незнакомца показались перед юношей во весь рост — и превратились в обыкновенных стражников.

— Что вам нужно? — хором заговорили они. — Что вы здесь делаете?

Молодой человек не успел ответить — откуда-то донёсся хорошо знакомый голос:

— Джованни!

Один из стражников грозно прикрикнул:

— Эй, ты! Уймись — или тебе не поздоровится!

— Умерьте своё рвение, — холодно произнёс Джованни — он предположил, что такой тон произведёт должное впечатление. — Молодые люди, которых вы держите взаперти — больше не узники, поскольку за них внесён выкуп. Поэтому немедленно отоприте дверь.

Стражники переглянулись, и тот из них, который до сих пор хранил молчание, ухмыльнулся:

— А откуда нам знать, что вы не лжёте? Где бумага, подписанная мессером Джана? Где он сам, в конце концов?

— Чёрт возьми! — не смутившись, ответил Моцци. — В что же, думаете, у вашего господина нет дел поважнее?

— Раз так — мы и подождём, пока он явится и сам отдаст приказ.

Джованни делано расхохотался:

— Ну и глупость вы сказали! Прислушайтесь, что творится на улице! Горожане поджигают ворота, грозят подесте смертью — а он, по-вашему, должен беспокоиться о двух узниках? Лучше отпустите их, иначе... — он покачал головой, — жизнь ваша не будет стоить и серебряного флорина...

— Слушай, Агостино, — промямлил первый стражник, — может, бросить всё?.. Ну... послать к чёртям подесту с его приказом... Свои-то шкуры дороже!

— Нет, Джузеппе, — возразил его товарищ. — Мы должны исполнить долг до конца.

Джованни понимающе улыбнулся и достал из-за пазухи кошелёк, полный денег.

— Мессер Джан, — сказал он, — тоже твердил, что не может простить людей, которые пытались оговорить мессера Корсо. Но мне удалось пробудить в нём милосердие — вот так...

И молодой человек протянул кошелёк Агостино. Стражник не задумываясь выхватил его, развязал с необычайной ловкостью и, высыпав на ладонь дюжину-другую монет, отдал их приятелю, остальные же принялся рассовывать по карманам своего кафтана.

— Спасибо вам... — проворковал он и подмигнул Джузеппе.

— А теперь — отоприте дверь, — разозлённый странным поведением стражников, приказал юноша.

— Это ещё зачем? — изобразил удивление Агостино.

— Что это значит? Я ведь дал вам денег...

— Что с того? Разве мы обещали, что отпустим ваших... — Агостино не договорил.

Вне себя от гнева, Джованни подскочил к стражнику и приставил к его горлу кинжал — молодой человек выхватил оружие из ножен, прикреплённых к поясу Джузеппе.

— Вы с ума сошли... — выдавил Агостино.

— Да, — грозно сверкнул глазами Моцци. — И клянусь, если приятель ваш не выпустит моих друзей на свободу...

Лицо его приняло такое свирепое выражение, что стражник едва не лишился рассудка. Во всяком случае, следующие слова мужчины прозвучали довольно-таки жалко:

— У Джузеппе нет ключа.

— Значит, он есть у вас.

— Нет...

Джованни сильнее надавил на горло Агостино.

— Постойте! — завопил тот и скосил взгляд в сторону товарища. — Открывай дверь, болван! Чего ты стоишь, вылупив глаза? Живее!

Джузеппе, испуганно поглядывая на клинок возле горла товарища, взялся отпирать замок. Однако прошла целая минута, прежде чем дверь открылась.

— Выходите, — прохрипел Агостино — и тут же едва не оказался сбит с ног бросившимися прочь из камеры Дино и Франческо.

Джованни, вмиг позабыв о своей жертве, кинулся им навстречу. Под каменными сводами зазвенели восторженные возгласы.

— Чёрт возьми, — потирая шею, на которой остался едва заметный след от кинжала, произнёс Агостино. — Никогда не видел ничего трогательнее... Знай я, что этих молодых людей связывает такая крепкая дружба, сам отворил бы дверь — безо всяких денег.

И он, запустив руку в карман, принялся с улыбкой позвякивать золотыми монетами.

Глава 8

Мятежники

Когда Лучино, заслышав крики толпы, пустился в постыдное бегство, он едва ли представлял себе, где следует искать спасения. Да и возможно ли было спрятаться от разъярённых горожан — пусть даже и в крепости, имевшей немало комнат и камер? Уж если мятежники целый день мёрзли на улице, караулили под стенами — им достанет терпения обыскать каждый уголок, где и мышь-то не нашла бы убежища, не говоря уж о таком внушительном господине, как мессер Джан.

После долгих минут бесплодных блужданий — за это время бунтовщики успели уже разложить под воротами вязанки хвороста — мужчина очутился вдруг возле комнаты, где его продолжал ждать мессер Корсо — если, конечно, Донати и сам не потерял голову от страха, услышав угрозы толпы, и не кинулся за помощью к самому подесте.

Кровь бросилась в голову Лучино, и он, стиснув зубы и сжав кулаки, пинком отворил дверь.

Сначала Джану показалось, что комната пуста, но мужчина осознал свою ошибку, когда навстречу ему метнулась встрёпанная фигура мессера Корсо. Лицо Донати было искажено злобой, губы — покрыты пеной, взгляд — безумным.

— Мерзавец! — разом воскликнули оба мужчины.

— Так-то вы выполняете обещания? — подойдя вплотную к Лучино, процедил сквозь зубы мессер Корсо. — Клялись спасти меня — а теперь хотите зажарить живьём!

— Плевать мне на то, что станется с вами! — выпалил подеста.

— Что ты сказал, ублюдок?

— Пусть ваша чёртова жизнь кончится хоть сию минуту — я только обрадуюсь этому. Погибать из-за такого негодяя, как вы... Нет, — словно безумец, расхохотался Лучино, — на такое я не согласен!

Внезапно смех его оборвался.

— Будьте вы прокляты... — прошипел подеста. Отступив к двери, он ещё раз повторил: — Слышите? Прокляты!

Комната давно опустела, а Донати всё стоял, точно статуя, с расширенными от ужаса глазами. В ушах его продолжал звенеть полный ненависти голос Лучино.

Между тем, мессеру Корсо, если он ещё не расстался с надеждой спастись, следовало бы стряхнуть с себя оцепенение и взяться за поиски выхода, поскольку в миг, когда подеста произнёс свои зловещие слова, мятежники, не встретив никакого сопротивления ворвались во двор Барджелло и, воодушевлённые успехом, обрушили удары на тяжёлую дубовую дверь — последнее препятствие, которое отделяло их от заветной цели.

Наконец, дверь была сорвана с петель. Но едва первые бунтовщики переступили порог, за спинами их раздались крики:

— Стойте! Что вы делаете?

А в следующее мгновение в толпу врезались несколько всадников, которые отчаянно размахивали руками и продолжали кричать:

— Прекратите! Успокойтесь немедленно!

По рядам мятежников прокатился рокот:

— Это мессер Джано... — и на несколько секунд всё стихло.

А затем случилось нечто невообразимое: несколько человек схватили с земли камни и начали бросать их в Джано делла Белла и его спутников.

— Прочь! — провизжал кто-то. — Убирайтесь!

— Что такое? — изумлённо спросил мессер Джано.

Чей-то громкий бас заглушил его слова:

— Предатель!

И вновь в сторону мессера Джано полетели камни, а какая-то растрёпанная фигура, изрыгая брань, прыгнула под копыта его коня. Испуганное животное шарахнулось в сторону, чуть было не сбросив всадника на землю. Спутники делла Белла вскричали от возмущения; один из них взмахнул плетью.

— Остановись, Тальдо! — крикнул мессер Джано.

— Ты чуть не убился из-за этого негодяя! — откликнулся тот.

— Сам виноват. Не нужно было нам мчаться сюда сломя голову. — И тоном, не терпящим возражений, мужчина приказал: — нам больше нечего здесь делать — возвращаемся домой.

— Джано! — выдохнул Тальдо.

Делла Белла ничего не ответил: хлестнув лошадь, он пустился в обратный путь.

Больше ничто не мешало мятежникам, и они хлынули внутрь Барджелло, сметая с пути редких стражников, которые, впрочем, и не пытались исполнять свой долг. Через минуту очередная дверь поддалась неистовому натиску — и бунтовщики очутились в той самой зале, где днём судили Корсо Донати, а сейчас, сбившись в кучу, стояли перепуганные насмерть члены Совета подесты.

Бунтовщики расступились, и на середину залы вышел... Дино Пекора. При появлении его раздался изумлённый шёпот.

— Так-то выполняете вы обязанности, которые возложили на вас добрые флорентийцы? — ухмыльнулся мясник. — Так-то наказываете преступников?

За спиной Пекоры, словно из-под земли, вырос Луиджи.

— Сейчас мы покажем, что случается с трусами, которые продались грандам!

— Выходите по одному! — скомандовал Пекора. — Живо!

Первым к двери бросился мясник, который, как должен помнить читатель, своим громовым голосом немало помог Джану ди Лучино убедить всех, что написанное им подложное письмо на самом деле — подлинное, и виновен в убийстве не мессер Корсо, а Джакинотто деи Пацци. Но едва он очутился среди бунтовщиков, в бок ему вонзился один из кольев. Мясник жалобно закричал. Мятежники расхохотались.

Сцена эта повторялась раз за разом; бунтовщики, распаляясь всё сильнее, кололи свои несчастные жертвы с настоящим остервенением.

Наконец, подошла очередь сера Антони. Прежде чем двинуться к выходу, мужчина посмотрел в лицо Пекоре. Тот отвратительно улыбался, однако под пристальным взглядом Френетти внезапно смутился.

Чтобы скрыть это, мясник рявкнул:

— Чего вы медлите?! Поторапливайтесь! — И добавил гораздо увереннее: — И радуйтесь, что вам всего лишь немного подпортят шкуру — обычно за предательство расплачиваются собственной жизнью.

Сер Антони промолчал — лишь продолжал сверлить взглядом Пекору до тех пор, пока не очутился вне залы. Испытание он выдержал, не проронив ни звука, не издав ни единого стона, и мужеством своим заметно остудил ярость мятежников.

— Всё, хватит! — махнул рукой Пекора, увидев, что настроение соратников переменилось и забава больше не доставляет им прежнего удовольствия. — Пусть эти трусы, — кивнул он в сторону нескольких человек, ещё не успевших подвергнуться необычной пытке, через которую уже прошли их товарищи, — убираются прочь, если не хотят лишиться головы. Нам же теперь нужно найти подесту — он не мог сбежать и сейчас, наверное, прячется где-нибудь!

— А Донати? — выкрикнул один из бунтовщиков.

— Отыщем подесту — тогда и этот чёртов убийца окажется в наших руках, — пожал плечами мясник.

И чтобы вновь воодушевить мятежников, он поднял над головой кулак и провозгласил:

— Ломайте двери, крушите всё, что попадётся вам на пути, обыщите каждый уголок!

В ответ прозвучал вопль, который отразился от каменных сводов и, десятикратно усиленный, сотряс Барджелло до основания. Пекора же привстал на цыпочки и прошептал — а вернее, прокричал, поскольку в ином случае голос его просто потонул бы в страшном шуме — своему верному спутнику:

— Нам больше нечего делать здесь, Луиджи. Уходим.

Луиджи понимающе кивнул, и через несколько минут мужчины, смешавшись с толпой, уже очутились возле разрушенных ворот. Прошло ещё немного — и фигуры их растворились в сумраке ночи.

Между тем, охота на подесту оказалась недолгой — Лучино и не надеялся спрятаться где-нибудь, поэтому, расставшись с мессером Корсо, просто вернулся в свой кабинет и уселся за стол. Страх и ненависть, ещё недавно раздиравшие на части его грудь, сменились опустошённостью: мужчина лишь слабо улыбался в ответ на мольбы своего верного нотариуса и покачивал иногда головой.

— Ты можешь уйти, — промолвил он, не в силах слушать дальше бесконечные вопли и всхлипывания. — Никто тебя не тронет, ведь негодяям нужен я.

— Ох, что же станется с вами? — простонал нотариус.

— Жизни моей ничто не угрожает, — успокоил его Лучино. И задумчиво добавил: — Во всяком случае, только безумцы могут поднять руку на ставленника принца — ведь они сами молили Карла Мартелла, чтобы он прислал во Флоренцию человека из своей свиты...

Нотариус посмотрел на подесту так, словно хотел сказать: "Гляди-ка, а ведь он прав..." — и сделал первый робкий шаг, но тут в коридоре раздался тяжёлый топот, стихший через несколько минут возле двери, которую мессер Джан даже не потрудился запереть. А в следующее мгновение в комнату с торжествующими криками ввалилось десятка два горожан: одни потрясали кольями, другие сжимали в руках факелы.

— Что вам угодно? — высокомерно спросил Лучино.

Ответом послужил дружный хохот.

— Вставай и следуй за нами, продажная собака! — рявкнули хором десятки глоток.

— Как вы смеете так разговаривать со мной — человеком из свиты принца Карла? — ударив кулаком по столу, грозно сдвинул брови подеста.

В ответ раздались страшные ругательства. Несколько человек бросились к Лучино. Путь им преградил нотариус:

— Остановитесь, негодяи!

В следующий миг он оказался отброшен к стене, а в подесту вцепилось разом полдюжины рук. Напрасно Лучино кричал что-то и пытался вырваться: мятежники трепали его, точно ссорящиеся дети — тряпичную куклу, которая в любую секунду может разорваться на части — и тогда драчуны зальются слезами обиды и разочарования.

На голову подесты сыпались вопросы, полные ненависти и яда:

— Где Донати?

— Где этот убийца?

— Сколько он заплатил тебе?

— Отвечай!

Лучино изо всех сил закричал:

— Я не знаю! Пусть чёрт заберёт вашего Донати вместе со всей его семьёй! — И повторил тише: — Я не знаю, где он! Слышите?

Крик этот растворился среди проклятий, которыми мятежники встретили имя мессера Корсо.

Подесту — отчаянно упирающегося, окровавленного, в разорванной одежде — выволокли в коридор. Нотариус, рискуя ещё больше разозлить толпу, тщетно пытался добраться до своего господина.

Наконец в комнате остались лишь двое мужчин, которых судя по внешности, едва ли можно было причислить к честным флорентийцам. И вовсе не старая, истрёпанная одежда, и даже не лица, покрытые густыми бородами, словно у лесных разбойников, а одинаковый хищный взгляд чёрных глаз, да кривые усмешки на губах — вот почему добрый горожанин вздрогнул бы от страха и отвращения при встрече с ними.

Убедившись, что никого больше не занимает, что творится в кабинете подесты, один из незнакомцев поднёс факел к ящикам с бумагами, товарищ его — просто швырнул свой на пол.

А затем, обменявшись ухмылками, негодяи покинули комнату и вскоре слились с другими мятежниками.

Глава 9

Побег

Мы покинули мессера Корсо, когда он пребывал в страшной растерянности и не мог даже пошевелиться — так поразили мужчину слова Джана ди Лучино. Перед мысленным взором Донати вставали картины жестокой гибели, уготованной ему небесами — и смерть эта была неотвратимой. Так может, сразу отдаться в лапы врагов, воющих под окнами — впрочем, нет, уже в самом Барджелло, — которые мечтают убить ненавистного гранда?

Мысль эта заставила мессера Корсо содрогнуться. Склониться перед простонародьем? Ему, знатнейшему человеку Флоренции? Ну уж нет! Донати привычным движением схватился за пояс, чтобы, вырвав из ножен меч, отрубить любую руку, которая коснётся его — и заскрежетал зубами. Он безоружен! Беззащитен перед озверевшей от жажды крови толпой, перед жалким отребьем, которое когда-то валялось в пыли, под копытами его лошади!

— Дьявол... — выдавил мужчина.

В ту же секунду в окно ворвался ветер — а вместе с ним и хлопья снега — и задул свечу. Комната погрузилась в зловещий сумрак — только на улице продолжали метаться по стенам багровые отсветы пламени. А ещё через мгновение волосы на голове мессера Корсо встали дыбом: он увидел, что дверь бесшумно отворяется. Вжавшись в стену, наблюдал мужчина за двумя громадными фигурами, которые появились в дверном проёме и, медленно повернув головы, уставились на него, оскалив зубы.

Вдруг один из зловещих незнакомцев шепнул другому:

— Кажется, здесь кто-то есть...

— Давай зажжём лучину, Джузеппе, — предложил тот.

Вскоре робкий, дрожащий свет озарил помещение — и Донати, успевший уже прийти в себя, громко расхохотался: в дверях стояли те самые стражники, которые утром волокли его на суд под взглядами восторженных пополанов.

При виде мессера Корсо стражники испуганно вскрикнули и отступили на несколько шагов, словно боялись, что недавний узник затаил на них злость и сейчас отомстит за своё унижение.

— Простите нас... — пролепетали они.

Донати принял гордый вид и протянул:

— Так-так... И что же понадобилось здесь великим героям — таким отважным, что они безо всякого страха готовы издеваться над безоружным, связанным человеком? Неужели они хотят спрятаться? Неужели готовы отступить перед лицом опасности?

Глаза одного из стражников хитро блеснули.

— Нет, — ответил он. — Нам не нужно прятаться от толпы.

— Правда? — вскинул брови мессер Корсо, разыгрывая удивление, хотя внутри него все похолодело: что, если негодяи схватят его и отдадут на растерзание мятежникам? — Зачем же тогда вы пришли сюда?

— Мы хотим сбежать.

— Сбежать? Каким образом?

Поспешность, с которой Донати задал вопрос, не ускользнула от внимания стражника — да он и без того уже понял, что мессеру Корсо, если тот хочет спастись, не обойтись без чьей-либо помощи. Поэтому он, сделав картинную паузу, сверкнул глазами:

— Это — наше дело, и мы никому не намерены раскрывать тайну — даже самому подесте, как бы ни требовал он ответа.

Теперь настал черёд Донати выпучить глаза и отступить на несколько шагов.

— Что вы сказали? — прохрипел мужчина.

Стражник переглянулся со своим товарищем и с ухмылкой сказал:

— Хм, я-то полагал, вы спросите: "Что вы хотите получить за свою тайну?"

— Ты будешь торговаться?! — вне себя от ярости вскричал Донати.

— Да.

— Ублюдок! Тогда ты и твой дружок погибнете вместе со мной!

— Полагаете, это утешит ваших родных? Или обрадует вас в минуту страшной, мучительной гибели?

— Ах, негодяй! — только и сумел выдавить мессер Корсо. — Что тебе нужно?

— Денег!

— Ты прекрасно знаешь, что у меня нет кошелька.

— Зато палец ваш украшает чудный перстень.

Донати задохнулся от возмущения. Лицо его в этот миг могло бы напугать любого смельчака — таким белым оно стало.

— Ты ещё заплатишь за свою дерзость, — прошептал он достаточно громко, чтобы дерзкий вымогатель услышал эти слова. А затем швырнул перстень на пол.

— Благодарю вас, мессер Корсо, — ничуть не обиделся стражник и, подняв желанную добычу, подмигнул приятелю: мол, скоро для нас наступит сладкая жизнь без забот и тревог. Тот понимающе кивнул в ответ и осклабился. Донати оставалось только переминаться с ноги на ногу, дожидаясь мгновения, когда его странные союзники начнут действовать.

Наверное, терпению мужчины вскоре пришёл бы конец, и тогда стены Барджелло вновь содрогнулись бы от страшных проклятий и брани, но вместо этого их сотряс страшный крик, которым мятежники открыли охоту на подесту. Со стражников вмиг слетело веселье: один из них бросился к двери и принялся трясущимися руками запирать её, другой бросился к окну. Впрочем, при этом он не забыл надеть перстень — чтобы не потерялся ненароком.

— Доставай верёвку, Джузеппе, — произнёс он. — Быстрее!

— Верёвку? — переспросил Донати. — Что вы задумали, чёрт возьми?

Стражник указал куда-то вниз:

— Взгляните сюда, — и, дождавшись, пока мессер Корсо в свою очередь подойдёт на улицу, продолжил: — Видите, нам нужно всего-то перебраться на крышу ближайшего дома. Спустимся по верёвке — и дело с концом!

Глаза Донати загорелись, ноздри затрепетали, словно у хищного зверя, почуявшего добычу. Кажется, он оставит безмозглых горожан с носом! А подеста... Подеста — идиот! Мог бы спастись, а теперь пусть трепещет в ожидании скорой расправы.

Жадно мессер Корсо наблюдал, как Джузеппе крепит верёвку к торчащему из стены железному крюку, как пробует узел на прочность, как подходит к окну, измеряя расстояние — а до спасительной крыши всего-то четыре-пять локтей. Не будь так темно, Донати, наверное, сразу прыгнул бы вниз — безо всякой верёвки. А так, приходилось ждать, вонзая ногти в ладони, раздирая кожу в кровь.

Наконец, Джузеппе оглядел дело рук своих и самодовольно ухмыльнулся:

— Готово!

Мессер Корсо метнулся к окну и, схватившись за верёвку, сказал:

— Я пойду первым!

Стражники насупились.

— Да, и не вздумайте спорить со мной! — сверкнул глазами мужчина. И, не желая больше ничего слушать, скользнул в окно.

Через мгновение Донати уже коснулся ногами спасительной крыши. И тотчас испуганно вскрикнул: снег, одновременно истаивая и замерзая, покрыл её толстой коркой льда, по которой трудно было бы пройти даже днём, не рискуя сломать себе что-нибудь или даже свернуть шею.

— Что случилось? — донёсся сверху голос Джузеппе.

— Заткнись, ублюдок... — прохрипел Донати. — Спускайся — и всё узнаешь...

Выпустив верёвку из рук, он шлёпнулся на живот и изо всех сил прижался к ледяной крыше. Затем осторожно пополз вперёд, бормоча слова молитвы вперемешку с проклятиями. Ладони мужчины горели от мороза, словно их жарили на адской сковороде, пальцы едва повиновались, но он всё продолжал продвигаться — на палец... на два... на локоть... на сажень... Только бы очутиться подальше от чёртового Барджелло!

Вдруг за спиной его раздался громкий шум, а затем — истошный вопль:

— Джузеппе!

Слегка повернув голову, Донати посмотрел через плечо и увидел, что в окне стоит один из стражников и, в отчаянии протягивая руки, глядит куда-то вниз — туда, где, должно быть, в эту секунду лежит тело несчастного Джузеппе, не сумевшего удержаться на льду.

По губам мессера Корсо скользнула дьявольская улыбка.

— Так-то, мерзавцы... — прошептал он. И пополз дальше.

Позади мужчины слышался какой-то рокот, словно в недрах земли ворочается лава, готовая в любой миг вырваться на свободу, временами раздавались крики, однако ничто не могло отвлечь его от единственной мысли: потерпеть ещё чуть-чуть, совсем немного — и вот оно, желанное спасение.

Едва ли мессер Корсо сумел бы сказать, сколько времени прошло, прежде чем взор его различил ветви деревьев, черневшие на фоне белоснежного покрова, дрожавшие на ветру. Казалось бы, при виде столь близкого спасения силы мужчины должны были удвоиться, удесятериться, возрасти в сотню раз, однако вместо этого на Донати вдруг навалилась такая слабость, что несколько минут он пролежал неподвижно, пожирая взглядом заветное дерево.

Мысленно отругав себя за проявление чувств, достойное изнеженной девицы, но никак не могучего рыцаря, мессер Корсо вновь начал, яростно работая всем телом, подбираться к долгожданной цели. На губах его появилась пена, из горла вырывался приглушённый хрип.

— Наконец-то! — прошептал мужчина, очутившись у края крыши. Пальцы его погладили холодную древесную кору с нежностью, с которой, наверное, никогда не касались женского тела.

Устроившись поудобнее, Донати начал изо всех сил дышать на ладони, чтобы хоть немного отогреть их. Продолжалось это минуты две, а затем, прочитав краткую молитву, он с отчаянием человека, которому нечего терять, кроме собственной жизни, ухватился за ветку, оказавшуюся, по счастью, достаточно толстой, чтобы не сломаться под таким внушительным грузом, и метнулся вперёд, расставаясь со спасительной крышей. Всё же, мессеру Корсо пришлось пережить несколько неприятных мгновений, когда он болтался между небом и землёй, словно спелая груша. Слышалось зловещее потрескивание, и мужчина в страхе затаил дыхание и даже прикрыл глаза, точно это могло бы уменьшить его вес. А затем, поверив, наконец, в свою удачу, бешено заработал руками.

Достигнув ствола — тут уже можно было перевести дух — Донати обнял его, словно возлюбленную, и обернулся.

Зрелище, открывшееся взору мужчины, исторгло из его груди вопль, в котором смешались сотни чувств: от изумления до безумной радости. Из окон Барджелло вырвалось пламя, которое в любой миг грозило перекинуться на соседние дома. Что-то грохотало, слышались крики — не яростные, как несколько минут — или часов? — назад, а полные ужаса.

— Надеюсь, эта грязная собака издохла, — сказал Донати, вспомнив дерзкого стражника и не подумав даже, то благодаря дерзости этой сам остался жив. — Пусть делит мой перстень вместе со своим дружком в лапах Сатаны.

Пожелав негодяям, чтобы за алчность свою они заплатили сполна, мессер Корсо ловко спустился на землю: благо, древесный ствол был полон всевозможных сучков, удобных, словно ступени лестницы — пусть и оледеневшей.

— Ну, что, ублюдки? Хотели отведать моей крови? Не выйдет — это я заставлю вас валяться в грязи и молить о прощении!

И Донати, приглушив нервный хохот, от которого сотрясалось его тело, скрылся в тёмном безлюдном переулке.

Часть 7

Предательство

Глава 1

Обвинения

Следующее утро Флоренция встретила мертвой тишиной: на улицах не было ни души, из-за стен домов не доносилось ни звука — и даже колокола, когда подошло время утренней молитвы, прозвонили тихо, словно боялись нарушить висевшее в воздухе тревожное безмолвие. На зов церквей никто не отозвался: наверное, горожане, вырвавшись с рассветом из плена безумия, в который они попали прошлым вечером, и увидев дело рук своих, ужаснулись: дворец Барджелло — этот символ свободы Флоренции, её славы и могущества — стоял сейчас обгорелый, израненный — и израненный руками самих же флорентийцев! Тут уж только и оставалось схватиться за голову и со слезами на глазах спросить: что за чёрт вселился вчера в меня — честного ремесленника, всегда чтившего закон? И разве это я бегал по ночному городу, размахивал факелом, втыкал колья в бока избранных в Совет подесты сограждан и, наконец, тащил по улицам самого градоправителя и, осыпая "негодяя" площадной бранью, грозился разорвать его на куски или бросить в костёр? Нет! Всё это — шутки Сатаны!

Но как бы ни уговаривали себя добрые горожане, облик Барджелло от этого не стал прежним, не изуродованным пожаром, а подеста не вернулся обратно в свой дворец, чтобы чинить справедливый суд. Напротив, Лучино в этот миг уже мчался в дорожном экипаже в сторону Ареццо и возносил страстную хвалу Всевышнему, который остановил бешеных флорентийцев и не дал им довести задуманное до конца.

— Чтобы я ещё хоть раз взвалил на плечи такую ношу? Стал подестой? — шептал он иногда, чтобы успокоить рыдавшую рядом супругу. — Нет! Пусть сам Карл Мартелл просит меня — не соглашусь!.. Если только меня пригласят в какой-нибудь маленький городок...

И с каждой новой милей, разделявшей Лучино и флорентийцев, он всё реже вспоминал о Господе и всё чаще — о жаловании, которое должны были выплатить неблагодарные горожане. А ещё к груди своей опальный подеста прижимал бумагу, где была написана сумма в шестьсот лир: выкуп за Франческо и Дино...

Молодые люди в этот утренний час тоже жили воспоминаниями о вчерашнем приключении — таком страшном, но необыкновенно увлекательном. Вновь и вновь сердца юношей начинали биться сильнее от ужаса — подеста приказал схватить их! — или трепетать от радости — Джованни пришёл на помощь!

И, конечно, история с мятежом не оставила равнодушным Джано делла Белла. Всю ночь он не мог уснуть, мучимый тяжёлыми раздумьями, рассвет же встретил, стоя у окна и устремив вдаль невидящий взор. За несколько часов лицо мужчины осунулось, словно он только-только встал с постели после жестокой лихорадки. В ответ на вопросы встревоженных слуг раздавался лишь едва различимый вздох.

Когда мессеру Джано наскучило высматривать на улице что-то, невидимое для остальных, он уселся за свой любимый стол и принялся бездумно перебирать бумаги.

Занятие это длилось до тех пор, пока в комнату не вошёл брат делла Белла.

— Что с тобой, Джано? — спросил мессер Тальдо. — Ты похож... — он замялся.

— На кого?

— На мертвеца!

Мессер Джано покачал головой:

— Возможно, так оно и есть. Прошлой ночью мне был нанесён удар в самое сердце — и нанесён теми, кого я так долго защищал.

— Брось! — с напускным безразличием фыркнул Тальдо. — Всё это — вздор!

— Нет, — покачал головой Джано. — Я ведь где-то ошибся, иначе не встретил бы вчера такой отпор...

— Это была кучка сумасшедших, которым хотелось чьей-нибудь крови. Хоть твоей, хоть крови подесты — любой сгодился бы. — Мужчина сжал кулаки и процедил сквозь зубы: — Жаль, ты остановил нас вчера. Разогнали бы этих олухов — и остальные горожане вмиг успокоились бы.

Мессер Джано ничего не ответил, лишь недоверчиво улыбнулся. Тальдо походил некоторое время по комнате, задумчиво разглядывая рисунок на стенах, а затем искоса посмотрел на брата и произнёс:

— Хотя, знаешь... Ведь подеста освободил Корсо Донати. Этого убийцу и смутьяна, из-за которого вся сестьера Сан-Пьеро долгие годы ходит ходуном, а честные горожане не могут спокойно трудиться — даже спать спокойно не могут! Так зачем же тогда ты взялся защищать Лучино?

Джано грустно рассмеялся:

— Я ждал, когда ты спросишь об этом... Ждал — и молился, чтобы ты промолчал... Неужели ты не понимаешь, что я защищал не подесту?

— А кого тогда?

— Я защищал "Установления справедливости".

— Будь это так, вчера мы наказали бы подесту за его преступление — и наказали сурово.

— А что дальше? — поднялся из-за стола мессер Джано. — Предположим, я встал во главе мятежников, покарал Лучино... А затем? Свергнул бы приоров, поскольку они непременно возмутились бы моим поступком? Разорвал бы "Установления", сжёг их — ибо зачем нужны законы, которые я сам же и нарушил? Превратился бы в одного из тех тиранов, что заливают землю Италии кровью собственных подданных? И каждое мгновение трепетал бы за свою жизнь... Такой участи ты хочешь для меня, Тальдо?

Он испытующе поглядел на брата. Тот не выдержал и, опустив взор, пробормотал:

— Нет, конечно, я не хочу, чтобы ты становился тираном. Я просто пожалел, что подеста так и не получил по заслугам. Наплевал на флорентийские законы, а отделался лишь минутным испугом.

— А я радуюсь, что так всё закончилось, — сказал Джано и умолк.

В этот раз тишина воцарилась надолго. Делла Белла вновь занял место за столом и, замерев, превратился в некое подобие каменного изваяния; только глаза его неотрывно следили за Тальдо, который нервно мерил комнату шагами. Братьям очень редко доводилось ссориться, и нынешняя размолвка — да ещё в такой трудный час, когда нужно было поддержать друг друга, — для каждого из них стала неожиданностью. И словно в далёком детстве, никто — ни Джано, ни Тальдо, — не желал признать свою ошибку, хотя и понимал: в чём-то собеседник прав.

От раздумий мужчин отвлекло появление слуги.

Стараясь не глядеть в сторону Тальдо, который недовольно нахмурился, лакей обратился к мессеру Джано:

— Вас просит о встрече мессер Альберто Ристори.

— Что? — с оживлением спросил делла Белла. — Мессер Альберто? Отчего же ты сразу не провёл его сюда?

Слуга выбежал из комнаты, а через минуту вернулся в сопровождении судьи.

Когда мужчины обменялись дружеским приветствием, Ристори сказал:

— Знаю, Джано, сейчас ты спросишь, что за дела привели меня сюда. Так знай: в городе происходит что-то необъяснимое.

— Ты говоришь о вчерашнем бунте?

— Нет.

— О чём же тогда?

Глубоко вдохнув, словно перед прыжком в воду, мессер Альберто произнёс:

— Приоры были страшно напуганы поведением горожан прошлым вечером. И очень обрадовались, что к совету, который ты вчера дал мятежникам — идти к церкви Сан-Пьеро Скераджо и там требовать справедливости — не прислушались, и печальная участь постигла подесту. И вот сегодня, к ужасному моему стыду, приор, избранный от цеха судей и нотариусов, сказал, что следует обратиться с жалобой к капитану народа... — Ристори ненадолго замолк. Слушатели во все глаза смотрели на него, догадываясь, чем завершится рассказ. — Тебя обвиняют в отвратительных преступлениях, Джано. Говорят, будто по твоей вине разгорелись городские беспорядки, из-за тебя оказалось нарушено общественное спокойствие, и — главное! — по твоему совету было совершено нападение на подесту — вопреки "Установлениям справедливости".

— Но это же ложь! — вскочил со своего места мессер Джано. Кровь прихлынула к его щекам, в глазах потемнело. На какой-то миг мужчине почудилось, будто он очутился на берегу океана — такой шум стоял у него в ушах. — Ложь... — чуть слышно повторил он и пошатнулся.

Тальдо и мессер Альберто одновременно бросились к Джано, однако тот остановил их движением руки:

— Со мной всё в порядке, — и сказал: — Слова одного приора ещё ничего не значат. Ведь так, Альберто?

Ристори покачал головой:

— С ним все согласились, даже гонфалоньер.

— А свидетели? — вмешался в разговор Тальдо.

— Уже нашлись — и немало.

— Но ведь тысячи людей слышали, что на самом деле говорил Джано! — вскричал Тальдо. — Чёрт возьми, если потребуется, я приведу к приорам половину города — и посмотрим тогда, что скажут лживые негодяи, посмевшие обвинить моего брата в подстрекательстве к мятежу!

— Это ничего не изменит, — возразил мессер Альберто.

— Почему?

— Достаточно найти тех, кто подтвердит вину преступника. И если судьи захотят объявить мессера Джано бунтовщиком, так и будет сделано. Окажутся услышаны голоса нескольких лжецов, а честных горожан — нет.

Тальдо сжал кулаки и заскрежетал зубами. От бессильной ярости на глазах его выступили слёзы. Мессер Джано, напротив, стал вдруг на удивление спокойным — слишком спокойным, как подумал Ристори.

— Значит, по-твоему, против меня плетутся интриги? — промолвил делла Белла.

— Не интриги, нет! — ответил мессер Альберто. — Настоящий заговор! И что-то подсказывает мне: родился он вовсе не сегодня утром, а гораздо раньше.

— И предали меня люди, которые когда-то были моими соратниками, — глухо произнёс мессер Джано. — Как же такое случилось? Отчего за несколько часов от меня отвернулись все соратники? Все, кто, как я полагал, готов был пожертвовать жизнью ради "Установлений".

— Виной всему негодяй Лучино! — выпалил Тальдо. — Клянусь, я убью его, если встречу когда-нибудь — и это будет самый доблестный мой поступок!

Мессер Джано нервно передёрнул плечами, но спорить с братом не стал.

Ристори со вздохом сказал:

— Сейчас Лучино уже далеко, поэтому едва ли вашему желанию суждено сбыться, мессер Тальдо. Давайте же забудем о подесте, принесшем Флоренции столько горя, и поразмыслим, что делать сейчас, когда над головой вашего брата — да и над вашей тоже, — сгустились чёрные тучи.

— Я выведу на улицы горожан! — живо откликнулся Тальдо. Обратив горящий взор на брата, он продолжил прерывающимся от возбуждения голосом: — Поверь, Джано, все они, кроме нескольких негодяев, вздумавших вчера бросаться камнями, с радостью отзовутся на мой призыв. И тогда предатели — приоры почувствуют на собственной шкуре гнев толпы, которого они так и не познали прошлой ночью.

— Не спеши, Тальдо, — усмехнулся мессер Джано.

— Почему? Ты что же, станешь дожидаться, когда под стенами нашего дома появится глашатай и зачитает приговор?

— Да.

Тальдо в раздражении топнул ногой:

— Не лучше ли нанести удар первыми, пока мерзавцы лишь готовятся предать тебя?

— Быть может, они ещё успеют передумать?

— Как же! — фыркнул Тальдо. Затем, невольно понизив голос, спросил: — Но если приоры и капитан народа всё-таки объявят тебя виновным, ты примешь помощь горожан?

— Может быть, — опустил голову мессер Джано. — Если пополаны и впрямь встанут на мою защиту...

— Так и будет!

Внезапно глаза Тальдо заблестели: голову его посетила какая-то мысль. Мужчина улыбнулся, заранее предвкушая победу, и сказал:

— Помнишь мальчишку, который предупредил нас, что горожане хотят напасть на Барджелло? Как вспомню его голос, полный мольбы, надежды, восхищения... Право же, он произносил твоё имя так, словно обращался к самому Всевышнему...

— Вздор! — махнул рукой мессер Джано. — Он просто благодарен мне...

— И не он один! — Тальдо вложил всю свою уверенность в этот возглас. — Скольким людям ты помог? Сколько раз добился справедливости? Даже затеял борьбу с продажными судьями...

— Не очень-то я в этом преуспел... — невольно рассмеялся делла Белла.

Вдруг смех его оборвался. Мессер Джано посмотрел на брата, затем перевёл взгляд на Ристори. Брови мужчины поползли вверх от изумления.

— Постойте... — потрясённый собственной догадкой, протянул он. — Ты ведь сказал, Альберто, что пожаловаться на меня капитану народа предложил приор от цеха судей и нотариусов. Так? — Лицо его исказила гримаса ненависти. — Выходит, мне просто решили отомстить?.. И кто? Люди, от которых требуется лишь одно: в решениях своих неукоснительно следовать законам Флоренции! Я решил заставить их честно исполнять обязанности — и вот что вышло...

Делла Белла задохнулся от гнева.

— А если эти негодяи не хотят соблюдать закон, — усмехнулся Тальдо, — кто осудит нас, если и мы поступим подобно нашим врагам?

— Никто, — беззвучно прошептал мессер Джано.

Глава 2

Тревога

Хотя Джано делла Белла и согласился прибегнуть к помощи пополанов, если положение станет слишком уж серьёзным, в глубине души он верил, что приоры, в конце концов, образумятся и откажутся от предательского замысла. Тальдо, напротив, пусть и не говорил никому о своих чувствах, нестерпимо желал сразиться с врагами: лучше уж сразу всё решить, чем мучиться ожиданием и тешить себя бессмысленной надеждой. Поэтому, как несложно догадаться, оба мужчины страшно волновались, однако причины этого были различны: один с нетерпением ждал, когда под окнами появится глашатай и зачитает обвинения, другой же молил Господа, чтобы подобного не случилось вовсе.

Так, в бесконечной тревоге, прошёл день, а за ним и долгий зимний вечер. Мессер Джано продолжал сидеть за столом, подперев щёку ладонью, и провёл в этом положении всю ночь, ни на мгновение не сомкнув глаз; да и брат его лишь на пару часов забылся сном, полным кошмаров.

Впрочем, рассвет мессер Джано встретил не в столь уж плохом расположении духа. И понемногу, с каждой новой минутой, не принесшей никаких известий, морщины на лице мужчины начали разглаживаться; щёки окрасились лёгким румянцем и даже круги под глазами как будто стали не так заметны. Тальдо наблюдал за этими переменами и с трудом сдерживался, чтобы не заскрежетать зубами.

Не вытерпев, он сказал:

— Вижу, ты радуешься?

— Да, — согласился Джано, — хотя и стараюсь не делать этого раньше времени.

— И правильно, — со злостью произнёс Тальдо.

На этом разговор прекратился. Безмолвие висело в комнате, тишина царила на улице — и потому мужчины отчётливо услышали топот чьих-то сапог по примёрзшей дороге, который внезапно оборвался. Переглянувшись, они стали ждать, что произойдёт дальше. Несколько секунд было тихо, а затем в коридоре раздался звук шагов. Терпение Тальдо иссякло, и он решительно распахнул дверь.

Через мгновение в комнату вбежал слуга и упал на колени прямо перед столом, за которым сидел мессер Джано.

— Господин, — всхлипывая, промолвил он, — случилось несчастье! Вас обвиняют в таких страшных преступлениях!.. — Слуга задохнулся и беспомощно посмотрел на делла Белла.

— Я знаю, — усмехнулся тот.

— Да как же такое может быть? Сюда идёт глашатай, а вместе с ним — целая толпа стражников, посланным капитаном народа. И на каждом углу они кричат, будто это вы, мессер Тальдо и ещё несколько благородных господ подговорили толпу напасть на подесту. Дескать, чуть ли не убить его собирались... Как же можно так лгать? Я ведь сам слышал, что вы вчера говорили. И как бросились защищать Лучино, когда какой-то мальчишка сюда пришёл, а я его не хотел пускать...

Слуга продолжал бессвязно бормотать, но мессер Джано больше не слушал его. Он пытался отыскать в сердце хотя бы частицу вчерашней решимости, приказать Тальдо, чтобы тот созывал пополанов — и не мог.

— На улицах всё спокойно? — негромко спросил мужчина.

— Что вы! — затряс руками слуга. — Видели бы вы, какими глазами смотрят горожане на глашатая! Да они растерзали бы его — и стражников заодно, — скажи вы хоть слово! Только прикажите — и флорентийцы головы положат, чтобы вас защитить!

Мессер Джано поймал взгляд Тальдо, горевший торжеством, и поспешил отослать слугу. Тот продолжал лепетать, даже когда очутился за дверью: долго ещё раздавались его клятвы и уверения в том, что все пополаны поднимутся по первому зову своего защитника.

— И что ты теперь скажешь? — усмехнулся Тальдо. — Слышал? У тебя есть армия, готовая сию же минуту вступить в бой с предателями.

— Тогда я подожду, пока эта "армия" сама не явится к своему "полководцу", — пожал плечами Джано.

— Я не совсем понимаю тебя...

— Это значит, что ты никуда не пойдёшь. Незачем созывать людей, которые и без того намерены встать на нашу защиту. Когда придёт время, они соберутся здесь...

— А если стражники опередят их?

Делла Белла развёл руками.

Тальдо едва не вспылил; лишь уважение к брату помешало резким словам сорваться с его уст. Поэтому он изо всех сил сжал челюсти и резко отвернулся к окну, всем своим видом выражая недовольство.

Мессер Джано помолчал немного, а затем примирительно произнёс:

— Я ведь за тебя беспокоюсь, Тальдо. Пока мы здесь, ничто нам не угрожает. Но что произойдёт, если ты очутишься на улице? Тебя тотчас арестуют...

Тальдо вздрогнул, осознав правоту собеседника, но продолжил с обиженным видом смотреть в окно.

"Давайте же, неблагодарные негодяи! — думал он. — Собирайтесь поскорее — или вам плевать на людей, которые столько сил потратили, чтобы сделать вас счастливыми?"

Между тем, какому-нибудь не слишком внимательному наблюдателю могло бы показаться, что "негодяи" и не думают откликаться на безмолвный призыв мессера Тальдо. Они и впрямь, как рассказал слуга, выслушивали глашатая с лицами мрачными и отнюдь не дружелюбными, но затем... вновь брались за дела, прерванные его появлением. Впрочем, стоило приглядеться хоть чуть-чуть — и сразу становилось ясно: спокойствие это обманчиво.

Крошечными группками, по несколько человек, горожане подходили к Сан-Пьеро Скераджо, ко дворцу капитана народа — так крошечные ручейки, в которые превращается снег под лучами вешнего солнца, с весёлым перезвоном бегут навстречу реке, чтобы слиться в один бурливый поток и, захватив в свой плен луга и поля, разрушив мосты, превратив улицы городов в ледяные озёра с торчащими из воды островками домов, принести горе людям, ещё вчера благодарившим небеса за наступление тёплых дней.

Конечно, пока разрозненные кучки горожан ничем не напоминали разъярённую толпу и, наверное, не сумели бы взять штурмом даже дом какого-нибудь захудалого гранда, не говоря уж о Барджелло, но это вовсе не означало, что приоры не боялись народного гнева: пополаны в их глазах были подобны тигру, который, раз отведав человеческого мяса, уже не в силах остановиться. Потому-то всюду и мелькали стражники, сверкали острия копий, раздавался звон оружия — словом, шла настоящая подготовка к войне...

Одними из первых, кто очутился возле резиденции приоров, когда стало известно об обвинениях против мессера Джано, были наши старые знакомые: Сандро, Лучано и ещё несколько молодых людей — приятелей Лоренцо. Только Франческо не было видно среди них: юноша, едва глашатай закончил свою речь, поспешил в пекарню.

Лоренцо в это время сидел подле кровати, на которой лежал мессер Антони — лежал бледный точно мертвец, приподнимая иногда тяжёлые веки, чтобы взглянуть на сына. Нет, мужчина не так уж сильно пострадал от жестокости мятежников — во всяком случае, домой добрался без посторонней помощи. Но войдя в свою комнату, он тотчас повалился на постель и вскоре очутился в плену видений, рождённых воспалённым мозгом.

Прошло немало часов, пока мужчина вновь смог понимать, что творится вокруг. Первым, что он увидел, открыв глаза, было лицо Лоренцо — молодой человек провёл немало часов рядом с сером Антони и успел испробовать все средства, какие только знал, стараясь сначала привести отца в чувства, а затем — облегчить его страдания.

Но хотя сознание вернулось к Френетти-старшему, это вовсе не означало, что он начал поправляться. Стоило мужчине смежить веки — и перед ним вновь начинали мелькать страшные образы, а в ушах — звенеть, сливаясь в неумолчный шум, сотни голосов, от которых, как ни старался пекарь, ему так и не удавалось избавиться.

В такие минуты Лоренцо холодел от ужаса: юноша не мог спокойно смотреть на искажённое от боли лицо сера Антони.

Когда Франческо чуть слышно постучался в дверь, как раз миновал один из этих жестоких приступов. Лоренцо дрожащей рукой вытер со лба крупные капли пота и прошептал:

— Я сейчас вернусь.

Сер Антони в ответ едва заметно улыбнулся.

Выйдя из комнаты, молодой человек почувствовал, что сердце его готово выпрыгнуть из груди — таким встревоженным выглядел Франческо. Тот самый Франческо, который, казалось, будет смеяться даже глядя в лицо смерти!

— Что стряслось? — хрипло спросил Лоренцо.

Приятель принялся сбивчиво рассказывать ему о событиях, уже известных нашим читателям. Юноша старался говорить спокойно, однако то и дело срывался на крик.

Когда Франческо смолк, Лоренцо потребовалась долгая минута, чтобы прийти в себя. Молодой человек не ожидал от приоров такой подлости — напротив, полагал, что уж они-то всегда будут на стороне Джано делла Белла.

— Как думаешь, — спросил он приятеля, — мессер Джано явится в приорат? Или окажется достаточно благоразумным, чтобы не выходить из дома?

— А разве это так важно? — растерялся Франческо.

Френетти безнадёжно махнул рукой, а затем пристально посмотрел на юношу и сказал:

— Отправляйся к дому мессера Джано и следи за всем, что будет там происходить.

— Хорошо.

— Возьми с собой кого-нибудь — скажем, Сандро или Луиджи. Если случится что-нибудь важное, пусть они сообщат мне об этом.

— А ты сам?

— Я должен остаться здесь, рядом с отцом.

Франческо горестно вздохнул и покачал головой:

— Вот ведь дела... — Брови его угрожающе сдвинулись к переносице: — Знал бы, кто издевался над сером Антони, — убил бы собственными руками!

С этими словами юноша бросился прочь, точно намеревался сию же минуту взяться за выполнение своего обещания. Лоренцо с улыбкой проводил его взглядом, а затем вернулся к отцу.

В первое мгновение молодому человеку показалось, что отцу стало хуже: щёки того пылало, в глазах появился лихорадочный блеск. Однако через секунду испуг сменился изумлением — сер Антони чуть слышно произнёс:

— Зачем ты вернулся?..

Лоренцо потребовалось несколько мгновений, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями.

— Ты всё слышал? — понимающе усмехнулся он.

— Разумеется... Вас слышала вся Флоренция.

— И хочешь, чтобы я оставил тебя и бросился спасать мессера Джано?

— Да.

— Это невозможно, — покачал головой молодой человек. — Моё место — здесь, возле твоей кровати.

Сер Антони собрал все силы и, приподнявшись на кровати, выдавил:

— Это наш долг! — Затем вновь опустил голову на подушку и добавил намного тише: — Мессер Джано защищал пополанов много лет... Теперь настал наш черёд... Если жирные свиньи, заседающие сейчас в приорате, оказались предателями — значит, только мы — "тощий народ" — можем спасти мессера Джано...

Лоренцо приготовился обрушить на голову отца десятки возражений, однако тот промолвил лишь одно слово:

— Иди, — и молодой человек вмиг позабыл обо всём, что хотел сказать.

Только остановившись у дверей, он обернулся и произнёс:

— Я пришлю кого-нибудь из подмастерьев, чтобы он посидел с тобой.

— Давно бы так, — усмехнулся сер Антони.

Глава 3

Друзья и враги

В последующие несколько дней ни враги мессера Джано, ни его союзники не решались перейти в наступление и лишь настороженно следили друг за другом. Делла Белла даже на минуту не покидал дом, возле которого круглыми сутками дежурило несколько десятков пополанов — и среди них Лоренцо вместе с друзьями; приоры от рассвета до заката совещались о чём-то и гадали, сумеют ли защитить их стражники, если вновь разгорится бунт. И в конце концов одним февральским утром все они, ёжась под злыми взглядами горожан, поспешно перебрались в Каштановую башню — место, не раз защищавшее их в тяжёлые времена, когда в городе безраздельно царили гранды.

Поступок этот послужил своего рода искрой, из которой в мгновение ока разгорелось пламя народного гнева. Пополанам не составило труда догадаться, зачем приоры покинули церковь Сан-Пьеро Скераджо: несомненно, негодяи уже приняли решение, но побоялись объявить его во всеуслышание.

На сей раз, однако, толпа не ринулась в едином порыве громить обиталище приоров или капитана народа — среди неё не нашлось предводителей. Поэтому тысячи флорентийцев метались из одной части города в другую, приходя в неистовую ярость лишь при виде ополченцев — а те в свою очередь не знали, как поступить: нарушить клятву и перейти на сторону мессера Джано или сохранить верность капитану народа и приорам.

Узнав о нерешительности пополанов, Тальдо делла Белла вновь взялся уговаривать брата, чтобы тот позволил ему собрать "армию".

— Видишь, — кричал мужчина, — пополаны не понимают, что делать! Куда идти? С кем сражаться? А вдруг они нападут на ополченцев — своих же союзников, только не осознающих, каков на самом деле их долг? — И добавлял, с мольбой глядя на собеседника: — Позволь мне вынести знамя народа! Тогда все — и пехотинцы, и простой люд — явятся сюда на твою защиту.

Убеждённость, с которой говорил Тальдо, произвела впечатление на мессера Джано: он уступил просьбам брата. Тот от счастья едва не рухнул на колени, но ограничился лишь взглядом, преисполненным благодарности, а затем бросился прочь из комнаты. Некоторое время в доме ещё звучал его голос, потом наступила тишина.

Делла Белла с тревогой ждал возвращения брата, задаваясь бесчисленными вопросами. Удастся ли Тальдо повести толпу за собой? Не станут ли пополаны вновь бросать в него камни, как это случилось под стенами Барджелло? А может, Тальдо — такой неосторожный, безрассудный — попал в руки стражников? При этой мысли сердце мессера Джано пронзала нестерпимая боль, и он изо всех сил прижимал к груди дрожащую ладонь.

Мужчина не знал, сколько времени потратил на тщетную борьбу со своими страхами, прежде чем в комнате появился слуга и доложил о появлении Джери Спини.

— Джери Спини... — машинально повторил за лакеем делла Белла. И вскочил со стула: — Постой! Ты сказал, сюда явился мессер Джери?

— Да, это так, — подтвердил банкир, появившись из-за спины слуги.

Мессер Джано окинул его подозрительным взглядом и сказал:

— Давно я не принимал у себя в доме столь важных гостей — с того самого дня, когда взялся писать "Установления".

На лице Спини не дрогнул ни один мускул.

Усевшись на скамью, мессер Джери спросил с едва уловимой усмешкой:

— Наверное, сейчас вы сожалеете о том своём решении?

— Отчего вы так решили? — притворно изумился делла Белла.

— Теперь ваши враги используют "Установления", чтобы погубить вас, мессер Джано.

— Мои враги? — улыбнулся мужчина. — Кого вы так называете?

— Людей, которые ложно обвиняют вас в страшных преступлениях.

— Значит, я не подстрекал к мятежу? Не призывал громить Барджелло? Не требовал сжечь подесту? И недавние беспорядки — вовсе не моя вина?

— Весь город знает, что мессер Джано делла Белла слишком чтит закон, чтобы нарушить его. Разумеется, он не повинен в безумствах простолюдинов — это их лютая ненависть к одному из грандов послужила причиной мятежа.

Мессер Джано изобразил задумчивость:

— Странно... Приоры, обвиняя меня, ссылаются на "общую молву"; вы говорите, будто весь город знает: я невиновен. Но у приоров есть свидетели — вот в чём беда...

— Да, — вздохнул Спини, — не будь этих свидетелей, вы без труда оправдались бы...

— Так может вы, если честность моя так очевидна, вступитесь за меня перед приорами? — хитро сощурился делла Белла. — Право же, полагаю, после вашего вмешательства многое изменилось бы!

— А зачем мне это нужно? — расхохотался банкир.

— Вы ведь не хотите однажды очутиться на месте гранда, который чудом спасся от разъярённой толпы? Вдруг вы окажетесь не настолько ловки, чтобы бегать по крышам домов?

— Я никогда не поднимал руку даже на своих слуг, — возразил мессер Джери. — Что уж говорить о чужих пополанах?

— Знаете, что сказано в "Установлениях"? — понизив голос, спросил Джано. — Господа подеста и капитан народа должны "иметь при магнатах тайных осведомителей, которые разузнавали бы и докладывали обо всём увиденном". Так почему вы полагаете, что таких шпионов нет у вас в доме?

Банкиру с трудом удалось сохранить на губах улыбку.

— Меня не в чем обвинить... — произнёс он изменившимся голосом.

— Если люди, которых я наделил безграничной властью, которым подарил возможность получать богатства, каких нет ни в одном городе мира, ни в одном королевстве, предали меня, нашли, в чём обвинить, неужели вы верите, что однажды похожая участь не постигнет вас? Было бы желание — повод отыскать нетрудно.

Спини прикусил губу. Несколько секунд он раздумывал над словами собеседника, прежде чем произнёс:

— Благодарю за предупреждение, мессер Джано. Я никогда не забуду вашего совета. — Делла Белла в ответ склонил голову. — Позвольте же и мне отплатить вам той же монетой.

— Я слушаю вас.

Банкир в упор посмотрел на мессера Джано и сказал:

— Меня прислали сюда приоры.

— Вот как? Зачем?

— Чтобы предложить сделку.

— Занятно. В чём же она заключается?

— Приоры не желают затевать войну, которая принесёт лишь вред нашему родному городу. Они помнят, как в прежние времена борьба консулов и семейства Уберти послужила ростком, из которого вскоре появились два ядовитых побега — партии гвельфов и гибеллинов. Так зачем вновь раздирать Флоренцию на части, если все недоразумения можно решить миром?

— Я тоже так считаю, — кивнул делла Белла.

— Ох, как бы мне хотелось верить в это! — всплеснул руками Спини. — Но отчего тогда над всей Флоренцией звучит сейчас громовой голос мессера Тальдо? Отчего брат ваш, когда я шёл сюда, созывал пополанов, размахивая знаменем народа?

— Так было нужно, — с некоторой долей высокомерия ответил мессер Джано.

— Нет! — воскликнул банкир со страстью, которой никак не ожидал от него собеседник. — Не говорите так! Разве нужно, чтобы капитан народа собирал свои войска? Чтобы приоры сидели в Каштановой башне под охраной сотен стражников, словно десять лет назад? Подумайте, сколько крови прольётся, если вовремя не остановиться!..

— Так пусть приоры сделают первый шаг!

— Как видите, я здесь, — пожал плечами банкир.

— Ах, да! Вы ведь говорили о какой-то сделке...

— Да. Приоры полагают, что лучше всего будет, если... — мессер Джери сделал картинную паузу и, придвинувшись к собеседнику, прошипел, — ...если вы отправитесь в изгнание.

Он уставился на собеседника немигающим взором, чтобы не упустить малейших чувств, которые отразятся на лице мессера Джано. Тот, однако, словно окаменел — даже взгляд застыл, точно у изваяния.

— Так что вы ответите приорам? — не вытерпел Спини.

— Они и вправду надеялись на моё согласие? — после долгого молчания спросил делла Белла.

— По правде говоря, не слишком. Поэтому они готовы дать клятву, что через несколько месяцев, когда всё успокоится, позволят вам вернуться.

— А если пополаны вновь поднимут мятеж?

— Такого не случится, — криво усмехнулся Спини. — Вы ведь покинете Флоренцию по собственной воле!

Мессер Джано прикрыл глаза рукой и задумался. Банкир неотрывно следил за ним, стараясь унять дрожь в руках.

Наконец, делла Белла тихо рассмеялся:

— Да, приоры превосходно всё рассчитали! Теперь, что бы ни случилось, я один окажусь виновен в беспорядках — хоть в штурме Барджелло, хоть в гражданской войне, если таковая и в самом деле начнётся. Пожалуй, теперь мне и впрямь остаётся уехать, если я не желаю прослыть тираном.

— Значит, вы согласны?

— Пока не знаю. Дайте подумать... до завтрашнего утра.

— Хорошо, — тотчас согласился мессер Джери. — Я передам ваше желание приорам.

С этими словами Спини встал со скамьи, низко поклонился и направился к двери. Однако у порога он вдруг остановился и сказал:

— Кстати, я только что вспомнил одну вещь. Мой родич находится сейчас в Риме. Он слышал, будто папа Бонифаций, разгневанный последними событиями во Флоренции, задумал отлучить вас от церкви. По-моему, бумага об этом уже готова — остаётся лишь скрепить её печатью. Представляете, что случится, если вы — человек, отлучённый от церкви, отобравший власть у законных правителей — станете новоявленным тираном? Вообразите только, на какие страдания и лишения вы обречёте людей, о благе которых так пеклись... — Спини скрипнул зубами и со злостью добавил: — ...пеклись, когда придумывали свои "Установления".

И банкир быстро вышел из комнаты.

Мессер Джано закрыл глаза и взялся перебирать в памяти всё, сказанное Спини. И с каждым мгновением изумление мужчины становилось всё сильнее. Неужели он стал жертвой заговора? Неужели запутался, точно мошка в липкой паутине? Казалось немыслимым, что кому-то удалось сплести эту невидимую, но необычайно прочную сеть, самому не запутавшись в ней...

Делла Белла содрогнулся от отвращения — сам он никогда не поступил бы подобным образом. Впрочем, к чему теперь осуждать неведомых врагов? Им удалось почти невозможное: объединить — пусть и на краткий миг — богатых пополанов, нобилей и духовенство. А против такой силы не устоять никому... Хотя... Союз этот едва ли окажется долговечным. И если подождать несколько месяцев, прожить их где-нибудь неподалёку от Флоренции, а затем, когда недавние соратники вновь превратятся в смертельных врагов...

"Пожалуй, — подумал мессер Джано, — предложение мессера Джери, пусть и сделанное вовсе из желания помочь тебе, стоит принять".

И в этот миг в комнате прозвучал чей-то возглас:

— Не верьте Спини, мессер Джано!

Делла Белла чуть слышно вскрикнул от изумления. Открыв глаза, он увидел в дверях молодого человека, который поклонился и вновь повторил:

— Я не знаю, что говорил вам мессер Джери, но прошу: не верьте его речам!

— Что это значит?

Мужчина вскочил со стула. Брови он грозно сдвинул, руки сжал в кулаки — словом, в этот миг действительно стал похож на самого влиятельного человека Флоренции.

Но через секунду гнев мессера Джано испарился: мужчина узнал в нежданном посетителе Лоренцо.

— Так-так... — протянул он. — И как тебе удалось проникнуть в мою комнату?

Френетти опустил взор:

— Простите, мессер Джано, но слуги ваши, такие строгие в часы мира и спокойствия, отчего-то растеряли бдительность, едва над вами нависла угроза. Я просто сказал, будто хочу сообщить нечто важное — и никто даже не подумал остановить меня.

— Но у тебя ведь и в самом деле есть важные известия? — усмехнулся делла Белла.

— Это Спини во всём виноват! — выпалил юноша.

— О чём ты говоришь?

— Заговор против вас — дело его рук, — твёрдо произнёс Лоренцо. — Нападение на Барджелло — дело его рук. И предательство приоров — тоже.

Делла Белла вышел из-за стола и остановился паре шагов от молодого человека. Сглотнул подступивший к горлу тяжёлый комок и прошептал:

— Да, всё верно... Не знаю, откуда тебе удалось узнать всё это, но ты прав. А я вёл себя, как последний глупец. Даже сейчас, встретившись с мессером Джери лицом к лицу, не сумел разгадать, кто он таков на самом деле; посчитал всего лишь одним из грандов, который упивается своим торжеством, предвкушает близкую победу. — Мужчина горько усмехнулся и продолжил, обращаясь скорее к самому себе, нежели к собеседнику: — Хотя, казалось бы, откуда простому гранду знать, что творится подле Святого престола, о чём думает Папа?.. Какой же я глупец!

Делла Белла расхохотался. Лоренцо терпеливо дожидался, пока мужчина выговорится.

Задыхаясь от смеха, тот выдавил:

— И ведь каким благородным выставил себя Спини! Мол, мечтает о мире и процветании для Флоренции! Не желает, чтобы разгорелась междоусобная война! А я... Я — будущий тиран, которого проклянут потомки!

Вдруг хохот оборвался. Посмотрев на юношу, мессер Джано сказал:

— Знаешь, что предложил мне Спини? Отправиться в изгнание!

— Я согласен с ним, — поспешно ответил Френетти.

Слова эти окончательно отрезвили мужчину.

— Вот как? — усмехнулся он.

— Да. Только так можно избежать войны.

— Значит, мне следует ответить согласием на предложение Спини?

— Нет.

— Ничего не понимаю, — развёл руками мессер Джано. — Минуту ты говорил, что мне нужно покинуть Флоренцию, а сейчас уже отказываешься от своих слов.

— Когда вы станете изгнанником, жизнь ваша не будет стоить даже серебряного флорина. Всякий житель контадо сможет безнаказанного поднять на вас руку — возможно, кто-то даже наградит его за такой поступок. — Молодой человек многозначительно улыбнулся. — Поэтому вам и впрямь нужно покинуть Флоренцию, но сделать это тайно, под покровом ночи...

Лоренцо не договорил: за спиной его раздался яростный вопль:

— Замолчи, негодяй! — и в комнату ворвался мессер Тальдо.

Обернувшись на этот крик, полный слепой ненависти, Френетти в ужасе отпрянул — таким страшным в этот миг ему показался брат мессера Джано. Мужчина был словно одержим демонами — такими, во всяком случае, сын пекаря представлял себе тех несчастных, которые очутились во власти тёмных сил: глаза его были налиты кровью, губы блестели от пены, черты лица каждый миг искажались гримасами — одна ужаснее другой, — точно внутри мессера Тальдо и впрямь жили злые духи, которые изо всех сил стремились вырваться на свободу.

— Чёртов предатель! — прохрипел мужчина. — Я убью тебя!

Он выхватил кинжал и в один прыжок преодолел расстояние, отделавшее его от юноши. Но прежде чем клинок вонзился в тело Лоренцо, мессер Джано схватил брата за руку и сказал:

— Остановись!

— Пусти! — прорычал тот и попробовал вырваться. Делла Белла пришлось приложить нечеловеческие усилия, чтобы удержать Тальдо.

Тот ещё раз дёрнулся — уже не так сильно, — а затем обмяк и простонал:

— Я убью этого предателя... Он, должно быть, сговорился с приорами...

Мессер Джано разжал пальцы и, отступив немного, покачал головой:

— Нет. Это гранды сговорились с приорами...

И он быстро, без лишних подробностей, но оттого не менее чётко, пересказал оба разговора — с банкиром и с сыном пекаря. Лоренцо, отойдя подальше от мужчин, осторожно следил за Тальдо; перед мысленным взором его продолжала стоять жуткая сцена, что разыгралась несколько минут назад. К счастью, сейчас брат мессера Джано вновь обрёл человеческий облик, лишь кровь то отливала от его лица, то вновь окрашивала щёки в алый цвет, да с уст срывался иногда возглас, в котором слышалась злость.

Едва мессер Джано закончил рассказывать, между ним и Тальдо тотчас разгорелся спор, какого Френетти никогда не доводилось видеть: словно разъярённый океан бросается на приступ могучей скалы, разбивает о неё свои волны, вздымая тучи брызг, но всё же ничего не может поделать. Так и любые доводы мессера Тальдо разлетались на тысячи сверкающих капель, столкнувшись с возражениями брата.

Тогда мужчина повернулся к Лоренцо и процедил сквозь зубы:

— Отлично... Предположим, мы и впрямь вознамеримся бежать. Но взгляни туда, — он ткнул пальцем в сторону окна. — Разве удастся кому-нибудь пройти незамеченным мимо тысяч людей, мечтающих лишь увидеть нас — своих вождей, — а затем сложить головы по первому нашему приказанию?

Юноша живо ответил:

— Если вы переберётесь в свою башню, вам не составит труда спуститься с её крыши на крышу соседнего дома...

— И спрыгнуть оттуда с высоты в тридцать локтей? — перебил его Тальдо.

— Почему бы и нет? Мессеру Корсо такое удалось...

— Донати — негодяй и трус! — отрезал мужчина. — А я не собираюсь прыгать по крышам — лучше уж выйти на балкон и честно объявить, что мы по собственной воле отправляемся в изгнание.

— А через минуту об этом узнают все ваши враги? — возразил молодой человек.

— Прекратите, — раздался голос мессера Джано — и спорщики тотчас умолкли. — Незачем ссориться, когда для этого нет причины. — Посмотрев на брата, делла Белла с усмешкой спросил: — Или ты забыл, что с задней стороны дом наш отделён от жилища соседей небольшим садиком, через который можно прямиком выйти на соседнюю улицу?

— Нет, — выдавил Тальдо. — Я помню об этом. — И насмешливо добавил: — Только едва ли нам удастся доставить туда лошадей...

— Я уже позаботился об этом, — тотчас произнёс Лоренцо. — Лошади будут ждать вас возле городской стены.

Тальдо заскрежетал зубами.

— Какая предусмотрительность! — прошипел он и, выхватив из ножен кинжал, всадил клинок в крышку стола.

Глава 4

Прощание

Вновь очутившись на улице, Лоренцо без труда отыскал приятелей — те дожидались его возвращения в условленном месте: возле дома Вьери деи Черки, где людей было не так много. Но каково же было удивление Френетти, когда среди них он увидел Дино — а точнее, сперва услышал, поскольку восторженные возгласы Мортинери разносились на всю округу.

На несколько мгновений Лоренцо остановился в раздумьях: быть может, лучше дождаться, когда Дино уйдёт? Не будет же он вечно стоять так далеко от дома мессера Джери — непременно попробует подобраться поближе к обиталищу своего кумира. Но с другой стороны, нельзя терять ни минуты — дорого даже крошечное мгновение!

Френетти начал решительно расталкивать ряды горожан и вскоре очутился возле приятелей.

Мортинери встретил его радостным криком. Глаза юноши сверкали, словно драгоценные камни, на щеках пламенел румянец — словом, от него исходила волна такого неизъяснимого счастья, что губы Лоренцо сами собой расползлись в широкой улыбке.

После горячих приветствий Дино затараторил, словно ждал несколько дней, когда же подвернется случай произнести кому-нибудь свою речь:

— Помнишь, когда-то мы разговаривали о том, как нужно поступить, если мессеру Джано будет грозить опасность? Тогда я сказал, что стану спокойно сидеть и ждать, чем всё закончится, поскольку слишком дорожу добрым отношением к себе мессера Ванни... Ты помнишь?.. — пытливо посмотрел он на Френетти. Тот кивнул в ответ. — Так вот, пусть мессер Ванни и запретил мне выходить в эти дни из дома — как-никак, ему пришлось изрядно поволноваться во время суда над Корсо Донати, — я всё же ослушался его приказа!

— А что будет, когда ты вернёшься?

Дино махнул рукой:

— Ничего страшного! Конечно, мне придётся выслушать немало упрёков, возможно, даже бранных слов, но я всё равно буду счастлив, поскольку помог вытащить мессера Джано из беды!

Лоренцо печально улыбнулся.

— Гнев мессера Ванни нисколько меня не пугает, — продолжал разглагольствовать Мортинери, не замечая, что собеседник о чём-то задумался. — В конце концов, не выгонят же меня из дома! А даже если и так?.. Не беда — я придумаю что-нибудь...

Неожиданно Френетти прервал юношу:

— Слушай... Тебе не кажется странным, что мессер Джано до сих пор ни разу не вышел на балкон? Даже слова не произнёс! Должно быть, он готовит сейчас великолепную речь...

— Ты так думаешь? — заволновался Мортинери.

— Я в этом уверен. — Сощурившись, он покачал головой: — Едва ли мы поймём, что скажет мессер Джано, если будем стоять так далеко от его дома. Да и не увидим ровным счётом ничего.

— Верно... — расстроено протянул Дино.

Лоренцо осторожно подмигнул приятелям. Те, без труда догадавшись о замысле молодого человека, принялись, усердно работая локтями, прокладывать путь среди толпы. Дино, понятное дело, не отставал от них ни на шаг.

Убедившись, что теперь Мортинери не станет больше досаждать болтовнёй, Френетти придал своему голосу внушительность и, выпятив грудь, обратился к Франческо — тот также не стал пробираться к дому делла Белла и сейчас нетерпеливо подпрыгивал на месте:

— Чёрт возьми! Когда же эти крикуны охрипнут? Неужели они полагают, что своими воплями помогают мессеру Джано? По-моему, единственное, что нужно человеку перед решительной битвой — как следует выспаться...

Слова молодого человека были встречены одобрительным гулом. Их начали передавать друг другу — и вскоре горожане если и не умолкли окончательно, то, во всяком случае, стали говорить гораздо тише. А поскольку молчание для любого флорентийца означает саму смерть, толпа на некоторое время оказалась во власти странного оцепенения, вырвать из которого её смогло бы лишь какое-нибудь необыкновенное событие.

Теперь Лоренцо и Франческо смогли спокойно покинуть ряды полусонных горожан — никто не удостоил их даже взглядом. Пройдя сотню-другую шагов, они сначала свернули направо, а затем, описав своеобразный прямоугольник, очутились у задней стены башни Галигаи. Здесь улица была пустынной, что несказанно обрадовало молодых людей, и тёмной.

Вскоре к приятелям присоединились Сандро и Лучано. Френетти прошептал последнему несколько слов. Тот яростно закивал головой, а затем, получив напоследок несколько ободряющих возгласов, скрылся во мраке.

Молодые люди затаились в тени башни и принялись ждать. Никто не нарушал молчания, даже Франческо.

Наконец Лоренцо почудились чьи-то приглушённые голоса, звук которых становился всё громче.

— Кажется, это мессер Джано... — шепнул юноша, а затем стал напряжённо вглядываться во мрак.

Молодой человек не ошибся — это и впрямь были братья делла Белла. Юноше не удалось разобрать ни слова из разговора мужчин; нам же не составит труда пересказать его.

— Чёрт возьми, — шипел Тальдо. — Никогда бы не подумал, что буду убегать из Флоренции, ради благополучия которой я отдал столько сил. Неблагодарные скоты эти флорентийцы — вот кто!

— Не надо так говорить, — отвечал его спутник.

— Почему? Они ослушались тебя, забросали нас камнями... Будь они прокляты!

— Замолчи! — не выдержал мессер Джано.

— И не подумаю, — процедил сквозь зубы Тальдо. И добавил так тихо, что брат ничего не расслышал: — Во всяком случае, я не такой болван, чтобы возвращаться сюда. Лучше уж пожить где-нибудь в своё удовольствие...

Когда Лоренцо сумел разглядеть силуэты мужчин, он ступил в полосу лунного света и прошептал:

— Идите сюда.

— Так-так! — немедленно откликнулся Тальдо. Голос его был полон яда. — А вот и наши "спасители".

Френетти поклонился:

— Можете называть нас, как вам будет угодно, мессер Тальдо. Только не нужно терять времени даром — до рассвета осталась всего лишь пара часов.

— В самом деле, — согласился с юношей мессер Джано, — надо бы поторопиться... Ведите нас.

Он решительно последовал за нырнувшим во мрак Лоренцо. Тальдо не отставал от них ни на шаг. Замыкали этот крошечный отряд Сандро и Франческо — серьёзные и молчаливые; только иногда кто-нибудь из них сильнее сжимал челюсти, вспоминая оскорбительный тон брата мессера Джано.

Сначала дорога беглецов пролегала по улицам, прекрасно им знакомым; кое-где даже горели факелы и масляные светильники. Однако понемногу башни и дворцы сменились скромными домами, а те, в свою очередь, — лачугами бедняков, с деревянными стенами, прогнившими от времени, и соломенными крышами, от которых, казалось, не останется и следа при первой же сколько-нибудь серьёзной буре. Здесь путникам пришлось идти гуськом — так близко друг против друга стояли хижины.

— Куда ты ведёшь нас? — не вытерпел Тальдо.

— К первому поясу укреплений, — ответил Лоренцо.

— Это ещё зачем?

— А разве кто-нибудь пропустит нас через ворота? — усмехнулся молодой человек.

Вдруг он остановился перед какими-то древними развалинами и сказал:

— Здесь мы переберёмся через стену.

— Если не свернём шеи в такой темноте, — тотчас откликнулся Тальдо.

— Такого не случится, — успокоил его Френетти и подал знак приятелям.

Франческо на минуту скрылся куда-то, а затем вернулся, сжимая в ладони несколько длинных лучин. Молодые люди зажгли одну из них — и тьму разорвал неверный, дрожащий на ветру огонёк. Сандро ловко, словно всю жизнь провёл среди скал и ущелий, взобрался по камням наверх, ухватился рукой за кривые ветви дерева, согнув их едва ли не до земли — и пропал из виду. Через мгновение послышался его приглушённый голос:

— Всё в порядке... Шея цела...

Тальдо заскрежетал зубами, а затем ринулся на приступ с такой яростью, точно хотел во что бы то ни стало лишить жизни дерзкого мальчишку, решившего над ним посмеяться. В мгновение ока взлетев на вершину стены, он прыгнул во мрак. Звук упавшего тела смешался с громким звоном монет.

— Ого! — шепнул Франческо приятелю. — Кажется, мессеру Тальдо повезло, что мы — не разбойники.

Лоренцо укоризненно покачал головой, однако губы его всё же тронула лёгкая улыбка.

— Теперь ваша очередь, мессер Джано, — обратился он к делла Белла. — Только постарайтесь проявить большую осторожность, нежели мессер Тальдо минуту назад.

Джано, негромко посмеиваясь, начал взбираться по камням, сопровождаемый Франческо — юноша готов был в любой миг прийти на помощь, случись что-нибудь с его спутником. Впрочем, всё закончилось благополучно. Вскоре к ним присоединился Франческо.

— Занятно, — пробормотал мессер Джано, покачивая головой. — Мы начали строить третий пояс укреплений вокруг города, а должны были бы позаботиться о первом — самом старинном... Если даже нам удалось без труда "взять его приступом", врагам Флоренции это и подавно не составит труда.

И он тяжело вздохнул.

— Думаю, главные враги Флоренции живут внутри этих стен, — пробурчал Тальдо.

— Возможно, — неохотно признал мессер Джано.

— Так и есть! Увидишь, едва станет известно о нашем бегстве, все они устроят грызню, словно бездомные собаки из-за иссохшей косточки! А костью будет Флоренция!.. Впрочем, — спохватившись, добавил он, — мне глубоко наплевать на всё, что случится дальше с нашими добрыми соотечественниками.

На этом разговор оборвался. Отряд продолжил путь: сначала — к берегу Арно, а затем — вдоль него. По водам реки — неподвижным, мутным — кое-где ещё плавали осколки тонкого льда, холодно поблескивая в лунном свете. И отчего-то зрелище это вызвало лёгкую дрожь у братьев делла Белла и заставило их плотнее укутаться в свои подбитые мехом плащи.

Наконец, Лоренцо остановился и, указав рукой на противоположный берег, сказал:

— Видите? Там стоят мельницы.

— И что? — презрительно усмехнулся Тальдо.

— Мы переберёмся через реку по запрудам.

— Хорошо придумано, — одобрительно произнёс мессер Джано. — Если уж наши предки во время войн с гибеллинами поступали так, ничто не помешает нам повторить их подвиг.

Франческо вновь зажёг лучину и пошёл вперёд, освещая дорогу спутникам. Земля под ногами была мягкой и влажной, приглушала шаги, поэтому, окажись на берегу какой-нибудь честный горожанин, при виде пяти теней, бесшумно скользящих во тьме, он начал бы истово молиться и возносить Господу жаркие молитвы. И только вернувшись домой и уняв немного дрожь, задался бы вопросом: зачем тёмным силам понадобился огонь?

А уж что случилось бы с рождённым нашим воображением горожанином, когда исчадия мрака заскользили бы по водной глади, приплясывая — да, именно приплясывая! — или изгибаясь так отвратительно, что хочется закрыть глаза, только бы ничего не видеть? И зачем они растопыривают руки, размахивают ими, словно издеваются над бедным, до смерти перепуганным человеком? А вот один чуть не упал в реку... Эх, жаль!..

И вновь несчастный флорентиец стал бы молиться и умолк бы лишь в тот миг, когда загадочный, мерцающий огонёк погас бы, а тени растворились в ночном мраке. Тогда, упав на колени, наш герой мысленно возблагодарил бы небеса, которые защитили его от страшной напасти...

Скажем откровенно: очутившись на противоположном берегу, наши "тёмные силы" готовы были восхвалять Всевышнего с пылом, который охватывал обычно папу Целестина на горе Мурроне в минуту, когда старец жаждал увидеть очередное чудесное видение, ниспосланное небесами, — столько страху пришлось им натерпеться за время переправы. А уж как испугался Лоренцо, увидев, что мессер Джано едва не упал в ледяную воду! Каждую секунду молодой человек проклинал свою самонадеянность, свою беспечность, свою глупость... Поэтому он несказанно удивился, когда вместо упрёков — и вполне справедливых, как ему думалось, — услышал лишь несколько слов, выдавленных мессером Тальдо:

— Надеюсь, больше таких приключений не будет...

— Клянусь, нет! — поспешил уверить мужчину Френетти. — Осталось совсем немного — и вы окажетесь в безопасности.

— Дай-то Бог...

Несколько минут понадобилось путникам, чтобы перевести дух. Затем Лоренцо сказал:

— Время на исходе... — Он указал на небеса, цвет которых из чёрного уже сделался тёмно-синим; звёзды померкли, а луна спряталась за громадами башен. Подумав пару секунд, добавил: — Знаешь, Франческо, зажги-ка ещё одну лучину. Лучше знать наверняка, куда идёшь, чем блуждать во мраке.

Слова эти были встречены молчаливым согласием.

Путешествие возобновилось. С каждым шагом, который приближал мессера Джано к последнему поясу укреплений, сердце его билось всё сильнее — просто готово было выпрыгнуть из груди, — а в памяти всплывали картины минувших дней. Что там, за стеной? Долгая дорога, ведущая неведомо куда — да и важно ли, куда именно, если ты — жалкий изгнанник? Унылая жизнь вдали от Тосканы?.. Столько сил отдано родной Флоренции, столько их потрачено, чтобы сделать родной город прекрасным... Каким видел его мессер Джано, будучи мальчишкой? Жалким, грязным, лежащим в руинах — такова была плата за распрю гвельфов и гибеллинов. А сейчас? Сам папа Бонифаций назвал его жемчужиной, которую непременно желал бы заполучить в свою корону! И жемчужину эту сохранил нетронутой для алчного первосвященника он, Джано делла Белла!

"Не получишь ничего... — с какой-то горькой радостью подумал мужчина, точно Папа мог прочесть эти мысли. — Скорее, сам уничтожишь её вместе со своими союзниками-грандами..."

Вдруг мужчина вздрогнул от какого-то воспоминания и с едва заметной усмешкой обратился к Лоренцо:

— Тальдо передавал мне кое-какие слухи, ходившие по городу в последнее время... Скажи, правду ли говорят, что перед нападением на Барджелло по ночному городу, с фонариком в руках, бродил мясник Пекора и подговаривал пополанов отвернуться от меня?

— Да, это так, — смущённо ответил юноша.

— Но никто его не послушался — уж поверьте мне, мессер Джано! — воскликнул Франческо.

Делла Белла тихо рассмеялся и сказал:

— Занятно... Когда-то именно Пекора предложил избрать меня в приоры Флоренции: должно быть, полагал, что я сохраню благодарность к нему на всю оставшуюся жизнь — и изо всех сил буду эту благодарность проявлять. А вышло так, что я не оправдал надежд мясника...

Мессер Джано вновь засмеялся, и спутники невольно заразились его весельем. Даже Тальдо заулыбался, чего не случалось очень давно — а затем едва сдержал навернувшиеся вдруг на глаза слёзы. Напускная ненависть к "предателям"-флорентийцам куда-то исчезла, в душе не осталось ничего, кроме любви к родной Флоренции — и потому мужчина содрогнулся от пронзившей его сердце нестерпимой боли...

— Мы пришли, — чуть слышно промолвил Лоренцо.

Тальдо быстро заморгал и переспросил:

— Что?.. Уже пришли?

— Да.

Мортинери подвёл спутников к земляному валу и негромко свистнул. Через несколько мгновений на вершине возник силуэт какого-то человека.

— Это ты, Сандро? — спросил Франческо.

— Кто же ещё? — звонко ответил тот. — Мы уж вас заждались: ночка, по правде говоря, выдалась не из приятных. И если бы вы не пришли...

— Всё в порядке? — перебил юношу Лоренцо.

— Как видишь...

— Лошади готовы?

— Готовы, — вздохнул Сандро.

Тогда Мортинери обернулся к мессеру Джано и Тальдо и с поклоном произнёс:

— Теперь вы можете ехать. Гоните во весь опор, пока не достигните такого места, где, по-вашему, можно будет не тревожиться за свои жизни. Впрочем, полагаю, я говорю вещи, и без того прекрасно понятные любому изгнаннику...

— Верно, — через силу улыбнулся мессер Джано. — Но прежде чем мы уедем, я хотел бы как-нибудь отблагодарить вас — своих спасителей...

— Нам ничего не нужно! — хором воскликнули молодые люди.

— Но я не могу так просто... — делла Белла запнулся и беспомощно развел руками.

— Единственное, чего мы желаем, — сказал Лоренцо, — чтобы вы одолели всех своих врагов, поэтому и помогаем вам сейчас. Вы — изгнанники, но это — я уверен — не надолго! Скоро люди, предавшие вас, осознают свою ошибку, поймут, что своими поступками приблизили собственную гибель. И тогда друзья ваши — а их осталось немало, — потребуют отмены приговора; если нужно будет, обратятся к принцу Карлу Мартеллу, к королю Неаполитанскому — в конце концов, даже к самому Папе! Вы вернётесь и продолжите прерванное дело. Флоренция станет "цветущим" городом не на словах, а на деле — и все мы возблагодарим Господа, который оказался благосклонен к нам в эту ночь.

— А теперь — поторопитесь, мессер Джано, — подхватил Франческо, когда приятель его умолк. — Иначе все наши усилия пойдут прахом.

Делла Белла усмехнулся:

— Хорошо.

Приложив к груди ладонь, он поклонился, а затем резко отвернулся. Быстро взобрался на вершину вала, где уже стоял мессер Тальдо. Оглянувшись, бросил последний взгляд на пробуждающийся ото сна город, на молодых людей — и скрылся из вида.

Послышался топот лошадиных копыт. С каждым мгновением он становился всё тише, пока, наконец, не стих окончательно, а Лоренцо продолжал стоять возле земляного вала, устремив вдаль невидящий взгляд.

Лишь когда небо на востоке порозовело, он прохрипел:

— Уходим.

— Куда пойдём теперь? — спросил Франческо.

— К дому мессера Джано.

— Зачем?

— Посмотрим, что случится, когда толпа обо всём узнает.

— Ладно, идём... — вздохнул Франческо. — Хотя зрелище будет не из приятных...

Глава 5

Разлад

Всё оказалось намного печальнее, чем предполагал Франческо.

Когда молодые люди вернулись к дому делла Белла, горожане хрипло выкрикивали имя мессера Джано, просили его выйти на балкон и сказать что-нибудь; какой-то разряженный мужчина потрясал знаменем народа, которое безжизненно болталось на древке — в воздухе не было ни дуновения. Однако за толстыми стенами царила мёртвая тишина. Кто-то, вконец отчаявшись, завизжал, что, мол, толпа отправится к Каштановой башне и возьмёт в плен приоров, но и тогда делла Белла не появился перед своими соратниками.

Зато с наступлением полудня перед тысячами удивлённых взоров показался мессер Джери верхом на коне, сопровождаемый полудюжиной слуг. Изумление толпы было столь велико, что банкиру без труда удалось прошить её насквозь и достичь ворот во двор. Впрочем, произнеся несколько раз имя мессера Джано с тем же успехом, что и горожане, Спини в раздражении передёрнул плечами — и отправился восвояси.

Растерянность пополанов росла с каждым мгновением. Крики теперь звучали жалобно, словно мессер Джано погиб и толпа, собравшись вокруг окоченевшего тела, тщетно пытается вернуть его к жизни.

И вдруг воцарилась гробовая тишина: горожане увидели гонфалоньера справедливости, который в окружении стражников приближался к ним. Все замерли — и услышали, как глашатай зачитывает приговор: за нарушение общественного спокойствия, подстрекательство к мятежу и нападение на подесту изгнать из Флоренции Джано делла Белла и его брата Тальдо, дома их разрушить, остальное же имущество передать коммуне, и с этого мгновения считать названных выше преступников вне закона — а значит, посягательство на их жизни не будет расценено как преступление.

Едва отзвучали последние слова, стражники напряглись, ожидая, что сейчас на них обрушится один из тех грозных валов, перед которым не устоял даже дворец подесты. Однако никто не сдвинулся с места, никто не нарушил расползшейся по улице тяжёлой тишины.

Осмелев, служители правосудия зашагали к дому мессера Джано. Их не останавливали — напротив, отступали в сторону, освобождая путь.

Встав под балконом, с которого делла Белла держал речь перед горожанами, глашатай вновь прочёл решение приората. И тогда послышался скрежет отодвигаемого засова и тихий голос произнёс:

— Мои господа покинули Флоренцию...

Через мгновение на головы гонфалоньера и его спутников обрушился нечеловеческий вой, в котором смешались боль и гнев, разочарование и ненависть. Ряды стражников ощетинились остриями пик, но это не испугало горожан, и они бесстрашно двинулись вперёд.

Наверное, и стражники, и гонфалоньер, и глашатай оказались бы попросту смяты, раздавлены, но тут случилось нечто неожиданное: солнце скрылось за свинцовой тучей, задул ледяной ветер — и в порывах его затрепетало знамя справедливости. На секунду толпа замерла, поражённая этим зрелищем, и гонфалоньер, собрав все силы, закричал прерывающимся голосом:

— Приоры поступили по закону! Как записано в "Установлениях справедливости" — так и был наказан Джано делла Белла!

Вид этого человека — бледного, сгорбленного, дрожащего от ужаса; вид этого человека, говорим мы, которому поручено было следить за исполнением законов, однако бесстыдно лгавшего, только бы спасти себя и приоров от возмездия, всколыхнул в сердцах пополанов такое отвращение, что всякие иные чувства — даже ненависть — на время оставили их.

Тогда гонфалоньер рванулся в сторону башни Галигаи, где горожан почти не было — да и те при виде его отшатывались, точно повстречали прокажённого или больного чумой. Стражники, заразившись примером своего вождя, также обратились в постыдное бегство...

Когда служители правосудия скрылись из вида, флорентийцы постояли ещё некоторое время под стенами дома мессера Джано — без особого, впрочем, смысла. Возможно, будь среди них вожди, подобные делла Белла, сейчас толпа в едином порыве бросилась бы на приступ Каштановой башни, и приоры сполна заплатили бы за свой сговор с грандами. Однако таких смельчаков не нашлось — и потому вскоре ряды пополанов начали редеть. Словно первые струйки снега, которые, устремляясь вниз, превращаются в могучую лавину, горожане выскальзывали из окружавшей их человеческой массы: сначала поодиночке, затем крошечными группками... Улица опустела в несколько минут, лишь кое-где ещё виднелись людские фигуры, стоявшие неподвижно, точно это были стражники или дозорные.

Сказав, что среди этих упрямцев, которые ещё надеялись на что-то — или, напротив, наслаждались триумфом и молились втайне, чтобы делла Белла никогда больше не вернулся — читатель легко узнал бы Дино, мы обманули бы их: за несколько часов юноша словно постарел на много лет. Лицо его — такое жизнерадостное, то и дело озарявшееся улыбкой — сейчас напоминало восковую маску с застывшей на ней страшной гримасой, в которой смешались боль и отвращение; столь же безжизненным был и взгляд молодого человека, устремлённый куда-то вдаль, в ту сторону, где стояла Каштановая башня, точно старался проникнуть в обиталище предателей-приоров.

Поначалу молодого человека тревожили только мысли о печальной участи мессера Джано: отдать столько сил родному городу — и вдруг бежать из него, словно последний преступник! Почему Господь допустил такое? Почему даровал свою милость негодяям — всем этим Донати, Спини, Агульони, которые способны лишь на подлость и предательство? Похоже, всевышний отвернулся от Флоренции, если позволил завладеть ей таким людям!

Однако вскоре в душе юноши стал закипать гнев. Зачем?.. Зачем делла Белла, коль скоро он был всем сердцем предан делу простого народа, отступился в решительный момент? В миг, когда тысячи горожан готовы были сложить головы по первому его слову, без раздумий выполнили бы любой приказ, даже самый безумный! Неужели струсил? Нет, едва ли...

"Он просто не захотел довериться нам — простым флорентийцам, — сцепив зубы, думал Мортинери. — Пренебрёг нами! Плюнул в лицо! Да, именно так. Пусть человек этот и клялся в вечной любви к пополанам, пусть и защищал их от грандов, пусть и делал вид, будто ничто не связывает его с нобилями, в душе он всегда оставался аристократом. Вот почему делла Белла предпочёл бежать — не желал воевать со своими собратьями... Уж лучше бы этого лжеца и труса никогда и не существовало..."

— Возвращайся домой, — на мгновение вырвал юношу из пучины мыслей, приводивших в ужас его самого, чей-то грустный голос. — Мессер Джано больше не придёт...

Дино быстро взглянул на лица молодых людей, окруживших его, а затем взор юноши вновь стал неподвижным.

— Эй, что с тобой?..

— Кажется, он не понимает, что творится вокруг...

Мортинери вздрогнул и процедил сквозь зубы, ни к кому не обращаясь:

— Мне плевать, вернётся делла Белла или нет...

В ответ раздался приглушённый крик:

— Что?! Что ты сказал?..

— Успокойся, Франческо...

— Ничего себе! Слышал, Лоренцо, — он, похоже, уже не слишком-то верен мессеру Джано, хотя ещё вчера...

— Оставь его в покое.

Франческо хмуро посмотрел на приятеля, но спорить не стал — лишь передёрнул плечами.

Молодые люди ушли, и Дино вновь остался наедине со своими мыслями. Теперь гнев его обратился на пополанов: к чему нужно было ждать приказа мессера Джано, сгрудившись под стенами дома, словно стадо овец? Разве нельзя было самим взяться за дело? Расправиться со своими смертельными врагами, не глядя на делла Белла. Тот ведь отговаривал разгневанную толпу штурмовать Барджелло? И что? Разве это кого-нибудь остановило? Разве помешало вытащить подесту из его логова и провести по всему городу, осыпая бранью и оскорблениями? Так отчего сейчас приоры остались безнаказанными? Потому что пополаны струсили! Да, и потому им нужно винить только себя, а не проклинать мессера Джано.

"А раз так, — усмехнулся Мортинери, — ты и сам заслуживаешь презрения не меньше остальных... Только и можешь проклинать всех подряд и обвинять их в трусости, но когда подошло время для настоящего дела, ни на что не сгодился — только стоял с разинутым ртом и ждал, чем всё закончится".

И когда молодой человек пришёл к этому простому и вполне разумному, как ему показалось, выводу, он наконец сбросил с себя оцепенение, в котором пребывал столько часов, и огляделся по сторонам, точно впервые очутился во Флоренции. Над землёй уже сгустился вечерний полумрак; с небес сыпал мелкий дождь, и ветер бросал холодные капли в лицо юноше.

Дино плотнее укутался в плащ и побрёл домой.

— Ох, чёрт, как же меня встретит мессер Ванни? — шептал иногда Мортинери — и тогда шаг его замедлялся.

Ко дворцу Моцци он подошёл уже в темноте и постоял несколько минут, собираясь с решимостью. Затем глубоко вдохнул влажный воздух, с шумом выдохнул — и начал подниматься по лестнице.

У порога юноше встретился мальчишка-слуга, который окинул его взглядом в высшей степени дерзким и едва заметно усмехнулся, а затем отступил в сторону. Дино осторожно двинулся дальше, к своей комнате — и тут одна из дверей распахнулась, и в коридор вышел Джованни.

— Наконец-то! — прошептал он и огляделся по сторонам, словно воришка. — Ты с ума сошёл, Дино! Зачем нужно было так поступать? Видел бы ты, как разгневался отец, когда обо всём узнал... Право, я никогда не видел его в такой ярости...

"И даже не догадывался, какую радость доставит ему бегство мессера Джано", — мысленно добавил молодой человек и виновато опустил взор.

— Где сейчас мессер Ванни? — пробормотал Мортинери.

— Здесь! — раздался голос, от звуков которого юноша похолодел — таким ледяным тот был.

В следующую секунду в коридоре появился мессер Ванни, по пятам за которым следовал Томмазо, красный от ярости.

— Ты вернулся, — произнёс банкир. — Что ж, отлично... А теперь убирайся, откуда пришёл. Я не желаю жить под одной крышей с человеком, который ничего не знает о верности и преданности.

— Это не так... — пролепетал Дино.

— Замолчи! — топнул ногой мессер Ванни. — Я приютил тебя, позволил жить, ни в чём себе не отказывая, дал возможность заработать денег — и ты превосходно этим воспользовался, — потратил уйму денег на выкуп, хотя мог бы даже пальцем не пошевелить — и поступил бы правильно! А что получил взамен? Ты завёл дружбу с моими врагами...

— О ком вы говорите? — внезапно прервал его молодой человек, мрачно сверкнув глазами.

— А ты не знаешь? Лжец! Разумеется, я говорю о делла Белла!

— Я никогда не слышал, чтобы мессер Джано был вашим врагом — во всяком случае, вы ни словом об этом не обмолвились...

— Замолчи! — выскочив из-за спины отца, завопил Томмазо. В ладони его блеснул кинжал. — Я убью тебя!

Навстречу ему тотчас бросился Джованни.

— Прекратите, — устало произнёс мессер Ванни. — Не делайте глупостей. — Затем с усмешкой обратился к Дино: — Ты прекрасно обо всём знал. Я никогда не скрывал, что думаю о делла Белла и его чёртовых "Установлениях" и даже пытался убедить тебя, что в законах мессера Джано нет ничего хорошего. Ты же не только не слушал меня, но упрямством своим заразил и Джованни — да так, что я несказанно удивился, когда он не помчался спасать делла Белла вслед за тобой.

Щёки Джованни вспыхнули при этих словах.

— Неправда! — закричал он.

— Так всё и было, — ухмыльнулся Томмазо.

— Заткнись!

Завязался спор. Молодые люди размахивали руками, поднося их к искажённым лицам друг друга, словно намеревались дать пощёчину, дрожали от злости, сыпали страшными обвинениями и руганью. Мессер Ванни попробовал успокоить сыновей, однако уже через минуту ничем не отличался от них.

Дино взирал на эту картину широко распахнутыми от ужаса глазами. Куда делись люди, с которыми он познакомился два года назад? Благородный мессер Ванни — такой строгий к другим и к себе, невозмутимый, никогда не терявший присутствия духа? Джованни — лучший друг, о каком только можно мечтать? Неужели это они сейчас бросаются друг на друга, словно дикие звери, которым мешает дотянуться до глотки врага только слишком короткая цепь?..

Мортинери развернулся и решительно зашагал к двери.

— Стой! — закричал Джованни и, подбежав к нему, схватил за руку. — Я никому не позволю прогнать тебя!

Дино осторожно высвободился и сказал:

— Я больше не хочу оставаться здесь... И знать никого из вас — тоже...

Джованни отшатнулся от приятеля, и тот выбежал прочь. За спиной его раздался хриплый смех мессера Ванни.

Эпилог

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Джано делла Белла покинул Флоренцию. Время это выдалось неспокойным. Гранды с каждым днём всё больше обретали былую дерзость, и новым раздорам, смутам и бесчинствам мешали только "Установления", продолжавшие действовать вопреки стараниям аристократов. Пополаны не понимали, что делать без своего вождя: покориться судьбе и надеяться на чудо — вдруг когда-нибудь мессер Джано возвратится? — или браться за оружие, чтобы отомстить предателям. "Жирный народ" трепетал от страха и перед простолюдинами, и перед нобилями: золото, добытое в последние годы, могло истаять в мгновение ока, сгореть в пламени междоусобной войны.

И вот, эти люди, которые ещё недавно радовались избавлению от такого опасного союзника, каким они считали делла Белла, всё сильнее утверждались в мысли: его нужно вернуть. Почувствовав это, друзья мессера Джано — а их, как и говорил Лоренцо, нашлось немало, — обратились в приорат с просьбой отменить несправедливый приговор.

Когда слух о возможном помиловании ненавистного врага достиг ушей мессера Корсо, ярости его не было предела. Только-только жизнь в городе стала налаживаться, походить на старые добрые времена — и всё опять готово рухнуть! Нет, такого нельзя допустить!

"Нужно поговорить с мессером Джери, — не без смущения подумал мужчина — после изгнания делла Белла он старался видеться с банкиром как можно реже. — И Тозинги неплохо бы пригласить — если, конечно, эта жирная свинья ещё способна протиснуться в дверной проём..."

Через несколько часов оба упомянутых Донати синьора уже сидели у него в комнате. Хозяин дома по давно заведённой привычке метался из угла в угол и сыпал проклятиями; мессер Маттео со скучающим видом смотрел в окно — только глаза его иногда мрачно поблескивали, выдавая тем самым, что мужчине тоже не пришлась по душе новость о помиловании Джано делла Белла. Мессер Джери взирал на происходящее с умилением: когда-то, совсем недавно, здесь, в этих стенах, зародился заговор, принесший такие блистательные плоды. Мессер Корсо точно так же бегал, словно сумасшедший, и давился словами от злости, Тозинги ухмылялся и думал о чём-то своём... Славные были дни, что уж говорить!

— Что же будет, если ублюдок Джано вернётся? — без устали повторял Донати. — Нет, я не допущу такого! Убью мерзавца своими руками, как только он ступит на землю Флоренции! Сволочь! Чёртово отродье...

Наконец Спини наскучило слушать вопли мессера Корсо, и он, пренебрежительно махнув рукой, сказал:

— Делла Белла не вернётся.

— Откуда вам знать? — остановившись посреди комнаты, недоверчиво посмотрел на банкира Донати.

— Ему не позволят.

— Кто? — разом спросили Тозинги и мессер Корсо.

— Наш вернейший союзник — папа Бонифаций, — спокойно ответил Спини. — Уверен, в этот час во Флоренцию уже скачет гонец с письмом от Святейшего отца. А едва в воздухе прозвучит слово "интердикт", наши добрые горожане побоятся даже вспоминать о Джано делла Белла — все их дружеские чувства вмиг испарятся.

— Что ж, — задумчиво произнёс мессер Маттео, — если вы говорите правду, нам и впрямь не о чем беспокоиться.

— Вы так считаете? — усмехнулся Донати. — Вас, стало быть, нисколько не волнует, что ублюдка Джано уже три месяца нет во Флоренции, а за это время мало что изменилось. Конечно, теперь нас, грандов, вновь стали уважать, но разве этого достаточно? — Мужчина ударил кулаком по столу. — Чёрт возьми! Я долго уговаривал себя, что всё идёт прекрасно, но дальше лгать не имеет смысла! Взгляните: приоры всё так же властвуют, и как ни пытался я добиться разрешения вернуться во Флоренцию моего дорогого друга Нери, ничего не вышло! А главное, проклятые "Установления" по-прежнему существуют! Разве для того нужно было два года плести интриги, чтобы всего лишь избавиться от делла Белла? Не о таком я мечтал... — хрипло выдохнув, покачал он головой, — совсем не о таком исходе...

Спини пожал плечами:

— Будьте терпеливы, мессер Корсо...

— Чёрт возьми! — оборвал его Донати. — Сколько ещё я должен терпеть, словно какой-нибудь монах, который истязает свою плоть и мечтает, что за это когда-нибудь попадёт в рай? Довольно! Мне надоело ждать!

Банкир исподлобья посмотрел на собеседника и медленно произнёс:

— Всё складывается превосходно, мессер Корсо, и не знаю, отчего вы не понимаете этого. Приоры боятся нас и готовы пойти на всё — даже позволить грандам избираться в приорат...

— Пусть они будут прокляты — эти ваши приоры! — затопал ногами Донати. — Мне плевать, боятся они нас или нет — я просто хочу, чтобы их не было вовсе! Хочу встать во главе отряда и вместе со своими друзьями стереть с лица земли всех, кто когда-то унижал нас! А потом поквитаться с негодяем Галастроне, который всё ещё не получил в брюхо положенного ему дротика; после взяться за Вьери деи Черки — если этот деревенский осёл полагал, что я забыл о нём, то вскоре убедится в обратном...

Спини слушал эту страстную речь со всё возраставшим раздражением. "Замолчи, болван!" — хотелось крикнуть банкиру. На какое-то время он даже прикрыл глаза, чтобы ничем не выдать своих чувств, когда же первый приступ гнева прошёл, стал наблюдать за лицом мессера Маттео, силясь понять, о чём думает его верный союзник. К разочарованию мессера Джери, глаза Тозинги возбуждённо сверкали, а ноздри воинственно раздувались.

Когда же Донати умолк, мессер Маттео одобрительно кивнул:

— Вы правы — пришла пора уничтожить приоров и взять власть в свои руки.

Он испытующе посмотрел на банкира. С минуту тот молчал, затем с затаённым вздохом ответил:

— Я согласен с вами...

По губам мессера Корсо скользнула торжествующая усмешка; он обменялся быстрыми взглядами с Тозинги, который, казалось, готов был запеть от восторга.

"Вам хочется поиграть в войну, дорогие мои союзники? — чуть не скрежеща зубами от злости, думал Спини. — Это ведь так славно: рубить головы, протыкать чьи-нибудь животы, выпускать кишки... Что ж, пожалуйста — веселитесь. Я не против. И даже сам поучаствую в вашей забаве... Но настанет час, когда я ещё вспомню о сегодняшнем предательстве..."

И он дружески улыбнулся мессеру Корсо.

Март — октябрь 2012 года