Слуга смерти

* * *

*

В окне мелькнула вспышка, несколько секунд спустя зазвенели стёкла.

— Близко ударило, как бы не в трубы заводские, — негромко произнёс Костя. Приятель сидел на диване, на самом краешке и не поднимал на меня взгляда.

— Угу... рядом, — подтвердил я.

— Антон, — внезапно вскинулся друг, — а может не надо?

Я посмотрел на приятеля, вздохнул и опкачал головой:

— Нет, Кость, надо. Мне надо, тебе... ты как хочешь, я тебя не заставляю, но она была твоей родной сестрой.

— Полиция есть, пусть она разбирается с этими уродами!

— Костя, — я подошёл к нему, наклонился и прижался лбом у его лбу, придавив ладонью на его затылок, — она была нашей женщиной, тебе сестрой, мне женой и матерью моего не родившегося ребёнка, твоего племянника, а эти уроды... — у меня перехватило горло и только сип раздался на окончании фразы. — Им нельзя жить, понимаешь? Я бы сам с ним справился, но он знает меня в лицо и не даст подойти ближе.

— Есть же другие, те, кто её... с ней сделал это, — прошептал Костя. Он до сих пор не мог сказать — умерла, сестра для него была всё ещё жива. Я был уверен, что друг не боялся того, что мы собрались делать, но он был, мягко говоря, интеллигент, правильный. Закон был для него не пустым звуком, тот самый закон, который позволяет гулять по нашим улицам моральным уродам, тот самый закон, по которому наши родные и близкие безнаказанно погибают.

Я отдёрнул голову назад, разогнулся, повернулся спиной к собеседнику и вернулся обратно к окну.

— Никого уже нет — он последний, — глухо произнёс я. Почему-то, сильно захотелось закурить, хотя я баловался в последний раз сигаретой в восьмом классе. До одури и горькой слюны (или это желчь растекается?) желал втянуть в себя дурманящий ароматный дым.

— Как нет? — Костя переспросил растерянно. — Но они же... ты их сам?!.

— Сам. А сейчас сам не могу справиться. Так ты со мной?

Друг молчал несколько секунд, потом твёрдо произнёс:

— С тобой. Чёрт, не поверишь, а так сигаретки захотелось, почему-то, даже на миг почувствовал запах дымка, такого, знаешь, ароматного с добавками, немного на азиатские курения похожие.

— Я бы тоже не отказался от тяги-другой, — признался я. — Чудно так совпали наши желания.

— Это всё нервы, Тоха, всё нервы... все болезни от них, только сифилис и СПИД от удовольствия, — произнёс он с нервным смешком.

Потом мы молчали, наблюдая за грозой и ливнем, как капли дождя барабанили по стеклу, а деревья за окном гнулись под порывами ветра, как иногда в стене дождя проскакивали настоящие водяные волны.

Внезапно заиграла громкая мелодия — полёт валькирии.

— Они? — спросил Костя и громко сглотнул, кадык на его горле дёрнулся вверх-вниз.

— Они. Держи, — я вытащил из кармана дешёвый телефон с левой сим-картой, через которую общался с дилером, и протянул другу.

— Алло?.. Да я тут, давно жду... есть, всё есть, давай быстрей... не твоё дело! — последние слова он почти выкрикнул в трубку, потом выслушал ответ, нажал отбой, положил телефон рядом на диван и посмотрел мне в глаза. — Они уже рядом с нашим двором.

Перед тем, как покинуть съёмную квартиру, я огляделся в последний раз — не оставил ли чего лишнего.

Диллер прикатил на чёрной заниженной "приоре" с тонированными в глухую стёклами. Я обежал вокруг детской площадке, прячась за кустами и заходя со стороны пассажирского места. Костя спотыкаясь и нервно оглядываясь по сторонам подошёл к водительскому стеклу.

Успел я вовремя — только присел за кустами сирени в метре от машины, как услышал голос друга:

— Привёз? Что так долго?

Пауза, потом знакомый ненавистный голос спросил:

— Ты Марат? Откуда знаешь Цаплю и Бимса?

— А ты мент, чтобы меня спрашивать? — окрысился Костя. — Проверяешь, да? Ты тут видишь ментов или на мне микрофон, да я тебя в упор слышу с трудом в такой ливень.

— Пересмотрел кина, — заржал кто-то ещё в машине, заставив вздрогнуть от неожиданности. Блин, не видно ничего, сколько их там в машине, неужели такой план сейчас сорвётся?

— А ты чего ржёшь, а? — почти сорвался на визг Костя. — Вдвоём весело, да? Зачем его привёз, может, это он мент, а? План выполняете?

— Ты кого ментом назвал? — набычился тут же сосед дилера, а я мысленно похвалил друга — теперь знаю, что в машине всего пара человек, вполне по силам справиться.

— Да замолкните вы оба. Шур, не видишь, что его не по-детски колбасит, он же тебе сейчас ещё не того наговорит. Ломает, Маратик?

— Ты привёз, — вместо ответа спросил костя. — Привёз, а? Я сейчас уйду, ясно?

— Да уходи, — хохотнул торговец дурью. — Это не мне доза нужна, а тебе.

— Вот деньги, давай скорей.

На несколько секунд наступила тишина, по плану этот момент мой.

Ломиться сквозь кусты не стал, просто обежал вокруг них, оказался рядом с машиной и дёрнул ручку на себя. Закрыто.

Зараза!

Рванул соседнюю, заднюю и о чудо — та открылась.

— Ты кто?

— Сука, палево!

И торговец, и его пассажир прокричали почти одновременно. Один тут же наклонился вперёд, видимо, пытаясь нащупать что-то под сиденьем.

"Что-то... да он ствол ищет или нечто того", — прикрикнул я на себя, после чего приставил к спинке сиденья напротив ствол охотничьего обреза и заорал:

— Замерли, замерли, суки! Положу нахрен! Руки положили оба на панель!

Куда там, дилер попытался выпрыгнуть из машины, его сосед уже успел вооружиться потёртым пээмом и собрался развернуться ко мне.

"Мать, да у них тут темно, как в заду у негра, они мой обрез не видели", — промелькнула мысль в голове.

Торгаш выбраться не успел — схлопотал от Кости сначала по темечку кулаком, потом с ноги, пяткой в голову и плечо, и ввалился обратно в салон с расквашенным носом, а мой приятель подпрыгивал рядом, тряся повреждённой кистью, отбитой о толстую кость черепа.

Ду-дух!

От неожиданного выстрела замерли все — я, дилер, Костя.

Дёргался только помощник торговца, точнее, бился в агонии с развороченной грудью и потоками кровавой пены из-за рта.

— Ты зря это сделал, — выдохнул торговец, — ой, зря. Валите на хрен из города. Когда вас найдут — живыми похоронят.

— Заводи машину и выезжай со двора. Или присоединишься к нему, — приказал я и двинул стволом ему в ухо, чтобы он ощутил тепло металла от недавнего выстрела, почувствовал запах сгоревшего пороха.

Костя дёрнулся, было, запрыгнуть рядом со мной, но я дотянулся до дверцы и опустил блокировку. Вот тоже чудно — себя закрыли, эти уроды, а про то, что задние сиденья доступны всем даже не подумали.

— Куда? — процедил сквозь зубы торговец, когда машина выкатилась из двора и влилась в общий поток.

— На Кузнецкую, к расселенному дому. Там мы с тобой поговорим о наших делах.

Скоро затих раненый. Пятимиллиметровая картечь пробила поролон сиденья, исковеркала позвоночник (уверен в этом, без этого такое ранение точно не обошлось) и разорвала лёгкие, наружу ни один шарик не вылетел, что было весьма кстати, а то бы ехали сейчас с дырявой лобовухой и потёками крови на стекле изнутри. Пусть дождь, пусть видимость паршивая, но всё же, всё же...

Зачем я стрелял, почему?

От злости и нервов. Больше от злости, наверное. Злился, что из-за этих тварей погиб самый лучший в мире человек (даже два, если вспомнить то, что Олеся была беременна), злился на государство, которое защищало вот таких уродов, подчас наказывая и сажая на долгие сроки простых граждан, вся вина которых была в том, что они не захотели быть баранами и дали жёсткий отпор преступникам, а самих преступников отправляло на год-два чуть ли не в комфортные (для преступивших закон это были комфортные) условия.

— Заходи, — я чуть качнул обрезом, который демонстративно перезарядил в машине и щёлкнул курками.

— Ты...

— Заходи или грохну прямо здесь и плевать на разговор, — рявкнул я. Не стоит ему знать, что он и так сдохнет скоро, так мне будет проще сделать то, что задумал. Когда речь идёт про разговор, то у человека появляется надежда, что ещё не конец, как минимум у него есть время перед и во время беседы.

— Дозы с тобой? — спросил я.

Диллер посмотрел мне в лицо, искривил губы в ухмылке:

— Со мной. Что-то ты на торчка не похож совсем и лицо знакомое...

— Доставай и кинь мне под ноги, — перебил я его, потом предупредил. — Учти, я могу выстрелить тебе в ногу. Картечь её тебе оторвёт, это же не пуля пистолетная. Жить будешь, но калекой. Ну что — будешь выполнять или мне стрелять?

— Не стоит жечь патроны, — он сунул руку в кармашек пояса-барсетки и вытащил несколько свёртков, размером и формой с запечатанный презерватив.

И в этот момент я выстрелил.

От дуплета в живот и грудь торговца согнуло, он выронил чеки и рухнул на колени, потом скрючился на полу и захрипел.

Он чуть пришёл в себя, когда я его связал.

— Удивлён, что жив? Так там резинки были вместо свинца. Больно — да, зато не смертельно. Правда, обещать, что до свадьбы заживёт обещать не буду, не успеет, — тут я скрипнул я зубами.

— Я тебя вспомнил! Ты Ростовцев, млин. Как там... Антон, Антон Ростовцев! Что за свою сучку захотел поквитаться?

Я ударил его в лицо ногой, потом ещё раз.

И ничего не почувствовал, наблюдая за потёками густой крови и несколькими белыми комочками, бывшими недавно передними зубами. Ни удовольствия, ни желания бить ещё и ещё, один только холод в груди и равнодушие.

— Пора заканчивать, — сам себе сказал я.

— Да ты труп, Ростовцев. Тебя найдут и прикончат и твоего дружка тоже, — прохрипел торговец. — Ты не туда влез... подумаешь, торчки прикончили твою бабу! Они уже сдохли от передоза, мог бы смириться с этим и жить дальше, трахать другую бабу!

— Вот и ты сейчас сдохнешь от передоза.

У него расширились глаза, когда увидел, как я поднял с пола старый использованный шприц, которых тут много валялось вокруг.

— Ты чего задумал?

— Правду говорят, что только плохой дилер будет пробовать свой товар? А ты кто — хороший или плохой?

— Послушай, а давай я тебе денег дам? У меня есть хорошая заначка, тебе хватит уехать в другой регион, там хату купить, с бабой нормальной познакомиться, а? А на Шура плевать, я знаю, куда тело скинуть, чтобы никто его не связал с тобой и мной. Ну как? Соглашайся, ты же не дурак, Ростовцев.

Я дела всё так, как видел в интернете в разный роликах: затянуть руку куском резиной трубки, развести порошок, нагреть в ложке, набрать в шприц.

— Не надо, Ростовцев, не надо... Антон, прости... да, я виноват, что продал тем торчкам дозу, но ведь им мог продать её кто угодно! Антон! Я брошу торговлю, слышишь?! В храм пойду, в монастырь!

Он кричал и пытался биться, когда я приложил тупую иголку к его вене.

Когда он обмяк, я сделал ещё один укол, и ещё. Оставшиеся чеки убрал ему в карман, туда же сунул жгут, протерев сначала от своих отпечатков и дав подержать его торговцу дурью. Киношные фокусы, скажет кто-то? Но так ведь срабатывают частенько, и сам я не думаю, что из-за смерти пары мелких преступников полиция начнёт носом землю рыть, им проще воспользоваться выложенной мной дорожкой из улик, чем терять время и разрабатывать версии, искать неведомого убийцу.

— Пошли со мной, — я подхватил уколотого под плечи и поставил на ноги, предварительно развязав от шёлковых лент, которыми спутывал ноги и руки (в интернете писали, что от такого способа следов на коже не остаётся, если действовать аккуратно и не завязывать ленты поверх одежды — только на голую кожу). Протёр ему лицо платком, который убрал в пакет и потом положил в карман.

На улице прислонил уже почти полностью не соображавшего торговца к машине, после чего открыл дверцу переднего пассажира, несколько раз ударил куском битого кирпича, взятого из пустого дома, по костяшкам покойника, сбивая тому кожу. По его ранкам мазнул окровавленным платком, после чего слегка обтёр вторым, свежим и убрал этот платок в карман трупу.

— Помогай, — приказал я торгашу.

Куда там, он только в крови измазался и в грязи, падая с ног. Хорошо, что дождь продолжал лить, как из ведра, скрывая наши действия от жителей соседних домов, а машин в этом углу не проезжало, к счастью.

В багажник я закидывал труп в одиночку, измазавшись сам так, словно, смену на скотобойне отстоял. После чего посадил ничего не соображавшего торчка на водительское сиденье, убрал ему под ноги обрез, который тщательно протёр и облапал чужими вялыми ладонями. Пару гильз, картечь из которых нашпиговала напарника торгаша, сунул в барсетку к чекам с наркотой, предварительно заставив подержаться за них. Вроде бы везде говориться, что при выстреле на руках и одежде остаются следы пороха и гари, но так как у меня обрез, то есть, затвора из которого вылетает гильза и вместе с ней и гарь с копотью на ладонь, нет, потому можно и не заморачиваться с выстрелом из руки торгаша. Да и под дождём он пробыл изрядно, вода все следы смыла бы так и так, вполне хватит и того, что на гильзах есть следы, а у него от гильз.

Последнее, что сделал — чуть протёр влажной салфеткой, початая пачка которых нашлась в бардачке, руки и лицо торговца, после чего убрал использованные в пепельницу.

— Езжай, эй, слышишь меня? — я похлопал ладонью по лицу уколотого, но тот уже ни на что не реагировал, а судя по появившейся синеве и капелькам пены в уголках губ, начал отходить в мир иной.

— Собаке — собачья смерть, — почти плюнул я словами, захлопнул дверь и пошел прочь. Дождь смоет все следы у машины, моих отпечатков обуви не останется, да даже если и так, то скоро я от неё избавлюсь.

Неподалеку имелся тайник с чистой одеждой, которая отличалась и цветами, и фасоном от той, что сейчас носил.

Переодевался под дождём, наплевав на всё.

Сейчас этой воде я был рад, казалось, что само Небо смывает с меня всю грязь, грехи и налёт старой жизни.

Грязные шмотки убрал в пакет и обильно полил всё внутри уксусной эссенцией, машинным маслом, чтобы эти вещества превратили тряпки в жутко воняющую и слипшуюся субстанцию. Чуть позже. Когда отшагаю подальше от этого района, выброшу пакет в мусорку. После такой обработки вещами и последний бомж не заинтересуется, да и живность всяческая ни за что не рискнёт распотрошить пакет.

Вот и знакомый сквер — овальная лужайка с дорожкой по кругу и лавочками, окружёнными невысокими густыми кустами цветов. Расположен на бугорке и виден со всех сторон, до моего дома тут пять минут хода.

Красивое место, мы тут с Олеськой и познакомились, когда она переехала со своими родителями в мой район. Здесь фонари не обычные, в виде столбов или гирлянд, натянутых между столбами или деревьями (деревьев тут нет по причине молодости сквера), а бьющие в небо с земли — белые, голубые и розовые лампы были вмурованы в тротуарную плитку.

Я остановился возле нашей любимой лавочки и почти воочию увидел мою... тут горло свело спазмом, защипало глаза, хорошо, что дождь идёт и никто не видит моих слёз.

Я резко развёрнулся и сделал быстрый шаг от скамейки...