Возвращаться домой, особенно после длительного отсутствия — особое чувство. Что может сравниться с ним? Крупный выигрыш в карты? Нет. Сданные на высший бал задания? Тоже нет. Белоснежные плечики рыжеволосой Ивонны? О да, они действительно хорошо. Но — нет. Возможно, все это разом и может сравниться с тем самым чувством — чувством возвращения в родную обитель. И то лишь с большой натяжкой.

Потому что дом — это все-таки дом.

— Спасибо, Гай. Дальше я доберусь сам, — поблагодарил я возницу, едва заметил среди деревянных строений до боли знакомые очертания.

— Само собой, Ликий, само собой, — прохрипел старик и притормозил свою пегую клячу, давая мне соскочить с телеги. — Давненько я тебя у нас не видал. Вот я и подумал, что ты дорогу к дому запамятовал. — Возница хохотнул.

— Это правда — меня не было дома всю весну, — согласился я. — Но дорогу к дому я не забыл. Скажешь тоже.

Старик прекратил смеяться. Вот же шутник нашелся!

— К нам, домой, надолго? — поинтересовался он, надвигая на брови широкую соломенную шляпу — летнее полуденное солнце слепило вовсю.

— Да. До празднования первого урожая, — ответил я.

— Значится на все лето. Хм, это хорошо, — сказал старик и кивнул.

— Хорошо? И чем же? — ухмыльнулся я. — Гай, неужели ты так сильно за мною соскучился?

— Я? Да нет, что ты. Просто лишние руки в деревне не помешают. Работы то у нас о-го-го сколько, — многозначительно заявил сосед и многозначительно воздел палец к небу.

От этих слов меня резко перекосило.

— Ну, передавай привет родным. Вечером зайду на празднование. — Не став дожидаться моего ответа Гай стеганул лошадку, и его телега покатилась обратно к деревенской околице.

И тут меня прорвало.

— Мои руки? На уборке? Ха — и не мечтай, старый пень, — бросил я вслед удаляющейся спине. — Не для того я приехал домой, чтоб на своих руках натирать мозоли! Слышишь?!

Но старик уже не слышал. Ай, ну и ладно — не до него сейчас — передо мною стоял дом. Мой дом. Дом, где вырос я, моя сестра, и где жили мои родители. Я оглядел крепкие стены из толстых сосновых бревен, бросил взгляд на широкую двускатную крышу. Нет — совсем ничего не изменилось. Даже окна закрытые все теми же белыми занавесками в мелкий зеленый горошек. А за домом, чуть поодаль — сарай для коров и сад с огородом, огороженные низким досочным забором. Да, все там же где и всегда. И это хорошо.

Прислушавшись, я попытался различить во дворе знакомые голоса. Кто сейчас дома? Отец? Мать? Сестра? То-то обрадуются они моему приезду. Отец, само собой, чувств никаких не покажет — он у меня такой. Мать? Ну, та у меня сдерживаться не станет и сразу кинется мне на шею. А еще у меня есть сестра. Она, конечно, обрадуется, что ее младший брат приехал домой. Но обрадуюсь ли от ее радости я? Навряд ли. Сестра у меня — та еще штучка.

Нет, никаких голосов не слышно. Значит, кто бы ни был сейчас на хозяйстве, он находился в доме. Что ж — устрою им сюрприз.

Я осторожно отворил калитку, на цыпочках поднялся по затертому крыльцу, проскользнул в недавно подкрашенные, двери, и неслышимой тенью ступил в полумрак сеней. Но в привычных стенах и тьма не беда. Три шага вперед, два направо, повернуть в проем, сделать поворот — и вот он, вход на кухню, закрытый плотным куском дерюги, дабы не дать разлететься по дому запахам.

Из кухни доносили голоса. Разговаривали двое, обе — взрослые женщины. Судя по голосам — мать и одна из наших соседок. Хм, не моё ли прибытие они обсуждают?

Я замер, прислушиваясь.

— Мая, я же говорили тебе, твоя корова сама не встанет на ноги. Говорила? — раздался осуждающий голос моей матери.

— Говорила, Эйра. Но... — тоскливо отозвалась, чуть всхлипнув, гостья.

— Что но, Мая?

— Но то лекарство для скотины стоило целую кучу денег. Потому-то я и решила немного обождать с его покупкой. Думала, авось оно как-то само образуется...

— И что из этого вышло? Твоей буренке стало лучше? — Вновь осуждающий голос матери. — Нет. Оттого сейчас ей нужно более сильное лекарство. А потому и более дорогое.

— Но у меня и на первое лекарство денег едва хватило. Помоги, госпожа староста!

— Эх, Мая, Мая. Говорила я тебе, что скупость до добра не доводит? Но так и быть — я тебе помогу.

Да, моя мама — староста нашей деревни. И ее задача — помогать всем бедным и нуждающимся соседям. Даже таким скудоумным скупердяйкам, как наша соседка Мая. Да — моя мать с этим неплохо справляется. Только вот зачем ей это — ума не приложу. Быть матерью и женой — ей этого мало, что ли? Твой дом — твоя крепость. И только твоя. Так нет же: мало ей своих бед-невзгод — тянет ее и чужие беды на плечи взвалить. И она взваливает. И уверенно их разрешает. Вот такая она у меня.

А еще моя мать очень красивая женщина. И потому своей симпатичной внешностью я обязан именно ей. У меня, как и у нее, маленький острый подбородок, приятные черты лица и мягкие, цвета спелой пшеницы, волосы.

Но вот мой отец, Витольд, человек не мягкий. Он — настоящий мужчина. Хотел с самого юношества стать именитым виноделом? Да, еще как хотел. Десять лет он искал хороший сорт винограда и нашел. Еще несколько лет разыскивал для него хорошую землю и тоже нашел — здесь, возле деревни Барн. Не испугался, что деревня расположена почти у самого края Гоблинского леса. Отгородил поле, отстроил винодельню, получил первый хороший урожай винограда, сделал вино, продал его и разбогател. Потом снова, и снова, и снова, год за годом. Еще через пару лет он нашел себе труженицу-жену, мою мать. Еще через пару зим построил дом, обзавелся хозяйством, завел ребятишек. К чему это я? Да к тому, что мой отец, в отличие от матери, все несет в дом, все в свою семью. Вон он, настоящий мужчина. Понятное дело, ему так же предлагали стать старостой нашей деревни. Только ему-то это зачем? На нем семья и собственное дело — есть о ком и о чем заботиться.

Говорят, что мне от отца достался не только высокий рост, а еще и весьма непростой характер. Не, про рост я совсем не спорю — он у меня что надо. А характер... Как по мне, то я просто душка... если не лезть ко мне в душу бес спроса. Особенно — с разными нравоучениями.

Что ж — настала пора явиться себя пред матушкины очи. Только как бы поэффектнее это сделать?

Осторожно скользнув за дерюгу и оказавшись на кухне, я быстро выпрямился, засунул руки в карманы брюк и натянул на лицо ехидненькую улыбочку — пусть думают, что я давно уже тут стою. Какое-то время женщины меня действительно не замечали, а когда увидели, то умолкли на полуслове, и расширенными глазами воззрились на внезапно явившуюся фигуру.

То, что надо!

Первой, конечно же, пришла в себя мать.

— Ликий! Ты уже дома? — воскликнула она, продолжая глядеть на меня во все глаза.

— Дома, дома, — хохотнул я громко. — Стою тут уже невесть сколько, слушаю ваши речи.

— Опять шутишь, да?— не поверила мне она.

— Конечно, шучу, — признался я. Да, маму провести нелегко.

— Надо же, а я ждала тебя только к обеду. Стряпня-то моя еще не готова. — Мать в отчаянье всплеснула руками.

— Так мне что, пойти еще прогуляться? — заметил я с напускной небрежностью. — Так это я могу. Посижу у друзей, браги попью...

— Да что ты, что ты, — засуетилась мать. — Заходи, присаживайся. — Я видел, что мать так и рвется обнять свое давно не виденное дитя, но при соседке стесняется. Я покачал головой, давая понять, что и сам не горю желанием обниматься — не люблю всех этих нежностей. Я же парень, в конце концов, а не девка какая-нибудь.

— Тогда я быстренько тебе чего-нибудь состряпаю? Ты же с дороги? Проголодался, небось?

— Тут я отказываться не буду, — согласился я. Сделав пару шагов, я плюхнулся за длинный дубовый стол — есть хотелось неимоверно, с самого утра у меня во рту не было ни крошки. Нет, деньги на еду, у меня само собой имелись. Но с чего мне перебиваться дешевой трактирной стряпней, когда до дома осталось всего ничего?

Пока мать крутилась возле печи, мне предстояло некоторое время отбиваться от назойливых вопросов сидящей напротив соседки.

— Ликий, Ликий, — елейно улыбаясь, ворковала она. — Ты, как я погляжу, еще немного подрос?

— Я? Подрос? Еще чего! — Я скосил взгляд на грузную пожилую женщину, вырастившую трех непутевых детей и нарастившую столько же мешкообразных подбородков. — Да нет, что ты. Куда уж мне еще расти, — привычно отшутился я. — Чтобы головой потолок пробить? Нет уж, спасибо. Да и кроватей на меня и так не напасешься — со старой вон лодыжки давно уже свешиваются.

Все верно — я всегда оказывался выше любого из своих сверстников как минимум на целую голову. Ощущения — словами не передать. Правда, иногда это вызывало определенные трудности с одеждой. Или с теми же кроватями, например. Но оно того стоило.

— Не подрос? Зато наверняка еще больше похорошел. — Мая не прекращала отсыпать мне комплименты. — В деревне все девки будут твои — выбирай любую.

— Девки? Это, хм, да, — засмущался я. Этой весной мне стукнуло семнадцать — самое время подумать о собственной семье. Тем более что и нашим девчонкам я тоже нравился. А что — парень я видный. Не так чтобы силен, стоит признать, но и не слабак. Не так, чтобы умен, но и не глупец. На лицо приятен. Ну и ростом я тоже вышел, что также немаловажно.

Словом, я жених завидный.

Но — не время мне пока еще думать об обряде. Не время.

Что я и сказал.

Мая нахмурилось, силясь понять, что именно я имел ввиду.

— Ах, да, да-да-да, — бодро закивала она и три ее подбородками заколыхались штормовыми волнами. — Тебе ж еще четыре года нужно на мага учиться. Тогда да, тебе и, правда, рано об этом думать.

Вот именно. А все потому, что у меня есть Дар — дар управлять Влагой. Любой влагой, будь-то вода, пар или лед. И теперь, потратив на освоение своего Дара целых одиннадцать лет, я могу смело сказать, что я уже достиг существенных результатов. И даже соответствующая грамота у меня имеется. И не какая-нибудь простая, дешевая, а настоящая, рифленая, с крупной оранжевой печатью. Ну а-то!

От благостных мыслей меня отвлек стук посуды — мать начала накрывать на стол.

— Ох, что это я, — наконец спохватилась гостья. — Вы, наверное, вдвоем остаться хотите? Поговорить о том, о сем? О своем, о домашнем? Так я тогда пойду домой, да?

"Ага, так уж и домой", — усмехнулся я. — "Не домой ты пойдешь, а побежишь к своим соседкам, таким же сплетницам, дабы первой поделиться новостью, что сынок-де старосты домой вернулся. Хотя мне-то, какое до этого дело? Это, даже, и к лучшему — новость о моем приезде разлетится быстрее, и гости пораньше соберутся за праздничным столом".

— Иди-иди, Мая, — согласилась мать.

— Иди, иди — скатертью дорога, — откровенно отозвался я. Мать взглянула на меня с укором, но промолчала.

— Прощайте, госпожа староста. Приятного аппетита, господин маг, — быстро попрощалась словоохотная соседка и, подобрав подол платья, шустро покинула нашу обитель.

— Ну, сынок, рассказывай: как прошла учеба? Как относились к тебе учителя-маги? Как ты ел? Как ты спал? Тебя в академии никто не обижал? А ты сам никого не трогал?

Уплетая вареную картошку, обильно сдобренную салом, я принялся рассказывать матери о том, в каких трудах и заботах прошла моя весна. Рассказывал я обстоятельно, многое, но не все — не к чему ей знать лишние подробности, такие как наказание за споры с учителями, выигранные пари и треснувшие на тренировках ребра. Потому что мои беды это только мои, не мамины.

Гости стали подтягиваться к полднику. Сначала пришли с виноградника несколько наемных крестьян — помогать матери с праздничной готовкой. Затем потянулись соседи, в основном женщины — пришли поприветствовать меня, поздравить мать с моим возвращением и так же помочь с продуктами и готовкой. Ближе к ужину с полей потянулись мужики.

К счастью, мне не пришлось долго скучать в гордом одиночестве — прослышав о моем возвращении, в наш дом заявились мои друзья — Элрик и Лацис. Вот уж с кем всегда можно говорить начистоту! Потому как Элрик и Лацис для меня не просто друзья, а друзья с большой буквы.

Мелкий и худощавый шестнадцатилетний Лацис, нареченный нами Шкетом (сокращенно от Шкелетик), еще с детства втягивал нас, меня и Элрика, в еще большее количество неприятностей, чем я. А потом благополучно от них сбегал. Благополучно для себя, разумеется, потому как ни телосложением, ни силой духа особо не отличался. Поначалу мы на это, само собой, дико обижались. А потом привыкли — Лацис рос у матери без отца и братьев. Откуда же тут храбрости взяться? Мы это понимали. Тем более что парень всегда заглаживал свои проступки большими кусками маминых пирогов, которых та печь была большая мастерица. А еще Лацис знал много разных баек. И сплетен. И что кругом делается. Словом — проще было его простить, чем дуться на него.

А вот двадцатилетний крепыш Элрик в детстве ни в какие неприятности нас не втягивал. Наоборот — он защищал от них и меня и Лациса. От любых неприятностей, будь-то злые соседские собаки или шкодники мальчишки из соседних поселений, прибывшие поглазеть на деревню по случаю ярмарки. Защищал и в детстве, и в юношестве, когда круг наших интересов заметно расширился. С ним и в чужой трактир зайти не страшно, ни в карты с незнакомцами перекинуться. И в наших ремеслах мы друг друга не обижали — лесоруб Элрик, прозванный деревенскими Дуболомом, всегда продавал нам дрова по самой выгодной в деревне цене. А худышка Лацис, работая писчим, делал для нас всяческие бумаги завсегда без очереди.

Словом: друзья с детства — друзья навсегда.

Самым последним домой пришел мой отец — помахав мне с дверей своей широкой мозолистой ладонью, он отправился во главу стола, к матери и громким голосом огласил начало праздничного ужина.

Вот тогда и началось: пожелания долгих лет моим родителям, тосты за мое здоровье, за мое возвращение, за мои успехи на личном и магическом поприще. И прочее, и прочее и прочее. А потом настал через объедаловки и обпиваловки: праздничный стол просто ломился от всевозможных мясных и рыбных блюд, от овощей и фруктов, от пирогов и сдобы, от меда и кваса. А самое главное — на столе стояло множество бутылок вина из отцовской винодельни: белое и красное, сладкое и кислое, с ароматами цветов и ароматами лесов. Здорово! Пей — не хочу. Ну, я и пил. Правда, напиваться до свинского состояния мне нельзя — таков у нас с отцом уговор. Если он хоть раз увидит меня дома в состоянии не стояния, то... Нет, бить он меня не будет, нет. Не в том я уже возрасте, так сказать. Он просто запретит мне пользоваться нашим семейным винным погребом. Запретит навсегда. А это потеря так потеря — словами не описать.

Так что, хочу, не хочу, а меру свою я блюсти обязан. Ибо чревато.

Есть у этого обещания и другая грань — иногда мне приходится за всех отдуваться.

Например, как сейчас. В избе, как и положено, стоит праздничный шум и гам. В одной стороне стола мужики ругаются, на другой — женщины спорят, чей наряд краше. На лавке, что у двери, два мужика песни поют, а в центре кухни три девчонки хороводы выводят. Словом — все как всегда и все как у всех. Только вот соседский кот Тырса не нашел лучшего времени, чтобы попытаться пробраться к нашей кошке Лучине. Все бы ничего, но попытался пробраться он через неплотно закрытое окно. А кошак-то толстый, в оставленную щель залезть не может. Вот и стал он орать благим кошачьим матом, дабы люди смилостивились и впустили его, бедного и несчастного, утолить свои разгулявшиеся кошачьи потребности. Но впускать его людям ни резону, ни желанья нет — у них на душе и в теле праздник, хмель да хмель кругом. И нет им никакого дела до любовных кошачьих бед.

123 ... 678

↓ Содержание ↓