"""
Вздрогнул от тихого скрипа кости.
Просыпаюсь среди ночи — и не чувствую конечностей.
Подражаю полупрозрачной личинке. Чувствую себя лилипутом в ладошку ростом, в голове глухо. Как ни стараюсь подвигать руками-ногами, сонное тело не желает слушаться.
Лишь левая рука еще связана с онемевшим сознанием. Я воспринимаю пульсирующую кровь как информацию. Воображение рисует, как какая-то малая часть подменяет все тело. Я могу шевелить только левой рукой, посему сущность по имени Исидзуэ Арика сосредотачивается именно в ней.
— Пф... ай.
И сущности больно.
Слышен какой-то... вгрызающийся шум.
Морозящий ужас — тело истирается.
Эйфория — тело пережевывается.
Меня понемногу съедают.
Я-частичный пропадаю и наконец возвращаюсь к себе, обретаю свободу движения. В темноте все еще слышатся нервные всхлипы. Сдергиваю одеяло.
Кровать вся в крови. Девочка с окровавленным ртом улыбается разбитой челюстью.
— Тебе же было плохо, братик?
Девочка одержима чем-то нехорошим.
Левую руку словно языком слизали. Ни боли, ни раны. Девочка с разбитой челюстью зализывает культю. Как будто заделывает большую брешь от потери.
Тихая ночь костного скрипа.
Прекрасный звук жизни — словно распускается цветок.
J the E.
0/
Вспомнил. Это произошло, когда наконец меня отпустили из чистилища, которым мне казалась клиника, и я серьезно задумался, не восстановиться ли в универе.
Я находился в доме более-менее знакомого соседа, Кидзаки. Было семь вечера, солнце зашло. Не позвонив в звонок, не здороваясь, я прокрался через прихожую.
Ну, на самом деле я хотел выбить окно, но, к счастью, входная дверь была не заперта. Разиня. Так я со стороны кажусь малолетним воришкой, но, как ни печально, в целом так оно и есть.
Как раз за месяц до этого, двенадцатого сентября: в эту ночь я совершил незаконное проникновение с умыслом грабежа денежных средств.
Похоже, на холме Сикура случился семейный суицид.
Донос принял первый попавшийся патрульный. Ему рано утром позвонил глава семьи Кидзаки.
"Вчера вечером мы трое дружно повесились. Это мешает соседям; я бы хотел, чтобы вы по возможности побыстрее с этим разобрались".
Очень смешно. Но, увы, принявший звонок патрульный юмора не оценил (не понял, где смеяться?), направился прямиком к Кидзаки и пал смертью храбрых. Больше о нем ничего не известно.
После полудня напарник патрульного забеспокоился, пошел на поиски и присоединился к другу. Полицейская будка второго квартала на холме Сикура опустела меньше чем за полдня. В отделении даже тревогу не успели забить, а новость уже расползлась по округе. Впрочем, это местная заварушка, так что в эфир она не попала, а осталась просто кумушкиными сплетнями. Ой-ой-ой, в дом Кидзаки-сан зашел полицейский, да не вышел, о-хо-хо, кстати, почему со вчера у них заперто, о-хо-хо-хо-хо-хо. Старые сплетницы! То ли лаконичные, то ли небрежные, не поймешь.
Вот в таком духе слухи неспешно циркулировали по району, и достигли внимательных и любопытных ушей после двух часов дня. Кажется, любопытные решили и со мной поделиться, и днем мне звонили. Я не помню, чего мы наболтали там, но в истории звонков время отмечено.
И вот сейчас, в 18:40, еще до заката мне звонили двое: "Tsuranui Mihaya" и "Karyou Kaie". Цурануи-то фиг с ней, а вот с Кайэ сложней. Он обожает мобильники, но акт звонка терпеть не может; и когда такой извращенец сам звонит, это не к добру.
И вот почти семь вечера. Солнце совсем зашло, и — третий звонок. Абонент не определился. Выжидаю, беру трубку. Разговор лаконичней некуда. Мужчина назвался Кидзаки, назвал свой адрес и...
— Прошу прощения. Я устал, забери его.
На этой фразе, и впрямь виновато прозвучавшей, трубку бросили.
Я хотел просто вернуться в кровать, но были три причины не игнорировать его.
Первая — жирный блокнот на столе. Наверно, предупреждение от Кайэ — там написано про сегодняшнее семейное самоубийство семьи Кидзаки. Вторая — только что надиктованный адрес дома того самого Кидзаки. Сакурадзака, 2-й квартал, 4-7 — это, блин, мой сосед через два дома. И последняя, третья. Сегодня меня угораздило занять протез руки у Кайэ. Стол безупречно сервирован. Если все получится, может, и от Мато-сан денежный конвертик перепадет?
Такого, чтобы в вольнонаемных бросали деньги, я не припомню, но хочется верить, что после этого она будет хоть чуточку помягче. Так, пора. Подсчитал в уме: интересы превосходят труд. Наскоро перечитывая заметки перед выходом, увидел значительного вида строку красной ручкой: "Посмотришь в глаза — умрешь".
"Посмотришь в глаза — умрешь". Как в страшных сказках. Теперь трудов стало несколько больше, чем интереса. Но раз решился, возвращаться в комнату не резон.
Так я и оказался тут.
Прихожая на ощупь была приятной. Как хурма или яблоко, такое твердое, но эластичное ощущение здоровой плоти.
Захожу не разуваясь. Деревянные стены, пахнущие обитаемостью. Нежные дощечки в узком коридоре не то что трещат под ногами, а чуть не проламываются. Беспокойно чирк-чиркает ток в лампах. И все равно темно, как в черно-белом кино. Дом словно покрыт черной пленкой.
В зале работает телевизор, крутят аниме по вечерне-воскресной программе — бесконечную историю одной семьи из среднего класса. Так вот, перед этой семьей, поддерживающей свой очаг десятилетиями, лежали трупы людей, которые сей очаг поддержать не сумели.
Наверно, мать и дочь. Мать лежала на столе, дочь распростерлась на полу. Обе, хоть и лежа ничком, откровенно уставились в потолок. Выражения лиц крайне грустные. Плачущие такие, будто израсходовали пожизненный запас эмоций. На этой неделе, наверное, был очень трогательный эпизод про Исоно Нанигаси-сан. Хотя иногда люди делают такие лица, когда сталкиваются с необъяснимым насилием.
Однако да, что надо было сделать, чтобы так извернуться?
Самоубийство через удушение веревкой — это каждый способен, но самой себе сломать шею поворотом головы — немного чересчур силовой прием. Скорее всего, с большой силой схватили за голову и тряхнули в сторону. Какая разница. Ситуация не позволяет стоять и гадать над невообразимым. Даже если в конечной точке моего прокрадывания убийца и не спит, со взломом это не связано.
Вскоре радости семейного быта на эту неделю закончились. За моей спиной крутятся титры, а я ставлю ногу на лестницу. Облепившая дом пленка чем дальше тем грязнее, а в момент выхода на второй этаж и вовсе краснеет.
Деревянный коридор превратился в бетонный. Из черного стал белым. Испещренный проход напоминал мрачные религиозные картины.
— Ох. Я что, сплю?..
Хреново. Сон и явь вздумали переплестись.
Я и не заметил, когда вдали по коридору, в углу, встал силуэт, похожий на сухое дерево.
— Скажите, вы — святой отец?
У сухого дерева был звучный, ясный голос. Вот дерьмо. Любо-дорого посмотреть, как я успешно вижу сон, не связанный с Кидзаки.
— Нет, прости. И вообще, ты видел святых отцов с черными собаками?
— Но вы спасаете одержимых. Значит, вы вроде святого отца из фильма, экзорцист, не так ли?
— Я не экзорцист, а эксторцист. Звучит похоже, но нюансы есть.
Что ни говори, а вместе с демоном я ломаю и человека. К людской норме он вернется, однако про возвращение в общество и думать не стоит.
И вообще, настоящих демонов не существует. Вы, братцы, просто больные. У вас просто малость нестандартные повреждения ЦНС, бросайте уже так себя называть.
— В общем, я не священник, и священник твою болячку не исправит. Либо давай сам с собой приди к согласию, либо сдавайся в ба-альшую клинику. Похоже, мой дружок тоже не очень тобой интересуется.
— Каг мде дяжело...
Какой-то белый шум. На миг я вижу запущенную комнату, пол которой целиком засран. Словно скрытый трек на CD-диске.
— Что-то звук накрылся. Еще раз повторю, давай в больницу.
— А-А-А-А-А! Нет, я же говорю, не в этом дело!.. Я, это не болезнь! Я просто живу, наслаждаюсь жизнью и делаю все как мама говорит! Каждый день учусь, хорошо учусь, папы вот не стало — очень стараюсь порадовать маму, а стоит чуть приболеть, сразу такие слова, зачем?!
Бетонные стены изгибаются.
Нет, расплываются. Эмоциональное перевозбуждение силуэта плавит коридор. Плохи дела. Так и меня может заодно расплавить.
— Стой. Стоп-стоп, мне правда страшно, погоди немного, а?.. Окей, спокойствие. Я тоже неправ, не дело незнакомого человека записывать в больные.
Конечно, незнакомого человека записывать в попы тоже странно, но умолчим. Лучше зря не болтать, убьет еще. Сон это или что, а умереть будет нехорошо.
— Но не лучше ли вместо святого отца звать меня доктором? Ты хоть и говоришь, что это не болезнь, но я думаю, что лучше быть больным, чем одержимым.
И обращение как с хомо сапиенсом, и странность все равно не пропадает.
— Конечно, не лучше!.. Ты вообще не понимаешь! Это странно, это странно, все очень странно!.. Ведь это странно, когда точно знаешь, что хочешь делать, чего не хочешь, а все равно проглатываешь!.. Мама говорит, что у меня болезнь, но такой болезни нет. Это одержимость. Эта болезнь не сама по себе, а из-за демона!..
Силуэт не перестает вопить. Бетон не перестает плыть. Я дрожу. У меня вообще щеки уже текут.
— Ой-ой-ой. Ай, пощади меня, пожалуйста. Я не хочу здесь закончиться.
— Тогда поправься. Скажи, что это одержимость.
Четкий наказ. У-у-у, везет мне на психов, мы слишком разные, в температурном смысле.
— Понял. Тогда предположим, это одержимость. Но так тоже стыдно, если подумать. Заболеть любой может, можно рассчитывать на сочувствие, а одержимые — это какой-то зомби-апокалипсис.
Стены плавятся медленнее. Силуэт радуется.
— А вот и нет. Ты и этого не знаешь, отче? Так вот, на Западе демоны вселяются в тех, кто не верит в Бога. Демоны показывают скрытую грязную натуру человека, просят греха. Это никакая не болезнь. Болезнь же просто лечится, да? А одержимость — нет. Стоит демону уйти, как первородный грех человека вскрывается, и этот человек очищается.
Гм, тут тебе не Запад. В нашем климате преступление и наказание не очень популярны. Нет такого двигающего тренда — безответственно заражать всех встречных-поперечных. Это искусственное и расчетливое притворство.
— О-о, христианство, куда деваться! Ладно, на фиг, а то словно обсуждаем отмывку денег. А что, если изначально не знать про Бога, демон не прилепится?
— Именно. Знание и вера никак не связаны. Если не знаешь Бога, не узнаешь и дьявола. Поэтому, ну...
Ага, ага-ага-ага, да-да-да.
— В общем, ты хочешь сказать... и Бог, и дьявол — одно и то же?
Или "одно к одному", "сообщники"; но я думаю — не суть. Силуэт еще больше обрадовался, и бетонная стена совсем прекратила плыть. Через проплавившийся пол виднеется коридор изначально деревянной двухэтажки, гнездышко людей среднего класса. Уф! Дверь спальни тоже стало видно, и стоит ее открыть, как этот веселый сон закончится.
— Дошло? Бог насылает демонов, чтобы испытать нас. Я на испытании. Меня избрали. Если прогонишь этого демона, я смогу вернуться в старое тело!.. Я могу вернуться, но все скопом надо мной смеются. Это уж точно не болезнь. Я же знаю, это не я, это кто-то еще сводит меня с ума. Да-да, и то, что мне пришлось побить маму, и что пришлось заляпать комнату, и что все друзья надо мной издеваются — это все для того, чтобы Бог меня спас!..
— Э-э... Ну, я не...
Прикусываю язык. Я вообще-то не мастак судить чужие системы ценностей, и в данном случае ирония совсем неуместна.
— Примерно понятно, что ты хочешь сказать. Но почему ко мне-то с этим?
— А почему ты спрашиваешь? Мы ведь похожи. То есть у тебя ведь тоже не хватает части тела.
Протягиваю руку к двери.
— Не подлизывайся, чужак. Я жертва, а ты хищник. Мало ли, что на что похоже, не надо говорить, что мы одинаковые.
Щелк. Дверь открылась без проблем.
От белого — к черному. Ура, теперь время семейных обстоятельств Кидзаки.
Захожу в темную спальню. Ставни закрыты, из освещения — один ночник. И очень душно, как в бане. В спальне две кровати. На дальней сидит широкоплечий мужчина. Меня он не замечает. Бессильно понурился спиной ко мне. На глаз похоже, что это глава семейства Кидзаки. В отличие от двоих внизу, шея у него в порядке, выглядит еще нормальным человеком. То есть живой. Да уж, надо думать. Мертвый бы не позвонил сказать, что у него три человека в семье совершили самоубийство.
Ступаю тихонько. Господин Кидзаки сидит спиной. Сгорбленная фигура навевает мысли об арт-выставке в шаге от краха. До кровати не больше полутора метров. Три шага, и, какая бы болезнь у него ни была, надо наброситься... Вот только вкралась помеха. Ботинок глухо утыкается в препятствие. Что за черт, ишь какое здоровое...
"Здоровое" оказалось безжизненным человеком с открытыми глазами. Тело инспектора. Два тела. У того тоже шея вывернута, валяется на животе.
— Добрый вечер. Не думал, что так быстро придешь.
Рефлекторно поднимаю взгляд.
На миг дыхание сперло от дрожи.
В углу комнаты...
В зеркале отражается господин Кидзаки. Наши глаза встречаются. Хреново. Мы мерим друг друга взглядами, а потом...
"Посмотришь в глаза — умрешь".
— А...
Мускулы сводит дрожью. Больно. Примерно как если бы меня раскатало катком, а потом еще раз и еще. Даже пальцем двинуть не могу. Слишком силен. Всего за миг, когда мы увидели друг друга, мой организм вышел из-под контроля.
Под ногами — два тела со свернутыми шеями. Перед глазами — усталый человек средних лет, смотрящий на меня, сидящий ко мне спиной. Темная парилка. Становится страшно. Глазные яблоки не двигаются, даже взгляда отвести не могу. И главное, от невозможности командовать телом я все еще не могу дышать.
— Ты это, ну... Экзорцист, который лечит одержимых?.. Гм? Тебя же зовут Арика-кун, который у Исидзуэ?
Он все еще смотрит, поэтому среагировать не могу. Пока он не отведет взгляд, у меня абзац и беспомощность.
— Ну да, Арика-кун. Ты недавно из клиники выписался, так? Не припомню, почему ты туда вообще попал. Извини, я так заработался, последнее время даже с людьми нормально не вижусь. Моя дочка хотела съездить к тебе, проведать, клянчила на расходы. Вы как, увиделись хоть раз?
Может быть. Я вообще никогда не узнаю, правда ли она ко мне ездила. А. Ну да, вообще-то в клинике была политика полной изоляции.
— Вот беда. Знаешь, я, похоже, подхватил эту вашу одержимость. Я и заперся тут потому, что хотел побыть один, пока жду экзорциста. Не хотелось связываться с людьми. Еще донесут на меня, чего доброго, и пойдут дурные слухи. Ведь в мои годы общественное мнение становится едва ли не самым важным в жизни.
Господин Кидзаки медленно поднимает голову. Он уже готов убивать на всю катушку. Стой, это же я. Этот эксторцист и есть я! Не торопись, я готов выслушать тебя!
