Decoration Disorder Disconnection

"""

Вздрогнул от тихого скрипа кости.

Просыпаюсь среди ночи — и не чувствую конечностей.

Подражаю полупрозрачной личинке. Чувствую себя лилипутом в ладошку ростом, в голове глухо. Как ни стараюсь подвигать руками-ногами, сонное тело не желает слушаться.

Лишь левая рука еще связана с онемевшим сознанием. Я воспринимаю пульсирующую кровь как информацию. Воображение рисует, как какая-то малая часть подменяет все тело. Я могу шевелить только левой рукой, посему сущность по имени Исидзуэ Арика сосредотачивается именно в ней.

— Пф... ай.

И сущности больно.

Слышен какой-то... вгрызающийся шум.

Морозящий ужас — тело истирается.

Эйфория — тело пережевывается.

Меня понемногу съедают.

Я-частичный пропадаю и наконец возвращаюсь к себе, обретаю свободу движения. В темноте все еще слышатся нервные всхлипы. Сдергиваю одеяло.

Кровать вся в крови. Девочка с окровавленным ртом улыбается разбитой челюстью.

— Тебе же было плохо, братик?

Девочка одержима чем-то нехорошим.

Левую руку словно языком слизали. Ни боли, ни раны. Девочка с разбитой челюстью зализывает культю. Как будто заделывает большую брешь от потери.

Тихая ночь костного скрипа.

Прекрасный звук жизни — словно распускается цветок.

J the E.

0/

Вспомнил. Это произошло, когда наконец меня отпустили из чистилища, которым мне казалась клиника, и я серьезно задумался, не восстановиться ли в универе.

Я находился в доме более-менее знакомого соседа, Кидзаки. Было семь вечера, солнце зашло. Не позвонив в звонок, не здороваясь, я прокрался через прихожую.

Ну, на самом деле я хотел выбить окно, но, к счастью, входная дверь была не заперта. Разиня. Так я со стороны кажусь малолетним воришкой, но, как ни печально, в целом так оно и есть.

Как раз за месяц до этого, двенадцатого сентября: в эту ночь я совершил незаконное проникновение с умыслом грабежа денежных средств.

Похоже, на холме Сикура случился семейный суицид.

Донос принял первый попавшийся патрульный. Ему рано утром позвонил глава семьи Кидзаки.

"Вчера вечером мы трое дружно повесились. Это мешает соседям; я бы хотел, чтобы вы по возможности побыстрее с этим разобрались".

Очень смешно. Но, увы, принявший звонок патрульный юмора не оценил (не понял, где смеяться?), направился прямиком к Кидзаки и пал смертью храбрых. Больше о нем ничего не известно.

После полудня напарник патрульного забеспокоился, пошел на поиски и присоединился к другу. Полицейская будка второго квартала на холме Сикура опустела меньше чем за полдня. В отделении даже тревогу не успели забить, а новость уже расползлась по округе. Впрочем, это местная заварушка, так что в эфир она не попала, а осталась просто кумушкиными сплетнями. Ой-ой-ой, в дом Кидзаки-сан зашел полицейский, да не вышел, о-хо-хо, кстати, почему со вчера у них заперто, о-хо-хо-хо-хо-хо. Старые сплетницы! То ли лаконичные, то ли небрежные, не поймешь.

Вот в таком духе слухи неспешно циркулировали по району, и достигли внимательных и любопытных ушей после двух часов дня. Кажется, любопытные решили и со мной поделиться, и днем мне звонили. Я не помню, чего мы наболтали там, но в истории звонков время отмечено.

И вот сейчас, в 18:40, еще до заката мне звонили двое: "Tsuranui Mihaya" и "Karyou Kaie". Цурануи-то фиг с ней, а вот с Кайэ сложней. Он обожает мобильники, но акт звонка терпеть не может; и когда такой извращенец сам звонит, это не к добру.

И вот почти семь вечера. Солнце совсем зашло, и — третий звонок. Абонент не определился. Выжидаю, беру трубку. Разговор лаконичней некуда. Мужчина назвался Кидзаки, назвал свой адрес и...

— Прошу прощения. Я устал, забери его.

На этой фразе, и впрямь виновато прозвучавшей, трубку бросили.

Я хотел просто вернуться в кровать, но были три причины не игнорировать его.

Первая — жирный блокнот на столе. Наверно, предупреждение от Кайэ — там написано про сегодняшнее семейное самоубийство семьи Кидзаки. Вторая — только что надиктованный адрес дома того самого Кидзаки. Сакурадзака, 2-й квартал, 4-7 — это, блин, мой сосед через два дома. И последняя, третья. Сегодня меня угораздило занять протез руки у Кайэ. Стол безупречно сервирован. Если все получится, может, и от Мато-сан денежный конвертик перепадет?

Такого, чтобы в вольнонаемных бросали деньги, я не припомню, но хочется верить, что после этого она будет хоть чуточку помягче. Так, пора. Подсчитал в уме: интересы превосходят труд. Наскоро перечитывая заметки перед выходом, увидел значительного вида строку красной ручкой: "Посмотришь в глаза — умрешь".

"Посмотришь в глаза — умрешь". Как в страшных сказках. Теперь трудов стало несколько больше, чем интереса. Но раз решился, возвращаться в комнату не резон.

Так я и оказался тут.

Прихожая на ощупь была приятной. Как хурма или яблоко, такое твердое, но эластичное ощущение здоровой плоти.

Захожу не разуваясь. Деревянные стены, пахнущие обитаемостью. Нежные дощечки в узком коридоре не то что трещат под ногами, а чуть не проламываются. Беспокойно чирк-чиркает ток в лампах. И все равно темно, как в черно-белом кино. Дом словно покрыт черной пленкой.

В зале работает телевизор, крутят аниме по вечерне-воскресной программе — бесконечную историю одной семьи из среднего класса. Так вот, перед этой семьей, поддерживающей свой очаг десятилетиями, лежали трупы людей, которые сей очаг поддержать не сумели.

Наверно, мать и дочь. Мать лежала на столе, дочь распростерлась на полу. Обе, хоть и лежа ничком, откровенно уставились в потолок. Выражения лиц крайне грустные. Плачущие такие, будто израсходовали пожизненный запас эмоций. На этой неделе, наверное, был очень трогательный эпизод про Исоно Нанигаси-сан. Хотя иногда люди делают такие лица, когда сталкиваются с необъяснимым насилием.

Однако да, что надо было сделать, чтобы так извернуться?

Самоубийство через удушение веревкой — это каждый способен, но самой себе сломать шею поворотом головы — немного чересчур силовой прием. Скорее всего, с большой силой схватили за голову и тряхнули в сторону. Какая разница. Ситуация не позволяет стоять и гадать над невообразимым. Даже если в конечной точке моего прокрадывания убийца и не спит, со взломом это не связано.

Вскоре радости семейного быта на эту неделю закончились. За моей спиной крутятся титры, а я ставлю ногу на лестницу. Облепившая дом пленка чем дальше тем грязнее, а в момент выхода на второй этаж и вовсе краснеет.

Деревянный коридор превратился в бетонный. Из черного стал белым. Испещренный проход напоминал мрачные религиозные картины.

— Ох. Я что, сплю?..

Хреново. Сон и явь вздумали переплестись.

Я и не заметил, когда вдали по коридору, в углу, встал силуэт, похожий на сухое дерево.

— Скажите, вы — святой отец?

У сухого дерева был звучный, ясный голос. Вот дерьмо. Любо-дорого посмотреть, как я успешно вижу сон, не связанный с Кидзаки.

— Нет, прости. И вообще, ты видел святых отцов с черными собаками?

— Но вы спасаете одержимых. Значит, вы вроде святого отца из фильма, экзорцист, не так ли?

— Я не экзорцист, а эксторцист. Звучит похоже, но нюансы есть.

Что ни говори, а вместе с демоном я ломаю и человека. К людской норме он вернется, однако про возвращение в общество и думать не стоит.

И вообще, настоящих демонов не существует. Вы, братцы, просто больные. У вас просто малость нестандартные повреждения ЦНС, бросайте уже так себя называть.

— В общем, я не священник, и священник твою болячку не исправит. Либо давай сам с собой приди к согласию, либо сдавайся в ба-альшую клинику. Похоже, мой дружок тоже не очень тобой интересуется.

— Каг мде дяжело...

Какой-то белый шум. На миг я вижу запущенную комнату, пол которой целиком засран. Словно скрытый трек на CD-диске.

— Что-то звук накрылся. Еще раз повторю, давай в больницу.

— А-А-А-А-А! Нет, я же говорю, не в этом дело!.. Я, это не болезнь! Я просто живу, наслаждаюсь жизнью и делаю все как мама говорит! Каждый день учусь, хорошо учусь, папы вот не стало — очень стараюсь порадовать маму, а стоит чуть приболеть, сразу такие слова, зачем?!

Бетонные стены изгибаются.

Нет, расплываются. Эмоциональное перевозбуждение силуэта плавит коридор. Плохи дела. Так и меня может заодно расплавить.

— Стой. Стоп-стоп, мне правда страшно, погоди немного, а?.. Окей, спокойствие. Я тоже неправ, не дело незнакомого человека записывать в больные.

Конечно, незнакомого человека записывать в попы тоже странно, но умолчим. Лучше зря не болтать, убьет еще. Сон это или что, а умереть будет нехорошо.

— Но не лучше ли вместо святого отца звать меня доктором? Ты хоть и говоришь, что это не болезнь, но я думаю, что лучше быть больным, чем одержимым.

И обращение как с хомо сапиенсом, и странность все равно не пропадает.

— Конечно, не лучше!.. Ты вообще не понимаешь! Это странно, это странно, все очень странно!.. Ведь это странно, когда точно знаешь, что хочешь делать, чего не хочешь, а все равно проглатываешь!.. Мама говорит, что у меня болезнь, но такой болезни нет. Это одержимость. Эта болезнь не сама по себе, а из-за демона!..

Силуэт не перестает вопить. Бетон не перестает плыть. Я дрожу. У меня вообще щеки уже текут.

— Ой-ой-ой. Ай, пощади меня, пожалуйста. Я не хочу здесь закончиться.

— Тогда поправься. Скажи, что это одержимость.

Четкий наказ. У-у-у, везет мне на психов, мы слишком разные, в температурном смысле.

— Понял. Тогда предположим, это одержимость. Но так тоже стыдно, если подумать. Заболеть любой может, можно рассчитывать на сочувствие, а одержимые — это какой-то зомби-апокалипсис.

Стены плавятся медленнее. Силуэт радуется.

— А вот и нет. Ты и этого не знаешь, отче? Так вот, на Западе демоны вселяются в тех, кто не верит в Бога. Демоны показывают скрытую грязную натуру человека, просят греха. Это никакая не болезнь. Болезнь же просто лечится, да? А одержимость — нет. Стоит демону уйти, как первородный грех человека вскрывается, и этот человек очищается.

Гм, тут тебе не Запад. В нашем климате преступление и наказание не очень популярны. Нет такого двигающего тренда — безответственно заражать всех встречных-поперечных. Это искусственное и расчетливое притворство.

— О-о, христианство, куда деваться! Ладно, на фиг, а то словно обсуждаем отмывку денег. А что, если изначально не знать про Бога, демон не прилепится?

— Именно. Знание и вера никак не связаны. Если не знаешь Бога, не узнаешь и дьявола. Поэтому, ну...

Ага, ага-ага-ага, да-да-да.

— В общем, ты хочешь сказать... и Бог, и дьявол — одно и то же?

Или "одно к одному", "сообщники"; но я думаю — не суть. Силуэт еще больше обрадовался, и бетонная стена совсем прекратила плыть. Через проплавившийся пол виднеется коридор изначально деревянной двухэтажки, гнездышко людей среднего класса. Уф! Дверь спальни тоже стало видно, и стоит ее открыть, как этот веселый сон закончится.

— Дошло? Бог насылает демонов, чтобы испытать нас. Я на испытании. Меня избрали. Если прогонишь этого демона, я смогу вернуться в старое тело!.. Я могу вернуться, но все скопом надо мной смеются. Это уж точно не болезнь. Я же знаю, это не я, это кто-то еще сводит меня с ума. Да-да, и то, что мне пришлось побить маму, и что пришлось заляпать комнату, и что все друзья надо мной издеваются — это все для того, чтобы Бог меня спас!..

— Э-э... Ну, я не...

Прикусываю язык. Я вообще-то не мастак судить чужие системы ценностей, и в данном случае ирония совсем неуместна.

— Примерно понятно, что ты хочешь сказать. Но почему ко мне-то с этим?

— А почему ты спрашиваешь? Мы ведь похожи. То есть у тебя ведь тоже не хватает части тела.

Протягиваю руку к двери.

— Не подлизывайся, чужак. Я жертва, а ты хищник. Мало ли, что на что похоже, не надо говорить, что мы одинаковые.

Щелк. Дверь открылась без проблем.

От белого — к черному. Ура, теперь время семейных обстоятельств Кидзаки.

Захожу в темную спальню. Ставни закрыты, из освещения — один ночник. И очень душно, как в бане. В спальне две кровати. На дальней сидит широкоплечий мужчина. Меня он не замечает. Бессильно понурился спиной ко мне. На глаз похоже, что это глава семейства Кидзаки. В отличие от двоих внизу, шея у него в порядке, выглядит еще нормальным человеком. То есть живой. Да уж, надо думать. Мертвый бы не позвонил сказать, что у него три человека в семье совершили самоубийство.

Ступаю тихонько. Господин Кидзаки сидит спиной. Сгорбленная фигура навевает мысли об арт-выставке в шаге от краха. До кровати не больше полутора метров. Три шага, и, какая бы болезнь у него ни была, надо наброситься... Вот только вкралась помеха. Ботинок глухо утыкается в препятствие. Что за черт, ишь какое здоровое...

"Здоровое" оказалось безжизненным человеком с открытыми глазами. Тело инспектора. Два тела. У того тоже шея вывернута, валяется на животе.

— Добрый вечер. Не думал, что так быстро придешь.

Рефлекторно поднимаю взгляд.

На миг дыхание сперло от дрожи.

В углу комнаты...

В зеркале отражается господин Кидзаки. Наши глаза встречаются. Хреново. Мы мерим друг друга взглядами, а потом...

"Посмотришь в глаза — умрешь".

— А...

Мускулы сводит дрожью. Больно. Примерно как если бы меня раскатало катком, а потом еще раз и еще. Даже пальцем двинуть не могу. Слишком силен. Всего за миг, когда мы увидели друг друга, мой организм вышел из-под контроля.

Под ногами — два тела со свернутыми шеями. Перед глазами — усталый человек средних лет, смотрящий на меня, сидящий ко мне спиной. Темная парилка. Становится страшно. Глазные яблоки не двигаются, даже взгляда отвести не могу. И главное, от невозможности командовать телом я все еще не могу дышать.

— Ты это, ну... Экзорцист, который лечит одержимых?.. Гм? Тебя же зовут Арика-кун, который у Исидзуэ?

Он все еще смотрит, поэтому среагировать не могу. Пока он не отведет взгляд, у меня абзац и беспомощность.

— Ну да, Арика-кун. Ты недавно из клиники выписался, так? Не припомню, почему ты туда вообще попал. Извини, я так заработался, последнее время даже с людьми нормально не вижусь. Моя дочка хотела съездить к тебе, проведать, клянчила на расходы. Вы как, увиделись хоть раз?

Может быть. Я вообще никогда не узнаю, правда ли она ко мне ездила. А. Ну да, вообще-то в клинике была политика полной изоляции.

— Вот беда. Знаешь, я, похоже, подхватил эту вашу одержимость. Я и заперся тут потому, что хотел побыть один, пока жду экзорциста. Не хотелось связываться с людьми. Еще донесут на меня, чего доброго, и пойдут дурные слухи. Ведь в мои годы общественное мнение становится едва ли не самым важным в жизни.

Господин Кидзаки медленно поднимает голову. Он уже готов убивать на всю катушку. Стой, это же я. Этот эксторцист и есть я! Не торопись, я готов выслушать тебя!

— Однако это только когда есть семья, чтоб ее поддерживать. Видел внизу мою благоверную с дочкой? Уже день, как они так лежат, но еще не завоняли. А ведь сентябрь, считай, лето, и в холодильник я их не сложил, не влезли — хотя я не очень старался. Я хотел как-то управиться, пока соседи не начали жаловаться, — ну а впрочем, все это уже неважно. То есть это с самого начала было неважно, но почему-то обе умерли заодно со мной. Вот бессмысленный эскорт. В результате семья до самого конца осталась моим бременем.

Господин Кидзаки понемногу оборачивается. Взгляд через зеркало медленно перемещается, становится прямым.

В то же время...

— Ну, тебя я беспокоить не стану. Чтобы больше никого не убивать, я убью себя. Я вообще-то давно уже умер, но почему-то не могу умереть как следует. Вчера вечером я тоже крутил свою шею.

Шея.

Моя голова одновременно с поворотом господина Кидзаки уползает вбок.

— Я хотел умереть один. Женушке не говорил, что я уже неделю как не работаю. Устал, я устал. Я настолько устал, что до сих пор не замечал, что устал. Мне ведь уже за пятьдесят. Пора подумать о свободе, как считаешь?

Если взять за ноль градусов поворот головы Кидзаки, сидевшего ко мне спиной, сейчас она повернулась на двадцать пять градусов. Дело плохо. Я примерно понял устройство этой одержимости.

— Но она была против... Мол, не вздумай бросить работу, ты-де не только себе принадлежишь, ты должен нас кормить, все такое. Жутко взъярилась. Ну, мы столько лет вместе, но тут такое дело, Арика-кун, женщины всегда неподражаемо гробят весь интерес. Я даже думаю, это особенность всех женщин. Мы, мужики, только на гордости стоим, и вот так вернуться в детство не можем.

Сорок градусов, шестьдесят градусов. Словно прибитая к голове господина Кидзаки, моя собственная голова все поворачивается. Напомню, девяносто градусов — это прямо вбок. А дальше — да, как ни пыжься, а предел около ста двадцати.

— Сразу скажу, я тоже не хотел семейного самоубийства. Я всего лишь хотел остаться один. Потому что... а-а, почему же, почему... Почему я вообще работу-то бросил, ах да, с возрастом начал делать смешные ошибки. Старался цифры подправить, схитрил, да только еще больше напортачил. Начальство мне — давай сам себе шею мыль, а на заем у меня шея не гнется, и я не мог все это разгрести, покуда жив.

Девяносто градусов, сто.

Хр-р! — потрескивает шейный столб.

Моя голова дальше не крутится. Так уж устроено тело. Но шея господина Кидзаки была весьма гибкой. Наверно, у него там внутри образовались подшипники. Всенаправленный обзор на 360®.

— Поэтому я думал умереть один, но благоверная с дочкой были против. Ну, вроде, если уж умирать, то хоть умри так, чтоб деньги остались, в общем, возражали. Вот бред. Я сказал, что умираю потому, что мне это вот надоело, но они до самого конца не поняли. Так что я молча убил себя перед благоверной, но бес попутал, я думаю. И благоверная, и дочка свернули себе головы заодно со мной.

Ты это сам устроил, мужик.

Сто двадцать градусов. Сто тридцать градусов. Голова поворачивается. Головы окружающих крутятся заодно с одержимым по имени Кидзаки.

Синдром, приобретенный господином Кидзаки в становлении одержимым. Пораженный орган — шея, порожденное в связи с этим новообразование — способность вызывать подражание. Причина — переутомление, вроде так.

Пошел ты в ад. Господин Кидзаки отгородил сознание от собственной болезни и продолжал самоубийства с чужим летальным исходом. Человек, встретившийся взглядом с этим мужиком, ограничивается в движениях теми, которые делает сам Кидзаки. Офигеть. Мужик с головой на подшипнике, ему все как с гуся вода, но человеческая шея так не крутится.

Умру. Через несколько секунд я...

— Но я вот что подумал. Если мой долг — кормить семью, то долг семьи — умереть со мной. То есть если меня не будет, они не выживут? Значит, они должны умереть со мной. Благоверная с дочкой, видимо, так и сделали. Как же тяжело. Подумать только, зачем они связали жизнь со мной. Вот уж действительно... крепкие узы семейной любви — это ад самоотречения.

Лицо господина Кидзаки повернулось.

Его голова описала строго сто восемьдесят, а моя неловко сверн... хрясь.

"""

Сопение.

Черный пес ищет шею-подшипник.

В комнате темно, но это мелочи. Черный пес и так слеп, свет ему не нужен.

Левая рука, потерявшая протез, снимает оформившуюся бесформенность с потерявшей голову шеи.

Хорошая собачка...

Ну, Ненависть (имя временное), пора обедать.

1/junk

Небо было так близко.

В момент пробуждения мир окутался водой.

— А... э?..

И небо стало морем.

Солнце белого цвета. Свет переливался в потоках, омывая меня, омывая каменное помещение. В яркую синеву вдруг выметнулась черная рыбья тень.

В море над головой плавала огромная рыбина.

Скользила по белым солнечным лучам. Больше двух метров в длину. Если судить только по силуэту, это натуральная акула. Но что за рыба на самом деле — непонятно. Если спросите, бывают ли пресноводные акулы, я не найдусь что ответить. Да и понять бы сперва — оно и правда рыба?..

Рыбья тень начала удаляться. Может, ей не понравился мой взгляд? И вот она совсем пропала — в еще более глубоких водах.

Небо с землей поменялись местами. Но это привычный вид.

Ничего такого. Потолок стеклянный, а вверху — аквариум, вот и все. Или лучше сказать, что эта комната располагалась под огромным аквариумом. Это подземелье, и море над головой — никакое не море, а просто старый водный резервуар. Безумная подземная комната с потолком-водоемом как будто сошла со страниц учебника по истории — словно комнату средневекового замка взяли и как есть перенесли сюда.

Это окраина города Сикуры. Вокруг — лес, и здесь живет Карё Кайэ.

— О, Арика, ты проснулся?

В самом центре комнаты стояла кровать с балдахином, откуда донесся бесполый голос.

Лица отсюда не было видно, оно в тени, но голос принадлежал хозяину помещения. Если не смотреть вплотную, не увидишь — с таким расчетом и была установлена его кровать.

Подземелье квадратное, выполненное в виде огромной коробки. Потолок из стекла, кругом каменные стены, словно выложенные кирпичом. Во всех стенах есть двери, но я открывал только южную, потому что она выход. Интерьер выглядит практически нежилым, из электроприборов — только маленький холодильник в углу. По всей комнате разбросан антиквариат без всякого порядка, и выглядит это скорее как груда хлама в сарае.

— Прости, я спал. Что-нибудь нужно?

— Ничего. Но раз проснулся, поработай. У меня горло пересохло, подай воды.

Должно быть, из-за дурного сна, я проверил, на месте ли шея. Потом поднялся с софы.

В этой комнате не было водопровода. Под "водой" подразумевалась дистиллированная вода из холодильника, ее там было много. В углу комнаты горой лежали глобусы, через них я неспешно пробрался к холодильнику, открыл одной рукой дверь... Блин, почему тут все желтое?

— Тут только химия осталась!

— Сойдет. Бери грейпфрутовую.

Жизнерадостная личность, хоть и лежит все время. Еще поэнергичней меня, что может объясняться нежеланием заставлять меня чувствовать неловкость. Если человек во всем придирчив, то мне с моими привычками лопать все подряд осталось недолго. Ну люблю я джанк-фуд, люблю. Быстросуп вдвойне вкусней, если это дешевле и умрешь молодым.

С тоской вспоминая цену разбавленного газированного сока в фастфуде, я налил в дорогущий бокал что-то уныло-желтое. В зеркале рядом с холодильником отразился однорукий парень. Картина печальная. У него — меня — не хватает левой руки, а должна бы быть... От предплечья вниз пусто. Пришло в голову: "О, однорукий бандит!" — но шуточками неудобство инвалидности не исправить. Я потерял левую руку два года назад. Потерял так начисто, что хочется спросить, как же так красиво вышло. К счастью, я отделался лишь рукой, и моему здоровью больше ничто не угрожало. Полтора года реабилитации — и я свободен. Поиски работы раздражали, но однорукому мне жаловаться было не на что. Я понемногу стал копить на старость, и мне кажется, что с этим местом мне весьма повезло. Единственное что меня бесило — это невозможность самостоятельно завязать шнурки.

— Скорей, скорей! Арика-экшн запаздывает!

Я закрыл холодильник и поспешил к ноге эгоистичного босса. Как-то неприятно мне. Похоже, шею отлежал.

— Спасибо. Последний раз я пил пять часов назад.

Владелец комнаты чуть приподнял голову и принял бокал. Черная искусственная правая рука. Карё Кайэ в один глоток, непрерывным движением влил в себя желтую жидкость.

— Благодарю. Так, тебе что-то плохое снилось, что там было?

— Что... Ощущение, словно пересмотрел скучный ночной сеанс... Хотя, гм, ты не поймешь такое сравнение.

— Посочувствовать, наверное, не смогу. В кино я не ходил, да и вообще — разве ночные сеансы бывают веселыми?

Бывают, сэр, полно таких. Думаешь, ночью крутят третьесортные киношки, которые только за полночь выгодно показывать? Дурак, что ли. Последнее время мне как раз тупо интереснее смотреть ночное... Хотя не буду же я все это рассказывать тому, кто вообще про кино не знает.

— Ладно, плохой пример. Просто приснилась старая гнусная история.

— Гм.

Кайэ, хозяин подземного помещения, озадачено посмотрел на меня.

С первого взгляда ясно, что рука у него — протез. Изящная, как у манекена, чернильного цвета искусственная рука. То есть он такой же безрукий, как я, однако балагур и баловник из него на несколько ступеней выше.

По возрасту ему можно дать четырнадцать-пятнадцать лет. Шелковистые длинные черные волосы и сногсшибательные для любого парня точеные черты лица. Увы, мужского пола. Я сам сногсшибленный, знаю, о чем говорю.

Зовут его Карё Кайэ. Говорить неудобно, я сглаживаю до "Кайэ". Вот этот сходящий за настоящую принцессу, когда молчит, мелкий засранец — произведение искусства по капризному попущению бога. И заодно — улика в деле дурного вкуса того же бога.

— Ну, и о чем этот гнусный сон? Интересно ведь, когда такое несколько часов показывают. Ты так морщился, Арика; я вообще удивился, как ты можешь при этом спать.

Он развлекался. Он только и делал, что скучал весь этот год, а потому цеплялся за любую интересную мелочь.

— Я же сказал, гнусный сон. До сих пор в груди колет, не заставляй вспоминать. Я там чуть не помер.

Да помер наверняка, после такого-то. Шея этак кр-руть.

— О, ты видел сон о своей смерти? А-а, вот почему ты орал "спасите" и "хватит". Эх, мог бы еще немного поспать, было бы интереснее...

В смысле — ты хотел послушать мою предсмертную агонию?

— Гад ты. И вообще, если понял, что у меня кошмар, так разбуди. Или что, тебя забавляет смотреть, как люди мучаются? Вставляет от мужских стонов?

— Гм-м, раз на раз не приходится, но да, это было забавно. Не знаю, что за старая история, но ты во сне говорил бессвязно и забавно. О-хо, эта бесстыдная и нескромная, прекрасная истинная суть меня вполне удовлетворила.

Радостно заулыбался, мол, спасибо, было вкусно.

...Блин, я опять засмотрелся. Что меня злило, так это то, что я засматривался. Но ведь восхитительная улыбка! Мужику ничего с этим не поделать. Я его ненавижу, но его улыбку обожаю. Когда-нибудь эту дилемму надо будет решить.

— Как так можно вообще? Если подумать, что же получается — я два часа кряду подвергался насилию? Ах ты садюга, устроил тут извращенную игру в игнор. Лучше раскошеливайся на премиальные, если не хочешь на нары!

Двухчасовой отдых в отеле стоит пятьдесят тысяч иен. Стоп, пятьдесят тысяч за человеческое достоинство — это много или мало? Хотя ценник не налепишь...

— Это моя фраза. Послушай, я купил твое дневное время. Как я его использую — мое дело, а ты должен отвечать ожиданиям нанимателя. А Арика совершенно не общается со мной! Есть же у меня право убивать время, анализируя твою сонную болтовню?

Недовольно хмыкнув, он отвернулся.

Убивать время. Для Карё Кайэ это, наверное, проблема всей жизни. Он не мог выйти из этой комнаты. То есть без чужой помощи он и с постели не поднимется.

Причина проста. Все четыре конечности Карё Кайэ — искусственные имитации. У бога черный юмор: дав Кайэ до предела прекрасный облик, он дал ему до предела несвободное тело. Если я без одной руки — робот-злодей, то Кайэ без конечностей вообще — наверное, президент империи зла.

На данный момент моя работа состояла в том, чтобы по утрам прикреплять к Кайэ протезы, а вечером снимать. Так я зарабатывал на 80% жизненных расходов. Круто, такое мог делать даже однорукий я, но как-то все это нездорово, перед людьми стыдно. В каком-то загородном подземелье обкрадываю ребенка, который сам о себе не может позаботиться... звучит похуже сутенера.

Впрочем, этот президент империи зла родился в богатой семье, так что моя зарплата ему — что подачка уличному музыканту. Кайэ до самой смерти не будет стеснен в одежде, еде и крове, у него даже есть идеально подходящие ему протезы, и если он их надевает, то может делать почти все. Он в первый день вообще хотел сам потопать в туалет. Вот такие качественные протезы и использовал наш папенькин сынок, но их потенциал и ощущения от их носки — разговор особый. Похоже, никакие протезы рук и ног Кайэ не подходили, и обычно он вот так лежал в постели.

Да, искусственная рука — тяжелая, болезненная штука. Сегодня Кайэ особенно не в духе: он надел только левую ногу и правую руку. А значит...

Я посмотрел в угол комнаты... Ага. В углу сидел черный пес. Видок как в книжках с картинками про демонов. От рождения лишенный глаз, черный пес за всю жизнь ни разу не видел света.

Но не следует его недооценивать. Когда этот пес загоняет добычу, то движется, пользуясь чужими глазами...

— Арика?.. Ну же, ты правда в норме? На тебе лица нет, попей, расслабься, ладно?

— Есть, есть на мне лицо. Можешь не носиться со мной, спасибо. В детском холодильничке, где ни минералки, ни пива, мне ловить нечего.

— Тогда, я не знаю, поешь? Ты наверняка голодный.

— Ты что-то не то говоришь. Если мне плохо и я поем, что будет? И вообще, ты ж с меня деньги возьмешь.

— Естественно! Напитки и еда вычитаются из заработной платы.

— Во-во. Садист, змеюка хладнокровная, скряга, довлеющий угнетатель из господствующего класса. Ну и ладно, все равно день. Ночью успокоюсь, только не трогай, — отмахиваюсь от него рукой, мол, давай, до свидания.

Ну, Кайэ с постели не слезет, и в итоге я присел обратно на софу. Самое доброе в этой чокнутой темнице — это мягкая софа. Она обалденная, даже без шуток. Дай мне волю — трое суток подряд на ней продрыхну, я уверен.

— Так что, сон был про Кидзаки? Тот эксторцизм месячной давности, ночью.

Кайэ надувается — мол, мог и не скрывать. Это мне бы дуться, какой он наглый.

— Вообще-то да. Как ты понял?

— Ты ж орал во сне. Хвати-ит, Кидзаки-и, пришибу-у! Ты тогда чуть не умер, но угрожать всегда мастак!

"Хи-хи-хи!" — съехидничала в тени балдахина похожая на молодой месяц ухмылка. Ты это знал, поганец мелкий, и все равно лежал смотрел, словно ни при чем, да у тебя сердце прогнило.

И вообще, в том, что мне тогда досталось, виноват именно он.

Надо было отказаться. Хоть какие там деньги, эта работа не по мне. Жить как можно беззаботней — политика Исидзуэ Арики, идеальное кредо, слоган, который надо повторять вновь и вновь.

Но, невзирая на сей возглас, я сам вырыл себе яму.

Той ночью... я увидел кошмар, с которым больше не хочу связываться, — а потом сам же шагнул в него.

Семья самоубийц, монструозный мужик, крутящий шеи.

Поветрие, с которым я зарекся встречаться снова, называлось "одержимость".

?

Кажется, эти симптомы начали признавать официально лет десять назад.

Синдром агониста. Известная также как "receptor crush", быстротекущая болезнь нервной системы. О ней говорят как о нео-болезни нашего времени, проявляющейся в меланхолии, боязни людей, но формальное название синдрома знают только те, кто имеет с ним дело.

Да. В общем, это о психически больных, утерявших контроль над своими эмоциями. Но не думайте в духе "нет ни возбудителя болезни, ничего, только симптомы и название; они просто двинутые, и нечего все на болезни списывать". Даже меланхолия — честная психическая болезнь. Даже будь ты здоров как бык и не знай о простуде, болезни так или иначе достанут тебя. Когда картина мира в голове перестает соответствовать тому, что происходит вокруг, это не проблемы психики, а всего лишь вышедшая из строя одна из функций организма. Человек сделан из тайн, загадок и по жесткому плану. Беспричинных сдвигов не бывает.

Впрочем, как болезнь это воспринимают только специалисты, а обыватель называет заболевших "одержимыми". Спрашивается, почему? Конечно, потому, что они так себя ведут, что ничего, кроме того, что их захватили демоны, в голову не приходит. Изменения характера, утеря личности — это еще легкие симптомы. Тяжелые — это навязчивые идеи, приводящие к самоповреждениям с угрозой самоубийства, и, наконец, проявление враждебности к окружающим. Прямо скажем, от мелкой эмоции рождаются преступники, причиняющие страдания другим людям.

— Но ведь это, ну, никакая не одержимость? У них только размах большой, но по сути — болезнь болезнью. Зачем пользоваться устаревшим словом и говорить о демонах?

— Одержимость всем понятна — наверное, в этом дело. Если брать не тех, кто сам это видел, а обычных людей, они и слова "меланхолия"-то не знают. Ну а одержимость легко вообразить. Когда ты одержим, понятна и странность твоих слов, и нечеловеческие действия, ведь тобой овладел демон. Как-то так. Но да, переход твоего эго на такое неестественное внутреннее состояние, вызванное одержимостью, уже давно пройден, и если ты житель этой страны, твоя "персона", в общем-то, становится каким-нибудь животным. Демон — это в данном случае Дьявол, бесы; в Японии такая одержимость не случается.

Да, "одержимость бесами" — изначально чужеродный термин. Один Дьявол против шести миллиардов, Божья сторона намного сильней. В нашей Японии конца тысячелетия бес — это общее представление из учения единого Бога.

— Печально. Могли бы хотя бы одержимость песьим богом сделать. Так оно как-то и роднее, и спокойнее...

— Нет. Было бы хоть и понятнее, но вовсе не спокойней. Как бы религиозность у нас ни пришла в упадок, японцы есть японцы. Что бы мы ни говорили, мы настороженно относимся к одержимости зверем. Вот демоном — это как-то вроде бы и не про нас даже, как игра; но если болезнь изначально местная, она странно реалистична, скучна, не находишь?

— Ага... То есть одержимость демоном более заметна и удобна?

— Да-да. Поэтому я думаю, что одержимость — это на самом деле популярная болезнь нашего века. Можно сказать, финишная черта перед глазами, но финал нисколечко не наступает, и все только копят в себе всякое. Не знаешь, когда сам потерпишь крах, и остальные вокруг не знают, когда самоуничтожатся, — от этого спокойнее, правда? Если ощущаешь, что идешь к пропасти, то все о'кей — не приводит ли к притуплению ощущений такая некорректная отговорка? Сейчас на слуху такое — давайте все дружно станем толстокожими! Термин "одержимость демоном" просто идет в рамках этой тенденции. В соответствии с названием, жертвуешь достоинством за уход от ответственности.

Самоотравление, самоубийство электрошоком, саморазрушение, значит? Ишь, заносчивый пацан. Если следовать его логике, одержимость — это просто феномен, а никакая не болезнь. Типа, через год все забудут и запомнят другое крылатое словцо. Вот только проблема оттого и проблема, что это не теория в стол, а реальный вред окружающим.

Одержимые существуют.

Пусть это будут действительно психически больные.

Пусть это будут подобные господину Кидзаки, оставившие человечность "эсперы".

За эти несколько лет число случаев преступлений при помрачении рассудка постоянно росло. Обычно об этих делах информируют с добавкой, уж не одержимые ли опять, но из них максимум сотня дел решалась с вердиктом причастности одержимых. Это меньше десятой доли.

— Поэтому к сотне врак примешивается десять фактов. И тогда и то, и другое становится враками.

Прекрасно сказано. Даже пусть мне не повезет, как с делом господина Кидзаки, но если остальные девять дел — обычные преступления в состоянии аффекта, то и дело Кидзаки пометят как "еще одно с аффектом, хотя и не без странностей". Общество признает одержимость, но в то же время совершенно не осознает, что такое одержимость на самом деле.

Слово "одержимость" прижилось не столько потому, что ребятки действовали странно, сколько потому, что делали это напоказ. Иногда все это принципиально не переходит границ реальности. Иногда все это вписывается в уровень психических неполадок. Но есть дела, переступающие черту и становящиеся "сверхъестественными".

Например, человек, свободной крутящий головой, да еще и других в это втягивающий. Здесь, действительно, кто посмотрит — подумает, что без черта не обошлось.

Вот ведь идиотизм. Какие еще демоны в эпоху крайней сверхпросвещенности! Кто бы поверил. Даже я, видевший такое, что без демонов в голове не укладывается, и то не могу смириться. Это надо быть совсем слепым. Я все еще не признаю этого, и за всю жизнь не признаю, наверное. Пусть господин Кидзаки хоть сотню людей перебьет, я только расхохочусь в ответ и забуду.

Но, увы, считать такое вздором и игнорировать я, тем не менее, не могу. Даже решив для себя, что это ложь, я вижу повод не налегать на теорию заговора.

И дело в том, что... пацан передо мной — не какой-то одержимый демоном, а самый настоящий демон.

?

— Слушай. Ты знаешь, где граница между настоящим и поддельным?

— А? Чего граница?

— Одержимости. Разница между настоящим одержимым и фальшивкой. Разница между просто болезнью и не просто.

Я вспоминаю, что произошло в доме моего соседа месяц назад.

Отоспал шею, больно. А тогда... Как я справился тогда?

— Гм... Начать с настоящей и фальшивой одержимостей?

— Нет. Хватит с меня демонолекций. Мне все равно, настоящий ли этот популярный бес. Я спрашиваю, как и почему демоны овладевают людьми.

— Да ну. Скучно. И говорить незачем, за какими людьми охотятся как настоящие, так и фальшивые бесы. Разумеется, они издавна обожают нищих духом.

— Че? Ты порядок не перепутал? Сначала одержимый, потом душевная травма. Ты же сам говорил, одержимость — болезнь.

— Мог бы и сам додуматься, если бы дал себе труд. Эпидемии начинаются с людей со слабым иммунитетом, так? Если ты физически слабый, с подорванным здоровьем — легко подхватишь болезнь по внешним факторам. Если это верно для тела, верно и для духа. Добрый ты, Арика, хоть и говоришь бог весть что. Наверное, ты не допускаешь, что над слабым издеваются по той лишь причине, что он слаб, но тут никуда не деться. Ведь демоны не могут овладеть никем, кроме изначально слабых людей.

Сказал с гордой мордой. Что мне не нравится? Да вот эта его привычка. Кончай уже тешиться иллюзиями насчет чужих характеров.

— Вот как. Значит, одержимые сами виноваты. Значит, не говоря уж о телесном здоровье, собственно "слабость" личности и есть неизбежная мишень для всех бесов?

— Ага, слабые и становятся одержимыми. Но это не от слабости духа, а, лучше сказать, от среды, что окружает и ослабляет этих людей. Хотя психика находится внутри человека, но изменяется она от внешних факторов. Семейные проблемы, отношения с чужаками, которых обычно зовут друзьями, самооценка в рамках общества. Если отравить колодец, то потравятся все жители деревни. В результате страдает психика, рождается состояние несоответствия обыденному обществу. Не человек создает среду, среда создает человека. И тогда в едва успевшей ослабнуть психике поселяется бес.

Ведь, — продолжил Кайэ, — демон радуется всякой слабости. Если слабость — это парник, то он будет развивать эту слабость что есть сил. Едва утерянная социальность будет потеряна полностью. Приведу пошлый пример: пусть человек говорит, что если его любимой не станет, он не сможет жить. Это не более чем приготовления в противовес нахлынувшей тоске — результату, — но в случае одержимого он действительно совершит самоубийство. "Так печально, что хочется умереть, но умирать-то страшно". Это мысли нормального человека. Но одержимые не такие. Они скажут: "Не хочу грустить, придется умереть", — у них нет страха за будущее. Самые страшные люди — те, кто не думает ни о накопленном прошлом, ни о будущем, а видит только настоящее.

— Видят только то, что есть, да? Пожалуй, если не задумываться о завтрашнем дне, то все дозволено. Если есть только "сейчас", можно делать что хочешь.

То есть такого будущего, как смерть, они не боятся. Скорее, ребята опасаются живущих настоящим самих себя.

— Это значит, нерешительность к смерти и гнев к жизни у нас с ними диаметрально противоположны?

— Да. Живущие настоящим словно только что родились, поэтому ощущают все, что есть вокруг, как нечто неопределенное. Они не то чтобы не могут придержать эмоции. Получивший душевную травму человек — это такое существо, которое может жить, только если есть лично им заданное условие. Эмоции таких не сметут, зато от исчезновения какого-то мелкого, одним им понятного условия они саморазрушаются. В этот почти разрушенный разум с легкостью вкрадывается бес.

О чем это он? Если прикрутишь какое-то субъективное условие, а потом оно пропадет, станешь одержимым, массовым убийцей? Очень смешно. Хочешь на тот свет — дуй один. Нечего забирать с собой знакомых и родню.

— Вот дурь-то. Короче, это проявление слабости асоциального человека? Ну-ну, не каждому дано понять. Да таких, кого такая фигня донимает, и понимать неохота, черт побери.

Чем-то задетое, лицо в зеркале злобно кривится. Может, я почувствовал нехороший запах — черный пес подошел и уселся поудобнее. Так он ко мне привыкает — с каждым днем все больше. Печаль.

— Ха-ха, да уж, как такое поймешь. У тебя здравые мысли. Понимаешь, в таких случаях нужно подумать не об указании на духовную слабость, а о причине слабости... Говоря шаблонно, "не стыдись, что духом слаб настолько, чтоб от такого пасть". А, к примеру, "познай горе человека, который ломается от такой мелочи".

В голосе Кайэ проскочили нотки сочувствия. Он чрезмерно картинно развел руками. Просто жест. Горе чувствовалось в чем угодно, только не в нем.

Но я более-менее понял, о чем говорил мой босс. Вот пример, только пример: пусть есть человек, который до отчаяния боится водопроводной воды и убеждает себя, что если ее выпьет, то умрет. Вот он по ошибке выпивает воду из-под крана, с телом ничего не случается, зато он совершает натуральное самоубийство.

Называть такое слабостью — удел сильных. Все-таки я не настолько крут, чтобы убить себя, просто попив воды. Это ощущение обычным людям не понять, когда по ерундовой причине человек совершает самоубийство, — получается, что его психика до безумия сильна? Нет, ну... С точки зрения общества он-то конечно навсегда останется слабым.

?

За разговорами и время летит быстрее. Наверное, скоро зайдет солнце — в комнате все больше темнело. Видите ли, здесь не было электрического освещения, поэтому с закатом становилось темно, хоть глаз выколи. Хорошо ему, в светильниках — лишь Солнце и Луна, девочки просто текут. А вот я, парень, совсем не рад. И в желудке пусто, хочется хотя бы приличной иллюминации.

— Пойду-ка я домой. Если не заморю червячка, он заморит меня.

Упомянутый червячок обиженно заурчал. Желудочный сок был готов рвать стенки желудка.

— А? Ты что, Арика, с утра ничего не ел?

— Если днем при тебе не ел, то ничего. Да не то что с утра, а со вчерашнего вечера.

— Ого, серьезно?! Ты что, и так нездоровый, да еще голодаешь. Кстати, у меня тут есть кое-что. Будешь?

— Не буду. Здешняя манна не по мне.

В основном, из-за цены. Когда человек ест непривычное, у него болит живот — сам видел!

— Да ладно, не груби... Однако если серьезно, ты и правда как-то бледен. Не на диете, случаем? Не ешь, а только пьешь и не закусываешь?

— Иди ты. У меня нет денег, ясно?

Да, мне всегда не хватает, но последнее время мои дела и в самом деле плохи. Здешняя моя работа оплачивается раз в месяц; проклятый Кайэ ненавидит всякие там авансы и премии. Ха-ха-ха, чтоб ты сдох, жмот.

— А-а, всего-то? Нет денег — иди на работу! Просто помоги мне с протезами, а потом работай где хочешь, я разве против?

— Вакансий нет. Что можно делать одной рукой, не грузя голову? Фантазия рисует что-нибудь?

— Есть кое-что, Арика. Работа только тебе по плечу. Можешь, как с Кидзаки, собирать одержимых. Он тебе ведь сделал перевод?

— Ну сделал, только Мато-сан забрала. Типа, волонтеры денег не берут. Ну, Кидзаки-то и сам был в долгах, так что...

Вспомнил. Точно, Потом я эксторцировал демона из человека-головокрута Кидзаки, и он вроде меня благодарил, плача, что я-де мог бы сразу уж его убить. Так что больной орган господина Кидзаки, сделавшего самое жалкое в мире лицо, попал черному псу на...

— Кайэ... А ведь тогда собака...

— Да-да, я про этого собакоубийцу! Смотри-ка, Арика, ты тоже разобрался.

— А?.. Какой еще собакоубийца?

— Э-э, ты забыл? Тогда в седьмой раз объясняю. Кажется, с месяц назад был такой человек, ловил собак там, кошек и убивал. Вот так вырывал кишки напрочь, выбрасывал, а шкуру клал в бак для сгораемых отходов. Поначалу это были просто слухи, но где-то две недели назад обнаружился очевидец, который горячо доказывал где попало, что это одержимый.

Я достал из кармана блокнот. Проверил двухнедельной давности страницу, последнюю неделю сентября. Быстрым почерком написано: "Не о чем писать".

— Не знаю я такой истории. Какой собакоубийца? Это вообще какой эпохи кент? У нас сейчас и в последней подворотне собак не найти. Если где-то и остались, то в деревнях, в горах. Но ты ведь знаешь, что если человек убивает животных в горах и полях, это называется "охота"?

— Да нет же, не бродячих животных, а вполне себе домашних. Вроде бы сначала он ловил сторожевых собак, а сейчас даже влезает в дом и оттуда ворует. Благодаря ему, в Сикуре резко перевелись домашние собаки, и ночами стало тихо.

Кстати, вчера ночью наконец заткнулась задолбавшая скулящая псина соседа.

— Гм-м. Ну и что, его загребли?

— На данный момент след потерян. Полиция его ловит, ставит сети, но не всерьез. Как ни крути, а страдают-то одни собаки с кошками. Но если верить очевидцам, он весьма темная лошадка. Да и слабенький. От Мато-сан, может, достанется одна бумажка. Ну что, Арика, не возьмешься?

— Нет. Неинтересно, и Мато-сан мне никаких денег никогда не даст.

К тому же... даже пусть он одержимый, но жертв-то среди людей так и нет.

— Ага. "Пока", да? Чувствуется отсидка в клинике. Заранее не решаешь.

Еще и подслушал. Это какие уши надо иметь?

— Иди на фиг. Это полная ерунда. Увы, у собак нет друзей, пусть он хоть шубу из щенков сошьет, какое мне дело.

— Ох и жестокий ты! Не жалко тебе щенят.

— Так говоришь, будто они люди. Мстить должны существа того же вида. Хочешь ловить — найди патрульного и гоняй его

— Ох, даже так... Скучный ты, нельзя так активно отказываться. Во время возни с Кидзаки ты так радовался деньгам! Арика, может, ты что-то скрываешь? Например, что знаком с этим собакоборцем.

Вот и доказывай, что не верблюд. Лично в моем списке недоверия на втором месте я сам.

Проверяю записи месячной давности. После дела семьи Кидзаки из смешного была вот такая строка:

"Юкио переедаешь худей! Осторожно, уксус"

Вот. Запись недельной давности.

— Однако. Ничего не понимаю, а еще сам писал...

Кайэ жалобно приложил палец ко рту, желая почитать мои записи, но это тайные записи, их нельзя показывать другим. Даже если он отдаст взамен дивный протез, где каждым пальцем можно шевелить, — не покажу. Хотя, конечно, я такой протез хочу прямщас. Так, что душу готов отдать.

— Ну что? Знаком?

— Сказал же, что нет. Хватит про меня у меня спрашивать. И еще — я больше не стану слушать про унылых одержимых. Если буду, то, как сейчас, днем, когда солнце есть.

Убираю заметки. Так, до заката еще полчаса. Все, предел, работа на сегодня кончилась.

"""

— Пока, до завтрашнего утра.

Провожаемый дежурной фразой, я вышел из подземелья. Накрепко закрыв дверь, прошел узкий каменный коридор и поднялся по лестнице. Четыре метра вверх, открыть дверь, и вот, наконец, я живым вернулся на грешную землю.

Я оказался в лесу. Солнце уже зашло, вокруг бездонная тьма.

Подземелье Кайэ находилось в лесу. То есть лучше сказать "он жил под лесным водным резервуаром". Резервуар сам по себе походил на замковое укрепление, окруженное стенами, верх которых можно было увидеть, только если задрать голову. Огромная десятиметровая четырехгранная призма была заметна издалека. При всей своей загадочности это был просто экстренный резервуар, поэтому рядом установили целый один высокий фонарный столб.

Освещенный фонарем цементный куб — ни дать, ни взять космический корабль. Настолько странное сооружение стоило бы занести в туристический путеводитель, однако про этот резервуар никто не говорил. Даже в мэрии, похоже, о нем не знали. Только старые пожарные могли что-нибудь о нем припомнить. Однако даже эта банальная эрудиция не даст предположить, что под резервуаром есть тайная комната. Об этом знаем только мы с Мато-сан, ну и еще некоторые пострадавшие от демонов.

— Серьезно, что он вообще такое?..

С владельцем подземелья, Карё Кайэ, мы познакомились два месяца назад.

Когда я выписался и искал протез, Мато-сан сказала, что знает одного любителя редких протезов, и познакомила нас. Я ни на что не надеялся, да и Кайэ принял меня в гости просто по прихоти. Протезом-то он как раз не поделился, зато предложил работу — заботу о нем, и я согласился, за такую-то оплату.

Тогда мы встретились к ночи. Ночь была лунной, я помню это водное подземелье.

Первое впечатление было отвратительным. Безрукий я и безрукий-безногий Кайэ. Двое инвалидов не скрепили сделку даже рукопожатием. Вообще никаких дружеских чувств. Как только я его увидел, меня затошнило. "Не связывайся с этим типом, тварь перед тобой отличается ото всех, кого ты видел раньше", — так говорило мне тело, когда в каждом сосудике забурлила кровь.

Ведь у него же ни рук, ни ног! Ему хреново. Когда просто смотришь, как кому-то хреново, расходуются ресурсы организма. Я выписался другим человеком, моим твердым девизом стало "хочу жить как можно проще", и с такой личностью, от одного вида которой устаешь, я дружить не хотел.

— Но теперь я прихожу к нему каждый день, тчк.

Правда, почему мне вставило согласиться?

"Ради денег" звучит разумно. Предложение Кайэ было притягательным. Синекура, к оплате претензий никаких. Утром и вечером я просто нацепляю и снимаю протезы, получая двести тысяч в месяц, — это слишком красиво. Бессердечный друг сравнил мою жизнь с сутенером, и что-то в этом есть. У меня на груди висит значок: "Белый человек".

?

За десять минут пешком я вышел к дороге.

"Лес" только звучит пространно. По размерам он вроде среднего университета, его за час можно обойти кругом.

Даже покидая сень деревьев, огни цивилизации ближе не становятся. Больше половины этого города — горы и поля. Сколько ни заплати за билет на поезд в центре столицы, быстрее двух часов скоростной электричкой не доберешься, вот какая это дыра. Пять километров от станции — и ты погружаешься в красоты природы. Никудышное место для модных сейчас домоседов-хикикомори. Комната Кайэ под землей, там и мобильный не ловит, и радио только помехами. Его единственное средство общения — черный телефон где-то в подземелье. И когда я говорю "телефон", вычеркиваем "сотовый".

Проверяю свой мобильник. Электронной почты нет, SMS нет, время — ровно семь вечера. Автобуса я откровенно не дождусь. Прямо на выходе из леса — гострасса, а на ней — маленькая остановка, но последний рейс был в шесть. Теперь мне долгий путь — пять километров до холма Сикура, да еще два километра до станции. Голодный желудок будет против. Работай усерднее, городской автобус!

"""

Разумеется, целый день голодовки — это тяжело, и я заглянул в знакомую пивную заморить червячка. А название-то какое: "Туманность". Оформлен в итальянских мотивах; название летально кривое. Внутри так же просторно, как в университетской аудитории, и все заставлено столами. Предельное суетливое нищебродство. Сорок столиков, практически все заняты. Люди с шестнадцати лет до тридцатника с гаком пьют, курят, треплются за жизнь.

Нежданная беда. В этом хаосе замечает и вострит уши при моем прибытии один человек.

— Пф...

— О, семпа-ай! Хай-хай, сюда-сюда-а!

Взгляды всех посетителей сходятся на мне и на этой дурехе.

Загадочное существо, которое игнорирует взгляды, машет руками, стучит по столу. Если я сбегу, оно меня догонит и съест, и я сажусь с дурехой визави.

— Ну что ты так поздно, семпа-ай! Снова был у Кайэ-сан?

Цурануи, негодующе мыча, надувает щеки. Констатирую в самоочевиднейший момент: о встрече мы не договаривались.

— Мне один клубный сэндвич. Пить? Не надо, воды мне, воды.

— Доктор, меня игнорируют! Семпай, мне трудно вызывающе болтать, когда нет ответа!

— Ну-ну, не плачь, не плачь, а то утомишь совсем. Слышу я тебя, а вообще да, игнорировал бы, кабы мог.

Отпихнул монополизирующее столик меню Цурануи, получил личное пространство. Видимо, она уже поужинала — на столе имелись начисто опустошенные тарелки из-под пасты, салата и кейка. Школьница, а денег, как всегда, куры не клюют.

— Цурануи. Я сразу скажу, сегодня я помираю от голода. Закину в себя что-нибудь, и поговорим, поэтому помолчи, хоть пока еду не принесут.

Властным жестом заставляю вскинувшуюся девушку смолкнуть. Я серьезно устаю общаться с ней на голодный желудок.

— Ясно! Тогда я тоже чего-нибудь закажу.

"Простите", — бодро призывает официанта подобная старшекласснице Цурануи Михая. Пол — женский, прозвище — Цурануи, катаканой.

Мы со школы неразлучны... к сожалению, и театральничает она уже очень давно. Если грубо описывать, она жизнерадостная, веселая, характер не двуличный, неловкая и не умеет врать. Короче, добрячка по максимуму. Я не знаю, как с ней себя вести.

?

В этом заведении самый дешевый пункт меню — клубный сэндвич.

Соответственно, самый дорогой пункт меню — утиная печень, которая даже не вкусная.

Самый выгодный для заведения продукт — выпивка, но сейчас я только ем. Итак.

— О-о. То есть Кирису-сан уже с той недели не дома?

Обеспеченная девушка, Цурануи Михая, 19 лет, уминает фуагра. Получает желаемое, ест то, что хочется; образцовое дитя наших дней без слова "терпеть" в лексиконе. Да жира тебе под кожу, и побольше.

— Да. Говорит, некая леди стала одержимой. На ее страже он даже с Нагано связался.

Вообще, по тому, как он говорил, эта "одержимая леди" звучит как "бредящая". Выделывается перед семьей или просто от скуки бесится. С ней водиться и врагу не пожелаешь, однако мне же проще, если она бредит.

— Хотя если совсем уж честно, я тоже хотел съездить. Но кто в клинике побывал, тому не полагается в другие префектуры. Я остался дома, Кирису сбегал один.

Ловить пули от Мато-сан мне неохота, и я доверил ценный контракт товарищу.

— Так, стой, Цурануи. Не припомню, чтоб ты пила в два горла!

Цурануи осушает вино в поражающем темпе. Графин уже почти пустой.

— Я такая! А еще мне скучно, семпай, не будем про ваших задержимых! Давай тему повеселее, а то меня стошнит.

Ужас. Что именно ужас? А то, что у этого чудовища слова расходятся с делом на несколько секунд. Скажет, что стошнит, и через три секунды нас ждет дивное зрелище.

— Не-не, Цурануи. Не блевать. Если отсюда вышвырнут, придется мне ходить в семейные рестораны.

— Так смени тему, пожалуйста. Ты после больницы только про одержимых и говоришь, скучно. Нет там у тебя чего-нибудь, ну, более подходящего для парня и девушки в районе двадцати лет?

Гм, действительно, какой-то я скучный. Но прости уж, Цурануи. Последнее время у меня все веселое закончилось.

— Зажралась... Вообще, нам уже вряд ли пойдут горячие обсуждения слухов, а? Что тебя так задело?

— Ну... блин, от этого такая тоска. Ведь со мной такое тоже может быть. Уйду в депрессию от мрачной темы и тоже стану одержимой.

— Не станешь.

Если она сделается одержимой, это будет конец света.

— У-у-у. Злой какой, сказал даже не думая. Вот мой темный Арика-семпай!

Цурануи съежилась, но живо листает меню. Ее потребление питательных веществ превосходит мое впятеро. Молодец, кашалотом будешь!

— Как ты можешь вытворять такое перед человеком с сандвичем? У тебя булимия?

— А? Ты голодный?

— Да. Сегодня я больше ничего не ел. И дома ни капусточки нет.

О, зависла. Цурануи сдвигает брови и с мычанием задумывается.

— То есть у тебя нет денег, но хочется еще немного поесть?

— Почти. Только не "немного", а чтоб ужраться.

— Ага-а. Хм, ну раз так, я подумаю, смотря как будешь себя вести. Или даже так — я тебя угощаю, а ты будешь со мной встречаться!

— Прости. Пойду с голоду помру.

— Да что ж такое! Ну почему?! Умная и красивая девушка на год младше же! Отличная же партия!

— Ну, работа и награда не совпадают.

— Ведь ты это серьезно... Эх, опять меня отвергли. Причем хладнокровный Арика-семпай. Но меня это в тебе и подкупает... Простите-е, еще двойной глясе!

Цурануи энергично машет рукой. Появляется дынный глясе в ведеркообразной посудине. Такой, с двумя трубочками, для влюбленных.

— На сей раз поражение за мной, но триумфальный кубок все же поднесу, семпай. Прошу, сударь, действуйте!

Что-то не так... С Цурануи-то понятно, но и с пивнушкой этой, где оставляют такое в меню, что-то не так. Да она, уже начиная с названия, странная какая-то.

— Цурануи. Ты же знаешь, я софт-дринки не пью. Не буду я это.

— Ой, правда?.. Что же делать, ну давай вот этот гигантский омурайс напополам, в конце концов.

— Нет. В смысле, сверни вот эту мысль про напополам. Неестественно же один объект делить на два. Я с детства так не могу. Какие-нибудь располовинивания вареных яиц мне противней, чем дешевый ужастик.

— Ох. Хотя раньше ты так делал.

— Правда?

Черт, я опять что-то учинил днем?

— А ты не помнишь? Ну, была у меня подружка, Фусо, так? Мы к ней вдвоем ходили, а гостинец, дыню, она не стала брать, и мы на обратном пути ее дружно уплели. Ты ее так о столб расколотил и молча протянул мне часть. Ах, юности прелестные деньки. Семпай был хоть немного любезней, э-эх.

Не помню. Начисто вылетело. Зажмуриваюсь, пытаясь вспомнить, и вдруг слышу такой звук, словно кто-то топнул по песку.

Так, подружка Цурануи. Девочка. Гостинец. Навещали больную. Плод, который не стала есть. У меня от невспоминаемых вещей всегда поганые мурашки.

— Эй, семпай? Ты чего такой бледный?

— От недоедания. Так, Цурануи, это когда было конкретно?

— Как когда, года четыре назад...

А-а, тогда укладывается. Целых четыре года назад, я и не вспомню, если в память не врезалось. Меня передергивает от мысли о разделе дыни, но я тогда совсем пацан был. Тогда меня, наверное, много чем прикалывало делиться.

И вообще, кушать надо. Я со своей одной рукой ем медленнее. Цурануи уныло давится ведерным глясе. Сама виновата. Видимо, пока не допьет, будет смирной.

— А, точно! Семпай, смотри, смотри, я новый телефон купила!

Твою мать.

Хвастается новеньким оранжевым телефоном, видимо, не вынеся минутного молчания. Уже четвертый телефон за этот год.

— Мне все равно, но почему такой блестючий оранжевый? У тебя особый вкус?

— Думаешь? А мне понравился, такой миленький, выделяется. А тебе нет?

— К такому цвету так просто не подойдешь... Хотя тебе в самый раз, наверно.

— О, семпай, ты меня похвалил?

— Ага. Вот он, практичный выбор для Цурануи. Если посеешь, сразу бросится в глаза и отыщется.

Девушка резко роняет голову. Да, цвет выделяется, но мобильник вправду выбрала с любовью. Такие безыскусные штуки сходу становятся родными вещами.

— Ну и ла-адно. Такому мрачному семпаю трудно доказать добро теплых цветов. Так вот, я номер сменила, запиши. Сейчас позвоню.

— Ага, потом поправлю контакт. Так что, ты старый телефон выкинула? — уточняю, жуя. Концентрируюсь, концентрируюсь, взгляд на сенд, сознание на вич.

— Сам телефон у меня, но контракт я расторгла. У меня мечта — собрать робота из мобилок, я их коплю. Так что если ты обновишься, отдай мне старый, пожалуйста. Как вторую пуговицу на выпускном, со смешанными чувствами!

— Ага, если вспомню — отдам.

Я к сотовым равнодушен. Мой — б/у четырехлетней давности.

— Ура-а! А теперь — подарок для семпая от девочки Михаи. Даже скучнейшая еда станет объедением, — с непонятной радостью Цурануи почти бросает мне в лицо оранжевый телефон. Кажется, на каком-то форуме загружается картинка. — Смотришь? Поехали!

— Ну-ка, — всматриваюсь в мелкий ЖК дисплей. Что-то я ей подыгрываю слишком натурально.

Картинку сменяет видео.

Чем-то знакомая ночная дорога. Секунда.

Пронзительно визжит собака. Две секунды.

Появляется человек, похожий на мясного снеговика, на воспаленный мяч. Три секунды.

Мясной снеговик раздавил голову собаке. Четыре секунды.

Мясной снеговик волочит потроха собаки. Пять секунд.

Видео тормозит. Изображение застывает.

Спасибо, поблевал.

— Угу, шокирующе. Я бы сказала, автор отжига... а-ай!

— Ты что мне за едой показываешь, тентаклевый монстр!

Она что, правда хочет, чтоб я остатки и так небольшого ужина вернул назад?

— Ну-у. Ты такое не смотришь?

— Ни за что. Хватит днями торчать в сети. Не трогай откровенный мрачняк... Ну и с какого гуросайта ты это притащила?

— Оно не гуро-о. Внутренности затенены, не видно же-е. Вот же, этот жирный такой здоровый, что собаки не видно.

Как будто это меняет дело. И убери свой телефон с ужасами.

— Ну-у. Я думала в кои-то веки принести семпаю пользу, даже к неприятным типам внедрилась. Если и это ничего не даст... эта крепость неприступна, чувак.

Цурануи уныло убирает мобильник. Сие загадочное создание не любит истории-страшилки, зато не возражает наблюдать расчлененку. Чудовище как оно есть.

— Но на самом деле ведь интересно? Это скрытая съемка того одержимого, про которого все говорят.

— Чего? Не понял. Про какого одержимого говорят?

— Ну, который ловит собак, убивает и ест. Ты разве не слышал? Странно, он последние три дня во всех чатах всплывает. Имя Юкио, не знаешь?

— Не, впервые слышу. Поподробнее можно?

Цурануи лаконично объяснила.

Месяц назад появился маньяк, ворующий и убивающий собак, и кто видел, говорил, что он одержимый. Кличку ему уже приделали, назвали Юкио.

Вынимаю блокнот, проверяю. А-а... Беда-а, я мог с ним уже видеться. Вот узнает Мато-сан, так меня зашпыняет. Бр-р.

— Сенкс, Цурануи. Ты офигенно помогла. Еще больше поможешь, если и дальше будешь о таком рассказывать после заката.

— О каком?

— О том, что касается твоей жизни и смерти. И вообще, не встречайся со мной днем. Если хочешь договориться так, чтоб я не кинул, — не звони, а пиши. Так, покажи мне еще раз это видео.

— На. Ты где угодно можешь его скачать. Дома, наверное, и качество повыше.

Но я смотрю. Содержание неизменно.

— Темно, ничего не понять. Говоришь, случайный прохожий снял? Да, однако, технический прогресс налицо.

Можно сказать, заклятый враг импульсивного преступника. Телефоны, видеокамеры, наконец, Интернет. Понятие медвежьей дыры, похоже, отмирает,.

— Вот это — нет. Человек, который это снял, с самого начала выслеживал Юкио. Сказал, что выведет грозного одержимого на чистую воду, и предложил всем вместе его поймать.

— Бывают же любители. Денег ни бумажки не перепадет, хоть обловись.

— Это не затем. Там неважно, какие деньги или чтобы правосудие. Они просто считают, что этот слух — сейчас самый тренд.

Вот как. То есть просто он — легко понятная цель для атаки, и они хотят к нему подобраться поближе и наводят прицел.

— Хе. Тебя такое не радует, Цурануи?

— Нет. Что-то вроде "безыдейное развлечение есть ниспадение".

Говорит на редкость сложные вещи. Цурануи — человек справедливый и не терпит бесцельных декадентских тенденций. Восхищаюсь, черт возьми. В качестве подарка провожу ее до дома.

?

— А скажи, семпа-ай. Что такое вообще одержимость? Обычно говорят, что это меланхолия, но загрустившую собаку разве пристреливают?

На пустынной ночной дороге эхом разносится отвлеченный вопрос.

Цурануи живет в другом от меня конце города, на краю индустриальной зоны. Изначально это общежитие для женщин-пекарей, жилая рента там дурацки мала. Впрочем, ее выбор обусловлен не ценой, а близостью к университету.

— Ты специалист, выдай, пожалуйста, увесистое медицинское наблюдение-е. Я хочу знать правду. Я спрашивала папу, он меня заворачивает, говорит, это просто поражение нервов.

Ее не устраивает то ли равнодушие отца, а то ли безответственные слухи об одержимых. Девушка знает о них только по сплетням, и вот задает прямой и здравый вопрос правильного человека. Но и у меня нет ответа.

— Не знаю. Спрошу кое-кого, кто может знать.

— Это Кайэ-сан? Тогда я хочу спросить хотя бы твоего мнения! К примеру-у, почему они вдруг уходят в меланхолию...

— Вот алкашня приставучая... Ну, гм, тут как — бывает атмосфера противная, да? Ожидание неприятностей, там, чувство, что кто-то есть в темноте. Вот она и есть суть того, что народ называет одержимостью.

— М-м, противная атмосфера? Неловкая ситуация? Мы с тобой, немедленно хотящие друг друга убить? Такое?

— Нет. Там сама атмосфера противная. Как задымленность, когда идешь по тротуару. Вот когда атмосфера мутно пошевеливается. Когда не замечаешь и проходишь слишком далеко, а потом наваливаются беспричинная злоба или уныние. Поэтому бессмысленно срываешься.

— Ага... То есть эта непонятная атмосфера и есть суть одержимости? Э-э, а неуютность, когда вы с Кайэ-сан ругаетесь, не считается ли?

— Ли нет. Ну, между нами постоянно неуютность. И потом...

Если продолжать пример, в том подземелье нет сути одержимости.

Там атмосфера слишком прекрасна. Потому что из-за отрезанности от мира неоткуда взяться разложению. Я сказал ему, а Кайэ со смехом поправил:

"Неправильно думать, что нечто прекрасно просто потому, что без грязи. Мой мир — только здесь. Он чист, не зная грязных, нелицеприятных вещей. Это не называют прекрасным. Это зовут пустотой".

То есть человек взрослеет, сопоставляя чистое и грязное. Если ты всегда чист — это неправильно, это нельзя назвать человеком.

— Семпай? Ты чего такой суровый, я наступила на любимую мозоль?

— Не, это я о своем. Можешь не беспокоиться.

Волоча пьянчужку за руку, прохожу мимо крупномасштабной постройки.

Мы все идем, идем, а вокруг одни заводы. Все это приволье застройки, что бывает только в захолустье, сверху наверняка похоже на военную базу.

— О...

Это я попутно заметил сравнительно странный завод. Здание выглядит чересчур органичным. Вымазанные стены, ржавые потеки наводят на мысли о смерти, совсем развалившееся место.

— Цурануи. Ты вон про тот завод что-нибудь знаешь?

— Что? А-а, это птицеферма. Только этой весной ее закрыли.

— Среди заводов — птицеферма? Это такая метафора?

— Да нет же, нормальная птицеферма. Рядом хлебопекарня, а пройдешь дальше — поля; я думаю, логично все. Хотя после недавней шумихи с вирусом ее прикрыли и переделали в консервный завод.

— Консервный? Да он же запущен, как я не знаю что.

— Запущен, да... Ну, просто там никто не работает. Вроде бы консервное желание было, но в результате не справились с финансовым управлением, так и остался он долгостроем. Семья, которая заведовала фермой, кажется, повесилась, и они ищут нового арендатора, что-то такое.

— Тяжелая жизнь. Кстати, Цурануи, насчет того ролика. Ты знаешь, где это снимали? Раз уж это выложили для фана, то и место съемки должны указать.

— М-м, это, конечно, да-а. Но это уже перепост перепоста, и фиг его знает кто автор. И никому не интересно, где это было, просто юзают как мем.

— Вон что. А ты не узнаешь?

— Нет. Сикура большой город, и я по задворкам за покупками не особо хожу. А ты помнишь?

Печа-аль. Вообще-то, если живешь рядом, обычно замечаешь такие вещи.

?

Расходимся перед подъездом. Как в бывшую женскую общагу, в ее дом парней не пускают. Видимо, с перепою Цурануи стоит унылая.

— Ты нормально? Если плохо, вернись к себе и верни все.

— У-у... ничего мне не плохо. Меня семпай проводил, я от радости теперь не засну и от счастья даже умру.

Зря беспокоился.

— Ага, давай, умирай. Пока, и не просиди ночь напролет.

— Ла-адно. И поешь завтра, хорошо?

Убедившись, что Цурануи вернулась в квартиру, я выдвигаюсь.

Так. До возвращения сделаю-ка я крюк.

"""

Завод N2 морепромысла Микисиро города Сикура.

Так называли заброшенный консервный завод. Впрочем, даже не столько заброшенный, сколько не стартовавший. Брошенные на этапе подготовки руины. Завод состоит из двух корпусов — пустая оболочка. Жалкая пустая коробка. Ничего не напоминало о его бытности птицефермой, как и не было массово производящей жестянки автоматики.

Странным было это трехэтажное строение компании. Окна забиты изнутри то ли фанерой, то ли шпоном. Окрас стен, сама атмосфера — человекоугнетающе под стать. Как консервная банка, в которой таится что-то нехорошее.

Вестибюль был заперт, но черный ход разломан, и я без проблем вошел. Тьма и тепловатый воздух. И то, и то мне привычно, пробираюсь дальше. Шумно иду по цементному коридору. Пасмурно, через окна свет не проникает. Даже перед самым носом ничего не разглядеть, не понять и сечения коридора. Тем не менее, я могу наплевать и двигаться вперед, потому что я сам помню это здание.

— Тьфу... я ведь сюда заходил днем.

Чем дальше вглубь, тем неприятней воздух. Воняет плесенью — протекает где-то, что ли?.. Работай моя фантазия как у нормального человека, я бы чуточку испугался и замешкался. Но, увы, моя голова не из этой области.

В здоровом теле — здоровый дух.

Слова уже не просто бородатые, а полуразложившиеся, но в определенном смысле верные. Как минимум для меня это — непреложный факт.

Два года назад, потеряв левую руку, я перестал чувствовать фактическую угрозу.

Что тело, что психика. Потеряв часть тела, теряешь и часть эмоций, наверное. Странное дело: вместе с утерей левой руки пропала и часть моей души.

К примеру, вот человек, случайно лишенный уха. Он залечил рану, но ухо не вернулось, и отныне его очень раздражают мелкие подколки. Можно предположить, что это не чудачество в результате несчастного случая, а потеря им чувства доверие. При телесных потерях нельзя сказать, что душевных травм удалось избежать. В общем, человек по имени Исидзуэ Арика вполне вписывается.

С серьезным ущербом телу идет крупный ущерб психике. Я лишился целой руки, и от меня словно начисто отрезало благоразумие — то, что чувствует угрозу, обусловленную внешними факторами. Короче говоря, я стал "сорвиголовой". Но страха не потерял, и того, что мне страшно, я боюсь. Вернее сказать, я потерял животный инстинкт — импульс защиты от опасности.

Как скажет Кайэ — зато меня теперь животные любят. Видимо, из-за притупившейся осторожности, однако это не значит, что меня радует любовь всяких там собак, комаров, змей. Как ни лишайся чувства угрозы, что страшно — страшным и останется. Так вот, я могу в этом плане еще больше радовать животных. Офигеть логика.

Пи-пи-пи! Звук будильника из телефона уносится во мрак.

— Ага. Время вышло, пора назад.

Надо уметь уходить вовремя. Я заглянул на фабрику из любопытства, не больше. Человек с ослабленной осторожностью сподвигается на действия даже празднейшим любопытством. Не будь сигналов "атас, завязывай, опасно", человек бы шел прямиком в пасть смерти. Но мне эти сигналы-эмоции не подскажут время уходить, поэтому я должен задавать себе этот момент по жестким принципам. В данном случае правило — пять минут. "Как войду, через пять минут во что бы то ни стало вернусь", — поклялся я себе.

Я без приключений покинул руины и ушел из завода.

Очевидно, что если он так и останется стоять, то станет свежей городской байкой Сикуры, но чтоб я совал руку в реку и ждал рака? Мне, конечно, скажут: "А нечего ходить по таким местам?" — но я не могу не ходить, и поэтому у меня такое правило.

— Хотя у нас уже город-легенда. Одним бройлером-привидением в красном балахоне больше, одним меньше...

Во-во. Всяческие брутально убитые семьи в западном особняке, летящие по тоннелям метро рогатые трамваи, впитывающие людей фантомные многоэтажки — полно всякого ужаса. Проигнорировав потенциальную страшилку, карму не испортишь. Если что и не дает покоя, так это знакомая, которая живет рядом с точкой спиритизма. Об этом будет достаточно с утра пораньше ее предупредить.

Пойду-ка я домой. Спонтанное любопытство уже удовлетворил. С этим их одержимым я связываться не желаю. Свяжусь — прилипнет ответственность, покажут грешки, которые и видеть не хочется. Мне своих проблем хватает. С представлениями о справедливости вроде "прикрою, чтоб не воняло" я не могу еще и чужую вонь на себя брать. Я вообще однорукий и слабый на голову. Неисправимый слабак вынужден жить по принципу невмешательства, насколько это возможно. Потому что, ну, вот влипну я, и кто меня выручит? То-то же.

2/eater

"

Самая-самая завязка заключалась в том, что я не мог найти подходящий протез.

Внешних травм нет, вторичной симптоматики нет, анализ невозможен. Мне даже говорили, что я как будто таким и родился — настолько моя левая рука отвергала самые разные протезы.

Да. Не то что не хотела — не могла.

Не только протезы с возможностью мышечными усилиями махать и разжимать — не подходили любые протезы в форме руки. Парадокс: приставишь протез — отсутствующая рука начинает болеть.

Врачи решили, что это психическая вторичка. Я все еще подсознательно отказываюсь от нынешнего себя и отворачиваюсь от факта отсутствия левой руки. Но приставление протеза вынуждает меня признавать утрату, и поэтому разум сопротивляется протезу в форме боли, как-то так. Угу-угу, но, не сочтите за каламбур, приставлять логические построения мало. Сопротивляюсь ли я фактам, отказываюсь ли, а протез необходим. Даже без особых функций — просто для спокойствия, что у меня обе руки на месте.

В клинике я перепробовал все протезы, что у них имелись. Выходило, что в соответствии с материалом протеза различалась и боль. Была резь, была тошнота, даже была такая штука, от которой терял сознание; в общем, индивидуальность есть. А значит, если хорошенько поискать, можно найти и подходящий протез... И вот я упорно его искал, и мой квест завершился в подземной комнате Карё Кайэ. Он посмотрел на меня, промолвил: "Ага. На твою руку поохотилась фальшивка", — и похвастался "единственным в мире подходящим" мне протезом. "Твоя рука просто потеряна; она все еще связана с телом. Пока оброненная рука не исчезнет, ты не можешь приставить новую".

Хотя я и лишился руки телесно, в общем смысле я до сих пор владею левой рукой, как сказал Кайэ.

"Ведь ты все еще сохранил привязанность к пропавшей левой руке, верно?"

Юморист. Впрочем, именно это замечание было первой полученной мной после той ночи ментальной травмой. Действительно, я не хочу руку назад. Для меня эта левая рука словно изначально не существовала. Поэтому пусть даже без телесной формы, изначально "никакая" форма не изменилась.

"У тебя живы только ощущения. Обычный протез для тебя как одежда, которую надеваешь внутрь тела. Тут уж, надо думать, и сознание потерять можно".

Да. Утеряна плоть, но ощущения остались.

Я говорю об образе. Если закрыть глаза, я могу легко почувствовать, как левая рука осознается, управляется, можно брать вещи. Разумеется, это иллюзия. Бывает так, что что-то становится ничем, но не бывает так, чтобы ничто двигало чем-то.

Ощущение из ничего может коснуться только того, что само в этой же "никакой" форме, в форме "ничто". Тактильные ощущения без формы. Поскольку руки нет, я не могу хватать ей то, что есть, но ввиду того, что она — ничто, она смешивается с ничем. Как там...

"Но фантомные ощущения работают с таким же воображаемым монстром. Ты великолепен, Исидзуэ Арика. Твоя левая рука — идеальный демон..."

...эта малявка сказала?..

"

Десятое октября. Облачно. По прогнозу погода такая же, как вчера.

Переодеваюсь, выдвигаюсь к пригородному лесу. Наш барчук — на удивление соня, и мне достаточно появиться к десяти утра. Сейчас нет и девяти, и, если никто не помешает, я успеваю с запасом.

Прохожу частный сектор в сторону окраин, в процессе звоню Цурануи. Не берет! Она что, еще спит?.. После гудка оставьте ваши сообщение и любовь, плиз! Дура...

— Алло, это Исидзуэ. На всякий случай говорю про этого Юкио-кун. Ты просто создана для маньяков, так что особо не связывайся. И бред на автоответчике поменяй, идиотски звучит.

Расставив точки над i со вчерашней беседы, я миновал стройные, как сосны, ряды частных домов.

Сплошь поля, до горизонта пологие холмы, бессмысленно-широкая и слабоиспользующаяся трасса государственного значения. Что двадцать лет назад, что сейчас неизменный, старый добрый захолустный вид.

— Уй...

Увидел чужеродный человеческий элемент. Патрульные машины — две штуки, неотложка — одна штука, ярко-красный "Volvo" вне досягаемости нищенской руки, ух ты, серия S40 же, блин, — одна штука. Собрались люди, с кем не хочу особо встречаться, и с кем хочу встретиться, но не хочу встречаться. Рефлекторно отскакиваю в сторону и наблюдаю, наблюдаю из придорожных зарослей травы.

Может, какое-то происшествие? Для этого людей маловато, и не видно таких, кто оценивает ситуацию... Наверно, я успел к шапочному разбору. Уже, вон, оттягивают силы, еще чуть-чуть попрячусь, а вы отсюда... никуда, значит? Ладно.

Женщина, опираясь спиной на "Volvo", властным движением подбородка указывает двоим инспекторам. Суроволицые люди пришли ко мне, молча скрутили и волокут к "Volvo" самым бесцеремонным образом. Притащили, уронили. Права человека? А что это?

— Вот спасибо за добровольное сотрудничество.

Мато-сан есть Мато-сан. Это и было добровольное сотрудничество!

— А-а, вы можете быть свободны. У меня к нему есть разговор.

Суроволицые инспекторы откланялись боссу, быстренько ретировались. Остались только я, "Volvo" и сестрица в черном костюме.

Эта откровенно-не-инспектор красавица — Тома Мато. Хладнокровное животное, на эксклюзивном попечении коего я эти два года пекся. На первом месте среди моих мысленных прозвищ для нее — Томато-сан.

— Эй ты, отброс. Хорош уже валяться, — язвительно бросает она. В ее беззлобной, но заставляющей вздрагивать ругани я все же нахожу спасение. Стоит ей лишь краем уха услышать "Томато-сан", — меня ждут такие пытки, от которых каждый волосок на теле дыбом. Поэтому милое прозвище я любя оставляю в уме и зову ее "Мато-сан".

— День добрый. Я думал, что хорошо спрятался, а меня так сразу нашли... М-м, у вас с утра острый глаз, Мато-сан.

— Сёдзай. Ну что ты несешь. Ты — однорукий седой пацан, которого за километр видно... Эх. Не выделывайся прилюдно. В твоем случае, с одной дежурной проверки тебе будет прямая дорога в КПЗ. Иначе общественность не поймет.

— Ай. Этот силовой захват меня — он что, для моего же блага?

— Разумеется. Я — твой наблюдатель. Разъезжать по всяким идиотским звонкам мне не досуг. Отброс должен не доставлять хлопот, а сидеть там, куда сунули, дома.

Мато-сан все та же. Крутая и прекрасная. Особенно крута, когда заезжает на место преступления на частной красной тачке. Еще бы, признанная спецслужба общественного порядка. Ей может высказывать свою точку зрения разве что полицейский надзиратель, и де-факто в Сикуре она неприкосновенна. Между прочим, полицейский надзиратель — это шеф Сикурского участка. Видимо, в участке с ней обращаются как с помощником полицейского инспектора, и она может, ну как сейчас вот, помыкать патрулями.

При всем этом ей нет и тридцати, и вот эта тетенька, или лучше сестрица, естественно и стремительно рвется вперед по дороге элиты, но сама она весьма недовольна своим положением. Скорость карьерного роста Мато-сан десятикратно превосходит обычную. Я бы пересчитал ее в мятежного сверхчеловека умножить на тысячу. А еще ее истинное лицо — измывающаяся над слабыми садистка, точка.

— Ну, ты. Хватит смотреть на меня как на каннибала. Такое чувство, будто надо мной смеется животное в зоопарке, прекрати.

— Я бы попросил не жаловаться на лица людей без грима. И вообще, ко мне какое-то дело? Я тут на работу шел. Просто интересно.

— Ну а как еще, раз я здесь? Изолировала пациента в начальной стадии. Пациент был на диспансере, но утром вот удрал. Родители донесли, я тут же его и взяла.

Изолировала — звучит хорошо, но на самом деле все произошло с применением оружия. Надзиратель от госбеза, имеющий целью изоляцию агонистического синдрома, в просторечии одержимости, и есть суть работы Томы Мато. Ее отдел известен как Похоронное Бюро. Спасительница одержимых бесами людей, святая матерь нашей эпохи. Хотя понятия прав человека в ее мыслях не проскакивает никогда.

— Ага. Мато-сан с утра в делах...

— Вот именно. Это не моя работа, а полиции. У ребенка нормальная ментальная болезнь, а никакая не одержимость, — бросает она раздраженно. Общественное понимание одержимости — меланхолия нового типа, но если хоть раз видел настоящего "одержимого", то с первого взгляда поймешь, безумец или в самом деле помощь требуется.

Настоящая одержимость. У тяжелобольных претерпевает изменения не только психическая, но и физическая составляющая. Это не какая-то травма рассудка, а проявляющаяся телесно болезнь. Это знают только те, кто фактически связывался с ними. Те, кто подхватил одержимость, кто пострадал от одержимого и кто вяжет одержимых. Мато-сан — из особо влиятельной шайки вязателей. Она знает об одержимых в разы больше меня.

— Нормальная ментальная болезнь?.. Стало больше бреда с заявлениями о причастности к одержимым?

— Ага. Благодаря чему стало больше дурацкой работы. Так еще пара лет пройдет, пока всех переловим. Говорили, что закончим за год, когда я подавала на место, чтоб набрать баллы, но получается иначе.

Мато-сан из тех людей, кто любит сидеть повыше и взирать на бренный мир у стоп своих, потому не любит работу на месте. Но она обожает ручной огнестрел, и как-то за рюмкой чая признавалась, что мечтает о кабинете начальника с тиром. Жуть.

— Ну да не будем о такой мелочи. Лучше вот что, Сёдзай. Ты знаешь одержимого, про которого сейчас все болтают?

— Который гроза собак? Вчера вечером услышал о таком. Вроде бы он ловит собак там, кошек и ест.

О. Какой холодный взгляд... Уф, надеюсь, я никаких секретов не выдам.

— Сёдзай. Я сколько раз говорила, я вас ненавижу.

— Ну, если так проявляется ваша любовь, сильнее Мато-сан извращенки нет.

— Слушай серьезно. Я что хочу сказать: вы, общественно ущербные, — как бельмо на глазу. Знаешь, если пытаешься что-то неумело скрыть, то сразу опять попадешь в клинику. Ты не одержимый, но что-то вроде, так что и к тебе относится. Вообще, с твоим синдромом не выйдет вести нормальной жизни. Тебе же проще жить внутри, а не снаружи.

— Я бы попросил! Я и с одной рукой хорошо справляюсь. И вам полезен.

— Ха. Если ничего не скрываешь, не забываешь, то ладно. Тогда — к делу. Этот кинофоб и есть моя настоящая работа. Как ты и сказал, он ловит домашних животных, на месте же их потрошит и употребляет. Причем употребляет не так, как принято в светском кругу. Вот фотографии с места.

Извлекает из машины материалы и, не колеблясь, сует мне под нос. Меня используют, но я рад, что Мато-сан мне доверяет. Потому что красивая. Только, ну... Все равно фото, честно говоря, не очень.

— Э-э, Мато-сан. Это блевота какая-то.

— Дубина, говори "рвотные массы"... Ну да, на вид ничего приятного, но ты все посмотри.

Она с неприязнью смотрит со мной фотки. Лицо недовольно хмурится. Когда она так делает, она прямо леди. Серьезно, на что она себя растрачивает?

— Гм. На этой пол, что ли, расплавлен?

— Расплавлен. Эксперты говорят — сильная желудочная кислота. Ха-ха-ха, с этими ребятами все на свете бывает.

Ну да, если вспомнить еще ту главу семьи, что крутится на триста шестьдесят градусов, удивляться уже нечему.

— Однако, что-то одни только рвотные массы. Это о чем-то говорит?

— Как видишь. Он съедает собаку и тут же возвращает ее назад.

— Может, просто собаки невкусные?

— Дурак. Были бы невкусные, стал бы он целый месяц такое творить. Он жрет их со вкусом и со вкусом блюет. Ест, зная, что его вывернет.

Ест — и назад. Ест — а оно возвращается.

Похожие симптомы я, кажется, уже видел.

— Зная вас, Мато-сан, вы уже все изучили. Этого одержимого в сети зовут Юкио, да, но кто он на самом деле? Как стал одержимым?

— Хм? Так ты знаешь его имя?

— Цурануи рассказала. Так кто он?

— Я навела справки. Фусо Юкио, живет в Сикуре, Таканодай. Около четырех лет назад был на домашнем лечении, но месяц назад ушел из дома. Известий от родителей не поступало. Цитируя показания матери: "Вот бы никогда больше не видеть".

— Хм-м. А что за домашнее лечение?

— Уж не знаю, это ли стало причиной болезни, но у него со средней школы анорексия. Хочешь услышать мое мнение?

— Не нужно, я знаю столько же, сколько все.

Анорексия: современная болезнь, при которой из-за психологических проблем не можешь принимать пищу. При этом часто думают, что это просто значит "не могу ничего есть", но на самом деле большинство случаев выглядит как "ем, но оно лезет назад".

Первая стадия — по психологическим причинам пища не усваивается, отчего возникает ослабление от физических нагрузок на уровне подъема-спуска по лестнице. Страшно то, что пациент этого факта не осознает. Анорексики на вид здоровые, но тело постоянно истощено. Вместе со снижением физических сил спадает сопротивляемость болезням. Так, от легкой простуды может наступить голодная смерть. От анорексии не лечатся сами, не понимая сознания больного и его окружения, ее нельзя вылечить, и она приводит к смерти.

— Только странно. Юкио-кун вроде поправился. Мато-сан, видели тот ролик в сети?

— Нет... Так, стоп! Что, есть видеозапись с собакоубийцей?!

— Есть. Посмотрите по местной анонимной борде. В ролях: ком жира в одних трусах. Он такой лоснящийся, аппетитный!

— Угу. Значит, точно он. И эксперты говорят, что он ест впятеро больше того, что возвращает. Это потребление в шестьдесят килограмм в день. За целых две недели он уже ходячая фрикаделька, наверно.

Шестьдесят кило в день!.. Две больших собаки с костями? Как тут не растолстеть. Мато-сан — тоже плотоядное животное, небось в глубине души завидует ему.

— Только и это обжорство — история недельной давности. Эти семь дней собакоубийств не происходит. Все-таки он их со смаком убивал. Бездомные собаки кончаются, а приличные домашние сидят дома. И полиция зашевелилась, теперь не те условия, чтобы он так запросто мог поесть.

— Ну да, охотился он беззаботно. То есть Юкио-кун уже семь дней не ест?

— Ага. А может, вообще с голода окочурился.

Мато-сан всерьез беспокоилась о голодной смерти. Мне чуть полегчало. Что бы она ни говорила, она человек правосудия.

— Это хорошо. Только от его смерти проблем не оберешься?

— Да. К ним же относятся как к больным. Мне надо действовать цивильно, а то вытурят. Будет напряжно, если он подохнет где-нибудь в укрытии. Терпеть не могу находить трупики тараканов за шкафом. Если уж кончать их, то лучше при свете дня, когда можно убраться за собой.

Поправлюсь: в этом человеке нет ни щепотки правосудия.

— Мато-сан. Открыто стрелять в больных при свете дня все-таки скажется на имидже, я считаю.

— Да ладно, просто прикручу отягчающих. Если хоть одного человека убил, то ты уже не больной, а убийца... Если против преступника, то я в целом отболтаюсь.

Ха-ха-ха, Мато-сан такая ужасная! Кто вообще дал такой права охраны порядка и незаконный огнестрел?..

— Договорились. Сёдзай, ты ведь к тому ребенку идешь? Тогда хоть спроси его мнение на этот счет.

Мне вручаются полицейский спецзаказный атлас рвотных масс и материалы экспертизы. И Мато-сан ныряет в "Volvo".

— Могли бы и сами спросить. Он вам всегда рад.

Подкалывать — одно удовольствие. Я тоже веселюсь при виде Мато-сан, которую подкалывает Кайэ, так что очень хочу в компанию.

— Я с ним не лажу. Стремный. Ты-то страха не ведаешь и можешь выносить атмосферу той комнаты. За что тебя ценю. И в клинике ты с любыми пациентами вел себя ровно.

Стартует двигатель. Мато-сан не знает, что такое "переиграть ход".

— Эх. Ну и хорошо, ну и пойду один. Спросить ничего не стоит.

— Ты что? Ты думаешь, мы тут с тобой по-дружески поболтали? Я говорю — ты тоже поработай хоть приманкой. Для тебя ж они все товарищи? Вот и давай, пока гроза собак чего не натворил. Найди его насест.

— И опять мне выше головы... Он же за эту неделю ничего не ел, так?

— Если до сих пор собаки составляли его меню, то выходит так.

— И он раздражен?

— Лично я еще не завтракала.

— А я не стану так его первой человеческой жертвой?

— Какая разница? Тебя съедят — на одного человека меньше прижучивать. Собакоубийца станет открытым человекоубийцей, а одним парнем с высокой вероятностью переквалифицироваться в одержимые станет меньше.

Черт. Мрачный томат с косой на плече.

— Очень не хотелось бы. Я все-таки не должен связываться с незнакомыми одержимыми.

— Да плевать, мне-то особенно. Если ты этого не сделаешь, я просто оправдаю и освобожу младшенькую.

— Сделаю однозначно! — отвечаю супербыстро. Я суперготов. Суперужас. Если эту демоницу выпустят на волю, мне стократ лучше умереть от рук незнакомого одержимого.

— Прекрасно. Найди его за сегодня, понял?.. Ты ведь на самом деле уже прикидывал, где его можно найти.

— Ай.

Видит насквозь с потрохами... Мато-сан аккуратно пристегнула ремень, изящно включила передачу и умчалась в поля на скорости шестьдесят километров в час.

?

— Ишь ты, так это и есть собаколюбивый одержимый.

Кайэ с горящими глазами листает дело. Его-то готовность действовать на высоте, и, чтобы не заразиться, я лениво валяюсь на софе и смотрю на пепельного цвета море.

На море над головой штиль. К счастью, той неприятной акулы нет.

Слышен только шорох бумаги. В подземелье никого, кроме нас с Кайэ. Все его искусственные конечности на месте. Две черных руки, две черных ноги. Со стороны кажется, что они просто замотаны в шелк.

— Ух, то есть он все-таки только их и ел. Я, как любитель собак, не одобряю — умрешь от паразитов же!

Внезапная бодрость. Когда он вот так кудахчет, даже у меня озноб.

— Ничего себе, шестьдесят кило в день. Ух, что-что? Арика, ты это видел? Полицейский на дежурстве открыл огонь по объекту! Открыл огонь, Прометей ты наш! На момент встречи находясь в крайней степени возбуждения, не имел возможности здраво оценивать обстановку, значит... Ничего себе, он выглядел уж совсем не по-людски, а?

— Ага. Я читал, пока сюда ехал, действительно сурово. "Пять последовательных выстрелов из S&W .38" — это ж сразу смерть. Хотя и от одного выстрела вполне смерть...

Неделю назад патрулирующий инспектор встретил занятого обедом Юкио и устроил расстрел. Юкио бежал, и дальнейшее его местонахождение неизвестно. Был ли он ранен — неясно, но уже неделю он ведет себя тихо, наверное, потому, что стрельба нанесла большой моральный ущерб. Ну да, без разговоров даже, без предупреждения откроют по тебе огонь — приятного мало.

— Ну-ка, ну-ка. Нота бене: на месте преступления остались слитки металла, похожие на пули... Пули расплавились от воздействия высокоедкой субстанции, которую считают желудочным секретом объекта... Ух, этот одержимый как жаба.

Это он про "жабье масло", жабий яд для обработки ран. Сам мелкий, а какие древние сравнения.

— Но теперь все понятно. Пораженный орган — желудок, новообразование — растворитель. Причин пока не знаю, но с этим уже можно работать. Значит, одержимый весь в желудочных выделениях... Растапливает пули. Значит, ни голыми руками, ни мечом его тоже не возьмешь. И как тогда, в сети тоже не найдешь ответа... О-о, Мато-сан знает свое дело, рекомендует огнемет. Ха-ха-ха, ей отказали. Как компромисс, предлагает воздействие на дыхательные пути, но наркоз на нервную систему одержимых не очень действу... о, здраво, атака водой... И уже пожарная машина готова... Чересчур правильно все. Скажи, Арика, этот человек точно доктор?

Самому бы узнать... Когда я с ней увиделся в клинике, она была в окровавленном белом халате с бензопилой наизготовку и невозмутимым лицом — не та атмосфера, чтобы интересоваться: "Простите, а вы часом не врач?" В первый раз я ее увидел, когда она с двумя пистолетами чужую младшую сестру расстреливала, много двигалась, в общем.

Но забавно, что, каким бы чудовищем ни был одержимый, человек всегда оказывается самым сильным. Какие бы неестественные преступления ни совершали новоявленный уголовник — когда полиция вооружается всерьез, не находится такой бучи, которую она не могла бы подавить.

— Хотя, может быть, это Мато-сан сверхчеловек. Но на этот раз предосторожностей многовато даже для нее. А ведь она любит только свои пистолеты.

— Значит, у него терминальная стадия одержимости. Для псевдоодержимого неплохо. Не хочется говорить такого, но даже настоящие демоны не могут настолько изменить человека. Видимо, это проклятие миллениума? Если так пойдет и дальше, вымысел вправду сможет проиграть реальности.

Кайэ радостно, не скрывая подобной черному клинку воли к убийству, смеется. Ну и что теперь делать? Не только Мато-сан — даже этот торчок в раж вошел. Карё Кайэ зациклен на настоящих и фальшивых демонах, и, видимо, не прощает подделок. Из уст мальчика с четырьмя искусственными конечностями "фальшивка" значит реально больной "одержимостью", а "настоящий" — фантастическим демоном.

Малость погружаюсь в бесполезную память. Реальность и фантазия. Об их различии он говорил мне в тот вечер, когда я впервые надел его протез.

?

Одержимость — это болезнь.

Неизвестность причины, невозможность лечения. Странная болезнь, похожая на дело рук демона, сводящего человека с ума, искажающего тело. И единственное, что было ясно изначально, это как именно все происходит.

В человеке есть белок, рецептор. Рецептор принимает выделяющийся в пространство между связывающими нервы синапсами лиганд (нейромедиатор), и в мозгу создается новая информация или эмоция — система примерно такая.

"А ты знаешь, что тело человека действует по приказам мозга, а рецептор функционально записывает в мозг результаты этих действий?"

Результаты всех действий.

При ранении тела — "больно", "страшно", "противно".

При приеме пищи — "вкусно", "приятно", "хочу еще".

Человек — существо, постоянно порождающее новые эмоции. Мы можем полностью измениться, едва проснувшись, — кажется, в этих терминах восхищался Кайэ.

Рецептор контролирует все — начиная от деления и роста клеток, заканчивая высшей жизнедеятельностью и эмоциональным фоном. Это замочная скважина двери, ведущей к росту и изменениям человека. Одержимым считается человек с аномальной деятельностью этого мозгового нейромедиатора.

"Человеком двигают слабые электротоки, так что эмоции — не более чем химическая реакция. А значит, чем сильнее эмоция, тем сильнее ток, согласен? Вроде цифровой, но в то же время аналоговый, нет, даже романтичный он — человек. Ведь глубокое отчаяние или пронзительная скорбь на самом деле заставляет сердце дергаться как от электрического разряда".

Если демон — вирус, то он растет за счет человеческих эмоций. Сильные чувства, все наболевшее ему как теплица. Развившийся вирус-демон сводит с рельс всю систему. В первую очередь лиганд-медиатор посредством соединения с рецептором передает мозгу различную информацию. Одержимый эмоционально-химически выделяет этот аномальный лиганд, повреждая сам рецептор.

Такое взаимодействие похоже на соединение химической субстанции под названием "агонист" с рецептором. Агонист возбуждает рецептор, иногда являясь наркотиком, который, словно нейротоксин, оказывает летальное действие. Изначально безвредный лиганд благодаря аномальному выделению становится агонистоподобным ядом и наносит разрушительный удар по рецептору, извращая баланс организма.

Этот яд запускает эмоции. Для устранения первопричины самоистязаний — "тяжело" — создается ранее не существовавшая телесная функция.

Это и есть синдром агониста. Пример психического ущерба от подстегивания клеток мозга и ограничений лиганда.

"Ведь человек — тоже система. Если присоединить новую деталь, проявится новая функция. Только... ну, понятно. Ящерица с крыльями называется драконом. Пусть на вид она такая же ящерица — из-за новой детали она стала новым существом".

У тяжелобольных одержимых меняется не только психика, но и тело.

Существует три необходимых условия одержимости:

— пораженный орган, аномально выделяющий агонист;

— появляющийся из-за этого новый орган со вновь созданной функцией;

— взрыв эмоций, ставший причиной развития поражения органа.

Одержимый, который заимел эту тройку признаков, уже не может быть человеком. Как у того Кидзаки, как у Юкио, — в их теле произошли разительные перемены. Прямо как вирус, поражающий гены. Когда дело зашло так далеко, получается, что никакие демоны тут ни при чем.

Настоящий демон, что передо мной, со смехом отвечал:

"Пожалуй. Нестареющий бессмертный, желание сверхчеловечности. Чудесная болезнь, которую нафантазировали люди. Болезнь генов, подобная демону, стремящемуся приблизиться к Богу. Но, Арика, нельзя менять причину и следствие. Болезнь одержимость не проявляется сама. Беса растит сам человек. Это как вторичная инфекция; она проявляется только тогда, когда больна среда носителя и болен его дух".

Поэтому одержимость — это болезнь. Не недуг с летальным исходом, а паразитирующая на недуге, неосознанная и алчная жизнь. Символ феномена, подтачивающего индивида, и само образ жизни человека, наисовременнейшая хворь.

?

— Ну, Арика, что будешь делать? Мато-сан наверняка вкрутила тебе шило со штампом "работать"?

— Ага, то шило, что меряют в килотоннах тротилового эквивалента. Сказала, что буду саботировать — оправдает и выпустит мою сестру.

— Ох е-мое.

Кайэ молча посочувствовал и жестом проводил в последний путь. Жест не смешной, не надо так делать.

— Но ты не горишь этим заниматься, да?.. Вчера тоже как будто не при делах был. А ведь с делом Кидзаки-то один справился.

Я сам не очень понимаю. Просто смутно чувствую, что это дело отличается от всего, чем я занимался раньше.

— А, я понял. Надо же, ты как Мато-сан. Этот одержимый еще и двоих человек не убил, и вот ты смотришь на него сквозь пальцы.

Улыбка полумесяцем выглядывает из тени балдахина.

— Чего? Да ты что, все вообще не так. Мато-сан только и делает, что дожидается "многочисленных жертв", а по мне — так пока человек не умер...

О, и правда как она. Чья бы корова мычала, "Сёдзай".

— Не-не, стоп, тормозим, все не так просто... Ну, как бы, на этот раз он же не со зла? Даже собак не от ненависти убивает, а интересуется содержимым.

Точно, вопрос мотива. Одержимый, у кого злоба или там родительская любовь работают катализатором, сознательно злоупотребляет силой в преступных целях. А вот одержимый, заболевший от первичных эмоций, злоупотребляет силой просто чтобы выжить. Это преступление, но без наказания. О нет-нет, если каждый раз наказывать, человеческому обществу придет конец.

— Хе. В общем, одержимый, не использующий аномальную функцию во зло, — жертва. Он просто ест, чтобы жить, потому в этом нет греха, так? Но разве это не странно, Арика? Почему он вообще ест каких-то собак?..

— Ну...

Почему он ловит и ест собак? Чего тут думать. Юкио просто не может достать обычную еду. При таком теле и на рынок не зайдешь, да и не запасешься заранее.

— Даже притом, что он вламывается в чужие дома и ловит собак? В таких домах холодильники ломятся от еды. Почему он ее не трогал, а ел только песиков?

— Так ведь, ну...

Нет, дело не в доступности...

Он уже не интересуется обычной пищей.

— Такие дела. Традиционная еда не проходит по критериям. Он попробовал все что мог, а из редкостей были собаки, кошки и прочее. Арика, ты знаешь, где продают собачье мясо?

— Нет. Думаю, что обычно на такие одноразовые вещи спроса нет.

— Вот видишь. Раз в магазине не продают, остается лишь добывать самому. К счастью, собаку или кошку найти проще простого.

— Вопрос: а как же птица или рыба?

— Пойдет, но нет смысла. Их же можно найти в магазинах. Наверняка он это еще до одержимости кушал за мирным семейным столом.

А-а, ну да. Я тоже рыбу ем.

— То есть собаки это не последний довод королей. Он просто хотел есть именно их.

— Вот-вот. Он, похоже, пробует сейчас самые разные вещи. Итак, вопрос. Когда этому анорексично-булимичному одержимому надоест собачье мясо, что он будет есть дальше?

Хихикает.

Как предсказатель, говорящий о разрушении — рано или поздно, но оно грядет.

Мышление и инстинкты остаются прежними. Поведение одержимого демоном человека, будь то по недоброй воле или еще почему, приводит к нелицеприятному финалу. Если причина поедания собак — просто "хобби", можно легко продолжить этот луч на пищевом графике. Если хочется белка, в городе полно более питательных животных. Население города Сикуры составляет около 150 000 человек.

— Думаешь, он переключится на человека?

— Ну, есть смысл попробовать.

— Чтобы узнать, вкусней ли люди?

— А?.. Гм-м, вообще-то дело не во вкусе. Но, конечно, если ударится во все тяжкие, тут все. Мато-сан развернется. Если она захочет, то фальшивку в бараний рог свернет.

Тяжело поднимаюсь. Не то чтобы я повелся на его речи, но захотелось убедиться, пока еще светло. Отсюда до консервного завода пешком меньше часа. Самое то развеяться.

— Прогуляюсь ненадолго. Вернусь до заката.

— Что, прямо так? Я левую руку одолжу.

— Не нужно. Мне сказали только установить дислокацию. Никто не просил его эксторцировать.

— Ишь ты, то есть если бы просил, ты бы полез. Может, мне попросить?

— Спи давай, засранец мелкий. От тебя я никакой искренности не дождусь.

?

Море над головой превращается в пепельно-серое небо.

Свободный от безумного подземелья, я меняю настроение, вдыхая полные легкие свежего воздуха.

Смотрю время на телефоне — уже больше часа дня. Значит, болтали мы около двух часов. Заодно на дисплее пометка о вызове. Звонок от Цурануи записан на автоответчик. Подавив мрачные предчувствия, воспроизвожу.

"Привет, семпай. Это Михая. Насчет вчерашнего видео, я кое-что поняла. Знаешь, когда шла на подработку, внезапно осознала, и такое бывает, да?"

О, быстро поняла — для Цурануи. Или она каждый день в подсознательном состоянии, вот и осознала?..

"Да, так вот. Я забила на уроки, проследила, и недавно заметила Юкио-сан. Ты сказал слишком не связываться, так что я просто отнесу ему поесть хоть. На вид он жуткий, прямо мурашки, но ему вроде тяжело, ну, я не могу пройти мимо".

Запись закончилась. Черт, у меня всерьез кружится голова. Надо было сказать, чтобы вообще не связывалась, а не "слишком". Звонок был час назад. Дальнейших известий нет. Цурануи трубку не берет. Отчаянный звук вызова рефреном.

Сколько ни звоню, не берет трубку. Я чуть не раздавил телефон. По экрану пошла трещина. Э-эх, сломал. Куплю новый, надо этот ей потом отдать.

— О, взяла.

Звук вызова сменяется режимом разговора. Связь есть, но мне не отвечают.

Молчание длиннее, чем звонок. Из трубки слышится тяжелое, с присвистом дыхание. Призвав на помощь нормальное воображение, догадываюсь, что творится на том конце. Итак. В чьих руках в данный момент телефон Цурануи?..

— Ты — Юкио?

Мои слова оказались неожиданно ледяными, самому неприятно. Нет ответа. Я подумал, что ничего не выйдет и почти уже сдался, но тут...

— Збази медя-а, земба-ай.

Как бы выгоревший до неузнаваемости женский голос, и короткие гудки.

— Э, блин!

Перезвонить. Слышен звук вызова. Кто бы ни держал в руках телефон Цурануи, он явно больше не намерен говорить. По всему телу дернуло током, в голове белым-бело. Полурефлекторно выместить злость на стене резервуара, назад вниз.

— О, забыл что-то?

— Ага. Дай мне протез, пожалуйста.

— Я же не просил.

— Я передумал. У меня противный звук к уху прилип.

Кайэ просиял, заискрился. Словно при виде кровного врага, месть которому вынашивал долгие годы, — рефлексивная незамутненная радость.

— Это прекрасно, Арика. Человек, как Бог, не един. Он лишь пробудится и ненавистное посчитает милым. Каждый миг он рождается вновь.

Хватит пафоса, дай сюда протез.

— На. Береги его.

Черный, словно чернильный, протез левой руки в моей правой. Теперь нужен клинок. Взять бы нормальный нож, но здесь есть только фруктовый. Ну и ладно, займу его.

— О? А нож зачем? Он пули на излете плавит, помнишь? Вряд ли холодное оружие поможет.

— Это для самозащиты, на всякий. Все, я пошел.

— Давай, удачи, Арика. Ты редко выходишь гулять; пусть тебе понравится, — улыбается в тени балдахина черное нечто.

С Ненавистью в правой руке я вышел из подземелья.

?

Когда я вышел на трассу, у остановки стоял незнакомый автобус. Везение насторожило, но все равно спасибо, сяду. Из пустого автобуса звоню на сотовый Мато-сан.

— Алло, это Исидзуэ. Сейчас я к тому одержимому, э, Юкио?.. К этой сволочи еду, к самому насесту, прошу заранее выдвинуть полицию. Отсюда мне минут двадцать, я хочу хоть на минуту раньше его оприходовать. Как не получится?.. Нельзя сразу без подтверждения?.. Понятно. Тогда не надо.

С моей неполноценной информационной поддержкой готова мириться, похоже, только Мато-сан. Спасибо ей за все, конечно, но какая-то она неожиданно бесполезная. Она у нас призванный варяг, офисные бои фракций сейчас в самом разгаре, наверно.

— А? Ближайший патруль ко мне?.. А, это нельзя. Потому что он точно будет отбиваться. Так и меня хватит. Мато-сан, вы где сейчас?.. Какое мороженое в "Аквалайне"? Офигеть, ты что вообще там забыла?

Положение все хуже. Даже безумная гонщица Мато-сан едва ли за полтора часа доберется до Сикуры даже по воде... Видимо, я прибуду первым.

— Тогда я пошел первым, если прижмет — прошу выручить. Это в промзоне, да. Адрес скину почтой, только, пожалуйста, скачите быстрее.

Кладу трубку. Протез так и лежит на полу, ожидая своего прихода к жизни.

Автобус на скорости втрое выше законной проносится мимо полей.

Так. Мне поистине не хочется, но появилась причина не смотреть сквозь пальцы. Без жалости и оправданий я начинаю третий эксторцизм.

"""

На второе посещение завод впустил меня охотно.

Атмосфера запустения, наводящая на мысли о смерти. Местами выцветшая синяя краска. Безлюдные руины на грани конца. Единственное, что изменилось с прошлого вечера — то, что сейчас день, но если заходишь внутрь, вся разница исчезает.

Проникаю через заднюю дверь, прохожу по влажным сумеркам. Сбитая из фанеры недотьма. Искусственное освещение не требуется. Особняк без жильца, оголившийся неприукрашенный цемент. Смутно видимый в сумерках коридор чем-то напоминает храм в катакомбах.

Коридор вскоре кончается. Я шел, ориентируясь на влажный запах, и оказался в полном мраке. То ли окна забиты тщательнее, то ли что, но тут нет даже щелочки дневного света. Вообще-то ситуация из заставляющих бояться, но, к счастью, чувства угрозы не стало вместе с левой рукой. Да и та сейчас захвачена протезом.

Протез только выглядит как рука манекена. Рабочих частей в нем нет; я будто отнял руку у изваяния и прицепил себе. Выглядит как человеческая, но это подделка, какие там пальцы — локти не гнутся. Вообще не подумаешь, что это тот самый особенный протез, бывший рукой Карё Кайэ. Еще бы. Ведь в этом протезе еще не течет кровь.

Без колебаний ступаю во тьму. Еще остался безнадежный, но шанс, что она жива. Мне надо действовать так, чтобы как можно скорее проверить это, но сохранять здравомыслие... Тут из кармана разнесся привычный звук вызова. Это от Мато-сан?.. Если она правда загоняла коней, то это замечательно, но — да, вряд ли.

— Алло, Мато-са...

Прикладываю к уху трубку.

В тот же миг к затылку прикладывается что-то тяжелое.

?

Бум-бум-бум. Мозги три раза кряду прикинулись шутихой.

Сетчатка перегорела. К сознанию обрыв линии. Контрольные цепи закоротило, и тело стало просто куском мяса.

За долю секунды приняв решение, закрепляю готовое потеряться сознание. Сейчас не стоит. Иначе все придет к логическому концу, конечно, но не будет смысла в моем появлении. Уже практически грезя, не понимая, где явь, а где сон, я спасаю огонек свечи.

Бу-бух, бам.

Звук падения. Кажется, мне пустили ток в шею. Напряжение достаточно для отключки, но, к счастью, ампер-другой. Всего лишь парализовавший нервы, но непоправимый десятиминутный отрезок времени прекращения жизнедеятельности.

Бум, бум. Бум, жух.

Меня ухватили за щиколотки и волокут. В голове стучит — бум, бум! — наверное, потому, что поднимаемся по лестнице. Из-за паралича боли не чувствую. Мир вокруг все так же выжжен шутихой. Пока глаза не придут в норму, зрение не вернется.

Буф. Жух-х, жух-х, жух, бч, бчам-м.

Звук трения об пол плавно изменяется. Заодно голова шатнулась, словно я киваю. Меня поднимают. Сиденье. Меня сажают на кушетку.

Гук, шорк, гыц, гук.

Переполняют мрачные предчувствия. Пытающийся вылететь рассудок вовсю воображает филейную ветчину.

Ага... меня, похоже, притащили на убой.

?

Возвращается зрение. Расфокусированный свет на сетчатке неспешно допускает мир к восприятию.

Хрясь.

— Кхы...

Первое, что пришло на ум, — мясная лавка. Затем — помойка с разбросанной едой. А под конец я осознал, что нахожусь посреди массы рвотных масс и испражнений. Я в широченном разрушенном зале. Наверно, использовался как склад. Пространство в форме квадрата семь на семь, даже став руинами, все-таки осталось складом.

Чавк-чавк-чавк.

Все стены увешаны трупами собак. Брошенные в угол, сейчас выдвинулись до самой середины разные объедки от чего-то. Воздух патокой облепляет кожу, задержусь — окуклюсь, наверное.

Все окна забиты — то есть нет, в этом помещении просто нет окон. Закрой двери — получишь полную тьму. Но запертое пространство освещено синеватым. Неведомо откуда получая энергию, на стенах торчат мониторы, им нет числа. С гудением они показывают пейзажи вокруг завода и коридоры первого этажа.

Чавк-чавк-чавк-чавк-чавк-чавк.

Слишком похоже на кино. Дуэт костей с потрохами и мониторов. Ощущение, что на операционном столе вскрыли живот, а оттуда вылез кинескоп.

Голубые экраны освещают комнату выделений.

А посреди этого ворочается гигантская туша.

Со звучным чавканьем потребляет запоздалый ланч.

Брызгаясь и сплевывая, мясной ком массой килограммов в сто пятьдесят обедает.

— ...реть. ...реть, реть, реть!..

На первый вгляд показалось, что к распухшей опухоли прилепили руки-ноги.

Строение тела — не на уровне "средне упитан, средний рост", а просто шар. Рост, в общем, с меня, но ввиду ширины выглядит крайне огромно. Одежда — одна набедренная повязка, похожая на рваную тряпку. Неудивительно. С таким телосложением даже кинг-сайз налезет ли...

— ДЕт, хВАтит, я дЕ ХочУ дАЛьше тОЛстЕть!..

Чавк-чавк-чавк.

Замечаю, что по стенам висят не одни только собаки. Были и ноги для двуногого перемещения, есть и вяленое мясо существа с двумя руками. Пол не разобрать. На груди мяса больше нет, а кожа содрана. Еще больше поразило, что нет черепа. Начисто срезанная черепная коробка. То, что было внутри, съедено, как пудинг. На полу — массы пустых бутылок. От уксуса. Этот мясной снеговик явно приправлял безвкусный ужин.

— ...реть. Хочубередь. Хочубереть, уберетьуберетьуберетьуберетьубереть!..

Повторяя "хочу умереть" и забыв про меня, он продолжает есть. По порции похоже, что есть он будет еще пару минут. Тело пока меня не слушается, да в придачу я привязан к сиденью. Он так маниакально меня перевязал, что даже дернуться не могу. Но это еще хорошее обращение, если сравнить с мясом вокруг. Я десерт?

Страха нет. Даже слабочувствительного меня это положение пугает. Просто то, что находится у ног мясной матрешки, начисто лишает мыслей. Плохо дело. Я так старался не потерять сознания, но тут рассудок поставил ультиматум.

— Эй ты.

Я зову его. Мясной снеговик медленно оборачивается.

— Ох... сВЯдой... одЕц.

Ему даже дышать тяжело. Ну, еще бы. Невыдержанное питание нарушает кислотный баланс в желудке, еда напихивается в неперевариваемых количествах, и судороги желудка передаются всему телу. Дыхание сбивается, кожный покров обильно потеет, все тело страдает от рвущих болей.

Ну да мне-то что. Дай рассмотреть получше оранжевое у твоих ног.

— Эй. Ты съел?

От одного моего голоса сыплются искры. То ли постэффект от удара током, а то ли распаленные эмоции. Сердце бешеной лошадью месит кровь. Это сигнал. Просто приставленная левая рука вместе с потерей спокойствия начинает подключаться.

— Чдо зъел?

— Мясо, что. Ты ж и сейчас жрешь.

Мясная матрешка, будто вспомнив, возвращается к трапезе. Уметывает пятьдесят кило подчистую:

— Де зъел, де зъел, подобу чдо живод зовзем буздой!..

Зашлепал к десерту.

В руке — маленькая пила. В жирных пальцах она выглядит жалко, но вскрыть беззащитному человеку череп может.

— Что?.. Ты уже скольких человек съел?

— Зъел, до де съел. Бде бы долько дабидь живод, и взе, до я ем и ем, а де наполдяюзь. Да я езли наемзя, стаду как радьше. Демон пдопадед, и мде стадет легче, дак Бог говорид.

Где-то я это слышал. Он тяжко отдувается.

— Бде дак жаль. Я уже де хочу ездь, до живод пуздой...

Он не слышит, что я говорю. Просто повторяет "мне так жаль". Он извиняется перед ненавидящим обществом за мою жертвенную судьбу, за его хищническую, за все это, — и плещет на меня уксусом.

— Прозтиде, броздите, бросдиде...

Перед кем он извиняется? Не передо мной точно. Фусо Юкио признает свой проступок, значит — сохраняет адекватность. Нет, я сам из слабых. Но его слабость уже выпала с чаши весов людской силы.

Хрусть — мясной снеговик беспощадно придавливает мою голову. Вжик — пила касается виска. Вжик. Вжик. Мне, парализованному, не больно, но у левого глаза уже течет струя крови.

— Х!..

Тем страшнее, что не больно. Будь здесь зеркало, меня бы повело, наверное. Вжик, вжик. Я просто не осознаю, а черепная коробка понемногу рассекается, и только когда у меня не станет мозга, я наконец пойму, что лишился ума.

— Не бойзя, эдо де больдо. Де бойзя. Бдого раз броверено. Бозги де чувздвуюд боли, можно збокойдо ковырядь пальцем.

Видимо, логика такова: если есть с головы, то дальше больно не будет. Я ему что, живая закуска? Мне уже хочется отключиться и покончить с этим. Но все-таки попробую позвать на помощь. Хотя шансов вообще нет.

— Нет, не надо. Спасите. Не хочу умирать.

Говорю автоматически. Раскаяние. Как только я начал говорить...

"Збази бедя, земпаай..."

...навязшая в ушах мольба эхом отдалась в голове.

Мясной снеговик прервался и осторожно смерил меня взглядом:

— Я бодимаю. Взе дак говоряд.

Довольный, как ребенок, нашедший собрата, радостно заулыбался.

— Что ты сказал?..

— Взе дак говорили беред теб, как их ели. Очедь жалко их. Оди блакали, говорили "збазите".

Вжик-вжик. Лобзик движется без остановки. Насколько он уже отпилил? Кровь течет по голове, заливает левый глаз. Но это уже неважно.

— Но оди де как я, я де могу их спасди. Оди де избраддые Богом, оди умираюд и де возрождаюдзя. Бде ходелось их зпазти, до де вышло. Мде их жалго.

Повторяя извинения, он вспоминает кого-то, кого не спасти. Извинившись, расписывается в своей слабости. Тут же плещет на меня уксусом.

— Бде так жаль. До я болею. Бде так надо, а то мде де полегчаед. Я просдо, пока дебе де больдо, тебя зъем...

Движения лобзика ускоряются. Начало мутить... Если его прежние обеды были в здравом уме, они на этом месте, наверно, ломались. Только вот...

— Заткнись. Ишь, разохотился, извращенец.

Довольно. У меня уже нет причин находиться здесь. И нигде в этом зале. Нет причин ни понимать эту свиноматку, ни сочувствовать. Как нет и резерва удерживать хищника в левой руке.

— Какая тебе богоизбранность. Не перекладывай с больной на здоровую. Ты не избранный, ты сам во всем виноват, и только. Ты такой слабак, что смотреть тошно, вот ты и удрал в одержимость.

— А?..

Когда-то раньше я бросал прямо противоположные слова.

Если больной — иди в больницу. Святые отцы не лечат. Простите, это я не понимал. Он же хрен вылечится! Издавна говорят — нет от дурости лекарства.

— Чдо... У дебя цвед... глаз...

— Аха. Раньше уже был похожий на тебя одержимый. Черт, зачем я вспомнил. Какой там ад неосознанности, козел. Ты свою слабость подставляешь, как щит, и ее же защищаешь, одурел, что ли?

Бес заводится только в прогнившем рассаднике. Стал нечеловеком через одержимость — это чепуха. Кто с самого начала полон дыр, кто слабак без права на амнистию — именно в таких вцепляется демон. Посредники отдыхают.

— Ты, кабан. Ты стал одержимым не потому, что нищий духом. Некто Фусо Юкио небось по дефолту был слабаком. Не знаешь своего места, вот и дошел. Неудачно рожденный, неимущий, зато задираешь нос, типа избран. Придумал, что хочешь переродиться.

— Т... Ты чего ты чего ты чего!.. Никому де подять! Я броздо хочу, чдоб было легче, я до зих пор был слабым людишгой и броздо хочу береродидься зильным!.. Чего в этоб блохого?!

— Того. Люди равны, потому что неодинаковые. Понимаешь? Если задано не среднее, а верх и низ, то это хорошо. Не думай о балансе как о весах, слабак. Слабачок на дне жизни хоть обстремится вверх — а просто доставит всем вокруг хлопот.

— Я де злабак!.. Я де здабый, я сильдый человек, очедь зильдый, Бог дал бде зилу, и я стал сильдым человекоб!..

— Не может такого быть. Человеку способности даются с рождения. Нет людей, которые из слабых могут стать сильными. Ну-ка, чего? Есть такие, кто в поте и крови пришел к успеху? Они просто были такие сильные. Ты виды-то не путай, хряк. Тебе тоже жизнь все прекрасно дала понять, да? Что человек не может так брать и тасовать туда-сюда.

— Б... бф, хаф!..

Да, изначально слабый — слабак по жизни.

Именно поэтому человек, который осознал, что всю жизнь будет слаб, хотя бы не будет думать, что достоин спасения. Это самая банальная гордость слабых. Слабак, живи, гордясь по-слабачьи своей слабостью. Говорю, ибо сам слабак. А в тех, кто эту гордость отбросил, нет ценности, которую в них стоит отыскать.

— Скромный, но любимый родной дом, да? Вот когда ты завидуешь другим, ты сам себя поносишь. Твоя ценность невелика, поэтому ты стал таким нечеловеком, который продал душу демону и опустился ниже слабаков. Глянь-ка на нижний класс, похожий на кучу хлама. Вот там твоя конечная, на выход. Кто хоть раз недооценивал человека, тот ничем не сможет спастись как человек.

— ...нись... ЗатКНизьзаткнизаткнизаткдизь!!! Собака! Ты де человег, ды мясо и лаешь, как пес! Не змотри! Ды мясо, де сботри да медя свысока!

Распаляется. Бросает пилу.

Каннибал-одержимый хватает мою голову в лапищи, как перчатки кэтчера.

— Я проздо ищу, ничего плохого де делаю!.. Я же бросдо ищу, как мде сделадь легче, так чдо, чдо ды делаежь бедя злодеем?!

На жирных руках вздуваются вены. Фусо Юкио, как собакам, которых убивал, сдавливает мне голову...

— Нет, ты взял и нарушил мои правила. Убил близкого человека.

И неожиданно тому, кто стал похожим на убитое им мясо, в грудь влетело нечто.

?

Я бью кулаком вонючего мясного снеговика.

Вгрызаются челюсти. Против моей воли взметнулась левая рука, перегрызла путы из проводов и безжалостно протаранила мясной шар. Пущенный вплотную на скорости пятьсот метров в секунду разрывной снаряд. Двухцентнерная туша весело отлетела к стене.

— Ха...

Роняю громкий грудной смешок. Чувство рождается не в голове, но в сердце. Ну, раз голова парализована током, она и не должна нормально работать. Еще две минуты тридцать секунд до восстановления цепей, я не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Но пока тело живо, оно функционирует. И видало оно этот мозг, в синапсах лиганд пронзает рецептор, словно единственная в мире вещь, летящая быстрее света. Кровь спешит по магистралям и проселкам со скоростью триста километров в час.

— Ха-ха, ха-ха-ха, ай, ой-ой-ой, больно-то как!

Бегают по кругу токи, кровь, мозговые аффекторы, клетки воспламеняются, нервы кругом корчатся от боли, ощущения сводят с ума. В какой-то момент резко, как гильотина, опускается рука. Срез левой руки, с момента потери ни разу даже не нывший, впечатывает в меня накопленную за два года боль.

— Ха-ха, ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Впечатывает. Срез плавится и объединяется с черным протезом. Струи крови вливаются внутрь протеза, как цунами. Это как клубень-акселерат. Поток крови становится нервами и скрепляет меня и протез. Живой. Живой. Живой. До сих пор бывшая как манекен рука вздрагивает, отзывается. Ушедшая из этого мира левая рука обретает форму и возрождение. Хорошо. У меня настроение — да гори оно все огнем; все-таки живое тело — это круто! Живой, я-то, да мать мою какой я живой!

— Окей, закончим по-быстрому! Давай, исповедайся, если надо, давай всю свою злобу сюда! А то с сожалениями попадешь в ад, а зачем нам такие, как ты?!

Ржу. О черт, мне слишком весело. Встать-то не могу, а развеселился, гм.

— А... ха... ха, ха?.. А-а. Дак ды доже... был одержим...

Мясная матрешка воздевает себя на ноги, набухает, из рассеченной груди льется кровь. Рана похожа на рассечение мечом от плеча до пояса, я тот еще самурай.

И в то же время наконец ставшая свободной рука исчезла до локтя.

— Но злабый и белкий демон. Ты совзем де зтрашдый.

Стало пахнуть чем-то чужеродным. Возбудившись от удара, наверное, мясной снеговик весь вспотел. Это и есть его кислота? Она полностью покрывает тело, и хоть бей, хоть получай — переплавки мне не миновать. Как у него тело устроено...

— Но я рад — мой демод сильдее. Я бревозхожу тебя.

Медленно приближается. А я никак не встану с кушетки. Это наш мясной друг четко понимает.

— О, гаг я рад. Подобу чдо одержибых я ежже не ел.

Мясной снеговик... Юкио, словно вспомнив, берет бутылку с уксусом и приближается к неподвижному мне, уже забыв про укушенную грудь. Нехило, у него в голове только еда, и все!

— Ды говорил дуд мдого, до избоведаться надо де бне. Ды дакой же одержибый... я сбасу дебя.

Мешки щек расплылись. Наполнив ладонь желудочным соком, Юкио нежно улыбнулся.

Однако он не учится.

Залитая желудочным соком рука тянется вперед.

Расплавленная желудочным соком рука поднимается.

— А?..

Когда рассудок и сознание на месте, демон бездействует. На несколько секунд уставшее держаться сознание теряется. Давай, милый мой Ненависть (имя временное). Заждался, наверно? Пора кушать.

?

Мгновенная смена декораций.

Черная рука с ревом взорвалась. Опадает как твердое тело, капает как жидкость и обволакивает как газ мясного снеговика.

— Э... ай, у, а?!

Силуэт черного адского чудовища искажается как в огне. Пронзающий не барабанные перепонки, а мозг, неслышимый людскому уху вой монстра. Все, составляющее Исидзуэ Арику, вмиг забирает левая рука. Как в ту ночь, когда я ее уронил. Все ощущения прерываются; иллюзия, словно я весь сжался в левой руке.

— А... Ай, больдо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о!!!

Орет. От то ли стона, то ли рева я вздергиваю веки и наблюдаю привычный пищевой пейзаж.

Все так же, как каких-то пять минут назад. Только охотник и жертва поменялись местами.

— И-и-и-И-И-И!!! Чдо эдо что эдо ждо это что это!!!

Его пожирают, начиная с ног. Нет, поглощают. Черная собака с метр в холке прижимает мясную матрешку к полу. Черный пес очень тонкий, как водоросль. Плотно налипает на мясного снеговика, и от залепленных частей слышится славный хруст.

— Почебу?! Больдо, ой, ай!.. Езт, есд, меня едяд!..

Дистальные части рук и ног худеют. Слепой черный пес шумно нюхает добычу. Мясной снеговик практически не сопротивляется и обильно потеет. Обычно от этого пота все, чего он коснется, плавится. Но...

— Ду почему! Как ды, брозтая еда для бедя!..

Как можно убить то, у кого никогда не было формы?

Сопротивление бессмысленно.

Плавь желудочным соком — но оно и так расплавлено. Круши силой — но оно и так разрушено.

Зло без человеческой формы, без проявления — вообще-то просто пародия на человека, столь же смешная, сколь и неприятная. Если за одно это его зовешь "демоном", у тебя что-то неладно с определениями.

Если бог совершенен, всеведущ и всемогущ, черт имеет образ абсурдного, аморфного, при этом с людским знанием и ни на что не способного субъекта.

— Почебу, бочебубочемупожему?! Взе не так, мы одержибые, до совсеб раздые!..

— Не равняй нас. У тебя просто болезнь одержимость. А вот я...

Демон подземелья гласил:

"Фантомные ощущения работают с таким же воображаемым монстром. Ты великолепен, Исидзуэ Арика. Твоя левая рука — идеальный демон..."

— По ходу, я рулю чем-то типа настоящего демона.

Слепая черная собака. Фантомная бесформенность протянулась из моей левой руки и пожирает одержимость. Почти целиком уплетает Юкио, но на самом деле черный пес ест не плоть. Ведь лишенное формы не может убить того, кто форму имеет.

Но когда он глотает целиком, тут разговор другой. Если все части оформленного обратить в ничто, оно оказывается наравне с бесформенным. Вспоминается кошка из квантовой теории. Лишившись девяти долей тела, Фусо Юкио несомненно мертв, но еще есть одна доля, а следовательно, можно сказать, он еще жив, или как-то так. Хотя да, наличие этой доли — лишь вопрос времени.

— Дет, збази, зпаси бедя, Боже!.. Больдо, больно, бочебу дак тяжело, я же де видовад, это же де болездь, я же де виновад, чдо одержим бесом, я просдо избран Богоб!..

А-а... Вот последнюю часть я, кажется, когда-то днем слышал.

— Я позабыл, но мы вообще с тобой встречались?

— Да, да!.. Давдо еще, очедь! Ты сдолько раз приходил!..

Днем, значит. Тогда я не вспомню, пардон.

Напрягаю правую руку. Кое-как можно двигать.

— Вот как. Тогда хотя бы ответить надо, а то нехорошо, да?

Так, нож... отлично, не выронил.

— Тут делать нечего, но твои чувства туда не докричатся. Черт и Бог — просто безнадежно разные вещи. Черт немощен и трется с людьми, а Бог человека в гробу видал. Посвященность ему неинтересна, и как человек развлекается и страдает — его не касается. Очевидно же, ему и одному хорошо. Все знает, все может — это оно и есть. Бог тебя не будет спасать. Бог вообще уже давно все сказал.

Почерневший до носа Юкио жалобно смотрит на меня.

Я сжимаю нож и говорю напоследок:

— А именно: "Задолбали, отвалите".

— А...

Заплывшие жиром глазки ошарашено смотрят на меня.

Перед тем, как челюсти черной собаки сомкнутся над последними десятью процентами, я резко опустил нож.

"

С одного взмаха срезав плоть, убираю нож. В зале стало тихо, как под водой. Мясной снеговик не шевелится, а слепой черный пес со звучным сопением ищет еду. Потеряв зрение, он ищет свое лакомство по запаху. Так и до невкусного мяса может снизойти, а потому, левой рукой вытащив пораженный орган из мясной груды, я сдал его черному псу.

— Уй!.. М-да, с отрезанной рукой живо только осязание... сколько раз делаю, никак не привыкну.

В последний момент отделенная левая рука. Подключившийся, ставший со мной одним протез не отпустит, если не отрезать лезвием. А если отрезать, бесформенное вернется в старую форму... Физическое тело Фусо Юкио пока на месте — значит, не осилил доесть.

Как черный пес увлечен едой, так и я кое-что ищу. Полагаясь на свет от мониторов, я обшарил все помещение, но кроме нас никого живого не нашлось.

Подбираю телефон, который был под ногами мясного снеговика. Даже в сумраке видно флуоресцентный оранжевый. Тот, который я видел намедни в руках знакомой.

— Пошли. Ты уже поел.

Нет ответа. Я оборачиваюсь и не вижу черного пса — на полу одиноко валяется отрезанный протез. Не приставляю его снова, а просто беру и двигаю на выход.

До захода солнца еще три часа. Еще три часа или всего три часа?.. Проклиная свою память, считаю это неоднозначным промежутком отпущенного мне времени.

/2.8

Я очухался, когда солнце давно зашло. Не знаю, почему, но настроение совершенно унылое. На часах — почти девять. На столе лежал черный протез Кайэ. Борясь с мигренью, проверяю заметки. Ожидал наскоро написанного: "Ничего особенного", — но страницы за сегодня не было.

Блокнот порван на семь дней в прошлое.

И не подумал ломать голову, почему так, зато жутко проголодался. Наверно, с утра ничего не ел. Если принять вчерашний клубный сендвич за нормальную еду, получится, что я не ел ровно сутки. Нельзя так, нельзя. Человек при любых бедах должен кушать, а то умрет.

Все еще одетый в то же, в чем задремал, двигаю в привычную пивнушку. Туманность наша в час ужина забита народом, не продохнуть. Зря пришел. Решив на сегодня сменить рукав галактики, разворачиваюсь на каблуках. И тут среди толчеи мне бодро машет рукой одна дура.

— О, семпа-ай! Ура-а, давай сюда-а!

А хотя... искать сейчас другое заведение влом. Настроение как-то вдруг поправилось, и я решил сесть напротив нее.

— Ну что ты так поздно, семпа-ай! Снова был у Кайэ-сан?

Цурануи, негодующе мыча, надувает щеки. Начала она точно такой же фразой, что и вчера, но я совершенно уверен: о встрече мы не договаривались.

— Семпай, что ты уставился на меня? Ой, я сегодня не накрашенная...

— Да так. Ты почему вообще жива?

— А? А почему я умерла?

Недолгое молчание. Смотрим исподлобья, как застенчивая пара на свадебном интервью.

— Прости, сам не понимаю. Ну, жива и жива, и фиг с тобой.

Заказываю у хозяина клубный сендвич и стакан воды. Странное беспокойство начисто испарилось, и мы с Цурануи легкомысленно треплемся, как обычно.

— А, точно! Смотри, семпай, новая мобилка. Теперь взяла яркий, по концепту экваториального пояса. Миленький, правда, как хамелеон?

Офигеть. Ты ведь то же самое и вчера говорила, Цурануи.

— Вот, я позвоню, а ты запиши номер... Э, что? Семпай, ты оставил телефон дома?

— Нет, сотовый у меня с собой.

Сую руку в карман. Вытаскиваю телефон оранжевого цвета.

— О, моя мобилка! Почему она у тебя, семпай?

— Ну, как почему? Подобрал.

Других причин нет. Я не помню, как именно подбирал, так что гадать без толку.

— А. То есть ты услышал мою запись и сходил на завод? Нашел Юкио-сан? Стыдно сказать, я испугалась и сбежала на полпути.

Опять мигрень. Я не помню, при этом чувствую, что много чего стало ясней, но лучше не буду допытываться. В блокноте ничего не было. Тот я, который был три часа назад, решил, что так и надо.

— Хм? Семпай, зачем ты делаешь страдальческий вид?

— Не знаю. Человек без зеркала не в курсе, что у него на лице написано. А этот телефон...

Я хотел вернуть, но передумал. У Цурануи есть новый, а у меня почему-то телефона нет.

— Можно я возьму? Похоже, мой пропал.

Девушка ошарашенно таращится на меня.

И уж не знаю, какие химические процессы прошли в ее мозгах, но она краснеет и начинает писать пальцем прописи на столе. На дом ей задали букву "о".

— Ой, тебе что, так интересна моя личная информация, семпай? Хе-хе, ладно, тебе можно... вот.

— Хм, я только что его сбросил.

— Быстро! Какой же ты, ну хоть немножко поинтересовался бы-ы-ы-ы-ы!

Стучит руками по столу. Громче и придумать нельзя, все взгляды на нас. Но какая-то химия и во мне решила, что сегодня пусть она делает, что хочет.

— Тогда это мой. Заплачу позже.

— Хорошо. Береги его!

Взамен потерянной вещи опускаю в карман потерянную вещь. Неясная тяжесть на сердце как будто стала легче на один сотовый телефон.

На сей раз постараюсь по возможности хранить.

К простецкой вещи больше привязываешься. А если присмотреться, то и цвет, который кто-то легко заметит, не так уж плох.

3/junk the eater

?

В тот день работа неожиданно началась с вечера.

Кайэ связался со мной, дал дневной отгул ввиду каких-то изысканий и сказал заглянуть вечером, эгоист как он есть. "Когда я стал твоим слугой?" — горело в груди бунтарскими буквами, но поскольку, как ни смотри, я оный слуга и есть, то уж появлюсь.

— Так вот, эксторцизм Фусо Юкио, имевший место тринадцатого октября... Эй, Арика, ты слушаешь?

Насколько ж ему делать нечего... Дело Кайэ ко мне состояло в том, чтобы я ему рассказал подробно, как провел какой-то эксторцизм кучу времени назад. Я слышал, что прославившийся собакоубийца схвачен, и, кажется, это я его скрутил.

Разумеется, сам я совершенно не помню. Если что и вспоминается в связи с этим одержимым, так это как Цурануи что-то лепетала и показывала ролик.

— Арика, ты не помнишь? Не можешь же ты совершенно ничего не знать. Что стало с блокнотом, с телефоном?

— Ну, все куда-то делось. Похоже, от физических свидетельств я полностью избавился. Поэтому, как ни проси, я не могу рассказать, что там было.

— Ух, скрупулезный ты. Тогда истории не выйдет... А я хотел спросить, сколько он ел. И почему именно ты снова не убил одержимого.

Кайэ улыбается, взмахнув длинными волосами... Неприятный взгляд. Его слабопигментированные глаза словно видят глубины, куда даже мне хода нет.

— Да ну. Если не убил — значит, не такой был противник, чтобы убивать. Одержимость же болезнь, надо обходиться соответственно.

— Ишь. Ты мог себе такое позволить. Но, Арика. Этот протез сделан из моих эмоций! Если ты запустил левую руку, это значит, что эмоций у тебя хватало. И ты, как я помню, спустил на Фусо Юкио "ненависть".

Протезы Карё Кайэ. Четыре чернильно-черных члена. Что они такое — даже я, столько с ними прошедший, не знаю.

Только вот сформировались они из эмоций. Это части тела, созданные для придания созданию по имени Карё Кайэ "человеческой формы".

Потеряв левую руку, я перестал чувствовать угрозу. Изначально целостное тело понесло потерю и потеряло эмоцию. Тогда, если принять идею, что человек от рождения лишен осязания, почему бы не посчитать, что и в обретении эмоций он также может имитировать "человеческую форму"?

Например: отсекая четыре базовые человеческие эмоции, он придал форму тому или иному осязанию...

— Мне обидно. Я так надеялся на этот раз, а Арика опять спасает человека. Э-эх, а ведь мне тоже хочется кушать. Может, мне из себя выйти, а?

Сейчас к Кайэ прикреплены обе руки и обе ноги. В подземелье никого, кроме нас двоих. Ни плавающей в небе рыбы, ни спящей в тенечке собаки.

— Пф, ну выйди, дело твое. И, сразу скажу, я людей не спасаю. Я не помню, конечно, но не убил я его ради себя же. Других причин выручать одержимых у меня нет, — я дедукцией вывожу собственное прошлое, которого у меня нет.

Едва ли я сочувствовал одержимому. Я просто не убил его для своего блага. Бинарная тема. Как бы противник ни был нечеловечен, как бы мне ни было на него наплевать, я скорее всего не хотел зацепить свой "здравый ум".

Если человек хочет до конца оставаться приличным, он по возможности не будет отягощать себя виной. Я не для того отпустил противника, чтобы дать ему жить, а просто для защиты собственного баланса.

— А, понял. Ты не желал искупления вины Фусо Юкио, ты просто ставил во главу угла обычную жизнь Исидзуэ Арики. М-м, так нечестно. Когда ты такие умильные вещи говоришь, я не могу жаловаться!

Ага, как скажешь. Это была фраза номер один, которую я не хочу слышать от мужика, да еще и мелкого засранца.

— Ну что ж, будем ждать следующего случая. В кои-то веки Мато-сан поделилась материалами, но теперь они не пригодятся. Если для тебя Фусо Юкио — неинтересный одержимый, то нет смысла дальше тебя мучить. Арика, отдай это ей.

Кайэ протягивает мне конверт.

— Мато-сан? Почему я?

— Это то, что у тебя было с собой... Ах да, ты и это забыл, дело было днем. Тогда ты не помнишь даже, почему Фусо Юкио стал одержимым. А ведь причина была в анорексии, ты должен посочувствовать.

— Анорексии?..

Этот собакоед стал одержимым из-за анорексии?.. Странно. По видео Цурануи он показался мне до невозможности полным.

— Что? Тебе же неинтересно.

— Не интересно, но загадочно. Дай-ка конверт.

Пробегаю взглядом по одолженным Мато-сан материалам дела.

И правда. Заключили, что причина была в анорексии. Однако это противоречит поеданию шестидесяти килограммов в день... Если анорексия стала причиной одержимости, он стал бы одержимым, который "перестал есть".

— Кайэ. Это как? Если он анорексик, почему располнел-то?

— Как почему... А, ну да. Ты ошибаешься в главном, Арика. Ты ведь думаешь как-то так, да? "Фусо Юкио дали неверный диагноз. Он, очевидно, одержим тем, чтобы есть, поэтому причиной должна быть булимия"?

— Ага. Тут ведь остается только пенять на аномальное усвоение пищи.

— Я и говорю, ты неправ. Анорексия, булимия. Это два противоположных синдрома, но они исходят из одних психологических факторов. Арика, здесь и то, и другое — психическая болезнь, которая исходит из страха "не хочу толстеть", еще у женщин часто бывает.

Кайэ говорит, что все это — болезни потери контроля над телом от эмоций. Короче — проблема "прибавить" и "отнять"; при этом и отвержение еды, и переедание — перешедшее границы "уменьшение количества".

Анорексия — страх роста массы тела, страх принятия пищи. Желудок перестает принимать еду.

По сравнению с этим, булимия — случай "не смог похудеть". Эти болезни — бич людей, толстеющих, невзирая на любые усилия; можно сказать, это форма выхода из колеи стресса по отношению к еде.

Как анорексик видит свое иссохшее тело и не замечает никаких аномалий, так булимик хоть и мыслит в духе "не хочу толстеть, не хочу видеть себя толстым, хочу умереть", под этим стрессом вынужден продолжать есть.

Но эти недуги, близкое к саморазрушению устройство психики — никакое не противоречие. Эта эмоция есть в каждом человеке. Страх стать уродом невозможно игнорировать, что бы ни произошло.

— Понятно. Но как оно перевернулось вверх тормашками? Пусть причина одна, все равно же пути совсем разные. Фусо Юкио был анорексиком. Разве демон в нем не должен был возненавидеть саму еду?

— Угу, в этом заключается самый забавный момент этого дела. Фусо Юкио долго был анорексиком. А если так, как думаешь, какая эмоция в его борьбе с болезнью закалилась больше всех?

— Разве не страх потолстеть?

— Нет, еще проще, базовая для живого существа. Сдаешься? Фусо Юкио ведь уже много лет не наедался вдоволь. Что бы тебя на его месте тяготило?

— Голод... Точно, ведь парень, в общем...

— Да, просто оголодал. На эту эмоцию среагировала болезнь, и родился одержимый-обжора.

Вот потому и булимия. Понимая, что если будет больше есть, то располнеет, Фусо Юкио, ведомый пустым желудком, вынужден был продолжать потреблять еду...

— Погоди. Тогда почему собаки? Голодный желудок ведь ни при чем, когда злонамеренная диета. Если просто голодный, мог бы что-то обычное поесть. Не верится, что собаки и кошки оказались вкуснее нормальной еды.

— А-а, ну да. Я же говорю, дело не во вкусе. Причина одержимости — пустой живот, но цель у Фусо Юкио была другой. Помнишь, что причина анорексии и булимии одна?

Причина одна?.. Кайэ только что это говорил, но ведь у анорексии и булимии...

— А... Это ведь шутка? Юкио что, ел всяких собак и людей, потому что...

— Потому-потому, Арика. Когда Юкио стал одержимым из-за пустого желудка, он должен был все время продолжать есть. Больной анорексией, вечно голодный. Для не желающего полнеть Юкио это был ад. Он был зациклен на фантазии фундаментальной, кто угодно бы так подумал; а именно — если нельзя это остановить, надо найти то, что можно есть и не полнеть.

Вкус вообще ни при чем. Более того — как бы ни было невкусно, для Юкио еда, от которой не толстеют, была бы идеальной. Но такой еды не существует. Как минимум, ее не было в среде обитания Фусо Юкио. Поэтому он продолжал искать новую, ранее не испробованную пищу, как спасение.

— Теперь понял? Но, конечно, в наши времена это вовсе не редкая диета. Сбавь калории, полегче с выпивкой и бессонными ночами. Это не про кого-то там, Арика. Никто из людей не желает носить лишнюю тяжесть. Хотя бы для тела, которым можно управлять через еду, надо все дозировать правильно.

?

Возвращаю материалы в конверт и глубоко вздыхаю.

Вот честно, ничего в этом приятного нет. Не знаю, кто это и откуда, но чтобы так вот сходить с ума по такому поводу...

— Сенкью. Теперь все ясно, и, раз все утряслось, пойду я домой.

— Что, уже? Ты же только пришел, мог бы еще посидеть, отдохнуть. А, или оставайся ночевать! Мы только днем и говорим, давай иногда говорить хоть о чем-то, что останется в памяти.

— Не хочу. Здесь выпить нечего, темно, и деньги я уже взял. Хотя бы в день зарплаты хочу пошуметь в приличном заведении.

Да к тому же, я совершенно не в настроении, да и физически не готов протрепаться ночь напролет с Кайэ, который при всех протезах.

— Ну, пока. Если так уж хочешь поговорить про одержимых, лови Мато-сан. Вам будет весело, оба сторонники истребления. И вообще, не впутывай меня, обычного слабака.

— Что ты говоришь, Арика? Ты ведь и сам нечто похожее. Ты хорошо себя знаешь? Со стороны полноценный одержимый.

— Гм. Это твоя левая рука; ты просто меня подзуживаешь, и я пользуюсь. Это как бы приложение, она мной не владеет.

— Не так. Я говорю про твое устройство. На закате ты забываешь все, что было днем, — так жаль тебя, что видеть невозможно. Ты же каждый день вечером как будто умираешь.

— А, ты об этом. Вот пристал тоже.

Поднимаюсь с софы, сжимаю под мышкой конверт.

Сегодня яркая луна. Вода в резервуаре какая-то особо прозрачная — даже при волнении свет проходит прямо.

Так. Конечно, несущественно, но у меня есть одна вредная привычка. Я ее осознаю, но при этом не могу исправиться, поэтому она и есть вредная привычка.

— Слушай, почему меня жаль? Если подумать, неплохо же я устроен! Вчерашние счеты я могу напрочь забыть, так-то.

Да. Как и сказал Кайэ, я забываю то, что было днем. Все, что произошло с момента пробуждения утром и до заката, я забываю начисто вечером того же дня. Могу запомнить по порядку только то, что было ночью, но вот память дня моя посуточная частичная амнезия сбрасывает на каждом закате. Таковы симптомы Исидзуэ Арики. Это вторичное заболевание в связи с отъеданием моей левой руки. Как говорит Мато-сан: безвредный одержимый.

Еще кое-как повезло с тем, что становление моего характера уже закончилось. Я не малец, неспособный различить добро и зло, и то, что я теряю память о дне, ничем конкретным не мешает. В целом, я не делаю днем обещаний на завтра, все решения принимаю ночами — жить можно.

Поэтому и в блокнот я записываю только минимально необходимое. Изо дня в день уже два года по блокноту тянется коротенькое "ничего особенного". Нет необходимости каждый раз записывать день до мельчайших деталей. Не проблема, что бы ни случилось за светлое время суток. Что бы ни случилось, не происходит ничего, что мне хотелось бы записать.

— Хочу жить беззаботно — это мое кредо. У меня есть тело, с которым можно забыть все скучное. Тебе нечего мне сказать.

Поворачиваюсь спиной к лунному свету. Время уже позднее. Пока не сменились сутки, надо быстрее вернуться в квартиру.

— Понятно. Действительно, печалей должно поубавиться. Нет памяти — нет и тяжелых раздумий. Но, Арика... ты ведь понимаешь, что жить легко и наслаждаться жизнью — это разные вещи? — извещает Кайэ голосом, похожим на колокольчик. Глаза, как жидкие кристаллы, радостно отсвечивают золотом. — Говоришь не "живу беззаботно", а "хочу жить беззаботно"? Но это не кредо, а просто желание. Ты сам с собой не в таких ладах, как прикидываешься. Так тебя вправду когда-нибудь оседлает что-нибудь нехорошее.

— Глупости, нехорошее меня уже оседлало. Э-э, ну, гм. Как ты часто говоришь, чем отличаются фальшивка и настоящий. Вот это самое можно еще проще отличать.

— Да ну. И как?

— Одержимость паразитирует на людях. А настоящее не паразитирует ни на ком. Давно говорят ведь: демон появляется взамен души человека. В общем, ребята делают бартер.

В синеватой тьме мне чудится откровенный оскал. Чертов малец живо понял, что я имею в виду.

Я хочу его левую руку. Он хочет мою левую руку. Ну и вот. Сделка с демоном — да я уже давно ее заключил.

— Ну все, пока, завтра вернусь.

— Угу. Давай, завтра днем увидимся.

Не оборачиваясь, выхожу из подземелья.

Когда я оказался на поверхности, вокруг была полная темень. На дне моря было светлей... легче не стало.

Прохожу лес и топаю вдоль полей.

Звезды высоки, ночь длинна. Человек может прожить и без половины каждого дня. При этом сейчас я однорукий, что как раз подходит получеловеку.

Направляясь к городу, я вынимаю оранжевый сотовый телефон и звоню случайной знакомой.

— Э, алло? Хэллоу, Цурануи, время есть?

Так. Деньги тоже есть, пора впервые за эти дни как следует набить себе живот.

?Анорексия, булимия — конец

/2.7

"""

Выхожу из руин. Я как-то расслабился, вдохнув свежий воздух, — в общем, присел отдохнуть. Вынимаю сотовый телефон и еще раз прокручиваю автоответчик.

"Привет, семпай. Это Михая..."

Удалить.

"Недавно заметила Юкио-сан. Ты сказал слишком..."

Удалить.

"...но ему вроде тяжело, ну, я не могу пройти мимо..."

Удалить.

Если я так надумал, надо и историю звонков удалять поштучно. Занимаюсь абсолютной ерундой.

— Эх.

Я вдарил телефоном об стену и попинал его. Вот и все. Теперь зайдет солнце, и всему конец. Но нехорошо будет, если останется какая-то смутно намекающая запись. Работая с воспоминаниями об утраченном, надо удалять все на корню.

Тут на дикой скорости в ворота завода влетел красный автомобиль. "Volvo" Мато-сан. Круто, и правда, часа не прошло, как она примчалась.

— Сёдзай.

Подбегает. Явно беспокоится обо мне, малость приятно. Как бы сам ни был бесчеловечен, как бы она ни была холодна, душевное движение радует.

— О, хай. Вы быстро.

— Хотя и опоздала, похоже. Смотришься не ахти, Сёдзай. И что за вонь? Ты что, обливался уксусом?

Именно так. Но я говорю с Мато-сан, любительницей джанк-фуда; если ответить честно, она съест меня с потрохами, так что промолчу.

— Ну и что тот одержимый?

Видимо, смысл не "где он", а жив ли.

— Валяется на складе на третьем этаже. Вы сегодня уже ели?

— Автомиль и два ливсандвича. Что это ты вдруг?

— Ну, просто злой вопрос. Ладно, я пошел. Уползу, пока полиции нет.

— Ну да, это верно. ...Так, Сёдзай, стой. Ты эту девочку не помнишь?

На протянутой мне фотке — школьница лет четырнадцати-пятнадцати. В чересчур памятной форме, тонкая, как сухое дерево.

— Ага. Это кто?

— Наш одержимый. После того, как ты днем ушел, я поехала к родителями и взяла ее фотографию.

— Ого, это была женщина?

— Девочка. Фусо Юкио. Вроде была с тобой в одной школе, не помнишь?

— Вообще нет.

— Ясно. Ну да, нельзя же столько совпадений сразу. Ты молодец, можешь идти. По обстановке потом нагряну порасспросить.

Мато-сан с кем-то созвонилась и вторглась на территорию руин.

Ну а я с протезом в единственной руке ухожу с завода. Однако надо же. Так это была девочка, а что мне казалось мужским родом — ослышки.

Мне почудилось, что если я буду задумываться, приду к нехорошим выводам, и я запираю воспоминания и выкидываю ключи. Вырываю страницы за семь дней, и вот на этом финиш, никаких шрамов. Только слова, что завязли в ушах, я не смог качественно усмирить.

Три часа — и день закончится. То ли еще три часа, то ли всего три часа.

Я припоминаю наш разговор.

Я такой же слабак, как и она, потому чуть лучше остальных смог ее понять.

Но здесь таится западня. Слабака поймет только слабак. И оттого, что слабак слабый, ему не хватает сил спасти другого. Мы оба слабаки, и именно поэтому, понимая ее тяготы, я не смог протянуть ей руку помощи.

"Збази бедя, земпа-ай..."

Кто-то сказал: "Изведай горе". Но вот изведал, и оно не останется в сердце, и сказочке конец. По минутному колебанию я решил записать все настолько подробно, насколько хватит времени. Но из-за бессмысленности подавил порыв.

Да и пусть.

Все забудется, когда наступит ночь.

?JtheE.end

"""

...За что бы он ни брался, ничего не получалось.

Однажды в летнюю ночь, когда под Солнцем его нашел фантом, лежа наверху двухъярусной кровати, он смутно осознал: что, если он не только ужасно заблуждался до сего момента, но и в придачу не сможет теперь до самой смерти ничего исправить?

На другое утро беспокойство сбылось.

И сейчас добрая улыбка отца, если отбросить фильтр, была улыбкой, полной расчетливости, а нежные глаза матери лучились не любовью и заботой, но были очернены снисходительной жалостью.

На миг... он вспомнил друга, который просто наступил не на ту ступеньку и скатился по лестнице.

Если смотреть только на хорошую сторону, он был идеальным ребенком, почетным учеником. Если спросить у людей мнение о нем, все ценили его. Но...

Встреченный вчера фантом хихикает.

Знай свое место. Ничего не пойдет как по маслу.

Ты — вечный неудачник.

...Восстановление никак не хотело идти гладко.

Когда в твоем способе действий недостает важных, жизненно важных деталей... Автомобиль, даже очень быстрый, неполноценен и бракован без тормозов. Когда-нибудь он не впишется в поворот.

Когда замечаешь расцепление, оно становится гораздо явственней.

И вот ты замечаешь, что ты, то есть нет, твой способ действий только вызывает всеобщую неприязнь. А раз так...

?

Ну а он...

За что бы он ни брался, у него ничего не получалось.

HandS.(R)

/Начало 2004 года

?

Хисаори Синъя, м., 16 лет.

Он оказался свидетелем в деле о выплеске агрессии Хисаори Макины, произошедшем в их доме, и после преступления его ментальное состояние стало нестабильным, ввиду чего его вменяемость была поставлена под вопрос, и он был помещен в данную клинику для процедур.

— А, имя?.. Вовремя спросили, нечего сказать. У того имени был смысл, но давно, и он большей частью выветрился. Однако, хм... Ну да, коль скоро в документах и результатах обследований оно осталось, то я определенно... это... Хисаори Синъя.

Сразу же после поступления в клинику Хисаори Синъя выражал нежелание сотрудничать, и не отметил не только свою причастность к преступлению, но и то, что он — Хисаори Синъя.

Следствие предположило, что это было попыткой увильнуть от состава преступления, но после обследования согласилось с психиатрами в необходимости диспансеризации. Трое врачей диагностировали редкое ментальное состояние, при котором пациент и рад бы признать, что он Хисаори Синъя, но не может в это поверить.

— Разумеется, как бы там ни было, я и есть я. Просто я ничего не смог. Я прихожу в себя, упав со стула, во мне ничего не изменилось, но — но мое место в жизни исчезло.

В показаниях Хисаори Синъи часты повторения "потеря себя", "захват". Ответственный врач отмечает скопофобию, навязчивую идею чьего-то постоянного наблюдения.

— Так я и говорю — когда я упал, на стуле устроился подозрительный демон. Между прочим, вы сами оставили его резвиться на воле, пока не стало слишком поздно!

Приняв в расчет трагедию, в которой было двое мертвых и один тяжелораненый, а также ментальное состояние и возраст Хисаори Синъи, врачебная комиссия приняла решение, и пациент был помещен в клинику.

Через две недели после трагических событий Хисаори Синъя признал вину и раскаялся в своих грехах. В истории болезни было отражено, что ввиду временного характера буйного помешательства есть шанс полной поправки при соответствующих психиатрических процедурах, и он надеется на снисхождение суда.

Однако...

— Что?.. Шутите? Я не думаю возвращаться к прежней жизни. Скажем так, уже из-за того, что меня сюда поместили, мое реноме кончилось. Мне нет места в жизни, что я буду там делать? Только впадать в депрессию. Чужой среди своих — это не для меня.

Хисаори Синъя признал факт собственноручного убийства родителей, а также агрессию к старшей сестре, после чего...

— Поэтому я хочу побыстрее умереть. Просто пока я не могу этого сделать. Жутко, да, но это же моя миссия. Оставили бегать на воле-то меня же. О да. Я теперь должен использовать свою жизнь, чтобы свалить того демона.

Он до сих пор называет себя жертвой.

Нижеследующее представляет собой протокол событий трехлетней давности, при которых были убиты Хисаори Кодзи и Хисаори Каё.

?

"...Хисаори-сан из третьей — это тот образцовый, знаешь? Вроде выписывается. Надо же, такой маленький — а такое устроил. И ведь жалко его... Только вышел на улицу, раз — двоих убил. Это ж сразу в колонию?"

"Полгода назад да. А щас, ну, эта одержимая-то? В общем, из-за нее смерть родителей — несчастный случай, так, вроде бы, говорят".

"Да ну?! Я слыхала, это ложное обвинение, и, похоже, правда — он бузил, потеряв голову, только там что-то... повреждения трупам или что-то похожее".

"Вон как... Но а вообще, с чего все началось-то?"

"А? Ты не в курсе?

Ну, слушай. У Хисаори-кун есть старшая сестра..."

0/Hand (R)

2003-й год, начало лета.

"

Вестибюль этой клиники был весь забетонирован.

Застекленный вход с десяток метров в поперечнике скрывал картину, которая была ничем иным, как кошмаром для помещаемого сюда пациента, и я считаю, что физически заблокировать единственный вход-выход было очень нехорошо.

Дело было даже не в том, что пациенты, включая меня, не могли выйти наружу. А в том, что такой, вроде бы, огромный медкомплекс, а приходящих — ну, заходящих снаружи больных — не было. Ни одного. Больница, в которую нельзя приходить, — мне кажется, уже и не больница.

Разумеется, это все мое личное восприятие, потому что это была строго больница. Пять больших корпусов, но при этом медперсонала мало, не сто человек, отчего она была самой крупной больницей префектуры. Вообще, где мы — не знал ни один пациент. Расхожим мнением было "где-то на севере", хотя какая разница, выйти-то все равно нельзя.

Говорят, перед тем, как стать здешним пациентом, когда одержимый еще живет в обществе, его отправляют в лабораторию. Лаборатории назывались, кажется, "Ольга", "Кинуи" и так далее. Здесь, конечно, не такое веселое местечко, а недвусмысленная клиника, и ради выздоровления нас, пациентов, день за днем изнуряет себя множество врачей.

Полностью белые здания без единого пятнышка.

Спокойная аллея, кристально чистые палаты, широченный сад с высокими стенами по четырем сторонам, стеклянная с одной стороны комната ожидания, объятая солнечным светом. Не к чему придраться, кругом — порядок.

Именно поэтому фасадная сторона вестибюля была крайне необычной, ну а впрочем, это единственное место в клинике, где можно наблюдать серый цвет, и именно вестибюль как бы говорил нам, каково наше место здесь.

И только я стал возвращаться из вестибюля в корпус B, единственный с внутренним садиком, по клинике разнеслась музыка.

Адажио Альбинони.

В это же время несколько пациентов в комнате ожидания корпуса B безвольно расползлись по палатам.

Личное время в каком-то из корпусов кончилось.

Когда приходит время возвращаться, пациентам крутят музыку дня. Услышал — вернись в свою палату. Опять же неприлично как-то объявлять: "Уважаемые пациенты такого-то корпуса, ваше личное время закончилось!" — и не дело, чтобы остальные пациенты знали, кто из какого корпуса.

Сегодня музыка, похоже, у всех адажио. Я из корпуса C, и у нас было адажио Брамса. То есть сейчас вернулись пациенты из корпуса либо B, либо A. Пациенты из D сюда, в B, не могут зайти, их можно исключить.

Вот так каждый день музыка меняется, и если любопытно, можно высчитать, кто в каком корпусе, но здешние пациенты не хотят заниматься такой ерундой. Все это по обоюдному согласию с персоналом.

Все пациенты, которым позволяют выходить из палаты, безвредны как трупы, так что в комнате ожидания все настолько чинно, что голова кружится. На софе, которую не набивали, наверное, со дня открытия клиники, как голубки на насесте сидят пациенты.

Выбеленная послеполуденным солнцем комната ожидания напоминает церковь. Глазам больно. Зрелище возносящих молитву трупиков под ясным солнышком.

Это наводит меня на мысли о том летнем дне, и я присоединяюсь к компании трупов. Пуф — я шлепаюсь на софу, не в силах побороть головокружение.

?

Открытие этого изолятора — история десятилетней давности.

Через десять лет после обнаружения переносчиков синдрома А — в просторечии "одержимых" — в конце концов был построен специализированный диспансер, где самый ранний — а может, самый старый — диагноз заболевания был подтвержден около двадцати лет назад.

Симптоматика заболеваний была такой сюрреалистической (или превосходящей ожидания), что медицинские институты не успевали реагировать.

В результате страна выкупила недостроенную муниципальную больницу на задворках префектуры N, заготовила ее для лечения "одержимых", и вот она стала этим диспансером.

Позже обитатели корпуса A, поступив в нее, получили долг и право на спецпроцедуры.

В эту клинику, единственный и величайший диспансер страны, стягивались все японские переносчики.

...Хотя паттерны заражения ограничиваются только востоком Японии, поэтому "все японские" — неточное выражение.

Как правило, пациенты с диагностированным синдромом А получали государственный уход, после чего их привозили в эту клинику и, в конечном счете, определяли в корпуса от A до D.

Раз поступивший в клинику пациент не мог выйти до выздоровления и не допускался до личных встреч с родней. Это было неизбежно как в плане предотвращения утечки искаженной информации в общество, так и для защиты личной жизни пациентов.

Даже сейчас, спустя десять лет, гриф секретности все еще был высок, но ведь описанное не касается конкретных пациентов.

Это совершенно изолированное от внешнего мира стерильное пространство.

И сейчас я думаю, что этот мирок, наводящий на мысли о том, уж не вымерло ли все снаружи, был для них, переносчиков и пациентов, наилучшей средой.

?

— ...сан? Хисаори-сан, вам плохо?

От мягких слов головокружение отпускает. Поднявшись с софы, на которую меня бросило, я отвечаю: "Все в порядке".

Врачи, столпившиеся в комнате ожидания, привычно и быстро проверяют мне пульс на левой руке и зрачки, записывают: "Без отклонений".

— Ладно. Не перенапрягайтесь. Если не сможете вернуться в палату, не стесняйтесь, кричите.

Как всегда проявив рыцарское отношение, Доктор Айболит, он же доктор Кинуи, удалился.

"Переносчики" — это не в смысле, что наша болезнь передается воздушно-капельным путем или при другом контакте. Еще она не передается ни через слизистые, ни кожно, ни через животных. Как правило, больные не увеличивают число больных. Это единственная общая черта полиморфного синдрома А.

В подтверждение этой теории, Доктор Айболит бесстрашно прикасался к пациентам. Разумеется, другие врачи не были такими душевными, да и такими филантропами тоже.

На улицах людей с синдромом А зовут одержимыми. Грубая кличка, но в том смысле, что с ними не следует обращаться как с людьми, это истинная правда.

Все их мыслительные процессы становятся самую чуточку эксцентричными, а в теле отрастают новые органы. В легких случаях, телесные способности становятся сильнее или слабее, а в тяжелых — они множатся. Проще говоря, это сразу видно.

Например, у меня лицевые нервы стали чувствительнее, чем у обычных людей, но особых перемен не было.

Тем не менее, среди пациентов в комнате ожидания есть индивиды с шестым пальцем, с неведомыми наростами. На вид легко заметить.

То есть — разделение на тех, у кого изменились старые способности, и тех, у кого само тело изменилось.

Последние — это откровенные уроды, таким пациентам очень повезло, доктор Кинуи мог стать им как родной. Они словно встретили Будду в аду. Прозвище "Айболит" — не для вида. Когда говоришь с ним, просто чувствуешь — вдруг и правда сможешь вылечиться?..

Что ни говори, даже если вылечишься, совершенные преступления никуда не денутся. Однако, уже из-за того, что меня поместили в эту клинику, моя жизнь кончилась.

— Как-то я уж слишком... Так далеко заходить было незачем.

С тех пор прошло уже два года. Я оплошал, попался. С решимостью устроить полноценное преступление я, не замарав своих рук, нанес увечья родителям.

Полгода моя жизнь проходила с этими людьми, которым ровно столько времени увлеченно готовилась эта сюжетная ловушка. Из такой особо не увильнешь. Папа и мама наступили на мину так, что любо-дорого было взглянуть — но попало немного мимо цели. В результате в доме легли рядышком двое убитых.

— Обидно. Черт с ним, с результатом, но ведь все было идеально подготовлено.

Но все мои хитрости не стоили и гроша, когда ненароком во мне заметили одержимого и меня поймали.

Это словно небесная кара. Порядок моих действий был совершенным. Оплошность заключалась в том, что у меня имелась цель, и, в конечном счете, словно компенсацией я оказался заперт в этом больничном корпусе.

Впрочем, по сравнению с другими пациентами, у меня есть надежда.

Спустя два года смерть родителей признали случайностью, и моя невиновность, в общем-то, была доказана. Я еще никого не убил, и можно было позволить себе немного оптимизма.

Сейчас меня беспокоило полное выздоровление и, в финале, связанная с этим свобода от этого места.

Я хочу вернуться в общество. Я с самого начала так старался. Я с самого начала ставил это целью. Меня задержал случай с папой и мамой, но в этом смысле я вернусь к невинности и создам себя заново.

Я раскаиваюсь. На сей раз я буду жить по-человечески, так, чтобы никого не ранить. Для этого надо сначала найти новый способ существовать — иначе, вроде бы, никак...

Когда я исполнился оптимизма и поднял голову, мне на глаза попалась странная вещь. Перед ведущей во внутренний садик стеклянной дверью происходило нечто невозможное.

Растворившийся в солнечных лучах мужчина с кистью в руке перед холстом. Примерно моего возраста, но седые волосы. Этот седой юноша со скукой на лице рисовал никудышную картину.

Впервые за два года у меня сами собой раздвинулись щеки.

Юноша, оттопырив губу, водил по холсту кистью. Он просто забавлялся рисованием, чтобы убить время. Вот дела. Чего это он? Не в силах побороть любопытство, я подошел к нему.

— Виноват, можно мне рядом пристроиться?

— Гм?

Мой язык начал разговор с ним до того, как пришло ощущение неудобства. В этом корпусе говорить с другими пациентами неудобно. Не запрещено — просто не ответят.

Наверное, он выглядел настолько беззаботным, что эта впитавшаяся в меня за пару лет теория совершенно забылась.

— Ну давай. Только у меня стул один.

Он оказался беззаботнее, чем казалось издали. Мне вспомнилось почти забытое, слышанное бог весть сколько лет назад, искусство говорить естественно.

— Да я на пол присяду. Можно посмотреть немного?

— Пока не мешаешь. Однако и вкусы у тебя.

Седой хмыкнул, посмотрел на меня и ушел с головой в рисование.

Его взгляд немного пугал. Наверное, он всегда такой, но взгляд был похож на змеиный. У меня детское лицо, и я пробую выглядеть восхищенно. Его вид оригинален, он похож на уличного забияку.

Интересно, из какого он корпуса. В C я его не видел. Либо B, либо A. Скорее всего, A. Людей с таким здоровым видом в корпусе B я себе не представляю.

— М-м, а вы из какого корпуса?

— Из A. Извини уж, что занял место в B. У меня там страшная сестра, вот. Я стараюсь сбегать туда, где не попадусь ей на глаза.

Я присмотрелся — он был весь в родинках.

Я знаю только по слухам, потому что тихий, но говорят, непослушных пациентов обследует такой медэксперт, как черт из ада. Я почему-то решил, что этот человек у него завсегдатай.

— Хм? Э-э, у вас нет руки?

— Ага, обронил по дороге сюда. Поэтому сейчас и в больнице.

— Уф... Завидую. Нормальный больничный повод.

Что я говорю... Но так и есть. Сюда стаскивают пациентов, у которых что-то там отросло. А этот седой — с нормальной раной, нормально лег на лечение, нормальный пациент.

— А, нет, это так, бездумное наблюдение, м-м...

Он удивленно посмотрел на меня.

Ухмыльнулся — сказавший "а" да скажет "б".

— Понятно. Пессимист, но оптимист. Кстати, да, логично, что я попал в больницу...

Его правая рука с кисточкой рисует резкую линию.

Какое-то время я слежу за его движениями. Он рисует не что-то конкретное. Просто нечем заняться, а на глаза попался инструмент художника, вот он его и использует. У него нет мотива для отображения, он увлечен самим процессом рисования. Естественно, ему все равно, что нарисуется, у него на уме что-то совсем другое.

— Хм, вот эта ваша рука...

— М? Что рука? Которая есть? Которой нет?

— Которая есть. У вас очень ловкие движения, завораживают.

Он снова посмотрел на меня с изумлением. Может, он всегда такой забавный?

— "Которая есть", надо же. Обычно все спрашивают, как я левую потерял.

— Нет смысла говорить о том, чего нет. Мне больше интересна правая. Возможно ли одной рукой так ловко управляться?

Седой похихикал.

— Другой-то нет, так что стараемся помаленьку.

Движения такие естественные, будто он родился одноруким.

Мне захотелось поговорить с ним еще, но тут послышалась музыка.

Адажио Брамса. Медлительная классика, давящая свободу пациентов из корпуса C.

— А вы завтра тоже здесь будете?

— Если после осмотра смогу приемлемо двигаться. А картина займет прилично времени.

Я с облегчением поднимаюсь. Надо прощаться и идти назад, в корпус C.

— Постой. Дай запишу, как тебя зовут. На память.

— А?

Похоже, память у него ужасная. Кажется, у него привычка записывать все новое, важное.

— Я — Хисаори Синъя. А вы?

— Синъя? Тебе не подходит. Хотя я тоже хорош.

Седой написал в уголке холста "??", что значит "местонахождение".

— Скажи, странное имя? — Седой иронично, но с толикой гордости улыбнулся и добавил: — И читается при этом "Арика".

Вот так я на втором году диспансеризации познакомился с Исидзуэ Арикой.

Если подумать, с двумя из моих считанных друзей я познакомился в этой клинике.

Один, как вы уже догадались, — этот седой.

А другой — впоследствии утопившая эту клинику в крови его сестра.

"""

Корпуса, упорядоченные от A до D, на входе оборудованы строгим контролем.

Предоставленная пациентам свобода имеет два уровня, один из них — свобода выходить из палаты. Ее дают таким пациентам, как я или Исидзуэ-сан, у кого в прошлом не было случаев агрессивного поведения.

Директорат подумал еще и решил сделать допуск на прогулки по соседним корпусам. Это — вторая свобода. Имеющая целью общение между переносчиками, восстановление их навыков социального поведения. Совсем не в тему. Им по горло хватает самих себя, они не общаются. Мы с Исидзуэ-сан — исключение из правил, но Исидзуэ-сан вообще невероятный тип на ступень выше меня. Он же с любым больным спокойно заговаривает. По этой причине его, кажется, несколько раз чуть не убили, но он совершенно ничему не учился. У него вообще нет такой вещи, как чувство опасности.

— Ну а что я сделаю? Мато-сан сказала по возможности говорить со всеми пациентами.

Все та же комната ожидания в корпусе B. Исидзуэ-сан сказал, что уж сегодня-то допишет картину — таким голосом, будто эта мысль была ему ненавистна до глубины души.

— Исидзуэ-сан, ты не любишь рисовать?

— Ну, как не люблю: это прикольно, но непонятно. Я начал-то только потому, что доктор предложил так убивать время. И то сегодня последний раз. Потом... во, в кэтчбол какой-нибудь не хочешь сыграть?

Исидзуэ-сан, будучи неожиданно ответственным человеком, не бросает начатое на полпути. Как он сам сказал: "Если не закончу, как положено, будет страшно за следующую жизнь".

— Хорошо вам, в корпусе A, что такое дают взаймы. Говорят, в комнате ожидания можно даже телевизор посмотреть?

— Только всякую местную скукотищу. Да и желающих столько, что там настоящий конкурс к нему. В общем, ничего особо хорошего. А за стенкой пишут отчеты, на какие фильмы как мы реагируем.

— Так это не энтертейнмент, а лабораторные данные... Мы, значит, и чужую музыку оплачиваем. Ну да, это невесело.

— А то. Мне вот кажется, твой корпус веселее. Ну, я имею в виду, в D я бы под страхом смерти не пошел...

Неведомо кем установленное, единственное правило свободного перемещения между корпусами гласит, что перемещаться можно только до соседних корпусов.

Я, как пациент из корпуса C, могу быть в B или D.

А Исидзуэ-сан, как пациент корпуса A, не может пойти дальше корпуса B.

Или можно так сказать: получается, пациенты корпусов A и D не могут увидеться.

Разбиение от A до D происходит, разумеется, по степени развития агонистического синдрома. A — легкая, D — тяжелая.

?

В корпус A кладут таких пациентов, у кого не видно новообразований. Или тех, у кого начались осложнения из-за полученной от переносчика раны. Нормальные пациенты. "Исидзуэ-сан явно нормальный!" — и завистливый взгляд.

Если бы не отгороженность, не ограниченность личного времени, жизнь у них — как у нормальных людей. Расписание: три обследования в день... ну, очень много разных обследований... беседы с произвольными пациентами. Исидзуэ-сан говорит, что пациентов примерно двадцать. Внутреннее устройство корпусов тоже весьма правильное, разве что спецкомната обследования частным медэкспертом необычна.

Общей черты пациентов корпуса B я не знаю. На взгляд они, хоть и с новообразованиями, но сравнительно стабильные люди, поддающиеся лечению. Так и кажется, что операционное вмешательство — все, что им нужно.

Не тот уровень, когда удаление новообразования равно смерти. Я делаю такой вывод из слов Доктора Айболита, что если находится способ хирургического вмешательства, пораженный орган ампутируется.

Поскольку симптоматика вообще индивидуальна, исследования продвигаются черепашьим темпом. Приходится изобретать для каждого свою операцию. Открытие новых медикаментов и техник — дело непростое, и операций почти не случается. Там пациентов больше всего. Здесь же, в корпусе B, и комната ожидания самая шикарная.

Ну а в нашем корпусе, C, собирают тех, чьи симптомы стабилизировались как "синдром А", одержимых.

Вообще-то здесь не так опасно, как среди пациентов B. Пациентов с переломом в сознании в любом случае не выпускают из палат, ну а те, кто допущен, стабильны и беситься уже не станут.

Только пациенты с телесными странностями, будь они даже самим штилем, не выходят из своих палат, и в результате корпус безлюден, как тюрьма.

В корпусе D я был только раз.

Если корпус C — тюрьма, то D — уже, наверное, руины. Даже врачи с охраной бывают только у входа. Большинство пациентов боится света, поэтому коридоры были едва освещены. Словно какая-то пещера. Когда я помышлял о бегстве, то хотел иметь представление о помещениях корпуса D, но у меня даже до комнаты ожидания дойти не получилось.

Из того, что удалось узнать, — там лежали пациенты в последней стадии.

Процедуры, ампутации не действуют. Можно сказать, они полностью развились. Живут где-то три человека, остальные сорок — "в уединении".

Кстати, полгода тому назад в D перевели пациента. Это был самый крупный аврал за два года. По клинике стояла дикая суматоха, и после трехдневной мегаоперации у почти мертвого пациента проверили признаки жизни и унесли в корпус D.

Врачи, проводившие операцию, по какой-то причине уронили его в миксер, но почему-то он все-таки выжил — или так гласит молва.

Короче, такой вот корпус D, держащий в одном месте армию монстров.

?

— А как ты думаешь, что такое "одержимые", Исидзуэ-сан? Невезучие люди со страшной болезнью или, может, существа, которые уже не люди? — в комнате ожидания, где сидят одни мертвецы, я спросил единственное живое существо. Наверняка он почувствовал слабость, вспомнив о корпусе D.

— Кто знает... Я ж не врач, не знаю определения человека. Ведь когда внутри или снаружи что-то изменилось, но ты не знаешь, что там было с самого начала, нельзя сказать, мол, вот тут и тут разница.

Разумная аналогия. Да и врач не знает, пока не вскроет внутренности.

— Для нормально живущих нас — ну, да. Может, если с кем можно нормально говорить, тот и человек?

Разница между медицинским и философским определением человека, гм. Исидзуэ-сан, похоже, придает большое значение ментальной части. И слишком игнорирует логику...

— Здорово. Вот бы ты был старшеклассником в моей школе. Тогда я бы нормально туда ходил. Потому что ты такой пофигистичный! Можно занять деньги, а ты на другой день забудешь.

— Забуду. Но ничего, я такие вещи записываю.

Кисть летает по холсту. Холст на восемь десятых черный. Мало того, что он ничего не хочет нарисовать, так еще и постоянно ошибается, и мазки лепятся на мазки так, что абстракциониста хватил бы инфаркт, причем до завершения остался всего шажок.

— Короче, ничего такого, чтобы вдумываться. Одержимость — вроде простуды. Подхвативший в этом не виноват. Да и главная проблема в том, что с ними делать после.

Логика Исидзуэ-сан строится с безопасного расстояния — совершенно непродуманный идеализм. Но... С этой формулировкой я соглашусь...

— Угу. Завидую простуженным.

— Вот. Не повезет — и подхватишь, кем бы ты ни был.

Все-таки не понимает он. Ведь простуду подхватывают те, кто с самого начала был слаб здоровьем.

— Ну а почему ты такое говоришь? "Одержимый" тут вроде не в ходу?

— Да так, вспомнилось про корпус D. Подумал всерьез, люди ли мы.

Кисть застывает. Исидзуэ-сан снова строит забавную физиономию, будто жука раскусил.

— Ты знаешь что, Хисаори... Ты не то, что стаскивают в то кладбище чудовищ — забудь, не задумывайся, ни за что на свете не говори такое. Там — в прямом смысле слова демоны. Уверен, если думать медицинскими терминами, они как инопланетяне.

— Да ладно-о. Доктор говорил, там была девушка, словно цветок. Полгода назад поступивший пациент. Ей около четырнадцати. Сказал, ей платье "готик лолиты" идет как влитое или что-то вроде.

— Нечего всерьез Айболита слушать. Это просто пристрастие к малолетним. Неизлечимая болезнь, педофилией зовется. И потом — не "готик", а свадебное платье. Просто почерневшее от крови.

— О, а откуда ты знаешь?

— Ты чего? Я ж тоже полгода назад поступил.

А, понятно. Объяснение принято. Смелые движения кистью возобновляются.

Правда удивительно — он рисует такую паршивую картину, но движения его правой руки свежи и безукоризненны.

Исидзуэ-сан очень внимателен, отвечает на все, что ни спросишь. Хотя четыре из пяти ответов у него с кислой миной, но на такую живую мимику, вносящую особые нюансы в слова, интересно смотреть.

— Исидзуэ-сан, а что ты снаружи сделал?

— Да так. Нормально жил, нормально поранился, нормально добил монстра, вот и все.

Я слежу за каждой морщинкой в его мимике.

Перестав обращать внимание на ощущения в руках и ногах, я концентрируюсь на чувстве зрения. Ощущение, словно я состою только из глаз.

— А до тех пор? Тебе на вид нет двадцати, сколько ты отучился?

— Полгода в универе. Только собрал реферат по новым социальным отношениям, как все накрылось.

Я считаю его пульс, ритм дыхания.

Бессмысленные темы, осмысленные темы; темы, которые нравятся и не нравятся ему — я поднимаю любой вопрос и каждый раз корректирую по настоящему нему его внутри моей головы.

— А любимой у тебя не было, да? Ты вон какой неприветливый.

— Кто знает. Вроде бы была, но я не помню.

Гм, этот парень и такого не помнит?!

Однако реакция была ценной, поэтому сердиться будем потом. Тысяча вещей, которые следует наблюдать. Молчаливые паузы очень важны. Мало-помалу я объединяю воображение с Исидзуэ-сан. Мне интересна эта незамысловатая работа.

Послышалась музыка. Трупики расползаются из комнаты ожидания. Исидзуэ-сан не обращает внимания — значит, сейчас была соната для пациентов из корпуса B.

Через несколько минут вновь наступит расставание.

— А скажи, Исидзуэ-сан. Что ты думаешь о Боге?

Я задаю последний вопрос с мыслью, смотреть и учиться за ним или нет.

Мы уже определились, что сохраним дружбу навеки, но остается одна линия, которую никак не утвердить. Пока могу, надо хотя бы это уточнить.

— Не вижу связи. С чего ты об этом?

— Ну, как, начали с демонов, значит, дальше — Бог.

— А, в этом смысле. Но у нас такого не было. Я и про Будду не знаю. Если хочешь поговорить про Бога, тебе к Айболиту, он тебя на всю ночь займет.

— Нет, я не про определение Бога или веру него. Что ты себе представляешь при слове "Бог"?

— Ничего. Пустота. Ни тени, ни вида, ни запаха, ни ощущений.

Он без задней мысли понимает Бога именно так. Не "Бог — да пустое понятие", а "Бог есть пустота", полувера. Это отличается от моего понимания, но в целом входит в зону допуска. Пусть я не могу чувствовать ход его мысли, но могу его понять.

— А ты, Хисаори? Сам в Бога веришь?

— Не столько верю, сколько поклоняюсь. Не Богу, а тому, что его символизирует. Что, если бы было возможно придать форму Богу? Каким ты его вообразишь?

— Задачка типа "нарисуй воздух". Ну, хм... Если он, скажем, великий-могучий, то, там... глаз или свет?

Он вообще не мучился с ответом. Даже не среагировал кривой улыбкой на неинтересный ему вопрос, в точности как воображаемый мной Исидзуэ-сан.

— Я — рукой. Если Бог есть объект, давший человеку разум, именно рука человека — Бог.

— Чего? Это что, антропоморфизм?

— Это результат ума. То, что есть у людей, но нет у животных, — это ведь устройство руки.

— Вообще ничего не понял. Ум ведь — это мозг, нет? Там копятся знания.

— Фи так говорить. Даже у животных есть мозги. И вообще, ум человека не имеет ценности для животного. В нем нет превосходства над ними в способностях. Разве ум — не простое приспособление для движения руками?

О черт. Он так странно посмотрел на меня. Мне стало слегка неприятно, но он мой новый друг, сердиться все-таки будем потом. Сейчас лучше повеселиться.

— Ну, как скажешь. Только тогда получается, что мы с тобой потеряли Бога.

— Да. Но что поделать — такое нормально для одержимых бесами.

От этого простого элемента казавшаяся живой рука останавливается. Исидзуэ-сан в последний раз провел кистью, пробормотал: "Ну, где-то так".

— О, ты закончил?

— Если продолжать, будет просто чернота. Опять же, почти время идти назад. Удачный момент.

Он начинает собирать неделю провалявшиеся в комнате ожидания рисовальные принадлежности. Может, он рассердился на меня за эту тему?

— А, Исидзуэ-сан, что ты с этой картиной будешь делать?

— Да она мне вообще не нужна. Отдам Айболиту, и через несколько лет — в печку?

— Ай, ну как так можно? Подари мне, пожалуйста. Хранить как зеницу ока не обещаю, но мою комнату она украсит.

Он снова изумленно на меня посмотрел.

Исидзуэ-сан все прикидывал, строил рожи, но, в конечном счете, решил, что перетрудится тащить ее с собой.

— Лады. Только сразу скажу — если захочешь вернуть, не возьму.

— Хорошо. Только чур сам не размахивай копирайтами.

Исидзуэ-сан ловко-ловко одной рукой все подобрал и вернулся в корпус A.

Я изучаю законченную картину.

Мазки, от которых черноты — четыре пятых холста. Мне показалось, что это раскинувшая крылья бабочка, но по изучении стала ясна простая тема.

Подпись "Арика" в уголке, да еще двое взявшихся за руки детей.

?

Чем тяжелее симптомы пациентов, тем больше пробелов в их расписании.

В шесть — подъем, в семь — завтрак. После завтрака — обследование, далее обед, и до ужина оставляют в покое. Даже для меня в корпусе C так, а в D, наверное, вообще еды не дают.

Приличествующую пациенту жизнь ведут в корпусах B и A. Исидзуэ-сан вечно расслабленный, но в отличие от меня у него свободного времени — только обеденный перерыв за весь день.

Его день такой: побудка, потом до завтрака со мной, дальше круг по внутренней терапии, внешней, психотерапия, потом беседы с другими пациентами, упражнения для поддержки физической формы, обследование медэкспертом, оно же допрос, и так далее — на удивление подробное расписание. И не пропустишь, клиника следит за перемещениями.

Осмотр — ладно, но зачем же такой марафон? Тем не менее, мне было неприятно, что Исидзуэ-сан один напрягался. Чтобы поддерживать с ним беседу, и я придерживаюсь по возможности того же расписания.

И вот — наверное, это мое желание сбылось.

Впервые после моего приезда меня проводили в комнату пыток... то есть осмотров.

— Вот и познакомились... хотя нет. Уже однажды встречались, когда только поступил. Давай садись, время не терпит.

Слишком большая комната для осмотра, слишком мало вещей. Потолок тоже высокий, в стене на уровне второго этажа — закрытая стеклом комната надзора. Ощущение, будто ты — одинокая белая фишка в центре доски "го". Помещение полностью построено под наклоном, и вход для пациентов — внизу, а вход, через который зашла она, — наверху.

В центре наклонной комнаты стоит стол и два стула по разные стороны. На стуле повыше сидит женщина в деловом костюме.

Тома Мато. Исидзуэ-сан зовет ее то Мато-сан, то Томато-сан, но для меня это просто непривлекательная тетка лет тридцати.

Тома Мато вальяжна, как взирающий на грешника в аду дьявол. Обычно это помещение вселяло людям уверенность, что они уменьшились, но эта женщина, наоборот, делала размеры комнаты давящими. Мне приходилось слышать, что Мато-сан "кажется с три таких больницы", но кто же знал, что это правда?

— Вот тяжело с вами, что с сестрой, что с братом... Про родителей в курсе? Вчера вынесли последний приговор. Дело будет рассматриваться с точки зрения гибели Хисаори Кодзи наряду с Хисаори Каё в результате несчастного случая. Радуйся. Это значит, что теперь вы свободные птицы. То есть если ты того захочешь, ввиду симптоматических улучшений могу дать допуск на выписку.

Я теряюсь от внезапного поворота событий. Изумила — самое то слово.

— Минутку. Это в каком смысле? Симптоматические улучшения... Моя болезнь пройдет?

— Балда. Как это она пройдет? Я говорю про душевное состояние. Вопрос стоит так: ты сожалеешь, что из-за тебя чуть человек не умер?

Жуть. Не содержание речи — страшен взгляд этой женщины. Глаза пребывающей в наилучшем расположении Томы Мато совершенно не видят во мне человека. Ее безмятежность исходит из того, что стоит мне двинуть хоть пальцем, в стуле щелкнет переключатель, но она меня вообще, в упор, не видит. Даже на мусор или грязь так не смотрят.

— То есть если психиатр скажет, что все в норме, будет амбулаторное лечение?

— Ага. До тошноты удачно складывается, а? Мы тут тоже не благотворительностью занимаемся, не можем тратить деньги граждан зазря. А когда приходят лишние, нам в основном хочется набить свои кошельки. Ты в курсе, Хисаори, во сколько обходится содержать каждую из ваших бесполезных тушек? Держать на иждивении целый корпус C пациентов без надежды на выздоровление — как по мне, в этом нет никакого смысла.

Содержать и оставлять жизнь — синонимы. Не хочется с такой ни секунды общаться, но Исидзуэ-сан справляется, значит, и мне нельзя иначе.

— А нормальная жизнь после выписки гарантируется, да? Меня же используют, чтобы донести идею, что пациент-переносчик может вернуться в общество.

— Однако... неприятная житейская мудрость. Ах да, два года назад шли споры о защите прав человека... Ты верно думаешь, в данном случае приняли решение с мыслью не о пациентах, а об этой клинике. У нас же тут была такая "диспансеризация", что собирали одержимых по стране. За десяток лет никто не выписался — ну и имидж.

Вдумчивое согласие. Они что, сначала выбрали нескольких пациентов, которых вроде безопасно выпускать наружу, и потом из них выбрали меня?

Два года назад прошли дебаты между группой защитников, называющих переносчиков "жертвами", и группой, кричащей "убийцы". Кто-то даже говорил, что за защитниками стояли некоторые влиятельные лица и эту клинику чуть не демонтировали. Подпольные баталии, похоже, продолжаются и по сей день.

— Ну, это всего лишь одна из причин. Главная — деньги. Все-таки первоначальную смету до этого года все не составляли. И беспрецедентные мы, и выхода с нас мало, а затрат много, и хочется избавиться от неадекватных пациентов. Время и деньги, конечно, пока в нас есть смысл, не ограничены, но честно, по возможности надо экономить.

Наверное, она говорит вслух то, что незачем говорить, чтобы дать нам представление о реальности. "Не думайте. Клиника не признает вас нормальными людьми. Пусть вы и снаружи, не вздумайте считать себя полноценными".

— Понятно. Если вести себя примерно, выбирают в кандидаты на выход, верно?

— Ага. Мы хотим предоставить как минимум пятерых. И еще через год, если будешь прикидываться паинькой, я тебя рекомендую. Хорошо, правда? Незачем раскаиваться. Смотри не проколись.

— Не стоит. Я... вправду раскаиваюсь, вообще-то.

— Чудесно. Усилия Кинуи-сан не проходят даром. Только вот что, Хисаори. Что-то ты последнее время живчиком не в меру. Даже через монитор ясно видно. Что, появилась новая игрушка?

От одного ее взгляда меня начинает подташнивать.

Если мы и правда выйдем на волю, прежде всего надо убить эту женщину. Даже мне понятно, а у меня с интуицией очень плохо. Она — такой враг, что если ее не убить, она убьет сама.

— А вот... Исидзуэ-сан тоже в кандидатах?

— Чего?

Меня немного пригибает к полу адская подавляющая аура Томы Мато.

По больничным слухам, про Исидзуэ-сан говорят: "Ее любимая игрушка"... Ну, по этой реакции я бы так не сказал.

— Может, это и главенствующее мнение, но я это не намерена выпускать, — выплевывает она.

Тома Мато старается вести себя мягче, но выражение лица ее выдает. Это было движение мелких мышц, которое кто угодно, кроме меня, упустил бы, но она определенно сочувствовала. Тома Мато противится выходу Исидзуэ-сан из клиники не потому, что это опасно, а из жалости.

— Доктор Тома, что насчет меня? Рекомендация ведь — не одобрение. За кандидата спасибо, конечно, но наружу выпускать не хотите?

— А-а, тебя-то можно. Ты упрямец, тебя удобнее всего... Во что ни вляпаешься, везде справишься. Настолько, что хочется — когда кончится эта шумиха — взять тебя личным пони.

Тома Мато зло изгибает рот и жестко смотрит на меня.

Очень страшная. И сейчас это было несомненно ее истинное мнение, то есть эта тетка не скажет ни слова лжи даже перед переносчиком, чувства вроде сочувствия или благорасположения никак не повлияют на ее суждения. Она олицетворение закона, что занес над нами железный молот и ждет нашей единственной оплошности, чтобы одеться в оправдания и обрушить его. Такова Тома Мато. Но, как бы то ни было, разговор получился на удивление приятным. По расспросам вышло, что Исидзуэ-сан получит допуск на выход отсюда в пределах полугода, а я — года. Спасибо внезапной улыбке Фортуны.

— Ах да, и еще одно. От клиники тут запрос... Кто-то из пациентов корпуса D очень хочет с тобой встретиться. Допуск на встречу уже спустили, завтра утром загляни. Вот, бумага, чернила. Одолжить для завещания?

Разумеется, это не запрос, а приказ. За пару лет как-то забылось. За приятный разговор требуют соответствующей награды.

"""

Под конвоем главврача, Айболита и трех надзир... то есть охранников я иду в корпус D. Все равно не отказаться, плюс это очки в мою пользу, да и самую малость любопытно.

Со мной хочет встретиться та самая новенькая, которую притащили полгода тому назад.

То, о чем без видимого интереса сообщала Тома Мато, казалось вопросом жизни и смерти для персонала клиники.

Что было после разговора? По возвращении в палату меня полдня уговаривал главврач. Меня поразило, что в этой клинике таковой имеется, и вообще, можно сказать, изменило картину мира то, как обычно гоняющий нас персонал был на побегушках у своего пациента.

Главврач был со мной вплоть до комнаты ожидания в корпусе D, после чего ретировался в C. Похоже, D так чужд людям, что по сравнению с ним корпус C кажется зоной безопасности...

Начать с того, что все, чего касается взгляд, какое-то неотесанное. Пол и стены такие же, как в остальных корпусах, но выглядят так непрочно, словно кто-то налепил тематические обои под руины.

— Ну-с, пойдем. Здесь есть и другие пациенты, поэтому без разговоров.

Вон, даже Доктор Айболит нервничает. Охранники откровенно выставили перед собой оружие. Пистолеты-пулеметы. Даже смешно становится. Тут вам не триумфальная арка...

Бу-бух!

Ощущение, будто около здания под снос, и я вхожу за миг до его разрушения.

Я делаю шаг вперед, и что-то с хрустом разваливается где-то в корпусе. Конечно, это только кажется. На стройку корпуса D ушло больше всего денег, здесь держат пациентов в последней стадии, и построено все не настолько хило.

Узкий длинный, искажающий чувство расстояния проход все тянется и тянется. Через каждые шесть метров его пересекают другие, и так везде, куда ни посмотри. Похоже, корпус D состоит из лабиринта, из одних перекрестков... Напоминает внутренности кубика Рубика.

Освещенный неяркими электролампами мир цвета пепла. Ни окон, ни дверей, ни даже палат не заметно. Это был мир примитивный, выстроенный из одних пепельных стен, странный мир абстрактной картины. И коль скоро я брожу здесь, я становлюсь ее частью.

Айболит в третий раз сворачивает. Теперь — налево. Я давно не вижу обратного пути. Внезапно я на секунду запаздываю за Доктором, и мой взгляд падает на проход прямо передо мной.

Бу-бух.

Проход был багрово-черным. При тщательном осмотре было видно, что это был путь из разнообразных мертвых тел. Цементная часть превращалась в трубу из плоти, и в ней были мать с покрытым кровью животом и отец, у которого из шеи хлестало фонтаном.

А-а... значит, несмотря на то, что меня не было рядом с ними тогда, как и ожидалось, образ убитого горем Хисаори Синъи в слезах отразится...

— Хисаори-сан, нам не туда, нам сюда.

Голос Айболита отвлекает мой взгляд до того, как я делаю шаг туда.

Бу-бух.

— Лучше не смотреть в ненужные проходы. Мы не чувствуем, но на пациентов, бывает, это оказывает нехорошее влияние.

Я уточняю, что имеется в виду под нехорошим влиянием.

— Вот пример: в палате, на которую вы только что смотрели, уже двое пациентов пропали без вести.

Были пациенты, которые, как я, смотрели в другие проходы. Дальше они заходили в палату, а потом внезапно пропадали... Ясно, что их скрыл пациент корпуса D. Вопрос в другом — куда и как? Умял тела до компактных размеров и запихал под кровать? А может, абсорбировал внутрь себя?

А когда врачи засыпали его вопросами, он ухмыльнулся и вот что ответил:

"Они мечутся в моей голове!"

Бу-бух.

Я иду так, чтобы не терять Айболита из вида. Мне предстоит встретиться с девочкой четырнадцати лет. Доставленной сюда по кусочкам. Рук и ног почти не осталось, да и туловище представляло собой фарш.

По какой-то ошибке она была жива, но даже больные синдромом А — даже одержимые — резонно умирают, когда их убили. Речь идет о том, что она теперь прикована к кровати до смерти, а может, и вовсе жива в чисто клиническом смысле — например, мозг в аквариуме плавает...

Бу-бух.

Собственно, в подобных слухах в корпусе D недостатка нет. Есть такой ужастик, бассейн, до краев наполненный потрохами, но так как это с самого начала был один-единственный пациент, который, к общему неудобству, еще жив, убраться там не представляется возможным.

Двери к бассейну тщательно заперты и этот факт не подтвержден, да и вообще-то никому не хочется уточнять.

Как бы то ни было, то, что она хочет встретиться, значит, что она может говорить. Никакое не чудище из одного мозга или потрохов, и я готовлюсь сделать нормальное лицо на худший случай, если встречу девочку из одной только головы.

Бу-бух.

Айболит открывает какую-то по счету дверь.

Появляется длинный узкий проход. Видимо, конечная. Примерно через десять метров стоит еще одна стальная дверь.

— Как только войдете, эта дверь будет заперта. Мы будем ожидать здесь, можете не беспокоиться и разговаривать. Ах да: когда эта дверь закроется, через минуту откроется внутренняя.

Дотошно. Может, это правда смертный приговор?

— Я заранее знаю ответ, но все равно спрошу — вот это можно у охранника одолжить? Ну, для самозащиты.

— Ха-ха-ха, не утрируйте, там вовсе не бешеный зверь. Кстати, они тоже не стали бы открывать огонь. В конце концов, такие мелочи ей — даже не угроза. Вот что действительно работает, так это только многослойные стальные стены.

Бу-бух.

Я раскаиваюсь в поспешности. Что-то любопытство и жизнь поменялись местами.

Прохожу по коридору вперед. Сразу за мной дверь закрывается — бу-бух. Через минуту открывается последняя. Бу-бух!

— А?..

Мне показалось, что меня снесло во времени. Или что я, незаметно расставшись с жизнью, теперь в воображаемом мире.

За дверью был спортзал. Правда, все-таки похожий на руины.

В самой середке помещения, похожего на спортзал заброшенной школы, с кусками цемента на стенах, с потолка на восьмиметровой высоте свисает куколка в человеческий рост. Бу-бух! Ой, скакнула. Примотанная длинной цепью куколка, подобно маятнику, взлетела вбок и врезалась в цементную стену. Бу-бух. Маятник, как и положено, возвращает куколку.

И ее ловит человек посредине спортзала: "Оп!" Куколка оказывается мешком с песком, а стучит рукой в перчатке по ней невероятно подобная цветку...

— О, ты уже здесь. Привет-привет, Хисаори-сан! Прости, не отойдешь вон туда? А то я почти добила дневную норму.

Бу-бух. Она делает широкий шаг вперед, взмахивая правым кулаком. Мешок вертикально, как дельфин, взмывает к восьмиметровому потолку.

Это та самая переносчица, которую полгода назад притащили сюда и решили, что восстановление ей не светит. Эта четырнадцатилетняя девочка, которая выглядит не иначе как на двадцать, была кровной сестрой Исидзуэ-сан.

х x x

— Наверно, крепко сбиты в каждой части тела? — описала она вкратце свое мнение о переносчиках.

Мы сошлись характерами практически сразу; этот комментарий равнялся моему собственному давнему впечатлению.

— Я-то? Меня на следующий день после появления симптомов схватила та женщина. И расстреляла, и изрубила... Если бы она не хотела взять экземпляр для испытаний, дело бы кончилось головой на шампуре, наверно.

Ощущение ее присутствия рядом было сильным, перекрывающим чувство реальности происходящего. Если считать пациентов корпуса C призраками, трупиками, то она — буквально чудовище. Даже для корпуса D — с натяжками, но реалистичного — она словно разбалансированный персонаж из комикса. Позже Исидзуэ-сан скажет: "Если Мато-сан — герой, то это — уберменш". Это действительно подходящие категории. Любой медик скажет, что она уже не человек.

И вот это чудовище полгода назад собственноручно довела до полусмерти Тома Мато?

— Ну. Я была тогда ребенком — но это не оправдание. Она пришла туда — это мне было от неба за то, что я реальность ни в грош не ставила.

Снимая боксерские перчатки, она неловко улыбается, скрывая смущение. Длинные волосы как черный шелк. Антипод Исидзуэ-сан. Несравненная красавица — кажется, так это называется.

— А дальше я оказалась здесь. Извлекла, видимо, только один урок. Если дорога жизнь, и ты не являешься мной — не противоречь ей. Ну а ты, Хисаори-сан?

Я рассказываю о происшествии двухлетней давности. Она захотела знать все, и я объясняю с самого начала, как было дело.

Убил родителей, нет, сейчас-то все признали, что это был несчастный случай, поэтому скорее наблюдал за смертью родителей, и вытолкнул из квартиры пытавшуюся спасти их старшую сестру по имени Хисаори Макина — такова история Хисаори Синъи.

Сестра не погибла, но от падения повредила правую руку. За жизнь расплатилась неработающей рукой.

— Да, беда... Не вышло, как хотелось...

Да. С давних пор ничего не выходит, как хотелось.

Даже тогда, когда это случилось, все пошло гладко, но когда все кончилось — добро пожаловать на начальную точку.

Как бы это сказать... Словно приз на финише оказался банкротством. Сама игра, в которой участвуешь, сделана так, чтобы никому не стало хорошо.

— Хе-е. Ты любишь игру в займи-стул?

Я не понимаю интереса в играх как таковых.

Даже в займи-стул, такой простецкой игре, мне никогда не удавалось победить. Мне больше по душе не участвовать — все равно проиграю — а наблюдать за процессом.

Например, я не хочу садиться на стул, как и не восторгаюсь теми, кто отвоевал места. Мне хватало просто сидеть на полу, смотреть на побеждающих и учиться у них.

"Дуралей... Пока-пока, Синъя..."

И это обернулось странным делом, когда...

— А-а. Тогда надо сразу предупредить. Постарайся не повстречать идеальный стул.

— Что?

— Ну, ты ведь наблюдатель? На стуле уже кто-то сидит. Для Хисаори-сан нет незанятых стульев. И когда ты встретишь идеальный стул, все равно не сможешь сесть, пока не уберешь уже сидящего на нем. Так? Смотреть и учиться — это хорошо, но если начнешь мечтать о нем — снова превратишься в безобразного одержимого.

— Ты здесь взаперти, потому что не можешь держать себя в руках, — подытожила она. — Захочешь вот так сесть на стул, и такое начнется...

"Поэтому будь внимательнее", — укоряла меня девочка на целых пять лет моложе.

Тот, кто уже там был. Не сядешь, пока не уберешь настоящего... Но ее беспокойство — это лишнее. Потому что до сих пор ни на один стул мне не возмечталось сесть.

х x x

Содержание нашей последующей болтовни стало вполне женским. Мы говорили почти час, уговорились видеться раз в неделю. С этим я поднимаюсь с пола.

— А, между прочим, откуда ты обо мне знаешь? Ты же не выходишь отсюда.

— А, ну... Ты же общаешься с моим братом. Я и почувствовала, что ты ничего. Вообще, у меня к тебе маленькая просьба.

Она показывает мне язык.

Собранная, как взрослая женщина, она напоследок улыбается улыбкой маленькой проказницы:

— У тебя не получится как-нибудь оттянуть выписку брата?

"""

Разумеется, такую просьбу у меня не получилось бы выполнить.

Можно было бы устроить Исидзуэ-сан проблем, и не жаль подставиться ради его сестры, просто от хитростей, в которых пришлось бы жертвовать собой, моя собственная выписка оттянулась бы. То есть нет, эта тетка навсегда исключила бы меня из кандидатов.

Мучаясь дилеммой выручки Исидзуэ-сан или его сестры, у меня до самого конца не получилось выполнить ее просьбу... Ну что ж. В этом плане мне даже не пришлось подставляться.

— Привет, Исидзуэ-сан. Сегодня сеги?

Решавший этюд сеги Исидзуэ-сан озадаченно смотрит на меня. Реакция как при первой встрече.

— Ты в порядке? Это я, Хисаори.

— Хисаори?.. А-а, и правда, по приметам Хисаори. Извини, что долго сверял. Просто я с тобой только днем вижусь. Ну, и что с тобой? Упал?

— А-а, это? После операции. Там давно было все плохо, просто сказал, чтоб ампутировали.

Исидзуэ-сан кивает, бормочет: "Вот как", — и записывает в блокнотик. Однорукий, но какой же ловкий.

— Сегодня я попрощаться. Мы больше не увидимся.

Хотя рутинная жизнь корпусов и не меняется, дни и месяцы, конечно, проходят. Мы отвергли мир, но тот на удивление заботлив к нам и почти безответственно протягивает к изгоям руки.

— Ага. Ты странный какой-то. Здесь ведь табу заговаривать с другими пациентами. Тебе ведь говорили, что когда переносчики общаются, к тому, с кем говоришь, привязывается черт?

— Не вам мне это говорить, Исидзуэ-сан. Я-то не разговариваю с теми, кто не кажется способным отвечать, а вот вы вообще меры не знаете... Я давно собираюсь спросить — почему у вас настолько нет чувства опасности?

— Ну, так у меня дефект такой.

— А не то, что все забываете?

— С тем я еще как-то борюсь, так что фиг с ним. Да и этот не напрочь плох.

"Этот" напрочь плох, что за широкие жесты?.. Стало чуть понятней, о чем беспокоится его сестра.

— Лучше скажи, с чего ты вдруг, Хисаори? С чего ты-то со мной заговорил? Здесь же в основном никому не интересны все остальные.

Мне кажется, лучше сказать, что всем своих проблем хватает по горло.

— Пожалуй. Но мне интересны только остальные.

— Надо же, — Исидзуэ-сан прекращает этюд. Беловолосый и однорукий парень смотрит на меня глазами, в которых нет ни толики интереса к теме: — И почему это?

— Может, потому, что мне нельзя о себе думать? Неуравновешенность, как говорится. Я с детства не могу держать свои эмоции под контролем. Бешусь, депрессирую, и остановиться не получалось, пока причина не решится.

Например, прочитаю печальную историю, она разбередит мне душу, и я не могу оправиться самостоятельно. И эта самая бередящая история сама по себе не решается, и я грущу, пока не продумаю деконструкцию сюжета.

В детстве это не мешало мне расти приличным человеком, а вот к концу младшей школы со мной случился индивидуальный крах. Мои чувства были моим величайшим врагом, поэтому в качестве неотложной меры пришлось отказаться от себя.

— М-да, неудобно. А что, неуравновешенность врожденная?

— Думаю, задатки были. Но полностью проявилось только на пятом году младшей школы. Я не помню точно, но сестра говорила, что я увидел призрака среди бела дня и, гм, сдвинулся. Так вот, мы жили на третьем этаже кооперативной многоэтажки. Я стоял на балконе и повторял: папа, папа, как круто, там человек горит!

— Ничего себе история. Человек горел, э-э, еще живой?

— Еще живой, да. Будто так и надо — обгоревший дочерна, проходил площадку между домов наискось! Нет, сейчас я могу придумать какие-нибудь реальные варианты, почему так произошло. А для ребенка это был призрак и ничто иное.

Исидзуэ-сан сдвигает брови в складку.

После того как моим лучшим другом стала его сестра, у меня осталось небольшое сожаление. Он выслушал эту историю не как очередную побасенку, а как рассказ очевидца. Он делал озадаченное лицо, потому что сочувствовал ребенку, к которому так отнеслись.

И вот — адажио.

Так же, как и в первый день нашего знакомства, льется ленивая легкая музыка.

— Ох, мне уже надо назад. Что же, пора прощаться. Пожмем руки напоследок?

Я протягиваю правую.

— Не, извини. У меня кредо не жать рук.

Исидзуэ-сан твердо отказался. Он запретил себе само рукопожатие, а не просто обмен им с Хисаори Синъей.

А раз так, что поделать. У всех есть что-то, что не для них. И, в любом случае, мы не сможем нормально пожать руки.

Не коснувшись друг друга, мы прощаемся на словах.

"""

Новый день. Коль скоро это самый последний раз, сказал мне Айболит, — его болезнь такова, что он теряет память о светлом времени суток.

Вот теперь некоторые вопросы для меня стали ясней. Так вот в чем заключалась его забывчивость, закономерность в которой мне не удавалось уловить.

Только когда мы не смогли больше видеться, я осознаю, что он тоже был в этом корпусе небезосновательно.

Исидзуэ Арика перерождается каждый день.

Если округлить, то он — человек, живущий только "сегодня". И он, такой вот, жил так по-человечески. Человек без определенного настоящего живет, глядя в будущее.

Хотя сестра его оказалась биологическим чудовищем.

Исидзуэ Арика, наверное, психически очень вынослив.

Это способность, которой у меня нет, и может быть, она мне необходима.

Как бы то ни было, на этом довольно историй из клиники.

Меня уже скоро должны выписать. Когда меня все-таки выпишут, я первым делом навещу Исидзуэ-сан. К счастью, мы с ним выходцы одной префектуры. Если оба доживем, скоро свидимся — такова жизнь.

1/Hide (R)

?

Не мне бы такое говорить, но...

Это было самое лучшее и самое худшее из возвращений в общество.

— Прошу. Все, сегодня тебе можно выходить.

Мато-сан только это и заявила, после чего удалилась, мол, занята, до скорого. У-уф, не слишком ли просто? Я думал, еще навалится всякого, но клиника все по-быстрому утрясла. Как будто я им заемного кота вернул.

— Слушай, доктор. Мне, может, и не стоит это говорить, но не слишком ли все просто?

Еще час до выписки.

Я заскочил на прощание в исповедальню Айболита и решил понудеть.

— Так это и хорошо. Тома-сан тоже по-своему с вами обходительна. Просто она добра к тем, кто в непрочном положении.

— Уй. Что за очевидное вранье. Я за тебя больше волнуюсь, Док. Ты слишком плохо знаешь женщин.

Если это была доброта к слабому, Тома Мато не сумела ее выразить. Может, она сама одержимая?

— Ну ладно, про Тому-сан продолжим при случае. Лучше вернемся к тому, о чем вы хотели посоветоваться, раз зашли ко мне.

— В точку. Я столько прожил в диспансере, что сам стал замкнутым. Хочу общаться беззаботно, но видишь как.

— Ха-ха-ха. "Не могу спокойно влиться в общество" — это было вашей жалобой, когда вы только поступили.

— Не смешно. Я и сейчас с этим не очень. Ну, вот я выйду. Там все стараются за славу, за успех... Это все понятно, этого хватит, чтобы нормально жить. Слышал, стоит мне тоже к этому воспылать, так уж влиться-то сумею. Просто... я вообще не мог так прикидываться.

Звучит до крайности по-девчачьи. Тома Мато не помогла мне руганью, теперь я ищу надежду в добром слове, ага.

— Это проблема. Вам ведь теперь придется именно так прикидываться... А впрочем — что это, как не стимул человеку обуздать человека? Деньги ли, славу, власть ищет человек, он это делает потому, что искренне хочет чужого признания. "Насколько я способнее прочих?" Ну, или: "Я хочу показать свою цену". Это понятно?

— Я знаю. Но у меня не получается думать, что это важно.

— Естественно. Вы вообще не думаете, что имеете цену.

В чем-то я оплошал. Айболит сегодня язвит.

— Послушайте. Тот, кого не любили бескорыстно, человек, угнетенный обществом, вообще говоря, утратил собственную цену. Поскольку его не любили, он не получил себе места в жизни. Он не может и подумать, что имеет цену. И вот всю жизнь он живет глядя долу.

— Этот недостаток, этот минус компенсировать нельзя, — продолжает он. — Сам человек не покроет в себе этот изъян.

Айболит помолчал.

— Есть только один путь решения. Если ты не усматриваешь собственной цены, то ты должен соприкоснуться с тем, кто признает за тобой цену. Тебе необходима не уверенность в себе, а кто-то, кому ты нужен. Ищи, ставя жизнь на карту. Для этого тебе следует жить.

Вот это кульминация. Я недооценивал старого Айболита. Перед такой драматичностью я не могу даже покраснеть. Наверное, тот, кто прилепил к нему кличку буколического литературного героя, был гением.

Ну да это неважно. Слова Доктора во мне что-то затронули. Потому что я не осознаю их, но направление он задал хорошее. Что ни говори, а ясно и доступно.

— В общем, искать того, кто мне близок по духу, да? Только найдется ли такая удобная личность?

— Ха-ха-ха, вот этого обещать не могу. А, вы в клинике нашли себе друзей?

Отвечаю: "Да".

Доктор бодро улыбается:

— Тогда все в порядке, шанс есть!

Только вот... Найти-то нашел, а толку-то, если забуду (а я, скорее всего, забуду).

— О, вас вызывают. Ну-с, поднимайтесь на крышу корпуса A. Если угодно, я провожу вас до вертолетной площадки. Одному вам, наверное, тяжело с вещами?

— Не стоит, я же не ребенок, да и там всего один чемодан. Но мне кажется, или я услышал что-то крутое? Мне показалось, "вертолет".

— О, Тома-сан не говорила? В эту клинику можно попасть только воздухом. Можно сказать, здесь на крыше — парадный вход.

— Понял. Да уж, надо думать, беглецов не будет.

И вообще.

Хоть до меня и медленно доходило, но это не клиника. Это — натуральное чистилище.

?

Больные синдромом А не могут переехать в другую префектуру. Опасные персоны находятся под строгим контролем, наблюдением, направлением государства, так что меня сразу после выписки отправили на старое пепелище, в город Сикура в префектуре C.

Вертушкой, потом на машине — итого трехчасовой путь. Я думал, мне нацепят какую-нибудь повязку на глаза, но ничего такого, нормально прокатили. Как малолетнего хулигана на учете.

Хоть довезли меня спешно, и всего за три часа я уже был в родном гнездышке, я ощущал реальность и тех корпусов-изоляторов. То есть для меня было реальностью, когда до другого мира при желании можно добраться и за пару часов.

— Поскольку родственники отказываются вас принять, — объясняет мне бесцветным тоном стриженный под ежика человек в черном костюме и черных очках, который сидит рядом, — вы направитесь в учреждение. Мы уничтожим ваши водительские права. Завтра принесите документы о регистрации и страховке в указанную инстанцию.

Правительство предлагало зараженным синдромом А, а также пострадавшим от таковых, места жительства. Что-то наподобие муниципальных квартир. Одну видавшую виды муниципальную многоэтажную общагу для пострадавших и низкооплачиваемых переоборудовали под наши нужды. Хотя какие "наши", из реабилитировавшихся был я один. Может, потом и въедет еще сколько-нибудь человек, но в основе своей это как был, так и остался дом для обделенного обществом братства.

Квартплата — четырехзначная сумма, вдесятеро дешевле обычного, на удивление любой домохозяйке. Для лишенных возможности трудоустроиться переносчиков полагается также минимальное довольствие на питание. Еще бонусом в соседи полагается ежик-мединспектор, который ведет расследование, когда случается что-то неприятное.

— Ну-с, дальнейшую процедуру я передам заведующему. Раз в день, в девять утра или шесть вечера, пожалуйста, звоните на этот номер.

Не упомянув самого важного — что будет, если не позвонить, — Ежик ушел.

Я бормочу "итак", поправляю в руке чемодан и поднимаю взгляд на разваливающееся здание.

Бетонно-металлическая шестиэтажка, окошки вдавлены внутрь, по расположению которых похоже, что на каждом этаже восемь квартир. Вход и узкий, и грязный, и запущенный. Воздух затхлый, хоть топор вешай, в таких местах только якудза прячутся.

— А что, сойдет...

По сравнению с той больницей не важны ни внешний вид, ни внутренний, ни грязь.

Ехо-о, поздравляю! Прощай, серая клиника, моя новая жизнь началась здесь, в этой трухлявой благополучной ночлежке N13 в городе Сикура!

— А-а, новоселец? Ишь... Я ни слова не скажу, хоть будь ты как черт, главное — без трений, ладно? Вот, держи ключи. Свет и воду включим завтра, сегодня не жалуемся.

Да, прекрасной жизни чистый лист за несколько секунд привели в негодность.

— Какая неприветливая старушенция...

И тем не менее, это хорошо.

С таким халатным надзором, с такой халатной надзирательницей, мне достаточно не выходить отсюда, а она не придет в квартиру. От таких удобств я начал напевать под нос, топая на третий этаж. Никаких номеров не было и в помине, а дверь скрипом сообщила мне о своем тридцатилетнем возрасте.

— О? Ты будешь новый сосед?

Я как раз воевал с не желающей поворачиваться круглой дверной ручкой, когда ко мне вразвалку подошел какой-то мужик. Удивительно радушный для такого места, он мог бы жить на острове Парадиз; откровенно в косметике, лет тридцати. Мужик, не носи эту багамку, она тебе слишком идет.

— Надо же, наконец-то я при соседе! Я Ниидзима, а ты?

— Привет. Я Исидзуэ. Имя пишется "сёдзай", читается Арика.

— Ох. Какое у тебя глуповато-детское имя, мальчик. Хи-хи-хи, — смеется Ниидзима.

Позже выяснится, насколько глупее его собственное имя, но это другая история.

— Рад познакомиться. Если что-то нужно, я спрошу?

— Ага. Ах, как славно, молодежь украшает дом. Арика-тян, ты не в моем вкусе слегка?

И очень хорошо. Геи в багамках тоже не в моем вкусе слегка.

"""

Месяц пролетел, я даже не заметил.

Иду за бытовыми покупками. Изыскания в окрестности здания, полная свобода после поисков работы. Я так увлекся приготовлениями к новой жизни, что забыл, что надо делать.

Слегка раскаиваюсь, что слишком расслабился.

Я то и дело следил, чтобы не попасться на глаза старым знакомым, чтобы не пересекаться со старыми путями, берегся, берегся, а самое основное забыл.

— Да-а... Хоть разок-то надо вернуться домой.

Дом Исидзуэ — особняк на холме Сикура, второй квартал. Отрезанный станцией от квартала напротив, и пешком до него час с лишком, на автобусе — двадцать минут, а машиной — в пределах пятнадцати.

Город — штука вроде узкая, но на деле очень широкая. Горожанами с той стороны станции не интересуются, если не знакомы, такая особенность современного общества. Еще бы — живем у единственного магазина, а ходим только на работу, домой и за едой. Ну и для шика в книжный, в бар, в универмаг. И хватит.

Так что возвращаться в хозяйство Исидзуэ у меня причин не было, но хоть раз надо размять ноги, а то потом пожалею.

Скрытый темной ночью, я иду пешком на холм Сикура.

Холм — не просто название, здесь выстроен вечно сонный жилой район, и ровно в ноль часов все уже спят.

Топаю под хилыми дорожными фонарями. М-м, здесь Кидзаки, Исимори, Яманаси, Исидзуэ. То ли у всех тут бессонница, то ли что, но свет везде горит. Только особняк Исидзуэ утопает в темени. Никакой взаимовыручки.

— Тьфу. Заперто...

Вот блин, и ведь очевидно, если чуть подумать. Раз уж добрался, неохота уходить несолоно хлебавши, да и пусто тут. Обхожу сзади, протягиваю руку к кухонному окну — открывается сразу. Негаданная удача. А то еще окна бить, всех соседей напрягать... Конечно, я не против поздороваться с набежавшими людьми, но нетрудно представить, как они отреагируют на выписавшегося меня. И так непривычно с одной рукой жить, неохота еще и стрессом обзаводиться.

— Ну, привет, домик...

Захожу в дом, пустовавший с момента происшествия.

— М? Надо же, все прибрано. Здесь же вроде было море крови?

Подновили и рассчитывают продать, когда шумиха уляжется?.. Тогда и в моей комнате будет прибрано. Иду на второй этаж. Дверь в комнату новая. Ну да, я слышал, Мато-сан ее в щепки разнесла из дробовика.

— О-о. Внутри-то почти не тронуто.

Рассматриваю пространство, некогда бывшее комнатой Исидзуэ Арики.

Я плюхаюсь на кровать и теперь смотрю в потолок.

— Ох, вижу след от пуль.

Строители, не расслабляемся! Такое задорого не продашь.

?

Пробыв в доме почти три часа, я утолил тоску по нему. Изучив дом, можно понять, какую жизнь в нем раньше вели. Оставляю позади недолго служивший мне, а теперь отдекорированный наново дом. У меня тоже новая жизнь. И дом не смог бы долго пребывать нетронутым.

Ну и пусть. Все равно меня это не касается.

"""

Прошло уже два месяца, непривычная жизнь утряслась.

Я уже привязался к моей 2DK-квартире и ухватил манеру жизни в этом городе. Удобствами не балует, но жить можно вполне полноценно.

То есть остается одна проблема.

В изоляторе Исидзуэ Арика по собственной инициативе испытывал протезы рук, но ни один не подошел, и он остался одноруким. Ну а раз выписался, проблема должна для него встать очень остро. Может, это и бессмысленно, в конечном счете, но нельзя же из-за этого игнорировать вопрос.

Для начала заглянув к соседнему медработнику и указав условия для протеза, я неспешно возвращаюсь домой. Как тут... в заржавевшем почтовом ящике обнаруживается какая-то сомнительная почта.

— Что-то ни отправителя, ничего...

Большой конверт. Накрепко заклеенный, и сам конверт сравнительно дорогой, толстый, чтобы отправлять наличные.

Озадаченный, я возвращаюсь к себе, растягиваюсь на кровати и вскрываю конверт.

Появляется нездоровая доза 10000-йеновых банкнот... Больше радости — непривычность ощущений.

Стараясь ни о чем не думать, я одной рукой считаю пачку. Восемьдесят штук. Больше моей годовой зарплаты.

— К черту выб... расывать рано, ведь это, того, я занимал у Ниидзимы-тян...

О скорбь, после больницы денег у меня, естественно, не было. Трагедия о порождении нищеты. Как порой приходится терпеть столь очевидный корень бед!..

— Хотя отнести это в полицию — тоже проблемно...

Ладно бы можно было такое оставить в памяти, но оставлять в записях не могу. Моей жизни наступит крах.

— Пока что можно с полмесяца последить за развитием событий.

На том дело и кончилось. Так как это решительно какая-то ошибка, пока присмотрю за деньгами. Если начнется буча, просто верну. Ведь и когда подбираешь потерянную вещь, через полгода она принадлежит тебе.

— Э-э, или через год? Или не вся сумма?

Но это были мелочи.

Потому что на следующий месяц, на этот раз затолканный прямо в почтовый ящик, на меня свалится такой же конверт.

?

— Арика-тян, ты не замешан ни в каких неприятностях?

— Нет, доброе утро.

С самого утра уныние.

Постучавший в дверь как в боксерский мешок, Ниидзима-тян, как только меня увидел, выдал эту блеклую фразу, будто отчитывал мой сонный вид. Вот сейчас, при этих загадочных конвертах, это скорее я хотел бы спросить.

— У вас какое-то дело ко мне, Ниидзима-тян? А то я собирался завтракать.

— О, ничего себе, как вовремя! Отлично, Арика-тян, завтракать будет веселей!

— Не понял... Срочно выкладывайте и уходите, Ниидзима-тян.

— Ну да, ну да. Арика-тян, ты ведь ищешь протез руки, да? Тут гость на эту тему с тобой хочет поговорить.

— А?..

Яростно чешу затылок. Чтобы специально прийти в эти трущобы... это же насколько торгашу делать нечего?

— Не нравится мне это. Он что, ждет в вестибюле?

— Не-а, в "Марионе" напротив. Ну же. К морнингу — по времени впритык!

— Точно... Так бы и черт с ним, но морнинг в "Марионе" я поем.

Тем более на халяву.

Наскоро переодеваюсь, прохожу мимо вахтерской (как всегда никого) и — в коридор. Напротив дома N13 находится сделанное с неожиданным вкусом кафе "Марион". Загвоздка в том, что средняя цена там — аж 800 иен.

"Добро пожаловать", — приглашает меня щеголеватый хозяин кафе, я захожу. Торговец обнаружился сразу же. Из непривычных в это время лиц был только он.

— Здравствуйте... Я Исидзуэ. Это вы продаете протез руки?

— Да. Меня зовут Ямада. Доброе утро, Исидзуэ-кун.

Пол — мужской. Возраст — под сорок. Ничего не бросается в глаза, непримечательный джентльмен. Я прошу себе "морнинг сет" и усаживаюсь напротив него.

— Так что, из какой вы клиники?

Я заказывал протезы месяц назад, все должны прийти чуть позже.

— Нет, я не из клиники. Я по другому делу прохожу, так сказать. Услышал, что вы ищете качественный протез.

Ух. Ну да, еще бы Ниидзима-тян не вел себя подозрительно. Этот джентльмен сам-то не в меру подозрительный.

— Ну, слушаю. Давай уже рассказывай.

Я готов отвечать "нет", но этот джентльмен у меня заплатит за уже заказанный "морнинг сет".

Его речь миновала предел подозрительной и стала немного смешной.

Вкратце: в окрестностях Сикуры живет ребенок-владелец уникальных протезов рук и ног, и, возможно, его искусственная рука подойдет Исидзуэ-сан? Так-то. Мне негде взять денег на такой явно дорогой протез, но этот ребенок ищет сиделку, стюарда, и если я его стюард, то он может дать поносить руку за так.

— Ага... И откуда ты это знаешь?

— Я до вчерашнего дня помогал этому ребенку. Хотя, к сожалению, получил расчет, — говорит он опечаленно.

— В смысле, уволен? Хе... Не буду спрашивать, за что, но зачем мне об этом рассказывать? Просто обычно за увольнение обижаются.

— Дело вот в чем. Я, конечно, мог бы просто забыть, но все-таки жалко дитя. Хотя бы замену хочу найти. Мучает совесть.

Джентльмен изложил сущность работы стюарда и зарплату. Достоверность ладно, но за такую работу двести тысяч в месяц — это неплохо. А тот момент, что я уж точно не встречу старых знакомых, вообще восхитителен.

— Вопрос. Почему я? С такими, как я, и заговаривать-то странно, тебе не кажется?

— Тот ребенок такой же, как и вы. Одержимый.

А-а. Вон как. Тогда понятно, разумно обратиться ко мне. Кто же по своему желанию захочет присматривать за переносчиком?

— А не буянит?..

— И пальцем не двинет. Я гарантирую вашу безопасность. Вы и сами только увидите его, сразу все поймете.

Мне становится еще любопытнее. Расспрашиваю, неспешно подъедаю "морнинг сет", даже еще кружку чая попросил.

В общем, мне захотелось хотя бы посмотреть на место работы. В деньгах я не нуждался, но найти сразу и работу, и протез вообще было нереально. А ребенок живет в окрестностях Сикура, да впридачу на частной земле... Явно жутко богатая девочка.

Обещаю сходить к ней хоть завтра и поднимаюсь.

— Спасибо. Тогда позволю себе один совет опытного человека.

Джентльмен улыбается, молитвенно складывает руки.

— Ребенок очень любит людей, и не пожалуется ни на какую грубость, ни на какое плохое обращение. Но имейте в виду. Как бы вы с ним ни были близки, ни за что не говорите ему одного...

Холодок по позвоночнику. Этот любезный и обыденный человек неприятно вздергивает уголки рта...

— Никогда, ни при каких обстоятельствах не предлагай ребенку выйти наружу. Как только скажешь что-то в этом духе, он воспримет тебя как безвозвратного, полноценного врага.

...улыбаясь, как дьявол.

"""

Сикура — город крайностей. Вокруг вокзала обычный среднегородской вид, но торгово-офисные здания выстроились только вокруг центра, а кругом сплошь зияющие леса и поля.

Пройдя от станции в сторону жилого массива на холме Сикура пару километров, я миную границу жилых домов, и передо мной простираются поля и парки, насколько хватает взгляда.

Так вот... Такой прозаический пригород, местами поросший лесом, и в одном из таких лесов живет ребенок-владелец протеза руки.

Проехав сколько возможно городским автобусом, я зашел в лес, слишком большой для частного владения. В нем стояли городские фонари, заодно отмечающие дорогу, и вскоре я уже был перед искомым местом.

Здание, наводящее ассоциации с громадной игральной костью. На вырубке высится кубическая постройка со стороной в десяток метров. Ямада... наверняка псевдоним... говорил, что в резервуаре до краев воды.

Стальная дверь была не заперта. Внутри темно, солнечные лучи освещают лестницу, уходящую в подвал. Необычно глубоко.

— Жуть. Это даже не корпус D.

И все-таки скорее видно, чем нет. "Здесь живут драконы", — ощущаю я с холодком. Способность определять неведомое и смерть — общая для всех людей.

— Однако я уже согласился на личную встречу...

Неразборчивость в действиях — это по-Исидзуэ Ариковски, но раз данное обещание все-таки надо держать. Страхом за свою шкуру этого не изменить.

Спускаюсь по ступеням. Дверь закрывается. Сама собой! Иду по непроглядно-темному коридору. Быстро добираюсь до двери. На ощупь обнаруживаю объект, похожий на ручку двери, поворачиваю. Со скрипом открывается классическая дверь.

В тот же миг...

— А-а...

...смотрю вверх. Впервые в жизни я ощутил то, что называется "судьба". Тоже мне мечтательная девица. М-да, теперь у меня нет права подшучивать над Айболитом.

Эта комната была древней. Как будто из западного замка взяли и вынули ложкой темноватую и безлюдную комнатушку.

Пол в шахматную клетку. Кирпичные стены. Дорогая обстановка. Наваленная в углу комнаты гора всякой ерунды. Никакой ереси вроде электроламп, зато потолок весь стеклянный, да еще и в виде аквариума. Солнце освещает подземную комнату, покачивая лучами в воде.

— Здравствуйте. Вы Исидзуэ Арика?

Со стороны кровати с балдахином в центре комнаты доносится голос.

Мурашки неуемно бегают по спине. На секунду чуть не забылось, кто я, но, взяв себя в руки, я направляюсь к кровати. Мне хотелось увидеть. Ясно увидеть, кто обладатель такого невозможно для этого мира прекрасного голоса.

— О, можно вы там остановитесь? Ух. И правда однорукий. Все как говорили.

За метр от кровати меня останавливают.

За вуалью, стекающей с балдахина, утопающая в постели фигура, фигура...

— У-о-о-о-о-о-о!!!

К-к-к-к-к-какая миленькая! Что это кто это как это, такие люди вообще бывают?! Я уже навидался обворожительных красавиц, но такую красотку, чтобы не хватало слов, еще не встречал! И вообще, бывает же фэнтези в этом мире!

— Ау-у... Вы ведь Исидзуэ Арика-сан?

Черноволосая девушка смотрит на меня с беспокойством.

У меня сейчас расплавится мозг. Итак, глубоко в перине утопает девушка где-то четырнадцати лет. Редкостные светло-серые глаза, волосы чернее некуда.

Такая, какой нам никогда не доведется носить, похожая на платье пижама, наводящая на мысли об очень ценной кукле. Ненормально маленькое тело добавляет излишних ассоциаций с куклой...

— Ох, ё...

На этом моя разбушевавшаяся мысль застыла. Это не маленькое тело. Это недостаточное.

Нет.

Вообще нет.

У этой прекрасной куклы не существует рук и ног.

Я наконец понимаю, почему сиделка. И то сказать, так ей не пошевелиться, невозможно причинить кому-либо вред.

Совершенство. Это полностью выбило почву у меня из-под ног.

Кто вообще может подумать вывести подобное существо на улицу? Девочка и ее комната — целостны. Девушка без конечностей. Лес, куда не забредают люди. Подземелье под аквариумом. Так идеально отгороженный мирок. В хорошем смысле. Это восхитительно. Теперь понятно, надо было и мне так!..

— Исидзуэ-сан? А, вон что. Сначала протез, да? Подождете немного? Что-то вдруг испортилось настроение. Только что был на столе...

Девочка сама может максимум поднимать голову.

Я невольно осматриваюсь.

Под софой свернулся похожий на добермана черный пес со скучающим видом. Даже когда я вошел, он без интереса продолжал дремать.

Комната вдруг потемнела. Подняв голову, замечаю в аквариуме некую рыбу вроде акулы, которая и заслонила солнце.

...Даже не знаю, с чего начать задумываться. Потолок же стеклянный, да? И десятиметровый слой воды там есть... Вода очень прозрачная, в такой точно можно выжить рыба? И вообще, почему акула-то?

— Вот тебе и на... Похоже, подходящий протез руки спит. Так сделки не получится...

Черноволосая девушка с сожалением отводит взгляд. Стоп-стоп, милочка, вы слишком впечатляете! Уважающий себя мужик без разговоров бросился бы ее обнимать, а может, душить, потому что нельзя и так далее.

— Нет, я возьмусь. Просто надо за тобой ухаживать, да?

— А подробностей — не надо?

— Не-а. Берусь. Работа простая.

На самом деле мне и сейчас страшно. Псы, акулы... Эта комната — неправильная. Но красота этой девушки наверняка включает в себя этот страх.

— Понятно. Спасибо, Исидзуэ-сан. Ты уже наверняка в курсе, но я Карё Кайэ. Что ж, рад знакомству, надеюсь, оно будет долгим.

В третий раз за день по спине пробежал разряд.

Девочка доверчиво и ослепительно улыбалась, произнося формальное приветствие. Очень обидно, что нельзя пожать ей руку.

Однако, что это было? Мне показалось, или я услышал "рад"?

?

— Стоп, так ты парень!!!

На-ду-ва-тель-ство! Ну, я думал, что для четырнадцати лет сверху как-то недоразвито, но блин, снизу-то, снизу, вон, висит, чертова мелюзга!..

— Ах-ха-ха-ха-ха... Нехорошо, Исидзуэ-сан, наниматься сиделкой с задней мыслью.

Черный чертенок невинно улыбается.

Его лицо, что ни говори, было настолько непобедимо очаровательным... Я даже дышал чаще, когда переодевал.

Был полдень второго дня с тех пор, как я стал стюардом. Мне так между делом бросили:

— Мне жарко. Исидзуэ-сан, переодень меня.

Вот так намекает, я думаю — ох, что дальше будет, а тут!..

— Между прочим... Это что? Китайское платье? Ты такое носишь как пижаму?

Укоризеннным взглядом протестую, мол, и не жалко?

— Просто халат так выглядит. Шелк — всего лишь для комфорта. Кстати, если я что-то один раз надену, то второй раз уже нет.

Серьезно?! Карё Кайэ совершенно пассивен, ни вот на столько не двигается.

Черт, я опять краснею, хотя очень этого не хочу. Когда я его раздевал, голова кружилась от ощущения аморальности. Раздевать красавицу без рук и ног. Уже зная — что ни делай, она не сможет помешать — девушка не противится, просто, глотая стыд, терпит бесцеремонного чужака. Похожее на игру с куклой чувство вины трясло мои пальцы, расстегивающие пуговицы.

Обнажившееся тело было настолько молочным, деликатным, что мне стало неловко своего тела, и я почти уже впал в беспамятство от осознания, что здесь и сейчас превращусь в преступника, как вдруг заметил предмет в промежности — каково мне было, кто-нибудь может понять?.. Никто? Ну да, наверное...

— Вот и все. Жалоб нет? На спине ничего не съехало?

— Ничего, аккуратная работа. Ты заботливый, Исидзуэ-сан. Да и одной рукой так ловко управляешься.

— А то. Есть одна — стараюсь одной двигать за две.

Отхожу от кровати, софу... и того черного пса обхожу на почтительном расстоянии и шлепаюсь задом на пол. Карё Кайэ — как тот махаон, что расточает яд в невинности своей, и если он будет ближе, чем сейчас, я получу смертельную дозу. К такому нужно постепенно вырабатывать сопротивляемость и закалку.

"""

Мой быт сильно изменился. Весь день я, в общем-то, сижу в подземной комнате Кайэ, а домой возвращаюсь просто поспать. Однажды мне было лениво возвращаться, и я спросил, можно ли заночевать.

— Ночью опасно, нельзя. И вообще, кто мне сказал, что черта с два сможет в таком месте пробыть целый день? Хоть ночью надо же подышать свежим воздухом?

Так мне нипочем не дали остаться на ночь.

Работа до зевоты легкая. Заботы, связанные с едой, иногда прогулки по комнате на протезах, разговоры ни о чем. Вытирание тела — все еще крупное беспокойство, но, скажем так, забота о нижней части...

— Исидзуэ-сан, возьми тот протез ноги.

...решилась таким вот образом. Он сам ковыляет в туалет.

Податливо-пустые дни сменяли друг дружку, я оглянуться не успел, как прошел месяц. Получив первую зарплату, я обеспокоился, можно ли вообще столько брать. Работа должна быть трудной, а если она такая веселая, я начинаю бояться старых бед и нервничать.

Баланс начал нарушаться — я и сам заметил. Мое ранее беззаботное одиночество в квартире начало вызывать уныние. Небольшой, но любимый дом теперь совершенно не казался восхитительным. Мой идеал стал таким: если хочешь, чтобы никто не мешал, будь в той подземной комнате. С тех пор, как я узнал о ней, эта квартира стала не более чем ночлежка. Когда безродная чернь попадает на бал во дворце, надо думать, своя жизнь ей кажется пустой.

Включаю телевизор и под потоком неинтересных новостей лежу в постели, вспоминая сегодняшнюю подземную комнату.

— Исидзуэ-сан, ты проигрываешь своей фамилии, "Каменный посох".

"Серьезно напрягает. Кем он вообще себя считает?!" — думаю я иногда, всерьез ненавидя этого испорченного мальчишку. Ну а как еще, когда я так о нем забочусь и словом, и делом, а он вообще не волнуется, что я подумаю.

— Я думал, ты более жестокий.

— Что?

— Ты же добрый, заботишься обо мне. Хоть я и неполноценный, а все равно чувствую себя как человек, вот какой ты.

То есть ему нравится холодное отношение? Мазохист фигов!

Но я вижу силу, которой у меня нет, в том, как Кайэ вообще не беспокоит, если с ним обращаются как с вещью, в том, как он ведет себя достойно, не зацикливаясь на любых чужих словах... И зачем стараться быть рядом с тем, кем не стал, кем восхищен?.. Хе. Наверно, ждешь, что хоть капля перепадет и тебе. Ничего необычного.

— Черт, это как ходьба по канату. Когда нарушается баланс, нужно хладнокровно выправить.

Если дернешься обратно — упадешь. Все нормально, аккуратно вернусь на место. И то, что я хочу и дальше заботиться о нем, насколько возможно, и то, что у меня не выходит из головы подземная комната, — просто временное отравление.

Так же, как и с балансиром. Пройдет месяц, и жар должен снизиться.

?

Впрочем, это полное надежды предсказание было наивным.

Осложняя ОРЗ, жар не то что не спал, а продолжал подниматься. Неприятно признавать — но что делать, такова жизнь. Когда удача отвернулась, она то и дело против тебя.

?

— Ах да. Исидзуэ-сан, твой дом — на севере Сикура, да?

— Да, а что вдруг? Что-то надо сходить купить?

— Хочу посмотреть своими глазами, если достанешь. Исидзуэ-сан, ты в курсе? В это захолустье снизошел мир рок-н-ролла!

Видимо, пребывая в хорошем настроении, Кайэ сегодня нацепил протезы ног и левой руки. Может, поэтому я впервые увидел его театральный жест.

— Что за рокинролл? Окаменелость?

Закрываю томик комиксов. Он сказал, что купит книжек, чтобы убить время, и я под дополнительные расходы купил ему комиксы. Кайэ вообще не читает, поэтому они в состоянии вечной одолженности мне. Я строю козни убедить его купить все "Сангокуси", но это секрет.

— Зачем так, "окаменелость"... Так говорят о физической форме предмета, похожей на камень... Исидзуэ-сан, ты что, музыку не слушаешь?

— Нет. Когда пробую сам играть, получается, но чужое слушать не люблю.

— Хм-м. То есть и про "рок-н-ролл" ты не знаешь. Так вот, среди молодежи на севере Сикура, говорят, за нормальную цену можно достать лекарства, которых в аптеке нет.

— Чего?..

Как гром с ясного неба. "Хотя это неважно", — продолжает вещать подземный чертенок.

— Но да, это все совсем не так круто. Фарцовщик старается, народ до двадцати лет только и делает, что бесится. Дельцы не только торгуют препаратами, они заодно выжимают ребят, опаздывающих расплатиться, преподают наглядный урок, в этом он знает толк. Похоже, погрязшие в долгах ребята попадают под машину. Когда умышленно сбивают и сбегают, фиг поймаешь, мне знакомый сыщик жаловался.

Все это не имеет ко мне никакого отношения, но бредовая история похожа на только что читанный комикс.

— Слушай, я не знаю. Разве все это не кончится, как только выяснится, что бизнес — прикрытие? Хочешь посмотреть сны — пожалуйста, триазолама за глаза, и будет прилично и схвачено, и постоянных клиентов не будет больше какого-то количества, да? Если специально стараться распространять, сразу поймают, и не смешно же.

— Угу. Но проблема-то в том, что не ловится он. Фарцовщик, конечно, сам не показывается, но все его дела — подражания. Он учится на сравнительно долгих и удачно кончившихся мелких тяжбах и подражает им. Так что и инспектора не могут составить для себя образ преступника.

Странная тема.

Казалось бы, кто может лучше меня разбираться в подражательных преступлениях?

Тем не менее, если преступник не выходит из чужого образа, то и его истинного лица не увидеть. Его особая примета, как это ни глупо, — то, что у него нет своего лица.

— Вот странные преступники. Чего они хотят добиться подражанием?

— Кто знает. Ну, как минимум не того, чтобы занять чье-то место. В общем, такие дела, я думал, ты что-то знаешь, Исидзуэ-сан. У тебя же характер такой, запросто поддерживаешь такие темы.

— Да ну. Думаешь, какой-то фарцовщик вообще подойдет близко к той многоэтажке?

— О.

До Кайэ дошло. Хе, я живу в доме N13, которым мамаши пугают капризных детей. Знаменитом высокой опасностью и бедностью. Впрочем, мне на удивление приятна эта тема.

— М? Веселишься, Исидзуэ-сан? Так ты все-таки что-то знаешь?

— Не-а, честно не знаю. Но это... ты ведь сейчас беспокоился обо мне, да?

Это ведь было предупреждение — смотри не вляпайся!

Кайэ не двинул бровью:

— Почему? Мне любопытны преступники-пересмешники. Что с тобой станет, меня никак не касается.

Черный пес гавкнул.

"""

И тем не менее, дни были занятыми.

Пять месяцев прошло с тех пор, как я выписался из той клиники. "Может, так же, в попутных ветрах, кончится и этот год", — думаю я с оптимизмом, возвращаясь в многоэтажку. Сегодня этот в подвале был, как всегда, безразличен к моей судьбе, и я в последнее время думал, что это тоже ничего. Времени у меня сколько угодно, и, в конечном счете, положение лучше. Если будет совсем невмоготу, просто заставлю его слушаться силой.

— О, привет, Арика-тян.

Перед дверью меня ждал Ниидзима-тян. "Пинь!" — реагирует расслабившийся было радарчик в моей голове.

— Что-то случилось?

— Ну, в твоей комнате до недавнего времени кто-то был. Ты же до семи часов не приходишь? Я подумала — странно как, пошла глянуть, а оттуда какой-то странный мальчик выходит. Сказал, что знаком с тобой еще до больницы, мол, не беспокойтесь, и ушел восвояси.

— Чего-чего?.. Это все? Точно ничего больше не было?

— Говорю же, нет. Правда, впервые вижу, чтобы к тебе кто-то заходил, Арика-тян.

Еще бы. Потому что я не говорил старым знакомым, что выписался. Я благодарю Ниидзиму-тян и вхожу к себе.

— Черт. За что, почему? Вообще ничего не понимаю.

Помещение представляло собой наглядный пример квартиры после обыска.

Кровать и телевизор — нетронуты, я сажусь на первую и задумываюсь, кто бы это мог быть. Естественно, ничего в голову не приходит. Надумалось разве что, что надо завтра первым делом сменить замок.

?

— Непонятно за что? Ну и дела. Сегодня только это и слышу.

Следующий день, два часа пополудни. Хлопоты с дверью пожрали время, и я появился на работе поздно.

Одним соком сыт не будешь; я нарезаю Кайэ яблоко, сам ощипываю виноград. Нарезка яблока одной рукой — трюк, который я выучил только ради Кайэ.

— Слушай, я серьезно говорю. Вчера я прихожу домой, а там все перерыто. Вообще-то я после больницы не делал ничего, чтобы заслужить чью-то неприязнь.

Я советуюсь с ним, что бы это значило?..

"А-ам!" — открывает рот Кайэ. Я аккуратно скармливаю ему яблочную дольку. На столе есть протез левой руки, но сегодня ему, похоже, не хочется его надевать.

— Хм-м, может, обычный домушник?

— А ничего не украдено. Я предпочитаю носить банковскую книжку с собой.

И вообще все деньги ношу с собой. Если вдруг кто-то увидит мои доходы, мне конец.

— Хм. Ну, толку думать нет, по-моему. Ты же не помнишь, что было днем? И не знаешь, что делал вчера, верно?

— Ну... так-то оно так.

Вот только... Эй, я точно это говорил Кайэ?..

— Спасибо большое, можешь убирать.

Иду с подносом к раковине.

Поскольку кухни в комнате нет, посуду приходится мыть в раковине в туалете.

Наземный водный резервуар кубический и эта комната тоже. В квадратных стенах различные двери; рядом с той, что ведет наружу и в лес, — уборная. Причем без двери. Все двери, кроме южной, — запертые и таинственные.

— О... Почему в раковине лежат две чашки?

Почему, нипочему.

Сегодня, перед тем, как я пришел, здесь был гость.

— Э-эй. Кто приходил-то? — кричу, отмывая фруктовый нож и тарелку.

— Что? Ты же мне его представлял? Он сказал, что нуждается в помощи и хотел во что бы то ни стало спросить...

Перекрываю воду, бросаю фруктовый нож в карман, закручиваю оба крана, и по возможности натурально возвращаюсь в комнату.

— Каков он из себя? Мне чтобы было по чему вспомнить.

— Чуть младше тебя. По имени Хисаори Синъя.

— Хисаори... Синъя?

— Ты же его знаешь?

Да уж, знаю. Как не знать.

Но — почему он?

Он что, уже выписался?

— Как всегда внезапен. И что? О чем говорили?

— Тема была та еще. Жаждет отомстить сестре. Ты ведь в курсе, как его поймали?

— В целом слышал.

Хисаори Синъя. Старшеклассник, оставил родителей умирать, а заодно пытался убить сестру. Впрочем, это все было три года назад, сейчас он должен быть в клинике. Но если он смог покинуть больницу, то, думаю, он образумился, у него и мысли не возникнет мстить сестре.

— Ну а ты, Кайэ? Что сказал?

— Что ни говорил, мои слова до него вообще не доходили. Ты же знаешь сам, о чем люди шепчутся. Если захочешь убить одержимого, попроси демона, живущего в лесу. То есть это про меня. Хисаори-сан, к сожалению, воспринял это всерьез.

Над потолком резвится рыбина.

Черный пес у софы шумно сопит.

Я впервые узнал про такой слух. Ну да, этот сорванец может к подобной просьбе и прислушаться.

— Ясно. Все-таки старшая сестра Синъи — одержимая. И вон он решил отомстить уже наверняка... Что ты посоветовал?

— Поосторожнее рыть другому яму, больше ничего. Хисаори Синъя с руками и ногами, я даже протез руки не могу ему одолжить. А, спросил, как он хочет отомстить, а он — убить, как же еще?

— Гав, гав! — черный пес, до сих пор ни разу ко мне не подходивший, потерся о штанину.

— Не было печали... Во сколько он ушел?

— Где-то за час, как ты появился.

Мы знаем друг друга. Нельзя такого опасного типа предоставлять самому себе.

— Извини, можно я сегодня пораньше уйду? Надо догнать Хисаори Синъю.

Вот только стоит ли? Если дойдет до рукоприкладства, с одной рукой мне несдобровать.

— Ага. Погоди. Можешь взять с собой протез со стола. Раз у тебя еще нет собственных чувств, ты только с ним сможешь управляться.

Ничего не понял. Протез — для левой руки, который на столе?..

— Бери, не стесняйся. Ты же с самого начала хотел протез руки.

— А. Угу... Верно, тогда возьму. Хотя на что он мне сгодится...

После таких слов не могу отказаться.

Взяв белую левую руку, которую даже не хочу трогать, которая мне даже не подойдет, я покинул подземную комнату.

?

Прямо скажу, я знал, где искать.

Если за три года ничего не изменилось, дом Хисаори Синъи — землевладение в Нодзу.

Вернувшись к станции, сажусь на автобус в Нодзу. Впервые с выписки я еду в эту местность, и мне не хочется особо светиться. В автобусе прилаживаю протез руки, одолженный Кайэ. Он сделан по его образу и подобию. Я старался практически не думать об этом, но я знаю, что этот протез — "чудесный", без трюков.

Белую искусственную руку достаточно было приложить к моей культе, как она точно приросла. Как будто мне надели гипс. Она, конечно, не двигается... Чудесного в ней было то, что вот Кайэ ею двигает, как бог.

— Серьезно, какая же тут хитрость?.. — бурчу я, а автобус все катит.

Вскоре я прибываю в Нодзу. День погружался в сумерки, и одна из трех великих страшилок города Сикура, иллюзорная многоэтажка, подернулась красным.

Хисаори — корпус 3, квартира 303.

Табличка с именем пустует. Похоже, новая семья не вселилась. Квартира после одержимых, кто бы в такую въехал.

Открыв замок, я вхожу. Я не хотел, чтобы он удрал, поэтому втиснулся, не зацепив дверного колокольчика, но внутри было совершенно пусто. Дома в Нодзу — 3LDK, и здесь было несколько тесно, но места как раз должно было хватать, чтобы мать, отец, сестра и брат уживались.

Солнце уходит за горизонт. Окидываю взглядом из пустынного зала балкон.

Вот так...

Если его здесь нет, я не знаю, как его отыскать. Вовсе не хочется, но неизбежно придется, как вернусь, позвонить в клинику и спросить у персонала о выписке.

х x x

Момент был таким удачным, будто его рассчитали.

Шел десятый час вечера. Я вернулся из Нодзу и был перед домом N13, когда внезапно получил тупым предметом по затылку.

Искры из глаз.

Сознания не потерял, но чуть не зарылся носом в землю.

Не давая опомниться, последовал пинок в спину, меня бросает наземь.

— Эй, ты Исидзуэ Арика?

Меня хватают за тяжко пульсирующую голову и волокут в темноту. Что за черт?.. Прямо передо мной жилой дом, и никто не придет на помощь, что ли?!

— У-э? Че, это он, что ли?! Че за нафиг, он хилее нас! Это он-то до сих пор загонял нас в угол?!

Опять искры. Кажется, пнули в голову сбоку. Мне уже при всем желании не справиться с ситуацией. Больше трех, но меньше шести малолеток прижало меня к толстому дереву.

— Эй, ты живой? Ты живой, правда? Хотя я плевать хотела... Та-кун, можно мне тоже? Можно я ему врежу?

— А че нет-то? Вишь, кровь не идет. Только по лицу не надо. Ты ж со всей дури дашь, он и загнется.

Смеются.

Дам-м! — гулко стукает по затылку. Наверное, с размаху дала, как в гольф.

— Ты че, дура, по затылку то же самое! Фу, кровища! Серьезно, кончай, он же сдохнет!

— Ну-у, ну и пусть подыхает? От них все равно толку никакого.

— А-а, точно! Это ж одержимый, он и без башки ничо. Больной-стальной!

И начинается линчевание.

Со скрученными руками я превращаюсь в какой-то мешок с песком, на который еще и ругаются. От все новых и новых ударов в голове начинаются перебои, я уже не вижу лиц, не понимаю слов. Осознаю только то, что они были первыми ласточками.

— А!..

Левая рука, протез, шевелится. В просто так пристывший протез густо вливается кровь — вжух!

— Что?.. Та-кун, что у тебя с рукой?

Она начала вопить сразу же после вопроса.

Правда, ну что за гнусность? Прямо перед глазами, перед носом жилой дом, и хоть бы кто вышел.

Ярость, возмущение тем, что какой-то слабак нанес ответный удар, нападение толпой. Это переламывает подавляющая разница в силе, отсюда попирание, надругательство, стоны и зубной скрежет.

— А-и-и-и-и-и... нет, п-п-прости меня, прости меня, прости меня-я!..

Мольбы единственной оставшейся женщины где-то моих лет вызывают у меня взрыв смеха.

Признаюсь, я крайне не люблю применение силы.

Но садизм после мазохизма — это очень и очень клево...

?

— Ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха, ха-ха-ха!

Я едва унимаю смех.

Пять молодых людей вокруг... или шесть? — лежат на земле. Они все в крови, но в принципе в добром здравии.

— О черт! А хотя, ну, они же еще живы?

Ха-ха-ха. Легкое сожаление.

Что же это... Наконец-то началась новая жизнь, я хотел стать обычным человеком, и тут ничего и понять не успел, как нарушил допустимые пределы самообороны. Ха-ха-ха! Тут надо аккуратней, а то мне дорога обратно в клинику. Но было так весело, так радостно, ничего не попишешь. Да-да! Человека в таком душевном состоянии совать в клинику — это же преступление. А ответственность ложится и на них.

— Эй, Та-кун. Скорую надо? Не надо? Странный какой. Хрипишь что-то, не поймешь тебя.

Если оставить их так, двое, наверное, умрут, ну а впрочем, кто-нибудь должен скоро проехать. Легкомыслие, с которым они напали прямо на обочине, — ниточка, которая спасет этих та-кунов.

— Вот и славно. Если бы хоть один умер, и это вскрылось, пришлось бы уходить на дно. А так нам всем повезло.

Ха-ха-ха, ха-ха-ха! Вот незадача, от избытка радости не могу контролировать выражение лица. Опять же, чего тут стоять, пойду-ка домой.

х x x

— Привет-привет, мой дом, я снова здесь!

Хоть по дороге и встретилась маленькая проблема, я все же нормально добрался из Нодзу до дома.

Снимаю основательно замаранную одежду, включаю телевизор, плюхаюсь в кровать. Поток новостей заставляет меня не верить своим ушам.

— Что-о-о?

Вскакиваю, смотрю в телик. Мне не показалось.

Вечно сообщающий новости из какого-то другого, не нашего мира диктор называет знакомые места и имена.

"Сегодня, около шести часов вечера, в индустриальном районе Нодзу города Сикура, в жилом массиве обнаружено тело молодого человека, опознанного как Хисаори Синъя, девятнадцать лет, проживавшего там же. По словам свидетелей и записям Хисаори, в причастности к смерти подозревается некто

* * *

. Этого человека видели там в то же вре..."

— Что за бред!

На этот раз у меня в голове становится пусто.

Из грогги на грани потери сознания я кое-как прихожу в себя:

— Почему вдруг я-то его убил?

По подозрению в убийстве Хисаори Синъи назвали мое собственное имя.

"""

Что бы я ни делала, ничего не удавалось.

А ведь девочка без изъянов, если судить по отметкам. Лучшая ученица, если судить со стороны.

Все вокруг постоянно боялись меня до такой степени, что желали мне смерти. Я знаю почему. Потому что момент окончания любых дел для меня был не таким, как у остальных детей.

От простого похода за покупками до разговоров с родителями. От школьных дел до забот о здоровье. Я была не в силах остановиться, если дело не двигалось к лучшему результату, о котором могла на тот момент подумать. И каждый раз родители разочаровывались во мне, но успехи все-таки были, и они говорили, какая я молодчина. На этом все и кончалось.

Восстановление, разумеется, прошло успешно и провалилось.

Добиваясь результатов своими методами, я одновременно заставляла многих страдать. Просто меня никто не винит, потому что плюсы перевешивают. Когда-нибудь это отношение перевернется.

Но я не знала других методов. Папа ругал меня: "Ничего не делай". Я была странной до мозга костей. Мама призналась, что я как соринка в глазу. Я никак не могла себя исправить.

Лишенная выхода, я унывала и даже не могла выйти на улицу. Я уже даже ложку держала страшно.

Но однажды мама научила меня — если я боюсь своих действий, пусть я повторяю в точности чьи-то еще, и у меня все получится.

?

И вот...

В конечном счете, я не знала, как остановить себя.

HandS.(L)

0/Hand (L)

— Исидзуэ Арика-сан, мои поздравления. По результатам исследований вы признаны латентным. Ваш курс лечения как носителя агонистического синдрома завершен. Приятно было иметь с вами дело эти полгода.

Через полгода после клиники, в июле 2003-го.

ЭКГ, пульс, АД, а также церебральная плева внутренностного нерва и прочие потроха были оценены и зачтены; моя невиновность — доказана. И только Мато-сан, сверлящая меня глазами с той стороны стеклянной двери, была недовольна.

— Спасибо большое. Теперь можно с чистым сердцем выписываться?

— Нет, Исидзуэ-сан, поскольку вас поранил синдроматик, мы переходим к следующим процедурам. Таким образом, мы будем обследовать вас так же, как и раньше, но переведем в обычную палату...

Похоже, "раз не одержимый — выпишем" здесь не работает. Злое Томато удовлетворенно кивает. Я долго терпел, я умею, но еще лучше Мато-сан умеет давить, и вот — последняя преграда.

Что за человечище, мало она надо мной издевалась?

— Подробности доктор Мато должна была разъяснить. В общем, теперь расписание вот такое... Ваш случай, Исидзуэ-сан, для нас внове, и мы хотели бы подойти к процедурам с несколько большим вниманием.

Среди персонала корпуса A много сравнительно настоящих врачей. Этот, довольно дружелюбный, подставил документы, напоминающие контракт.

— А, вот здесь расписаться, да...

...С авторучкой в руке я обмираю от нового расписания. Так, половину дня занял обход кабинетов врачей сверху вниз корпуса A. Вторую половину — так, болтай с другими пациентами, держи себя в форме, а напоследок — сеанс романтического психологического высококлассного закончившегося сегодня, казалось бы, осмотра с самой доктором Томой!

— Пардон, вопрос. Что это за долг службы данной клинике в основном абзаце?

В клиниках разве не мне, пациенту, служат?

— Э, дело в том, что вы хоть и пострадавший ментально, но здоровый мужчина, так? Потому, как часть реабилитации для будущего возвращения в общество, полезен и такой метод лечения.

Ну-ну. Живи в одной палате с предписанными клиникой пациентами, болтай с ними, носись с ними, из шкуры вон лезь, при этом реабилитируйся. Получается так. Шут с моей безопасностью — главное, для них это должно дать незамедлительные результаты. А то и мне нет смысла рисковать жизнью.

— У меня есть право отказываться в отдельных случаях?

— Ну... Вообще, доктор Тома сказала передать, что это не волонтерство, а система.

Жалко человека, совсем запутался. Между прочим, больше всего происшествий со смертельным исходом в этой изолированной клинике было не от остановки жизнедеятельности при операциях, а при вызванных неловким общением между пациентами вспышках агрессии.

— Вас понял. Кстати, доктор. Я просто уточню — эта служба, она добровольная, да?

— Да, в широком смысле. Хотя верность или дзюнси тоже подходят.

Ясно. Видимо, до выписки еще далеко.

Выйти живым не позволят убеждения Мато-сан, а мертвым — можно хоть завтра, с вероятностью 50/50. То есть — оставь надежду...

Помедитировав, я вышел из кабинета и встретил ожидавшую меня Мато-сан. Она была без белого халата — видимо, сейчас уходит.

— Сёдзай. Сразу скажу — ничего добровольного.

— Утечка данных приватной беседы! Ладно, ладно, понятное дело, принудительно.

— Ага. Пока у тебя есть роль, обхожусь с тобой как с человеком. Ну, с головой-то в работу можешь не бросаться. Просто ты такой балбес, что без дела на минах плясать начнешь. Ну давай, до следующей недели, — прощается Злое Томато.

Так и запишем — "берегись, на той неделе ждет отчаяние". Тем не менее, я получил хотя бы свободу гулять по корпусу, поэтому в первую очередь потопал в исповедальню Айболита. Доктор Айболит, он же Доктор Роман, он же попросту Кинуи, — всегда на стороне пациентов, которых что-то тяготит.

— Ничего такого отчаянного нет. Я считаю, вполне стоит надеяться. В вашем случае, Арика-кун, ваша сестра направлена в D, поэтому клиника не может просто отписаться, что-де проблем нет, даже если вы латентный. Ведь и это решение уложили всего в полгода только благодаря тому, что доктор Тома прилагала все усилия.

— Ну, это да. Цитируя Мато-сан: "тебе хорошо — хоть до полусмерти загоняй, за ночь все забудешь", так что все верно.

Тут уж надо думать, она весело прилагала усилия во все стороны.

Медэксперт Тома Мато, прозвище — Мато-сан. Когда моя одержимая сестра взбесилась, она повязала ее до того, как всему вокруг стало плохо. Спасла мне жизнь.

Позднее выяснилось, что она — медэксперт-инспектор полиции, элита общественной безопасности, командированная инспектировать А-синдроматиков. Женщина работящая, часто появляется в клинике и исследует пациентов, а то и притаскивает новых.

— Ах да... Арика-кун, ваша память не удерживает дневных событий спустя ночь, да? Скажите точнее, с какого и до какого часа она теряется?

— Утром, как ни странно, зависит от настроения. Ну, если усреднить, память за время с полдевятого утра до шести вечера у меня пропадает. И еще без учета времени все вылетает, когда сядет солнце.

И наоборот, события с вечера до утра я могу запомнить. Поэтому важно это знать, а там уж как-нибудь можно прожить. Записать все важное, что случилось при свете дня, а за ночь заучить записи, и все. Только пишу-то я текстом, поэтому вся информация, которая зависит от изображений, допускает погрешности в деталях.

— Какая незадача. С одной стороны, все расстройства выпадают, но жить можно без проблем. То-то доктор Тома не хочет вас выпускать. Тома, вы хотели излечить травму памяти Арики-куна, верно?

— Да ну-у. Я просто устала с этими пытками.

— Вот в это не поверю. Арика-кун, как считаете, она устала с пытками?

Предостережение улыбкой... и я узнал неприятную правду.

— Понятно, я был дурак. Кстати, Док. У меня с завтра появляется свободное время, чем можно руки занять?

— Почитать... нет, чтение не для вас. Смысла нет читать днем, забудете. Если уж читать, то ночью.

— Угу. Хотя в чем-то это офигенное счастье.

— Тогда, может, порисуете? На холсте-то все будет оставаться. И когда возобновите рисование, не так трудно будет.

— Ну, тоже верно. А рисовать — вообще занятно?

— Чем серьезнее относишься, тем больше головной боли. Но, Арика-кун, вы разве в детстве не рисовали ничего?

Айболит приносит покрытые пылью рисовальные принадлежности.

Ну да. Я помню, малевал когда-то каракули. Не для того, чтобы кто-то меня похвалил, не для того, чтобы кому-то показать, просто игрался с кисточкой. Когда изначально нет никакой цели, можно избежать неприятных воспоминаний?

В комнате ожидания корпуса B — ателье, шахматы. Единственное приличное место в клинике с видом на внутренний сад. И вот я шлепал кисточкой туда-сюда, когда со мной заговорила забавная личность.

— Виноват, можно, я рядом пристроюсь?

— Гм?

Личность представилась как Хисаори Синъя, хлопнулась на пол задом и придирчиво осмотрела меня. Как мелкая зверушка, которая впервые встретила человека. Блестящими глазами он с огромным интересом следил за каждым моим движением.

Полная адских миазмов, она, тем не менее, не имела злых намерений, поэтому я начал общаться с ней в расслабленной, тягучей манере.

— Возможно ли одной рукой так ловко управляться?

— Другой-то нет, так что стараемся помаленьку.

Я похихикал, и Хисаори, весело, тоже — "кхи-хи-хи". Так Хисаори оказался довольно заурядным персонажем, болтал ни о чем и стал моим другом.

Мне четко запомнилось, ну, как ему понравилась моя рука. У меня нет левой, поэтому осталась правая. И вот этой единственной правой рукой он любовался — наверное, потому, что...

?

— Привет, Исидзуэ-сан. Сегодня сеги?

Прошло полгода, и вот — две тысячи четвертый, начало.

Вляпавшись в скучную проблему, которая приключилась в клинике, я задержался с выпиской до лета. Тут передо мной появляется незнакомый пациент.

— Ты в порядке? Это я, Хисаори.

Хисаори?.. А, и правда, приметы человека передо мной, если припомнить записи, совпадают с приметами Хисаори Синъи. Я встречал его только днем, и образ в памяти не отложился.

Я проверил, что он — это он, так, в текстовой форме описал телесные особенности. Длина волос, рост и сложение, пол... Запоздал с опознанием я потому, что Хисаори, стоявший передо мной, претерпел решительное изменение, приобрел новую примету.

— Ну, и что с тобой? Упал?

— А-а, это? После операции. Там давно было все плохо, просто сказал, чтоб ампутировали.

Такой же однорукий пациент, как я. С этого дня Хисаори лишается правой руки.

Мы немного поболтали. Зазвучала музыка, личное время кончилось, Хисаори прощается и уходит.

— О-о. Привет, Арика-кун.

В этот момент со мной поздоровался удачно проходивший мимо Доктор Айболит. Хороший мужик, в том смысле, что можешь спросить что угодно, он ответит.

— Слушай, Док. Хисаори уже что, выписывают?

— Да. Как и вы, Арика-кун, Хисаори по службе на хорошем счету, поэтому выписка переносится на полгода раньше. Да и в этом месяце надо было кого-то одного выписать. Если бы вы хорошо себя вели, сейчас выписали бы вас.

— Ха-ха-ха. Да, Мато-сан рвала и метала. И, похоже, завтра мне опять в изолятор... Лучше вот что скажи. Какие у Хисаори-сан вообще симптомы? Человек вроде в корпусе C, но я вообще ничего такого за ним не замечал.

— Новообразование у Хисаори-сан редкое. Внешность меняется, но в то же время со стороны симптомы нельзя определить. Поняли, о чем я?

Поднимаю руки — я пас. Видно, но нельзя определить — что за загадки муторные? Но вообще, если честно, мне не были интересны симптомы Хисаори.

— Выражение лица. Внутри лица Хисаори-сан нервные клетки, мышцы, волокна становятся совершенно новыми. Хисаори-сан по собственной воле, по воображаемому образу может менять свое выражение лица.

— Чего? Это же обычное дело. Скажем, рассердишься — лицо становится злым.

— Ну, да... Когда сердишься, не улыбнешься. Однако Хисаори-сан — нечто особенное. Когда сердится, выражение лица становится печальным. И вашу манеру выглядеть безжизненно может в точности отразить.

— Хм-м... Экое странное новообразование. Но так можно и не лечить, а сразу выписать. Никакой опасности в этом нет.

— Это как сказать. Для отдельного живого существа это невеликая сила, но в обществе — зрелый талант, не находите? Хотя здесь нелегко подобрать аналогию.

Наверное, речь о том, что фальшивая улыбка, которая не выглядит фальшивой, — страшное дело. Может, Айболит снаружи встречался с какими-нибудь свадебными кидалами?

— Ну ладно, оставим в покое новообразования. Что толкнуло ее стать одержимым?

Спрашиваю сразу суть дела. Именно это мне интересно, и как бы Хисаори ни казался нормальным, но раз очутился здесь — значит, однажды все-таки сломался.

— Скажем, аномальной степени зависимость. Хисаори-сан не может иметь ясной цели по жизни. Практически разучилась оценивать себя объективно — так яснее? Не повторяя чьих-то движений, она даже ходить не может.

— Хм-м... А это, ну, вообще по адресу пациент? Ей же перед нашим чистилищем в психушку надо было.

— Нет-нет, проблема, конечно, имеется, но это вовсе не значит, что она становится самим человеком, которого повторяет. В конечном-то счете она — Хисаори Макина — всего лишь принимает во внимание чужую жизнь, чтобы все получалось.

— И потом, Арика-кун. В упомянутом вами лечебном учреждении числится ее младший брат, Хисаори Синъя...

HandS/

?

Начало две тысячи четвертого года.

Через три года после принудительного помещения в психиатрическую больницу, вылечившись путем 2,5-летнего психиатрического вмешательства, помещенный в юношескую клинику общего профиля Хисаори Синъя в возрасте 19 лет был поставлен на учет органов защиты, но признан общественно реабилитированным.

Родственники принять Хисаори Синъю согласились. Примечание — по странному совпадению его старшая сестра, Хисаори Макина, была выписана из клиники им. Ольги примерно в то же время. Родственников, пожелавших ее приютить, не нашлось, и она поселилась в муниципальной организации благополучия города Сикура.

Хисаори Синъя был официально признан как ответственным врачом, так и ответственными инспекторами образцовым пациентом, его ментальное и физическое состояние — наилучшим, а знавший его состояние возбуждения во время первоначального происшествия ответственный доктор аплодировал приложенным им трехлетним усилиям.

Тем не менее, показания даже излечившегося Хисаори Синъи касательно происшествия остаются неясными. На тот момент его позиция была такова, что Хисаори Макина была преступником, а он сам — пострадавшей стороной, но через несколько дней, после того как Хисаори Макина была признана пациентом с синдромом А, он признал свою ошибку, и вот текущая версия.

Далее не он говорил о старшей сестре, Хисаори Макине, но двухлетнее судебное разбирательство объявило дело о семье Хисаори несчастным случаем.

Через полгода после начала диспансерного режима Хисаори Синъя был найден в комнате в индустриальном районе Нодзу мертвым.

Причина смерти — кровопотеря от рваной раны шеи.

С тех пор, как он потерял родителей и столкнул сестру с балкона третьего этажа, прошло три года. О чем он думал и чего страшился, теперь никому не узнать.

Кроме...

Того, кому за полдня до этого, в подземной комнате, он рассказал свою историю.

"""

"Я расскажу про свою сестру, послушаете?

Я ни разу не думал о сестре как о человеке. Сейчас-то у меня есть причина, но в раннем детстве это было странно, удивительно. Хоть сестра была так совершенна, была идеалом для меня, почему она была настолько же противна?.."

На этом вопросе он с умиротворенным видом начал повесть.

1

Сестра обертывает, а я вытягиваю.

Эти понятия — у нас в иероглифах имен, и мама говаривала, что мое имя — Синъя — родилось от сестры.

Макина и Синъя. Родители мечтали, что мы станем очень гармоничными сестрой и братом. Мне тоже этого хотелось бы. Но сама сестра была не из тех, кто в состоянии понять такую человечную инерцию.

Семя таланта созревает только тогда, когда окружение правильно его растит. Если бы дать варварам современное оружие, оно бы только ухудшило все; так же и нашей мирной семье не требовался бог. Хисаори Макина, значит, была для дома примерно такой же карой небесной.

"Слушай, Синъя, сестренка ведь иногда хочет побыть одна? Обязательно рассказывай об этом папе или маме. Пока что-то еще можно исправить..."

В детстве каждый раз, когда мы выходили поиграть, мама втайне шептала это мне на ухо. Может, потому что так часто она напоминала, сейчас это у меня вообще в первичной памяти. Я только успел войти в сознательный возраст и просто наклонял голову набок, вообще не понимая, что мама имела в виду. В это время я безоговорочно обожал сестру, и мне было постоянно завидно, что, куда ни пойди, все были к ней ласковы.

И я помню недовольство матерью. Ведь сестру все вокруг так любили, что в округе здоровались с ней. Мол, чего это она смотрит на сестренку как на чужую.

"...Да. Синъя-кун, ты ведь брат Макины-тян".

Ситуация дала ростки изменений, когда я пошел в школу.

Я был во втором классе, и классрук выделил меня только за то, что я был братом Макины. Оказалось, он был у нее классруком в прошлом году. Макина год назад была не самой прилежной девочкой, особого интереса к учебе не питала.

"Ну, тут всего-то и надо, что заучить. Просто игра же, чего я буду упираться."

В Макине не было ничего детского, но и в учителе — взрослого. Она считала игры и учебу глупостью, на что учитель взял и ответил — тогда заучи все, до этого не пущу в класс. Несколько дней потом Макина не выходила из комнаты. Мы с сестрой до перехода в среднюю школу были в одной комнате, и я хорошо знаю, что происходило. На двухъярусной кровати сверху она днем и ночью, в изоляции от внешнего мира, "заучивала", в точности как сказал учитель.

За каких-то три дня Макина снова оказалась в классе, запомнив все учебники второклассников наизусть. Но это еще не конец, Макина через неделю экстерном перешла на следующий учебный год и, сыпля информацией про авторитет и здравый смысл классрука, наконец остановилась на предметах шестиклассников. Почему? Очень просто — дальнейших пособий младший студент получить не мог.

Учитель сделал две ошибки. Он дал Макине ясную цель; он рассказал ей, что учеба — это заучивание. Повезло, наверное, в том, что вокруг нее были все еще дети-второклассники. Они, как и положено, не понимали, какое безумие творила Макина. Девочка, разбирающаяся со всей учебой за день, — вот и все. Действительно, повезло. Годом позже, и ее голову сравнивали бы с моей.

С тех пор учитель год терпел мучения, заключавшиеся в попытках сделать Макину ученицей. Один раз он даже не смог ее вынести и был вынужден прийти к нам.

"Ваша девочка — крайне одаренная ученица. Ей место не в нашей школе. Я представлю ее в более продвинутое учебное заведение", — и так далее. Если переведем, то он напишет рекомендацию, но школа уж точно не будет морочиться, подыскивая ей другую школу... где-то в таком ключе, и стало ясно, что в школе тоже понимали, какая сестра странная. Просто одаренную ученицу — пожалуйста, но навязывание такого вот, с проблемами в смысле человечности, шила в мешке пойдет под их ответственность. Перевод должен, в конечном счете, произойти только по воле семьи Хисаори. Но папа в такие моменты всегда отвечал одинаково:

— Другая школа значит постоянные поездки куда-то далеко, а у нас таких денег нет. Нашей Макине и так неплохо.

И так лев, моя сестра, продолжил посещение миниобщества котят.

Да... Раз учитель так обжегся на молоке, он и на воду подует. Еще бы он меня не выделил.

К слову, до этого учителя дошел слух, что меня перестали считать за своего в классе, и он тут же ушел из школы. А был хороший человек, приезжал на работу на крутой тачке. В конце машинка у него была плюнь-развалится, ученики хохотали над ним, и он, кажется, захлопнулся от мира в своем доме. После этого, помнится, папа увидел газету, скривился, пробормотал что-то про самоубийство и петлю. Старшеклассники как само собой разумеющееся говорили: "Потому что Макина его невзлюбила".

...Хоть мне не хочется даже думать об этом... кто-то из прихвостней Макины безответственно ляпнул, мол, от врагов надо избавляться.

Только после этого происшествия я понял, почему мама когда-то так говорила. Человек без определенных базовых знаний не поймет подвигов в этой отрасли. Даже инновационный двигатель внутреннего сгорания не привлечет внимания тех, кто считает автомобиль лишь средством передвижения. Таким же образом, чтобы верно осознавать действия Макины, требовался как минимум с ее ноготок интеллекта.

Сейчас можно посмеяться над моим хвастовством, а только и я тоже был лучшим в классе по оценкам и понимал, что превосхожу средний уровень. Ну да, до первого класса старшей школы у меня были лучшие баллы, я был весьма одаренным. Но у меня не было времени ощутить свое превосходство. К счастью ли, к горю ли, не досталось мне такой радости.

Скажем так, я чувствовал себя как бесенок, совсем рядом с которым живет Сатана. Сунешься куда не следует, и точно раздавят и уверенность в себе, и все остальное. Все это я про свою юность, и такова была Хисаори Макина.

Макина поражала взрослых, что бы ей ни поручали. Божье дитя, гений, в Нодзу не было никого, кто о ней не знал. Но глянешь повнимательнее — она все-все делает спустя рукава, но даже так оказывается слишком далеко впереди остальных, поэтому простому человеку и хотелось закрыть на это глаза. Нельзя прямо смотреть на Солнце.

— Сестренка, ты же всерьез не стараешься?

— Не-а. А то я совсем одна останусь.

Перед каникулами я спросил так в сторону второго яруса кровати и получил ответ. Вообще не в тему ответ. Макина саму себя не понимает. Какое еще "совсем одна останусь"? Давно уже совсем одна — и только сама этого не заметила.

?

С каждым новым учебным годом Макины на родителей было неприятней смотреть. Это даже я понимал. Вот они на словах хвалят Макину, а вот на лицах написано: не нужна ты нам, одна морока. Неудивительно. Макина обязательно добивается успеха в одном, но одновременно заставляет терять много другого. Проще всего понять на примере денег. Макина получает самые высокие баллы во всей Сикуре, но зато съела весь семейный бюджет. Уж если она начала учебу, требуемым ею материалам нет предела. Скупает книги направо и налево, одну за другой заучивает, а прочтенное почему-то сжигает. Из-за нее бюджет буквально испаряется. Словно нищий разъезжает на лимузине. Она была предметом родительской гордости и одновременно принуждающей к нищенскому существованию дырой в кармане.

Но со стороны-то Макина являлась непревзойденной примерной ученицей, поэтому папа с мамой не могли ее отругать. Обращаясь с ней как с больной мозолью, они, тем не менее, отчаянно играли в любовь к дочурке. Мерзость. Что родители, унижающиеся перед пятиклассницей, что сестра, которая безоглядно верила их вымученным улыбкам. Она вправду не понимает ничего, что относится к ней самой.

Ни в школе, ни дома не было ничего, что она не могла.

Если говорить в таких терминах, что роль школы — учить учиться, роль мамы — делать работу по дому, а зарабатывать средства — роль папы, то ей уже никто не был нужен. Думаю, она точно делала все сама. Потому что по-другому было тогда, когда она была ребенком. Любой одаренный ребенок остается скованным условностями общества. Мы дружно успокаивали себя, что она — ребенок, и равно боялись того, что с каждым годом она ребенком быть перестает. Она была непотопляема, но у нее не было даже союзников.

И все равно Макина была замечательной старшей сестрой. Сколько ни старался, я не мог за ней угнаться; как ни учился, мои хорошие оценки меркли; это был восхитительный барьер. Словно сложный случай рака, вечно царствующий в моем мозгу.

Ни разу я не думал о Макине как о человеке. Она как бог. Она вселяет восхищение совершенством и трепет перед могуществом. Ведь боги — это где-то так, да?

Но летом, когда Макина была в пятом классе... Моя богиня внезапно сошла с ума.

"Папа, смотри, призрак идет!.."

Среди бела дня Макина зовет папу. Усталый к этому выходному отец не реагирует на ее зов, и я, и мать тоже не спешим к ней.

Потому что вся семья уже устала от Макины.

"Горит. Горит. Черный как сажа, черный как сажа..."

Заинтересованный голос Макины на балконе — спокоен. Может, просто шутит, а может, почудилось. В общем, тон голоса намекает, что не обязательно бежать к ней, такой девичий, милый.

И кстати. Макина говорила таким голосом только в тот момент.

Иногда я терзаюсь — что, если это был вопль изо всех ее сил, когда Макина впервые просила семью о помощи? Ведь как получается — если бы папа тогда сразу вытащил бы Макину с балкона, выручил... Сестра хоть и вечно не туда шла, но никогда не оступалась, а тут...

Макина так и пробыла на балконе до заката, потом мама вернула ее в комнату. На другой же день Макина, как обычно, улыбнулась папе с мамой за завтраком, увидела ответные неловкие фальшивые ухмылки, слегка вскрикнула.

— Хе...

Я тоже невольно усмехнулся. Смешная. Что угодно может, а такое — только-только заметила.

И так Макина стала комедийной героиней.

Осознав, насколько ненавистна всем, она так выкладывалась, будто от этого зависела ее жизнь. Она пыталась вернуться в тот мир, каким он ей виделся раньше. Обычными ее способами делать дела, выпячивающими ее гениальность, она бросалась ко всем — ну же, дружите со мной! Это переходило все границы и было уже трагедией. Макина забегает поиграть именно тогда, когда ты один, безо всяких договоренностей. Впихивает тебе то, что самой нравится, вылавливает и насильно решает твои проблемы. Даже про недостатки и черты характера, о которых сам не знал, она тебе этак очень подробно расскажет. Знакомые побаивались ее все больше и больше, но Макина вовсе не возражала и продолжала носиться сломя голову.

Ходила показать себя хорошей девочкой перед соседями. Подлизывалась не только к ровесникам, но даже к их родителям. Макина продолжала все это в масштабах школьного потока, в масштабах своего квартала. Раз решив, она не знала других способов... И добивалась вообще противоположного. Как танцующая кукла, у которой горит голова. Если уж хотела со всеми сдружиться, могла бы не так напирать.

Жалобы мы принимали так же обыденно, как рис или чай. Сделайте с вашей девочкой что-нибудь, пожалуйста. Она же странная. Каждый раз, услышав жалобы через маму, Макина становилась еще отчаяннее. Как обычно, она довела свой подход до мертвой точки.

— С меня хватит!.. Ты что, чокнутая?! Прекрати дурачиться перед взрослыми!..

Мама сорвалась. Ну да, она же постоянно и попадала в ураганы, поднятые Макиной, а потом...

— А, а. Па, папа, й, я...

...Макина прилипла к папе.

А папа был разочарован в ней больше, чем мама:

— Макина. Сиди теперь дома. Такая плохая девочка не должна ничего делать.

Сестру больше не звали Макиной. С папы и мамы пропали нарисованные улыбки, и только в этом, можно сказать, у Макины с ее подходом что-то получилось. Папа перестал водить свою драгоценную дочурку в дом начальства, мама, когда-то не смотревшая на меня, стала радоваться сыновним — обычным — успехам, и только мое имя было у нее на устах.

На Макину и в школе смотрели как на пустое место. С первого и до шестого года ее игнорировали, как ученицу-невидимку. Мне тоже такое грозило, но я делал из себя самого пострадавшего и избежал этой участи. Такая горькая правда. Меня всегда ослеплял блеск Макины, так мне нужно вставать на ее сторону? И потом, все думали так же, наверное. Что пусть она будет такой, пусть будет ребенком.

Четыре года с тех пор, как Макина попала в среднюю школу, были для меня самым лучшим временем в жизни.

По причине перехода в среднюю школу, Макину переселили в комнату, которой пользовались как кладовой, и большая комната, где мы жили как брат и сестра, стала только моей.

Со средней школы Макина была совсем без блеска и грохота, все время смотрела в пол, была тихой, как привидение. Если с ней заговаривали папа или мама, она вскрикивала. Иногда она одиноко посматривала в мою сторону, но я пристально смотрел на нее в ответ, и она тут же сбегала в свою комнату. Для Макины наступил коллапс. Все вокруг было для нее страшным, она зашла в тупик, из которого сама уже не могла выйти.

— О-ох... Неужели ничего с ней нельзя сделать, с Макиной? Синъя, спаси ее, а? Ты же ей брат.

— Да ну, влом. Мам, не надо спихивать все на меня, когда самой лень. Ах да. Насчет еды, может, пусть она одна ест у себя? Каждый раз ходить ее звать — навязываться, и папе так тоже будет повеселее.

Макина будет мрачно сидеть в углу своей каморки, как привидение, и это будет не дело, но и черт с ней.

Макина постепенно разучилась что-либо делать, и совсем недавний вундеркинд превратился в стыд всей семьи Хисаори. Конечно, я тоже к этому слегка приложил руку. Попав в ту же среднюю школу, я учился там изо всех сил. Только из-за этого не могущую ничего делать Макину сравнивали со мной и даже в школе не давали покоя. Макина много раз сбегала ко мне в класс, но я пристально смотрел на нее, и она опять убегала. Макины чурались и в школе, и еще где-то что-то было, я не следил. Да и не нужно знать о каждом таком месте, поэтому я не решал ее проблем и не докладывался родителям.

Так Макина подверглась остракизму еще и от общества.

— Ох... наконец-то...

...Удалось запереть чудовище.

Да. Я всегда боялся. Настолько же, насколько восхищался, в глубине души я желал, чтобы она исчезла, и ничего с собой поделать не мог...

2

В старшей школе Макина с первого же семестра то и дело пропускала занятия, а перед летними каникулами вовсе перестала туда ходить. Закрывшись в темной каморке, она показывалась только во время обеда. Последняя стадия. Макина, день ото дня теряя способности, под конец даже говорить нормально не могла.

Ровно как новорожденная. Она так забыла бы, как дышать. Так сложилось, что за ней ухаживала мама, даже советовалась с папой насчет помещения ее в детский приют. Разумеется, ответ папы был тот же: "У нас нет таких денег. Управляйтесь сами".

Я погряз в школьных контрольных, мама тратила последние крохи любви к Макине, которая стала темой местных пересудов. Уход за Макиной стремился к низшей точке. Мама говорила, будто убеждая саму себя, что в семье Хисаори один ребенок, Синъя, и только и делала, что заботилась обо мне.

На полгода — пока я не выпустился — Макина была предоставлена сама себе в ее темной комнате... И от этого, как дурак, я дал себе расслабиться. Конечно, частично виноват праздник по поводу окончания школы, но я сам наивный. А ведь я это когда-то считал богиней, хоть и с натяжкой. Как мог я решить, что Макина больше не раскроет рта, как мог начать мерить ее своим аршином...

— Так вот, Синъя. Учитель вошел в положение и решил перевести вас с сестренкой в один класс.

— Чего-о?

Макина вздрогнула.

За праздничным столом мама впервые за шесть лет навесила свою фальшивую улыбку.

— С чего это? О чем ты? Сестра что, еще хочет ходить в школу?

Макина, не ходившая в школу, и, по идее, не могущая перейти в другой класс, провела год в самоизъявленном академическом отпуске. Мама, считавшая ее обузой, но ценившая родительский долг, подумала, что хочет, чтобы дочка хотя бы закончила школу, и записала ее на второй год.

— А что в этом плохого? С тобой-то, Синъя, и она сможет в школу ходить.

Так сказал отец, ничего не понявший, но сделавший вид. Подумаешь, не в тему. Сунуть старшую сестру-второгодницу в один класс с младшим братом? Что за черт. Сущий бред. Что отец, что учитель — идиоты, что ли? Входить в положение надо не так.

— Что за чушь, не смешно! Я не собираюсь за ней сопли подтирать.

Если бы я тогда не сказал про сопли, а категорически отказался от помещения нас в один класс вообще....

Нет, даже не так...

— М-м... ай.

Если бы на этом месте Макина не обронила ложку, все бы было хорошо.

— Подбери, Макина. Ты же уронила. Что? Не молчи, мы не телепаты. Или не слышишь? Ты ложку уронила? Мама говорит — подбери ложку, сама.

Послушавшись приказа мамы, Макина медленно подобрала ложку. Папа притворялся, что не смотрит. Макина с ложкой в руке одиноко глядит на маму.

— М... Мамочка, покорми.

Бух — атмосфера за столом рушится. Макина сама не может даже поесть.

Мама разгневанно стучит по столу:

— Хватит, избаловали! Ты что, даже этого не можешь?! Ты дура?! Когда ты стала такой растяпой?! У тебя же пример перед глазами! Если ничего не можешь, смотрела бы за Синъей и училась!

М-да... Только знаешь, мать.

Именно этого ни в коем случае не следовало говорить.

— А?..

Макина резко вздергивает голову.

Ее глаза сияют, как две линзы:

— Мама, мне можно что-то делать самой?

— Разумеется. Ты не ребенок, если что-то непонятно, повторяй за Синъей. Тогда никому не будешь мешать, и этого хватит с тебя.

Нельзя задавать цель.

Нельзя учить способам.

Этот механизм нельзя было заводить.

— А-а. Ясно... Теперь так и буду делать.

Дальнейшая история семьи Хисаори встает с ног на голову.

Ну, а я...

Что бы ни делал, у меня ничего не получалось.

3

В старшей школе мы с Макиной стали учиться в одном классе. Честно говоря, мне от этого было хуже некуда.

"Старшая сестра второгодница по непосещению", — не идет мне такой крест. Отцовская бедность и здесь принесла беду. Не желая платить за учебу, он разрешил сдавать экзамены только в местную старшую школу.

Макина обязательно будет тянуть меня вниз. Не умеет даже есть одна — кому такая понравится? Никому. В школе слабые лишаются минимальных человеческих прав. Достоинство, телосложение, разница в отметках, а еще такой вид, словно само собой разумеется, что на тебя можно сваливать все грехи. За всем этим — к Макине. Если ее станут шпынять, никто не придет на выручку. Потому что нет никакого смысла ее выручать. Вот ты спас ее, а она — насквозь гниль, и ты только себе проблем нашел. Не будь она родня, не представляю себе, чтобы кто-то был настолько к ней добр.

Но жизнь в старшей школе, начавшаяся вместе с головной болью об остракизме, оказалась на деле прекрасной.

На весь первый месяц Макина избавила меня от своего присутствия в классе.

В местной школе и старых знакомых много, и учителя меня помнили с хорошей стороны, так что я стал центром класса, обзавелся друзьями и доверием. Порой поднимали тему сестры, которая не ходит в школу, но мне не привыкать уворачиваться от расспросов про Макину. Перейдя из средней в старшую школу, Хисаори Синъя сделал очередной блистательный шаг.

...Только одно "но". Кое-что меня беспокоило. То, что Макина стала выходить из каморки.

Каждый раз, как я чувствовал взгляд и оборачивался, на меня обязательно смотрела Макина. Можно сказать, не было ни дня, чтобы наши взгляды не встретились. Меня это раздражало, и я зыркал в ответ. До сих пор она от этого тут же сбегала... Но, выдерживая даже недобрый взгляд, Макина постоянно наблюдала за мной. Смотрела на Хисаори Синъю пристально, не моргая, как объектив камеры.

С мая я осознал, что чувствую неудобство.

Как-то вечером папа был на редкость в хорошем настроении и болтал с Макиной о том, о сем. Что-то про удавшуюся работу, спасибо Макине, еще о чем-то... Не смешно. Мне вспомнилось, как еще совсем детьми мы сидели за этим столом.

— Ну, Макина, я купил тебе клетку, а птица не нужна, что ли?

— Угу. Клетка есть, так зачем то, что внутри?

Папа весело улыбался. Макина просила что-то купить — редкость. Папа послушал и купил — тоже редкость. Я смотрел на это все со стороны, как чужой, и после этих слов до меня дошло.

Папа назвал Макину по имени, а Макина, не говорившая ни слова, нормально улыбается ему в ответ.

Отношения папы и Макины ненормально улучшились. Как-то в воскресенье, когда я вернулся с кружка, Макина с папой играли в мяч во дворе. Они часто ходили по магазинам. Вечером после ванны смотрели телек.

— Спасибо тебе, Синъя, теперь Макина повеселела!

Мама смотрела на них с давно забытым выражением лица. Я ничего не делал. Но Макина ожила, если верить маме, благодаря мне... Почему-то мне стало очень противно.

"Ты знаешь, Макина. Вообще-то я хотел такого мальчика, как ты".

И папа радостно погладил Макину по голове. Клянусь, Макина — не мальчик.

Так противно, так тошно. Оно и понятно — как настолько закрывшийся ото всех человек мог настолько прийти в норму за какой-то там месяц? Как настолько ненавистная родителям дочь могла так быстро помириться с ними? И я не сразу понял, что было самым противным.

И вот в июне Макина как ни в чем не бывало вернулась в школу.

"

С этого времени мне стали сниться кошмары.

Я открывал глаза от непередаваемого ощущения закупоренности.

Все происходит в полночь, свет выключен. Я бросаю взгляд на дверь, та чуть приоткрыта.

Ясно как день — что-то наблюдает.

За дверью тьма на порядок глубже, чем в комнате; неприкрытое прерывистое дыхание; визг сервомотора.

В дверной щели.

Зрачок как объектив, существо из одного только глаза...

"

Для стороннего наблюдателя мы с Макиной были дружной семейкой. Макина мало-помалу приживалась в классе, заводила друзей, очищала свое запятнанное имя.

"Ученица, не ходившая в школу", — слабачка, которую следует винить.

Но "ученица, старающаяся снова ходить в школу" становится слабачкой, которую следует защищать.

Если я буду игнорировать такую правильную сестру, винить начнут уже меня. Мне, как хорошему брату, оставалось молча присматривать за реабилитацией Макины. Даже если это было до ужаса противно.

Макина мирно, гладко становилась частью класса. Не похоже на нее. Такое откровенно середнячковое поведение исходило от Макины, которую я не знал. Хочется плюнуть. Такое чудовище не может ладить с нами, людьми. С такой очевидно натужной улыбкой не стать популярной, это слишком фальшиво. Такая новенькая не завоюет чужого доверия, оно будет слишком мелким. Мир, который я поддерживал, не должен был быть таким простым.

— А что, с ней легко общаться. Хисаори-сан, м-м, хоть и девчонка, но как пацан. И приятно разговаривать, опять же.

— Макина и правда на тебя похожа.

— Да? А не наоборот? Скорее Синъя-кун похож на Макину-сан...

Это говорят друзья со средней школы. Мол, будто Хисаори Синъя в двух лицах.

"Если ничего не можешь, смотрела бы за Синъей и училась!"

Да... Это я и так знал, можно не говорить вслух.

В классе был еще один я. От бытовых привычек — до учебы и уровня отметок. От манеры речи, поддерживая партнера, в конце возвращаться к себе — до общих тем и вкусов, которые пугают чужих людей. Все это первоначально было моим.

Честное слово, хочется плюнуть. "А ну, прекрати!" Ее новая жизнь за те два месяца подверглась полной переплавке.

?

Имитаторство Макины день ото дня фокусировалось.

От учебы — к детальному копированию.

От изложения — к полному воспроизведению.

Она упорно продолжала имитировать Хисаори Синъю.

Какой смысл — непонятно. У нее голова работает лучше моей в разы. Даже если она решила делать, как я, по какой-то прихоти, в результате должна была появиться более совершенная, отличающаяся личность. Она явно концентрировалась только на подражании.

С ней серьезно было что-то неладно. Подражать вкусам своего идеала — еще куда ни шло. Бывает такая цель, что проникаешься чьим-то драйвом и хочешь стать таким же. Но я для Макины — просто человек, оказавшийся рядом. Такой же, как случайный прохожий на улице. Вообще психически возможно подражать действиям такого человека? Ни интереса к нему, ни уважения, он вообще цели не составляет. Не стоит потраченных сил и времени. Это на самом деле возможная для живого существа мысль? Даже у чудовища есть свои мотивы, своя воля.

Но мне ничего не оставалось, как только проглотить недовольство.

Макина для всех стала позитивной и рассудительной, остающейся на уме, примерной ученицей, и я, зная ее тошнотворность, все равно был вынужден играть в дружную семейку.

Совершенно бесполезные усилия. Даже без них баланс день за днем сдвигался, и второгодница по непосещению, неудачница становилась центром внимания класса, как я. Роли распределились — Макина была лидером среди девушек, я — среди парней. Казалось, наверное, что мы — счастливая семья.

Дома же центр внимания стал всего один.

За каких-то два месяца семья Хисаори перестроилась. Папа с мамой перестали смотреть на Синъю и находили радость семейного очага в улыбке Макины. С каждым днем я чувствовал, что мне все труднее и труднее там жить.

"Скажи, Синъя, ты не мог бы отдать сестре комнату?"

Не смешно. Я завоевал эту комнату. Макина, сбежавшая в чулан, не сможет взять и вернуться со спокойной миной.

"Макина, у тебя следующий выходной свободен? Папа хочет кое-куда съездить."

Завидная откровенность. Раньше напяливал маску с фальшивой улыбкой, а сейчас без стыда и совести ее балует.

Достал этот семейный обед. Я поднялся, чтобы уйти к себе.

— Погоди, Синъя. Расслабь правое плечо перед сном, а то утром шея затечет.

Вот так. Купаясь в родительской благодати, Макина рассказывает мне об особенности тела Хисаори Синъи, которой он — я — и сам не знал. Мне кажется, я слышу свист сервомотора в ее безжизненных глазах.

Не ответив, я отвел взгляд и поспешил к себе. Наверное, потому, что потерял душевный покой от превосходства над Макиной. Моя комната, где я от души наводил порядок, постепенно становилась все грязнее. И сегодня я плюнул на все и рухнул в постель.

Наутро же, от того, что я проигнорировал предупреждение Макины, шея и правда затекла. Ну разумеется.

— Доброе утро, Макина. Ой, у тебя шея онемела? Ты в порядке?

За завтраком обнаружилось, что, предвидев даже мое безразличие, Макина проснулась с затекшей шеей.

4

Чрезмерное подражание — ничто иное, как агрессия к оригиналу. Со второго семестра стул Хисаори Синъи меня почти успел стряхнуть.

Как-то раз друг еще со средней школы не пошел со мной гулять. Вроде у него образовалось срочное дело, не до развлечений. Он редко отказывался от моих приглашений, но почему нет, бывает. Я и не задумался, пошел в даунтаун за покупками, где случайно углядел Макину...

— Что за фигня?..

...рядом с которой лица друзей, отказавших мне, так и лучились улыбками.

Я не хочу вспоминать, что чувствовал в тот момент. Это они нарушили обещание. А я прав, но я — по всем параметрам пострадавшая сторона. Я тут же бегом вернулся домой. Просто если бы они меня заметили, мне было бы стыдно.

"П-привет, Синъя. Я там случайно с Макиной встретился."

Хватит. От таких оправданий еще хуже. Если ты извинишься, это только добавит холодку.

"Да что... Ну ты хоть соображай, а. Ладно, ладно. Убедил. Синъя, идешь за компанию?"

Даже думать не хочу!.. Это же я буду как избегаемый, но везде сующий нос неудачник, лишенный друзей!..

— Уф, уф, уф, а-а-а-а!

Я влетел в комнату, закрыл дверь и выпустил из себя утробный вой. Вот бы сделать это. Вот бы выместить все на этой бессмысленной прибранности, раскидать к чертям. Но самолюбие вцепилось в меня. Стой. Стой. Стой. Незачем искать компенсацию. Я ничего не потерял. Нет, ничего, поэтому получится, что я сам себе дал подножку и покатился. Сейчас лучше просто отдышаться. Только никак не получается. Похоже, астма появилась. Даже голова заболела, и я был готов свалиться от головокружения, когда — клац — запертая дверь открылась.

— Сестра...

Заходит Макина. Я ретируюсь до кровати. Макина стоит, не двигаясь, посреди раскиданных вещей.

— Ч... Чего тебе? Не входи в чужую комнату без разрешения.

— Угу. Я просто тебя увидела. Ты вдруг убежал. Что-то случилось?

Астма прошла. Головокружение исчезло. Вместо этого в мозгу словно зачиркали спичками, пытаясь его поджечь, из ушей почти повалил дым.

— Что-что. Ты-то сама, вообще, насколько всерьез?

Язык заплетается. Нехорошо. Горло горит. Плохи дела. Я понимаю, что ты хочешь сказать, но забрасывать меня вопросами неразумно. Я уже давно говорю — эта монструозная братия, как только узнаешь их истинное лицо, накидывается на людей.

— Что именно всерьез? Я тебе что-то сделала, Синъя?

— И продолжаешь делать, причем в открытую... Вот это что было? Почему ты была с Тифудзи и остальными, сестренка? Ты же девочка, так и веселилась бы с девочками. Почему... почему ты обязательно должна утащить моих друзей?!

Но не остановить. В раздражении, а еще, наверное, в страхе я не могу остановить вылетающие одна за другой фразы.

— А-а, вон что, — говорит она.

Закрывает глаза.

И потом Макина...

— Так Тифудзи-кун сам меня позвал. Синъя, говорит, скучный. Уже даже не особенный. Если выбирать между мной и им, говорил, со мной интереснее.

...неловко хихикнула, словно жалея меня.

— Кх!..

Бух! — разнесся резкий звук.

Все побелело, сжатый правый кулак горел.

Макина не пикнула. Безвольно искривившись — тум — шлепается задом на пол.

— А... э?..

Гуманный рассудок рассыпается, как песок. Это неприятно. Впервые я применил силу, и это было так мерзко, что захотелось повернуть время вспять. Макина отвернулась и потирала новорожденный синяк на правой щеке. Она притихла от изумления, что ее ударил младший брат? Нет. Она... не может быть... Улыбается?..

— Ты мне противна.

Это Макина слабая, а я машу кулаками. Но дрожат мои ноги, а плечи Макины подрагивают.

— Чего ржешь, заткнись! Что смешного?! Ты чокнутая! Пугайся, как раньше!..

— Ничего смешного. Я до сих пор ничего не считала веселым.

Медленно поднимает взгляд. Чудище, блестя глазами-объективами...

— Поэтому я ничего не могла сделать от себя — но да. Я попробовала занять твое место, Синъя, и это, кажется, занятно.

...действительно впервые на моей памяти весело засмеялось — хи-хи.

Вопрос, мучивший меня с детства, решился. Что меня в ней отвращало? Это же легко. Макина и плакала, и сердилась. При этом она сама по себе не радовалась ни единого раза.

— Занятно... по... чему?

Весь в страхе, я только и мог, что спросить это... Если бы стал умолять ее прекратить так делать, может, она бы еще послушала. Поздно.

— Ну-у. Ведь так всем веселее! Ты, Синъя, можешь пропасть. Я стану за тебя Синъей. Потому что, сам видишь, я могу быть Синъей лучше.

Ее уже было не остановить. Я перевел глаза на правую руку, всю красную от крови из носа Макины. Не смейся. Не смейся, не смейся, не смейся. Это не тебя все любят. Это не у тебя все получается. Не повторяй за мной. Не двигайся. Какого черта, какого черта, да ты, да ты вообще...

— Да ты вообще ничего не можешь, только за мной повторять!..

Удар разнесся по комнате. Макина ударяется о стену. Подпрыгивает и падает полка. Книги валятся ей на голову. Легкое кровотечение. Немного в сторону, и у Макины бы пострадал правый глаз.

Сколько продолжалось разрушение?.. Я только помню, как вернулась мама и перебинтовала Макину. Раны на лице были легкими, все обошлось. Зато мне места в доме больше не было.

Папа отругал меня. Макина вступилась. Мама расчувствовалась от доброты сестры. Я тупо смотрел на упавшую полку. Эх... А ведь мы ее в детстве вместе с сестрой собрали, любимую мою полку.

/

Тенденция закрепилась.

Что было дальше — и говорить не о чем, все шаги очевидны. Родители были очарованы Макиной, друзей убавилось. Мне становилось все страшнее, что я окажусь загнан в угол, и я отчаянно барахтался, чтобы избежать этого. Но ничего у меня не получалось как следует. Потому что мой образ действий удавался Макине лучше — слишком хорошо.

Я перестал понимать даже то, как добивался успешности раньше, и, в конечном счете, был вынужден учиться у Макины.

Казалось бы, это она мне подражает, но теперь уже я догоняю ее. Я сам учусь у нее быть тем Хисаори Синъей, которого она воображает. Я уже не понимаю, каким был изначально.

Конец наступил внезапно.

Класс, в котором мне все же оставалось место, я бросил сам. По мелкому поводу. Как-то утром я зашел в класс, Макина раздавала распечатки. "Это обязанность старосты, моя роль, и уж точно не твоя", — сказал я и, как дома, поднял руку на Макину.

"Зачем ты это делаешь?" — рявкнул я. И эта же самая фраза вернулась мне от всех остальных.

А на следующий день, когда я пришел в класс, моя парта была выброшена.

"""

М-м, э-э... Кто же первым забросил занятия? Ну ладно, неважно.

Я со второго полугодия перестал ходить в школу и отсиживался у себя в комнате. Все в ней было раскидано, как в грязных руинах под снос. Папа только раз, напоследок, а мама время от времени — заходили, волновались.

Макина — наверное, постоянно была у меня.

Я вспоминал Макину, какой она была раньше, и так же терпел пытку временем. Ни на что не глядя, ни о чем не думая. По-моему, Макина так и жила.

Так что Хисаори Синъя лишен ценных качеств. Нет смысла ему подражать. Оставьте его в покое. Я уже ни на что не годен и ничего не могу.

— У...

Но когда родители засыпали, и я был на кухне или когда проходил по коридору в туалет и оборачивался, Макина бессловесно стояла там. Наблюдая за мной, потрескивая сервомоторами. Эти глаза пристально смотрели на меня, не на человека, а на сор. И механически-холодный голос сказал:

— Слушай... Ты ничего нового не будешь делать?

Я заорал и сбежал к себе. Запер дверь. Заполз под одеяло. Свет уже и так давно перегорел. Я закрыл и окна, и ставни, самоизолировался. В моей комнате — мрак, в который пробивается лишь свет в щель под дверью.

Но она видит меня насквозь, даже если я закрываюсь в комнате, она наблюдает за каждым моим движением.

Да... Так всегда было. Почему я раньше не замечал? Ошибкой было само бегство к себе в комнату. Это — клетка. Я каждый день был под ее надзором. Как? Ха. Будто это чудовище чего-то не может. Вот сейчас открою ставни, а там в комнату заглядывает гигантский глаз.

— Нет... Нет, нет, не надо, хватит...

Когда Макина меня повторяла, было еще нормально. Но когда мне нечего стало ей предъявить, моя полезность исчерпалась. Макина всегда сжигает прочтенные пособия. Поэтому, даже когда я спрятался, чтобы она перестала видеть меня насквозь...

— Так нельзя, Синъя. Таким, даже если запястье порежешь, просто будет больно. Если уж подходить с умом, нужен хотя бы тот стянутый вчера крепкий нож.

Кто-нибудь, помогите...

Эта комната — словно внутри ее глазного яблока.

"""

...В конечном счете стало ясно. Я не смог стать Макиной.

Жизнь без каких-либо мыслей недостижима честной душой. Я весь потрескался, но еще не рассыпался. Я страшился Макины, потом устал даже страшиться и отчаянно задумался, как бежать из сложившейся обстановки.

Сначала — нельзя ли как-то сделать так, чтобы Макина оставила меня с миром. Она подражала мне потому, что я ее не выручал от издевательств одноклассников. Это месть Макины. Я извинюсь, и она, может, простит меня — понадеялся я, встал с кровати и заговорил с Макиной, которая была тут же рядом.

"Почему? Я на тебя ни капли не обижалась", — поправляя сломанную мной полку, говорит она.

Обсуждающие голоса семейства с кухни:

"Папа, может, той клетке уже пора на помойку?"

"Ага, делай что хочешь, Макина. Но почему вдруг выбрасываешь? Мне казалось, ты ей дорожила."

"Не-е. Я ни разу ей не дорожила. Внутри все равно сидел какой-то бессмысленный червяк. Да и скучно это, честно говоря."

— Ха... Ха-ха!

Мне от души захотелось ее убить. Запертое тело и беспрерывно обворовываемая душа дошли до предела и перешагнули его. Что за обыденный тон. Будто все уже кончилось. Перехватила "Хисаори Синъя", и это всем типа без разницы?!

— Да... Какой я наивный...

Ни месть, ни обида — ее не тронут такие человеческие эмоции. Без толку извиняться. У нее вообще никогда не было чувств ко мне. Поэтому пусть получает.

Раз я для нее теперь стану бесполезен.

Перед этим я вымещу свою обиду.

Распаленная, негасимая решимость. Весь на взводе, я дождался глубокой ночи, убедился, что пробило два часа, и начал искать в комнате подходящий инструмент...

Повезло. Пусть и детская, но все-таки в шкафу нашлась бейсбольная бита.

— Ха-а-а...

Детская, но стальная. Такой охватишь — будет больно.

— Ха-а-а...х...

Но что поделать. Я прокрутил в памяти все, что случилось, напряг свою ненависть. Кулак, впившийся в рукоять... Так. Ха, она легче, чем я думал! Этак и я управлюсь.

Дыша пореже, тихонько, не топая, я открываю дверь. Осталось через коридор, сквозь кухню, а там — тайком в комнату Макины.

Вот именно, с самого начала надо было так сделать... Я не слабее ее. Даже Макина — девочка, если дать битой, сделать побольнее, с... с-сломать хоть руку — она подумает еще и уяснит, что меня опасно загонять в угол.

— Ха-а... ха-а...

Я выхожу в коридор. Через четыре шага выхожу в кухню.

Света нет. Кухня укрыта мраком. Вообще нет людского присутствия.

Сколько-то шагов, и я тихо оставляю кухню позади.

В то же время...

— А?..

На другой стороне кухни, перед открытой дверью в кладовую.

Стояла Хисаори Макина.

Как в зеркале. Ровно в то же время, что я зашел в кухню, Макина вышла из комнаты. В моей руке — стальная бита. В ее руке — наточенный блестящий нож.

— М...

Это было совершенное подражание. Она имеет полное представление о состоянии сознания Хисаори Синъи и его пределах, она дублирует Хисаори Синъю.

Но — нож и бита. Мой Синъя думал запугать, а Синъя Макины — убить.

— Тьфу ты.

Макина смущенно улыбается.

— Эх, в кои-то веки ошиблась. Прости, Синъя, ты оказался чуть мельче.

Наверное, тогда и случилось.

То, что было мной, наконец, осыпалось в прах.

Я не могу победить это. Я могу делать что душе угодно, но моему Хисаори Синъе не сравниться с ее Синъей. Я просто раньше не понимал, что уже давным-давно стал пустой старой куколкой гусеницы, осталось только наступить и забыть.

5

Начало две тысячи первого года. Моя последняя история перед тем, как я оказался в клинике.

Тот день был днем рождения Макины. До прошлого года он даже в разговорах не упоминался, зато с заката папа с мамой — с головой в приготовлениях. Я заперся в своей темнице и молюсь только о том, чтобы наступил рассвет.

"Хисаори Синъя" давно во владении Макины. Если ей только захочется, я тут же исчезну с лица Земли. День рождения Макины. Святое воскресение той, что была мертвой, но переродилась в качестве Хисаори Синъи.

Макина с утра активизировалась. Кучу раз позвала меня поучаствовать. Мол, хоть сегодня поужинай со всеми. Не смешно. Я даже в этой комнате от чужого взгляда готов исчезнуть, а внизу, при свете, если я с Макиной встречусь глазами, у меня сердце остановится.

— Ну что же ты. Выходи давай, Синъя. Сегодня день рождения у сестры...

Я продолжал игнорировать призывы, и мама, похоже, потеряла терпение. Она открыла почти всегда закрытую дверь и вошла в мою темницу. Без стеснения в самый центр. Туда, где Макина всегда стоит и смотрит, в самый центр разрухи.

"Что ты все спишь? И в комнате полный завал, когда ты уже..."

...станешь похож на старшую?

Нудная. Свет из коридора слепит глаза. Если закрыть дверь — ругаются... Вернусь в темень. Мама все еще не вышла отсюда.

"Ты слышишь? У сестренки день рождения! Макине не нравится, что тебя нет. Она говорит, что хочет праздновать вместе с Синъей!"

Нудная. Макина. Макина. Макина. Мама с гордостью произносит ее имя. Как же надоела нудить. Какое тебе до меня дело, ты просто в угоду ожиданиям Макины вытаскиваешь меня из постели. Хватит. Перестань. Я не хочу. Мне грустно видеть Макину, видеть вас таких, счастливо болтающих с Макиной. Если вам так дорога Макина...

"Ну же... Сестренка тебя уже заждалась."

...пожалуйста, очень прошу, оставьте меня в покое-е!..

— Ик!..

Отбрасываю. В сторону двери, откуда пришла незваная гостья, я отбрасываю пешку Макины. Бум — звук удара о закрытую незваной гостьей дверь, шлеп — звук падения на задницу.

— Синъя! Да ты что...

Рассерженная мама. В миг, когда я подумал, что такое уже случалось раньше... Хряп!

— Хе... ай?

Из горла мамы выплеснулся фонтан крови.

Кроме того, дс-с, дс-с — посыпался хлам. В свете, просачивающемся через щель в двери, я кое-как оцениваю ситуацию.

Прямо над дверью — и когда она там оказалась? — накренилась навесная полка с отлетевшей скобой, и вещи, что были на ней, свалились на маму. А в горле мамы торчало блестящее лезвие, которое, аккуратно разделив горло, упало на пол.

Нельзя не сказать, это было красиво. Лезвие упало вертикально, но, словно в воронку, зацепило горло мамы острым концом и располовинило его насквозь.

— Э-эй... Мам?..

Нет ответа. Слышно натужное дыхание. Море крови. Даже неясно, жива она или нет.

— С... Си... ги... и...

Синъя, помоги. Я так не понимаю, мам. Могла бы поучиться, скажем, чревовещанию.

— Х-х...

Смотрю на орудие убийства. Нож. Тот, который предназначен убить меня. Не успел я додумать до конца, что это означает, как...

"Что за шум тут у вас? Случилось что?"

...из коридора донесся голос папы. Дверная ручка поворачивается. Мама мешает двери открыться. Папа с силой распахнул дверь, все еще дышащее тело мамы покатилось по полу.

"Мать?.."

Какая страшная картина предстала папиным глазам?..

Реакция папы была приятно-подходяще спокойной. Прежде всего, он врезал мне, стоявшему в обалдении, и тут же проверил состояние повалившейся мамы. Разорвал одежду, приложил к ее горлу. Решил, что двигать ее опасно, и, проорав, чтоб я ни шагу не двигался, убежал по коридору. Топ-топ-топ... Но все-таки не все было в норме. Папа, желавший поскорее позвонить в больницу, пробежал по тесному коридору до кухни, где был телефон, и...

"Г-гх!.."

...бум — обо что-то споткнулся и упал. Я услышал звук падения. Проблема возникла потом. Когда я ждал-ждал, но ни того, как он встает, ни дзинькания снимаемой с рычага трубки слышно не было.

Тишина. Слышен только шум дыхания мамы.

Я крадучись выхожу. Под яркими лампами миную коридор. Там еще светлее, а у стола с ужином.

С лезвием, глубоко засевшим в левой глазнице, неподвижно лежало тело отца.

— Опасно постоянно ходить с такими вещами, Синъя.

На другой стороне стола, перед телефоном, без капельки крови на одежде улыбается Макина.

На словах "с такими вещами" я посмотрел на свою руку, та сжимала нож. Я нервно разжимаю кулак. Тум — впивается в пол кончик покрытого пятнами лезвия.

— Сестра...

Что произошло — не могу даже задуматься.

Умер ли папа, находится ли, как мама, на краю смерти — только об этом и думаю.

— Сестра...

У меня, глупца, еще оставалась надежда. Я хотел как-то объяснить ситуацию, скорее позвонить в больницу, но...

— Молодец, Синъя. Ну, куда эта штука попала матери? В правый глаз или в яремную вену?

...осознал. Это, что болтает со мной, нанесло упавшему папе решающий удар.

— Ты не слышишь? Я спрашиваю, что с матерью. Полка же упала, да? Я не видела, расскажи хоть. Что проткнуло, правый глаз или горло?

Мне становится плохо. Нет смысла спрашивать Макину, что произошло. Она интересуется не тем, жива ли мама, а куда попал нож.

— Откуда ты знаешь?..

Беспокойство за папу с мамой победил ужас.

Не важно. Ни про полку, ни про нож, которого там не могло быть, ни про распростертого папу. Про это и спрашивать незачем, и так понятно.

Только — почему? Откуда она так уверенно знает, что стало с мамой?..

— Да что с тобой? Это же просто математика с физикой. Я же знаю длину и массу тела матери, ширину шага. Вписываешь все в формулы, и результат очевиден. А ты чем до сих пор в школе занимался, Синъя?

А-а... Вон как.

Мою комнату организовал не я. Это она так подстроила, чтобы все так получилось. И захламленный пол, и недействующий свет, и место, откуда Макина всегда начинала говорить со мной — все было устроено так, чтобы достичь цели.

А потом достаточно дождаться, пока все условия совместятся. Сегодня не пришло время решительных действий, а она, которой было все равно когда начать, ждала, чтобы я нажал выключатель. Она все время сидела и ждала, чтобы Хисаори Синъя причинил вред матери.

— Но зачем? Прекрати. Если уж на то пошло, были способы помягче.

Я же мелкий. Я не готов убить, ты же сама лучше меня знаешь.

— О-о. Ясно, мать с угрожающим жизни ранением. Вообще-то разница между жизнью и смертью была в том, стояла она или упала задом. Я постаралась по возможности добавить веса, но расстояние падения зависело от вас с ней. Не повезло — ни тебе, ни матери.

Будь я слабее, стой мама потверже, не будь комната захламлена, она бы не упала задом? Но знаешь что, Макина. При этом папу, который тут лежит, ты не оставила на произвол судьбы.

— Угум, что с матерью, я поняла. Теперь, наконец, можно идти дальше.

Макина отворачивается. Берет трубку телефона.

— Что ты... делаешь?

— Как что, звоню в полицию. Так и так, у нас тут жуткое происшествие.

Я не в силах осознать этого.

В полицию? Не в больницу? Все-таки после этого Макину арестуют. Как ни крути, эту трагедию устроила...

А...

— Дошло? Синъя, на тебе брызги крови. Вот проблема. Де-факто в обстоятельствах, имевших место полгода назад в семье Хисаори, ты несколько раз применил ко мне грубую силу.

Узость мышления из самонанесенного ущерба. Для панорам меняй объектив на "рыбий глаз". У меня закружилась голова, и тело с сознанием попытались разделиться. Ощущение, будто крышу снесло. Макина нажимает кнопки.

— Сторонний наблюдатель подумает сам понимаешь на кого. О, гудок. Алло, полиция?

— А!..

Не допустить. Не допустить. Не допустить. Бита. Почему-то на кухне удобно валялась бита, переделаю, что не доделал тогда ночью, руку, хотя бы руку, да, хотя бы ее руку тогда надо было сломать!..

— А-а-а-а-а-а-а-а!

Махнул изо всех сил. Фулл-свинг по правой руке Макины, сжимавшей трубку. Впечатляющий, раздирающий мир звук. Падающая трубка. На отводе разламываю и телефон.

— А... а, ха-ха, а...

Готовый упасть, опираюсь на биту, как клюку.

Спасен... Сейчас нельзя звонить в полицию. Полиция должна прийти за ней. Но я смог ей вовремя помешать. Ох...

— Э-эх. Телефон сломал?

Со сломанной рукой, Макина легким шагом направляется на балкон.

— Да ты страшен, Синъя. Тебе настолько не хочется, чтобы звонили в полицию?

Ха... Ха-ха. Ха-ха-ха. Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

— Ну вот, теперь прощай. Наконец-то ты освободил стул.

Др-р, открывает окно. Снаружи — прекрасный закат. Красный балкон — как тогда, когда Макина увидела призрака.

— Но можешь не беспокоиться. Синъю изолируют от общества, но образ действий Синъи я продолжу.

Да... Она сядет на место Хисаори Синъи, и меня все-все забудут. На стуле может сидеть только один. Чтобы Макина села, нужно убрать хоть какого слабого, несуразного, но бывшего там вначале меня.

— Сестренка... сестренка, сестренка, сестренка...

Сам не знаю, что хочу сказать.

Хочу прощения. хочу помощи, а может, хочу верить, что это — моя сестра..

А это, напоследок хихикнув...

— Дурачок... Пока-пока, Синъя.

Стороннему наблюдателю показалось бы, что она убегала от меня, со смехом спрыгнув с балкона третьего этажа.

Шмяк.

6

Через три года после того, как по подозрению в убийстве родителей и обвинению в физической расправе над сестрой арестовали Хисаори Синъю, — начало две тысячи четвертого года.

Меня поставили на учет, но, тем не менее, допустили к реабилитации в обществе. Мне вновь представился шанс.

Она тогда, разумеется, не разбилась насмерть, а выжила, всего лишь лишившись руки. По идее она должна была выйти невредимой, но сломанная правая рука замедлила ее. Так что и она не всесильна. И то ли ей кара небесная, то ли что, но после этого ее, как и меня, с целью тщательного обследования изолировали от мира.

План опустошить меня, изгнать из Хисаори Синъи был безупречен, но когда все кончилось, ее признали одержимой. Не поздновато, блин? Я уж сколько лет знал, что она не человек.

Конечно, с этим я обзавелся смягчающими обстоятельствами. Поскольку я жил с больной синдромом A, адвокат давил на огромный психологический стресс.

Я надумал выписаться, родня с радостью приняла меня, и с пособием по сиротству я какое-то время смогу прожить и без работы.

Конечно, у меня нет такой цели. За три года в больнице я стал другим существом.

Это — последний шанс. На этот раз я не ошибусь. Хочу исполнить выпавший мне долг, чтобы хоть секундой раньше стало легче. К счастью, самое узкое место — финансы — уладилось. Пустые нежизнеспособные рассуждения внезапно приобрели реалистичный вкус. Поводов для беспокойства много, но талант и деньги создают паритет. Даже с моим уровнем способностей деньгами можно залатать ямы в таланте. Если фортуна не отвернется, я добьюсь успеха.

Ну... Когда не думаешь, как деньги там или счастье увеличить, они идут довольно неплохо — такова жизнь.

?Hands.cut.

2/Self (L)

Может, и нельзя говорить про себя такое.

В общем, это была паршивая реабилитация в обществе.

?

— Это все. Исидзуэ Арика с этого дня выписан из нашей клиники. Теперь специально назначенный инспектор будет держать под надзором и регистрировать его жизнь. Само собой, ввиду признания латентным Исидзуэ Арика считается носителем синдрома A с соответствующим обращением. В случае появления любой неготовности к повседневной жизни разбирательство поручается специальному инспектору. Есть еще вопросы?

Медэксперт Тома Мато в строгом черном костюме острым взглядом давит на назначенного пациента.

Год две тысячи четвертый, август. В смотровой палате клиники Ольги — наверное, в последний раз, — я весело разбираюсь с документами.

— Сёдзай. Еще вопросы?

— Все, вопросов больше не имею, госпожа инспектор!

"Сэр!" — отдаю честь Мато-сан. Мое начальство грозно хмурит брови, не понимая юмора. Ну, как сказать. Если спросите, насколько все хреново, то "она и после больницы будет держать меня за глотку, спасите-помогите".

— Ох... Ну и момент ты выбрал выйти чистеньким. И чего ваша братия не умеет выбирать время?

— Вообще это вы там решили, когда меня выписывать. Не надо во всем винить меня, пожалуйста.

Сразу оговорюсь, я не очернял рук преступлением... А-а, ну, все-таки я начисто забываю, что бывает днем, поэтому не уверен, но, в общем, проколов не было. Но Мато-сан обращается с людьми, как с уголовниками. Грехи отцов — грехи сынов... точнее, сестер — братьев, как-то так.

— Простите, вы сейчас сказали "ваша братия"?

— Сказала. Серьезно, Сёдзай. Твоя выписка, ну, должна была быть более громкой, что ли. Но прошлым вечером дали приказ с изменениями. Выписка — вопрос решенный, провести любыми средствами, но по возможности тихо, вытурить так, чтобы люди не обратили внимания. Знаешь, в чем тут дело?

Мато-сан, не глядя мне в глаза, крутит шариковую ручку. Никоим образом не для развлечения. Это наверняка...

— Ни капельки. Но да, со стороны мы кажемся преступниками.

— Не кажетесь. Самые настоящие преступники.

Хрусть. Она сердится — ручка ломается. Уже третья. Тома-сан и инвентарь не щадит.

— Сурово... Но это ведь не про меня, так? Выписаться можно, но нежелательна огласка... А-а, что-то натворила предыдущая?

— В точку. Днем с тобой удобно разговаривать. Эй, ты, принеси ручку. Покрепче, пожалуйста.

Медсестричка, затаившая дыхание в глубине помещения, встрепенулась и протянула собственную ручку. Четвертой будет?.. Мато-сан для успокоения могла бы хоть покурить, что ли. Хотя я не видел, чтобы она курила.

— К слову, Сёдзай. Ты помнишь Хисаори, которая полгода назад выписалась?

— Лица не помню, но знаю, что собой представляла. Показать страницу Хисаори?

— Да ладно, уже утром присовокупила к общей картине. Ты с Хисаори Макиной не связан, это точно и замято... Ох. Она тебя учла, ты сам ни при чем, но...

Вж-ж, вж-ж — крутится болгарка. В смысле, ручка. Вечное перо надо было ей дать, в конечном итоге меньше вреда было бы.

— Все-таки общество всех выписавшихся чешет под одну гребенку. Она портит дело — а искры и до тебя долетают. Когда выйдешь наружу, на тебя будут смотреть самую малость с холодком, но это надо выезжать на наглости. Дело Хисаори можно закрыть хоть завтра.

Хисаори явно влипла в какие-то дела. Ровно год назад я познакомился с назвавшей себя Хисаори Синъей — Хисаори Макиной. Мы виделись только в дневное время, и я ее не помню, но записок о ней осталось много. У меня проблемы с левой рукой, у нее — с правой, на этой почве и сошлись. Записки то и дело твердят: "Хисаори. Странная."

Причину этого я понял за полгода до ее выписки. Со слов Айболита я знал, что Хисаори Макина сама ничего не может, поэтому жила, подражая младшему брату, Хисаори Синъе. Еще бы не странная. Потому что она — женщина, а говорит и ведет себя совсем как мужик.

— И как? Как там Хисаори? Мато-сан, у вас страшноватый взгляд.

— Это мешки под глазами. Я просто из-за Хисаори ночь не спала. Да и из протоколов выходит ложное обвинение. Когда я тебя провожу, пойду собачиться с подведомственным помощником инспектора. За одержимыми подтирать мне не хочется, но лучше, чем за обессиленным родственником... Честно, осмотры тут за несколько лет — просто ужас. Год от года дел все больше, один только бюджет не идет в ногу со временем. Обследования и трупов, и клинических — все заканчиваются одним листиком бумажки. Я сколько говорю, вкладывайте больше средств...

Молча слушаю жалобы Мато-сан. Она неподражаема, но поэтому и союзников нет...

— Ну да ладно. Я, Сёдзай, вот что хочу сказать.

— Да-да? Что же, госпожа инспектор Тома?

— Даже случайно — не замарай мне реноме. Если я, например, окажусь приставленным инспектором Хисаори Макины.

Это и говорить незачем. Хисаори сейчас уже канула в Лету.

— Так точно. После выписки я буду честно и по-взрослому жить в темном уголке круга общественности.

— Вот и славно. Ну что, до выписки остался час. Что делать будешь, отдохнешь тут?

— Э-э... нет, хотел сходить попрощаться с доком, так что я пойду. А вы, Мато-сан?

— Не пойду. Не собираюсь даром время тратить. Иди давай один. Ах да, кстати, Сёдзай. Ты еще не забросил поиски протеза руки?

Только я поднялся, она остановила меня. Редким для Мато-сан голосом, таящим неуверенность.

— Не забросил, а что?

— Да не... ну, просто. Если прямо приспичило, могу познакомить с одной перспективкой. Только мне, признаться, не нравится она... Понимаешь, человек говорит, что обязательно хочет с тобой увидеться.

Она вздыхает меланхолично, от души. Лично меня больше, чем тема протеза, поразило то, как эта непотопляемая личность может настолько уйти в блюз.

?

— Понимаете, Арика-кун? Вам нужна не уверенность в себе, а именно кто-то, кому вы нужны. Потратьте жизнь, но найдите. Для этого вам следует жить.

Исповедальня, куда я зашел попрощаться. Айболит, как всегда, говорит как художественный персонаж.

— Гм... Что такое, Арика-кун? Что за смертельно бледное лицо, на котором написано: "Когда же меня наконец выпишут?.."

— Ничего подобного. Вы хорошо поднесли напутствие, док.

Только вот получается, я могу сам себе цены не признавать. Но невзирая на это, идти вперед — это по-людски. Как ни крути, так легче.

— О-ох. Хисаори-сан, помнится, с такой готовностью согласилась. Арика-кун, вам эти полгода не попортили характер?

— Я вник в вашу идею, док, только и всего. Но при чем тут Хисаори? Она тоже забегала перед уходом?

— Да. Так же, как вы, приходила советоваться, как быть после выписки.

— Так же, как я, значит... Разве на нее похоже — брать в голову, что там снаружи? Скажи, док, Хисаори ведь должна кого-то копировать, иначе никак? Так какой была Хисаори, когда сюда заходила?

— Вот этого не могу сказать. Частная жизнь пациента.

Доктор Айболит усмехается. Хоть он трижды святой и друг каждому больному, становую жилу ему растила клиника Ольги. Доктору приоритетно здоровье пациента. Каким бы способом оно ни достигалось, если пациент в норме — эти страшные люди-врачи на все смотрят сквозь пальцы.

— Ну и ладно. Это все даже случайно меня не коснется. Пора мне уже, доктор. Спасибо за то, что терпели меня этот год.

По большей части заходившего ко мне, чтобы убить время. Встретимся ли еще — в воле моей судьбы и настроения Мато-сан.

— Взаимно. Между тем, Арика-кун, вы с доктором Мато попрощались?

— Хотелось бы, но никак. Я еще не сказал, но мой инспектор — пугающая капризных детей, доводя их до инфаркта, Томато-тян.

Айболит тут же прыскает. Похоже, это прозвище ему вмастило.

— Эх, одни волнения вам, да, Арика-кун?

— Я волнуюсь за твое чувство такта, док. Надо бы не ржать, а сочувствовать...

— Это-то уж я от чистого сердца сочувствую... Однако "Томато-тян"... Вы это в лицо доктору Томе говорили?

— Э-э... Всего раз. С языка соскочило.

Жуткое воспоминание. Был вечер. К сожалению, солнце тогда уже зашло. Триллер, ужастик.

— Ого. Очень прошу, расскажите. Я учту на будущее — доходят ли до доктора Томы шутки.

— Могу и рассказать. В общем, я ляпнул "Томато-тян", она внезапно посуровела, вскочила, мол, сиди тут, и ушла. Приходит с кухни с настоящим помидором. И передо мной вот так — хлюп его в руке в соус, фарш и потроха, и говорит: "Сёдзай. Я понимаю, ты хочешь так же?" Как тебе?.. Нет, она слишком жуткая, чтобы подкалывать!

Доктор наконец расхохотался. Оно того стоило. Чтобы Айболит ржал, держась за живот, — раритет на уровне Мато а-ля блюз.

— Нет, ну надо же, а! Арика-кун, ты герой какой-то!

— Стараемся. Хотелось бы через свою амнезию вот это позабыть.

Исидзуэ Арика не отважен, он просто потерял способность чувствовать "угрозу". Животные, не замечающие стоп-сигналов, — как... эти, которые летят в огонь. То же самое, что младенец, развлекающийся на проезжей части.

— Ну, на этом счастливо. Веди остальных заблудших агнцев, пастырь.

— Хорошо, — Доктор Айболит мягко улыбнулся. Будем надеяться, что не свидимся. — Кстати, Арика-кун, вы знаете? Доктор Тома при всех своих данных не терпит томаты. Говорит, что даже трогать не хочется.

Хм-м... Не ненавидит, а не терпит — это важно.

Выписка прошла разом, и я через примерно полтора года возвращаюсь в родимое гнездо — в город Сикура, на холм Сикура, в дом Исидзуэ.

За рулем — Мато-сан, автомобиль — красный "роудстар". Невероятная психика — как вообще представить, чтоб выписавшегося из клиники пациента подвозили на кабриолете.

Кстати, запрошенные при выписке расходы на больничное содержание оказались поменьше, чем я себе представлял. "Странно", — говорю я Мато-сан.

— Это с полуторалетней зарплатой. Я же сказала, твоя помощь — не добровольная.

Даже неуютно... Вот поэтому я, держа Мато-сан на расстоянии, все-таки доверяюсь.

— И потом, у дома Исидзуэ есть покупатель. В оплату счетов поликлиники его на следующий месяц продашь. Рассчитывай на это.

Вот так, прямо без отрыва от руля. Видимо, налог на наследство и прочие такие проблемы Мато-сан утрясла сама. Не спросив меня.

— Э-э, а когда дом купят, мне можно будет жить в палатке?

— Нет, конечно. Так устроено, что можешь в любое время поселиться в общежитии. Если хочешь, можешь хоть сейчас. Ага, рекомендую. За вашим братом, неприкасаемым, проще наблюдать, если собрать в кучку.

Крайне неуютно. Вот поэтому я, желая удрать от Злого Томата, все-таки смиряюсь.

— Звони мне раз в четыре дня. Если не позвонишь, буду думать, что либо помер под забором, либо сбежал.

Выпустив меня у таблички "Исидзуэ" со словами "ну, пока", "роудстар" делает разворот с заносом и улетучивается.

?

Предоставленная переносчикам синдрома A муниципальная многоэтажка стояла на севере Сикуры, строго напротив холма Сикура относительно железнодорожной станции. Здание соцпомощи и благополучия за номером 13. Так легко запомнить, что в глазах темнеет.

Пройдя по потрескавшемуся бетонному коридору и прямиком мимо зашторенной вахтерки, направляюсь в свободную комнату на четвертом этаже. Наскоро осмотрев выделенную Исидзуэ Арике комнату, испытав легкую тревогу относительно соседской тявкающей псины, погрустнев от мысли, что уже через месяц меня запихнут сюда, в комнату на третьем этаже на лестнице.

В коридоре третьего этажа веселились какие-то шумные люди. Им шли синие униформы и головные уборы, и были они, что называется, легавыми. В данный момент старательно проводящими обыск.

Связываться было себе дороже, но все-таки мне здесь через месяц жить. Как же не оценить степень риска? А, вот, как раз кучку полицейских рассек и подошел ко мне мужичок в гавайке. Это чудо в перьях никак на полисмена не походило.

— Привет. Ты здесь живешь?

Гавайка — если приглядеться, еще и в макияже, — выпучил на меня глаза.

— Але-у? Я тут со следующего месяца вселяюсь. Тут что, каждый день так?

— О, нет, неправда, я тоже впервые такое вижу. Служители порядка почему-то копаются в комнате Арики-тян.

На этот раз моя очередь выпучить глаза. Гавайка опять удивлен.

— Скажи-ка... Ты Арике-тян не брат? Как странно. Лицо вообще другое, но чем-то вы оба очень схожи.

— Есть у меня младшая сестра, но вряд ли ты о ней. И кстати, меня тоже зовут "Арика". Исидзуэ Арика. А что, вот в чьей квартире обыск, его так же зовут?

— Ничего себе, еще и полные тезки?!

Удивленный Гавайка тем не менее изучил меня и о чем-то тяжело задумался. Потом сказал:

— Хм-хм... То есть ты — настоящий?

— Чего? Однако ты шустро соображаешь.

— А! Ну что ты, не захваливай меня, дурачок! Я ведь тоже подумала, что Арика-тян странная. Девочка, а говорит в мужском роде. Я и думаю, за этим что-то кроется. А вон оно как, Арика-тян все-таки мальчик, все верно! Ну, может, и не мне говорить, но все-таки девочки должны вести себя как девочки, правда?

— Да уж. А парни — как парни.

— Да-да. Хм-м... Только кто тогда прежняя Арика-тян? Я ведь тоже о ней беспокоюсь. Хоть и не в моем вкусе.

— Кто знает. Если я настоящий, то она кто-то, кто не Исидзуэ Арика.

Подытоживая дальнейшую историю Гавайки: полгода назад здесь поселилась женщина, назвавшаяся моим именем, влипла во что-то несколько месяцев назад и вчера, наконец, исчезла. У Арики, жившей здесь полгода назад, была, да, одна рука, и она была точно как я, только не лицом.

— Только странно. Псевдоним сразу вскрылся бы.

— Не вскрылся. Табличек на дверях ведь нет, и вообще, ты из таких, кто роется в семейных реестрах новеньких детишек?

Это какие "такие"?..

— Ну а почта? А вахтер?

— Дурачок ты. Это все неточно. А, меня вот Ниидзима зовут, но большинство писем мне идут на имя "Цветничок". Псевдоним есть псевдоним. А все счета управляющий собирает с жильцов и сам оплачивает.

Здесь пользоваться псевдонимами — обычное дело, что ли? И вахтер — юродивый под стать Ниидзиме-тян, в дела жильцов вообще не вмешивается. Нынче риэлторы да владельцы редко на короткой ноге с жильцами. А дружить с соседями псевдоним не мешает, да.

— И все-таки бывает и другое, что-то, что оставалось бы в записях. Права или банковские книжки.

Хотя, кажется, при выписке права забирают? Ну, а банковские книжки, хм, чужим-то и не показывают.

— Можно на секунду? Эй, ты, Исидзуэ Арика?

— О черт...

Прижали! В день выписки допрошен сыщиком! Зря я с Ниидзимой-тян дурью маялся. Застывший в коридоре полицейский расслышал мое имя и сдал меня сыщикам в комнате. Что это значит, Мато-сан, легавые честно делают свое дело!

— Да, я Исидзуэ Арика. Со следующего месяца планирую вселяться. Заранее скажу, в этой комнате не я жил, так что вот.

Не хочется "проследовать до выяснения", поэтому говорю как есть. Только и полиция не дремала. Оказалось, и что меня до сего дня в городе Сикуре не было, и что в обыскиваемой квартире жил кто-то другой под моим именем — уже выяснено.

— Уф-ф... Да, можно я тоже спрошу?.. Вот эта, которая под моим именем ходила, кто она?

— Девушка по имени Хисаори Макина, твоя ровесница... Только знаешь что? Вон он сказал, что ты с ней одинаковые, но у вас только и общего, что однорукие. Ой, виноват, без обид?

— Без обид, правда же однорукий. Кстати, э-э, Хисаори Макина? Что именно она делала под моим именем?

Сыщик вроде человек хороший, и я решаю тоже узнать, как все было.

— А-а. Шантаж, мошенничество... Что еще — по мелочи собирали материал по подозрению в незаконном сбыте. Всего-то двадцать лет, а какие злобные побои проделывала, вроде. А-а, и еще...

Интересно, почему "вроде", но еще интереснее, что дальше.

— И что еще?

Задаю вопрос, приличествующий невинной жертве, чье имя использовали.

Молодой сыщик выдохнул что-то в смысле "уже рассказываю, чего уж там" и...

— Это, наверное, круче всего. Подозрение в убийстве Хисаори Синъи.

...сообщил вообще не касающийся меня, Исидзуэ Арики, вчера закончившийся случай.

3/Self (R)

"""

И вот в медовый месяц, которым я жила — нет, жил, — внезапно примешался деготь.

— Сегодня, около шести часов вечера, в индустриальном районе Нодзу города Сикура, в жилом массиве обнаружено тело молодого человека, опознанного как Хисаори Синъя, девятнадцать лет, проживавшего там же. По словам свидетелей и записям Хисаори, в причастности к смерти подозревается некто Хисаори Макина. Этого человека видели там в то же время...

Приподнятое после небольшой драки настроение единым махом обрушилось в пыль.

— Что за бред!

Безответственный корреспондент продолжает говорить.

Хисаори Синъя был убит проникающим ранением острым предметом в заброшенном старом доме Хисаори, и сейчас больше всего подозрений ложится на старшую сестру жертвы, Хисаори Макину. Это слишком непостижимо, до потери сознания. Макина убивает Синъю? Как, с чего?

— Почему вдруг я-то его убил?

Но ситуация сходится. В индустриальный район Нодзу я действительно заезжал как раз пару часов назад.

Когда я зашел в старый дом Хисаори, внутри было как в сброшенном панцире насекомого. Значит, труп Синъи — это уже после моего ухода. Кто это подстроил — неизвестно. Очевидно только, что раз я заходил в комнату, мне теперь не позавидуешь. Отпечатки. Волосы, свидетели. Улики в пользу того, что я там был, не удастся скрыть.

— По странному совпадению, все произошло в той же квартире 303, где три года назад погибли родители Хисаори. Почерк убийцы тот же — Хисаори Синъя убит режущим оружием. Что могло привести к повторению трагедии? Наша передача видит связь с синдромом А...

Озвучивают досье Хисаори Синъи. Дело о буйстве трехлетней давности. Случайная гибель родителей. Сброшенная с балкона старшая сестра в дальнейшем признана больной синдромом A.

Похоже, это и есть изюминка передачи. Телевизор изливает досье Хисаори Макины, выписанной полгода назад из карантинной клиники. Вот неблагодарный ведущий. До сих пор меня радовал за развлекуху, а тут нате, разболтался.

— Дурак, что ли? Из обиды за обнародование факта одержимости я убила Хисаори Синъю?

Это же слухи. Это же просто слов нет. Я и не видел... а впрочем, надоела шкура Исидзуэ Арики. Я и не видела Синъю все эти три года. Ни разу я на него не обижаюсь.

Да, вообще нет никаких причин.

Как и нет причин попадать под линчевание каких-то малолеток, которых я и видела-то впервые. А поскольку я была Исидзуэ Арикой, вам и Макину мусолить незачем. И вообще. Все прочие — не доросли мне мстить.

— Ладно. Не понимают потому, что не хватает.

Перевожу мысли на другие рельсы. Неизвестно, как и что было, но Исидзуэ Арика, которым я до сих пор была, уже не годится. Сами по себе события, которые останутся в памяти, — еще ничего, но когда ты попадаешь в такие неприятности, тут же нагрянет полиция. Жители того квартала, может, и опознают меня как Исидзуэ Арику, но в документах я откровенно Хисаори Макина, никуда не деться. Даже искать нечего, где я живу. И вот тогда и слишком подозрительное поведение меня, называвшей себя Исидзуэ Арикой, и шестью шесть литров крови, которые я так неудачно пролила полчаса назад.

— Невероятно! Ох, да что же это, почему!..

Я надеваю верхнюю одежду. Банковская книжка уже не нужна. Запихнув накопленную наличку в карман, ухватив тот единственный, в красивой рамке, багаж меня-как-Хисаори-Макины, я ухожу из обжитой за полгода квартиры.

— Синъя, болван. Я могла ведь больше протянуть!..

Насколько этим вот новостям разрешили трепаться? Нашли тело Хисаори Синъи — это, наверно, правда, но истории про Макину — не более, чем домыслы авторов передачи! Будь это официальная точка зрения, по моей квартире давно бы топтались копы. А их нет, то есть полиция неспешно исследует тело Хисаори Синъи... Когда-то они додумаются вспомнить про Хисаори Макину, но к добру ли, к худу ли, а первыми попали пальцем в небо слухи.

— Что делать, что делать, что делать!..

Сбивая себе дыхание, я покидаю квартал.

Я трезво оцениваю ситуацию и вовсе не боюсь, что меня станут считать братоубийцей. Это — явное ложное обвинение, и даже если бы повернули так, что это я убила, я всего лишь вернусь в клинику. Невелика досада. А потому...

— А-а... а-а, а-а-а-а!

Вот так, неприглядно, сходить с ума у меня всего одна причина.

— Что делать, надо быстрее найти следующий эталон!..

Да. Коль скоро я перестала быть Исидзуэ Арикой, у меня ничего не будет ладиться. Ведь я снова стала Хисаори Макиной...

?

От побега из учреждения для одержимых до утра — десять часов. Я схожу с ума, одновременно кое-как скрываясь. Спрятав багаж так, чтобы когда-нибудь за ним вернуться, сделав благодушное лицо, но с такой полуулыбкой, чтобы не задерживалось в памяти, я форсирую море людей и двигаюсь в окраинные районы, туда, где поля. Ко времени, когда я укрылась в одном из разбросанных тут и там лесков, уже наверняка сменилась дата.

Это была ночь воспоминаний.

Сколько лет прошло с тех пор, как я вот так возвращалась в свою голову?

Там всплывают одни ненужные вещи.

Вроде призрака, которого видела в детстве.

Вроде зашедшего на кухню смертельно бледного отца.

Вроде звука, с каким он, чуть отступив назад, повалился на спину.

Вроде лица, от выражения переносимой боли в затылке — фьюх — перешедшего в озадаченность при виде падающего ножа.

Правая рука болит... Когда я вот так становлюсь Макиной, не могу не поражаться себе в то время. Почему я так далеко зашла? Как бы меня ни давило, все-таки не настолько далеко.

— Но да. Лишиться своего места в жизни — это мой случай.

И все равно — вправду ли я перестаралась?..

Мои шестерни без ограничителей, мой газ без тормоза. Такая машина однажды не впишется в поворот, такой поезд скоро слетит с рельс.

Я оступилась не сейчас, а давным-давно.

Я была безукоризненным ребенком, если смотреть на оценки.

Я была внимательным ко всем ребенком, если верить слухам.

Но хотела я не похвалы, и почувствовать физически, что такое слава, мне не довелось. Такому аморфному нечто я бы предпочла более явное легкое душевное тепло.

Может, и в этом я была несостоявшимся созданием. Пошла вкривь и вкось... Тело — самолет, а душа — тварь, что двигается, пользуясь руками-ногами.

И поэтому я прошу тебя, Господи.

Дай этой мелкой душе — мелкий сосуд.

— Ай. Как странно...

Правая рука болит. Ах да, я же так и хожу с протезом.

Когда я давала отпор шестерым хулиганам, он двигался, а сейчас вообще никак. Не мешает, но и противно, хочется снять, а никак не снимается.

— Э?.. А, а?..

Просто я — Хисаори Макина и даже этого не могу.

Так жаль себя, что хочется разреветься.

Надо быстрее завести пружину. Так меня сразу найдут. Я задумалась, чего сейчас больше всего хочу.

— А, ну да... Ведь почему все так вышло-то.

Кто послужил поводом пойти в эту промзону Нодзу, куда мне даром не надо было? Кто разговаривал с горящим жаждой отомстить сестре Хисаори Синъей?

У меня еще оставалось подземелье Карё Кайэ.

?

— О, привет. Ты рано сегодня.

Пройдя по темной лестнице, я открыла дверь.

Залитые просачивающимся сквозь потолочное море пепельным солнечным светом, я и мое сознание были совершенно промыты. До сих пор приходившая сюда не иначе как в чужой шкуре, я именно сейчас оказалась настоящей собой и впрямую наблюдала то, чего видеть не следовало бы.

Почти вылетело из головы, зачем пришла... За час, прошедший между тем, как я вспомнила об этом месте, и этим мигом, плотно сжатое в чувстве расплаты, близкому к вымещению зла на всем вокруг, мое сердце одним махом было промыто.

— Хм? Что с тобой, ты же по уши в грязи. Можешь сходить вымыться.

Вода переливается. Пепельное солнце покачивается. От кровати с привешенным, несмотря на подземелье и глубокоморье, балдахином я слышу прекрасный голос. До совершенства изолированное пространство. Неимоверно стерильное пространство. В центре комнаты, избавленной от всего неприглядного, как само собой разумеющееся...

— Ну же, скорей. Расскажешь мне интересную историю.

...покоилось существо до ужаса прекрасное, так, что дальше некуда.

Мой взгляд сам переходит на мои руки. Данные от рождения и искусственные пальцы. Пальцы изящнее, стройнее — на дареной правой руке. Но даже более великолепными мне казались руки этого существа. Лишенные формы, великие, незримые руки.

— Карё... Кайэ.

Я уже совсем вымоталась. В полном нокдауне. Как боксер, про которого кто угодно скажет, что он не выдержит, но который пытается продолжить бой.

— Начни с двери. Закрой. Присядь тут. Ты со вчерашнего дня не спишь, да?

Мне становится себя жалко... Я все эти полгода с завистью думала — как он в таком искалеченном теле может оставаться таким здоровым во всех отношениях? Как он может оставаться таким дружелюбным? Я-то наоборот. Я и забыла, насколько хреново мне быть самой собой.

— Угу... Не сплю, а что?

Держаться... Ты пришла сюда, чтобы вытрясти из него историю о Хисаори Синъе.

Я ослабела, и потому продолжаю принимать неверные решения. Когда промыло душу, надо было бежать со всех ног. А я, как летящий на свет мотылек, нетвердым шагом иду вперед.

— Ого. А тебе досталось, я по дыханию думал, что у тебя не осталось сил вообще, однако твое сердце еще больше иссохло. Извини, отложим разговор. Сюда пока что никто не придет, ложись на софу.

Хочется плакать от запоздалых сожалений. Почему я не удержала личину Исидзуэ Арики?.. Я сама не могу здесь находиться и, если меня поймают, я не смогу сюда вернуться.

Дура, признаю.

Хисаори Макина любит это существо. В восторге от этого подземелья. Вот бы до того, как увидеть того призрака. Вот бы быть самой собой и прийти сюда...

— Нет, не стоит... Я просто влип в тупую историю и сама с себя поражаюсь. Я займу ванную?

Я влезаю в раз снятую шкуру. Грошовый спектакль и так далее. С маской на лице ничего не видно.

Молчание. От моего паршивого спектакля Карё-сан делает такое лицо, будто лимон съел.

— Ну да ладно. Давай, пользуйся на здоровье. Заодно оружие не забудь.

Я иду в ванную комнату. Умываюсь. Прячу в задний карман фруктовый нож. Как всегда — как Исидзуэ Арика, — сажусь перед софой на полу.

— Послушай. Я насчет вчерашнего, что с Хисаори Синъей было.

Я боязливо начинаю разговор... Он не ладится. Когда я думаю и говорю, обязательно захожу в тупик. А ведь более-менее натурально начала.

— А-а. Неудачно получилось, его убила Хисаори Макина, — сказал Карё Кайэ не допускающим сомнений тоном.

— Как... Откуда... ты з... наешь?

— А в утренних новостях крутили. Как раз перед твоим приходом. Что полиция нашла тело Хисаори Синъи и главной подозреваемой называют Хисаори Макина.

Что за черт... Недоумки. Я вообще ни разу не причастна, но теперь повернули, что убила я?

— Неправда. Я этого не делал.

— Ага. Исидзуэ-сан там ни при чем.

— Да. Поэтому я прошу тебя быть свидетелем, что я со вчерашнего дня все время был здесь. Нет, даже не так...

Если он укроет меня здесь, какие-то внешние проблемы не будут меня беспокоить...

— Быть свидетелем? Можно, только как-то разговор не стыкуется.

Он хихикнул.

Черноволосое существо весело посмотрело на меня:

— Хисаори Синъя вообще не имеет отношения к Исидзуэ Арике, верно? Синъю убила его сестра Макина. Ведь общество уже об этом знает?

Я меньше всего на свете хотела это слышать, меньше всего на свете хотела говорить это таким голосом:

— Я же сказала, что не убивала его-о-о-о!

Наспех наброшенная маска легко спадает.

Я резко осекаюсь. Однако... оно, на кровати, вообще не обратило внимания на мою оговорку.

— Ну так и все хорошо. Хоть ты Арика, хоть Макина, если не убивала — значит, клевета. К убийствам следователям не привыкать. Если есть вещдоки, надо знать наверняка, если нет — они не остановятся, пока не доберутся до правды. В общем, насчет таких случаев: все-таки в памяти-то они остаются.

— Э... а?..

Ну и ну. Так это существо все знает.

Дернуло мою убитую правую руку. Уголки рта неприятно задрались.

— Что-что?.. Ты что сейчас сказал?

— Я сказал, клевета на Хисаори Макину быстро кончится. Но да, дальше как по маслу не будет. Если схватят — это дорога в клинику, пусть и временно. Если даже человек безгрешен, эта клиника не так великодушна, чтобы давать попущения однажды сорвавшейся одержимой.

Правда, говорить нечего. "Гав-гав-гав!" — спавшая под софой черная псина проснулась от моей враждебности. А, так вот на какие вещи она реагировала.

— Хм... Ты с Синъей в сговоре?

— Когда он вчера приходил, просто попросил замять то, что будет дальше. Чтобы, когда все закончится, если я с тобой увижусь, я объяснил за него. Последнее желание все-таки, лучше выполнить, а то засыпать боязно.

Беззащитен. Даже в младенце больше жизненного резерва. Я подумала прервать его неприятный треп, но что это может, кроме как трепаться? Поговорим еще немного.

— Когда ты узнал, что я Хисаори Макина?

— Имя узнал только что, а что не та, за кого себя выдаешь, — сразу. Имени я не знал, оставалось говорить только "Исидзуэ-сан".

— Не понимаю... Кайэ, у тебя фотографии Исидзуэ были, что ли?

— Нет. Полтора года назад — нет, уже два, наверное... Его случай основательно осветили в новостях, я просто знал об этом информативно, так сказать.

Два года назад... Я тогда уже жила в изоляции клиники.

— И? Как это связано с тем, что я не та, за кого себя выдаю? Я такая же однорукая, как Исидзуэ-сан. А, разница между левой и правой?

— Я не знаю, левой у него нет или правой. Скорее, дело в имидже. Исидзуэ Арика ведь пострадавший. Ты слишком сильная, вообще не подумаешь, что ты окажешься той, кого убивают. Кстати, пол тоже не в счет. Его хоть сто раз поменять можно.

— Ни фига себе. То есть ты понял, что я имитатор, не по записям, а аж по образу.

Я слишком рада, и это слишком обидно. Ага... это существо не ведется на поддельную улыбку.

Хм, вопросов больше нет?.. Какая-то ты слишком равнодушная. Раз так, я бы хотел выполнить последнюю волю Синъи-сан.

— Да ну ее. Сейчас ведь ты и я разговариваем. И опять же, это последний раз. Я спрашиваю, а ты отвечаешь. Когда этого больше не сможем — занавес.

— М-м... Ладно, тоже ничего. Результат все равно одинаковый.

Карё-сан хорошо понимает: повиноваться мне или противиться, что угодно делать — конец один. Разговор затянулся, но в эту подземную комнату никто не придет. Может, как раз сегодня к нему могут заглянуть гости, но в таком случае я постараюсь заставить его выиграть мне максимум времени. Это расплата за то, что игнорировал меня напропалую до сих пор. Ощути-ка мое дивное настроение.

— Угу, тогда дальше. Что тебе вчера рассказал Синъя?

— Про тебя — ничего. Цитирую: "Про Макину я вообще ничего не знаю, так что расскажу про себя". Рассказ шел про прошлое Хисаори Макины, и он хотел, чтобы я тебе сказал, что об этом думаю.

И вот я слушаю длинную историю, рассказанную Синъей.

История Хисаори Макины из уст Синъи даже с точки зрения меня, как главной героини, была в целом безошибочна.

Детство, когда я не замечала, что отличаюсь от других детей.

Лестница, на которой я оступилась в пятом классе. Как меня со средней школы считали аутисткой, а со второго года старшей я переродилась, подражая чужой манере жизни.

Как я оказалась одержимой. Как подражала привычкам Синъи, жестам, от образа мышления до уровня обучаемости и физического развития. Как, при всем этом еще больше выделяясь среди homo sapiens манерой лицевой артикуляции, Хисаори Макина, будучи существом, полагающимся на память об образах других, могла становиться даже людьми, чьи лица были даже совсем иного строения, согласно дедукции Синъи.

— Я недооценивала Синъю, он молодец. Все в точку.

— Угу. Это и есть твое новообразование. Наверное, самая маленькая среди других одержимых способность, не приводящая к препятствиям в развитии характера. Но она незначительна по сравнению с сегодняшним днем. Твоя аномальность не имеет отношения к одержимости. Она мелочь в описании сегодняшней Хисаори Макины.

Он прав. Имитация, подумаешь... Если захочу, кого хочешь сыграю. Я всего лишь прирожденная актриса. Во мне что-то сломалось еще до того, как меня настигла одержимость.

— И что? Вот Синъя тебе рассказал, и что ты подумал? Что я незаурядная, что одержимая, которая просто смотрела, как умирают родители, и довела брата?

— Ага. Твоя психика ненормальна, ты одержимая, ты использовала родителей, чтобы довести брата. Это все, что нужно знать о деле Хисаори. Я не думаю, что кто-то виноват. Если смотреть по итогу — ты права. Потому что твой план подвергнуть Хисаори Синъю остракизму удался.

— Знаешь что... Не подлизывайся. Не хочу в тебе разочаровываться. Я — с любой стороны...

— Извини уж, но если хочешь наказания, обратись к специалисту. Добро и зло по текущему курсу меняются местами, я не могу отсюда сдвинуться и не смогу наказать.

— То есть с твоей точки зрения, Кайэ, я не виновата?

— Мне не нравится само то, что ты одержимая, но и так, не то чтобы я тебя на дух не переносил.

Ох. То есть ему все равно, так?

— Но тебе надо кое-что услышать. Пусть действия Хисаори Макины были верными. Но в одном моменте ты фатально неправа. Больше ничего мне история Синъи-сан не дала.

Мурашки по спине. Я строю крутую, кривлю рот в ухмылке:

— Где? В чем неправа? Что все-таки убила родителей? Что из-за этого и Синъя мне мстил и чуть не уничтожил?

— Глупая ты, Хисаори-сан. Разумеется, я о том, что ты обрела цель.

Что я обрела — цель?..

— И ради доброго имени Синъи-сана добавлю, что и он на тебя был не в обиде. Как ты ничего к Синъе-сану не чувствовала, так и Синъя-сан думал только о себе, когда сюда пришел. Тут тоже не заблуждайся, ладно?

Еще меньше понятно. Синъя не обиделся на меня и пришел сюда не ради мести?..

— Врешь. Синъя меня ненавидел.

— Это до клиники. Да, три года назад Синъя-сан тебя ненавидел. Потому что твоя имитация была неполноценной. Если бы ты захотела, смогла бы быть идентичной ему, а ты достигла результата на шаг выше подлинника. Ты могла бы стать в разы совершеннее Хисаори Синъи, но специально застыла в одной точке.

— В результате, — продолжил он, — ты, будучи для всех Хисаори Синъей, стала искусственной, игнорируя существование настоящего Хисаори Синъи. Ты сама могла никакого зла не держать, но со стороны имитируемого это был акт крайней агрессии. Ему, как Хисаори Синъе, пришлось прибегнуть к самозащите. Он возненавидел тебя всего лишь тогда, когда понадобилась причина защищаться. Но за эти три года Синъя-сан понял, что ненависть бесплодна. Что надо бить по Хисаори Макине. Осознал, что если он хочет вернуть украденного себя, ему придется биться непосредственно с тобой.

Кайэ улыбнулся:

— Потому что у вас разные способности.

Что за черт... Все настолько непонятно, что я все больше злюсь. Не-е, его уже пора кончать.

— Ага. Здраво с его стороны не бросаться на меня с кулаками, но в итоге — что, это вот бредовое происшествие? Ну, для Синъи хороший ход, наверно. Он таки загнал меня в угол... Итак. Кто ему напел такую идею? Ты, Кайэ?

Синъя пришел сюда посоветоваться. Положился на демона из подземелья, который, как говорят, убивает одержимых.

Раз так, то меня загнал в угол не Синъя...

— Нет. Я же сказал, я ничего не мог ему посоветовать. Что бы я ему ни говорил, он без остановки имитировал тебя.

— А? Имитировал — меня?

— Угу, в твоей манере имитации чужих действий. Когда полгода назад Хисаори Синъя выписался из психиатрической клиники, он принял твой опыт во внимание и действовал как ты. Для начала он хотел замараться в мелких преступлениях от лица Хисаори Макины, а возмездие направить на тебя и себя, я думаю. Но ты же после клиники действовала от лица Исидзуэ Арики, так? Синъя-сан разузнал про тебя, когда ты выписалась, поудивлялся, но понял, что так и должно было быть. "Чего и следовало ожидать от Хисаори Макины", — как-то так. Тогда он подправил планы. Наверное, решил уничтожить и твою состряпанную личность Исидзуэ Арики, и человеческие права Хисаори Макины одновременно. Потому что если один из них жив, ты сбежишь в его или ее шкуру.

Вчерашнее линчевание. Так оно все же было направлено против Исидзуэ Арики. Просто если я не помню, значит — тот Исидзуэ Арика, который не я, сделал что-то не то, в этом и было дело.

— А-а. Чертов Синъя, устроил невесть что от имени Исидзуэ-сан. Но... сумел бы робкий Синъя такое учинить?

— В этом он мог учесть опыт разных предшественников. И его цель наделала только минусов. Если вообще не думать о личной выгоде, кто угодно может плеваться ядом.

Логично. Чертов Синъя, небось денег повыкидывал. У него была родительская страховка, кажется.

— А еще вчерашние новости были странные. Слишком ненатурально раньше полиции назвать имя Хисаори Макины, а? Это следует понимать так, что информацию купили еще до того, как нашли тело Синъи-сана. Я не думаю, что у него был сообщник, так что Синъя-сан, скажем, сам позвонил. Перед своей смертью он сказал, что его убийца — Хисаори Макина.

— Поверить не могу... Неужели чертов Синъя...

— Именно. Когда я спросил, как он собирается отомстить Макине, он ответил, что если не может победить, не станет и сражаться, и что придется подавить свои эмоции. Но, похоже, убить одни эмоции ему не хватило терпения.

Да что это, самоубийство? Не надо говорить такое просто так. Совершить самоубийство же труднее, чем победить меня!..

— Вот и все по делу Синъи-сана. Он совершил самоубийство, остался только преступник. Но знаешь, Хисаори-сан. Он исполнил свою месть на загляденье хорошо, но у него все равно нет мотива. Умер-то Хисаори Синъя, но убила его Хисаори Макина... Что ни говори, а это все устроила ты, это преступление совершила ты.

Он бредит? Я ничего не делала, но со мной обходятся как с одержимой, убившей брата. Это же, как ни крути, подстроил Синъя.

— Не издевайся. Меня просто подставили. Почему... Ты жесток, Кайэ. Если ты знал, почему не выручил меня?

— Потому что это было невозможно. Ни я, ни ты не смогли бы остановить Хисаори Синъю.

Все врешь. Синъю запросто можно было остановить.

— Т-ты не смог бы, наверно. Но я-то. Вчера бы рассказал, и...

— И ты тоже нет. У тебя достаточно способностей его превзойти, но нет энергии ему противостоять. Когда ты вчера узнала, ведь не смогла смазать ваши с ним различия? Вчера Хисаори Макина не сумела остановить имитацию, которую три года назад начал Хисаори Синъя.

Карё добавил, что Синъя до вчерашнего был именно настолько силен. Что имитаторство Синъи было несравнимо хуже моего, и несравнимо более восхитительно.

— Как бы умело ни сыграна пьеса, перед натуральностью она бледнеет. Хисаори Синъя был актером третьего плана, но его горячность была неподдельной. Понимаешь? Без какой-либо цели показать чье-то чужое развитие, характер — работа сама по себе близкая к самоистязанию. Насколько долгому воображению наблюдение за незнакомцем, с которым разминулся, может стать основой? Человек, у которого есть "я", и пяти минут не протянет. Имитация потребляет очень много горючего.

— Что?

С этим я никак не могу согласиться.

Ведь как же. Я до сих пор ни разу не считала ее трудным делом.

— Да. Ты — сразу противишься, тебе не понять, наверное. Жизнь человека, который с тобой никак не соприкасался, можно вообразить. Там, где кто угодно бы сдался, Хисаори Синъя уперся и справился через полную отдачу. Три года назад ты лишила его места в жизни, и он все время думал, без секунды отдыха. Не развлекаясь, не отвлекаясь, он тратил все время на подражание другому. Не ты, обожающая имитировать. Нормальный человек, которому тяжело даже подумать о подражании другому, расстался со всевозможными идеями и с головой ушел в это. Задействованные упорство и рвение невозможно вообразить. Когда говорят о нечеловеческой энергии — это о нем. Если подойти с другой стороны — вот день, неделя, месяц, год, и все это время человек посвящал раздумью; а ты в это время всего лишь плыла по течению чужой жизни. Ты сможешь его остановить? Едва ли.

По спине пробежал холодок.

То ли от страха перед серповидной, как луна, улыбкой Карё-сан, то ли от энергии Синъи. Хотя мне безразлично это его упорство... это трехлетнее добровольное затворничество напомнило мне себя саму.

О да... Если Синъя стал таким, какой я тогда стала, то да, за день его не удержать... За м-м... за четыре как минимум.

— То есть, если я хотела его удержать, вчерашнего дня уже не хватало?

— Да. И вдобавок — метод Синъи-сана был безукоризненным. Против плана ради самосохранения можно было бы пойти массой путей, но план, где себя не хотят спасти, невозможно остановить. Самоубийство — самый неэффективный, но реализуемый план. Хисаори Синъя, чья жизнь уже была убита, хотел пожертвовать своим существованием, чтобы убить жизнь Хисаори Макины.

Довольно. Молчи. Не говори, хватит уже! Конечно, если он себя сам где-то в кустах зашибет, я его не смогу остановить.

— И все-таки. Даже при этом — самоубийство...

Но — этого одного я не могу понять. Чего не понимаешь — того и страшишься. И я сейчас на самом деле ощущаю угрозу от Синъи.

Ведь я не смогла выбрать такой способ. Я понимала, что такой финал никому не причинил бы вреда, но боялась и думать об этом. Сумев это сделать без боязни, Синъя был сильнее меня?..

— А ведь Синъя был таким робким, что даже меня не мог убить.

И такой человек взял и сумел совершить самоубийство?

Ведь самоубийство — это же больно? Хоть ты здоровый, хоть одержимый, неважно. Дух же только и делает, что старается оттянуть смерть своего вместилища?

— А Синъя нормально общался? Все-таки выписался, то есть стал нормальным.

— Кто его знает. Я не знаю, чем болел Хисаори Синъя. Пожалуй, если бы он восстановился до стандартного мышления, не стал бы себя убивать. Но как ты, смотря с другой стороны, думаешь? Как Хисаори Синъя лечил себе психоз?

В этом и вопрос. Карё-сан сказал, что мой план удался. Синъя отрешился от общества, и больше странен сам факт, что он оправился. Обычно мертвецы не воскресают, как подсказывает мир.

— Да. Разум Хисаори Синъи был полностью разрушен благодаря тебе. Он захотел умереть в тот же миг. Но жажда мести не дала ему сделать этого. Хисаори Синъя не мог умереть, не повергнув тебя. Если бы он и умер, Хисаори Синъя не исчез бы. Он и хотел бы умереть, но не умер бы до конца. И тогда — он, больше всего мечтая умереть, решил вернуть себе здравомыслие, в том числе чтобы добраться до последней станции. Он не стал здравомыслящим и умер, но вернулся в норму, чтобы умереть. Можно сказать, заменил разум. Если говорить поэтично, то Хисаори Синъя ради краха Хисаори Макины продал душу дьяволу.

Даже при разнице в способностях мы на самом деле были похожи, какими и должны быть брат и сестра. Наверно, Синъя воскрес не своими силами. Моя "единственная ошибка" породила эту месть.

— Поразить меня, чтобы самому умереть?.. Ха-ха. М-да, это точно не из ненависти. Слушай, Кайэ. Моя ошибка случайно не похожа на Синъю?

— В другом порядке, но одно и то же. Ошибка всего одна. Три года назад ты, впервые по собственной воле, имитировала Хисаори Синъю не как самоцель, а как средство. До этого было не так. Ты, наполовину из интереса, использовала средство существования как средство увеселения.

"Я до сих пор ничего не считала веселым.

Я попробовала занять твое место, Синъя, и это, кажется, занятно..."

А-а. Вот в чем было дело.

— Твоя имитация была верна в том, что она сама была целью. Так как это и была конечная стадия, из нее ничего не результировало. Но ты воспользовалась имитацией как средством, чтобы сбросить брата с его стула. А средство неизбежно обрастает целью — результатом.

"Дурачок... Пока-пока, Синъя."

Я признаю. Я веселилась. Даже когда спрыгивала с балкона, залитое слезами лицо Синъи приводило меня в восторг. Я же сама говорила — когда меня как одержимую сунули в клинику, это была моя расплата за единственный огрех.

— Ясно. То есть прошлая я мне отомстила.

Точно так.

Юноша в подземелье расцветает улыбкой.

Ну, сама себе навредила.

?

— Эх... Дура я была.

Решение прийти сюда было самым наипаршивым, но одновременно, наверно, самым лучшим. Внезапно начавшееся мое низвержение теперь стало понятным. Теперь в голове прояснилось, многое стало неважно.

Угу. Хватит, хватит цепляться за прошлое и тратить нервы. Хисаори Макина постоянно терзает голову другими вещами.

— Это все, о чем Синъя-сан меня попросил. Ну, что делать будешь? Теперь только бежать или сдаваться. Если сдаваться, лучше отягчающими не обрастать.

Отягчающими? Как насчет вчерашних малолеток? Ничего, кто-нибудь их спас. Наверное. Что сделал Синъя от имени Исидзуэ-сан — тоже в конечном счете к Синъе вернется.

— И вот это, думаю, на добивание. Говорят, Исидзуэ-сан вчера выписался. Сейчас он, наверное, уже в общежитии?

Да пусть. Он уже не нужен.

Я беру в руку нож из заднего кармана.

От ощущения жесткого предмета в руке меня подергивает. В неотрывающейся белой правой руке толчками ходит кровь. Что буду делать? Вернусь в клинику? Неплохо, но уже не получится, Карё-сан. Теперь я знаю место, где мне приятней, чем там, а желать лучшего пути естественно.

— Слушай. Я хочу очередной объект для копирования.

Возможно, это первая в моей жизни просьба кого-то о чем-то.

— Что?..

Продолжая лежать, оно поднимает на меня взгляд. Без рук и ног не убежать. Ну вот, к этому все и пришло.

— Да. В общем, не мог бы ты умереть?

Рука радостно задвигалась. Пес ненависти молчит.

— Зачем? Если хочешь сыграть в меня, просто иди и живи как жила где-нибудь, где тебя никто не знает. Незачем становиться подлинником. Или Хисаори Макина все-таки по-другому устроена?

— Ну, да. Понимаешь, такой комнаты больше нигде нет. Да и ты, Карё-сан, офигенно богат.

— Ну, положим, деньги есть. А что, ты хочешь меня убить, отрезать себе конечности и тут сидеть? Так ты меня не подменишь.

— А вот и нет... Ну да, неудобства будут. В общем, убью и подумаю...

Средств полно. Просто я хочу эту комнату. Оригинал мне не нужен. И потом...

— Как бы сказать. Все-таки это вроде как ты меня подставил, нет?

Или эта беспричинная жажда убийства и радость исходят из восхищения им?

Я опускаю нож. Мир вокруг опадает. Я убита до того, как убила. Мои руки и ноги мгновенно окутываются мраком.

— Эй, ни фига себе!..

И я — бушух.

Из пепельного пространства — слышу — накатывается девятый вал.

4/Self (L)

?

— А? Про протез, еще утром говорили?

В окрестностях Сикуры, в одном лесу, есть неотмеченный на карте водный резервуар. Так вот. Еще глубже под ним есть подземная комната, о которой не знает никто.

— Ну это уж, знаете ли... Мато-сан, вы на удивление, ну, как это...

Романтична — не могу сказать, хоть режь. Даже по телефону это Злое Томато, и она хоть за тысячу километров через трубку порвет мне барабанную перепонку. Точняк.

— Меня тоже смешит, но я не шучу. Понял? Сейчас скажу адрес, чтоб за сегодня разобрался.

Сравниваю названный адрес с картой. Я сейчас нахожусь в телефонной будке перед зданием N13. Чтобы добраться до места, надо вернуться на холм Сикура, а потом еще полями по пригороду.

— Хм? Тут нехилый домище, Мато-сан... Как эти кандзи вообще читаются? Э-э, Ка... ре?

— Я не знаю, какого года твоя карта, но тот особняк сто лет назад снесли. Хотя по-прежнему частная собственность, но о твоем прибытии упреждены, не парься.

— Понял. Если сейчас поеду, буду к вечеру только, у хозяев как настроение?

— Это-то всегда в хорошем настроении. Особенно когда солнце сядет. И потом, Сёдзай. Когда закончите, не забудь позвонить.

— Аха... Ну хорошо, а после неудачных переговоров тоже? Вы, вроде, не любите бесполезных звонков.

— Этот раз — особенный. Неважно, в котором часу. Тут вопрос жизни и смерти, так-то. Как же я буду не знать, жив ты или помер — этак и сакэ в глотку не полезет.

"Ну давай", — неуклюже кончается разговор.

Оказалось, девичья байка Мато-сан достоверна.

Облака рассеялись, высокое звездное небо, августовская луна теплая, желтая.

Огромный, кубической формы резервуар, в нем — тяжеленная стальная дверь. Замок открыт. Под землю уходит лестница и узкий коридор. Освещения вообще нет. Спускаюсь наощупь, вперед по коридору, дохожу до двери, открываю.

Внутри оказалась узкая и давящая, пустынная, оторванная от реальности комната, как в зАмке. Потолок — целиком аквариум, в нем колышется луна.

— Добрый вечер, простите...

Вхожу в очевидно неприятную подземную комнату... В здравом рассудке бы сразу сбежал, но, к сожалению, к моим цепям осторожности питание не подано.

В центре комнаты — кровать с пологом. Почему-то рядом с кроватью валялся фруктовый нож.

— Да-да, хорошо, что добрались в такой поздний час. Вы — Исидзуэ Арика-сан?

С кровати подглядывают прозрачные глаза. Их обладатель, освещаемый луной, был несомненно девушкой, прекрасной не от мира сего.

— А. Ну да, у настоящего же белые волосы, — радостно воскликнула черноволосая красавица, то есть, раз ребенок, то девочка.

Огромная тварь, похожая на собаку, — и где только пряталась? — шумно нюхая мне ноги, знакомится с новым гостем.

— Вечер добрый. Ты и есть Карё-сан? Дело такое, я слышал, у тебя есть отменные протезы руки.

— Есть. Не так много, но несколько редкостных имеется. Хотя они все выбирают человека... Вам повезло, Исидзуэ-сан, похоже, вам без проблем подойдут.

"Гав-гав!" — бодро полаял черный пес. Похоже, добродушный, порадовался я и застыл на месте.

— Эй, ты что...

Владелица комнаты, лежавшая на кровати, была не обычным существом. Дело не в том, что без рук и ног. Каждая клетка во мне кувыркнулась от жуткого озноба. Даже в клинике я не чувствовал такой... угрозы, которая исходила от малышки передо мной.

— Ты вообще человек?..

Это озадаченно распахнуло глаза. Точеное личико красоты не от мира сего от души заулыбалось:

— Наконец имидж совпал. Рад знакомству, Исидзуэ Арика. Меня зовут Карё Кайэ. М-да. Все-таки одним лицом персонажа полностью не сыграть.

— Чего?

Неведомое существо произнесло непонятной формы приветствие.

Вот такая история о чудике, которого я встретил сразу, как только выписался.

А дальше — о зарождении близости с Подземным Дьяволом того свойства, какую буквально не рассечь ножом.

/Hide and Self.

?

— Вот что случилось, и в финале сюда пришел ты, Арика. Такая вот история о мимикрирующей одержимой Хисаори Макине.

— Так говоришь, будто сказку рассказал.

Август. Без малого месяц прошел с тех пор, как кончилось дело об этой самой Хисаори Макине. Солнце зашло, в подземелье Карё Кайэ похолодало, витиеватая и скучная история наконец закончилась.

— Да я Хисаори и не знаю совсем, только по записям. Если спросишь, какой она была, я не сумею тебе устроить вечер воспоминаний, как ты любишь.

Когда Кайэ очень голоден, он выклянчивает в утешение истории о клинике. И о Хисаори наверняка заговорил специально, желая расспросить про ее жизнь в заточении.

— Что? Мне и не надо. Просто хочу, чтобы ты подумал, потому что для тебя очень важна история Хисаори Макины. Мне она вообще неинтересна.

— А мне казалось, ты всех одержимых очень любишь.

— Зависит от масштаба. Вот, скажем, тебе же не хватит стейка меньше двухсот грамм. Вот и ее новообразование было таким мелким, что без разницы.

И вообще я стейка-то после клиники не видел. Уже месяц, как взялся за работу ухаживать за Кайэ. Когда он уже первую зарплату даст, засранец мелкий?

— Ну, и как меня касается история Хисаори?

— Хисаори Макина имитировала тебя, и она — одна из немногих выписавшихся. И опять же, ты, Арика, еще не привык к жизни здесь. Я подумал, тебе пригодится история вышедшей на полгода раньше тебя.

— Пригодится?.. Гм. А что про ее виновность? Все так и считают убийцей Синъи?

— М-м? Нет, там выяснили, что Хисаори Синъя совершил самоубийство. Ее последнее обвинение о способностях носителей синдрома A слили через информбюро. Вышло, что она сбежала от приставленного инспектора и в настоящее время числится пропавшей без вести. И правда, куда она подевалась?

— Хорошо ей... Если бы я такое сделал, на другой день всплыл бы где-нибудь в этом резервуаре.

— Тьфу на тебя. Если будешь бегать от Мато-сан, бегай в другую сторону, ладно? Не порти мне воду.

Вот так. Куда она делась — неизвестно, но Хисаори повезло. Если ты не в лапах Мато-сан, то хотя бы останешься жить.

— Хм. Ты завидуешь Хисаори Макине?

Кайэ загадочно улыбается, смотрит искоса. Уф. Вроде привык, а все равно волнуюсь. Не пугай меня! Это — хоть и притягательное, что слов нет, но вообще-то мужик, факин Джизас.

— Не. Просто подумал, как она всех напрягла. И вообще, какое имитаторство. Чужую жизнь нужно видеть, и этим ограничиваться. Нефиг каждый раз про это думать.

Вот как я считаю.

Хисаори Макина не годится в одержимые.

Людям своих проблем по уши хватает. Люди помнят о других только поверхностные сведения, а уж что внутри творится, и думать не могут. И думать нет нужды.

А вот она ухватывала о других все в точности. Хисаори Синъя упорством соткал свое "воображение и воспроизведение чужой жизни", а она это делала на подсознательном уровне, чудовище. Прямо сказать, гипертрофированное воображение. Поэтому и одержима всякими дурацкими навязчивыми идеями вроде "ничего не ладится". Все у нее ладилось с нулевым балансом. К большим успехам — большие провалы, на самом деле ведь здоровая такая жизнь.

Хотя я не в курсе, она в детстве, наверно, на самом деле для всех была идеальной ученицей. Самой главной ее ошибкой была не одержимость и даже не врожденный интеллект. Есть "нравиться всем", а есть "делать так, чтобы как можно больше людей тебя не любили". Вот эти два момента ведь — диаметрально противоположные способы жить, и ее ошибкой было просто то, что она думала, что это одно и то же...

— Хорошо тебе. Угум, угум. Вот от этого твоего свойства я места себе не нахожу.

— Ну а я от таких твоих формулировок себе места не нахожу.

Я не хочу записываться в команду Ниидзимы-тян. И это забавляющееся за чужой счет выражение лица не хочу видеть, о'кей? Ишь, развеселился.

— Раз ты такой добрый, Арика, то у меня вопрос. Если ты будешь кому-то подражать, то по каким соображениям?

Он же издевается? Спросил не "кому", а "почему".

— Черт его знает. Ни разу не пробовал... Ну, наверно, из восхищения или желания быть таким же?

Стать подлинником — это, знаете ли, того... Хисаори Макину вечно окружали фальшивые улыбки, поэтому она и пыталась стать настоящей.

— Да не. Если бы хотел стать оригиналом, разговор был бы проще. Я всего лишь про то, когда достаточно стать похожим. Нет надобности специально подражать.

А это не про восхищение оригиналом? Значит...

— А-а... Самому за себя думать влом, и ты делаешь как кто-то другой?

То есть он про то, когда неохота думать. Когда механически подражаешь.

— Угу. Такой и была подлинная сущность Хисаори Макины. Она основательно обдумывала чужую жизнь, в результате чего прекращала думать.

— Наверное, — продолжал он, — у нее мысль работала в противоположную сторону. Мы с тобой движемся по жизни, попутно меняя всевозможные приоритеты в уме. Сравним с автомобилем. А она начинает с завода пружины. То, на что нам требуются годы, она продумывает заранее, а потом начинает движение. Например, имитирование Хисаори Синъи. Она каждое утро всего несколько минут подзаводит пружину-мышление под названием "Хисаори Синъя" и продолжает играть другого человека. Если говорить об уходящей именно на это энергии, наверное, даже среди одержимых она среди лучших. Если бы еще правильно пользовалась, то все на свете смогла бы.

— Не понял. Какой смысл так делать?

— Я же сказал — она размышляет только для того, чтобы ни о чем не думать. Как настоящий заводной механизм. Какие помехи при этом возникают, я не знаю, но если Хисаори Макина не имитировала никого, у нее не было ни мечты, ни надежд.

Слова Кайэ — с двойным дном.

Мечты, надежды Хисаори — это все как-то плоско, не о том. Хисаори Макина должна была стереть себя, чтобы вообще мочь жить — вот так.

Вот ведь напряжная жизнь. Она ведь, можно сказать, жила ради страдания.

— А, куда ты? Самый важный разговор только начался. Если хочешь знать, Арика, почему я заговорил о Хисаори Макине...

— Не надо. Такие вещи оставь до светлого времени. Меня ждут Цурануи и Еда.

Прощаюсь с единственной прелестью подземелья, софой, на которой так удобно спать.

Разговор был мрачным, но да, было о чем задуматься. Уже месяц, как я выписался. Похоже, Хисаори Макина с изнанки напомнила мне о векторе в жизни, которую я принимал во всей ее туманности.

/

— Добрый день. Это Исидзуэ Арика-сан?

— Да, Исидзуэ, а это кто?

— Да это я... Давно тебя не видел. Ах да, сейчас "не видела". Как поживаешь?

— В общем-то неплохо. А ты как? Нормально?

— Спасибо, что спросил. Немного ноет правая рука, но ничего. Впрочем, благодаря ей я теперь на уровень выше. Здорово, да? Если выдастся еще случай, я тебя еще лучше сыграю, Исидзуэ-сан.

— Чего? Одержимые набирают уровни? Чем? Хлебом или кровью?

— Откровением свыше и талантом — думаю, так. Надо и то, и то, иначе не получится. У тебя ни того, ни другого нет, Исидзуэ-сан. Впрочем, ты и не одержимый.

— Ну и хорошо. Ну и что это было? Я же тебе не интересен.

— Естественно. Мне на тебя от души наплевать. Для имитации нет причины. Я просто иначе не могу жить, вот и все.

— Где-то я такое слышал... Ты тяжелобольная? Или даже отдаешь концы. Опять же, болезненные поведенческие паттерны у вас — обязательное состояние.

— В предельном смысле — да, отдаю концы. Да и ты, Исидзуэ-сан, недалеко от меня ушел. Ты всегда такой бессердечный?

— А с чего бы я хотел сблизиться? "Иначе не могу жить", это не смешно. У вас система вся наоборот. Жизнь на то и жизнь, что ты уже живешь. Все цели по идее дальше.

— Значит, с тобой не так?..

— Нет. Благодаря вам я это четко понял. Я хочу жить как можно легче. Чтобы мне для волеизъявления была нужна причина? Увольте.

— Хе. Ты какой-то странный, Исидзуэ-сан. Раньше вроде был пессимистом. Ну да ладно. У меня другое дело. У тебя ведь есть вечерние газеты? Не выбрасывай, обязательно проверь. Полгода не продержалась, но все же полезные вещи написаны.

— Отчет?.. Эй, что это тут про разборчивость в еде и подсчет калорий, и про мангу, которую надо купить? Чем это полезно?

— Может, попытка примазаться? А, только это совсем не помогло, результатов может не быть. Достало. Нафига я вообще это делаю?

— А я что спросил? Зачем ты мне звонишь?

— Последнее желание Карё-сан, такие дела. Как же не исполнить. А, и еще от сестры тебе весточка. "Еще стану посильней и выйду, так что не дай себя убить, братик". Все, пока-пока, Исидзуэ-сан.

— Да, пока-пока. Кстати, а ты вообще кто и откуда, напомни?..

/

— Ну-у... Все-таки забыл, ах ты чурбан.

Я цыкнула и вышла из телефонной будки.

Долги уплачены. Но мне было обидно, поэтому самое главное от Ямады... наверняка псевдоним... я не смогла передать.

Знает про Исидзуэ-сан столько, сколько он сам. Исидзуэ Арика из моей головы в самом-самом конце все-таки наступил на мину. А ведь если бы не моя ошибка в имитации, их дружба не затянулась.

— Наверное, как раз это раньше, чем сестра его убьет. Ты уж продержись год, Исидзуэ-сан.

Пора выбросить все это из головы. Если я сама буду думать, мне конец. Я молча завожу пружину.

Ну вот. Не до разборчивости, начну-ка с совершенно случайного чужака.

?Переодевания

/3.5/self (R)

И я — бушух.

Из пепельного пространства — слышу — накатывается девятый вал.

?

Набросилось на все тело сразу. Как в огонь упала. Всю кожу, все мышцы и до внутренних органов пробрал кислотный дождь. От макушки до пяток словно измельчил огромный миксер.

— И-и-их... А-а-а-а!

Пытка, близкая к наслаждению. Даже стон не получился.

Я рассеченными в кубики глазами наблюдаю исходящий на мелкие клочки пепельный солнечный свет и море, и улыбку, как трехдневную луну, и плывущий по подземной комнате фантом крупной рыбы.

— А-а-а... А?..

Ну да, фантом.

Меня не расплавило и не измельчило.

Я поднимаю голову — все тот же резервуар, ни следа снизошедшего моря. Ни на полу, ни на стенах нет сырости. Но. И смешно, и страшно — я мокрая насквозь.

— Эй... Сейчас... стекло ведь... разбилось?

— Стекло?

Безрукий, безногий ребенок вопросительно наклоняет голову.

У нас с ним разное сознание. Видимо, я подумала про стекло и про воду, а у него для этого не такие имена.

— Я смотрю, ты не по вкусу "Горю"... А-а. Ты и так давно уже в его слюне.

Пепельные лучи затеняются. В резервуаре над головой вдруг оказывается крупная рыба. Ее тень, словно сама — глазное яблоко, — внимательно всматривается в меня.

— Ха... ха... Что это за рыба, она один в один с тем призраком?.. Поняла. Да. Я и думала, что не так.

И вообще. Даже не в том вопрос, как рыба живет в воде прозрачной, как воздух. Таких рыб ни в каком справочнике не значится.

— Эй. Я что, опять ошиблась?

Едва ли я смогу его убить. Как минимум, в этом подземелье он непобедим. Поэтому убьет он. Стоит протянуть руку, и последует контрудар, такая естественная теория.

— Ага. Я разочарован, Хисаори Макина. Играй меня на здоровье. Но кто тебя задурил, что если есть оригинал, ты не сможешь стать настоящей?

Роняю на пол нож. Все еще как мокрая мышь, распрощавшись с жизнью, слушаю упреки Карё-сан.

— И вообще подмена подлинника — это не имитация. Надо подражать успешным. И ведь это само по себе твоя цель. Так если ты станешь подлинником, кому потом подражать-то собираешься?

Он прав. Я могу безошибочно подражать другому, но когда другой умер, это уже не имитация. Это запись. А я занимаюсь имитацией. Если я буду подражать тому, кого уже не существует, это буду просто я, Хисаори Макина, унаследовавшая сущность.

— Пожалуй. Я не сажусь на стул, я просто смотрю на стул, и ладно. Прости, теперь буду иметь в виду. Может, простишь мне этот раз?

— Ладно. Ты не виновата, что пришлась ему не по вкусу. Теперь счет по взаимоубийству ровный.

— У-уф...

Я облегченно вздыхаю. Как бы то ни было, побегу-ка я отсюда поскорее. Ноги до сих пор дрожат. Мне еще не позволено смотреть на этот стул.

— Ну, прощай. Твою работу я считаю на этом оконченной.

Да. Эту прилипшую намертво правую руку нужно вернуть.

— М-м, Кайэ, насчет этого протеза...

— А-а, его. "Восторг" пусть пока у тебя побудет. Тебе и так нелегко придется. Ведь полезных рук никогда не хватает, правда?

— Ты уверен? Я ведь не приду возвращать.

— Ничего. Подменю Ненавистью, как-нибудь управлюсь. Да и не вернешься, так он все равно вернется, когда умрешь.

Ноги затряслись куда сильнее. Жуть. Все-таки я его люблю!

— Лучше скажи, у тебя уже есть наметки? Если деньги надо, я бонус за все время доплачу.

— Не. С деньгами нет проблем. У меня еще от Синъи наследство. А потом... ну, бежать-то я побегу, но за пределы префектуры трудно выбраться. Даже невозможно. Спрячусь в городе, пока шумиха не уляжется.

Направляюсь к выходу. Если решила бежать, надо сразу двигать. Не представляю, чтобы полиция сюда нагрянула, но знакомый Карё-сан, инспектор, очень даже может.

— А, подожди. Еще кое-что на прощание. Когда все устаканится, можешь позвонить Исидзуэ Арике?

— Зачем?

Несколько неожиданно. Теперь еще чтоб я звонила Исидзуэ-сан — когда он начал просить о таких невозможных вещах?

— Затем. Ты тут полгода проработала. Передать преемнику дела — это долг и ответственность.

Карё-сан улыбается. Так же, как при первой встрече, доверчивой первоклассной улыбкой.

Я ухожу из подземелья. Разговор о работе закончен.

— Эх...

В итоге я ни разу ему ничего не сказала.

Я хочу, чтобы он знал, но сейчас это вообще не в моих силах. Я иду по безлюдному лесу и вдруг вспоминаю диалог полугодичной давности. Про то, как — бубух — сотрясался спортзал. Про подающую надежды новенькую корпуса D, младшую сестру Исидзуэ-сан, и про то, что произошло тогда.

— Слушай. А что ты думаешь про одержимых? Мы все-таки больные, которых надо изолировать? Все-таки если не можем жить нормально, значит, мы очень слабы.

Черноволосая красотка, которая, впрочем, моложе меня, взглянула на меня изумленно, как делал и ее брат.

— Я ни разу так не думала. Но если говорить о силе, мы точно сильны. И мы целиком из крепкого теста слеплены.

Бубух. Как в кошмарном сне, песочный мешок взлетает к потолку. Восьмиметровая цепь и 60-килограммовый груз визжат и гнутся.

— Какого именно — крепкого? То есть если на тебя посмотреть, ты-то крепкая...

— Не телом, а духом. И я, и Хисаори-сан — крепкие. Разноупорные. Что нам смерть кровной родни, что нам отчуждение, мы слишком толстокожие. Настолько, что очень много чего нам без разницы.

Бубух. В бьющем кулаке чуть заметно проглядывает жажда убийства.

Одержимость, говорят, есть мозговая опухоль, которая вспухает из-за душевной слабости. А ты говоришь, что она появляется поверх того.

— Но... нелегко. Мы настолько же не можем выносить свое безразличие, насколько его у нас много. У таких нас нет никаких проблем. Мы всем как заноза, а нам никаких бед. Но — безо всякой причины нам обязательно хочется как-то себя таких изменить.

"А могли бы забить", — посмеивается она и весело дает пинка мешку. Страдание и радость. Она явно души не чает в своем устройстве.

— Кстати, а почему ты это делаешь?

— Хм, это? Ну, чтобы не расхолаживаться...

Тома Мато схватила ее и притащила в клинику.

И теперь у нее жуткая рана. Не телесная, а ментальная. Как животное она, очевидно, побеждала, но была исколочена в фарш. Расслабившись от собственной особенности, она проиграла обычному человеку в тренированности.

— Ну, а что сделаешь. Мы только дух изнуряем, а собственные способности, тело, не тренировали вообще. Я и подумала — сейчас их и подтяну. По правде, я и сейчас могу выйти. Но надо еще чуть измениться, а то с этой теткой не смогу скрестить шпаги.

Бубух, дзын-н. Последний, добивающий мидл-кик отправляет мешок в стену, и мешок не возвращается.

— Да-а... Она нечто, девочка эта.

Настолько оптимистичных одержимых, наверно, больше нет. Тогда я считала свое отличие слабым местом и пропускала все мимо ушей, но сейчас я поняла и согласилась. Человеку необходима самооценка.

— Я нашла идеальный стул. Я была очень осторожна, но не сложилось.

Я думала, что и так хорошо, но лучше тоже потренируюсь. Слишком я до сих пор полагалась на заданный сразу талант. Если уж все равно менять, то тщательно. Одним внутренним миром вообще не обойтись. Я приобрету новую пружину. Чтобы полноценно мимикрировать и внешне, быть никем и кем угодно, стать заводным механизмом.

Фи. Вот теперь посмотришь, засранец мелкий.

?Hide and Self.end

"""

От имени и по просьбе Подземного Дьявола я несколько часов наблюдаю за остановкой. После того как ушла Макина, я не спеша пошел к жилому району, вошел в 303-ю комнату, где теперь ничего нет.

Странным образом, комната, бывшая кухней, была вся пунцового цвета. На видимом из окна узком балконе сидел фантом обнявшей коленки и зовущей на помощь маленькой Макины, которая тогда была богиней.

— А-ах...

Красный цвет, наверное, казавшийся печальным три года назад, сейчас приобрел блеск праздничного бокала вина. Ах, как блестит. Как больно. Какое еще "человек горит"! Горит сама эта маленькая старшая сестра...

— Но — прости уж, Макина. Одним твоим приходом сюда я победил.

Присев на кухне, я приставляю украденный нож к горлу. Последние мгновенья. События трехлетней давности проносятся пред глазами.

"Учись у сестренки".

"Синъя, ты слишком повторяешь за сестрой".

Нет. Нет, нет, нет. Это она фальшивка, эти манеры — мои. Синъя — это я, а она подделка, люди, слышите, настоящий — я-а!..

— О...

Слышно эхо моего собственного вопля. И этому тоже настал конец. Может, с моим образом мышления у меня ничего не выходит, но этот способ расставит точки над i. Ведь ему меня научила Макина. Если хочешь кого-то убрать из этого мира, достаточно принести себя в жертву. Наконец я победил демона. Ладонь впилась в рукоять. Боль и прекращение существования не страшат. Это не результат, а только средство. Более того, облегчение приходит раньше.

Комната все так же красна, куда ни кинешь взгляд.

В финале я возвращаю себя себе.

Ну все... Пока-пока, Синъя.

Мне не интересно, что времени осталось мало.

И меня не волнует, что будущее уже наступает.

Для меня...

Вещи, которые невозможно остановить,

были доказательством скорости.

?formal hunt.

1/Двумя годами ранее (конец 2003-го года)

Братик не знает, но наша семья — убийцы.

И правда в том, что я, как ее часть, тоже скрываю в себе демона-убийцу.

"""

Самый север префектуры С, чуть восточнее центра. Здесь, на расстоянии двух часов езды на междугороднем экспрессе до главного центра, располагается город Сикура.

Населения — всего 15 тысяч человек. Туристы сюда не забредают. Это типичный провинциальный городок, до которого еще надо топать пять километров от железнодорожной станции через поля и холмы.

Если от центра городка вы пройдете на север, то на склоне холма попадете во второй район Сикуры. Это жилой район, но здесь довольно тихо. Широкие и удобные улицы города присыпаны землей, но, к сожалению, рядом с домами цветы не растут. В один ряд стоят двухэтажные домики, многим из них более десяти лет.

Молодежи здесь не очень много, но для семей, снимающих здесь жилье, комплексные квартиры обходятся дешевле.

В этом районе вы можете почувствовать разницу в уровне благосостояния между различными классами на примере нескольких жилых домов.

Промежуточное положение между ними занимает средний класс, который не без проблем, но владеет собственными домами.

Я живу в четвертом доме жилого района Сикуры. Тут довольно тихо и скучно, но через пять минут езды на велосипеде можно добраться до магазинов, книжной лавки и кафе.

"""

Осенним утром я чувствую себя особенно хорошо. Это время всегда проходит в спокойно и непринужденной обстановке.

— Эй, Томори! Нам уже пора идти!

— Прости, я еще не позавтракала, поэтому иди без меня.

Я отправила своего братика вперед.

На самом деле я стеснялась ходить в школу вместе с ним. Но не могла сказать ему об этом прямо, поэтому и прибегала к такой хитрости.

— Ясно. Тогда я пошел. А завтра проснись пораньше, и прекрати засиживаться допоздна.

Брат немного туповат и ничего не подозревает, он спокойно ушел раньше меня. А я, солгав ему, продолжала тянуть время и прихлебывать слабый кофе.

Имя Томори довольно редкое, его носит лишь несколько человек — я полагаю, я могу гордиться тем, что затесалась в их ряды. Оно не настолько притягательное, как имя Ханако Реуко, но оно легко запоминается и его легко написать. Когда учителя впервые видят написанное мною имя, они говорят что-то вроде: "Никогда раньше не видел такого пустого и неинтересного имени!" Хотя... я и сама порой так думаю.

Мой брат говорит: "Имя у тебя странное, но сама ты — красавица", — и я верила в это до начальной школы. Недавно мне стало интересно, и я решила спросить его, что же во мне красивого. "Что-то и от японской куклы, что-то и от кролика... Да, именно. Вот как круто". Так он и сказал после двухминутного раздумья.

Что? Откуда он вообще взял такое чудовище?

Японская кукла плюс кролик... это что-то вроде лисицы? Ну, а например то, что я стараюсь идти в ногу со временем или горжусь своими черными волосами?..

Да ну и ладно. Я допила свой кофе и встала. Мне уже стоило поторопиться, чтобы добраться до школы.

— Постой, Томори! Вернись сегодня пораньше. Отец хочет с тобой поговорить.

— Хорошо. О чем?

— О том же, о чем всегда. Убедиться, что ты была хорошей девочкой.

Мама широко улыбалась. О том же, о чем и всегда, значит?.. Этот человек натурально сумасшедший. Каждый раз устраивает семейный совет, прямо вгоняет меня в депрессию. Поскорее бы он уже умер.

— Я поняла! Вернусь раньше семи.

И я бодро выскочила за порог.

Было около восьми часов, я опаздывала. И все равно не торопилась — шла уже знакомой мне дорогой, оглядывалась по сторонам.

Осенний путь в школу — ужаснейшая вещь. Все вокруг окрашено в дурацкие бесчувственные цвета. Но с наступлением зимы заканчиваются дни, когда я пытаюсь избегать других людей, и, какой бы необщительной я ни была, приходиться идти на контакт.

2002 год, октябрь.

Как-то внезапно вокруг меня стало очень шумно.

— Неужели ничего из этого не выйдет? — за последние десять лет жизни я впервые была так взволнованна.

Быть может, не стоило переживать, но я слишком долго ждала этого момента.

Я сделала глубокий вдох и почувствовала запахи осени. Это меня немного успокоило.

Пешеходы неспешно бродили по улицам. Это тоже дарило успокоение. Все это было наигранно, хрупко, но отчего-то довольно забавно.

Я старалась дышать ровно, но сердце не желало успокаиваться и только чаще забилось. Хотя, наверное, я сама была виновата. Я бежала.

Около двух недель назад я начала понемногу изменяться, а холм Сикура окутала какая-то странная атмосфера.

Если начать с популярных историй, то в нашей школе учатся самые сильные отбивающие игроки в бейсболе.

В старших классах средней школы Сикуры есть два монстра бейсбола, талант которых никто не может превзойти. Один из них — легендарный четвертый номер. Он из тех людей, которые попадают в команду без особых усилий и все удары бьют словно играючи. Стайки школьниц всегда ходили посмотреть на его игру, хотя не знали даже правил бейсбола.

И все же наш бейсбольный клуб проигрывает каждый год. И в этом году уже в третий раз.

Если вам интересно, почему так случается, то на это есть две причины. Когда этот четвертый номер совершает хоумран, его вырывает. Согласно ходившим слухам, он страдал СРК, но лучший отбивающий, завершающий свой триумф рвотой, — действительно редкое зрелище.

В этом сезоне, когда его тошнило уже десятый раз, он внезапно потерял сознание прямо во время матча. Утратив свой главный козырь, наша школа проиграла. Кстати говоря, в третьей игре одним из соперников был гений — питчер из старших классов средней школы Коалагаока. Это было второй причиной.

Такие вот школьные истории.

В любом случае, так запомнилось его последнее лето. Несмотря на то, что учитель и бейсбольный клуб были опечалены проигрышем, четвертый номер делал вид, что ему все равно: "В спорте так уж повелось — или выиграл, или проиграл". Похоже, что в нем не было духа соперничества. И еще ему не помешало бы следить за тем, что он ест перед игрой.

И все же я немного ему завидовала. Он был моим любимым семпаем. Мне всегда казалось, что он похож на самурая, взмахивающего своей катаной. Я бы хотела как-нибудь сыграть с ним.

А следующие истории уходили в область слухов.

Поговаривают, что на улицах города стали появляться одержимые демонами.

Есть парень, который родом не из Сикуры, он попал сюда с севера префектуры С, где был тюремным заключенным. Похоже, ему удалось сбежать от полиции во время перевозки, и он укрылся здесь. Совершенно обычная ситуация для этих мест. Его называли серийным убийцей, похожим на вампира, но самые лучшие страшилки, конечно же, повествуют о нашей школе. Например, о списанном с манги главе ученического совета. Или о демоне, у которого обе руки правые.

Но на самом деле в той истории было гораздо больше правды, чем вымысла.

Сбежавший одержимый — мужчина с очень старомодным именем Хиномори Сюсей.

Все подняли шум, что он и был первым одержимым, но на самом деле он был инфицирован уже давно, просто его болезнь внезапно стала манифестировать. Поскольку в новостях это не освещалось, никто об этом и не узнал.

Так же никто не помнит событий двухлетней давности — два года назад была статья о девочке, зараженной синдромом А.

Мальчик, над которым издевались в школе, убил своих родителей и хотел убить старшую сестру, но ей удалось спастись, спрыгнув с балкона третьего этажа.

Но на тот момент она уже заразилась синдромом А и была доставлена в больницу.

Похоже, что сама она не замечала своей одержимости. В машине скорой помощи ей делали анализ крови, чтобы спасти сломанную правую руку, и он оказался положительным на вирус.

Конечно, нехорошо так говорить, но: "Какая глупость! Если бы это была я, то я бы..." — сделала все намного лучше.

Вспоминая тот скучный репортаж, я думаю, что именно этот случай и открыл для меня новый жизненный путь.

Опробовать свои собственные силы.

Эта девочка разрушила крепко сдерживающие меня оковы, которые тлели уже долгое время.

Хотя, быть может, тогда я попросту заразилась.

СМИ говорили, что синдром А не передается от человека к человеку воздушно-капельным путем. Больше похоже, что он передается через какие-то электромагнитные импульсы.

С момента заражения через определенный промежуток времени начинаются приступы головной боли. "Бам-бам-бам", — эта пульсация в голове словно приказывает тебе: "Попробуй! Попробуй! Попробуй!"

Но я настолько нерешительный человек, что не сразу поняла, что именно мне нужно попробовать, — и время было упущено.

То, что я больна, я заметила намного позже — весной этого года. На медосмотре в прошлом году я еще сомневалась, но после нынешнего медосмотра я в этом полностью уверилась.

Внешне болезнь одержимости изменяет тело, именно поэтому на меня снизошло озарение. Мои ногти удлинились, но других изменений не было, однако позже, наверное, мой рот станет шире. Больше ничего другого я за собой не заметила.

Но ведь это лишь мой частный случай.

Способности организма резко возросли. Это естественно, но в моем случае они все же не выходили за рамки того максимума, на который было способно человеческое тело.

Не имеющая каких-либо необычных признаков, моя болезнь увеличивала функциональность организма и приобретала свои "особенности".

Лечение я не принимала, так как в этом не было необходимости. Ведь это был секрет, о котором никто не знал. Конечно, я понимала, что одержимость однажды разрушит меня, но на настоящий момент считала, что все складывается просто прекрасно. Думаю, мне нужно счастливо прожить этот день, как и все остальные, чтобы не создавать никому проблем.

?

Учебный день подходил к концу, и наступало время заката — мое самое любимое время.

Беги. Беги. Беги. Беги.

И сегодня я не могу перестать поторапливать себя.

Иногда я оглядываюсь назад.

У меня нет цели.

Сначала я ничего не понимала — ведь нет такого человека, который получает удовольствие от самого процесса бега. Спешка или пункт назначения, шанс или результат, какая-либо выгода или смысл. Ничего этого у меня нет, я человек, который просто бежит.

Можно сказать, что все это мне лишь помешало бы. Какой же я была дурой раньше, когда пыталась придумать причину своему бегству.

— А все ли со мной в порядке?

Такая разговорчивость совсем на меня не похожа. Что-то не так.

— Нормально ли это?

Похоже, меня все-таки волнует отсутствие цели.

— Ну и что, зато так веселее.

И с этим ничего не поделать.

Кажется, что мне лучше было бы родиться животным. Для животного бег — это смысл жизни, думаю, они не слишком озабочены остальным. Это так просто. Если бы я могла стать животным, меня бы не беспокоила бесцельность действий.

И сейчас я попробую вести себя как животное.

С крыши на крышу, с забора на забор...

Мои движения столь же отточены, как у пантеры или обезьяны.

Двухэтажные дома я перепрыгиваю за раз. Я несусь сквозь улицы, ставшие для меня джунглями. Это так бодрит.

Осень это пора уборки урожая.

Больше всего меня завораживают газонокосилки.

Спрыгивая с крыши семиэтажного здания, я перепрыгиваю одноэтажное и приземляюсь на шестиэтажное.

Изо всех сил пробегаю десять метров.

Подпрыгиваю на два метра, и в момент приземления мягко скольжу еще один метр. Длинные волосы мне немного мешают. Ощущая, как ко мне снова возвращается наивность... нет, скорее невинность и чистота, я наслаждаюсь вечерними пробежками. На этих улицах я словно неуловимый вор.

Конечно же, такого уровня мне недостаточно. Любой из нашей средней школы способен на подобное.

Ведь у первоклассного атлета есть решимость и способности спрыгнуть с десятиэтажного жилого дома без колебаний. Как-то так.

Создается впечатление, что в городе живут одни лишь акробаты. Я уверена, что каждый здесь имеет опыт выполнения таких выкрутасов.

С самого детства я слышала, как родители говорили детям подняться в квартиру через окно на втором этаже, так как они потеряли ключи. С течением времени совершать подобные трюки становилось все сложнее, дети росли. Поэтому приходилось оттачивать свои способности и становиться более изворотливыми.

И все же многие прекращали это занятие, и помехой тому была их решимость. Они боялись свалиться, они боялись испачкать чистую одежду... Видимо, именно из-за наличия разума мы и потеряли животные инстинкты. Люди всегда будут стремиться обезопасить себя, с этим ничего не поделать. Мне же удалось заметить сдерживающие цепи по счастливой случайности. Я четко вижу разницу между тем, что я действительно могу сделать и тем, что не могу.

Конечно, все это благодаря влиянию синдрома А, поэтому слегка нечестно.

Я спрыгиваю с крыши на землю, я никогда не смогла бы этого сделать, если бы не заразилась. Теперь мне нужно вести себя как обычно, чтобы никто не смог обнаружить моего секрета.

— Хотя брат все же заметил "засиживания допоздна".

Я встаю и иду домой. Оглядываясь по сторонам, бросаю взгляд на небо. Словно в состоянии опьянения, падаю на землю и делаю глубокий вдох.

Именно поэтому я люблю осень.

Только в это время луна так прекрасна.

?

— Я дома! О, брат тоже пришел. Выходной на работе?

Я присоединяюсь к брату в гостиной. Не ожидала, что он тоже будет присутствовать на семейном собрании.

— Да, выходной. А что у тебя? Уже почти семь. Была занята в школьном кружке?

— Нет-нет, я была в караоке. Мы прослышали, что сегодня там скидка для всех девушек, поэтому решили не упускать возможности и засели на три часа. Но твоему уху, на котором потоптался медведь, все равно?

На самом деле, если бы я начала петь, то у всех вокруг бы закровоточили уши.

— Хм... А карманные деньги у тебя еще остались?

— Есть немного. Можно попросить тебя об одной услуге?

Я смущенно перебирала подол своей юбки. Отец, ожидающий меня, наверняка будет обсуждать все ту же тему. Мне хотелось, чтобы на время собрания брат ушел из дома.

— Ясно. Значит, принести записи от Исимори-сан. А разве мы не нарушим правила?

— Да там простая ошибка! Слушай, фамилии Исимори и Исидзуэ начинаются одинаково. Это все тетка из жилищной ассоциации — она уже слишком старая.

— Понятно. Но насколько бы старой она ни была, путать фамилии — это не очень хорошо.

Озадаченный, мой брат ушел в прихожую. А я же, оставив портфель на лестнице, пошла в кабинет отца.

— Добро пожаловать домой, Томори. Я рад, что ты послушалась меня.

И, широко улыбаясь, отец предложил мне присесть. У кабинета была застекленная крыша, и я всегда любовалась через нее ночным небом. Я полностью игнорировала слова моего родителя. Мне только мешают звуки человеческого голоса. И почему слова человека словно загрязняют окружающую гармонию? Я никогда не обращала на это внимания, но ведь так оно и было.

— Так нельзя. Ты не думаешь, что стала слишком часто задерживаться допоздна? Мама очень за тебя переживает, да и я хотел бы обсудить с тобой этот вопрос.

Его лицо просто излучает добродушие. Прямо как в тот день.

В день, когда умер мой дедушка, у моего отца было такое же добродушно-успокаивающее выражение лица.

Когда мне было пять лет, дедушка стал бременем для нашей семьи.

В молодости дед курил и пил без конца, прожигал свою жизнь, а к старости не мог встать с постели из-за больных легких и сердца. Когда его настигал особо сильный приступ боли, он начинал стонать. Его голос был очень низким, поэтому стоны доносились до второго этажа, мы с братом их прекрасно слышали.

Во время летних каникул наша семья уехала погостить в родной город матери. И вот, когда я вернулась домой раньше остальных (почему так случилось, я даже не помню — быть может, я устала от деревни или просто хотела наконец-то посмотреть телевизор)... Когда я вернулась домой, я услышала голос и шорохи, доносившиеся из спальни дедушки, и увидела его самого. Лицо деда скорчилось и иссохло.

Пожилым людям особенно тяжело переносить летнюю жару. Я сразу же сказала об этом отцу, но так как нытье деда было обычным делом, он сказал не обращать внимания и оставить его одного.

Именно так и сказал: "У меня отпуск, поэтому я все время смотрю за дедушкой". И похлопал меня по плечу.

Отец сжал пальцы на моем плече — что же он хотел от меня?

Лицо матери не выражало никаких эмоций — словно они хотели, чтобы я игнорировала само существование дедушки.

Так и прошла та ночь.

А на утро в комнате деда мы нашли труп с тянущимися в никуда грязными и тощими руками. Если бы эта картина имела название, то она наверняка называлась бы "Спасите меня".

Лица родителей побледнели, они мигом вызвали скорую. Столько взволнованных и неискренних речей... Они уверяли меня, что его смерть была неизбежна, что мы ничего не могли сделать.

Да. Моя семья — убийцы.

И я тоже убийца.

Единственным невиновным и правильным человеком в этом доме был мой брат, и я ему завидовала.

— Томори, ты ничего от меня не скрываешь? Того, о чем я не знаю. Я никогда от тебя ничего не утаивал, поэтому и от тебя жду того же, — все с той же приторной вежливостью сказал отец.

Я смотрела на небо.

Отец считал меня своей соучастницей.

Третий день подряд, перед тем, как я уходила в школу, он повторял мне эти слова. Даже в выходные он вызывал меня, чтобы поговорить об этом.

Каждый день одно и то же.

— Я рад, что ты хорошо себя ведешь. Конечно, твоя мать сомневалась, но она не хотела держать тебя в неведении. Она так строго присматривает за тобой, потому что ты очень милая девушка.

Я смотрела на луну.

Мать считала меня своей соучастницей.

Самое печальное, что обсуждать эту тему было запрещено. Несчастный случай смерти дедушки — табу.

Я в самом деле...

— Понимаю. Тебе не в чем подозревать меня, отец. Не в чем упрекнуть. Потому что мы — одна семья.

Мне больно держать в себе эту тайну и закрывать глаза на смерть деда. Но я могу дать этому огласку.

Так называемый семейный совет — это бесконечные встречи с тайными переговорами, которым не видно конца.

Луна приводила меня в полный восторг. Она видела, какими мы становимся чудовищами.

Я знаю это с уроков истории. Тигр или же лисица — думаю, это хорошая аналогия.

Люди счастливы до тех пор, пока не знают, кем на самом деле являются.

?

И все же я считаю, что ситуация в последнее время только ухудшилась.

Если маленькому ребенку легко заткнуть рот конфетой, то взрослым уже сложнее сдерживать себя.

Похоже, отец это понял. Если бы мне было пять лет, меня просто оставили бы одну, я обо всем забыла бы. Но он повторял мне о том событии бесчисленное количество раз.

Отец добился того, что смерть деда навсегда въелась в мою память.

Наученная уму-разуму в младших классах, в средней школе я серьезно задумалась о прививаемой нам морали.

Само собой, отец начал все больше подозревать и опасаться за свою дочь, растущую порядочным человеком.

Я думаю, что это и правда беспокоило его.

Он сам втянул меня в эту чушь, сам раздул из этого проблему, сам сделал меня лишним человеком.

Сейчас давление на меня достигло своего предела, и меня раздражали даже самые безобидные вещи.

Поэтому я бегу.

Мой брат меня раздражает. Я думаю, что стоит немного его проучить.

Я правда так считаю.

?

Осень все больше утверждалась в своих правах, а я все глубже погружалась в себя. Мой брат занят подготовкой к экзаменам в университет. И в школе, и дома — смертная скука, поэтому я еще больше пристрастилась к своим вечерним прогулкам.

Беги тук. Беги тук. Беги тук. Беги тук.

По мере учащения пульса, я ускоряюсь. Иногда я останавливаюсь, чтобы оглядеться.

В моей жизни было много различных радостей, но бег — самая большая из них. Верно... и все же — когда время, проведенное в бегах, стало для меня самым счастливым?

"Томори — замечательный ребенок".

Я всегда была поводом для гордости.

Выйти на час раньше из-за моего нетерпения было ошибкой. По привычке я побежала вперед и, свернув за угол, столкнулась с ней.

Девочка ошеломленно смотрела на прыгавшую с крыши на крышу тень.

"Кто-то отец всегда за тобой приглядывает".

От осознания этого меня бросило в дрожь. Интересно почему? Я всегда знала, что однажды это произойдет. Ну и ладно.

В любом случае, наконец-то мой секрет был раскрыт. Все закончилось в один миг.

Я уже оттаскивала тело девочки в лес, чтобы спрятать его там.

Она упала от одного удара палкой по шейному отделу позвоночника. На оригинальность идей я не претендовала.

Остановившись, я задумалась о человечности своего поступка, но так как это был уже не первый раз, я не чувствовала за собой никакой вины.

Как бы это выразить... Я лишь ощутила неприятный холодок, когда обнаружила, что меня раскрыли.

"Мы ведь соучастники семья".

Такие неожиданности являются для меня своего рода развлечением. Ничто не может постоянно доставлять тебе удовольствие. То, что тебе было интересно еще вчера, завтра уже навряд ли заинтересует. Конечно, тебе было весело, но ты уже устал от этого. И если подумать, то все это уже не ново...

Таким образом, развлечения тоже имеют степень свежести. Не существует того, что сможет доставлять тебе удовольствие вечно. Если не изменится источник развлечений, то изменится настроение потребителя. Развлечения в каком-то роде цепляются за свое существование и постоянно меняют своих потребителей, чтобы те не уставали.

— То, что случилось в тот день...

Мне доставляют удовольствие совсем другие вещи.

Что меня радовало раньше?

Что меня радует сейчас?

— Именно то самое.

Я не могу себя сдерживать. Я хочу расправиться с теми, кто меня увидел.

Цель моего бега ясна. Животные бегут, чтобы охотиться. Они охотятся, чтобы жить. И я охочусь.

Мне не важно, кто это будет — мужчина или женщина, взрослый или ребенок. И все же я предпочла бы женщину или ребенка. Однако выбор моей цели — это воля случая.

Слабые создания могут ощутить биение жизни лишь в страхе. Поэтому хищники в момент охоты помогают им почувствовать себя живыми.

— Я всегда веду себя тихо.

Да, я хочу, чтобы меня поскорее кто-нибудь заметил.

Я хочу скорее почувствовать себя жертвой.

Иногда я останавливаюсь и оглядываюсь по сторонам. Я могу быть раскрыта раз и навсегда в любой момент, и все же после трех дней, проведенных в этих опасениях, я хочу себе нового свидетеля.

"Томори... Ты ничего от меня не скрываешь?"

Словно я перешла на его сторону.

Братик не знает, но наша семья — убийцы. И правда в том, что я, как ее часть, скрываю в себе демона-убийцу.

Но отец и мать не такие уж идиоты, они, конечно же, заметили, что я что-то скрываю. Я чувствую их страх.

Ведь мы же соучастники.

Если я не смогу охотиться семь дней, то я выдам все их секреты, но если меня раскроют на охоте, то родители сядут вместе со мной. Именно поэтому знающие мой секрет люди — проблема. Для обсуждения этой проблемы и созывается семейный совет, где я сообщаю, что сама уже все решила...

Кстати говоря, а почему же тогда раскрывшие меня родители все еще живы?

?

Наступившая зима принесла на хвосте новый год.

С уходом осени мне стало одиноко. Отношения с отцом и матерью были все так же натянуты, и мне уже стало казаться, что иметь брата не так уж и плохо.

— Пусть и с опозданием, но давайте встретим этот новый год вместе.

Я нацелилась на своих родителей. Я была уверена, что меня ожидает увлекательнейшая охота, но мне все еще не хватало приманки.

Я аккуратно прощупываю почву, я скрываю свое присутствие, я уже наточила свои клыки. Серийный убийца в нашем районе все еще не пойман. Лучший способ замести следы — это спрятать труп в трупе, убийцу в убийце.

Все готово.

Я выбрала для следующей охоты понравившуюся мне девочку из второго квартала Сикуры.

Падающий на улице снег заставляет чувствовать этот холодок постоянно. Уже февраль.

— Так даже лучше.

Тишина ночи, пронизанная хрустом костей. Без каких-либо на то причин, я объявила эту зимнюю ночь началом резни.

"""

2003 год, 14 февраля, полночь.

Убийца во втором квартале Сикуры выявил себя.

Соседи услышали крики, доносившиеся со стороны дома Исидзуэ Масамити, и вызвали полицию. На вызов были отправлены двое полицейских, патрулировавших этот район. Они обнаружили трупы в доме Яманаси, который стоял рядом с домом Исидзуэ. Это был уже четвертый случай убийств, похожих на совершаемые Хиномори Сюсеем (28-летним мужчиной). Он уже давно разыскивался полицией.

Для обеспечения безопасности жителей был отдан приказ об эвакуации близлежащих домов. После того, как полная эвакуация была подтверждена, в 0:50 полиция окружила дом, в котором скрывался потенциальный преступник.

В качестве подкрепления прибыла команда Томы Мато по отлову одержимых. После чего потерявший в этом инциденте левую руку Исидзуэ Арика (юноша 18-ти лет) был взят под охрану.

Согласно докладу Томы Мато, в 0:50 была осуществлена осада дома, преступник был успешно задержан. Во время ареста никто из соседей не пострадал. Таким образом, число жертв при задержании равнялось нулю.

Уже позже, в процессе разбирательства этого дела, выяснилось, что один человек все-таки пропал. Число спасенных и число жертв в сумме не совпадало с числом жителей, проживающих в том районе. Это было официальное заявление.

И вот тогда это дело перешло в руки отряда по обеспечению безопасности.

2/Эпилог — начало 2005-го, зима

"""

— Что? Обычная охрана. Арика, тебе такое по силам?

Да хоть бы и нет — если Мато-сан просит, ей нельзя отказать.

2004 год — я выписался из госпиталя им. Ольги, познакомился с Карё Кайэ, потом со мной произошло еще много всего, и вот — конец года, зима. Меня загнали в угол, посадили на цепь и приказали стеречь. Признаться, я был не очень рад.

?

Пейзаж вокруг потертого фургончика — сплошь серебряный меланхоличный мир.

Снег шел с самого утра и медленно покрывал одиночеством офисные кварталы.

Три часа дня. Ни одного силуэта на пешеходном мосту, ни одной машины на шоссе. Словно закончив рабочий день, здания-близнецы погасили свои окна.

Создавалось ощущение, что сейчас конец года.

Руин уже не видно, ведь целых десять лет прошло с момента уничтожения человечества. Из будущего прибыла команда в специальных скафандрах и вот-вот вынырнет из-за угла, пытаясь найти причины массового уничтожения — такие мысли навевала снежная улица.

Однако...

— Семпа-ай! Керосина хватит максимум на ча-ас! Может, лучше сэкономим его и, это, как-нибудь сами согреемся?

Однако тут была еще и эта двадцатилетняя обезьянка, которая плевала на все мои поэтические этюды. Сидит в машине, развлекается. Борется с апокалиптическими картинами своими способами, да и я примерно так же — в самом разгаре битвы за выживание.

Поистрепавшийся за десять лет видок. Посмотришь сквозь стекла, шторы — салон-то паршивый... Пол без задних кресел выглядел абсолютно голым, стоящая посередине керосинка лениво дрожала своим огоньком. На такой даже чайник согреть не получилось бы.

Наверное, все-таки это не вымерший мир — больше похоже на сборище бездомных.

— Уф, как холодно. Вот почему мы здесь в такой день и в таком составе? Эй, Кирису, ты вроде собирался вернуться домой?

— Где бы еще деньги на дорогу взять... Как раз вчера сборщики нагрянули — последнее пальто забрали. Слышь, Цурануи, у тебя есть джемпер побольше? Отдала бы ты его мне.

— Джемпер? Я в том году выкинула все старые вещи, но неношеные шмотки остались! Только у нас, вообще-то, размер разный.

— Плевать, я его продать хотел. Однако не сильно ли много ты в последнее время тратишься? Такими темпами ничего на карточке не останется. Ну что, поделишься тряпкой?

— Нет, теперь ничего не дам! Сам виноват, Кирису-сан. Тебе осталось лишь построить иглу и там же умереть. И вообще, чего ты здесь забыл? Смотри, нам с семпаем такой уникальный шанс выпал, фью! Гигантский слалом, еле-еле краем лыжи и в ворота! Или как-то так, в общем, ты понял, что я имею в виду! Скажи ему, Арика-семпай.

— Угу, да-да. Кирису, дай кофе. И как закончишь проветривать, шторки задерни поплотнее. На четвертом этаже выключился свет.

— Ого, да ну? Хреново. Неужели он собирается убежать? Если упустим — денег не дождемся... И помрем от холода раньше, чем от голода. Лови.

— Спасибо. Все же почему мы здесь в такой день и в таком составе? — я снова возвращаюсь к теме дня. Избитой и изжеванной.

— Да уж, странно как-то. Но фургон предоставляется мной, и горелку одолжила тоже я, вам обоим впору мне в ноги кланяться.

Даже самая страшная вьюга не могла охладить сердце Цурануи — сидит себе, весело болтает и дует — фух, фух! — на горячий чай с молоком, до того сладкий, что скулы сводит. Большей бездельницы, чем Цурануи, во всей Хасэкуре не сыскать.

— Кстати, кого вы там охраняете, одержимого?

— А что, Арика разве не говорил?

— Нет. Семпай разбудил в шесть утра, спросил: "Помнишь купленный по блату фургон, он еще остался?" Хоть и заикнулся о том, что я стала кумиром всей общаги, но силком заставил меня сюда приехать, а теперь молчит в тряпочку.

— Какой ужас. Пожалуй, сегодня тебе даже можно посочувствовать! И со мной так же было... Сказал: "Цурануи не уходит, так что дуй сюда".

— Кирису-сан должен был прийти, потому что я не ухожу? Что это значит?

— Ну-у, так если с тобой вдруг что... Погоди, ты серьезно не понимаешь?

— У-у... Арика-семпай как всегда жестоко издевается? А то ведь чем больше народа, тем меньше кислорода.

— М-да. Все-таки к таким девушкам, как ты, без толку проявлять участие. Ты самый лучший антипод Арики. Ну так что? На четвертом этаже того здания — наш одержимый?

— Ага, по крайней мере Кайэ так сказал. Хм?.. Черт, переднее кресло видно из его окна. Я пойду назад, подвиньтесь-ка.

Я перелез в салон, и мы трое расположились очень тесным кружком — фургон не отличался просторностью.

— Семпай, что еще за "наш" одержимый? Ты о нем уже говорил? Помнится, недавно один особо выделился.

— "Говорил"... Так нравиться уши развесить и слушать? Никак он не выделился, да и проявился довольно давно. Раз в месяц регулярно разбойничает. Но полиция носится с ним как с обычным буяном.

— Разбойничает... Хм-м, сумки отбирает?

— Угу. Грабит всех налево и направо. Вот только выживает из жертв в лучшем случае половина.

— А разве таких не называют "маньяк-убийца"?!

— Мне-то зачем это говорить? Но до маньяка он не дотягивает. Плюс, все жертвы — мужчины за тридцать.

— Что? Э-э, то есть он на женщин руки не поднимает?

Точно так. Одержимый, которого я сейчас сторожу, убивает даже свидетелей преступления, но очевидцев женского пола игнорирует начисто. Похоже, старается быть убежденным джентльменом, который не станет трогать дам.

— Хм, странный какой одержимый! — и сразу: — Ну, раз это прояснили, пообедаем?

И кому я это объяснял?..

Цурануи бодро открыла контейнер с едой. Ничего себе ларь! Королевский обед из несбыточных снов, расположившийся в четырех отдельных коробках. Цурануи начала гордо открывать одну крышку за другой. Ее заклеенные пластырем пальцы являлись ритуальной жертвой нашему провианту.

Что ж. Начнем с коробки подгоревшей жареной рыбы, продолжим коробкой подгоревших жареных яиц, добавим коробку подгоревших харумаки, и напоследок — коробка подгоревшего риса. Четыре блюда под самые разные ситуации. И зачем нужно было собирать все в один контейнер?

— Это наш обед?

— А на что еще это похоже? Кстати, расходы на продукты прошу поделить поровну! Вот, — Цурануи протягивает нам свое черное произведение кулинарного искусства.

Убьет.

Перед одержимым, который притопает к фургончику, чтобы заткнуть нам рты — как ни крути и ни выключай движок, а машина все же подозрительна.

Перед Кайэ, который сказал, что зарплаты в этом месяце не будет и с сияющей улыбкой посадил меня на голодную диету.

Перед Мато-сан, которая в последнее время очень мрачная и ищет, в кого бы пальнуть, — эта дура меня точно убьет.

— Цурануи, мне тоже можно?

— Давай, давай, Кирису-сан. Хоть ты и незваный гость, тут на всех хватит, так что вперед. Хе-хе, только нам с семпаем не забудь оставить, ладно?

— Без проблем. Во! Круто, ты глянь, Арика! У этой рыбы внутри бутерброд!

Э-э, что?..

— Хи-хи-хи, на нормальную еду денег не хватило, так что я взяла то, что нашлось в фургоне (правда, все было почти просрочено), и сделала гамбургеры. Как же это называется... Контринтуитивное мышление! Или нет... в общем, я такая смышленая, что даже смущаюсь! Вот. Так что, семпай, давай кушать, — и Цурануи безоблачно улыбнулась.

Нет, она точно не в своем уме.

И в этом салоне наверняка уже полно угарного газа.

— Потом. Сейчас я не очень голоден. Но да, я понял, что это все-таки можно есть. Вон как Кирису уплетает.

— Еще бы. В моей деревне вообще бамбук готовят, прикинь. Мелко нарезают, добавляют сою и жарят.

— Ох, бамбук?! Я слышала, что молодые побеги вполне съедобны — может, и подросшие сгодятся? Странные у вас обычаи, Кирису-сан. Но к чему ты это сказал? Никак ведь с разговором не связано.

Отнюдь, Цурануи-кун, восхитительным образом связано...

?

Ленивая послеобеденная беседа. Цурануи с напускной серьезностью спрашивает:

— А что ты думаешь про феминизм, семпай? Я насчет того, который на четвертом этаже. Он же нападает только на мужчин, значит, можно сказать, что он добр к женщинам? Как тебе такое? Ах да, Кирису-семпай может помолчать, все равно он слишком охоч до баб.

— Трепло... Всяко лучше, чем до мужиков охочим быть. И вообще, Цурануи, феминизм — это женское равноправие. Если он нападает только на мужиков, то уж точно не феминист. Это называется "дискриминация".

— Ох, и правда. Хм, семпай... То есть другими словами — одержимый-сан, которого ты сторожишь, пренебрегает женским полом?

— Ну... Если он дает уйти только женщинам, то не пренебрегает, а, скорее, ценит? Впрочем, феминизм, может, и правильное слово. Женское равноправие, о котором Кирису говорил — уже старая песня, сейчас это понятие подменили, и у женщин стало просто больше авторитета.

— Так много, что некоторые стали их почитать и поклоняться?

— Ага. В общепринятом смысле он, наверное, все же феминист. К женщинам он точно хорошо относится.

Все верно. Хотя кто его знает, не нападает он на женщин или не может напасть. Вообще говоря, поклоняются-то из-за страха перед объектом.

— Хм-м. Враг, но с какими манерами!.. Кстати, ты таким не страдаешь, семпай?

— Не думаю, но мне кажется, что быть добреньким намного легче, разве нет? Хотя я бы больше оценил строгость и справедливость. Однако да, перегибать палку тоже как-то не того.

А то сразу готовься к общественному порицанию.

Это похоже на дуэль. Если честно отражать все удары, это можно назвать уважением к оппоненту.

— Кх-м. Ну а Арика-семпай, значит, к сестре относился вполне себе "того"?

— Стоп-стоп. При чем тут моя сестра?

— Ну, у тебя же есть младшая сестра? А ты прячешь ее от нас...

В этой фразе чувствовалось недовольство, а может быть, даже враждебность. Не то чтобы я кого-то прятал, но мне не очень хотел, чтобы о ней знали мои знакомые.

Я повел плечом.

— Да брось. У человека не может появиться сестра-другая? Кирису, согласись же.

— Не может. Не кидай пальцы на единственного сына. Арика, ты как-то зажрался. Если бы у меня была такая красавица-сестренка, я бы свою жизнь видел в розовых тонах.

Смотри-ка, двое на одного!

И кстати, розы-то красные, то есть цвета крови. Черт, Кирису, не умеешь — не хвались.

— Так-так, погоди, а ты-то откуда знаешь?

— Гр-р. Семпай, ты не возразил Кирису насчет "красавицы"!

— Да я-то случайно узнал. Знакомая девчонка, которая училась с твоей сестрой, показывала мне фотографии. Слышь, серьезно, ну познакомь? Она аккурат в моем вкусе.

Эта парочка ничего не понимает.

Они даже представить себе не могут, что это за существо. Двое невежд, сидят, как птенцы, разинули свои клювы — пи-пи, хотим еды и объяснений!

— Знаете что. Поверьте мне, не стоит с ней связываться. Помните, как два года назад на холме Сикуры кое-что случилось? Один из преступников была моя сестра.

— Чего? — оба склоняют головы набок.

Ну да. В городе Сикура невозможно найти человека, который не знал бы о той трагедии.

Варфоломеевская ночь больных с Агонистическим расстройством на терминальной стадии — потерявших рассудок, проявляющих агрессию ко всем и во всем, убивающих направо и налево. Пострадало без малого тридцать домов. За какой-то час десять трупов, шесть тяжелораненых, тринадцать просто раненых — самая беспрецедентная, но чудесная биологическая катастрофа за всю историю Сикуры.

Почему чудесная? Потому что через несколько дней все обитатели госпиталя Ольги в один голос кричали, что если "терминальщики" взбесятся, двухзначным числом жертв обойтись не удастся.

— Холм Сикуры, два года назад... А, тогда ведь убили твоих родителей?..

— Да. Преступница напоследок нанесла нам визит. Хотя какой "визит" — все-таки это ее родной дом... А может она просто решила, что вечеринка только началась, и пришла немного передохнуть.

Или зашла закончить последние дела перед тем, как уйти. Даже думать не хочу, что у этой в голове творится, но, в конце концов, та передышка стала началом еще более кровопролитной драмы.

— То есть в ту ночь ты был дома, когда по соседству разыгрывалась эта трагедия? Разве эвакуацию не объявляли?..

— Ну... Просто я дрых как сурок, — я неловко отвел взгляд.

— Понятно. Вот что значит сестра — могла убить тебя в любой момент, но все же забежала попрощаться! Не зря она столько лет наблюдала за тобой, Арика-семпай!

Да уж, трудно спорить. Все-таки... я настолько толстокожий, что пришел в себя лишь от боли в левой руке, когда отец и мать уже были убиты.

Но и такая толстокожесть иногда полезна.

Та ночь... Одетое в платье, забравшееся в постель это; начисто пропавшая левая рука; свет от полицейских машин, ясно видимый со второго этажа. Да еще раздавшийся в самом конце взрыв. Как будто я ввязался в войну Ультрамена с чудовищами из космоса. Моя непробиваемость позволила полностью осознать весь этот ад и не лишиться чувств — за это я ей благодарен.

— А какой девочкой была твоя сестра? На фотографии она спокойная, похожая на принцессу, словно французская кукла... Что у нее было в руках — нож, пила?

?

Вот достоинство Цурануи — продолжать расспросы, пока интересующая тема полностью не исчерпает себя. Страшилок она не любит, но ничего не имеет против таких вот кровавых историй, которые случились на самом деле. Никто так и не смог забыть, как она в старшей школе весело разделывала курицу.

— Ну, ничего такого я не видел. Когда я лишился руки, она была без оружия.

— Г-голыми руками отвертела?!

Словно кадр из кульминации кровавого фильма, да? Но все равно — даже такой кадр выглядел бы несколько лучше, чем все, что произошло там на самом деле, поэтому я смолчал.

— Да-да. Она с давних пор не любила инструменты. Зато нунчаки, бильбоке всякие не могла оставить в покое. Возилась с ними, пока те не ломались.

— А, м-м. Бильбоке... Сестрица тоже тот еще развранец... — краснея, выдала Цурануи.

В переводе с ее языка это, видимо, значит "развратный сорванец".

— Бильбоке — это такая ракетка с шариком на резинке. Когда вернешься домой, спроси у хозяйки общежития. У нее вполне может найтись такое.

— Хорошо, как вернусь, сразу же попрошу. Прости дурочку, ладно?

Цурануи в смущении почесывала щеку — ей было несколько стыдно от того, что она не знала развлечений простого люда. Но хоть она и вела себя, как ребенок, воспитание у нее было вполне достойным.

— Короче, она не любит оружие. Хотя до меня доходили слухи, что она бродила по улице с кучей припрятанных заточек и дубинок.

— Однако она же одержимая? И никто этого не замечал?

— Сестра была из тех, кто меняется изнутри. У большинства одержимых растут новые органы и физическая сила, ну а у этой, похоже, все перемены ушли только лишь в силу. Так до последнего момента и не разобраться.

Да и неинтересно было бы.

— Она была хорошей девочкой?

— Способной. Гордость родителей! Они, по-моему, смотрели на эту сквозь пальцы.

— А ты? Ценил сестренку?

— В том смысле, что не вредил — ценил.

— Но она точила на тебя огромный зуб...

— Верно. Вот только никак не могу вспомнить, за что.

Цурануи попала в самую точку. У меня в памяти совершенно не отложилось, на какую мозоль я мог наступить, каких тараканов разбудить, чтобы это сказало: "Братик, мне так не терпится тебя убить!" Значит, причина могла быть и не во мне вовсе? Хотя я уже никогда не узнаю наверняка... наверное. Скорее всего, что-то просто не срослось.

— Сёдзай, ты тут?

Меня прервали в самый подходящий момент.

Бум-бум — в дверь постучалась наш босс, Тома Мато-сан.

Она как всегда была в строгом костюме. Из карманов жутко топорщились две близняшки-"беретты".

Женщина пришла не одна — поодаль топтались двое полицейских в штатском.

— День добрый.

— Молодец, трудишься. Ну, где?

— Вон там. Ах да, не желаете присоединиться к нам?

— Спасибо, не сейчас. Я ненадолго отлучусь, сделай мне кофе.

Мато-сан махнула рукой, сказала "пока" и удалилась. С такой легкостью, как будто сказала: "Пойду скормлю бумажку шредеру".

Белоснежный снег был похож на туман — Мато-сан прошла сквозь него и растворилась в офисном здании.

Последовавшие за ней полицейские остались у входа.

Что ж, все верно. Они бы только путались у нее под ногами.

— Ух-х, Мато-сан как всегда сурова. Такая клевая! Будь я женщиной, влюбилась бы... —

Цурануи Михая похлопала по спинке переднего кресла.

Замечу, что, как ни посмотри, Цурануи биологически все-таки девочка.

— Чего ты на нее косишься? Ты же понял, что Цурануи хотела сказать. Можешь представить сестренку Тому мужиком?

— Не могу. Если на то пошло, уж лучше представить нас, гм...

— Во-во. Так что, Арика, Тома-сан расспрашивала тебя про этого одержимого?

Если он вдруг ударит Мато-сан, то все шишки достанутся нам. Хотя Кирису, наверное, просто хотел понять, можно ли смыться или уже бесполезно. Опять же сегодня Цурануи здесь.

— Нет, не волнуйся. Мато-сан знает лишь то, что у нас тут одержимый, которому ужасно не везет. Она сказала: хоть одной рукой, но не дай ему уйти.

Вскоре по безлюдному городу разлетелись звуки выстрелов.

Послышалась возня беспорядочного сопротивления.

А потом странно ритмичные звуки борьбы.

Шмяк, шмяк, хрясь, шмяк.

Конечно, я уже привык. Но когда на слух оцениваешь перевес в силе... это уже клиника.

— Вот суровая, а.

— М-да. Я уже сказал, что ему не очень везет, но в целом любой, кто попадается на глаза Мато-сан, теряет весь запас везения. В том числе и моя сестра — она сбежала бы, если бы не Мато-сан.

И снова: "Чего?" — недоуменные взгляды.

Ну да, если они не знали про мою сестру, то и про случай с Мато-сан не знают.

Сейчас эта парочка в режиме "О чем ты вообще?"

Честно, их счастье, что не знают.

Любопытство сгубило кошку, как говорят англичане. Именно так и распространяется несчастье.

— А что, очень интересно?.. Ну ладно, только не жалейте потом, что спросили.

Понятное дело, они хотят знать.

Опять же, раз они расспрашивали про это, без рассказа о Мато-сан толку будет мало.

— Это долгая история. В общем, как-то ночью просыпается Исидзуэ Арика — а он уже всего-навсего инвалид...

Холод за дверью машины — прямо как в ту ночь.

В ту тихую ночь дробящейся кости.

Кровавая жатва родившейся, красивой жизни.

3/Formal hunt.

2003 год, февраль.

Произведенный в доме Исидзуэ арест был частью полицейской операции по "спасению" А-больного с необычными симптомами.

Для помощницы инспектора полиции Томы Мато это было первое самостоятельное дело. Осада второго квартала на склоне Хасекуры закончилась за двадцать минут.

Было мобилизовано сорок полицейских — половина из них уже занималась делом Хиномори Сюсея и была вызвана под предлогом его ареста, вторую половину составляли обычные патрульные.

— Был отдан приказ мобилизовать людей с оружием, но я смотрю, тут мало кто по-настоящему вооружен. Ладно, черт с ним. Внимание всем — открывать огонь при малейшей опасности. Только не смейте привыкать — сегодня у нас особая ситуация!

Обычно полицейские не носили с собой табельного оружия — оно выдавалось только лишь перед началом задержания и сдавалось после. Просто так получить его было нельзя. Даже в экстренной ситуации оружие полагалось носить в кобуре — как символ устрашения, а не принуждающей силы. Но всегда случаются исключения из правил. Даже если сверху придет приказ о вооружении, полицейские могут отказаться стрелять. Запугивать больных пулями — стражи порядка считали это очень неудачной идеей. Сделаешь такое — и можно помахать карьере ручкой.

Тома Мато отдавала приказы.

Люди за ее спиной быстро перекрывали все пути отхода из окруженного дома.

— Все поняли? Если вдруг подозреваемый решит прорываться — открывать огонь по готовности. Кажется, это будет больше походить на охоту, чем на арест.

— Помощник инспектора Мато-сан, мы можем начинать?

— Да. Ни в коем случае не дайте ему уйти. Внутри есть уцелевшие?

— Мы смогли осмотреть только двор, однако Исидзуэ Каната сообщила лишь о паре трупов в доме.

— Что с остальными?

— Жители близлежащих домов эвакуированы, однако при проверке мы не обнаружили двух человек. Вероятно, они все еще внутри.

— Что ж, увидим. Комната на втором этаже? Дайте план дома... Так... Кажется, внутри тесновато, я смогу справиться в одиночку. Остальные — разбейтесь на группы. Старшие по званию — защищайте новичков, если они первый раз осуществляют арест.

— Так точно. Когда начинаем?

— Через минуту. Думаю, стоит взять мой любимый дробовик... Это моя собственность, так что не обольщайтесь.

Женщина отошла к своей машине.

Появившийся из багажника Benelli Super 60 был настоящим произведением искусства, к тому же имел самозарядный механизм. Хоть он и был тяжелее обычных полуавтоматических пистолетов, но по надежности им не уступал. Видимо, это оружие было выбрано из расчета стрельбы с одной руки.

Тома Мато превратилась в настоящего охотника — убрала длинные волосы, облачилась в бронежилет и нежно вставила две "беретты" в кобуру на поясе.

— Начинаем! Не забудьте расставить кареты скорой помощи! Задержанных городскому департаменту не передавать! Похоже, госпиталь Ольги получит еще одного славного D-больного.

Взяв поудобнее дробовик, она направилась к дому. Холодная ночь была прекрасным дополнением к полицейской операции.

Из недр особняка Исидзуэ раздался нечеловеческий крик.

?

Откуда-то издалека доносился лай собак.

М-да...

Даже вид молодой девушки не смог сбить их с толку. Это красивое платье было сшито специально ради сегодняшней кровавой ночи.

С улицы послышался противный звук полицейских сирен.

Почему полиция так быстро отреагировала?

Почему такие большие потери?

Сколько всего трупов?

Нахмурив изящные брови, девушка легким шагом плыла по коридору.

Что ж, родители умерли, это совершенно точно. Сейчас они лежат в гостиной — даже в последний миг своей жизни эти двое не отпустили рук друг друга.

Порхающей походкой взлетела по лестнице.

Угловая комната второго этажа — комната брата.

На улице становилось неспокойно, сирены звучали все громче, но сейчас это не имело никакого значения. Видимо, мы все же где-то просчитались.

Девушка резко открыла дверь комнаты, зашла и заперлась на ключ. Потом задернула занавески — чтобы не отвлекаться. Человек в комнате тихо спал, а она в очередной раз расплылась в улыбке.

С наслаждением и совершенно не стесняясь, мы получим свое.

?

Комната на втором этаже была заперта на ключ, изнутри доносились голоса. Ни секунды не колеблясь, Тома Мато разнесла дверь крупной дробью.

И застыла в недоумении.

Что это такое? В темной комнате находились юноша и девушка. Она обняла парня за шею, а он выглядел рассерженным и одновременно печальным. Девушка смеялась бархатным голоском. Подозреваемого Хиномори Сюсея обнаружено не было.

Обычно люди думают, что виноват всегда мужчина.

Но когда полицейская увидела руку парня, то сразу все поняла.

Тома Мато мгновенно обернулась к девушке в белоснежном платье, выхватила из кобуры "беретту" и прицелилась в левое плечо.

Выстрел.

Взвизгнув, девушка в мгновение ока спрыгнула с кровати, и пуля попала в стену. Мигом позже ствол дробовика взметнулся вверх и в комнате прозвучал громоподобный выстрел.

Белоснежный комок в россыпи деревянных щеп и осколков с потолка приземлился на пол.

Девушка поняла, что сбежать ей не удастся — противник пер напролом. Она избежала прямого попадания только благодаря тому, что сумела изменить траекторию прыжка от потолка к стене.

— Да что же это?..

Держа в руке обломок потолка, девушка поднялась — Тома Мато сразу же выстрелила в ее левое плечо.

По белому платью поползло бурое пятно.

— А-а-а-а...

Меж пальцев девушки заструилась кровь, она медленно подняла руку и начала слизывать красные капельки.

Потом спокойно перевела взгляд на целившуюся в нее полицейскую:

— И кто вас таким манерам учил, тетя?

После чего резко запустила обломком в стража порядка.

Громоподобный выстрел.

Осколки все-таки попали в девушку — и сразу после этого обе участницы действия поняли, что это была очень большая ошибка.

Обладательница белоснежного платья кинула обломок, он был разнесен выстрелом Томы Мато. А секундой позже девушка поймала еще шесть пуль.

Чтобы остановить преступника, Мато выстрелила еще два раза, кинула на землю дробовик, выхватила второй пистолет и продолжила кормить свою цель свинцом.

Для девушки полицейская была всего лишь игрушкой, для Томы Мато девушка была всего лишь одержимой. И все же каждый из них считал другую достойным соперником. Однако они слишком явно понимали свое физическое различие и не делали друг для друга никаких поблажек. Не сошлись характерами. Что же касается взаимной ненависти — словами этого не передать.

— А-а-а-а-а!!!

Даже поймав в упор девять пуль, девушка осталась на ногах — кажется, ее заботило лишь белоснежное платье, которое теперь было похоже на лоскуты мокрой рваной ткани.

— Получай! Получай! Еще хочешь?

Неужели она волновалась о своем платье больше, чем о собственных ранах? Недовольно вскрикнув, девушка атаковала Тому Мато.

Сильнейший, разрывающий воздух удар ногой.

Выстрелы.

Ураган из щепок.

Выстрелы.

Смертельный танец свинцовых 9-миллиметровых шариков.

С каждым промахом сила девушки увеличивалась — 50 килограмм, 100 килограмм, случайным ударом она чуть не проломила стену. Ее не брали даже с десяток выстрелов в упор.

Они на секунду замерли.

Девушка посмотрела на рваные лоскуты, оставшиеся на ее теле, и цокнула язычком. Тома Мато кинула на пол пару пистолетов, в которых закончились патроны.

Звенящая тишина.

Преступница резко прыгнула, и одновременно с ней полицейская подцепила ногой дробовик.

Громоподобный выстрел.

Девушка, мгновенно изменив траекторию прыжка, ушла в сторону — дробь, лишь едва задевшая ее руку, проделала дырку в стене. Тома Мато очень волновалась за пострадавшего, который все это время лежал на кровати. Девушка поняла, что ловить здесь ей уже нечего, а потому, не обращая ни на что внимания, прыгнула в окно и исчезла на крыше.

А полицейская думала, что же делать с оружием.

— Это же просто немыслимо, даже дробовик ей нипочем.

К тому же ружье было слишком опасным в таком замкнутом пространстве.

Женщина подобрала пистолеты и перезарядила их, смутно надеясь, что они все-таки смогут ей помочь.

— Извиняюсь — я из полиции, — обратилась она к лежащему парню. — Произвожу арест одержимого. Пожалуйста, оставайся на месте.

А потом, держа в руках пару "беретт", женщина выбралась через окно и перескочила на крышу соседнего дома.

У Томы Мато было четыре магазина по шестнадцать патронов каждый — итого шестьдесят четыре пули. Но сколько бы у полицейской их ни было — если тому существу и десяти попаданий было мало, она даже представить себе не могла, как будет с ней сражаться.

?

Когда полицейская проникла на второй этаж соседнего дома, ее встретили звуки старомодного проигрывателя компакт-дисков.

— Это что еще такое?

Звук неожиданно прервался. Женщина не верила своим глазам — в проигрыватель, который сейчас казался маленьким мешком с песком, вцепилась девичья рука и просто сломала его, словно каждый день этим занималась. Превратила технику в тупое, огромное орудие убийства.

— Продолжим?

С необычайной скоростью она швырнула проигрыватель в полицейскую. Изогнувшись, Тома Мато расстреляла летящий предмет — но это было только начало. Аппарат превратился в кучу осколков, а девушка вытянула руку и сказала: "Вот мое оружие".

Та часть девушки, которая превратилась в животное в человеческом обличии, имела просто невероятные возможности.

Быстрота движений и сила мышц, поражающие воображение.

Неуемная энергия и мгновенные рефлексы.

Невероятная выносливость и метаболизм.

Любой предмет, которым можно было нанести вред человеку, в таких руках превращался просто в смертельное оружие.

Окружающая обстановка преобразилась в форменный ад. Книги со стола, карандаши, ручки, предметы мебели и быта — десятки, сотни вещей стали противниками Томы Мато. Немыслимый вихрь, невероятная сила. И как тут могли помочь всего два пистолета? Обычная, неприметная комната какого-то человека стала смертельным оружием, а девушка превратилась в миксер смерти — она безжалостно уничтожала все, что попадало ей под руку.

— Да что же это?!

И в этом урагане полицейская умудрилась уцелеть. Она как могла уворачивалась, била, стреляла, пыталась уничтожить предметы, к которым тянулись руки девушки. Только все это было бесполезно — какое бы оружие ни держала в руках Тома Мато, с девушкой все равно ничего не случилось бы.

От раздражения и непонимания одержимая завизжала во весь голос. В комнате стало нечем сражаться — тут не осталось предметов, которыми можно было бы убить человека. Пробив стену, она влетела в следующую комнату, где было полным полно повседневных вещей. Но полицейская была начеку и уже целилась в девушку.

Быстро схватив дорожный кейс, одержимая начала защищаться от града пуль, в основном прикрывая голову. Видимо, травма мозга будет для нее фатальной — она не сможет двигаться.

Снова беспощадный град пуль.

Такую атаку преступница могла легко перенести — поэтому и нужно было убить ее прямо сейчас.

Но внезапно оба пистолета замолчали, и одержимая опустила кейс, после чего мгновенно ринулась к полицейской. Размахнувшись со всей силы, она запустила чемоданом в голову Томы Мато. Этот удар лежал за пределами человеческих возможностей, и, будучи простым человеком, полицейская сама со всей возможной скоростью блокировала атаку своим ударом.

— Что?!

Кейс жалобно хрустнул. Девушка мгновенно прыгнула к стене, Тома Мато закончила перезаряжать пистолеты — но момент был упущен.

Дорожный чемодан оказался довольно мал для этой одержимой. Она протянула руку к кровати, но полицейская точным выстрелом пресекла новую атаку.

— Черт!

Девушка, в очередной раз пробив стену, выскользнула наружу — ей не хватало оружия, и она очень быстро влетела в следующий дом. Женщина с завидной ловкостью последовала за ней.

Преступница была вся в крови, а на полицейской не оказалось ни одной царапины, даже учитывая то, через что ей пришлось пройти. Однако полицейская не обольщалась — в их битве преимущество располагалось на стороне девушки. Тома Мато была простым человеком — если ее изобьют или зарежут, она умрет. В отличие от девушки, которая будет жива, пока жив ее мозг. Одержимая тоже все понимала и всегда прикрывала голову правой рукой, орудуя только лишь левой.

Полицейская продолжала преследование.

— Говорит Мато Тома. Вторая машина, прием. Объект движется к первому кварталу, приготовьтесь открыть огонь. Одной мне не справиться. Если через пять минут со мной не будет связи, вы переходите под командование полицейского инспектора Тамуры.

Спрятав рацию, женщина перезарядила пистолеты. Последняя обойма. Когда кончатся патроны, ее убьют. Но до этого надо сделать одержимую беспомощной.

— Ох... Что же делать с твоей головой?

Полицейская размышляла о том, что не знает живых существ, даже близко похожих на эту преступницу. Именно поэтому она не желала ее убивать — хотела захватить живой.

Все-таки девушка не была бессмертной, и чем больше стреляла Тома, тем слабее становилось тело одержимой. Наверное, стоило просто оторвать ей все конечности. Пока будет жив ее мозг, она продолжит дышать, женщина была в этом полностью уверена.

?

— Как?.. Почему?! — девушка на ходу утирала слезы.

Но плакала она не от боли. Просто никак не могла понять, почему не может убить эту женщину — навязчивая идея засела в голове словно железный прут.

— А вот и она!

Незнакомый дом, незнакомая кухня. Девушка тотчас же схватила нож, чтобы зарезать им полицейскую, резко атаковала, разбив по дороге микроволновую печь, но Тома Мато легко уклонилась от удара. Внезапно преступница почувствовала ослепляющую боль в пальцах. А потом поняла, что они сломаны, а нож оказался в руках преследователя.

— Ничего себе, ты прям фокусница!

Девушка на секунду замерла — она была так поражена этим оборотом событий, что забыла, где находится.

Острое лезвие молнией погрузилось в рваную плоть. Платье, которое до этого было уже черным, вдруг снова окрасилось ярко-алым. Скрежет. Лезвие сломалось, встретившись с костью, полицейская сразу же отбросила бесполезную ручку.

— Чтоб тебя!..

Воздух рассекли столовые вилки. Тома Мато уклонилась от двух, а третья задела руку с пистолетом. Послышались три выстрела. Это было последней каплей.

В полицейскую полетело все, что было вокруг — столовые приборы, компьютер, сковородки, кухонная плита, диван и даже плазменный телевизор... В действиях этой проклятой девчонки не было никакой логики. Все, чего она касалась, разлеталось в пух и прах.

Тома Мато бросила свои пистолеты и пошла врукопашную. Она просто с ней играла. Или же на самом деле пыталась убить.

При каждом ударе я задавала себе вопрос — почему же ничего не выходит?

Мой опыт меня подвел. Мои знания меня подвели.

Если эта девушка была сверхчеловеком, то полицейская была экспертом. Природный дар был разбит вдребезги стальной волей. Дух, закаленный временем, одержал победу за пять минут.

— А-а-а! Я проиграла? Проиграла? Проиграла?!

И девушка кинулась бежать. Она не искала следующую комнату с предметами, она на самом деле уносила ноги. Бой подходил к концу. Если одержимая действительно хотела исчезнуть, полицейская никогда бы не смогла ее догнать. Это было просто невозможно. Девушку могли спасти только ноги. Все, что могла сейчас Тома Мато — преследовать ее по крышам. А вот сама преступница могла перепрыгивать через дома.

Но как же досадно. Черт, черт, черт!

Она же обладала преимуществом в каждой схватке, она могла запросто победить, но вместо этого взяла и убежала.

Девушка спрыгнула с крыши на вымощенную дорогу. Приземление оказалось чересчур жестким — в ее теле было слишком много пуль, она слишком устала.

И поэтому не сразу заметила перед собой кордон из полицейских машин.

— Огонь!

На девушку обрушился свинцовый град, но она сумела отскочить. Прыгнула на крышу соседнего дома, оставив полицейский отряд ни с чем.

Однако одержимая была на грани. Истратив слишком много энергии на своего преследователя, она не смогла бы сейчас убить стольких полицейских. Преступница направилась обратно в свой дом, там еще должна была остаться еда. Летела сквозь ночь словно балерина — она всегда гордилась своими ногами. Но сейчас эти ноги еле удерживали разбитое усталостью тело.

Девушка не смогла сразу залезть на второй этаж — просто юркнула со двора в гостиную.

— Привет!

Здесь ее поджидала Тома Мато.

— А...

Если атаковать сейчас — она сможет выиграть. Даже на грани смерти у девушки был шанс на победу. Полицейской тоже казалось, что ее противник готовится к последнему раунду. Но у сломленной одержимой не было больше сил.

Она не могла перебороть страх быть побежденной.

До этого момента она даже мысли не допускала, что может проиграть. Как и женщине, ей были чужды неудачи, и в данный момент требовалось напрячь все, что у нее было. Но сколько бы девушка ни пыталась, она не могла найти в себе такие силы.

— Я не проиграю!

Это было высокомерие, сломленное поражением.

Девушка думала, что же ее так подвело, почему она не смогла победить. У нее было очень много сил — но и столько же безрассудства и глупости.

Как только появилась эта мысль, из недр сознания начала разрастаться злость.

— Ах, вот как? Тогда, может, попробуешь использовать вот это?

Тома Мато, повернувшись к девушке, бросила ей пистолет.

Мгновенье тишины.

Все патроны давно уже были израсходованы, но девушка поддалась соблазну, подхватила оружие — ведь до этого момента ее преследовали одни лишь неудачи.

Это оружие нужно было держать двумя руками.

И когда она попыталась преодолеть наслоение своих ошибок, обеспечить своей жизни большую вероятность продолжиться...

— Ну наконец-то ты заняла обе руки.

Лязг ножа — лезвие вошло в основание шеи девушки.

Она медленно начала опускаться на спину, в ее глазах погасала жизнь. Перед самой смертью она все-таки продемонстрировала свое истинное лицо.

— Вот так...

Если у тебя нет цели — зачем ты рождаешься, зачем на что-то надеешься?

Если у тебя нет цели — зачем ты думаешь, зачем мечтаешь?

Это и было причиной ее поражения, самообороной, ставящей длительность жизни во главу угла.

Но это было уже неважно. Теперь она не будет такой, как прежде. В данный момент ей было позволено вырасти, пусть и в угоду Томе.

— А... ах....

Однако все это будет после.

А сейчас — не сознавая даже, что ей сохранили жизнь, девушка находилась в состоянии новорожденной.

Отсечение пуповины.

При едва-едва поддерживаемой работоспособности мозга сила девушки была на порядок снижена.

Иными словами, все кончено. Для Томы Мато и одержимой первый раунд закончился победой человека.

— Я вот думаю...

Тома посмотрела на сраженную сверху вниз. Подобрав любимое оружие, она на всякий случай вогнала оставшиеся пули в тело девушки.

— Ты ведь даже с обычными предметами обращаться не умеешь.

Полицейская поняла, что сражаться на одном уровне с этими существами не так уж и скучно.

4/Эпилог — окончание (2004 год, зима)

— Вот так все и было.

Ф-ф, в-х. Салон, погребенный в тягостном молчании. Звуки потягивания кофе и молочного чая.

Непридуманная история о выжившем в ту ночь Исидзуэ Сёдзае. Кирису и Цурануи явно предвкушали душераздирающую трагедию, но где-то с момента появления Томы Мато, видимо, ощутили, что все было не так уж и плохо.

В процессе представления, то есть рассказа, все присутствующие до пота в ладонях глубоко прочувствовали — с Мато-сан шутки плохи.

— Какая закалка у сестрицы Томы — ну, это и по телу видно. Она же вроде еще и врач?

— Черт ее знает. Если ходит по больнице в белом, это еще не значит, что действительно лечит больных. Хочется верить, что хотя бы за терапевта прикинуться сможет. И вообще, если бы такие как она были врачами — здравоохранению страны пришел бы конец.

Она же явно любит пооперировать больше, чем нужно, — однажды даже простуду вырезать пыталась.

— Думаешь? Она ведь еще раньше ныла, что наркоз при операции — это неэлегантно или что-то вроде того. Неврач ведь такого не скажет?

— Ну, знаешь. Это уж точно была шутка.

Она не была любителем отпускать всякие хохмочки, но мне хотелось думать, что тогда Мато-сан проявила чувство юмора. А то уж очень садис... спартански как-то получалось.

— Можно вопрос? Сестренку откачали и отправили в больницу? — подала голос Цурануи.

— Ага. Наверное, сильно повредила голову — когда она потеряла сознание, проблем только прибавилось. То кровотечение не останавливается, то работают лишь мозг, сердце и дыхательные пути...

Вот что бывает, когда плюешь на здравый смысл. Свалишься — все накопленные чеки разом оплатишь.

— Хм-м. Как-то неубедительно, — задумчиво произнесла девушка.

— Да вообще полная бессмыслица. Тут хоть слово правды есть?

— Да я не о том. То есть получается, что семпая-то не за что ненавидеть! Ее же поймала Мато-сан. Сам семпай вправе злиться на такую сестру! Она убила отца, мать, еще и руку оторвала...

Виновница смерти родителей.

Маньяк-убийца, без разбора убивающая всех в округе.

Кто преступник, а кто жертва — теперь все как на ладони. И все понимают, что по многим причинам этой не следует сочувствовать.

— Нет, у истории есть продолжение, — к нам вновь вернулась Мато-сан.

У входа в здание виднелась одержимая, которую волокли двое сыщиков. Она дышала. Ноги и руки свисали безжизненными плетьми, но как минимум она была живой. Мато-сан сегодня и мухи бы не обидела, хоть и казалась Злым Томатом.

— Отличная работа, босс. Здесь все как положено.

Мато-сан открыла дверь фургона, взяла бумажный стаканчик и начала смывать усталость импровизированным кофе, который был на каких-то пятьдесят иен дороже нашего. Картина маслом — только нам с открытой дверью чертовски холодно.

— Продолжение?.. Неужели история сестры семпая на том не кончилась?

Впрочем, Цурануи даже холод был нипочем. Ее любовь к кровавым историям была настолько жаркой?..

— Нет. У сестренки Сёдзая была одна веская причина возненавидеть своего брата. Ну что, рассказать?

— Еще бы! — Цурануи с энтузиазмом взмахнула кулачком.

Мато-сан с глубоким отвращением потягивала кофе и, чуть заметно улыбаясь, продолжила мой рассказ.

?

Это было самое крупное упущение в жизни Томы.

Она отвела взгляд от еще дышащего врага. Тот, кто ее знает, спутал бы это с новомодным способом казни.

Вот только она не могла прикончить ту, кого требовалось взять в плен.

Вполне естественно отвести взгляд от поверженного в честной дуэли противника.

К тому же полицейская была на пике усталости.

Хоть на лице Мато-сан не было ни единой эмоции, в тот момент она была на пределе. Еще чуть-чуть — и свалилась бы на пол.

Женщина прикрыла глаза и глубоко вздохнула. За такую малость никто не стал бы ее осуждать.

Скорее стоило осудить того подлого противника, который решился воспользоваться этой слабостью.

— Стареешь, тетка...

Оборачиваться было поздно.

Как кукла на ниточках, девушка с пылающим взглядом нависла над Томой...

— Э, что?

...и расчетливо подкравшийся к сестре Исидзуэ Арика — бам-м! — влепил ей битой по голове.

?

— Че?! Так это ты ее добил?! — вдруг заорал Кирису, разбрызгивая кофе прямо мне на голову.

— Ну, по ситуации как-то само вышло...

Если бы оно убило Мато-сан, следующим был бы я — ты об этом не подумал?

В итоге Мато-сан была спасена, это потеряло сознание и отправилось прямиком в госпиталь.

И как только она вновь открыла глаза, ее первыми словами были: "...Что хотите делайте, а приведите сюда моего глупого брата". Говорила она сквозь зубы. Прискорбно, что сие событие низвело меня с "братика" до отстраненного "брата".

— Ну да, на такое вполне можно обидеться. Потому что я думаю, что семпай на всю катушку показал свою самую дурную сторону.

— Какую еще дурную?

— Если ты что-нибудь решил, то идешь до конца. То ли это твоя непоколебимость, то ли стальная решимость.

— Логично, — покивала сеньорка Помидорка.

Дружный девичий кружок, любо-дорого посмотреть, хе-хе. Впрочем, такое бывает крайне редко.

— Ну а я что сделаю? Там ставка была не на жизнь, а на смерть... стоп, пардон, Кирису, дай-ка я выйду.

На мобильный пришло новое сообщение.

Я выбрался наружу, в безлюдный пепельный город.

Снег начал валить хлопьями.

Ни одного человека на улице — даже шум от офисного квартала окончательно стих. Наконец-то все вокруг стало похожим на настоящий конец света.

— Ладно, приду. Часа через два. Какой автобус? Не дури, кто в такой снег по сугробам поедет? Ничего, пешком дойду. Ну все, до скорого.

Я оборвал связь. Теперь у меня были планы до полуночи.

— Семпа-ай? Кто там звони-ил?

Потом вернулся в фургончик и собрал брошенные на переднем сидении вещи.

— Так, мелкое дело. Сами с машиной управитесь? Я пошел на следующую работу.

— Работу? Ты сейчас к Кайэ-сан? Ну-у, семпай, давай завтра-а... Ты же так рвался хоть сегодня влезть под котацу, повысить температуру тела и улизнуть от всех в глубокий со-он!

— Точно. Поэтому пойду и получу свой новогодний подарок.

— Боже! Семпай, ты же совершенный альфонс!

Да фигня — я и так большую часть дня проторчал в засаде. А в том подвале меня ждет очень удобная софа, на которой так мирно спится. К тому же сегодня последний день года, и я до сих пор не получил ни одного подарка.

— Пока. Спасибо за помощь, Цурануи.

— У-у, опять мной бесстыдно пользуются. Я обиделась, поэтому вот тебе последний контрудар. Так как ты вообще к сестре относишься?

Черт, эту сетевую инвалидку нельзя недооценивать.

— Да как-макак... Слышь, Арика. Сестра там или кто — она убила твою родню. Она должна быть тебе как чужая, да?

Что бы Кирису ни говорил, а кровное родство останется таковым, скольких бы она ни убила, и порвать эту связь не выйдет, пока один из нас не ляжет в гроб.

А раз так — наверное, это стремится меня убить потому, что хочет стать чужой...

— Да нет... Так скажу — я молюсь, чтобы она не вышла на свободу из этой адской больнички, — я повернулся к ним спиной. — Ладно, увидимся.

— О, погодь. У меня тоже вопрос. Как, бишь, твою сестру-то зовут? — Кирису высунулся из салона.

Да что такое...

Я не хотел говорить и изворачивался как мог, но под конец меня все же поймали.

Если забыть о маньяках, то Кирису, похоже, всерьез этим увлекся. Но блин — если всерьез, то тем более лучше ведь не знать...

— Ну, скажи!

— Каната. Исидзуэ Каната.

Да, вот так просто. Легко запомнить.

Кирису о чем-то подумал, после чего стукнул кулаком по ладони.

— Ага-а, неплохо. Твои предки шутники! Сёдзай — "тут", Каната — "там". Дружная семейка!

— Не-а. Каната от "огонь" и "топорик" — "пожарный топор".

Неуютная пауза.

Ровно десять секунд мы всматривались в серьезные лица друг друга.

— Как тебе?

— В общем, человека так звать нельзя.

Еще бы.

Но если подумать — оно тоже звучит довольно мило. Когда привыкнешь.

?памяти охотничьей луны — конец

2.5/Наши дни (2004-й год, зима)

Я даже сейчас продолжаю бег. Но если честно, не вижу и тени той скорости, с какой бежала недавно.

Я так устала за эти два года, что даже охота, которая мне нравилась, стала происходить лишь раз в месяц, да и то по инерции. В последнее время она нисколько меня не радует.

В офисном здании, куда я проникла, было удобно. Электричество, сладости, чай, компьютеры. К тому же сейчас праздники — никто не придет, и это хорошо. Все довольны.

И вот я сонно готовлю кофе. С тех пор много чего случилось, но кофе так и остался для меня отвратным пойлом.

"Явились..."

Но свободе настает конец.

Я слышу снизу звуки шагов.

Один идет впереди, двое позади.

Первой вошла женщина, за ней мужчины.

Женщина — уф, кажется, взрослая... Значит, ни к чему бояться.

"Этот фургон с самого утра мозолил мне глаза... Надо, надо было с ним разобраться..."

Я знала, что в фургоне, который остановился на шоссе, были подозрительные люди. Но там находилась женщина, и я не желала к ним приближаться. С той ночи и до сих пор я не могу смотреть в глаза женщинам, похожим на девочек.

"Они уже на третьем этаже... Ах-ха-ха, а мне так нравилось это место".

Я уже не такая быстрая, но трое — это ничего, это не проблема. Надо просто разобраться с ними и, пока не село солнце, найти новое место для ночле... А?

"

"А?.."

Когда я обернулась, исход дуэли был уже предрешен.

Нет. В тот самый момент, когда появилась эта женщина, моей охоте настал конец.

Она подавляла.

Словно шквал, она взмыла по ступеням, подобно молнии ворвалась в помещение, она была похожа на бурю.

Но у меня есть животная гордость.

У меня есть сформированный охотой нрав.

Я металась туда-сюда, кое-как отбивалась, решив сражаться, пока еще стою на ногах — но битва не продлилась и двух минут.

Будь ты хоть самым сильным животным — оказавшись в человеческом обществе, ты будешь жертвой, а не охотником.

— Это ты Яманаси Томори?

Она прекрасно олицетворяла Человека.

Сбалансированная, тиражная.

Без какого-то особого оружия — ей это даже не было нужно.

Идеальные солдаты не могут быть особенными в своем массовом исполнении. Для них, для легиона, такой уникальный солдат будет "недоброкачественным".

Для них будет хорошо то, что делается по заданному плану, в массовом производстве с гарантированным качеством.

Именно такое оружие и было в руках женщины.

Беретта-M92. Стандартный представитель современного полуавтоматического огнестрельного оружия.

Масса, отдача, вместимость обоймы, соотношение цены и качества — все ясно и усреднено.

С минимумом сравнительных недостатков, годный даже для женской руки, формально принятый на армейское вооружение пистолет.

Отнюдь не такая — я, кто была больше, чем человек. Я оказалась очень слабым существом, попавшим под каток созданного людьми массового производства.

— Вот и все. Дело, начавшееся два года назад на холме Сикура, сегодня будет закрыто. Похоже на карму — единственный пропавший без вести житель оказался одержимым.

Она знала все.

Все, что случилось ночью два года назад. Все, что я делала, с чем столкнулась, от чего бежала.

— Я же не всемогущая. Я могу оперировать только фактами, записанными в протоколе. Той ночью... С первого убийства до осады дома Исидзуэ прошел час, но основное буйство кончилось за полчаса. Прочие дома заняли 30 минут, и 30 минут ты потратила только на то, чтобы не спеша перебить семью Исидзуэ? Тут что-то не сходится. Преступник выигрывал в скорости. Так почему же тот дом отнял столько времени?

Прекрати. Я не хочу вспоминать... об этом доме... о той дьявольской девочке, что была там...

— А на самом деле все просто — преступления захлебнулись на особняке Исидзуэ. До той минуты бесшумный взломщик-убийца действовал тихо — и тут вдруг крики жертв... Как-то это слишком отличается от предыдущего почерка и вообще не складывается в общую картину. А что это значит? Это значит, что орала в доме Исидзуэ не жертва.

...да. Это я тогда орала.

Когда я начала охоту, когда я выслеживала всех вокруг без разбора, когда, наконец, вернулась домой к избранным жертвам, к отцу и матери, — о черт, зачем в тот миг я подумала: "Заодно пройдусь по соседям"?! Во всей этой суматохе лишь дом Исидзуэ-сан был окутан тишиной. У меня волосы встали дыбом, но я решила, что мне просто показалось.

Я вошла. И там, в гостиной, мне встретилась одна девочка.

Исидзуэ Каната.

Я стояла перед ней вся в крови, а она совершенно не удивилась, просто посмотрела на меня укоряющим взглядом, словно на грязного пса, и сказала: "Не мешайте мне. Кажется, вам пора домой".

И ее улыбка — словно распустившийся цветок.

Своей животной самонадеянностью я ощутила в ней такого же зверя, поэтому и не могла отступиться. Мы казались равными, потому я решила — она не должна смотреть на меня свысока — и кинулась вперед.

От страха, что сковал меня тогда, я дрожу до сих пор.

Формально она была таким же животным, но масштаб был совсем иным.

Законы перспективы перевернулись с ног на голову. Я считала нас обоих львами, но чем ближе подходила к ней, тем больше теряла чувство реальности происходящего, потому что это отличалось от меня в десятки, а то и в сотни раз.

С тех пор я боюсь и не могу прямо смотреть на все, что выглядит как девочка.

Стоит мне только представить охоту на девочку, я уже не могу довести жатву до конца.

— Так вот чего ты такая. Ну, не знаю, как вы, одержимые, друг друга чувствуете, но ты могла бы не терять дар речи-то. Подумаешь, испугалась.

О чем ты?.. Я весьма словоохотлива и уже какое-то время только и делаю, что говорю.

— Ладно, бормочи дальше, я вроде понимаю. Сама не осознаешь? Ну и пусть. Так что, явишься с повинной? Я сегодня здесь как офицер полиции и не собираюсь становиться тебе врачом.

Явка с повинной?.. Это все людские правила. Когда это зверь считал собственные клыки за грех?

Я всего лишь бегала по городу, следуя своим инстинктам. Я всего лишь затыкала рты свидетелям. Ведь каждому понятно, что упусти одного — зверя по кличке Яманаси Томори обязательно поймают и забьют, так что считай это обычной самообороной.

— Людские правила? Странная фраза. Интересно, уж не считаешь ли ты себя зверем или кем-то в этом роде?

Еще бы. В противном случае я так и не поняла бы, почему мне нравится просто бежать.

— Дуреха. Все ясно как день — Яманаси Томори, у тебя по протоколу значится "привычка оборачиваться". И я долго не могла понять почему. А могла бы чуть порыться и все выяснить. Ты всегда чего-то боялась. Ты не бега хочешь. Ты просто не хочешь останавливаться.

Не хочу останавливаться.

Да, я не хотела останавливаться. Потому что...

— Когда тебе было пять, ты потеряла дедушку.

Потому что я поступила плохо.

Меня всегда преследовал тот летний день.

— У психически больных бывает мания преследования. Без каких-либо на то причин они убеждены, что их кто-то преследует. В твоем же случае причина есть, хоть и слабоватая для А-больного. Нервные токи напряженного мозга хотят стряхнуть с себя фокус "преследователя" и создают демона. Не хочется признавать, но одержимый заболевает, чтобы спасти организм.

— Так что ты, — продолжила женщина, — развилась, так и не осознав, чего хочешь.

Чего я хочу.

Бежать, стать зверем, так легче, отец и остальные были обузой, а я — убийцей. И в ту ночь, когда меня впервые увидели, меня затрясло, но я...

— Да, ты не боялась, что тебя заметят. Ты хотела, чтобы тебя заметили. Чтобы наконец стало легче.

Я оборачиваюсь.

Где меня предали? Значит, отринуть все человеческое было ошибкой?

— На самом деле ты человечна. Демоны делают одержимыми только людей, говорю это как офицер. Считаешь себя зверем? Не смеши. Почему тогда ты не стала тем чудовищем, не напала на своего единственного брата? Не думая ни о прошлом, ни о будущем, а только глядя перед собой? Знаешь, есть два типа маньяков, которые убивают ради удовольствия.

Те, кто не могут адаптироваться к обществу, и не могут даже понять, что они совершают преступления; анархичные. И напротив, те, кто относят свои действия к разряду преступных и утаивает свои грехи, адаптируясь к обществу; систематичные. Можно даже не уточнять, к какому типу ты относишься...

Я думала о самозащите.

Чтобы скрыть убийство родителей, я поднимала руку на непричастных людей. Чтобы скрыть, что я маньяк-убийца, я убивала еще больше. Я пыталась переложить свой грех на незнакомых людей. В то самое время я и стала низменным недочеловеком...

— Поняла, наконец, Яманаси Томори? Ты всего лишь невезучая убийца, которая умудрилась вломиться в дом, оказавшийся вратами ада.

Я мотаю головой из стороны в сторону.

Я не могу поднять ни рук, ни ног. Не потому, что подстрелена, а потому, что теряю силу жить в самом корне своего существа.

А впрочем... эти руки и ноги уже на пороге усталости... верно?

— Ого, ты подняла голову. Не хочешь с повинной, значит?

Естественно. Я — животное, а раз так, я буду обнажать клыки до самого конца.

— Ну и шут с тобой. Ну? Что там было?

На меня смотрят дула пистолетов.

И напоследок она спрашивает что-то непонятное.

— Да я про дом Исидзуэ. Сначала ты всех убила, а потом встретила ее, или вы сошлись до убийства? Это может сильно повлиять на обстоятельства. Смешно даже предполагать такое, но вдруг она на самом деле ни единого человека...

Про гостиную в доме Исидзуэ?

Еще бы я после такого потрясения что-то запомнила.

Я делаю последний скачок.

— Вот как. Ну... В общем, меня устроит и то, и то.

Бух-клац.

Одновременно с сухим звуком у меня подкашиваются колени.

Не ожидала. Я думала, что с ее силой она прошибет мне череп. Но вместо этого продолжавшие двухгодичный забег тело и сознание растворяются в объятиях сна.

— К сожалению, сегодня я офицер полиции, и должна сохранить тебе жизнь. Так просто я не могу облегчить твою участь. Хотя, если честно, снотворное — не мой конек, — тихо проговорила она и, стоя надо мной, отдала приказы двоим вошедшим.

Да уж, моему невезению можно только позавидовать.

Тоскливо несбывшаяся последняя охота. В этот памятный день, когда я должна была блистать инстинктами, последние оказались на минимуме, зато появилась лучшая из охотниц.

Впрочем, теперь я, наконец, смогу уснуть.

Наконец меня настиг и поймал тот летний день.

?formal hunt.end

/FH

Начался 2005-й год.

Мато-сан принесла подарок на день рождения. На день рождения этой, а не мой, конечно же.

— Между прочим, это все под грифом. Показываю только один раз, так что смотрим внимательно. Тут ее самая большая надежда.

Мато-сан поставила передо мной свой ноутбук и включила видеофайл с неудобоваримым названием "FH5.2.13".

А что значит это "FH"?

— Н-нашел кого спрашивать. Это докторишки издеваются. Наверно, они так сократили flame и hatchet.

Между прочим, hatchet — это тяжелый и широ-окий такой колунок для рубки дерева.

— Ну ладно... Название словно из 80-х, Мато-сан.

— Кому говорю, это в госпитале так назвали. Я просто дала добро... О, начинается, вот отсюда. Смотри как следует! От этого зависит, как прилично она будет себя вести. Если прозеваешь — заметит по скрытым признакам.

Бр-р, каким еще признакам? Тоже мне ниндзя.

— Хорошо. А кто-нибудь позаботится обо мне, если вдруг у меня случится душевное расстройство?

— Если ты скуксишься, но это пойдет нам навстречу — можно не то что не заботиться, а вообще не принимать тебя в расчет. Это ж какая ценовая эффективность!

Видео кончилось через две минуты.

Внутри чего-то вроде спортзала неведомая красотка развлекалась с мешком с песком. В объектив она не смотрела, комментариев никаких не давала.

— Это что, Лара Крофт?

— Изображение с камеры охраны. Сказала, принеси, мол, любую обычную запись, все-таки два года не виделись. Может, она хотела напомнить тебе о себе?

Кстати, сегодня ей исполнилось семнадцать? Вот так подумаешь, и теплое чувство... не возникает вообще. Вы только посмотрите на этот мешок! В нем же больше ста килограмм.

— Вот и все кино. Я пошла, какие комментарии напоследок?

Ну что... Я не хотел спрашивать, но почувствовал, что если не спрошу, то это будет давить мне на нервы. Конечно, вопрос сомнительный во многих смыслах, но больше всего я задумался вот над чем:

— Гм. По-моему, она развилась?

— Ага, совсем взрослая.

— Я не о том. Больше, хм, в биологическом смысле.

На том диалог кончился.

Мато-сан убрала ноут, разом прикончила оставшийся кофе и пошла на выход.

— М-да, я могу тебе сказать только одно. Честное слово, тяжело тебе с половозрелой сестрой, "братишка".

Тома ехидно улыбнулась и откланялась.

Застала меня врасплох...

И даже не тем, что ответила на мою шутку, а... Э-э, да, к стыду своему, я слегка засмотрелся, Томато-тян.

Год

75-й Доставка, утеря

76-й Семья Тоума: рождается старшая дочь.

78-й Подземная комната в Сонном лесу.

84-й Семья Исидзуэ: рождается старший сын

86-й Происшествие в особняке Карё. Снос особняка.

88-й Семья Исидзуэ: рождается дочь.

92-й Одна операция. Арике 8, Канате 4.

95-й "" Первое проявление болезни. Воображаемый район Нодзу. Случай массовых поджогов Ямады-сан.

01-й

Январь

Родители Хисаори убиты. Хисаори Макина в клинике им.Ольги. Хисаори Синъя в психиатрической лечебнице.

03-й

Февраль

Побег Яманаси Томори. Хиномори Сюсэй, дело о серийном маньяке-убийце; также нераскрыто. Исидзуэ Арика и Каната помещены в клинику им.Ольги.

Начало лета

Исидзуэ Арика прошёл все обследования. Признан латентным, однако к выписке не допущен. Хисаори Макина знакомится с обоими Исидзуэ.

Зима

Рождество в клинике Ольги. Сон белым днём. (Malion in day dream)

04-й

Начало года

Хисаори Макина выписывается. (HandS.R)

Август

Исидзуэ Арика выписывается. Новая жизнь. Знакомство с Карё Кайэ. (Переодевания-HandS.L)

Первое задание. (S.VS.S)

Август

HandS., беседа после. Исидзуэ Арика находит вектор новой жизни. "Хочу жить как можно легче".

Сентябрь

Второе задание. Работоголик Кидзаки.

Исидзуэ Арика покидает отчий дом и переезжает в дом благополучия N13.

Октябрь

Третье задание. Полицейский-пёс. (Анорексическая булимия-JtheE.)

Канун рождества

Яманаси Томори, схвачена. (Памяти охотничьей луны-formal hunt.)

05-й

"" Воображаемый район Нодзу. (H-RED-B)

"" Красавица Сонного леса. (S.Peeping Beauty)

"" Один курьёз. (.D.D.D)

"""

Сет позишн, тэйкбэк. Шаг, выпуск, страйк.

В этот миг тело становится пружиной.

Неважно, кто бьющий, — не дать и коснуться мяча.

Чарующая гладкость движений плоти, кости, воли.

Потерявшие человечность от излишнего повторения движений поясница и локти воздвигают гору мертвых тел.

Здесь — сковорода, подогреваемая радостными выкриками.

Отзвуки воплей одобрения, греющие намеком на лавровый венец.

Обжигающе-палящее солнце.

Жарящий легкие запах лета.

Свесившая голову женская фигура.

До содрогания холодного цвета синее небо, ни облачка.

Бейсбольное поле, как водянистого цвета космос, а в центре него стою я.

Но все равно — кто сказал, что и это пройдет?

Непригляднейший фол на подаче.

Необратимый "дикий мяч".

Со стороны крайне комичный, театральный даже, выбор филдера.

Под волнами противных звуков я прятала глаза.

И тогда...

Я впервые услышала звук ломающейся кости.

S.vs.S-1

0/

"

Все планы на лето вернулись к чистому листу.

Мы рассчитывали дни сражений как минимум по первую неделю августа, но в тот же день, как начались долгожданные летние каникулы, дни предали большинство наших задумок и положили битвам конец.

— М-да, как все обернулось-то. Настолько резко, что даже освежает, как вы думаете?

Повернувшись, я спросил двоих человек позади, но ответа не получил.

На следующий день после того случая, в Сикурской старшей школе N1...

До вчерашнего дня такой шумный стадион объяла тишина.

Залитая светом летнего солнца земля цвета заварки черного чая. Синее небо, насколько хватает глаз, притупляется чувство перспективы. Наводящий на мысль о горизонте, без мячей, без команд, без сеток, ровный пейзаж.

Сейчас двадцать первое июля. Школа на летних каникулах.

На стадионе нет учеников, и в здании тоже, казалось, не было ни единого человека. Даже для послепраздничного дня эта тоска была слишком экстремальной.

И вот эту экстремальность мы решили использовать.

— Ничего себе. Это откуда у тебя ключ от задних ворот, Исидзуэ-семпай? Раз решили проникнуть тайком, уж могли бы и через забор. О, ты случайно не думал отомстить после выпуска?

— Не. Прости уж, что не оправдал надежд. Мне не настолько нечего делать, и я не настолько расчетливый. Просто я все время его занимал, и все, без особого подтекста. А, у меня и ключ от клуба есть, тоже откроем?

— Не, какой смысл-то... Однако как местные ребята это допустили вообще? Это, как его, не протекция какая-нибудь, когда смотрят сквозь пальцы?

— Было дело. Если хочешь сам, могу научить, но тебе же этого не надо. А, вон, мартышку надо поймать, Кирису. А то так и в школу вломится ведь.

"Угу", — обескуражено ответил Кирису Яитиро и зашагал вперед.

Да, сегодня мы здесь на незаконных основаниях. Стадион еще ладно, а если лезть в здание, сквозь пальцы уже не посмотрят.

— Э-эй ты, балда-а! А ну стоять!

Большая туша Кирису округлила плечи и вошла в краучинг стайл.

Цель — третий соучастник наглого пересечения стадиона и инициатор всей затеи, Цурануи Михая.

— Ух-хо, горилла! Не жалкая букашка, но жалкая горилла бежит сюда по прямой?! Что же, что же с этим зверем?! В этой жаре вдруг сошел с ума от меня, как я погляжу!

— У-а-а-а, чтоб ты сдохла, макака! Я скорей помру, чем захочу тебя!

Как в старом добром регби.

Кирису со стенобитной дурью врезается в Цурануи, и оба катятся, поднимая пыль. Без преувеличений. Удар был просто убийственным.

— Эх, молодость. Неплохо двигается в такую жару.

А мне просто дышать смерти подобно.

Утирая пот со лба, сажусь в тень дерева, откуда лучше видно.

С уходом из-под солнца температура стала терпимой, но жар от стадиона после полудня стал еще ядреней. То ли началось опустынивание местности, я даже миражи увидел.

Зато прямо сверху — визг, высокий, сверлит мозги. Ну, цикады визжат. "Свиристят с хорошим ритмом", — так лучше звучит, но работа без секунды отдыха противоречит ТК, кончайте уже. Ну же, лето длинное. Подумайте о размеренности, подумайте о долгой и спокойной пенсии.

— Или не думайте, седьмой день жары же. Тут впору ленять, пока живой... А-а, блин, что-то тут еще жарче стало.

На стадионе Кирису и сваленная им Цурануи уже успели перейти к исполнению захватов в локоть, обратных крестов и прочего. С легкими слезами на глазах — видимо, потому, что новенькая одежда стала комьями песка. Самое жуткое, что тэкл Кирису нанес ноль повреждений.

Отвлекаясь: когда выяснилось, что эта пустоголовая девица на самом деле выходец из хорошей семьи и всерьез занимается самбо, когда все закончилось, уже наступил две тысячи шестой год.

Это будет сильно позже, а вот сейчас тридцать пять градусов в тени. Осадков всю эту неделю не предвидится. Безжалостное жгучее солнце середины лета не выпускает меня из угла, и только энергия Цурануи бьет ключом.

?

Городское лето год от года превращается в ад.

Тесно выстроившиеся дома мешают ветру, плюс бездумные люди внутри со своими перегретыми кондиционерами, да еще стены зданий отражают солнце, как огромные зеркала, и земля неплохо так обгорает. Если ты не из тех граждан, что несут бремя кондиционерного греха, и не с такими деньгами, чтобы скрываться в естественных убежищах — семейных ресторанчиках — а простой школьник, то для тебя это тяжелый сезон. Ну, зимой тоже ломаешь голову над всеми прелестями холода, да, можно сказать, круглый год беда, но все равно.

Так-то у нас, не бомжей, есть свои надежные дома, и можно там пересидеть, не напрягаясь. Можно, но, гм, молодость не дает так убивать время. И родители не дают.

Отцы выталкивают потерявших боевой дух и предающихся сну сынов на улицу, матери укоряют усердно сидящих в чатах и строящих "хомяки" со стишками дочерей.

Так что вынужденной вести жизнь дорожных бродяг молодежи от скуки приходится сбиваться в ватаги и бесцельно шляться по городу. По такой бессмысленной причине я и познакомился с Цурануи и Кирису.

— О? Вы тоже располагаете свободным временем, семпай?

— Ну так. Меня аж до середины лета вам в помощь приписывали. Теперь планов ноль, думаю подработку пойти поискать, что ли.

— Везет мне! Тогда я покупаю один ваш день!

На этом мне в руку шлепнулся щедрый аванс в десять тысяч иен.

Я помялся, но признал особую выгодность предложения в десять часов утра. Если подумать, мой талант проявился весьма рано.

?

В качестве участника вечеринки бездельников я и пришел в школу по задумке Цурануи...

— Круто! Цикады крутые! Вы же хором поете! Э, вы где до сих пор были? Под землей? Зомби, что ли? Вообще, так рано встать и сразу так беситься — морпехи обзавидуются! Черт, вы мне по нраву, можете прийти ко мне и фак май братьяс!

Цурануи сидит под той же кроной и подбадривает цикад.

— Э-эй, Исидзуэ-семпа-ай, мне бы воды попить. Не из-под крана, а минералку-у. Может, ненадолго зайдешь и стрясешь немного у них по праву старшего?

Распластавшийся в той же тени, Кирису Яитиро без капли властности лениво помахивает рукой в воздухе.

Натуральный кошмар.

Нас троих видеть было тошно.

Каким образом совсем недавно полные блестящих планов на лето ребята за один день превратились в совершенные тюфяки? Как жестока судьба. Проникшим на спортплощадку троим бездельникам нечем заняться, и мы смотрим на зарождающиеся в небе кучевые облака.

Занятые дни кончились.

И наши планы, и прожекты взрослых, и все-все стало чистым листом.

В рамках префектуры C, но все же битва гениев, так и не сбывшись, пропала, словно морская пена.

— А кстати. Вроде бы сегодня четвертый раунд "Коал"?

— Ага. Ас Комагири и питчер сверхвысшей школы Игурума, Юмия на замене. Не прошляпят. Победа по району точняк за ними.

— У-у. Да, у "Коал" забрал тогда очко только наш хоумран... Обидно. Паршиво. Я бы хотела еще посмотреть на битву наших первых по школам гениев.

— Не дури. Как слагер, Гондо из Котокуин не хуже. Он одуренно дает хитрый мяч, а еще незаметно набрал высший процент страйков, ага? Хотя хоумранов мало...

— Ага, у Гондо-кун сильная левая. Хотя с шутингом Игурумы не ладит. Вот если б у него руки-ноги были как у Кирису, он бы брал...

— Ха. Все эти скучно-хорошие бьющие. Ой-ой-ой, золотой хоумран с дома, золотой возврат питчеру с дома, золотой бег со страйк-аута до базы с дома, золотой дедбол с дома, вся эта любовь к экстремальным бьющим. А, и руки-ноги у Кирису-сан слишком длинные, как у обезьяны же. Хотя я только что это заметила.

Цурануи шлепается из положения "сидя" в положение "лежа". Ей бы хоть чуть-чуть больше воспринимать себя как девушку.

— Ах-ха-ха. Извини, но я-то уже давно заметил... что ты, женщина, не ценишь уважения.

Кирису уже давно лежит в такой позе, слушает треп Цурануи, вечно ляпающей на слово больше, чем надо, багровеет, но игнорирует.

Вот ведь дикари. Но одному оставаться сидеть было как-то не то, и я тоже развалился на земле.

Привычный запах земли.

Под тенистой кроной никакого газона, обычное бурдоземье. Тут и там я почти уже три года сижу отдыхаю. Бездумно смотрю в небо.

Стадиончик все так же наводит сон своей скучностью, но в груди покалывает чем-то несбывшимся. Лето слишком жаркое и длинное, чтобы просто существовать. До вчерашнего дня этот жар был другом. Нам, переживающим "весну жизни", небо середины лета чем-то напоминало возгласы одобрения с трибун.

А сейчас поддержки не слышно. Стадион безлюден, и это потому, что занавес нашей истории закрыт. Прошли финальные титры, кому-то из зрителей надоело, кто-то хлопал, кто-то тронут до слез, но все они ушли.

Здесь осталась только маленькая забытая в диком поле сцена.

Только кинопроектор, только треск пустых бобин.

— Ну вот, теперь делать нечего...

— М-м, точняк...

Протягивая руки, мы лениво смотрим в небо.

Шум цикад эхом пилит уши.

— Так. А давайте-ка сыграем в бейсбол.

Никто не против.

"К чему-то такому и шло", — криво улыбаясь, Кирису принес из клуба снаряжение.

Питчером — Кирису.

Я — бьющим... быть не захотел, поэтому кэтчером.

Бьющим — подающий надежды новичок, Цурануи Михая.

Девушка, видимо, радуясь, что может держать биту в руках, солнечно улыбаясь, направляет ее на Кирису.

— Хе. Чтоб вы знали, бездельники, в Сикуре есть и третий гений! Камон, старпер! Сегодня я отделю зерна от плевел, вы будете кланяться и угощать меня сладостями какими-нибудь!

"Ну, ну", — машет битой непутевая младшеклассница.

Длинные конечности Кирису, рост за метр восемьдесят, замах белым мячиком, грозящий рассечь и не заметить.

— Раз, и, два!

То ли вой, то ли рев.

Прекрасная подача, слишком сильная для девушки-бьющей.

Мяч взлетает, как след от самолета.

"О-о!" — смотрят в небо трое бездельников.

...Такое долгое, тяжкое лето.

Сон о потерянном водянистого цвета рае — ныне утерян.

Итак. Вот история о временах юности, когда в воздухе было чертовски жарко, но внутри — совсем наоборот.

1/Slugger. (Top)

Разрыв черепной кости.

Исход решился вмиг. Затылок с криком убегающей цели пробил демонический снаряд в сто сорок кило.

Не табу на убийство, а экстаз победы возвратил во все тело жар. Иллюзия выжигаемого солнцем "я". При виде мозгов бьющего, разлетевшихся по асфальту, его сознание затянуло в старый пласт.

?

Самое начало. Я не помнил, почему упорствовал из-за такой мелочи.

Мать говорила, я с мячом в руке под стол ходил, но у меня нет памяти об этом и причин этому верить.

У нас вообще-то не было лишних денег покупать мячи или перчатки, и мать не была так воспитана, чтобы развлекаться бейсболом.

Наш дом был сравнительно бедным, это я сразу понимал. Мать старалась, но в школе разница стала отчетливей. Даже в младшей школе, раздающей всем одинаковые учебники, чтобы изжить разницу в средствах, не могли эту разницу скрыть... Точнее, именно беззлобные дети могли и уважать бедность, и посмеиваться над ней.

К счастью, в моей младшей школе было немало детей со схожей средой. Богатые и бедные, верх и низ сотрудничали и держали баланс. Нападки распылялись, а я — большая удача — под нападками не выглядел смешным, даже получал уважение.

Вот только вместе с отсутствием нападок приходило и отсутствие поддержки.

Весьма долгое время я не знал о понятии "друг".

Я от этого не страдал. Мне некогда было испытывать от такого неудовольствие. Тяжесть моей жизни дома была несколько выше.

Как я могу горевать, что мой дом беднее прочих? Были дома хоть и бедные, а все равно не так, чтобы на грани. Крайняя бедность отнимает детство. И матери не пожалуешься. Наоборот, я думал, что должен сам что-то сделать, однако в свои шесть лет я по-честному не мог ничего. Как вышло, что в среде, где не было денег на бейсбол, я стал им увлекаться?

Сейчас я думаю, что повод к чему-то должен быть мелким. Не нужны ни события с глубинным смыслом, ни детские травмы. Так со смехом собираются обычные, здоровые, толпящиеся муравьями на сахаре соседские пацаны.

Я без всякой причины схватил мяч и начал с ним баловаться — вот, все просто.

Да. Повода я не могу вспомнить, но помню, как в детские годы просто играл с мячом.

На площадке между домов в Нодзу мы каждый день играли как бы в бейсбол.

Красный закат. Закрытое пространство без взрослых. Игра с мячом из питчера, бьющего и кэтчера.

"Привет. Заждался, Синкер?"

Я каждый раз ждал остальных двух, а они каждый день приходили поздно.

Я был невысок и плохо сложен.

Но мы все были обделены чем-то и говорили: "А ведь бейсболист должен хорошо питаться!" — с довольным видом задумывались, потом смеялись и добавляли, что это уж никак.

Мы объединяли свои никакие познания, притворялись, что тренируемся, и продолжали играть до захода солнца.

...И как-то это стало неестественным.

Иногда мы ходили смотреть на матчи юношеской лиги. Пустые трибуны. Нам говорили прийти поиграть завтра, и мы втроем шумно шли домой. Такая ранняя кульминация жизни. Мы верили, что завтра будет солнечным, что теперь все-все получится. Эти легкие, чистые времена оборвались, не прошло и года.

Разница в способностях. Расширяющийся разрыв в умениях. Раньше такие дружелюбные, а теперь глядящие с завистью дорогие друзья.

Кто-то сказал, что если продолжать крутеть, то уже неинтересно. Но тогда бейсбол для меня был всем, и я не мог подстраивать шаг под других.

А ведь беспокойство, что останусь позади, было и у меня. Так почему моя команда одному мне говорила "не выделяться"?

Я не имел права проиграть,

и я не имел права сбиться.

Потому... я этого и пожелал.

Красный блин солнца. Площадка только для нас троих. С нами заговорил какой-то неизвестный мужчина с добрым лицом, сказав среди прочего что-то вроде того, что выполнит наши желания.

"Я хочу пробить золотой хоумран с дома!"

"Тогда я — быть неотбиваемым питчером!"

Дьявольская улыбка из-под шляпы.

Золотое время кончилось.

Потому что после этого бейсбол перестал быть для меня чистым.

...Сейчас и вспомнить-то нечего. Люди, похоже, мечтают обо всем на свете, пока живут, а у меня было две мечты, и их хватало.

Одну из них я взял почти с потолка и потерял навеки.

?

Мозги на асфальте.

В запахе крови только что убитого человека он пришел в себя. Похоже, ужасные воспоминания воспроизвелись всего раз.

Полночь. Первый, выбранный для пробы сил, был подделкой, бесполезной в бою.

Ожиревшее до предела тело. Расслабленный до предела разум. Ослабленные до предела навыки.

В порядке только бита и шузы, а человек с ними — просто цепляющиеся за былую славу останки.

От разноса головы с плачем молящему о спасении человека он не испытывал ни угрызений совести, ни неприятного послевкусия. Скорее, от прерванной жизни к нему вернулся здравый рассудок.

Борьба с паразитами — мелочь.

Они нужны для развития растений, но по-человечески противны, поэтому смерть. Эта зачистка — другая. Стимул здесь — ярость. Он метнул оружие от простого гнева.

"Вот насвинячил", — самоиронизируют сухие губы.

Вынул мяч из разбитого черепа.

От возгорания коровья шкура выгорела, и обнажились внутренности, волос и нити. Он решил, что при таких повреждениях мяча хватит еще на пару раз, и глубоко вздохнул.

Не от усталости.

Он просто выдохнул воздух в холод.

Белый пар. Обхватив свое дрожащее тело, он отыскал на мертвом мужчине золотистое устройство и забрал его.

Даже на безлюдной трассе государственного значения есть круглосуточные магазины. Тело скоро найдут. Не то чтобы он был против, но шумиха над первым затруднит дальнейшие действия. Подобрав мяч, он ушел в темень, трясясь от холода.

Словно страдающая тропическая ночь.

Городские огни освещали "бокс" дороги, где осталось обезображенное тело, все еще сжимающее биту.

"""

В этот год, как обычно, было страшно жаркое, плавящее лето.

Температура воздуха добралась до тридцати восьми по Цельсию, и прогноз погоды по телевизору скрылся под рыжими смайликами на всю будущую неделю. В перегретом городе на грани плавления, естественно, подсох и поток работающих людей.

Две тысячи четвертый год, шестое августа, префектура C, город Сикура.

В этот месяц, когда Исидзуэ Арика выписался из клиники имени Ольги, в Сикуре расплодились юношеские преступления.

Молодежная банда, напавшая на Исидзуэ Арику, продающая незаконные медикаменты. Ее центральный фигурант, Хисаори Синъя, совершивший самоубийство. Ошибочно обвиняемая в убийстве оного носительница синдрома A и исчезнувшая Хисаори Макина. Трения среди протестующих против судебной системы жителей индустриального района Нодзу, подскочивший по сравнению с прошлым годом процент преступлений, совершаемых носителями синдрома A. Дорожное представление юношей-подростков расширило масштабы. Возможно, в связи с его задержкой произошел случай убийства.

Даже если просто посчитать, проблем было очень много.

Но с этим ничего не поделать, и прохожие привычно мотают на ус и легко смотрят на эти вещи. В городе и в умах людей сухо и скучно.

— А? Арисима-кун, ты уже домой?

Вот один из углов многоугольника.

Прохладный в сравнении с дневным адом, лениво-теплый вечер.

К "вертушкам" перед станцией прилегает жалкий отрезок общей площади. Огороженная забором баскетбольная площадка наполнена народом в свете множества слепящих ламп.

Этот парк разбит пару лет назад. По ночам этот неиспользуемый зеленый корт весь в суматохе, как на празднике; звучат смех, одобрение и ругань.

— Ну же, еще только десять часов! Давай дальше, пока свет не выключат! Сегодня можно, раз ты в оппонентах.

— Извини, не получится. Где я щас живу, там запираются рано и по часам. Не вернусь до смены суток, меня ночевать не пустят.

Ветреный, но дружеский девичий голос, на который Арисима Сёго отвечает понуро.

Сёго — фрилансер, которому только-только стукнуло девятнадцать. Рост — сто восемьдесят три сантиметра, вес — девяносто пять килограмм. От рождения крепкое тело, тем не менее, не лишено тучности, и к молодому человеку больше подходит "большой", нежели "рослый".

Впрочем, это не значит, что он невоздержан. Еще не сброшенный лишний жир — пусть его, но тучный он намеренно. Такое тело часто видишь у спортсменов — важней внутренние мышцы, чем внешний рельеф.

— Ну почему-у? Сегодня в парке народу больше, чем обычно. Ты же популярный, Арисима-кун? Как-то показаться перед новенькими надо, ну сделай еще удар?

Девушка считает, что Сёго — приличная финансовая поддержка. Никуда не годится, конечно, она этого даже не пытается скрыть, но Сёго все-таки откровенно рад, что на него так полагаются.

Сёго от рождения хорошо сложен, угрюм и, видимо, суров, но внутренне ненавидит драки и идиллически добр. Среди своих на его податливость жулью уже рукой махнули, но в тоже время он типичная душа компании, и его любят.

По сути Арисима Сёго — из той же молодой компании, что собирается в этом парке.

Выпустившись из школы и пойдя во фрилансеры, сейчас наслаждается свободой. Ему говорят, какой он лузер и как он разлагается, но что обсуждают потом, то пусть обсуждают меж собой те, кому делать нечего. Счета, что вольный юноша набирает развлечениями, он потом всегда оплачивает, так что давайте сейчас дорогого вина вволю — вот такое кредо у Арисимы Сего.

Поэтому, с его точки зрения, и девушка перед ним, и молодежь, собравшаяся в парке, все они — свои. Кто-то черная овечка, но что поделать.

"Эй, народ. Сидеть на месте тоже силы нужны, короче, давайте затеем что-нить новенькое, энергию все равно девать некуда. Так, чтоб по времени быстро, но прикольно. И, ну... это самое главное, в общем, так, чтобы заодно кошельки наполнить".

Такую игру предложил их заводила, нечто вроде общего старшего брата для этой молодой прослойки.

Веселье плюс прибыль. Это правильная игра. Последнее время стало много типчиков, которым нужна только прибыль, черных овец прибавилось и среди игроков, и среди зрителей.

Но суть игры особо не меняется. Этот ринг как всегда манит раем таких, как Сего. Игроку со старомодным складом ума, ему в разы важнее наживы сама игра, пути вероятной победы.

— Не, сегодня я пойду уже. И зрители отвлекают.

— Ну ты что, серьезно? Как же без тебя следующий матч? Я не хочу ставить деньги, когда могу проиграть...

Девушка сердито хватает Арисиму Сёго за руку.

Если он не выйдет на следующий матч, шансы будут примерно равны. Похоже, девушку не устраивает сама вероятность проигрыша.

— Не могу, кому говорю. Руку отпусти. Завтра приду пораньше и поучаствую с оглядкой на оппонента, ладно? Лучше посмотри сама на игру-то, Нанами-тян. Интересно же, если внимательно смотреть.

— Фу-у. Ты ледышка, Арисима. Не смешно, блин, где я завтра деньги возьму?.. И кому вообще нужно смотреть на этот мячик, если без ставок? Чего интересного, вообще не пойму. Как дети малые, что я, дура серьезно это смотреть?

— Ну, это да. Сейчас это взрослая игра, бейсбол-то.

Он перехватывает ее руку. Слишком сильно сжал, грубые пальцы Сёго впиваются в тонкую руку девушки.

— Э-э, прекрати, больно же!

— Еще раз извини. Но все равно. Здесь так нехорошо говорить. Потому что ребята в этом SVS все повернутые на бейсболе. Услышит кто, угодишь в караоке-бокс на неделю.

— У... а, прости, т-ты прав, да, нехорошо. Ха, ха-ха-ха, виновата, не бери в голову.

Девушка резко бледнеет. Она еще учится в третьем классе старшей школы, но явно слышала про это.

Близкий к городским байкам. Будто бы если кто плохо скажет об этой игре, того затаскивают в караоке-бокс неизвестно где и там долго и жестоко учат уму-разуму.

— Такие дела. Так что давай, до завтра.

Арисима Сёго не хотел пугать ее. Попрощавшись беззаботным, успокаивающим голосом, он поправил сумку на плече и покинул парк.

Пройдя от станции через проспект с рядами магазинов, парень подошел к редко освещенному жилому району.

Одиннадцатый час вечера. По отлогой дороге ко второму кварталу на холме Сикура ему не встретилось ни прохожих, ни машин.

Холм Сикура, где живут старонравные жители этой полуглубинки. В десять часов ночи за час идет два муниципальных автобуса, посему приличные люди и школьники уже вернулись домой.

А главное, никто по своей воле не попрется на улицу в такую тропическую ночь.

Жилой район объят тишиной.

Широкая проезжая часть — как из пушки по воробьям стрелять. Тянущиеся вдоль дороги в два ряда фонари светят больше, чем нужно. Белый свет, как будто от ночного универмага. Прямая дорога чуть в гору — благодать для того самого поединка.

С деревянной битой в сумке на плече, тихо идет Арисима Сего.

Что бы он ни сказал девушке, но он и сам хотел разок сыграть. Нет. Закрытие дверей было оправданием, и если бы он мог, то участвовал бы каждый день. SVS существует, чтобы быть спасением для таких, как Сёго. Он был настолько другим, что его трясло от себя, застрявшего в ленивом потоке дней.

Как говорят — "живет полной жизнью". Он снова занялся бегом, научился поддерживать физическое здоровье по спортивным канонам, да и ментальное понемногу возвращалось в тонус. Совсем недавно пробегала дешевая наркота, но Сёго она совершенно не интересовала. Потому что если она в кайф мозгам, то у них бы появилась еще раньше.

И сегодняшнюю игру он пропустил из-за того, чтобы не дать вступающим завтра в войну ветеранам узнать о себе.

Сегодня в отборочном туре летних местных игр кандидат от префектуры C, академия Котокуин, совершенно неожиданно потерпела поражение. Что в том году, что в этом — лето расстройства планов.

Но они проиграли не в таких простых формулировках. Проигранный бейсбольный матч — трагедия. Время, в которое вложил всю молодость, в один прекрасный день вдруг звучно рушится на твоих глазах — и это они наблюдали в реальном времени.

Вкусив этой обиды сполна, быстренько удрать, пожалуй, никому не удастся. На самом деле, некоторые члены команды, желая продленной игры закончившегося лета, волоклись аж до соседнего города, до Сикуры, и пришли наблюдать за "игрой", которая давно их интересовала, но они не могли поиграть сами.

— ...Отписаться — это будет как костер в засуху. Ребятки из престижной школы тоже без принципов. Хотя да, наша "Коала матер" тоже уныла, четверо лучших, и все.

Этот SVS будет особенным. Видимо, под летний школьный чемпионат игра выросла в масштабах, даже числа в ставках выросли на порядок. Гордость престижной школы — не играем с гопотой, — и та ушла погулять, настолько интересной стала игра.

Чтобы свалить этих новоприбывших, Сёго избегал случайных матчей на виду.

Его оппонент — формальный участник с номерным сотовым. Как человек, связанный с игрой с самого ее учреждения, если он сегодня не останется в тройке лучших, то не сможет смотреть в глаза старшим.

— А все-таки надо хотя бы скоординироваться. Эх, где бы взять неплохого бьющего питчера...

Ночной воздух липнет к коже. От простой ходьбы пот льет градом, но Арисима Сёго раздумывает не о нем, а об оставленной игре.

В ушах еще звенят голоса ребят, нескоординированных, но возбужденных. Этот парк, потерянный меж высоких домов, и освещение, сделанное ими ради игры.

Видимо, дело в том, что оно слишком яркое.

У него, живущего полной жизнью, в обратной пропорции к восстановлению здоровой психики притуплялся нюх на опасность.

Еще одно. Не хватало готовности принимать во внимание тот слух, что шепчут уже несколько дней.

Сейчас потерянная с летом мечта целиком отнимает его неприятие тропической ночи, его чувство негативного.

Он как-то сказал, что заплатит по счетам.

И вот счет предъявлен.

— Хай. Ты бьющий?

Как жаркий зыбкий мираж, как призрак. Под фонарем тремя метрами дальше он появился один.

Имя счету — Синкер. Это прозванный так после множества игр маньяк-убийца.

?

Арисима Сёго потерял дар речи потому, что появившаяся тень на самом деле была призраком.

Лето — значит, страшные сказки. Что бы ни появилось под ивой, то есть под фонарем, появилось и стояло оно слишком уж странно.

Запах тела — пот и грязь. Местами прорезанные рубаха и штаны. Левая рука выставлена, но правая скрыта в длинном рукаве, не видно даже, что в ней. К тому же капюшон, бросающий на лицо глубокую тень. В этой тропической ночи он крайне странен.

— Ну? Ты ведь бьющий в SVS?

Хрипловатый, приглушенный голос.

По скрытому капюшоном лицу не понять, но вроде бы мужчина. Приглушенный голос похож на стариковский, но тело тянет на человека возраста Сего.

Но больше всего, больше странности этой личности, Сёго заинтересовала выставленная напоказ левая рука. Не то, что почти четыре месяца не тренированное, вернувшееся к уровню простого человека, его собственное тело. Рука мужчины была тренированной рукой спортсмена. По ее виду можно прикинуть общий тонус всего тела.

Бомжевата только одежда.

"Капюшон" — игрок. Причем высококлассный. В армии он много раз видел, как человеческое тело развивалось только для удара и только для броска, тело в "выбранном стиле", такое, как у Капюшона.

— Что смолк, Арисима Сёго? Я же не ошибся. Ну, заржавел, но движения ног и спина у тебя возвращаются к былому... Ты по-своему крепок. Хоть и отброс, за эти несколько месяцев ты восстановился.

Капюшон кашляюще рассмеялся.

Из его рта пошел белый пар.

Возможно ли? Его тело дрожало. В этой банной жаре, завернувшись в худи, говоря: "Мне холодно!"

— Ты кто?..

Глубокая ночь. Похоже на то, как, сходив в круглосутку, нарываешься на бродягу с ножом. Слишком поздно для ощущения опасности, но еще можно успеть. Расстояние есть, три метра. Арисима Сёго просто развернется и побежит полным ходом.

— Погоди. Я пришел на поединок. Ты сначала дай сыграть, а то неинтересно. И вообще, ну, вот ты побежишь, и останется только убить тебя. Бессмыслица какая-то, скучно. Так ведь, бьющий? Все равно умирать, так сначала сыграй со мной, а потом уж ласты клей.

Голос Капюшона лишен эмоций. Нет, лишен механизма их передачи.

Хриплый голос то ли спокоен, то ли возбужден, то ли радостен. Волна эмоций, которую уже не передать другому. А может быть, и нет. Может быть, его голос рождается из ярости.

Сёго вспоминает еще один прокатившийся слух.

Несколько дней назад один участник игры был найден мертвым. Место тоже было таким вот безлюдным, на трассе.

Причина смерти — удар по затылку. Предметом, размером с бейсбольный мяч, была разбита черепная коробка. После этого он, видимо, прожил еще пару часов, но никто не оказал ему помощи, и он скончался, а ранним утром был обнаружен каким-то мужчиной.

...Да. Участник игры убит предметом размером с мяч.

Для появления слухов этого достаточно.

Может быть, большие суммы призвали демона, который поселился в SVS в этом сезоне? Женщина-разрезанный-рот, не по эпохе. Или Чудище-в-красном-плаще. Чтобы победить в финале, монстр тайком появляется перед бьющими и вызывает их на игру, где ставка — жизнь.

Откажешься — убьет, за страйк-аут тоже убьет.

Только один способ спастись. Отбить мяч этого питчера по правилам SVS...

— Ты правда тот, из слухов?

Подобравшись, Арисимы Сёго изучает монстра перед собой. Почему-то его голос не дрожит.

Настоящий ли монстр или фальшивый, правдивы слухи, нет ли — ему неважно. Потому что в боязни нет ценности. Глаз Сёго как бьющего дает ему свободу действий.

— Слухов?..

— Ага. Недавно болтали, что появился питчер-маньяк. И одержимый, и крыша съехала, и за три страйка убьет, и кости очевидца съест, все такое. Хотя это фигня. Так что, ты и есть он?

— Пожалуй. Подписал контракт с дьяволом, точно. Скорее всего, тот маньяк — это про меня.

"Понятно", — Сёго кладет вещи.

Вытащив деревянную биту из кейса, он направляет ее на Капюшона.

— А значит, если наоборот, я отобью и пойду себе, так?

Недавнего страха уже нет.

Анализ боевых способностей противника — необходимый навык бьющего, и более того, психика взявшего биту в руки Арисимы Сёго уже принадлежит жаждущему битвы воину. Неизбежно, ведь они — бьющие — именно это и тренируют годами.

— Ух-х... Не ждал. Думал, второй будет мяться... А ты честно примешь вызов?

— А то нет. Если ты убийца, я легко не дамся, и хрен тебе, а не страйк-аут. А, у тебя сотик есть?

Капюшон показывает серебряный сотовый телефон. Это знак формальной записи со стороны питчеров. Арисима Сего, как бьющий, пользуется золотым сотовым.

Их игра. Игра в одну базу, SVS, — игра за восемнадцать сотовых телефонов. После схватки победитель отбирает телефон у оппонента. Потерявший телефон дисквалифицируется, а когда либо у питчеров, либо у бьющих отбирают все телефоны, матч заканчивается.

Решение о победе выносится по тому, чей лагерь набирает больше телефонов. Или же тот, кто собрал больше всех телефонов, награждается призом самого ценного игрока.

Официальный матч проходит раз в месяц.

Индивидуальное состязание не без примеси королевской битвы.

Вот что организовали молодые горожане, такой рай для игроков.

Народ, собирающийся в парке и играющий в похожее, — что-то вроде второго эшелона, и отличившиеся в матчах, показавшие реальный талант игроки допускаются до официальных соревнований.

Арисима Сёго — золото-3. Сотовый Капюшона — серебро-А (ас). Трудно поверить, но этот убийца открыто участвовал на сборах SVS-ников и заполучил свой сотовый.

То ли никто из игроков не знал, что этот игрок — носитель синдрома A, то ли он заключил свою сделку с дьяволом уже после регистрации. Такие подробности, впрочем, Сёго не интересовали. Может, потому, что он долго жил далеко от общественных условностей. Его неприятие к силовым решениям и преступлениям просто затупилось.

В каком-то смысле и сам Арисима Сёго — вне закона и одержим демоном SVS.

— Лады. Оппонент принимается.

При этом Сёго уверен в своей победе.

Рост Капюшона — сто семьдесят сантиметров. С такой статью скорость мяча будет максимум сто десять — сто двадцать километров в час. Из-за роста он должен нажимать на хитрые мячи, но правила SVS допускают просто касание, и Сёго сможет защитить дом. Одного "маньяка-питчера" недостаточно, чтобы бояться. Он просто отобьет мяч нок-аут.

Ну а если Капюшон не сдержит слова и накинется, то он просто ему врежет. Все-таки разница в сложении. В драке Сёго не с чего проигрывать, и вообще, у него бита, прекрасный инструмент.

Неприятно думать о бьющем, что был уже убит, но учитывая, что противник — маньяк, можно придумать сколько угодно противодействий. Арисима Сёго — не хлипкий ботаник, а тренированный спортсмен. Он уверен в своих силах, а оружие противника — привычный мячик. Страх не появится.

— Играем по нормальным правилам. Освещение тебе выгодно, так что прости, но я отойду на десятку. У тебя сколько мячей? А то ни кетчера, ни сеток. За мячиком не бегаем.

Вытаскивает из сумки перчатку, надевает.

Двумя руками берет биту, ведет плечами по кругу.

Как условный рефлекс. От этого ритуала он концентрируется, а тело внушается.

Убивающий людей питчер. Неизвестно, насколько верить этому слуху, но в этой ситуации Арисима Сего, специалист-бьющий, — хоть и оторвался от общества, но мастер, достойный хвалы.

— Сойдет. Мне даже слегка дух захватило, Арисима.

— А?

Капюшон радостно смеется.

Это уже не тот безэмоциональный голос. В этот момент он полон благодарности за то, что сейчас испытывает непередаваемый восторг. Гордость и спесь любимчика-бьющего Арисимы Сего. Эта заносчивая готовность порадовала Капюшона — вот так должно быть!

Пар от дыхания и дрожь по телу.

Видимые под капюшоном губы шуршаще-иссушены, и еще одна вертикальная жилка, некрасивый резаный шрам.

Этот шрам задел память Сего, но не заставил ничего вспомнить.

Как летящий на свет мотылек, он небрежно встал в свой последний дом.

?

Беспокойство достигло апогея, когда оба встали на позиции.

Очерченный белым бэттер-бокс.

Питчерская горка отсутствует, как и пластина.

Только встав на это дешевое поле, Арисима Сёго ощутил, как все волоски на теле встали дыбом.

Ощущение электротока в затылке.

Воздух не нагрет летним солнцем.

Испускаемая стоящим за девятнадцать метров впереди человеком фанатичная, неподдельная и страшная жажда убийства. Доказательство, что он — закоренелый маньяк-убийца.

Наконец появившаяся у безрассудно вставшего на помост палача Арисимы Сёго неуверенность, впрочем...

Через секунду была полностью выбита совершенно другим ударом.

?

В бейсболле быстрые подачи зовут "смоук болл".

Сленг появился из аналогии, что мяч не видно, словно дым. Аналогия точна. Арисима Сёго мог не брать быстрых мячей, но не упускать из вида, — однако в эту ночь он впервые в жизни понял, что мяча можно не заметить.

— А... э?

Плечи напряженно застыли.

Нужно бы готовиться к следующему броску, ловить ритм, но Арисима Сёго превратился в камень.

Сконцентрироваться на движениях питчера в паре десятков метров невозможно.

Нет, чем больше стараешься, тем больше сбивается дыхание. В глазах темнеет. В центре головы выбелило чем-то неведомым.

Даже без пластины вставший на горку питчер.

Видимый захват мяча, даже без перчатки.

Поза не для виндапа, когда все тело передает энергию замаху, но для перехода из позиции "руки у пояса" к боковому броску.

Типичный боковой с правой.

С его телосложением мяч наберет до ста двадцати километров в час. Дополнительное расстояние с корпуса даст еще десятку по сравнению с нахлестом сверху, но это все равно только сто тридцать. Не та скорость, чтобы не разглядеть мяча.

Классическая теория гласит — "хорошенько следи за мячом", но это просто подсказка начинающим бьющим. Если глаз наметан, а техника бэттинга отточена, можно подстроиться под первую подачу. Например, год назад в Сикуре был гениальный бьющий, слагер, который с первой подачи брал даже "стояки".

Этот гениальный слагер — как говорят, "сверхвысшая школа", и до него Арисиме Сёго еще далеко, но он бьющий того же сорта, "глаз и подстройка". Он не следит за ситуацией. Его стиль — сбить на лету с первого мяча.

Тэйкбэк питчера за девятнадцать метров. Левая нога поднята, правая служит осью вращения. Реальную силу оппонента он оценил только по этой позиции. Его глаз наметан не хуже, чем у того слагера.

Это то, что в армии подняло его до третьего бьющего, его истинная сила и его самонадеянность — набранный опыт заявил о себе за долю секунды.

Оставь надежду. Ты не возьмешь ни единого мяча этого питчера.

— Что...

Тайм-аутов нет. Как только он встал в бэттер-бокс, пути отхода кончились.

Это было красивое движение.

Замах, сильный шаг вперед левой.

Прямая линия до бьющего, очерченная бедром и носком, острая, как стрела.

Разворот вперед не ногами, а тазом.

Левая ступня ударяет оземь не пяткой, не носком, а всей стопой.

Движение выпускает накопленную силу.

Раскрытое вбок тело складывается в спираль.

Крепкий фундамент ног и таза рождает поток силы. От щиколотки к бедру. От бедра к плечу. От живота к запястью, энергия передается и разгоняется далее к пальцам.

Словно человек-праща.

Из правой руки питчера вылетает белый мяч.

Выстрел за 0,46 секунды. Скорость мяча — примерно сто сорок километров в час. Такой скоростной боковой бросок можно увидеть только у профи. Но проблема не в этой безумной скорости. Траектория мяча, не теряя скорости, изменилась на лету.

Первый удар пришел сбоку.

Мяч, выпущенный питчером, был диким. Для бьющего это выглядело как большой промах вправо, в мертвую зону для него, левши, — мяч ушел за правое плечо и пропал, а потом описал дугу и влетел в страйк-зону. Сверху это напоминало знак "больше".

Невозможно? Даже так не сказать.

Тип подачи — видимо, "шут", но напоминающую бумеранг кривую уже и "скрюболом" назвать будет абсурдно.

Мяч после старта менял траекторию от сопротивления воздуха и того, как его касался. Поворотные потоки и трение порождают различные изменения мяча. Однако. Пролетевший под прямым углом мяч человеческая подача устроить не способна. А это значит, что...

— Ты вообще-то, по-своему, хороший бьющий.

Монстр в капюшоне вынимает из кармана второй мяч.

Правая рука, скрытая длинным рукавом, извивается, как другое живое существо.

Арисима Сёго не знал. Он слышал, что одержимость — это психическая болезнь, отклонения от здравого смысла. Не зная о настоящих одержимых, он не мог знать и то, что их изменения распространяются и на тело.

— У тебя все с горем пополам. Тренированность, дух и движения такие нормальные, что спать охота. Правда... Скучно. Чернь.

Так вот. Питчер бросал не хитрый мяч и не скрюбол, а откровенный, буквальный демонический мяч.

— Погоди... В каком смысле?

Теперь задрожал голос Арисимы Сего.

Его сознание заволокло пеленой.

Это было ничем иным, как инстинктивным страхом, предвидящим конец дома.

Отобью или умру. Кажется, в этой игре было такое правило?..

— Погоди... Да погоди, говорю!

Монстр в капюшоне сжался.

Вторая подача. Шутбол, скорее похожий на ночной кошмар.

Чувствуя головокружение, он подстраивает бэттинг под форму питчера. Как и говорил Капюшон, Арисима Сёго был хорошим бьющим.

Бита даже не коснулась скрюбола, летевшего на ста сорока километрах в час, но бэттинг, способный отбить шутбол, что летит из мертвой зоны в мертвую зону, награждают кубками.

— Черт, что происходит?!

Его психика была на грани краха.

Невиданный скрюбол. Причем скорость выше, чем у первого. Первый мяч, за которым не уследить, и, да, он не боялся головоломного дэдбола, будучи уверенным, что даже мяч убийцы он сможет углядеть.

Но этот мяч был другой. Он не увидит его. Раздумывая над этим скрюболом, он не заметит, как умрет. Превосходящая сто сорок километров в час резиновая сфера ударит его в голову. И думать не хочется. В этой игре нет шлемов. Что за самодурство. Ведь то, что этот спорт простые люди не примут, сказал не кто иной, как сам Сего.

— Ч... что за бред, это бред, это же бред!

Все тело вмиг покрылось потом.

За долгие годы бешеных тренировок Арисима Сёго выработал сопротивляемость к жаре. Его внезапный пот не относился к тропической ночи, а был воплем холодноватого страха.

— Эх... М-да, смотреть противно.

Сёго осознал, что шепоток говорил про него, но ему не хватило духа огрызнуться. Подавляющая разница в силе. От души брошенное оскорбление питчера не давало бьющему возможности даже рассердиться.

Но реальность была куда трагичней.

Дьявольские способности Капюшона были направлены не против Сего. Это просто такой скрюбол. Это просто такой демонический мяч, которым он смеялся над нелепостью своей необратимо извращенной подачи.

Смотреть противно.

Его собственный мяч не был таким неприглядным.

Обладатель дьявольского мяча неспешно извлек третий.

В SVS нет тайм-аутов. От начала до конца из бокса не выйти. Как только выйдешь, правила присудят поражение бьющему. А что тогда? Скорее всего, то же на то же. Как только Сёго побежит, этот адский мяч проломит его беззащитный затылок. А-а, то есть убитый бьющий, наверно, сбежал посреди матча...

— А!.. Нет, но ведь, ведь бесполезно же!..

Не уйти. Необходимо отбить. Психика Арисимы Сёго — на грани краха, но натренированный за десяток лет менталитет бьющего поправляет биту в его руках.

Отбей. Просто отбей. Скорости, типы подач, формы питчера ты уже увидел. Просто попасть. Не нужен хит, ну а просто попасть — вполне реально!..

— Ну, ты вообще. Справа — стена, Арисима.

Обладатель демонического мяча, дьявольских способностей, уже никакой не питчер. Правая рука извивается. Медленно. Словно весь одетый первым снегом, белый мяч наливается красным.

— А, что?..

Когда это питчер успел пораниться? Или это компенсация за такие нечеловеческие броски? По правой руке демона-питчера бежит кровь.

...На подаче некоторые махинации с мячом против правил. Обработка надфилем — шайнбол, плевки для смазки — спидбол, да еще разные мячи, призванные убрать придаваемое пальцами вращение, с другой степенью изменения траектории и прочее.

Все это — нечестные финты, призванные обмануть глаза бьющего, табу, которых придерживаются даже чисто денежные игроки. Но... считается ли против правил кровь?

И вообще, настолько залитый кровью мяч будет липнуть к пальцам. Как бэттинг завязан на передачу силы в определенные мышцы, так и питчинг — движение, не позволяющее терять этапы во всей системе, от пят до кончиков пальцев. Смутное беспокойство, мгновенная растерянность, потеря формы портят тонкую моторику, приводят к диким мячам. Ощущения в кончиках пальцев — самая деликатная часть.

Можно биться об заклад. Нормальный человек в таком положении даже просто прямо не смог бы бросить.

— А... А!

Поэтому можно прекратить. Это не тайм-аут. Питчер идет открыто против правил, — почти говорит Арисима Сего, но когда слова добрались до горла, его мысли исчезли.

Раненная правая рука. Окровавленный мяч. Несколько воспоминаний, связанных с этой пронзительной жаждой убийства. Поднимается старая память. Ах да, это же...

— Так, третий. Сейчас не отобьешь — и конец!

...Сетап питчера.

Не будет тайм-аута. Только отбить. Сейчас сделай все, чтобы отбить. Арисима Сёго дышит в такт.

Форма подачи Капюшона понятна. Тайминг совпадает. Осталось лишь совместить траекторию полета с траекторией биты.

— А-а...

Однако же, и это не удастся.

Форма у Капюшона изменена. Рука еще ниже, чем при его прямо боковом броске. Форма приникает к земле. Ее сложность, перегрузка на мышцы пресса делают ее редчайшей, избираемой немногими.

Нижняя подача. Да. Напоследок она и будет, понял Арисима Сёго секунду назад. Эту подачу, больше похожую на акробатику, он видел уже много-много раз.

Самый нижний выход мяча. Бросаемый снизу мяч поднимается до горла бьющего и...

— К... ха!!!

...резко ныряет перед носом.

Беспощадно мажущая бита и, как молния, уходящий демонический мяч.

Вид скрюбола — синкер. Один из козырей бокового подающего, скрюбол, уходящий из вида бьющего. Этот мяч обладает еще одной превосходной особенностью. Если его подать нижней подачей, он пойдет по специфической траектории взлета и нырка. И все это на скорости в сто пятьдесят километров в час. С человеческими реакциями его не взять.

— А...

Сделав фулсвинг и так и оставшись стоять, Арисима Сёго потерял сознание.

Три подачи. Без "смешных" мячей, без подрезок в аут. Дальше тот финал, что в слухах... Но тогда непонятно. Капюшон ничего не делает. Не вынимает четвертого мяча. Если бы убил третьим, то уже сейчас был бы дэдбол, и бьющий бы скончался. Но этот момент, очевидно, упущен. Тогда слух был уткой, решает Арисима Сего, чувствует облегчение, и сразу же...

— Э?..

Слышит звук фейерверка за спиной.

Из темноты углом несется белый с кровью мяч.

Хрясь.

И в самом конце он... услышал звук своего ломающегося черепа.

2/Антракт

"

Начался август, но температура воздуха и не думала опускаться.

Пик жары приходится примерно на вторую половину июля — начало августа, но так лето неплохо затянется, отстраненно думал Кирису Яитиро, глядя в небо.

Девятое августа, понедельник, ясно.

Только что наступил полдень. Под таким адским небом хочется сразу расплавиться, чтоб не мучиться; на стоянке по-своему популярного семейного ресторанчика стояло лагерем несанкционированное формирование. Целых восемь человек. Прохлаждающимся в ресторане обывателям вся такая молодежь видится одной шайкой, но те сами вполне ясно разделялись на своих и чужих. Отнюдь не идущая в питейное заведение дружная малообеспеченная гурьба.

Своих было, вообще говоря, пятеро, а чужих — трое.

Позади молодых людей с численным превосходством Кирису Яитиро сонно смотрел в небо.

— Не, Кирису-сан, ты просто побудь тут. Мне невежливо просить о большем. Просто, ну, для страховки, или как это, понятым? Совсем даже безопасно. И вообще, это они напрягают всех, а мы смотрим на вещи здраво. Тут ты меня наверняка поймешь, ты на лету хватаешь...

Подтолкнутый такими словами, он пришел, и пять минут назад начались эти их переговоры. От отвратной перебранки закипела кровь, и трое чужих перешли к самому непосредственному из переговорных процессов.

Пятеро молодых людей решили, что раз словами не утрясается, то делать нечего, закатали рукава, и главный вежливо испросил поддержки у Кирису-сан.

— Блин, вы грязно играете!

И они были совершенно правы. Кирису, третье лицо, и то видел, что так быть не должно.

Три молодых человека владели средствами, выстраданными потом и кровью, а те, за кем прятался Кирису, играя медовыми речами, их обокрали. "Дело выгорит, верняк!" — и они повелись, передали плоды своих подработок за половину летних каникул, а те приняли деньги и растратились направо и налево. Были ли какие-то подвижки капитала, неважно, но эти люди, полностью истратив средства, с улыбкой пришли извиняться — мол, не прокатило. По этому поводу и было сегодняшнее собрание. Конечно, пятеро вообще не собирались ничего возвращать. Естественно, когда не возвращают позаимствованные деньги, без трений не обойтись.

Эта сторона неправа. Но та сторона дураки. Кирису думал, что они почти поровну плохи.

И вот, как всегда, начались его односторонние переговоры. Откровенно говоря, это — силовое подавление. Такие подряды на драку сейчас были основным занятием Кирису Яитиро.

Трое чужих — высокие и крепкие на вид парни, но до Кирису им далеко. Рост за сто восемьдесят. Руки-ноги гибкие, как кнуты. Привычные к битью людей кулаки словно камни, плюс вес под сто килограмм. Либо каждый день тренируйся, занимайся драками как работой, либо не выстоишь.

И вот он бил их по лицам, по животам, сгибая пополам. Не прошло и двух минут — их души тоже переломились. Показав настоящее прилежание в деле, Кирису еще раз — чтобы сплюнуть — поднял лицо к небу.

— Не, вот спасибо! Прости, Кирису-сан, они правда уж надоели. Сколько ни говоришь, они не понимают, уже совсем достало. А, обедать будешь? Мы угощаем.

— Не буду я вашу тошниловку. Э, ты с правами? Ах нет, ну так сотовый дай. Быстро. Че ты телишься, ща как врежу еще раза.

Добыв сотовый телефон у держащегося за живот парня, Кирису повернулся ко всем спиной.

— Ну, пока. А вы там, кто мне под кулак попал! Сегодня не жрать. Вернется.

— Ух ты-ы, круто-ой! Чур меня ему попасться! А вообще, Кирису-сан, зачем телефон-то? Темные делишки? Фига-а, чел в натуре по понятиям!

— А то. Больно надо потом получить из-за угла. Я лучше сейчас напрягусь и подстелю соломки.

Даже не помахав рукой озадаченным молодым людям, Кирису Яитиро ушел с ресторанной автостоянки.

Работа была противная, но как будильник самое то.

Дальше Кирису ждал еще более противный разговор. Терки мелюзги в сравнении с ним казались успокоительным.

Ясакадай — район с большим даже для Сикуры населением.

На пешеходном расстоянии от станции располагались две старшие школы и университет, и перед станцией всегда было оживленно. Впридачу, в прошлом году построили новую трассу до столицы, и приток людей в Ясакадай был на пике роста.

Большие тракты полны жизни, и офисный район набирает в суете. Издавна учрежденные старые фирмы и год за годом воздвигаемые небоскребы перепутаны, как паззл. Пятиэтажные здания, двадцатиэтажные новостройки. И на их вражду горделиво смотрит свысока поставленный у дорожного кольца перед станцией гранд-отель за сорок этажей.

Район жизни, молодости, с трудом укрываемого порока.

Окончив в том году старшую школу, Кирису Яитиро обосновался в этом районе потому, что ему понравилась эта суматошность города, который не спит.

Родители Кирису уже уехали из Сикуры. Долгая погоня за деньгами кончилась, и отец подгадал под его выпускной, чтобы вернуться домой, но Кирису решил остаться здесь. Славные родители от души поверили в сына и позволили ему жить самому по себе.

После школы Кирису Яитиро не пошел ни учиться дальше, ни искать работу. Со стороны он выглядел типичным недофрилансером, и многие оплакивали пустую трату способностей и времени, дарованных молодостью.

Резонно. На стороне, невидимой для приличных людей, одинокое становление на ноги Кирису радовало других... взрослых.

"Способности" Кирису заключались, понятное дело, в его физических данных. Рост куда выше ста восьмидесяти, прекрасно развитое тело. Взрослое лицо, не скажешь, что девятнадцать лет. Краска для волос, мода и прочее ему не нравятся, но стоит сощурить глаза с приподнятыми уголками, и человек вздрагивает. Вдобавок, не ограничиваясь его отвагой в драке и силой в руке, — не притершиеся к обществу младшие смотрят на него с завистью.

Байки о его беззаконной житухе, циркулирующие со школьных времен.

Как с картины сошедший, идеальный, лубочный главарь шайки.

На самом деле Кирису Яитиро начал совать нос в такие драки с осени прошлого года, и менее чем за шесть месяцев стал лицом всего хулиганья района Ясакадай. Сейчас-то он — советник для молодежи, которой некуда приткнуться. Иногда это малолетний преступник в бегах, иногда — девочка-беглянка из отчего дома, кого только не приходилось укрывать. А ведь вечность назад он стал лидером банды байкеров.

Прогорел, как говорят.

И вот что из себя представлял Кирису Яитиро через полгода после школы, в августе две тысячи четвертого года.

Местом встречи назначили кафе с несколько неестественной подвывеской "семейный ресторан".

Полдень, клиентов мало.

Закрытые навесами окна и тусклое освещение. Полумрак салона был подходящим местом для тайных бесед.

Тот, кого ждал Кирису, хотел говорить в забронированной приватной комнате, но Кирису упорно отказывал. Да, он не радовался лишним глазам, но и вовсе без свидетелей не хотелось бы. Вот таков был человек, с которым он собирался увидеться.

Уголок у стойки. За столиком в углу сидел недовольный мужчина в черном деловом костюме. Перед ним было несколько блюд, но он явно к ним не притрагивался. Платить здесь предстоит Кирису. Эта манера "крупной шишки", как бы говорящая — да, я приличный человек и сделал заказ, но в местечке такого пошиба есть не стану, — наверное, небольшой выпад в его сторону.

Мужчине было лет под сорок, и, не дотягивая до Кирису, он все же был широк в плечах. Начисто выбритая голова и небольшие круглые глаза, похожие на птичьи, уверенно выдавали в нем человека, чуждого порядочности. При виде его костюма Кирису не мог избавиться от ощущения разрыва поколений, но это — само по себе обязательная униформа. Для них двоих грубая сила, подавляющая остальных одним лишь присутствием, — насущная необходимость.

— Добрый день, Нисино-сан.

— Здравствуй. Да ты садись, Яити.

Нисино Харусуми был из низов семейства Седа, крупного силового бандформирования с вотчиной в префектуре C. Как он сам говорил, он старшой Кирису Яитиро.

Нисино — молодой наследник в седьмом поколении ветви рода Седа, что управляет Сикурой, Нанасэ, и состоит на подхвате в надзоре за наркотиками в Ясакадай.

Согласно присловью, что имя отражает суть, они — силовая группировка, коммерческая организация, поставляющая грубую силу. Обычно считается, что им больше подходит "мафиози, бандиты", но, на удивление, понятие силовой группировки применялось формально в своде законов. Страна признавала их как происходящих от грубой силы, и на самом деле, для общества они были небесполезны. Так, этот мужчина, Нисино Харусуми, любил грубую силу, ведомую рассудком. Он не опускался до запугивания и показательных казней, но и, сидя на надзоре, не допускал распущенности выше заданного уровня. Яд в малых дозах — лекарство. Не знающая о дозировках порядочность может залечиться, поэтому за ней должен следить тот, кто привык обращаться с ядами... так он, видимо, считал.

Насилие не искоренить. А поэтому сколько ни следи, вопрос в контроле. То, что он делал, делал и Кирису. В их случае примитивно различался масштаб — префектурный уровень, государственный уровень.

— Хорошо, что ты такой занятой. Так и надо, жужжишь — значит, еще живой... Ну что, знаешь, зачем я тебя позвал, Яити?

На словах Нисино был добрым малым, но его глаза не улыбались. "Старшой" только звучит хорошо, но этому человеку Кирису был неприятен. Для Нисино даже просто говорить на равных с каким-то пацаном, которому и двадцати нет, было противно. Проработав чуть не два десятка лет на подхвате и наконец став наследником, Нисино не мог радоваться за талант Кирису без темной зависти.

— Да. Перевод за этот месяц я отправил. Проверьте, пожалуйста.

Сбор давно выплачен, еще на той неделе. Но он не мог сказать: "Вроде уже платил". В роли старшого Нисино не следовало светиться больше, чем нужно. Вся вина на нем одном. Что бы ни случилось, осрамиться перед вышестоящими нельзя. Таков их стиль.

— О-о, ну-ка. Стало легче, когда ты начал сам собирать пацанов. Не, ты молодцом. А то бы я каждый месяц раздавал щеглам поджопники, чтоб шли собирали... Да-а, факт. Ты малый не промах, волокешь.

— Рад стараться. А еще по какому поводу?

— Ага. Шеф сказал тебя поощрить. Уже год, как ты пацанов пасешь. Угостить, мол, надо, пользуйся случаем!

Нисино громогласно захохотал, но глаза не улыбнулись.

Как седьмая ветвь заметила Кирису — история прошлого года. Приходя на помощь школьным приятелям, давая им советы и ввязываясь в драки, он незаметно поднялся в лидеры и сколотил свою бандочку. Изначально они подбирали молодежь, которой больше некуда деться. Кирису был для седьмой ветви как бельмо на глазу, его схватили и чуть не научили уму-разуму, но он пришелся очень по душе главе седьмой ветви и так невероятно выжил. Была огромная суматоха — "работай на меня", "переселяйся ко мне", "будь моим зятем". Даже брачный контракт подсовывали. Разумеется, он отказался, сказав, что не понимает, что происходит.

А вот юный наследник и вождь седьмой ветви не стерпел. Внезапная палка в колесе вдруг стала новообращенным за подписью лично главы, он не мог даже проучить наглеца, и вообще его место как наследника пошатнулось, когда он стал на подхвате; поэтому Нисино Харусуми в рамках временного решения взял его под свое крыло.

Впрочем, Нисино и Кирису пересекались еще до того, как перейти к нынешним отношениям.

— О, спасибо. За эти слова я уже с лихвой признателен, передайте боссу спасибо.

— Лады. Шеф о тебе балакает с радостью, и мне так проще... Да, вспомнил кстати. Сын директора на той неделе женится. Охота послать ему подарок, но все так внезапно. Будь другом, заготовь лимон.

— За эту неделю?..

— За до завтра. Принеси налом.

Лимон — миллион иен. Это вдвое больше, чем собранный на той неделе налог. В месяц набирается пятьсот тысяч, но это Кирису работать до кровавого пота; сумма-то не из легких.

— Прошу простить. Я только что собрал деньги. Собрать миллион уже как-то...

— Дурак, что ли? Плевал я на твои проблемы.

Взгляд Нисино вперился в Кирису, дав понять, что разговор окончен.

Таковы будни младших. Кирису для Нисино — сплошные плюсы, а Нисино для Кирису — сплошные минусы. Устроено так, что если с Кирису что-то случится, он решит дело, защитит; но, понятно, тогда в первую очередь он же и придет за расплатой. Кирису Яитиро для Нисино Харусуми — сор в глазу, но и кошелек, о котором можно не беспокоиться.

И все же, — на миг вспомнил Кирису, — все же тот, кто был старшим для этого человека, — человек на много ступеней выше.

— Ага. И еще, это, что с теми пацанами, которых в том месяце прижали?

— С этим разобрались. Зачинщик покончил с собой, товар не поступит. Через месяцок и следа не останется.

— Ну вот и ладно. Только знаешь что, Яити. Босс ворчит, что самоубийство это слишком удобно. Ты усекаешь?

— Будет вам. Это правда с нами никак не связано. И вообще, вы же лучше меня разбираетесь. У вас знакомый в полиции.

— Ха. Да я шучу. Ты такой аккуратист, что я подумал тебя попугать.

Конечно, это не шутка. Нисино будет худо, если у младшего не варит котелок. И будет худо, если он варит слишком шустро.

До того месяца в Сикуре имел хождение дешевый транквилизатор. Сейчас контроль над препаратами — уже не основное русло для седьмой ветви, но это было вторжением на их территорию. Для расширения влияния им пришлось включиться. В такой ситуации именно Кирису Яитиро покончил с этой наркобандой из тинэйджеров. Умник того же возраста. Акции Кирису для седьмой ветви... а точнее — главы седьмой ветви снова подскочили.

— Ничего опасного я не сделаю. А если что, спрошу у вас совета.

— Мыслишь как победитель. Хе. Добро за добро, держи совет. Так вот, Яити. Ты, дружок, пахнешь гарью.

Пахнет гарью. То есть — почти в руках полиции.

Острые, орлиные глаза Нисино быстро оценили цвет лица Кирису. Не жаждая выявить и обличить слабость младшего. Нисино не волновало падение акций Кирису против семьи. Но в руки полиции ему попадать нельзя. Иначе получится эффект разорвавшейся под лопатой мины.

— Хе... Гусей гонишь. Ну и хорошо. Смотри под ноги, Яити. Там много намешано.

— Понял. Спасибо за совет.

— Ага, а если будет некуда деваться, заляг на дно. Я как минимум посодействую.

— Ха-ха-ха... Не-е. С братцем Нисино я так залягу, что потом не встану.

— Цыц. Может, я и хотел бы, но меня тогда шеф уроет. Смотри там, ясно? Если кто попадется на глаза — мочи, пока мочится.

Напоследок Нисино Харусуми показал себя правильным старшим и поднялся. Обычно он ходил с двумя-тремя подручными, но на разговор с Кирису пришел один. Кирису этот человек не очень подходил, но, как минимум, мыслил он как старшой.

— Но знаешь что, Яити? Оно, конечно, говорят, мол, нахальство пацана — монета для пахана, делай что хочешь. Но пока молодой, лучше держись от крови подальше. Опять же, твоя зрелищная халява последнее время очень хороша. Да, сильно. Я вообще не думал, что так можно. В игорном доме главное, чтоб все было прилично.

— Ага... Значит, дальше в том же направлении? Гадость и побои можно бросить?

— Ну да. Все гладко, необязательно ради старшого рвать жилы. Но, Яити, будь прав. Если они нарушили границы, нажми. Беспредельщика не жалей. Если вчера обещал, сегодня не забывай, я вот о чем.

Будь прав. Присловье Нисино.

Силовая группировка, никогда не трогающая приличных людей. Мафия, гордая тем, что не щерится на тех, кто их уважает. Если взглянуть иначе, это люди, чей знак — кровавая кара проявившим неуважение хоть раз.

— Ага. Но я не собираюсь идти в мафиози.

— Семья ни при чем. Говорю, будь толковым.

Лысый человек в солнечных очках не очень убедил Кирису Яитиро.

— А. Кстати, братец Нисино. У вас должничков нет лишних?

— Чтой-то ты вдруг. Не, ну я передам, говори.

— Да мелочь, просто есть тут один парень, попал на тупое кидалово. Ну, думаю, нет ли кого, чтоб рожа топорная и мог забрать деньги у еще более тупых малявок.

— Лады, хм... А что, тебе с этого гроши перепадут?

— Не перепадут. Ну, просто хочу побыть правым, как вы и сказали. А то от вида засыпающего в слезах страдальца плохие сны снятся.

?

Расставшись с Нисино, Кирису пошел от станции к офисам.

От него опять слишком многого ждут, но хотя бы с неприятной частью покончено. Теперь надо только пережить эту тихую меланхолию. Развлекаться с девочками настроения не было, и он решил, что сейчас хорошо отсидеться в обычном тайном месте.

Для контекста уточним, что на самом деле зрение у Нисино Харусуми было не очень.

"Яити. Ты, дружок, пахнешь гарью".

"Сам ты шарик, — зловредно подумал Кирису. — Перед тем как крутыша строить, постригись обратно площадкой". Он и без Нисино знал, что на его территории идет расследование. Когда Нисино изучающе смотрел на Кирису, тот мысленно тяжко вздохнул и состроил честную рожу. Информация слишком запоздала. Чем важничать и обращаться как с должником, выдал бы не предупреждение, а хоть что-нибудь полезное...

— Прошу прощения, можно на минутку? Позвольте помолиться за ваше счастье.

Вообще не везет. Какие-то странные зазывалы домогаются. "Я опаздываю", — Кирису махнул рукой и свернул в переулок офисного района.

Там стоял старинный торговый квартал. С пуском поездов JR станция обросла магазинами, покупатели здесь поредели, и сейчас это был натуральный город-призрак.

Аркада, подписанная "Фурэай-доори", улица Прикосновений, открытая дождевым потокам и теперь безликая. Выстроившиеся вдоль нее магазинчики, закрывшие все свои витрины железными шторами.

Как сцена из вестерна. Не хватает только пылевых перекати-поле на ветру. Прогулявшись по ней пару минут, Кирису пришел к маленькому кинотеатру. Здание ветшало, но зато атмосфера в нем царила отличная. Фасад, напоминающий западный особняк. Узкий, всего на два-три человека в ряд, вход, за которым, в глубине зала, Кирису увидел спиральную лестницу.

Это даже не кинотеатр, а "кинематограф". Останки эпохи, когда пиком индустрии развлечений являлось кино. Всем входящим даровались грезы, реальность забывалась; нищая и блистающая пора.

— Хай, деда. Можно я войду?

На окошке старик беспечно греб в лодочке. Сунув бумажку в тысячу йен в окошко, Кирису прошел ветхую дверь. Сделал один оборот вверх по спиральной лестнице, открыл двери, ведущие в зал на втором этаже. Порой здесь бывают такие же любители странностей, но в основном весь зал его. Вот и сегодня, как обычно, из посетителей здесь был только он.

— Пф, опять французская романтика! Что ж дед ее так любит...

Расположился большим телом в кресле. Неухоженная софа вся в пыли.

Сцена и меньше пятидесяти мест.

Постукивающий кинопроектор.

Звук порванного динамика и смехотворный, с пятнами чайного цвета серебряный занавес.

С детских лет Кирису ничего не изменилось.

Чуть дыша, заполняя пропасть ностальгии, он оперся на спинку кресла.

...Каждый день интересно.

Кирису Яитиро всем сердцем любил свою новую жизнь.

Человек-перекати-поле, кому изначально подходила жизнь якудзы. Соответствующие развлечения и соответствующий thrill. Если есть браток, с которым можно потупить и поржать, не на что жаловаться. Даже если он через десяток лет умрет на дороге под забором: "А почему бы и нет, бывает", — всерьез думал этот антиобщественный тип.

Сама мысль жертвовать настоящим ради будущего у Кирису не всплывала. Не "не было вовсе", а "не всплывала". Если он и чувствовал ответственность, то на уровне того, что надо бы родить сколько-нибудь детей. Я, мол, исполню долг воспроизводства, только оставьте меня в покое, — таким было кредо Кирису Яитиро.

— Только да-а. По ходу, скучно... Ну правда, сколько можно смотреть, скукотища!

Заграничный фильм без субтитров.

Фрагментарно доходящий сюжет.

Добрые возлюбленные путаются в соблазнах злодея, но одолевают — типичная любовная история. "Как можно смотреть такое не зевая?" — удивился Кирису. Он впитывал не фильм, а кинематографический театр. Детство. Время от времени сюда приходили двое хороших друзей. С тех пор старик выжил из ума, и смотреть фильмы можно было, просто пройдя тайком за так.

— Балда. Чего ведешься на такой... очевидный соблазн? — бездумно ругал он главного героя на экране.

Злодей поет: "В обмен на самое важное для тебя я исполню твое заветное желание".

"Натуральное кидалово!" — цокнул языком Кирису.

Обменивай какое угодно заветное желание на самое важное для тебя, в итоге ничего не изменится.

Детство. "Взрослый", появившийся на той красной площадке, соблазнил Кирису этой фразой. Совсем маленьким он заметил во фразе подвох. Поэтому покрутил головой — "я на такую дурь не поведусь".

Однако. В итоге сам Кирису остался доволен. А посему для человека без чего-либо важного это был беспроигрышный контракт.

Смотря унылое кино, мало-помалу он поддался соблазнам Морфея.

Темный кинотеатр.

Неразборчивая иностранная речь.

По слуху бьет громкий звук, и на экране происходит несчастный случай на дороге. Сминается капот. Выгибаются болты. Отлетает колесо. Героиня подбегает к возлюбленному. Отлетает голова мафиози. Красная кровь чертит дорожку на шоссе.

И от этого звука — хлюп!

Он вспомнил чувство в руках, как давил уже несчетно раз разнесенную человеческую черепную кость.

С Кирису слетела сонливость. Борясь с тошнотой, он уверил себя, что сейчас все пройдет.

Возлюбленные обнимаются. Пленка минует финальные титры, и из динамиков звучат аплодисменты, в то время как занавес, шурша, опускается, и вот — конец.

— Старье. В наше время кинотеатры с опускающимся занавесом не рулят, дед.

Наверно, это тоже будет классикой.

Давным-давно, когда Курису был ребенком, его друг пробовал поднять этот занавес. Наверно, хотел увидеть, что там дальше. У той истории было продолжение, и если поднять занавес, может, история продолжилась бы? Так и думал друг, это точно.

А Кирису — нет. Он знал, что тот занавес и фильм не связаны, и к самому фильму не испытывал сожалений. Он из тех, кто способен понять — что кончено, то кончено. Потому в старшей школе и учинял скандалы и отрезал пути. И наконец не смог сам себя больше обманывать, бросил бейсбол, но без особых травм.

Сожалеет, но не привязан к прошлому.

Как с этим фильмом.

Просто кончилось время показа, вот и все.

— Да уж. И вообще, занавес же, приличный зритель встает и уходит.

Придя к действительно облегчающему заключению, — "сказано — сделано", — Кирису вышел из зала.

?

Короткая передышка в кинотеатре сделала свое дело, Кирису с просветленным лицом летящей походкой возвращался в офисный район.

— Позволите? Помолиться за ваше счастье...

Подозрительная зазывала гнула свое. В такую жару женщина, постоянно улыбаясь, с горячностью вещала прохожим откровения.

Кирису проникся упорством, подумал, нет ли у нее дел поинтереснее, и...

— Так, стоп. Что это было?

Он застыл на месте, словно увидев призрака среди бела дня. Взгляд Кирису Яитиро вперился в какого-то щеголеватого парня. При внимательном рассмотрении это был обладающий специфическим, загадочным силуэтом парень, и все-таки, как ни странно, щеголь.

Кстати, сейчас две тысячи четвертый год, девятое августа.

И говорить нечего; однорукий, беспечно идущий по улице человек был только что выписавшимся из клиники имени Ольги Исидзуэ Арикой.

3/S.VS.S-1

(04.08)

— Арика-тян, тебе пока лучше тут не появляться! Предыдущая Арика-тян дел наделала, до сих пор все копают. Еще бы, молодая, энергии через край. Теперь так и кажется, что налетит и ограбит, правда? — И так далее.

Я выписался из веселой клиники Ольги, с легким сердцем вернулся на свет божий, а встретили меня лето, бурные волны житейских проблем и эта вот ценнейшая тирада Ниидзимы-тян, соседа.

— О? Думаешь, нападут ночью?

— А как же! При предыдущей Арике-тян обычное дело было. Ну, ее квартира на четвертом, так? Так вот, случись что, примчаться на помощь-то не выйдет. И напряжно.

И сегодня одетый в багамку и густо намакияженный тридцатилетний мужчина, Ниидзима-тян, — сама любезность. Искренне желаю, чтобы он случайно ляпнул, что вправду думает. Для этого заведения, где не жалеют усилий, чтобы не трогать соседей, я благодарен ему хотя бы за словесную заботу.

Город Сикура укомплектован учреждениями благополучия одержимых пациентов... носителей синдрома A. Это — тринадцатое такое учреждение. Изначально — многоэтажка для пострадавших, неимущих, она с этого года нацелена на заселение такими, как я, выписанными из Ольги людьми.

Шестиэтажная вертикально вытянутая бетонно-арматурная структура. Балконов нет, а все проходы внутренние. Можно сказать, специально сделана так, чтоб снаружи не видно было, что внутри, а изнутри не видно, что снаружи. Огромная темница.

Как и сказал Ниидзима-тян, комната Исидзуэ Арики — крайняя на четвертом этаже. Если нападут, выпрыгнуть в окно и спастись не выйдет. Ну, на окнах вообще-то стоят антивыпрыгивательные решетки, но все же.

— Арика-тян, ты слушаешь? Тебе есть где жить? Если что, можешь пока у меня.

Конечно, ни тени умысла в словах Ниидзимы-тян нет. Такие люди — до глубины души джентльмены. Их джентльменство ограничивает натуралов своего пола категорией "Друзья". А, или не джентльменство, а леди-ство, что ли...

— Хм-м. Ну, в связи с переездом могу еще жить в родном доме. К счастью, до сентября он простоит, по настроению буду спать там или на квартире тут.

Разговор неуютный, но нападение во сне — это нехорошо. Я и так уже связан с парнями, носителями синдрома A. Наделай шума больше нужного или просто вляпайся куда, и Мато-сан узнает об этом первой.

— Ну тогда ладно. Ах да, работу нашел? У предыдущей Арики-тян в этом смысле была дельная, а у нынешнего Арики-тян с этим проблемы, верно?

Вновь жаль разочаровывать его, заботливого, но я еще вчера определился. Причем на крутых условиях. Хотя во многих смыслах эту работу со стороны не видно.

?

Год за годом Сикура осовременивается вокруг железнодорожной станции, но отойди на два-три километра от нее, и не увидишь ничего кроме полей и гор. Полоски аэропорта и столичная трасса оживляют вид, но загляни за занавеску, и увидишь не более чем захолустный городок префектуры C. Аэропорт и тот можно было построить как раз потому, что здесь ширь и никого.

Этот отнюдь не одинокий островок, а целое море земли покрыто лесами, и один среди них — мое новое рабочее место.

Дебри, куда не ступает нога человека.

Так же неизвестный пожарный резервуар с водой.

Это прозвучит как анекдот, но под ним, оказывается, есть подвальная комната, украшенная антиквариатом. Действительно, тайный скрытый дом, который блистал бы на любом аукционе. Нормальные горожане в такие места не ходят, конечно. Совершенно отрезанный от суеты, а также отрекшийся от внешнего мира, замкнутый мирок. Это было частными землями семьи Карё, жившей в окрестности холма Сикура.

Впрочем, в этот замкнутый мир по десятку раз на дню заглядывают посланцы из внешнего мира. То ли случайно, то ли специально — рядом с лесом есть остановка муниципального автобуса, который, как межзвездный поезд, постоит перед лесом да и поедет снова в город.

На ржавой остановке значится, уже еле видно, название: "Торинонори".

Углубившись от остановки в лес, я несколько минут иду по нему. Внезапно обзор открывается, и появляется поляна с резервуаром. Единственный фонарь снаружи. Пространство, словно кто ложкой черпнул. Огромное кубическое цементное строение.

Сегодня я здесь во второй раз, но чувства реальности происходящего все не появляется.

Не знаю, сколько раз я еще сюда приеду, а только до самого конца, наверное, не привыкну к этому пейзажу.

Над головой сияет летнее солнце — выжаривает запах травы, тот вызывает головокружение, но я протягиваю руку к двери резервуара.

За дверью...

Под землю идет лестничный пролет в чернильной темноте.

Здесь то, что я называю замкнутым мирком, — туманность без света. От одного вида этой тьмы сразу чудится, как твари из ужастиков подбираются сзади.

Передергиваюсь от озноба, страшась посмотреть за спину и проверить; шагаю на лестницу и закрываю дверь.

Свет снаружи полностью меркнет. Только эхо моих шагов по лестнице в темноте. Миную каменный проход наощупь, нахожу дверную ручку.

— Привет. Добро пожаловать, Исидзуэ-сан.

...Прикрываю глаза от слишком стерильного вида.

Вместо неба — набранный водосвод.

Дно резервуара — потолок этого мира. Через стеклянный свод проникает свет выжигающего поверхность Солнца.

Безжалостная тридцатишестиградусная жара проходит очищение более чем десятью метрами голубой воды, покачивается, становится прекрасным сиянием, что освещает подземную комнату.

В центре комнаты — шикарная кровать с балдахином, на которой лежит на боку нечто антропоморфное.

Лет четырнадцати на вид.

Шелк длинных черных волос, глубоко вычерченные, однако притягательные для прощающего наблюдателя черты лица. Кровь неведомо какой страны стала причиной этих прозрачных, напоминающих серебро глаз.

Обладающий в целом идеальными чертами... жестоко искалеченный юноша.

Он и был хозяином этой комнаты, при этом моим теперешним нанимателем.

Его четыре конечности протезированы. Тот самый, обещавший подыскать Исидзуэ Арике подходящий протез, юноша по имени Карё Кайэ.

?

В окрестном лесу живет демон.

Такие слухи я услышал позже, когда был командирован убираться за больными, но активно творящими дела, вполне энергичными одержимыми.

Поэтому на тот момент Карё Кайэ был для Исидзуэ Арики не более чем загадочным, живущим без мирских забот, прожигающим жизнь нанимателем, давшим легкую работу и обещавшим редкий протез. Единственный сын богача потерял конечности в несчастном случае и теперь живет в прохладце подальше от людей. Что еще тут можно подумать?

...Уход за обездвиженным ребенком.

Это же синекура. Даже однорукий я справлюсь.

Условия контракта — не спрашивать о прошлом и настоящем опекаемого.

Я признателен до слез. Насколько широкая душа должна быть, чтобы нанять только что выписавшегося из клиники имени Ольги? Звучит так, словно ему горит покончить с собой.

Да впридачу, коллекционер протезов.

Как подоспевший вовремя паром, но с красной дорожкой и встречают во фрунт. Видимо, потому, что сам Карё Кайэ нуждается в протезах. При всей его коллекции самых разных искусственных конечностей, в речи его — нич-чего нездорового. Странность места, в котором он живет, и вообще, как он до сих пор обходился? — эти вопросы перед лицом таких привилегий пустячны.

Так Исидзуэ Арика связался с тем, с чем связываться негоже.

С демоном подземной комнаты. С другом, которого не остановить без воткнутого в беззащитную грудь ножа, который мог быть истоком многих зол.

?

Словом, Карё-сан был идеальным работодателем.

Прямой, с вечной дружелюбной улыбкой, ведет себя как красавица такая, что раз в час я горюю — будь он женщиной, всерьез влюбился бы. Не давало покоя, что порой его слова были странно взрослым, с издевкой, но это в пределах изюминки. После дневного приема пищи я записываю в любимый блокнот: "Карё-сан. На долгое знакомство". Это мое ничуть не приукрашенное, даже слишком чистое мнение. Ведь идея в том, что такого идеального работодателя встретишь дай бог раз в жизни.

— Исидзуэ-сан, ты так много пишешь в блокнот. Это привычка?

— Нет, не то чтобы привычка, скорее обязательный предмет. Я то, что было днем, к ночи забываю. Напрочь, ни единой вещи не могу вспомнить. Так что если надо что-то запомнить, приходится записывать, а то совсем плохо.

Зрачки Карё-сан становятся точками.

— Ничего себе дела... Это что, вроде антероградной утраты памяти? Когда запоминается только очень короткое время.

— Нет, пока день, я ничего не забываю. Потеря памяти... ну, которая амнезия, да? Не помнишь контекстов, и вообще свое имя вспомнить не можешь. У меня все не так сурово, но и когда прошлая память лежит как лежала, и не можешь вспомнить только то, что было после начала симптоматики, — это тоже не то... Я просто забываю с заходом солнца то, что было днем. День как бы перезагружается. Поэтому самое важное, то, что связано с будущим, я пишу в блокнот. Тогда все в целом окей. А вечером я просто читаю и запоминаю как положено, так что ты не волнуйся.

— И так каждый день? А то такое забытое часто восстанавливается за день.

И правда, говорят, многие случаи антероградной амнезии сами по себе проходят в пределах двадцати четырех часов. Антероградная амнезия — это функция мозга, связанная с осознанием. Обычно — чаще всего из-за того, что в височной доле мозга, где находятся первичная слуховая зона и прочее, снижается кровоток, — самому мозгу вреда не наносится, и он по мере выздоровления возобновляет активность. То, что есть у меня, когда каждый день в некий заданный момент теряешь память о прошедшем дне, антероградной амнезией не называют.

— А, хотя это не такое уж страшное дело, как ты думаешь. Если понял, что с этим делать, жить можно. Прошу убедиться в этом завтра... Впрочем, конечно, редкий синдром, можно и впечатлиться.

— Ишь ты. Ладно, мне теперь интересно, что будет завтра... но тут впору удивляться не твоему синдрому, а тому, как ты о нем говоришь. ...А, понятно. То есть для тебя то, что ты не можешь воспроизвести прошедший день, не так плохо, да?

Черноволосый красавец захихикал.

На этот раз у меня потемнело в глазах. Что это он. Что, было над чем так странно хихикать?

— Ага. Ладно, Арика-сан, я отдам тебе поносить вот этот протез.

Карё-сан своей черной правой рукой снял и протянул мне свою черную левую руку.

Рука, имитирующая верхнюю часть руки от плеча до локтя.

Обычно в случае утери руки от сустава говорят об отсечении, а при утере поперек кости, как при переломе, — об отрезывании. Разница в том, оторвалась ли деталь от сочленения или пострадала сама собой.

В моем случае имело место отрезывание, под которое и был рассчитан протез, что протянул мне Карё-сан.

Первое впечатление — статуя женщины.

Без единого сочленения, очевидно гипсовая задняя часть. Красивый, это тем не менее был всего лишь протез, от которого я ничего не ждал — так только, восстановить "человеческий вид", как украшение.

— Вот, держи, можешь сразу примерить.

Черноволосый босс улыбнулся.

Как бы это... Даже узнав его пол, перед этой красотой не исключалось игнорирующее все это падение, — и вот эта красота смотрит на меня снизу полным ожидания взглядом.

Ну да, говорят, что улыбка как цветок. Но в мире существовала и такая улыбка, перед которой цветок потупится.

Хмурясь, я беру подозрительный протез.

Конец протеза был полностью черным. Нет даже устройства для закрепления на теле. В верхней части имеются два неуместных ремешка — видимо, предполагается приставить ее к плечу и закрепить, как гипс.

— Пардон, Карё-сан... Это что, мне надо прикинуться, что я приставил руку?

Карё-сан с улыбкой пропускает мой укол мимо ушей. Ну давай, мол, приставь.

Ну ладно... Что ни говори, на моей культе тоже нет устройства для крепления протезов. На самом деле мне как раз удобно то, что этот протез сделан в духе "вставь, как детальку фигурки".

Полтора года назад ночью я лишился левой руки. В темноте, проснувшись от шума, я увидел, как сестра залезла на мою постель и вылизывается — такие вот необычные обстоятельства. Отрезанная рука, словно с самого начала такая была, вдруг обрывалась. Обычно, если отгрызают, нервы сообщают дикую боль от рвущихся мышц, ломающейся кости, и кровь хлещет, и умереть недолго, — но место отреза было прекрасно закрыто. Гладко так. Как сваркой.

Этот разрез тела, не оставивший даже шрама, и статуя, плевавшая на свою протезную роль, гармонировали, можно сказать, судьбоносно...

— А...

...и в момент такого точного соединения, будто они были созданы друг для друга, — меня пронизает страх, непередаваемый озноб по позвоночнику.

— Э... а, кх, м...

Зрение отключается. Голову обволакивает свет. Ужас, словно огромные черные тонкие пальцы гладят все тело...

— Хм, так похорошело, что на ногах не держишься? Тогда можешь воспользоваться вон той софой. Да... Я подозревал, что совпадут, но не думал, что это будет настолько приятно. Вот прет-то... Правда, ты такой странный, Исидзуэ-сан.

Экстатический голос... Странная улыбка — словно удав перед лягушкой, словно схвативший муху паук.

В слишком красивом кроется черт. Нормальный человек бы почувствовал существо такого сорта, но, увы, я заодно с рукой лишился и чувства опасности. Это — наибольшее остаточное явление от потери левой руки; с той ночи полтора года назад я потерял способность "чувствовать угрозу" от опасных существ и ситуаций. В Ольге это было психическим повреждением, ну а сейчас числится неизлечимым синдромом.

Так что, да, мальчишка передо мной человеком не был — но не то чтобы его глаза лучились красным; не то чтобы он был уберменшем, как Маруко-тян, с хиханьками-хаханьками разбирающая дома голыми руками; не так все страшно, чтобы бежать, и я опускаюсь на софу.

— Невероятно... В этом мире не может быть такого уютного места!

Наверное, я опьянел от черного протезного яда.

Отпустив замедленную ремарку, я плюнул на все и закрыл глаза.

Так со скоростью света слетаются овечки. Мое сознание безвольно опадает в софу.

— А?.. Э, эй, ты чего, ты уж слишком беззащитный! Ладно, весело быть пьяным, но мне охота с кем-то поболтать!

Чуть шевельнув длинными волосами, Карё-сан пытается выбраться из постели. Но, увы, он ничего не может один, и красивое существо грустно корчится на антикварной кровати.

— Нет, не надо, это точно слишком! Да что же такое, держись в сознании, Исидзуэ-сан! Проснись, пожалуйста-а! М-мне неловко говорить, но я против сна на рабочем месте!..

Похоже, Карё-сан действительно филантроп. При виде того, как долгожданный собеседник уходит в гибернацию, он всерьез унывает и нервничает. Но я не могу противостоять набегающим со всей страны Мерри с их барашками.

Таков день после заключения контракта на двести тысяч иен в месяц с демоном подземной комнаты. Я, получая опыт совпадающего с моей утерянной левой рукой протеза не от мира сего, провалился в спокойный сон среди маковых полей.

?

Когда я открыл глаза, состояние подземной комнаты резко изменилось.

Наверху было темно, а небо было очень глубоким. Колыхающаяся масса воды казалась обретшей материальность оседающей тьмой. Словно бездонный мрак крутился в водовороте.

И, танцуя в этом вихре, вскоре наплыл блеклый лунный свет. Отсюда планеты кажутся такими далекими. Одна лишь Луна освещает выпавшую из реки Времени комнату в европейском стиле.

— А... кхм.

И в этом тихом и слегка возвышенном пространстве я бездумно подал голос. Все тело вздыбилось волосками. Меня, забывшего угрозу, пинками выгнало из сна шестое чувство, кричавшее: "Здесь опасно!"

Напрягая глаза, во тьме потолка я различил движения огромной рыбы.

А под софой черный пес, сопя, тянул клыком чужую штанину.

И, как на добивание, — внимательно смотревший на меня с кровати с балдахином работодатель.

— Ай, уф. В общем, доброе утро!

Суетливо попытался приветственно махнуть рукой, но не сумел.

Потому что слишком неприятно. Во мраке комнаты глаза Карё-сан были похожи на сверкающие драгоценные камни, половины радужек были словно отсечены морским горизонтом луны, и в левом глазу читалось "ты", а в правом "уволен", настолько недовольно они смотрели.

А почему я здесь?

Как вышло, что это прекрасное лицо перекосило злобой? Я попытался подумать логически и пришел к верному, кажется, умозаключению.

— Э-э... Я не сплю. Точно не сплю, совсем.

— Фу. Как тебя воспитывали, Исидзуэ-сан?

В точку! Ошибки нет, я точно в первый день задрых!

— Мне нечем оправдаться. Да, мне правда стыдно, но нельзя ли мне рассказать, что тут произошло? А, я вообще рассказывал, какой у меня синдром?

— Да, рассказывал. Забываешь, что было днем. Между прочим, Исидзуэ-сан изволили почивать в районе часа дня. А сейчас — девять вечера, и все это время я был сам видишь в каком состоянии, — Карё-сан ехидно улыбается. Ужас, терзавший меня с головы до пят, на этом наконец прошел.

— Мне правда стыдно... Я должен приложить все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы завтра такое не повторилось...

— Да ладно уже. Я уверен, такое будет случаться часто. Если будешь каждый раз так эмоционально реагировать, я сам начну извиняться. Он мне в свидетели, я думаю смириться с этой твоей чертой, Исидзуэ-сан.

— Он?

Опускаю взгляд. У ног — черный пес. Видимо, это он — тот самый "он". И хватит мусолить мои штаны, а.

— Т-то есть я не уволен?..

— Нет. Просто сменю политику. Я за полдня понял, что ты за человек.

Он сделал паузу.

— Да... Перед таким, как ты, ломать комедию — только устанешь. Как цепного пса баловать, без толку. Теперь я буду обращаться с тобой безжалостно и неотступно, считай, что на тебе ошейник, Исидзуэ-сан.

С последним "сан" глаза его, пребывающего в своих правах, сверкнули. Многозначительно приподнятый уголок рта был улыбкой лучшего собаковода, который раздумывал, как воспитать собаку.

Я бездумно листаю блокнот, где написаны вещи вроде "Карё-сан, хороший". Ну-ну. Ты с ума сошел, я-из-дня.

(05.08)

В общем, с этого началась моя новая жизнь.

Так или иначе, я осяду в многоэтажке N13, а старый дом продам в том месяце, и буду ходить на работу в лес. Лично я не хочу особенно бродить по улицам, но чтобы жить дальше, придется отбросить гордость и выбраться из района. Запереться в подземной комнате и радоваться жизни могут только избранные богатеи.

Безо всякой связи с моими личными проблемами, город Сикура, который я покинул полтора года назад, как и говорил Ниидзима-тян, в чем-то попахивал жареным.

То ли с течением времени, то ли ввиду увеличения числа дел поинтересней, чем сон, но молодых людей, болтающихся по ночному городу, стало заметно больше, а их поведение — раскрепощеннее. В школьные времена я опасался гулять по ночам, но сейчас этот праздник жизни, похоже, стал официальным. Если без драк, зачем ограничивать детишек? — наверное, такая позиция.

— О, Арика-семпай?

В круглосутке я нашел знакомое лицо.

— О-о, круто отбелился! Что, в группе? Ты группу сколотил? Фигасе, ты вроде не такой товариЧТО?! Что, у тебя же руки нет! Как?! Почему?! Чувак, ты сокровище Сакурадзаки, блин, какого черта ты руки теряешь!..

Это был большой человек. Конечно, как только что выпустившийся бездельник, в корзинке он нес овощной сок и тому подобное.

— Знаешь что. Это моя фраза, Поступим. Сам-то не такой был товарищ. И ори потише, ты не на занятиях.

Имея в виду напряг других покупателей, я усмиряю большого младшеклассника.

— А, сорьки. Д-да, угу, без омгпричин такое не бывает. Слушай, извини, я хоть выпустился уже, все равно как пацан.

Младший честно извинился. Наверное, это из-за темперамента атлета у него привычка нервничать перед старшими. Полтора года — нет, даже дольше мы с ним общаемся, а вот...

— Во-во. Вообще не развиваешься.

Я заканчиваю покупки вперед него.

— А, погоди, семпай, стой!

Он вопит и дает деньги кассиру.

Вздыхаю — опять я нарвался на лишние хлопоты... Ну да ладно. Зато отражающаяся в оконном стекле физиономия добродушна и лыбится.

До этого я шел в дом Исидзуэ на холме Сикура, а приятель упустил последнюю электричку. Это судьба.

— Пользуйся любой комнатой на первом этаже. А, ты готовить умеешь, я забыл?

— Могу карри сделать. Ну и всякие онигири.

— Уф. Ты как этот, старик-менеджер.

По грустной въевшейся привычке мы без задней мысли, естественно, решили, что он ночует у меня.

— Чувак, а я тебя последнее время не видел. Ты ездил куда-то?

— Я чуть ли не год лежал в больнице. И до сих пор не очень осознал, что все это время там делал. А ты, Поступим? До чего "Коалы" успели дойти? А то год назад продули в финале региональной квалификации...

— Э-эх, и не спрашивай. В этом году хоть и не финал был... а-а-а, так разнесли нас, до сих пор кошмары снятся.

— Разнесли? С таким-то составом? Ведь ты даже перевелся, потому что с нашими "Коал" не одолеть.

— Угу. Меня в жизни так не разносили. А я-то тоже думал в том году, что "Коалы" круче всех. Аччерт, ну почему так вышло. Вот если Казуми бы хоть чуток лучше соображал!

Коалагаока — название одной из старших школ Сикуры, которая соперничает с первой старшей общей школой Сикуры под прозванием КураКоу. Обе горячо поддерживают бейсбол, и знающий знает, что нападает КураКоу, а защищается Коала.

— Ага... Поступим, а который бьющий-бегущий последний? Дошли до четвертого?

— Не-а, остановились на трех, как ты и говорил. Вообще-то на роль четвертого человек был, но дальние хиты не по мне все-таки.

— Балда. Неужели надо было переходить в Коалу, чтоб это понять?.. Блин. С тобой у нас был бы идеальный набор бьющих. Хоть ты какой крутой четвертый, в бейсболе один не победишь.

— Ха-ха-ха. Народ из других школ уже вообще откровенно засуживали. Особенно на разогреве весной второго курса досталось. Со старшими честно нигде не играют. Я сам видел матч "Коал" с КураКоу, смотрел и думал, что так нельзя.

— Еще бы. Так подкосили их, что сикурские старики-бейсболисты пошли опротестовывать. Спасибо им, летом мы сумели сыграть нормальный матч. Ну, в те моменты, когда бегущий не стартовал.

Ностальгический диалог. В конечном счете проболтали всю ночь. Из обросшего разными историями дома Исидзуэ слышался хохот. Я понимал, что соседи морщатся и не могут уснуть, плюются, мол, этот массовый убийца вернулся, но пусть хоть сегодня они дадут ему покой. Человек только вышел на волю. Если не давать даже столько счастья, то и жить не захочется.

— Чува-ак, я тебе благодарен очень!

Словно взявшая нас на три года в прошлое ночь закончилась. Оба сонные, я уже думал поспать и вырубил свет, как прозвучали эти монотонные слова без тени благодарности.

— А? За что?

— Ну как. Я же бросил КураКоу, когда меня тренер терпеть не мог, тоже ведь факт! Со своей теорией характера — стой ровно, шагай мельче, плечи горой, бей лаконичней, задолбал уже.

— А-а. Ну да, наш тренер такой. А что?

— А тогда ты мне и сказал — бэттинг не стиль, он динамика, и что нечего менять движения, которые мне естественней. Когда я у "Коал" это сказал, сразу влился.

Вежливый. В таком трепе никакой поддержки нет. Его поставила на ноги только его же воля.

— Да это просто ты талант... Хотя я больше не видел, как ты бьешь, что тут еще скажешь.

— А. Кстати, чувак, ты про SVS знаешь?

— Не, впервые слышу. А это что, бэттинг-центр какой-то? Могу сходить с тобой.

— Правда?! Ура, тогда хоть завтра... А-а... не, забудь. Извини.

Поступим сник. Понятно... Я уважаемый бьющий. Исидзуэ Арика, которым он восхищался, уже не может держать биту, что до него дошло не сразу.

— Кстати. Насчет того тренера, ты в курсе, что он весной второго курса ушел?

— Ого, этот-то говнопапик?! Который говорил, что будет в деле до смерти, и которого вряд ли убить насмерть можно было, точно он?!

— Ну, там как. После весеннего отсева был мьютинг. Вот именно на лето он решил двинуть в детскую лигу, ну и стал там спартанцем. Я, мол, стану чертом. Для того, мол, отброшу все лишнее, вот, и мальца с первого курса материл, грозил побить, такой матерый говнотренер.

— О черт, он бы мог... Стоп, а за что?

— А. Когда наш менеджер услышал эту фразу, то покивал и сказал, мол, так и надо! Впечатлился. Подвальсировал так, поднял биту, да как даст фуллсвинг тренеру по заду. Тот — ты чего делаешь! Ну а он что: "Ну, просто подумал, что тренер им меньше всего нужен".

— Кру-ут! Менеджер кру-ут!

Поступим от души ржет, держась за живот.

Как удачно, что это сошло за анекдот. Потому что когда мы стояли рядом, то побелели и совершенно не думали смеяться.

(09.08)

Перед тринадцатым корпусом располагалось кафе "Марион".

Место то еще, непопулярное, но меню толстое и вкус приличный, незаурядное кафе. Нельзя не упомянуть и тишь заведения на грани разорения, где посетителей в пиковые часы в пределах десяти.

У окна этого самого "Мариона", куда порядочный бюргер не зайдет, за лучшим столиком сидела такая красотка, что мурашки по спине.

Лет ей было двадцать пять — тридцать. Лицо полукровки, рост около ста семидесяти, безупречные модельные формы. Величавые, словно тонкой кистью вычерченные брови, под которыми красовался спокойный взгляд им под стать; раскосые миндалевидные глаза смотрели с привычной женщине мягкостью.

Аксессуары выделялись настолько, чтобы остановить взор, но не затмить, ну а если присмотреться, под мышкой виднелась опасная выпуклость кобуры. Волосы до поясницы эротично собирались в хвост на уровне шейной ямки.

— Так вот, Сёдзай. Ты серьезно будешь ухаживать за тем ребенком?

Это воплощение слова "красавица", наша Мато-сан, сделала немыслимый с утра заказ — джентльменский лоин стейк обоим — и без заминки расставила тарелки.

Неуместные для такой кафешки совершенные манеры. В то же время мне, сидящему напротив, отбили аппетит эти ох, какие совершенные, красивые, ускоренные, бандитские движения вилки и ножа в ее руках.

— Вы против, Мато-сан?

— Еще бы. Понятно, что если ты с ним свяжешься, либо умрешь, либо укокошат. Ты меня вообще поражаешь. Может, у тебя инстинкты выживания после Ольги еще больше атрофировались?.. Блин. Дрочи, что ли, поменьше, инвалидом же будешь.

Вот так. Держу связь раз в четыре дня. Одно из условий моей выписки из клиники Ольги — этот надзиратель, приставленный лично к Исидзуэ Арике с целью оценки "реабилитации в обществе", такая же неимоверная язва, как всегда.

Тома Мато.

В клинике носящая белый халат, как доктор, а в миру носящая брендовый костюм, как прожженная карьеристка, неотразимая красавица.

Но ее истинное лицо — облеченная государственными полномочиями работящая женщина, напоминающая старшую сестру. Ну, специально приехавший в префектуру C из госдепартамента большой босс из штаба расследований по делам носителей синдрома A.

До этого задания она была безопасником, как сболтнул мне Доктор Айболит, но куда большей загадкой было ее звание инспектора по банд-формированиям. Поскольку нашивка инспектора ей досталась только по прибытии сюда, она как пить дать из карьеристов.

— Ну чего. Не будешь, что ли?

В неведении относительно моих противоречивых чувств, Мато-сан смеривает взглядом еще нетронутую сосиску с косточкой. Эта проглотка не любит оставлять объедки и доедает что положено, как и должно хорошо воспитанной леди.

— Если не будешь, буду я... Черт, обидно. Не хватило. Надо было брать двести грамм.

Не дожидаясь ответа, Мато-сан стягивает мой завтрак вместе с тарелкой(!). Воспитанная-то она воспитанная, но вот с каким результатом?

— Ну, знаете... Не знаю, чего злиться, но это ты мне представила Кайэ, Мато-сан! Как человек, ощущающий важность благ соцзащиты, я не могу просто так его бросить, не по-людски же.

— Ответь-ка мне вот на что. Ты это на полном серьезе?

— Виноват, соврал, просто хочу протез. Но, Мато-сан. Что за штука этот его протез? И фантомной боли нет, и двигается, как я хочу.

— Охо. Я знала, что он двигается, но фантомной боли, говоришь, не чувствуешь?

В возбуждении остановив нависшие над сосиской пальцы, она приказала мне объяснить подробнее.

— Ну, я всего два раза его носил и не могу подробнее, но феномена, когда от протезирования болит отсутствующая левая рука, вообще не было.

Левая рука Исидзуэ Арики утеряна полтора года назад. Угрозы жизни нет, он справляется и без руки и не беспокоится о ней, но сам факт безрукости людей вокруг вымораживает.

Жизнь с протезированными руками и ногами не только влияет на обыденный моцион, но и отражается на психике. Если у тебя есть протез, то и люди вокруг перестают смотреть сердобольно. Ну а эта протезированная конечность дает плюсы и ни одного минуса, но я что-то ни в какую не могу ее носить.

Странное дело — без протеза культя ничуть не ноет, но как только нацеплю, отсутствующая левая левая рука начинает болеть.

Утерянные конечности, можно сказать, диаметрально противоположны фантомным болям, доставляющим невероятные страдания.

Большинство фантомных болей рассматриваются медициной как невральные реакции, но среди них бывают и беспричинные, вызванные психологический нагрузкой. Моя боль, похоже, именно из таких. В общем, это значит, что все еще хуже, чем даже психогенная фантомная боль.

— А работа как? Насколько она может двигаться, эта его рука?

— Рука двигается так же. Никаких устройств, вроде движения по вольтметрам на оконечных нервах руки, там вообще нет. Но настолько удобно, что страх теряется... Он ведь твой знакомый, Мато-сан. Это что, результаты лабораторных исследований одержимых?

— Вот лабораторных результатов, к сожалению, ноль. До практического применения исследования не дошли. Народ в Ольге от твоей младшенькой многого ждал, но последнее время ничего хорошего не происходит. Говорят, с ней почти не управиться, даже убить уже нельзя.

М-да. Последнюю жестокую фразу пропустим; на повестке дня "одержимость".

Это не какая-то оккультная штука, а неформальное название вирусной болезни, которая начала распространяться около двадцати лет назад.

Формально это — синдром агониста. Термин в широкой практике означает опухоль мозга, ведущую к "расстройству вегетативной регуляции с сопутствующим интенсивным маниакально-депрессивным психозом".

Действительно, носители синдрома А на ранней стадии развития близки к психическим больным. Расширение или сокращение "эго". Разногласия с окружающими, приверженность к индивидуализму. Слетевшая с катушек мозговая активность, которую в одиночку под контроль не взять.

Загнанная в угол химия эмоций вызывает аномальную секрецию нейротрансмиттера, который является токсичным агонистом и подвергает рецепторы мозга крупному стрессу.

Рецепторы — формант нервной ткани, задающий направление жизненной, телесной активности. От притока токсина, постоянно передающего на них напряженность, рецепторы с целью разрешения ее причины запускают новые телесные контроллеры.

Если больно — к телу без боли.

Если хочешь вернуться к животности — к животному потенциалу.

Эти изменения строго индивидуальны, но в основном в человеческие рамки они не вписываются.

Изменение в результате действий физического тела, останавливающего психический распад. Эту метаморфозу иначе как "одержимый чем-то дурным" и не опишешь. Отсюда кличка — "одержимые".

Ее, причину аномальной секреции материала для возбуждения рецепторов, называют пораженным органом.

А порожденную возбужденными рецепторами "способность для решения проблемы" — новообразованием.

Клиника имени Ольги — спецдиспансер, созданный для этих носителей синдрома A. Пациенты под присмотром заботливых надзирателей наподобие Мато-сан отправляются в Ольгу и до излечения не соприкасаются с обществом.

Клиника подобна лимбу, но с этого года — видимо, после драки с правозащитниками, — была вынуждена для проформы раскрыть двери для нескольких пациентов.

Вынеся допущение, что можно попробовать вернуть вот этих в общество, выйти позволили двоим — мне, Исидзуэ Арике, и Хисаори Макине. Хотя я-то и не был синдроматиком, просто попался под руку. Одержимая родственница в корпусе D, вот эта сестренка меня и приметила.

— Ну, про это отложим. Так что, Мато-сан, вы про протезы не в курсе?

— Не в курсе. Не хочу возиться с чем-то неочевидным. И тот ребенок, и твоя сестра в ту же кучу. Эти — не носители синдрома A, но, как бы сказать...

То есть — не одержимые.

"То есть сами демоны", — чуть не сказала Мато-сан то, что говорить не в ее стиле. В этом смысле я тоже не хочу задумываться, потому уточнять не стал.

— Но Кайэ все-таки не любит одержимых. В блокнотике написано, что он сказал не говорить при нем об одержимых.

— Ага... Он подделки терпеть не может. Зато и пораженные органы, и новообразования служат ему ценным источником пищи. Сёдзай. Ты заметил, что тот ребенок постоянно голоден?

Гм... Кстати, да, у Кайэ даже после ужина, кажется, урчало в животе?..

— Вон оно что. Ну да, вечером, перед уходом, я слышу звуки его желудка. И спрашиваю, не проголодался ли, а он смущается и говорит не обращать внимания... Понял, он у нас вечно голодный персонаж...

Ошибочка вышла. Я думал, раз он маленький, ему и еды надо мало. С сегодня надо увеличить порции.

Я поднимаю глаза и вижу непроницаемый вид и сосиску на косточке в руке Мато-сан, одна штука.

— Вообще-то я сейчас серьезную вещь сказала. Что, тебе так нравится Карё Кайэ?

— Э-э... Не знаю даже. Сам Кайэ — не проблемный, приличный... А, стоп, на самом деле характер у него гнилой. Я в его душе чувствую то же, что и в тебе, Мато-сан. Без денег и хитрого протеза я бы к нему и не заглянул. Но сидеть с ним не напряжно. Как бы, ну, когда слова кончаются, мы просто сидим расслабляемся... если привыкнуть, не так уж напрягает...

— Кстати, ты странно его называешь. В предыдущем звонке ты говорил "Кайэ-сан".

— А? Ну, Кайэ сам так просил.

"Объясни, как к этому пришли", — приказывает Мато-сан, глядя ледяными глазами. После полуторагодичного натаскивания мой спинной мозг реагирует помимо воли. В конечном счете, человеком правит не разум, но тело.

— Угу... Ну, все началось с вчерашнего вечера.

?

"Кстати, Исидзуэ-сан. "Кайэ-сан" неприятно звучит, можешь говорить просто имя без церемоний".

Лежа на боку на кровати, работодатель ангельски улыбнулся. Я не помню, но вчера днем, наверное, я хорошо сделал работу.

"Так и удобней. Ладно, тогда с завтра так и буду".

Признаться, добавлять "сан" мне самому казалось неправильным во многих смыслах — он и моложе меня опять-таки, — так что это самое то. И если я буду просто говорить "Кайэ", меня должны перестать каждый раз терзать сомнения, уж не девчонка ли он на самом деле. До заданного момента, семи вечера, оставалось еще чуть-чуть времени, поэтому я ложусь на софу и ничего не делаю.

Подземная комната была окутана какой-то смутно неловкой тишиной, но она перед этой уютнейшей софой бледнела.

" Слушай. В таких случаях не говорят что-то вроде: "Тогда ты меня тоже просто по имени зови"?"

Голос озадачивающе пришибленный.

"Да?"

"Ну да".

"Хм-м", — разговор прервался.

Потом неуютная тишина закончилась.

Слегка высунувшись из-под тени балдахина, черноволосый наниматель промямлил, что было редкостью:

"Арика... ты мне этого не скажешь?.."

?

— Вот, так и было.

Взгляд Мато-сан причиняет боль. Это по какому, интересно, физическому закону вспоминаемая неуютная тишина так наглядно переехала к этому столику?

— Ну? И ты сказал?

— Не, он меня уже и так стал звать без церемоний, какой смысл говорить?

После этого я стал звать Кайэ "Кайэ", а Кайэ сменил "Исидзуэ-сан" на "Арика".

— Эк вы поладили.

"Ам!" — Мато-сан отъела сразу половину сосиски.

— Ну, лично я думаю, все обычно.

— Эк вы поладили.

Ам. За второй заход сосиска на косточке пропала из этого бренного мира.

Мато-сан взяла вторую и недовольно заставила пропасть и ее. Это уже не какая-то неуютная тишина. Это — зона ужаса.

— Ч-что-то не так?

— Да нет. Просто поняла, что ты уже ничего не можешь. Если даже в его подземелье не чувствуешь опасности, недолго тебе осталось. Ладно, так хоть одним подопечным станет меньше, уже хорошо.

— Вот не надо говорить такое! Я и сам понимаю, что та подземная комната опасна и Кайэ — просто тот, кто платит. А если станет жарко, я готов, сразу побегу к тебе за помощью.

— Ко мне-то почему?

— А кто мне представил Кайэ? Хоть отвечать за свои идеи можно?

— Не, ты сам полез в пасть тигру, Сёдзай, ты и отвечай. Мне нечего встревать. А если и есть, то это чувство долга, потому что представила ведь.

Похоже, болтовня подняла ей настроение — выражение лица Мато-сан чуточку развеялось. Однако не думал, что у нее есть это самое чувство долга.

— Э-э, это как?

— Ну, мы с тобой ели один завтрак. Как минимум я лично сделаю аутопсию.

Долг оказался с презумпцией кончины.

— Ясно... Я буду работать, твердо держа себя в руках. Этого достаточно?

— Ага. Тебе вообще-то жить опасно. Это главное, не забудь.

Подчистив последнюю сосиску, она поднялась.

Деловитая Мато-сан — на работу, а вот у меня сегодня выходной.

— Кстати. Мато-сан, у вас живот не болит?

Будь хоть трижды Злым Томатом, а столько косточек так легко не аннигилируются.

— Гм? Не, это немного еще. Эта всего-навсего восьмая. Чтоб я от переедания не могла работать — не бывать этому.

"Ну все, пока", — и Тома Мато уходит, педантично заплатив за себя.

Если в традиции семьи Тома подъедать все, что приготовлено, она даже для них будет исключением.

"

Только выйдя из "Мариона", я пал жертвой жестокого головокружения.

После полудня того понедельника, когда я освободился от ухода за Карё Кайэ. Вторую неделю, даже в августе, без жалости жарящее минимум на тридцать семь градусов солнце быстро выплавляло желание проявлять активность.

Жар такой, что даже дышишь с опаской.

Блага цивилизации так жестоки, что как только лишаешься кондиционера, переживаешь опыт отчаяния, подобного падению с утеса.

Однако в этом тоже прелесть лета. С пагубным ультрафиолетом, массированно палящим сверху, стыдно и пикнуть про какую-то там жару, так что если так думать, то и эта топка вполне романтична. Роскошь без стеснения купаться в свете настолько сильном, что глаз не открыть. Хитрость, чтобы пережить психические боли и трудности, в том, чтобы узнать им цену. Утешение из тех, что мог бы сказать один доктор-с-мечтой в клинике имени Ольги.

Поэтому я поплелся в Ясакадай, что за две станции отсюда.

Полдень рабочего дня, пустые вагоны электрички.

Никто не косился на беловолосого однорукого парня, проплывавший за окном город все тот же, что и полтора года назад, и я, сам себе удивляясь, успокоился.

— Однако тут правда ни фига не изменилось...

Полтора года назад я каждый день этим путем ездил до школы и обратно. У станции Ясакадай было все так же людно и не очень чисто, совсем неэлегантный ученический район.

Матроны с магазинными сумками, молодежь с массой лишнего времени. На кольце ожидают таксисты. Сонные раздатчицы бесплатных салфеток, поле раскиданных на дороге флаеров.

Обычная жизнь, можно было бы предаться тихой ностальгии, но, увы, не изменился только сам район, а вот ситуация была совсем другой.

Не так привольно, как в вагоне. Я просто двигался в сторону офисных кварталов и уже успел ощутить разницу температур между мной и остальными.

В общем...

— Пожалуйста, пожалуйста! Пож... а, вы — студент? Пожалуйста!

...и становиться для всех прозрачным — неприятно...

— Позвольте помолиться за ваше сча... Ой.

...и отворачиваться, как только заметила, тоже, знаете ли...

— Говорю же, рассвет в следующую пятницу! Не спать? Не, не спать плохо, хоть отправление...

...и неловко, когда умолкают только что нормально болтавшие люди...

— Слышь, тебе не тяжело?..

...и вот до такого доходить тоже не надо, спасибо большое.

?

— Тебе не тяжело?

Шепот, я останавливаюсь.

Бесцеремонный голос. Оборачиваюсь — кто это еще? — а там... то ли знакомый, то ли нет, а то ли просто не хочется вспоминать, опасный на вид малый.

— Ну? Не тяжело тебе? Чушь собачья. Как ты можешь так идти себе и в ус не дуть?

Он говорил еще более бесцеремонно, но его одежда выглядела настолько бредово, что я даже не нашелся что ответить.

Парень был одет в парку, в такую-то жару натянул капюшон на голову. Левая рука голая, правая завернута в жаркий длинный рукав. Он был ниже уровня моих глаз, но вызывающий голос и взгляд были направлены из-под капюшона на меня.

— Я что, знаю тебя?

Исидзуэ Арика теряет память о световом дне, и эта фраза для него стала дежурной.

— А-а... Так, напрямую, мы встретились впервые, но я тебя хорошо знаю. Ты меня не помнишь, что ли?

Голос, кажется, приуныл. Впрочем, похоже, он простужен — хрипит и плохо слышно.

— Извини, у меня с памятью проблемы. Но мы все равно встретились впервые, так?

Его капюшон кивает.

"Я тебя хорошо знаю". Он, словно на морозе, обнимает левой рукой правую.

— Странные дела... Не то чтобы я тебя обвиняю, но... с чего все подряд тыкают мне с первой встречи?

— Дык, ты знаменитость. Тебя знают все с нашего поколения, наверное.

Парень под капюшоном не желал зла. Я даже не догадывался, о чем он, но, похоже, так и есть.

— Ну, неважно. Так что, парень, тебе от меня надо?

— Сразись со мной. Рука-то у тебя не заржавела.

Взгляд как стрела. На миг я забыл о летнем солнце.

В его голосе из-под капюшона звучала жажда убийства. Настоящая, я такое сколько-то раз видел в Ольге, трагическая мольба — "мне больше ничего не нужно, только дайте его убить".

— Не. Прости, но, гм...

Как я остался спокоен после этого — ответит моя утерянная способность чувствовать опасность.

— Ну пожалуйста. Сразись. Нужен хотя бы ты, а то мне вообще...

Смертоносная аура человека в капюшоне была искренней, хваталась за соломинку.

Жаль разочаровывать, но я не могу оправдать твоих надежд.

— Ну. Видишь же, проблема даже не в том, что заржавела.

Показываю левую руку. Из-за капюшона ему плохо видно, что ли, или видел, но не задумывался — в общем, взглянув на безрукого Исидзуэ Арику, он пораженно застыл.

— Э, что?..

Нет, минутку. Тогда его первый вопрос был...

— Ничего себе... Это же предательство. Ты разве не такой же? Не может быть. Мы, по идее, одинаковые — и по статусу и по мыслям.

Скрежещет зубами.

Человек в капюшоне смотрел на меня с совсем уж неприглядно-безобразной жаждой убийства.

— Черт... я в печали, семпай. Я думал, смогу хотя бы с тобой быть в команде, — разочарованно выплюнул он и просто отвернулся от меня.

Неуверенная походка.

Человека в куртке-парке затмил летний зной. Он как наркоман.

Думая записать про исчезающую в закоулке фигуру, я потянулся к блокноту, но бросил; фиг с ним. Я все равно не смог оправдать его ожиданий. Без невероятного совпадения и невероятного невезения мы больше не пересечемся.

?

Переводя на другие рельсы, меня атакует странное впечатление от университета.

По сравнению с городом отчуждение слабее, но меня заполняет атмосфера "на первый взгляд здесь все устроено нормально". Термин "кампусная жизнь" у нынешнего меня чуть застревает в горле, давая ощутить чистое, безупречное будущее.

Вообще, считается, что я на академическом отпуске, так что в моем текущем физическом состоянии дневные лекции жалки, как если бы я пытался нарисовать картину на песке в полосе прибоя. Если мне всерьез захочется отучиться, придется ходить на вечерние курсы.

— Впрочем, какова вероятность?..

Пока что решение — не посещать. Насмотревшись, я пересекаю его широченную территорию.

Зелень со свежим видом принимает удар летнего солнца. Иногда мимо проходят студенты, среди которых полтора года назад был и я. Я топаю по дорожкам из красного кирпича, чуть ускорив шаг. И вдруг.

— У-о-о-о-о-о-о!!!

Издалека доносится крайне неуместный вопль.

Я узнаю этот голос и оборачиваюсь. Поблизости никого нет, но за сто метров от меня — кооперативная столовка, где я ел, когда еще учился. Так вот студенты у ее окна, кушавшие давно не виденный мной рис с рыбой, внезапно повскакивали и закричали.

Я ничего не видел, ничего; я спешу к главному входу.

А сзади — топ-топ-топ-топ-топ! — разметывая растительность, набегает девушка.

— Стойте-е! Человек, похожий на Арику-семпая, срочно остановите-есь!

Сейчас где-то три часа дня. Я смогу вернуться в дом Исидзуэ до заката, если выдвинусь через минуту. Нахлебников больше нет, отныне я могу жить в новых апартаментах, как приличный человек. Да, звучит неплохо.

— И не игнорируйте меня-а! Это же ты, семпай! Этот на первый взгляд травоядный, а на самом деле холодная рептилия — точно Арика-семпай!

Ж-жух! — она уходит в динамичный дрифт по траве и встает на пути. Благовоспитанная девушка в шортиках и с короткой стрижкой.

— Не понимаю... Почему ты в моем универе, а? Рядом с промзоной есть женский колледж, ты же туда собиралась. Провалилась, что ли, балбеска?

— Пф, гр-р-р!.. Н-но все же легче, когда слышишь такие грубости. И ради спасения лица скажу, что я уверенно прошла куда хотела, но раз ты спросил, почему я не в своем универе...

— А я спросил.

— Да. Ну, потому что ты так нахваливал здешний сет с рисом с рыбой, он сейчас моя основная пища, можно сказать...

"Что за карма такая?" — задумчиво наклоняет голову моя давняя знакомая, бывшая младшеклассница.

Пришелица с планеты Ветроголовии, Цурануи Михая, вошла в контакт.

?

Я проболтался с Цурануи с нашей случайной встречи и до десяти вечера, а потом пришел в тринадцатый корпус, где меня встретил Ниидзима-тян с напряженным лицом.

— Арика-тян. К тебе... пришли.

Только это и сказал ждавший меня на лестничном пролете у третьего этажа Ниидзима-тян, а потом ушел к себе. Предупредить, но не помочь — ее, тьфу, его девиз. Мне бы перенять такой принцип.

На четвертом этаже я самым естественным шагом иду через весь коридор в комнату Исидзуэ Арики.

Решил, что если у входа стоит кто-то с ножом, я быстро смоюсь. Открываю замок. Если же оружие будет страшнее и современнее ножа, значит, не судьба.

Поворачиваю ручку двери. Прохожу в прихожую. Не разуваясь, мимо кухни, иду в зал.

Здесь, среди раскиданных коробок с вещами, стоит самый натуральный инициатор незаконного проникновения.

Не веря своим глазам — откуда здесь такой маньяк тренировок? — всматриваюсь. Эта горилла с гантелью в каждой руке деловито укрепляла плечевой пояс.

— О. Хай, я тут зашел, Арика-семпай.

Совершенно не чувствуя вины, мужик приветственно поднимает лапу.

Еще со школьной скамьи покрытая щетиной, суровая рожа. Сегодня, наверно, мне в гороскопе написана встреча со старыми друзьями.

Полтора года я не встречал этого школьного младшеклассника. Выглядевший на своем втором курсе старше меня, третьекурсника, Кирису Яитиро стал как раз таким незамутненным бандюгой, как я и ожидал.

— Давно не виделись. Ты как сюда зашел?

— Как-как, открыл дверь и зашел. Не мне говорить, когда уже вломился, но, семпай, замки тут совсем уж тяп-ляп. Лучше завтра сам поменяй.

— Ладно, такие любители вламываться в подобные заведения — редкость, а защитные меры тут не то что тяп-ляп, а просто смех один. Вахтер на первом этаже вообще делом не занимается, говорят.

"Ну ладно, садись", — хлопаю рукой по коробке. Оба опускаемся на набитые вещами картонки и еще раз здороваемся — йо!

— Ну, с чем пришел? Что, на самом деле живешь рядом и сегодня комнатой ошибся?

— Молодец, язык как всегда острый. Не, я на рамсы пришел. Дело сложное. Но к тебе, Исидзуэ-семпай, это не относится.

Кое-как Кирису заговорил о причине взлома.

По его словам, в Сикуре до того месяца был наркоделец, презревший принципы профессии. И этот парень, в общем, продавал товар по дешевке и не думал о выручке, потому набрал харизмы в кругах опустившейся молодежи, а напоследок развил группировку с несколькими дилерами. Люди, издавна дорожившие общественными торговыми правилами, не вытерпели. Вышедший клин подбивают — и юную группировку подавили и прочее.

Теперь все тихо-мирно, но этот харизматичный продавец звался Исидзуэ Арикой.

— Стоп. Что еще за полный тезка?

Если бы при этом и выглядели одинаково, было бы совсем неприглядно. Говорят, что третий двойник лишний, хочется верить, что больше они не наплодятся.

— Уф... Ну, он фальшивый, да?

— Ясное дело. Я тоже его сам не видел, но когда мне расписывали, прямо сказал, что это не Исидзуэ Арика. Так что подразумевается, что это просто легенда, не верь. Ты ведь такой ерундой не стал бы заниматься, да?

— Совершенно верно, мой славный Кирису.

Прекрасно. Надежный и понимающий лучший друг. Хотя его как-то слишком много.

— Из разговора понятно, что один из тех, кто подавлял, — ты. Теперь пришел сюда доделать дело?

— Ну да. Я-то понимал, что Исидзуэ-семпай ни при чем, но народ не настолько хорошо тебя знает. Считай, что формально я пришел убрать причину бучи, Исидзуэ Арику. Скажи спасибо — если б это доверили какой-нить горячей голове, тебя бы линчевали.

Боги бросают, боги спасают.

Исидзуэ Арика, чьи акции жутко упали без его ведома, располагал верным подспорьем, опять же без его ведома.

— За это спасибо. Но вообще, Кирису...

Я хотел спросить: "Ты занимаешься такими мафиозными делами?" — но проглотил.

У него со школы были связи с дурной компанией, и, не учитывая характер, он был неисправимо талантлив в драке. Как часто говорил тренер, ругая его, — плевать на характер, но если не вкладываешь всю душу, в клубе не нужен.

Ладно. Ему самому нравится, и если получается — кто я такой, чтобы говорить?

— Не, ничего, забудь. Я только что много времени провел с человеком сплошь в минус-ионах, малость расслабился. ...Так что, история закончилась? Некий Исидзуэ на небе или пропал без вести?

— Ага. На небе... ну, не совсем, но дело о притворщике раскрыто. Больше он не будет называться тобой, Исидзуэ-семпай. Какие-то терки идут, но фиг с ними, скоро кончатся.

Если раскрыто, то и копать нечего.

А вообще, мне постоянно неуютно.

— Слышь, Кирису, тебе самому этот "семпай" не мешает? Мы уже не в школе.

Но инопланетянка — исключение. При ее совершенной добродетели и моей личности, во избежание лишних хлопот лучше, если останется безликое "семпай".

— Внезапно!.. Семпай, ты разве из тех, кто такие вещи всегда говорит вслух?

— Не, просто недавно похожее дело было. Я понял, что когда друг добавляет "сан" или там "семпай", — это лишнее. Если тебе трудно, то не надо, конечно.

— Да не, пожалуйста. Ладно, теперь ты просто Арика.

Вот такой он легкий человек.

Его широта души, смывшая трехлетний осадок за секунду, вдруг напомнила детство.

?

...Кажется, случилось это, когда я только-только познакомился с Кирису.

Уже несколько дней меня приглашали в бейсбольный клуб. Я пришел, и завсегдатая с третьего курса изъяли из бьющих. Тот, пораженный, что какая-то мелкая деревенщина со второго его сместила, ушел из клуба по собственному желанию. Наблюдая на фоне заката за уходящим со слезами старшеклассником, бывший тогда на первом курсе Кирису не врубился и сказал: "Не понимаю. Из-за такой фигни уходить?" Пораженно схватился за голову, вправду не понимая.

Из-за прекрасного характера Кирису не понял его боли. Людская слабость. Раздражение тем, что его обогнал младший, недолгое время, чтобы быть школьником, разные окружающие его тараканы. С такими вещами этот хулиган не сталкивался.

Услышав, что пробормотал Кирису, я не менее самодовольно отозвался:

— Хочешь, чтобы он поделился?

Что-то непонятное. То, чего у тебя нет — именно поэтому этот наглый первогодка словно завидовал ему.

— Нафиг. Небось дорого обойдется.

— Дорого? Ты даже не знаешь, о чем говоришь, а уже грубишь.

— Ну это да, вообще не знаю, но...

Какое-то время грустно смотря вслед уходящему семпаю...

— Но ведь это ж недешево.

...Кирису Яитиро ответил так, словно это было само собой разумеющееся.

Потом мы с Кирису как-то спелись, и я остался в бейсбольном клубе. Собирался только до летней детской лиги, но пробыл там все лето, не говоря уж о весне.

Давно дело было. Тогда лето было в разы жарче, чем сейчас, а вся история — ни о чем, просто о молодости.

?

— Не в тему спрошу — Арика, ты SVS знаешь?

Так мои мысли, в кои-то веки предавшиеся положительным воспоминаниям, были выдернуты в реальность.

— SVS... Древний аркадный автомат?

— Тот MVS. Но да, тема оттуда идет, тонко чуешь. Даже если недавно вернулся, я думал, ты уже видел сколько-то раз. Когда ночью на освещенных трассах или в парках собираются люди. Не замечал?

Тут я подумал, что город стал людней. И что как раз в парке перед станцией тусуют тинэйджеры.

— Издали видел такое. Это и был SVS?

— Ага. Простая игра в один бокс, матч на деньги, сейчас становится обычным делом. Короче, упрощенный бейсбол.

SVS. Игра один на один по бейсбольным правилам. Бейсбольная команда — девять человек, но тут просто бэттер против питчера.

Суть такова: честная дуэль в один иннинг. Три страйка — победа питчера, удачный хит — победа бьющего.

За две минуты, если быстро, а максимум — за шесть определяется победитель; немудреная "спортивная игра".

"Отбил — победил бьющий, аут — победил питчер" звучит просто для тех, кто в бейсбол не играл. Да, так-то наберется куча народу, идущего посмотреть, убить время.

— Опять порядок эпох пошел обратно. Это как бэттинг-центр с человеком на подаче?

— Да. Вообще это придумали отбросы бейсбола, чтобы пар выпускать. Молодежь три года крутилась вокруг игры, не работали, не учились, силы девать некуда. И вот это впервые увидели и вдруг подхватили. Как-то зеваки начали делать ставки, кто победит, и пожалте, стала серьезная игра. Сейчас аж на официальную и неофициальную разбили. В парке сбоку от станции — каждый день играют в неофициальную, только на ставки.

Когда-то бывшие в бейсбольных клубах, ребята искали, куда прибиться. Это нормально и родилось, видимо, из желания и после выпуска не напрягаясь радоваться бейсболу.

Где свет, там и тень. После трех лет боев венец берет только горстка спортсменов. В их тени и те, кто вовремя ушел, не оставят саму любовь к бейсболу.

— Хе. То есть неформальное — просто тотализатор. Тогда что формальный SVS? Как он устроен? Ставок нет?

— Не, такие же ставочные матчи. Просто тут игрокам дается призовой фонд. Сначала выбирают девять питчеров и девять бьющих. Тут выбираются ребята, в неформалке популярные или с хорошими очками. В основном цимес SVS в том, как эти две толпы играют в "царя горы". Питчер сделал три страйка, бьющий отбился — с этого момента они не участвуют.

Хм... Королевская битва под именем бейсбола? Система поединков. Без стратегий, без командной игры, примитивная игра в мяч. Мелочи неважны, остался до конца — победил.

Быдловство. Низкопробное ребячество, но, хм...

— Йо. Небось подумал, что интересно, Арика?

Кирису радостно ухмыляется. Кирису и сам, похоже, любит игру по имени SVS.

— Ну, да, если организатор сделает гласный контроль, может пойти в народ. Но эти матчи, они определены по времени? И по месту?

— Не, тут игроки сами решают. Потому что есть любители и быстрых мячей, и странных мячей, и левши, и правши, и кто друг друга терпеть не может. Среди них есть и такие, против кого шансы на победу падают на порядок. Обратное тоже верно. Так что, в общем, созваниваются, решают, где встреча, зовут рефери и зрителей, делают матч...

— Или прячутся, пока не пропадет противник, которого не хочешь видеть?

— Да. В официальном SVS первая половина — информационная война, а стойки на боксе, холме, собственно мерка силами — это уже вторая. Восемнадцать игроков получают от организатора особые сотовые. С их помощью и связываются. Так вот, если проиграешь поединок, отдаешь свой телефон победителю. Когда последний бьющий либо питчер выбывает, SVS на этом заканчивается.

— Ясно. А собранные телефоны? Если победители — команды, телефоны работают как очки или что?

— Угадал. Победившей команде раздают призы, а игроку, набравшему больше всех телефонов, — дополнительный приз. Скорее, это с какого-то момента величайшая награда игроков. Опять же, ты известная личность, если приз лучшего игрока выиграл.

Станешь заводилой мальчишек, что ли?

Когда игра набирает популярность, звездные игроки, естественно, привлекают внимание. И невинных фэнов, и прилипал впридачу. Понятно. С вывертом, но и это получается про-ринг.

— Однако кто такую игру распространил? Без ораторской музы не поднять же. Нужно и уважение парней, и понимание интересностей и скучностей бейсбола, и дар зажечь толпу, и главное — организаторский навык, без него трудно. А, Кирису? Кто, где и когда такую дурь начал?

— Однако хреново как, сегодня опять жарко без меры. Тут кондишна нет?

— Ну и ладно. Это, а судьи кто? Что, есть и профессиональные судьи?

— Вообще есть, но не каждый раз, конечно. Бывает ведь и что просто встречаются и сразу начинают. В этом случае рефери — совесть и гордость игроков. Ну и зрители. Последнее время стало много галерей онлайн-экспертов, и старая ругань про страйк-зону кончилась.

— Сурово... А кэтчер?

— Подбирают на месте. По возможности дублирует судью. Если нет, просто кидают. После боя собрать только. По этикету бьющие постоянно ходят с битой, а питчеры носят как минимум шесть мячей.

— А бэттер-бокс и питчерский холм?

— Обычно сохраняется формальное расстояние. Но бокс и положение пластины — по обстоятельствам, может и не быть. А по обоюдному согласию можно и расстояние увеличить. Плюс когда что-то меняется, то и зрителям интересней.

— Ну да, — продолжает Кирису, — если по-честному, нормальный холм не сделать, и кучу времени отнимает расстановка позиций перед началом. Это все равно азартная игра с галереей, кому хочется терять время на партии? Хотя, конечно, в официальном последнем бою хотя бы делают правильный холм.

— А дедболы?.. Что с ними?

— Бинбол — ну, если попадет, питчер проиграл. Если бэттер увернулся, можно засчитывать как хочешь, по ситуации.

— А помеха? Без судьи даже тайм-аут не засчитать.

— Тут, ну, соответственно бейсболу в душах обоих... Как правило, когда пошла подача, тайм-ауты отменяются. Все-таки в это дело играют честные игроки. С другой стороны, когда поединок начался, по какой хочешь причине с бокса и холма сходить не позволяется. Если зассал, могут и морду набить.

— Спартанцы, блин... А как решают хит?

— В целом, раз один на один, то отбил мяч за инфилд — победил. Флай — соответственно, аут, в землю — фол. Тут тоже могут быть особые правила по ситуации. Все-таки играют и в помещениях. В неофициалке становится правилом: победа — если без отскока полетит. А-а, кстати, бита деревянная. Металлические нельзя, отскок слишком хороший. Гандикап хорошим бьющим.

— Ну, я не думаю, что это возможно, но что, если питчер постарается и поймает правильный хит?

— Аут, конечно. Бывают игроки, которые на этом специализируются. Вообще обезьяны.

В целом правила ясны.

Наверно, есть правила подробней, но почему они такие четкие? И эта фраза про восемнадцать избранных предназначена возбуждать и участников, и болельщиков.

— Здраво все, да? Пока такого добились, полгода прошло. В этом месяце, по времени к летней детской лиге, игры стали офигенными. На, игрок Арика.

Мне подсовывается золотистый телефон.

На жутко безвкусной позолоте красовалось несчастливое число "4".

— Это чего?..

— Телефон бьющего, я же говорил. Дарю, а завтра пойдем смотреть. Вот, выступишь вместо меня.

— А-а?!

Я совершенно обалдел.

Он что, фаворит?

— Почему? Я что, похож на бейсбольного маньяка?

— Нет, но все равно. Говорят же про лже-Исидзуэ Арику. Я хочу, чтобы ты выступил, для завершения истории.

— Именно это и не в тему! Почему я? Я вообще никак не связан с этими вашими продавцами и SVS-ами.

— Вот ты нудный. Условие такое. Исидзуэ Арика договорился с Кирису Яитиро. В доказательство будет играть в SVS. Вот, если ты на публике проиграешь, даже те, кто не в курсе дела о притворщике, убедятся — команда Исидзуэ Арики проиграла и начисто распущена. Хорошее же дело! Будет меньше дурней, которые держат на тебя зуб по делу о товаре и лезут мстить.

Ну... да. Он прав.

— Ты дебил, что ли? Как я тебе выступлю бьющим? У меня левой руки нет.

— Я знаю. Никто и не говорил показать им всем. Просто нацепи хоть протез, побудь подставным лицом.

Если выходить ради проигрыша, то и битой махать не нужно?

— Ну ладно... Биту с перчаткой ты найди. У меня нет.

— Вот удивил, честно. Ты же так ими дорожил.

Угу. Ведь одна разнесенная Томой Мато серийная убийца со словами: "Твое будущее ушло в нокаут, как видишь", — занесла в палату то, что было битой. Издевается. Врачи в Ольге это балуют, небось презентовали из-под полы вещдок.

— Значит, завтра, ровно в восемь вечера перед станцией. Не опаздывай. Протез ты найдешь, да?

— Придется... Расскажу ситуацию и как-нибудь получу разрешение вынести наружу.

— Решено. Спасибо, что быстро договорились.

Поднявшись с коробки, он выходит в коридор. О чем он думает, оставил свои гантели.

— Слушай. Я уверен, что ответ будет "нет", но спрошу, — стоя ко мне спиной, говорит лишнее Кирису. — Ты это, правда не можешь показать им всем? Последнее время протезы пошли функциональные, а?

Правда не могу.

Точный протез, который выдержит бэттинг, вмиг набирающий под сто сорок километров в час и породит стасорокакилограммовый удар, современная медицинская технология не создала. Даже если бы и был, это уже какая-то демоническая штука.

(10.08)

Зеленое всхолмье уходит вверх.

Живой аромат земли и трав.

По обе стороны, насколько хватает глаза, — дикая природа, озаренная солнцем середины лета, бежит волнами в дуновениях ветра.

Среди этой буколики муниципальный автобус едет к остановке в лесу.

Следующий день со встречи с Кирису — десятое августа, вторник.

В этом забронированном на неделю автобусе катим я и один широкоплечий мужчина с побледневшим лицом.

Возрастом, кажется, чуть больше сорока, средне развит, сильно худощав.

В деловом костюме мышиного цвета с теменью и такого качества, о котором даже не разбирающийся в брендах я подумал: "О, ему, наверно, прохладно и уютно..." Цвет-то лица — не очень, но черты породистые, этакий британский лорд. Нечасто такие ездят в муниципальном транспорте в рабочий день в десять утра.

Человек в костюме выглядел уставшим. Бессильно опустил плечи, глаза пустые, весь какой-то увядший. То ли умаялся и едет домой отдохнуть, то ли так умаялся, что едет куда-нибудь поесть; в любом случае, у автобуса в лесу — конечная. Здесь вокруг никто не живет. Поля-леса, конечно, привольные, но зон отдыха под пикник не наблюдается.

У меня плохое предчувствие. Даже я, не чувствующий угрозы, легко могу понять из ситуации: "Я увижу что-то нехорошее".

В конечном счете, джентльмен сходит у Торинонори.

Я заботливо старался выйти после него, но он вообще не распознал моего присутствия. Спрыгиваю следом, иду к лесу. Мышиный костюм маячит в пяти метрах от меня.

— Черт. Он таки идет к резервуару, эрл грей этот.

Тут и без всякого чувства опасности понятно.

Вдруг это важный гость к Карё-сан? Нехорошо мешать им, и я притормозил.

Джентльмен открывает дверь резервуара и пропадает под землей.

Скрываюсь за старым деревом, слежу, проходит полчаса.

Ничего не меняется. Джентльмен не выходит. Солнце припекает все сильней. По лбу и спине неприятно течет пот... Да. Кстати о неприятном, это его лицо. Эти восхищенные глаза, когда он увидел уходящий в подземную тьму проход. Бусинки застывшего разума. Как у птицы, неприятные глаза.

— Надо идти. Он сказал, что скинет зарплату, если опоздаю.

Это работа... К вечеру нужно позаимствовать протез. Я не могу удрать. Я ничего не видел. Я правда приду позже на полчаса, я ничего не вижу. Убеждая себя, открываю дверь.

Иду в непроглядную тьму. За несколько шагов — дверь, из-за которой не доносится даже беседующих голосов.

Прохожу сквозь тьму ко дну моря. Кубическая комната в европейском стиле. Квадратные стены с тяжелыми дверями, но открывать мне приходилось только входную южную.

Привычная кровать в центре комнаты, где Карё Кайэ с обычной улыбкой встречает визитера.

— С добрым утром, Арика. Ты сегодня поздновато.

В комнате никаких изменений. Подземелье — как обычно. Черного пса и силуэта рыбы не видно. На Кайэ и без меня надеты четыре черных протеза.

Поэтому все было невыносимо аномально.

— Гм. А до меня никто не заходил?

— Угу, недавно приходил один. Мол, я одержим, спаси меня.

Он довольно улыбается. Ехидная, похожая на серп луны улыбочка.

Ох... Я, крайне толстокожий, не могу от страха посмотреть ему в глаза?..

— П-понятно. А где он?

— Не знаю. Если его не видно, значит, его уже нет?

"Правильно?" — с хихиканьем спрашивает согласия черноволосый красавец... Если присмотреться, его цвет лица куда лучше обычного, он полон жизни, рот пышет здоровьем.

— Вот... как. То есть, в этой комнате его нет.

Скрывая дрожь в коленях, я кое-как доползаю до софы.

— Как сказать. В этом мире его нигде не стало, но в этой комнате он еще может быть.

Черная правая рука напоминает журавля, проходит над животом в синей пижаме. Его палец останавливается в районе желудка, мне жутко.

— То есть...

Я весь в мурашках. Ч-ч-ч-ч-что это. Жертва под взглядом змеи? Почему от страшного холода в жилах режет глаза?!

— Так вот. Почему ты сегодня опоздал, Арика?

Горло с жалким визгом сжимается. Но мне совершенно не стыдно. Давление было таким, что даже если бы я сумел не пикнуть, все равно бы пришлось несладко.

— Ну, как бы... Вообще, у родственников с бабушкой несчастье, и...

Внезапно пользуюсь отмазкой из тех, когда, блин, на работу так не хочется. Неважно, сколько у родственников тех бабушек-дедушек. Главное, чтобы совесть позволяла выверты типа "у дюжины людей несчастья, а у меня выходной". Мысленный геноцид как он есть... В общем, я прибегаю к такому аргументу, и работодатель искоса смотрит на меня спокойным глазом.

— Ого, ну ладно. Однако та бабушка хорошо думает о племяннике. Так удачно скончалась. Буквально самоотверженно выручила. Да, и меня, и Арику.

— Выручила?.. В каком смысле?

— Ну, как... Если бы увидел, то заодно бы... пришлось.

Синий силуэт облизывается. Уф, если только на это смотреть — как жена-мегера. На миг я почти восхитился, забыв о страхе... Возможно, именно так нервно-паралитический паучий яд и работает.

— Ладно, шутки в сторону. Принеси мне попить из холодильника, Арика. У меня в горле до смерти пересохло.

Почему у него так пересохло в горле, специально не спрошу.

На непослушных ногах иду к холодильнику, беру фруктовый сок.

— А все-таки странное свойство — обычно невезучий, а в решающие моменты везет. А-а, наверно, это "злая судьба".

Ему самому понравилось, хозяин на кровати довольно скрывает улыбку.

Почему везет — и спрашивать незачем.

Поскольку у случайного свидетеля сцены убийства трагическая судьба, полчаса прятаться снаружи резервуара было мудрым решением... Только самоуверенности, что проживу каждый день на краю пропасти, у меня хватает, но когда перед глазами открывается-закрывается тигриная пасть — это как-то не очень.

?

Солнце зашло, и рабочий день подошел к концу.

Я попросил протез, Кайэ позволил взять, только на день.

"Я-то хотел, чтобы ты его использовал, когда есть ясная цель, и мало-помалу привыкал. Но ладно уж, сегодня я в настроении, разрешаю. Пользуйся по возможности аккуратно, для как можно более опасных дел".

Что он вообще хотел сказать? Видимо, чтобы я не портил протез, но сам заходил за черту.

Невзначай сверился с блокнотом, где набросано, что Мато-сан не зря сказала "к следующему разу купить что-нибудь для самозащиты". Причем мелким текстом. Неряшливый, кричащий о поспешности почерк, будто босс постоянно наблюдает. Я в туалете втихаря начеркал.

— Не хотелось бы ломать голову о том, что бывает днем, но...

Похоже, я больше не выдержу. Слишком долго я отворачивался, забывая все происходящее днем, но пора уже всерьез задуматься о своих отношениях с этим барчуком.

— Ого, что это? Однако, суровый протез.

Станция Сикура, восточный вход.

Кирису пришел строго ко времени, в восемь, и скривился при виде меня.

Можно понять. Летом без изрядного личного кредо длинных рукавов не носят. А у меня такого кредо нет. В результате левая рука торчала из тонкого полурукавчика, а мрачнейший, черный как смоль протез сильно бросался в глаза.

— Гм-м. Я понимал, что народ будет шарахаться, но чтобы ты отворачивался... Мне, может, хотя бы левую руку сунуть в длинный рукав?

— Не, это не надо. Забей, это как новые наколки, вполне может прокатить.

Кирису бросил мне чехол с битой. Чуть не протянув за ним протез, быстро принимаю на правую.

В это время парк перед станцией Сикура становится меккой SVS.

Небольшая толпа шумит, около сорока человек впритык смотрят на дуэль на мячах. То ли нет хороших мест, то ли хотят прикоснуться к этой атмосфере — на некотором отдалении от поля боя, по скамейкам и дорожкам, болтаются еще сорок. Яркое освещение над полем боя довершает картину, меньше всего похожую на мирную ночь.

— А тут патрульные не гоняют?

— Вообще-то поначалу заглядывали. Но разрешение на использование парка есть, да и патрульные тоже не более чем скромные трудяги. Будут сутки напролет таскать сотни ребят в участок — развалятся.

Плюс собираются, похоже, не только здесь. Ну да, если нет прогнозируемых происшествий, полиция не закатывает рукава.

— Но сегодня поменьше стало! Сама игра телефонщиков заявлена час назад. Обычно официалку объявляют за полдня, и набираются толпы.

Вот оно что. Сегодня регулируемые состязания, слишком много людей — помеха. Значит, здесь только та молодежь, что каждый день ходит за деньгами и адреналином, — бездельники и любители.

На поле идет игра.

Бьющий, питчер, обоим на вид лет по восемнадцать.

То ли изучают друг друга, то ли высчитывают время издалека, забавно смотреть. Перебранка между первым бэттером и питчером радует любого любителя бейсбола.

Смотрящая вплотную галерка тоже это ощущает. Нет, они собираются кольцом вокруг особого места, наискось позади бьющего, скорее как раз потому, что понимают.

Наверное, популярный игрок — у особого места одни девушки. В руках билеты на скакуна, тьфу, бэттера. Видимо, то, что фэны играют на деньги, — вопрос другой.

Питчер-правша замахивается для верхнего мяча. В SVS нет бегущих, и норма — виндап, но он все время подавал без виндапа.

С осознанием, что это последний бой, бьющий чуть не ломает наработанный тайминг. В его руке с поднятыми в победном жесте указательным и средним пальцами зажат мяч. От пальцев очевидна форма подачи. Вилка. Скрюбол на десятке оборотов в секунду внезапно теряет скорость перед бьющим и падает. Говорят, если бьющий попадает, он выигрывает, но большая часть поля отмечена крестами как зона падений. При отскоке из поля — аут. Цель подачи — страйк-аут не от пропущенного мяча, а от холостого бэттинга в недолет.

Однако смертоносности оборотов не хватило. Наверное, для питчера вилка была неиспытанным оружием. Мяч не сделал достаточного нырка, чтобы обмануть глаз бьющего, и с приятным звоном исчез между шорт-стопом и третьей базой.

С особого места донеслись унылые вопли. Похоже, любимцем девушек был отбитый сейчас питчер.

— Пошли? Скоро выход.

Кирису подтаскивает меня к полю.

Перед оранжевой мачтой — недавние наблюдатели.

Среди них — профессионального вида букмекер с билетами на бьющего в руке.

— Душераздирающая картина! Вот почему нельзя верить красавчикам на подаче... И вообще, как можно в такой важный момент делать вилку, когда не умеешь, приятель... э-э, м-м, семпай?

Хочется прикинуться, что не видел, но уже поздно, что уж теперь.

Одежда дает понять собравшимся тинэйджерам разницу в кошельках — на первый взгляд простая, но дорогостоящая казуальная. Выделяющаяся, но как раз указывающая навязчивым парням их место высокородная манерность букмекера... Нечего и говорить, это была возбужденная ставками Цурануи Михая-сан.

?

— М-м... Короче, мне слишком много хочется сказать...

Надувшись, Цурануи исподлобья смотрит на нас с Кирису. Она явно не хотела гулять именно с нами.

— Цыц. У нас тут серьезное дело. Ко всяким азартным дурам не относится.

— Я тоже тут всерьез. Кирису-сан, ты год не виденной знакомой сказал "дура", еще больше постарел, что ли, на всю свою курью голову? Как столетний маразматик.

— А! Ну, уж ты-то точно не меняешься, да... Так и дал бы пинка, кабы не люди вокруг. Гордись, Цурануи, ты и есть баба-дура, на которую я впервые поднял руку.

Хихикая, они с радостными улыбками сверлят друг дружку глазами. В школе говорили, на Кирису с Цурануи лежит проклятие пожизненного взаимного поношения. Оно еще действует, но, похоже, эти двое не виделись со школы.

— Ну что, я пошел, Кирису.

— О! Угу, помнишь, о чем говорили? Давай там.

Шатен на питчерском холме уже заждался оппонента.

Он с энтузиазмом пришел на официальное мероприятие, и то, что против него будет не Кирису, а какой-то новичок с замены, да еще то, что он болтает с девушкой с галерки — все это его, конечно, раздражало.

— Уаэ?! Семпай, ты пошел?!

— Ага. В общем, пойду сделаю аут.

— Что же это!..

Глаза Цурануи засияли.

Наверное, она догадалась, даже не зная ситуации, что у нас с Кирису есть какой-то коварный план. Она по прямой рванула покупать кучу билетов на бьющего. Ну а я пошел в круг следующего бьющего с битой в правой руке.

Цурануи заложила мертвую петлю к особому месту, вернулась:

— Семпай, я не знаю, что вы задумали, но давай! От души, ну, чтобы дух захватило... сделай его!

Осыпала меня поддержкой с исполненным ожиданий лицом.

Что она пыталась сказать в паре мест, я не стану думать...

С прямой спиной стоя в круге следующего бьющего, пододвигаю левую руку к бите. "О-о!" — это Кирису с Цурануи. Удивляются — вот до чего дошли протезы! Немного помахав на публику, иду в бэттер бокс. Шатен-питчер понял по моим свингам, что я ему не враг, и сменил раздражение на ухмылочку.

И вот игра началась.

Матч кончился быстро, за три мяча.

?

Шатен был типичным правшой по верхним мячам. Что есть верхний мяч? Ты поднимаешь руку вверх для замаха и бросаешь, форма подачи большинства питчеров. Предназначена для быстрых мячей и вертикальных скрюболов. Также известна как базовая позиция.

Шатен не выбивался из ряда вон, умело подавал быстрые мячи. Попадание его в официальную часть значило, что скорость мяча ошеломляющая, с легкостью сто тридцать километров в час. Предположительно, максимум у него бьет сто сорок. Из-за этой уверенности, не пробуя почву, он пробил подряд два страйка.

Третья подача. Без виндапа он, ухмыльнувшись, выставляет ногу вперед. Осевая нога не дрожит — свидетельство накопленных тренировок. Туловище, ось тела — непоколебимо, поясница, ключ к подаче, — внутренние поясничные мышцы тоже хорошо развиты.

Угу. Вправду неслабо.

Поднятая нога ступает вперед. Раскрытое вбок тело раскручивается пружиной. Мощь зарождается из лодыжек и доходит до кончиков пальцев. Мышцы человека, все физические способности сосредотачиваются на семисантиметровом мячике.

Прекрасно. Ни в чем не расходящееся с первой и второй подачей движение. Питчинг совершенно без колебаний. Исполненный уверенности и мощи прямой в нижнюю часть мертвой зоны. Курс мяча шатена — идеальный, про такой говорится, что если правильно сделал, то просто не отобьют.

Шаг в такт с вылетом мяча, без напряжения центр тяжести в тэйкбэк.

Минуточку. Действительно, прилетающий за полсекунды спидбол — хлеб и масло питчера, но ты же не машина в бэттинг-центре, так что если твой неизменный незамысловатый бросок отобьют, жаловаться не на что...

— М... Оп.

И да. Уж на третьей подаче можно как-то прицелиться.

Тум-м! — смачно прозвенела бита.

И вот дуэль была решена.

Отбитый в лайн-драйв, пораженный шатен.

Кирису присвистывает.

"О-о!" — бурлит галерка.

— Найбэ-эч!.. Вот это был резкий удар, семпай! — разбрасывая не отыгравшие билеты на бэттера, загадочно возглашает та, кто смеется последней.

?

— Всегда так! В последний миг Арика-семпай обманывает любые ожидания!

Мы перешли в питейную поблизости.

В дайнинг-баре "Звезда и облако" мы решили отпраздновать подвиг.

— Ну, виноват, виноват. Оппонент попался слишком уж зеленый, руки сами пошли, ну, это, бог любит троицу... Да он мне сам рефлекс тренировал... А, девушка, мне еще улун! И потом, эта холодная паста по-итальянски со свининой, она с помидором? Без? А, тогда мне одну... Так вот, Цурануи, это была просто случайность, я совершенно не хотел тебя разорять.

— Лжешь. Зато, вон, Кирису-сан поставил на бэттера!

— Что, правда, Кирису?

— М? А-а, ну да, так, положение обязывает. Раз ты за меня вышел бить, на тебя я и ставил, считай за извинение.

— Ага... Ладно, никто ничего не потерял, на том и порешим?

Есть к чему прицепиться, но в присутствии Цурануи атмосфера не допросная.

— Потеряли-и! Тут жертва большой потери-и! Требую утешения-а. В денежном эквиваленте. ...Слушайте, я серьезно вбила все месячные карманные деньги... в это...

Грустнеет посреди фразы и унывает. Хотя она сама напросилась, я частично в ответе. Или не в ответе.

— Кирису. Ты не можешь ей подсказать, где подработать?

— Не-а. Эта баба со школы ни хрена не делает. Если такую подать в общество, то какой-нить пожар случится. Хотя баланс она держит.

— Ну извини уж, мне просто не разрешают работать, воспитывают. Ну и ла-адно, бе-бе, займу карманные деньги авансом. Не буду просить гопников вроде Кирису-сан.

Этот аванс уже десятилетней давности, как гласит городская легенда, но правдивость ее неопределена. То ли Цурануи наглая, то ли ее родители души в ней не чают. Скорее всего, все сразу, угу.

— А ты сам что, Арика-семпай? Подрабатываешь? Если нет, могу найти.

— Я заколебался уже быть твоим репетитором! И вообще, да, работаю.

— О-хо!

Черт... Стоило вспомнить адский домашний арест в особняке Цурануи, и я взял и ляпнул то, чего не следовало.

— А кем? А где? В Сикуре? Много платят? Суббота выходной?

И теперь все гораздо хуже — Цурануи заинтересовалась моей работой. Она не отпустит, пока не упьется вусмерть.

— На полдороги от холма Сикура до аэропорта, где поля, знаешь? Вот там нянькой. Вопросы?

— О-о, нянькой. Ага. Вон чего. Ты искал такую человечную работу... Женщина?

"Фигу там", — чуть не вырвалось у меня, но погоди-ка, а на самом деле-то что? Я затыкаюсь. Вот он я, неспособный сам себе сказать, что мой босс мужик, да и вообще сомнительно, человек ли.

— О-хо-хо!..

Глаза Цурануи блестят. Уже вторичное излучение за сегодня. Она монстр?..

— Ты меня во что бы то ни стало представишь. Ладно. Семпай, ты ведь сумел махнуть битой. Былая форма, впрочем, пропала.

— Точно! Я тоже обалдел. Ты ж вчера говорил, что не сможешь.

Взгляды на не-мою левую. Я не могу им сказать, как на самом деле, поэтому на этот раз решаю замутить воду. Ведь я и сам ничего не знаю о протезе.

— Да какая разница, лучше ты скажи, Кирису, почему "Коалы" этим летом облажались? Вроде они оторвались на десяток баллов на предвариловке.

На той неделе я краем уха такое слышал и перевожу беседу в это русло.

Насколько я знаю, команда бейсбольного клуба КураКоу была сильнейшей в том году, как и команда из Коалагаоки. Коалагаока даже построила новое помещение клубу, такая у них была сила. Но...

— О. Арика, ты прошлогодний матч не видел, что ли?

— В клинике телек нарасхват, не сумел вот так взять и посмотреть один. Хотя не очень-то и хотелось. Так что случилось?

— Хрен его знает, что в их школе за дела. Разве что, вот, стартер сменился.

— Ас ушел с холма, причем внезапно в день матча. Тогда на холм встал второкурсник, но его подачи отбивали только так.

— Второкурсник — то есть для меня первокурсник? А, это, Сэкура Юмия, да?

— Вот, точно, маменькин сынок Сэкура. Он, вообще-то, неплохим питчером был. Но когда его вдруг взяли из запасных да в стартеры — конечно, настрой пропадет.

Мы с Кирису хмыкаем.

Говорят, с тех пор клуб Коалагаоки будто прокляли, и в этом году они остались только в четверке лучших.

А вот наша альма матер, КураКоу, успокоилась и сейчас, как когда-то, вернулась к пасторально-неспешной бейсбольной забаве. Ведомая единственным гениальным лидером команда пришла к логическому завершению.

При разговоре про альма матер все погрузились в воспоминания.

После недолгой паузы Цурануи тихо, как про себя, сказала:

— Я еще не знаю... Почему ты бросил бейсбол, семпай?

— Ну, я не бросал. Просто не мог больше. Вообще-то после выпуска случая все не находится.

— Да, но все же. Ты не думал пойти в профессиональный спорт?

— Брось. Наша команда была из людей другого сорта. Скажи, Кирису? Ты вот играл в бейсбол, целясь в профи?

— Не-а, нет.

Кирису крутит головой.

И я, и Кирису любили бейсбол, но такого вот желания у нас было почти ноль. Особенно последовательно мыслил Кирису, который часто конфликтовал со спартанцем-тренером.

"В спорте ведь главное — была ли схватка правильной. Как они еще до этого считают победы-поражения, я вообще не понимаю".

Это после тренировок после школы до притыка. Кирису слегка недовольно пробурчал так.

Нам хватало просто уметь играть в бейсбол. Ну а победы-поражения — потом. Думаю, именно при этих словах Кирису Яитиро Исидзуэ Арика и взял в руки биту.

— То есть бейсбол только в школе? Ты тоже, Кирису-сан?

— Наверно. Потом играть уже сложно. И вообще, в наши времена не получается только про бейсбол. Куча других интересных дел.

— Пожалуй. Но все-таки — ведь было весело?

Цурануи как всегда права. Даже подвыцветшие, те дни не пропали зря.

Кирису, сказавший, что развлечений еще полно, в школе занимался бейсболом не потому, что не было других веселых дел. Он не был гениальным до уровня профессионала, но он до глубины души любил бейсбол, отчего и бросил другие забавы и поставил на него свою юность.

— Но знаешь... Короче, кончился сон.

Уходы с сохранением лица, — одна из сильных сторон Кирису Яитиро.

Вправду незамутненный, заставляющий задуматься, откуда эта отстраненность в его годы, девятнадцатилетний старик.

?

Мы провожаем Цурануи до входа в промзону и поворачиваем назад к станции.

Мне в общагу, у Кирису еще остались дела. Мы не разговариваем. Как-то вдруг нас поразил вопрос Цурануи.

— Скажи, Кирису...

— Что такое, Исидзуэ-семпай? Не хочу про всякую фигню говорить.

— Шестое чувство развито, но брось ты этого семпая, блин... Просто я тоже хотел спросить. Ты спокойно бросил бейсбол?

Прошлым летом я был в клинике имени Ольги. Я не видел, как все завершилось для друга, который сказал, что сон кончился.

— Ну бросил. Балбеска верно говорит, в клубе было офигенно. В профи я не метил и таланту не имел, но все же думал, что было бы здорово всегда продолжать в таком духе... Но я, ну, другим был. В бейсбол я умел играть и понимал, что это только пока мы в школе... А скрывать получалось еле-еле.

— А-а. Но сейчас есть SVS, да?

— Ну есть. Но вообще-то я решил, что не буду участвовать. И сейчас бывает, я внезапно стою на замене, но за меня постоянно кто-то играет. Я не стоял в боксе с лета третьего курса.

Для него бейсбол только в школе?

Почти клиническая прагматичность.

— А какая-то причина есть? Как бывший член клуба, на ставки не играешь?

— Не в этом дело... Честно сказать, для меня бейсбол кончился на втором курсе осенью. До лета третьего я дотянул, если подумать, от дури.

После таких слов уже не подступишься.

Я вдруг понял, что мы уже у "Мариона". Мы останавливаемся у входа в корпус N13.

— А-а. Но ты — другое дело. Раз ты сегодня отбил, то официально записан в участники. Насчет закрытия дела я сам разберусь, ты, главное, радуйся игре. Золотая четверка — знак короля. Если вызывают, не откажешься. Чтобы биться где угодно, биту от себя не отпускай.

— Тьфу. Напомнил. Но ты уверен, что хочешь мне ее дать?

— Да этих бит навалом. И вообще, я же сказал, что мне не нужно. Питчеров в этом сезоне трое. Ас скрывается, но в свое время вылезет... Да. Раз все равно бьешь, так побеждай давай, Слагер.

Пока! — с этим Кирису Яитиро все же уходит.

Пристально рассматриваю порученный мне чехол с битой. Для ненужной бита оказалась весьма помятой и ухоженной.

"

Первая неделя августа закончилась без происшествий, вторая тоже мирно прошла наполовину. Но ситуация, презрев обманчивое спокойствие, понемногу развивается где-то вдалеке от меня. Как всегда, крутятся страдальцы-светила за москитной сеткой, предвещая лучшее, и вот в этом ключе Исидзуэ Арика неизменно чувствовал себя прекрасно.

4/Sinker. (Top)

"

Тридцатиградусная с лишним жара.

Сегодня он снова проснулся от пронизывающего озноба.

Такое сбитое дыхание, что смотреть больно. Поднялся, как тяжелобольной, хватая ртом воздух, чуть не свалился; чтобы удержать истаивающее сознание, рванул грудь правой рукой.

От боли раздираемой ногтями плоти сонливость перестала липнуть к нему каменноугольной смолой.

Он в каком-то городском парке, посреди неухоженной рощи. Грязный настолько, что люди отворачиваются. Среди спящих бродяг, он наконец пришел в себя.

Поднял лицо к небу, вновь головокружительно синему и высокому. Небо августа. Белые лучи, окунись — и расплавишься, пропадешь. Глубокий — если долго смотреть, потеряется чувство перспективы, — водянистый цвет, протяни руку — плеснет.

В этом сиянии, этом воплощении лета он всерьез ежился от холода.

Хриплые выдохи. Неровное дыхание. Температура тела, так взлетающая при подачах, сейчас упала донельзя. Словно сверхморозный ад. Но это началось не только что. Для него синева августовского неба была ужасающе-холодной еще до того, как он стал таким.

— Расслабился... Черт, надо... быстрее... домой... — шепчет он и отчаянно пытается вспомнить, где его дом. Спросонья у него нет личности. Он не может вспомнить, куда идти, даже собственное имя ему неизвестно.

Только холодно, чадно горит ярость. Расстроенное "я", точно как у наркомана. Кто он такой, что должен делать — он не знает и сам.

Все, что он точно знает, — он повернут на питчинге.

Его, только что проснувшегося, составляет не опыт человеческой жизни, а развитие спортсменского тела. Человек-машина, выметывающий мячи за счет внешнего и внутреннего вращения живой труп. Он давным-давно ответил себе — он не человек, он одно-единственное действие.

Да... Он неустанно продолжал тренировки.

Какое там приличествующее человеку времяпровождение — он без сожалений отодвинул на второй план даже жизненно необходимые функции.

Кручение, накопление и выпускание; вложение жизни в белую сферу.

От бессчетных повторений потерявшие человечность бедра, спина, плечи и поясница, запястья, пальцы возводили гору из трупов.

Гладкое сцепление плоти, кости, воли.

Прочащие лавры крики болельщиков из голосов становились еще одним шумом, проходящим мимо сознания, взвинчивающим все тело.

Он в сверхморозном аду, что вынуждает побеждать.

Перед затмившими небеса голосами болельщиков он стер свою личность, вложил в подачу мысль об убийстве.

Поэтому на вопрос, кто он такой, он ответил:

"Это — пружина", — и гордо улыбнулся.

— Следующий... Плевать, кто, быстрее, следующий.

Он храбрился, это дало ему, стылому, достаточно жара на то, чтобы встать. Этот неестественный мороз испарится, когда он встанет лицом к лицу с бэттером. Над головой его — безоблачное, насквозь промерзшее синее небо. Неизменно. Ничто не изменилось с тех пор, как год назад он потерял так много всего.

Лето длится.

Потерянное, лето все еще длится.

— Еще шестерых... Еще шестерых уложить, и я смогу вернуться домой...

Поправив капюшон, напихав в парку столько мячей, сколько смог уместить, мастер демонического мяча вновь завел свой пульс.

?

Чтобы заработать прозвище "Синкер", ему потребовались четверо жертв.

Первый и второй даже не видели собственно демонического мяча. С третьим присутствовала рефери. Она видела, как последняя подача случайно раскрошила голову бьющего, и честно рассказала всем про этот момент. Те, кто слышал эту историю, посмеялись над ее киношностью, но в любом случае пополз слух о маньяке-питчере, только там он был известен как мастер демонического мяча снизу.

И вот сейчас — четвертый игрок созвал сколько-то друзей и принял вызов Синкера.

— А-а, так вот ты какой, северный маньяк. Никогда бы не подумал. Пыжишься молодцом, ага. Только это ничо, что у меня сотика нет? Ну победишь, а толку?

Синкер выбрал игрока не из официального SVS, а бьющего ради денег. Но по умению он запросто мог быть в официальной части. Просто его мотивы не подходили для официальной, так что он из выборки выпал.

— Ну хорошо, мы таки давно знакомы, поиграю с тобой. Покажи-ка свой фирменный мяч, рулящий под прямым углом.

Вызов он принял благодаря своему разболтанному характеру и неказистому виду мальчишки в капюшоне. Мастер демонического мяча, который ненароком зашиб аж троих бьющих, оказался натуральным бомжом, стоит, трясется весь, как от страха. Вообще не выглядит демоном из слухов.

Насколько четвертый бьющий верил слухам?.. Когда Синкер остановил его на ночной дороге, он назначил ареной гипермаркет поблизости.

Автостоянка, рассчитанная на сто машин. Одиннадцать часов ночи. В скрытом от случайных глаз углу освещенного лишь уличным освещением квартала уже ждали шестеро зрителей.

— Не сказать, чтоб я верил слухам. Но на всякий случай надо зрителей, ага?

Бьющий и зрители подленько ржут.

Все шестеро — знакомые бьющего, которых он позвал, пока перемещались к арене.

Семеро линчевателей на одного молодого человека. Выиграл, проиграл — сторона бьющего владеет преимуществом. Убийца пришел за целью, но сам попал в ловушку. По ничем не огражденной стоянке гуляет сильный ветер. В развевающемся капюшоне, Синкер достал из кармана первый мяч.

Зрители в замешательстве.

Окруженный семью ребятами, Синкер не боится. Наоборот, та комичная дрожь в его конечностях исчезла, что им следовало бы заметить.

Игра началась со смехом и закончилась с пятым мячом.

Нет, вообще-то она закончилась с третьим. Не пришлось даже подавать снизу, он сделал три боковых. Но зрители со смехом присудили тип, и о четвертой заорали так же.

Фаул-бол — когда мяч коснулся биты, но либо из-за превосходящей скорости, либо из-за недобоя мяч улетает в сетку за бьющим. Обычно он считается страйком, но после двух страйков не засчитывается как таковой. То есть: пока идут фаул-болы, страйк-аута не наступает.

А четвертая подача... Бита даже не тронула мяча, но зрители громко кричали "тип".

И вот — пятая подача.

— А-а... Так вот как ты предпочитаешь умирать.

Траектория подачи, как они и настаивали, сделала прямой угол сбоку от бэттера.

Мах битой впустую. Нетронутый мяч. Но белая сфера подлетает, словно по ней попали. Мяч вгрызся в грудь бьющего и навсегда раздробил его спортивную жизнь.

Бьющий валится.

Зрители одурело застыли.

После наступившей тишины они гневно взревели, как бензин от искры, и набросились на Синкера.

Начинается линчевание.

Для выхода из окружения Синкер отступает назад и с тачдауна делает бросок.

Два крика. Возможно, из-за плохой стойки скорость подачи падает примерно до ста километров в час. Но удара все равно вполне хватило, чтобы жесткие мячи подскочили к двум парням. Мячи были нацелены не в лицо, а в челюсть, и безжалостно поразили их шейные позвонки. Оба парня падают, из глоток выходят вскрики. Обеими руками сжимают неприглядно обвисшие челюсти. Из-за попадания в челюсть не сотрясение мозга, а боль в отошедших костях и страх, что без поддержки челюстные мышцы растянутся, лишают их воли к бою.

Так Синкер разобрался с двумя окружавшими его со спины. Осталось четверо. Набегающие со стороны бьющего люди — не более чем глупые цели для мастера демонического мяча. Пинбол из людских тел. Человек, не могущий выжать больше пары десятков километров в час, никак не обгонит превышающую сотню адскую сферу.

Три удобных подачи. Скосив шестерых тремя мячами, мастер демонического мяча медленно выдыхает белый пар.

— Неудачники, дерьмо... Третье звено, а только время терять умеют. Я ж теперь домой опоздаю.

Обхватив себя, дрожа, маньяк-убийца в капюшоне растворяется в летней ночи.

На стоянке остались только невнятно пищащие, корчащиеся парни.

"

Вторая неделя августа. В охваченном летней жарой городе Сикура случилось несколько происшествий со смертельным исходом.

Падение насмерть из-за сутолоки в час пик, смерть в результате столкновения при невнимательном вождении, пищевое отравление молочными продуктами некоей фирмы, смерть от истощения в результате бытового членовредительства, в одном районе — массовое самоубийство благодаря распространяемому подстрекательству.

На день в среднем приходится по смертельному случаю. Смерти от руки Синкера шли особым делом, но вчерашнюю стычку у гипермаркета на востоке Сикуры восприняли как драку малолетних отщепенцев с ранениями. Однако дело не сочли настолько серьезным, чтобы создать штаб расследования.

Четвертая жертва — юноша A — остался жив, но находился в тяжелом бессознательном состоянии. Молодые люди, его сообщники, получили серьезные травмы шейной области и засвидетельствовали преступную деятельность юноши B, присутствовавшего там же; дело задерживается до прихода в сознание и дачи показаний юноши A. Двенадцатое августа: отдел обеспечения безопасности юношества признал состав как непредумышленные тяжелые ранения, постановил отыскать и изолировать юношу B. Также ожидается его самостоятельное появление.

— Вот дурак... Развел шумиху.

Кирису Яитиро узнал обо всем этом в полдень двенадцатого. Он поговорил с подручными юноши A, как его назвала полиция, и заткнул им рты. Это было вчера, за день до того, как в полиции оторвали от кресел зады.

Кирису разъяснил ситуацию доверенным товарищам, остановил поиски преступника и бессмысленные слухи на игровых площадках, создал и распределил источники выдумок среди рядовых членов общества, а сам какое-то время отдохнул в попутном кинотеатре и вот сейчас идет по ночному офисному району.

Уже день прошел со времени детерминантного происшествия. Для слухов нет закрытых дверей — от прохожих гопников часто слышалось "Синкер". Третья и четвертая игры прошли, убийца набрал интереса и почтения и стал заодно известен как Синкер.

Мастер демонического мяча в капюшоне.

Мяч, летящий прямым углом. Скрюбол, дважды меняющий траекторию. Вызванные на поединок бьющие либо терпели страйк-аут и были убиты, либо бросались наутек и были убиты. Выжить можно, только отбив демонический мяч...

Кирису вздыхает — блин, и то, и другое невероятные сказки. Но история складная. В набор летних страшилок Сикуры добавился персонаж, радоваться надо. Кирису Яитиро должен отвечать за нарушенный из-за этого маньяка-убийцы порядок финоборота.

— Завтра братец Нисино начнет меня шпынять, бл-лин.

Разумеется, срочным требованием распустить игры дело не ограничится.

Наверху хорошо помнят, как ловко Кирису управляется со здоровым и новым видом ставочного бизнеса. Нисино Харусуми тоже не захочет понапрасну прикрывать лавочку. Он боится одного: что Кирису Яитиро будет фигурировать в следствии. Пусть букмекерство пытается выжить сколько хочет, пусть мелюзгу убивают сколько хотят, ему это побоку.

— Но все-таки. Нельзя же именно бейсболом взять и начать убивать.

Бейсболист, способный убить.

Когда-то под такое определение подходило два гениальных игрока Сикуры.

Питчер из высшей школы Коалагаока.

Бэттер из высшей школы N1 Сикуры.

"Способный убить" — слухи только среди спортсменов. Даже когда скажешь, что питчер "Коал" — гений, зрители не увидят особой гениальности. Все великолепие его познали только те, кто стоял против него в бэттер-боксе.

Он не так хорош, как Синкер, мячи которого поворачивают под прямым углом, но бэттер видит его бросок именно так. Его непобедимая сила когда обманывала расчеты бэттера, а когда и, действуя в пределах расчета, побеждала.

И — поистине жуткая для бьющего иллюзия, запуск бинбола.

Гениальный питчер Коалагаоки в официальной схватке ни разу не подал дэдбол, но все противостоявшие бьющие утирали пот: "Я думал, мне крышка". Среди спортсменов бегал слушок, что он вправду морально готов убить бьющего. Нередки были случаи, когда бьющие смеялись, мол, тут вам не манга, но после страйк-аута молча дрожали на скамье.

Форма того питчера — боковой. И рост такой же, как у Синкера, о котором шепчутся на районе. В то же время нет, наверное, никого, кто бы в разговоре об одержимых бейсболом при упоминании Синкера не вспоминал о том питчере.

Пока неясно, пойдет ли полиция вынимать из него информацию по этому делу. Юноша A с пробитой Синкером грудной клеткой без сознания, а что до его приспешников, тут Кирису успел заткнуть им рты с разрывом в полдня.

С Синкером Кирису с ребятами расправится. Передавать дело полиции не хочется, поэтому они скрыли, каким питчером он был, — и, имея должок к Синкеру, поддерживают линчевание от Кирису, а полицейское расследование до сих пор блуждает впотьмах.

Разумеется, если они и расскажут об особенностях Синкера, направление расследования не изменится.

— Пожалуй... В полиции тоже не дураки сидят, такого решения не вынесут... Ну, может, ради общей картины сходят послушать байки...

Вышеупомянутый гений-питчер в прошлом августе, в переломную для него середину лета, ушел с холма и мяча не держит. Причиной тому называют травму локтя. Со времен Детской лиги он делал массу скрюболов, рукой не дорожил. Замешанные люди жалели его талант и горько вздыхали: "Так он все-таки доломал локоть?" За ушедшим из бейсбола гениальным питчером не последовало никаких постскриптумов. Просто ушел из бейсбола — таков анализ ситуации профессионалами того времени.

Гений-питчер, который бросал и бросал, пока не сломался.

Был ли у него редкий менталитет, заставлявший его подавать до повреждений?

А может — его техника подачи превосходила разумную нагрузку на тело?

В любом случае, он играл в бейсбол даже против себя, чего Кирису не понимал. Даже печально, насколько не мог посочувствовать, ни капельки.

Бейсбол для Кирису Яитиро — радость.

Свалиться на пределе усталости тоже в радость, и чисто по-человечески злиться на товарищей по команде тоже имеет свою прелесть. Раз бейсбол — командная игра, то и личная радость с командной неразделима. Если говорить об организационном поведении, то внутриобщественные узы Кирису принимает как прелесть бейсбола.

Но боль — уже другое. Раненый играет? Это Кирису кажется уже не спортом, а боевым искусством. Причем косвенным. Если уж хочешь сражаться, при прямом обмене ударами решения приходят проще и быстрее.

В общем, такой игрок должен что-то ставить превыше радости. Иметь причину для полной отдачи бейсболу. Почти у всех идет ради себя. Так проще и здоровее, по мнению Кирису. Но попадаются и спортсмены, старающиеся ради кого-то еще. Гений-питчер из Коалагаоки был именно такого сорта.

Что ж ты так много на себя взял... Если бы ты играл в бейсбол просто для себя, было бы хоть немного легче. Прокручивая про себя такие бесполезные мысли, Кирису тем временем добрался до места.

Десятиэтажное здание чуть поодаль от станции в Ясакадай. Четвертый этаж здания, полностью перекроенный под караоке и неспящий, как и сам район, был "подростковым коррекционным центром" в пользовании Кирису и его команды.

Караоке-комнаты — прозрачные и туманные запертые коробки.

На вид раскрытые настежь, но замкнутые. Из коридора видно, что происходит в них, но из комнат не понять ситуации в соседних — такое мрачное соглашение защищает их. Кирису забронировал четвертый этаж этого здания и пользовался как отелем. Всего на этаже двадцать комнат. Были среди них и такие, где сидели юные беглецы и беглянки из дома, а также по разным причинам скрывающиеся личности, желающие остаться анонимными.

Пройдя фэйс-контроль в приемной на первом этаже, поднимается на четвертый. Характерный для караоке, единственный длинный, узкий, герметичный коридор. Он петлей охватывает этаж с внешней стороны здания, и Кирису за три угла добирается до самой дальней комнаты.

— Сэкура, это я. Я вхожу.

Кирису вошел, не дожидаясь ответа.

Большая, на десятерых, комната в сумраке приглушенного освещения, с кондиционером перестарались — холод по коже.

На столе раскиданы тарелки с объедками.

В углу комнаты сжался, обхватив руками коленки, тинэйджер в худи.

— Так, ты поел, хорошо... Эй, не занижай кондишен-то. Раз с меня деньги берешь, не вздумай окочуриться тут, а то последнее доверие потеряю.

Кирису сделал свет поярче, убрался на загаженном столе. Все это время парень трясся не переставая, обхватывал себя словно на морозе.

Его имя — Сэкура Юмия. На третьем курсе частной старшей школы Коалагаока, капитан бейсбольной команды, ас боковой подачи.

— Эй, Сэкура, ты слышишь? Кондишн сделай потеплей.

— Не слышу... Я такого не слышал. Чтобы такое, чтобы я, чтобы одержимый, что поэтому силен, что я не хотел ему проиграть, но не слышал, что "если отобьет — умрешь", я такого не слышал, не подписывался!..

Кирису смотрит на парня в углу комнаты. Лицо Сэкуры Юмии под капюшоном было страшным.

Одним словом — иссушенное. Пергаментная кожа. От шеи до скул вздулись сосуды. Красные глаза дают понять о многодневном недосыпе, а спрятанная в плед левая рука бьется в спазмах помимо воли владельца.

Кирису знает — рука Сэкуры Юмии трехжильная, и вот третья мышца сокращается, как гусеница. Когда он согласился на просьбу Сэкуры Юмии и приютил его здесь, тот рассказал о своем "синдроме".

Обычно человеческие мышцы могут только "расслабляться" и "сокращаться". Есть еще возможность растянуться, но этого без внешних сил не сделать. Мышца никак не может растянуться по своей воле. ...Рука этого парня воплощала собой невозможное.

"Хочу бросать скрюболы, которых нельзя даже коснуться". Таким желанием порождено это его курьезное тело. Превосходящий способности человека новый орган извивался, словно желая обрести свободу.

?

Сэкура Юмия и Кирису Яитиро, как говорится, не то чтобы чужие и не то чтобы дружили. Каждый из них знал о другом, но, как ни странно, лично они не виделись.

Кирису — один из ответственных за создание SVS.

Сэкура — харизматик, что поднял пошедший было под уклон SVS на новый уровень.

Друзья Сэкуры Юмии горячо поддерживали SVS как азартную игру, но, видимо, сам Сэкура любил SVS как спорт.

Собственно, вес игре придал бейсбольный клуб Коалагаока, к которому Сэкура приписан. За полгода выстроив SVS-миф о непобедимом школьнике-питчере, он и в этот сезон удостоился официальной серебряной единицы в знак мастерства.

Юноше повезло и с родовитостью, и с талантом. Не было того, что Сэкура Юмия не мог при желании получить, однако — сейчас он просто дезертир, бежавший от общества.

"Я одержим демоном".

Сэкура Юмия шептал это в телефон, моля о помощи, и Кирису ему не доверял.

— Э, ты серьезно?.. Это не та болячка, какая прилипнет к такому, как ты.

Кирису знал о легких случае одержимости... синдрома A и решил так пошутить.

"Умерли. Это он убил. Мой мяч, черт знает сколько людей".

Услышав такое признание, он решил согласиться на это неблагодарное дело. Сэкура прячется в этой комнате почти неделю. По наводке Кирису Сэкура Юмия укрылся тут и беспорядочно, бредово рассказал странную историю.

Сбор для определения команды питчеров SVS этого сезона. Место встречи — площадка приостановленной стройки. Там материализовался странный мужик и вот как высказался:

"А что, занятно. Найдете старику местечко?"

Мужик был без особых примет, только начал седеть.

Он сам назвался Демоном...

"Если возьмете меня, я исполню ваши желания".

Выдал, словно на театральной сцене.

Что было после — Сэкура Юмия не рассказывает.

Только то, что стал одержим демоном и сбежал.

?

— Сэкура... Насчет того мужика, который сказал, что он демон. Как его имя?

— Хрен его знает... Я не помню, да обычное имя... А-а, черт, что еще за "отобьют — умрешь". Это же как жизнь? Как это — это как жизнь?!

Сэкура Юмия вцепился в левую руку.

Он не в себе, но рассудок еще остается. Нет, этот парень вообще не переживал раны, которая бы его сокрушила. Сэкура Юмия страдает от сделки с демоном. Самозваный Демон сказал ему вот что: "Тогда я подарю тебе чудесный новый орган. Но берегись! Если твою подачу теперь хоть раз отобьют, тебя ждет смерть. Твоя рука, что победит бьющего, поглотит тебя самого..."

И так рука Сэкуры Юмии переродилась.

Эта сюрреалистичная левая рука — доказательство сюрреалистичных слов Демона.

— Черт... Я же так не смогу вернуться домой... И вообще, что за "если отобьют, умрешь", это ведь значит то же самое, что "больше не подавай"!..

Для него, до вчерашнего дня аса, идея невозможности подачи — почти пытка. Наверное, ему было бы даже проще смириться с проклятием вроде "ты умрешь". Но его рука обрела демонический мяч, способный одолеть любого. Он больше не проиграет. Его невозможно отбить.

Но есть случайность.

Риск случайности заставляет все его тело цепенеть. Эта дилемма загоняет в угол Сэкуру Юмию.

— А-а, но если всех... если я... всех, то вылечусь... когда всех, всех... не останется никого... но если отобьют? Если отобьют, тогда я?

Сэкура Юмия говорит сам с собой и наконец договаривается до этого.

Объявившийся самозваный Демон полностью овладел разумом Сэкуры Юмии.

— Демон, исполняющий желания, гм... Слышь, Сэкура. А он шляпы не носил?

— Э... а? Да... но откуда ты?..

— Я с ним тоже когда-то встречался. Иначе поверил бы я этой чепухе...

— Т-тогда... ты тоже... с ним?..

— Больно надо. А вот друганы да, трепанули желания у меня на глазах. Всегда страйк-ауты и хоум-раны... Дурачье. Надо ведь, ну, реалистичнее, безопасный процент защит или отбоя бы выбрали, и все хорошо. И вот результат.

Такой, подобный проклятию, финал.

Отобьют — умрешь. Страйк-аут — умрешь.

Такой бейсбол вообще неинтересный. Такого состояния сознания, когда играют в бейсбол аж на собственные жизни, Кирису не понимает.

— А-а, но тебе-то куда легче. У тебя справедливый обмен. Раньше было хуже.

Только потери. В памяти Кирису взрослый, назвавшийся демоном, был каким-то недоделанным демоном, который только забирал у ребят.

— Кирису... Что стало с теми двумя?

— Кто знает. Люди все живут до смерти. А ты вот не сбежал, похоже. Два дня назад умер Синохара. Вы были знакомы, так?

Сэкура Юмия гнусно ухмыляется. Уже зная, что это значит, Кирису не стал уточнять.

— Ну и ладно. Это место тоже долго не протянет. На этой неделе полно контрактов. Через четыре дня ты уйдешь. Потом попадайся полиции, помирай в канаве, ни в чем себе не отказывай.

— Ну-у... А д-другие места? Ах да, Нодзу? По слухам, там есть нычка для одержимых.

— Брось. Иллюзорная многоэтажка — это так, байки. Это не может быть правдой... Предупрежу как знакомый — не выделывайся, вернись домой. Носитель синдрома А даже за пределы префектуры не выйдет. У тебя удача кончится.

Приглушив свет, Кирису Яитиро равнодушно поднимается и уходит из комнаты.

— Черт... издеваетесь, почему только я... Нет, все нормально, я спасусь, я еще спасусь... Да... если всех их, всех убью...

В погруженной во мрак комнате одинокий замерзающий одержимый повторял привычную фразу, болезненно, снова и снова.

5/S.VS.S-2

(13.08)

— Доброе утро-о.

Вторая неделя августа подошла к финалу, десять часов утра.

Я обычным порядком пришел на работу в подземную комнату, и меня встретила неведомая сущность, вся обернутая в цветастые ленты.

Как бы сказать... как только я вошел, через минуту мне показалось, что сработала часовая бомба. На черно-белых плитках пола одиноко приткнулся шестидесятисантиметровый сверток.

— А, вот и ты наконец. Ну, надень протез, Арика. Тебя со вчерашней ночи ждет.

Вот и восторженный взгляд и нетерпеливо машущие отсутствующие руки — надевай, надевай! — черного силуэта на кровати. Под софой — черный пес, на потолке грациозно плавает тень рыбы.

Ну, в этом каждый день, сколько раз ни приходи. Наводящая тоску в момент открытия двери атмосфера комнаты сегодня превратилась черт знает во что.

В общем, я надеваю протез, на чем утренняя работа кончается. Потом просто реагирую на случайные просьбы Кайэ, а когда заходит солнце, снимаю протез и возвращаюсь. В этом заключается мой труд, однако...

— Ну что ты стоишь как не родной, открывай, открывай же, вот. Ты удивишься, Арика. Я сорок тысяч ниток потянул, пока ее не доставили вчера вечером!

Кайэ чуть не прыгает, как ребенок, которого возьмут в луна-парк. Меня это зрелище почти умиляет, но я трясу головой и собираюсь.

— Что-то дурное предчувствие. Там хоть не голова профессора Доуэля?..

Осторожно разворачиваю.

— Что. Что за бред... Что это?!

Сам, словно глупец, не верю глазам своим.

Что за чудо случилось? В обертке была такая Затерянная Технология, что в наши дни днем с огнем не отыскать!..

?

— Чем это вы занимаетесь?

И вот, через час, в одиннадцать с лишним, в комнате без стука появилась Тома Мато и холодным, глубоко разочарованным взглядом и словом, как скот или раба, пришпилила нас, сходящих с ума на кровати.

— Гхе, М-М-Мато-сан?! Блин, я понимаю, вы всегда неслышно входите, но не надо в такой момент и без спроса! — вырывается у меня. Голос странный.

Потому что Мато-сан впечатляет меня крайне клевым видом и колючим взглядом.

С жакетом на плечах, с прямой, как струна, спиной... а скорее даже выпятив грудь и глядя сверху вниз во властной позе, излучая давящую, слепящую элитарность. От одного этого вида среднестатистический налогоплательщик мог бы пасть ниц.

Пес и рыба, похоже, испугались Мато-сан — под софой больше никто не лежал, над головой никто не плавал. Летнее солнце в нашем аквариуме процентов на сорок стало темнее.

— О. Эй, доброе утро, Мато-сан. Давненько ты не заглядывала. М? Ой, ты же опять немного располнела! В талии пошире, чем раньше. Ну что ж ты. Ты уже в возрасте, надо думать, что ешь.

Вот так, совершенно не ощущая ауры Мато-сан, с обычной улыбкой ее нейтрализует наш супербосс. Такое с кондачка не сумеешь.

— Ага, доброе. Сам-то не меняешься, Карё. Как всегда интерьер и вид — смотреть не на что. И этот балбес — ну, главное, слушает, что я говорю... Так вот. Вы чем тут занимаетесь? Ишь, распалились.

— Да вот этим же. Ты не в курсе?

"Вот", — Кайэ демонстрирует прогрессирующую на кровати Затерянную Технологию.

Отбился от откровенно пребывающей не в духе Мато-сан с улыбочкой, не то что игнорируя, а вовсе не замечая. Черт, на него хочется положиться...

— Э... что это? Какая-нибудь пластиковая модель... бейсбольного поля?..

— Ого, ты ее слышал, Арика? Должны же быть пределы неординарному мышлению!.. Не верится даже. Ну брось ты, Мато-сан. Кто родился в семидесятых, уж про настольный бейсбол должен знать.

Помощник инспектора Тома молчит и еще больше хмурится.

В подземелье и так был какой-то чужой мир, а теперь он поднялся на новый уровень и стал не просто существенным, а сверх-. Мне бы когда-нибудь левелапнуться.

— Ну, гм, Кайэ-сан... Не стоит доводить Мато-сан...

— Пожалуй. И еще стоит над душой, отвлекает. Мато-сан, может, присядешь пока? А, софа для Арики, туда прошу не садиться... М-м. Ну же, дальше атакую я. Шестикратный победитель Карё Диваз меняет питчера!

Напряжение было таким, что почти слышалось "ура" болельщиков.

Мато-сан молча закрывает дверь и, определив, что, кроме софы, сесть можно разве что на пол, немного поколебавшись, садится на софу. Мне почудилось?.. Вот сейчас не скорчила ли Томато-тян на миг щенячью рожицу: "Он не рассердится?.."

— Ну же, Арика, соберись! Ты же помнишь, я сказал, что дам повременной бонус, если выиграешь. Так ты до самого конца не обернешь игру в свою пользу!

— И то правда. Для вящего улучшения своего пищевого положения я должен был разнести в пух и прах новичка, не знающего правил бейсбола. Кайэ, свежие питчеры — до шестого исчезающего демонического мяча, смотри не ошибись.

Мато-сан расслабилась на софе, подперла подбородок рукой, а другую забросила за спинку лежака... Я подумал, что если я дальше буду на нее смотреть, меня пристрелят, отвел от сестренки глаза и вернулся к игре.

Так. У нас настольный бейсбол.

Приобретенный Кайэ всеми правдами и неправдами, делюксный настольный бейсбол — последний спинофф-пустоцвет, когда культурный пласт настольного бейсбола почти разрушен.

От настольного бейсбола — одно название: один в роли питчера бросает блестящий шарик, один в роли бэттера стучит по нему. Один-на-один, детская пустышка, игра в игру в бейсбол, при этом, для конкуренции поднимавшим в то время голову домашним компьютерным играм, она местами цифровая.

Позиции полевых игроков, ловящих шарик после отбоя бэттером, произвольно меняются, сила свинга бэттера тоже отличается для каждого игрока. Более того, в игру внесены данные о семи командах, у каждой команды свои тонкости. Развели ерунды.

Выбор Кайэ — команда с шикарным питчером и уклоном в защиту, а моя — с как бы харизматичным бьющим в замене, которого вводишь на один иннинг — и хоумран обеспечен, такая одноразовая пушка.

— Хм? Ты сейчас не будешь проводить замену? Надо же хоть одно очко вернуть.

— Ты не понимаешь. На кой сразу ходить со слагера? На то и клинап, чтобы шел четвертым. Бейсбол не так примитивен, чтобы для победы питчеру нужно было только выбить страйкаут, а бьющему — только отбить. Тут потихоньку двигаешь пешки, вот так.

Бэттер со звоном бьет по шарику.

"Гм-м", — недовольно сжимает рот Кайэ.

Он думает, хоумран и страйк-аут — основное оружие атаки и защиты. В частности, он заблуждается в том, что подачи берутся с потолка и просто без толку гоняют счетчик бросков, уходя "в молоко". При подаче разделяют внутренний и внешний угол, но, в конечном счете, стараются попасть в страйк-зону. Отбивай — не хочу... До сих пор я проигрывал, чтобы поднять ставки до серьезных.

— В боле, промахе, тоже есть смысл. При любой хорошей траектории, если не выбить из равновесия бьющего, все равно отобьют. Бол — тактика, которой хотят сбить внимательность и предвидение бьющего с настоящего броска, а никак не намеренный бросок мимо страйк-зоны, чтобы "промахнуться"... Ну, вообще, бывают и просто проблемы с контролем.

Дзынь, дзынь. Череда отбоев фаултипов.

Счет показывает два страйка, три бола. Если страйк, то аут, если бол — переход на следующую базу, фулл-каунт.

Питчер Карё подает с безмятежным видом.

Блестящий шарик проскальзывает прямо в страйк-зону... впрочем, в настолке большинство мячей страйки. В момент, когда можно было махнуть битой и получить хит, шарик со стуком исчез в земле.

Тридцать лет тому назад, в золотые семидесятые...

В настольном бейсболе случилось эпохальное открытие. Доселе летевший прямиком, чтобы быть отбитым, металлический шарик обрел повторяющую фокбол способность — появился исчезающий демонический мяч.

Грубый прием, кнопка забрасывает поданный шарик под поле, и команда на отбое никак не может его отбить, впустую машет битой и получает страйк — крайне нечестная функция. Впрочем, он не попадает кэтчеру, откровенный бол, и если не бить, бэттер побеждает.

— Оп, бол. Бэттер продвигается на базу. Хи-хи-хи, ты такой простой, Кайэ-кун.

— Арика жадина!.. Даже если простой, мог бы из приличия махнуть... Погоди, исчезающий демонический мяч — это бол? Что, фокбол не попадает в страйк-зону?

— М-да, ты вообще не разбираешься в бейсболе... Да, фок уходит со страйк-курса в бол-курс, но это не значит, что он обязательно бол. Я же сказал, основа питчинга — сбить с толку бьющего. Что скрюбол, что прямой — одним только названием не обхитришь.

Быстрый, невидимый глазу мяч — разумеется, вундерваффе. Но единственный козырь захватывают на ранней стадии.

Какой угодно бэттинг и питчинг — не более чем "доступные телу движения". Они — отражения друг друга. Брошенный человеком мяч встретит выполненный человеком отбой в соответствующей форме. Скрюболы нужны, чтобы сбить этот общий фокус.

— Хе... Тогда и другие скрюболы по сути все равно входят в страйк-зону.

— Ясное дело. Вообще-то даже прямая подача — скрюбол. Потому что мяч падает вниз. От обратного вращения, бэкспина, получается трение, давление снизу от мяча повышается. Мячу придается вращение, обратное его движению, срабатывает подъемная сила. Вот эта подъемная сила делает искажение вращением мяча, а в другие стороны его двигают другие скрюболы. Помнишь, в мячике — не в этой железке, а в настоящем — есть швы? Из-за них мяч нельзя назвать сферой. Используя мелкие выступы и углубления от швов, питчер воюет с сопротивлением воздуха.

Пока я делюсь своей эрудицией, матч двигается дальше. Уже восьмой круг, очки Бродячих псов Исидзуэ набегают.

— Хм-м... Но и скрюболы ведь бывают разных видов? По кривой там, по прямой. Или боковые и вертикальные скрюболы, что насчет них?

— Простой боковой — не скрюбол. Я уже сказал, что мяч падает вниз. Никому от этого правила не уйти... По кривой — скрюболы с высокой степенью свободы, но они уходят в сторону, сильно падая. А по прямой — для правши-питчера и правши-бьющего — врезается книзу внутреннего угла. Верхний неудобно подавать, поэтому это любимая техника боковых питчеров...Слайдер — наоборот, с прямого соскальзывает влево. Скорость у него тоже близкая к прямому, так что это одноразовый дуэльный бросок. Этот тоже рассчитан на бокового питчера, вот.

— Сплошные боковые... А я слышал, что верхний — путь королей. А, так у верхнего питчера есть быстрые подачи? Вообще какие-то формы для прямых мячей?

— Ага. В бейсболе верхние питчеры заметнее. Вот эта "вилка", которую ты уже затыкал, — их фирменный прием. Еще SFF, каттер.

— Каттер? Звучит как-то не по-бейсбольному... Оно что, при попадании режет?..

Я давлюсь от сдерживаемого смеха. Какое, м-м, умильное сравнение.

— Никто ничего не режет. Ну, его называют каттером, потому что бросают, как будто разрезают, но полностью он "кат фастбол". Еще для смеха обзывали "слейт", раз он такой стрейтоватый слайдер.

У "кривых" мячей много видов, много форм, но их все приводят в движение локтем, запястьем и пальцами. Особая нагрузка приходится на локоть и запястье, поэтому скрюболеры легко повреждают локти.

— Ого, сколько всего. Я думал, есть только сворачивающий и падающий мячи. Но если у питчера такая свобода действий, у него разве нет преимущества? Бэттер только и может, что защищаться.

— Если идет только против вида подачи, то да. Но питчер — человек. По форме подачи и хвату все становится понятно сразу перед подачей. Хват у всех индивидуальный, но есть какие-то общие черты, так что если без учета траектории, то спрятать вид подачи не получится... Если смотреть со стороны питчера, то для кривой и прямой пальцы как бы закручиваются. Так вот, для этих самых каттера со слайдером пальцы как бы режут. Так, что еще... Ах да, демонический мяч.

— Что? Демонический мяч правда существует?

— Существует. По-простому так называют наклбол. Подают его, хорошенько подавив вращение, и он болтается в полете влево-вправо. Две итерации в секунду, между прочим! Остальные скрюболы дают три итерации в секунду, так что можешь сравнить, насколько велико сопротивление воздуха. Разумеется, при этом скорость мяча падает, но даже сам питчер не может предсказать, куда этот "трудноотбиваемый" гад прилетит. А более быстрые — это слайдер, прямой и... а-а. Забыл одну важную вещь сказать.

Козырь бокового питчера.

Вид, не воспроизводимый верхним питчером, дающий два поворота по вертикали.

— Я сказал про демонический наклбол, когда зажимаешь костяшками пальцев, так? Он с беспорядочным курсом и его трудно отбить, но зато его легко увидеть. Козырь, как в этом настольном бейсболе. Не тот мяч, который можно потерять из вида. Ну а в бейсболе есть и такой скрюбол, который называют исчезающим демоническим мячом.

...Еще в школе, помню, столько раз видел броски одного питчера. Нижняя подача, припадает к земле. Выпускает с высоты фактически питчерского холма подобный летающей рыбе волшебный мяч.

— Это — синкер... буквально тонущий мяч. Сначала он на миг взлетает, крутясь, как прямой, а потом падает из-под рук бэттера, и если хорошо подать, он правда исчезнет из вида.

С софы послышался стук. Мато-сан, до этого сидевшая в неуютном молчании, вдруг приподнялась.

— О-о, и такой мяч есть. Однако Синкер — знакомо звучит, а? Как имя чудища, — глаза Кайэ загораются. — Интересно.

Как человек, посвятивший час бейсболу, я не могу скрыть радость от такой реакции.

— Отнюдь, Кайэ-сан, имя "синкер" не раскрывает всей сути! Сказывают, левша может сделать синкер скрю!

— Ух!.. Н-ничего себе, что "каттер", что "скрю", все так круто звучит! А что бэттер? У бэттера какой-нибудь "гильотины" или "скрю" хитрого нет?

— Ну, гм... Увы, никаких особых хитростей, чтоб остались в учебниках с формами, нет. Каждый придумывает какие-то свои названия для форм, но звучит это все не как удары в каратэ. Хорошо питчерам. Прикинь, им дают прозвища типа "Мастер Скрю" или "Зе Каттер"! Уберменши, — сам прыскаю.

Забросив настолку, мы с Кайэ болтаем с горящими глазами.

Ну, в голове Кайэ, может, вертится образ трехметрового питчера, который, злорадно хохоча, расстреливает бэттера, не знаю, но я рад, что он радуется.

И вот сидим мы, впали в детство, а вот сидит сестрица под тридцать, холодным взглядом нас изучает.

— Гм, Мато-сан, вы с нами? Тут места мало, вряд ли захочется, но ты знаешь, это по-своему забавно.

— К черту. Такое не по мне. Скажите, когда закончите.

Что "такое"? Это же просто игра, где тык кнопку — бросил, тык — отбил.

— Да нет, Арика. Мато-сан не нравится дизайнерский дом. Она постоянно, постоянно все ломает.

"Это забавно, сил нет", — слегка улыбается черноволосый юноша. Тома Мато, ничего не ответив, как под нажимом отвела глаза от кровати.

— Кстати, Арика, откуда ты столько знаешь про бейсбол? Разговорился как никогда. Ты что, прожженный бейсбольный болельщик?

— Хм...

Черт. Он прав, я забылся и разболтался.

— Ну, не то чтобы болельщик, просто, ну, понемногу набрался...

— Он был в бейсбольном клубе. В старшей школе до лета третьего курса участвовал как бьющий на замене. Хотя совмещал с другой активностью.

Внезапный удар откуда и думать забыли. Тома Мато подалась вперед и сказала такое, о чем бы хотелось забыть навсегда.

— Ух. Так ты был в клубе, Арика. Но совместительство... звучит как "спустя рукава", что ли... И ты так справлялся? В старшей школе бейсбол не детские игрушки, да?

— Да, не детские. Но даже за короткое время при старании можно заполучить роль бьющего на замене. Ведь количество практики не равняется силе.

Не то чтобы мне не нравилось спортивное прошлое, но я не сумел взять от юности все. Дело в том числе во времени.

— Тоже не так. Практика равняется силе, болван. Куда ты пойдешь, если в период роста не будешь себя пинать. Эффективная тренировка? Ха! Ты сначала голову на плечах заимей... Слушай, Сёдзай. Таким людям, как ты, которые сами себя не знают, надо четко, безжалостно, до рвоты, не давая пощады даже в полусмерти, с волей подчинить себе тело и душу, десятки тысяч раз себя пинать — вот самая эффективная тренировка. Если головой не запоминается, пусть тело запомнит.

— Гхе.

— Уй.

Два слабака на кровати синхронно подали голос.

Наверно, нужно хвалить свою фортуну? Будь она тренером в КураКоу, мы с Кирису точно сдохли бы при исполнении прямо на бейсбольном поле.

— Мато-сан, это называется "перерабатывать". Ну сломаешься, и что тогда? Тело запомнит — это такая теория воли, зашедшая слишком далеко.

— Я говорю по фактам... Ох. Я-то думала, это общее понимание всех спортсменов. Но ты у нас такой бредовый спортсмен, который без фундамента построился, да?.. Знаешь что, Сёдзай. Чтобы отточить технику движений, необходимо повторение. Делай одно и то же, колебайся как маятник, и ЦНС с периферией выучат эти импульсы. Найдутся короткие пути, ты замостишься, чтобы по тебе легче курсировать. От повторений нервная система выстроится, поднимет КПД, и ты быстрее мысли сможешь подсознательно делать верные движения... В школьном спорте достаточно просто инструктора, чтобы понять телесные техники как знание. Спортсмен не запоминает головой, а вбивает технику в нервы. Запоминает телом — буквально значит обучает физическое тело.

— П-понятно... Но, Мато-сан, это получится не спортсмен, а собака Па...

— Что? Есть что возразить?

— Нет, совсем ничего. Вот оно что. Когда профессионал специализируется на конкретной технике, это он проходит через Спарту. То есть кто угодно может до смерти затренироваться до рефлексов...

Жуть. Вероятно, среди подручных Мато-сан есть такие, что натренированы по знаку от нее становиться живым щитом.

— Не. Кто угодно — это, к сожалению, не получается. Развитие нервной системы заметно лет этак в десять, и если до тех пор не утрясти базовые техники движений, начинает вылезать индивидуальность. Повторение эффективно, но по-настоящему эффективный период проходит слишком быстро. То есть если хочешь стать специалистом, до десяти лет перестрой нервную систему повторениями, так-то. Говоря наоборот, если спортсмен добивается успеха без особых усилий, его можно спокойно назвать бредовым, как думаешь?

"Ведь так?" — опасно смотрит на меня. Что-то она последнее время на одного меня нападает.

— Стоп, но тогда тем более нет необходимости устраивать себе спартанство! Одуряющие репетиции проходят завершающий этап в десять лет, верно?

— Что ты вот так уползаешь на отдых и лень? С десяти лет просто меняется то, что тренируешь. Порядок вроде обратный, но все-таки после техники налегай на развитие мышечной силы. В отличие от развития нервной системы, общее развитие ускоряется при половой зрелости и дальше. Мощь обычно тренируется в этот период. Очевидно же, что от средней школы до универа тело растет быстрее нервов.

Гм, а ведь и правда. Короче, спортсмен строит основы до десяти лет, получается.

Немного отвлечемся — нервная система, общее развитие и заодно половое развитие ярче всего с десяти до двадцати лет, то есть в период полового созревания. Полученные за это время травмы легко не изведешь именно поэтому. Если довести до серьезного, начнутся всякие домашние побои, домашние смертоубийства, домашнее обжорство, потому за этим надо следить. Впрочем, слежением предотвратить нельзя.

Жаркая дуэль завершилась на девяти иннингах. С восьмого Бродячие псы Исидзуэ обратили ситуацию в свою пользу, а Карё Диваз не смогли сравнять счет, и на панели подсчета красовались издевательские крестики.

— Фуф, в горле пересохло. Арика, сделай попить. Миксер в кухне есть.

"Так точно!" — весело отвечаю и иду на кухню, что рядом с ванной. От нежданного бонуса колотится сердце, но я возвращаюсь к реальности с холодной мыслью — со мной такое, я выколачиваю деньги через игру из младшего на вид ребенка.

— Так с чем пожаловала, Мато-сан?

А вот Кайэ — видимо, радуясь, что хоть и проиграл, но провел час с удовольствием, — спокойно обращается к Мато-сан, лежа на спине.

— Я сюда только за одним прихожу. Буду просить тебя изгнать демона.

Наклонясь вперед на софе, с серьезным видом скрестив пальцы рук, Тома Мато сказала странную фразу.

Изгнание демона. Нечасто такое услышишь, но не особенно странные слова.

Странно то, что это — Тома Мато, специалист по одержимым. Их — носителей синдрома А — нельзя вылечить. После полутора лет, проведенных в клинике имени Ольги, это было моим единственным заключением, а не чем-то оброненным Томой Мато.

— Откуда это? Это формальная заверенная просьба о содействии?

— Нет. В общем-то, личная, неудобная просьба. Я хочу уничтожить следы преступника.

Моя рука застывает над недорезанным яблоком. Что? Мато-сан разве не верная собака государственного права?!

— Что, связано с родным домом?

— Ага. Дед попросил передать, я передаю. Около двух недель в окрестностях Сикуры орудует маньяк-убийца, слыхал?

— Слыхал. Хотя в такой форме, что уже что-то около четырех трупов. Преступник и есть одержимый?

— Очень вероятно. Пусть он будет юношей А. Этот юноша А участвует в так называемом SVS — дорожном перфомансе на открытых магистралях... что такое, Сёдзай, чего пищишь? Разрезал червяка в яблоке?

— Я попрошу! Это невозможно, я слежу за едой, и все червивые давным-давно распроданы. Мато-сан, продолжайте.

— А, угу. Родня юноши А попросила деда, чтоб нашли их отпрыска и вернули домой, пока история не всплыла... Так вот, А перестал появляться дома еще до того, как начались эти дорожные убийства. Родные, как услышали о маньяке, почти подали на беглеца, но что-то внезапно поняли.

Не знаю, что и думать о родителях, которые, только заслышав о маньяке, понимают: "О, да это наш сын!" — но, видимо, было достаточно сходных пунктиков, чтобы так решить.

Меня эта тема не касается. Мешаю нарезанное яблоко и естественную воду в адскую смесь и, как заправский официант, преподношу работодателю.

— Вот, Кайэ, попить. Так что, Мато-сан, прощайте. Я смотрю, тут важное дело, а я пойду.

— Ну-у. Ладно тебе, все равно ведь забудешь, побудь тут, Арика.

— Во-во, Сёдзай, не виляй. Кто тебя знает, куда ты отсюда пойдешь... Кстати. Ты ведь знаешь, что такое SVS?

Зыркает на меня. Надо было недавний вскрик хотя бы яблоком заткнуть. Как только Мато-сан сказала "SVS", страх неизвестности, что со мной будет, если узнают, выдавил из меня невольное "ай".

— Ага, знаю. SVS — это что-то типа легкого бейсбола.

— Ага, в документах такое есть. Маньяк в этой игре питчер, высматривает, когда кто-то из участвующих бэттеров остается один, вызывает его на поединок и под конец убивает. В полиции еще не знают, кто он, и очевидцев недостаточно. Кличка — Синкер. Каждый раз он сначала бросает страйк-аут, а потом убивает... Ну и странные хобби у некоторых.

"Непрямые", — выплевывает Мато-сан. Она из тех, кто зря патронов не тратит, и мысль сначала захватить, а потом поразить, не приходит ей в голову.

— Хм, странные хобби? Но у каждого есть хотя бы одна черта характера, о которой другим не расскажешь.

"Да, Мато-сан?" — Кайэ делает самый страшный пас в мире. Можно такого не говорить, пока я в пределах досягаемости Мато-сан?

Ну да, он прав.

— Интересный вопрос. Если говорить о скрытой черте Мато-сан, то, наверно, это садизм?

— Че? — поражается Томато-тян. — Вот не надо так о людях говорить. Я вообще-то это не скрываю.

Ну да, по возможности скрывай, ладно?

— Короче. С его появлением SVS стала игрой на краю смерти. Официалка, да? Синкер сосредоточен на девятерых официальных бэттерах, и оставшимся участникам ночами плохо спится... Ну, Сёдзай? Что еще ты скрываешь?

— Ну, не то чтобы я что-то особенно скрывал... Просто я сам, как бы, не заметил, как вступил в официалку...

Больно от этих взглядов. Этих лиц, совершенно согласных и сдавшихся перед несчастливой звездой Исидзуэ Арики. Этих глаз, полных смиренного понимания — опять он по уши в том, с чем никак не связан.

— Так, оставим этого несчастного парня в покое. Мато-сан, что родители Синкера... юноши А хотят с ним сделать?

— Просьба состояла в том, чтобы раньше нас изолировать сына, а если в его теле обнаружится необычное, желательно вылечить. А также, если будет известен источник заражения, его желательно убрать... Ох уж эта родительская любовь. Сам по себе он не может стать одержимым, это его кто-то заразил, пусть этот кто-то ответит...

С точки зрения Мато-сан, понятно, тут дело в родительской любви. Ведь синдром А не передается от человека к человеку. Так не бывает, чтобы побыл рядом с одержимым и сам стал одержимым.

Неважно... Зато эти двое явно подразумевают, что "вылечат".

— Э-э, Мато-сан. Одержимость теперь лечится?

— Нет. Так что, Карё? Надумал?

— Если фальшивка, я всегда готов, но сам я не могу к нему пойти. Может, ты сможешь его сюда привести, Мато-сан?

— Не могу. Я знаю, где он, но там люди. Если я пойду, потом начнется головная боль. Желательно, чтобы экзорцист лично пришел и на месте провел процедуру.

— Ага. Тогда пойдет мой представитель. Да, Арика?

"Ну пожалуйста", — беспечным и вместе с тем полным мольбы голосом.

— Да-да, принеси пользу для разнообразия. Ты все слышал, Сёдзай?

"Пожалуйста", — грубоватым и вместе с тем с намеком угрозы голосом.

— Эй, я ничего не понял! Ни в одном слове вашей беседы не выходит, что меня как-то можно задействовать!

— Не волнуйся. Достаточно, чтоб ты с ним встретился, надев протез. Если разговор не заладится, просто ничего не делай и вернись. Мато-сан, насколько они нам будут благодарны?

— Гм? А-а, ну, где-то настолько.

Мато-сан спокойно вынимает из кармана чек.

Лучше бы я не видел... Эта сумма отодвинула на второй план внезапное представительство, опасность переговоров с маньяком-убийцей юношей А и прочее.

— Ну, мне-то не надо, но давай пополам, Арика. Мато-сан, занесешь, как кончим?

— Естественно. Смотри не показывай его никому, кроме меня.

Ух, уф-ф... "Кончим" он зря сказал, но деньги мне нужны.

— И потом, Арика, если хорошо пройдет, я в тебя, наверно, поверю и отдам протез в пользование. Не нужно будет каждый раз просить разрешения и возвращаться отдавать. Если ты сможешь функционировать как мой посыльный... в порядке эксперимента эта левая рука — твоя, — невероятно нежно улыбнулся черный силуэт.

Деньги на три года жизни и черный протез, который мне так нужен. ...А-а, я точно об этом пожалею. Я отлично вижу этот киношный знак скорой кончины, но от такого соблазна сейчас отказаться не могу.

?

Получаю от Кайэ протез, мужественно надеваю.

— Удачи. Это первый шаг, постарайся не влипнуть и справиться в легком темпе.

Напутствуемый нанимателем, ухожу из подземелья.

У освещенного летним солнцем резервуара — вышедшая на шаг раньше Тома Мато.

Когда я согласился представительствовать, мне в целом разъяснили суть работы. Я знаю, где скрывается юноша А, а также где он живет. Моя работа — просто связаться с А и передать "тебя родители ждут домой". На душе неспокойно, но если это все, я просто это сделаю и получу что причитается.

— Сёдзай. Насчет бейсбола. Это, мячей, поворачивающих вбок, правда нет?

Мато-сан заговорила, как ни странно, не о работе.

— Нет. Часто выражаются, мол, вбок или под прямым углом, но как мяч ни крути, так его не повернешь.

— Вот как. А такого, чтобы он один раз повернул, а потом еще раз, совсем в другую сторону?

— Это даже не вопрос новичка, Мато-сан... Такой бред даже говорить неприятно, но — этот ваш Синкер что, бросает такие мячи?

Это уже не бейсбольный питчинг.

Это — буквально одержимая демоном подача.

— Ага. Мяч пролетел мимо убегающего бэттера, два раза повернул под прямым углом вбок и раскроил ему череп. Если смотреть сверху, траектория будет что-то вроде равнобедренного треугольника. Есть мысли?

— Слишком идиотично... Еще какие-то бредовые особенности?

— М-м... Это пока не в моем ведении, я точно не знаю, но вбитые в тела жертв мячи вроде обожженные, и видно, что внутри.

Мяч повернул из-за обжигающей скорости вращения? Да ладно, так тоже не может быть. Вообще, даже если допустить, что каким-то неведомым хватом можно заставить мяч повернуть под углом, это еще не дает возможности поворачивать два раза. После пуска мяч меняет направление вращения и с вертикали переходит в горизонталь? Это в НФ называется телекинезом.

Одержимые меняются телом. Таких вздорных способностей — физически двигать что-то оторвавшееся от тела — нет. Разные "мозговики" вполне бывают, могут обманывать взгляд наблюдателя... еле-еле укладывается, ладно, но когда есть третьи лица, это тоже маловероятно.

— М-да, пока что место действия — комната. Вряд ли он внезапно станет кидаться мячиками. А что, Мато-сан... SVS ведь стала проблемой? Почему полиция не ловит?

— Хотелось бы, но, к общему раздражению, они не нарушают законов. Они предупреждены и даже не мешают проходу.

Ну, естественно. Максимум проходу ночных патрулей.

— М-м... Стоп, а что, если не останавливать, а побивать? Слышь, Сёдзай, я не могу пойти питчером? Руку натренирую, и...

— Не можешь. Ты вообще стреляешь не теми шариками.

Отмел со скоростью света.

"М-м", — сожалеюще умолкла Мато-сан... Она иногда говорит такие милые вещи.

— А-а, но вообще в этой игре бьющие безнадежно перевешивают, может, и пригодятся детоубийственные подачи а-ля Мато-сан. Говорят, питчеров мало.

— Почему бьющие перевешивают?

— Бьющие носят оружие. В нужный момент бита — сильная штука. А если серьезно, бросать сложнее, чем бить. И тренировки нужны. Бьющий развивается сравнительно легко, поэтому их больше.

Прощаюсь, иду на остановку.

Может, стоило проехаться на "мерседесе" AMG SL55 Мато-сан, но нет настроения.

— В общем, я позвоню, когда поговорю, подождите поблизости. Мато-сан, вы даже на работе ездите куда бог пошлет. Бросайте вы это — я звоню, а вы в Мышином царстве или где еще.

— Знаешь что. Мне в такие места одной не хватает смелости ехать. На вот, возьми с собой. На всякий случай. Не раздумывай. Я представлю как самозащиту.

Тома Мато вынула из багажника страшного вида ножище и всучила мне — на!

Спасибо ей за моральную поддержку, но мне это напомнило вновь, что у нее работа состоит в обращении с подобными штуками.

— Черт, я поторопился...

Хоть я и сказал так, но в отсутствие чувства опасности — ни мурашек, ни капли пота. Смотрю на золотой сотовый, сверяю время. Сейчас как раз полдень. Дата — жаркая солнечная пятница, тринадцатое число.

"""

Несколько минут ходу от станции в Ясакадай. Я прибыл к цели — десятиэтажке.

Издали — ничем не примечательное офисное здание.

Вблизи заметен холл, в гостиничном духе на весь первый этаж.

Но на самом деле здание занято под ставшие обычным делом караоке-комнаты. Что ни говори, а все здание — искусственный рай, сотворенный только ради караоке. Это чудесный иной континуум со вместимостью в восемьсот человек, каждый из которых может держать микрофон. Что это, как не воплощенная песня?

Юноша А должен скрываться на четвертом этаже этого здания. Комната N20. Он занимает самую дальнюю и широкую комнату — вот уже третью неделю кряду.

На входе в здание приветствуются все, и стар, и млад, мужчины и женщины. Повторюсь: это — опустившийся рукотворный рай. Если скажешь: "Сегодня же рабочий день!" — тебе с твоей чопорной правдой здесь не место.

Быстро, самым естественным образом миную приемную, зазывающую сверкающими голосами и атмосферой.

Добро пожаловать. Вы один? Нет-нет, встречаюсь с другом. Приятного отдыха. Да, спасибо.

Лифтов в заведении два. Захожу и сразу нажимаю восьмерку. В момент закрытия дверей жму четверку. Беспокоился, что не сработает, но лифт честно подсветил кнопку 4. Несмотря на бытность тайным прибежищем для маргинального юношества, охраняется местечко из рук вон плохо.

Приятно, что сделано умно. Правда же, если бы не ладящий с законом владелец поставил на кнопку пароль или ключ-карту, общение с таким любителем тайных баз было бы вдвое безнадежнее и вчетверо больней.

За какие-то секунды я выхожу на четвертом. Освещение темнее, чем на других этажах, еле слышны звуки радио.

Коридор узкий, длинный, спиралью закручен от лифта. Одноколейка какая-то. Представьте себе гоночное кольцо, где финиш на старте, но прямо перед стартом стена. Как круг к концу человеческой жизни, аж тошно.

Вход, где лифт, — в самом центре южной стены, и проход тянется на запад, врезается в стену и виляет на север, в следующую — на восток, опять упорно врезается в стену и ломается к югу, а под конец изгибается к западу и кончается у последней комнаты. Чтобы дойти до комнаты N20, придется сделать полный оборот.

На полу коридора расстелен красный ковер, обои целиком черные. Так неуютно, что случайный человек просто не войдет. По-настоящему сумрачный коридор, как в доме с привидениями, проплывает мимо меня.

Я знаю, что в глубине скрывается маньяк-убийца, но эта неуютность — самая малая для Сикуры. У Исидзуэ Арики нет детектора опасности, да и если бы я такого боялся, мне бы только присниться могло, как мне снится, что я решил подремать в подземной комнате Кайэ.

Поворачиваю за первый угол.

В стене по левую руку выстроились заклеенные солнцезащитной бумагой окна, по правую — двери караоке-комнат. Очень тихо. Я миную седьмую дверь.

Поворачиваю за второй угол.

За углом, с лицом как лепешка, стоял ужасный убийца.

Хрясь.

"

— Эй, поосторожнее!..

Я с криком отбегаю назад.

Вообще не дают отдышаться. За углом стоял ужасный убийца — это я перегнул, но ужасный безработный диснеевский виннипух, и он без лишних слов накинулся на меня с кулаками!

Собравшись и сделав невинное лицо, гм, третьего лица, свернувшего за угол, я решаю, что это была зажигательная комбинация из трех ударов.

И что виннипухом был Кирису Яитиро.

— Эй, ты че увернулся?!

Сам накинулся, да еще и недоволен.

Видимо, медвежий суперудар был привычным, основным. Только вывернувшей из-за угла цели влепить раз-два по физиономии, обезопасить и добить в живот — возможно, до отлета в теплые края.

Но ввиду бредового поведения цели все удары ушли в пустоту.

— Да пофиг! Ну, я сам не очень понял, но плевать! Потому что днем ты еще больше намахался!

Я стал орать в том же тоне, что Кирису... точнее, просто моя рассудительность куда-то сбежала.

Это было как налетающий из-за поворота самосвал, а в смертный миг человек бессознательно уворачивается.

И вот мы, даже не подумав о вариантах вида "ты что здесь забыл" и "о, знакомый, надо поболтать", набычились друг на друга.

Кирису, в подсознательном боксерском стиле, и я, в "выставил правую руку вперед стой давай поговорим" стиле.

Несколько секунд изучаем друг друга. Кирису с угрюмым видом поднимает руки.

— Ишь. А ты в этом стиле, оказывается, умеешь, — говорю. Ура пацифизму. Все-таки разум — это сила.

— Чего бы я умел... Просто вид такого робкого торчка дает противнику плюс к наглости, и все. Не делай так больше.

С этими словами Кирису совершенно теряет волю к драке. Не думаю, что он из таких, кто опускает руки перед знакомым лицом, и его сдача без боя меня напрягает.

— Не похоже на тебя. Ты точно Кирису?

— Ну, блин, я же случайно убить могу.

— Я даже нарочно не хотел бы убиться... А что, ты за полтора года привык так?

— Вот кто страшный, так это ты, когда такие темы всерьез поднимаешь. Если бы я не перестал, ты бы небось подхватил тему. Ну и дошли бы до предела. Хрен нас знает, кто бы первый слажал, но по-любому оно бы того не стоило. Так что завязали. Да и я свою обязаловку отработал.

Видимо, Кирису хочет сказать, что раз провалил свою рабочую атаку, теперь что раздавать, что получать напряжно. Такому стилю жизни надо учиться.

— Ну, и? Ты к гостю дальней комнаты, да?

— Ага, попросили тут домашние. Дескать, убеди его вернуться, мы не сердимся. Мне бы самому быстрее передать и домой, но приказано лично поговорить... Ну, как бы. Я не стану спрашивать, почему ты здесь, так, может, пропустишь наконец?

— Уф... Давай, я понял, иди-иди. Я пойду уже. Делай что хошь.

Передав мне эстафетную палочку, Кирису испарился.

Вдалеке слышится "бзыньк" лифта.

Зачем накидываться на меня, посетителя, — могу себе представить, но раз Кирису молча ушел, видимо, в этом деле он умыл руки. Дело на четыре пятых сделано. Теперь осталось просто поговорить.

"Ура-а", — я облегченно поворачиваю за третий у...

— А...

Рука не успевает.

В темечке врывается белое оружие со скоростью сто сорок километров в час.

В конце коридора — фигура бокового питчера-левши.

Форма "подлодки", когда рука, чуть не касаясь земли, выпускает мяч по растянутой кривой.

Но, в отличие от скрюбола, мяч не нырнул, а впился мне в череп прямым ударом.

На этот раз я не отболтался, не увернулся хитро, а вырубился на красном ковре.

(?)

Для боли перерождения нет описания.

Это опыт вне человеческого знания, истина, что не должна быть в нем. В здравом уме такое не переварить. От зверского воя, от боли, разламывающей мозг, я открываю глаза. Конечно, это метафора. Мозг не чувствует боли. Просто мозг пересчитывает полученные телом повреждения и трансформирует их.

Боль по большей части исходила из левой руки.

Управляющее левой рукой правое полушарие скрипит.

От парадоксальной боли "нигде" человеческое сознание кричит.

Живет. Живет. Живет.

То, что умерло, живет.

Боль — знак существования, и эта несвобода дает тошнотворный кайф.

Неоднозначность плоти дает иллюзию всемогущества.

Бога нет, поэтому есть это всемогущество.

Дьявол есть, поэтому оно так жалко и бессильно.

Оригинал рождает фальшивку, фальшивка создает оригинал, оригинал поглощает фальшивку.

Дьявол топил мозг.

Ничто дало мозгу переписать правила реальности.

В миг перерождения...

Я видел крик новорожденного — комка черной ненависти.

(?)

От культи до головы пробило искрящей кочергой, и я пришел в себя. Конечно, это метафора. Меня пробудила боль без раны.

Я лежу на спине на красном ковре.

Бытийная боль из левой руки, ставшей плавящейся земной корой.

Конечно, это факт. Протез, охвативший левую руку, жидко сочась, вытянулся вперед на десятки метров. На конце — нечто бесформенное, собаковидное, чудовищное со вкусом, удовольствием грызет нечто в форме конечностей и торса — с вгрызающейся пасти летит мелкая грязная пена, с плачем теряет сознание, — что через несколько секунд станет очень вкусным педигрипалом.

А-а... собаковидное ест человекоподобного.

—

!..

Голова человекоподобного бьется в стороны, он орет. Голова стукает в пол, отлетает, и опять — бом, бом, шмяк, хрясь. Он так разобьет голову еще до того, как станет вкусной едой.

Человекоподобное отчаянно стряхивает с себя собаковидное, но его левой руки уже нет, да и тело, пока я безучастно смотрю, похоже на размешанную кашу.

Проблема в том, что это собаковидное тянется во-от сюда, к моей левой руке.

— Э... Так, стоп.

Еще несколько секунд, и собачий обед кончится.

Только такая штука могла подожрать это, но объедки собираются и тут. Проходящие по руке трудноусвояемые остатки вторгаются в мое тело.

— Э, стой, собачка, фу!

Хрум, хрум, хрум. Наш песик такой игривый. Совершенно не слушается.

— А ну брось, голову, голову не жри, умрет же, оно умрет же!

Собаковидное не бросает.

Загадочный протез стал загадочным монстром и бесится как хочет.

От этого вида я на самом деле не занервничал.

"Понятно, вот оно что", — где-то в глубинах сознания что-то знает, что происходит. Надо думать, он мне подошел. "Моя рука была именно такой штукой", — осознаю я.

— Не, все равно стой, псина, это же, наверно...

Во всех смыслах невкусно, совсем не надо такое кушать.

— Ах да, нож...

Я отмеряю две культи по левой руке и с нажимом втыкаю туда нож Мато-сан.

Вот теперь все. Временное чувство всемогущества отрезано. Понимание устройства протеза исчезает. Черная лава втягивается в собаковидное и вмиг пропадает. Человекоподобное перестало проситься под телемозаику и вернулось к невредимости.

— Кх...

И меня неприглядно рвет. Я всего лишь ткнул в протез, но отсутствующие ощущения взяли и облили мой мозг болью ампутации.

— Уй... ё-о...

От боли в левой руке, которой не должно быть, и чего-то противного, что извивается в груди, с меня градом полил пот.

То ли беспокоясь о таком представителе хозяина, то ли что, черный пес притопал ко мне и, сопя, потыкался носом. Поправка: он не беспокоится. Похоже, просто подошел на вкусный запах. Кстати, кажется, у пса в доме Кайэ не было глаз.

— Эй, песик, ты...

Поднимаю голову.

Ни признака чего-то живого. На ковре — один только сорванный протез Карё Кайэ.

"

Парень, влепивший в чужую голову жесткий мячик, был тем самым юношей А, которого предстояло убедить.

Сэкура Юмия. Третий курс высшей школы Коалагаока, ас бейсбольного клуба этим летом.

Перед караоке-зданием стоят два патрульных автомобиля и "скорая помощь".

Санитары тащат Сэкура Юмию, который еще в сознании, но не реагирует. Полицейские, с целью расследования и улаживания ситуации, на какое-то время останутся в здании.

— Молодец. Уладил, в общем-то, по заказу. Ну, половину.

Мато-сан, под плавящим жаром летнего синего неба, пила себе эбиан.

Положение дел таково: гипермаркет поблизости от караоке-здания. На крыше его объемной стоянки мы смотрим на центр событий.

После происшествия... Подторможенный болью в левой руке и неприятным видом вокруг, я быстро подобрал свою рвоту, убедился, что юноша А дышит, и позвонил Мато-сан. Та выдала указание через полчаса ждать подведомственных ей полицейских на крыше гипермаркета, а через час появилась сама.

Причем Мато-сан уселась на капот "мерседеса", а я держу ногу на тормозе. На цементе передо мной все так же брошен черный протез.

— Что стало с Сэкурой Юмией? А то я посмотрел только, дышит ли он. Подумал, что не стоит мерить пульс.

— Жить будет. Рука, конечно, ужас что, но ладно, под пресс попадают так же. Пользоваться ей он больше не сможет, но необычных для человека мест там нет. Вполне человеческий тяжелораненый.

— Ага. Я всего секунду видел, но у него левая рука растягивалась.

— О. Но последствий такого у него не было. Я говорю же, все по заказу. Отсечение пораженного органа выполнено. Угрозы жизни нет. Ну, сможет ли он дальше жить как Сэкура Юмия — вопрос другой.

В клинике имени Ольги ампутаций пораженных органов и новообразований практически не происходило.

К каждому пациенту — свои, новые экспериментальные процедуры и тесты. Даже если бы родилась совершенная теория, для нее не было бы технических возможностей и оборудования.

Нельзя спасти пациентов в последней стадии, для которых ампутация равняется смерти. Забавно даже — для них спасение заключалось вообще в том, чтобы забросить процедуры и кончить жизнь в палате. Много раз пытались делать операции "легким"... пациентам корпуса B... но они потом совсем переставали демонстрировать реакции на события внешнего мира. Люди-овощи. У большей части дисфункция мозга.

Исключением была женщина, которая пришла в норму после избавления от бесов и замкнулась в себе под бременем собственных грехов, но это крайне редкий случай. О ней никто не вспоминает сразу.

— Не парься, Сёдзай. Чем оказаться в Ольге, лучше пусть он впадет в детство от народных целительств. Опять же нет повода не реабилитироваться.

— Да мне-то что. Я все равно забуду.

Да. Я не вижу своей вины в том, что юноша А, одержимый маньяк-убийца, Сэкура Юмия, стал овощем, — я не такой добренький. Гораздо больше мне хотелось спросить:

— Мато-сан, а вы знали?

Я смотрю на брошенный на земле протез.

То, что излечило синдром А. Буквально изгнало демона из одержимого. Этот метаморфный черный протез.

— Ну да... Я хорошо знаю одно — этот ребенок не человек. И несколько раз видела, как эти протезы превращаются в неведомую дрянь. Оно небось их жрет.

— Да. То, что вы говорили в "Марионе", было никакой не фигурой речи.

Ну правда. Протез, двигающийся от неведомой технологии — не то, от чего стоило дергаться.

"В окрестном лесу есть демон, который убивает одержимых".

Такие слухи до меня доходили, но я не слышал, чтобы одержимых ели. Тут уже не улыбнешься, мол, Карё Кайэ загадочный, но филантропический наниматель.

До моего общего ресета еще остается около пяти часов. Если ничего не делать и не думать, с завтрашнего дня моя жизнь вернется в прежнее русло... Ну вот.

— Кстати, Сёдзай. Кроме Сэкуры Юмии там никого не было? Ну, просто беспокоит кое-что. Уже развивший новообразование носитель синдрома А не может так тихо сидеть.

— Например, кто-то помог ему укрыться?

— Дурак, это уж наверное. Даже если Сэкура Юмия был слегка дезориентирован, в одиночку он бы не спрятался. Ладно, если захочешь, можешь рассказывать, я посмотрю сквозь пальцы. В подарок, что ли, за то, что из тебя вышел прок. Не стану в эту сторону дальше допрашивать, пожалею.

— Что?!

С небес спустилась дивная Мато-сан! Она что, по поводу лета успела поплавать в бассейне или источнике?!

— Просто надзор за подростковой преступностью — не моя работа. Против детишек тебя одного за глаза.

— Во-о! Беспричинно добрая Мато-сан — не Мато-сан! Ура, камень с сердца.

— Любишь ты говорить больше, чем надо. Я спросила про Сэкуру Юмию, его состояние как носителя синдрома А. Если он при новообразовании оставался в здравом уме, может, с ним был специалист?

— А-а, вот в вы о чем. Ну да, без профильного медика за неделю-другую они обычно проявляют агрессию... Гм, кстати об этом. Можно я без доказательств скажу, наблюдающий врач Тома?

— Да. Разрешаю высказаться. Не знаю, о чем ты, но дурак не знаком с интуицией.

— Ну-у и ладно, ну и проживу с пятью чувствами. Так вот, мои чувства говорят, что Сэкура Юмия-кун вел себя как-то не так, как пациенты в Ольге. Вместо "загнанный" — "загоню", что ли... не комплекс жертвы, а мания величия, как-то так.

"О-о", — Мато-сан задумывается. Мой подвиг и опыт полуторалетнего общения с носителями синдрома А в клинике имени Ольги, а для Мато-сан — поверхностное впечатление Исидзуэ Арики она решила принять как своего рода доказательство.

— Я поняла так — с твоей точки зрения он не казался особенно больным?

Такой критерий, как болезненность с точки зрения Исидзуэ Арики, явно имеет большое значение для Томы Мато. Речь ее становится серьезной, как когда она в халате.

— Да, получается так. Он недостаточно... на нервах, что ли. Если от такой мелочи развиваются новообразования, одержимых будет больше. А вообще, вдруг число носителей синдрома А год от года растет?

— Это нет. Есть считанное число болезнетворных формаций, вызывающих синдром Агониста. Их не становится больше. Это, конечно, бредовый народ, от которого всего можно ждать, но уж это решено изначально.

— Не может быть, они посчитаны? И сколько же носителей синдрома А?

Так ведь можно было бы изолировать их еще до новообразований. Например, наше домашнее это. Пока она не насолила всем, связать ее по рукам и ногам титановой проволокой!

— Я бы так и сделала, но мы знаем только цифры. Каким окажется каждый носитель синдрома А — до фазы проявления не понять... Стерилизация возбудителя закончилась в девяностом году. Притом даже, что в то время заразилось около двухсот тысяч человек, вероятность развития синдрома — лишь у малой части. Число таких тоже посчитано. Тех, кто может развиться, — максимум пять тысяч. Может, меньше.

Максимум пять тысяч человек...

Между прочим, на данный момент носителей синдрома А обнаружено примерно четыре тысячи. Из них умерло где-то три тысячи пациентов. С учетом умерших и безвестно заключенных в Ольге, стадия уже пройдена, наверное.

— Ну, все-таки одержимость ведь болезнь. Значит, от первого поколения может родиться второе, гм, и вообще возбудитель тоже может размножаться, верно?

— Да говорят тебе, нет. Не для синдрома А. Для расчета силы такого возбудителя есть три основы. Долговечность — сколько он проживет до перехода к человеку; заразность — насколько быстро после перехода он может проявить свой эффект; и, наконец, воспроизводимость — насколько элементы возбудителя могут продолжать умножаться и расширять заразность. По результатам исследований в Ольге, тела, считающиеся возбудителями синдрома А, фатально теряют воспроизводимость. Долговечность их возможности скрываться во внешнем мире, заразность их тем, как они влияют на людские тела, сильнее любых существующих возбудителей, но вот как раз воспроизводимость в категориях CDC — по ранжиру ниже C.

Одержимые не могут множиться сами.

Если проявленных синдроматиков больше, чем в прошлом году, это значит, что в криз вошел какой-то невероятный носитель, который выбивается из статистической категории. Когда Мато-сан спросила, не было ли специалиста, она такое и имела в виду.

Однако, Мато-сан. Ты так говоришь, как будто синдром А — не естественно зародившаяся болезнь.

— Ну да ладно. То есть танцуем от того, что одержимые сами не приумножатся, и находить их тяжело, но надзор возможен? А, статистика — она по префектурам?

— Ага, в префектуре C их больше всего. В том числе поэтому с девяностого года граница префектуры превратилась в такую вот. Мы извещаем, что симптом А не заразный, но не объявили публично, что их уже не станет больше... Ну, были, наверно, и другие причины, но они ухватились за эту. Наверное, единственная польза от синдрома А этой стране.

В результате на данный момент дороги в соседние префектуры — считанные шоссе и железка. Слухи говорят, что ни один одержимый личными силами не пересекал границы префектуры... Трудно поверить, но, по одной из теорий, кругом минные поля. Куда мы катимся.

"

Итак.

В мире много вещей, о которых нельзя знать.

Например, как мирно в голове Цурануи, или что довело Синкера до одержимости, или секрет, что ни говори, нечеловеческой психической и физической силы Мато-сан, — если закрались такие вопросы, дай им прокрасться транзитом для твоего же блага.

Кем является Карё Кайэ — тоже подшито к этому делу. Надо поставить первым пунктом. Когда в детективах добропорядочный горожанин понимает, кто убийца, то, хоть он и не входил в черный список, его все равно убивают, чтобы не мешал. Таким образом, смекалка великого сыщика путается от внезапного трупа, дает сбои и делает гиперпространственные скачки. И так невезучий до случайной смерти человек, он даже после продолжает мешать окружающим, что нехорошо.

Потому этот случай я забуду.

Не запишу, сделаю лик кирпичом и закончу на сообщении работодателю о судьбе юноши А — Сэкуры Юмии.

Или я собирался закончить, но...

Возвратившись прямиком в подземелье, я бросил ухмыляющемуся в постели нанимателю протез и враждебно набычился на него.

— Что это значит? Из-за этой штуки чуть было не случилось худшее.

— Ах, какой ты добрый, Арика. Теперь без этой штуки худшее случилось, он жив.

Красивый силуэт разочарованно качает головой.

Излечение — только слово, это зачистка. Или контрольный. Кайэ ни на миг не думал спасать юношу А или там помогать тем, кто в беде... Нет, ну, он с полуслова взялся за работу и ему явственно было плевать, что там у юноши А за ситуация.

— Ты не в духе, Арика. Если есть что спросить, я отвечу.

Уф, дьявольский соблазн, но терпи, Арика! Нельзя спрашивать, что он такое и что такое его протез. Если я это узнаю, эта тайна будет стоить мне жизни. Я буду стараться оттягивать, насколько и если смогу.

Так что надо разогнать гнев вопросом на грани дозволенного.

— Только один вопрос. Ты меня отправлял убить юношу А? Типа одержимых естественно убивать?

— Гм, не знаю даже. Добра я ему не желаю, но и убивать тоже, кажется, не хочу... Ты, Арика, и сам вряд ли желаешь убить еду.

Кайэ всерьез задумался и выдал вот это. С лицом невинной, чистой девочки.

— Угу, точно. Речь не о том, чтоб убить или не убить, а просто не простить. Это что-то фальшивое, извращенное. Если такое будет разгуливать, настоящему проблемы.

Ни единой эмоции к одержимому человеку. Просто, как сказке, он рад разрушенной человеческой судьбе. Как конфетке... Съеденных этим протезом одержимых покатают на языке, раскушают и украдкой переварят.

— Ясно... А я-то думал, у тебя неожиданно филантропический характер.

Черноволосый демон озадаченно и серьезно смотрит на меня.

— У тебя забавное заблуждение. К сожалению, ты меня переоценил, Арика. Я от рождения ни разу не пытался приносить людям пользу.

Вот что вносит путаницу, так это его человеколюбие. Однако любить тоже можно по-разному. Если нравится, это еще не значит, что души не чаешь.

Нечто, что к человеку ничего не чувствует, но при виде людей от радости не может ничего с собой поделать.

Знающее о человеческих трагедиях и радостно улыбающееся им чудовище.

Я наконец понял. Сущность этого мелкого засранца — неподдельный, истинный демон.

Однако меня не обманывали. Я впервые узнал, что он монстр такого сорта, еще в тот лунный вечер.

— Ладно, я все понял. Поэтому пойду. Прошу отпустить сегодня пораньше.

Он застывает. Карё Кайэ смотрит на меня с совершенно огорошенной физиономией. Даже спина напряженно вытянулась.

— Арика, ты продолжишь работать на меня?..

— Ясное дело, продолжу. Такой синекуры больше не найдешь. Но сегодня — никак. Завтра все будет нормально, сегодня отпусти меня пораньше.

— Угу. Это заберешь? — про протез.

— На сегодня воздержусь. Мне его хочется, когда я забываю.

"Ну все, до завтра", — я ухожу из подземелья.

Хочется сказать: "Черта с два я таким воспользуюсь!" — но не могу, что печально... Я понимаю, что сам наступаю на все мины. Но, елки-палки, как же клево его носить.

""

Записывая события дня, пока не забыл, в блокнот, я жду живительного заката, что избавит меня от мутности на сердце.

Что стоило промолчать? Зачем я специально расспрашивал Кайэ? Почему потом, услышав ответ, мое сердитое раздражение превратилось в недовольную муторность?

Превращение всего этого потока эмоций в слова, мне показалось, приведет к еще более неприятному результату, поэтому я пошел в кино убить время.

Находящийся в гипермаркете перед станцией кинотеатр государственного масштаба за каждый фильм берет плату, поэтому отпадает. Еще выживший в Ясакадай старый добрый, где по одному входному билету можно сидеть до закрытия, кинотеатр дал мне восемь неспешных часов. Когда вместе с закрытием меня извлекли на улицу, время уже было десять с лишним вечера.

Возвращаюсь пешком, не электричкой, до Сикуры. Со скоростью в какие-то четыре километра в час, но какая-никакая разминка.

Попутно захожу в фаст-фуд и забираю с собой джанк-фуд на обед, он же ужин.

Грызу картошку, которую, если остынет, уже едой не назовешь, иду по ночному сити.

Отходящие в стороны улицы темные, но безопасные. Уже за десять часов, и людей вообще-то мало, но свет проезжающих машин раз в пять минут разгоняет преступников.

Пройдя полпути между Ясакадай и Сикурой, я услышал привычный уху металлический стук-звон. На зов звука сворачиваю с тротуара и вижу собрание двадцатилетних на вид ребят. Это неофициальный SVS, о котором говорил Кирису.

За офисным зданием, в отдаленном от магистралей углу — стройплощадка.

Позади питчера — стена десятиэтажки в роли сетки. Даже если хорошенько отобьют, залетный мяч не окажется на дороге или в чьем-то доме. Реально заинтересованы игрой шестеро, и еще около десятка случайных зевак.

Не питая горячей любви к SVS, а скорее с приязнью к убиванию времени, я остановился посмотреть издалека.

Присаживаюсь и опускаю пакет на подвернувшуюся ограду из блочков. Замечаю других, так же издалека наблюдающих за боем.

И вот. Вгрызаясь в уже остывшую жареную картошку, развлекаюсь азартной игрой...

— Вот ведь бестолковый пацан, а! Врежь, ты ж можешь, такой слоубол!

Прямо рядом со мной болел очень громкий мужик, с которым я встретился взглядом.

— Уй...

Короче, он был не в себе.

Во-первых, в такую страшную жару — в длинном черном плаще. Под воротником он явно голый. Вдобавок в черных кожаных штанах в облипочку. Ему не жарко... да нет, точно жарко, и вообще сними эту хрень, молча воспротивился я. Плюс длинные, до пояса, выцветшие волосы. На него смотреть было жарко — градуса на два.

Ни в чем не уступая жуткой одежде, его вид... выделялся. Глубокие неяпонские черты лица (красавец), глаза скрыты за черными очками (ему не темновато?), на тыльной стороне ладони и не только — толстые шрамы от ножа (ой); в общем, эпичный тип.

То ли известная группа вернулась для лайва, то ли модель для журнала. Неуместный на стройплощадке мужик, тем не менее, почему-то сидит в позе гопника и орет бред, теряя последнюю внушительность внешности.

Что при изучении естественно, мы с ним встретились взглядами.

Вот так.

Волосатый мужик в черном плаще ловко, но не выходя из присева, подбирается вплотную. Ты краб? Ты что, краб? А тем временем, схватка мальчишек с яркостью и весельем продолжается. На данный момент питчер успешно победил троих.

— Это что? Это сейчас страйк?

Он заговорил со мной.

— Точно. Хотя почти в мертвую зону.

— Да промазал же. Такой мяч отбей, он покатится по инфилду.

— Это не такая игра. И вообще, строго говоря, такое — одни болы.

— А, вот как?

— Ну да, этот мелкий ампайр все-таки великоватую страйк-зону сделал.

Страйк-зона — от колен бьющего вверх до серединки отрезка между поясницей и плечами... в общем, до локтя бьющего... по вертикали и в ширину "дома".

Этот ампайр явно решает, что все мячи, на вид как будто коснувшиеся "дома", — страйки. Даже в официалке мелкие уточнения решает ампайр, и здесь вина еще и на бьющем, не заметившим привычки судьи.

— О. Следующий бьющий отлично держит форму. Может, так страйк-зона станет поуже?

— Одно и то же, потому что страйк-зону определяет телосложение бьющего. Даже если бэттер сожмется, ему же хуже.

— Хе, манга не помощник, да? То есть сильно склониться вперед ничего не даст? То есть этот бьющий...

— Просто дурак, да. Напрашивается на страйк-аут. И отойдите от меня.

Отмахиваюсь рукой. Но мужик в плаще, проникшись кратким диалогом, растянул и так-то ухмыльчивую пасть как трехдневный месяц.

— Да ты забавный малый. Что, живешь тут рядом? Хорошо тебе, а один? В универе учишься? А, не посещаешь? Еще лучше, да-да, а волосы красил? Ну, натуральные — уже страшно. А почему руки нет? Однако тело у тебя хорошее. Спортсмен? ...Эй, хорош меня так откровенно игнорирова-ать, тебе меня не жалко-о? Это ж судьба, давай дружи-ить!

Опять ко мне липнет бог весть что.

— Какой чопорный джентльмен, однако. Как тебя зовут, малый? А, или ты старше?

— Не знаю, как надо смотреть, чтобы не видеть, что вы старше. И у меня нет привычки говорить с людьми, которых я даже в лицо не знаю.

— О, это тот самый случай, когда если я хочу узнать имя и так далее? Ах, как давно я не общался с такими приличными людьми. Я — Хиномори Сюсэй. Ну что, теперь ты можешь хотя бы назваться сам?

— Хиномори?..

Знакомое имя, а может, и нет.

В любом случае, раз он представился, я тоже представляюсь.

— Охо. Пишется Сёдзай, читается Арика, так и обернулось! У тебя молодое имя, мальчик!.. Гм? Стой, но странно же как-то. Получается... Э-э, разве так можно, не понимаю, ну я безголовый. Ну и ладно, это все равно твоя проблема, наверно!

Проблемный человек, но выражение "молодое имя" — редкость. Видно, потому, что "Сюсэй" — старое. Может, есть что-то яркое в нынешней манере прикручивать другие чтения к именам.

— Так вот, малый. Похоже, ты рубишь в бейсболе, так что я спрошу, в этом городе пару лет назад были крутые питчер с бэттером? Про них говорили еще, что человека убить могут.

— Ну, были. Два игрока, их звали гениями. А что?

— Ну, просто интересно же, когда такое говорят. Типа — что за, как это бейсболом убить человека? Что, питчер любил дедболы, а бэттер любил их отбивать?

— Это уже не гениальная игра, а без правил... Хотя они на самом деле не стояли лицом к лицу. Мне рассказали, что питчер бросал с желанием убить бэттера, а бэттер чувствовал, что если питчер бросит слабый мяч, будет убит.

Этой истории уже два года. В Сикуре были двое игроков, которым нормальные школьные игроки в мячик завидовали — они-де в натуре гении.

Один из них, бэттер, — четвертый бьющий КураКоу.

Питчера и так-то боялись как оппонента, а с какого-то времени бэттеры начали со слезами говорить, что не хотят никогда больше с ним играть. Что-то непонятное еще было про то, как в момент отбоя чувствовали, как рвалось что-то важное.

— Хотя сейчас их уже нет. Но убийца-питчер и бэттер — это вообще как? Бейсбол не такая игр... э, ты че жрешь?!

— М-м? Ты чего, малый? — набивая щеки терияки-бургером, тупой красавчик поднимает заторможенную физию. Когда успел подобраться и разворотить мой пакет? Сидит и без удовольствия ест себе мой обед, он же ужин.

— Это мое! Ты что, нищий?!

— Ну-у. Ты же до сих пор не ел, я подумал, мне можно-о. Но ты это зря, Арика-кун. Будешь такое есть — способности упадут. Смотри не увлекайся джанк-фудом.

— Сам разберусь. Я решил до смерти остаться всеядным.

— М-м? Джанк-фуд и всеядность — разные вещи. Всеядность значит без придирок. Но ладно, на, пожалуйста.

"Дарю-у!" — взвыл идиот-красавчик и вернул полусъеденный бургер.

— Нет, спасибо. Доедай.

— Ну-у. Давай напопола-ам!

— Нет! Я не люблю делить надвое. Дарю, ты только сгинь, пожалуйста.

— Ух, эт твои принципы? Или кредо? А, одна фигня же. Хм-м, детская травма?

Он уплетает вторую половинку терияки-бургера.

Хиномори Сюсэй-сан на первый взгляд изящный и хрупкий, а на деле, если присмотреться, выглядит самую малость как боец.

Рука, державшая бургер, большая и, как от длительных тренировок, словно сделана из камня. Рука настоящего боевого мечника постоянно ранится эфесом и раздувается в дисбаланс с телом — его рука и пальцы выглядели именно так.

Прожорливость, с какой он уписал бургер за секунды, выстроившиеся пилой неправильные акульи зубы, он вполне тренированно... минутку, я сейчас ничего откровенно нечеловеческого не описал?!

— Э-эй, не смотри ты волко-ом. Давай дружи-ить. Ну. Тебе не кажется, что мы похожи по настрою? Давай будем похожи-и. Дай еще еды-ы.

Нет, наверное, нет... Уже совсем нет. Этот человек — просто дебил. Точняк.

— Мне уже пора. Можете забрать остатки, только сделайте милость, не ходите за мной, ладно?

— Ну-у... Ладно, что уж тут, раз пора. Ну, я-то только-только вернулся, и сейчас у меня напряженка. Старые друзья все, как один, попереезжали, и мне прибиться некуда. Хреново возвращаться домой через десять лет.

Видимо, г-н Хиномори местный.

Десять лет назад — это девяносто пятый. Если считать, что он зажил отдельно в двадцать, то ему сейчас около тридцатника?

— Я чего по городу-то хожу — я человека ищу. Может, ты знаешь. Имя — Гичири-гичири... нет, Гацури-гацури, тоже нет... такое имя, как звуковой эффект. А-а, Цукири-цукири, как-то так. В общем, я думал, это парень, но вроде нет. А Исидзуэ-арика — не как звуковой эффект.

Черный плащ поднимается из позы гопника. Однако и здоровый он... Я посмотрел снизу вверх. В плечах он на Кирису не тянет, зато похож на какого-то злого духа в ночи.

— Ну, будет судьба — свидимся. Осторожней по ночам, малый. Все-таки в этом городе многовато убийц.

Машет рукой и уходит. Со спины — ни дать ни взять героический силуэт. Если бы не нес пакета с джанк-фудом.

?

Не иду к дому Исидзуэ, что на холме Сикура, а возвращаюсь в дом Исидзуэ, что в кооперативной многоэтажке. Я слишком задержался, время — уже около полуночи.

Нагулявшееся летней ночью тело сую под душ и сваливаюсь без сил на кровать.

День был долгим. Даже в этом банном воздухе я засыпаю.

Закрыв глаза, очищаю сознание, и еще раз словно слышу голос недавно встреченного человека. Что ни говори, мужик шумный, но временами выдавал действительно неудобные фразы. Но лучше бы я его днем встретил.

— Однако... гений-питчер, убивающий людей, гм-м...

Бейсболом я занялся не по своей воле, но если припомнить, большая часть воспоминаний о старшей школе — это тренировки на поле.

Ностальгическая, сверкающая юная пора... Конечно, еще вопрос, вправду ли все было так сияюще. Я старался не думать о таких вещах. Это было моим правилом в те времена — не интересоваться делами дня.

Но все же полевая игра под названием "бейсбол" была мне по-своему дорога. И наблюдал за SVS, и проделанную днем, если верить блокноту, работу делал я не потому ли, что это было связано с единственно милым сердцу бейсболом?

— Как знать. Может, по ситуации занесло, со мной бывает.

Прервав сонное спокойствие, перечитываю блокнот за прошедший день.

В нем — информация о маньяке-убийце по прозвищу Синкер и особенности юноши А — Сэкуры Юмии... одержимый, левша, боковой питчер, рука растягивается... такие напоминалки, да под конец запись про Карё Кайэ.

О Кайэ было написано что-то тягучее и длинное, но я, видимо, в процессе заметил нестыковку и залил чернилами три страницы, потом лаконично подытожил: "Засранец. Демон как есть. Не ведись на сладкие речи, сожрет с костями. Как быть?"

— Однако, проблема... Чего это я так спустя рукава записываю?..

Последнее откровение было слишком невнятным, как быть с этим?

В любом случае, портящий игру SVS маньяк-питчер был оприходован Мато-сан. Или даже арестован. В записках указано, что Кирису укрывал Сэкуру Юмию, о чем его следует в свободное время расспросить.

Убийца SVS-игроков Синкер как-то скомканно ушел со сцены.

— Гм?..

Записки не стыкуются, я чешу в затылке. Погоди-ка. Ведь прозвище "Синкер" откровенно не подходит?

(14.08)

На следующий день, в десять часов двадцать семь минут.

Я устало сидел на черной софе в комнате ожидания отделения полиции Сикуры.

С утра пораньше Мато-сан выпинала меня из постели, и два часа кряду я подвергался допросу.

Суть выяснения крайне проста. Произошедший с полуночи до двух утра новый удар маньяка. Вроде бы пойманный вчера маньяк Синкер совершил шестое преступление, и все жаждали информации.

— Да ничего я не знаю. У непричастности есть пределы, да, но мир слишком строг...

Юноша А — Сэкура Юмия по-своему виновен, но оказался непричастен к делу Синкера. Его вчерашний арест оказался бесполезным. К тому же из следов крови на телах жертв пришли к выводу о высокой вероятности зараженности Синкера синдромом А, вызвали только что выписанного из Ольги Исидзуэ Арику как самого потенциально причастного, и вот я сижу.

— Уныние... Что, меня и дальше будут вызывать, как только носитель синдрома А что-то сделает?

— Хай, ты тоже все? С утра не везет.

Рядом плюхается знакомая личность.

Человек, причастный в другом смысле... сведущий в SVS, Кирису Яитиро тоже оказался здесь.

Обоих мурыжили допросами два часа, но хотя и отпустили, посидеть в отделении — святое дело. Пусть теперь расплачиваются прохладой своего кондиционера за то, что вытащили с утра пораньше.

— Ты слышал, Кирису? Вчера ночью Синкер уложил Гондо-кун.

— В натуре? Гондо — это который из Котокуин?

— Ага. Говорили, он был уже почти про, но получил мячом по локтю и свернулся. Беда. Для него локоть был на вес жизни, наверно...

Ну, понятно. Поэтому он и не забрал его жизнь.

В любом случае, со сломанным локтем Гондо-кун почти что мертв. Значит — старания Синкера направлены все на то же.

— Ты знаешь про скрюболы Синкера? Похоже, его мячи поворачивают дважды.

— Похоже на то. Человек такое не отобьет, — роняет Кирису. В голосе не слышно обычного спокойствия.

— Хм-м. Может, ты сам видел?

— Случалось. Знаешь, по торговому кварталу в Ясакадай висят камеры безопасности? В записях было. Качество паршивое, еле видно, но да, зло.

"Зло" — видимо, с точки зрения бейсболиста. Почти под прямым углом, да еще два раза виляющий мяч — такое увидишь, грязными трусами не отмашешься.

— Кстати. Кирису, ты же знал, что Сэкура Юмия — не маньяк.

— Ага. Сэкура — левша. Скрюболера Синкером не назовут.

— Точно. Так что, есть мысли, кто настоящий Синкер?

— Почему спрашиваешь? И вчера тоже — занялся чем-то мокрым?

— Работа это, работа. Хотя она к случаю пришлась. Вчера меня родители Сэкуры Юмии попросили. Дескать, похоже, наш пацан заболел чем-то дурным, вылечи его, пока полиция не узнала. Но тот, кто бы это мог, не может выйти из дома, и я его представлял.

— Стоп. Одержимость лечится?!

Вдруг, с налитыми кровью глазами, он схватил меня за плечи.

Черт. Я совсем не подумал, что говорю. Это явно колдовство кондиционера. Опасные вещи века. Вся свежесть прохладного бриза. Но ладно, в блокноте не было записано "секретно", да и Кайэ-кун не обидится.

— Н-ну, не знаю даже, что и думать. Вылечил не я, и вообще, спокойно, Кирису-кун.

— Не могу спокойно... Ты же говоришь, Сэкура перестал быть одержимым. Что ты тогда после меня сделал?!

— Что... даже не знаю.

Кирису не отступает.

Проблема... Я не могу вспомнить то, чего не помню, поэтому не могу по-хорошему ответить ему.

— Значит, придется так... Слышь, Кирису. Ты серьезно хочешь знать?

"Ясное дело", — отвечает не ведающий страха герой древних времен.

Ну раз так, то делать нечего.

Мне упорно кажется, что я тащу лучшего друга за собой в ад, но тут уж пусть его переубедит серьезный человек, который разбирается.

?

В тот день воздух в подземелье был туманным.

То ли вода в резервуаре загрязнилась, то ли что, но проникающий снаружи свет летнего солнца стал зимнего, свинцово-пепельного цвета.

Кирису Яитиро вошел в подземную комнату и, я почувствовал кожей, на несколько секунд полностью лишился сознания. Это не синкопа. Просто в этом мире есть виды, от которых мысли полностью останавливаются.

Каждый реагирует по-разному: опьянение красотой, ужас гротеска. Первое впечатление Кирису от подземной комнаты было ужасом.

Владелец комнаты знал, что я приведу гостя.

Думал, он откажется, но он сходу согласился рассказать, как было.

"Надо же, сам приведешь человека поговорить! Ты иногда дельный, Арика".

Весьма радостный нюансовый отзыв. Ну, а о том, что "человека поговорить" звучит, как "новая добыча", умолчим.

Знакомство прошло кратко.

Кайэ культурно представился Кирису, тот даже имени не назвал.

Точнее, не смог и рта раскрыть. Я его понимаю, поэтому сказал за друга: "Это — Кирису Яитиро".

Кирису напряженно застыл. Почти замерз. В результате разговор не продвинулся ни на миллиметр. Силуэт на кровати, не вредя настроению Кирису, тихо и безмятежно, как всегда, сказал:

— Да. Кирису-сан, вы могли бы вылечить одного одержимого.

До невозможности мерзко начал разговор.

Замороженный продукт оттаивает.

Не в силах игнорировать слова Кайэ, Кирису наконец вновь стал человеком.

— Не об этом... Я услышал, что ты можешь лечить одержимых и специально для...

— Специально для этого добрался до безлюдного леса, да? Что ж, я рад. Но "лечение одержимых" — здесь тема сбита. Виноват, но вы ошибаетесь в главном.

Кирису мельком направил упрекающий взгляд на меня. "Арика, ты же вчера поленился записать память".

...Вот оно что. Ошибка Кирису проистекала из проблем моей передачи информации.

— Но я имею дело с одержимыми; здесь ошибки, кажется, нет. Я спрошу еще раз. У вас ведь есть знакомые одержимые, Кирису-сан?

— Ну-у... Еще неясно, одержимый или нет. Просто, как бы... То, что в просторечье одержимый и настоящий одержимый — разные вещи, я знаю.

Кирису укрывал Сэкуру Юмию. Он своими глазами видел уродство его левой руки.

— Вот как. То есть вы знаете действительно изменившегося человека. Насколько он изменился? На человека был похож?

— Не похожих на людей одержимых я не знаю и видеть не хочу. Я видел только Сэкуру. Левая рука у него раздулась, как от яда.

— Сочувствую. Но взамен он смог стать практически убийственным питчером.

— Ага... Хотя мячи Сэкуры не могли убивать. Но к такому и пришло. Одержимые все так изменяются?

— Да. Способности, которых они страстно желают, но не могут обрести. Изменение, компенсирующее подавляющий недостаток сил и возможностей. Такова воля одержимых. Но это необратимое саморазрушение, возврата нет.

Кирису болезненно морщится.

Нелицеприятный ответ.

Он тяжело роняет вопрос, ответ на который не хочет знать.

— Тогда, вот у нас питчер уходит на покой... сломал локоть и пальцы, не может даже мяч бросить; он может вернуться? В той же форме, как был до переломов.

— Да. Одержимость делает это возможным.

Разумеется, вернувшееся нечто будет в лучшей форме, но его тело не будет таким, как раньше. Те, кого зовут одержимыми, больны тяжелой степенью синдрома А. Взамен восстановления былых способностей пострадают его тело и душа.

— Эй. Я еще раз спрошу. Ты можешь вылечить одержимого?

— Конечно. Если иметь в виду возвращение тела в здоровое состояние. Но вернуть его как человека не по моему профилю. Все-таки такое лечение разума — работа приличных людей. Впрочем, конечно...

Добившихся такого чуда людей в этом мире не существует.

— Правда, такие смешные и умилительные вещи говоришь. Вылечить одержимого — это мечта... Говорящий о ней тоже, конечно, того, но верящий в это... Да, братишка?

Черный прекрасный силуэт хихикает, насмехаясь над тупиком Кирису.

Кирису скрипит зубами и разворачивается на пятке. Без слов показав, что приход сюда был ошибкой, уходит. Солнце добралось до зенита, подземная комната переменилась, свет снова стал летним. Тень на кровати многозначительно провожает Кирису взглядом...

— Ничего себе. Этот человек уже десятки других убил битой, Арика.

...и снова выдал крайне жестокий отзыв.

— Ты знаешь что... Конечно, ты злишься на гостя, который даже не представился нормально. Я, как его друг, и то думаю, что некрасиво. Но еще больше некрасиво обращаться с ним как с киллером. И вообще, что Синкер, что эта, — у нас тут рай для убийц, что ли?

— Я понимаю. Это аллегория. Синкер и Кирису-сан — противоположности. Кирису-сан одержим более по-человечески. Совершенно другое дело, нежели одержимый фальшивкой маньяк. А, но Кирису-сан знает Синкера, да? А ты знаешь, кто Слагер?

— Ну да... Потому что в этом ключе я и Кирису приводил. Я подумал — если Кирису знает, то я его тоже где-то встречал. А когда Кирису спрашивал, то вспомнил. Если включать ушедших на покой, то был один питчер, готовый убивать.

Незачем даже становиться одержимым.

Два года назад. Второкурсник в бейсбольном клубе старшей школы Коалагаока.

Прошлым летом сброшенный со счетов по травме на областной квалификации, после чего ушедший из спорта, лишившийся цены гениальный питчер.

— Игурума Кадзуми... Игрок с таким прошлым, что, когда он повредился, несколько инструкторов сожалели о потере талантливого игрока, а большинство спортсменов вздохнули с облегчением.

— А, знаю такого. Когда-то был одним из гениальным спортсменов Сикуры? В Коалагаоке Игурума, а в КураКоу... Э, как там его имя? Арика, ты помнишь?

— Вообще-то он только что тут был.

— Что?

— Ну, вот этот бандит, который тут только что стоял. Всего сорок пять процентов отбитых подач. Не имеющий равных четвертый из КураКоу, Слагер, Кирису Яитиро.

"""

Синхростеп, тэйкбэк. Мув, топ, импакт.

В этот миг все тело становится пружиной.

Какой бы финт ни летел навстречу, разнесу одним ударом.

Следующее промыслу телесному, горизонтальное вращение бедер и вертикальное — плеч.

Свинг с минимальной нагрузкой разгоняется за мгновение.

На скорости в 40 метров в секунду кончик биты подхватывает белый 7-сантиметровый мяч.

Прошедшая сотня однообразных дней сгорает за один бэттинг.

Развившееся лишь в направлении удара тело, трепеща, заявляет о себе.

Это — современное поле боя.

Жаркий Колизей, где не лишают ни крови, ни плоти.

Здесь ставят только на страсть к спорту. Рай середины лета, что упивается голосами множества болельщиков.

Чтобы защитить это, сам осквернил все.

Пропустил отбой.

Бессильно-жалкий взмах.

Словно застывшее время — дедлайнер к третьему периоду.

Пораженно ощущаю, как наношу удар, к которому готовился.

И тогда...

Я впервые узнал, как звучит перелом кости.

S.vs.S-2

6/Slugger. (bottom)

"

"Круто. Может, пусть он у меня поживет?"

Так сказал дед Кирису Яитиро, сам бейсболист до войны, глядя на шестилетнего мальчика.

Можно с уверенностью сказать, что здесь и проявился шанс. Невзирая на безрадостный семейный бюджет, родители купили Яитиро биту и погладили его по голове, приговаривая, что если он всерьез полюбил бейсбол, то пусть всерьез и займется.

Мама и папа были неторопливые, без особых выдающихся талантов, но ими можно было гордиться.

Видимо, его никогда не хвалили, и потому он не стал слушать советчиков со стороны и не окунулся в бейсбол с головой.

Детские годы. Огорчая деда, он жил в свое удовольствие, не соприкасаясь с бейсболом.

Хотя и поигрывая в начальной школе в любительский бейсбол с одноклассниками, он не готовился к этим встречам. Купленная бита казалась ему сокровищем, и он расхаживал с ней, но не как с игровым снаряжением, а просто чтобы потешить детскую тягу к приключениям.

Кирису Яитиро столкнулся с настоящим бейсболом через два года. Будучи во втором классе, осенью он всерьез взял в руки биту и махал ею каждый день после того, как встретил одного из своих будущих друзей. Однажды он направлялся в Нодзу с целью найти новое место для игр и вдруг увидел мальчика на год младше, который бросал мяч в стенку.

Мелкий, щуплый мальчик долго-долго бросал и бросал свой мяч.

Начал, когда небо еще не покраснело, и продолжал до тех пор, пока солнце почти не зашло.

Мальчик был сосредоточен, но не увлечен.

Бросок, еще бросок, каждый с силой, но без интереса. Ему было противно. Никем не стесняемый, он продолжал бросать мяч, под конец вздыхал: "Лучше бы не начинал", — и шел домой. Яитиро наблюдал это несколько дней, а затем отвлеченно заговорил с ним.

"Можно с тобой? Ну, если я буду бьющим, получится бейсбол".

Почему он заговорил с парнем? Что-то его подтолкнуло, но в памяти не осталось, что именно... Впрочем, теперь он и не вспомнит. Причина была достаточно незначительным умозаключением, но таким, от которого не отмахнешься.

"Ты еще кто?"

Мальчик с сомнением смотрел на старшего с битой, но от усталости даже не мог его прогнать и согласился.

С этого дня для Кирису Яитиро начался бейсбол.

Мальчика звали Игурума Казуми. Первоклассник из другой школы, известный в Нодзу, безотцовщина.

"Что, Яити? Занялся бейсболом, хоть самому и не нравилось?"

Выдержанный отец, радуясь рвению сына, мягко поддержал его решение, чтобы не стеснять.

К этому времени дед уже расстался с мыслью усыновить Яитиро, но вот мать была захвачена привлекательностью этой идеи и питала некоторые надежды на его талант. Она предложила ему пойти в Малую лигу, "раз уж занялся бейсболом", но он не захотел — неинтересно. Дети там незнакомые, зато рожи у взрослых больно нахальные. Ведь для него бейсбол стал игрой особенной, где соревнуются закадычные приятели.

"Хай, Игурума. У меня новый мячик есть".

Они сошлись в индустриальном районе Нодзу, в парке-дворе безлюдного строения.

Их игра в игру в бейсбол, что началась с мелочи, меньше чем за неделю превратилась в ежедневное занятие. Были ли неординарными подачи Казуми? Был ли неординарным бэттинг Кирису? Не зная даже мелких правил бейсбола, они просто играли в "брось мячик — отбей мячик", день за днем оттачивая технику и соответственно поднимая сложность.

Будь у них зритель, он был не поверил, что это ученики начальных классов. Не только из-за их техники: недетской была их сосредоточенность. Это были два предельно серьезных, бескомпромиссных дуэлянта.

"Тут деда говорит, что без кэтчера не бейсбол. И что бэттер — это когда против питчера и кэтчера. И что питчера оставлять одного вообще бохснаетшто".

Их сверхнапряженная игра стала казаться почти смешной. Для более правильной игры нужен был кэтчер. Кирису внутренне не хотел этого, но, вопреки его ожиданиям, Казуми обрадовался третьему другу.

"Ладно. Если ты его привел, Кирису, я ему верю. И вообще я часто лажаю. Надо освободить голову, а то так и не выиграю у тебя".

Питчер нуждается в умном кэтчере.

Радуясь уже тому, что его друг с тяжелым характером ему доверяет, Кирису отбросил мелочную настороженность и стал искать в товарищи кэтчера. Вызвался друг по бейсболу "на траве". Он любил бейсбол, но родители не могли пустить его в Младшую лигу, и ему была интересна игра Кирису и Игурумы.

"Ну да, и все, кто любит бейсбол, дунули в Младшую. Ты ведь будешь отбивать? А то я уж забыл, когда последний раз мяч не долетал до меня. Если да, буду рад с вами".

Третий мальчик был как бы точно посередине между Кирису и Казуми. И по умению, и по характеру, и по семейным обстоятельствам. Говорят, что трое естественно балансируются. И вот они — только питчер, кэтчер и бэттер — играли в непритязательную игру, которую звали бейсболом, пока Кирису не пошел в пятый класс.

Когда при командной игре один игрок выделяется, суммарная мощь команды резко подтягивается вверх.

На движения выдающегося спортсмена смотрят вплотную. С ним могут невзначай соревноваться; а может, отдают ему беспрекословное доверие и могут надеяться, что в будущем, пока он с командой, никаких неприятностей не будет.

Рост команды, у которой есть явственная надежда, поразителен. Скорее всего, потому что, не колеблясь и не волнуясь, все участники душой и телом сливаются в единый организм.

Это и называют "тянуться за талантом".

Каждый из трех мальчиков в парке полного укромных уголков района был по-своему выдающимся спортсменом. Данное от рождения телесное преимущество. Воспитанная средой сила психики. Чисто детская чистота веры в гений остальных.

У них был необходимый минимум, чтобы превзойти техническую часть, и в закрытом мирке без доступа взрослых они трудились изо всех сил. Собирая свою неэрудицию по крупицам, изучали насколько могли игровые техники и проверяли их друг на друге.

"Для бейсболиста важен тазо-бед-рен-ный сустав. С сильной базы бросаешь хороший вброс и делаешь хороший свинг... Но как этот самый сустав тренировать?"

В бедную на тренеров эпоху дед Кирису Яитиро добился больших спортивных успехов, и тщательно выхватываемые у него поучения были даже не фактами, а чем-то близким к "нюху". По счастью, маленьким детям больше логики и хитрых медицинских теорий подходили вот такие уроки с личного опыта.

"Надо тренировать не видимое тело, а внутреннюю... м-м, ось. Деда сказал, что питчер, что бьющий — вроде витка пружины, и когда поворотная опора не держится, то и поворот кривой. И, э-э, надо развивать какие-то нутримыщцы..."

Они узнали от деда только то, как развивать туловище, ось тела.

К этому времени, как говорят, если не научиться под тренерским началом формам подачи и бэттинга, потом не исправить. Но их тренировку направляли не тренеры, а лишь свобода движения, естественно присущая телу.

При одном выходе ноги вперед и пружинном вращении бросаешь мяч, разгоняющийся до ста километров в час.

Меньше чем за секунду машешь конечностью — рукой и битой, разгоняющимися до ста километров в час.

Все это — движения, естественные для живых существ, совершавших их с эпохи охотников, "чтобы выжить". Ничего особенного. Если ты человек, твои движения может повторить еще миллион.

Бэттинг и питчинг, грубо говоря, стремятся направить движения на естественный сгиб руки согласно поворотам плеча и бедер. Дальше заставляешь свое тело запомнить формы, естественные, как их видно со стороны, после чего сбрасываешь лишнее мясо, о котором и сам не догадывался, и взращиваешь индивидуально наиболее подходящие движения — вот как тренируют технику... В то время они еще в таком не нуждались.

Базовая форма исследуется индивидуально. Даже не прививая телу рожденные из былых уроков "общеприменимые способы подачи и отбоя", хватает психики и глаз, стремящихся к более подходящей форме, чтобы в этот период без каких-либо тренеров поднимать навыки бросания-отбивания мяча.

Они изучали такие индивидуальные техники, и все. Все-таки это был бейсбол только для троих. "Стратегии", направленные на победу всей команды, запоминать нужды не было.

"Я попробую кинуть боковой. Пусть скорость плавает от размера тела, но крученые зависят только от тренировок".

Игурума Казуми ощутил пределы верхнего броска, и ему требовалось перейти к боковому.

Если в бейсболе, где оттачиваются только индивидуальные навыки, кто-то будет отличаться по силе, игры не получится.

Питчер, больше не соответствующий бэттеру, тренировался именно в эту сторону. Так, чтобы не оставлять позади выручивших его друзей. Он не только освоил боковой, но даже взялся за козырь, нижний бросок.

Кирису Яитиро до самого конца не понял, что это было не только одержимостью чарами мяча, но и страхом потерять друзей.

...Увы.

Беспокойство и скрежет зубов его друзей затмевались радостью, что он мог отбивать ранее невозможные скрюболы.

?

У Кирису Яитиро было много приятелей, знакомых, но всего двое, кого он мог называть друзьями.

В его случае можно сказать только "совпадение". Ему было весело в атмосфере своих одноклассников, но бейсбол в парке был так чрезмерно интересен, что он опомнился, только когда смог назвать друзьями лишь двоих.

С другой стороны, Игурума Казуми был одинок потому, что ему подложило свинью окружение.

Это тоже давало повод затаить злобу. Но эти гады были не кем-то конкретным, это было все общество, и с этой проблемой не могли сладить ни Казуми, ни Кирису... да и вообще, наверное, никто не смог бы.

У Игурумы Казуми не было отца. Родители развелись, не успел Казуми появился на свет. Его мать была заурядной женщиной, без академического профиля, работу найти не могла — а то и вовсе не была к ней привычна. Условия жизни были стесненными с рождения, и Казуми даже не мог подумать, что здесь что-то не так.

И все же он не хотел мести обществу, ведь его мать отчаянно, по-своему отважно растила сына. Она не смогла работать, как нормальные люди, но отдавалась целиком любой, даже самой неприглядной работе. Стремясь защитить сына от невзгод, она уставала в разы быстрее, не знала радости, и Казуми при виде ее, торопливо стареющей, не имел права завидовать миру.

Да только вокруг были одни враги.

Общество не протянет руку слабому. Не то что не протянет — не постесняется напасть на тех, кто нарушает их правила. Мать и сына считали не только слабыми, недостойными сочувствия, но вовсе "жалкими уродцами", а значит — годными для атаки.

Казуми презирали взрослые соседи, а дети смеялись, подражая родителям. Даже если ему доводилось сдружиться с детьми, которым не было дела, рано или поздно их родители не давали им видеться с Казуми. Даже обязательное образование, что так воспевает равенство, с постоянными неплатежами за столовую и учебу просто махнуло рукой и перестало считаться с парнем как с учеником. Ведь учительскому составу тоже не было надобности вставать на защиту ребенка родительницы, не живущей по правилам, и ни один взрослый не был за него.

Классрук Казуми, чистюля, не терпела в своем классе грязного пятна, и решила, что раз нельзя устранить загрязнение, надо хотя бы эффективно его использовать.

Такая удобная жертва. Классрук официально сделала одного слабого козлом отпущения, мишенью для раздраженности.

Не было утренней переклички без нападок на Казуми в виде мелких наказаний за вчерашнее поведение по возвращении домой.

"Учительница, Казуми-кун опять играл за пределами школы!"

То, что он помогал матери с работой, знали не только ученики, но и классрук, однако...

"Игурума, выйди вперед. Что ты скажешь? Не стыдно?"

В тот момент, когда он почти высказал настоящую причину, ему влепили пощечину.

Чуть слышный приглушенный смех. Для детей — шоу, чтобы развеять скуку урока. Классрук смотрела на руку, явно желая немедленно ее вымыть, и сквозь зубы послала его на место.

"Учительница, Казуми не стыдно, вы с ним слишком добренькая!"

"Кто не слушает, тот ничего не услышит.

* * *

-сан, оставьте его, ему хватит".

Эхом по классу — до глубины души веселое хихиканье. Люди, осуждающие притеснение, стремятся притеснять. Классрук Казуми, как женщина с сильным чувством справедливости, не думала ничего плохого. Для нее и прочих взрослых слабый уже выглядит не иначе как преступник. Начальная школа была для Игурумы Казуми великим чистилищем.

Сколько для Игурумы Казуки значили те, кого он обрел, — они не осознавали и сами.

...Кирису Яитиро сумел заметить это, когда их игра в игру в бейсбол подходила к концу. В событиях пустых и почти пустых дней он осознал свое недомыслие и проблемы друзей.

В конце недели, после игры, Кирису приглашал Казуми к себе домой и разделил с ним немало ужинов. Ужин с другом был Кирису в радость, да и Казуми было приятно, что мать Кирису старательно устраивает им небольшие пиршества.

В школе Казуми вообще не мог нормально поесть, и ужины у Кирису он принимал с неловкостью, но в то же время радостно.

Вот только здесь крылось небольшое недопонимание.

Для Игурумы Казуми это было чем-то вроде очередного мероприятия — "хорошенько накормить чужого ребенка"... С осторожностью, выработанной выживанием, он понимал, как нужно "стараться хорошо выглядеть". Казуми считал особенным угощением тот ужин, что на исходе каждой недели готовился для него, гостя. Он радовался, но в то же время ощущал свою вину за это гостеприимство.

Потому он сдерживался за этим пышным столом.

Именно из-за особенности происходящего Казуми сдерживался перед особенным.

И в этот день — не под конец недели, а в случайный рабочий день — Кирису пригласил Казуми к себе. Мать изумилась неожиданному гостю, улыбнулась ему, мол, прости, у нас из еды только постное. Через несколько мгновений... посмотрев на пустой стол, Игурума Казуми наконец понял.

Этот ужин, подобный вечеринке. Обычная семейная еда, которая, он думал, без гостей будет попроще.

И с этим он осознал то, что обычному ребенку достается именно такое.

"А-а... Ясно. Так это нормально".

Без удивления, без грусти. Он просто тихо принял эту реальность. Просто впервые за годы бедность его дома, о которой он старался не думать, накрыла его глаза влагой.

Кирису увидел это.

Лицо, как маска "Но". Лицо ребенка, увидевшего теплое счастье и познавшего отчаяние, Кирису запомнил навек. Его дом тоже был небогат, но никогда больше он не мог сказать, что его дом был беден.

Это бы запятнало одного главного героя, которого он уважал.

Кирису Яитиро, каким бы он ни казался окружающим, сам себя считал обычным человеком.

Он верил, что не станет главным героем "истории". Родился в обычной семье, ведет обычную жизнь, и в таком духе и проживет ее всю. Он никак не станет героем.

В нем нет истинной силы. Урожденное телосложение — это не собственная сила. Он не находил в себе, человеке, нечеловеческой силы, достаточной, чтобы сражаться с напастью.

Кирису Яитиро смутно понимал это и видел в Игуруме Казуми силу нереальную, видел в нем главного героя и почитал его.

До боли.

?

"Здоров! Как сам, Синкер?"

С тех пор, как Игурума Казуми перешел на боковые броски, Кирису стал называть его Синкером. Со всем уважением и дружественностью к герою и другу, идущему путем, какого не выбрал бы сам.

Бейсбол втроем становился, как говорят в шахматах, патовым.

Они уже тысячи раз сходились в дуэли. Неловкость шагов на холм, неудобство в правом плече при стойке в квадрате. По одним таким мелочам было видно, каков в этот день их настрой. Боевой счет идет один к одному. Нет, по природному дарованию у Кирису Яитиро был перевес, но питчер с кэтчером соединили усилия, чтобы противостоять ему, и весы победы сбалансировались.

Однако решающий мяч Казуми — другое дело.

Нижний бросок, и демонический мяч устремляется почти к нижней границе мертвой зоны.

Вылетевший из чуть не царапающей землю правой руки мяч тянется кверху, где, повинуясь приданному вращению, прямо перед зоной бэттера "тонет" в нижней части мертвой зоны.

Потом, от бокса бьющего, мяч как будто сворачивает под прямым углом и падает; таков победоносный мяч Казуми, "синкер". Когда мяч достиг верхней точки своей траектории, даже Кирису замешкался с граундером.

Их счеты не сведены. По конечным очкам победил Кирису, но все-таки хитрость этого мяча так и не была разгадана,.

"Слышь, а нам можно с вами? А то какой втроем бейсбол, а?"

Играй в бейсбол больше трех лет подряд — поползут слухи.

Об их игре втроем как-то услышали любители бейсбола, и товарищи начали понемногу прибавляться.

И Кирису, и Казуми набирали друзей. Под предлогом бейсбола, но все же радость для Казуми. Никто его не шпыняет. Мальчик, которого до сих пор тыркали только за то, что он есть, впервые в жизни получил право влиться в большую компанию.

"А вы, парни, в какой Младшей состоите?"

Напоследок появился менеджер из Младшей лиги. Обходительный человек, узнав, что трое нигде не состоят, горячо порекомендовал им присоединиться.

...Как и многие виды спорта, бейсбол — ставочная игра. Поэтому же он не распространен в бедных странах.

Вступительные взносы, ежемесячная плата за обучение, униформа и дизайн. Совершенно не под силу ребенку, и у родителей не выпросишь... Кирису мог бы, но для остальных двоих это было неисполнимой мечтой.

"Ладно. Если вы с нами, денег у нас предостаточно. Может, еще что-то нужно?"

Блистающая мечта вдруг надвинулась, поманила.

Весь следующий год был для Кирису золотым временем.

Больше, чем активности в Младшей лиге, больше, чем прогрессу от новых знаний, он радовался тому, что все трое могут играть в бейсбол толпой.

"Кирису, ты в будущем году идешь в среднюю, да? Так мы, наверное, окажемся в разных командах".

Настоящий бейсбол с новыми товарищами. Шикарность схваток под взглядами зрителей и выходящее на первое место чувство нервозности наравне с питчером.

Все с трудом сглатывали, когда бьющий в последнем, девятом иннинге переворачивал счет с ног на голову.

На холме питчера и в боксе бэттера сходятся самые разные взгляды. Это чувство единодушия. Враги и друзья, хоть и разбитые на "лагерь их" и "лагерь своих", синхронизировались на движении единственного мячика; он обожал этот миг.

Казуми — тоже. И потому сказал:

"Слушай, только не ржи, ага? Я буду таким питчером, что никто, кроме тебя, не отобьет. И ты тоже стань таким бьющим, чтобы ничей мяч, кроме моего, не пропустил.

И давай мы в один прекрасный день..."

"В один прекрасный день сведем счеты на большой сцене", — сказал он.

Словно говоря о несбыточной мечте, почесывая щеку.

Эту же наивную детскую мечту всегда вынашивал и Кирису. С тех пор, как они вдвоем начали играть, будто играют в бейсбол, он хотел показать уйме народу, как бросает мяч Игурума Казуми. Младшая лига — неплохая опора. Каждый раз, когда Казуми признавали годным питчером, он радовался за него, как за себя.

...Поэтому слава и овации — в третью очередь. Кирису Яитиро даже случайно не хотел быть оцененным как какой-нибудь гений.

"Спасибо, Кирису. Все спасибо тебе".

В Младшей лиге прошло полгода.

Казуми чистосердечно благодарил Кирису.

Лицо измождено, плечи и локти еле поднимаются после постоянных тренировок, а выражение лица по сравнению с играми в парке совершенно не заинтересованное, но он с признательностью склонил голову.

"Знаешь, последнее время мама улыбается. Рада, что меня все хвалят..."

Видимо, она винила и себя в том, что он долго жил так тяжело.

Мать Игурумы Казуми тихо радовалась занятиям сына.

Друг Кирису Яитиро, самый подходящий ему противник, оставил его позади и решил считать бейсбол своим единственным маяком.

Не в радость от соревнования. Он отдал все бейсболу, как средству спасения.

"Именно с этим он герой", — кисло улыбнулся Кирису и благословил друга в путь.

Но и задумался краешком сознания.

Что было бы, если бы тогда... в тот день, когда Казуми раскрыл свое сердце от недоужина, он хоть чуть больше побеспокоился о себе? Что было бы, если бы получилось не загонять в угол дорогого друга?

?

Пути неразлучной троицы понемногу разошлись.

А может быть, это Кирису неординарно подходил к бейсбольным матчам.

Спортсмен с большим, чем у всех, талантом меньше всех чувствует очарование победы. Этот стиль жизни был слишком ярок для тех, у кого нет природного таланта. Он давал ощутить, что есть черта, которую не переступить одним только старанием.

Поэтому — вот так.

"Веселитесь, детки?"

Поддались соблазну от такого подозрительного взрослого с мягкой улыбкой.

Мужчины, что вдруг соткался из закатных сумерек.

Они попали в Младшую лигу, обрели большую команду, но и после этого их ежедневное занятие продолжалось. Они уже не могли отдавать ему столько времени, как раньше, но проводили матчи, проверяя форму, указывая на узкие места, с хохотом хлопали друг друга по плечам. Кирису перешел в шестой класс, а на следующий год он перейдет в среднюю школу, и у него не останется времени приходить сюда.

Эдем с видом на изгнание.

Нет — уже пережиток рая, почти утративший сияние.

В их раю стоял улыбающийся взрослый незнакомец.

"Дяденька тут играет в дьявола... Что думаете? Вы вроде хорошие мальчики, дяденька исполнит вам по одному желанию. Но — в обмен на что-то важное для вас".

Речь его говорила об одном: в голове разболтался винтик.

Кирису нацелился было выгнать "дяденьку", но его младшие друзья, похоже, не ощутили в этих словах ничего опасного.

"А ты любишь бейсбол?"

"Люблю, конечно. В моем возрасте нет таких, кто не любит. Что ни говори, развлечений нашему поколению не хватало".

Тембр голоса был мужественным, но мягким. В отличие от Кирису, с Казуми никогда не заговаривали взрослые, и одно то, что "дяденька" говорил с ним на равных, уже радовало. Возможно, немалую роль сыграло и то, что он рос без отца.

В конечном счете, они согласились на предложение "дяденьки".

Дьявол улыбнулся и спросил, чего они изволят.

"Я хочу отбивать хоумраны во всех иннингах!"

"Тогда я — быть неотбиваемым питчером!"

Кирису не ответил ничего.

Он не был настолько ребенком, чтобы подыгрывать этому бреду; в то время у него не было таких желаний, чтобы ради них расставаться с тем важным, что у него было.

Но остальные ответили тут же.

Их ревность к талантливым друзьям, их нервозность оттого, что проигрыш им стал непозволителен, невинно вырвались из их уст.

"Хорошие желания. Что ж, как и договаривались..."

Мягко улыбаясь, "дяденька" взял их за руки.

Сухие большие руки, через прикосновение передается пульс.

"Дяденька" медленно отпустил их. Изменений совершенно никаких, и дети недовольно упрекли его, а Кирису вздохнул с облегчением — все как он думал...

"Нет, вы изменились. Теперь, если его мяч хоть раз отобьют, он умрет. И если он хоть раз не пробьет хоумран, то тоже не выживет".

Дьявол засмеялся — рот ехидно изогнут, как молодой месяц.

Сумерки сгущаются.

Красный воздух липнет, как кровь. Это отнюдь не смешное, вздорное проклятие пустило корни в их сердцах.

"Ну, дяденька же дьявол. Дяденька не может исполнять желания как-то иначе. Но вот что, дети: мечта и жизнь у человека должна быть одна. Если идти на компромисс, если думать о них независимо, радость станет пустой".

Дьявол улыбнулся: "Останьтесь живы!.." Жизнь. Вот самый простой и необходимый кайф.

"Отобьют — будешь убит. Не отобьешь — будешь убит. Как удачно — то, что вы, ребята, любите больше всего, стало самой вашей жизнью.

То есть — проигравшему не стоит жить".

Вместе с заходом солнца исчез и незнакомец.

Словно его вовсе не было — исчез, выйдя из поля зрения Кирису и его друзей. Чокнутый бродяга. Они посмеялись — обдурил неправильный взрослый! — и разошлись.

Все хотели как можно быстрее забыть это улыбчивое лицо.

Проклятье проявилось в двоих друзьях на следующий день.

?

Следующий день. Занятия кончились, и в бейсболе "на траве" их третий товарищ не смог пробить хоумран. Разумеется, ничего ненормального. Позабывшие вчерашнюю встречу друзья отыграли, вернулись в привычный парк, попрактиковались втроем и распрощались.

"Ребята, послушайте. Случилось несчастье".

На другой же день. Голос менеджера утонул в шуме бегущей вдоль реки электрички.

Кэтчера нигде не видно. Того, кто любил бейсбол так же, как они сами, друга, который не отдыхал ни дня, не было... Прошлой ночью он скончался у себя дома. Да что он — всей семье не повезло. Вроде, побывал взломщик-убийца, но преступник неизвестен. Соседи слышали перебранку, пошел слушок — уж не домашнее ли насилие?

"Это потому, что он нарушил договор..."

Казуми не то чтобы купился, он и после исчезновения друга не поверил.

Просто в нем назрело смутное беспокойство.

Если отобьют — умрет. Лишь беспочвенное внушение, но на самом деле это было и личным решением Игурумы Казуми.

Если его самосознание, сущность бытия — в том, что он превосходный питчер, то именно тогда, когда он станет третьесортным питчером, он вернется в прах, из которого вышел... Сама эта мысль, он понимал, ведет к разрушению. Казуми был не чужды сомнения в своем пути как питчера, но пути назад у него уже не было.

Он не мог предать ожиданий матери и окружения. Его признали полноправным членом общества именно с тем условием, что он — питчер. Перестав быть питчером, он станет прежним, слабым, которому остается только терпеть.

"Если отобьют, умру... Моя жизнь — в этом мяче. То есть, отбитый мяч значит..."

Неотбиваемых вбросов не существует.

Не было взрослого, который бы научил Казуми этой основе основ; да и для него, изначально одиночки, питчер был тем, кто может играть в бейсбол один. В результате он стал еще более одиноким, спортсменом-затворником, и...

"Ты, значит, хочешь меня убить?"

Его фальшивое проклятие обернулось реальностью.

Жажда убить, порожденная самозащитой. Стоящий на холме Игурума Казуми по-настоящему готов убивать. Вброс для него означает не что иное, как смертная дуэль в каждой подаче.

Казуми, упорный и талантливый, стимулированный страхом и мстительностью, оттачивает свою правую руку.

Он делал выдающиеся скрюболы своей базовой техникой, и его питчинг был ближе к рилифу, а не к стартеру. Игурума Казуми теперь стал питчером, который выходил на холм с седьмого иннинга и далее не отдавал ни одного хита, который мог похвастать поистине дьявольским, рекордным счетом очков.

А компенсация за это была такой, что он и в команде был одиночкой. Человеку, который и в командной тренировке готов убивать, никто не открывается.

"Ну и ладно. Все равно мой бейсбол был именно таким. Пусть бесталанное быдло кучкуется. Мне никто не нужен".

Даже предупреждения лучшего друга не достигали цели.

Гора трупов все росла.

Игурума Казуми стал королем в пустыне.

Кирису не знал, как остановить это извращение. Что мог сказать он, не замечавший многолетней нервозности друга? Не заметивший, как за спиной Кирису в команде у друга создавался отвратительный имидж...

Если подумать спокойно, им с Кирису в команде радоваться не могли. Тепло принятые менеджером новички. Менее чем за полгода его выбрали стартером — младшеклассничка, что нахально и словно бы хихикая обошел старших питчеров.

Казуми изначально выделялся из команды.

Просто Кирису не замечал.

"Слышь, Кирису, ты помнишь, как я тогда ляпнул ту дурь?.. Если помнишь, давай забудем о ней..."

Самый распропервый, кто угодно перед таким забудет, как дышать. Это уже не так интересно и весело, как было раньше.

Казуми должен ненавидеть бьющего так, что хочется пристрелить, а Кирису, думая о нем, не может беспечно взяться за биту. Это не было их личной, тысячи раз повторенной, дуэлью.

Стало заметно, как естественно они не ладили.

Изначально потерянный и удовлетворенный не поймут друг друга.

С течением месяцев, лет их дорожки расходились все дальше.

Они никогда в жизни не пересекутся в понимании.

Любимый Кирису бейсбол — не то, что

необходимый Игуруме Казуми бейсбол.

Вот и вся история.

Юный Кирису огорчался, считал, что именно такому человеку следовало бы родиться с уймой гениальности, и один раз побурчал вслух о так несправедливо устроенном мире.

Так закончилось детство Кирису Яитиро.

Со средней школы он шел, куда велит сердце, свободно наслаждаясь бейсболом.

Игурума Казуми обрел имя Мастера синкера, добился больших успехов как первый в префектуре скрюболер.

Через шесть лет им двоим представился шанс еще раз свидеться. На третьем году старшей школы Кирису Яитиро принял последний и решительный бой лета...

"

Кирису Яитиро обрел имя как первый в префектуре слагер, начиная с первого года старшей школы.

В общей старшей школе г. Сикуры N1, куда он поступил, имелся бейсбольный клуб с потенциалом выше среднего, там был неформальный, но гениальный бьющий, и менеджер клуба тоже жаждал побед своей команды. Случайность за случайностью, и застрявший на уровне развлечения бейсбол для него стал вновь полноценным.

В первом классе все кончилось построением базы команды. Битвы — со следующего года. Кирису Яитиро стал второклассником, команда стала сотрудничать с возведением четвертого бьющего, и наконец не за горами стали региональные отборочные матчи.

Команда развивалась под флагом гениального бьющего Кирису Яитиро.

Но — в тот самый второй год он внезапно обзавелся сомнительной привычкой.

По неизвестным причинам его тошнило, когда он пробивал хоумран. Причем серьезно: его тошнило по три раза за матч, нередко он терял сознание.

Товарищи по команде и менеджер спрашивали, нет ли у него хотя бы догадок, но он не отвечал, и даже директор школы беспокоился о его психической проблеме. Учителя просили о внимании лучшего ученика, которому странно доверяют, но тот...

"Против его воли лечить? Не знаю... Если он сам хочет, чтоб его рвало, — да пусть его рвет".

...ответил весьма холодно.

И вот Кирису Яитиро страдает, но его способности бьющего ничуть не увядают, и по префектуре гремит слава гениального слагера.

Впрочем, бейсбол не так прост, чтобы можно было выехать на одном слагере, и Сикурская N1 проигрывает первую игру на весенних отборочных и в летней региональной "лучшей четверке".

Следующий, две тысячи второй год.

Последнее для Кирису Яитиро лето.

Именно в этом году им, возмущенным, путь загородила соперничающая школа Коалагаока. Обе школы по очереди победили в двух играх, а перенесенная на несколько дней позже третья была воспета в народе как битва с судьбой. Да. Сикурская N1 выставляет супер-бьющего — что ж, в Коалагаоке есть свой гений. Не только ас-питчер с третьего года поддерживает Коалагаоку. Питчер на рилифе аса, второклассник Игурума Казуми, вновь вышел на спортивную арену города Сикуры.

За день до их состязания. В доме Кирису, намеренно избегавшего встречи, раздался телефонный звонок от его бывшего друга.

"...Пожалуйста, отбей, во что бы то ни стало".

Сразу сказал в трубку самую суть.

Жутко усталый голос, ничего не осталось от его давешнего.

"Для меня бейсбол — пытка. Но бывало и весело. Правда, я уже не помню".

Поэтому он хочет избавления?

На этом он положил трубку, и эгоистичное желание было передано.

В день соревнования Кирису Яитиро взял у стартера целых два хоумрана, быстро стащил аса с вершины, за что поплатился потерей сознания. Он открыл глаза только после поражения Сикурской N1.

?

Шанс снять проклятие был навеки упущен.

После этого Кирису Яитиро отказал массе лестных предложений работы и ушел из бейсбола. Отрезав, что он-де не такой герой, чтобы идти в профессионалы. Какая в глубине его души шла война, никому не узнать.

Между тем — еще через год.

Ас-третьеклассник выпустился, и Коалагаока с новым асом Игурумой Казуми проигрывает летнюю региональную квалификационную игру. В решающий день ас Игурума Казуми сослался на травму и ушел с холма. Молодой капитан-второклассник, Сэкура Юмия, выступил на замене, но, увы, проиграл.

Четыре месяца спустя. Игурума Казуми исключен из высшей школы Коалагаоки по причине ухода по собственному желанию. Никто не искал беглого гения, не жалел о его уходе, и никто не знает, какую он впоследствии вел жизнь.

7/S.VS.S-3

(15.08)

Закончив длинную повесть о былых временах, Слагер тихонько ругнулся: дурацкий вышел рассказ.

Комната с брошенными деталями переезда. Сидя в квартире Арики между набитыми вещами картонками, Кирису Яитиро сравнительно нормальным тоном дорассказал о своих юных годах.

— То есть вы были знакомы.

— Только в детстве. Потом ваще не виделись. С друзьями детства всегда так, ага?

— Так-то оно так. Но ты, дружок, представь себе эту историю в старшей школе. Репортеры бы совсем озверели.

Два гения одной эпохи. "Гений" — не более чем любительская оценка, удобное словцо для похвалы.

Но существуют и монстры, которых практически искренне признают миллионы. В мире спорта они особенно заметны. Ведь рекорды ставятся в строго определенной правилами игре. "Чутье", "яркие движения" и прочие метафизические оценки — все это пустое. Только выдающиеся рекорды — истинная мера; математика не приемлет субъективного наблюдателя и подчиняет его.

С этой стороны, Кирису и Игурума Казуми были игроками, без ложной скромности коронованными именем "гений".

Эти двое — друзья, что соперничали с детства. Их история настолько последовательна, что для нас, простых людей, на уровне не поучительной байки, а уже чего-то такого, что берет за душу.

— Потому то я никому не рассказывал. Больно кому-то нужны старые сказки. Взять тебя — начни я копаться в твоем прошлом, ты бы велел мне заткнуться.

— Гм... Ну, да, если подумать. Но что-то не так. Обычно же всплывает именно это. Что насчет рекордов в Младшей лиге? Старая команда не рекламировалась, что ли? Ну, какой-нибудь спецобзор про тебя сляпали. Через какие-нибудь интервью старые.

— Это да. В этом самом... в расцвете-то каждый говорил, что со мной играет.

— А-а... Честно преклонялись перед заведомо недосягаемым, а к такому гению, что почти в пределах досягаемости, питали откровенные черные чувства?.. Наверно, это стандартная реакция.

Даже это — один из путей причинения неудобств Кирису... Много чего рисуется в воображении, но лучше не буду думать, в каком одиночестве приходилось Игуруме стоять на вершине. И Кирису вряд ли для того мне это рассказал.

— Однако "отобьют — умрешь" — это же... как если бы каждой подачей играть в русскую рулетку! Шесть лет подряд. Без послаблений. Это уже какая-то страшная сказка.

Игурума Казуми. Даже для чистого рилиф-питчера ноль защит — дар свыше. Видимо, он вставал на холм где-то на седьмом иннинге, но понятно, почему Коалагаока при участии Игурумы не давала противнику ни одного очка во второй половине. Я и тогда думал, что они круты, но не настолько, чтобы не то что проигрышного счета, а вообще хитов не было... Если бы он выходил сразу, была бы перфект гейм.

Стаж, внешность, биография — ничего неизвестно. Несмотря на это — серийного маньяка-убийцу называют просто "Синкером", и все.

Понятно. Для Игурумы Казуми более подходящей клички просто не найти.

— Но на третьем году старшей школы повредил локоть и ушел. Переработал?

— Кто его знает... В любом случае, его стиль вбрасывания не заглядывал вперед. Кто что ни делай, травму невооруженным глазом можно было проследить. Все-таки мы с ним учились в одиночку. Тренер инструктирует на эффект, но прежде всего учит, как подольше продержаться. Но Игурума не любил тренеров. Говорил, что эта медлительная учеба пусть достается тем, у кого бывает резерв. Что ему это не нужно.

Наверное, это было бессознательное сопротивление родившегося социально слабым. Жизнь без уверенности даже в завтрашнем дне. Нечего терять — именно поэтому с таким напором идти к разрушению. Бейсбол не нуждающегося в учителях Игурумы Казуми был опасен для него самого.

А в конце пути

его правая рука проиграла всему.

— Получается, он берет реванш через синдром А... став одержимым? Я на 99% уверен, но как бы убедиться?

— Убедиться? Ты серьез... а-а, ну да, это же днем было. Ерунда, забудь.

— Что?

Кирису машет рукой, будто отгоняя комара.

Гм... Не хочется думать о таком, но я что, лично встречался с нашим маньяком? А вдруг — только вдруг — я то и дело почти натыкаюсь на разных психов? Ужас.

— Ладно, это я потом в блокноте найду. Слышь, Кирису. Что ты хочешь сделать с Синкером? Понятно, что одержимого не вылечить. Значит, хочешь либо поймать и отволочь в участок, либо просто сделать его городской легендой?

— Да не. Если полиция его сцапает, пусть. Он мне весь SVS портит, но уже так разубивался, что полиция должна приложить реальные усилия. Плевать, что будет с таким фриком, который для удовольствия и без толку кладет подряд всех бьющих.

— Ага. Ладно, как ценитель неповторяющихся событий, думаю, это к лучшему. Но мне не кажется, что он убивает "для удовольствия".

— А ты думай. Это он сам себе в голову вбил, что если отобьют, он умрет. Но нельзя же свое правило навешивать на бьющего.

— Ну, это да, но "если я умру, когда отобьешь, то и ты умри, когда не отобьешь" — это что, логичная причина убивать бьющих? Действия Синкера во многом бездумные, но нечто кредообразное есть. Захватить цель; не забрать ничего, кроме жизни. Кошельки — и те на месте, и с трупами он не забавляется, так? То есть у Синкера есть какая-то цель, помимо убийства. Может, месть или душевная тоска — или сильная привязанность, не знаю, но тем не менее.

По велению Мато-сан я не просто так завожу контакты с носителями синдрома А. Они, что называется, в руинах, но развалились не без причины. У них есть какой-то корень, причина делать так, а не иначе.

— Месть или привязанность, говоришь...

Кирису нахмурился, видимо, найдя в моих словах отклик того, что знал сам. Я понял так, что он еще не все выложил.

— Слушай. Мне вообще-то не хочется говорить... — а то и вовсе не хочется связываться. — А может, хотя бы предупредишь его по-дружески?

— Нет. Я ж сказал, нас ничего не связывает.

"Тогда на фига ты впутал меня?" — съязвить бы, но не стану. Кирису старается остановить Синкера, но лично встречаться не хочет. Потому что при встрече скорее всего начнется дуэль.

— Вы не связаны, и ты не будешь с ним биться. А-а, точно, ты у нас вообще-то не можешь быть бьющим, да?

— Ага. Я ушел из бейсбола, и жизнью раскидываться неохота, спасибо. И вообще, этот мяч человеку не отбить.

— Угу. В этом, значит, основная проблема...

Смертельная игра, где проигравший умирает.

Демонический мяч Синкера явно настоящий, а следовательно, незачем идти подставляться... Нет. Кирису до смерти страшится того, что это может оказаться даже не дуэлью.

Не отобьет — не спасет. Найди он противодействие — отбой все равно будет смертельным.

Жестокое правило. Эта игра к Кирису изначально несправедлива.

— Ладно, будем ли участвовать в играх Синкера — другой вопрос. Вот просто для примера: вот ты оказался бьющим, как ты будешь действовать?

— Да никак, как... Против синкера второй ступени я не совмещу... Ну, если по логике, то любой скрюбол, попадающий в страйк-зону, можно отловить. Но свинг — это мир в секунду. Просек вид скрюбола, выполнил поправку — и если потом, после броска, будет еще смена траектории, уже не среагируешь.

Страшные вещи говорит, да спокойно так.

Вот поэтому другие бьющие говорили про Кирису Яитиро, что так просто нечестно.

Главное, чтобы мяч попал в страйк-зону — зону, куда может попасть свинг, — и этот парень точно попадет в любой скрюбол. Экстраординарные статический глазомер и скорость реакции, взрывная сила белых мышечных волокон и точечная концентрация уходят в технику... Тип скрюбола понятен, но тягостное отвлечение нормально мыслящего бьющего о том, что бита не попадет по мячу, Кирису Яитиро не испытывал ни разу.

Если удалось определить тип скрюбола, то мяч отбивается, как в воображении. Вот нормальное мышление этого гениального слагера.

— Это уже не бейсбол, если второй раз меняется. Первое изменение можно отследить, но второе... не среагируешь. Второе изменение — когда я уже оценил тип и траекторию. Скрюболы, изменяющиеся, когда уже среагировал, не подходят прежнему бэттингу — отбою в ответ.

— Все так. То есть либо надо сбить второе изменение, либо вообще не выходить на бой. Но мячи Синкера правда поворачивают под углом, знаешь? Даже если бы всего раз поворачивали, все равно ведь не усмотришь?

— Нет, если питчера впервые видишь... Чувак. Сколько раз мы с Игурумой играли, как думаешь? Против него — хоть он под прямыми углами крутит, хоть что — шансы поровну. После одного вброса я уже смогу подстроиться с отбоем.

Вот как... Не только бейсбол, любой спорт оттачивает интуицию в схватке.

Питчер и бэттер — предельные примеры тому; бэттер, потеряв синхру, ни отбиться, ни даже просто попасть по мячу не сможет. Питчер и бэттер — самая синхродоступная связка. И эти двое с детства проделали это тысячи раз, состязаясь.

Кирису знает все привычки Игурумы.

Хоть из-за одержимости Синкера к нему не могут подойти многие бьющие, для Кирису Яитиро он — самый легкий противник в мире.

Вывод: проблема все-таки во втором изменении. Это и то, из-за чего Кирису Яитиро вроде как бросил бейсбол.

— Однако же тут мы подошли к неприятной теме. Ну и дела, правда как параллельные прямые.

Сдаюсь, говорю и поднимаюсь с коробки.

Спрашивать, почему ушел, постороннему совершенно не стоит.

Парень, не знающий слова "крах", без каких-то указаний сам сломал биту. Словно птица в небе взяла и самовольно сбросила свои уникальные крылья. Мне не понять этой горечи, и грешно пытаться узнать ее.

Впрочем, да.

— Но ты выручил Сэкуру Юмию. Зачем?

Как приятель, я обязан спросить.

— Это по работе. Взял деньги и спрятал его. У меня сейчас служба такая.

— Понятно. Ишь, поумнел за полтора года. Как все хорошо запоминаешь!

Хотя прилипло то, как жить взрослому. Кирису досадливо щелкнул языком, заметив иронию, и встал.

— Хватит об этом. Забудь про SVS, ладно? Просто отдай Синкера полиции.

"Ну, пока!" — сказала его спина, и Кирису по прямой двинулся в соседнюю комнату. Там он брякнулся на единственную кровать.

— Ась?..

Что, разве не все шло к тому, что он задолбался и сваливает?

— Ну, понимаешь... Караоке, где я ночевал, прижали копы, теперь жить негде. А у тебя еще родной дом есть, одолжи мне эту квартиру, а?

Нахлебник. Не дожидаясь ответа, прямиком дунул в страну снов.

— Ну, я не против... Что ж ты толстый такой.

Гм. Наверно, я перемудрил, когда думал, что он по душевной травме все бросил.

(sink)

Болит правая рука. Вчера ночью без жалости прибил седьмого игрока.

?

Было холодно. Словно посреди вьюги, это тряслось под летним солнцем.

Пробуждение всегда одинаково. Толстые, как стрелы, мурашки и першащее горло выдергивают из сна.

Едва проснувшись, это мало похоже на человека. Смерзлись сам рассудок, само сознание. Бредет по грязной стройке, покачиваясь, как привидение, обливается с головы из водопровода на моечной площадке, наконец приходит в себя.

В замызганном зеркале отражается маньяк-убийца в капюшоне.

Это ощупывает свое лицо, перечисляет сбитые мишени.

Первый — вроде разминки. Убрал, чтобы проверить свои возможности.

Второй — из закрепленных целей. Приоритетность низкая, но раз попался на глаза, последовательность можно перестроить. Этим летом холодно, что ли? После расправы показалось, что стало значительно холоднее.

Третий — не по существу. Просто чуть-чуть заигрался. Перерасходовал кровь, перенапряг локоть. После матча тот весь день оставался сломанным.

Четвертый уже привычно был найден и быстро убран. Чтобы вернуться домой хоть на день раньше, разнес его, забавляясь. Только вот почему это делает — иногда загадочно переставал понимать.

Был пятый,

был шестой — вдруг пропали разные звуки. Локоть лечился долго. Раньше он если и болел, то только после матча. Сейчас больно с каждым мячом, открывается старая рана. Не проблема. Сломался, но пока подает, стыкуется. Да. До сих пор стыковался.

Седьмой. Заметил, что дело сделано, когда увидел разлетевшиеся мозги. Важный матч окончен, посчитал мячи — осталось четыре — и наконец вспомнил тот день.

— А... А-а...

Глубоко вдыхает, выдыхает.

Да что за фигня с этим летом? Кислорода так мало, что дышать невозможно. Заморозки такие, что кожу корчит. Город тих, словно вымер, на чайном столике — длинноволосая, с перехваченной шеей куколка, что накликает дождь, если повесить в окне.

Мотает головой, сдерживая тошноту. Холодное лето — ладно. Уже давно лето для этого — холодное время. Трудно дышать — тоже ладно. Лето — оно раз в год. Не будь оно таким жарким, какая в нем прелесть?

Но безмолвие невыносимо. Это любило, когда шумно. Когда бессмысленная суета, какофония. Больше всего обожало яростный шум трибун: волнами накрывает все тело.

Сейчас ничего не слышно. С началом матча становится холоднее. И больней. Но, странное дело, чем больше матчей, тем глуше звуки внешнего мира.

— А-а...

От всего одни страдания, не может вспомнить, зачем все это. Правая рука задвигалась, гнев привел ее в движение. Кажется, когда нашелся первый, череп, как крематорий, заполонила ярость. Плавящему даже кости жару отдаться было легко. Вернулась былая горячность. Но — уже даже бросать невесело. Слух ничего не ловит. "Где то беспощадное лето, когда хотелось закрыть эти глаза?" — фигура в зеркале протягивает руку и насмехается.

А нигде нет.

Может, никогда и не было!

— А...

Нет веселых воспоминаний. Их не стало заранее. Бейс-боль одна. Только боль была наградой. Упрямо держась на этом шесть лет, это — он — стоит здесь и сейчас.

С этим умозаключением сознание наконец пробудилось.

От холода мозг застыл. Да, да, ничего невесело. Весело только на матче. Весело только на деле, вздергиваются губы под капюшоном. Но — а как же пятый? Было ли весело?

Пятый...

Пятый — непредсказуемый противник. Не собирался навязывать ему матч. Ведь тот бьющий ничего не знал. Но ему было скучно, а попавшийся бьющий был великолепным противником. Откровенно не хотелось биться. Но в результате пришлось убить. Сейчас его бейсбол даже без желания стал таким, что раз начал, то в конце убей.

— То... чно... Быстрее... следу... ющий...

...Что-то сломано, разрушено. И ментально, и телесно.

Но что разрушено — он не знает.

Почему? Потому что рассудок возвращается к нему только в бою. И даже он уже на точке замерзания с этим холодным летом.

Мяньяк — Синкер — тянется к серебряному сотовому телефону. Светящаяся точка выбирает восьмую жертву. Встроенный только для асов игры GPS показывает место.

"

(16.08)

Согласно отчету, жертв маньяка насчитывалось семеро.

Штаб расследований изолировал Сэкуру Юмию как подозреваемого, однако на другой день шестая и седьмая жертвы получили травмы, несовместимые с жизнью, и вектор расследования стал широким сектором.

Помощник инспектора Тома Мато стала начальником штаба расследования, и было решено считать дело специфическим случаем, имеющим отношение к синдрому А.

Полиция еще не установила личности уличного серийного маньяка-убийцы Синкера, но с созданием следственного штаба это было лишь вопросом времени. Полиция обязательно придет к Игуруме Казуми.

Конкретно — еще через день личность установлена, еще день на подготовку облавы. Наконец, еще день — начало дьявольски неотступной и форсированной проработки сценария захвата.

С немалой долей субъективности, но это дело поручено Мато-сан, и успех через три дня стал фактом, подтвержденным ее прежними победами.

"

— И тут до меня дошло. Только четвертый не был официальным бьющим в SVS! Меня осияло. Это было откровенно подозрительно. Так что я поискала и обнаружила вполне себе крепкую связь. Честное слово, неправильно, когда клюет так хорошо.

Под блистающими солнечными лучами, с материалом для рапорта, обстоятельно вещает Цурануи Михая.

— Э, Арика, надо ведь не "осияло", а "озарило"?..

Возможно, не желая травмировать вознесшуюся до небес девушку, Карё Кайэ перешел на шепот.

— Если каждый раз поправлять, солнце зайдет, так что не ведемся. С этой только так и надо, чтобы гладко.

Ну а я, из-за оккупации софы, вытащил трубчатый стул и, заняв позицию у изголовья, слушал сообщение Цурануи.

— Четвертого, к слову, звали Синохарой. Он в старшей школе был членом бейсбольного клуба "Коал". Так вот, я поискала, оказалось — больше половины прочих жертв из "Коал". И можно сказать, у всех SVS-ников есть бейсбольный опыт, но не многовато ли вас, дорогие коалы на лоне природы?

— Да уж. И вообще, само по себе попахивает уже то, что текущий бейсбольный ас, Сэкура, подписался на SVS. Узнали бы Коя и иже с ним, в Коалагаоке бы всем второклассникам участие запретили.

— Именно так! Хоть и говорят, в этом году одна мелочь, но когда из клуба даже капитан играет в азартные игры — бред. Так что я слегка пообщалась с бывшими "Коалами"... Говорят, Сэкурочка уже остыл к бейсбольчику. Всерьез бейсболят одни дураки, летом можно спустя рукава, как-то так. А-ха-ха... Этот блудный сын случайно не скукожился от проклятия?

— Его и так небеса вполне наказали, оставь его в покое, пожалуйста. Опять же, в случае Сэкуры Юмии это все шуточки. Без какой-нибудь такой позы он бы не продержался.

— О? Откуда ты такие вещи знаешь, семпай?

— Потому что стал одержимым. Если бейсбол ему до лампочки, его не загонят в угол так, чтоб аж рука изменилась.

Скорее всего, Сэкура Юмия в своем духе был верен бейсболу. Просто его потенциал не дотянул до идеала.

Все-таки предыдущий ас, Комагири, пришел после страйкаутера "Доктора К" Игурумы. Груз направленных со всех сторон ожиданий — тяжесть не средней руки. Выкованный Младшей и Старшей талант перед невообразимым гением — очередной обычный человек. Сэкура Юмия бежал от этого и спрятал голову в SVS.

Мир бейсбола старших школ, как и другие состязания, был весьма суров. В команде все игроки тренировались столько же или больше, чем ты. Приложенный пыл, доступные таланты и прочее, как само собой разумеющееся, наготове и у соперника. В результате в одной префектуре состязаются тысячи человек по клубам, проигрывают, отсеиваются.

Среди них побеждают лишь сложившие воедино талант, старания и помощь небес — избранные люди. Сэкура Юмия верил, что он из таких. Но он сообразительно понял, что это было самодурством, и старательно искал путь к бегству.

В мире бейсбола старших школ он не пробьется. Не сможет воцариться асом. А раз так — где бы он все же смог быть в эпицентре, как раньше?

— Тю. То есть блудный сын Сэкура не мог победить в бейсболе старших школ и перешел на SVS?

— А что, разве не так выходит? Ведь он блудный сын? Денег у него было много, зачем ему ввязываться в ставки всерьез?

— А-а.

Деньги ему еще с детства приелись. Больше всего Сэкуре радовало душу не что иное, как зависть окружающих.

— У-у... Тем более не хочется его понимать... Может, он-таки как-нибудь проклят? Например, лысеет...

— Как ты строга к Сэкуре-кун, Цурануи. Это имеет отношение к тому, что большинство жертв — игроки из Коалагаоки?

— Имеет. Хм, можно я кое-что неприятное скажу?

Она замешкалась, выбирает слова. Скорее всего, для соответствия Кайэ.

— Пожалуйста. Я привычный, не стесняйся. Ты так добра, Михая-сан.

А Кайэ, тихий, как вороватая кошка, и галантный, как принцесса, улыбался ей.

Цурануи с непривычки к похвале покраснела и застыла.

— С-спасибо большое!.. А-а-ау, янененетохотеласказать, с-с-семпай, какой же Карё-сан хороший! О нет, этот блеск! Он слишком ярок для меня! Черт, до чего хорош, я истаю!

Ах ты, пережиток языческого мира.

— Стоп, если от вида Кайэ таять, значит, он вообще святой?.. Ладно, неважно, давай дальше, Цурануи.

— О! А-ах да, сейчас. Карё-сан, нехорошо так мутить воду!.. Имейте в виду, это не точно, но... В прошлом году в бейсбольном клубе Коалагаоги был случай агрессии. Со стороны школы все замяли, похоже, но в клубном помещении произошло подобие суда Линча, и ответственность была возложена на капитана Игуруму Казуми. Его исключили.

Помните, что в финале отборочных прошлым летом ас Игурума Казуми сошел с холма? Вот тогда это и случилось.

— А я слышал, он локоть травмировал. Возложена ответственность, говоришь? Звучит так будто линчевал Игурума.

— А, ай, семпай, у тебя страшный взгляд! У-у, вот поэтому я не хотела говорить, но пусть теперь... Э, да, все как ты и сказал. Говорят, линчеван был сам Игурума-сан, а линчевали мальчики в клубе со вторых, третьих классов, с Сэкурой Юмией во главе. Сказали, не подходит бейсбольному клубу, навалились и локоть, того... Но школа сочла Игуруму-сан зачинщиком... или нет, но через какое-то время, в декабре, Игурума-сан пришел в класс Сэкуры Юмии посреди урока и набросился на того с кулаками, да учитель удержал... И — по форме ухода по собственному желанию...

Рассказ Цурануи был местами неполным. Она замазала некоторые события, о которых было бы неприятно слышать нам с Кайэ.

— Вот такая история... Что мыслишь, семпай?

— Чего тут мыслить. Цурануи, просто дай сюда отчет.

— Ай?! Н-не-ет, семпай, то-только без ру-ук!

Девушка защищает невинность бумаг от меня, я изымаю.

— А, я тоже посмотрел бы. Арика, давай сюда.

Демон, учуявший запах котенка, тянет лапы.

Я присаживаюсь на кровать и листаю материалы.

М-м, какие круглые милые буковки с примесью утонченности.

?

Коллективная агрессия к Игуруме Казуми предположительно имела место за день до прошлогодних квалификационных матчей.

Материалы не были формально пригодными, но так как считается, что такого дела нет, мелкие подробности не выйдут за заданные рамки.

В изложении этого дела Игурума Казуми повредил локоть и пальцы правой руки.

Причина кары — личные чувства.

Что Игурума Казуми один играет в бейсбол.

Что совершенно не полагается на команду.

И... эта причина считается более всего оттянувшей их злые действия... что семья Игурумы Казуми была несчастлива. Со стороны уровень жизни выглядел откровенно низким, а его одежда и родная мать — грязными, что и послужило поводом.

Фактически, семейная обстановка у Игурумы была напряженной. Счета за учебу ему, как подающему особенные надежды бейсболисту, простили, но до среднего уровня жизни старшеклассника он не дотягивал.

Кроме того, его мать не имела постоянного места работы, день за днем собирала пустые банки и бутылки, сдавала на переработку и так кое-что зарабатывала.

Площадь ее активности в переработке была крайне широка. Центр — станция, оттуда два жилых квартала, а то и три, где она продолжала ходить, собирая посуду, иначе не набирала достаточно денег. Сбивала за день ноги, подбирая банки с плещущейся жидкостью, топча, складывая в пакеты, относя на пункты приема. Кому угодно доступная, однако трудная и болезненная работа. Только этим и занималась, в день получая одну-две бумажные купюры.

...Мать Игурумы Казуми тихо совершала этот труд, что со стороны может выглядеть сбором мусора.

Юной выйдя замуж и разведшись, она не имела образования, на ее внешности отпечатались мытарства, да и сущность ее хорошей назвать было трудно. Она не могла устроиться на работу, даже если бы хотела, и для нее такой труд был тяжким, но необходимым.

Однако окружение в подробности не вникало.

Соседи и ученики, должно быть, считали вид ее, собирающей банки и бутылки, смешным. Ученик второго класса старшей, из бейсбольного клуба, второй ас сразу за Игурумой Казуми — как он воспринимал то, что старшеклассник с такой мамочкой стоит выше него?

"Нищета же, так почему он там же, где я?"

Будучи второклассником старшей школы — а это предпоследний класс из двенадцати, — Сэкура Юмия все еще был натуральным ребенком. Такие не ведают жалости к тем, кто слабее. Они обращаются к насилию не от житейской ревности, а по приглядности и справедливости, поэтому им было невыносимо, что старшеклассник ниже них самих — ас.

Происхождение, талант, поддержка школы. У Сэкуры Юмии все это было, и Игурума Казуми для него был не более чем что-то, что "можно и удалить".

И вот — день перед финалом региональных отборочных. Игурума Казуми подвергается агрессии восьмерых товарищей по клубу, среди которых учащиеся первого, второго и третьего классов, и выбывает с соревнований с травмой. Сэкура Юмия на целый год раньше получил столь желанный трон аса... Это желание выльется в разгром на матче, но не стоит и уточнять, стало ли Игуруме с этого легче.

Через четыре месяца после того, как школьный персонал замял дело, в декабрьские заморозки, в класс зачинщика самосуда Сэкуры Юмии ввалился Игурума Казуми, но попытка была подавлена ощутившими неладное учителями, и трагедии удалось с трудом, но избежать. Прижатому Игуруме — строгий выговор. Учителя не видели в нем, потерянном как питчер, такой ценности, чтобы оправдывать, и "его ушли".

С той поры никто его не видел. Часть учеников шептались, что его замечали среди придорожных бомжей, но никто за это не ручался.

?

Отчет был подогнан весьма доступно.

Слухи тех лет, рассказанные выпускниками. Безответственность работников школы, имевшая место в декабре внутришкольная агрессия к Игуруме Казуми. Только с этим уже нетрудно представить себе, что тогда произошло.

Если и есть неясный и неестественный момент, то это пустота между августом и декабрем... Почему надо было ждать четыре месяца — материалы этого отчета не говорят даже между строк.

— Понятно. Люди, устроившие этот вот самосуд над Игурумой-сан, — это те, кого убивает Синкер...

Имена жертв Синкера и имена бывших тогда в бейсбольном клубе сходятся.

Осталось, включая задержанного полицией Сэкуру Юмию, — двое. Значит, Гондо-кун, пятый, не имевший к Коалагаоке никакого отношения, попал под раздачу и даже подачу... Поневоле задумаешься, относить ли это к бездумному кровопролитию. Как притесненный человеком может благоволить человеку? Выходит, для Игурумы Казуми становится не так уж критично, стоят ли против него те, кто испортили ему жизнь, или вообще непричастные.

— Слышь, Цурануи. А Кирису знает об этом?

— Мне показалось, знает. Ведь он и рассказал мне, где жил Игурума-сан.

— Тьфу, — я прищелкнул языком.

Так вот зачем он так кружил вокруг да около. Он из вторых рук знал и кто такой Синкер, и что им движет. Он втянул меня в SVS, желая, чтобы я сбил Синкера. Кирису в курсе, на что способен Игурума Казуми. Видимо, он думает, что Исидзуэ Арика сможет его сбить! Вот спасибо, что ценишь меня... хотя и немного льстит, но здесь появилась непредвиденная проблема.

Да. Маньяк — не Игурума Казуми, он уже обратился в Синкера, в одержимого.

Мяч, посланный Синкером, поразил Кирису, смотревшего запись камеры. Дважды сворачивающий демонический мяч. "Даже я, видевший многое, не смогу ничего противопоставить", — хладнокровно оценил он.

— И вот теперь умываем руки?.. Так получается потому, что этот дурень пользуется мозгами для разнообразия.

"Молодец!" — возвращаю Цурануи отчет.

Я был занят другим вопросом и попросил ее исследовать Игуруму, и девочка превзошла мои ожидания.

— Сэнкс, полезное дело. Извини, что пришлось день напролет бродить, ничего не делая.

— Н-ничего подобного-о, просто скажи спасибо! Ибо я... женщина, которой можно довериться.

Цурануи ухмыльнулась и прогнулась в пояснице, как секретарша из кино. Ей в чем-то даже идет, но, увы, недостает очков и объема груди.

— Ты понял, Арика? Этот человек немного не похож на одержимого.

Смотревший через плечо в отчет, Кайэ сказал свое непонятное слово.

— Чем это? У него же починился сломанный локоть? Двухуровневый синкер же? Скрюбол на ста пятидесяти кэ эм че же? Натуральный монстрик же?

— Да я не о том. Не в смысле того, как он изменился, а в смысле почему. Я про стартовую точку. У него слишком очевидные мотивы, а главное — он не так слаб, чтобы стать одержимым. Он ведь еще до того, как сломаться, сам приходил мстить.

— Гм...

А ведь правда, тут что-то неладное.

Большинство причин одержимости — боязнь "неконкретного врага". Давление со стороны, которую не можешь воспринять. Некие общие представления, с которыми признаешь, что не справишься.

У человека, которому такое сломало душу и который крутит в голове идею изменить положение, рождается то, что называют одержимостью.

Но это не про Игуруму Казуми. В том числе и со слов Кирису — его душу не так легко сломать. Даже с учетом шока от перелома локтя, потом он пусть неудачно, но по своей воле мстит Сэкуре Юмии. Психика у этого парня крепкая. Его голова устроена не так, чтобы там все порушилось от перелома локтя.

— Ну да. Наверное, странно считать стимулом месть. Он либо убивает потому, что вызов брошен, либо бросает вызов, чтобы убить. Если месть — то второе, но тогда нет причины играть. Просто бросил бы эти экивоки и всех перебил. А Игурума Казуми обязательно играет. Должна быть причина, о которой мы даже не подумаем... Понимаешь, Арика? Пока эта причина не устранится, он не остановится.

Кайэ хочет сказать, что даже убив по списку мести, Игурума Казуми продолжит бросать мяч.

Но почему?

Слишком ясно. Если не месть, то увлечение. У одержимого по имени Синкер есть причина куда важнее мести тем, кто лишил его бейсбола, и ради этого он упрямо остается питчером.

— Вряд ли потому, что ему в радость. Игуруме Казуми бейсбол очень давно не в радость.

Он сказал: "Пожалуйста, отбей, во что бы то ни стало". И еще признался: "Бывало и весело, правда, я уже не помню".

Значит, осталась всего одна причина. Игурума Казуми все еще застрял в том красном парке. Играя в бейсбол в одиночку, ждет того, с кем надо биться до поражения.

— Казуми-сан ждет Кирису-сан, — не стесняясь, мягко шепчет Цурануи. Вот в такие моменты птички в голове поют в лад. — Этот дурак-переросток. Пошел бы отбил уже.

Увы, Цурануи как всегда права.

Как питчер, он хочет биться с лучшим слагером префектуры. Если это и есть мотив Синкера, ночным смертельным играм не будет конца, и, как всегда с такими делами, через трое суток его ждут арест и ад в лице Мато-сан.

— Что?.. Арика, ты на стороне Игурумы Казуми, одержимого?

Демон на кровати странно улыбается.

— Ха-ха. Честно — меня эта история бесит. Умрет он или выживет — мне с того ни холодно, ни жарко.

Я не шучу, не лгу. Никакого сочувствия и быть не может.

Существо, которое не для самосохранения, а по ментальной причине "должно убивать, чтобы жить", не заслуживает ни капли жалости.

Не будь некоторых причин, я бы даже в заметки не записывал этого Игуруму и забыл вообще, но...

— Вот и славно. Кстати, Арика. Ты знаешь, что твоя работа не закончена?

Да-да, в этом-то и проблема.

Суть задачи отражена в блокноте. Каким путем я согласился — в памяти нет, но очевидно и то, что ничего не закончилось, и чувствую, что надо за следующие три дня сделать все, что в моих силах.

Вообще-то и денег хочется, и никто меня не убьет, если не добьюсь успеха. Я думаю стараться поме-е-едленнее, однако...

— Мне все не дает покоя вот что, Цурануи. Почему ты здесь?

Цурануи и Кайэ обменялись озадаченными взглядами.

— Ну, семпай. Я пошла отдать тебе отчет, и тут как раз ты вроде идешь на работу. И, ну, поддалась соблазну и как-то само так вышло, что немножко села тебе на хвост.

Новоиспеченная маньячка явно думает, что телега прокатит. В полицию ее, что ли...

— М-гм. Ты ничего не сказал, и я так понял, что она тоже, как Кирису-сан, пришла по своей воле. И Михая-сан не дергается при виде меня. А-а, вообще я подумал, ты ей уже рассказал...

"Не рассказал, что ли?" — взглядом спрашивает мой наниматель.

Ну, если Кайэ все устраивает, то меня тоже. Цурануи слишком задумывалась про моего начальника, и рано или поздно они все равно бы встретились. Тому, что здесь начались такие беспокойные времена, радоваться надо.

— И? Как впечатление?

— М-м. С одной стороны, легче оттого, что это мужчина, но с другой стороны, если хорошенько подумать, какое-то неоднозначное ощущение не то чтобы не складывалось... Так сразу и не скажешь, но, м-м, этот бандерлог стремает, босс?

Сколько в тебе шизоидов, а?

"

"Иди отрабатывай", — сказал с улыбкой Кайэ и вытурил меня из подземелья.

Отдал мне левую руку: "Арика у нас на работе горит! Так что возьми на всякий пожарный". С неоднозначными чувствами, но подумав, что ждет меня дальше, я решил ее позаимствовать. Мне же идти расследовать, и если заранее предупредят, что, мол, какой-то левый однорукий шныряет, то мне конец. Уж на этот раз Мато-сан осуществит свой давно лелеемый план казнить меня через помещение в боксерский мешок, так что лучше я по возможности прикинусь ветошью.

Цурануи все мало, она увязалась за мной; но перед станцией Сикура я снял ее с хвоста и сел в муниципальный автобус.

Конечный пункт — недалеко от промышленного района Нодзу. Это такое местечко, что даже в Сикуре выделяется, как островок на материке, к которому приближаются только местные.

Нодзу состоит из промзоны, что раскинулась на три километров от края и до края, а также спальных кварталов — жилого района ее рабочих; ничего такого, к чему могло бы тянуть чужаков.

В жилом районе организован рынок продуктов и быта, и мало какие семьи отовариваются где-то еще. Нас, живущих вне Нодзу, это тоже касается, и, не являясь работягами, мы ничего там не забыли. Что-то вроде еще одного города внутри города Сикуры. Имеется открытое коммунальное хозяйство из трех тысяч квартир, в которых целые восемь тысяч человек живут как в пятом измерении; впрочем, конечно, в бытийном плане они от мира не отделены. И автобусом за полчаса доберешься, как вот я, и недавно открылась станция метро "Индустриальный район Нодзу". Эта зона зовется островком на материке ввиду того, что в ней не было даже полустанка.

По моему личному мнению, показательнее "островка на материке" был бы термин "крепость на холме". Ведь промзона Нодзу находится на возвышенности, окрестные пейзажи хорошо просматриваются, а сама она похожа на выброшенный на сушу и оставленный на милость ржавчины военный кораблище.

Я еду в пустом автобусе, как барон, и схожу у остановки "Запад промзоны".

На меня вмиг обрушивается безжалостный летне-солнечный свет.

— У-у. О, о-о, мозги-и, — бездумно завыл я.

Больше чем тридцатиградусная жара выбивает из тела желание что-либо делать.

Дорога тянется неспешно и неуклонно. Или уклонно, в гору. По обочинам — похожие на огромные костяшки домино многоэтажки коммунального хозяйства. Небо высокое и синее, а рассаженные во имя расточения ментальной гигиены зеленые деревья объединенным натиском уже вгрызаются в кварталы.

На первый взгляд — дивный курортный городок. Но трезвому взгляду заметно отсутствие люда, легкий привкус руинистости из ужастика, а на закуску — будто надзирая из окон за чужаком, порой очень любопытно и подозрительно смотрят местные кумушки.

— Да, такое и пишут в городские байки... Вон дом, где линчевали патрульного... а, ура, там местная сударушка.

Согласно установленному у дороги плану местности, этот западный вход — если в терминах горных троп, — где-то второй этап подъема.

Дело о линчевании патрульного — в некотором роде городская легенда, что имела место в июле. Жители соседнего квартала пожаловались дежурному патрульному, что "в том здании люди странные", и офицер — туда, с рвением свежеприписанного новичка и боевым кличем. На другой день он пропал без вести, а через неделю водитель мусоровоза нашел его выброшенным в мусорный бак, как неудобь сказуемые отбросы. Полиция начала следствие с престижем на кону, однако крепких зацепок — ни одной. За жителями грешков не замечено, и дело как бы зашло в тупик.

Это здание — ?-13. То ли карта старая, то ли что, но по ней зданий в категории ? значится не более двенадцати... Нашей благотворительной обители присвоен столь же откровенно несчастливый номер, но это и неплохо, легко запоминается.

— Так. Ходить по кварталам не стану.

К счастью, дело у меня не в жилом районе, а в соседнем с ним заводе. Я хотел посмотреть, что это за парк, к которому Кирису и компания питали столь нежные чувства, но взглянул на карту и сходу плюнул.

Иду вниз по дороге шириной в три полосы. Ни одной легковушки не видно, только раз в десять минут пронесется грохот большого грузовика. Наблюдая за ними краем глаза, прохожу из иномирья иллюзорных многоэтажек Нодзу в страну нормальных людей.

Если выйти со всхолмья в город, обнаружится вполне здоровый промышленный пояс. Когда невзначай поднимаешь глаза к небу, то, не будь этих многоэтажек, и Нодзу выглядит приличным городом.

Начинаю то, зачем и пришел, — поиск объектов.

Замороженные производства, простые для проникновения территории, строящиеся здания... вот бы магазин найти... в общем, осматриваюсь. По предварительной ориентировке, отвечающих требованиям объектов — четыре штуки. Обойдя все, я заодно забежал к дому Игурумы Казуми.

Дом Игурумы Казуми — на отшибе Нодзу.

Перед каналом, прорытым как резервуар промышленных вод, особняком стоял одноэтажный доходный дом во всей красе стиля двадцатых.

— Простите-е, есть кто-о?

Открываю раздвижную дверь без звонка... ну, нечем позвонить. Сразу не из дома, а из сада ответил женский голос:

— Ах, гости? Как редко молодые заходят!

Живой, радостный голос спутывает мне карты.

— Добрый день. Я бы хотел побеседовать с вами о Казуми-кун.

— Ох. Ну, давайте побеседуем... Ах, это у вас бита? Вы, юноша, тоже изволите играть в бейсбол?

Она с готовностью подхватывает разговор.

Похоже, правильно я разгуливал с битой в чехле. Потенциально неуютные вопросы проскочили гладко, и мои заготовки оказывались на удивление тщетными.

Как бы то ни было, после почти двухчасового диалога события четырехмесячной пустоты прояснились. Записав в блокнот только факты, я распрощался и ушел.

— Надо же. Еще так рано, — я сверился с часами в золотом телефоне и приуныл.

Еще час до заката. Мне лично хотелось, чтобы солнце зашло прямо сейчас.

"

Солнце зашло, температура упала с тридцати четырех до тридцати градусов. Жить стало куда легче. К тому же я напрочь забыл все плохое и в хорошем настроении иду искать объект. Когда наконец нашлась соответствующая площадка, уже перевалило за десять вечера.

Как обычно, возвращаюсь пешком. Сочетаю экономию мелочи и легкую тренировку. Человеческое тело — капитал, если однорукую тушку не развивать соответственно, в нужный момент уподобишься воздуху, что присутствует, и все.

Назад, из Нодзу, нехожеными тропами.

Мимо проплывают непривычные городские виды; но и здесь виднеются молодые бейсболисты. Около двадцати, стоит деловитый, но забавный гвалт. Корректно огородив жердями безлюдную дорогу, так, чтобы не мешать соседям, весело и натянуто проводят ставочные бои. То ли приличные ребята, то ли сомнительные, очень трудно сказать.

— А хотя... в этом и смысл игры.

Неуместная сентиментальность, но, каюсь, даже заулыбался.

Для заинтересованных лиц это развлечение, достаточное для времяпрепровождения, а для наблюдателей — не более чем смехотворный фарс. И вот с ним — человек, что изначально хотел всегда быть участником, сейчас связан только как с фарсом.

Выпускники выкладываются так, словно опьяненные последними днями лета, а тот, кто сам все затеял, отворачивается, чтобы не видеть.

Прошлое двоих гениальных спортсменов.

Кирису Яитиро отбросил его от себя, а у Игурумы Казуми его отняли те, что вокруг. Разными путями, но их лето прошло, финал, занавес.

Отбросивший человек полностью сошел со сцены, потерявший спортсмен — превратился в фантома, сейчас убивающего бэттеров на дорогах.

— Блин, ниче не изменилось.

А если бы летом два года назад Кирису играл против Игурумы Казуми... нет, если бы он хотя бы не бросил бейсбол — до такой истории бы не дошло.

Я не могу винить его. Птому что мы не настолько ловкачи. Что выгорело — не собрать, не найти новой страсти: слишком тошно.

Да к тому же почти невозможно поверить, смириться, что то, что ты настолько любил, на самом деле так легко примет тебе замену.

— Ах да... Замены не найти. Можно только подобрать похоже. Ну так и все нормально же! Нечего ломать хребет в поисках совершенно одинакового.

Человек, которого называли гением, напрочь отбросив чувство любви к бейсболу, тем самым защищает чувство любви к этой игре. Незаменимо-невозвратимое он тщательно оставил корректно невозвратимым.

Он не хочет в слезах цепляться за потерянное, принижая цену того. Если постоянно держаться, то и сам бейсбол, и сам он, когда-то ведомый духом бейсбола, обесценятся. Поэтому — напрочь, со словами "да, и так бывает", он только обернулся. Лишенной сожалений фразой он отдает почести сиянию утерянному к сиянию теряемому.

— Игурума — противоположность. Конечно, у них и не клеилось никогда.

Этот момент наложился по какой-то ошибке.

Спортсмены, не ставящие победу во главу угла.

Гениальный бьющий, сказавший: "Бейсболу можно быть просто интересным".

Именно от этого все решили, что у него недостаточно таланта для профессионала. Кирису машет битой не ради себя, а ради бейсбола. Эта искренность, должно быть, показалась страданием тем, кто ее лишен.

Оторвав взгляд от захватывающей игры, снова двигаю ногами.

На пути к Сикуре электричек нет. Как назло, нет и параллельной трассе дороги, что дала бы ночную безопасность.

Я шел по четырехполосной дороге государственного значения, и передо мной оказался разъезд, расходившийся вниз и вверх.

Пешком, понятно, понизу, мимо опоры перекрестного моста.

Под разъездом было мрачно, безлюдно. Единственный длинный путь, сделанный под мостом. Над головой с эхом грохотали двигатели и колеса, но внизу было одиноко, словно в ином мире.

Вытянутая и незанятая автостоянка.

Голубоватый свет и узковатая, но прямая, просматривающаяся полоса асфальта.

И вдруг — эхо вскрика электрического звонка.

Левую руку пронизывает импульс резкой боли.

Вынимая золотой телефон, я впериваю взгляд вперед.

Как раз за восемнадцать метров под фонарем — фигура монстра в худи. Рывком открываю телефон и принимаю звонок.

— Это ты, бьющий?

Хриплый голос через динамик.

Недоумевая от собственной расслабленности, я понятливо запомнил, что так и происходит подбор противника.

— Синкер...

Останавливаюсь, кладу чехол наземь.

Выдыхая клубы пара, перед девятым появился незнакомый юноша под капюшоном.

?

Так Исидзуэ Арика попался маньяку-убийце.

В золотой трубке у уха слышится нечеловеческое дыхание.

Лето — пора страшилок. Отнюдь не призрак под сакурой у ворот, но фантом под синеватым фонарем — стоит так, что чуть не падает, смеривая меня сосредоточенными глазами. Его вид перешел ту грань, где начинается жалость.

— Ну так что... будешь бьющим?

Голос, близкий к белому шуму.

Мольба на грани гибели с примесью терминальной стадии ненависти.

Порешивший уже восьмерых спортсменов, "безжалостный маньяк" совсем не таков, каким я его представлял.

Это Синкер?

Конечности дрожат от холода.

Это мне бы надо бояться.

Его глаза жалко наблюдают за мной.

Когда-то бьющие ощущали себя его мишенью и хотели удрать.

Сейчас все до боли наоборот. Он не тот, кого молят о жизни, а тот, кто жаждет помощи. Голосом не повергателя, но госпитализируемого убийца Синкер повторяет:

— Пожалуйста... Ты же бьющий?..

"Сразись со мной".

Как наркоман, зацикленный, ничего другого не надо.

На миг промелькнуло — если я сейчас рвану на полной, то смогу удрать, — но через две секунды — нет уж. Закрытая длинным рукавом правая рука Синкера уже давно держит мяч.

...Не обманись этим ноющим от жары голосом. Его нельзя жалеть. С давних времен фантомы с мольбой о помощи утаскивают живых в ад. Это просто мертвяк и ищет своих. Бежать нельзя. Увидел привидение — все, отбивайся, иначе не спастись.

Сжимаю биту. Как там моя левая? И проверять незачем. Черный протез с момента появления Синкера просто пылает.

— Черт... Вот это ни фига себе совпадение.

А ведь я не все успел узнать о том, как Игурума Казуми дошел до такого, да и отнюдь не горел желанием, если бы не протез. Сейчас моя кровь бурлит, сам не ожидал. Черный протез руки придает Исидзуэ Арике отваги. Ага, хочешь смертоубийств — что ж, изволь. С чего эта левая рука вообще активизируется?..

— А может, и ни фига себе фиговый момент.

Взяв биту в обе руки, широко вздымаю ее строго вверх.

Двигаю над плечом назад, расслабляя плечевой пояс.

Тело готово. Психика малость подрагивает, но как еще играть насмерть?

— Ладно, смертоубийство так смертоубийство. Поехали, одержимый.

Красивым жестом отвечаю на белый шум фантома.

Синкер изогнул рот под капюшоном в улыбке, закрыл телефон и поднял правую руку — рукав затрепыхался, как крыло.

Нет сигналов на старт.

Очень грубый, но гладкий питчерский мах.

Боковой шутбол, грозящий вгрызться в грудь бьющему мне. Невыполнимый для среднего спортсмена крученый на ста тридцати километрах в час.

...Доносится отрывистый звук. Отбитый мяч отлетает совсем не туда, куда я думал. Зацепившись о биту, он не попал на игровую территорию, а слетел с дороги и исчез под разъездом. Фолбол, что называется. До двух страйков считается страйком, а потом — не учитывающимся недобитым хитом.

— Ч... что?

Лицо питчера за восемнадцать метров от меня явственно исказилось в изумлении.

Первая подача кончилась ничьей с потерями. Счет — один страйк. Очевидно, мой промах. Чуть протормозил в приведении себя в нужное для бэттинга состояние. Здесь не квадрат, а жесткий асфальт. При чуть лучшем упоре для задней стопы можно сопоставить скорость мячу.

Все с тем же одурелым взглядом маньяк-убийца бросает второй мяч. Опять шутбол. И вновь сочувствие нерешительно посещает меня. Два раза подряд одинаково... Как бессмысленно. Что, до этого его противники были такого уровня, что исполнялись самодовольства от таких наигранных бросков?

Слабый отрывистый звон.

Чуть более заметный, чем в первый раз, фолбол отскакивает на асфальт.

— Блин. Не зелени меня, а то щас в рожу отобью.

Счет — два страйка. Но да, я уже подобрал тайминг. Если опять зафигачит шутбол, игра окончена.

— Чего ты удивляешься? Ты не знаешь, что на Сикурском холме есть два гения?.. Впрочем, про меня только зря болтали. Пока Кирису, паршивец, не показался во всей красе, гениальным Сикурским бэттером звали меня, ага?

Я крутанул битой и расслабил плечи.

Требую от ошеломленного двукратным задеванием питчера третьего броска.

— Хей, питчер. Если следующий не бросишь всерьез, умрешь, ведь так?

— Х... х-х!..

В глаза Синкера возвращается свет.

Третий мяч — слайдер, не попал в страйк-зону. Разумеется, пропускаю. Четвертый. Прикинулся, что будет шутбол во внешний угол, а послал во внутренний. Курс — по краешку страйк-зоны. Беспомощный фолбол. Пятый. Этот тоже фол. Шестой был напряженным, но фол. Седьмой, и этот фол.

— Тьфу...

Так это я был самодовольным. Уже начинаю замечать — с каждым броском Синкера его скорость и качество крученых растет. Давление не только в этом. Неестественный мороз заставляет забыть о летнем жаре. В пронзительном взгляде — ярость, сконцентрированная на убийстве цели. Тошнота... Словно армада кузнечиков, брызги отвратительного ощущения.

Счет — два страйка, два бола.

Уже седьмой мяч.

На лбу выступает пот. Противник поднимает передачи, следом накаляются нервы.

Бэттинг — совместная работа с питчером. Концентрируешься на его малейшем движении, с каждым началом движения синхронно делаешь свое.

Бэттинг — не бой с питчером. Это равнение на него. Единство с его мыслью, дыханием, движениями. После этого совмещаешь биту и мяч. Неизбежно. Сейчас Исидзуэ Арика уловил состояние бросающего, как свое, и...

— А... ха, ха!.. Хорошо, наконец-то проснулся!.. Ты способный, когда возьмешься!..

...ощутил жажду убийства Синкера, который от возбуждения пробудился.

Образы совпали.

Уже нет той ослабленности.

Живые глаза. Властная поза. На губах — улыбка победителя, уничтожившего многих бьющих.

Карё Кайэ спрашивал, почему Синкер так ухватился за бейсбол. Дело ясное. Для него питчинг — как дыхание. Как он умер бы, перестав дышать, так для этого убийцы бейсбол — не что иное, как незаменимый для выживания символ жизни.

Извращенная навязчивая идея носителя синдрома А. Этот демон — воплощение глубинного заблуждения, что он не может просто жить. Это не то, что у Сэкуры Юмии, а настоящая одержимость.

— А, кстати...

Я говорю намеренно спокойно, но сейчас и я попал в колею прежних его жертв.

Не видно и пара дыхания из-под капюшона. Чем больше накаляется матч, тем больше к нему возвращается рассудок?.. Стоящий передо мной в отдалении маньяк уже перестал быть питчером, с каким Исидзуэ Арика мог бы скрестить мечи.

Все верно. Я еще могу попадать битой по мячу. Следующий мяч я, кажется, предскажу, но вряд ли смогу взять второй. Однако это только при условии его привычных скрюболов.

Легендарный двойной синкер. На демонический мяч с двумя ступенями кручености я и отреагировать-то не успею.

— Ага... То-то я думаю, знакомое лицо, так ты же Исидзуэ-семпай!

Убийца, не знавший даже, с кем играет, наконец-то сообразил.

— Мы что, знакомы?..

Особо растрепываться ресурса недостаточно, но я на автомате среагировал.

— А? Ты чего это? Даже я тебя помню, хоть и давно дело бы... а-а, все, я понял. Ты говорил же... Черт, хреново как. Тебе, похоже, тоже нелегко пришлось.

Синкер сердито сплевывает. Похоже, он не может терпеть вида моего увечья.

— Но, вишь, ты в конце концов каким стал? Тогда-то и речи не шло, а сейчас речь идет... Рад за тебя, Исидзуэ-семпай. Сокровище Сикуры оказалось не подделкой. Да, будь у тебя обе руки живые, мы бы на втором мяче закончили. Ты что, не станешь оправдываться и объясняться, что ли?

Факт. Если бы обе моих руки были как раньше, я бы не опоздал за мячом.

Но если бы я такое и сказал, положение не изменилось бы.

— Ишь. Ну ладно, к следующему броску желательно бы собраться, да?.. Хорошо смотришь! Мне уже неловко, семпай. Ты же мне во всех смыслах семпай и пример для подражания, и я бы мог начать тобой восхищаться, если бы вдруг что... Но, если честно, это выглядело бы не как уважение, а как черт-те что.

Берет восьмой мяч.

...С правой руки стекает кровь.

То ли поранился, а то ли у него с самого начала была рана, которая теперь открылась. В общем, правая рука Синкера, словно протестуя против постоянно жестокого обращения, издает трескучий звук.

— Но и этому конец. Ты отмучаешься... Правда, хорошо, что ты участвуешь, семпай. А то все не было и не было... У меня что-то уже голова кругом идет и туманится как бы. Но один раз, пока чего не вышло, я бы хотел с таким бэттером, как ты, побиться всерьез.

Маньяк-убийца готовится бросать.

Через две секунды предчувствие краха смягчает исходящее из левой руки чувство.

Ощущения опасности у меня и так потеряно.

Страх стирается протезом.

Я спокоен.

Поэтому даже перед его лицом, перед смертным приговором его броска...

— Разве?.. Ты же с другим хочешь сразиться, Игурума Казуми.

...я холодно бросил разительную фразу.

Движение останавливается. Жажда убийства, что была как стрела, прерывается.

Естественно. Игурума Казуми не может проигнорировать мой полувопрос. Несколько секунд молчания. Синкер открыл было рот, но помотал головой — "нет", избавляясь от сожалений о былом. "Это никак". Словно убеждая себя — "нет уже другого".

— Вот как. Ну да, да. Верно. И речи быть не может о тех, кто бегает от дуэли с соперником так, что бросает бейсбол. Все верно, Синкер. Он уже давным-давно спекся.

— Не спекся...

Жажда убийства возвращается, как огонь.

Это уже не та грязная ярость. Это гнев, рожденный при виде того, как поносят тех, кому веришь, праведный гнев живет в правой руке мастера демонического мяча.

— Он и сейчас лучший бьющий.

Да я что, не знаю?

В настроении ли он, нет — без связи с этим в нем живет богатырь. Может, он и покрылся паутиной, но ударь разок — и благородное золото его лат блеснет вновь. Это тот, кем ты, да и я тоже, восторгаемся так, что даже не завидуем, гениальный игрок.

— Вот каков Слагер... — отрезает маньяк-убийца.

Питчер и сейчас ждет бэттера.

Отрицает, что тот предатель, и верит в него.

Как это смехотворно. Я так еще до мячика от ржаки двину копыта, хоть и не конь. Что-то меня повело с этой левой рукой. Я же с самого начала понимал. Не я должен отбить его мяч.

— Прости, что отвлек, Синкер. Но раз уж разговорились, еще один вопрос. Когда все кончится, что ты будешь делать? Продолжишь, как всегда?

Если так дальше пойдет, за лето он прикончит всех бьющих. Пусть он перебьет всех, кто отнял у Игурумы Казуми бейсбол, а дальше что? Просто продолжит свой бейсбол смерти так же естественно, как дышит?

Он что, вообще не задумывался?.. Синкер опустил взгляд на окровавленный мяч в руке.

— Нет. Я. Я, когда закончу, то вернусь домой... Да. Там мама одна. Надо наконец вернуться и успокоить. Ради этого... я всем им заткну рты и вернусь к бейсболу.

— Игурума...

Слова, что мне не следовало слышать.

Это не моя роль. Эту одержимость должен остановить другой человек. Понимая это, я впервые всерьез подумал о своей работе экзорциста.

— Вернешься к бейсболу — то есть сейчас это не он?

— Каким местом это бейсбол? Я вернусь на холм. Ради этого я убью всех, кто в курсе дела. Заткну рты тем, кто поломал мой локоть, кто знает, что я уже не оправлюсь. Тех, кто понял, что я одержимый, я всех без исключения убью.

Хреновое кредо.

Ну да, те, кто бил Игуруму Казуми, знают, что он уже не может быть питчером. Что они подумают, увидев, что он вернулся?.. Странно. С таким локтем невозможно оправиться. Должен быть какой-то нечестный трюк. То ли допинг, то ли еще что-то. Полученные от синдрома А новообразование и новая жизнь как питчера.

Поэтому — убивать. Не чтобы мстить, а чтобы после продолжать игру в бейсбол за кулисами, он и будет убивать всех, кто знал, что он не мог вылечиться. И это...

— Кто знает, как все на самом деле... и ты, который знает, что я — Игурума Казуми... то же самое, что и они.

Мастер демонического мяча заносит кровавый восьмой мяч.

Форма — нижний бросок.

Запущенный мяч показал, что говорить больше не о чем, и, взрывая воздух, исчез из поля зрения бэттера.

Мячи не делают второй поворот.

Скрюбол, крученый, падая, изменяет траекторию. Какой неподражаемой рукой, какими силами бы он его ни бросил, мяч не полетит по прямой. Он всегда падает. При этом мяч может свернуть влево, вправо, может уйти еще ниже — это и есть скрюбол.

Свернув влево, повернет вправо?

Упав, подскочит вверх?

Так не бывает. Нижний бросок дает такой крученый, что дуга машущей понизу руки придает мячу движение вверх, а потом заданным поворотом сворачивает при падении. Изначально мяч взлетает не поворотом, а от взмаха руки.

Но мяч на моих глазах оказался таким вот сюрпризом.

Вообще пропал из вида. Ушел от моего левого плеча и дальше влево, разбрасывая кровавые цветы, свернул направо, а в момент попадания в страйк-зону подскочил прямо вверх, целя в челюсть бьющего.

Полусекундное мгновение.

Не махая битой, еле отдернув голову, я спасаю себе жизнь.

Вот он как... Гарь в носу и то, что случилось прямо перед ним, ошеломило и просветило меня.

— Думаю, ты понял, но я нарочно, семпай. Я уважаю тебя и сейчас специально промахнулся. Теперь — два страйка, три бола. Что будем делать, Исидзуэ-семпай? Дальше пути нет, счет полный!

Что будем, то и будем.

Я примерно, но понял, как работает его скрюбол.

"Вон оно что, вот какая хитрость!" — нахваливая себя и сердясь на себя же, не могу придумать противодействия.

И вообще, по условиям этой дуэли 99% не отбиваются. Можно закрыть глаза, махнуть битой от балды, и если по случайности мяч окажется там же, где по такой же случайности окажется бита... это уровень чуда. Носители синдрома А — кто их знает, но нормальный человек такое не победит.

— Последний. Дальше не отобьешь — умрешь, ага?

Синкер хватает девятый мяч.

По условиям уже все кончилось. Сейчас побегу на Синкера — не успею, побегу от него — по затылку влепит.

— Х-х!..

Похоже, жаркий яд от левой руки поступать перестал, потому что мир дергается и пропадает от ужаса перед смертью. Чувства опасности у меня нет, но ужас есть. В условиях неизбежного убийства Исидзуэ Арика наконец возвращает себе обычный человеческий страх.

Слишком запоздалое сожаление.

Ага, корю себя, все-таки схватился за что не надо, а правая рука Синкера подносит мяч к груди. Входит в сетап-моушн, движение начала броска.

И в этот момент, за секунду до гибели...

— Э-э, запасной, запасно-ой! На замену Унылому Малому приходит Огненная Рука Успеха, бьющий Хиномори Сюсэй. Поприветствуем!

...гордо, как стена какая-нибудь, появился мужик в черном плаще. Защищая меня, застывшего перед лицом фигуры в капюшоне с косой, то есть мячом. Этак всхлопнул плащом, словно расправив крылья. Плачевная, но милая сердцу сцена появления героя.

— Ты...

— Йо, парень. Это называется пинч-хиттер, да?

Лицом вполоборота ко мне, Хиномори Сюсэй медленно ухмыляется. Мастер демонического мяча смотрит на внезапную помеху одурелыми глазами.

...Хотя это неважно. Причины причинами, но это — боук, дорогой Синкер.

?

— Йо, братишка, хочешь поиграть? Ну так вперед, дяденька с тобой поиграет! Тебе отнюдь не будет скучно. Определенно веселей, чем затыркивать приличных, здоровых, из хорошей семьи, а посему можешь разок расслабиться, улыбнуться и сдохнуть!

Мужчина в зеркальных солнечных очках и плаще.

Он, ранее назвавшийся Исидзуэ Арике как Хиномори Сюсэй, дружески заговаривает с маньяком-убийцей.

В его руке — палкообразный сверток. Тоньше и длиннее, чем бита. Видимо, длинный меч, замотанный в тряпку, тренировочный. Кажется, он считает его битой. Он вытолкал Исидзуэ Арику в запас.

— Э, ты чего...

— Да ладно, ладно. Арика-сенсей, где-нибудь в уголке сиди дрожи, обхватывая дланями чело. А, только по возможности болей за меня, мне будет приятно... Поддержка зала меня странным образом восхищает. Угу, вот так хорошо, как бы, ну, когда этак тщеславно и вы-надоели-молчать так и прет, то разве это болельщик, но раз уж делать нефиг, лучше дома сидеть пазлы выкладывать. Время терять лучше веселей, как-то так, ну, когда все прижимает и разгорается упоение в бою и бездны мрачной на краю, скажи!

Хиномори Сюсэй, сухо хохоча, горизонтально взрезал воздух длинным мечом. Исидзуэ Арика округлил глаза, зрачки в точку, и ретировался... Может, от вида страшного клинка, а может, не желая больше слушать такую околесицу.

— Пинч-хиттер... ты вообще понимаешь, что он такое?

— Еще бы. Маньяк-убийца, про которого слухи, да?.. Ну. На вид малость не подходит, но где-то наполовину не могу пройти мимо, так что... немного слямзю софитов у героя. Я не тебя спасаю, так что можно не чувствовать себя обязанным. А если уж о-очень охота считаться, то думай, что это сдача за джанк-фуд.

Взметываются длинные волосы и плащ; Хиномори Сюсэй встает — меч в обеих руках — против Синкера как бэттер.

— Не знаю, что ты затеял, но... — Синкер перевел взгляд с Исидзуэ Арики на новоявленного монстра, отступил на шаг. — Раз встал на изготовку, то теперь ты моя добыча.

В глазах маньяка-убийцы светится гнев.

Синкер раздражен тем, что прервали его выигрышный мяч, который решил бы дуэль, и вызывающей беспечностью этого мужчины. Для него эта игра — серьезный бой до смерти. Естественно, неинтересно, когда кто-то ржет и все портит, но более всего его решительно злит поведение мужчины.

Мужик без слов говорит: это, может, и смертельная игра, но все равно бейсбол. Такие детские забавы нечего принимать всерьез.

— Три мяча... Что ж, если повезет, не умрешь, Черный плащ.

Грозящий убийством взгляд мастера демонического мяча уперся в молча ухмыляющегося Хиномори Сюсэя.

Противостояние маньяка-убийцы в капюшоне и монстра в плаще.

Зловещая, гибельная атмосфера, не подходящая летней ночи — да что там, не имеющая права на существование в мирном городе.

От разъезда вверху доносится рокот машин, но ощущение отдаленности куда большей, чем на самом деле. В стороне от дороги, перед автоматом с напитками, Исидзуэ Арика следит за развитием событий, и в его душе что-то скребется.

— Ого. Уф, тут автомат по сто иен.

Попивает баночный кофе.

Однако — вопреки уверенным ожиданиям, Хиномори Сюсэй не поднял ни руки, ни даже ноги навстречу Синкеру.

Первый мяч, второй мяч, оба пропустил мимо. Всего за две минуты набрав два страйка, он и сам озадаченно — такое не отбить — насупился.

— Ты че, новенький, только языком чесать здоров? — подтрунивает Синкер. — Ты бы хоть рукой махнул, а то все впустую.

Мужик в плаще, напротив, ничуть не напряжен. Хоть и встал на место бьющего, но не двинул своей импровизированной битой... Нет, он даже надобности двигать мечом не чувствовал.

— Ну, блин. Мне казалось, реально стоять на квадрате клево...

Позевывает... И гадать уже нечего. Скрюбол на ста сорока километрах в час. В обстоятельствах грядущего страйк-аута и расставания с жизнью он очень скучал.

— Гм-м. Вообще-то темновато, плохо видно. Честно сказать, так драйва ваще нет. Слышь, браток. Как одержимый одержимому — может, добавим скорости?

Реет черный плащ.

Бывалое ли дело? Хиномори Сюсэй чуть присел на месте и высоко подскочил.

— Кха?!

Брызги баночного кофе Исидзуэ Арики.

Высота — полных шесть метров. Лунное сальто, которому судьи могли бы дать 10-10-10-10, слишком безупречное — мужчина описал баллистическую кривую высоко в небе.

— Так, так. Дальше нужен супермощный спотлайт-прожектор, да!

Черный плащ исчезает.

Смотрящий снизу, с дороги Исидзуэ Арика не видит, что происходит потом. Только воображение подсказывает, что что-то случилось.

Жалобно вскрикивает звук тормозов. Водитель перепугался, наверное: на скорости под семьдесят в свете фар внезапно появляется нечеловек. Дал по ручнику или не успел? За эхом пронзительного визга шум продолжился, как в анекдоте.

...На разъезде над головой разверзся ад.

Одно за другим — вторичные столкновения. Мост запылал. Постоянные вскрики тормозных колодок. Скрежет и вой металла. Вопли людей. Хаотический оркестр. И опять высовывается причина всех бед.

— Для импровизации отлично, а? Ладно, поднимайся, юноша. Тут хоть чуть-чуть повеселее, поиграем с тобой.

Мужчина улыбается, на фоне мечется пожар.

Более двадцати тяжелораненных, каким-то чудом нет смертельных исходов — так записано в этом деле о бильярдном столкновении на трассе Сикуры, которое до его вторичного появления будут считать несчастным случаем.

Его имя — Хиномори Сюсэй.

Два года назад разыскиваемый с крупномасштабной облавой по всей южной границе префектуры C, установленный виновник серии убийств с особой жестокостью. Бежал по дороге в клинику имени Ольги и с тех пор затерявшийся, прозываемый в слухах Вампиром одержимый.

Что увидел Синкер в этом мужчине на фоне пожара?

Он, как макака, взобрался на столб освещения и спрыгнул на полосу. Как Хиномори Сюсэй, одним прыжком взобраться он не смог, но все равно продемонстрировал весьма поразительные для обывателя физические качества.

Поднявшийся на сцену Синкер встал напротив одержимого на фоне пожара с волей убивать и еще большей враждебностью.

— А ты мальчик, вон как пришел. В награду оставайся на своей стороне. А мне и на этой весело.

За пару минут разъезд превратился в ад, но разбитые автомобили пылали на левой стороне дороги, а правая не претерпела изменений. По ней проехала машина, любуясь на горящие следы происшествия в зеркало.

...Посредине этой правой стороны стоял черный плащ. Среди не летящих пуль, но надвигающихся на скорости в семьдесят километров в час груд железа, он улыбался, держа длинный меч наизготовку.

— Хей, юный бейсболист, это последний мяч. Я тут кое-как уворачиваюсь, так что можешь кидать в страйк-зону. Не парься, это все-таки просто игра в мячик. Нужно же зрителя побаловать зрелищем, а то обидится!

Хиномори Сюсэй не в своем уме.

Но и Игурума Казуми тоже давным-давно выжег свой здравый смысл.

— Игра в мячик, говоришь...

Не победить. Этого мужчину никак не победить, кричит одержимая правая рука. Не победить — значит, вывод ясен. Брошу — отобьют. Отобьют — умру. Стоит третьему мячу подняться в воздух, его жизни конец. Но Синкер не остановится. Он не успокоится, пока не уничтожит этого человека, поносящего бейсбол своим "игра в мячик", этой же самой игрой.

— Ха-а!..

Подавляя агонию сухожилий, взмахивает правой рукой.

Скорость и траектория молниеносны.

Демонический мяч, который не отбить человеку, пляшет зигзагом над трассой, направляясь к цели.

Цель — не тело, но страйк-зона.

Маньяк-убийца Синкер — тот, кто сбивает спесь с бьющих. Сначала — страйк-аут, иначе жизнь бьющего не забрать. Пусть даже его охватило предчувствие, что отобьют, это правило неизменно... А в итоге:

— Уть... н-ха-а?!

Хиномори Сюсэй просто, изящно промазал по демоническому мячу Синкера. Свинг был устрашающим и пустым. Необсуждаемый промах. Элегантный, как фанера над Парижем, такой не стыдно и людям показать.

Так закончилась дуэль, и Синкер без колебаний сжимает наказующий мяч. Цель — затылок Черного плаща. Демонический мяч, уносящий жизнь добычи, пропустившей страйк-аут. Атас, человек-черный-плащ. Беги, человек-черный-плащ. Если бы рядом был Исидзуэ Арика, он бы наверняка со всей мочи орал Хиномори Сюсэю: "Ну ты ламер!"

— Ох е... М-да, такое поди отбей. Это ж не какой-то двухступенчатый крученый. Он не только направление, а еще и скорость меняет! Ясно, ясно, вот как можно управлять еще, ишь...

Нет желания слушать отмазки Хиномори Сюсэя. Синкер, словно равняясь с проезжающей машиной, выпустил демонический мяч вбок от цели.

— О?

Демонический мяч промчался мимо Хиномори Сюсэя, пропал во тьме, а потом, искрясь, налетел на беззащитную цель.

Все как обычно, траектория, впрямую, ни сантиметра ошибки — атака, пробивающая затылок. Но...

— Не, так не пойдет.

Как и при предыдущем страйк-ауте, Хиномори Сюсэй просто увернулся от пущенного из мертвой зоны демонического мяча.

— Угу. Отбить тяжело, но уж увернуться-то кое-как можно.

Фигура в плаще выходит из стойки бьющего.

Перехватив длинный меч в одну руку, подносит палец свободной левой ко рту. Из щели между нечеловечески кривыми зубами к пальцу высовывается длинный язык.

— Хорошо, хорошо, ты победил, юноша.

Черный плащ колышется.

Свесив руку с длинным мечом, вампир наконец сбросил свою личину живчика...

— Но сам понимаешь... Удача выжить с этим не связана.

...и жестоко ухмыльнулся, как играющий с добычей волк.

Вьется по ветру черный плащ.

Ненавязчиво сделаннай первый шаг.

Почему-то Синкеру это не показалось даже началом наскока на добычу.

— Кх!..

В два счета сожрет. Такое интуитивное заключение заставляет Синкера взять первый мяч. Он на полной скорости отталкивается ногами и отпрыгивает назад. Вынув левой рукой из-под парки мяч, он пасует его в правую, одновременно быстро сжимаясь, скручиваясь. Скаля неправильные зубы, Вампир одновременно с шагом подвергается атаке безотказным демоническим мячом.

Достойно восхищения.

Отпрыгнув назад и закончив прыжок на крыше одного из потерпевших аварию автомобилей, он одновременно на одной опорной ноге поворачивает тело вбок. Если смотреть сверху, его боковой похож на красивый правильный круг, как по циркулю. Выдав мяч на ста тридцати километрах в час, он не прекратил поворот.

За какие-то две секунды три оборота, как юла. С машинной правильностью выпускает целых три демонических мяча. С разрывом в полсекунды они устремились к цели.

С точки зрения цели — слева, справа, и практически точно сверху. Мячи, призванные поймать Черного плаща, через секунду свернули под прямым углом, каждый в свою сторону, и метнулись под невероятными углами к цели.

Вмиг перекрывшие три стороны, незримые снайперские удары. В щели между этими необратимыми ударами Вампир захохотал.

Если серийная атака Синкера — филигрань от руки человеческой, то Вампир — на уровне стихийного бедствия.

Окруженный с трех сторон, Черный плащ побежал к Синкеру. На скорости, когда остается размытый силуэт, вертясь и приплясывая, превращаясь в воронку смерча, оставляя ямы на асфальте. Если Синкер — машина вращения для испускания демонических снарядов, то и этот мужчина — бешено крутящася юла. Балетными движениями он усиленно избегает мечущихся пуль.

Как это понимать?.. Это не были случайные уклонения от обстрела. В миг поворота демонического мяча траектория замечалась и минимальным движением избегалась, что и привело к такому итогу.

У Синкера — три мяча. Каждый из них свернет дважды — получим диффузные, неоднозначные отражения суммарно шести атак. Черный плащ бешено пляшет, без труда избегая их.

Ни один не попадает. Синкер больше, чем бешенством, что его демонические мячи бессильны, ошеломлен пронзительным страхом. Не то... В скорости этого мужчины что-то не то. Критериями "быстрее того-то", "медленнее того-то", "круче того-то", "резче того-то" — такими... счетными критериями — его скорость неизмерима. Со всей определенностью явствует — его скорость качественно отличается от нас. Даже если мяч быстрее по скорости, в этом нет смысла. Не достанет, даже если будет двигаться быстрее этого. Что-то неправильное для живого существа. "Пока это непонятно, такого врага не повергнуть, от него не убежать!" — кричит все тело...

— А...

Подавляющий запах смерти. Подгоняемый ужасом, что через секунду придет это, он лишится головы с одного маха, Синкер вспомнил по ассоциации о чем-то очень похожем.

Фактически — дурная история, но Черный клубок, что надвигается на него сейчас, был неотличим от выпускаемого огнем боевой машины вьющегося по земле фейерверка.

— Ну и!..

Стряхнув воображение, он бросает четвертый мяч.

Расстояние между ними — уже менее четырех метров. Занимающим менее секунды питчерским движением, не имея возможности достаточно раскрутиться, он не может многого ожидать и от скорости, и от контроля.

— ...что с того-о!..

Он бросает обычный быстрый мяч. Прямой, в лицо, он был избегнут. Однако этот мяч обладает доступной только для Синкера особенностью. Истинная суть двухступенчатого синкера: пятнистый демон, заставляющий мяч свернуть под прямым углом, уж на этот раз снесет голову цели!..

— Ну блин, я что, не вижу?

И Вампир легко разгадал трюк.

Как адская птица, Черный плащ взлетает. Опускается на капот, держа страшный меч в левой руке на уровне пояса, и демонический мяч, летящий из явной мертвой зоны, возвращающийся, сыпля искрами, сзади, пролетает мимо из-за легкого движения шеи.

— А... А...

— Однако ты, юноша, головастый... За долю секунды зажигаешь налипшую кровь, пользуешься ей как реактивным движком. Сзади, опять же по приказу, скрюбол меняет направление и ускорение. У тебя, юноша, новообразование — не какой-то там локоть. Сама кровь, горящая с искрами, — истинная способность Синкера... Ну и ну. Надо же, есть и кроме меня сорвиголова, который жжет эту штуку как горючее.

Без дружелюбности. Несмотря на содержание слов, голос Вампира крайне холоден.

Синкер не может двинуться. Меч в руке черного плаща. Нет, даже не меч, а копье. С силой сжатое в руке страшное оружие сейчас почти бросается на него. От такого страха, какой дает угроза быть пробитым крупнокалиберным снарядом, не работают ни ноги, ни голова.

— Ну что вы, не удивляйтесь, коллега. Такой фокус один раз увидишь, и вся соль пропадает. Даже тот малый, что внизу, заметил!.. А-а... Но да, это правда только твое, уникальное. Такое не повторить, если изначально не крутиться, как бог питчеров. При размерах бейсбольного мяча два поворота — предел, я полагаю? А то будешь делать больше, и все прогорит! Но эффективность ни к черту. Если так вот выкладываться, то и недели не протянешь, ну?.. Ладно. Бережешься ты или нет, все равно здесь тебе """""".

Лицо вампира приближается.

Подходит вплотную, словно чтобы впиться в шею.

— А...

"Не хочу умирать. Спасите".

Глаза Синкера вопят об ужасе.

И в этом ничего удивительного. Они стоят лицом к лицу. Под зеркальной поверхностью очков он увидел глаза Вампира.

Глаза без зрачков. Словно у демона безумного гнева. Глаза льда, выдавливающего жизнь из всего, что видит их.

— А...

Левая рука Вампира взмывает вперед.

Длинное оружие врубается в шею Синкера.

Пропавшие перед лицом смерти мысли бесполезно приходят к умозаключению. Что за извращенный сюжет. Оружие этого мужчины — не меч, не копье. Это же старинное средство уничтожать вампиров — огромный осиновый кол...

?

Цвет красящего ночное небо пламени сулит беду.

Почти четыре минуты я смотрел вверх от автомата с кофе на разворачивающуюся трагедию. Все, впрочем, происходило на шестиметровой высоте надо мной, и только и были слышны смачные звуки катастрофы, но и это буйство перегорело.

Звуки сирены издалека. Если остаться здесь, допросят из-за подозрительного поведения, и в нашем с Мато-сан романсе наконец может подняться флажок трепетной беседы в КПЗ. Собравшись удалиться, я опускаю банку из-под кофе в мусорную корзину, и тут...

— Э-эх, незадача, незадача. Ну не сходится с такого стиля "настоящим" обмениваться тычками, пинками и огоньками... О, вы еще здесь, юноша? Ваше стремление воспитанно досмотреть представление до конца зело радует.

С разъезда спрыгнул бредящий Черный плащ.

Деревянный меч в руке... или даже железную трубу... а то и вовсе нечто, как железная труба с косым концом... в общем, он это вновь оборачивает в тряпку и с потрескиванием поводит плечами. Его движения как бы говорят: "Сделал дело — гуляй смело".

— Гм?.. Чего, мотай быстрее, а то слопаю! А, если будут мурыжить, про меня ни гу-гу, ага? А то время потеряешь на разное, опоздаешь вернуться домой. Если придется, то рекомендую восхвалять. Но да, как человеку было бы желательно к часу двадцати быть дома!

— Пардон, но даже если попросите, я ничего не расскажу. Так что с ним, отбили?

— Ты в меня верь, достойный страйк-аут.

Черный плащ смеется без причины. Верный признак.

— Не понял... Такое там устроить — и страйк-аут?

— Ну, гм, это ж представление, так? Все равно под конец драчка насмерть, да? Вот, так что надо было в первой половине красиво проиграть умельцу. Согласись, бросить в конце цветы — минимум приличий для взрослого.

Мужчина снова изгибает губы. На сей раз к его улыбке примешаны настоящие мысли, она гармонирует с его грозной внешностью, жестокая, беспокоящая.

— Цветы в конце — то есть Синкер, того?..

"Убит?" — не сумел выговорить я.

Пламя происшествия где-то над головой, левый протез болит больше, чем когда играл с Синкером, звук сирены совсем близко. Все эти разные компоненты сдвинули сознание куда-то к неповседневности, но я заколебался сказать безвозвратное слово.

— Не, не убит. Потому что нет нужды. Когда прижало, у него на лице написано было желание удрать, и я дал ему удрать. Это зазывальный бизнес? А, тьфу, строго наоборот. Э-э, зазывально-отпускальный? Тоже как-то не так...

Ну и что это? Разнес все к чертям, а в результате ранил и отпустил?..

— Ну-ну, не делай такое лицо, юноша. Говорят тебе, пусть бегает. Это уже — в ауте. Он хочет сам себя уничтожать, ну и отпустим. Опять же, он только кажется, что жив, но у него правая половина тела уже отмерла.

Правая половина тела уже отмерла. Нюанс, что не от его руки, а так и было... Разрушение Синкера явно не только ментальное.

— Вот как... И сколько, думаешь, ему до самоуничтожения?

— Сколько ему осталось? Не скромничаем, юноша! Даже если он почти мертвец, думаешь, я прозеваю, если в нем останется жизнь?

Он радостно смеется. Мужчина в черном плаще приятельски положил мне руку на плечо и выгнул рот легкой улыбкой.

— Послушай. Тот одержимый уже самоуничтожен. В нем не осталось жизни. Он давно мертв. Он как механизм, в котором еще осталось топливо, и он не желает останавливаться. Жаль его, но когда огонь в нем выгорит, его судьба окажется на свалке.

Опускает руку. Хиномори Сюсэй легким шагом удаляется.

— Стой. Заодно можно еще вопрос? Ты здесь случайно пробегал?

— М-м? Смеешься, так удобно никогда не бывает. И я до этого кое-кого искал в Сикуре. А сюда пришел потому, что почуял атмосферу боя, подумал — о, весело! — и вклинился вот.

— Ага... Атмосфера боя — это ли не самый удобный сюжет, Хиномори-сан?

Как бы, блин, у нас тут не комиксы.

— Угу. Понимаю. Да, понимаю твою реакцию. Я тоже хоть и обожаю героику, но этот момент сомнителен. Но знаешь, существуют те, кто на самом деле ее чувствует, куда деваться. Вообще, столько трудов, но в этот раз наполовину попало, а наполовину нет.

"Ну ладно", — говорит Черный плащ и уж на этот раз удаляется.

Сирены наконец заполонили воздух, полицейские машины одна за другой вставали вокруг места происшествия.

— А. Точно, я тоже хотел спросить.

Хиномори Сюсэй останавливается, не оборачиваясь.

Человек, способный вмиг убить, несмотря на то, что между нами больше пяти метров и что он стоит спиной, задал...

— Скажи, а где такой протез купить? Ногу я видел, но руку — впервые!

...безразличным голосом вопрос, который нельзя пропустить мимо ушей.

"

После расставания с ни в каком месте не строгим "братцем" Хиномори Сюсэем.

Вокруг закишевшего зеваками места происшествия все фактически устаканилось, и полиция даже не стала расспрашивать присутствующих, а я сумел спокойно вернуться.

Между прочим, я молча проигнорировал последний вопрос. Если смотреть шире, Хиномори Сюсэй стал моим спасителем, и я хотел бы, чувствую благодарность или нет, ради приличия ответить, но ответа просто нет.

Я пришел в свою комнату в благотворительной многоэтажке, где Кирису с хозяйской мордой пялился в телек.

Никто не говорил о всего час назад имевшем место ДТП. В местном телевидении префектуры C, наверно, разгильдяи, а может, трассу перекрыли... Наверно, второе.

"Трупов не было, юноша. Хоть без кошмаров посплю. А? Проблема не в жизнях? Починка? Возмещение ущерба? Дуралей, в наше время без автостраховки ездят только те, кто еще и без прав, док Арика. Спокойно, на камеры все записано, так что всем все застрахуют. Небось еще новые машины канючить станут!"

Вот что натрепал мистер Хиномори. В полиции, может, уже увидели в записях камер наблюдения подозрительного мужика и сейчас ломают над ним головы.

— А, вернулся? Поздно ты, вроде собирался к семи назад?

— Сегодня было что расследовать, где только не побывал. А, и еще по пути домой Синкер напал, так что...

Особенной реакции не последовало.

Прохожу перед Кирису и к ванной. Умываюсь теплой водой из холодного крана, смываю пот. Наверное, нервы успокоились — отклик от левой руки крайне слабый. Полдня с протезом ходить устал, поэтому снимаю.

Обратно в комнату, там как раз Кирису скучающе протикивал каналы.

— Слышишь, на меня Синкер нападал.

— Два раза сказал... Че пристал, я же сказал, меня не касается.

Отбалтывается. Реакция в категории предсказуемых. Я тоже не от большого счастья пытаюсь спустить его на грешную. Просто выполняю долг информатора.

— Да, ага. Действительно не касается. Все равно он сам помрет. И полиция создала следштаб, не сегодня-завтра поймают.

Завтра — это, конечно, я загнул, но да, речь о Мато-сан, ей самоуничтожающийся одержимый — дело безотлагательной важности. По ощущениям столько и получается.

— Э... Погодь, в смысле — сам помрет?

Заглотил наживку.

— Да так. Просто он на грани развала. Больной синдромом А в тяжелой стадии... то есть одержимый, который не лечится, а просто живет как овощ — таких случаев много. Новообразования — правда средство исполнения желаний, но одновременно слишком большая нагрузка на обычные ткани. Если им слишком часто пользоваться не "чтобы выжить", внутренности отмирают и приводят к смерти... А Синкер совсем чуть превысил скорость своей маниакальной деятельности.

Что ни говори, это по человеку за два дня. Если он для всех их пользовался той правой рукой, то, как и сказал мистер Хиномори...

— Впрочем, с моей точки зрения, у него это не столько соматика, сколько психика. У многих пациентов с синдромом А психические осложнения... Одержимые — в основном те, у кого началось с психики, но много и таких, кто уже обзавелся новообразованием и только тогда заболел психически. Синкер из таких. Впадение в детство, частичная утеря воспоминаний. Короче, незаметное даже самому человеку нарушение памяти.

Синкер до начала игры даже не понимал, кто перед ним. Нет, в том состоянии он, наверное, не знал и кто он сам.

Он начал матч, схватил мяч, бросил несколько, и только тогда наконец проявил сознание "Игурумы Казуми". Вопрос в том, сколько потребовалось мячей, чтобы это сознание проявить. Недавно, видимо, сразу с начала игры возвращавший себе сознание молодой человек перешел в состояние, когда одного-двух мячей "не хватает". Это конец. Как зависимый наркоман, он так и после матча... даже после соответствующего правилам убийства бьющего, не получая удовлетворения, останется потерявшим самого себя убийцей-фантомом, пустой оболочкой.

— Очевидно, после этого — финиш. Игурума Казуми становится верным имени маниакальным серийным убийцей и продолжает убивать, пока его не отобьют до смерти.

Впрочем, убийца он неподдельный. Преступление по любой причине, при любых воздержаниях — преступление. Наверняка то, насколько убийца в Синкере истинный или временный, самому Синкеру безразлично. Каким он был в конечном счете?.. Это заключение может как-то поддержать не его и не жертв, а только нас, наблюдателей.

Все равно нет реакции. Кирису явно твердо решил.

— Ладно, тогда проехали. Больше не буду сыпать соль на раны. Лучше вот что скажи, Кирису. Говорят, ты ради денег на все готов?

"Вроде того", — следует бездумный ответ.

Это радует, что он не возражает.

— Тогда мне надо кое-что подготовить по мелочи, что скажешь?

Кирису есть Кирису, я есть я. Нельзя до бесконечности лезть не в свое дело. Я должен работать, чтобы жить своей жизнью.

— Че-е?.. Что-что, диаметром три метра?..

Кирису скорчился от странного заказа.

— Сделаешь? Если да, затаскивай сюда. Разумеется, оплата, как положено, по получении.

?

Так.

В этом деле моя возможная роль исчерпана.

Мастер демонического мяча Синкер. Беспричинно бросивший бейсбол гениальный бьющий. Старое обещание не выполнено — разминулись. Цепь событий, что никак не может быть историей Исидзуэ Арики.

Спуск занавеса — роль аса команды Западного блока.

Третье лицо, что просто стояло рядом, только и может, что безответственно распалять игроков, дергаться и смотреть на историческую схватку.

Совершенно очевидно, что решимость и исход — дело участников. Как спортсмена ни поддерживай, ты, в конечном счете, за москитной сеткой; такая наша жизнь.

8/Sinker. (bottom)

?

Исидзуэ Арика сказал, что Синкер и сам не замечал регресса памяти. Это факт, но неточный. Ведь его память сама по себе уже развалилась больше полугода назад.

Год две тысячи третий, лето.

Как раз закончилась районная квалификация, и деятельность бейсбольных клубов подошла к небольшому перерыву. Игурума Казуми, как всегда, стоял на "холме" и в одиночестве тренировался в бросках.

Нет и следа недавних крученых мячей. До кэтчера мячи вообще не долетали, но он раз за разом пытался.

С тех пор как он по причине травмы локтя ушел с финала отборочных, прошло несколько недель. Не знавшие о внутриклубных трениях одноклассники думали, что он на реабилитации, но в глазах знавших факты одноклубников его действия были не иначе как соринкой в глазу.

Возможно, под "крышей" родителей Сэкуры Юмии дело рук членов клуба замяли. Школа озвучила это так: с точки зрения воспитания не дело для молодых людей с хорошим будущим иметь темные пятна в досье.

Эту историю не разгласят. Жертву побоев, Игуруму Казуми, умаслили тем, что доучат бесплатно.

Члены клуба, отделавшиеся чрезмерно легко, сами чувствовали, насколько велика справедливость всего этого, но сам Игурума не был заинтересован туманным грядущим. Важным для него было только одно — станет ли его собственная правая рука прежней.

Неизлечимое раздробление кости. Какой там камбэк в питчеры, с таким переломом трудно просто жить. Отмахиваясь от этого факта, он окунулся в тренировки с головой.

Члены клуба смеялись над неприятием Игурумы Казуми его проигрыша;

Игурума Казуми день за днем вставал на "холм" и день за днем продолжал бросать мяч, который теперь не летел дальше нескольких метров.

Вид старшеклассника, играющего сломанной рукой, у членов клуба вызывал только смех. Дурак, что ли, не знает понятия "сдаться"! — они продолжали издеваться над его жалкими бросками.

Что бы ни случилось, с любой точки зрения — восстановление Игурумы Казуми невозможно. Сам Казуми знал это лучше всех. От Синкера, что заставлял многих бьющих трепетать, не осталось и следа. Он понимал, что теперь проиграет и младшекласснику, но все равно бесконечно повторял тренировки.

Игурума Казуми был в психическом смысле одержим.

Причина заходить так далеко? У него была мечта, перед которой он никак не мог сдаться.

Зима, декабрь того же года.

Игурума Казуми, как всегда, закончил тренировку и уборку, которую младшие спихнули на него, и вернулся домой.

На следующий день он ворвался в класс, где занимался второклассник, капитан бейсбольного клуба Сэкура Юмия, и попытался учинить над ним расправу, но учитель его переубедил и отвел в так называемую комнату направления учеников.

Школа оценила психическое состояние Игурумы Казуми как "слегка" возбужденное, с чем направила его в полицейский участок Сикуры, где попросила помощи отдела юношеского воспитания. В тогдашнем протоколе отмечена крайняя степень психического расстройства парня.

Три дня спустя.

Выйдя из камеры предварительного заключения, Игурума Казуми выслушал решение об исключении из школы, под чем подписался. Домой он не возвращался, а был замечен примкнувшим к лицам неопределенного места жительства. В отделе юношеского воспитания же его записали в беглецы из дома и в этом качестве объявили в розыск, но ни один офицер не обнаружил и не задержал его.

Полгода спустя, июль две тысячи четвертого года.

Прошло целых шесть месяцев, и летняя жара как раз вступила в свои права, когда среди лиц без определенного места жительства обнаружился юноша, похожий на Игуруму Казуми.

Однако это всего лишь гипотеза. Неподтвержденная. Сознание этого юноши было нестабильным, и он был в таком состоянии, что не мог назвать собственного имени.

Бродяги в возрасте беспокоились за него и поддерживали его существование. Спрашивали, где его дом, а он отвечал, что не хочет вспоминать. Порой юноша с умоляющим видом неуверенно бормотал: "Простите, я бы хотел стать питчером".

И каждый раз бродяги отводили взгляды. Ведь правая рука юноши — даже им не хотелось смотреть — была выломана под неестественным углом.

Поводом послужил очень жалевший его бомж.

"Если так уж любишь бейсбол, тебе надо это видеть", — сказал он и отвел его к молодым людям, игравшим в недавно начавшую набирать обороты игру.

Разумеется, они не могут участвовать. Дозволено только просто стоять поодаль и смотреть.

Но, кажется, он все равно почувствовал что-то.

С тех пор юноша стал лениво смотреть на SVS, и понемногу к нему вернулась минимальная ментальная активность. В этой игре противостояли питчеры и бэттеры, группы которых собирались каждая в своем месте.

Питчеры избрали вотчиной промышленную полосу посреди холма Сикура и Нодзу. Многие здания из долгостроя внутри просторны, как супермаркеты, и не сильно загажены. По разным причинам — то ли строительство в них заморожено, то ли просто в какие-то дни там никого нет — они пустовали и неплохо подходили для тренировок питчеров.

Он проскальзывал на стройплощадки мимо взглядов всего собрания и мутно смотрел на их практику.

В его сердце гнездились восхищение и ностальгия. А еще — огненная боль.

Эмоции — электрические пульсации. Неизвестно, что именно вновь пробудило его когда-то разбитую психику, какой напор чувств позвал его помраченное сознание обратно.

Он сжимает уже недвижимой правой рукой мяч и все смотрит расслабленно, щурясь на летнем солнце, на питчеров-погодков. Словно спросонья смотрит кино в отрешенности — "к ним" мне не попасть. И вот однажды...

...Фух. Внезапно вернулась его старая память.

Такой же, как сейчас, летний полдень.

Он, совсем маленький, сжимая мяч, бежал долгой дорогой в гору.

Перед глазами — старенькая тележка с грузом, которую везет одна женщина.

Тонкая женщина. На тележке — арматура и брусья, подкинутые от щедрот городскими заводиками. Такое никак не может и не должна тащить одна женщина.

Мало-помалу женщина уставала. Уклон дороги был почти что горным. Асфальт, где не ездят машины. Со стороны подъема — пышная зелень. С другой стороны — вид сверху на рощами торчащие дома.

...Женщина упорно волочит тележку. Она отвезет этот груз на другой завод, что за холмом, и продаст там за не самые маленькие деньги.

Все так неприглядно и смешно. Эта женщина не имела возможности зарабатывать иначе, чем таким старомодным путем.

Кажется, маленьким он помогал ей. Только и думая поиграть, он недовольно становится позади тележки. Ему хотелось выкинуть это все и пойти играть, но женщина одна не может тащить тележку. Он подавляет недовольство и толкает. Мяч в его руке — минимальное волеизъявление.

Но в конечном счете их сил не хватило.

Тележка остановилась посреди холма, как вкопанная, и они ничего не могли больше сделать. Как нищенство застряло на обочине. Автомобилей нет. Сдвинуть не получается. Да и если бы кто-то проехал, вряд ли бы протянулась рука помощи. Захотелось взять и сбежать, но тележка заемная, и ее даже бросить нельзя.

Слишком тяжелое, жестокое лето.

Среди мира, сияющего под солнцем, они распластались грязным черным пятном. Таким ничтожным ему себя еще никогда не приходилось чувствовать.

Синее-синее небо над головой холодно.

Летние лучи солнца палят макушку.

Уже не зная, как дальше быть, он почти заплакал.

Он понимает, его дом беден. Он понимает, женщине в работе необходимо помогать.

И все же это было уже слишком. В заношенной одежде, таскают всякую дрянь, прохожие ржут. Так жалко и уныло, он почти сорвался в злобе на невезение.

Но до этого он видел нечто по-настоящему тяжелое.

— А...

Точно!.. — вернулось ускользавшее сознание.

Он был беден. Он был обижен.

Та ерунда, о которой он в тот момент думал, бессчетное количество раз поднимала его дух; вот и теперь она дала ему силы воспрять снова.

— Ух. Ты — тот самый малец?

— Ага...

И вот он вспомнил, каким был.

Перед ним — мужчина средних лет, в шляпе. За окном веселятся питчеры. Совсем не похожий на прошлого, вообще незнакомый, дьявол заговорил:

— Ты хочешь к ним?.. Так давай. Прошлый раз получилось не очень. Не то чтобы я в возмещение ущерба, конечно...

О том, что взамен на нечто важное для него он исполнит его желание.

— Но, может, не стоит? Это не то, что тогда, на этот раз все по правде. Если отобьют — ты на самом деле умрешь. Ставка меняется. И если отобьют — конец, и прервать поединок ты не сможешь. Коли устраивает...

С доброй улыбкой дьявол говорит.

"За эту мечту стоит разменять жизнь?" — спрашивает он.

В давно усохшей правой руке собирается сила.

Снова. Он сможет бросать мяч снова — а если так, то какая разница, что это за тип? И Игурума Казуми кивнул.

Стоит ли поставить на кон все?.. А то. С того дня его мечтой было посвятить этому жизнь.

Начало игры.

Мужчина в шляпе сделал его одержимым демоном.

Для него, и так имевшего пораженный орган, оказалось не так долго сформировать как его, так и новообразование.

...С другой же стороны — может, в расплату за то, что так долго не тренировался, — его правая рука и половина прилегающего тела жестоко выгорела. Можно сказать, осложнения от воскрешения конечности. В результате он надел худи, укрывая тело и правую руку, и стал инкогнито.

— Дальше только уладить подготовку. Ну да. Ты хотел к этим вот...

Мужчина заговорил с группой питчеров, собравшихся на стройке. А он смотрит на происходящее издалека.

— Ну что... Если возьмете в компанию его, я исполню ваши...

Театральный голос.

Несколько помрачневших молодых людей, а также взглянувший на него, сидящего на развалине, и затаивший дыхание Сэкура Юмия.

Может, в голосе мужчины было что-то гипнотическое? Собравшиеся там питчеры в конце концов закивали... Он вдруг попытался вспомнить. Семь лет назад. Два мальчика, кивнувших в ответ на слова мужчины, — смотрел ли на них их друг таким же холодным взглядом?

Питчеры — с легкостью, подыгрывая шутке, а Сэкура Юмия — с неприятием смотрящего издали юноши в худи заключили с мужчиной контракт.

Странность появилась, не прошло и часа.

Наверное, он был особенным. Как сказал мужчина, поначалу все, не зараженные синдромом А, ведут себя неадекватно. Игурума Казуми не был зараженным, но уже был чем-то одержим. Поэтому он преобразился в сравнительно адекватной форме.

Когда молодежь стала жаловаться на сильную боль от изменений в теле, внезапно один из них укусил соседнего питчера. Как в фильме про зомби.

Тут же двое питчеров упали, все еще цапаясь, кусая, убивая друг друга. Безумие передалось остальным, которые стали устраивать такие же сцены с индивидуальными отличиями.

Может, было бы легче быть вместе с ними, но Сэкура Юмия остался не у дел. Как первый очнувшийся от кошмара. Здесь здравый ум — грех. Среди безумия самый простой и легкий путь выжить — облечься в еще большее безумие.

Если одержимость иллюзией — причина выживания, то Сэкура Юмия в целом был слишком усталым. Давай дружить! — брызгая кровью, его атаковали тени былых друзей, но Сэкура дал им отпор со слезами на глазах. Вылетающими из левой руки мячами он дал четверым питчерам по головам, сходил с ума, а когда очнулся, то уже бил товарищей битой как попало.

Аплодисменты с эхом. Весь покрытый кровью, в себя приходит ас-питчер.

— Превосходно. Я думал помочь ему, проредить ряды. А ведь и ты достаточно предрасположен. Совсем не то, что раньше, когда одни промахи... Вот наконец-то и последние дни этого города.

Мужчина нахваливает Сэкуру Юмию, Игурума Казуми же слышит повтор такой привычной подтасовки призов.

Отобьют — смерть. Отойдешь от схватки — смерть. Теперь, одержимый демоном, он не знает другого пути выжить, кроме победы. Сэкура Юмия взвыл, мол, ты не так нам говорил, и бросился на мужчину в шляпе. Прекращая это безобразие, из руки Игурумы Казуми вылетает крученый на скорости в сто сорок километров в час.

— Ч-что ты...

Голос Сэкуры Юмии дрожит, он оборачивается. Перед ним — глаза питчера, обдающие холодом из-под капюшона.

— Ты достал... Если не будешь бросать, дай мне номерной и вали.

Сэкура Юмия знает, кто этот питчер в худи. Знает и то, что скрюбол, вылетевший сейчас из его правой руки, говорит о возвращении его былой силы. "Убьет. Останусь здесь, он точно меня убьет", — говорила интуиция, и Сэкура Юмия, прикрывая странно искаженную левую руку, сбежал.

Брошенный, словно с желанием разнести, серебряный сотовый телефон. На нем номер аса, он — держава величайшего питчера. В этом городе нет никого, кто больше него подошел бы на это звание.

— Я тут сам приберусь. Чего уж там, достаточно отнести на соседний завод, и можно спрятать их так, что никто не найдет. Ты можешь пользоваться всем этим бейсбольным инвентарем. Теперь он тебе пригодится для мести, а?

Мести? Он недоуменно наклоняет голову.

Он не до конца восстановился. Свое имя он вспомнил лишь тогда, когда взялся за мяч в роли питчера.

— Запомни: твой выключатель — гнев.

Он уходит из долгостроя. В спину несется обычнейший, невыразительный голос мужчины:

— Даже если сейчас это неявно, когда проявится — не подавишь... Ты вспомнишь однажды, малец. Твой гнев направлен не на кого-то конкретно. Это — злоба на невнятное, лишенное формы общество.

Напоследок он спросил имя мужчины.

Долетевшее в ответ слово было еще более распространенным, чем черты его лица, самым обычнейшим именем.

Он — Игурума Казуми — начал сезон мести еще через несколько дней. Все еще не вспомнив своего имени, слонялся по городу, а как только заметил юношу, что когда-то ломал ему локоть, — родился Синкер.

?

В дикой тридцативосьмиградусной жаре.

В этот день он снова проснулся от пронизывающего мороза.

Убийство за убийством. Один к одному собранные телефоны — в беспорядочном парке среди деревьев. Сжигающее тело солнце середины лета и бесцеремонно вопящий, создавая эхо, раздражающий телефонный звонок.

...Поблизости звонит телефон. Двинул рукой — заткнуть, понял, что не то что рукой двинуть, а даже дышать нормально не может.

— А... а...

Сосредоточил возможности всего тела, стараясь просто дышать.

Еле-еле, придал телу слабое тепло.

...Половина кожи на его теле из-за искажения синдромом А выгорела. В результате потерялась львиная доля функции дыхания кожи. Снижение температуры тела — бьющий его ненормальный озноб — происходил от отторжения атмосферы.

С огромным трудом восстановив дыхание, проверяет нервы правой руки... Пока не двигается. Она стонет от жестокого обращения. Так и первого иннинга не выдержит.

Такая ирония... Она должна была без проблем восстановиться всего за недельку отдыха, но он не может столько отдыхать. Не "не хочет", а "не может".

Занудный вой сотового в роли будильника прочно захватил блекнущее сознание.

Он видел какой-то сон...

Казалось бы, это было час назад, но на самом деле — память примерно двадцатидневной давности. Самая свежая память хранит что-то другое, злое. Девятый бьющий. Вклинившийся мужчина в черном плаще. За шажок от убиения отпущенный, пришел сюда и тут же вырубился.

— Х-х...

Неважно. Это неважно. Он выравнивает дыхание.

Сейчас важнее его собственное тело. Оно в страшном состоянии. Настолько, что отклик, который, как он думал вчера, хуже не бывает, сейчас кажется здоровой нормой. Кончики пальцев словно отморожены. Холодно. Просто холодно. Солнце так близко. Снаружи тела так жарко. Но голоса с трибун далеки. От жестокости бренного мира мутит. Совсем немножко поспал, а теперь куда ушло то былое лето?

"Естественно. Если ты не будешь планово играть, ты исчезнешь".

...В тот день мужчина в шляпе рассказывал Сэкуре Юмии, как все устроено, его слова мечутся в голове. Что жизнь в них, одержимых, поддерживают демоны. Что если демона не кормить, то, естественно, погибнут оба.

А посему — храни упорство, мстительность. Находи силы жить. Повторяй, как дозу кайфа, смертоносную игру...

"Отобьют — умрешь. Именно об этом речь. Как только проиграешь, твой жар, твоя мечта остынет".

Да... Телом его движет уже только упорство, только злоба.

Как только он потеряет этот жар, он перестанет функционировать.

— Х... а, а-а!..

Нервы правой руки стыкуются. Безрассудная злая жажда продолжать броски стартует его двигатель.

Остался один. Все нормально, еще есть кому давать подачи. Еще остаются заданные цели, предметы мести, убеждает он себя.

— Еще, только, один...

Но что делать, когда мстить будет некому? Мерзкий рингтон сбивает его с рассуждений. Сможет ли он бросать и дальше? А ведь как только бросит, узнают, что он одержим, и придется убивать, затыкая рты. Ведь ясно из самого поединка, что он убьет противника. Даже пусть сегодня он выживет, как быть с этой рукой, что завтра, может, вовсе откажет? Есть ли при всем этом смысл бросать?.. Естественно. Если никак иначе, остается только продолжать убивать бьющих. Лето не кончится. Пока есть место и есть спортсмены — не кончится. Он не может сам закончить на этом.

— Да... Я буду...

Пусть тяжело, но должен бросать всегда.

Но ради чего, вообще-то?

Он сломался. Давно оступился.

Ни собственного имени, ни этой вот причины не вспомнить. Ясно одно — броски. Покуда хватит жизни, он просто будет убивать вот этой рукой.

...Протягивает руку к упорно орущему телефону.

На дисплейчике число — восемнадцатое августа.

Звонящий — бьющий, золотой четвертый.

Ему почудилось, что он услышал последний гудок к началу игры.

"

(18.08)

В деле о маньяке имя Игурумы Казуми подняли в качестве подозреваемого утром.

Кирису Яитиро по заказу Исидзуэ Арики раздобыл товар, договорился, чтобы доставили в указанное место, и теперь шел по полям на окраине Сикуры.

Бессмысленное время. Тупо топая по полевым межам, скучающий Кирису опустил взгляд:

— Все, теперь это вопрос времени.

Арест Синкера.

Разрыв кармической связи с Игурумой Казуми.

Возможно, запоздалый, однако все еще не опущенный финальный занавес.

Каким местом это вопрос времени?

Не в состоянии уверенно ответить, крутя мысли вхолостую, Кирису направляется к лесу на окраине.

Туда, куда однажды приводил его Исидзуэ Арика. По лесу непонятно, но остановка послужит ориентиром. Он находит в лесу куб, открывает дверь. Тьма, пролегающая до подвала, навевает иллюзию, что если присмотреться, увидишь гору трупов. Насильно подавив инстинкт, что взывал об опасности для жизни, вступает во тьму. Закрывает дверь, теперь совсем темно. Как другое измерение, отрезанное от внешнего мира. Исидзуэ Арика, который может ходить сюда каждый день, как нефиг делать, ненормален, думает Кирису. Его друг давненько позиционировал себя толстокожим, но от такого низкоуровневого беспокойства, казалось бы, нельзя спастись.

Но и этот путь, вызывающий такое неизъяснимое беспокойство, в разы терпимее, чем то, что за ним, думает Кирису и затаивает дыхание. Озноб по-настоящему пробирает именно от комнаты. Колыхающаяся в рассеянном солнечном свете подземная комната и красивое человекообразное на кровати. Кирису не может выразить словами, какие чувства в нем пробуждает эта картина, но сия красота ему настолько поперек горла, что и сравнить не с чем.

— Прошу прощения...

Стучится. Ответа нет. Делай что хочешь, но голос оттуда не ответит, вспомнились слова Исидзуэ Арики.

Собравшись, открывает дверь.

Из темноты предстает сад света.

В затмевающих глаза контрастах, на кровати с балдахином лежит и отдыхает это прекрасное нечто.

Протезы только на руках. В океане потолка маячит что-то рыбоподобное. Упоминавшейся собаки нет.

— О? В чем дело, Кирису-сан?

Хозяин подземной комнаты встречает Кирису с улыбкой.

— Да к тебе-то дела нет... Арика сказал ждать здесь. Вроде по работе было.

— Гм-м... А-а, вот оно что... Вот дурачок. Почему он только о чужих делах думает всерьез?

Красивая улыбка — захотелось отвернуться.

Вот таким хозяину подземной комнаты кажется ход мыслей Исидзуэ Арики, который позвал сюда Кирису Яитиро:

— "Я умываю руки" — это прямо про него. С таким грязным нутром как можно ухаживать за красивым... а-а-а, нет сил терпеть! Такое... чрезмерное сострадание, хочется взять и смять, да?

Кирису не понимает, о чем говорит хозяин.

Но ему смутно показалось, что этот силуэт похож на Исидзуэ Арику. Они смотрят на разное, считают хорошим разное, но их глубинные чувства вроде похожи.

Кирису отогнал от себя странную фантазию и сел на софу. Не подумав, как это прилично. Потому что для Кирису силуэт на кровати — жуть, которую не стоит видеть.

— Чел. А что с твоей левой рукой?

Не выдерживает тишины и задает несущественный вопрос.

Прошлым вечером Исидзуэ Арика носил протез. Потом он вроде не приходил в это подземелье. "А если так, что за протез сейчас у хозяина?" — смутно подумал он.

— Это простая заглушка, Горе (правая нога) поделилось. Это просто формы рук и ног. Действительно полезные конечности носят другие люди.

Кирису не понимает слова Карё Кайэ. Словно тот читает по книжке с картинками. Язык вроде человеческий, но близко к тому шуму, что мозг пропускает мимо себя.

В разговоре здесь нет смысла.

Он не может терпеть молчания, но обмениваться словами еще противней... Наверно, все-таки не стоило приходить, решает Кирису и поднимается с софы.

Он не собирается полагаться на это нечто, но ведь если силуэту стукнет в голову, он может спасти одержимого! Становится стыдно за себя, что такой нетерпеливый. И вообще, он уже с этим никак не связан! Кирису поворачивается, чтобы уйти...

— А Кирису-сан, оказывается, гениальный Слагер?

...Но не успевает сбежать, как в шею впивается аркан.

— Надо же... Это Арика рассказал?

— Нет. Я еще тогда знал, что есть такой человек. Арика только имя назвал. Вот этот бандит, мол, который тут только что стоял. С его обычным неодобрительным взглядом, да с такой гордостью, что даже мне стало неловко.

Прекрасная тень задорно улыбается.

Наверное, Кирису подтолкнуло то, что это не обычная улыбка нечеловека, а такая, что всем людям хорошо знакома.

— Ах он гад... Зазнался, теперь я у него бандит?

Постоянный озноб притих, Кирису ответил легко, понося друга за спиной.

— А что сейчас? Вы уже не слагер?

— Не-а. Это было давно. Я уже в бэттер-боксе не стою. А что? Тебя вряд ли касается, каким я был бьющим.

— Разумеется. не касается. Но кое-что просто не дает покоя, и я решил спросить вас кое о чем, когда увижу; можно?

Уже который раз задаваемый вопрос... Пред ликом когда-то богоданного Слагера его хором задают все подряд. Почему он бросил бейсбол? Кирису приуныл, что и здесь его услышит.

— Скажи. Почему тебя тошнит от хоумрана?

Вопрос не в бровь, а в глаз, он даже вскинулся.

На Кирису смотрят чистые перламутровые глаза. Тот теряет чувство равновесия и плюхается обратно на софу. ...Нет, его сознание пошатнулось не из-за взора Карё Кайэ. Сам его вопрос был грехом Кирису Яитиро, от которого тот не мог отвернуться.

— Причины, по которым вы с ним продолжали и бросили, скорее всего, слабо связаны, но от них кое-что прояснится. Так что? Возможно, посредством истории Кирису-сан мне придет в голову, как спасти Игуруму Казуми... А может, разнеся головы десяткам человек, кое-кому не хватает мужества на простое чистосердечное признание?

Рассудок прерывается. От одного слова мысли человека, бывшего Кирису Яитиро, истираются.

"Убил десятки человек". Этот бред, о котором знал только сам Кирису, явно радует вот этот силуэт.

— Вы же с этой мыслью пришли? Иначе не подошли бы и близко к такому подземелью. Да, эту наглость я прощаю. Скольких людей ранила твоя бесчувственность, ты наверняка первым ощущаешь... Ну же. Лучше расскажи интересную историю!

Почему Игурума Казуми продолжает бросать мяч.

Почему Кирису Яитиро бросил бейсбол.

— Эти две причины абсолютно непохожи, но родились из одного и того же. Это все, что я хочу знать. Ни твои грехи, ни правосудие мне неинтересны.

Я просто хочу услышать твою историю, говорит демон.

...Слишком долго скрываемое давление, а может, он подумал, что этому демону не грех рассказать что угодно.

Завороженный мужчина тихонько, как на исповеди, начал повесть о финале своей юности.

?

Кирису Яитиро познакомился с Нисино Харусуми осенью, когда учился в первом классе старшей школы.

Кирису уже всерьез увлекся бейсболом, но в другом месте окружение возлагало на него большие надежды.

В средней школе он, без горячности к бейсболу, жил жизнью трудного подростка, и по поступлении в старшую не оборвал приятельских связей с той стороны. Для него бейсбол — главная линия, но это не значило, что он легко смотрел на заигрывания с этими ребятами.

А "старшим братом" одного старшеклассника Кирису Яитиро и был Нисино Харусуми. Старшеклассник его просто представил Кирису как "старшего старшего", но с этого дня Нисино положил глаз на парня, как на "полезного младшего братика". Видимо, почувствовал выдающийся талант, прирожденную звездность. Ему не нравился этот пацан, но он точно пригодится. Школьный набор кадров по форме якудза.

Кирису, член бейсбольного клуба, играл с городскими друзьями, но никогда не переступал черту. Сколько раз Нисино и команда его зазывали, столько раз он складывал ладошки, как монах: не трогайте, пока я в бейсболе! — и избегал необратимых шагов.

Этот баланс нарушился, когда Кирису только-только стал второклассником.

Когда он узнал о тогдашнем старшом Нисино Харусуми, Аояги Масаси.

Ветвь семьи Седа, группировка Нанасэ. Силовая группировка широкого профиля, главенствующая в Сикуре.

Все, кроме главы группировки, приняли бокалы верности молодому боссу... практически директору компании, но молодой босс, его присные и все их младшие в сумме составляли организацию из около четырехсот человек.

Нисино Харусуми выделялся из младших боссов. Он еще десять лет назад лично контролировал наркотики — странный тип. Это потому, что в начале девяностых группировка получала с наркотиков недостаточную прибыль, и это дело называли низами из низов. Какая-то даже не халява, а работа, когда много суеты, а денег чуть. Даже для них, хулиганов, кто был вынужден помимо наркотиков возиться с продажей подпольных видеозаписей, это была третьесортная работа. Речь идет о тех временах, когда денежный оборот и недвижимость еще приносили легкую прибыль.

И вот над этим тогдашним парией, Нисино Харусуми, шефствовал Аояги, исстари снабжал группировку деньгами с финоборота и был "вором по учебнику".

Отношения этих двоих были явственно натянутыми, понятно почему. Аояги считал, что Нисино — низкосортный тип, которого надо только ругать, а Нисино Харусуми считал Аояги несправедливым старшим.

Впридачу, что для Нисино было неудачной обстановкой, группировка Нанасэ, клятвы которой он держал, являлась силовым формированием старого образца. В ней придавалось значение, разумеется, наживе, но еще больше — жизни "по понятиям". Ее кредо — силовой подход превыше барыша, и олицетворял это кредо Аояги Масаси.

Но с их развитием эти "понятия" приходили в упадок. Эпоха обязывала для продвижения группировки больше думать о современном стиле жизни, чем о преданности былому. И вот Нисино Харусуми набрал мощь, и его выход на равный уровень с его старшим, Аояги, стал лишь вопросом времени.

Если Нисино был соответствующим эпохе вором, то Аояги был вором, оставленным позади. Эпоха, когда они грудью встречали ветра, бросая насмешливый вызов обществу, закончилась. Даже в самих "понятиях" силовых формирований наметился сдвиг на общегосударственном уровне, а они удерживали позу старых лет. Даже не чувствовали необходимости что-то менять.

...Прямо скажем, Аояги Масаси был из того сорта людей, что одержимы силой. Для него приоритетным был не барыш предприятия, но грубая сила от его избыточности.

Этот человек, ведший счета незаконного финансового предприятия, промышлял ростовщичеством не ради денег, а чтобы загонять в угол заемщиков. Он намеренно раздавал деньги людям, очевидно неспособным к отдаче, и последовательно издевался над ними. Под его рукой разрушались жизни; немало заемщиков с ними расстались.

Нисино Харусуми — тоже дуб дубом, но по сравнению с Аояги Масаси еще как-то по-человечески разумен.

Он понимал, что через несколько лет организация группировки изменится, понимал, как, скидывая цены на наркотики по мере роста сети распространения, надежно и уверенно извлекать прибыль, и специально впрягся в синекуру, которую все в группировке недооценивали.

Рожденного с душой задиры Аояги все это неимоверно раздражало. С тех пор по-хитровански собиравшему мелочь Нисино много раз доставались пинки и унижения. С тех пор как их позиции начали меняться местами, все неуклонно шло к худшему. Нисино не раз и не два был на грани смерти. Еще через год смена позиций стала очевидной. Но этот год он мог и не протянуть; в то время это было, можно сказать, величайшим беспокойством Нисино Харусуми.

Однако одновременно с ухудшением отношений с Нисино Аояги души не чаял в его младшем, Кирису Яитиро. Возможно, человек, рожденный для грубой силы, видел своего в сложении и мышцах рук Кирису.

Аояги многажды зазывал Кирису в подопечные, но тот упрямо отказывался. Аояги хоть и был откровенно, незамутненно отвратительным типом, но, видимо, мог быть внимательным к тем, кого признавал. Он кивал, как будущий старшой, на слова "вот закончу школу", водил Кирису по ночному городу, много раз приводил к себе на работу. Таким было его расположение, наверное. В этом, с точки зрения Аояги, стоящем рабочем месте для любого вора Кирису вдруг увидел знакомую женщину.

Женщину с тонкими чертами и глазами крайне уставшего от жизни человека. "Это жертва, чисто для веселухи", — весело сообщил будущий старшой.

Если существует такая штука, как водораздел жизни человека, для Кирису Яитиро этот момент стал им.

Аояги был пропащим человеком.

Этот мужик бил слабых, пинал лежачих, все в нем постоянно рычало — "спасения нет", никакой жизненной ценности не выказывал.

Женщина была должна финансовому предприятию под влиянием Нанасэ, и каждый месяц возвращала опасный минимум. Кирису тогда был во втором классе старшей школы. Видимо, она, не полагаясь ни на чью помощь, никому не будучи обязанной, в одиночку выплачивала долг. У нее был сын. Чтобы не отвлекать его, которого в кои-то веки начало принимать общество, она отчаянно трудилась — это было ясно.

На самом деле, при опасной невеликости ее ежемесячных выплат, в таком темпе она бы полностью расплатилась еще через полгода. Группировка предполагала через пять лет выжать расплату, но выплаты были, придраться не к чему. Просто доход обещал полную расплату за год.

Но Аояги это не нравилось. Не то что процент был ниже задуманного. Просто слабое существо, которому бы всю жизнь мучиться, нагло собиралось спастись, и это выводило его из себя.

Можно сказать, сводило с ума.

"Чего-о?! Ты че мелешь, я не понял! Ты же сор, пыль, хер ты станешь как все! — он пнул принесшую выплату женщину, ударил в голову, схватил за шею. — Да у тебя прав нет заикаться про будущее! Какой нахер сын? У тя че, щенок зазнался, а? Он че, лучше меня, а? Он же сор и из соряхи вылез, он че лучше меня, а ну отвечай!"

Ее кровь и пот, казалось, подстегивали безумную психику Аояги.

И вот он, по единственной причине — "не в духе", — сказал, что обрекает не ее жизнь, а жизнь ее сына.

...Невозможно выразить, в каком состоянии тогда пребывал Кирису Яитиро.

Его мысли в тот миг совершенно застыли. Мозг как будто осыпался с темени вниз, и зримый мир подернулся белой искрящейся завесой.

"Твой щенок уже не сможет мячик держать!.."

Голос распаленного собственным криком, взбесившегося Аояги эхом раскатывается по опустевшему черепу Кирису Яитиро.

Был уговор.

Был уговор, о котором он с детства не забывал.

Был друг, по личному недосмотру сваливший свою жизнь под откос. Тот говорил, что не стоит больше помнить, но он все равно хотел выполнить этот уговор.

Кирису поспешил с выводом.

Два дня спустя. Готовый на многое, Кирису Яитиро вломился в офис Аояги Масаси, где старшой находился один.

Потеряно все-все. Предано любимое. Но есть то, ради чего и это не жаль, то, что необходимо удержать, повторял он себе.

Если говорить о просчетах, их было два.

Один — когда все было сделано, появился Нисино Харусуми.

Еще один — у Кирису Яитиро была слишком хорошая память.

Что стало с Аояги Масаси, как все утрясалось — Кирису не знает. Он вроде еще дышал, но Нисино Харусуми принял дальнейшее на себя.

Аояги — и для Нисино ненужный человек. А вдруг он спасется, нехорошо, хохотнул Нисино, и далее он и Кирису стали хранить общую на двоих тайну.

Почему в ту ночь в офисе Аояги Масаси, который должен был находиться там один, появился Нисино, почему он прикрыл Кирису?.. При любых совпадающих интересах, Нисино, на чьего старшого напали, не мог там же стать сообщником Кирису. А если мог, то не потому ли, что с самого начала их цель была одна? Еще бы день... еще бы часом позже решись на это Кирису, а может...

В любом случае, все кончено. По указанию Нисино Кирису с тех пор и до окончания лета третьего класса школы сосредоточился на бейсболе.

Но через сколько-то дней он сам осознал странность.

Обычнейший тренировочный матч. Как и всегда, он встал в квадрат бьющего, сделал обычный встречный мах — и тут же не поверил своим глазам.

То, что было мячом, стало ненавидящего вида живой головой, и при ударе по мячу ухо ясно уловило тот звук.

Хрясь.

Ощущение разбивания человеческой головы.

Мерзко расплескавшиеся брызги мозгов на скуле.

Вдруг Кирису понимает, что его стошнило в бэттер-боксе.

Мяч по красивой дуге вылетает за поле. Возгласы с мест болельщиков. В бэттер-боксе — разбитая голова Аояги. Голоса со скамьи орут про хоумран. Под чистым, без пятнышка, синим небом, с окровавленной битой — он сам.

От чрезмерной греховности этого деяния Кирису Яитиро потерял сознание.

...И вот так этот образ каждый раз привязывается к нему при хоумране и не отпускает. Растущая гора трупов. Каждый хоумран повторяющий воображаемое убийство маньяк... Для него игра под названием бейсбол навсегда перестала быть гордостью и интересом.

Вот такое спасение, запятнавшее бейсбол. Кирису принял это как естественный результат и обрек свою спортивную жизнь после третьего класса школы.

По идее, следовало бы бросить сразу же, но у него — драгоценный уговор. Выполнение этого обещания уже греховно для самого Кирису, но есть партнер, и он ждет. Ради него, друга, он будет продолжать до конца лета пятнать бейсбол — вот финальные титры Кирису Яитиро.

Такова история одного гениального слагера, что украдкой опустил занавес.

?

Признание торжественно завершилось.

Со стороны никому не познать состояния души Кирису Яитиро. Тем более лишенному нормальных эмоций Карё Кайэ. Есть только непоправимый результат.

Этот спортсмен не бежал из бейсбола, а опустил занавес. Положил конец всяческим сожалениям и радостям, и одаренный таким блистательным талантом мастер — не потому, что его кто-то пожурил, — сам закончился.

— Понимаешь, для меня бейсбол — просто приятная штука, без доводов.

Убежденность, что покажется заносчивостью тому, в ком ее нет.

— А с того дня стало не так.

Но слишком простая вера, которую вовсе не поймет тот, в ком ее нет.

Тихий финал человека, что не ставит победу и поражение во главу угла.

Кирису Яитиро начал бейсбол для развлечения, защищал уговор ради себя и бросил бейсбол ради себя же. Вот и вся история. Он сказал достаточно.

— Да. А что по этому поводу думает Игурума Казуми?

— Про Аояги знаем только я и братец Нисино. Придется вдвоем унести это с собой в могилу... Хотя я тебе выболтал, но ты разве нормальный человек. Всяко лучше, чем как с этим, принцем с ослиными ушами, да?

— Грубиян, да еще и ловкач!.. Ну вот. После такой метафоры меня хоть режь, не смогу рассказать.

Владелец подземной комнаты мягко улыбается. Похоже, ему понравилось вымученное сравнение Кирису.

— Ну, что теперь?.. Появились мыслишки?

Прошлое-травма Кирису Яитиро. Владелец подземной комнаты сказал, что если Кирису расскажет ему причину, по которой бросил бейсбол, то можно будет предложить средство спасения Игурумы Казуми.

— Да. Благодарю за значимый рассказ. Не в качестве решающей меры, но у меня теперь зародился новый вопрос. Прошу не путать. Я просто интересуюсь, что между вами, но не интересуюсь, спасать или не спасать. Я примитивно озвучу свое мнение об услышанном, а вы просто примете это к сведению.

Да, Карё Кайэ говорил, что не собирался заниматься отпущением грехов Кирису Яитиро. Владелец подземной комнаты — та дивная птица, что слушает речь и повторяет.

— Ну да, да. Ладно, все равно говори.

— Тогда приступим... Скажите, Кирису-сан. Я уж было решил, что он знает причину вашего отказа от бейсбола. Но, думаю, этого не может быть. А значит — ему с вами нет нужды осторожничать, так?

— Это ты к чему?

— Я же говорю, к тому, почему Игурума Казуми все еще продолжает. Вы примирились с завершением мечты, так почему он не может, не задумывались?

— Ну...

Это потому, что Игурума Казуми оставляет место для дуэли с Кирису Яитиро. Их до сих поручение связывает старый уговор.

— Да. Я тоже уже об этом думал, когда слушал вашу с ним историю. Но тогда почему он к вам не заявится? Не зная обстоятельств, Игурума Казуми не чувствует к вам никакой неловкости, Кирису-сан. Сейчас он снова питчер, и раз понимает, что уже не сможет решить дело на подпольной арене, то должен бы прийти бросить вызов, пока не перегорел, так?

— Ну... потому что я не в участниках.

— Казуистика. Он бродячий маньяк! Это неестественно — не нападать на не-спортсменов. А раз так, то он не одумается... у него есть какая-то другая причина продолжать матчи. Действительно, может быть, он хочет матча с вами, но это так, смутная надежда, нечто похожее на грезы. Детское обещание? Едва ли. Тут не все так хорошо. Синкера породило что-то более грязное. Вообще-то вы должны знать, что.

И говорить нечего; он знает настоящую причину Игурумы Казуми. Нет, но незачем затягивать уже, решает Кирису и отворачивается.

— Да. Синкер родился потому, что кое от чего еще никак не может отказаться. Но это уже не сбудется... После того, что я слышал, преступления Синкера выглядят так — он их совершает, чтобы закрыть глаза на это. Потеря причины, подмена повода. Может, увиливание от ответственности. Вообще, Арика много знает о таком. У одержимых самая главная причина куда-то девается, а сами они отчаянно называют какую-нибудь другую. Делают вид, что все у них в порядке, и строят самозащиту на основе шатких оправданий.

Это общее для многих людей. Просто в их случае такая подмена стремится к грани забвения.

— Все в порядке...

Кирису слышал похожую фразу.

Что там говорил Исидзуэ Арика, который непринужденно объявил, что на него напал Синкер? Частичная потеря памяти. Нарушение памяти, удобное для больного.

— Да ну...

Так не может быть, защищается Кирису, но не в силах отмахнуться от этой идеи. Нет, даже если так, то...

Это невероятно, но что, если Игурума Казуми не понимает, что случилось зимой, в декабре?

— Что за бред!..

Лицо Кирису застывает. Он поражен результатом своего предположения. Тогда выхода нет. И спасения нет. Синкер продолжит убивать, пока не умрет, будет маньяком-убийцей, что бросает мяч — и только.

— Это бессмысленно. В том, что он делает, нет никакого смысла ... Он не может это бросить? Если ему объяснить...

— Одержимому нельзя объяснить, Кирису-сан. Если хотите остановить Синкера, нужно это сделать по его правилам. Страйк-аут — и бьющий умрет. Но отобьют — и умрет питчер. Разве не на этом условились?

Укоризненный голос словно поет.

Звук ощущается чрезмерно близко. Кирису почти перестает замечать, сидит ли на софе нет ли.

— В который раз повторюсь: я не собираюсь спасать никаких одержимых. Сам управляйся. Но если скажешь, что не для себя, а ради него хочешь моей помощи...

"Спасения нет". Столько раз так отрубавший демон шепчет прямо в душу.

— Все просто. Достаточно сменить видение ситуации. Что ты сможешь сейчас, Кирису-сан? Если в любом случае умирать, какую смерть ты подаришь, как он сможет беззаботно исчезнуть? Ты ведь хотел дать ему такое, человечное, спасение, Кирису-сан?

— Я... ну...

Неподвижен, словно душу вынули.

Это и было делом, над которым он последние несколько дней ломал голову...

— Просто отбей.

Если бы он мог, бросил бы бесполезные убеждения и встал в бокс, как было бы легко...

— Тогда он погибнет. Так или иначе, ему осталось несколько дней. Опять же, ты не ударишь его. Просто отобьешь. Этого достаточно. Так не добраться до причины Игурумы Казуми, но это прекрасный финал для убийцы-Синкера.

Но...

Если он это самое простоотобьешь не сможет.

Если не сможет даже коснуться мяча, как он падет духом...

— Не выйдет... Я не смогу отбить. И вообще, что за бейсбол такой, до смерти...

Кирису Яитиро не отдаст жизнь за бейсбол.

Не "не сможет", а "не будет". Бейсбол, в который играют на жизнь и смерть, — не тот бейсбол, что он любил. Предательство. Но если говорить о предательстве...

— Именно, Кирису-сан. Ты изводил себя такой простой задачей.

Демон хихикает ему в лицо.

Красота не от мира сего застит глаза.

"Отбей без жалости".

Зрение сошлось в туннель, в точку; он снова слышит голос, как в тот день.

Верно. Если бы он послушал просьбу Игурумы Казуми, до такого бы не дошло, да и, главное, он сам

* * *

, чтобы это повторилось.

— Если считаешь, что не отобьешь, могу предложить свою помощь. Если отдашь мне свои локоть и глаз...

Слишком соблазнительный голос.

"Над его мечтой нужно опустить занавес".

Верно. Для этого можно еще раз предать то, что любил. Может быть, второго спасения и нет, но если так придем к развязке...

— Верно. Я... бы...

Горло Кирису Яитиро дрожит.

Он сжимает веки и почти соглашается с так естественно брошенными демоном словами...

— Не говори ерунды. Это на тебя не похоже, бездельник. И вообще, смысл такую хрень отбивать?

...и приходит в себя от звуков голоса наконец добравшегося до подземной комнаты Исидзуэ Арики.

?

— А ну-ка, в сторонку. Он тебе не фейковый демон-самозванец, а настоящий. Поверишь — с костьми сожрет.

Тяжело топая, Исидзуэ Арика входит в комнату. От его слов Кирису вдруг снова обретает дыхание, а силуэт на кровати недовольно дуется.

— Что ты так не вовремя... Ты в такие решающие моменты спасаешь и спасаешься, Арика! Люди стараются, хотят, чтобы давняя мечта Кирису-сан сбылась, а ты...

Карё Кайэ говорил донельзя обиженно. Солнце с потолка пряталось за тучкой, но до недавних пор заполнявшая подземелье атмосфера огражденности рассеялась, как дым.

— Чего? Мечта? Какая еще?

— Речь о моей расстановке точек над "i". Тебя не касается.

Возможно, желая отвлечь внимание от своего безобразного поведения, Кирису грубо и резко отрезает в адрес Исидзуэ Арики.

— Хе. Ох и унылость вы тут обсуждали... Но да, мечты там, точки и прочую сладкую вату отложим на потом; не желаете ли приятных известий?

Исидзуэ Арика — все еще на службе в полномочиях посредника. Изолировать Сэкуру Юмию, в случае одержимости оного — провести экзорцизм. А также привлечь к ответственности послужившее тому причиной третье лицо. С настойчивым пожеланием не препоручать эти два пункта закону, но прооперировать его средствами Карё Кайэ.

В блокноте Исидзуэ Арики записано: третье лицо, прооперировать. Экзорцизм убийцы Синкера было необходим для выполнения работы.

— Ты хочешь, чтоб я помог тебе с этим, с экзорцизмом?

— Ага. Игра до смерти, не отобьешь — будешь убит. Тут ты бы очень выручил, если выступил бы приманкой.

Кирису получает объяснения внезапным обстоятельствам и задумывается, как быть, как отреагировать. То ли разозлиться, то ли лицом об руку... Если бы не вот этот парень выдал ему такое, он бы тому уже врезал, но поди ж ты.

— Недавно я попросил Мато-сан дать мне переговорить с клиентом. Тот сказал: если отдадите дело полиции, то вот столько. Если экзорцизм — вот столько. Что мыслите, Кирису-сан? Лично я думаю, такая сумма со скрипом, но оправдывает риск для жизни!

Исидзуэ Арика сначала выставил один палец, а потом растопырил все пальцы и руки, и левого протеза. Для Кирису деньги не были проблемой, но все-таки такая сумма заставила его расширить глаза.

— Десять пальцев... Это каждый по сотне?

— Есессно. Делим пополам. А-а, и тебе не обязательно отбивать. Синкер с головой увлечется дуэлью, а я подойду сзади, а псина потом как-нибудь сама, — и похлопал ладонью по черному протезу.

Голос Исидзуэ Арики такой беспечный... впрочем, поздно. В этот момент Кирису наконец уяснил суть слов друга.

Можно не отбивать.

Можно не отбивать.

Да. Этот парень с самого начала и до самого конца не произнес: "Отбей".

То есть — если не сведет счеты, то тоже хорошо.

То есть мечта — такая штука, что кончается, не исполнившись. Нормальные люди готовы к этому, и нечего стыдиться сожалений, что мечта кончилась бесплодно.

Таково заключение Исидзуэ Арики. Именно поэтому Кирису страдает. Ведь он — счастливчик, которому выпал шанс разобраться; как его доля должна быть завидна для друга?

— Слышь, Исидзуэ-семпай.

— Кончай меня семпаить, говорю. Я не собираюсь тебя заваливать всеми этими прошлыми разборками и обещаньями. Гм, мне вообще-то сомнительна такая помощь. Работу делают, чтобы жить. Это просто бизнес, Кирису. Ты ради денег укрыл Сэкуру Юмию. Ты знал, что он пустил жизнь Игурумы Казуми под откос, но взял заказ. А этот ты, типа, отклоняешь?

Чтобы жить — это значит движение вперед.

Не чтобы избавиться от сожалений о прошлом. Избавься просто от того, что тебе сейчас мешает, говорит он.

"В конце-то концов — тебе что важнее, что было раньше или что сейчас?" — добавляет он разочарованным тоном.

На ум приходит фраза, брошенная перед уходом Нисино Харусуми.

Дежурная фраза, которую практически не могущий жить по мафиозным понятиям мафиозо говорил со всей драматичностью.

И — разочарованный, мол, ты же был проще, самый запутанный и чудной друг в жизни Кирису, в этом мире.

— Пф... Я на тебя положился потому, что совсем зашился. Мне это дело не осилить. Рукой махнул, типа, да пусть идет как идет, и так-то впутал тебя. В итоге-то под конец всегда как-то в эту сторону устаканивается.

— Кирису, не пополам, а семь и три. Знаешь, такие честные мысли думать — думай, но держи при себе... Итак? Берешься? Нет?

Молча улыбается.

Кирису Яитиро от души смирившимся, словно рукой махнувшим, тоном, наконец пробормотал:

— Ага, сделаю правильно. Все так и есть, Арика. Если кто портит твою малину, надо его без разговоров уложить.

Кивнул в знак начала игры.

?

Нижеследующее здесь как собаке пятая нога, но раз уж выросла...

— Может, достаточно, господа?.. Хоть и неудобно прерывать вашу жаркую дискуссию. Или не неудобно. Или нужно рассердиться, потому что задело... Хм, как это, такое, кажется, впервые, я не очень понимаю...

Крутя головой на своей кровати, Карё Кайэ прервал беседу.

— Слушайте. Какое там "отбить — не отбить". Вы собираетесь Кирису-сан, живого человека, ставить против него? Это и так уже Синкер, гандикап, а тут у бьющий годами не играл — он же будет убит самое худшее после трех мячей.

— Ну, он сам виноват, придется тебя просить вернуть ему чутье. Хотя достаточно продержаться три мяча. Ну, а я просто ради собственной безопасности хочу тихонько подползти сзади.

— Все испортил.

— Вот-вот! Такое можно думать, но лучше держать при себе, Исидзуэ-сан.

В противоположность смотрящему из-под тяжелых век Кирису Яитиро, Карё Кайэ неожиданно повеселел.

— Да вы спелись... Но, собственно, бэттинг не заржавел, может, все будет хорошо, а, Кирису?

— Кирису-сан вроде бросил бейсбол.

— Бейсбол — да. Он каждый день битой машет до одури, по нему видно. И вообще, кто сказал, что не стоя на боксе, битой не машут?.. Раз он взялся, то не бросит дуэль. Такой уж забавный характер.

— Хе. Чья бы корова мычала. Ты говоришь, что будет страйк-аут, и отбиваешь лайнер; говоришь, что тебя не касается, и лезешь очертя голову в бой.

— Мели-мели. Раз решили, то ловим момент. Начнем сейчас, Кирису. Нечего ждать ночи. Закончим, пока страшная тетенька не скрутила Синкера.

— Ну да, но... ты-то как его позовешь? Придется ждать ночи...

— На, забирай взад, Кирису. На меня Синкер нападал, но его прервали, так что страйк-аута не было. Остается еще одно право участника.

Исидзуэ Арика протянул золотой сотовый телефон.

Все устроено безукоризненно.

Кирису Яитиро, проклиная действия друга, который замечает все и вся, кроме того, что будет с ним самим, признательно искривил губы.

— Ладно... Взамен у меня условие. Я буду махать битой всерьез, а ты, пока результат не будет ясен, держись подальше.

— Лады. Если Синкер пробивает страйк-аут, я его жахаю сзади.

— И еще одно. Не стану уж говорить, чтоб ты жизнь спасал, но после матча, если Синкер будет жив, дай ему явиться с повинной. Если ты согласен на оба, я устрою этот придурочный бейсбол за жизнь и смерть.

— Ну хорошо. Но первое понятно, а вот второе... Поймет ли Синкер?

— Я-то нормальный, так что хоть это упомяни. Я и так иду против двухступенчатого синкера. Такая фора фигня по сравнению.

Исидзуэ Арика кивнул на предложение Кирису: ладно, черт с тобой.

С его точки зрения и то условие нелегко будет скормить, но, как и сказал Кирису, это матч нормального и одержимого. При переговорах этим козырнуть — может и сойти.

— Черт. Чтобы навыки общения с одержимыми даже здесь пригождались... Никогда не знаешь, какие в человеке зарыты забавные таланты.

Исидзуэ Арика, с благодарностью к отсутствующей здесь Томе Мато... каковой благодарности, конечно, ни капли не чувствует, так что просто на словах, поворачивается к Кирису Яитиро.

— О'кей, Слагер, я подготовлю тебе насколько возможно честную площадку. Эх, правда, как славно, что не вышло все зря.

— Подготовишь? Чем?

"Ниче не понял", — говорили расширившиеся глаза Кирису и Кайэ.

Исидзуэ Арика взглянул на них...

— Ну я же сказал, спецплощадку, устроенную против двойных синкеров. Ой, или не сказал?

...с еще больше ошарашенным видом.

9/Sinker VS Slugger.

"

Это лето было жарким.

Только что миновал полдень. Температура воздуха превысила 36С, город стал натуральной сауной, появились даже миражи над асфальтом.

В противоположность этой сковородке из земной поверхности небо — бездонно-синее, вытянувшиеся всюду колонны кучевых облаков трубят триумф лета в выси.

Восемнадцатое августа, ясно.

Крайне жаркая, предельно пригодная для бейсбола погода. На размеченном под стройку участке на окраине промзоны Нодзу было их последнее игровое поле.

"Нельзя одолеть двухступенчатый синкер. А если и можно, то как остановить изменение траектории после одного раза?"

Таков вывод Исидзуэ Арики о противостоянии Синкеру.

Это уже понимал и Кирису. Дело в том, что заблокировать второе изменение невозможно.

"Ага, защититься от второго изменения никак. Поэтому накроем первое".

После этого, обговорив за пять минут условия, Исидзуэ Арика проводил Кирису Яитиро. Не рядом со стройкой — внутрь. В смежный с открытым участком, метров в тридцать в поперечнике, длинный-длинный окружный коридор.

— Ты... это серьезно?

Понятно и то, что Кирису лишился слов.

Загнутый буквой L коридор. На углу установлено большое трехметровое зеркало. В нем, поставленном так, чтобы было видно часть коридора за углом, виднеется питчерский холм. Вот такое место Исидзуэ Арика заготовил для игры. Бэттер и питчер — за углом друг от друга, бейсбол "ход конем".

— Как видишь, правого коридора, от питчерской пластины до угла, — примерно шесть метров. От угла и дальше по левому коридору — вот, мы. До бэттер-бокса где-то десять метров. Поворот под прямым углом, да, но вполне приличное поле. Так мы автоматически отменяем первое изменение траектории, согласен?

Если не блокируется второе изменение, блокировать первое.

Это значит — практически ограничить скрюбол.

При матче на таком вот поле Синкер с обязательным условием должен будет бросать крученый так, чтобы первый поворот был направо.

Здесь речь не о страйке, боле или бинболе, а о необходимости "шута" с правым поворотом в соответствии с пространством, чтобы мяч просто долетел до бэттер-бокса.

Разумеется, так получается не бейсбол. Бьющий должен видеть питчера и состязаться с ним — вот бейсбол. Этот недостаток Исидзуэ Арика превзошел зеркалом. "Лево" и "право" не просто перевернулись, само расстояние нормально не оценить, но, видимо, считается, что к такому минусу игроки за мяч-другой приноровятся.

Бьющий, питчер — оба странно связаны через зеркало с тем, чтобы видеть друг друга, чтобы сражаться из-за стены.

Бредовый "ромб", позволенный только Синкеру, чье оружие — второй поворот, использующий кровь для вторичного ускорения.

Вот поле для решающего сражения обычного человека и одержимого, что приготовил Исидзуэ Арика...

— Не, надо выбирать слова. Ты не то что "серьезно", ты не в себе.

Но это интересно! Кирису Яитиро взмахивает битой.

Надев перчатку, выпрямившись — концентрирует внимание, чтобы сделать этот неказистый коридор своей территорией.

Проход достаточно широк. Во внешней стене — большие окна, и света вполне хватает, чтобы видеть мяч. Это неописуемое игровое поле, но условия — по минимуму, на грани — соблюдены.

Стройка безлюдна, поблизости совершенно никого нет.

Город далеко, и нет шумов, сбивающих с концентрации.

Блям-м-м! — доносится только иногда с окрестной стройки эхо металлических ударов, сообщая о положении дел снаружи.

"

"Я сведу тебя с самым сильным Четвертым".

Такими словами голос из трубки телефона "докричался" до этого.

Не бежит, не прячется. Сам предлагает матч. Взамен согласись на пару условий, — что за бредовая дипломатия. Если это может бросать, оно согласится на любые условия. Ему вообще недостает рассудка, чтобы оценить их.

Это, изгибаясь всем телом, точно призрак, отправилось к указанному месту.

Безлюдная стройплощадка.

Залитое белым-белым солнечным светом прямоугольное недостроенное здание.

Пейзаж, имеющий все шансы появиться в кино про конец света, вылепленный лишь из высоких стен и солнца.

Это вошло в него; и даже это, увидев назначенное место игры, ошарашенно застыло на месте.

"Ты на месте. Пластину видишь ведь? Там твой холм, Синкер".

Голос, раздающийся из сотового телефона.

Зеркало, стоящее в углу L-образного коридора, отражает невидимое иным путем пространство дальше, за углом.

Там — спортсмен с телефоном в руке.

Расстояние, хоть и не по прямой, действительно шестнадцать с лишним метров. Это, похоже, и есть "специфическая форма игрового поля", упомянутая спортсменом на телефоне.

"Ты-то ведь вполне дотянешься, да? Неудобно? Так и мне неудобно. Потому что придется подстраиваться под летящий по коридору мяч".

Питчер не сможет послать мяч за угол — тот не долетит до домашней базы.

Бьющий обязан среагировать за те 0,3 секунды, пока внезапно появившийся из-за угла мяч долетит до него. С точки зрения реализма невозможно играть питчеру. С точки зрения пусть реального, но невозможного — бьющему.

При виде такой бредовой игры это улыбнулось: интересно!

В безрассудочном состоянии это ощутило, что такие вбрасывания близки к игре со ставкой величиной в жизнь.

"Разогрев тебе нужен?"

Крутит головой: нет.

Сторона пластины наканифолена, чтобы не скользить, и — чего же ждут от этого матча? — заготовлено больше двадцати мячей.

— Ха...

Он выдохнул, все еще в затуманенном сознании, улыбнулся. Понадобится ли в этом матче столько? — похихикал в сторону оппонента, и...

...туман в сознании начисто вымело.

— Ну так начнем, Синкер. Как договаривались, против тебя — самый сильный четвертый номер.

Только это и объявил человек с телефоном и покинул коридор.

Был ли второй за пределами обзора зеркала? — он, недаром прозванный Слагером, входит на бэттер-бокс.

Подняв биту, словно упираясь в небо, он этим медленным движением опускает ее до уровня левого плеча.

Ощущения, как от скалы, давления и незыблемости этой высокой фигуры.

Эта на первый взгляд неподвижная поза, но чуть покачивается, считает дыхание питчера, все только чтобы отбить.

Он хорошо знал эту фигуру.

Ни имени оппонента, ни какой он бьющий — не знает, но хорошо знает его самого. Память теряется, но его правая рука помнит.

В отличие от предыдущего, болтливого, человека, бьющий держал рот на замке. "Говорить не о чем". Через зеркало смотрит орлиный взор, видит питчера насквозь.

Взгляд, что красноречивей всяких слов.

Ощущение подъема, что разогревает смерзшуюся атмосферу.

— Ха...

Вырывается смешок.

Головная боль — как белый шум.

Этот противник — особенный, дрожат разлетевшиеся клочки опознавания.

Восторг и страх.

Радость стоять перед выдающимся бьющим и опасность стоять перед богатырем, несущим крах, возбуждают мозг Синкера.

— Годится... Я сыграю с тобой, Слагер!..

Правая рука взмывает.

В кровавой косметике по белому выпущен первый мяч.

"

Бьющий рассчитывает тип мяча по "форме" питчера.

Верно и обратное. Питчер читает образ мышления бьющего и пускает мяч в самое трудноотбиваемое место, выбивающимся из категории предугадывания курсом. Оба они, видящие друг друга через зеркало, были вынуждены уже с этого этапа вести не укладывающуюся в обыденном сознании битву.

Их фигуры сменили "право" и "лево". Их оппонент — за углом коридора. Кому труднее? Можно сказать, питчеру.

Выделить страйк-зону чересчур сложно, да и вообще — попадет ли хоть в середину? Полагаясь лишь на образ в зеркале, повернуть мяч за угол — а затем пробиться через страйк-зону.

В обычном смысле — полная ерунда. Просто удачно обогнуть угол и направить на бьющего мяч — уже на уровне чуда. Но имя питчера — Синкер. И первый, разогревочный мяч угрожал груди бьющего.

"Х-х!.."

Мяч, на скорости за сто тридцать километров в час, влетающий в верхнюю часть внутреннего угла. Мяч появился, обогнув угол по дуге, и за ничтожное время пролетел перед носом Кирису.

Ни отвернуться, ни двинуть битой. Можно сказать — питчер стоял за десяток метров. Сражение через зеркало оставляет бьющему мало шансов.

Но.

"Ага. Этот вымах рукой — самым краешком бол..."

Осознает ли Синкер, что бьющий не то что не смог среагировать на безумный первый мяч, но просто не ощутил в этом нужды?

Счет — ван-бол.

Словно выработав после первого мяча Синкера контрмеры для такого правила, Слагер с первого мяча всецело отдавался планировке победоносной комбинации.

?

— Что это... было...

Он что, сознательно пропустил?

Синкер выбросил бредовую мысль из головы.

Сейчас он и бросал мимо. Проверить физическую дистанцию и способности бьющего. В воображении Синкера бьющий бы как-то среагировал и задергался от неблагоприятности постановки этой дуэли.

— Да ладно. Он знает мою форму?..

Эта форма была для броска в четыре пятых силы. Подготовительный мяч, чтобы прочитать бьющего рефери, текущую влажность воздуха. И все это... тот бьющий просек на ступени формы, что ли?

Тот, что в зеркале, легко крутнул плечами и сильно изменил стойку. Поза без сгибания рук, дающая локтям свободно играть. Форма бэттинга, откровенно целящая во внешний угол.

— Ах ты гад...

На каком-то втором мяче ему сделан вызов. Нет, он вовлечен во взаимочтение. Эта стойка. Словно самурай, готовый к рубке. Кто с мячом к нам придет... Нередко и питчеру, и бэттеру ясен исход событий через две секунды. Все тренировки и опыт результируют в симуляции явственной разницы в силах бойцов. Пусть не точное предзнание, но с большой вероятностью готовое сбыться предсказание смерти.

...Это и ощущалось от второго мяча. Обычный питчер с достоинством самоустранился бы или не имел бы выбора, как бить во внутренний угол. Поза, даже ему дающая предощутить, что если он сделает как положено, мяч будет отбит. В воображении всплывает, как он теряет контроль, промахивается и прямо во внешний угол, где одним махом его шею... нет, голову разбивает.

— Возомнил о себе...

До сих пор молчавшее раздражение. Синкер подавляет смутную нервозность и берет второй мяч.

Коридор без посторонних шумов. Молчаливое пространство. Рассчитанный на концентрацию, холодный для него холм.

Никаких потерь контроля.

Для него нет никакой причины быть скованным каким-то "придется повернуть под прямым углом".

Первый мяч он остановил на одной ступени.

Но второй... Нет жалости к бьющему, что учинил ему сеанс чтения мыслей.

И потом, этот взгляд его жутко раздражает.

Смотрящие прямо сквозь него глаза, читая питчерские способности, казалось, одновременно видят и что-то другое. Казалось, они говорят о чем-то другом.

Что: "В (...)".

Этот взгляд примешивает Синкеру белый шум в жажду убийства. "Эти глаза!.."

Что "прекрати".

Белый мяч становится крапчатым.

Делая правую руку багряной, с желанием уж на сей раз встряхнуть цель, мастер демонического мяча воздел ногу.

?

После того как он пропустил первый бол, бьющий молча принял достоинства и недостатки данного игрового поля.

"Ну и дела. Даже притом, что второй поворот вроде блокирован, все равно..."

Де-факто — он потерял вариант читать мяч по форме питчера. Все, что можно по ней понять, — мяч до поворота за угол. С момента поворота по коридору мяч становится иного типа, нежели тот, что задала форма.

Ощущение, близкое к тому, как если бы на первом этапе изменения питчера подменял второй, "невидимый".

Бьющий начинает бэттиниг, подстроившись под движения питчера, а никак не с момента, когда мяч уже выпущен. Движения подстраиваются в миг, когда питчер поднимает ногу. На этом этапе чтение типа мяча надо заканчивать, но в этом бою такое чтение ограничивается духовной плоскостью. Остается читать тип мяча не по форме, но из тактики в голове у питчера. Из формы можно понять разве что скорость.

То есть время на просчет типа мяча со второй ступени изменения траектории, начиная в момент первой ступени, сократилось с обычных 0,5 секунды на принятие решения до 0,3 секунды.

Это уже мир утиной охоты.

Придется изменить бэттинг с удара по прочтении на удар по взгляду. Да еще в сжатом континууме 0,3 секунды. Нельзя объять необъятное. Это из той серии, что зовут Провидением. Кирису так не может.

А значит...

"Теперь только самому навязывать курс".

Если остается лишь полагаться на чутье, то долг бьющего — спланировать все так, чтобы чутье угадало.

Кирису бросает внутренний угол и меняет хват биты на направленный на внешний. Предельный перескок на внешний угол. Осторожный питчер бросит во внутренний, а чувствующий победу — примет вызов внешнего угла.

Синкер... все-таки последний. Из столько лет не виденной формы вброса устремляется второй мяч.

Демонический мяч сворачивает под прямым углом и налетает на бьющего на ста сорока километрах в час. Кирису без стеснения направляет биту навстречу. Чтение верно, и скорость свинга подобрана. Но не попадает. Потому что проскользнувший и упавший в нижнюю часть внешнего угла страйк-зоны мяч подлетел вверх прямо перед бэттером.

"Вот ты какая, вторая ступень... Надо же, какое расстояние, когда следишь взглядом".

Ван-страйк, ван-бол.

Кирису прикладывает руки с битой ко лбу. Словно ломающий жест. Слишком тихая концентрация. Все еще промах на шесть сантиметров?

?

— Слышь, бьющий...

Второй мяч был его полной победой.

Возможно, ему хотели навязать внутренний угол, и курс был как-то ограничен, но психологические трюки — не про Синкера.

Обычно двухступенчатый синкер меняет направление на десяти и четырнадцати метрах, но коридор обусловил поворот направо на семи метрах, и дальше остается в какой-то момент подлета к бьющему поджечь на мяче кровь.

Таким образом, в запасе всего одно изменение, и все же нет бьющих, кто бы мог среагировать на вторую ступень на таком расстоянии.

Только что сделанный бросок это продемонстрировал.

И тем не менее.

— Что, опять заманиваешь во внешний угол?..

Головная боль.

Взгляд по ту сторону зеркала не боится Синкера ни вот на столечко. Глаза бьющего смотрят насквозь, вызывают жуткое головокружение. Это все, наверное, холод. Это просто озноб вызывает мигрень.

Сдерживая раздражение, протягивает руку к третьему мячу. Белый пар дыхания. Не обращая внимания на вновь возникшую боль в правом локте, Синкер делает замах, словно бросая "блинчик" галькой по воде.

Забавно, эта самоуверенность — натуральная? С таким легким предвкушением он еще раз отправляет демонический мяч во внешний угол.

Только на этот раз — слайдер. Бьющему-левше он влетит от внешнего угла во внутренний; адский бросок, который трудно отбить с такой стойки.

?

"Считаем, что внешний".

Нет смысла предвидеть форму мяча.

Кирису Яитиро внимательно смотрит только на одно — на единственную особенность, оставшуюся у Синкера.

С таким коридором в любом случае нет никаких форм мячей. Только в какую часть страйк-зоны этот питчер постарается пробить. Только на этом он фокусирует интуицию и прозревание сути.

Форма мяча по ту сторону зеркала.

Сильное, гладкое без нареканий движение всем телом. Но не до былой красоты. Это происходящее в пределах секунды от тэйкбэка движение записывается на подкорку в раскадровке на десятки, и траектория поворачивающего за угол мяча анализируется в реальном времени.

По вращению мяча похоже на "шут" вскользь внешнего угла.

Но воля-форма питчера отрицает это.

Отбивающая за 0,3 секунды тугая воля-бита.

Мяч зацепился за верх биты, отскочил назад от бьющего и пропал.

Поправка суммарно на 6 сантиметров. Естественный эффект ранее проведенного свинга. И, после броска, на который обычный человек и среагировать бы не успел...

— Как-то странно не просматривается... Изменения снаружи внутрь мне пока не отбить нормально...

Выдохнув так, чтобы не выпускать телесного жара, Кирису Яитиро снова повернулся к питчеру.

В старшей школе он говорил, что бьющий сжигает сотню дней тренировок в один миг. Да, так и есть. Этот Слагер вкладывает всю душу в каждый мяч.

Словно подражая питчеру с его проклятием: отобьют — умрешь. Потому что концентрацию, выжигающую целую жизнь за один мяч, он вызывал в себе три года, словно это обычное дело.

?

— Коснул... ся...

Синкер видел это через зеркало.

Дрожь по позвоночнику.

Не от мороза, терзающего тело. Его трясло от неистового, огненного исступления.

— Эй ты... Это всего лишь третий мяч, ага?

Уголки рта кривятся вверх.

Смеется. Ни с чем не сравнимое раздражение и помутнение, взгляд, пронизывающий его с другой стороны зеркала, и отвратительные приступы тошноты. Что это? Что с этим типом? Разве допустимо такое жульничество? В таких условиях — и попал? Всего лишь третий мяч. Нет, всего лишь второй "двухступенчатый синкер". И с этим одним он уже среагировал? Такой бред разве бывает? Как нелогично. Как гениально. Раздражающе нереальное, на уровне животного "чувство отбоя".

— Ах ты...

Чудовище. Такого монстра и за две жизни не встретишь!..

— Ха... Х-х-ха-а-а! А! А!

Встряхивает от бури эмоций.

Температура тела поднимается.

Мигрень на порядок усиливается.

Странно. Слыша в этом затихшем мире некий смутный шум, Синкер тянется за четвертым мячом.

Счет — два страйка, один бол. Подавляющее преимущество на стороне питчера. Но этот мяч не станет решающим. Это он сам недооценивал противника. Этот монстр анализировал третий мяч, и остальные мячи в счете выдадут монстру его с потрохами.

— Х... ха-а...

Глубоко вдыхает. На краю зрения маячит ящик, в котором аж двадцать мячей.

Действительно, дуэль будет долгой.

Локоть не выдержит и одного матча, как он раньше решил, но без разницы.

Он не может проиграть, он должен бросать и бросать, во что бы то ни стало. Демон сказал, что энергетика дуэли и есть его жизненная сила. Это так. Тело жалуется, но его температура понемногу растет.

...Сжимает четвертый мяч. Режущая боль из правого локтя опять крушит нейроны в мозгу.

Храня в правом локте ни капли приятного, а только страдания, Синкер повернулся к отражающемуся в зеркале бьющему.

...Дуэль повторяется.

Шум нарастает, торит дорожку.

Шестой мяч. Седьмой мяч. Восьмой мяч... Уже десятый.

"Чипуя" каждый мяч, пролетающий на самом пределе внешнего угла, стоит до сих пор не сломленный, незыблемый четвертый номер.

Взгляд из зеркала все спрашивает одно и то же.

Мое дыхание все ближе возвращается к норме.

Я вытираю пот залитой кровью правой рукой.

Я замечаю, что ступни давно залиты кровью.

Красный цвет освежает замутненный разум.

...Парк на закате.

...Бейсбольное поле под огненным небом.

...Место тренировок на исходе зимы.

...Свисающее с потолка...

Вдруг я увидела череду образов, которых в памяти не было.

Мне кажется, во мне всегда был гнев.

Мне удавалось продолжать бейсбол, бывший мне только пыткой, только потому, что оставалось немного.

Но чем больше злишься, тем меньше удовольствия; и мне стало страшно, что я от души возненавижу эту игру.

— Дос...

Вдыхаю всем телом.

Он тоже вкладывает всю душу в каждый мяч. Всего десять мячей, но чуть отвлечешься — уже, кажется, сбился со счета.

Негодующий взгляд в зеркало — хреново то, что и противник такой же!

Бьющий слегка сбился с дыхания. В пальцах, охвативших биту, заметна усталость. У меня получится... Этот мяч заставит биту махнуть совершенно впустую. Но тот не умер. Глаза бьющего совершенно не изменились с самого первого мяча.

Безотрывный взгляд спрашивает красноречивее слов.

Ради чего.

Ради чего ты продолжаешь бросать мячи?

— ...та-а-ал!

Уже полный счет. Траектория мяча не прощает ошибки.

Бьющий с каждым ударом едва-едва касается битой поворачивающего снизу в верх внешнего угла демонического мяча.

— Ты опять попал!..

Ощущение, будто бьющий мелко издевается, распаляет гнев.

Видимо, осознав, что чистый отбой невозможен, бьющий ограничивается простыми попаданиями.

Он изначально не хочет отбить. Касается битой, копит счет фаул-чипами, ждет усталости и промашки питчера. Это стратегия.

Серьезно, достал. Вот так вот просто попадать — этого не позволяли демонические мячи, а он не пропускает ни одного, продолжает "резать"!..

— Убью...

Пылающая жажда убийства словно сжигает все тело.

Болит голова. Болит локоть. Где-то после шестого мяча локоть перестал успевать восстанавливаться. То есть осталось несколько мячей. Нет, следующий бросок может перейти черту. Да. Хватит уже, надо просто завязать на этом. Прямой поворот и "шут" мимо внешнего угла бьющего. Снова чип. Определенно. Всего два миллиметра ошибки, но он ближе к точному отбою, чем раньше. Я скрежещу зубами. Если бы не этот коридор, а нормальное место битвы, он давно бы уже срезался...

— Нет. Просто одинаково. И этот, и я — в одинаковых условиях...

Опасно отдать ему еще больше мячей. Опасно зацикливаться на внешнем углу. Значит, внутренний. Если при этих предельных играх на внешнем влепить мяч во внутренний, исход решен. Но хватит ли этого? По идее, ко внутреннему его глаз еще не привык. Получится. Нельзя. Для внутреннего отбоя этот бьющий просто сгибает руки и поворачивает бедра. Даже из текущей стойки со свингом он успеет.

Знаю. Ведь это его банальный метод. Разбито сердце бьющих, с самого начала победный бросок закрепляющих за внутренним углом и не любящих внешний. Поэтому нельзя. Во внутренний я не могу бросить. Потому что я чувствую, что его он отобьет. А-а, впрочем... откуда я это знаю?

— Кто он?..

Раздражение застилает глаза. Дешевенькое зеркало. Лицо бьющего словно в тумане, не видно. Когда не видно лица, не выходит реально передать готовность убить.

Но — как давно такого не было! Больше, чем гнев, больше жажды убить в сердце колет напряженность. Мне хочется орать в голос, насколько же будет легче, но я терплю, скрываю. Победно вскидывать кулак еще рано, пока не срежу этого восхитительного бьющего — м-да. С каких это пор из моей памяти пропало это ощущение?

— Ладно же. Если так хочешь отбить "шут" во внешний...

Тринадцатый, чертова дюжина.

Синкер еще сильнее сгибает ноги. Сменяя стойку с бокового на нижний, ощущает неопределенную резкую боль.

— Уй... Х-ха.

Опять чего-то недостает под темечком. От одного лишь, давно родного, мелкого смещения центра тяжести по всему телу словно расходятся трещины.

— Гх... уф, хре, ново.

Пошедшие вразнос сухожилия и мышцы доставляют смертельную боль.

И пусть. К чертям проблемы локтя. Откладывание подачи расценивается как затягивание. Ничего, немного отдышусь и начну. Покажу ему, почему "sinker" значит "отправляющий на дно".

Словно оценив решительность, дыхание бьющего затрепыхалось сильнее. Пронизывающий взгляд уплотнился. Странное дело: я же не вижу его лица, так почему я чувствую этот взгляд?

Похоже, он из тех, что на убийственный настрой отвечает им же. Как же он мне по душе. Цель все еще выражает волю отбить из внешнего угла и бросает мне тот же вопрос.

Ради чего.

Ради чего ты.

Продолжаешь эту бейс-боль?

...Две стрелы глаз уверяют.

Что все кончилось не по моей вине.

Но все кончилось. Занавес той мечты намертво опущен. Не лезь под занавес, на экране все равно ничего не показывают.

— Х-х-х-а-а-а, гр-р-р-р!..

Я не хочу это слышать.

Было же так тихо, почему я слышу этот раздражающий звук.

...Когда-то в кинотеатре подняли опущенный занавес.

Стена, на которой ничего нет. Титры, которые прошли. Разочарованное и в то же время сожалеющее лицо старого друга, и это был...

— Да что ты...

Локоть болит. Словно следом за ним, поднимается жар. Я слышу белый шум. Разнесенная в клочья память, которую мне и не больно хотелось иметь, возвращает меня к себе.

— ...понимаешь!..

Поднимается левая нога. Делаю шаг прямо к бэттеру в зеркале, изгибаю правую половину тела веером.

Миг — и...

Меня окутала разрушительная, выжигающая нейроны боль.

/

...Фух! — и сознание внезапно возвращается.

Я поднимаюсь по длинной дороге на холм.

Тяжелая тележка с грузом. Тащит одинокая женщина. Воспоминание о слишком злом лете.

...Мне уже столько раз приходилось на это смотреть. Тележка остановится на половине пути, встанет на месте, и никто не поможет.

Только стрекотание цикад — цепочка, связующая нас и мир людей. Только это — больше ничего нам не позволили разделять с обществом.

В нашем бедном доме не было гнева. Только жалкое существование, печаль, и все. Ребенком мне хотелось просто дать волю чувствам, плакать, что я не хочу, чтоб так было.

Однако до этого моим глазам предстало нечто слишком уж грустное.

Женщина еще до меня, тихо, без голоса, плакала.

Бесполезный сын. Никчемный я. Невыполнимое нежелание давать восьмилетнему ребенку ощутить несчастность той жизни. Бессилие ничего не могущей матери. Все это угнетало женщину, и она даже не выронила и слова проклятия.

Не проклиная свою несчастье, не срывая зло на разницу с окружающим миром.

Просто думая, почему ее жизнь стала такой...

На себе ощутившая, что ей никто не поможет, женщина отбросила надежду опереться на несуществующего "кого-то" и, словно ища спасения, тихо сломалась одна.

Честно говоря, я подумал — ну вот, она успела первой. Раз уж случилось так, что я ее такой вижу, мне поплакать не остается времени.

Ну да. Поэтому пусть я... пусть.

Ради чего я продолжаю бейсбол, а? И говорить нечего. Я не думаю, что кто-то поймет. Я не "позаимствую" чью-либо поддержку, я никому не доставлю хлопот. Так что оставь меня в покое, ладно? Как задолбали мешать жить только потому, что человек слаб. Как задолбали деклассирующие только по кошельку. Если я не протяну руки, вы же тоже не протянете, а? Вот и прекрасно. Сломали локоть — сочту за славный урок. Не таю зла. Мне вообще некогда этим страдать. Кто нашел время ныть, тот лучше пусть его на лечение локтя потратит...

"Нет же, нет! Ты не понял, что уже не можешь быть питчером?"

Смех мне привычен. За труды праведные да воздастся. Я знаю друга, который вытащил себя таким образом в питчеры первого звена.

"Да чо там, у него мать вообще..."

Достали. Достали. Достали. Почему кого-то так волнует то, что никак не касается; почему те, кому повезло настолько, чтобы совать нос не в свое дело, могут завидовать другим? Не складывается. Сытый алкает. Да у вас головы жиром заплыли, и —

"У семпая же нет друзей? Поэтому мы с семпаем повеселимся".

...Вот так. С того дня я так давно не возвращался домой.

Да, я каждый день уставал, но перед коридором от входа менял настрой. Я умолчал, что мой локоть сломан. Сейчас надежды нет, но когда-нибудь я точно заставлю его работать. Поэтому пока промолчу. С этими мыслями я не мог даже на эти несколько месяцев ее опечалить, открыл входную дверь и крикнул "привет".

Над чайным столиком было непривычное украшение.

Словно крутящийся ветряной колокольчик.

Поутру, глядя на меня, машущего рукой, женщина —

с извиняющимся передо мной лицом — оборот — оборот — оборот.

Закрываю дверь. Заговариваю с соседкой. Это добродушная женщина с не подходящим обманчиво-беззаботным голосом.

"Ой, а ребята ушли? Как редко заходят к вам друзья. Все с бейсбольными штуками! Это твои товарищи по клубу?"

Это было не из-за младшеклассников. Те вправду просто приходили повеселиться. Они только посмеялись над жизнью женщины, пошпыняли, напоследок рассказали по доброте душевной, в каком состоянии сейчас ее сын, и все.

Все ясно как день. Она и так была на пределе. Поэтому, устав от жизни, с ощущением вины перед сыном ушла на покой. Мол, прости, что даже мечте твоей конец.

Кажется, это было в декабре.

Теперешний я не очень понимаю, что почем.

Видимо, все это меня никак не касается.

/

— Кх, хах-х...

В этот миг.

От разрушительной боли, выжигающей нейроны, воля Синкера вернулась.

— Кх, гр-р-а-а-а!

Беспричинный гнев приютил демона в правой руке.

Насильственно поддерживает тело, трескавшееся от жажды убивать.

Гнев. Гнев. Гнев. Бесформенный гнев. Не направленная на кого-то конкретно ярость — его стимул.

Крученый на скорости в сто сорок километров в час на этот раз уж точно пролетит мимо биты.

По внешнему углу, снизу вверх, ныряет "синкер". Не сравнимая с ранее задевающими внешний угол понизу мячами разница высот.

Тихий звук "чипа".

Действительно самым краешком, но — этот бэттер все же коснулся мяча.

— ЭЙ!.. Ты вообще уже, Слагер!

Мутнящие сознание гнев и радость!

Две эмоции взорвались и разлетелись.

Эпичен. Этот бьющий эпичен. Неоспоримый слагер. Он из другого теста, нежели куча уже убитой мелкоты. Раздражает. Как же раздражает. Как такой до сих пор не вылезал из норы? Не делал милости? Черт. Черт. Черт. Теперь еще больше раздражает, хочется материться. Ар-р, ну правда, почему... не мог раньше появиться, пока я не стал таким позорным питчером? Непонятно. Неважно. Сейчас есть только гнев и радость. Враждебность к бэттеру, коснувшегося лучшего мяча, и заразительный восторг к его таланту.

С другой стороны — я уже живой труп. То, что я сейчас не сделал страйк, смерти подобно.

Но тем более — эта дуэль за ним...

— Готов...

Своими глазами видел. Этим свингом бьющий повредил правый локоть. Теперь тупик. Следующий демонический мяч — страйк-аут. Услышим звук ломающегося черепа восхитительного Слагера.

— Х-х, а-а...

Кровавая правая рука тянется к теперь уже последнему мячу.

— Э... ой? Черт, ты чего?

Мяч не взять. Нет, не то что не берется, а что-то ящик с мячами в тумане, не видно.

Еще один мяч. Еще один мяч все решит, но почему ничего не видно? А, солнце в глаза. Надо было кепку надеть. Капюшон от света не защищает. Хотя в жизни никаких кепок себе не мог позволить.

— Уф-ф-ф... во.

Чуть не падая сам в ящик, берет мяч.

Перерасход крови. Спад кровяного давления, сопровождающийся утратой зрения, проходит мимо внимания. Он вообще сейчас не может даже дышать, не напрягаясь всем телом. Разные функции организма в отключке.

Теперь тупик — понял он.

И это чистая правда. Его разваленный рассудок уже не осознает, кто именно перешагнул предел.

Головная боль с примесью белого шума.

Порванное тут и там мясо руки. Уже бесформенное правое плечо... Потрескалась и уже следующим броском развалится кость локтя.

— Да знаю я... Но получится.

Тело горит.

Высокий звук удара по металлу пробуждает мертвеющее сознание.

Хреново? Да всегда хреново. Всю жизнь терпел ради мечты, которой надо сбыться.

Но ради чего сейчас?

Непонятно. Потеряв зрение и смысл, Синкер начал сетап для последнего мяча.

?

Это были кричащие спидболы.

Пятый мяч. Шестой мяч. Седьмой мяч.

С каждым разом мячи Синкера набирают резкости и одновременно ранят самого питчера.

"Кх, ха-ах..."

На взгляд питчера — неколебимый четвертый номер.

Но сам Кирису шел по тонкому льду.

Поворачивающие в десятке метров от него, на ста сорока километрах в час едва касающиеся страйк-зоны демонические мячи.

Просто реагировать на такое уже стоит не года жизни, но десяти.

Сорок процентов внимания — на внешний угол, сорок — на приманку-внутренний. Остальные двадцать — на ловлю мячей, опасных потерей контроля.

Этот питчер не задействует убийственного мяча до страйк-аута. Это понятно, но дикие подачи от потери контроля неизбежны. Однажды рука сорвется, и прилетит дикий.

"Тьфу... Хрень в голову лезет".

Там уж — удерешь или нет.

Если прилетит в голову, точно смерть на месте. Увернуться на расстоянии в десять метров от поворачивающего спидбола не выйдет. Неважно, как там бита, уже входящая в мах, но тело на приказы движения с такой скоростью не среагирует.

Это — бэттер-бокс по соседству со смертью.

Если страйк-аут, Синкер пустит последний мяч на убой.

Если дикий мяч — не увернуться и насмерть.

Синкер с каждым мячом шагает к могиле, но и Кирису с каждым мячом теряет шансы.

Остановись. Быстрее остановись, безумие.

Остановить бы. Срочно остановить бы эти вбрасывания.

Страх на подкорке сбавляет глубокое дыхание.

...Все сознание нужно направлять не только на зрение, но и сосредоточивать на других чувствах, иначе за такими мячами не успеть.

Слух особенно близок к зрению, и с мозгом эти два чувства взаимодополняющи. Данные от слуха и от зрения не раздельны, они поступают в связке. Пространственное ощущение, логическое мышление повышены. Мозг сочетает сознание с левым ухом, и в заведующее образами правое полушарие информация вбивается напрямую.

Кирису не планирует измотать Синкера, срезая мячи. Все свинги направлены на отбой. Он всего лишь не попадает. Человек, ни разу еще не пропускавший бол, если только его видно, уже седьмой мяч ловит и не успевает.

...Если Синкер и суетится, то суетливость Кирису еще больше.

Двое, которым не позволены ни страйк-аут, ни хит. У обоих еще не было противников, кого нельзя было бы победить так, как диктует воображение.

"Ага, это, ну..."

Страшно. Слагер запоздало ощущает, насколько напряжная штука бэттер-бокс.

Завершить бы. Завершить бы за наименьшее число мячей.

Уже нет настроя отбить и покончить с этим. Пусть форбол. Дикий мяч или бол срезать не станет. Пропустит как есть, а дальше пускай Исидзуэ Арика что-то делает.

Восьмой мяч. Резковат. "Шут" во внешний угол, судья бы засчитал страйк. Осознав это, начинает махать битой на полной скорости.

Бэттинг задействует тело от щиколоток до запястий, являясь самым длинным для тела последовательным движением. Спираль, где каждое звено вращается по очереди. Но поворот для всего не начинается с первичным "пинком". Все движения целиком прибавляют к скорости. От ноги к бедру, от бедра к спине, от спины к плечам. И каждый раз скорость растет, и бита, на самом конце спирали, вмиг разгоняется до ста сорока километров в час.

"Кх, ах ты!.."

Упускает попадание. Видит эти считанные сантиметры, но не успевает. Это предел человеческой реакции... Если будет опасный или внутренний, сознание располовинится, и если зажать одни внешние траектории, он едва-едва успеет.

Но не может этого. Такая резкая смена стойки изначально была для заманивания мяча во внутренний угол. Если прилетит туда, касание, может, и будет неполным, но все равно приходится оставлять выбор для внутренних.

Бэттинг начинается с ограничения мышления питчера. Если сейчас сделать нейтральную стойку, смысла в подготовочной части не будет. Легким увеличением свободы выбора противника матч проваливается.

Питчер держит следующий мяч.

Думать некогда. Сконцентрировав сознание, он прикидывает форму броска.

И каждый раз...

"Игурума..."

...гнев этого питчера доходит до него через зеркало.

Почему все так обернулось? Мы же просто хотели играть в бейсбол. Я не виноват. А виновато общество, не давшее даже свободно поиграть с мячом. Тот, кто был слаб, выбился вверх, вы обиделись и для развлечения в свободную минутку подставили ему подножку...

Так кричит правое плечо питчера.

С каждым мячом расползающаяся форма. Но живость растет, и мячи чудесным образом набирают резкости.

Среди этого: презирая бьющего как предателя, навек изменившиеся глаза ребенка.

"Я попробую кинуть боковой. Пусть скорость плавает от размера тела, но крученые зависят только от тренировок..."

...Хоть и нет времени на сантименты.

Эта необратимо искаженная фигура упрямо накладывается на образ старого друга.

Детство, когда все-все было иначе.

Единственное общее — любовь к бейсболу.

Нет... Изменилось и это.

Они просто смотрели в одну сторону, а видели такие разные вещи.

Именно Кирису, не замечая этого различия, и загнал в угол друга более жестоко, чем кто-либо иной.

Девятый мяч.

Разбрасывающий искры мяч влетает под таким острым углом, словно ругает Кирису — "предатель".

Страдающая правая рука Синкера. Кто угодно посмотри — это предел. Человек бросает мяч, подавляя боль, превосходящую воображение. Это Игурума Казуми делает шесть лет подряд. Радости в бейсболе он не увидел ни на миг, этот король в пустыне.

Его вид был слишком ярок для Кирису.

Питчер вопит.

Ты легко бросивший бейсбол предатель.

Ты незаурядно талантлив, но не отдал бейсболу все, недопырок.

Так и есть. Естественно, что Синкер зол на Кирису Яитиро. Но если задаться вопросом, кто из них прав, Кирису и сейчас ответит с гордостью:

"Ага. Дык я молодость бейсболу посвятил.

Но я же не ты, я не разменял на него жизнь".

Поэтому и не дошел до ручки.

Он в любом случае не смог стать таким нездоровым героем, что разбрасывается жизнью за то, что любит.

"Знаешь, последнее время матушка улыбается. Рада, что меня все хвалят..."

Десятый мяч.

Фастбол, каттер, пущенный из формы, что словно дышит огнем.

Чей страх смерти больше?

Бэттера от холостого маха или от смерти за доли секунды от дикого мяча?

Питчера, свалившегося после вбрасывания на пределе нечеловеческого знания?

Страх Кирису больше...

Неимоверный гнев этого питчера подавляет страх.

...То, что уже закончилось. То что уже не сбудется, движет уже мертвым телом.

Питчер не осознает. Он даже не замечает, что уже давно харкает кровью, что покрыл весь "холм" кровью.

"Гх..."

Невыносимое зрелище. Но отводить глаза нельзя.

Что можно сделать сейчас — так это положить конец.

Быстро и неважно с каким результатом положить конец этой игре. Готовый и к этому, Кирису не может нанести удар.

Тайминг уже совпадает. Этот питчер не любит мячи во внутренний угол. Теперь остался только один мяч, нужно привязать сознание питчера ко внешнему углу в момент выпускания мяча, и исход решен, это понятно, но Слагер все продолжает дуэль.

...От страха плохо соображаешь. И вот Кирису отвел глаза от собственных мыслей, и — тринадцатый мяч.

Синкер первый привел дуэль к исходу.

Взамен бокового — дающий еще большую нагрузку нижний. Жалкое, напоминающее раненного и бьющегося в агонии лебедя, но завораживающее и свежее движение броска.

Если прежние прямые были плюющимися огнем скрюболами, то сейчас налетает синкер, который рассыпает молнии.

"Кх, о-о!.."

Взлетают все девятьсот граммов тяжелого, как жизнь, товарища-биты. Атмосферу взрывает звук "чипа".

"Дх-р-х-х!.."

Тупая боль в награду. Он только потому успел за этой разницей высот, что не шла в сравнение с прежними мячами, что уже несколько раз видел такой мяч и принял в дар опыт, что кончился простым граундером. Слишком дикая поправка по вертикали. Кое-как попав по мячу, правый локоть Кирису все же начинает щипать нехорошая боль.

"Потянул, что ли?.. Хреново..."

Порвал что внутри?

Как бэттинг, так и питчинг — филигранная работа, и легкая нестыковка запросто портит тело. Это гонка мяча на скорости в сто сорок километров в час и отбоя за 0,3 секунды. Плечи, локти, кончики пальцев получают мгновенную нагрузку в сотни килограмм.

"Смазал. Значит, тронул, и остался один мах..."

Причем ситуация с внутренним углом отчаянная. Судя по локтевой боли, отбой на согнутых руках обречен на провал. Но что-то не верится, что отобьет такой бросок во внешний угол еще раз.

То есть — поражение.

Следующий мяч убьет Кирису Яитиро.

"На этом конец?.. Офигеть, эта дуэль не так кончится..."

Слагер поворачивается к питчеру, чтобы закончить дуэль иначе... Но питчеру в зеркале было хуже, чем Кирису.

Ощупью находит мяч.

Даже не отдышавшись, делает сетап.

"Балда, ты же так..."

Влепишь дедбол.

Весы поражения вмиг качнулись обратно.

Откровенный дикий мяч. Даже повернув под прямым углом за угол, без вторичных изысков влетит бьющему прямиком под ноги. И это победа. По состоянию питчера видно, от мяча можно увернуться.

Кирису достаточно отпрянуть и пропустить.

Счет — четыре бола. По правилу взятия базы победа за бьющим.

И этот вот описывающий некрасивую траекторию мяч бьющий отбил специально.

Мяч отлетает в стену. Ненужный фаул-бол.

Видя это, в потрясении он наконец осознал. Свое сожаление о несбывшемся. То, чьей же мечтой был этот матч.

"Слышь, Кирису, ты помнишь, как я тогда ляпнул ту дурь?.. Если помнишь, давай забудем о ней..."

"А-а... точно".

...Он даже в страхе смерти продолжил матч — оно это и значит.

Если подумать, как же тогда было весело!

Мечта о потерянном лете. Уговор, что нарушил сам.

Гремящая по Сикуре, дающая смущающее звание гения, его дуэль один на один с Игурумой Казуми.

Это свершилось прямо сейчас. Еще бы не было весело. Как можно легко закончить ее. "Хочу еще!" — не мог не думать он.

"Однако да. Раз осознал, надо уже кончать..."

В то же время ему было грустно как раз потому, что было весело. Этот сказочный сон, что так долго беспокоил, сейчас некому смотреть.

Издалека — звук удара по металлу.

Бам-м, бам-м. Практически безлюдная стройка. Куда там до воплей болельщиков этому высокому металлическому шуму. А потом — бездумный и наивный комментарий.

"Бейсбол — он в том, хорошая была дуэль или нет, верно? Победы, поражения я бы не стал..."

...Гнусно. До чего же это жестокая отмазка.

Жестокая мечта эгоистичного гения.

Искренняя мечта того, кому не дано.

Жил опустившись, бросил бейсбол и даже на дне простак — как раз Кирису.

Мечта Игурумы Казуми не была простецкой, но человек может ею гордиться.

Вот и вся история. Больше всего одержимым бейсболом был не Синкер, а он сам.

"...Я буду таким питчером, что никто кроме тебя не отобьет. И ты тоже стань таким бьющим, чтоб ничей мяч, кроме моего, не пропустил. И давай тогда мы в один прекрасный день..."

Такой жестокой истории больше не будет.

Он все это понимал. Изначально обездоленному и одаренному не понять друг друга. Параллельные прямые не пересекаются.

Но... они видели одно и то же. Хотели прийти к одному и тому же. Просто когда выбирали цели, это не сбылось, вот и все. В самом истоке — когда они невинно играли в мячик, Кирису Яитиро почему-то не смог принять, что его мечта давно сбылась. Почему?

"...Ага. Ты, наверно, думал быть со мной номерами один. Но я-то, честно сказать, мечтал о большем".

Но Кирису предал. Кирису предал раньше. Первым забуксовал он сам. Не на втором году старшей школы. В тот самый момент, когда он пожалел чувства друга, разные факторы хаоса потрясали его битой, заставляли друга опускаться. Кто знает, насколько это ранило того самого друга.

...Может, хоть сейчас он успеет?

Пьеса без зрителей.

На серебряном занавесе, где не проецируется фильм, что-то осталось.

Перехватив биту обеими руками, вытягивает руки.

После такого глубокого вдоха и выхода, что выпустил весь воздух из легких, Слагер возвращается в бокс бьющего.

За шестнадцать метров от него на холме — маньяк-убийца. Но не так, а по старому прозвищу к нему обращается Кирису.

— Йо... Прости, что так долго, Синкер.

Ностальгия. Знак начала матча, что не выходил из его уст десяток лет.

За внутренний угол не волнуется.

Дуэль решит один мяч. Точно во внешний угол — нацелясь на козырь Игурумы Казуми, синкер, Слагер поставил жизнь на последний бэттер-бокс.

?

Очнулся от набегающей на уши волны звуков.

В сознании и глазах — белый туман.

Кто он, что он делает? Ради чего бросает? Не вспомнить.

Словно привидение. То, что зовут Синкером, стало простой машиной, которая довольно неловко тянется к мячу.

Дуэль еще не решилась.

Бэттер стоит в стойке. Ясно, что не убив этого бьющего, домой не вернуться — сказала навязчивая идея, и она одна запустила дыхание. И тут...

— Прости, что так долго, Синкер.

Первыми в беззвучном мире он услышал слова друга, которым в детстве восхищался больше всех.

/

...Он вспомнил причину.

Высокие горы облаков. Гоняющий мурашки по коже стрекот цикад. Бессильно рыдающая женщина.

В то лето он увидел нечто слишком невыносимое.

Он увидел неизбывную, тихо рвущую сердце грусть.

Поэтому он поклялся, что станет ей спасением.

Плевать, что он беден. Плевать на свое веселье. Он нашел то, что куда важнее, он понял, что надо делать.

— Точно, я же...

Ради этого вытерпел все.

Продолжал неприглядно оттачивать питчерскую траекторию.

Причина желания стать профессиональным бейсболистом. Потому что любит. Потому что хотел бежать от нищенских проблем. Потому что хотел смотреть людям в глаза... Нет. Не поэтому он взял в руку бейсбольный мяч. А просто ради того, что увидел в тот день. Просто ради женщины, чья жизнь была горькой, лишенной всякого смысла. Он хотел дать ей гордость тем, что она родилась на свет...

...Он наконец вспомнил. Эта мечта — мечта не Игурумы Казуми. Мечта о матери, судьбу которой он хотел изменить.

А матери больше нет.

Единственной причины, по которой он поклялся продолжать бросать мяч.

Детская решимость защищать, даже будучи изгнанником из Эдема.

Однако...

— Точно... эта мечта уже кончилась.

Его лишенная спасения жизнь, над которой опустился занавес восемь месяцев назад, в декабре.

/

Сознание возвращается.

Зрение очищается от дымки.

В уши впивается металлический звук.

...Даже дышащее с трудом, полностью измотанное — его собственное тело.

— Ну да... Полный счет.

Без жалости отбей.

Когда-то давно он был готов сломаться и заговорил со старым знакомым. Потому что все плохо. Он попытался всего раз сбежать от своей клятвы.

Но были и веселые времена.

Точно. Он, наверное, не бросил как раз потому, что бывало и веселое. С мальчишкой, чье имя никак не припомнит, он столько раз играл до самого захода солнца.

Чье это воспоминание?

— А-а...

Слышен звук.

Здесь очень плохо.

Как на горячей сковородке.

В аду цвета воды я и сейчас стою одна.

...Воспоминания нахлынули.

Я слышу звенящие металлические удары.

Я слышу далекие, мелкие, эхоподобные крики болельщиков.

Значит — надо бросать мяч.

Получится?

Конечно, получится. Зима уже кончилась. Лето такое жаркое, что трудно дышать. Выжигает легкие. Туманится бейсбольное поле... Колотится сердце. Это сводящее с ума лето еще раз вернулось в мою правую руку.

В зеркале бьющий стоит один.

Кто этот бьющий?

Не вспоминается. Но надо бросать. Для кого-то по имени Синкер, чтобы исполнить давнее обещание, я брошу соответствующий мяч.

Вытираю мешающую кровь, правой рукой об одежду.

Почти сломанная рука простирается по ветру.

Самый лучший в жизни скрюбол.

И вот... Напоследок он услышал звук, извещающий о финале.

"""

Летит белый мяч.

Не давая заляпаться кровью, я бросаю его бьющему, который отражается в зеркале.

Поджидает стена для демона. По сворачивающему под прямым углом коридору отскочит какой угодно мяч.

Мяч, что не должен бы свернуть. Последний выстрел, что не должен долететь... Это прекрасно. Описав кривую, словно взлетающий лебедь, величайший скрюбол осиливает поворот.

Больше под углом он не свернет.

И он не так быстр, чтобы вмиг долететь.

Именно поэтому глаза так застилает пелена.

Это не то, что мучает одержимых демоном. У демона есть семя и есть финт. А это — просто гений человеческий. Делать чудеса, до которых знакомым далеко, — с давних пор роль богов.

Следовательно, этот мяч вовсе никакой не демонический.

Только здесь, на поле без зрителей, палит жар этого лета, где исполняется уговор.

Два страйка, три бола.

Протянулся и падает во внешний угол последний мяч; бьющий чуть приподнимает правую ногу, делает свинг в такт дыханию...

Х/Наше время (2004-й, лето)

"

Вот так планы на лето вернулись к tabula rasa.

Они и так-то были на эту самую tabula похожи, а когда дело о грозе перекрестков, серийном убийце подошло к финалу в последний миг, вернулась скучная обыденность, какой она и должна быть.

Слухи о серийном маньяке-убийце Синкере остались слухами и пропали. Изоляцию Игурумы Казуми полиция осуществила без огласки; и в итоге все свели к преступлениям на почве наркотической зависимости от имевшего хождение в июле препарата.

Поэтому дело о гротескных деяниях носителя синдрома А, одержимого, развернули и разгласили в чуть более поздних событиях.

— Эх, перескок прям на заглядение. Когда настолько досконально делаешь, оно уже не столько освежает, сколько мороз по коже, как считаете?

Спрашиваю вполоборота парочку за спиной, ноль реакции.

Вторая половина августа, пережаренным дням конца не видно, мы — на спортивной площадке Сикурской общей старшей школы N1. Когда я переехал и разбирал коробки, вдруг обнаружил ключ от задних ворот и решил заодно, раз все равно назад нести, вытащить Кирису с Цурануи проветриться. Время заполдень.

Кирису даже не уполз в тень дерева, расселся, скрестив ноги, прямо под солнечной шкуросжигательной микроволновкой;

Цурануи развлекается, плескаясь водой на пустынной истоптанной площадке.

— Хм... Насколько после нашего выпуска тут все пасторально, надо же. Я надеюсь, бейсбольный клуб они в том году не закроют, не?

— Э, кто их знает. А я слышал, хотят разбить состав. Ну, времена вообще меняются. Похоже, бейсбол уже стал продуктом вкуспрома.

— А-а, как страшно жить...

Унылые вести, хочется взять и плюхнуться на землю. Но я как бы вырос из этого, и кататься по земле не стал. Вот такая вот жизнь после двадцатника.

— Так что, Кирису, ты правда собираешься у меня вписаться?

— Хм? Не, если в напряг, я поищу. Но че тебе, пустующей комнаты жалко? И недорого. И сподручно, если что-то такое опять случится.

"Что-то такое" — это про Синкера.

Я вроде сделал работу гладко, но другая сторона соглашения изволила быть недовольна выручением и передачей клиента полиции, и потому моя зарплата была ограничена минимальной суммой.

Конечно, это все равно была немаленькая сумма, но Кайэ-то уговорил половину, и...

— Чего? Синкера утихомирил Кирису-сан, не так ли? А ты, Арика, нич-чего не делал, так что я нич-чего тебе не дам. А, и вот это специальный бонус за настольный бейсбол. Не следует ли тебе на будущее купить хотя бы биту? А то нападет неизвестный киллер, и что тогда?

Вот так надо мной бессовестно издевался мой демонический наниматель. Вот бы он завязал так скряжничать при своих деньгах. "Я богат потому, что скряга" — это про уровень мелких богачей. В его случае уровень совсем другой, так что от моря мог бы и уделить бухточку.

— Ты чего такой унылый? Ты разве не забываешь, что днем было?

— Содержимое кошелька не ресетится. Я даже первоначального оклада еще не получил, между прочим.

— Мало денег — напросись еще поработать. Тот малец же говорил, для тебя работы завались, если нужно.

— Да брось... Хренушки я еще полезу возиться с одержимыми.

Именно так. Величайшей моралью прошедшего дня стало: не связывайся с экзорцизмом.

...К счастью, экзорцизм Синкера имел место днем и в памяти не сохранился. Но вот что было вечером... Заглянул к нему домой, и соседка Игурумы Казуми мне про его семейку такое рассказала, поди забудь. Даже краткие записи в блокнотике не то чтобы особенно приятны.

Да... Видеть такое тяжело. Особенно не хочется связываться с такими ребятами, как Игурума. У них с головой что-то неладно, если сливают смысл и средство жизни воедино.

— Пф... Арика, ты глянь. Цурануи надоело играть с водой, так она теперь дверь клуба пинает, дура. Я считаю, три минуты до пробоя по центру.

— Эх, молодость! Поделилась бы секретом своего вечного двигателя, серьезно. Сегодня плюс тридцать восемь, если что! В такой температуре земляне не могут функционировать.

Бормочу под нос с надеждой: собственно, не она ли сильнейший персонаж Сикуры?

Мы умолкаем. Я думал, он похихикает.

Вопреки пророчеству Кирису, Цурануи где-то через минуту успешно открыла дверь бейсбольного клуба. Видимо, заметила, что не заперто.

— Кстати... Это же ты заставил того шатенчика три раза кряду бросить мяч по одной траектории, да?

— Гм, так ты просек?

— Когда мы уже закончили. Так нормальные люди не делают. Очевидно ведь, балбес ты перекачанный.

— Злой ты. Я все-таки научился строить козни, хоть по мне и не скажешь.

Еще больше неожиданно. Когда человек сам себя считает злодеем, он пожизненный добряк. Мир просто разделен на истинных злодеев, злых добряков и добрых добряков.

— О, вышла... бли-ин, вот дура девка. Сплетни любит, а?

Цурануи позаимствовала из клуба мяч и стала играть в мячик со стенкой. Похоже на питчера.

Причем специально что-то типа боковых, ну не сыпь соль на рану, а?

Несколько минут мы смотрим на девушку.

— А-а, вон как. Вбросы-то может один человек, — внезапно каким-то бессильным голосом пробормотал Кирису.

— Угу... А что?

— Да не, ниче. Когда был мальчишкой мелким, ага. Я и забыл, почему предложил играть вместе. Ну да. Одиночных игр других и не было.

Отвлеченный тон голоса.

На этом диалог прервался, и мы любуемся умилительными питчерскими формами Цурануи.

Беру свои слова обратно. Она никакую не соль сыпала, а вовсе молодец.

— Однако делать не фига.

— Угу...

Чем-то знакомый летний полдень.

Кирису сидит скрестив ноги, я все стою, и мы смотрим на горы облаков...

— Значит, так. Давайте устроим бейсбол!

Не получается ответить на эту внезапную идею.

Кирису лениво, театрально вытягивает руки.

— Ты чего, Арика? Почему нет, делать же нечего? И вон той дурочке не терпится.

Ну да. Вот так. Вот к чему все шло. Я криво улыбаюсь.

— Раз решили, сразу и начнем. Э-эй, начинаем бейсбол, Цурануи-и! — ору.

Цурануи подхватывается: дождалась! — и прямиком в клуб. Кирису медленно поднимается.

...В этот момент краем глаза я увидел на его лице выражение не в тему.

С таким смотрят вдаль, провожают навеки уходящий поезд, в общем, не в тему.

— Пошли, Кирису.

Сделаю вид, что не заметил. Он как всегда заносчиво кивнул своей немолодой физиономией.

Здорово, что сейчас день. Я смогу и эту грусть к ночи забыть. И похожее на преждевременную радость ощущение счастья, и неуместная печаль для меня не имеют смысла... И то, что вообще-то обязательно надо бы запомнить, становится воспоминанием, что только на сейчас.

— Семпа-ай! Быстрее же, сегодня мы уж разделаем эту гориллу под орех! А ты вообще с какого счастья у него живешь? Назло? Ведь назло, да, семпай? Так, ты мне не по нраву, если еще придешь ко мне, можешь файт май бразерз, которых что-то маловато!

Цурануи взмахивает битой и рукавицами и отправляет в полет до Кирису.

На этом завязываю бередить раны. Треп о воспоминаниях цвета воды окончен. Бейсбол только втроем начинается — весело, без какой бы то ни было боли.

Разумеется — и говорить нечего, кто встал в бэттер-бокс.

? S.VS.S.end

"""

Игра Sinker vs. Slugger закончилась.

По безлюдной стройплощадке проносилось отдаленное эхо звуков стройки.

Брошенное в коридоре зеркало разбито.

Бьющий, то ли от последствий тщательного удара, а то ли выйдя из крайней степени нервного напряжения, потерял сознание. Просто сознание, угрозы жизни нет.

Питчер как стоял, так и повалился в коридоре. В его случае сознание на месте, но жизненные силы теряются с высокой скоростью, и гарантировать выживание нельзя. Можно выразить и иначе — не теряется; это то, что вселилось в его правую руку, крадет у него силы. Видимо, оно старается придать своему существованию приоритет выше, чем у жизнедеятельности организма-носителя. Этот паразит — родителеубийца как он есть, но я смиряюсь — дык, демон и есть демон.

Итак. С момента моего поворота на питчерскую сторону и ожидания исхода матча за пределами здания прошло двадцать минут.

Вроде бы мало, но долго, и терпеть это время было сопряжено с жуткой усталостью.

Звучно шагаю по коридору. Зеркало разбито, я сам себя не вижу. Совершенно естественно. Постоянно видеть себя — утомляет. Особенно я рад сейчас.

— Это ты...

Он среагировал на звук шагов, лежа на полу. Гаснущее зрение направил в коридор.

Может, вечер, а может, закрыли окна. Проход позади него был страшно темный.

— Ну-ну, не теряйся, Игурума. Заснешь — не проснешься, как в ужастике. Надо собраться, надо пойти в полицию и галантно сдаться властям.

Не отвечает. У него уже нет на это ни сил, ни причин. Полностью измотанное тело уже считает смерть легким путем.

— Мы так не договаривались. Если проиграл — сдаешься. Такое правило.

— Не стоит. Я...

— Стоит-стоит. Я тоже не хочу, чтоб ты так просто и легко улетучился. Поступим... ну, Арисима Сего был моим приятелем, младшеклассником. Нужно, чтобы ты за него по возможности ответил.

Темнота перемещается.

Звук шагов приближается.

Он мутно смотрит на присутствие рядом нечто ужасного.

— И у тех, кому ты мстил, тоже были свои истории. Знать их нет нужды, но надо хотя бы задумываться, что они есть.

Потому что ты не вечный ребенок.

Овеществленная ненависть раззявила гротескно кривую огромную пасть.

Отчего рождается ненависть?

Здесь те двое, один напротив другого, кому давно ясно.

По коридору бурлят волны эмоций. Слишком далеко для его брызг.

Это направлено не на него, лежащего посреди коридора. Это то чувство, когда так много всего чувствуешь, что не описать, что именно.

Радость и гнев.

Грусть и злоба.

Это то, что изначально — маленький человек, неопределенный, несущественный, подающий ни с чем не совместимые электросигналы. Он смотрел на это — мутно, нарушенным зрением.

— Так и думал... Это, наверное, тяжело.

— Что?..

Шаги останавливаются. Досадно... Вообще, совершенно, ни на вот столько непонятное бормотание.

— Что именно так и думал?

— Я боюсь тебя видеть.

— Почему боишься?

— Потому что... ты — самый чокнутый.

Я вслух обижаюсь и сбрасываю протез. Словно открыли ставни — коридор окрашивается под белыми лучами солнца.

— Ну налетай, псина. Все не жрать, а то будут проблемы. Вот по сих, твое любимое. Счас выну, погоди.

Отсутствующая левая рука. Фантомные ощущения выделяют из его правой руки фруктообразную опухоль. Черный пес шумно нюхает и увлеченно кушает.

Отсечение — не тогда, когда демон внутри тела, а после извлечения его наружу. Это не тот обряд экзорцизма, что одолевает и изгоняет демоническую сущность — этот ее взимает силой, "эксторцизм". Ничего-ничего не разрешилось. Моя противная роль.

И это — первый эксторцизм.

Наконец-то доведенное до конца, уже не оставшееся в памяти, первое поручение.

? S.VS.S.cut

Неудержимость сама по себе была показателем скорости.

"

Не сравнить с животным, куда им.

У кого изначально другие способности — с тем охотником нельзя равняться.

А главное, потеряно наше единственное преимущество.

Чрезмерная бессмысленность. Неистощимое многообразие. Нестабильное слабоволие. Мы бежим по пятам, разбрызгивая всевозможные беспорядочные мысли.

Врожденные способности оскорбляют волю?

Значит, пусть послерожденная безумная воля помогает их подавлять.

Сжимать время нет смысла.

В самой этой мысли нет шансов на успех.

Обгоном ничего не добьешься.

Просто тебя станут толкать сзади, и ты скатишься.

Целью были догонялки до обрыва.

Вечный побег в омут смерти.

Не переставая ускоряться ни на миг.

Всеми своими отточенными способностями встретить безгранично растущего зверя, встретить удар ответным ударом.

"

...Ты кипятишь изотермальную кровь.

О, ты, что потешаешься над бессмертием; палящая скорость — Фомальгаут.

?FOMALHAUT.

1/Незадолго до того (2004-й год, ноябрь)

Хиномори Сюсэй, что пишется, как "берегущее солнце осени светило", — перестроенный человек.

У него пока нет имени.

Длинные волосы, словно сажа. Выделяющийся черный плащ. Зеркальные очки, скрывающие глаза. В его руке острый предмет, выражение лица зверское, ухмылка — "подойдешь — зарежу". При такой отличительной внешности он до сих пор без псевдонима; все считали его одержимым, но кличку пока не дали.

— Что за?.. Ты почему еще жив?!

— М-м...

На вопль полностью покрытого кровью юноши лет пятнадцати-двадцати Сюсэй бездумно хмыкнул.

Довольно-таки задолго до этого, в оживленном деловом и магазинном районе, время за девять вечера. Хиномори Сюсэй стукнулся плечом о прохожего, сам не заметил, как согласился на драку, и вскоре увел его в проулочек, куда никто по доброй воле не ходит. И в раздумьях, чем бы поужинать и прочем таком только что сделал из паренька решето.

— Ты же умер два года наза-ад!

— Хм, мгм.

Хиномори Сюсэй впервые видел этого жалкого паренька, который так и сыплет словами да без обиняков.

Парень собирается сбежать, но как только он срывается с места, в его бедро непринужденно врезается труба в руке безжалостного бандита.

В боевом искусстве говорят: "сэн но сэн", самое-самое. С такими речами он в лучшие времена мог бы запросто стать заминструктора в какой-нибудь городской кэндо-школе.

— Не, если на то пошло, то три года назад — ты тогда с крыши небоскреба... Не, не-не-не! Вообще-то, четыре...

Хотелось ответить: "Ты определись уже". Может, он устал от чрезмерно стереотипных фраз юноши? Хиномори Сюсэй недовольно цыкнул, вытащил из бедра бедняги трубу, и завистливо обронил:

— Клево. Держишь типаж, парень, — а потом воткнул ее юноше в левое плечо.

Изо рта того выплеснулся вопль. А это центр людного района. "Что, что такое?" — набежали на шум в темную улочку зеваки и стали подглядывать, но мужчина бросил им через плечо: "Все в порядке". Юноша был в тени Хиномори Сюсэя, и народ, ничего не увидев, благоразумно оценил подозрительную личность в черном плаще и разошелся.

— Хм-м, последнее время как-то просто. В девяностых было не то: если поорать в городе, так набежала бы толпа студентов-качков. Индифферентность делает людей слабее, но и в чем-то сильнее, согласен?

— Т... т-ты...

— А, да, насчет того, почему я живой. Я ждал, ждал такого вопроса! Все-таки не бывает героя без фирменной фразы! Тем более отрицательного! Ну что, поехали? На сей раз я все обдумал и уверен в себе. ...Да. Ибо я — неуязвим. Пока во мне эта страждущая кровь, я буду возрождаться вновь и вновь...

Юноша молчит.

— А, э-э, не понравилось?.. Ну, ладно, я сам понимаю, что слабовато... М-м, это, как бы, похоже на трансформацию от одной бездумно сказанной фразы. То есть без такого вообще никто за бесплатно в зверские убийцы не подастся. Эх, вот бы кто дал приличное имя...

Глаз юноши вспыхивает красным.

"Черный плащ отвлекся, не пропустить!" — и без преувеличения, без иносказания, целиком окрасив глазное яблоко кровью, юноша командует человеку перед ним:

— Смотри, смотри мне в глаза-а!

— М-м?

Прядется волокно толщиной в десятую долю миллиметра.

Генерируемые и испускаемые глазом юноши нервы пронизывают глаза Хиномори Сюсэя.

Солнечные очки бесполезны. Незримое волокно вьется по стеклам, как лоза, изгибается, устремляется прямиком к глазному яблоку.

— Связал!.. Давай, глуши!..

Вид замутняется одновременно для обоих. Вломившись в зрение, нерв злодейски фальсифицирует изображение, отпечатывает картинку в памяти, этот ущерб восприятию вымарывает даже ее поля.

За это юноша-одержимый прозван Бельмом. С помощью своей силы он легко проворачивал мелкие ограбления. В основном денежный грабеж в круглосуточных магазинах. И каждый раз он вторгался в нервную систему человека, приблизившегося к нему на пятнадцать сантиметров и встретившегося взглядом, и выжигал в его глазах неуничтожимую, непоправимую "картину" на тридцать процентов поля зрения.

Награбленного набралось пока не больше двух миллионов иен, но это хулиганство стоило испорченного зрения уже восьмерым.

Жертвы Бельма не могли выносить ужасных картин и сами лишали себя глаз, но Бельмо жег до самого мозга, и даже слепота не мешала видеть эти образы.

В результате люди повреждались рассудком, становились выжженными изнутри, даже лишали себя жизни.

Не особенно свежо, но иначе как сатанинским деянием это не назвать. Один раз нанесенный и продолжающий существовать в голове до остановки мозга видеонаркотик.

Однако...

— Ого, это что за порнуха?! Эй, ты для подростка слишком развращен! Мал ты еще снафф-сцены показывать! Эй, ну да, ты же ребенок! Ну правда, нельзя так. Но что добру пропадать, закину на задворки памяти! Пусть останется на уме — главное, в сознание не пускать. Это же как кабельное!

— Что... Что-о-о-о-о?!

Юноша распахивает глаза.

Что он сейчас сказал? Не обращает внимания? Обычное вперивающееся в сознание "не имеющее никакого отношения" изображение ему по фигу? Это ненормально. Если бы этот мужик отклонил "бельмо" какой-нибудь способностью одержимого, то еще понятно. Но чтобы получил, но выдержал — так не может быть.

— Эй, ты псих?! Ты же огреб, лежи и корчись! А то меня от тебя стошнит!

— Э-э? Ну почему сразу псих, я просто терплю. Как же там, коготок увяз — кобыле легче? Или нет... Хорошая мина при терпении и труде, да?

— Я не про это, придурок! Для нейтрализации яда нужен иммунитет! Чтобы с самого начала можно было терпеть! А у тебя вообще иммунитета нет, и ты принял смертельный яд — и он действует! Так почему ты еще жив?! Ты должен умереть, какое еще сраное терпение?!

— О-о. Складно врешь. Разница как между бродячим трупом и ожившим трупом, хм. М?.. Что, нет? Да ну, надоело. Короче, это ты уже зря, малец. Такое не то что до восемнадцати, а до восемнадцати тысяч надо запрещать! Вот послушай доброго совета, завязывай! Если в юности до такого доходить, то через десяток лет либо помрешь, либо станешь беспросветным мелким бандитом. А-а, хотя ты, вообще-то...

Он ощерил губу, выставив хищный ряд острых зубов.

Юноша чувствовал, как от пробившей его плечо трубы растекается какое-то невыразимое холодное зло.

— Ты, вообще-то, и минуты не проживешь, м-м?

Громкий крик парня эхом рассеялся по переулку.

Оглушительный звук агонии. До этого вопль означал страх перед болью. По сравнению с ним, последний крик принадлежал существу, стоящему на краю гибели. Тут уж самые индифферентные прохожие не могли отвернуться. Зеваки обернулись сердобольными горожанами и рванули в улочку.

Там лежало тело человека.

Только покрытое рваными ранами, но не пролившее и капли крови, словно копченый труп.

?

— Да мне-то что. Ты ведь болван.

Переместимся на двадцать метров над уровнем трагедии, на крышу офисного здания.

К подпрыгнувшему и теперь стоявшему, что твой горный козел, на стене Хиномори Сюсэю обращалась женщина лет двадцати.

В охотничьей кепке, такие носят киношные детективы, и очках в крупной оправе. В великоватом ей бежевом дождевике с высоким воротником.

— М-м. Пусть я и сознаю, что болван, но слышать от других это весьма неприятно. В особенности такое искреннее признание, с легким презрением и большой жалостью!.. А, но все же, что именно тебе неважно, Маки-тян? Этот парень или мой стиль?

— И то, и другое. И невезучий ребенок, попавшийся под твои очки, и твоя манера убивать, когда ты плюешь на всех вокруг — я уже привыкла. Если каждый раз буду хвататься за голову, то с места не сдвинусь... Ты закончил? Тогда я пойду. Найду еще что по теме — позвоню.

— Я на тебя рассчитываю! А-а, только где ты сейчас живешь? Маки-тян, сколько у тебя нор?

— Сейчас — три. В квартале Нодзу, в дешевой ночлежке в промзоне Сикуры и, для прослушки телефона, в помещении рядом с полицией. И я теперь могу накапливать до трех лиц для маскировки.

— Ого. М-м, а она в окрестностях Сикуры не бродит? Та самая девочка, ее не поищешь?

— Ее я скоро выманю. Она клюет только на тридцатилетних и старше мужиков, и я уже поняла, какие ситуации она любит. Не знаю уж зачем, но ее захватывает охота. Могла бы я становиться мужчиной, все было бы проще, но...

— Ох ты. Ты можешь натягивать только женскую шкуру?

— На данный момент да... Послушай, Сюсэй. Девочка, которую ты ищешь, на вид была очень сильной. Когда найдешь, ноги можешь не унести.

— Хм-м... Это еще больше показывает, что все сходится, — мужчина с самоиронией кривит угол рта.

Обычная общительность прячется в тень, и истинная черствость высовывает язык.

— Неожиданно. Ты веришь моим выводам. А опускал-то — и убивать меня выгоды нет, и запах не манит, и обаяние самки отсутствует.

— Этому радоваться надо, Маки-тян. Именно потому, что ты несущественна, тебе удалось убедить не убивать тебя. К тому же, между тем, что в тебе нет женского шарма, и твоей немного механичной аналитичностью никакой связи ведь нет? У тебя наметанный глаз. Как только ты меня повстречала, сразу подумала — "этого и я убью" да?

— Ну...

— Да ладно, ладно, в любом случае мы сходились не на жизнь, а на смерть, я не парюсь! А все-таки нечасто одержимые могут так реагировать. В массе своей они либо сбегают, либо не видят этого. Твой анализ всегда верен, Маки-тян. Поэтому тот, кого я ищу, точно способнее меня.

— Но ты его найдешь и убьешь? Ты тоже охоту затеял? Смотри, станешь жертвой.

— Жертвой, говоришь? Ну да, тут у нас хобби-охота, а там — дело-охота. Разница — как небо и земля! Кстати говоря, Маки-тян...

— Что? Если снова какой-нибудь бред, лучше не начинай. У меня нет столько лишних сил, как у тебя.

— Да не дуйся ты так. У тебя сегодня что-о, типаж не наигравшейся девочки? Хорошо тебе, там, всякие цвет второго игрока, цвет третьего. А у меня такого нет. Ну не странно ли? Я так бодр и энергичен, но у меня нет даже звучного прозвища!

— Да есть у тебя прозвище. Два года уже зовут Вампиром, да и сейчас слухи ходят.

— Гм-м, а это... Вообще-то это неправда... Не люблю такие простые. Хочу, чтобы хоть думали перед тем, как ярлык клеить. Лень — начало маразма, блин.

— Ты сам постоянно в маразме. Впрочем, и вправду банальный ты, Сюсэй. При таком лихом виде Вампиром называть скучно.

"Вот-вот", — опускает плечи Черный плащ.

Хиномори Сюсэй может похвастаться тем, что дольше всех одержимых продержался на воле, а еще самым длинным списком наделанных дел.

Этот мужчина, да не будет увиливаний и оправданий, — ужасный преступник, но, на удивление, городские байки не сошлись еще ни на одном "имени".

— Может, харизмы не хватает?

— Зато уж дурости до краев. Ладно, мне пора. А не то другие жильцы станут подозревать.

Очкастая женщина утыкается носом в ворот плаща и поворачивается к выходу с крыши. В отличие от Хиномори Сюсэя, она не такое чудовище, чтобы без оборудования спускаться по стене здания.

— А, мне тоже кое-что не дает покоя. Хиномори Сюсей. Мальчик, который орал, что ты по идее умер, — уже шестой такой.

— Ага. А что?

— Ничего. Даже детям не старше пятнадцати доводилось узнать, кто ты, причем где они с тобой знакомились — несущественно. И то, сколько лет назад ты умер и почему жив, тоже неважно. Похоже, ты не умираешь, когда тебя убивают.

— Именно. То есть никаких вопросов нет?

— Я что хочу сказать. Мужчины, женщины, дети, взрослые. Все они ничем не связаны, так почему они говорят одно и то же?

И только шум ветра.

Стоявший на краю крыши Черный плащ и остановившаяся перед дверью женщина в очках. За десяток метров они всматриваются в лица друг друга.

— Ну что ж... Как минимум, эта информация устарела. Дяденька знаменит, хоть и не именит. Ты была в Ольге и не в курсе, но здесь, на этом свете я — "сильнейший одержимый". Ребята тоже такое наверняка слышали.

— Хе. Да и ты не знаешь, что происходит внутри клиники. Сильнейший одержимый? Да, забавная шутка.

Дверная ручка поворачивается.

Женщина в очках уходит с крыши.

В спину ей доносится:

— Ладно, отлично поработали сегодня. Но осторожнее там, Маки-тян. Страшна не только сила государства! Не слишком доверяйся своей хитрой мимике, налегай на расследование. Не хочу считать тебя врагом. А то запарюсь искать и убивать!

Веселый, бодрый голос Вампира.

"

Хиномори Сюсэй.

Около двух лет назад, в феврале 2003-го, в городе Карэно, что в самой южной точке префектуры C, этот носитель синдрома А устроил инцидент и был схвачен. Он — тот молодой человек, которого молва считает первым одержимым Сикуры, и он же — перешагнувший двадцатую отметку по человекоубийствам, крупномасштабный преступник.

В 95-м Хиномори Сюсэй получил диагноз носителя синдрома A, после чего был помещен в общественную больницу Кинуи. После трех лет процедур его решили перевести в подготовленную к приемке клинику им. Ольги; в то же время его следы теряются.

С тех пор он числился пропавшим, всплыв в начале 99-го как подозреваемый в деле о попытке массового самоубийства на станции Карэно, при участии полиции был схвачен инспектором округа Карэно в начале 2003 г.

Конвоируемый к клинике им. Ольги, насильственным путем лишил сознания инспектора по имени Того Кисара и нанес несовместимые с жизнью ранения водителю и помощнику водителя конвойного автомобиля, после чего бежал. Далее его следы вновь теряются, и его личность нельзя установить.

Однако вероятность пребывания Хиномори Сюсэя в добром здравии крайне низка, как свидетельствует водитель другого конвойного автомобиля. Он наблюдал происшествие сзади, на расстоянии десяти метров, но видел все довольно четко.

После внезапной остановки автомобиля он слышал два звука, похожие на выстрелы. Затем дверь конвойного автомобиля открылась, и подозреваемый Хиномори Сюсэй неуверенной походкой вышел наружу, однако сразу же из машины послышался очередной выстрел, подозреваемый зашатался и упал.

Поскольку колонна остановилась на мосту, подозреваемый упал в реку и не вышел на берег. Позже в окрестностях реки велись поиски, но улик, которые можно было бы приписать подозреваемому, не обнаружилось. Инспектор Того, ехавшая с подозреваемым, настаивала, что Хиномори Сюсэй жив, и довела расследование до родины преступника, города Сикура в северной части префектуры C, но зацепок не нашла.

Полгода спустя штаб расследования был распущен. Хиномори Сюсэй, находившийся в масштабном розыске, был списан как возможно скончавшийся, и хоть расследование продолжается, на данный момент задействовано недостаточно людей, и фактически оно зашло в тупик.

Этот мастер появляться из ниоткуда и пропадать в никуда, то ли живой, то ли мертвый убийца был замечен в префектуре C в августе 2004-го.

Его здравие подтвердилось в связи с автотранспортным происшествием на кольцевой линии, однако полицейское управление Карэно ограничилось простой материальной поддержкой расследования и не оказывает значительного содействия.

А тем временем с целью арестовать Хиномори Сюсэя штаб расследования организует управление Сикуры, впрочем, поджимаемое повторяющимися с октября массовыми самоубийствами, ввиду чего оно выделило двенадцать подведомственных сотрудников и двух сотрудников из центрального офиса.

Пассивное расследование привело к протестам со стороны управление Карэно, но управление Сикуры в данный момент отмалчивается.

"

Исидзуэ Арика не ездит на экскурсии, на это у него есть причины. Нехватка средств, а также то, что его наниматель, Карё Кайэ, натуральный хикикомори, не позволяют ему покидать Сикуру.

А посему, если нацелить на него камеру, получится только крайне малобюджетная домашняя драма. Хиномори Сюсэй в том числе и за это окрестил его "соленым братом", и для мужчины, исходившего всю префектуру, малоподвижность Исидзуэ Арики не поддавалась логическому объяснению.

C — префектура немаленькая.

Ее общая площадь — 5000 км«. Располагается она на востоке Канто, на равнине, и в ней около 60 городов, а население насчитывает до 6 миллионов человек. Сикура находится на самом севере и чуть-чуть восточнее центра, заведует единственным международным аэропортом в C, и добираться на работу до центра столицы экспрессом оттуда — два часа, что указывает на благоприятное расположение. Это совершенная глубинка — по мере приближения к аэропорту пейзаж превращается в сплошные сады и поля, — но время не обходит город стороной. Со столицей прогресс можно сравнить так: пониже Токийского 23-го района, но повыше его мелких городков; серединка на половинку, конечно, но все же.

Короче говоря, на востоке раскинулась природа, горы и рисовые поля с аэропортом посредине, а если двигаться к столице, на запад, — увидишь подобающий городу прогресс. Между прочим, рядом с аэропортом живет знаменитый будда и шаман, туда в праздники стекается на поклон аж до двух миллионов человек. Это редкая земля, где спокойно промарширует такая орда паломников, словно разверзлись адовы врата. С другой стороны, здесь же есть людный квартал горячих источников, открытый в любое время, кроме зимних праздников, и порой даже инспектор Тома Мато и Исидзуэ Арика проводят там ночку, решая очередное жуткое дело. А иногда и Исидзуэ Арика узнает истинное лицо или намерения окутанной тайной Томы Мато, но это уже совсем другая история.

Так вот. Еще западнее Сикуры и даже столицы — западный край префектуры C.

Одиннадцать часов вечера. Верхушка железного моста, выстроенного через реку, разделяющую C и Токио.

На выгнутой, как лук, растянутой металлическими тросами арке стоит Хиномори Сюсэй с катаной в руке. На тросе за десяток метров от него горбится зверь ростом с человека. Конечности вцепились в трос, алеют глаза, смотрящие на охотника с недоверием, струятся длинные черные волосы. "Зверь ростом с человека" — просто гипербола. Точнее сказать — тварь из человека, принявшего форму зверя. Четырнадцать метров в высоту.

Стоят оба на жалких сорока сантиметрах металлоконструкций.

Ветер сильный, можно упасть на рельсы внизу, а может, и еще ниже, в широченную реку.

С развевающимся черным плащом и длинными волосами, Хиномори Сюсэй был весь в порезах. Плащ исполосован, словно с ним развлекалась огромная кошка. Смертельных ран нет, но еще чуть, еще три сантиметра вглубь — порвались бы артерии и наступила бы смерть от кровопотери.

Напротив, схватившаяся за опору тварь невредима. Вот и сейчас она изучает охотника, ждет, чтобы он раскрылся, блестит когтями, готовится к прыжку.

— Эх, не везет. Все как Маки-тян говорила. Печаль, печаль.

То ли блеф, а то ли превозмогание обстоятельств.

Изгибая рот в улыбке, Хиномори Сюсэй выставляет катану.

Как бы в ответ четвероногая тварь подскакивает в темноту.

Ступая по натянутому металлическому каркасу, разбрасывая диффузные блики, набрасывается на Черного плаща.

Чтобы уж на этот раз...

Воет: чтобы на этот раз наверняка порвать в клочки эту неловкую дичь.

— Фью!..

И летящие с нескольких направлений атаки зверя стоящий на еле видимой грани Сюсэй выдерживает.

Где увернуться — увернулся. Где не защититься — подставил руку, ногу, сберег важные органы. Встречную атаку катаной вымахал вовремя, остановив противника.

Налетающий зверь трехмерный, а Хиномори Сюсэй противостоял ему, будучи лишь точкой.

Стороннему наблюдателю это показалось бы глухой защитой. Односторонней игрой, когда прорыв защиты, пух и перья — вопрос времени.

Но почему эта ситуация тянется уже почти пять минут?

— Ха, а-а-а-а!

Наконец зверь подал голос.

Не вой, человеческий голос. С воплем милой девочки она прыгает из-под ног Сюсэя, целясь в голову.

— Приветик.

Избегая когтей зверя на волосок. Непринужденно — нет. Именно на волосок. На уровне звездного часа в жизни, на исключительном везении избегающий смерти, близкий к чуду маневр.

Дело в том, что у маневрирующего на холодящий кишки ужасом волосок от смерти Хиномори Сюсэя стальные нервы.

— Хм-м, шестеренки натикали, да? Тут меня должно порвать в клочья? Не вышло. Жизнь давит, что ли, что так подтормаживаешь? За таким телом еще бы дух успевал. Где искорка в глазах, моя фея?

— Х, х-х!

Атака зверя еще яростней.

Одной рукой не хватит силы. Перехватив катану двумя, Хиномори Сюсэй выживает и в этот раз.

Почему это игра в одни ворота? Просто Сюсэй устраивает такой цирк. Можно притворяться, но скорость, энергия и ярость у зверя выше. Поэтому хватит устраивать с противником представления. То есть он с самого начала не собирался состязаться в способностях.

В эти три секунды, казалось, застыло время.

Сотрясение от несущейся внизу электрички.

Вновь не убив кажущуюся такой доступной добычу, девочка-зверь в ярости увеличивает дистанцию на пятнадцать метров и приземляется на опору.

— Ты чего?..

Тяжело дыша, зверь отчаянно, даже искренне составляет слова. Хоть и страшно трудно столько воли облечь в буквы.

— Хм... Я?.. А что я...

Сюсэй наклонил голову вбок, думая, что бы такое ответить.

Ситуация следующая.

Начало ноября, когда уже со всех сторон запахло жареным. Добровольная помощница сообщила, что искомый человек нашелся, и в тот же день мужчина зарядил ловушку, вытащил девочку и теперь бьется с ней насмерть. Цель — именно убийство, поэтому тут объяснять уже нечего. А раз так, осталось объяснить, кто он сам такой. Вот только...

— Гм-м. Ну, я это...

Сюсэю не пришло в голову пригодной красивой фразы.

Назваться Хиномори Сюсэем он упустил момент, а "так, прохожий бессмертный вампир" — недостаточно витиевато. "Я возрождаюсь вновь и вновь" — поэтично и очень хочется ввернуть, но эта девочка видит его впервые. Ей что вновь, что сразу...

— Ну, в общем... Я неважно чего, а вот ты кто? Мне недавно сказали, что сначала называются сами, а потом с других требуют!

Так он тянул время.

— Я — Газонокосилка.

Пылко, как молитву, девочка продолжила:

— Я зверь такого вида.

Она выразила словами-как-клыками свою волю быть такой.

— Ни фига себе...

Наверно, так и появилось выражение "пелена с глаз упала".

Это был первый и последний раз, когда Хиномори Сюсэй зауважал избранного врага — одержимую.

Честно, прямо на месте бы преклонил колени.

Газонокосилка же! Ну да, ее когти — орудие поражения, разрывания в клочья и рассечения. Жуткое, как если бы пропеллерные лопасти стали ножами. Понятно, так вот почему газонокосилка. Вр-р — и фарш во все стороны, а не ботва, так что прозвище пусть и очень натянутое, но укладывается.

Да еще и самопредставление превосходно. Режуще. Полно и весомо, передает сильнейшее стремление. А теперь сравните с этим:

"Ибо я — неуязвим. Пока во мне эта страждущая кровь, я буду возрождаться вновь и вновь..."

...С этим убожеством.

— Уйя-а-а-а-а! Да что за ад тако-ой! — Сюсэй даже задергался.

Зло. Вот зло. Срочно куда-нибудь спрятаться. Был бы утес, а тело жирное найдется. Вот бы еще один дротик долетел до середины "яблочка". Свой, конечно. Залечь на дно как есть, обнесенной желтой полицейской лентой зоной, забытой и ушедшей городской байкой. Для Хиномори Сюсэя, умело игравшего в маньяка-убийцу, это оказалось настолько сильным ударом, что подобное всепоглощающее чувство стыда было само собой разумеющимся.

— Черт... Что это за ощущение, это что за ощущение, м-м... Зависть?

Внезапно срывается в бег.

Нет, в полет, как снаряд.

Последовавший скачок девочки был решительным и точным.

До сих пор неповоротливая добыча вдруг обнажила клыки. Причем, опять же, с до сих пор качественно иной скоростью. Моментально почуять опасность и отпрянуть удалось лишь благодаря двухлетнему охотничьему опыту девочки.

Но она не успевает. Точнее, она успела, но на ничтожную долю секунды добыча оказалась быстрей.

В воздухе перехлестываются две тени.

Девочка взмахивает когтями, но приближение черного плаща — чуть быстрей.

На задворках рассудка девочки возникает странная неуютность. Такой скорости она противостояла уже много раз. Но сейчас замешкалась. Что-то не так. Скорость этой добычи, казалось, отличалась принципом начала движения.

Все еще не понимая истинной причины, девочка ударяет занесенными когтями в сторону надвинувшейся лицом к лицу добычи. И снова на волоске разницы взлетает катана. И вот Вампир уже атакует с плеча.

Он так близко, что мог бы впиться зубами ей в шею.

Однако, кусачесть — звериная прерогатива. В момент, когда клыки девочки почти рвали его глотку...

— А-а-ай?!

Незавершенный пинок от выставленной ноги Черного плаща подбрасывает тело вверх.

Согнутым коленом, крученый, подобный ракете удар ногой.

Девочка отлетает далеко от металлического моста и неотвратимо падает в реку. Все в той же позе удара за этим наблюдает Черный плащ, который...

— А-а... Беда, я тоже не могу восстановиться.

...наверное, слишком далеко замахнулся вслед отпрянувшей назад девочке.

Потеряв равновесие, он упал в чернеющую реку.

?

— Как хочешь. Ты же у нас дуралей, который всерьез нацелился на целый мир.

На значительном удалении от металлического моста, на берегу реки.

К спокойно выползшему на берег Хиномори Сюсэю обращалась женщина, называемая им Маки-тян. Только впечатление от нее было совсем другим, словно подменили. Красное мелирование, ушной пирсинг, черные кожаные штаны и куртка. Манера держать себя тоже неуловимо изменилась, и ее можно было принять не за женщину, а скорее за мальчика-подростка.

— Держи полотенце. Так и думал, что так будет.

Мокрый, как курица, Черный плащ вытирает напитавшиеся водой волосы.

— Та девочка сбежала на другой берег, если что. Ты за ней?

— Нет, оставлю Цукири-тян в покое. Сначала я думал, что угадал, но выходит, она и раньше была того.

— Ясно. Зря трудился...

— Ну нет, минус один подозреваемый — это прогресс. К тому же теперь у меня кончились идеи, и можно наконец заняться основным делом.

— Я про себя. Я стараюсь, ищу, а ты портишь доброе каким-то пинком. Не надо так. Знаешь, смотрю я на нее, и зло берет... или нет, а кажется, что она в глубине души насмехалась... Ладно, не суть. Сюсэй, ее зовут не Цукири.

— Правда? Но ведь пишется два раза "луна" и "верста"?

— Да, и читается Томори. И фамилия у нее читается по той же логике — Таканаси, хотя и маленькая-птица-играет, думаю. Горы такие, что маленькая птичка может играть, ведь орлов нет. А тут — такая гладкая верста, что луну видно, потому нет гор, вот.

— Гм-м. Это вообще не звучит. — Черный плащ покивал. — То-то я не мог ее найти. Ну ладно, пасибки за инфу. Однако обидно. Теперь мне тебя не о чем просить, Маки-тян. Что дальше будешь делать? Пока останешься в Сикуре? Ты одна из считанных одержимых, способных сбежать из префектуры, не хочешь насладиться прелестями чужих стран?

— Да нет. Где бы я ни была, меня не найдут, так что можно и здесь прятаться.

— Ого. Что, в Сикуре кто-то запал в душу?

— В... вот пристал, какая разница!.. А у тебя самого-то что? Ты ведь тоже здесь.

— Ну, тут как. Все кажется, что Сикура — то самое место. Цукири-тян я искал заодно, а так у меня другие заботы, я же сказал. И вот тут — идеальное место! И другом обзавелся — тоже причина, наверно? Хоть и соленый, но слушает слово — услышит десять, да еще и прикинется, что пять не заметил, чтоб легче общаться, клевый же. И надежный без кривляний... о, понял, спрошу у него насчет имени! Без друзей никак, верно говорят! Так что защита покоя Сикуры за мной не заржавеет, Маки-тян!

Черный плащ звучно хлопает женщину по спине, на что диковато смотрят проходящие по дамбе простые горожане.

Поправка. Эти двое, как ни смотри, — тронутые на голову братцы-рокеры, бесконечно подозрительные и раздражающие, но не настолько, чтобы добрых простых горожан довести до доносов в полицию.

— Даже страшно... Чтоб у тебя да друг, это какой же он моральный урод? Он человек? Быть с тобой рядом и не унывать... у него не все винтики на месте?

— Хе. Просто есть на свете, Маки-тян, такие дивные люди, что ты и подумать не можешь. Лан, я пойду. Если будут еще просьбы, свяжусь!

Оставив женщину, Хиномори Сюсэй пересекает сухое русло поперек.

А потом случается незаметная заварушкой между одержимыми, о которой они не знали.

И так, неуловимо связанные в неизвестном им обоим месте, двое немотивированных убийц — Яманаси Томори и Хиномори Сюсэй — встретились и расстались.

Через два месяца, тридцать первого декабря в шестнадцать часов Яманаси Томори будет подвергнута формальной охоте со стороны Томы Мато, но конец этой нити к Хиномори Сюсэю уже отношения не имеет.

?

— Однако худо пришлось. Если бы на ровной земле столкнулись, ничего бы с ней не вышло. Она бы меня лицом к лицу-то силой задавила и разрезала, как пить дать. Видимо, чистый и правильный одержимый полон талантов.

На обратной дороге.

Расставшись с Маки-тян, Хиномори Сюсэй одиноко и печально шел по дороге назад.

Глубокая ночь, автострада. Раз в пару минут пролетают автомобили, но в остальном совсем тихо, безлюдно, как и положено часу ночи.

— Итак. Где будем встречать рассвет? Для сна под открытым небом сезон уже не тот...

Придерживая одной рукой длинный тряпичный сверток с мечом, свободной рукой разминает себе плечи.

В полностью расслабленном настроении роняя фразочки, Черный плащ топает в ночи. Да оно и понятно. Как сказали бы в боевых искусствах, после значимой дуэли его наконец отпустил скопившийся стресс.

Это и для обычного человека, и для одержимого неизбежная мини-передышка. Так же, как подготовка к следующей битве, новое противостояние требует полноценного сна.

В этот неизбежный промежуток, в тот момент, когда, возвратившись туда, где смерть не дышит в затылок, каждый сбросит с плеч тяжелый груз, и явилась эта напасть.

— М-м, как всегда, вломиться в случайный жилой дом? Если спать, скажем, в зале, почему-то никто не находит. Не, иногда обмениваешься любезностями с хозяйкой, ранней пташкой, о...

Точно сзади — безжалостный удар. Тело с улыбкой вспомнившего старинные "экстремальные" будильники эффектно взмывает в воздух.

Внезапное ДТП.

То ли водитель не справился с управлением, то ли что, но на скорости больше шестидесяти километров в час в него врезалась легковушка. Сдернутый под колена передней частью машины, на том же импульсе ударившись о ветровое стекло, перекатившись по крыше салона, он падает наземь. Оборот, еще один, плюх. Со всей трагичностью выброшенного мусорного пакета.

Черный плащ, словно обломки, скрутился на обочине без движения. Очевидно, мгновенная смерть. Каким бы ты ни был суперменом, а от случайного бампера в спину не сбежишь. Да еще впридачу...

— Хиномори!

Если это было предумышленным происшествием, то на добивание.

Дверь легкового автомобиля открывается. Появляется водитель, но не подбегает к сбитой жертве, а вынимает из кобуры пистолет — автоматический S&W — и разряжает обойму по Черному плащу.

Контрольный.

Черный плащ не убегает и получает прямые попадания. Разумеется. Ведь было непонятно, жив ли он вообще.

Водитель быстро закрывает дверь, втаптывает газ и скрывается с места происшествия.

Все было сделано за какую-то минуту. Случайно заметивший происшествие работник круглосуточного магазина, приправлявший — хотя речь идет о супе быстрого приготовления, так что просто высыпавший пакетики — свой одэн, бросил готовку и поспешно позвонил в полицию.

Десять минут спустя, когда на место прибыл патруль, он нашел только стрелянные водителем гильзы и кровь, предположительно принадлежавшую потерпевшему мужчине, на существовании которого настаивал продавец.

2/R.HF (Антракт: Исидзуэ Арика)

— А-арика-кун! Давай развлека-аться-я!

Как-то ночью, когда только-только наступил декабрь, как всегда незваным гостем появился Сюсэй-сан.

— В общем, я вхожу!

Не через дверь. Через окно.

Окно моей находящейся на четвертом этаже муниципального общежития комнаты, разумеется, проделано в стене за дюжину метров от земли. Без всяких там балконов. И без иных выступов, за которые можно уцепиться. Но при этом он неведомо какими средствами без проблем влез через него. В самый-то первый раз его появление сопровождалось разломом оконной решетки против самоубийц. Это уже не просто несанкционированное проникновение. Это целый террористический акт.

— Как похолодало-то. А, окно? Пусть для вентиляции и тэ пэ побудет открытым. Или закрыть?

— Закрой снаружи. И иди, откуда пришел.

— Ну ты чего-о. Я тут гостинцев принес, а ты совсем мне не рад. Я последнее время зарабатываюсь, дай хоть чуток расслабиться...

Черный плащ говорит и одновременно ныряет на софу, та воет. Такого даже перевозбужденный школьной поездкой ученик не делает, а этому хоть бы хны.

— Сюсэй-сан, ты же не работаешь вовсе. Просто развлекаешься. Это не "зарабатываюсь" ни разу... Что там за гостинцы?

— М-м, да ты небось уже попробовал. Ну, как труба, на которую, не отрываясь, смотрел мальчишкой, сунув палец в рот... Или как десятилетней давности первый диск певицы с автографом... Или как оформленная мечами гитара, которую в память об уходящей юности цапнул на ебее и которая вообще-то не очень играет... Вот где-то такое бесполезное и грустное нечто...

Вот. Теперь он явно клюет носом.

— Похоже, что это не еда. Бесполезное или немодное нечто... а, может, карта леса?

— Верно. Я, конечно, не знаю, но, в общем, все вышло из тиража. Нашел через знакомую девочку, лоб расшибал... Ей, похоже, и самой было интересно. Я сказал, мол, хочу карту где-то 80-го года, а она мне — да вот лежит. Может, она карты собирает. На, короче, забирай, Арика-семпай. Хотя она не оригинал, копия, не попонтуешься.

Забираю копию карты.

Лист — формата А5, что само по себе любопытно. Осматриваю — да, как и думал, большая часть карты отличается от новой.

— Вот это домище у него был... И вокруг, кажется, были другие постройки. Как там оказались эти дикие поля и леса?

— Ты про лес вокруг холма Сикура? Вообще да, люди там жили породистые... А вокруг, судя по всему, были дома прислуги и родни. Но какие-то странные там связи. Либо у тебя имя с птицами, рыбами и прочими животными иероглифами, либо не брали на работу. Может, мизантропы?

Сюсэй-сан ржет.

При этом на скопированной карте таких подробностей нет.

Только масштаб самого поместья Карё совпадает с где-то виденной раньше картой. Правда, там он значился просто как частная земля, но эта карта в разы подробнее, размечены основной особняк и пристройки.

Подземелье, где теперь живет Карё Кайэ, не было частью особняка, оно больше походило на что-то вроде склада.

Больше по карте ничего не ясно. Если я хочу узнать про старое поместье Карё, придется искать людей, заставших те времена.

Видимо, это все. Мне просто интересно, на что был похож его дом. Незачем всерьез затевать расследование. По крайней мере, пока.

— Ну и? Как тут последнее время? Говорят, в Нодзу пахнет жареным?

Так спросил тот, кто сильнее всех в префектуре C "пах жареным", беззаботно переводя тему на Сикуру.

Хиномори Сюсэй. Подозрительный малый, с которым я познакомился в августе, оказался действующим на крупной территории маньяком-убийцей, но это я понял только в начале октября.

О, на полицейской будке постер с музыкантом! То ли решимость не прогибаться под закон, то ли манифест "мы дружим с законом" — в любом случае смело! Присмотрелся, а это про него объявление о розыске.

В общем-то, и до этого мы трепались в таком духе, и уже как-то неловко ему говорить, что киллеры могут быть свободны. С ноябрьским происшествием в метро я узнал, почему этот парень занимается убийствами, но просто проигнорировать и выгнать его не мог, с чем мы и приходим к текущему моменту.

— Индустриальный район Нодзу все больше замыкается. Жителей нашей кооперативной многоэтажки нередко линчуют прямо на дороге, теперь на улицу страшно выйти. Да ты знаешь, нормально жить можно только в ней. Продукты завозят на грузовике, на рабочие места ездят исключительно автобусом. А у подъезда дежурит патрульная машина. Я мельком видел, но это явно инспектор.

— Неприятно. Промзона Нодзу — наверху холма. Трасса государственного значения всего одна. И теперь ее собрались прикрыть?.. Хе. Это уже почти укрепления, — лежа на софе, горько усмехнулся Сюсэй-сан.

В промзоне Нодзу странности начались к концу сентября.

Понеслись какие-то пустые слухи, что здесь живут одни одержимые, я лишь успел заметить, как местные жители почувствовали себя неуютно, и к декабрю — то есть сейчас — все уже считали эти слухи правдой.

Слух, который еще раньше расползся по району — что в одном здании у всех обитателей одинаковые лица, — все рос и рос, а теперь повзрослел и стал страшилкой про весь район.

— А по-моему, район всегда был полон страшилок. Только почему-то на сей раз это обернулось серьезной проблемой...

— Да уж, наверное, потому, что искры от этого огонька долетели до соседей. До сих пор страшилки про Нодзу заканчивались в пределах района. Наружу слухи не выходили, и все вокруг пропускали их мимо ушей.

— А-а... ясно. Соображаешь, Арика-семпай.

Сюсэй-сан ловко сделал полуперекат. Как пантера или вроде того.

— Гм, кстати, а что Кирису-кун?

Тут, видимо, с запозданием вспомнив про Кирису, эта пантера вскочила и принялась заглядывать к соседям.

— Нет его. Сказал, что пошел к случайной женщине. Денег у него нет, он, поди, еще и чек принесет.

— О как. Вообще, такие обеды и за деньги не купишь... Гм-м. Однако к случайной — это нехорошо. Кирису-кун бабник?

— Думаю, не совсем. К развлечениям он относится всерьез. Разве что влюбчивый, это есть. По-моему, он просто неразборчиво влюбляется во всех милашек.

— Охо. Настоящий мужик.

— Думаешь? Впрочем, если смотреть с обратной стороны, ему не попадаются серьезные девушки. Его романтизм — не пронзительный лазер, а, скорее, мультилазер. Все нравятся, но никак не найдется та, единственная, как-то так.

При всем этом, если он встретит девицу, в которую влюбится всерьез, я их от души поддержу и помогу на правах старого приятеля. Такие парни сбрасывают старую шкуру, когда делают класс-чейндж в домашнего муженька. Потому что внутри он набит чувством ответственности.

— Ага. А ты, парень, что? Есть подружка?

— Не уверен. Вроде была, а вроде нет. Если не против слащавых излияний, могу рассказать. Будешь слушать?

— Хм, мне интересно, но воздержусь. А то меня от твоих историй жаба задушит, если понятно, о чем я... Не, так не бывает, чтобы обычно угрюмый тип заухмылялся и разговорился! Да и что это за аура хэппи энда?! Типа ты уже давно забил гол! Черт, не терзай меня своими браками на небесах!

Черный плащ машет руками и ногами с моей софы.

Он выглядит раздраженным и при этом радостным — видимо, ему весело.

— Ладно, ладно, и будешь уходить — вынеси мусор, который раскидал. А ты сам что, Сюсэй-сан? Дурак или нет, а когда молчишь — все-таки можешь сойти за мужика.

— Хм...

Словно раскрутилась пружина — механизм махания хиномориконечностями застыл.

Он распрямил сгорбленную спину:

— Трехмерными женщинами не интересуюсь, — изрек, и тут же: — И вообще женщинами не интересуюсь!

С этим воплем он опять повернулся к стенке.

— Так...

— Постой. Зачем ты сейчас отъехал вместе со стулом в угол комнаты?

— Чтобы не заразиться ничем противным. И вообще, на кой ты пришел?

Я пристально смотрю на него. Сюсэй-сан хмыкнул, придал лицу строгое выражение и переключился из режима валяния на софе в режим сидения на софе, скрестив ноги.

— Ну... Вообще-то я рассчитывал на твой совет.

Похоже, правда пришел за советом.

Отвлекусь: его "заявление о незаинтересованности в женщинах" несет другой смысл. Это мне впору завидовать. Он просто так много думает об одной конкретной женщине, что остальных не воспринимает как противоположный пол.

Так вот.

В этот день Хиномори Сюсэй пришел ко мне за советом по, как обычно, дурацкому поводу.

— Ах, ты прозвище хочешь?

— Ну да, да. Может, ты, Арика-семпай, сможешь придумать? Какое-нибудь клевое.

Извращенец уставился на меня исполненными надежд и ожиданий глазами.

Все потому, как пояснил Сюсэй-сан, что он и раньше очень-очень хотел фирменную фразу, а недавняя одержимая сказала пару прикольных слов, и теперь его еще больше раззадорило получить кличку с изюминкой.

Как бы тут сказать... Я оплакивал насмешку Фортуны, которой стала моя жизнь, но в этот вечер сожаление перешло в практический опыт... Сейчас ведь полночь. В каком из миров в такое время к обычному человеку вваливается фантом и требует презентаций?

А раз до этого дошло, и у меня есть время проклинать свои несчастья, самое лучше вместо этого — придумать ему имя и отправить восвояси. Можно сказать, я воспрял.

— Так у тебя уже есть Вампир и Неуязвимый. Ну и хватит. Достаточно.

— Но звучит-то жалко-о. Не хочу быть таким клишированным, хочу быть поконкретнее. Псевдоним какой-нибудь.

Псевдоним... Вымышленное имя. Хм.

— М-м. Тогда как насчет Зофу Сукуму — Кишкодер? Вроде круто.

— Гхах?! Э-это круче, чем я ожидал, сразу такие заявления!.. Но, братец, давай чуть в другую сторону это дело направим!

— В какую другую?..

Своих идей нет, зато придираться всегда пожалуйста.

Получается, сходство с людским именем ему не по нраву?

Значит, осталось символическое, чтобы выразить особый набор черт Хиномори Сюсэя.

— Особенности Сюсэя-сан, хм... Так ведь что внутри, что снаружи — фантом-черный плащ... А. Кстати, я давно тут думаю. Сюсэй-сан, почему ты не умираешь?

Самопровозглашенный бессмертный вампир.

Так говорят... то есть он сам так говорит, и да, это его особенность. Даже побитый до ужаса, он на следующий день появится живой-здоровый. Неуязвимый — пожалуй, перебор, но необычно крепкий.

— Нет, вообще-то, я умру, как обычно. Сердце или голову срубить, хрен там выживешь... А-а, вон как. Ну да, неумирающий, даже если убить — это не то же самое, что неубиваемый, даже если умерщвлен. Угу. Только тебе скажу, парень. Я просто стараюсь во что бы то ни стало не умереть, и все.

— Что?

Еще больше запутал. Звучит, будто он излагает обычный спиритизм, но в его случае это становится реальностью.

Вытолкнутый в спину в метро, оказавшийся перед набегающим поездом, разметанный в фарш по станции; на следующий день его "ха-ай" и физиономия в окне чуть не довели меня до инфаркта.

— Ну же-е. Я не неуязвимый, а неумирающий. Я могу безо всякой неуязвимости доказывать бессмертие! Что бы ни случилось, я не умру — это ведь бессмертие?

— Ну же-е, я и прошу с этого места поподробнее. Ну да, ты верно говоришь, Сюсэй-сан. Пока не умираешь — ты бессмертен. Но человек, попав под машину, слетев с крыши, становится фаршем. Глупо отрицать?

Ага, кивает убийца. Этот товарищ одержим, но на самом деле не очень серьезно. В Ольге он бы попал в корпус B или C. Из его ран течет кровь. Если она вытечет вся, он погибнет. Как с таким близким к норме телом он умудряется заявлять о бессмертии?

— Вообще-то все не так сложно. Животные вообще с трудом умирают. Так что речь тут о скорости, Арика-кун. Например...

И тут, как обычно, Хиномори Сюсэй огласил свою личную теорию бессмертия.

Этой способности выжить в любом тупике.

Этого стиля жизни похваляющегося неумиранием, самого быстрого в мире одержимого.

?

— Такие дела. Ведь кто угодно так сможет, да?

Конечно, нет. Стиль жизни Хиномори Сюсэя был буквально смертным бегом, сжигающим мозг. Он говорил так, что хотелось назвать его трудягой, но для него это слово слишком серо.

Нет, проблема не в телесной сфере, а в связанных с ней моментах. Каким путем прийти к такому способу? На каком основании можно считать эту формализацию стабильно применимой на практике?.. От попыток заставить воображение работать на эту тему мне становится неуютно, я хочу полностью забыть все с этим связанное.

— В общем, дело в изотермальной крови... М-м, изотерма и Сюсэй в сумме дадут...

Всплывает пропорциональная судьбоносная согласованность. В одном креационистском мифе бог огня был заключен в духовную темницу посредством знаменитой накаленной неподвижной звезды, как я помню.

— Слушай. Ты вот эту историю знаешь?

Мне бы бросить, но одно слово потянуло другое.

И через несколько минут крайне довольный Хиномори Сюсэй протянул мне руку — на том и порешим!

— Совершенство. О да, вот теперь супер, Арика-семпай! Все о'кей, по мелочи я сам додумаю! Нет, вот это имя, оно за меня победит! Как минимум, оно победит Цукири-тян!

— Это точно все? Старовата она, эта манера.

— А это как раз в точку. Поза — такая штука, которая и должна слегка смущать!

"Ну все, пока", — с этими словами и в отличном настроении Сюсэй-сан вышел в окно.

Закрывая створку, я заодно выглянул наружу, но фигуры в черном плаще нигде не заметил. При всем сказанном он все-таки фантом, скачущий по крышам домов.

Однако...

— Даже не знаю. Лично по мне, Вампир ему больше подходит...

Вот. Разойдется ли придуманная нами этой ночью кличка или нет, будет зависеть от его дальнейших действий, но, если честно, его действия при каком угодно раскладе — просто убийства. Я не поддерживаю, я отмахиваюсь, но с моей бессильной позиции могу только молиться, чтобы это безумие закончилось как можно скорее.

3/Настоящее время (2004 год, исход декабря)

В полицейском участке города Сикура Тому Мато принимают крайне деликатно.

Не потому, что она такая деликатная, а потому, что тронь не так — и взорвется. Такая хрупкая, такая готовая все вокруг без лишних вопросов разломать... в общем, деликатная.

В штабе ей назначили должность помощника полицейского инспектора, но была ясна как день вымученность такого назначения. Выходец из второго отдела общественного порядка... опыт работы с трудовыми конфликтами и акциями ультралевых... это все про нее, но Имай Ацуси из первого отдела расследований в отделении Сикуры даже на это резюме смотрел с подозрением.

Явная карьеристка. Томе Мато нет и тридцати. Стать при этом помощником инспектора возможно только через чистый карьеризм. Обычно бывало так — все на дежурствах в участковом местном отделе для учебы, и после примерно года углубления знаний их приписывают в то же отделение патрульным. Затем выпускник через год-другой проходит сержантские экзамены и, если победит в конкурсе из нескольких сот человек, становится сержантом полиции. Обычно к этому времени человеку уже около тридцати лет. Помощник инспектора — ранг еще выше, но карьеристы уже с момента прихода в офис — помощники инспектора.

Поэтому помощник инспектора Тома Мато — несомненно элита, но если на время допустить, что она особо отметилась на прошлом месте, то ее сущность станет еще менее понятной. Она не просто карьеристка. Без немалого человеческого щита за спиной такие полномочия не получают.

А рассказ о ней из уст начальника полицейского участка Сикуры начался и закончился этим: "Если попадешься на глаза поминспектора Тома, просто сдайся".

— Да кто же она такая?..

Еще студентом пошедший дорогой полисмена с подачи друга, не успев и сам заметить, ставший офицером первого отдела Имай в свои 29 лет видел в Томе Мато не то чтобы небожительницу, а летящую валькирию... или чудовище... или даже еще выше. — Следователь Имай. Не принесешь мне дела о сбитых на дороге с ноября?

Несчастливую свою участь быть подчиненным этой женщины Имай Ацуси до сих пор не прочувствовал до конца.

У Томы Мато есть приведенные (приведенные!) ею четыре сослуживца, которые день и ночь копошатся в своем подозрительном штабе расследования.

Ее четверо "слуг" пахнут так же, как безопасники из второго или даже инспекторы из четвертого, — крепкие, агрессивные. Собственно, они с теми, что в четвертом, дружненько едят ланч и тому подобное.

Томе Мато их одних показалось мало, и она зачем-то присовокупила плывущего по течению Имай Ацуси в свою команду.

Его буквально продали. От шефа патрульной службы ни предупреждения, ни прощального "со щитом или на щите" не было. Он понял это, только когда Тома Мато остановила его со словами: "Слышь, парень. Доверяю тебе машину водить. А то я не привыкла к "краунам"".

— Ну да, можно сказать, следы нарезки ствола в целом похожи. Для следственного решения это просто бонус, но материала уже набралось достаточно. Имай-кун, нужны записи о применении пушки, принадлежавшей Того Кисаре, свяжись с управлением в Карэно.

— Хорошо. Но, думаю, сегодня ответ запоздает. День такой.

— Ну хоть так. Это просто ради записи о запросе. Тем удобнее, если их ответ запоздает.

Помощник инспектора Тома Мато отвечала за несколько штабов расследований.

Один — штаб расследований, связанных с синдромом А, известный как "Похоронное бюро", там она была главой. Разумеется, название дали с сарказмом. Львиную долю их "клиентов" привозили в клинику в несовместимом с жизнью виде, вот и прилипло.

В остальные, приличные, штабы она заглядывает в качестве штатного сотрудника. Где она узнает — непонятно, но при любом намеке на носителей синдрома А она тут же уносится. Подведомственных детективов это напрягает. Даже начальники отделов теряют надежду и кидают ложками в стены. Стрессы и антипатия в самом цвету.

И вот тогда, полагает Имай Ацуси, он и был выбран наводчиком мостов — нет, даже смазкой — между подозрительной бывшей инспектором общественного порядка и добропорядочными инспекторами участка Сикуры.

В общем, когда Тома Мато разбрасывается подведомственными ресурсами, его роль — быть у нее на побегушках за материалами и ордерами.

— Госпожа Тома, разрешите?.. Вы сейчас действуете как помощник инспектора — в рамках розыска Яманаси Томори? Вы ведь расследуете дело о переезде машиной, случившееся два месяца тому назад?

— Ну да. Я тоже хочу ограничиться основной работой. Но от твоего начальства набежало лишних задач. Похищение в Нодзу, слышал? Говорят, мол, наверняка это по твоей части, дайте хоть двоих. И всем головная боль!

— Ага... Что из этого следует?

— Надо быстро закрыть дело. А, когда будешь говорить с управлением в Карэно, не забудь спросить координаты старшего патрульного Того Кисары, если у них есть... То есть нет. Бывшего старшего патрульного.

Поднявшись, Тома Мато деловито покинула первый отдел. "Быстро закрыть дело" — ее присловье из тех, что не хочется слышать. Тома Мато, говорящая "закрыть дело", перестает быть полицейской. Становится военным. Состояние, которое Исидзуэ Арика называет "штурмовой Томат" и быстро сматывается.

— О-у, вот бы исчезнуть...

Наверняка завтра придется быть свидетелем такой сцены преступления, что глаза на лоб, да еще и документировать ее.

Оставленный Имай Ацуси, поглаживая сжавшийся живот, тем не менее, осознавал, что эти рабочие дни идут веселей, чем раньше.

Подняв взгляд, он увидел, что пейзаж за окном стал снежным.

Было тридцать первое декабря, девять часов утра.

Зарядивший с раннего утра снег давно перекрашивал весь город в монотонный белый.

?

— Да. Офисное здание Коала-кадзака. Там еще здания Нисигути и Хаяси стоят. Где-то в них скрывается. Смотри за ними, если будет движение — звони. Потому что другое дело срочное, но я по возможности быстро с ним разберусь, жди меня. А, и еще эта бодрячка. Цурануи-сан? Ее тоже возьми. Будет прекрасным талисманом от сегодняшнего пациента. Вот, надеюсь на тебя. Что ни говори, если ты помрешь в последний день года, мне будет неловко. Как ночь кончится, разрешаю поздравить меня с Новым годом — не теряй шанс, не выделывайся.

Тома Мато прервала звонок и снова воззрила сквозь бинокль. Туманный в падающем снегу, в окулярах высился трехэтажный центр развлечений.

Тридцать первое декабря, после полудня.

Удаленность от наблюдаемого трехэтажного здания — пятьдесят метров. Из квартиры десятиэтажки по ту сторону аж шестиполосной автострады Тома Мато с двумя подшефными наблюдала за виновным в деле одного похищения.

— Шеф. Поступила информация, что ордер на обыск дома Того Кисары дан. Мне связаться с ответственным следователем?

— Прямо сейчас? Брось. Если скажут, что не надо, останавливаться уже будет поздно, плюс сюда сейчас лучше не подтягиваться. Больше народа пациент заметит. И начнется полная осада! Каждый раз для всех будут делать специальный следовательский отдел — год сменится, пока захватим. И вообще, от Карэно сюда два часа. Пока засланный народ вернется, моя троица уже остынет.

— Значит, ничего не делать?

— Прозвучит нагло, но мы и сами управимся. Заноситься не стану, но и это наши харчи. Ну да, оно не в нашей компетенции, но все-таки похищенные правда могут оказаться одержимыми. Руки чешутся.

Тома Мато с подчиненными настигала подозреваемого в похищении людей. Нет, точнее сказать, наблюдала. Как ни крути, приказа об аресте пока не было. Сегодня ровно в полдень должны дать, но и ждать бумажки ситуация не позволяет — подозреваемый в одиночку захватил жителей промзоны Нодзу и утащил их в бездействующий парк развлечений.

— Однако... и этот какое-то бредовое место выбрал. На минус первом этаже — подземная автостоянка, на первом книжный, на втором и третьем — гейм-центр; все этажи сквозные. С верхних видно нижние. То есть, если он на третьем, то видит, что в магазине творится.Уступчатая структура этажей. По форме напоминает горные плантации.

Этот парк развлечений прилегает к скоростной автомагистрали государственного значения, жилых кварталов вокруг не видно.

В ответвлении от шестиполосной трассы, где только автомобили снуют, выстроились крупные шоппинг-центры. Но половина из них сейчас закрыта. Работают только мелкие отдельчики, а персонал салонов масштаба этого парка ушел на выходные еще вчера.

Учитывая близкое прилегание к скоростной трассе, расстояния между зданиями — метров по тридцать-пятьдесят, а то и под двести. В разы шире зданий раскинулись автостоянки, что было особенностью застройки западной части префектуры C.

И вот в центре пустой плоской окружности радиусом в пятьдесят метров торчит здание парка развлечений, заодно служащее логовом преступника.

На стоянке на его территории припарковано несколько транспортных средств, заносимых снегом. По запросу владелец здания сообщил, что его личными являются стоящие на подвальном этаже открытый седан, фургон и еще шесть транспортных средств. Его знакомые по дружбе паркуются там же, поэтому даже в безлюдье сколько-то машин там будет.

Автомобиль скрывающегося в здании преступника стоит на наземной парковке, поэтому захватить ее легче легкого, но стоит бандиту переместиться вниз, он найдет себе сколько угодно колес. Скорее всего, наземные машины — приманка, а подземные — основная ставка.Вот только сегодня небо за нас. Валящий с утра снегопад затруднит вождение, а выезд с подземной парковки все больше зарастает сугробами.

— Уже пора, наверно. Он один. Одна оглушающая граната, и он подавлен.

— Шеф, запрос подтвердили. Инспектор Нодзу, — действительно старший патрульный Того Кисара. Она часто фальсифицировала инспекции промышленного района Нодзу с целью проникновения, были очевидцы ее пристрастных допросов нескольких местных жителей. Захваченных граждан она сразу помещала в машину и развозила по различным местам преступлений.

— Надо же, раньше было раз в неделю, а под конец года — по человеку в день. Поняла, что может пользоваться тем магазином, и начала собирать толпу — интересно зачем? В этом ключе будет работа после задержания. Так, — продолжила она. — Как я понимаю, там четверо гражданских, вы что думаете?

— Мы тоже не заметили больше четырех.

— И я. Рабочий вариант — пятеро, включая подозреваемого? В таких наблюдениях вас некому обойти, Тома-сан.

Поглядывающая в бинокль Томы Мато помрачнела.

Как и говорят ребята, она наберет восхитительные баллы по самым разным профилям, но лучше всего ей удается... то есть даже, наверное, дано от Бога, одно — выяснение обстоятельств локации посредством бинокля. И сама Тома Мато нет-нет, а буркнет, какой у нее унылый особый навык. Прочие умения она накопила с оружием в руке, поэтому сложно назвать их природными.

— А все-таки, шеф, зачем Того Кисаре жители Нодзу? Она — инспектор Карэно. Ей нечего делать в Сикуре...

— Она бывший инспектор. В течение октября постоянно бегала в самоволки и забросила обязанности старшего патрульного. В отделе Карэно ей потом это аукнулось бы, и вчера ее предупредили считать себя уволенной по собственному желанию с октября. Похоже, она достучалась до того вампира, но перед тем, как ей схватить пациента, ее дочка была убита. И теперь она антизащитник из радикальных.

Антизащитники. Движение тех, кто считает носителей синдрома А не больными, а прирожденными преступниками и не признает их защиту в смысле юридического наказания. Активисты антизащитников пытаются устранить одержимых и упрямо призывают к насильственным мерам.

— Месть носителям синдрома А? Но все равно это не имеет отношения к гражданам Нодзу.

— Имеет. В Нодзу ведь все одержимые, так? Ну, насколько Того Кисара в это верит — вилами по воде писано, но ведь ловила, доставала оружие и тыкала им в затылки, а это уже работа плюс месть. Вот только...

— Странно, правда? Она бы и дальше могла похищать и убирать их по одному. Зачем собирать четверых одновременно, да еще в таком месте?

— Ага, прямо как заложников. Только тут террористы не заявляют о причастности. Может, это дракон не из тех, на кого нам копье подн...

Голос Томы Мато похолодел.

Убрав бинокль, она сразу начала надевать бронежилет.

— Хм? Что такое, Тома-са... ого! Ч-что это там за Черный плащ?! Куда он прет через фойе?! Понятно же, что магазин закрыт!

— Что, гражданский?! Как не вовремя... поминспектора, что дума...

— MP5 мне. Вы ждите тут. Что не так — докладывать от начала до конца.

Закрепив бронежилет, сверху Тома Мато надела одежду.

Протянула руки к кейсу, не теряя ни секунды пошла ко входу.

Она, совсем недавно говорившая об одной оглушающей гранате, обронила, что "беретт" в карманах достаточно. Но теперь все не так. От одного вида фигуры, беспечной походкой топающей в безлюдный парк развлечений, по спине бежит холод. Значит, без этой высококлассной брони было бы крайне опасно. Значит, только Береттой M-92 разницу в способностях не покрыть.

Она ничего не знает о том, кто этот безымянный человек в черном плаще. Просто ли прохожий, сообщник ли преступника. На этот момент не понять, враг или друг.

Понятно только, что этот человек — неописуемый преступник. Видимый через линзы злодейский изгиб рта говорит шестому чувству Томе Мато, что число его жертв двузначное.

— Черт, все-таки безопасная тактика отпадает!..

Помещение, занятое для наблюдения, стояло слишком далеко от целевой локации.

Выходить из многоэтажки, да еще обходить двухсотметровым тротуаром просто нет времени. По три полосы на направление, по дороге всего шесть, придется пересечь прямиком.

Сейчас мы на шестом этаже. Три минуты, чтобы выйти, минута, чтобы обойти здание, минута, чтобы добраться до парка развлечений, нет, если вспомнить про снег, еще плюс минута — времени слишком уж отчаянно в обрез.

"""

Кровь за кровь.

Месть за месть.

Таков девиз Хиномори Сюсэя. И вообще естественная человеческая эмоция. Так куется цепь ненависти.

Хиномори Сюсэй вовсе не держит зла за переезд машиной и контрольные выстрелы. Просто если и дальше будут такие помехи, в работе случится задержка, а это надо бы исключить. По этой крайне роботообразной причине он и пришел в парк развлечений.

— Ну, молодец Маки-тян. Все, что про сикурских одержимых, узнает раньше всех.

Заносимый снегом гигантский могильный камень.

Шириной в пятьдесят метров, высотой в пятнадцать, из бетона, трехэтажный. В темном, не освещенном электрическим светом проходе убийца в черном плаще вытащил длинный меч.

— Итак, достопочтенные леди и джентльмены, шоу начинается. Как одержимый, считаю необходимым преподать урок зарвавшемуся собрату.

Широкий замах катаной. Хиномори Сюсэй наносит по нерабочим автоматическим дверям удар, рассекающий их пополам... но не рассекший, поэтому он коротко разбегается, разносит обеими пятками дверь, поднимается и становится посетителем парка развлечений.

Стена со входом вся стеклянная, поэтому в здании все равно светло. К сожалению, из-за снегопада солнечный свет очень тусклый, но он все же рисует умиротворяющий пейзаж в стиле industrial decay.

Первый этаж, книжный магазин. Людей особо не видно. Вверх по сделанной в центре лестнице, ко второму этажу, заполненному крупногабаритными аркадными автоматами гейм-центра. От "крана" с мягкими игрушками до собирающих до десяти игроков карточных игр и гонок — в любой тени ждешь затаившегося убийцу. Здесь тоже без приключений. Значит, выше, на третий этаж. Лестница на третий — в углу этажа, проходит по небольшой дуге и вверх.

Дойдя до самого верха, Хиномори Сюсэй присвистнул.

Третий этаж, автоматы с файтингами и шутерами даже сейчас светились экранами критических боевых моментов.

За стеклом — полностью укрытый снегом умиротворяющий пейзаж.

Зато сам этаж представлял собой иллюстрацию жестокого обращения с детьми.

— Ты почему живой?

И там, с автоматическим пистолетом в правой руке и взывающим о спасении десятилетним ребенком с заплаканными глазами и кляпом во рту, стояла бывший офицер Того Кисара (ж., 35).

В постскриптум: по углам этажа — у каждой не прилегающей ко входу стены — связанные трое детей. От Хиномори Сюсэя они были прямо, слева и справа.

— Сколько лет, сколько зим, Кисара-тян! Когда мы последний раз встречались так, лицом к лицу? Когда ты среди конвоя пристрелила водителя и заодно попыталась пристрелить меня, да? Ты так сурово выместила злобу, что я уж было думал, она в тебе кончилась и ты работаешь, как приличный офицер...

— Верно. Я тоже собиралась так поступить. Если бы этим летом не прослышала, что ты еще живой, конечно.

Полный ненависти голос.

Ребенок в левой руке Того Кисары скорчил болезненную гримасу.

Оно и понятно. Того Кисара, схватившая его за шею, ногтями безжалостно пропорола кожу до крови.

Впрочем, кровь текла не только там — на рубашке Того Кисары даже издали были заметные бурые пятна.

Схваченный ей ребенок и те трое, что связаны по углам, — у всех распухшие лица, на губах кровавые следы, рука одного в особо плохом состоянии, грубо перетянута бинтом. Видимо, она слишком разошлась, а после, поняв, что смерть может дорого обойтись, на всякий случай замотала рану.

— Жестоко. Детей-то за что?

— Одержимые не люди. Они все чудовища. Как и ты.

— Совсем жестоко. Ну гляди, все же смотрят на тебя и боятся, Кисара-тян! Как рабы, ожидающие, когда хозяйка сменит гнев на милость! Это не на пользу воспитанию! Честно, это переходит все границы. Они все того же возраста, что и твоя дочь!

— Заткни пасть!

Пистолет Того Кисары выплевывает огонь.

Пуля задевает рукав Черного плаща. То ли от ярости промахнулась, а то ли вовсе увернулся. Скорее первое.

— Ой. Ты все еще принимаешь близко к сердцу? Ох эти женщины, ужас. Ладно тебе, Кисара-тян, это ж не ты умерла. Ну да, я соболезную насчет дочери, и? Я ей голову снес, и? Она уже не живая же, ну и? Что теперь, постоянно вспоминать о том, что два года назад было? Мы же не ремейк аниме смотрим.

— Ах ты...

Скрип зубов.

Пойманные и связанные дети, вспомнив жестокости, которые терпели двое суток, задрожали в ожидании худшего.

— Прямо здесь!.. Прямо сейчас я тебя убью!

Дуло смотрит на Черного плаща...

Но выстрела не происходит. До выстрела Того Кисара отпустила пойманного ребенка.

Пнула его в спину, к Хиномори Сюсэю.

Вправду ли женщина считает детей одержимыми, нет ли, а Хиномори Сюсэй уж точно одержимый.

Раз так — что он сделает с ребенком? Даже если не спасет, должен хотя бы думать о нем как о соплеменнике.

И в этот момент она выстрелит. Схватит ли Хиномори Сюсэй ребенка, бросит ли и прыгнет на Того Кисару — неважно.

В момент этого лишнего действия она отправит ему пулю в лоб. С таким планом получить преимущество она кладет палец на спусковой крючок.

За эти две секунды...

Ищущий опоры ребенок. Болезненно крепко примотанный кляп. Воспаленные, кровоточащие, вспухшие уголки рта. Покрасневшие из-за целой ночи слез глаза. Лишенное, конечно же, какой-либо еды слабое тело.

Хиномори Сюсэй обнимает ребенка.

Нет. Кажущимся объятием, насадив на меч, он сбрасывает его на второй этаж.

— Что?!

Ну разумеется. Потому что в руке ребенка — нож, и он вдруг рванулся, стремясь проткнуть брюхо Хиномори Сюсэя.

— Ты что — демон?!

Вынудившая ребенка сделать это, чтобы поберечься самой, Того Кисара стреляет и отступает.

Все это было неважно. Можно было спасти, можно плюнуть. Даже лучше было бы, если бы плюнул. Пробежавшему мимо Хиномори Сюсэя ребенку удар в спину удался бы лучше. В изумленного Хиномори Сюсэя она бы выпустила всю обойму. Таким был первый план Того Кисары.

Но он не сработал. Да, как ни трудно поверить. Этот парень в тот же момент, как протянул руку к руке ребенка, сжимавшего за спиной нож, безжалостно проткнул его плечо. Хорошая реакция? Не об этом речь. А о том, как он, казалось, среагировал на то, чему еще предстояло произойти.

Его чутье на опасность приближено к предсказанию будущего. Вот и сейчас он, неспешно расхаживая, то уворачивается от пуль Того Кисары, то принимает на меч...

— Почему, почему ты не сдохнешь?! И тогда тоже, и тогда, и тогда!.. Вогнала в тебя пулю, сбросила с моста, переехала машиной насмерть!.. И опять ты, ну вот сейчас, вот сейчас я думала тебя наверняка убить, а ты!..

— Не, это не наверняка. Тот раз ты сбила меня и сбежала, но я же просто подпрыгнул и спружинил. И пули ею вот отбил. И что, что сбросила сверху, блин, подрыгаешься — переживешь. А уж на этот раз твоей огневой мощи не хватило даже на поперчить.

Хиномори Сюсэя нельзя остановить. Пули давно кончились. Как он и говорил, безотказный в принципе метод расстрела в упор из огнестрельного оружия так же безотказно был аннулирован.

— А... а.

Это невозможно. Этим методом его не убить. Потеряв волю к бою, Того Кисара вынесла решение.

Вяло опустив пистолет, она отсутствующе смотрела на топавшего к ней Черного плаща.

— С... пасит...

— Э-э, сдаешься? Хм-м. Ну да, Кисара-тян же у нас не одержимая, если сдается, можно бы и домой двинуть... но тебе не повезло. Нет, наверно, повезло? Похоже, этот ребенок правда был одержимым.

"Где-то горит огонь", — подумала Того Кисара.

На втором этаже?.. Слышится треск и запах горящего мяса.

— Не убива...

— Ты зря собирала от меня заложников. От лишней жестокости стала врагом, Того Кисара. Твоя кровь уже заражена.

Вампир медленно подходил к упершейся спиной в стену женщине. Похоже, свыкшись с ужасом, Того Кисара визгливо...

— Вперед!.. Не хотите умереть — делайте как велено, мелюзга!

...дала команду остальным детям.

На этот раз эффект неожиданности сработал.

Как же она их запугала?.. Три ребенка, все еще связанные, побежали на Хиномори Сюсэя. Разумеется, Черный плащ от души замахнулся катаной. Но...

— О?.. А ты-то не того.

Остановил замах.

Рот Того Кисары злорадно скривился. Спрыгивая на второй этаж, она включила заготовленный переключатель и запустила ловушку, которую можно назвать главной.

Так, чтобы Хиномори Сюсэй не заметил, она оставила в невидимом для него уголке взрывчатку. И сдетонировала ее.

Парк развлечений содрогнулся.

Яркий, мешающий видеть зеленовато-синий свет. Весь третий этаж окутывается огнем, который поглотил Хиномори Сюсэя и детей.

?

Она увидела чудо.

В длившемся менее десяти секунд аду девочка своими глазами видела пляшущего в огне вампира.

Взрыв, поглотивший троих детей.

Вмиг закрывший поле зрения красный дым.

Скачущие, как живые, в бешеной пляске кожухи игровых автоматов.

И — ставшие осколочными зарядами, превращающие их тела в ошметки, осколки мебели.

Все это Черный плащ пропустил мимо себя.

На глазах девочки проплакавший всю ночь ребенок был превращен в невыносимый взгляду кусок жареного мяса. Пролетая, стул ударил его в плечо, и необратимо потерявшую форму плоть слизали языки пламени.

К счастью, глаза и уши девочки засветило вспышкой и оглушило грохотом взрыва. Жуткая сцена стала какой-то размытой. И сразу вслед за тем — возможно, не миновало и секунды, как девочку окутал Черный плащ. Завернутая в плащ, несомая на руках, защищенная.

Что было дальше — она знает только по ощущениям. Ощущения твердили, что ее катают на "американских горках". Ведь глаза девочки были закрыты, и что происходило снаружи плаща, она не видела.

Однако в той тьме она точно увидела его.

Силуэт без колебаний подхватившего ее, полностью уберегшего ее от взрывной волны вампира.

Из его ран течет кровь.

Если она вытечет, он погибнет.

С таким вот близким к норме телом он на сей раз был не готов к внезапной атаке извне. Лучшее, что он мог, — так быстро, насколько позволяют способности, пользуясь своей близкой к предсказанию будущего чувствительностью к ситуации, прорваться через этот ад, через игольное ушко, созданное сотнями объектов.

Вампир, похваляющийся неумиранием.

Лежащая в его основе логика слишком проста.

"...Все не так уж сложно. Животные вообще с трудом умирают. Так что речь тут о скорости, Арика-кун".

Хиномори Сюсэй улыбнулся юноше, живущему из всех, кого он знал, наиболее — диаметрально — наоборот.

Гибель, к которой сам делаешь решительный шаг.

Спонтанно проявляющаяся, вылетающая из-за спины обыденного, иррациональная угроза.

Надо понять, что для тебя это — одно и то же.

Даже сейчас, при разговоре, он думает о смерти, ждущей через 0.2 секунды.

"Поэтому, когда один раз испытаешь на себе что-то жуткое, оставайся в этом состоянии. Ну, когда входишь во вкус, когда тебя машина чуть не переехала, тело же вскидывается, да? Вот если это постоянно поддерживать, можно в любой момент реагировать на опасность".

Он предполагает худшее.

Не так. Он воображает резню.

В ад, куда однажды низвергся, возвращаться он и не думает.

"Например, возьмем падение с обрыва в машине за 5 баллов. По сравнению с этим атака катаной — так, 2-3, правда? Хоть во сне увернешься.

Просто непрерывно поддерживай, как ее, тревожность? Взвинченность? По сравнению с такими заурядными людьми, как мы, у урожденных монстров максимальная скорость до обидного выше... Поэтому в честной гонке я бы проиграл. Но это не значит, что я не могу победить. Начальная скорость гения и максимальная скорость заурядного человека в общем-то могут и потягаться".

Разминка для деятельности. Первый удар рассудка, подбирающий расслабленную психику. Вот к чему он пришел четыре года назад... Хоть и в голове не укладывается, через какой ад он прошел, но мужчина оставил позади всего здравомыслящего себя, накопленного за двадцать с лишним лет.

"Ага. Правильному человеку даже поединок не светит, а раз так, то хоть скорость я не потеряю. Раз перешагнув грань, я ни за что не расслаблюсь. Выжигая кипящую кровь до смертного часа, я буду поддерживать максимальную скорость всю жизнь".

Иными словами, это...

"Это и есть скорость избегания угрозы. Понимаешь, почтенный Арика, это моя скорость — я никогда не остановлюсь".

Даже рассказывая, он был никем иным, как потерявшим здравый рассудок психом.

В его мозгу закручиваются запредельные сцены. Предаваясь безумию, он поддерживает наивысшую скорость.

Выкипающая, накаленная кровь. С телом на пределе, с психикой на грани краха, не ведая конца, он встречает ответным ударом акселерировавших монстров. Не успевают они достичь максимальной скорости, как он вбивает в них свой предел способностей.

Следовательно, и внезапные нападения на него не увенчаются успехом. Наоборот. Потому что это он постоянно совершает внезапное нападение.

Против всех, кому нужен первичный импульс, — его изначально максимальная скорость. Не физические возможности, но разрушенная ментальность выстроила эту наиочевиднейшую теорию неумирания.

Так вот прост оказался неумирающий вампир — Хиномори Сюсэй.

— Йа-а-ах. Хотя, конечно, от такого обычно умирают, да, — с беспечным зевком роняет Черный плащ, стоя на полностью выгоревшем, превратившемся в поле черных руин третьем этаже.

Его непотопляемость все же базируется не более чем на менталитете.

Его личная особенность, новообразование одержимого, как и у Яманаси Томори, направлено в сторону способностей тела как единого целого. Он не так звероподобен, как она, но сам Сюсэй насчитывает трое-пятикратное превышение механического качества тела относительно взрослого мужчины.

— Однако какой-то унылый финал. Я верил, что она хотя бы дымовуху, что ли, к спине ребенка прилепит. Ну, вот и все, натерпелась ты, — он разворачивает плащ вокруг девочки. — Остальным троим не повезло. Забывать их жалко, поэтому лучше запомни, как ты с ними дружила.

Он поправил сползшие солнечные очки.

В глазах девочки, смотрящей снизу вверх на монстра в черном плаще, нет изумления. Она не боится, даже наоборот.

— Дяденька, огонь...

В благодарность за спасение она проявляла заботу о мужчине с дымящимися спиной, плечами, левой ногой. Для Хиномори Сюсэя это мелочь.

— О... Опять помеха.

Он почувствовал присутствие человека со стороны входа. Слух, обоняние и нервы кожи совместно передали ему это знание.

Это не спрыгнувшая на второй этаж Того Кисара. В парк развлечений зашел кто-то еще.

Хиномори Сюсэй перевел взгляд с девочки на то, что было снаружи. Посмотрел на разбитое окно.

— Так, ладно, тут мы расстанемся. А, но только не подумай, что я тебя спасал, потому что ты хорошая девочка, ясно? Интересно, повезло ли тебе больше, чем остальным.

Ступивший на пол первого этажа — женщина. На ней суровая экипировка. Лифт застыл на этаже B1. Сюсэй вполне контролирует ситуацию.

— Но да, у тебя спасенная жизнь. Теперь пользуйся ей умело. Дядя тут нехорошей тете прочитает за упокой и пока-пока.

Черный плащ пробежал по все еще горящему этажу. Всего лишь трехметровый разгон. Внезапно резкий прыжок. Не пользуясь лестницей, он спрыгнул из разбитого окна на землю.

Разминувшись таким образом с женщиной.

Перед ним, приземлившимся с длинным хвостом все еще исходящего от него дыма, лежал уклон к подземной автостоянке.

?

Тяжело дыша, Того Кисара выпрыгнула из лифта.

Какими-то двумя минутами ранее — спрыгнув с третьего на второй этаж, убедившись, что Черного плаща охватило пламя, лифтом она бежала до подземной стоянки.

— Хах... ха-ха, ха!..

Чувство вины за убийство вместе с заложниками.

Возбуждение от разрушения здания.

Восторг от стирания с лица Земли этого неубиваемого одержимого.

Заглушая огромные, чуть не разрывающие ее на части эмоции, Того Кисара помчалась к заготовленным "колесам".

Да. Мертв. Умер. Фактически убит. На этот раз наверняка. Тот, кого уже сколько раз не брала даже смерть. Это чудовище, что воскресало из могилы, на этот раз сгорело дотла-а-а!

— Ура... ура, ура, ура!

Эти три года в ретроспективе — как кошмар.

Когда дочь на ее глазах была убита этим низким киллером, она, тем не менее, умоляла его сохранить ей жизнь. Сожаление и стыд. Страх и ярость. Жалкие дни, когда хочется умереть, просто зная, что он жив. Все это наконец в прошлом. Кому надо отправлять его в клинику Ольги? Не отправив его своей рукой на тот свет, Того Кисара не смогла бы возобновить путь. Не смогла бы дать свежий старт своей жизни. С тех самых пор она жила ради мести. Застрелить водителя "воронка", застрелить Хиномори Сюсэя, свалить все на убийцу — таким был план. Только после планового расстрела Хиномори Сюсэя — он выжил. Когда отделение полиции в Карэно распустило штаб расследования, она чуть не обезумела. И хотя она сказала себе, что этот парень больше не появится, и жила, словно шла по канату, — Хиномори Сюсэй возродился со всей определенностью. Но до Сикуры ей было не дотянуться. То же было верно и для Хиномори Сюсэя, поэтому она понимала, что можно было молчать и быть в безопасности, но, увидев его, уже не могла остановиться. Он был как комар под потолком: невыносимо терпеть и хочется прибить. В доме просто не живется, пока от него не избавишься. Подумать только, как разбилась ее жизнь после потери дочери. Живет отдельно от мужа, потеряла смысл жизни — словно живой труп. И все это, накопившись, вылилось на Хиномори Сюсэя... нет, точнее, на одержимых. Похищать жителей Нодзу, заставлять их молить о спасении и пристреливать было совершенно, полностью неприятно. Тошнотворно даже. Потому что она не хотела и пальцем трогать одержимых. Но если не подстегивать себя хотя бы так, она не выполнила бы свой долг. Ведь она осознала, что пока не станет убийцей сама, то не сможет убить монстра.

Сметая прочь здравомыслие, добродетели, она заготовила эту ловушку. И в финале наконец, наконец-то этот...

— Прошу прощения. На этом занавес опускается, Того Кисара.

— Поч... е... му-у...

Этот. Вот сейчас стоящий перед ней черный демон, как она думала, пал.

— Почему. Почему.

Он настоящий — на этом последняя духовная поддержка Того Кисары рушится.

Он убийца без прикрас и купюр.

Пусть он и не бессмертный, но если всякий раз избегает смертной косы, то это настоящее бессмертие тела.

— Почему... ты еще жив?!!

Вытаскивает пистолет и спускает курок.

Пистолет она перезаряжала. Она все восемь патронов отстрелила без осечек. И от всех них до сих пор горящий парень ушел.

— Последний в жизни вопрос. Будет справедливо ответить. Итак, почему я не умру...

Вмиг куда-то делась его живость.

В зеркальных темных очках отражалась совсем уже неприглядная, уродливая, чужая Того Кисара, которая тяжело вздохнула...

— Аз есм Бог Пламени, Колыбель Раскаленная — Фомальгаут.

Покуда кровь Моя не выйдет вся, Я возрожусь вновь.

...Величественно.

Звук услышала она — от искаженного кола, пронзающего ее сердце.

"""

Третий этаж парка развлечений огонь охватил как раз тогда, когда Тома Мато пробралась через парковку.

— Тома-сан, третий этаж взорвался! Это ужас, там за пару минут все выгорит! У клиентки с головой-то совсем плохо!

— Сама вижу! Быстро принял меры от пожара, балбес! — сжимая в руке ручку кейса с пистолетом-пулеметом, проорала она в передатчик. Разумеется, даже в таких обстоятельствах бег Томы Мато не сбился с ритма.

Она с силой бежала по навалившему под двадцать сантиметров снегу на асфальте.

До места ровно шесть минут. Со скоростью, заставившей бы покраснеть атлета, удобно наперекрест аж шестиполосной трассы, пробежав двухсотметровую парковку, она прибыла ко входу в разрушенный кем-то парк развлечений.

— Я вхожу. Две минуты записывайте связь.

Вынимая из кейса пистолет-пулемет, она за несколько секунд собрала его. Проверять нет времени.

...Трудно поверить, но на взорвавшемся третьем этаже кто-то был.

Может, Того Кисара, а может, недавний незваный гость. Как ни крути, а пока не зайдешь, ничего не узнаешь.

От тени к тени. Тома Мато сконцентрировалась и с великой осторожностью, но быстро, перебегала из укрытия к укрытию. Первый этаж, лестница с первого этажа, с лестницы на второй этаж.

До лестницы на третий этаж было несколько метров. По прямой вперед, на третьем — цель. Пробираясь по теням пострадавшей от взрыва ступенчатой структуры в обход, она достигла лестницы на третий этаж.

Послышался голос. Осмотрительно и вместе с тем проворно добравшись до конца лестницы, Тома Мато направила дуло пулемета в сторону помещения. И именно тогда, словно дождавшись ее прибытия, некто черный и человекоподобный с разбега выпрыгнул наружу.

Очень хотелось тут же рвануть следом, но на третьем этаже было лицо, нуждающееся в спасении. Тома Мато оприходовала раненую девочку, провела где-то до середины стоянки и наказала дальше идти одной:

— Вон до того тротуара дойдешь, там есть полицейские. Беги и не оборачивайся.

На этом развернулась и сама рванула обратно к парку развлечений.

Недавнего черного человека не было видно. Они разминулись, но все-таки не прошло и двух минут. Он никак не мог просто исчезнуть.

А значит... этот незваный гость направился вполне понятно куда, не о чем и думать. В подвал парка развлечений. На автостоянку, где преступник предположительно оставил свою машину.

Вход на подземную автостоянку находился с восточной стороны. Следы одного прошедшего человека. Пройдя по ним до въезда, на цыпочках она спустилась под землю.

И там, когда Тома Мато охватила взглядом подземную стоянку около пятидесяти метров шириной...

На очередной шаг ей оставалась лишь секунда.

?

В глубине подвальной автостоянки, среди выстроившихся автомобилей, стоит мужчина, он один.

Посторонний в черном плаще. Точно спиной ко входу — к Томе Мато. Перед ним горит огонь.

Распластавшийся человек. Скорее всего, Того Кисара. Ее тело в огне. Тихо, словно коптится. Огонь колышется, словно свеча в форме человека.

После секунды, за которую она это все увидела... нет, это было за полсекунды... Тома Мато выдернула из напоминающего баллончик с краской предмета на ее поясе чеку и метнула под ноги человеку.

Тридцатиметровый бросок.

Она тут же ушла в тень автомобиля, отвела глаза, прикрываясь рукой.

Через секунду...

По подземной стоянке пронеслись выжигающее сетчатку сияние и сокрушающий барабанные перепонки грохот.

Оглушающая граната. Применяется при осаде преступников, против террористов. Ручная граната, лишает цель зрения и слуха.

Мощный свет ослепляет глаза и лишает противника зрения. Свет наносит вред не только зрению, но даже мозгу, вызывая тошноту и дезориентацию. Да еще звук. Звуковая волна, реально ощутимая кожей как удар, нейтрализует слух, и следующие несколько минут цель погружается в полную тишину.

Это оружие подавления лишает преступника возможности оказывать сопротивление, обеспечивая безопасность заложников. Совмещенная свето-звуковая атака, от которой неопытный противник почти теряет способность сражаться.

Удостоверившись в ее потрясающем эффекте, Тома Мато высунулась из-за машины и направила пулемет на мужчину...

— Кх!..

...в тот же миг заметив, как он прикрыл глаза одной рукой.

Тома Мато не знала об этом, но Черный плащ Хиномори Сюсэй носил зеркальные солнечные очки. Сжав веки, защищенный очками, он вдобавок укрылся от света рукой. Удар светом по зрению минимален.

Но в противовес — он не смог бы защитить уши. С катаной в одной руке, защищающий глаза другой, он не может заткнуть уши. Оглушающий снаряд сбивает его слух и полностью лишает способности слышать. Человек, погруженный в полную тишину, теряет способность выносить здравые решения.

Не потеряв зрения, он потерял слух.

"Этого должно хватить", — решает Тома Мато и жмет на спусковой крючок пулемета.

Диаметрально противоположно гранате, у него тихое действие. Но несомненно превосходящая ее по поражающему эффекту физическая атака впивается в черный плащ.

MP5. Также контртеррористическое оружие подавляющего назначения, известное как "полицейский стандарт", пистолет-пулемет. Первоначально помещенное ввиду большой скорострельности из категории "попади пулей" в более рабочую категорию "попадись пуле", тем не менее, сделанное допускающим прицельный огонь, превосходное автоматическое оружие. Точность, меткость для поля боя недостаточны, однако в данном наборе сценариев — захвативший заложников преступник, захватившие здание вооруженные криминальные элементы — оно проявляет огромную силу.

И вот оно изрыгнуло пламя.

Девятимиллиметровые пули — десяток за секунду. При физически небольшой разрушительной силе этого более чем достаточно, чтобы превратить лишившуюся слуха человеческую цель в пчелиный улей. Славящийся превосходной точностью огня MP5 и навыки стрельбы Томы Мато не дают промахов. Да и вообще, Тома Мато не из тех, кто жмет на спусковой крючок, когда промахивается.

Но он уклоняется. Даже от этого Черный плащ увернулся.

Перед тем, как перестать верить глазам, Тома Мато посылает еще несколько пуль вдогонку убегающей, как в кошмаре, цели.

Тра-та-та-та. Отбившие живой темп двадцать выстрелов — и преследуемый ими, но невредимый монстр.

Каким путем он почуял внезапную атаку полицейской?.. Черный плащ, на волосок увернувшись от пуль, по прямой запрыгнул в укрытие припаркованного автомобиля.

— Черт...

Тома Мато сдвинула палец со спускового крючка и посмотрела на автомобиль, за которым укрылся Черный плащ.

Пострелять наобум, чтобы выкурить укрывающегося преступника — такой ерундой она не занимается. Крупнокалиберным оружием она бы, может, и развлекла себя, но сейчас это и не нужно.

Она стоит так, чтобы перекрыть выход из подземной парковки. Противник держит какое-то длинное подобие меча, но огнестрельным оружием не обладает. В данной расстановке сил можно и продержаться. Подавление — вопрос времени. Еще через пять минут прибудут ее подручные. Тогда его и прижмут. Брать добычу без ствола втроем — это, пожалуй, даже скучно.

Еще минута. Скорее всего, слух Черного плаща восстановился, и Тома Мато восклицает:

— Эй там, забыла сказать, это полиция. Так что я все-таки предлагаю тебе сдаться, если угодно. Прямо сейчас я в порядке исключения просто прострелю тебе ноги.

Совсем не подобающее полиции заявление.

Что он подумал о полицейской, даже не помыслившей о всяких там правах хранить молчание и позвонить адвокату?..

Хиномори Сюсэй, спрятавшийся в укрытии кабриолета, ухмыльнулся — так вот какой у нас противник!

— О'кей! Раз так, поиграем-ка!

Сидевший на земле Черный плащ распрямился.

— Ха.

Зловеще улыбаются друг другу.

Хиномори Сюсэю любопытна негуманность Томы Мато,

Томе Мато интересно нахальство принявшего ее вызов Хиномори Сюсэя.

Град пуль.

Отправленная в полет, как дротик, длинная катана.

— Кх!..

Тома Мато мгновенно пропустила мимо себя пущенную точно в сердце катану.

Используя эту неполную секунду как преимущество, Черный плащ бросился в атаку.

Все по плану. Еще легче целиться — и Тома Мато выпрямляется, поправляет прицел...

— Ах-ха-ха! Давно хотел это сделать! — проорал веселый голос с кресла водителя, и перед утопившим педаль газа, атакующим ее самой машиной монстром зрачки женщины сжались в точки.

— А...

Налетающий кабриолет. Расстояние — двадцать метров. Похоже, он замкнул зажигание, пока прятался. Движок подхватился. Сколько секунд до разгона? Нет, таких чокнутых водил надо стрелять!..

— Пардон, но это не сработает!

— А-а?!

Кресло пропадает. Черный плащ совсем раскрыл откидную спинку и вольготно разлегся в салоне. Да, так действительно трудно попасть в водителя, как ни целься.

Живчик-монстр одной ногой давит на газ, другая на руле. Сиденье все так же разложено. Ногами к мишени, чуть приподняв лицо, он бросает взгляд на Тому Мато:

— Ну-с, поехали, сейчас-то вы сможете напинать мне по ногам, да?!

— Чедурак?!

Таки дурак. Кабриолет, "американ стайл", в каких сейчас даже пьяные торчки не катаются, зловеще помчался вперед. Через несколько секунд эта огромная тысячекилограммовая туша наверняка размажет полицейскую.

0 секунд. Мысли текут прерывисто. Остановить машину. Как? Наобум по капоту, попасть в движок, взрыв. Невозможно. С MP5 трудно. Если повезет — попадет, но тут не прицелишься. Значит, нереально. В водителя тоже никак. Тут MP5 — просто багаж.

1 секунда. Отскок. Уворот и сразу сбоку. Боков нет, сзади поучить его, пока магазин не кончится. Невозможно. Зачем нога на руле. Он вырулит, куда ни беги. Назад, в стороны, самоубийственно. Значит...

2 секунды. Осталось десять метров. Решено. Если так стоять, через две секунды на шестидесяти километрах в час случится удар. Но сейчас, если набежать самой, атака будет на скорости до шестидесяти!..

— Ах, ты-ы!..

Бросив MP5, Тома Мато на бегу влетела в наезжающий кабриолет.

Оставшиеся десять метров превратила в оставшиеся пять.

В полете пнув капот, женщина прыгнула.

Красивое и вместе с тем сильное боковое сальто. С капота как опоры переход в группировку в воздухе и поворот. Как ни странно, точно так же Хиномори Сюсэй избежал попадания под машину Того Кисары.

Однако в случае Томы Мато добавился гимнастический элемент "извлечение "беретты" из кобуры вверх ногами".

— Что за?..

Пора стрелять. Женщина открыла огонь в воздухе по разлегшемуся, что твой шах, на кресле водителя дураку.

— Тетенька, вы чего?!

Выпрыгивающий из кресла в положении лежа Черный плащ. Он рванулся, наверное, только усилием рук, но неподражаемое движение выглядело так, будто в его спине была пружина.

Потеряв водителя, кабриолет с маху врезался в стену.

Приземляющаяся с "береттой" в руке офицер полиции и падающий туда, куда бросил катану, убийца.

Тома Мато — в глубине стоянки. Хиномори Сюсэй — спиной ко въезду.

Рокировка.

Сбить монстра, не убитого из пистолета-пулемета, одним выстрелом "беретты" немыслимо. "В прошлый раз на холме Сикура — дробовик. На сей раз — оглушающая граната и автоматика. Все-таки я хочу оружие поэффективней". Тома Мато от души заскрипела зубами.

И тут... Глядя на эту, ломающую себе голову над недостатками оружия вместо шмоток, женщину под тридцать, Хиномори Сюсэя озарило. Сжимая катану в руке, он с ухмылкой заговорил:

— А. Я ж читал. Ты Тома-сан, да?

— Да. Откуда знаешь? — бросила Тома Мато, целясь из пистолета.

Менталитет у нее не тот, чтобы говорить с преступником на равных, но вопрос Черного плаща что-то в ней задел.

— Ну. "В Сикуре есть страшная фараонша, любого одержимого вмиг порежет-посечет и котлету сделает, смотри не напорись", как мне кто-то сказал. Гм, кто же это был? Не, это я не могу сказать! Ведь мой информатор строго-настрого запретил выдавать его имя!

Хиномори Сюсэй все такой же, как всегда, и впервые видящей его Томе Мато кажется обычным пьянчугой. "Нет, скорее наркоманом", — всерьез определяет она.

— Так. Ну, я не знаю, кто это, но он — сообщник. Еще раз встретишь — передай от меня привет.

— Еще? Какое еще, м-м? Неужели будет-таки еще раз?

— А ты пойдешь со мной и не сбежишь, одержимый?

Молча противостоящие орудия убийства в руках.

Пройдет еще какое-то время, прежде чем эти двое узнают, как живет второй.

Недавно Тома Мато сражалась со сверхчеловеком, чьи способности превосходили людские, и показательно одержала победу.

Эта личность в черном плаще — его дворецкий... нет, демон, обладающий способностями сразу двоих.

— Гм-м... Очень хочется с тобой погулять, но вам, тетенька, хочется другого. Пострадать ни за что ни про что желания не имею, так по возможности нельзя ли меня отпустить? А, кстати, наверху не я взрывал. Хотя да, с детишками не сложилось.

— Но один выживший был. Говорила, ее спас черный дядя.

— Дык, человек человека должен выручать. Вы ведь тоже по работе спасаете тех, кого и спасать неохота? Это то же самое. Убить, не убить — эмоции роли не играют. Хорошо бы Кисара-тян тоже в этом смысле соображала, м-да.

— Ты знакомый Того Кисары?.. Ясно. То есть ты — Хиномори Сюсэй. Дело о сбитом машиной два месяца назад. Это тебя Того Кисара побила автомобилем?

— Так точно. Но я не поранился особо, не стал заявлять.

— Хе... Ты хочешь сказать, что убил ее не из мести?

— Конечно. Я вообще пришел попросить ее не мешать. Но так уж сложилось, что мы стали убивать друг дружку.

— Понятно. Думала, ты просто киллер, а ты с уклоном. Я тоже просматривала доклад о вампире-убийце... Хиномори. Твоя цель — "H", Heartless?

— Хатлес? В смысле?

— Это носитель синдрома A, чье новообразование в сердце. В том же корпусе D еще более особенных пациентов зовут "неты". Ну, кодовое слово на ту тему, что первоначальной человечности в них уже нет. Пока что так зовут троих. Хартлесс, Бессердечный — один из них. Вообще-то он — один из немногих пациентов, приговоренных к корпусу D до клиники Ольги...

— Хм-м. Неплохое таки у него имя для слухов... Насчет этого предлагаю догадаться. Или от разговоров ты начнешь мне содействовать?

— Еще чего. При любых обстоятельствах я тебя порежу-посеку, в сумку суну и в Ольгу отошлю.

— Ура, мирные переговоры провалены! М-да, от остальных жди только помех. Ну, подытожим. Я позволю себе откланяться, лады?

Разумеется, не лады, но Тома Мато может только сверлить его взглядом.

Так, как есть сейчас, она не может захватить Хиномори Сюсэя. В конце концов, численность и амуниция брались в прикидку на арест Того Кисары. Вот если бы Тома Мато все еще загораживала выход, она могла бы его удерживать до прибытия полиции. Но...

— Вали. Но следующего раза не будет, вампир.

— Тю. Не так, Тома-сан. Мое имя — Фомальгаут. Ну, как бы, словом, колыбель бога огня и, да, раскаленный Фомальгаут... вот такой ник...

Хиномори Сюсэй говорил как-то неуверенно.

Тома Мато бесстрастно посмотрела на него.

— Хм?.. Что это я, совсем не смотрюсь?! Не может быть. О, стыд! Что я так смущаюсь?! Ай, нет, не смотри на меня! У-у, вот только что так естественно говорил — что же, это было минутное чудо, достопочтенный?!

Тома Мато молча смерила взглядом обхватившего голову Черного плаща.

— Блин, привыкай, тут надо привыкать! Вот увидишь, тетенька, когда мы еще встретимся, все будет иначе, ожидай перерожденного меня с нетерпением!..

Бросив через плечо этот бред, Хиномори Сюсэй удрал. С бредовой же скоростью. Черный силуэт пропал в глухом снегопаде.

— Что это было... Такого хрен поймаешь и втридцатером. Если я правда хочу его взять, нужен спецотряд против него лично, — со вздохом она опустила оружие.

Преступник упущен, но текущая работа сделана.

Оприходовать останки Того Кисары, погасить возгорание парка развлечений — сплошная головная боль, но, к счастью, у нее есть знающая свое дело — дело уборки после нее — поддержка.

— Тома-са-ан, вы зде-есь?

Помяни черта. Один из подоспевших подручных вбежал на подземную парковку.

— Ага, забегайте. Уже можно. Девочку уберегли?

— Там Ива-сан. Сказал — верх, фиг с ним, найти поминспектора. А вы опять тут неплохо развернулись! А что Того Кисара? Что стало с Черным плащом?

— Вон те останки — это Того Кисара. Черного плаща я упустила.

— Как?.. Н-не может быть! У-у-у, упустили, это правда?! Тома-сан?! Точно не выпустили с целью измотать?!

— Ты кем меня считаешь? Хотела бы измотать — поймала бы сначала. Кто был этот Черный плащ — потом как-нибудь расскажу... Однако, Фомальгаут, ишь... — задумчиво промычала она.

Для Томы Мато, холодно и безразлично относящейся ко всему, это было редкостью.

— Фоу... как-как?

— Знаменитая первая звезда осени. Кажется, это значит "рот рыбы".

С ладонью у рта, витая в облаках, смотрит куда-то в землю. На въезде валит снег. Вспоминая об исчезнувшем в нем черном плаще...

— Хе. Не хочется признавать, но неплохо. Враг врагом, а имя-то со вкусом.

...Тома Мато бормочет восхищенные фразы.

Как и у Хиномори Сюсэя, ее вкусы застряли где-то в 80-х.

?FOMALHAUT.end

"""

?

Фантазия по окончании истории.

Постскриптум, увиденный одной девушкой в непримечательном сне, где она была

с Арикой.

?Vt.in day dream.

0/ (14 февраля 2005 г.)

"

Сигнал тревоги из госпиталя им. Ольги поступил в третьем часу быка, когда даже деревья спят. Произошло все в три с лишним часа пополуночи, где-то за три часа до рассвета.

Тома Мато, принявшая звонок (не в качестве инспектора, а как консультант отдела контроля общественного порядка клиники), срочно подготовила вертолет и полетела в горные окрестности префектуры N, где и находилась клиника.

Тринадцатого числа в двадцать два часа среди пациентов с агонистическим расстройством произошел выброс агрессии.

Начало буйствам положило незначительное дисциплинарное нарушение среди пациентов корпуса C, но вскоре вспышка распространилась и на корпус B. Словно спланировав загодя, пациенты единовременно взбунтовались. Удостоверившись в сплоченности действий больных, персонал госпиталя ретировался из корпусов B, C и D, неизбежно отступив к корпусу A. В ноль часов четырнадцатого числа пациенты оккупировали центральный корпус А ровно по третий этаж, но с введением в действие отряда безопасности положение полностью изменилось. Беспорядки приписанных к корпусам B и C пациентов были незамедлительно подавлены.

Однако... Время сыграло свою роль, и подстрекатели бунта — пациенты корпуса C — сняли запоры с корпуса D. Появление из самой глубины этого корпуса девушки коренным образом изменило ситуацию.

Три часа утра следующего дня.

Временный выброс агрессии пациентов вылился в массовые убийства без разбора и без средств противодействия.

"

Поэтому сейчас в гористой части префектуры N, на высоте двух километров...

— ...Вот такое положение. Сегодня в порядке исключения даю разрешение на оружие. Защити себя сам.

Мы сидели в дребезжащем и ревущем вертолете, и Мато-сан передала мне маленький пистолет.

— Стоп, мы не об этом говорили! Почему?! Почему я вообще здесь?! Ведь ни при чем, ведь на этот раз я абсолютно ни при чем!

Я махал головой изо всех сил, отрицая свою причастность, но, увы, ремни крепко держали оба моих плеча. Серьезно, какой в этом смысл? Я, Исидзуэ Арика, минуту назад страстно жаждавший отоспаться, по какому-то кармическому беззаконию был брошен рукой Мато-сан вне очереди прямо в ад!..

— Да ладно тебе, Сёдзай. Когда я сказала, что давно не бывала в таком луна-парке, ты же сам предложил как-нибудь сходить. Вот выдался неплохой случай... Ну, да. Мне тоже кажется, что лаборатория в горах для первого свидания не очень-то подходит.

— Я же пошутил! Это была ирония! Мне не интересны ни крысы, ни кошки! Ну же, Мато-сан, здесь ведь нет американских горок?! Это ж Ольга, там вообще развлекаться невозможно!

— Ха-ха-ха. Да брось, наверняка будет интересно! По крайней мере, нам дали сто очков возбуждения.

Самые невеселые сто очков в мире.

— Что за бодрая улыбочка?.. Что, так не терпится утащить меня в корпус D?!

— Э... Ну не злись ты так. Честно сказать, помещения Ольги — тайна под семью замками. Своих мне туда долго протаскивать. Ты — все, что я смогла найти за полчаса. Извини, что втянула.

— А... Л-ладно.

От неожиданности у меня спутываются мысли.

М-Мато-сан извиняется с таким серьезным видом... У меня что-то голова закружилась. Только это не от ужаса, а словно от мысли: "Ох, я ж завтра женюсь!.."

— И тут нам почти пора. Слушай, в этой пушке ампулы с транквилизатором. Главное — примерно попасть, а оно сработает. Я, конечно, не жду от тебя прицельной стрельбы. Но если тебя обхватят — дави крючок. Яда там достаточно, чтобы оно сдохло на месте. Потому что по вчерашним данным батрахотоксин не испытывали. Иммунитета пока что быть не должно.

— По-моему, это уже не "транквилизатор", Мато-сан... И потом — что, если враг не обхватит?

— На этот случай смажь ласты клеем... Так! Спускаемся. Ты у меня первый козырь. Никуда не отходи.

Вертушка зависла над центральным корпусом клиники Ольги.

Мато-сан взяла два комично огромных автоматических пистолета, которые еще более комично положила дулами на плечи. Откровенные такие противотанковые базуки. Присмотревшись, я заметил, что это были не ее обычные "беретты", а гордо носящие имя самых больших в мире пистолетов "пустынные орлы".

— Хм-м...

Нет-нет. Такие стволищи в двух руках просто невозможно таскать. Даже Мато-сан держит их скорее как топоры; может, смотрится это и круто, но ни о каком прицельном огне не может быть и речи.

Я уже хотел тяжело вздохнуть — то ли она хочет столько огневой мощи, то ли просто пироманьяк — но через крышу мы уже проникли внутрь центрального корпуса, и я был вынужден признать, что мера оказалась оправданной.

Коридор жутко изменил свой вид. И пол, и стены, и потолок — все было изукрашено человеческими телами.

Какие — разбросаны кусочками, как еда.

Какие — разделаны штабелями, жалкие останки персонала и пациентов.

Скорее всего, даже самые большие счастливчики из восьмисот человек, загнанные сюда, не смогли выбраться на крышу и были кем-то убиты.

БУ-РУ-М-М.

Локальное землетрясение сотрясло центральный корпус.

Если прикинуть, что это происходит на нижних этажах, вооружение Томы Мато обретает еще больше смысла.

— Мато-сан... А живые здесь вообще есть?

— Биолокатор дает семерых. Один — точно из этих. Вот тут светимся мы с тобой. Еще один в C, один в B, один в D. Ну и еще...

О последнем и говорить нечего.

На нашем самом верхнем двадцать пятом этаже в конце извилистого коридора появилась подозрительная тень.

Мужчина в одежде пациента корпуса D улыбался во весь рот, встречая прибытие новой дичи.

— Курамицу Мерка!..

"Пустынные орлы" Мато-сан мгновенно заплевались огнем.

Легко превосходящие "беретту", одним касанием лишающие всего тела Магнумы 44 калибра разрядились в пациента из корпуса D Курамицу-сан.

"

...Куда ни кинь взгляд — море крови.

Металлический квадратный коридор. На полу — широкое болото, ноги уходили в него по лодыжки.

Рдеющая поверхность, напоминающая скользкое желе. При таком количестве крови невозможно было разглядеть ничего похожего на человеческие тела. Все выглядело так, будто кровь натекла из какой-то комнаты и залила весь пол корпуса D.

На этом красном ковре стоит Исидзуэ Каната.

Как шикарная роза, как изящная хризантема, как яркий подсолнух, девушка была безукоризненно гармоничным контрастом. Прекрасная, как цветок, — нет более подходящей метафоры. Сегодня ее семнадцатый день рождения. Два года назад, будучи еще наивной девочкой, сейчас она оформилась в прекрасную женщину. По крайней мере, на сторонний, телесный взгляд.

Где-то за пять метров от нее находилась девушка, очень на нее похожая.

Ее имя — Хильмия Рузель.

Больше всех остальных пациентов корпуса D ненавидевшая Исидзуэ Канату, она пыталась убежать в центральный корпус, но была окликнута и теперь являлась прискорбной жертвой девиза "ни один не уйдет".

— Это бред. Ты серьезно хочешь убить всех до единого?

Горделиво, с исполненным ненависти и отвращения взглядом, Хильмия Рузель вопросительно поднимает бровь. Она мечется в беспощадном урагане мыслей, рассчитывает, надо ли продолжать бегство и быть убитой или встать лицом к лицу опасности и выжить.

— О-о. Какие ты чудесные слова говоришь, Хильмия-сан. Четыре года тут прожила, а твои суждения ни капли не изменились. С этим, наверное, тяжело жить, а?

Исидзуэ Каната беззаботно улыбнулась. В этом море крови она и Хильмия Рузель — на разных полюсах: в позиции, в способностях, в способах мышления.

Можно назвать их охотником и жертвой.

В отличие от старающейся как-то выкрутиться и выжить Рузели, Каната не испытывает особого дискомфорта. Только некоторое недовольство. Она одета в тренировочный костюм, похожий скорее на нижнее белье. Все случилось очень внезапно, и у нее было не так много времени. Ведь на самом-то деле она хотела быть в приличном платье, когда настанет день бешенства.

— Не равняй меня с собой. Я в своем уме. Не считай меня какой-то дешевкой, которая так легко съезжает с катушек.

— Ах, извините, пожалуйста. Только я тоже в своем уме, ага? Я спокойно и осознанно прикинула, что одна смогу перебить всех. А иначе я бы не начала этот бой! Лезть в драку без единого шанса на победу — по-моему, это ты здесь без башни.

— Именно поэтому ты психопатка!.. Одной перебить всех? Серьезно? Тебе, которая может играть лишь мышцами?.. Не смеши. Да, ломать — лучше тебя мастеров нет. А вот играть — ты мне даже в подметки не годишься. Как и все остальные. Ты себе и представить не можешь одержимых корпуса D. Может, тех, что в C, ты и осилишь, но нас...

— А-а. Поняла, ты не в курсе. Извини, Хильмия-сан. Здесь из живых уже остались только я и ты, — прощебетала она, улыбаясь до ушей.

— А!..

Еще бы Хильмии Рузели не лишиться слов.

Пациенты D — с ними обходились как с монстрами. Показавших А-симптомы людей считали "больными", но даже работавшие с ними врачи клиники бросили их на произвол судьбы. Их синдром выходил за рамки медицинской науки, и таких людей без прикрас звали "одержимыми", монстрами. И вот из этих четырнадцати равных по смертоносности существ остались только они?..

Нет, здесь были и те, кто просто находился в тяжелом состоянии и даже пальцем не шевельнул. Из сорока набралось ли хотя бы десять таких, как Каната, кто мог играть роль массового убийцы?

Тем не менее, именно поэтому они были избранными из избранных. Они были теми, кто без стыда носил звание "одержимый". Они были чудовищами, которых боялся персонал Ольги. И их больше нет? А тот полный потрохов бассейн, на который становилось тошно смотреть? А мужчина, который так замкнулся в личном пространстве, что можно было назвать это пространство другим измерением? А ребенок, который заставлял тела мгновенно сгнивать и становиться подобием супа? А то существо, сознание которого пришло в такое помрачение, что оно превращало в бред все вокруг него?

И всех их голыми руками истребила эта женщина?

— Исидзуэ...

— О, решилась-таки? Вот и славно. Вот теперь я тебя заберу и облизнусь. Опять же, такой шанс бывает раз в жизни. Было бы расточительно так и не попробовать всех вас на вкус, верно?

Каната пригибается, выставляет ногу чуть вперед, готовясь метнуться к цели.

От одного этого движения рождается сотрясение, по красному ковру проходит рябь.

— Каната!!!

Голосовые связки Рузели сотрясают воздух.

Даже будучи таким монстром, за скоростью звука не успеть. Взметающую багровые брызги Канату встречает ответный удар "новообразования" Рузели. Звуковое внушение на частоте биоволн. Испускаемый ее телесными биотоками электроимпульс вторгается в человеческий мозг. Он действует на расстоянии тридцати метров.

БУХ-Х.

Их двухсекундное столкновение закончилось. Выставленный правый кулак непринужденно бежавшей Канаты взрывает стену за спиной Рузели.

Металлическая стена прогибается с жалобным визгом. Будь этот удар прямым попаданием, он бы перемолол органы Рузели в труху, но он отклонился в левую сторону, прошел мимо. Это не Рузель увернулась, но Канату подвел глазомер.

Меткое движение Канаты невероятным образом ушло в "молоко". Девушка не поняла, почему она промахнулась. Она тут же перевела взгляд на свою цель, но сбоку...

— Что, а-а-а?!

Каната пораженно смотрела снизу вверх на ту, что была меньше ста шестидесяти сантиметров ростом. Ростом теперь таким, что приходилось смотреть снизу вверх — на вытянувшуюся вдесятеро фигуру. Фигуру настолько гигантскую, что темнело в глазах.

— Хи-хи... Добро пожаловать в мой мир. Вот теперь игра окончена, марионетка!..

Разумеется, дело было не в том, что Хильмия Рузель стала великаншей. Таких противоречащих законам физики акселераций не бывает. А значит все наоборот. Исидзуэ Каната за каких-то несколько секунд сжалась до десятой доли своей величины? Разумеется, это еще более маловероятно. Атомарное притяжение не допустило бы такой бредовой компрессии живого существа.

Здесь вопрос не в физике, а в рассудке. Просто мировосприятие Исидзуэ Канаты породило аномалию. Ни пространство не расширилось, ни она не ужалась, но масштабы зримой картины и воспринимаемые мозгом видения взяли и запредельно сошли с ума, не спросив ее мнения!..

— Ой. Это все на самом де...

Это не реальность. Нет, реальность, но лишь в пределах широты восприятия мозга. Даже с пониманием этого все ее чувства воспринимали гигантский мир очень уж реалистично. Для теперешней Исидзуэ Канаты красная лужа стала озером, доходящим до ключиц.

Хильмия Рузель.

С ранних лет живя со зрительным расстройством, она постоянно и безысходно заявляла: "На меня давит все вокруг". Ее слова не доходили до родителей. Ее, сжимавшуюся в комочек в углу комнаты с плотно сжатыми веками, бездумно считали очень застенчивой, неспособной приспособиться к обществу.

И все же мир на самом деле виделся ей гигантским. Легкое нарушение зрения и тяжелое расстройство восприятия. Через восемь лет безумные шестерни сцепились, наконец, в действующий аномальный механизм. Она не могла ощущать расстояние до предметов. Девочка продолжала кричать об ужасе когда огромного, когда далекого искаженного мира, но, как и прежде, никто не понимал ее и она оставалась одна.

Дисгнозия — нарушение познавательной способности, непонимание истинного масштаба мира. И вот эти одинокие времена вселили в нее демона. Не для того, чтобы исцелить аномалию. Она создала новообразование, чтобы заставить остальных понять свой кошмар, о котором никто до сих пор даже слышать не хотел. Она желала показать свою боль.

— А. Это "Double Bind" — одержимость, способная вселять в других свою дисгнозию...

— Верно. Сначала дело ограничивалось совместным ощущением, но сейчас все иначе. Ведь общностью можно убить только кого-то одного! Чтобы сделать весь класс инвалидами, такую растрату допускать нельзя.

Великанша Рузель подняла ногу.

Будь здесь кто-то третий, это движение показалось бы ему обычным шагом вперед. Вот только Канате сейчас казалось, что она занесла над ней истинный, великий кошмар.

— Я могу не только делиться своим ощущением, но и подменять чужое. Я же сказала тебе, деточка? Ты хорошо умеешь разрушать, но играть с разумом я умею на порядок лучше!

— Кх!

Галлюцинация падающей пятидесятитонной массы.

Каната сделала сильный уклоняющийся скачок назад, но расстояние между ними совершенно не увеличилось. Подвижность тела была ограничена сжатым сознанием. Сейчас она действительно собиралась прыгнуть на десяток метров, но на самом деле ее тело отступило на какой-то десяток сантиметров.

Да, такое трудно вынести.

Она не понесла никаких телесных повреждений, но у нее, затянутой в этот многочасовой кошмар, начинал плавиться рассудок.

— Долго ли ты сможешь бегать? А то, если угодно, могу добавить еще масштаба.

Ошибка восприятия.

Властительница безумной перспективы занесла ногу. Ей не уйти. Восприятие Канаты, только что способной избежать удара Рузели, уже считало масштаб окружающего мира за истину.

Идущая электромагнитными импульсами, действующая прямо на мозг психическая зараза. Промывка мозгов несравненной силы. Исправить это может только стороннее вмешательство и депрограмминг.

А еще... Девушки не могли о нем знать, но есть такой одержимый, который, подвергаясь подобной атаке, действовал даже нормальнее.

Он — одержимый с противоположным Рузели знаком. Хиномори Сюсей и Каната встретятся совсем скоро.

Каждый из них по-своему преодолевал такие ментальные вмешательства.

— Нет, уже хватит, Хильмия-сан. Да, мне действительно требовалось время... но все-таки подобные грезы я год назад уже пробовала.

Ей не убежать от Хильмии Рузели. То есть ей нет нужды убегать. Для Исидзуэ Канаты это новообразование — уже дела давно минувших дней.

— Что?..

Озноб по позвоночнику — да что там позвоночник, дрожь доходит до самого мозга.

Хильмия Рузель поднимает глаза к источнику голоса — который находится высоко над головой.

Она не может понять... Она бы так никогда не смогла! Там высится Исидзуэ Каната, задевшая бы головой облака, если бы они были.

— И знаешь что? Извини, но это совсем не смешно.

Словно пало небо.

Не иллюзия, порожденная сжавшимся восприятием, но и в реальности топчущая Рузель правая нога — небрежно — опускается совсем рядом.

БУХ-Х.

Удар сотрясает багровую жидкость, проход, да и все здание. Для Хильмии Рузели, получившей свою усиленную дисгнозию обратно, этого хватает, чтобы стерся в порошок ее правдивый мир, чтобы настал ее конец света.

"

БУХ-Х.

После жаркого сражения Курамицу Мерка рухнул ветошью под "пятью ударами по срединной линии" Мато-сан. Chest!

— Повезло... Просто я знала состояние болезни Курамицу. Да и одержимость его — если знать, где центр, то можно легко справиться. Если бы он был того же типа, что и "Лишнекишки" Ясики Докема или "Фризия" Еругути Сисия — пришлось бы положиться на него.

Мато-сан кивнула на реактивный гранатомет на плече. Я — первый козырь, а за второй, значит, выступает он.

Бросив тело бывшего жильца корпуса D Курамицу Мерки, Мато-сан направилась к лестнице. То ли свет отключили, то ли кто-то сжег проводку, но лифт стоял на месте.

БУХ-Х.

Центральный корпус снова заходил ходуном от загадочного землетрясения. Источник толчков — явно на первом этаже. Вон как долбит, аж на двадцать пятом чувствуется. Вниз совсем не хотелось, но Мато-сан машет мне — иди быстрей сюда.

— М-м, вопрос, Мато-сан. Не по теме, правда.

— До третьего этажа жизни не видно. Ладно, можем пока и поболтать. Задавай уже свой вопрос.

— Да. В общем, вы сейчас что-то странное говорили про линкишинки и фризию, или как там?.. Это что, клички пациентов?

— Ну-у, да... Только имей в виду, я тут совсем ни при чем! Ну как бы это... Когда они поступали на учет, так их от лишнего рвения и записывали, вот, — она передала мне листик из блокнота.

Знакомые буквы... Несколько раз я такие видел, когда брал задания... Ну, точно, была одна любительница выдавать клички. Тогда ей было четырнадцать, а, нет, пятнадцать. Почему бы и нет, в конце концов? Хотя эти переходят всякие границы. Но, наверное, хорошо, когда у человека есть фантазия.

БУМ-БУ-РУХ.

Однако... Центральный корпус тряхнуло еще сильнее и злее.

Мы прошли двенадцатый этаж. Чем ниже спускались, тем удушливей становился запах крови.

Двенадцатый был еще вполне человеческим. Хотя здесь уже давно царил ад. Стены цвета розовой органики. Воздух вроде сладкой патоки. На каждом этаже разрушения всех мастей, а на двенадцатом — я глянул мельком — восточная стена стерта начисто. Разве что бульдозером можно было бы так основательно все разнести. После этого я решил, что не удивлюсь, если это внезапно стало гигантских размеров, да к тому же умудрилось сохранить форму. Слишком уж игнорировался закон сохранения энергии.

— М-мато-сан. Думаете, эти ракеты на ней сработают?

Сим вопросом я высказал, можно сказать, самую суть моего беспокойства.

Если ответит "не сработают" — начну марафон в обратном направлении. Хоть режь, а вернусь на крышу и знай себе буду смотреть за великим финальным боем с чудовищем с трехкилометровой высоты.

— Пока сработают. Хотя это "пока" еще минут на пять... Если оно за эти шесть часов испытает такую смерть, что ее на кусочки разорвет, наш дружок станет бесполезен.

— Чего? Объясните попроще.

— Говорю же. Оно — одержимый с иммунитетом ко всему на свете. Я только что сказала — теперь просто так убить не получится... В самом начале произошел небольшой несчастный случай. Персонал ошибся с количеством нервнопаралитического газа и хорошенько это убил.

— Имею замечания к докладчику по разным пунктам, но продолжайте.

— Угу. Инцидент печальный, но что сделано, то сделано. Мы уже начали вскрытие тела, как оно вдруг ожило. Что самое бредовое — тело было полностью мертвым, но мозг, похоже, функционировал независимо, Потом тот же газ на это уже не действовал. Тело больше от него не умирало. Догадался, что было дальше? Персонал нервничал и ликовал одновременно. Их можно понять. Гибель от яда — а затем, спустя какое-то время, выработка нейтрализующих антител. Короче, можно было проводить смертельные эксперименты всего на одном субъекте. Идеальная экспериментальная модель.

БУХ-Х.

Монструозный пульс потихоньку приближался.

— Но через месяц все пошло наперекосяк. Разумеется, у этого в теле происходили уже не человеческие химические реакции. Нельзя было применять науку. Данные сотен экспериментов ничего не дали, но, как ни прискорбно, это выработало иммунитет к тем же сотням разнообразных смертей.

ТА-РА-РАХ-Х!

Мы — на пятом этаже.

Жуть. От исходящего с нижних этажей запаха крови туман в глазах.

— Сечешь? Препаратами из запасов Ольги это теперь не убить. Конечно, есть сколько угодно других способов. В крайнем случае, можно сунуть это под пресс или, как сейчас, задействовать взрывчатку.

— Но... если это все равно оживет, что дальше? — продолжала она. — Если оживут кусочки мяса, это уже не к нам. У нас кончатся методы с точки зрения физики. И персонал Ольги испугался этого "если". Они не имели права своими руками создать финальный вариант. Ведь если они смогут однозначно убить это, а потом такой мощи не хватит для полного уничтожения, гипотеза "мы еще сможем убить" исчезнет. Самая несбыточная мечта обывателя — телесное бессмертие — оживет в чудовище. В конечном счете, они решили: "Нам нельзя больше убивать". Сейчас еще есть вероятность наличия смертей, которых это не испробовало. А поскольку она есть, это не бессмертно — так они изо всех сил скрывали свои действия. Но это взрослеет день ото дня. Нельзя вечно держать дверь на том же замке. Полгода назад корпус D надстроили именно потому, что боялись этого. Ведь есть вероятность и того, что это скоро умрет естественной смертью, так давайте умудримся и продержим это взаперти до этой самой смерти, тогда вопрос ответственности исчезнет сам собой! Так они недооценили проблему и...

ТРАХ-ТА-РА-РА-РАХ!

Мы пришли на третий этаж. Жуть. Задница. Хреново. Что хреново? Ну, на третьем этаже начиналось озеро. Невероятно, но в огромном количестве крови потонули второй и первый этажи. Мне это очень не понравилось. Не столько из-за вопроса, откуда взялось такое количество крови, но больше из-за того, что нечто с таким запасом красной жидкости уже умерло от руки этого!..

— В корпус D придется идти с третьего этажа. Так, где-то тут была пожарная лестница...

В отличие от меня, Мато-сан и бровью не повела.

Вид у нее героический — смотрите, это же и вправду та, у которой в словаре отсутствует слово "опасность"!

— Мы не пройдем! Давайте прямо сейчас вернемся в Сикуру, Мато-сан! Не сработает же, наверняка не сработает козырь номер два!

— Дуралей, не кати бочку на ракетницу! Она наземные укрепления и даже танки девяностой модели сносит на раз — для пехотинца это произведение оружейного искусства! От такой не загнется разве что "Тиран"!

— Ни фига себе!

Я... только сейчас заметил! Мато-сан паниковала, она же давным-давно вся как на иголках!

— Идем, Сёдзай. С тобой как-нибудь управимся. Знаешь про парадокс?

Тома Мато схватила меня за ворот и издала боевой клич.

А потом побежала по залитому кровью коридору третьего этажа. Я пытался бежать обратно. И тут... весомый, самый высокий и сильный

БУ-БУХ

сотряс центральный корпус.

— Что?!

— Вот оно...

Какое еще "вот оно"...

Стена за десяток метров перед нами разлетелась в пыль. Судя по удару, в стену влепился самосвал.

Брызжущие струи крови и омытая светом только-только занимающейся зари черноволосая девушка.

Два года прошло...

Кровавого платья уже нет. Она устроила невероятную резню, но на ней не было ни пятнышка, ни одной красной капельки. Некогда потерпевшая поражение от Томы Мато, добитая ударом Исидзуэ Сёдзая, она была совсем не той, что стояла сейчас здесь и торжествующе улыбалась:

— Давно не виделись, старушка. Я ждала этого часа два года. А это у нас с таким лицом, словно в кучу наступил, мой добрый брат?

Определенно не в меру развившись и умственно, она поприветствовала нас.

А между прочим... вообще-то я уже видел в том ролике... гм, по-моему, она уж слишком выросла.

— Сёдзай!

Но мои впечатления от встречи никак не касались Томы Мато. Взаимное, давящее различие боевой мощи.

Нельзя себе позволить и лишнего слова — выносят решение инстинкты Мато-сан, отточенные до квинтэссенции бойца.

Беспредельно возросшие способности.

Беспредельно натренированная выносливость.

Да. Подобных ей "чудовищ" просто нет.

Ни единого шанса на победу, если бежать — то только в этот миг. Тома Мато выставляет ракетницу так, чтобы защитить Исидзуэ Сёдзая...

— Брось. Поздно, старушка.

Чудовище одолевает десять метров менее чем за секунду, женщина слышит его голос.

Ее правый кулак обрушивается, словно свайный копер.

Дробящий десятисантиметровую стальную стену кулак безжалостно...

— Вперед, Сёдзай-щит!

...пробивает мне грудь посередине. Г-ха!..

— Черт, я и не думала!.. — восхищенно растягивает губы Исидзуэ Каната.

Тут взрывается козырь номер два. Г-хо!..

Вон как, вот теперь я, к-ха, понял, почему козыри шли в гх-таком, поряд-к-хе, г-ха, г-хо-кхо, г-ха!..

???

Две тысячи пятый, четырнадцатое февраля, семь часов утра.

Я в непередаваемом настроении. Бездумно разлепил глаза.

— Приснится же...

Это был сон. Худший из кошмаров.

Ну, да, местами он был странным, и намеки для веток сюжета торчали как стразики, отчего он был вроде бы и легким... Но я хочу сразу отмазаться — я тут совершенно ни при чем.

— Каждый год, каждый год что-то приключается... Похоже, четырнадцатое февраля для меня уже психологический якорь...

Поглаживая грудь, в которой недавно раскрылась огромная дыра, я живенько согнал себя с постели. Умывшись и смыв путы кошмара, в улучшенном настроении включил телевизор.

Погода — облачно. До невероятности прекрасный рассвет из сна на самом деле вон какой.

— Хм?

Зазвонил сотовый. На экранчике — "Томато-тян". Нормально записал... хотя если она увидит, то убьет. Поскольку Мато-сан — надзиратель над выписанным из госпиталя им. Ольги Исидзуэ Арикой, она должна звонить вот так раз в четыре дня.

Обычно после этого она составляет мне компанию в походе в Марион, что перед заведением.

Но чтобы поесть за ее счет — об этом не может быть и речи.

— Да, алло. Доброе утро, это Исидзуэ.

— А, Сёдзай. У меня дурные вести. Расслабься и слушай.

Голос в трубке серьезный, но в то же время спокойный. Так Тома Мато говорит, когда стоит на краю пропасти. Меня начало подташнивать от невыразимого дежа вю.

— Сегодня утром была разрушена Ольга. Все отделения в руинах. Сейчас ищем пациентов и персонал, но для остальных выживших положение отчаянное. Если повезет, найдем одного-двоих. Камеры слежения показывают, что все это дело рук единственного больного. Подозреваемый истребил дотянувших до последнего беглецов. Потом прорвался через вестибюль и, скажем так, выписался.

Меня будто током ударило. "Так, где мой загранпаспорт?" — думаю я, встаю с дивана, но мне, с которым обращаются как с больным А-синдромом, даже водительскими правами нельзя пользоваться.

— Понимаешь?.. Подозреваемого сейчас ищут изо всех сил, но личность еще не смогли установить.

Так. "Ольга" — отдельный от материка остров. Снаружи никто не зайдет. Любое бедствие в этом учреждении обязано происходить внутри. Разрушение клиники — это словно кнопка самоуничтожения.

Поэтому единственный выживший равняется действительному преступнику.

— Сёдзай. Исидзуэ Каната еще объявится.

Значит, это был никакой не дурной сон.

Это был сон в руку — с вкраплениями действительности. Неизбежный для Исидзуэ Арики.

Его неистребимая головная боль.

?Vt.in day dream.end

2005-й, за Ольгу Финал боёв сильнейших по больнице Св.В. Чарт

Исидзуэ Каната

* Людей, с кем дралась меньше трёх секунд, лень перечислять

Корпус; Кли-Ник; Имя; Баллы

D; B-перечёркнутая (Брейнлесс)?в поиске; Исидзуэ Каната; бои = победы

D; Потрохач; Яcикидо Кёма; лёгкая победа. Лучший бой пока что. По прикидкам и по факту самый сильный по ресурсам одержимый. Все 10 минут на пределе. Конечная форма потрясла, как школьницу.

D; Мастер сознания и дамага (Дабл Байнд); Хирумия Рузеру; трудная победа. Потому что удивила. "Рузель" — паршивое имя.

D; Аментия Найтмер; Юдзюмоти Арро; победа. Весь корпус C разрушен, средний корпус, слияние по 6-й этаж, самоуничтожение. Пришла, увидела, и всё.

D; Ледяной Цветок (Фризия); Ёругути Cиcия; повержен. Подумаешь, время он останавливает.

D; Смак Умиганэ; Кодзима Хадэру; повержен. Увы, яды уже не действуют.

E; Ебучая мечтательная воришка Сиеста; Орига Маринэ; победа без боя. Потому что давно умерла в своём карцере. Я почти теряю цель.

D; Самый сильный домосед Вселенной; Оокуманеко Мокумоку; тяжёлая победа. Супервраг. Супернеуязвимый. Еле-еле победила.

D; Безвыходная западня мозга (Кляйн-куб Кляйннесс); Курамицу Мерка; победа по согласию. Пораженец. Трусливо сбежав внутрь меня, уже не умрёт, но и не сбежит. Аминь.

C; Газонокосилка; Яманаcи Томори; победа по неявке противника. Сдавала все фронты, когда завела в подземную клетку, попробовала уронить в подземный ход. Если удрала, не истратив до этого сил, то жива, наверно?

C; Магазин хищных вещей (Марбл Фамбл Маркет); Нирабиси Ютака; повержен. Бывшие харизматические втюхиватели — интересные личности. Любят вскрывать слабые места и травмы.

C; Санни Дэй.Рэйнкоут; Юзуриха Намида; повержена. Не люблю любительниц проклинать. Сразу её развеяла.

C; Пьеса без голоса (Трек N3); Макотоко Мио; повержена. Следите за полипами от избытка песен.

B; Ямада-?; Умиказе(?) Такано(?); повержен. Первый, кого стоит вспоминать. Считаем разминочным боем?

B; Иллюзионист (Трибьют Амбер); Мияхара Мумэй; лёгкая победа. Но весёлые 3 минуты. Неплохо бы ещё минутку.

B; Арфа природы в сердце; Арисино Рикка; повержена. Невидимая юэ-цинь. Быстрый сольник как тайный приём малость тронул, или даже сильно. Типа на самом деле одержимая, перебившая больше всех народу. Правда 10к людей на севере?

A; (нет); Хиномори Ока. Совсем повержена.

Лёгкая победа за 3 секунды. Вообще без новообр-й.

Причём с катаной.

...Гм, но... а что если — вдруг — самой опасной в Ольге была

как раз она?

От слова extort — "вымогать". Объяснение см. в главе SvsS-2.

эbermensch — сверхчеловек.

http://www.k.u-tokyo.ac.jp/housingnavi/en/room_info/sample.html

Практика следования за своим лордом в могилу.

Синдром раздраженного кишечника.

Проявлять яркие клинические признаки

Имеется в виду смысл кандзи, которыми записываются эти имена.

Здесь — домашние web-страницы.

http://ru.wikipedia.org/wiki/Худи

Японская государственная железная дорога.

Оригинальный перевод Shimashou — "так и поступим".

Посмертное вскрытие и исследование тела и внутренних органов с целью выяснения причины смерти.

Адреса в Японии назначаются не по системе улица — дом, а квартал — группа домов — дом.

Друг Арики с прозвищем Поступим (в оригинале Симасе — Арисима Сего).

От слова extort — вымогать.

?? — tsukitsuki

? — ri

???

taka

nashi

Термины из кунг-фу и кендо.