Солнце уже клонилось к закату, когда отряд садлских стражников наконец-то выехал на Шерконский тракт. Лошади, почуяв приближение яслей, наполненных овсом, прибавили шагу и бодро трусили по размытой ручьями дороге. Весна уже вступила в свои права, снега быстро таяли, звон ручейков, стекавшихся к реке Шинд, звучал повсюду, дороги напоминали месиво грязи. Вообще-то считалось, что они вымощены булыжником, но камни встречались так редко, а глина столь часто, что весенние паводки делали их практически непроходимыми в низинах. Дорога нырнула в одну из таких низин, теперь копыта лошадей утопали в грязи, временами приходилось форсировать огромные лужи. Это замедлило движение; воины раздраженно понукали лошадей, стремясь поскорее завершить обход и оказаться в Садле.
Последние семь мирных лет притупили чувство опасности, и стражники громко переговаривались, не особенно соблюдая строй. Воевода Берн, возглавляющий отряд, не спешил одергивать своих людей. Его тоже утомил патрульный выезд, и теперь он также, как и все, стремился поскорей вернуться назад, в Садл, и предвкушал обильный ужин у горящего камина. Рядом с Берном ехал военный советник Верен, его правая рука, а временами и голова.
Временами встречались одинокие крестьяне или нищие, спешившие в Садл. Завидев отряд, они отступали к кромке дороги и ждали, пока стражники проедут мимо, отвешивая многочисленные низкие поклоны. Но вот из-за поворота дороги показалась фигура пешего путника, с ног до головы закутанного в темный плащ. Он быстро шел, и, казалось, грязь нисколько не мешала его легкой и уверенной поступи. Путник оглянулся на отряд, однако не стал уступать дорогу и кланяться. Берн нахмурился. Возможно, будь воевода в более благодушном настроении, он проехал бы мимо и вся эта история не приключилась бы, а судьбы многих государств Запада сложились иначе, но Берн был голоден и зол.
Пришпорив коня, воевода устремился вперед, не спуская глаз с чужака. То, что это чужак, вояка определил мгновенно. Слишком необычен был покрой плаща, слишком необычно поведение его владельца. Поравнявшись с ним, воевода заметил обрисовывающийся под плащом меч, закинутый за спину. Так, еще один наемник, подумал он. Нацепил меч и думает, что все дороги открыты.
-Эй, ты куда прешь? — грубо окрикнул он путника. — Дорогу кто уступать будет, бродяга?
Путник остановился и повернулся к воеводе. Капюшон слетел с его головы, и Берн онемел от удивления. Чужак оказался молоденькой удивительно красивой девушкой, явно эльфийских кровей, с огромными, широко посаженными черными глазами и золотой косой, обвивавшей гордую головку. Она изумленно смотрела на садлчанина, по-видимому, не привыкшая к такому обращению.
Какое-то мгновение они оба удивленно смотрели друг на друга, потом в черных очах красавицы мелькнул гнев.
-Да кто ты такой, чтобы тебе уступали дорогу? — высокомерно спросила она, и Берн вновь удивился, на этот раз красоте мелодичного голоса.
-Я садлский воевода, — сказал он и тут же выругался про себя. Он, в его годы и с его положением, представляется какой-то девчонке, встреченной на дороге! Пусть даже она красива и ведет себя с достоинством знатной дамы, и за спиной у нее меч, рукоять которого обнажил снятый капюшон... — А ты кто такая? Что здесь делаешь?
-Хочу посмотреть Садл, — коротко сказала она. Берн отметил, что быстрые глаза незнакомки уже окинули и оценили его персону и весь отряд: тридцать закованных в доспехи воинов. Численность отряда не испугала девушку. Она лишь отступила к краю дороги и теперь с вызовом вновь смотрела на воеводу.
-Садл? Да что там смотреть? — расхохотался воевода. — Угольные ямы? Развалюху, гордо именуемую дворцом Говарда? Блошиный рынок? А, может, — тут он вдруг посерьезнел, — тебя интересует пробоина в городской стене? А? Ты, часом, не из Лигуэля?
-Понятия не имею, что такое Лигуэль, — пожала плечами она.
-Тогда откуда?
-Да какое тебе дело?
-Отвечай, когда тебя спрашивает воевода! — рявкнул Берн. — А не то познакомишься в первую очередь с выгребной ямой, а потом с эшафотом!
Ярость исказила лицо незнакомки. Нет, с ней точно никогда подобным образом не разговаривали.
-С выгребной ямой, говоришь? — осведомилась она. — Кто ж это меня туда засадит? Ты и твои псы?
Теперь и воевода рассвирепел.
-Схватить девчонку! — резко приказал он.
Несколько воинов спешились, торопясь выполнить приказ. Девушка холодно и жестко улыбнулась. Одним неуловимым движением она скинула плащ, упавший не в грязь на дорогу, а повисший на толстом суку растущего рядом дерева, и обнажила меч. Верен, до этого молча наблюдавший за этой сценой, выругался сквозь зубы. Во-первых, красотка оказалась вооружена до зубов. За широким поясом с одного бока был заткнут длинный кинжал, а с другого торчала добрая дюжина небольших дротиков. Во-вторых, судя по отточенным движениям незнакомки, весь этот арсенал она носила не для показухи и была превосходным бойцом. В-третьих, под плащом оказалась рубашка из тонкого льна, вышитая серебряными нитями. Верен знал, что у эльфов принято одевать особ благородных кровей в расшитые драгоценными нитями рубашки, причем вышивка являлась своего рода гербом того или иного рода. По гербу эльфы легко различали, к какой ветви принадлежит обладатель одежды. Верен разбирался в эльфийских вышивках несколько похуже, однако и его знаний хватило, чтобы понять, что перед ними скорей всего принцесса. Это было чревато серьезным межгосударственным конфликтом, а Садлу, и так окруженному кольцом человеческих недружелюбных городов-государств, совершенно было ни к чему настраивать против себя еще и какую-нибудь эльфийскую державу. Правда, они все находились далеко, недаром в здешних краях эльфы почти не встречались, и неизвестно, насколько сильна страна незнакомки и по каким причинам она покинула родину, и все же, все же...
-Что, привык делать все чужими руками? — с издевкой спросила девушка. — Тоже мне, воевода! Прячешься за спинами своих людей, как последний трус!
Оскорбленный воевода схватился за луку седла, готовясь спрыгнуть с коня.
-Да я сам вздерну тебя на пику! — крикнул он. — Девчонка! Соплячка! Ребята, отойдите, я сам с ней справлюсь! Ну-ка, дайте мне пику!
Спешившиеся воины отступили в сторону. Чья-то услужливая рука вложила древко в руку воеводы. Верен поспешно схватил под уздцы скакуна Берна.
-Берн, что ты делаешь! — вполголоса заговорил он. — Остановись! Опомнись! Да на кой черт тебе сдалась эта девчонка!
Но воевода не слушал его.
-Дай слезть! Я сам вздерну ее на пику! — повторял он, спешиваясь.
Близость схватки пьянила его кровь, нанесенное оскорбление звенело в ушах, не давая трезво взглянуть на ситуацию. Всадники выстроились полукругом, освобождая место для будущего поединка. Перехватив пику, Берн направился к девчонке, зло прищуренными глазами вглядываясь в противницу. Садлскому воеводе было под пятьдесят, но его рука до сих пор сохраняла твердость и дюжую силу, а навыки закаленного в боях бойца не покинули тело. Правда, с годами он стал отличаться некоторой грузностью и утратил былую проворность. Тем не менее Берн не сомневался в исходе схватки. Его оружие по длине вдвое превосходило меч девчонки, а сам он, конечно же, был намного сильнее ее. И потом опыт, накопленный за долгие годы... Воевода размахнулся, нанося сокрушительный удар, от которого, казалось, ей некуда было деться. Однако девушка мгновенно поменяла позицию, пика со всего размаха воткнулась в дерево, а сама воительница, шагнув влево и чуть вперед, полоснула воеводу мечом по животу. Закаленные стальные доспехи разошлись, как бумага, и спустя мгновение из широкого пореза рекой хлынула кровь.
На какое-то время все застыли: девушка, уже успевшая вновь поменять позицию, Берн, с удивлением глядевший на свою страшную рану, Верен, уже понявший произошедшую трагедию, и воины, еще не осознавшие, что только что потеряли командира. Потом воевода выпустил пику и повалился на землю, прижимая руки к животу. Воительница отступила. Казалось, она, так же как и все, безмерно удивлена.
-Ну надо же до такой степени не уметь драться! — пробормотала она.
И тут она совершила ошибку. Уходя от удара Берна, она повернулась спиной к части всадников. Возможно, это был не просчет, а просто уверенность, что никто не вмешается и не ударит со спины. Однако правила, незыблемые для эльфов, легко обходились людьми. Что-то сверкнуло в воздухе, девушка вскрикнула и покачнулась. Из спины у нее торчал кинжал.
Красавица успела обернуться и увидеть его рукоять, она еще сумела повернуться туда, откуда его бросили, и поднять меч, но тут бледность разлилась по ее лицу и незнакомка рухнула в грязь на дорогу.
Верен мгновенно принял командование на себя.
-Быстро, поднимите воеводу. Перевяжите его, — приказал он. — И вытащите мой кинжал. Дайте его сюда. Давайте поторапливайтесь, олухи несчастные! Может быть, мы еще успеем довезти Берна живым, и его спасут. Эй, Каногун! Скачи вперед, разыщи лекаря. Ноюз, ты повезешь воеводу. А ты, парень, возьми красотку. Возможно, она еще жива. И, если это так, думаю, здесь не обойдется без Кровавой площади...
Король Говард был еще очень юн. Так, по крайней мере, считал его дядюшка воевода Берн. Сам Говард полагал, что пятнадцать лет вполне зрелый возраст для управления государством и злился, видя, что все ответственные решения принимает воевода. Говард стал королем в пять лет, когда его отец погиб в сражении с канками, северными соседями Садла. Тогда войско охватила паника. Если бы не Берн, младший брат короля, садлчан бы разгромили. Но Берн сумел поднять дух солдат, сплотить вокруг себя и вырвал победу у уже торжествующих северян. С той поры он стал регентом малолетнего короля и по сути управлял королевством, так как мать Говарда, мягкая спокойная женщина, ничего не смыслила ни в политике, ни в военном деле и полностью посвятила себя воспитанию сына.
Годы взросления юного монарха были трудными и неспокойными. Восточные земли разделялись на множество мелких государств, среди которых Садл был одним из самых крупных: в него входило целых три города. Однако большинство соседей стремилось отгрызть у него тот или иной кусок, отвоевать ту или иную деревушку, а то и сам Рох-хоин или Шинд, — города, входившие в состав Садла. Садлчанам приходилось все время быть начеку. Берн управлял железной рукой, все поползновения соседей пресекались в корне. "Я передам тебе Садл в точности таким, каким он был при твоем батюшке, — любил повторять он Говарду. — Ни на йоту меньше. А уж увеличить владения — твоя задача. Вот мы спланируем военную кампанию..."
Говард не протестовал против идеи новых завоеваний. Наоборот, его привлекала такая возможность. Но не слишком ли долго ее откладывают? Пусть ему еще пятнадцать, он вполне мог бы возглавить завоевательный поход, а тут даже в мирной обстановке не дают управлять...
И все же в первую очередь Говард любил и уважал своего дядю. Он понимал, что без воеводы Садл уже перестал бы существовать, поделенный между наиболее активными соседями. К тому же Берн во многом заменил юному королю отца, и Говард был искренне к нему привязан. Когда взмыленный гонец принес в Садл страшную весть о ранении Берна, Говард почувствовал горе и растерянность. Теперь юноше предстояло самому принимать решения и управлять страной. Король немедленно поскакал к дому воеводы, куда везли раненного.
Король прибыл одновременно с отрядом воеводы. Перед домом собралась толпа домочадцев Берна и слуг. Поспешно вызванный лекарь Кроумс, один из лучших королевских лекарей, тоже находился здесь. Он оглядел Берна, бережно уложенного на носилки, и печально покачал головой. Воеводе уже невозможно было помочь. Чтобы понять это, не требовалось лекарских знаний. Остекленевший взгляд и оскаленные в жесткой усмешке зубы могли принадлежать только мертвецу. Толпа домочадцев, окружившая носилки, взвыла.
-Мне очень жаль, — тихо сказал Кроумс, — но...
Говард почувствовал, как кровь отливает от лица. Непроизвольно сжав кулаки, он поднял потемневшее лицо.
-Как это произошло? Кто это сделал? — спросил он. — Я хочу увидеть убийцу!
Домочадцы попятились, избегая попадать в поле зрения разгневанного монарха. Зато Верен напротив, протиснулся вперед.
-Посмотрите туда, государь, — низко кланяясь, он показал направление, куда смотреть.
Говард оглянулся.
Около крыльца дома воеводы, под огромным засохшим вязом лежал сверток, по размерам и очертаниям напоминавший человеческое тело. Брошенный прямо на землю, он был завернут в темный плащ необычного покроя, мокрый от крови. Говард шагнул к нему, синие глаза юноши зло прищурились, ноздри раздувались от ярости. Стражник, привезший тело, молча откинул полы плаща, и все вокруг замерли в изумлении, разглядывая убийцу воеводы.
Девушка была без сознания. Несмотря на рану, несмотря на потерю крови — никто так и не удосужился перевязать ее — несмотря на небрежное обращение, она еще дышала. Бледность заливала ее лицо. Нежные щеки потеряли румянец, огромные глаза были полузакрыты и тени от длинных ресниц падали на лицо, полные губы стали почти синими, но ее лицо по-прежнему было прекрасно. Говард вглядывался в него, затаив дыхание. Гнев куда-то улетучился, уступив место удивлению и невольному любованию.
-Кроумс! — тихо позвал он.
Лекарь поклонился.
-Она еще жива? Осмотри ее!
Кроумс не стал наклоняться к раненой, только подошел поближе.
-Да, государь, она еще жива. Пока жива.
-Тогда займись ею! Я хочу, чтобы она выжила! Ты слышишь, Кроумс? Ты должен спасти ее, понял? Головой за нее отвечаешь!
Лекарь низко поклонился. Когда он выпрямился, лицо его было серым от страха. Он знал, что она не выживет и что король не разбрасывается словами.
"Фела, ты где? Фела, сестра моя, отзовись! Малышка моя, сестренка, куда же ты пропала?... Горе луковое, ты ответишь или нет? Небось опять на водопаде купаешься! Ну же, соломенная принцесса, последний раз прошу, отзовись по-хорошему!.."
Боль. Сильная, непроходящая боль, заполнившая все сознание. Какая-то светлая комната, чьи-то лица, склоняющиеся над ней и исчезающие куда-то, и голос, далекий голос брата. "Фела, сестра моя, ну пожалуйста, скажи хоть что-нибудь! Где ты?! Я уже не знаю, что и думать. Я не чувствую тебя. Фела, ну скажи хоть слово! Ведь не может быть... Не может быть..."
Прошло два дня, и девушка очнулась. Первый раз она открыла глаза и посмотрела вокруг осмысленным взором. Она действительно оказалась в какой-то комнате со светлыми стенами, залитой солнцем через узкие стрельчатые окна.
-Очнулась! Она очнулась! — молодая сиделка, сидевшая у изголовья кровати раненой, вскочила на ноги и бросилась вон из комнаты.
-Господин Кроумс, она очнулась! — выкрикивала она.
-Ну что ты так кричишь, — в комнату вошел невысокий мужчина, толстый, с добродушным лицом и умными и грустными глазами. Он приветливо улыбнулся незнакомке. — Я ведь не глухой, все слышу. Сейчас посмотрим.
Он подошел к кровати и положил руку на лоб девушки.
