Дверь на горе

Дверь на горе.

Межмировой роман.

Все, чему мне случилось быть здесь свидетелем, не было мне совершенно незнакомым, о подобных случаях я где-то что-то читал и теперь вспомнил, что поведение людей, попадавших в аналогичные обстоятельства, всегда представлялось мне необычайно, раздражающе нелепым. Вместо того чтобы полностью использовать увлекательные перспективы, открывшиеся для них счастливым случаем, они пугались, старались вернуться в обыденное. Какой-то герой даже заклинал читателей держаться подальше от завесы, отделяющей наш мир от неведомого, пугая духовными и физическими увечьями. Я еще не знал, как развернутся события, но уже был готов с энтузиазмом окунуться в них.

АБС, "Понедельник начинается в субботу"

Предисловие

Есть теория, что рядом с нашим огромным миром существуют еще множество миров параллельных. Что каждое случайное событие во вселенной порождает универсуму двойника: в одном космосе оно случается так, а в другом — иначе. И с этого момента у двух миров начинают расти различия.

Представить себе всю массу ветвящихся миров проблематично, но не более сложно, чем, к примеру, тёмную материю, вселенную перед Большим взрывом или величину частиц, из которых состоит атом. А если вы всё-же не сможете вообразить эту картину, если начнете с сумасшедшими глазами бегать по комнате и размахивать руками, то знайте, что каждый взмах вашей руки, каждое шевеление волоска, каждое движение расширившегося зрачка добавляет новые миры в дурную бесконечную пирамиду.

Момент, с которого появились различия между нашим миром и миром параллельным, называется "развилкой". И чем интереснее исторические события, с которыми развилка совпала, тем большее различия будут иметь две реальности. Мир, в котором муха укусила не Васю, а Ваню, не имеет заметной разницы. Но если этот Ваня был Четвертым и работал царем, если укус не дал добить ему собственного сына, то мы бы сейчас жили в другой стране, а скорее всего — и вовсе бы не жили, уступив место другим людям с другими именами.

Исследование прошлого, в котором Иван Васильевич убил Ивана Ивановича, называется "история". Исследование альтернативного прошлого, в котором царь преступление не совершил, называется, соответственно, "альтернативная история". Название для науки, изучающей альтернативное настоящее, к сожалению, еще никто не дал. А речь в романе пойдет, в основном, о нем...

1. Разговоры у Дохлого Мамонта

Уважаемый редактор!

То руины говорят!

В.Высоцкий; "Письмо с Канатчиковой дачи..."

Алексей Песчанников был осведомлен и об "эффекте бабочки", и о теории множества миров. Он узнал об их существовании из фантастических книг с папиных полок — едва только смог дотянуться до чтива, встав на табуретку. Правда, приключения героев в соседних реальностях нравились молодому человеку меньше космоопер. Может быть, именно поэтому короткой июльской ночью он думал не о бесконечном числе развилок, а про гигантские расстояния до видимых звезд. И про отражения звезд в камской воде — фонари бакенов. И про отражения звезд в земле — пульсирующие у ног угольки. И про зарытую в угольки картошку.

Товарищи Алексея — такие же студенты, бывшие сокомандники в игре "Что? Где? Когда?", возвратившиеся на каникулы из своих университетов — вглядывались в полупрозрачную июльскую темноту, подступавшую к палатке и притушенному кострищу. В лесу стало не разобрать ни деревьев, ни кустов. Кто-то незнакомый опять ходил по крутому склону, потрескивал ветками, издавал звуки будоражащим — нечеловеческим и незвериным голосом.

— А мы здесь не одни.

— Спасибо, Кэп!

Походники захихикали над удачным каламбуром. Возглавлявший школьную команду знатоков Лёха отзывался на Кэпа еще с десятого класса. А сейчас, констатировав факт, он взыскал лавры еще и Капитана Очевидность.

— Лось?

— Лиса?

— Барсук?

— Дохлый мамонт!

Реплика Мишки Степанчикова тоже была шуткой, а не шизофренией, как могло бы показаться не знающему местных реалий читателю. "Урочищем Дохлого Мамонта" именовалось место самой туристической стоянки — с родником, огромными соснами, старинными лиственницами, заячьим пометом и единственным на пять километров проходимым спуском к воде. Тайна названия терялась во мраке, хотя его автор, какой-нибудь юннат, вероятнее всего был еще жив. То ли кто-то нашел в укромном местечке подмытые Камой кости, то ли первых туристов смущал сильный запах тухлятины, исходивший от павшего лося, то ли два сходящихся к берегу оврага напоминали с воды бивни доисторического слона.

— Человек?

— Ага, походи здесь буреломами без света, умный такой... — осадил друзей рассудительный Пономарёв.

Действительно, за исключением одного маленького уступа, где и расположились ребята, склон завершался обрывом, а под обрывом плескалась вода, лишь на несколько сантиметров прикрывавшая каменные обломки.

— Леший?

— Нюлэсмурт.

— Кто-кто?

— Удмуртский леший. Мы ведь в Удмуртию зашли...

От разбушевавшегося в лесу невидимого семейства ежей разговор стал перетекать в область необъяснимых явлений, которыми так бедна чайковская округа. Так вышло, что все летающие тарелки приземляются на триста километров к северо-востоку, в Молёбке. Мутанты живут в оставленных выработках, и в эти самые благополучно проваливается вовсе не Чайковский, а Березники. Призраки посещают подвалы и застенки основанного при Василии Тёмном Соликамска, а в городе, коему не исполнилось еще и 60 лет, приличное привидение должно чувствовать себя как болотная рыба карась в горном ручье. Нету вокруг гор с черными альпинистами, пещер с белыми спелеологами и джунглей с Красными кхмерами. Даже магнитной аномалии нет. Есть только широкая река, холмы и песок, на котором хорошо растут сосны и торговые центры, но плохо растут капуста и лук.

— Подбегает, значит, к отцу женщина на Вокзальной и спрашивает, есть ли у него фотоаппарат. В аэропорту пошла через лес, а там стенка невидимая, осязаемая, а из-за стенки будто бы свечение идет.

— И что, подтвердилось? — спросил Кэп у облаченного в НАТОвский камуфляж Женьки Кубарева, первый раз за год посетившего малую родину.

— Видимо, нет. Фотоаппарата у папы не было, женщина убежала, а искать невидимую стену по всему лесу аэропортовскому...

— Я бы поискал.

— У меня интереснее история. Мой дед Владилен Пономарёв — он, между прочим, этот город с самого начала строил — рассказывал, что в шестидесятых они разведывали на правом берегу Камы, недалеко от места, где мы сейчас стоим. Бурили, бурили, и в один прекрасный день вытащили с глубины 120 метров кусок породы, а в породе — самая натуральная медная шина, разве что без изоляции и без оплётки. В то, что образец вытащен со ста двадцати, никто из посторонних не верил. Откуда там рукотворный объект? Глыбу с шиной дед сначала хранил у себя, а потом, чтобы не занимала место, отдал молодому краеведческому музею. Музей поместил сомнительный экспонат в запасники. Да так хорошо поместил, так запас, что когда мой отец несколько лет назад пытался про судьбу камушка узнать, сотрудники только руками разводили: "Ничего не знаем!". Раскопать бы сейчас эту штуку...

Алексею сразу вспомнился бородатый анекдот про русских археологов, не нашедших в культурном слое никаких проводов и констатировавших, что уже 10 тысяч лет назад на территории России пользовались сотовой связью. Истории друзей он уже слышал. Мало столкнуться с загадочным — следует сохранить хоть какое-нибудь материальное доказательство.

С необъяснимым очарованием низко повисла над гладкой-гладкой водой и проложила дорожку к уступу полная луна, вытаскивая из неглубоких еще омутов молодых душ запрятанные чувства. Где-то под звездами, опираясь на воздух длинными столбами света, плыл в пространстве туристический теплоход. В маленькой бухточке, куда впадал родничок, плескалась крупная рыба.

— А мы недавно с бабушкой смотрели дедулины снимки. Я его очень любила, но почти не помню. Он тоже инженер был, тоже ГЭС строил, часто по командировкам ездил. И фотографией увлекался, любил снимать город и людей на улицах. Очень интересно посмотреть сейчас — всё изменилось. Ну вот, семейные фотографии в альбомах лежат, а остальное всё по конвертам рассовано, по старым тетрадным обложкам, коробкам обувным. С детства любила там полазить, да не давали. Ну, открыла я очередной конверт, а там снимки города со Стрижухи. Они ведь сами на Уральской живут, там только в гору подняться, и видно всё: плотину, Азина, Основной, Завокзальный, Зарю. В общем, смотрю, любуюсь, вдруг глаз за что-то зацепился. Что-то не то. Через минуту только дошло — на одной фотке Азинский район есть, а на другой — нету. Ладно думаю, одна старая, другая — новая. Смотрю дальше. На следующем снимке река есть, ГЭС есть, а города нет. Деревня какая-то, дома частные. Потом вообще странно — на другом берегу КШТинского залива кварталы белеют, вместо Завокзального — завод. Или еще фотография — всё как у нас было, только трубы у КШТ не три, а четыре... Что вот это такое? Фотошопа тогда не имелось. Художником дед не был — ну, так бабушка говорит. Во времени он там что ли путешествовал? И не спросишь уже...

Кэп насторожился: байку, которую рассказала Света Лугова, неизменный объект влюбленных воздыханий пяти из шести игроков его команды, он слышал в первый раз.

— Может, не во времени, а в параллельные миры? Где-то Чайковский вовсе не основали, где-то освоили "тот берег", где-то раньше, чем в нашей реальности, застроили Азина...

— Да, кстати, там еще вырезка из "Огней Камы" была. За 1989 год. В статье пишут, что через неделю в город приезжают заслуженные советские композиторы Юрий Визбор и Владимир Высоцкий — открывать консерваторию.

— Ого...

— А за какой месяц была статья, ты не запомнила?

— Апрель, кажется...

Ребята рассмеялись, Алексею же становилось всё интереснее. Признать статью удачной шуткой мешал тот непреложный факт, что Высоцкий умер в восьмидесятом, а статья датирована восемьдесят девятым... Или где-то он не умер?

За разговорами о загадках ребята забыли о пугающих лесных звуках. Небо за водохранилищем светлело. На реке стала появляться рябь — сморщенные участки формировали на абсолютно гладкой стоячей воде таинственные знаки. При полном безветрии иероглифы сходились, делились, меняли форму, и не было ясно, говорят глубины с гаснущими звездами, или просто слагают стихи о предрассветном часе...

2. Первостроители и носорог.

Леннон жил, Леннон жив, — Леннон будет жить!

Из фольклора битломанов

Алексей договорился со Светой, и они навестили бабушку через три дня. Людмила Георгиевна жила на конечной, в одном из немногочисленных в Чайковском секторов частной застройки.

Молодые городки легко отличить о старых тем, что "деревня" располагается у них не в центре, а на окраинах. Эту "деревню" строили те же люди, что в 1954 году начали перегораживать Каму бетонным валом. Ведь после завершения ГЭС бараки и восьмиквартирные брусчатки планировалось расселить, гидростроителей — отправить на штурм новых рек. А обслуживающему персоналу станции выделили участки под обустройство в небольшом поселке. Планы изменились. На образованном водохранилищем полуострове вырос целый город — с отоплением, газом и телефоном в хрущевских квартирах. Брусчатки, кстати, так и не расселили — за пятьдесят лет яблони выросли выше шиферных крыш пятилетних времянок. А светкин прадед Георгий Петрович — первостроитель Чайковского — остался жить в собственной деревянной избе на перекрестке двух незаасвальтированных улочек.

Соседи — наследники первых обитателей города — постепенно превращали свои дома в коттеджи, участки — в лужайки, а заборы — в решетки. Усадьба Георгия Петровича, в которой Людмила Георгиевна осталась единственным обитателем — напротив, почти не изменилась. Хлипкая деревянная дверь на крыльце, залитая зеленым, преломленным зарослями хмеля солнцем веранда, старые сундуки, строгие довоенные фотопортреты родителей нынешней хозяйки. Естественно — русская печь и чердак, на котором можно было обнаружить всё: от забытого два года назад чулка с луком до патефона и линзы для телевизора КВН.

А на столе были яблоки, чай и вишневое варенье. Были воспоминания и фотографии во вручную украшенных, будто бы не советских, а дореволюционных альбомах. Прадед Светы родился в Ставрополье, воевал в артиллерии, был ранен под Курском и комиссован из армии. Освоив на гражданке водительскую специальность и покинув станицу, Георгий Петрович сумел избежать тягот послевоенного голода. Вместе с женой и двумя детьми он восемь лет мотался по стройкам Союза, пока, наконец, не решил крепко осесть на красивом камском берегу. Вскоре его дочь Людмила вышла замуж за молодого специалиста Аркадия — они тоже начали было колесить по стране, но очень скоро вернулись в растущий городок. Город, который люди-мечтатели строили для себя и своих детей.

Черно-белые лица в альбоме сменились черно-белыми картинками чайковских дворов.

"Это — комментировала бабушка — на субботнике садят березы. Мы хотели, чтобы березовые рощи стали отличительным знаком Чайковского, чтобы наш город — город будущего — всегда утопал в зелени. Здесь только что открыли детскую площадку и клуб. Площадку старались делать в каждом дворе — мы, наверное, до сих пор впереди всей страны по количеству площадок, секций и кружков на одного ребенка. Трехкилометровая набережная, еще не изгаженная, не обваливающаяся в воду, с целыми фонарями и чистыми перилами.

Аркадий любил фотографировать корабли. Вот первый пошедший по Каме "Восход" — судно на подводных крыльях, сменившее "Ракету". Триста пятнадцать километров до Перми "Восход" преодолевал всего за 6 часов, и оставалось только спорить, что более прекрасно: выходить на открытую палубу, вдыхать запах близкого леса и ловить вылетавшие из под крыла брызги или с берега наблюдать, как пролетает мимо ревущая белая птица и всем телом встречать поднятую кораблём волну.

Снова земля. Люди, выходящие из концертного зала и здание с профилем Петра Ильича на штукатурке. Открывая в небольшом городе две музыкальные школы, музыкальное училище, драмтеатр и несколько ДК, основатели хотели сделать Чайковский не только "зеленой жемчужиной", но и "Культурной столицей" Прикамья. До консерватории дело, конечно, не дошло, зато у чайковцев появился другой собственный ВУЗ — Институт физической культуры, катализировавший строительство целого комплекса спортивных сооружений.

Культура каким-то чудом была еще жива — дети занимали призовые места на фестивалях, выпускники музыкалки поступали в лучшие училища и институты страны, спортсмены привозили олимпийские медали. А вот лик Чайковского на фасаде концертного зала не уцелел — в двухтысячные у композитора осыпался затылок, затем эрозия полностью съела гениальный мозг, оставив от фрески лишь лицо и бороду. В конце концов были изысканы деньги на новую штукатурку — многострадального композитора полностью скололи со стены.