Война закончилась вчера

Наши дни

Где-то капает вода. Примерно раз в полминуты капля звонко ударяется о камень, и в мертвой тишине этот звук кажется необычайно громким. Вроде бы лучшее средство от бессонницы: лежать в темноте и считать эти капли — раз, два, три... Как бы не так.

Закроешь глаза — темнота. Откроешь — та же темнота, ни лучика света. Оставлять на ночь горящими свечи, керосиновые и масляные лампы запрещено — экономия. Генератор работает по паре часов в сутки, только когда требуется включить компьютеры и провести какие-то срочные расчеты, — горючего для дизеля почти нет, и доставать его с каждым днем все сложнее и сложнее. Об электрическом освещении и речи быть не может, по коридорам приходится передвигаться чуть ли не на ощупь. Скоро, наверно, придется перейти на факелы и лучину — их все-таки проще раздобыть. Правда, от них больше копоти, чем света, но лучше так, чем вовсе никак...

Свет с поверхности сюда попасть не может, поэтому темнота — непроницаемая. Можно представить, что ты ослеп. Совсем ослеп, и единственное, что тебе остается — это слушать, как падают капли воды. Считать секунды. Представлять, как под потолком собирается эта капля (откуда сочится вода, хотелось бы знать?), становится все тяжелее и тяжелее, набухает, раздувается, чтобы, наконец, оторваться от камня и обрушиться на пол, где уже собралась изрядная лужа.

Раз... Два... Три... "Кап!"

Раз... Два... Три... "Кап!"

И так — часами. Можно сойти с ума.

Впрочем, они и так уже сумасшедшие. Все, без исключения.

Чьи-то шаги в тишине грохочут по камню. Нет, это только кажется. На самом деле человек идет почти бесшумно, но в темноте слух почему-то обостряется до предела, так, что различаешь малейший шорох...

-Ты спишь?

-Нет. — Разговаривают шепотом, чтобы не потревожить остальных. Всех мучает бессонница, и если уж человеку удалось заснуть, то будить его никто не станет, разве что случится что-то из ряда вон выходящее.

-Тогда пошли. Дело есть.

Наощупь найти в темноте одежду — только верхнюю, до конца почти никогда не раздеваются, потому что здесь холодно и сыро, и никак не удается согреться, тонкие одеяла не спасают. Зашнуровать сапоги — тоже наощупь, это нетрудно, пальцы теперь зрячие, как у слепых. Едва касаясь рукой стены, выйти в узкий коридор.

Вытянутые пальцы вместо холодного камня дотрагиваются до грубой шерстяной материи.

-Пошли, — говорит ночной гость.

Все повороты, все неровности пола уже выучены наизусть, здесь можно пройти с закрытыми глазами. Или в полной темноте, что одно и то же.

-Случилось что-то?

-Ничего особенного, — проводник не придерживается за стену, как будто видит в кромешной тьме. — Просто задание.

-А что среди ночи?

-А какая разница, день или ночь?

-И правда... — нервный смешок щекочет нёбо. — Тут не различить...

-Пришли, — провожатый толкает дверь.

Приходится зажмуриться на несколько секунд: после кромешной тьмы даже тусклый свет коптилки кажется ослепительным.

В большом холодном помещении слабо пахнет кофе — это запах из прошлого, он навевает ненужные воспоминания. И лучше не принюхиваться как следует, потому что тогда становится ясно: это не отличный кофе, который готовили в Черном ордене, это дешевая бурда, невесть в который раз разогретая на спиртовке.

-Будете? — хозяин кабинета звенит посудой.

-Нет, спасибо, — за двоих отвечает подчиненный. — Вы вроде бы говорили, что задание срочное, разве нет?

-Да... — тот возвращается за стол, заваленный бумагами, отхлебывает из кружки, морщится с отвращением. — Срочное и секретное. Держите оба.

В мерцающем свете разобрать написанное на скверной серой бумаге не так-то просто.

-Но это... — пальцы непроизвольно комкают листок. — Получается...

-Прочел? Тогда сожги, — кивает хозяин кабинета на тлеющий огонек коптилки. — И ты тоже. Все поняли?

-Да, — снова отвечает за двоих его подчиненный.

-Тогда идите. — Глаза у начальника воспаленные, видно, что он не спит уже несколько ночей подряд, перебиваясь на этом дрянном кофе. Взгляд, однако, по-прежнему непреклонный, суровый.

Он теперь всегда так смотрит: жестко, иногда даже жестоко. Больше не шутит и не валяет дурака, да и эксперименты свои безумные забросил. Впрочем, теперь уже не до них... Хорошо еще, с помощью своего подразделения сумел кое-как наладить жизнь в этом подземелье, не зависящие от электричества, и даже некоторые системы работают, который год уже работают, и протянут, наверно, еще сколько-то времени. Им много не надо. Они все знают, что жить им осталось совсем недолго...

Один юноша подталкивает второго к выходу.

Оказавшись снова в кромешной темноте, они останавливаются на мгновение.

-Юу...

-Тихо. — Лица не видно, но ясно, что он хмурит брови. — Помолчи.

-Когда выходим?

-Прямо сейчас. Быстро собирайся и идем.

-У меня всегда все собрано.

-Тем лучше... — Собеседник вдруг настораживается, замирает, напряженно вслушиваясь.

-Что?..

-Ничего, — ответ какой-то неуверенный. — Жду на углу четырнадцатой аллеи. Давай поживее.

Движение в темноте — он исчезает. Он передвигается по этим темным коридорам, будто родился здесь, каким-то непостижимым образом находя верную дорогу и никогда не плутая, как остальные.

Лави так не может. Он помнит карту подземелий, но совместить этот подробный рисунок с настоящими переходами у него не получается, по крайней мере, если он не видит отметок на стенах: номеров "аллей". Может быть, виной тому вечная темнота: в ней его чувство направления отказывает напрочь, иногда он не в состоянии определить, откуда только что пришел. Чем дальше, тем чаще появляется это чувство, хотя, казалось бы, пора уже запомнить все повороты и переходы...

Дорогу до своего закутка он помнит, и на том спасибо. Вещмешок всегда наготове — никогда не знаешь, когда тебя выдернут на задание. И ждешь этого, как манны небесной, потому что задание — это... Это значит — туда. Наверх. Туда, где нет давящего потолка и сочащихся сыростью стен. Туда, где небо...

До четырнадцатой аллеи он тоже может добраться свободно. Этот участок он знает хорошо и, хотя и приходится держаться за стену и считать повороты, он хотя бы не плутает. Спасибо Канде, что не назначил точку рандеву где-нибудь в другом месте!

-Долго идешь, — встречает его напарник. Кажется, на фоне темноты Лави различает еще более темное пятно.

-Извини, — отвечает он. — Я не...

-Помню. Не ориентируешься в темноте. Держись за меня.

На этот раз под пальцами — потертая кожа куртки. Если держаться за плечо Канды, то можно вовсе не думать, куда идешь, потому что уж он-то точно знает, где свернуть, который проход выведет наверх...

-Не спи на ходу! — шипит тот, когда Лави в очередной раз спотыкается.

-Да не сплю я! — он встряхивается и пытается приноровиться к легкой и упругой походке Канды. — Слушай, как ты думаешь, а почему...

-Рот закрой, — командует Канда. — Наверху поговорим.

Лави умолкает. Инструкция, выданная им Комуи, оказалась очень короткой. Вернее... это у него она была такой. Что именно написал бывший директор Канде, Лави пока не знает. Ему же предписывалось всего лишь помочь Канде в его задании, не более того.

Почему письменно, почему не вслух, как обычно? Предположения у Лави есть, и он считает, что не так уж они далеки от истины. А раз так, обсуждать их здесь и сейчас не стоит...

Канда останавливается. Лави с размаху налетает на него сзади, больно ударяется подбородком о плечо.

-Смотри, куда идешь, — буркает тот.

-Не видно же ничего!

Канда только фыркает презрительно, делает еще несколько шагов вперед.

-Эй, кто идет? — бдительно окликает часовой, едва видимый в слабом свете свечи. — Пароль!

-Миг изобилья ждем, но голод подступает, — с заметным отвращением произносит Канда. Директор сделал паролями и отзывами строки из сонетов Шекспира, а экзорцист этого мрачного юмора не понимает.

-Где враг прошел, жестокостью томим, — отвечает часовой. — Проходите. Надолго наверх?

-Как получится, — туманно говорит Канда, быстро проходит мимо поста, потянув за собой Лави.

Часовой провожает их завистливым взглядом, вздохнув, снова таращится в темноту. Кого охранять и от чего? Все равно бессмысленно...

-Зажмурься, — предупреждает Канда, и Лави слушается. — Уже рассвет.

Рассвет. Он не выдерживает...

Свет, свет, бесконечный, прекрасный. Слезы градом — он совсем отвык от солнечного света. Больно — но так хорошо...

-Кретин, сказал же — зажмурься! — рычит Канда, обернувшись.

-Все... в порядке, — выдыхает Лави, проморгавшись. — Все нормально.

-Чтоб я тебя еще раз взял с собой...

-Да ты уж сто раз это говорил!

Они сидят в укрытии. Уже полдень, солнце шпарит вовсю, так и тянет подставить ему лицо, но нельзя, нельзя... Надо скрываться. Сейчас тут опасно, а вот чуть позже, ближе к закату, можно будет двигаться дальше.

Лави смотрит в стриженый затылок напарника и вспоминает...

Два года назад

-Наверх пойдут Рейнольдс, Макферсон, Джилс.

-Директор! А мы?

-А вы — нет, — голос Комуи Ли холоден и резок. — Ситуация на поверхности всем известна. Ни один экзорцист не поднимется наверх. Совещание окончено, все свободны.

И все расходятся. Молча, подавленно. Все. И искатели, и экзорцисты. Бывшие экзорцисты, потому что теперь для них нет работы...

Только двое остаются в большом кабинете. Один потому, что его дело — слушать, запоминать и записывать, второй... Второй — просто потому, что иначе он не может.

-Ты тоже иди, — устало говорит директор. Бывший директор, поскольку Черного ордена больше нет.

-Сперва скажите, почему я не могу пойти с искателями? — взгляд черных глаз непреклонен, и даже Комуи немного тушуется.

-Потому что наверху опасно, — говорит он.

-Это не ответ. — Канда щурится, и это недобрый прищур. — Опасности я не боюсь. Скажите правду.

-Правду? — прищур Комуи тоже выглядит недобро. Для тех, кто привык видеть его добрым и радушным хозяином, это, наверно, в диковинку. Хорошо, что никого из них сейчас нет рядом... — Хорошо, я скажу тебе правду. Наверху полно акума. Если хочешь, они кишмя кишат. А ты — один из немногих экзорцистов, что у нас остались. Кстати, самый сильный. А акума — чуют Чистую силу. Дальше продолжать?

Повисает молчание. Канда ничего не говорит, смотрит в пол, только желваки играют на скулах.

-Тебя обнаружат сразу же, — говорит Комуи устало. Снимает очки, потирает переносицу. — Я знаю, ты не сдашься, уничтожишь множество акума... Но что толку? Их все равно больше. И если, не приведи господи, ты попадешь в плен...

Канда вскидывает голову, и взгляд у него такой, что Лави невольно ежится.

-Я знаю, ты ничего не скажешь, — кивает Комуи. — Не выдашь нас. Но мы тебя лишимся, понимаешь? Я не могу тебя отпустить. Любой экзорцист, выйдя отсюда, станет добычей акума, а я не могу жертвовать вами...

-Я оставлю здесь меч, — после паузы выговаривает Канда, и Лави перестает дышать — чтобы он, да отказался от своего оружия!..

-Перестань... — Комуи потирает воспаленные глаза. — Ты не знаешь местности, не знаешь людей. Даже если ты оставишь Чистую силу здесь, что ты сумеешь там сделать? И потом... У тебя слишком приметная внешность. Слишком, Канда. Тебя хорошо знают. Тебя не пропустят, даже без твоего меча.

Тишина.

Канда медленно снимает плащ. Как-то встряхивается, сутулится, теряет свою великолепную благородную осанку.

-Так лучше? — спрашивает он.

-Я же сказал... — страдальчески тянет Комуи.

Канда вынимает меч из ножен. Лави перестает дышать...

Одно движение — блестящие черные волосы ложатся на плечи. Второе — сверкающее лезвие скользит вверх, потом вниз: густые пряди сыплются на каменный пол.

Канда встряхивает головой, прячет меч в ножны.

-Так лучше? — снова спрашивает он с вызовом. — Так — у меня не слишком приметная внешность?

Комуи только вздыхает. Опускает взгляд. Канда, победно усмехнувшись, выходит из кабинета, оставляя меч на столе директора. Бывшего директора Черного ордена. Бывшего — потому что Черного ордена больше нет...

Наши дни

-Не спи.

-Не сплю, — Лави встряхивается, отрывает взгляд от яркой зелени, пробивающейся сквозь закопченные камни. Пожарище, не пожарище — все равно на нем когда-нибудь вырастет трава, а если от людей не останется и следа... Какая разница этой вот ослепительно-зеленой траве? — Что такое?

-Ничего. Идти пора.

Канда выглядывает из укрытия. Лави смотрит на него, заново узнавая при свете дня: как же он не похож на того, прежнего! Экзорциста... Сейчас его можно принять за крестьянина: грубая куртка, тяжелые ботинки, глубоко надвинутый картуз, из-под которого свисают неровно обкромсанные немытые черные патлы, какие-то завернутые в рогожу инструменты в руках. Лави знает, что там, между лопатой и мотыгой, притаился меч. Не тот самый, конечно, обычный, но вовсе без оружия Канда не может. Он тоже не может — за поясом у него два револьвера, и хотя против акума от них проку мало, от людей они могут защитить. А люди...

Два года назад

-А люди в большинстве своем принимают сторону сильнейшего.

-Я не понимаю, — Лави хмурит брови. — Какой смысл им принимать сторону Графа, если ясно, что он все равно их уничтожит!

-Надежда, — Комуи снимает очки. — Всегда остается надежда. Уже известно, что Граф не трогает некоторые города и поселения. Непонятно, почему, но это — факт.

Они тогда долго думали, в чем дело. Почему Нои не уничтожат людей, как собирались давным-давно. Их мощь вполне позволяла сделать это, но, тем не менее, множество людей осталось в живых: в городах и на фермах, в столицах и в глуши...

"Им скучно, — предположил кто-то из научного отдела, — им скучно жить в пустом мире. Они хотят построить новый мир, как и говорили, но им же нужен материал — из чего строить!"

Это было правдой.

По какому принципу Нои уничтожали города, не знал никто. Даже аналитический отдел так и не смог ничего понять. Почему этот поселок стерт с лица земли, а другой остался невредим? Неизвестно. Прихоть новых хозяев планеты.

Так или иначе, но по окончании войны осталось не так уж мало людей. И не так уж мало акума. Согласно данным наблюдателей, акума первого и второго уровня уже не встречались, но акума более высшего уровня использовались для того, чтобы следить за людскими поселениями. Иногда Нои натравливали их на людей, но реже, много реже, чем прежде. Сейчас они по большей части стремились сократить число низкоуровневых акума, а заодно установить контроль над наиболее крупными городами.

И — это факт — люди работают на Ноев. Работают, потому что не хотят умирать, и нельзя упрекнуть их в этом. Нельзя...

-Движение сопротивления незначительно, во всяком случае, пока, — говорит директор таким тоном, что становится ясно: это движение никогда не станет сильнее. Просто не сможет.