Память

"Это плата за рай на полчаса..."

Fleur

— Лави, — старик грустно смотрел на него из-под густо накрашенных чёрным век. — Ты же знаешь, что так не будет продолжаться вечно. Ты нарушил правила, и если они узнают об этом...

— Как? Ты им расскажешь, что ли? — индифферентный до этого момента ученик отреагировал на скрытую в словах старого Книжника угрозу.

Старик покачал головой:

— Не я. Они узнают. И ты знаешь это не хуже меня. Ты — Книжник, Лави, и ты должен подчиняться правилам, иначе ничего хорошего нам всё это не сулит.

— А может, я не хочу больше быть Книжником? Как тебе такое развитие событий, а, Панда? Ты забрал меня в шесть лет, а я даже не помню, откуда! Ты отнял у меня всё: моё детство, свободу выбора... Ты даже имя у меня отнял! Я помню только самое первое и около пяти последних! И какого чёрта я получил взамен? Кучу знаний, от которых голова пухнет? На кой чёрт они мне, если я даже поделиться ни с кем не могу?!

— Лави... — попытался перебить его учитель, но тщетно — младшего уже несло.

— Я даже защитить никого из них не могу, чтобы потом не выслушивать нотации от тебя! И знаешь, где у меня теперь стоят все эти правила наши? — рыжий выразительно провёл ребром ладони по горлу. — Вот где! Мне надоело! Я буду записывать историю мира, как и раньше, но больше я не подчиняюсь вашим правилам! — ученик так сильно хлопнул дверью, что на столе жалобно звякнул кувшин с водой.

Учитель, разом постарев лет на двадцать за время этого исступлённого монолога, морщинистой рукой погладил гранёный бок сосуда: слишком поздно теперь. Он, восьмидесятилетний Книжник, который всегда славился своей прозорливостью, проглядел катастрофу, назревавшую последние два года перед самым его носом. Конечно, он подмечал все детали: и резкое оживление ученика, когда тот видел перед собой этого хмурого экзорциста, и их необидные перепалки, за которые Аллену Уокеру постоянно влетало ножнами по хребту, а Лави ничего не было. Поначалу, всё это его даже забавляло: ученик всегда так вёл себя с теми, чей образ жизни не укладывался в его привычную картину безудержного веселья, а когда он понял, что случилось — было поздно. Строптивый ученик либо отшучивался в ответ на все попытки его образумить, либо просто уходил, хлопнув дверью. Прямо как сейчас. Но раньше он не говорил подобного, а Книжник не сомневался: свою угрозу он исполнит. Никогда ещё на его памяти ученик не бросал слов на ветер. Конечно, можно уйти из Ордена и прихватить за шкирку упирающегося Лави, но ведь вернётся. Слишком поздно теперь.

Лави, закрыв дверь, прошёл пару метров и, не удержавшись, пнул ногой стену: слишком долго в его душе вызревали только что произнесённые слова. Сначала это были эмоции: тепло, которое он испытывал, когда вспоминал Орден, Линали, Аллена... Юу. И мертвенный холод, когда приходилось поступать так, как велят ему правила. С той стороны холод был везде: он сочился из смоляных глаз старика Панды, от слов, отпечатавшихся в голове будто навсегда: "Книжник — зритель истории и ее летописец. Он делает запись скрытой истории мира и передает ее будущим поколениям. Он должен ни к чему не привыкать и управлять своими эмоциями. Он разговаривает со всеми людьми, затем уезжает, как будто ничего не случалось". Сколько раз Лави слышал эти слова от Панды, он не считал, но цифра явно получилась бы пугающе трёхзначной. И чем чаще старик повторял эти слова, тем чаще в его них слышалась угроза: таинственные "они", перед которыми явно трепетал и его учитель. Что такого "они" могут ему сделать? Убить? Счастье, которым он сейчас обладал, было настолько полным, что смерть казалось лишь досадной помехой. Ничего "они" не могут ему сделать. Ни-че-го.

Лави обхватил руками голову и яростно вцепился в рыжие вихры: вот она, точка. Он сделал всё, чтобы, наконец, обрести ту самую свободу, о которой мечтал столько лет.

Лави обессилено сполз по стене и сел прямо на каменный пол: он больше не будет слушать учителя, он больше не будет Книжником. Он будет просто Лави. Это же так просто — всего лишь надо было произнести эти слова вслух.

— Я — Лави, — тихо, будто испугавшись, произнёс он и рассмеялся. — Я — Лави, слышите? Просто Лави!

Он кое-как пригладил волосы и, осторожно положив руку себе на грудь, глубоко вдохнул: камня больше не было. Была только необъяснимая лёгкость, от которой хотелось одновременно плакать, смеяться и летать, нет, даже не летать: парить. Потому что больше он не связан этими насквозь проржавевшими цепями, которые ему помог разорвать...

— Канда! — даже эхо от голоса Линали было похоже на серебряные колокольчики. — Перестань душить Аллена! Ой, Лави...

Линали вышла из-за угла и носком сапожка наткнулась на вытянутую ногу теперь уже бывшего Книжника.

— Привет, Линали! — широко улыбнулся рыжий и поднялся. — Как у тебя дела?

— У меня-то всё хорошо... — девушка, склонив голову, смотрела на него. — А как у тебя? Ты сам на себя не похож...

"Конечно, не похож! Ведь я больше не скован!" — хотел в ответ сказать Лави, но вслед за экзорцисткой из-за угла вышли как обычно смурной Канда и слегка синий Аллен — видимо, просьба Линали не душить его была принята к сведению. Аллен замер, глядя на Лави, что заставило того подумать о том, как же он всё-таки выглядит. Неужели так заметно, что...

— Ты в порядке? — тихо, будто боясь, что его услышат, спросил Канда.

Лави моргнул: Юу не задаёт таких вопросов, когда они не наедине. Он вообще редко что спрашивает, особенно когда кто-то может их услышать : он сразу понял, что их отношения — это далеко не то, о чём можно кричать на углу. О том, что счастливы они, кричать было нельзя — только стонать. Ночью, при задёрнутых шторах. И до хрипа.

Что же произошло сейчас? Лави напряженно вглядывался в тёмные, красивые глаза Юу: неужели он что-то почувствовал? Глупости... Но ведь изменил своим принципам — спросил. Значит, всё-таки почувствовал? А какая теперь разница, в самом деле?

Лави широко улыбнулся и на глазах у оторопевших друзей обнял мечника и уткнулся носом в его шею:

— Я в порядке. И я люблю тебя.

Он почувствовал, как одеревенела под его ладонями спина экзорциста, будто тот готовится вырваться из этого захвата, но Лави держал его крепко: теперь, чтобы освободиться, Канде надо было применить силу, а он явно не хотел решать вопрос такими методами. Эта заминка в его мыслях вдохнула в рыжего такую эйфорию, что он, оторвавшись от плеча Канды, поднял голову и, снова улыбнувшись, просто поцеловал его.

Аллен за его спиной икнул и попытался попятиться, но натолкнулся спиной на стену и завертел головой в поисках выхода: то, что сейчас Книжнику устроит Канда, будет равняться двенадцатибалльному шторму по шкале Рихтера. И никакая Линали, замершая в той же позе, что и минуту назад, его не спасёт. Решив, что вертеть головой бессмысленно, Аллен тупо уставился на Лави, которого он, скорее всего, видит живым в последний раз в жизни и на Канду, который почему-то не торопился убивать нахала. Линали отчего-то всхлипнула и, спрятав лицо в ладонях, убежалапрочь. Аллен хотел было догнать девушку и спросить, что с ней случилось, но понял, что физически не может заставить себя сдвинуться с места: в свои неполные восемнадцать он видел много и страшного, и непонятного, и шокирующего... Но эта картинка явно заслуживала подписи "Нереальное".

Наконец, этот мираж растаял, и Аллен посмотрел на лицо мечника: немного удивлённое, глаза горят, а на губах проступает лёгкая улыбка. Лица Лави ему разглядеть не удалось — тот стоял спиной.

— Идиот, — беззлобно выдохнул мечник и взял того за руку. — Пошли.

— Куда? Подожди, вы же куда-то шли, — Лави оглянулся и скользнул взглядом по замершему Аллену. — А где Линали?

Канда дёрнул его за руку и повёл куда-то за собой.

Конечно, новость столь громкая тут же стала общеизвестна. Шутка ли: личному жупелу всех новичков и подавляющего большинства бывалых сотрудников Чёрного ордена, оказывается, не чуждо ничто человеческое. Теперь и стали складываться многие кусочки мозаики, коими доселе пестрили мысли наблюдавших за отношениями Канды и Лави свидетелей: слишком много нелогичности было в поведении мечника, служившего. в Ордене почти десять лет. Теперь всё стало удивительно логичным. И понятным. То тут, то там теперь вспыхивали, словно огненные петухи над стогами сена, довольные вопли, мол, а я подозревал — что-то тут нечисто!

В отношении к самим Канде и Лави почти ничего не изменилось — разве только сочувствующих взглядов в сторону рыжего прибавилось. Канду попытались было перестать бояться несколько ещё совсем зелёных искателей, но Юу в доступной ему форме тут же объяснил им всю ошибочность их логических умозаключений. Ещё первые дня четыре с ними не разговаривала Линали, но девушка явно не привыкла держать в себе переживания, а потому, отловив Лави у выхода из душа, объяснила, что сам рыжий Книжник просто ей нравился, но теперь, когда она видит, как он счастлив, счастлива и она. Лави тогда широко улыбнулся и тепло обнял её, обрадовавшись, что победила снова дружба.

Одно изменилось раз и навсегда: старый Книжник. Панда теперь не подходил к ученику, а когда тот пытался заговорить с ним, молча отворачивался и уходил прочь. И задания им теперь давали по отдельности — видно, Комуи прослушал длинную лекцию от старика и даже не пытался выяснить, что же произошло в их отношениях. Впрочем, Лави особо этим и не тяготился, решив, что, в общем-то, всё это к лучшему: не было перед глазами учителя, который служил немым напоминанием о тех цепях, что когда-то сковывали Лави. А жизнь была слишком прекрасна, чтобы омрачать её какими-то тяжёлыми мыслями или воспоминаниями.

Если бы когда-нибудь у него спросили, какой период своей жизни он хочет пережить ещё раз, ответ бы последовал незамедлительно: этот месяц, пронизанный лучами нереального счастья. Всего тридцать дней этой череды улыбок: собственной в зеркале, кандиной утром в постели, даже алленовой — тот тоже был искренне рад за своих друзей. Но, как и положено счастливым дням, эти тридцать дней и ночей прошли быстро, словно тридцать минут. Всего полчаса. А на тридцать первый день пришёл Панда.

— Лави, мне нужно с тобой поговорить, — скрипучий голос настиг рыжего экзорциста, когда тот выходил из тренировочного зала.

Бывший Книжник резко обернулся и замер, глядя на своего учителя: никогда раньше он не замечал, насколько стар его учитель. В залихватском хвосте на самой макушке теперь отчётливо серебрилась седина, все его лицо из-за обилия морщин теперь походило на только что вспаханное крестьянином поле, потухший взгляд, который появляется и у молодых людей, недавно осознавших, что их заветная мечта стала пшиком. Лави помотал головой, чтобы стряхнуть с себя не к месту проснувшуюся жалость:

— Конечно, Панда. Я приду к тебе через пять минут.

Старик молча развернулся и ушёл к себе. Лави быстро вытер мокрую от пота голову попавшим под руку полотенцем: что бы ни случилось, это было очень важным. Старик не стал бы звать его теперь, после того разговора месяц назад, только для того, чтобы снова прочитать нотацию. А значит, душ может и подождать.

Лави без стука ввалился в комнату Книжника и прислонился к стене, сложив руки на груди:

— Я здесь. Что ты хотел?

Панда молча протянул ему белый лист бумаги. Лави ошарашено повертел его в пальцах и только потом разглядел в самом углу число тринадцать, написанное римскими цифрами. Как чёрная клякса на идеально чистом листе...

— А почему тут так много свободного места? — выпалил он первое, что пришло ему в голову. Хотя... нет, не первое. Мозг уже понял, что именно он держит в руках, но пока отказывался это осознавать.

— Чтобы на этом листе ты мог написать завещание, — крякнул старик, разом растеряв напускную холодность и безразличие, но Лави уже не видел, как одинокая слеза портит нелепый грим учителя: он смотрел на лист бумаги.

"Тринадцать". Тринадцатый аркан Таро. "Смерть". Таинственные "они" не заставили себя ждать — получить эту бумагу считалось равносильным смерти. Неизбежной, неизвестной. Это означало, что теперь за адресатом будет пущена карающая группа, а как именно наказывают Книжников, преступивших правила — неизвестно. Потому что некому было об этом поведать.

Лави смял в руке лист и бросил его под ноги, оцепенело глядя, как бумага медленно, словно улитка, расправляется. Всего ненамного, но также немного ему и осталось...

— Неужели твой рай стоил такого наказания? — вполголоса спросил Книжник и посмотрел на бывшего ученика.

— Стоил, — кивнул Лави, не отрывая взгляда от бумаги. — Мне просто жаль, что теперь он закончится. Слишком быстро.

— Ты убеждаешь в этом меня или себя?

Рыжий впервые за все это время поднял голову и посмотрел прямо в глаза старому учителю: столько лет они прошли вместе, столько лет старик был для него самым мудрым на свете — Лави всегда был в этом уверен, не давая себе даже шанса усомниться в правильности его слов. И в прошлый раз, когда Лави всё-таки не смог сдержаться и выпалил старику всё, что наболело, в душе он знал, что Панда прав. И доказательство его правоты сейчас корчилось белым пятном у его сапога. Но теперь...

— Учитель, — Лави заметил, как Панда вздрогнул. — Да. Что бы я тогда ни сказал, вы остаётесь для меня моим учителем. Вы научили меня всему, что я знаю и умею. Да, вы не научили меня быть Книжником, но мне не нужно выдумывать для себя оправдания. Мне не нужно убеждать себя в чём-либо. Вы не поймёте, почему — вы не умеете этого. А я вас научить не смогу.

Лави ещё раз посмотрел на бумажку, потом скользнул взглядом по плачущему учителю и. развернувшись на каблуках, вышел из комнаты.

Не успел он сделать и пары шагов, как на него налетела Линали:

— Лави! Я как раз тебя ищу! Тебя вызывает брат — появилось какое-то задание.

"Вот и всё", — промелькнула в голове Лави печальная мысль и он, выдавив улыбку, кивнул девушке и пошёл в комнату смотрителя. По дороге он ещё несколько раз попытался улыбнуться, сам чувствовал, что выходило как-то коряво, но его грустное лицо не будет оставлено без внимания — посыплется куча вопросов, а достойные ответы придумывать времени просто не будет. Потом он просто вспомнил лицо Канды в тот вечер, и улыбка расцвела на его лице сама собой. "Вот она, соломинка! Просто думай о нём. Он всегда тебе поможет", — с этой мыслью он толкнул дверь в кабинет смотрителя.

— Что с тобой сегодня? — родной до боли шёпот звучит в мохнатой тишине, словно обволакивает собой замёрзшие руки.

— А что со мной? — лёгкая улыбка на искусанных в кровь губах.

— Я никогда не помню, чтобы ты был таким... несдержанным, — ни намёка на укор в голосе, так, лёгкое удивление.

Тихий смех прямо на ухо:

— Не знаю. Я завтра ухожу на задание и хочу, чтобы ты подольше обо мне не забывал.

— Болван, — улыбка, прикосновение тёплой руки к озябшему плечу. — Надолго?

— Нет, туда-обратно. Ты даже соскучиться не успеешь, — голос не дрогнул. Конечно, с чего ему дрожать? Но как эгоистично с его, Лави, стороны попрощаться самому и не дать такой возможности Юу. — Будешь вспоминать обо мне?