Память

"Это плата за рай на полчаса..."

Fleur

— Лави, — старик грустно смотрел на него из-под густо накрашенных чёрным век. — Ты же знаешь, что так не будет продолжаться вечно. Ты нарушил правила, и если они узнают об этом...

— Как? Ты им расскажешь, что ли? — индифферентный до этого момента ученик отреагировал на скрытую в словах старого Книжника угрозу.

Старик покачал головой:

— Не я. Они узнают. И ты знаешь это не хуже меня. Ты — Книжник, Лави, и ты должен подчиняться правилам, иначе ничего хорошего нам всё это не сулит.

— А может, я не хочу больше быть Книжником? Как тебе такое развитие событий, а, Панда? Ты забрал меня в шесть лет, а я даже не помню, откуда! Ты отнял у меня всё: моё детство, свободу выбора... Ты даже имя у меня отнял! Я помню только самое первое и около пяти последних! И какого чёрта я получил взамен? Кучу знаний, от которых голова пухнет? На кой чёрт они мне, если я даже поделиться ни с кем не могу?!

— Лави... — попытался перебить его учитель, но тщетно — младшего уже несло.

— Я даже защитить никого из них не могу, чтобы потом не выслушивать нотации от тебя! И знаешь, где у меня теперь стоят все эти правила наши? — рыжий выразительно провёл ребром ладони по горлу. — Вот где! Мне надоело! Я буду записывать историю мира, как и раньше, но больше я не подчиняюсь вашим правилам! — ученик так сильно хлопнул дверью, что на столе жалобно звякнул кувшин с водой.

Учитель, разом постарев лет на двадцать за время этого исступлённого монолога, морщинистой рукой погладил гранёный бок сосуда: слишком поздно теперь. Он, восьмидесятилетний Книжник, который всегда славился своей прозорливостью, проглядел катастрофу, назревавшую последние два года перед самым его носом. Конечно, он подмечал все детали: и резкое оживление ученика, когда тот видел перед собой этого хмурого экзорциста, и их необидные перепалки, за которые Аллену Уокеру постоянно влетало ножнами по хребту, а Лави ничего не было. Поначалу, всё это его даже забавляло: ученик всегда так вёл себя с теми, чей образ жизни не укладывался в его привычную картину безудержного веселья, а когда он понял, что случилось — было поздно. Строптивый ученик либо отшучивался в ответ на все попытки его образумить, либо просто уходил, хлопнув дверью. Прямо как сейчас. Но раньше он не говорил подобного, а Книжник не сомневался: свою угрозу он исполнит. Никогда ещё на его памяти ученик не бросал слов на ветер. Конечно, можно уйти из Ордена и прихватить за шкирку упирающегося Лави, но ведь вернётся. Слишком поздно теперь.

Лави, закрыв дверь, прошёл пару метров и, не удержавшись, пнул ногой стену: слишком долго в его душе вызревали только что произнесённые слова. Сначала это были эмоции: тепло, которое он испытывал, когда вспоминал Орден, Линали, Аллена... Юу. И мертвенный холод, когда приходилось поступать так, как велят ему правила. С той стороны холод был везде: он сочился из смоляных глаз старика Панды, от слов, отпечатавшихся в голове будто навсегда: "Книжник — зритель истории и ее летописец. Он делает запись скрытой истории мира и передает ее будущим поколениям. Он должен ни к чему не привыкать и управлять своими эмоциями. Он разговаривает со всеми людьми, затем уезжает, как будто ничего не случалось". Сколько раз Лави слышал эти слова от Панды, он не считал, но цифра явно получилась бы пугающе трёхзначной. И чем чаще старик повторял эти слова, тем чаще в его них слышалась угроза: таинственные "они", перед которыми явно трепетал и его учитель. Что такого "они" могут ему сделать? Убить? Счастье, которым он сейчас обладал, было настолько полным, что смерть казалось лишь досадной помехой. Ничего "они" не могут ему сделать. Ни-че-го.

Лави обхватил руками голову и яростно вцепился в рыжие вихры: вот она, точка. Он сделал всё, чтобы, наконец, обрести ту самую свободу, о которой мечтал столько лет.

Лави обессилено сполз по стене и сел прямо на каменный пол: он больше не будет слушать учителя, он больше не будет Книжником. Он будет просто Лави. Это же так просто — всего лишь надо было произнести эти слова вслух.

— Я — Лави, — тихо, будто испугавшись, произнёс он и рассмеялся. — Я — Лави, слышите? Просто Лави!

Он кое-как пригладил волосы и, осторожно положив руку себе на грудь, глубоко вдохнул: камня больше не было. Была только необъяснимая лёгкость, от которой хотелось одновременно плакать, смеяться и летать, нет, даже не летать: парить. Потому что больше он не связан этими насквозь проржавевшими цепями, которые ему помог разорвать...

— Канда! — даже эхо от голоса Линали было похоже на серебряные колокольчики. — Перестань душить Аллена! Ой, Лави...

Линали вышла из-за угла и носком сапожка наткнулась на вытянутую ногу теперь уже бывшего Книжника.

— Привет, Линали! — широко улыбнулся рыжий и поднялся. — Как у тебя дела?

— У меня-то всё хорошо... — девушка, склонив голову, смотрела на него. — А как у тебя? Ты сам на себя не похож...

"Конечно, не похож! Ведь я больше не скован!" — хотел в ответ сказать Лави, но вслед за экзорцисткой из-за угла вышли как обычно смурной Канда и слегка синий Аллен — видимо, просьба Линали не душить его была принята к сведению. Аллен замер, глядя на Лави, что заставило того подумать о том, как же он всё-таки выглядит. Неужели так заметно, что...

— Ты в порядке? — тихо, будто боясь, что его услышат, спросил Канда.

Лави моргнул: Юу не задаёт таких вопросов, когда они не наедине. Он вообще редко что спрашивает, особенно когда кто-то может их услышать : он сразу понял, что их отношения — это далеко не то, о чём можно кричать на углу. О том, что счастливы они, кричать было нельзя — только стонать. Ночью, при задёрнутых шторах. И до хрипа.

Что же произошло сейчас? Лави напряженно вглядывался в тёмные, красивые глаза Юу: неужели он что-то почувствовал? Глупости... Но ведь изменил своим принципам — спросил. Значит, всё-таки почувствовал? А какая теперь разница, в самом деле?

Лави широко улыбнулся и на глазах у оторопевших друзей обнял мечника и уткнулся носом в его шею:

— Я в порядке. И я люблю тебя.

Он почувствовал, как одеревенела под его ладонями спина экзорциста, будто тот готовится вырваться из этого захвата, но Лави держал его крепко: теперь, чтобы освободиться, Канде надо было применить силу, а он явно не хотел решать вопрос такими методами. Эта заминка в его мыслях вдохнула в рыжего такую эйфорию, что он, оторвавшись от плеча Канды, поднял голову и, снова улыбнувшись, просто поцеловал его.

Аллен за его спиной икнул и попытался попятиться, но натолкнулся спиной на стену и завертел головой в поисках выхода: то, что сейчас Книжнику устроит Канда, будет равняться двенадцатибалльному шторму по шкале Рихтера. И никакая Линали, замершая в той же позе, что и минуту назад, его не спасёт. Решив, что вертеть головой бессмысленно, Аллен тупо уставился на Лави, которого он, скорее всего, видит живым в последний раз в жизни и на Канду, который почему-то не торопился убивать нахала. Линали отчего-то всхлипнула и, спрятав лицо в ладонях, убежалапрочь. Аллен хотел было догнать девушку и спросить, что с ней случилось, но понял, что физически не может заставить себя сдвинуться с места: в свои неполные восемнадцать он видел много и страшного, и непонятного, и шокирующего... Но эта картинка явно заслуживала подписи "Нереальное".

Наконец, этот мираж растаял, и Аллен посмотрел на лицо мечника: немного удивлённое, глаза горят, а на губах проступает лёгкая улыбка. Лица Лави ему разглядеть не удалось — тот стоял спиной.

— Идиот, — беззлобно выдохнул мечник и взял того за руку. — Пошли.

— Куда? Подожди, вы же куда-то шли, — Лави оглянулся и скользнул взглядом по замершему Аллену. — А где Линали?

Канда дёрнул его за руку и повёл куда-то за собой.

Конечно, новость столь громкая тут же стала общеизвестна. Шутка ли: личному жупелу всех новичков и подавляющего большинства бывалых сотрудников Чёрного ордена, оказывается, не чуждо ничто человеческое. Теперь и стали складываться многие кусочки мозаики, коими доселе пестрили мысли наблюдавших за отношениями Канды и Лави свидетелей: слишком много нелогичности было в поведении мечника, служившего. в Ордене почти десять лет. Теперь всё стало удивительно логичным. И понятным. То тут, то там теперь вспыхивали, словно огненные петухи над стогами сена, довольные вопли, мол, а я подозревал — что-то тут нечисто!

В отношении к самим Канде и Лави почти ничего не изменилось — разве только сочувствующих взглядов в сторону рыжего прибавилось. Канду попытались было перестать бояться несколько ещё совсем зелёных искателей, но Юу в доступной ему форме тут же объяснил им всю ошибочность их логических умозаключений. Ещё первые дня четыре с ними не разговаривала Линали, но девушка явно не привыкла держать в себе переживания, а потому, отловив Лави у выхода из душа, объяснила, что сам рыжий Книжник просто ей нравился, но теперь, когда она видит, как он счастлив, счастлива и она. Лави тогда широко улыбнулся и тепло обнял её, обрадовавшись, что победила снова дружба.

Одно изменилось раз и навсегда: старый Книжник. Панда теперь не подходил к ученику, а когда тот пытался заговорить с ним, молча отворачивался и уходил прочь. И задания им теперь давали по отдельности — видно, Комуи прослушал длинную лекцию от старика и даже не пытался выяснить, что же произошло в их отношениях. Впрочем, Лави особо этим и не тяготился, решив, что, в общем-то, всё это к лучшему: не было перед глазами учителя, который служил немым напоминанием о тех цепях, что когда-то сковывали Лави. А жизнь была слишком прекрасна, чтобы омрачать её какими-то тяжёлыми мыслями или воспоминаниями.

Если бы когда-нибудь у него спросили, какой период своей жизни он хочет пережить ещё раз, ответ бы последовал незамедлительно: этот месяц, пронизанный лучами нереального счастья. Всего тридцать дней этой череды улыбок: собственной в зеркале, кандиной утром в постели, даже алленовой — тот тоже был искренне рад за своих друзей. Но, как и положено счастливым дням, эти тридцать дней и ночей прошли быстро, словно тридцать минут. Всего полчаса. А на тридцать первый день пришёл Панда.

— Лави, мне нужно с тобой поговорить, — скрипучий голос настиг рыжего экзорциста, когда тот выходил из тренировочного зала.

Бывший Книжник резко обернулся и замер, глядя на своего учителя: никогда раньше он не замечал, насколько стар его учитель. В залихватском хвосте на самой макушке теперь отчётливо серебрилась седина, все его лицо из-за обилия морщин теперь походило на только что вспаханное крестьянином поле, потухший взгляд, который появляется и у молодых людей, недавно осознавших, что их заветная мечта стала пшиком. Лави помотал головой, чтобы стряхнуть с себя не к месту проснувшуюся жалость:

— Конечно, Панда. Я приду к тебе через пять минут.

Старик молча развернулся и ушёл к себе. Лави быстро вытер мокрую от пота голову попавшим под руку полотенцем: что бы ни случилось, это было очень важным. Старик не стал бы звать его теперь, после того разговора месяц назад, только для того, чтобы снова прочитать нотацию. А значит, душ может и подождать.

Лави без стука ввалился в комнату Книжника и прислонился к стене, сложив руки на груди:

— Я здесь. Что ты хотел?

Панда молча протянул ему белый лист бумаги. Лави ошарашено повертел его в пальцах и только потом разглядел в самом углу число тринадцать, написанное римскими цифрами. Как чёрная клякса на идеально чистом листе...

— А почему тут так много свободного места? — выпалил он первое, что пришло ему в голову. Хотя... нет, не первое. Мозг уже понял, что именно он держит в руках, но пока отказывался это осознавать.

— Чтобы на этом листе ты мог написать завещание, — крякнул старик, разом растеряв напускную холодность и безразличие, но Лави уже не видел, как одинокая слеза портит нелепый грим учителя: он смотрел на лист бумаги.

"Тринадцать". Тринадцатый аркан Таро. "Смерть". Таинственные "они" не заставили себя ждать — получить эту бумагу считалось равносильным смерти. Неизбежной, неизвестной. Это означало, что теперь за адресатом будет пущена карающая группа, а как именно наказывают Книжников, преступивших правила — неизвестно. Потому что некому было об этом поведать.

Лави смял в руке лист и бросил его под ноги, оцепенело глядя, как бумага медленно, словно улитка, расправляется. Всего ненамного, но также немного ему и осталось...

— Неужели твой рай стоил такого наказания? — вполголоса спросил Книжник и посмотрел на бывшего ученика.

— Стоил, — кивнул Лави, не отрывая взгляда от бумаги. — Мне просто жаль, что теперь он закончится. Слишком быстро.

— Ты убеждаешь в этом меня или себя?

Рыжий впервые за все это время поднял голову и посмотрел прямо в глаза старому учителю: столько лет они прошли вместе, столько лет старик был для него самым мудрым на свете — Лави всегда был в этом уверен, не давая себе даже шанса усомниться в правильности его слов. И в прошлый раз, когда Лави всё-таки не смог сдержаться и выпалил старику всё, что наболело, в душе он знал, что Панда прав. И доказательство его правоты сейчас корчилось белым пятном у его сапога. Но теперь...

— Учитель, — Лави заметил, как Панда вздрогнул. — Да. Что бы я тогда ни сказал, вы остаётесь для меня моим учителем. Вы научили меня всему, что я знаю и умею. Да, вы не научили меня быть Книжником, но мне не нужно выдумывать для себя оправдания. Мне не нужно убеждать себя в чём-либо. Вы не поймёте, почему — вы не умеете этого. А я вас научить не смогу.

Лави ещё раз посмотрел на бумажку, потом скользнул взглядом по плачущему учителю и. развернувшись на каблуках, вышел из комнаты.

Не успел он сделать и пары шагов, как на него налетела Линали:

— Лави! Я как раз тебя ищу! Тебя вызывает брат — появилось какое-то задание.

"Вот и всё", — промелькнула в голове Лави печальная мысль и он, выдавив улыбку, кивнул девушке и пошёл в комнату смотрителя. По дороге он ещё несколько раз попытался улыбнуться, сам чувствовал, что выходило как-то коряво, но его грустное лицо не будет оставлено без внимания — посыплется куча вопросов, а достойные ответы придумывать времени просто не будет. Потом он просто вспомнил лицо Канды в тот вечер, и улыбка расцвела на его лице сама собой. "Вот она, соломинка! Просто думай о нём. Он всегда тебе поможет", — с этой мыслью он толкнул дверь в кабинет смотрителя.

— Что с тобой сегодня? — родной до боли шёпот звучит в мохнатой тишине, словно обволакивает собой замёрзшие руки.

— А что со мной? — лёгкая улыбка на искусанных в кровь губах.

— Я никогда не помню, чтобы ты был таким... несдержанным, — ни намёка на укор в голосе, так, лёгкое удивление.

Тихий смех прямо на ухо:

— Не знаю. Я завтра ухожу на задание и хочу, чтобы ты подольше обо мне не забывал.

— Болван, — улыбка, прикосновение тёплой руки к озябшему плечу. — Надолго?

— Нет, туда-обратно. Ты даже соскучиться не успеешь, — голос не дрогнул. Конечно, с чего ему дрожать? Но как эгоистично с его, Лави, стороны попрощаться самому и не дать такой возможности Юу. — Будешь вспоминать обо мне?

— Буду. И ты не забывай обо мне, ладно?

— Я тебя никогда не забуду, Юу.

Эйден, посланный с Лави экзорцист, вернулся один. По его сбивчивому лепету можно было только понять, что минуту назад рыжий орудовал Молотом рядом с ним, разбивая рой акума, а потом будто пропал. Просмотр изображения с голема тоже ничего не дал: вот во вспышках и разлетающихся обломках покорёженного железа мелькнула рыжая макушка Книжника — и вот её больше нет. Будто исчез. Комуи, предчувствуя все ужасы, которые ему устроит вернувшийся с задания Канда, допрашивал экзорциста трое суток без перерыва на сон. Ему самому было не впервой столько работать на одном кофе, но на третьи сутки Эйден просто свалился, и смотрителю было сторого-настрого запрещено даже думать о том, чтобы сунуть свой нос с больничное крыло. Допрос, что больше всего удручало, ничего не дал. Выученный до мельчайшей детали видеоматериал с голема тоже не давал никаких зацепок, и Комуи пришлось смириться с тем, что рыжий Лави просто исчез.

Для Ордена настали поистине чёрные дни: Лави все любили, а оттого очень тяжело переживали его потерю. Никто не говорил об этом вслух, но в воздухе витала эта невысказанная мысль — рыжий Книжник умер. Даже кофе, который готовила Линали, был горьким, будто прозрачные слёзы девушки падали прямо в чашку. Аллен пытался было сунуться к старому Книжнику, но в ответ получил такую истерическую отповедь, что ещё дня три заикался и вздрагивал при каждом громком звуке. Комуи, запершись у себя, ждал возвращения Канды. Незадолго до начала своего затворничества он приказал проводить экзорциста прямо к нему, за что все остальные были ему очень благодарны: каждый знал присказку про гонца, который приносит плохие вести. И никому не хотелось выступить в роли этого гонца.

Как и ожидалось, Канда принял новость об исчезновении Лави плохо. Комуи грустно смотрел, как обезумевший экзорцист разносит его кабинет, а потом только молча протянул успокоившемуся мечнику голема и папку с отчётом Эйдена и вышел, оставив его наедине с документами. Через полчаса он вошёл обратно: Канда спокойно сидел на диване, держа в руках папку, и смотрел в одну точку перед собой. Услышав звук захлопнувшейся двери, он оглянулся:

— Мне надо поговорить с этим... С Эйденом.

— Я допрашивал его три дня. Ничего нового он тебе не скажет.

— Мне надо с ним поговорить, — туго стянутый хвост упрямо качнулся.

— Ты можешь мне пообещать, что он после разговора останется жив?

— Нет.

— В таком случае я не разрешаю тебе разговаривать с Эйденом. А ты знаешь, что случится, если мой запрет будет нарушен.

Канда знал. А потому до сих пор не совершил попытки силой прорваться в больничное крыло.

— Что говорит Хевласка? — последняя надежда. Комуи очень не любил лишать людей их последней надежды.

— Она говорит, что Чистая сила Лави уничтожена.

Вместо ожидаемой боли в глазах мечника Комуи с удивлением обнаружил упрямство:

— То, что она уничтожена, ещё не значит, что он мёртв.

— Канда...

— Дайте мне время, и я найду его! — закричал он, а потом, справившись с собой, повторил: — Дайте мне время. Чтобы найти его.

— Хорошо. У тебя есть месяц. Ровно месяц на поиски.

— Отлично, — экзорцист поднялся и, отодвинув смотрителя от дверного проёма, вышел из комнаты.

Пять лет спустя.

Истребитель нелюдей, а также Книжник Вермелл устало откинулся на стуле, смахнул со стола чертежи нового оружия и закинул руки за голову: предыдущая ночь оказалась довольно урожайной для всего Отдела и столь же утомительной. Хотя Вермелл и помнил ночки покруче, каждый раз усталость давала о себе знать с прежней силой. За окном просыпалась Филадельфия. Люди, не подозревавшие об ужасах, которые творятся прямо у них под ногами — в катакомбах — спешили по своим человеческим делам. Штаб-квартира истребителей намеревалась отойти ко сну.

Вермелл покосился на часы и выругался вполголоса: десять утра. Опять он не выспится и к вечеру будет разбитым, но слушать этот просыпающийся город было единственным удовольствием, которое себе позволял Книжник. Иногда ему хотелось выйти на улицу и прокричать всем снующим туда-сюда жителям правду. Что под ними, под канализацией, находятся катакомбы, оставленные жителями древних цивилизаций. Исчезнувших из-за непонятного мора, который теперь поднимает древние трупы и заставляет их выходить наружу. Что на самом деле это высокое каменное здание — вовсе не частный завод по производству мебели из ценных пород дерева, а люди, изредка выходящие наружу — не мастера. Нет, конечно, какую-то мебель тут производили — хотя бы стул, на котором он сидел.

К счастью, такие моменты были для Книжника редкостью, а потому он просто задёрнул плотные шторы и, как был в одежде, повалился на неразобранную кровать. Чёрный костюм истребителя резко контрастировал с белоснежными простынями, но самым пронзительным пятном были волосы Книжника: рыжие, яркие, будто впитавшие в себя солнечный свет, который не могла отнять у него вся тьма катакомб.

Его разбудили. Обидно вырвали из пучины сна, в котором он видел странную девочку с двумя задорными хвостиками — она ходила по небу. Такой сон было жалко терять — Книжнику вообще редко снились сны, а хорошие — почти никогда. Но через пять минут он бы всё равно открыл глаза без чьей-либо помощи — один из полезных навыков настоящего Книжника. Иногда Вермелл искренне считал, что полезнее только его способность не привязываться ни к кому из товарищей — слишком многие не возвращались из-под земли. А невидимые строчки под неумолимым пером Книжника бежали, заполняя собой белые листы, унося с собой имена и привычки некогда живых людей.

— Эй, Вер, ты проснулся? — стук, разбудивший его, повторился.

— Да! Секунду! — встать с кровати, пройти пять шагов до таза с водой, плеснуть себе на лицо, вытереться полотенцем — и Вермелл готов к работе. — Заходи!

Сначала из-за двери показалась улыбающаяся физиономия Клермонта, а затем и сам Клермонт. Вермелл беззлобно чертыхнулся:

— И как ты всегда умудряешься быть таким бодрым? Вроде и работаешь не меньше, а бодрый!

— Всё дело в твоём образе жизни, Вер, — рассмеялся Клермонт и протянул ему небольшой куб, служивший в Отделе носителем и передатчиком информации. Первое время Вермеллу отчего-то казалось, что они должны быть круглыми и с крылышками, но Книжник быстро отмахнулся от этой мысли. — Что тут?

— Зацени новость! К нам обратился сам Ватикан! — для усугубления важности момента Клермонт выставил перед собой указательный палец. — И попросил принять одного из их людей. Временно. Что-то типа обмена сотрудниками для налаживания контактов, — эта канцелярская тирада была выдана настолько ровным тоном, что к ней очень хотелось добавить: "Сказано тем-то в таком-то году". — Тут только его фотография. Такое ощущение, что Ватикан пытается казаться настолько секретным, что даже имени пришельца нам сказать не может!

— Ватикан? Святоша? — поморщился Вермелл, отложив куб на край стола: фотографию он ещё просмотрит, а вот сведения их первых уст услышать всегда интереснее, хоть это сильно снижает процент объективности.

— Не, не святоша, — замахал руками истребитель. — Наоборот. У них, оказывается, уже давно есть какой-то орден, в котором они держат свои боевые единицы. Уж не в курсе зачем — видно, ведьм и бесов гонять.

Сказано это было с таким скептицизмом, что Вермелл невольно усмехнулся:

— Боевик, значит... И когда он приезжает?

— Вроде как завтра днём, — грустно хмыкнул Клермонт. — Переходим на военное время.

"Военным временем" в Отделе считались дни приезда начальства. В это время никто не спал ни днём, ни ночью, все изображали настолько кипучую деятельность, что сразу становилось понятно, откуда у Отдела столько денег на новые разработки.

— Да чего военное-то? Кто завтра дежурит днём?

— Ээ... Ты.

— Отлично, — хорошее настроение сдуло моментально. — Ладно. Во сколько брифинг?

— Через час. Я тогда пойду?

— Конечно, — кивнул Книжник. — Иди.

Клермонт удалился, оставив Книжника наедине с разбросанными с утра бумагами и кубиком данных.

— Ну-с, посмотрим, что за гость... — прикосновение пальца заставило куб светиться, всплыли знакомые символы. Вермелл ввёл пароль и посмотрел на вспыхнувшую картинку. И закричал.

Брифинг шёл уже пять минут, а Книжника всё не было на месте.

-Эй, кто последний раз видел Вермелла? — главный истребитель, мистер Ветт, хмуро оглядел сидящих за столом подчинённых.

— Я, — поднялся Клермонт. — Заскакивал к нему час назад. Вроде на месте был.

— Заскачи ещё раз. И приведи его сюда, — злости в голосе Ветта не было: сотрудники часто просыпали и опаздывали на собрание. Начальник прекрасно понимал все их проблемы и списывал всё на общую нервозность их работы: в конце концов, не дело двадцатилетним мальчишкам каждую ночь встречаться со смертью.

Подчинённые в ответ на понимание своего начальника очень любили, с опозданиями не наглели, работали на совесть. В общем, в Отделе царило полное взаимопонимание и покой. Один Вермелл не вписывался в общую дружескую атмосферу: Книжник не опаздывал, ни с кем не сходился, со всеми был приветлив и весел, но и только. И хотя Ветт был в курсе этих правил Книжников, всё-таки он не понимал, как может человек отрезать от себя настолько необходимую потребность в простом человеческом тепле. Но на этом его лёгкое неудовольствие Вермеллом и заканчивалось: истребителем Вермелл был отличным, а чего ещё ждать начальнику от подчинённого, как не отличного выполнения работы?

Клермонт дошёл до двери Вермелла и постучался. Ответа не последовало. Тогда истребитель, вздохнув, толкнул дверь, которая оказалась не заперта: Вермелл сидел за столом, уронив на него голову, а в ярко-рыжих волосах бликовала та самая фотография ватиканского гостя. Клермонт легонько потрепал Книжника по плечу:

— Эй, Вер, ты заснул?

Вермелл резко выпрямился, безумно глядя в лицо Клермонту. Тот отшатнулся: это была первая живая эмоция на лице Книжника за все десять месяцев, что он работал с ними. Не наклеенная улыбка в ответ на чью-то шутку, не лёгкое беспокойство за ребят на задании, которое сквозило в его голосе, а самый настоящий ужас, граничащий с безумием.

— Вер... Ты чего?

Книжник моргнул и посмотрел на него уже нормальным взглядом:

— Ой, Клермонт, прости. Я, видимо, задремал.

Истребитель доверительно улыбнулся:

— Кошмар? Я тебя понимаю: у всех поначалу были, странно, что ты продержался столько месяцев.

— Да, странно... Брифинг уже начался?

— Все тебя ждут! — рассмеялся успокоившийся Клермонт и, потрепав Книжника по плечу, вышел из комнаты. Вермелл бросил взгляд на холодно смотрящего на него с фотографии экзорциста и вышел вслед за ним.

Мертвенную бледность оценил даже Ветт, повидавший на своём веку довольно многое. А потому Вермелла общим голосованием было решено сегодня оставить в Штаб-квартире отсыпаться. Впрочем, сам Книжник особо не возражал: ему нужно было время, которое он потратит отнюдь не на сон.

На негнущихся ногах он дошёл до своей комнаты и упал на стул, уронив голову на руки. Лицо, которое сегодня светилось с фотографии, пробило какую-то брешь в его памяти, и на него резким потоком, обжигающим, как кипяток, хлынули воспоминания, так нещадно стёртые карающей группой. О Чёрном Ордене, о Графе, о Канде... О Канде, из-за которого он и перестал быть Книжником, ещё не веря, что с этой работы нельзя уволиться по собственному желанию. И завтра он приедет, человек, которого он обещал помнить. И обещание это не сдержал.

Всю отпущенную ему ночь Вермелл, а в прошлом Лави, вспоминал, думал, анализировал. Слишком велик был соблазн забыть о времени, за которое он сменил три имени, и снова окунуться с головой в этот омут, но "они" — теперь Вермелл понимал страх и трепет в голосе старого учителя — не будут давать ему ещё один шанс. А заодно могут почистить память и Юу — для надёжности. Значит, проще не помнить однажды стёртое. Спрятать эти воспоминания в самый дальний чулан, ключ от которого давно и безнадёжно потерян. И смотреть в эти глаза, будто видишь их впервые.

Конечно, Канда его узнает — глупо было даже надеяться, что он так сильно изменился за эти пять лет: ярко-рыжие волосы, повязка на глазу... Чем ещё выделялся экзорцист Лави? Ах да, улыбкой. Той самой счастливой улыбкой, но тут можно быть спокойным — она больше не появится на этом лице. Остаются волосы и повязка — достаточно, чтобы затеряться в толпе. Слишком мало, чтобы быть неузнанным тем, чьи мысли занимал несколько лет.

Прометавшись ещё пару часов на кровати и так и не найдя никакого выхода, Книжник погрузился в беспокойный сон.

Одиннадцать часов сорок минут — впервые за столько лет способность открывать глаза в нужное время его подвела. И у Вермелла осталось двадцать минут, чтобы привести себя в порядок и сменить ночного дежурного. Наскоро умывшись и одевшись в свежую форму, Книжник влетел в комнату дежурного:

— Привет, Эрик!

— О, привет, Вер, — уставший после бессонной ночи Эрик Лэндшер заложил карандашом страницу и захлопнул книгу. "Божественная Комедия. Ад" — прочитал Книжник и усмехнулся: Эрик слыл знатоком классической литературы, но в дебаты с Книжником отчего-то вступать отказывался наотрез. — Пришёл сменить меня?

— Ага!

— Мана небесная! — истребитель картинно поднял руки к потолку и уже серьёзно посмотрел на Книжника. — Отчёт. За ночь убито семь нелюдей. Ирма на больничном уровне — ей тварь разорвала плечо. Потерь среди сотрудников Отдела нет.

— Отлично, — Вермелл уселся в освобождённое кресло и вытянул ноги. — Эй, Эрик?

— Да? — пойманный уже в дверях Лэндшер оглянулся.

— Отлови Сону — пусть притащит мне чашку кофе и пару бутербродов.

— Опять с утра работал? — Эрик рассмеялся. — Скажу ей, что ты умираешь от голода. Удачной смены!

— Спасибо.

У Вермелла оставалось около часа, а он так и не придумал, как себя вести при встрече с экзорцистом. Как реагировать на его неверящий взгляд. Как... "А кто вообще сказал, что Канда о тебе помнит? Ты про него забыл — почему должен помнить он? Зажрался ты, Лави! Может, он вообще тебя ненавидел — за то, что ты умер. А теперь будет ненавидеть за то, что жив".

Бутерброды были съедены, кофе выпит, экзорцист стоял в стандартной униформе Чёрного ордена в холле и озирался по сторонам. Вермелл вздохнул и пошёл встречать гостя: слава Богу, что сейчас в Отделе бодрствует только он да группа учёных, у которых день с ночью менялись местами в зависимости от творческих порывов. Никто не будет свидетелем их встречи.

Теперь, глядя на него с двух шагов, можно было с уверенностью сказать, что Канда не изменился совсем. Длинный хвост, катана на поясе, гордая осанка. Большего он не видел — экзорцист стоял к нему спиной. "Ну, всё. Вдох-выдох".

— Я приветствую вас в штаб-квартире Отдела по истреблению нелюдей города Филадельфия от имени всех сотрудников штаба, — какой удобный канцеляризм для начала беседы, которой не желаешь.

Канда резко развернулся, машинально положив руку на Муген: стой Лави чуть ближе, и катана бы вылетела из ножен, полоснув того по груди. На всякий случай, чтобы близко не подкрадывались.

— Лави? — было физически больно ощущать это неверие пополам с какой-то безумной радостью, которая теперь горела в глазах экзорциста. Канда одним шагом приблизился к нему и крепко прижал к себе. Лави машинально поднял руки, чтобы скрепить объятия, но тут же опустил их.

— Я тоже очень рад встрече, но вам не кажется, что вы относитесь к идее дружить континентами чересчур серьёзно? — Лави не знал, каких богов ему благодарить за его невероятное умение держать лицо в любых ситуациях.

Хватка на его спине ослабла, Канда отступил на шаг, вглядываясь в его лицо:

— Лави, это же ты!

— Меня зовут Вермелл, вы, верно, обознались, — шаг назад, небольшой, зато теперь можно дышать и не бояться захлебнуться воздухом.

— Обознался? — радость в глазах экзорциста сменилась на непонимание и какую-то детскую обиду: коктейль эмоций от Аллена Уокера. — Ты — Книжник?

— Вы абсолютно правы, хотя я и не знаю, как вы это угадали.

— Просто у меня был один знакомый Книжник... Очень похож на вас, мистер... И повязка на глазу...

— Вермелл. У нас нет фамилий — только имена, — Книжник машинальным движением поправил чёрную ленту на лице. — Странно, я никогда не слышал, чтобы в нашу организацию набирали, исходя из внешних данных. А повязка у меня недавно — на прошлом задании осколком задело.

— Понятно, — эмоции из глаз ушли, но наивно было бы надеяться, что Канда сдался.

— Пойдёмте, я покажу вам вашу комнату, — Вермелл махнул рукой, призывая следовать за ним.

Слушая его шаги за спиной, Книжник не удержался и спросил:

— А как мне вас звать? Экзорцист?

— Канда.

— Канда, — Книжник повторил за ним, будто запоминая. — Какое странное имя.

— Это не имя, а фамилия. А откуда вы знаете, что я — экзорцист? — вот она, оплошность. — Насколько я помню, мой Орден не давал вашему Отделу никакой информации относительно моего статуса.

Холодный ужас, накативший на Вермелла, быстро схлынул, дав тому возможность взять себя в руки:

— Я не просто местный истребитель, мистер Канда. Я — Книжник. А мы знаем больше, чем остальные.

— Понятно, — кажется, поверил.

— Ваша комната, — дверь распахивается, и Юу с коротким кивком заходит внутрь.

Лави уходит. Нет, он не просто уходит — он убегает, быстро и сломя голову, к себе, окунуться головой в холодную воду и держать ее там, пока не закончится воздух. Потому что, несмотря на весь ночной аутотренинг, он оказался не готов. Просто не готов к встрече с ним.

Залезть в базу данных Отдела для Книжника с уровнем доступа истребителя оказалось плёвым делом, но вся необходимая информация уже была у него на руках: гость из Ордена пробудет в их штаб-квартире всего три дня, а задача Вермелла не встречаться с ним больше ни при каких обстоятельствах стала приоритетной. Устроить это по графику было несложно: поменяться сегодня с кем-нибудь из ночных — обычно дневному дежурному давалась ночь для отдыха, но сам он ночью спал, так что накладок возникнуть не должно, затем днём спать — вряд ли Канда придёт к нему, но дверь придётся запереть, а ночью снова вниз. И договориться, чтобы гость из Ватикана не был прикреплен к его отряду. Очень просто. Ах да, и не садиться рядом с ним за ужином или завтраком.

Выполнить этот план оказалось намного проще, чем предполагалось сначала: Юу будто и не искал встречи с ним. Только коротко кивал, когда видел его на брифинге или в столовой. Это успокоило бдительность молодого Книжника и, как выяснилось, зря.

Стук в дверь.

— Заходи, кто бы ты ни был! — сложно подходить к двери и открывать, когда на голове намотано полотенце, а клочья, которые остались от рубашки, никак не хотят слезать с кожи — в этот раз нелюдей оказалось много, и истребителям пришлось несладко.

Тихий хлопок двери — Канда вошёл внутрь. Вермелл-таки разобрался с рубашкой и развернулся, одной рукой удерживая конструкцию на голове. Слава Богу, что сзади оказалась кровать — хорош бы был Книжник, упади он на пол при виде нежданного гостя.

— А, здравствуйте.

Канда сел на стул напротив Вермелла, который даже на мягкой кровати умудрялся сидеть так прямо, будто съел за завтраком лом.

— Завтра я уезжаю, — начал Канда. — Хотел бы поблагодарить вас за тот приём, который вы обеспечили, в общем-то, чужому вам человеку.

— Да что вы, — отмахнулся Книжник. — Вам следовало бы благодарить мистера Ветта.

— Да, мистера Ветта...

С Кандой что-то творилось, но Лави пока не мог понять, что именно. Никогда он бы не пришёл просто поговорить. Даже тот Канда, который всё ещё жил где-то внутри него, никогда не начинал разговор первым. Только в последний месяц всё изменилось...

— На самом деле я хотел поговорить не об этом, — Канда-таки решил перестать ходить вокруг да около, но подобный переход совсем не обрадовал Лави.

— А о чём же?

— О Книжниках. Я уже говорил вам, что знал одного из них.

— Вы говорите в прошедшем времени. Он ушёл на новое задание или погиб?

— Ни то, ни другое, — экзорцист усмехнулся. — Он просто исчез.

Значит, вот как всё это выглядело... Лави помнил тот день: они с каким-то экзорцистом попали в засаду, но отбиться было вполне возможно. И Лави отбивался, пока в глазах вдруг не потемнело. Очнулся он уже у "них" и на его глазах был сломан Тессей. А потом — новая жизнь, так резко, будто кто-то повернул выключатель.

— Вы искали его?

— Искал. Не нашёл.

— Мне очень жаль, — в этот момент Книжник говорил искренне. — Вы, верно, были с ним очень хорошими друзьями.

— Да, очень хорошими, — та же ухмылка. — Я хотел спросить...

— Что же?

— Что делают с вами, Книжниками, если вы нарушаете собственные правила?

Лави-таки догадался стянуть полотенце с головы и теперь пальцами просушивал волосы:

— Я точно не знаю. И никто точно не знает. Ходят слухи, что нас просто уничтожают.

— Вам могут стереть память?

Внимание, ловушка — в голове у Лави будто завыла сирена сигнализации.

— Я не слышал о таких случаях. Думаю, что нет.

— Потому что Книжник со стёртой памятью может встретиться с кем-то, кого его заставили забыть?

В яблочко, Юу! Ты сегодня просто гений по отгадыванию загадок.

— В том числе. Память — наш рабочий инструмент. Игры с ней очень опасны. Можно стереть лишнее.

— Но ведь должны работать мастера. Стереть только участок памяти за какой-то период. Полностью. Так, что даже имя своего друга забудешь.

— Я не знаю, мистер Канда. Я никогда не нарушал правила и вам не советую. Последствия могут оказаться весьма плачевными.

— Что ж, я понял вас, мистер...

— Вермелл, — напомнил Лави, стараясь не скривиться. — Я провожу вас завтра до поезда. Я слышал, что ваш путь лежит дальше в Торонто?

— Вы правильно слышали. Что ж, я отнял у вас много времени, спасибо за беседу.

— Не стоит благодарности.

Канда кивнул ему и вышел за дверь, оставив Лави наедине со своими мыслями. Канда изменился. Если бы кто-нибудь сказал Лави, что Юу будет любезничать с не-экзорцистом, которого он знает, ладно, не три дня, но он-то уверен, что всего три — Лави бы даже не счёл эту шутку смешной. Ан нет, это даже не шутка... Лави точно знал, что Канда не меняется, а значит, он до конца так и не поверил в присказку про двойника. Да ещё и докопался до истинной сущности всего дела. А что в ответ сделал Книжник? Пообещал проводить на поезд. "Зачем? Чтобы увидеть, как он уедет и знать, что больше не вернётся? Или попробовать оторвать у этой жизни ещё полчаса счастья? Полчаса, которые уже не растянутся на месяц". Ответов на эти вопросы у него не было, да и не хотелось их искать. Просто внезапно захватило это щемящее грудь желание оставаться рядом до конца.

К высказанной инициативе Книжника проводить экзорциста из Чёрного ордена в Отделе отнеслись с недоумением, а Клермонт даже вспомнил, что все странности в поведении Вермелла начались именно с новости о приезде к ним мистера Канды. По Отделу пошёл шепоток: чем же так заинтересовал загадочного даже по меркам засекреченного Отдела Вермелла этот грубый — по мнению одной половины истребителей, невозможный — по мнению другой половины, псих с катаной (тут зрители были единодушны)? Ответа не было. Мысль послать к Книжнику парламентёра с душеспасительными беседами была отвергнута сразу: чего-чего, а попыток посягнуть на его личное пространство Вермелл не терпел совершенно. Просто наблюдать? Так уже нечего — гость уезжает. Поехать провожать вместе с ними? Никому совсем не хотелось получить в свой адрес ещё пару едких комментариев со стороны языкастого мечника. В общем, тайна Книжника, так взбудоражившая всем кровь, грозила остаться неразгаданной.

— Вы уже готовы? — Лави очень нравилась привычка бесшумно подкрадываться к Канде сзади и начинать что-то ему говорить. Что греха таить, раз в день подобная процедура приятно щекотала нервы и поднимала настроение. Как выяснилось, от некоторых привычек избавиться невозможно.

Так и Канда, как пять лет назад, в ответ на его голос резко подпрыгнул и моментально развернулся:

— Глупо подкрадываться ко мне сзади — я могу и забыть, что я на нейтральной территории.

— Глупо давать кому-либо подкрасться к вашей спине, — не удержался от подкола Книжник и с удовлетворением обнаружил что-то похожее на узнавание в карих глазах экзорциста.

Остался всего-то час до отправления поезда — и Лави решил потратить его с полной отдачей, чтобы потом бережно извлекать каждый этот взгляд из закоулков памяти и долго рассматривать.

Канда молча смотрел на него. Вернее, на его шею, обмотанную поверх чёрной куртки ярко-оранжевым шарфом.

— Что-то не так? — заметив его взгляд, ехидно поинтересовался Книжник. О психическом здоровье самого Канды он решил не думать.

— Ничего, просто... Нам пора ехать.

— Конечно.

В повозке сильно трясло, Лави чувствовал каждый камень на вымощенной брусчаткой дороге. Канда сидел рядом и молча терпел. Наконец, поездка подошла к концу, и Лави с удовольствием выбрался из этого маленького филиала ада, запряжённого гнедой парой. Бросил взгляд на Канду — тот упорно не смотрел в его сторону, выискивая взглядом свой поезд. Наконец, найдя его, он быстрым шагом пошёл на перрон.

— Да уж, не первый класс, — поморщился Лави, оглядывая будущих соседей Канды по вагону. — Неужели Ко... Чёрный орден не даёт вам денег, чтобы добираться к месту задания со всеми удобствами?

Лави снова бросило в дрожь: определённо, эта авантюра была самой глупой его затеей. К чему был весь этот маскарад, если в самом конце он чуть было не проболтался?

Но Канда, казалось, не заметил оговорки:

— Скоро отправление, мне пора в вагон.

Лави облегчённо кивнул:

— Хорошо. Сядь с этой стороны, откроешь мне окошко.

Не дождавшись ответного кивка или, наоборот, презрительного взгляда, Лави отскочил в сторону, наблюдая, как тот заходит внутрь вагона. Мысли путались, бились друг о друга и снова начинали свой бешеный марш в его голове. Что-то должно было произойти сейчас. Или не произойти. И это что-то — в его руках. Надо только принять решение, которое может обернуться уже непоправимой катастрофой, но что за жизнь, в которой нет этого риска?

Окно рядом с его лицом опустилось, на Лави смотрел недовольный Канда:

— Вы что-то хотели мне сообщить напоследок?

Оглушительный свист пара, поезд тронулся с места и начал набирать разгон. Не замечая, Лави держался за стекло и шёл вместе с вагоном: — Хотел. Эй, Юу, я помню, как тебя зовут! — громкий смех ещё не самого счастливого, но уже сделавшего главный шаг навстречу своему счастью человека. Который теперь просто стоял на перроне, смотрел в глаза странному пассажиру в поезде, полном рабочих и женщин с детьми, и знал, что тот ещё вернётся.