|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
К далёкому синему морю.
"Здесь трудно дышать от запаха тлена,
Я хочу убежать из этого плена,
Туда где воздух чище, где запах свободы.
Скорее отсюда, скорее на волю!
"Свобода", Черный Обелиск (с)"
Дом у дороги:
Кирпичная стена. Старая, с вывалившимися кусками. С полустертой звездой на облезших воротах. С еле заметными номером войсковой части и двуглавым орлом. Завалившееся двухэтажное здание у КПП. Жирная грязь под ногами. Парок озябшего дыхания. Ярость, закипающая внутри. Ярость, плавно перетекающая в опасность. Опасность, колюче поблескивающая черными гранями злобы, превращающаяся в смерть.
Смерть, лениво и тихо, приближалась к бывшему учебному центру войсковой части. Кралась под шелестящими потоками, низвергающимися с неба. Хитро смотрела тёмными провалами на рыжие всполохи за стеной. Пряталась за рёвом ворочавшейся грозы.
Тучи ворчали, грохотали, полыхали изнутри, наползая друг на друга. Молнии били белыми сияющими вилами. Протыкали черную брюховину неба, жалили землю. С треском, слышным даже за громом, полыхало дерево. Алое пламя не залить молоком черной коровы. Не залить и дождем. Особенно если вместо воды с неба стегает острыми плетьми кислота.
— Чёртова ночь... — Чолокян почесал заросший подбородок, покосился в широкую темноту пустого окна, — чёртова.
Молния полыхнула ещё раз. Воткнулась ломаными росчерками куда-то за разрушенную стену. Осветила голубым темноту на втором этаже большого ангара. Смешалась с багровыми отсветами пламени, лениво ворочавшегося в двух обрезанных железных бочках.
— Такой ночь дома сидеть хорошо, — Чолокян покопался в сумке, достал кусок вяленого мяса и начал неторопливо жевать, — А приходится здесь торчать. Нормально?
Никто не ответил. Силы у людей кончились, когда они месили грязь по дороге сюда. Острый запах аммиака, признак кислотного дождя, смешавшегося с обычным, гнал вперед. Сейчас каждый сидел и отдыхал. Кто как. Людей в ангаре собралось много, человек десять.
— Да и черт с вами... — проворчал, сражаясь с жёсткими волокнами, Чолокян, — сидите тут, как бирюки. Пойду к лошадям схожу.
Ржавая, но пока крепкая лестница заскрипела под его шагами. Внизу, подсвеченные еще одной рыже-огненной бочкой, фыркали, сопели, хрустели кормом лошади. Их-то оказалось куда меньше, чем людей. Всего пять, три вьючные и две верховые. Самого Чолокяна и его спутника. Вернее, спутницы. Тоненькой и замёрзшей молодой девчушки, кутавшейся в солдатское синее одеяло у костров. Чолокян, недавно купивший жену, бухтел матерками, глядя наверх и подкидывал корма своим четвероногим любимцам.
— Скотину жалеет, есть даёт, — проворчало что-то мягко-пухлое, закутанное поверх рваного резинового плаща в уйму лохмотьев, — нет бы людям подкинул чего...
— Я тебе сейчас таких свежих и горячих накидаю, отказываться заколебёшься! — рявкнул снизу Чолокян. — Ты кто такой, чтобы я тебя кормил, а?
"Мягкое", то ли мужик, то ли баба, заткнулось и спрятало личико, еле видное в свете пламени, куда-то в своё тряпье.
— Не собачься, крещёный, — устало повысил голос здоровенный мужик в теплом армейском бушлате, растягивающий на перилах ОЗК, — не то время.
Чолокян, ругавшийся под нос по-армянски, спорить не стал. Дядька внушал уважение ростом, шириной плеч и выражением единственного глаза. Второй, слезящийся и запавший, пересекал жуткий шрам. Тоже внушавший уважение. Как и двуствольный вертикальный "ИЖ".
— Сейчас сообразим, Серёжка, чего поесть, — дядька подмигнул мальцу, прицепившемуся к нему где-то в Абинске. В тех трех кварталах, что остались от Абинска. — И с другими поделимся.
— Добрый ты какой... — высокая, не годам гибкая женщина с седыми волосами усмехнулась. Волосы серебрились даже в плохом освещении. — С чего вдруг?
Дядька не ответил, начав заниматься куртёшкой мальчика. Серёжка, живой пострел лет двенадцати, смотрел на него во все глаза. Он порывался помочь, но мужик, явно чего-то опасавшийся, запретил ему вставать с лежанки и укутал в плащ-палатку. Мальчонка, привалившись к рюкзаку, порой кашлял.
— Ну-ну, — седая усмехнулась, блеснув зубами, оставшимися. Прореха во рту темнела внушительно. — Ещё и заботливый...
Дядька повернулся. Красивым и опасным движением матёрого хищника. "Мягкое", кутавшееся в отрепья, замерло. Замер Чолокян, даже не опустив ногу на ступеньку. Замерла его супруга. Замерли остальные. А вот седая плевать хотела на красивую хищность. Только положила руку на роговую рукоять выгнутого большого ножа, сделанного из автомобильной рессоры.
— Я не добрый, — дядька усмехнулся, — просто не такой злой, как ты... Багира.
Седая вздрогнула. Да так, что даже подбородок дёрнулся в сторону. Пальцы, сжимающие рукоять, разжались. Одноглазый кивнул, и бросил ей плоскую банку.
— Чёртова ночь, — повторил Чолокян, сев рядом с женой и погладив её по плечу. Свою верховую он гладил куда нежнее. — Не надо ссориться. Место плохое.
— Всё у тебя плохое и чёртово. — Коренастый седобородый дед, одетый в что-то, больше всего напоминающее тулуп, развязал горло вещмешка. Качнулся, блеснув отсветами пламени, большой крест. — Вот, братие и сестры, к общей трапезе. Не побрезгуйте.
Чолокян, зашевеливший носом, замер. Запах, что и говорить, не казался приятным. По первости и для тех, кто его не понимал. Чолокян понимал. Темная старая ладонь держала густо пахнущий козий сыр. Крепкое запястье, уже покрытое пигментными пятнами, обвивали четки.
— Тебя-то, отец, куда понесло? — женщина, названная одноглазым Багирой, вздохнула. — Ты же из ахтырской церкви?
— Храма, дочка. — поправил её священник, — а звать меня Евдокимом. Приживался я там, теперь решил дальше пойти. Вера сейчас-то ой как нужна. Без неё, что говорить, плохо людям. Души слабеют, а где душа ослабела, там и тело гибнет. Угощайтесь, мне вот добрые женщины на дорогу собрали. Недалеко только ушел.
— Вера... — одноглазый хмыкнул. - Тело слабеет от недостатка витаминов, нормального белка, болезней и...
— Дайте поесть уже, — фыркнуло "нечто" и потянулось к перевернутому пластиковому ящику, где уже кто-то незаметный резал сыр. — Вера, тело... жрать хочется.
Отец Евдоким вздохнул.
— Вера должна быть. Она же вперёд нас движет, заставляет в даль смотреть...
Кённинг первый: долгая дорога к дюнам
Самарская обл., город Отрадный (координаты: 53®22?00? с. ш. 51®21?00? в. д.), 2033 год от РХ:
Грохотало. Снаряды, разрываясь, крошили кору, рубили ветки. Свистели осколками вокруг, изредка вспарывая землю совсем рядом. Остро несло порохом. И кровью. В том числе и его.
Холодало. Замёрзшая земля резала тело. Кружась, медленно и плавно, падали снежинки. Ложились, блестя узорчатой белизной, закрывая грязь. Первые вестницы грядущей зимы. Ровно и мягко покрывали все вокруг белым ковром. Не таяли даже на лице, практически остывшем.
Он плыл вместе с ними, также тихо и спокойно. Закрывая глаза и засыпая. Боль осталась позади. Боль отпустила, из острой кромки ножа, полосующего тело, превратившись в пульсирующий алый коридор. Воздух, крошащийся льдинками снаружи, здесь колыхался мягкими тёплыми волнами. Заставлял нырять в покой и тепло, глубоко и безвозвратно.
Тихая глубина засасывала. Обхватывала со всех сторон, ласково сжимала и утаскивала все дальше. И потом, неожиданно, устремляясь вверх. Он улыбнулся, всё понимая и глядя вниз, на такое ненужное и хрупкое тело. Пора засыпать...
Тепло задрожало. По красному стеклу пробежали еле заметные трещинки. Дрожь стала сильнее, трещины, хрустя, разбегались всё шире. Он хотел закричать, помешать, не допустить, совершенно не желая останавливаться. Не получилось. Сияющий холодом мир ворвался внутрь, разорвал тепло-личный тоннель покоя. Разнёс к чертям и в клочья мозаику, переливающуюся добром и всеми оттенками алого. И вот тогда...
Морхольд захрипел, взвыл, надрывая связки. Вцепился в мёрзлую землю, ломая ногти и сипло раскрывая рот. Забился, жадно хватая воздух всей грудью, захлёбываясь в страшном кашле. Перевернулся, ничего не видя, растерянно тыкал руками вокруг.
Над головой грохотало и свистело. Бой явно не думал заканчиваться. И пора убраться отсюда. Раз уж не вышло помереть.
Рука наткнулась на что-то покрытое снегом, свалявшееся и мохнатое. А, да, чёртов кот чёртова башкира. Морхольд, раскорячившись черепахой, встал на четвереньки. Боль вернулась. Боль пронзила насквозь. От лопаток и до самых пяток. Он стиснул зубы, мотая головой и воя от неё, безбрежной и яростной. Надо, надо двигаться. Чёртов кот...
Чёртов кот оказался тяжёлым. Отползать, таща лохматую зубастую скотину оказалось нелёгко. Но кошак явно не так мертв, как казался. Во всяком случае именно так почему-то хотелось верить. Морхольд нащупал толстый кривой сук, схватился покрепче, плюнув на проткнувшие ладонь острые шипы. Взвыл ещё раз, вставая на ноги. И, волоча за шкирку волосатую и усатую подлюку, шатаясь и не чуя левую ногу, двинул отсюда к чёртовой матери.
Кто и кого побеждал? Да всё равно.
Убралась ли Даша и её новые спутники? Да накласть.
Всё потом. Сейчас надо ещё раз выжить. Раз уж почему-то не вышло помереть.
Согнутая фигура, ковыляя и прижимаясь к деревьям, уходила в белую отвесную стену снега.
Снег угомонился к ночи. Разом взял, и перестал валить. И даже начал таять. На небе, как и обычно, клубилось и густело серое и непроглядное.
Костерок, разведенный от одной из трех оставшихся спичек, трещал в ямке. Укрывшись под длинными корнями наполовину вывороченного дерева Морхольд сопел и потел. Боль не проходила. Но хотя бы не стреляли вокруг. И вряд ли кто сейчас станет его искать.
Кот, и верно оказавшийся живым, блестел оставшимся глазом и еле заметно подрагивал усами.
— Морда... — Морхольд вздохнул, — куда так отожрался?
Кот не ответил, чего и следовало ожидать. Еле слышно мявкнул чего-то и закрыл глаз.
— Спи, рожа... — Морхольд матюгнулся, — а я вот хренушки усну, судя по всему. Дожил, с котом разговариваю.
Кот не шевелился. Чуть подрагивало одно ухо, рваное, но зато с уцелевшей кисточкой на самом кончике. Морхольд, шипя, вытянул левую ногу. Спину прострелило от самой середины, ударило эхом до колена. Неожиданно захотелось стать маленьким мальчиком, уткнуться маме в грудь и поплакать.
— Твою за ногу... — он выдохнул, зябко поёжившись. Костерка-таки ж не хватало для тепла. Зубы пока не стучали, но надолго такое счастье?
Он сгрёб редкую сухую листву, устроив лежбище. Прислонился спиной к корням, закрыв глаза. Хорошо, куртка еще более менее уцелела. Хотя прорех в ней столько, что в пору называть её решетом. Холодно, сука. Голодно, мерзко, больно... Да и вообще... каково оно, осознать, что умирал?
Морхольд что-то шептал под нос, совершенно не понимая, что организм всё-таки сдался и начал засыпать. Последняя мысль крутилась вокруг холода и возможного воспаления внутренних органов. Потом она преобразилась в шуршащую упаковку самого настоящего "Сникерс кинг-сайз" и разорвалась фейерверком на день Победы.
Проснулся он от нескольких вещей, случившихся сразу. Хотелось, не много не мало, а есть, ссать и выпить таблетку "нурофена". Или ещё какого обезболивающего. Потому как боль, спрятавшаяся на ночь, вернулась. Морхольд зашипел, заставив всё также дрыхнущего кота открыть глаз. Судя по чистой шерсти на боку, животина за ночь ни разу не перевернулась.
— ..., твою ... и ... в ... на ... — он отхромал подальше, злясь на ненужные вроде бы правила приличия. Кого тут стыдиться, кота?!
Хотя, уже возвращаясь назад, стало ясно, что поступил правильно. Не гадь там, где ешь. Или живешь. Пусть даже в их с котом пещерке они и не жили, и с едой туго. Один хрен, нечего расслабляться. Тем более, что идти, неожиданно, стало легче.
Ещё вчера, добравшись сюда и разведя костер, Морхольд попробовал хоть немного разобраться в собственных повреждениях. Выходило не особо хорошо, но не так страшно, как казалось. Глаз пришлось прикрыть повязкой из чудом оставшегося на поясе остатка прокипяченного бинта. Левая ладонь превратилась в отбивную, совсем как после удара кухонным молотком. Первого удара, когда мясо ещё не в лохмотья, но... и этого хватает. Ну очень неудобно и больно. Скорее всего, два оставшихся ногтя слетят к чертовой бабушке в течение пары дней. Но, самое главное, на спине крови не оказалось.
Значит, что? Приложило волной от взорвавшегося снаряда хрен пойми откуда взявшегося танка, да-да. Впечатало в одно из ближайших деревьев, такие дела. Позвоночник подозрительно щёлкал и хрустел, и поневоле становилось не по себе. Да и хрен с ним. Живой, относительно целый. А остальное херня, война план покажет.
— Э, кошастый, жрать хочешь? — Морхольд покрутил головой, отыскивая необходимое. Кот, как ни странно, увлечённо смотрел на него. Даже, как показалось, понимающе.
— Ты б хоть мяукнул, чтоль, если согласен... — Морхольд довольно кивнул, обнаружив искомое. А кот коротко и приглушенно муркнул. Прямо как БТР.
Снег полностью всё же не растаял. Так, лежал белыми пятнами там и сям. Солнце, понятное дело, не выглядывало. Но холодная корка заметно сокращалась. Это хорошо, глядишь, вода покажется не такой и холодной. Какая вода? Морхольд поежился.
Река находилась недалеко. Пусть сейчас она и не бежала так быстро, чтобы услышать, но в этом он не сомневался. Её Морхольд чувствовал сразу. С самого детства. И она сейчас нужна. Потому что еду больше взять негде.
Из чего-то растущего и съедобного вокруг оказался одинокий куст рябины. Красные ягоды радостно горели на ветках, густо обсыпав их алыми россыпями. А толку? Он же не снегирь или синица, чтобы наесться этой вот красивой горечью.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
