Оглавление:
Пролог.
1. Гости.
2. По следам.
3. Слово мага.
4. Старые истории.
5. "Пока не двинулся Бирнамский лес...".
6. Холод.
7. Перчатки.
8. Конкурент.
9. Попутчики.
10. Ко всем чертям.
11. Всюду "М".
12. Блеф.
13. Расчет.
14. Кукла наследника Юста.
Эпилог.
Претензий не имею
Начав со зла, должны мы кончить злом
(У. Шекспир, "Макбет").
Пролог
На верхний этаж вела полукруглая лестница с невысокими ступенями — за ней же расстилался безмолвный коридор. Освещенной была лишь одна половина — та, где находились старые двери с латунными табличками, обозначающими номера лож. Ковер под ногами был цвета уже начавшей запекаться крови, обои на стенах при этом тусклом свете казались грязно-желтыми, напрочь выцветшими.
В ложе за номером пять была, помимо двери, наглухо задернута отделяющая ее от коридора портьера и царил соответствующий обстановке полумрак. Два тяжелых кресла — с их узорных подлокотников и спинок давным-давно отлетела позолота, два человека, в тех креслах сидящие — оба хранили напряженное молчание, но, кажется, вовсе не потому, что были увлечены игрой. Ни один из них даже взгляда не бросал на сцену, пусть голоса, звенящие там, и долетали до этого темного уголка без особых препятствий:
Один я. Наконец-то!
Какой же я холоп и негодяй!
Не страшно ль, что актер проезжий этот
В фантазии, для сочиненных чувств,
Так подчинил мечте свое сознанье,
Что сходит кровь со щек его, глаза
Туманят слезы, замирает голос
И облик каждой складкой говорит,
Чем он живет! А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что он натворил,
Будь у него такой же повод к мести,
Как у меня? Он сцену б утопил
В потоке слез, и оглушил бы речью,
И свел бы виноватого с ума,
Потряс бы правого, смутил невежду
И изумил бы зрение и слух... (1)
Человек, что сидел в кресле слева, был высок и светел в равной степени лицом и волосами, аккуратно подстриженными так, что лишь самую малость не доставали до воротника. Темно-зеленый костюм на нем сидел, словно влитой, руки закрывали черные кожаные перчатки, довольно-таки тяжелые. На вид ему было лет тридцать, быть может, тридцать пять, но глаза говорили о возрасте куда как большем. Глаза эти были светло-серыми — холодными и жестокими.
-Для своей смерти вы, должен отметить, смогли выбрать место с должным вкусом, Вайтль, — человек в темно-зеленом костюме говорил холодно, отпечатывая каждую фразу и при том практически не размыкая губ. — Видимо, это семейное.
-По всей видимости, — холодно произнес тот, что сидел справа.
Это был молодой — очень молодой — человек, сплошь обряженный в черное. Костюм его был до того старомоден, что его запросто можно было бы перепутать с кем-то из актеров, до того мрачным, что место в таком было разве что на похоронах. Сам человек тоже выглядел ничуть не краше покойника — бледный и чахлый, словно питался одной только пылью и каплями дождя, с черными волосами, он мог бы вызвать жалость...но опять-таки, в дело вступали глаза: и ничего, кроме готовой политься через край ненависти там не наблюдалось.
А я,
Тупой и жалкий выродок, слоняюсь
В сонливой лени и ни о себе
Не заикнусь, ни пальцем не ударю
Для короля, чью жизнь и власть смели
Так подло. Что ж, я трус? Кому угодно
Сказать мне дерзость? Дать мне тумака?
Развязно ущипнуть за подбородок?
Взять за нос? Обозвать меня лжецом
Заведомо безвинно? Кто охотник?
Смелее! В полученье распишусь...
-Отдам вам должное, — голос первого звенел металлом. — Вам удавалось скрываться от нас очень, очень долго. Но всякому представлению наступает конец, и ваша грошовая трагедия — не исключение. Кукловод обречен, когда остается без куклы, а у вас более не осталось в досягаемости уже ничего. Ни лишней карты в рукаве, ни гроша за душой.
-Верно, — слабо кивнул второй. — Я даже не могу подобраться к собственной мастерской. Ваша блокада непроницаема.
-Я думал, вы продолжите скрываться и дальше.
-К чему мне то? — усталый вздох. — Я устал. Я на ногах уже больше года. Я забыл, когда последний раз мог отобедать в достойных условиях.
-Значит, вы признаете свое поражение?
-Я признаю, что вам удалось вынудить меня назначить эту встречу, — в голосе человека в черном отчетливо была слышна злость. — Этого с вас хватит.
-О... — человек в темно-зеленом растянул губы в ядовитой улыбке. — Я должен это понимать как намеренье биться?
-Понимайте, как угодно.
-И с чем же вы намерены выступить? — очередная усмешка. — Быть может, одолжить вам для честной игры что-либо из моих собственных запасов? А после мы назначим время...время, на которое вы оттянете свою смерть...
-Ваш хлам мне без нужды, — плюнул второй. — Мне достаточно того, что имею.
-Но вы не имеете более ничего, — резко бросил первый ему в ответ, и с каждым словом его речь все больше наливалась злобой пополам с мрачным торжеством. — Все подступы к вашей мастерской блокированы. Денег у вас более не осталось, а все, на чью помощь вы смели рассчитывать, дали вам от ворот поворот. И, разумеется, у вас в запасе нет ни одной куклы. Ни куклы, ни заклятья, что помогло бы выпутаться, скажу я вам. Перед тем, как явиться сюда, я проверил это здание с крыши до подвала. Ни малейшего следа магии. И ни одного механизма. Вы банкрот, Вайтль. И потому расплатитесь за деяния своей семьи тем немногим, что у вас осталось — вашей жизнью. Но прежде...да, вы верно тянете руку к своему карману. Медальон. Я бы не хотел подбирать его с вашего бездыханного тела, так что...отдайте его мне сами и я позволю вам жить до конца представления.
Худая рука в белой перчатке опустилась в карман, вытягивая увесистый серебряный медальон. Отщелкнула крышку, обнажая компас, у которого Север, очевидно, ходил в кровных врагах. Человек в черном подарил компасу долгий и тяжелый взгляд.
Не желчь в моей печенке голубиной,
Позор не злит меня, а то б давно
Я выкинул стервятникам на сало
Труп изверга. Блудливый шарлатан!
Кровавый, лживый, злой, сластолюбивый!
О мщенье!
Ну и осел я, нечего сказать!
Я сын отца убитого. Мне небо
Сказало: встань и отомсти. А я,
Я изощряюсь в жалких восклицаньях
И сквернословьем душу отвожу,
Как судомойка!
Тьфу, черт! Проснись, мой мозг!
-Медальон, Вайтль. Быстрее, я жду.
-Все мы чего-то ждем, — бесцветным голосом протянул человек в черном, отщелкивая крышку по иную сторону — взгляд его остановился на часах, точного времени отнюдь не показывавших. — Вы — моей смерти, а я вот, вашей...знаете, в чем закопалась вся ирония?
Светловолосый человек лишь вопросительно выгнул бровь.
-Им одно время, что вашей, что моей. Видите ли, мой друг, в мире есть два типа людей...
1. Гости
Mit Hunger und Kalte verbring' ich die Nacht,
der Tag hat wie immer kein Brot mir gebracht.
Mein treuer Begleiter seitdem Vater starb,
ist seine Laute, die vorm Tod er mir gab...
(Schandmaul — Der Spielmann).
1986 г. Байройт, Германия.
-...рекомендует оставаться дома...
Замерзшие стекла такси искрились, будто лед. Крупные хлопья снега, кружась, сыпались вниз почти как клочки бумаги, падали, добавляя материала к и без того уже исполинской белой скатерти, накрывшей город.
-...самая страшная буря десятилетия...
Радио хрипело так, что становилось откровенно не по себе. Каждая вторая фраза завершалась очередным взрывом помех — этот треск бил по ушам, но водитель — сонный человек неопределенного возраста — продолжал волочить свое облепленное снегом старое чудище вперед, прикусывая измочаленную, но так и не знавшуюся с огнем сигарету. Ехать было уже недалеко — еще улица, быть может, две. Вот машина свернула направо у старенькой церквушки, которая уже напоминала вознесенную над домами огромную сосульку, и, добравшись до середины совершенно пустой улицы, остановилась там, где снег уже успели счистить. Водитель медленно протянул руку назад, принимая деньги.
С трудом открыв дверь, единственная пассажирка выбралась наружу — холод стоял такой, что она с трудом переставляла безнадежно затекшие ноги — и почти сразу же провалилась по колено в сугроб. Вытянув наружу увесистый чемодан — парой таких можно было бы замечательно надорвать спину — закутанная в простенькое темно-синее пальто девушка сделала пару шагов вперед, каждый из которых стоил большого труда: едва выдернув ногу из снега, она почти сразу же проваливалась в него вновь. Холодный ветер словно торопил ее, подталкивая в спину — сделав еще несколько вялых шагов вперед, она обернулась...
...как оказалось, только для того, чтобы получить в лицо очередную пригоршню снега: взревевшая к тому моменту движком, машина дала старт, забросав ее белыми комьями с ног до головы. Наружу жаждало вырваться очень много ни разу не теплых слов, но для того пришлось для начала отплеваться от снега и протереть глаза, пока их не сковало морозом — а к тому времени такси уже оказалось так безнадежно далеко, что не было ровным счетом никакого смысла зря сотрясать воздух, даже чтобы отвести душу. Тяжело вздохнув — ни на что больше ее уже попросту не хватало этим промозглым, насквозь промороженным утром — она, наконец, шагнула на тротуар, ступая к небольшому двухэтажному домику: с обеих сторон его прижимали два огромных соседа, зло сверкающих всеми своими покрытыми изморозью окнами. Было по меньшей мере удивительно, что это крохотное сооружение еще не раздавило тут, как в тисках — или попросту не снесли во имя заботы о красоте городского пейзажа.
Та, что подошла к мутной стеклянной двери — согласно изрядно потускневшей табличке, тут была часовая мастерская и магазин некоего Т. Энгеля — остановилась у порога, пытаясь хоть что-то сделать со своим внешним видом. Кое-как пригладив растрепанные и намокшие светлые волосы и стряхнув с одежды основную массу снега, грязи и воды, она устало поставила чемодан у порога и подергала ручку. Ничего. Толкнув дверь, она добилась того же эффекта — осталось лишь в очередной раз вздохнуть и начать искать взглядом звонок или хоть что-то, что помогло бы пробиться внутрь, пока она еще не совсем стала похожа на простоявшее целый день под дождем, а после побывавшее в холодильнике огородное пугало. Звонка, однако, не наблюдалось — и осталось лишь стучать. По ту сторону зазвенела от тряски решетка — похоже, они еще даже не успели открыться — и, спустя показавшееся ей настоящей вечностью время — к вещам звенящим прибавились ключи.
Решетка с мерзким лязгом отъехала в сторону, дверь же распахнулась так лихо, что стало как-то даже не по себе. На пороге стоял — точнее говоря, возвышался — худощавый старик с копной снежно-белых волос и небольшой бородой, в накинутом на плечи изношенном до предела возможного черном бархатном костюме. Черные глаза, скрытые за очками, уставились на нее почти свирепо.
-Мы закрыты. Приходите завтра, — каким-то бесцветным голосом произнес хозяин, почти уже рванув дверь обратно — но она все же успела толкнуть вперед чемодан.
-Дядя Тимо, стойте, — голос ее почти перекрывал вой ветра. — Это я, Эльза. Мы ведь вам звонили вчера...
На секунду ей показалось, что дверь сейчас все равно захлопнется, а ее так и оставят тут околевать. Невыносимо медленно старик поправил очки, разглядывая ее почти в упор, а затем и вовсе снял их, словно так было лучше.
Эльза подарила ему ответный взгляд — взгляд более чем удивленный: с глазами Тимо творилось нечто странное. Такого количества лопнувших сосудов разом, во всяком случае, видеть ей никогда не приходилось — не говоря уж о малинового цвета пятне в самом низу левого глаза — словно кто-то туда хорошенько зарядил чем-то тяжелым. Вот только тогда, наверное, был бы и синяк...
-А-а-а, Эльза, — он как-то глупо улыбнулся и отступил на шажок. — Не узнал сразу. Когда я последний раз к вам приезжал, ты была... — на лице с резкими чертами читалась напряженная работа мысли. — Ох, даже и не вспомню уже, — он вдруг всплеснул руками. — Да ты же вымокла до ниточки! Входи, пожалуйста, входи...
Шагнув за порог — помещение оказалось не особо-то и большим — она первым делом наткнулась на большое зеркало, после чего смогла по достоинству оценить свой внешний вид и буквально почувствовать, как опускаются руки. Забрызганная грязью, снегом, растрепанная шальным ветром, да к тому же еще и совершенно не выспавшаяся — вот уж точно, лучшего впечатления и не подашь — учитесь...кто захочет.
-Мне сказали, что ты ненадолго, — прохрипел старик, вновь загораживая дверь раздвижной решеткой. — Неделя. Так?
-Да, — все еще глядя в зеркало — Господи, просто мокрая ворона — неопределенно пробормотала она. — Пока все...не уляжется.
-Что ж, на неделю, я думаю, меня хватит, — он подернул плечами — чересчур нервно, как ей показалось. — Комната наверху. Та, что в конце... — Тимо вновь странно дернулся и застыл, словно забыл нужное слово. — Да. В конце коридора. Так...пальтишко можешь здесь... — он неопределенно махнул рукой в сторону невесть что делавшей за массивным прилавком вешалки. — Сходи переоденься, да поживее. Простудишься, а мне потом...
Эльза вновь подарила ему удивленный взгляд — теперь уже его спине. Брат отца всю жизнь, как она слышала, был человеком странным — если не сказать больше — но вот в чем-чем, а в плохой памяти его обвинить было нельзя. О нет — в своей старости он держался так, словно вовсе ее не замечал, сохранив ясный ум, зрение...одним словом, все то, чего она сейчас никак не могла разглядеть в этом человеке, с трудом заканчивавшим самые простые фразы и насилу узнавшим ее, стоя почти впритык. Мысль позвонить домой — все равно бы пришлось это сделать, сообщив о том, что она успешно добралась — была холодной и противной, как то, что творилось сейчас за окном, ее хотелось отбросить побыстрее. Нет, все-таки он прав. Вначале она сходит наверх и переоденется, а уж потом станет раздумывать об этих странных переменах в человеке, у которого ей предстояло провести первые семь дней этого совершенно не задавшегося зимнего месяца.
К одеревеневшим конечностям постепенно возвращалось хотя бы подобие подвижности — она быстро оттаивала, но вместе с ней это радостно делали и все оставшиеся на одежде снежинки. Поднимаясь наверх по узким деревянным ступеням, Эльза на мгновение остановилась. Интересно, как давно он тут убирался? Отец, что с ним виделся чаще всего, постоянно говорил, в каком бардаке живет Тимо, как порой ужасно обходится с собственными клиентами...последних у него, наверное, кот наплакал, особенно сейчас. Выбравшись наверх — коридор был доверху набит какими-то ящиками и коробками — она пробралась меж последних, и почти уже дотронулась до ручки той самой последней по коридору двери...
