Кукловод

Кукловод

Все события и персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными событиями носит случайный характер.

Пролог

Яна легкокрылой бабочкой впорхнула в полупустой салон троллейбуса, через большие окна насквозь пронизанный солнечными лучами, словно протянувшимися с небес золотыми копьями. Пылинки, подобно стайкам крохотных, беззаботных рыбёшек хаотично носились в воздухе. Не снимая ранца, она примостилась у окошка, поджидая кондуктора — толстую тётку с усиками над верхней губой, которая явно страдала от внезапно нахлынувшей майской духоты. Кондуктор то и дело промокала лоб и шею носовым платком, приобретшим из белого уже сероватый оттенок.

— Могла бы и сама подойти, — обиженно пропыхтела толстуха, проводя по окошку валидатора пластиковой карточкой школьного проездного и отрывая вылезший из недр агрегата талончик.

Яна быстро посчитала циферки на билетике... Нет, не счастливый. Вздохнув, отвернулась к окну, за которым плавно проплывал майский пейзаж обычного провинциального городка.

Домой ехать совершенно не хотелось. Мать, как обычно, начнет зудеть, что вокруг одни взяточники, поэтому не удалось в своё время пристроить дочь в школу по соседству от дома, а приходится ездить в соседний район. А это — лишние расходы. Тогда как в стране очередной кризис, и отец-сволочь уже несколько лет как исчез, ни копейки алиментов от него не получила. Как и на сводного братишку Лёшку от его отца — второй хахаль тоже не задержался в их семье. Вот и приходится ей, работающей уборщицей в дышащем на ладан НИИ, одной тащить на горбу двоих спиногрызов, потому как и от бабушки, чья мизерная пенсия чуть ли не вполовину уходила на лекарства, в этом плане пользы почти никакой.

Потом накормит жареной картошкой на прогорклом масле, и заставит зубрить домашнее задание. Быстрее бы каникулы, что ли... Ничего, осталась неделя. Вечером мать отправит её на улицу выгуливать 3-летнего Лешку, непоседу с визгливым голосом, каких ещё поискать, а сама сядет смотреть своё любимое ток-шоу с Малаховым.

А вот Лерку из их 3-го 'Б' мамуля сама забирает, хотя живёт одноклассница в паре кварталов от школы. Привозит и отвозит на красной 'Тойоте'. А ещё недавно Лерка хвалилась подаренным на день рождения айфоном последней модели. А она, Яна, с первого класса ходит с допотопным мобильником, который при друзьях стыдно доставать, да ещё и аккумулятор совсем быстро разряжается.

Мать вон плачется, что лучше бы вместо Лёшки девчонка родилась, хоть было бы кому Янкины платья донашивать. А так приходится покупать новое, хотя куда чаще мать таскалась в сэконд-хэнд, расположенный в квартале от их дома в полутёмном подвале. Там в куче одежды и впрямь можно было найти что-то приличное, правда, Яне всегда казалось, что и после второй стирки эти тряпки отдают какой-то затхлостью. Эх, быстрей бы вырасти, выйти замуж за преуспевающего красавца типа Димы Билана... Вот тогда все одноклассницы ей обзавидуются!

Что-то отвлекло её от размышлений относительно незавидного финансового положения в их семье. Несколько секунд она беспокойно ёрзала, пока не поймала на себе взгляд сидевшего напротив худого мужчины на вид лет тридцати пяти-сорока, с заметным родимым пятном на левой стороне лба. Тот ехал спиной вперёд, держа на коленях черную кожаную сумку-портфель. На его чуть тонких, белесых губах застыла лёгкая полуулыбка, а в мутных, серо-голубых глазах, ощупывавших её с ног до головы, плескалось нечто непонятное, и оттого таившее в себе опасность, которую она инстинктивно ощутила на уровне подсознания. Её кожа непроизвольно покрылась мелкими пупырышками, и девочка, закусив губу, снова перевела взгляд в окно.

Но теперь собрать воедино разбежавшиеся мысли уже не получалось. Тем более что вскоре водитель объявил ее остановку, и Яна с облегчением покинула ставший вдруг душным салон троллейбуса.

'Не спеши', — сказала она сама себе, дав команду наслаждаться кратковременной свободой между школой и зубрежкой уроков.

Лёгкий ветерок игриво колыхал огромный розовый бант, вплетенный утром матерью в копну её густых русых волос. Она не любила банты, но еще меньше ей нравилось спорить с матерью, которая всегда добивалась своего.

Вот и её дом — стандартная, панельная 9-этажка с мозаикой на торце в виде голубя с веточкой в клюве и надписью 'СССР — оплот мира во всем мире'. Яна только из рассказов матери знала, что такое Советский Союз, и как было хорошо до того, как к власти пришел Горбачёв, разваливший такую сильную страну. А потом вместо СССР появилась Россия, которую возглавил президент-алкоголик, довершивший начатое прежним руководителем.

На полу подъезда, как обычно, засохшие плевки и сморщенные червячки окурков. В общем-то, убирать в подъезде было обязанностью матери, за это ей жильцы и платили по 50 рублей в месяц. Но мать подрядилась убираться раз в неделю, а в этом промежутке тут успевали нагадить как непрошенные гости, попадавшие в подъезд при помощи вечно сломанного кодового замка на входной двери, так и семейка алкашей со второго этажа.

Она нажала на прожженную сигаретными бычками кнопку вызова лифта, несколько секунд спустя где-то наверху натужно загудело, а Яна по привычке приникла глазом к щели между неплотно схлопнувшимися дверями. Ей нравилось смотреть, как в шахте двигаются тросы, словно змеи, которые ползают по стенам и караулят здесь свою добычу. Прошло секунд десять, и свет, исходящий от установленной в шахте 60-ваттной лампочки, закрыло тёмное пятно. Затем двери, ведущие в полусумрачный пенал, похожий на гроб увеличенного размера, с грохотом разъехались в стороны.

Только перешагнув порог, Яна поняла, что ждала лифт не одна. Кто-то ещё шагнул за ней следом. Краем глаза увидела указательный палец с аккуратно обработанным ногтем правильной овальной формы, нажимающий на кнопку девятого этажа и, стараясь придать голосу серьезность, сказала:

— Мне нужно только до шестого.

Однако в ответ промолчали, и она, посмотрев наверх, непроизвольно вздрогнула. Вплотную к ней стоял не кто иной, как тот дяденька из троллейбуса, обладатель черной кожаной сумки. Улыбнувшись своей попутчице, он снова потянулся к пульту, но на этот раз нажал на кнопку с надписью 'Стоп'. Лифт судорожно дернулся и остановился. В наступившей тишине она почувствовала, как ее горло моментально пересохло, а сердечко бешено заколотилось. Говорила же ей мать, чтобы она опасалась незнакомцев, не заговаривала с ними, не покупалась на приглашение куда-то пройти, где якобы её могли ожидать игрушки или сладости... Она ничего этого и не делала. Просто какой-то дядя сам вошел в лифт, она же не виновата!

Между тем незнакомец свою сумку на ремне переместил себе за спину и, по-прежнему улыбаясь, мягко произнёс:

— А ты хорошенькая. Пожалуй, я буду звать тебя Мальвиной. Жаль только, что недолго.

Он протянул руку, проведя влажными пальцами по её волосам. Чувствуя надвигающуюся на неё волну тёмного ужаса, она хотела закричать, но потная ладонь крепко зажала ей рот, вдавив затылок в стенку лифта. Вторую руку, убрав с головы, он запустил ей под юбку, нащупывая пальцами даже еще не тронутое легким пушком лоно. В последнем порыве, собрав все силы, она замолотила кулачками по лицу, нижнюю часть которого разрезала щель подобия улыбки.

— Давай, давай, Мальвина, — закатывая глаза, просипел незнакомец, — я так люблю, когда девочки делают это...

Неожиданно он высвободил руку из-под юбки, и принялся стаскивать с её головы бант. Ловко орудуя одной рукой, расправил шёлковую ленту, обмотав вокруг худенькой шеи. Душил он девочку не торопясь, то затягивая, то слегка ослабляя узел. Она уже предчувствовала неотвратимо надвигавшийся страшный финал. Душа её смирилась с уготованной для неё участью, тогда как тело ещё боролось, рвалось в бесплодных попытках вернуть тающую жизнь в оболочку из плоти и крови...

Когда изувер снова полез к ней в трусики, на этот раз решительно стягивая их на её подгибающиеся колени. Яне это казалось уже не столь важным по сравнению с застилавшей глаза пеленой. С последним проблеском мысли она подумала о матери, как та будет недовольна, что дочь не выучит уроки.

'Я выучу, мамочка, обязательно выучу..., — билось ниточкой боли в гаснущем сознании. — Только позволь мне немного отдохнуть. Я так устала...'

25 мая, пятница, 11.32

Алексей Клёст открыл глаза, возвращаясь в реальность холодной, мрачной утробы мертвецкой. Как обычно после сеанса, его колотил мелкий озноб, а по лицу стекали крупные капли пота. Стараясь проглотить застрявший в горле ком, он убрал ладонь с головы девочки и медленно повернулся к замершему в напряженном ожидании старшему следователю областной прокуратуры Виктору Леонченко:

— Это мужчина тридцати пяти-сорока лет, с небольшим родимым пятном вот здесь, — он прикоснулся пальцем к левой стороне своего лба. — Тонкие губы, тщательно выбрит, небольшие залысины. С собой он может носить черную сумку-портфель через плечо, кожаную или из кожзама. Сейчас поедем к криминалистам, там я нарисую его портрет.

— Извините, я могу убирать тело? — вмешался судмедэксперт, закрывая лицо Яны простыней.

— Да, да, конечно...

Леонченко, пряча протокол осмотра в потёртую кожаную папку, кивнул в сторону двери:

— Кстати, там, в коридоре сидит мать девочки. Привозили на опознание, мы её уже допрашивали, может, и тебе стоит с ней поговорить?

Алексей на мгновение задумался, затем отрицательно покачал головой:

— Всё, что она может сказать, не имеет к убийству её дочери никакого отношения. Идём отсюда, мне нужно продышаться.

— Да уж, и мне не помешало бы, — со вздохом согласился Леонченко.

И всё же, увидев в холле сгорбившуюся на лавочке женщину со стаканом воды в руках, а рядом с ней смирного и испуганного мальчонку лет трёх, Клёст не выдержал и подошел. Выглядела она на все пятьдесят, хотя вряд ли ей было столько на самом деле. Он уже не раз сталкивался с подобными ситуациями и знал, как горе (тем более, когда теряешь очень близкого человека) старит людей. Женщина смотрела мимо него пустым, безучастным взглядом.

— Уходя, Яна боялась, что вы поругаете её за невыученные уроки... Почему-то именно эта мысль была последней.

Поза женщины оставалась прежней, но глаза обрели некое выражение, как бывает, когда человек просыпается от глубокого сна.

— Что... ЧТО вы сказали?

Но он уже уходил, твёрдым шагом направляясь в сторону двери. Она провожала его взглядом, в котором странным образом переплелись боль и надежда.

На рисунок много времени не ушло. Улыбающееся лицо убийцы все еще стояло перед его глазами. Довольно неплохой набросок получился минут за десять.

— Типчик-то с виду приличный, — размножая портрет на ксероксе, отметил Валентин Степанович Совцов, слывший легендой поволжской криминалистики.

Это был абсолютно лысый человек худощавого телосложения, никогда не расстававшийся со своими видавшими виды очками, хотя одно из стёкол треснуло ещё несколько лет назад. Тогда Совцов в очередной раз надрался до чёртиков и элементарно упал физиономией в асфальт. Одно время криминалист пытался кодироваться, даже в какой-то закрытый санаторий ездил, больше смахивавшего на секту, где целый месяц жил без спиртного, но в итоге не выдержал, плюнул на все виды лечения и снова принялся за старое.

— Вот такие приличные с виду и становятся серийными убийцами, — добавил дремавший до этого на стуле Леонченко. — Вспомните Чикатило, всегда в очочках, при костюме...

— Хм... Я попросил бы вас при мне не выражаться, товарищ следователь.

Все знали, что Совцов ненавидит, когда при нём упоминали Чикатило, потому что за глаза ему дали именно это прозвище, и он об этом прекрасно знал. Криминалист и в самом деле чем-то внешне напоминал знаменитого маньяка. Лысый и в очках с толстой, роговой оправой, только что избегавший костюмов, и тем более никогда не одевавший галстуков, он не мог похвастаться тем, что женщины падали к его ногам, словно спелые груши. Впрочем, в отличие от знаменитого серийного убийцы, мальчики его совсем не привлекали, как и девушки, не достигшие совершеннолетия. Его всегда возмущало, если приходилось участвовать в расследовании дела об очередном педофиле. В том смысле, что эксперт предлагал таких моральных уродов сразу же кастрировать, и только после этого ставить к стенке, наплевав на мораторий.

Но в целом характер Валентин Степанович имел добродушный, и если, что бывало крайне редко, он и выходил из себя, то через короткое время снова превращался в немного застенчивого, любящего повозиться с компьютером человека. Единственной его слабостью, как уже упоминалось, была 40-градусная злодейка, порой становившаяся причиной недельного запоя. Правда, начальство все же ценило Совцова и прощало ему этот грешок. Знали это и сотрудники уголовного розыска, и прокурорские следаки, и частенько, чтобы подмазаться к местному Чикатило и попросить о какой-нибудь услуге, приходили с поллитровкой в кармане.

— Ладно, Степаныч, мир, — выставил перед собой ладони вверх Леонченко. — С меня причитается... Ты мне, кстати, распечатай отдельно десятка два портретов этого изверга. Так, на всякий случай.

— Да на вас бумаги не напасешься, в самом-то деле! Привозите с собой что ли, а то ишь, взяли моду... Ладно, ладно, Витя, можешь не извиняться, сейчас напечатаю я тебе твоего красавчика, как и просил, аж целых двадцать раз.

Пока ксерокс не торопясь выдавал на-гора портрет убийцы, Алексей вновь и вновь прокручивал в памяти увиденное несколько часов назад в холодном, с кафельными стенами морге. Улыбающееся лицо насильника так и стояло перед глазами.

— Ты мне всё-таки объясни, Лёха, как это у тебя получается? — вывел его из прострации голос Степаныча.

— Что получается?

— Ну, это... Видеть глазами мертвецов. А то сколько раз тебя спрашивал, а ты всё потом да потом.

Как это у него получается... Дар это или кара божья — он и сам затруднялся определить. Сколько раз он уже вспоминал тот, первый случай, когда умер отец. Батьку по пьяни порезали собутыльники, прямо за сараем, где они и распивали бутылку купленной у шинкарки жидкости. Что стало причиной ссоры — никто из бывших дружков покойного так вспомнить и не смог. А повязали их всего через несколько часов, сладко спящих на какой-то зачуханной квартирке, где продолжалось веселье.

Поскольку их семья жила весьма скромно даже по советским меркам, отца хоронили в простом гробу. И вот тогда-то, у свежевырытой могилы, это и случилось с Лёшкой впервые.

Склонившись над телом родителя, чтобы согласно придуманной кем-то православной традиции поцеловать его в лоб, он опёрся о край домовины, стоявшей на двух шатких табуретах, и вдруг почувствовал, как вместе с гробом скользит куда-то вниз. В следующее мгновение он уже летел в разверстую пасть могилы, перед глазами мелькнула красная обивка гроба, а затем последовал удар спиной о землю. Миг спустя онемевший от ужаса Леха увидел падающее на него тело отца, и интуитивно выставил перед собой руки. Правая ладонь уперлась точно в лоб покойнику, и тут же Лёшка увидел словно киноленту, прокрученную задом наперед. Причем не только увидел, но даже почувствовал. Жуткая боль в районе печени, сверкнувший в руке нож, бездумно-пьяные глаза убийцы...