Эпохи холст - 6

* * *

После таблеток от тошноты, а скорей всего горячего ду́ша, Романов появился в совершенно уравновешенном состоянии, подлинно представ в том самом образе, которым, там, в будущем, наделяли последнего русского царя, обвиняя в мягкости. Хотя, скорей, это была сдержанность. Сам он больше помалкивал, едва кивая, давая возможность говорить за себя, словно следуя одной из трактовок древней идиомы "короля делает свита".

Следующий за ним тенью Ширинкин, со всей любезностью поблагодарил за оказанное гостеприимство.

— Знаете ли, мы совершенно тайно и... м-м-м налегке... э-э-э покидали Соловки. Личных вещей взято было совсем хм-м..., чтобы не привлекать внимания....

Появившийся следом из своей каюты Дубасов, с военной прямотой, не медля, заявил о том, что "неплохо бы перекусить".

Не обошлось без маленького курьёза, о чём шепнул занимавшийся бытом гостей старпом. Ширинкин либо, не правильно поняв, либо перепутав, умудрился напшикаться туалетным освежителем воздуха. Для него это запах лимона из замысловатой штуки, а искушённым местным — подчёркнуто туалетный, приевшийся ароматизатор. Вот он и "благоухал".

Капитан незаметно показал всем "своим" кулак, чтоб не вздумали ухмыляться.

Потом, улучив момент, подчеркнул:

— И поправлять его уже не надо. Уедет дня через три и все дела. А так оконфузим.

Разместились на обед в малом конференц-зале.

Капитан не сел как обычно во главе, а приказал подать и разместить равноправно — типа глаза в глаза. По переговорному. Хозяева с одной стороны длинного стола, гости другой.

Теперь случилось и обратить внимание — все усато-бородатые (верней прибородистые) дядьки, усевшись, степенно перекрестились, лишь для проформы пошлёпав губами — типа молитва.

Всем гостям кроме самодержца — за пятьдесят. Пожалуй, самый... неприступный (именно это слово быстрей пришло на ум), самый неприступный, как броненосец — это Рожественский. Лицо немного одутловатое, но весь такой — благородная осанка и всё что этому сопутствует.

Дубасов чуть улыбается из-под своих кайзеровских усов, как кот над мышей — у него фора, он тут уже был, освоился.

Ширинкин, как и Дубасов — без бороды, но с небольшими усами. С виду добродушный, в меру полноватый, глаза с хитринкой, но ни на ком не задерживаются — смотрит за всеми сразу. Сказано — начальник охраны. Его фельдфебели остались за дверью — эдакие... здоровенные крепкие усачи.

Волков тоже хотел пару своих крепышей включить в караул, но капитан не одобрил.

— Нехрен тут яйцами меряться. Нам на своём судне остерегаться нечего.

Сам Романов посвежел, сошли мешки под глазами, усы расправил, привёл в порядок свою пролезшую местами щетину (во время перехода на "Скуратове" так качало, что никто не рискнул подбриваться опасной бритвой). И восседал, ненавязчиво разглядывая интерьер, совершенно одобрительно щурясь на герб России, висящий на стене.

Оказывается, мелькнувшей буквально минуты на три медички с таблетками он не забыл. Напрямую о ней не стал интересоваться, лишь сторонне заметил:

— У вас на борту есть и женщины....

"Каков хитрец", — догадался Черто́в, отвечая.

Романов сделал какие-то свои умозаключения и посочувствовал:

— Наверное у вас там остались жёны.... Тяжело?

— Лично я не женат.

— Как же так? Вы уходите в море... приятно, когда ждут на берегу.

— В море. Во льды. Бывает и на полгода. И зачем мне это: волноваться, чтобы с ней ничего не случилось, или переживать, что это случится с её согласия.

Его Величество припух обдумывая.

А в целом, от обеда Черто́в ничего не ждал, в смысле, серьёзных разговоров.

Так в принципе почти и вышло — ненавязчивые вопросы "у вас общий котёл с командой или...?". "Сухая заморозка? А это как?". "А где у вас курительная комната? Не угостите сигаретой из грядущего?" — папиросы царя-Николая оказалось совсем отсырели.

А ещё незначительные комментарии блюд — заурядный "советский оливье" заинтересовал неожиданным подбором ингредиентов.

А еда — обычный бы обед (суп, второе, салат, фрукты, коньяк — к спиртному они благосклонно, как за здрасте), но видимо пиетет перед монаршей особой не миновал и шеф-повара. Тот достал что-то из своих запасников — подразнообразив стол, украсив блюда, разложив приборы как истинный ресторатор.

Черто́в знал, что его помощники (ещё с военных училищ) всему этому этикету (с вилками, ложками) были научены. Да и сам он.... Но вероятно делали что-то не так, судя по быстрым переглядам оппонентов.

Тем неожиданней было замечание Величества, показавшее, что он всё подмечает, обдумывает и делает свои выводы:

— Когда сходятся люди незнакомые друг другу, следует проявлять деликатность, допуская скидку на традиции и нравы.

Произнёс он это, ни на кого не глядя, вроде бы и ни для кого, но как-то по-особенному, дав понять, что свита, свитой, а главный тут он.

И ещё..., чуть погодя вставит своё веское:

— Всегда существует конфликт отцов и детей. Я вот только сейчас стал понимать устремления своего отца — государя Александра III. Хоть всегда продолжал и буду следовать его заветам.

Черто́в сразу понял намёк — им живущим в конце 19 начале 20 будет очень сложно, если немыслимо принять правила 21 века.

Был ещё момент, когда Черто́в думал, что его кондратий хватит.

Все уже так... подъели, подпили, единой беседы уже не вели.

Словно улучив момент, император обратился непосредственно к капитану:

— Фёдор Васильевич говорит, что ваше судно рассчитано на переоборудование во вспомогательный крейсер по военному времени?

— Да, это так, — непринуждённо ответил капитан, — но это было бы нецелесообразным в сложившейся ситуации. У нас другая ответственность....

— Военная служба освобождает от чувства личной ответственности, — и поглядел испытывающим взглядом, по птичьи склонив голову, — и здесь, в суровых льдах, могут оказаться противники.

На миг Андрей Анатольевич похолодел, подняв к лицу бокал, делая вид, что пьёт, чтобы монарх не видел его переменившегося лица́.

"Мать моя женщина! Что он хочет этим сказать? Они каким-то образом узнали о расстреле англо-норвежцев, что устроили морпехи старлея? Неужели было два судна? Свидетели? Или кто-то всё же ушёл"?

Сердце бу́хнуло всего один раз, влив в зазвеневший мозг очередную порцию..., секунда, две и Черто́в с водопадным облегчением сообразил:

"Да это ж намёк! Проба пера по предложению пойти в подданство! Вот дурень я старый"!

Потом, в промежутке, лейтенант Волков подметит не без уважения, заметно сменив своё мнение о самодержце:

— А ампиратор-то — тихушник. Но с подковыркой.

Улучив момент, шепнёт и Шпаковский:

— Сложно.

С этим мнением будет согласен и капитан.

"Действительно, не прост. Ожидали мягкого, смотрящего в рот на великие откровения, а приехал..., однозначно наполненный определённым, скрытым смыслом. Так и хочется огласить с бессмертно-гайдаевским прищуром: "царь не настоящий!".

Андрей Анатольевич не считал себя великим психологом, но по должности ему приходится разбираться в людях.

Он давно уже понял, что в больших коллективах, когда у людей разное воспитание и взгляды на жизнь, быть просто по-мужски прямым и искренним не всегда достаточно.

Что он видел сейчас?

"Я-то думал: как сложно с Дубасовым, ан нет. Вон Рожественский совершенно закрытый тип. Конечно, ему не очень радостно — просрал эскадру, проиграл сражение. Но видимо царь по-прежнему ему доверяет, раз взял с собой.

А теперь он (Рожественский) сидит с такой рожей, словно это мы виноваты в Цусиме, коль именно мы принесли эту дурную весть. А то не удивлюсь, что и вовсе не верит. Упёртый же наверняка. Типа приехали гады, оклеветали его такого расчудесного. Впрочем, может я и ошибаюсь. Не расспросишь же....

Но самым непростым, я уже вижу, оказался Николай. Эти его недомолвки и прощупывания смахивают на... "дворцовые интриги", будь я проклят. И на кой нам это надо — соблюдать такие вычурные политесы. Блин, и ведь не скажешь, хлопнув по рюмахе и по плечу самодержца: "а давайте по-простому. Ага по-нашенски, по-бразильски!" Не поймут-с".

Чуть погодя, когда у него появилось время, Черто́в попытался упорядочить свои мысли, пробуя просчитать различные ситуации. Что-то, отложив в "отдельную папку", что-то отставив на "рабочем столе" на виду, отделяя зрелое от преждевременного, нужное сейчас и возможное потом.

А когда его понесло, удивлялся величию человеческого разнообразия мыслевариантов.

"Так и руку Бога почувствуешь на себе, помня о его подарке выбора.

Х-х! Вот только не стоит усложнять. Всё наверняка окажется прозаичней".

Сейчас же его снова прервал царь — обед плавно подходил к концу, в уши фоном вливался разговор самодержца с начальником безопасности судна.

— Вы хотели бы посмотреть ледокол на ходу?

— О, полноте. Нет нужды, я верю Дубасову. А вот летающая машина. Крайне любопытно. Обяжете. Насколько это безопасно?

Последний вопрос императора уже предназначался капитану и Черто́в, выгребая из своих дум, ответил немного невпопад:

— Да конечно. Вертолёт уже готов к полёту.

Финальным аккордом застолья была блажь начальника безопасности всё из той же серии "удивить, поразить". Капитан одобрил — вполне в пафосе предков.

Вспыхнул экран, заиграло "Синее море" "Любэ". Но клип — личная подборка Шпаковского, капитана второго ранга запаса, старпома ракетного подводного крейсера стратегического назначения.

Нарезка. Что-то ещё из советской военно-морской хроники, лучшее. А в основном в идеальном цифровом качестве ВМФ России задвухтысячной.

И ничего, что подобные видеокартинки ушли с нутом и ребятами в Питер, и наверняка высокие гости уже видели нечто подобное.

Сейчас, на дюймах большой "плазмы", с акустикой... даже кэпа пробрало.

Адмиралы замерли. Николай-самодержец туда же. А когда прозвучало "мы вернёмся мы, конечно, доплывём", Дубасов, сглотнул, пробормотав:

— Нам бы такую, да перед боем..., матросиков воодушевить.

Ширинки тот вообще видимо видел впервые... с отвисшей челюстью.

Признаться, ракетные надводные корабли, без огромных башен и стволов, с клипперными носами против угрюмых нынешних броненосцев выгладили изящными балеринами.

А вот подлодки — это да! Чёрные туши, погружённые в воду.... И логика с воображением, достраивали диаметр окружности подводного корпуса. А маленькие фигурки на спине левиафанов говорили о размерах.... Впечатляло.

Потом, когда докрутило, доиграло, изумлённый генерал переспрашивал:

— Сколько тонн? Четырнадцать? Как у броненосцев.... А скорость 30 узлов? Под водой? О господи, я не спрашиваю про вооружение....

* * *

На возвышении юта, где вертолётная площадка, холодный ветер, свист турбин, молотящие воздух винты. Имперские "господа-товарищи" взирая на воющую машину с укромно прятанным трепетом, ссутулились, сжались, непроизвольно, от пронизывающего ветра, от опасения мельницы лопастей над головой.

По левому борту притулился "Скуратов". На палубе только Престин и его помощник — для них это зрелище тоже впервые и ничто не мешает им смотреть.

Первым Ширинкин — полез в проём сдвижной двери как в прорубь. Глаза человека жили отдельно, крича: "боимся"! Его жандармы наверняка были заранее благодарны, когда их отстранили от воздушной службы. Зато охранять императора вызвался старший лейтенант, да ещё с таким воодушевлением....

"А ведь Волков, кстати, был одним из тех, кто рьяней и презрительней всего осуждал Романова в слабости, — вспомнил капитан, — а тут такая подножка. Парень наш воинственен, а царь хоть и не тянет на полновесного полководца, однако неожиданно оказался весьма и загадочно крут.

Не теряем ли мы нашего бравого морпеха?

Да нет, должен понимать, что его специфика куда как шире, чем просто быть при царе охраной.

Давая Волкову порезвиться, как в случае того безумного экспромта на снегоходах и катере, можно поспустить его воинственный пар. Но в тоже время это повод повышать амбиции. Хотя парень он, не смотря на гору мышц, не глупый.

В конце концов, мальчикам многого не нужно. Еда, пиво и чтоб шкура убитого им зверя прикрывала задницу. И женщина конечно. Следует потом расспросить его..., напрямую, чтоб знать уже — не строит ли он карьерные планы? Какой солдат не мечтает стать генералом".

Следом за Величеством в вертолёт кильватером полезли адмиралы. Съехала, закрываясь, дверь, машина набрала обороты, плавно отрываясь от площадки.

"Молодец Шабанов, не рысачит. А то как..., — капитан хохотнул, — как по салону понесёт памперсным запахом! Да, ничего. Ветрено, но без порывов. Так что безопасно. Зато туман ушёл, солнечно — далеко поглядят. Ещё одно зрелище. Минут на пятнадцать полёта им за глаза хватит".

Сзади шумно задышал и чихнул Шпаковский:

— Вот зараза! Простудиться ещё не хватало. Я установил.

— У всех?

— Да-да. Хоть и у Их Величества каюта побольше, но вдруг они решат посовещаться у того же Ширинкина. А адмиралам так, на всякий случай.

— Не найдут?

— Обижаешь....

"Ерунда это конечно, — Черто́в, — не та компания в попутчиках у царя, чтобы обсуждать серьёзные вопросы — как ему наши предложения..., услышать вообще его взгляды на нас, планы. Но мало ли...".

— Интересно, а Романов часом сам с собою не разговаривает в минуты одиночества?

— Так э..., а ты про это? Может и побормочет чего. Я ж ему камеру аккурат на рабочем столе воткнул, как лампу. Тетради там стопочкой, карандаши-ручки, если вдруг поработать вздумает перед сном.... Он же любитель дневник вести. Правда, хрень всякую писал — про погоду и воро́н.

— Как-то не вяжется....

— Ну, да. Удивил сегодня Николаша. Может эти дневники вообще фальшивка? А давай у него спросим....

— А давай не давай! — Почему-то разозлился Черто́в, — и без того в голове мозги выкипают.

— Вертаются, никак? Что-то быстро.

* * *

"По улице слона водили". Иначе и не скажешь. Его Величество ходили, осматривали судно. Сначала прошлись по бытовым помещениям: спортзал и тренажёрная комната, сауна, бассейн, каюты команды (сам попросил). Оглядели библиотеку, камбузный блок. Затем была очередь технических и отсеков управления.

Практически везде встречались члены экипажа. Кто их надоумил и научил (капитан тихо фигел), но эти "негодяи", при виде царской особы, вставали и браво (не орали), но громко так: "Здравия желаем Ваше Императорское Величество!".

Романов всё это воспринимал как должное, но Черто́в-то видел — почти прикалываются. "Стервецы. Доиграются у меня".

Помимо вопросов по тем или иным техническим особенностям ледокола, Николай II нет-нет, но соскакивал на другие темы. Было понятно, что ледокол ледоколом — любопытно, интересно, но мысли императора витали в более высоких сферах. И личностных в том числе. На очередном вдумчивом перекуре, император, щурясь на испускаемый дым, с притворным равнодушием спросил:

— Скажите господин Черто́в, что говорят обо мне, там в будущем? Каково мнение людей и историков?