В отчетах не указывается. Истории об испытателях, сочиненные жизнью

Олег Измеров

В ОТЧЕТАХ НЕ УКАЗЫВАЕТСЯ.

Истории об испытателях, сочиненные жизнью.

Я видел сияющий свет пшеницы.

Антуан де Сент-Экзюпери. "Военный летчик"

Когда-то давно — а, иногда, кажется, что и не так давно — труд у нас было принято сравнивать с битвой, и это не всегда было журналистским штампом...

Описываемые здесь события основаны на подлинных, действительно произошедших в начале-середине 80-х годов, свидетелем или непосредственным участником большинства из которых довелось быть самому автору. Однако имена действующих лиц их отдельные действия, названия некоторых учреждений изменены автором, а некоторые непринципиальные детали вымышлены; поэтому поиски конкретных прототипов наших героев вряд ли привели бы к успеху.

Посвящается поколению, выросшему в междупутье — между "путем в коммунизм" и "путем в мировое сообщество", двумя линиями, концы которых терялись за краем земли, а станции прибытия существовали лишь в человеческом воображении — по крайней мере, тогда так казалось.

Книга 1

В ОТЧЕТЕ НЕ УКАЗЫВАЕТСЯ

Рассказы

РАСЧЕТНЫЙ ВАРИАНТ

1.

Солнце накаляло крышу тепловоза. Сквозь раскрытые боковые окна слабый июльский ветерок по каплям вливал остатки утренней прохлады. Ленивый рокот коломенского дизеля, перемалывавшего воздух на холостом ходу, клонил ко сну.

Сергей прищурил глаза, но тут же вновь открыл их. Есть несколько минут, пока дадут маршрут на Голутвин и опытный состав с обвешанным проводами "Фантомасом", который в институтском отчете будет отмечен как "тепловоз 2ТЭ116-475А", выедет на испытания. Тут же, на Озерской ветке. Окно дали небольшое, лишь бы задержек не было, чтобы отписать сегодняшнюю программу...

"Надо связаться с вагоном, предупредить, что сейчас трогаемся" подумал Сергей, хотя знал, что это немного перестраховка. Народ в вагон — лаборатории не первый год ездит, состав дисциплинированный... Может подвести только большая опытность, излишняя надежда на то, что все предстоящее заранее известно до мелочей. И он, как руководитель испытаний, тоже обязан это учитывать.

Сергей хотел потянуться за микрофоном ГС (громкоговорящей связи) и тут внезапно увидел, что он не в кабине. Не было окон, пульта, приборов, зеленого дырчатого потолка, и шкворчащей рации. Не было сидевшего в своем кресле справа от Сергея механика, которого в своем кругу все звали дядей Геной, и который только что докуривал примятую "Ту-134", наполовину высунувшись из бокового окна, не было и помощника, секунду назад поднимавшегося со своего кресла слева, чтобы пойти заглянуть в машинное.

Впереди был просто бежавшая навстречу однопутка на невысокой насыпи, а справа и слева — зеленые деревья, беззвучно качавшие листвой, какие-то гаражи, чуть поодаль слева виднелись жилые дома за огибавшей их трамвайной линией, а справа — какой-то завод. Мгновенье спустя Сергей вспомнил, где видел это место. Так — или почти так — выглядела Озерская ветка в районе ЗТС, если ехать обратно к Институту.

Но Сергея удивило не столько то, что он в одно мгновение, как будто материальная точка на лекции по термеху, изменил свои координаты, вектор и абсолютную величину скорости движения. Удивляло новое состояние. Он не бежал и не летел над землей, как это бывает в детских снах, нет — это было бы достаточно знакомым. Он двигался, покачиваясь над раздолбанными рельсовыми звеньями и слегка мотаясь из стороны в сторону... — нет, правильнее сказать, весь мир слегка подпрыгивал, покачивался, подвиливал из стороны в сторону вокруг него, направляемый рельсовой колеей, набегал от линии горизонта и уходил куда-то вниз и назад.. Внутри что-то мерно рокотало и вибрировало, отдавало жаром, как будто бы он только что опрокинул сто граммов питьевого спирта, и откуда-то неспешно поднималась целая гамма неясных ощущений, совершенно несхожих с чувством человеческого тела — узнаваемым был лишь солнечный припек сверху и плотный, вихрящийся воздух, пропитанный пылью, тормозным железом, креозотом и сгоревшей соляркой.

Углубиться в этом новый для себя мир Сергей не успел. Он увидел, что справа из-за сараев уже выплыло знакомое здание Института. Это приободрило его, он почувствовал, что не одинок и что наверняка в этой странной реальности кто-то сможет помочь разобраться. Нужно только уцепиться за привычный образ — это Сергей скорее интуитивно сообразил, чем осмыслил. Но корпуса Института и видневшиеся через раскрытые ворота опытные машины стали уходить вправо и назад. Теперь на Сергея шел переезд через Рязанское шоссе — как положено, закрытый, с трещащим звонком. Мир тормозился, подставляясь путями станции Голутвин.

И тут из пространства перед Сергеем внезапно возник желтый круг или шар и стремительно приблизился. Он успел почувствовать только удар, что-то вроде хруста и черную обволакивающую темноту беспамятства...

2.

...Подле кровати тикал будильник. Здоровый орловский будильник, выпускавшийся еще с довоенных времен. Сергей не видел его, но слышал его ход.

"Это был сон" — подумал Сергей. "Чушь, бред, потому что вчера отмечали у Бориса. Именины или день водолаза — а, впрочем, какая разница. И еще потому, что завтра поездка. Впрочем, уже сегодня.".

Он полежал еще немного с закрытыми глазами, но спать больше не хотелось. Тогда он поднялся, подошел к столу и щелкнул выключателем. Сорокаваттная лампа осветила общажную комнату — берлогу, убежище от стрессов, пещеру, где было можно укрыться и включить подходящую музыку для релаксации. Судя по неряшливо заправленной второй койке, сосед дома не ночевал. Ну и бог с ним.

Сергей посмотрел на развернутый на столе рулон осциллограммы. Что-то он еще раз хотел вчера уточнить, проверить... нет, он задавался тем же самым вопросом, когда раскручивал этот рулон вчера... — но все же зачем — то он сунул его себе в портфель. Рассеянность? Провалы памяти?

Нет, он хорошо помнил конец рабочего дня, он спешил, но прихватил эту ленту потому, что.. да он просто не успел сообразить, почему он берет именно ЭТУ ленту, но уже твердо понимал, что НАДО будет еще раз взглянуть, и точно ЭТУ.

Он взглянул на надпись шариковой ручкой на плотной, шершавой от засохшего гипосульфита обратной стороне ленты. Край ленты был затерт от многократных разворачиваний и даже надорван. "ВЛ-80 ... , уч-к Голутвин-Озе... 3 сентября 197..". Плохо, завтра надо будет найти, откуда этот рулон и восстановить надпись, подумал Сергей. Первичной информации грош цена, если будут утрачены дата, время, тарировки, короче, все, что отрывает кривые на фотобумаге от конкретного, произошедшего в определенной точке времени и пространства научного события, фиксация которого стоила массы людских усилий, нервов, солярки, пути, накапливающего просадку под каждым колесом, а, самое главное — времени. Времени, в течение которого гигантские заводы продолжают ежедневно рождать устаревшие машины, ибо новая еще страдает детскими болезнями...

"...Но эти замеры по электровозному двигателю... какое отношение они имели к завтрашним испытаниям... Ч-черт, записывать надо мысли... Хотя...." Сергей наморщил и потер лоб. Да нет, не было еще ясной формулировки, просто что-то мелькнуло, неуловимое, предчувственное, как этот растаявший сон...

На тяговых двигателях отламывались выводы якорных катушек. Здоровые, более пальца толщиной куски металла ломались как спички. Люди восхищаются стартами космических кораблей, не подозревая, что на обыкновенном тепловозе или электровозе, тяговые двигатели, эти здоровые, висящие на каждой оси болванки из стали и меди весом каждый с небольшой грузовик и не видные снаружи, испытывают на каждом стыке перегрузки больше, чем спутники Земли при выводе на орбиту. Под тягой зубчатая передача двигателя заставляет массивные детали вибрировать, как корпус скрипки при игре виртуоза, вызывать в металле волны с напряжениями, порою больше, чем в обшивке корабля во время шторма.

Стальная буря лежала перед Сергеем на столе, свернутая в рулон. Испытания — серфинг на невидимых волнах, улавливаемых лишь датчиками и аппаратурой; чтобы удержаться на гребне, надо научиться их чувствовать. Но эта была другая буря в другом океане. Электровозный двигатель — это другие частоты резонанса, другие места узлов... что же все-таки уловило подсознание в этих старых результатах, что-то важное, невыясненное, но что, что?..

Из раскрытой балконной двери доносился стрекот сверчков, дышала ночная прохлада. Сергей вышел на балкон. Мошкара звезд мерцала в прозрачном океане ночного неба, прожектор башенного крана освещал дремавшую стройку, изредка по широкой асфальтовой реке, сверкая зарницами фар, проносились машины. Завтрашний день по прогнозу должен был быть жарким и солнечным, и, судя по всему, так оно и выйдет.

"Утро вечера мудренее" — решил Сергей. Он вернулся в комнату, погасил лампу и снова лег спать.

3.

Трамвай тройка, как всегда в это время, был набит до крыши едущими на работу. Пришлось полувисеть на подножке у открытой двери, проклиная про себя упрямых теток, не желающих оптимизировать свободное пространство в трамвае, водительшу, которая, как положено, тратила на каждой остановке кучу времени на бесполезные попытки уговорить пассажиров освободить двери, из-за чего на следующих остановках собиралась толпа еще больше, и, наконец, рижских конструкторов, не пожелавших сделать на этой модели среднюю дверь.

Ехать, вися в незакрытых дверях — это почти что ехать снаружи. Мимо Сергея проплывали столбы, ветви разраставшихся вдоль линии деревьев и кустов, пассажиры и машины на перекрестках. Рокоча на рифленых, отдавленых множеством колес рельсах, трамвай полз, уступая в скорости велосипедистам.

— Что же она так медленно-то? — возмущался высокий женский голос из глубины вагона. — Знает же, что утром все на работу спешат!

— Ага, а с какой стати ей за нас отвечать! Вон сейчас перед пушкой поворот будет — там давеча мужчина с подножки сорвался и голову о столб до смерти разбил! А что, водителю интересно отвечать?

Сергей крепче ухватился за поручень и стал внимательно следить за надвигающимся поворотом, прислушиваясь к боковым толчкам тележки на разбитых рельсах и стараясь предугадать ее динамику. Обыкновенная двухосная мостовая тележка, шкворень без разбега, поверхности катания бандажей без конусности... удар при входе в кривую ее поворачивает и прижимает бандаж гребнем к рельсу, отчего на целый квартал раздается громкий противный скрежет, а неидеально выписанная дуга окружности порождает поперечные толчки вагона. Белый бетонный столбик со слегка обкрошившимися от времени краями — тот самый! — уже поднимался из травы на обочине и словно подкрадывался к Сергею справа, и ему пришлось просчитывать, как лучше прыгать, если дурная толпа, качнувшись, сбросит его с подножки, чтобы избежать встречи с растрескавшимся бетоном; лучший способ упасть — прыгнуть самому, когда удобнее и куда удобнее. Столбик неспешно обошел Сергея и уплыл куда-то назад в сторону площади; но расслабляться было еще рано. Свалиться можно запросто и в прямой. Глупо было бы получать травму до начала испытаний.

4.

По закону подлости трамвай прибыл на остановку Учебный комбинат как раз к тому времени, когда добраться до проходных без опоздания было уже невозможно. Народ вывалился из трамвайных вагонов, принял высокий старт и начал безнадежный массовый забег.

Добежав до стрелок в Институт, Сергей заметил, что вагон-лаборатория номер двенадцать, с которым, собственно, и предстояло выезжать на испытания, стоит в воротах Института, одной половиной на его территории, а другой половиной — снаружи. Сергей перешел на быстрый шаг и свернул по стрелке к вагону, насвистывая "Идет охота на волков, идет охота". Дойдя до вагона, он поднялся по лесенке, достал из кармана трехгранник, открыл дверь, вошел, поздоровался с прибористами, с которыми наездил уже не один десяток тысяч километров, и невозмутимо вышел из противоположного тамбура внутри Института, на глазах охранников, не имевших на сей счет никаких инструкций. Возле проходной роилась толпа и отмечали опоздавших. Сергей поднялся в отдел.

— Не записали? — спросил его завлаб.

— Нет, я давно пришел, просто сперва был в вагон — лаборатории. Сегодня же выезд на Озерскую ветку.

— Ну конечно, конечно, надо все проверить, — завлаб терпеть не мог этой показухи с проверкой опоздавших. Ценность испытателя заключается не в часах, которые он отсиживает за столом.

Сплотка была готова выезжать из Института. Обвешанный проводами "Фантомас" — тот самый, "2ТЭ116-475 секция А" — вагон-лаборатория номер 12 и тепловоз прикрытия — вытянуть сплотку в случае, если с опытной машиной что-то произойдет.

Сергей уже занял место в кабине "Фантомаса". Уже через несколько минут дадут маршрут на Голутвин. Становилось жарко, чувствовалось, как беспощадное солнце быстро накаляет крышу машины. Боковые окна были раскрыты, но это мало помогало — слабый июльский ветерок мог лишь по каплям вливать в кабину остатки утренней прохлады. Ленивый рокот коломенского дизеля, перемалывавшего воздух на холостом ходу, клонил ко сну. Механик, наполовину высунувшись из окна, докуривал примятую "Ту-134". Помощник встал со своего кресла, сказал "Пойду в машинное" — на что машинист кивнул, утвердительно махнул рукой и продолжал докуривать сигарету. На секунду гул машин усилился — это помощник открыл дверь в тамбур — чтобы потом снова стать глухим и усыпляющим.

Сергей поморгал глазами, потер виски, откинулся на спинку стула. Не хватало еще задремать в опытной поездке!

"Надо связаться с вагоном, предупредить, что сейчас трогаемся" — Сергей потянулся за микрофоном ГС и...

...Микрофона снова не было. Сергей снова очутился в той же самой странной и непонятной реальности, которую он видел прошлой ночью. Это было то же самое движение и покачивание вселенной относительно него, направляемое рельсовым путем... с теми же самыми ощущениями, до удивления реалистичное, без обычных условностей сновидений, когда бежишь по земле и не чувствуешь ее...

"Я сплю" — подумал Сергей — и попытался сделать мысленное усилие, чтобы проснуться, ущипнуть себя, или протереть глаза, обычно это помогало. Но тут он внезапно осознал, что в этом сне для него не существует понятий рук или ног, просто неизвестно, что это такое — это был не человеческий сон!

Но чей? На этот раз Сергей попытался сосредоточиться на своем новом внутреннем мире. Этот мир вдруг почудился в чем-то ему очень знаком — рокот, вибрации, жар, лязг металла, гудение и потоки взвихрившегося воздуха... Сергею показалось, что он сейчас все поймет и проснется... но нарастающее чувство неясной тревоги отвлекло его от самоанализа. Вновь, как и в предыдущем сне , на него надвигался переезд через Рязанское шоссе, он снова был закрыт, и, как положено, трещал звонок.

"Вот остановимся на Голутвине, и кончится эта чушь" — подумал Сергей. Серая лента Рязанского шоссе уже обогнула его поле зрения с двух сторон и начала уходить назад. И вдруг перед ним снова внезапно возник стремительно и неотвратимо приближающийся желтый шар, и снова — хруст и черная, пугающая темнота...