Штольня под Ламмортом

Штольня под Ламмортом

Согласитесь, правильно выбранная работа — это половина счастья в жизни. Если тебе нравится то, что ты делаешь, ничто не отравит тебе любимое занятие. Пусть даже с коллективом не задалось, — бывает, знаете ли... А вот если не нравится...

Впрочем, не мне вам рассказывать, как все непросто и неоднозначно бывает в нашей жизни, в том числе и с нелюбимой работой.

Ну-с, итак... Я, надо вам сказать, работаю посудомойкой и, по совместительству, уборщицей. То еще удовольствие, надо сказать... При том, что рабочий день ненормированный. Ну вот, так вышло, что девушка, недавно окончившая университет, оказалась никому не нужна. И красные корочки ее диплома тоже... Может быть, я не пробивная — кто ж спорит? А только несколько иностранных языков, которыми я свободно владею, знание литературы и истории — все досталось грязным тарелкам и пепельницам. Чего ж я в школу не пошла, преподавать? Так в наши дни мойщица посуды больше зарабатывает, чем учитель...

Давайте я прочитаю лекцию тарелкам о положении дел в государстве и возможных путях преодоления кризиса? Полагаю, им пойдет на пользу...

Нет, можно было бы и в секретарши податься — тем более, компьютер я знаю... Так ведь везде требуются девушки "с приятной наружностью". Чего про меня ну никак не скажешь. Да и нет у меня элегантной одежды, чтобы произвести впечатление. Семья всегда была бедной...

Поймите меня верно, я ж не плачусь. Досадно мне — да. Обидно — ну, разумеется. А вам бы не было обидно? Но что изменится, если я рыдать стану?.. Так что — стиснуть зубы и вперед, к светлому будущему!

У меня даже парня нет, для полного счастья. Помните, у Максима Галкина в одном из монологов: "Моя подруга такая неброская... Не бросается на нее никто, неброская она"... Ну так это про меня.

Хотя нет, в университете я встречалась с однокурсником. Он мне стихи писал, цветы дарил... Я была так счастлива! Впервые в жизни мне писали стихи, вы подумайте! А потом, когда университет остался позади, мы как-то очень быстро расстались. Мне потом объяснили: "Да ты что, он же с тобой только из-за твоих конспектов встречался! Дура ты, дура..."

Впрочем, довольно о плохом. По крайней мере, у меня есть работа. Пусть не ахти какая, но все-таки. А драю тарелки я, надо сказать, не в ресторане и не в столовой, а в одном очень приличном доме известной семьи. Так вот получилось, повезло. Ну, и зарабатываю, естественно, побольше, чем мои коллеги в заведениях общепита.

Одно плохо: могут позвонить в любое время и потребовать приехать. Мало ли, гости, вечеринка до утра... Бывает, знаете ли... И повара трудятся, не покладая рук... И ты посудой гремишь...

Вот и сегодня, часов в одиннадцать, мне позвонили. И сейчас я бегу, цокая каблучками по асфальту, на работу, когда все более счастливые граждане смотрят вечерние программы или ложатся спать... А ведь сегодня у меня по графику законный выходной, но моя сменщица приболела... А может, и не приболела, зато хозяевам так сказала... Как бы там ни было, но на работу иду я.

То еще удовольствие, знаете ли: безлюдная темная набережная, мрачные фасады фешенебельных домов — и эхо шагов летит к самым крышам, в слуховые оконца чердаков... И фонари стоят редко, бросают снопы света прямо в глубокую черную воду... Осень, и от канала тянет промозглой сыростью... И мурашки по коже: то ли от холода, то ли от страха — а ну, пристанет какой-нибудь грабитель или маньяк?.. Вот и спешишь со всех ног, одна, по пустой улице мимо спящих автомобилей и темных подъездов...

Вокруг дома, надо сказать, сад разбит. Красивые такие деревья, мощные... То ли падубы, то ли клены... Может, и ясени. Нет, я, разумеется, отличу по листьям. Летом. А поздней осенью они все между собой похожи: голые, черные, облитые дождем... А в темноте и подавно — только свет окон бликует на мокрых стволах.

Вот по этому садику я ходить люблю: воздухом дышать, природой любоваться: как ветви на фоне неба темнеют, а небо в пасмурной пепельной хмари... Есть в сей картине нечто величественное и печальное... Но прогулки хороши вечером, после смены, а ночью все равно темно, и глядишь, как бы о корень не споткнуться... Впрочем, радуюсь я еще одному обстоятельству: сад оградой окружен, и никакой бандит тут на тебя не набросится, чего об улицах не скажешь. Так что, услышав, как за мной защелкнулся замок служебной калитки, я испытала огромное облегчение.

Верхние этажи дома сияют. Тени на занавесках: веселятся люди... Там, наверное, музыка, танцы... В который раз ловлю себя на мысли, что никогда, никогда не хотела быть Золушкой. Я феей хотела быть, не поверите...

Я поежилась: холодная капля сорвалась с низко нависшей ветки и щелкнула меня прямо по макушке. Стою тут и думаю о глупостях, а ведь работа не ждет...

Дверь открылась — и меня встретила тишина пустых служебных помещений. Кухня-то с поварами выше, а у меня тут только подъемник: мне грязную посуду спускают, а я, разумеется, чистую им наверх отправляю... И на всем первом этаже я одна-одинешенька, ни одной живой души. Я привыкла, знаю тут каждый уголок, знаю каждый шорох... Вот и сейчас — шарю в темноте по стенке, ищу выключатель. Свет включается: яркий, белый, холодный такой... Сейчас запустить подъемник, машину посудомоечную, фартук надеть — и вперед, к труду и обороне...

Дверь за спиной — стук! — захлопнулась.

Я невольно оглянулась...вроде бы, никого. А только все равно неприятно как-то... Не по себе.

Что ж, хватит глупостями заниматься. Расстегиваю курточку, вешаю на крючок, тянусь за фартуком...

Нет, это уже не смешно. Я чувствую, что не одна на первом этаже. Не одна — и все тут. Ладно, брома попить надо... Может, хозяин спустился вниз, гараж проверить. Или кто-то из поваров сюда идет, вдруг сказать что-то нужно?

Вода с шипением лилась в глубокую блестящую раковину, пока я убирала волосы на затылок, в прическу. Они у меня длинные — и, пожалуй, единственно красивое в моей внешности. Но на работе мешают.

Вода шумит, но я все равно прислушиваюсь. Не слышно ничего... А зачем хозяину по дому крадучись передвигаться? Да и поварам?..

Неужели воры?

Сердце у меня заныло. Скверно как... Если воры — скверно. И нельзя мне тогда тут одной оставаться — стукнут по темечку, и поминай, как звали. А если не воры, а если мерещится? Поднимешь переполох, да еще когда гости в доме?

Я оперлась ладонями о дно раковины и смотрела, как пузырьки воздуха медленно отрываются от тонких, вставших дыбом волосков на руках. Теплая вода доставала до локтей, и кожа под ней выглядела изжелта-бледной.

Если это гадкое чувство не пройдет, поднимусь на кухню, попрошу дядю Пашу, одного из поваров, вместе со мной посмотреть, кто тут бродит... Если сейчас...

Сейчас...

Шеи коснулось холодное дуновение. Чувство ужаса накатило, как бульдозер.

Дождалась, блин.

Я медленно, по волоску, начала оборачиваться. А потом подняла глаза.

От такого не кричат. И даже не орут. От такого лишаются ума. Или голоса, в лучшем случае. Передо мной был призрак!..

Фосфорно светится, и из-под капюшона прямо на меня смотрит. И в глазницах зеленые огни, как фонари уличные!

...Я не знаю, сколько мы так стояли. Он ничего не делал, просто смотрел. Я, наконец, обрела способность снова дышать. Вздохнула — он ничего. Я другой разочек — все так же... Я тихохонько руку начала поднимать — может быть, горло потрогать — убедиться, что дышу, а не воображаю... А может быть, перекреститься — хотя человек я неверующий... И тут призрак заговорил!

— Прости, что невольно напугал тебя. Я не хотел.

Я живо руку обратно опустила. Я смирно стою, не надо меня трогать, не надо, ну, пожалуйста... что он там сказал? Не хотел пугать?..

— Я думал, сегодня здесь будет другой человек. Мне нужна помощь, но позволено ее попросить только у одного человека, и только этой ночью... Я не знал, что здесь будешь ты. Мне очень жаль...

И он опустил голову! У него даже плечи поникли — и столько отчаяния было в этой позе, что мне, не поверите, стало его жалко.

— Сегодня Таня должна была придти, — словно оправдываясь, пролепетала я. — Только она заболела, и попросила меня подменить... Я... Вот.

Из-под капюшона донесся невеселый смешок.

Заболела эта фифа. Ну да, конечно. А я Папа Римский. Прошу любить и жаловать.

— А...вы не можете к ней домой...пойти? — робко предложила я. — Если вам надо... Я адрес могу дать... — я понимала, что несу несусветную чушь: какой адрес, он же призрак! Если б мог, давно бы уже ушел... Но странное сочувствие заставляло меня гнать эту страшную пургу: просто в утешение.

Он еще ниже опустил голову и глухо ответил:

— Одно место. Одна ночь. Один человек... Прости.

Я осознала, что еще секунда — и он растворится в воздухе, и на моей совести навсегда, навсегда останется груз какой-то неведомой вины... И я крикнула, не веря себе:

— Постойте! Может быть, смогу помочь я?..

Это сорвалось с моего языка прежде, чем я успела осознать смысл сказанного, и во что оно может вылиться... Но было уже поздно. Слово не воробей.

Призрак поднял голову, и в меня снова вперились два луча из глазниц. Я невольно поежилась.

— Спасибо, — наконец произнес он. — Я не вправе был ожидать от тебя помощи...

Я глупо улыбнулась.

— Сегодня утром на берег канала вынесет мое тело...то, что от него осталось. Пожалуйста, сожги мой прах, а пепел развей по ветру, над водой... Этим ты окажешь мне большую услугу... — тихо попросил он, снова опустив голову. — В пять утра. Уже начнет светать. Ты должна успеть, я бы не хотел, чтобы люди видели... Так надо, понимаешь?

Я кивнула. Ему же, как ни крути, виднее, что надо, а что не надо. Теперь понятно, почему только одна ночь и только это место... А Татьяна, видимо, знала...

Ладно, меня не касается! Хотя любопытно, разумеется...

— Хорошо, — я кивнула.

— Пойдем, я покажу тебе место, чтобы ты не искала.

Дверь распахнулась сама собой. Я облизнула пересохшие губы. Ну вот, а вдруг у него там за дверью знакомый вампир?

— Не бойся, — словно угадав мои опасения, улыбнулся он. Конечно, череп не мог улыбаться, но в мерцании глазниц призрака, в звуке его голоса я уловила улыбку. И голос, вообще-то, приятный. Глуховатый немного, но ничего "загробного, скрежещущего и заунывного".

— Идем, — согласилась я.

Он вдруг остановился, словно в замешательстве.

— Послушай... Я должен сказать тебе еще кое-что. Когда ты пустишь пепел по ветру, ты можешь вслух произнести одно желание, и оно... — он слегка запнулся и, будто через силу, закончил: — Оно исполнится. Так мне было обещано.

Повисла тишина. До меня медленно доходил смысл сказанного.

Значит... Значит, я могу попросить все, что угодно? Я могу попросить богатство, чтобы не зависеть ни от кого, и мама, на старости лет, хоть порадуется жизни... Я могу попросить красивую внешность — тогда, возможно, смогу и работу хорошую найти, и наладить личную жизнь... Дети будут, семья, все, как у людей... Что же еще просить?.. Власть над миром и карьеру супер-звезды мне и даром не надо, мне просто что-то обычное, уютное, человеческое...

Я прижала руки к вспыхнувшим щекам. И тут призрак снова тихо вздохнул.

— Я не смею просить тебя еще о чем-то... Ведь это твое желание. Но, если бы ты попросила об одной вещи...

Где-то я это уже слышала. Читайте классику, блин!

— Не могла бы ты попросить, чтобы под Ламмортом возникла штольня? Больше ничего я от тебя не потребую...

Я смотрела на него, как на умалишенного. Какой Ламморт? Какая штольня? Почему я должна просить о том, чего даже не понимаю?..

— Это же мое желание! — выдохнула я. — А как же... А что останется мне?!

— Да, конечно, — печально кивнул он. — Прости. Ты и так сделала для меня очень многое, не зная ни о чем... Разумеется, это твое желание.

— Что такое Ламморт? Это место или здание? — не унималась я. — Если там вдруг возникнет штольня, оно же упадет вниз, под землю, да? И там погибнут люди? Или... — меня осенило. — Это те, из-за кого ты погиб, да? И ты хочешь отомстить?

Призрак грустно и терпеливо смотрел на меня и молчал.

— Решай, — почти беззвучно вымолвил он, наконец. — Это твое решение.

— А мне... Мне совсем ничего тогда не останется, да? — тихо спросила я, еще на что-то надеясь.

— Если хочешь, я тебя поцелую, — видимо, утратив терпение, насмешливо хмыкнул он.

Я отшатнулась, невольно прижав руки к горлу.

— Нет, спасибо, — буркнула я в ответ. — Спасибочки...

Черт побери, я помогаю этому хаму, а он еще и язвит... Кто он после этого?

— Ладно, — раздраженно бросила я. — Ламморт, значит? — И мстительно добавила: — Вот перепутаю название...

— Спасибо, — просто ответил он, но в голосе звучала такая благодарность, что у меня невольно потеплело на душе.

— Пойдем, место покажешь, — притворяясь рассерженной, проворчала я. — Мне еще работать надо, между прочим...

Он кивнул, и мы вышли за дверь.

Я шла, опустив голову, краем глаза следя за фосфорным свечением рядом с собой и следуя за ним, как за лучом фонарика. Ну, хоть о корень не запнусь, потому что шли мы, разумеется, не по аллеям, а как нормальные герои...

— Ты не замерзнешь? — тихо спросил он.

Я не ожидала его вопроса, тем более, такого заботливого — и подняла голову.

И даже остановилась от неожиданности.

Рядом со мной шел симпатичный парень. Здесь, в темноте, далеко от режущего электрического света, мой спутник походил на человека — и отличался только, пожалуй, этим своим мертвенным свечением. Из-под капюшона на лоб выбилась волнистая прядь светлых волос, и сам он выглядел бесконечно усталым. В уголках рта залегли жесткие складки, но в глазах, где-то очень глубоко, под ледяной коркой безысходности, еще тлели веселые искорки иронии — той иронии, что прорвалась насмешливым вопросом про поцелуй.

Я невольно покачала головой. Бедняга... Ему, наверное, при жизни редко приходилось о чем-то просить. К таким обычно приходят с просьбами, их общества ищут... А теперь он рад вниманию простой посудомойки!

Мне стало неловко, словно я, воспользовавшись ситуацией, без спросу взяла чужое.

Он остановился, озадаченно глядя на меня.

— Что случилось? Ты словно обиделась.

С чего он взял?..

Я помотала головой и для пущей убедительности широко улыбнулась.

Он внимательно смотрел на меня.

— Я не хочу, чтобы ты боялась, — мягко произнес он. — Мне показалось, что ты немного расслабилась... Я уж порадовался, — хмыкнул призрак. И улыбнулся: — Неужели здесь я выгляжу страшнее, чем при свете?

Я с трудом сглотнула.

— Наверное... Наверное, при свете ты выглядишь честнее...

Он иронически вскинул брови. Я поправилась:

— То есть не честнее, а правильнее...

Его взгляд резал, как бритва, просвечивал всю душу насквозь.

— Правильнее — для тебя?

Я попыталась отвести глаза, но этот хам жестко так приказал: