Книга первая. 3: Апологет - Ересиарх

Оглавление:

Пролог

Глава 1

Глава 2

Пролог

"Eritus sicut dei, scientes bonum et malum..."[1]

— Он здесь! Держите!

Топот и крики заполняют еще мгновение назад тихую улочку. Факельные отблески пляшут на влажной от тумана храмовой кладке.

Первых двух из-за угла — встретить ударами рукоятей, опрокинуть, втоптать в разбрызганную грязь.

Толпа смешивается, давит упавших, ворочается на узенькой улочке — уже далеко позади. Сапоги оскальзываются на размокшей земле, колени с размаху врезаются в грязь. Проклятье!

Крики оглушают, в пламенных отсветах по стенам мечутся длинные тени. Рукояти кинжалов скользят в ладонях. Подняться, обернуться... Удар в лоб, горячее заливает глаз.

Торжествующий рев над ухом, свист железа, боль вспарывает ребра — а в лицо уже дышат горячо, кисло, торжествующе. Но никогда, никогда нельзя торжествовать раньше времени — и грязная борода вздергивается в удивлении, когда кинжал вспарывает живот.

Тяжелое тело — прочь, столкнуть, отшвырнуть и — бежать...

[1] "И вы будете, как боги, знающие добро и зло..." (Быт.3:5; Ис.14:12-14).

Глава 1

Два удара — короткая пауза — еще два удара — длинная пауза — один удар.

Два удара — короткая пауза — еще два удара...

Левая рука привычным движением легла на рукоять кинжала, пока правая отодвигала железный засов. Грязная створка со скрипом отползла в сторону, и из чернеющего проема потянулись колеблющиеся огненные отсветы.

Вслед за отсветами вошел стучавший — приземистый мужчина, чей просторный балахон не мог скрыть его тучности. Невзирая на малый рост, он все же пригнулся, протискиваясь в низкий проем.

Комната заполнилась факельным чадом и тяжелым запахом нестираной ткани. Вошедший с видимым трудом дотянулся до кольца на стене и вставил туда факел. Хозяин молча наблюдал, не снимая ладони с рукояти.

— Господин, — гость растянул губы в старательной улыбке, — я принес вам удивительную весть... На вечерней службе, кою вы, я смею надеяться, упустили по причинам достойным и несомненно связанным с искоренением всяческих зловредных козней...

— Несомненно, — кивнул хозяин.

— На службе горожане уж так шептались, — продолжал вошедший, — уж так волновались-беспокоились! И есть от чего. Вот слушайте. К Ланце Шольц, жене мясника нашего, приехала сестра из соседней деревни, что стоит на Модау[2]. Говорит, у них колдунья объявилась! Да такая, каких еще не было!

— Чем промышляет колдунья?

— Самое что ни на есть дьявольское ведовство-то, — заторопился толстяк, утирая пот с покрасневших от духоты щек, — пропали несколько младенцев — не иначе, для обрядов своих страшных выкрала их! А скотина-то с бесовскими чертами нарождаться стала!

Хозяин вздрогнул, передернул плечами. Пришедший замялся.

— Что-то еще? — нетерпеливо спросил хозяин.

— Страшные дела, господин охотник, — толстяк истово перекрестился, — бесовское отродье сделало так, что дома-то под землю ушли!

— Дома? — перебил его охотник, — какие? Где именно? Чьи?..

— Да аккурат в центре селения, ажно четверо сразу, но почём я-то знаю — чьи? — гость удивленно вытаращился, — вот как провалились, где стояли — так и нет ничего, яма теперь там, широкая, да ровная такая. Копать пытались — не нашли и следа. Растворились дома, как были, с людьми внутри, с утварью всякой. А колдунья, поговаривают, на отшибе живет, в доме брошенном. По ночам там в окнах светится и как воет кто, а днем — дом как дом, пустой.

— На отшибе, значит... И никто не видел ее?

— Да что ж там видеть, — толстяк снова осенил себя крестным знамением, — ведьма она ведьма и есть! И с дьяволом путается, оттого и дела у нее дьявольские. Люди из деревни бегут, говорят, жить стало невмочь... — гость шумно вздохнул, — там уж и мессу служили, и водой святой дом-то кропили, а только все нипочем. Чахнет скот, и люди чахнуть стали.

— Есть в деревне этой надежный человек?

— А то как же, — обрадовался гость, — сродственник мой тамошним пастырем будет. Вы только скажите, что я вам это передал, он вам как на духу все выложит!

— Хорошо, — подытожил охотник и вынул факел гостя из стенного кольца, — я поеду туда.

Он шагнул к толстяку вплотную, так, что подол его котты[3] коснулся темного балахона пришедшего. Гость часто заморгал, его бледные, и без того небольшие глазки превратились в щелки.

— О нашем разговоре — ни слова никому, — тихо произнес хозяин. Пляшущее пламя факела дрожало в пальце от лица пришедшего, переливалось на кованой гарде кинжала. Капли пота на щеках гостя казались сверкающими рубинами.

Охотник опустил руку и вложил факел во влажные, безвольные пальцы толстяка.

— Ваша жизнь зависит только от вашего молчания.

— Да-да, — шепнул толстяк, — да-да, несомненно...

Охотник снял ладонь с рукояти кинжала, лишь когда за гостем закрылась дверь. Засов вернулся на место, а хозяин комнаты опустился на скамью и сжал руками виски. Сердце бешено колотилось. Эти простофили, убежденные в том, что вершат благое дело, слишком пугливы и всегда готовы преувеличить. Пара обещаний и якобы секретов, таинственный шепот в заросшее ухо где-нибудь в глухом переулке — и простофиля весь твой, с потрохами, искренне уверенный в своей исключительности и безопасности. Вот только зря — сколько ни подслушивай, сколько ни приукрашивай свои доносы, в безопасности не будешь...

Пропадают люди, умирают младенцы, животные превращаются в чудовищ, ведьмы кружат в ночном небе, и бесы скачут средь улиц — сколько таких историй он слышал? И в скольких из них была истина?.. Но ушедшие под землю дома — кто мог бы выдумать такое? И зачем?.. Ловушка?

Он неслышно вздохнул. Невежды, погрязшие в заблуждениях и мраке, не оставляют попыток уничтожить всякого, кто отличается от них. Их безрассудная глупость не делает разницы между колдуном и охотником на колдунов, как только охотник переходит им дорогу. Как бы он ни был силен, какой бы благоговейный ужас ни внушал этим скудным на ум простецам — когда речь заходит об их собственной шкуре, куда только девается страх! Они приходят, они приносят с собой огонь, они вооружаются вилами и кольями, они нападают из-за угла поодиночке и набрасываются всей толпой — как тогда, у храма. Они ждут окончания службы, эти безбожники, и бьют его, и швыряют в него камнями, и гонят его, как собаку, прочь. Его, охотника на колдунов, 'комиссара ведьм', чья слава, несмотря на все попытки оставаться в тени, далеко обогнала его, разлетевшись по всему графству Вюртемберг...

Охотник стиснул зубы, глядя, как вспыхивает и гаснет крохотный огонек в плошке с маслом на столе. Тяжелый медный перстень-печатка на пальце правой руки казался золотым в отблесках света. По закопченным стенам двигались причудливые тени, плотно запертые ставни на окне не пропускали ни дуновения свежей летней ночи. Как всегда в такие моменты, заныл рубец на ребрах — там, куда пришелся удар мотыги, и свело бровь, рассеченную брошенным камнем. Влажные волосы черными змеями прилипли к вискам.

Безумная выдумка — исчезнувшие дома. Глупцы готовы видеть черта в папе римском, ежели тот повернется спиной.

Верная Ромке ждет на конюшне. Здесь больше не держит ничто — этот прогнивший город вдосталь напитал охотника своими соками. День пути, и конец сомнениям. И конец ожиданию длиною в год...

Рука сама скользнула к оберегу на груди. Крохотный резной кусочек дерева, казалось, еще хранил тепло двух тел.

Богиня-мать, сама ведешь меня обратно... надеюсь, я не опоздал.

Есть что-то в той деревне или нет — он сам разберётся с 'невидимой колдуньей'. Ни к чему церковным нюхачам знать о случившемся. На их век хватит настоящих ведьм.

* * *

На месте пропавших домов действительно ничего не нашлось, кроме удивительно ровного круга ямы. Сопровождаемый местным священником, отцом Ульрихом, охотник осмотрел пустырь — тот как будто всегда был здесь. Будто и не стояли на этом участке четыре дома, будто и не жили тут люди.

Селение казалось вымершим. Ближайшие к пустырю дома молчаливо глядели слепыми оконцами. Где-то протяжно и тоскливо блеяла овца.

Охотник спустился в яму. Дно оказалось совершенно ровным, никаких бугров или рытвин. Ничего — словно кто-то специально утаптывал землю. Он наклонился и попробовал почву рукой — сухая, как и везде. Жаркое лето иссушило землю, проделало в ней глубокие трещины. Повсеместно гиб урожай, воды в мелеющих речушках не хватало. Выживали лишь сорняки, да и тем приходилось туго. Листья полыни вокруг пустыря пожелтели, а сама пожухшая трава казалась совсем старой.

За пустырем зарастал сорняками огород. Ровные грядки без слов говорили о том, что за огородом еще недавно тщательно ухаживали. Сейчас же растения медленно умирали под безжалостным солнцем, а со стороны пустыря огород резко обрывался, сменяясь утоптанной истрескавшейся почвой. Так, словно кто-то отсек часть грядок — охотник заметил лежащие на земле беспомощные стебли с аккуратно обрезанными верхушками.

Отец Ульрих, разглядывавший огород, испуганно перекрестился.

— Господи, твоя воля!

Между грядок, видимо, нашло погибель какое-то животное. Желтовато-белая, неправильной формы кость валялась, слегка присыпанная землей. Охотник нагнулся и поднял ее — кость оказалась очень легкой, но на обломанной кромке не пористой, а плотной, чисто-белой и гладкой.

— Что это, господин? — почему-то шепотом спросил отец Ульрих. Его голос, нарушив тишину, неприятно резанул по ушам.

— Я не знаю, святой отец, — охотник сжал обломок кости в кулаке. Острые края впились в ладонь сквозь плотную кожаную перчатку.

Возвращаясь через пустырь обратно к улочке, охотник наступил на что-то мягкое и податливое. Этим оказалось полуприсыпанное землей собачье тельце.

'Ведьмин дом' действительно стоял на отшибе. От других построек его отделяла узенькая полоска березовой рощи — чахлые деревца росли вкривь и вкось, создавая естественный частокол.

Густая, вся в сухих метелках, трава шуршала, цепляясь за ноги охотника. Отец Ульрих остался в стороне, опасливо озираясь по сторонам и длинно вытягивая тощую шею.

Во дворе было пусто. На покосившемся плетне хозяйничал плющ, темные от дождей бревенчатые стены по низу обросли усохшими от жары поганками. Охотник хмыкнул. Истинное ведьмино логово, ни дать ни взять.

Внутри пахло пылью, лежалым тряпьем и мышами. Углы густо заплела паутина, пол покрывал слой сухих листьев — по-видимому, еще с осени. Ветер шевелил косо висящую дверь.

Охотник прошел вглубь, отыскивая что-нибудь, что могло бы указывать на колдовские занятия. Но, видимо, в дом, имеющий дурную славу, уже давно не ступала нога. Никаких следов обитания — ни человека, ни бесовских прихвостней.

На печи стоял котелок, но в нем не нашлось ничего, кроме мышиного помета, а сам котелок выглядел давно брошенным. Охотник поворошил мусор на полу. Ни костей животных, ни подозрительных пятен, ни следа начертанных знаков. Либо ведьма умна... либо след оказался ложным.

Он обернулся. Сквозь распахнутую дверь синело небо, сквозняк донес треск кузнечика. Охотник снова вернулся взглядом к угрюмому дому, тщательно изучил стены, простучал пол носком ледерсена[4]. Пусто.

Отец Ульрих стоял на том же месте — казалось, он не сдвинулся за это время ни на шаг, замерев и бормоча вполголоса молитву. Охотник поравнялся с ним и, не останавливаясь, двинулся дальше. Священник побрел следом, продолжая бормотать.

— Кто жил в этом доме? — спросил охотник.

— Вдовушка жила, господин, — ответил отец Ульрих, прервав бормотание, — в прошлом году преставилась, да так и стоит с тех пор дом брошенным...

— Замечена в делах бесовских была?

— Не дай-то господи, набожная была женщина, каких поискать!

— Дети были у нее?

— Детишек им с мужем бог не дал, — священник перекрестился и вздохнул, — уж и молились они, и к знахарке наведывались, да без толку. Так и померли бездетными — сначала он, а потом и она.

— Знахарка? — переспросил приезжий.

— Живет здесь недалече, — тонкие, потрескавшиеся губы святого отца скривились, — травками пользует, заговоры знает. Да вы сходите к ней, сходите — уж она-то, видит Господь, много тайн за душой держит!

— Как мне найти ее, святой отец?

— Да я вас отведу, и с молитвою, чтоб оградить от всяческого... Отвести-то отведу, вот только в дом к ней заходить не стану и знаться с нею не желаю, — забубнил отец Ульрих, — богопротивное это дело, что она делает. Говорят, жизнь людям продлевает, а это уж грех так грех. Кому Господь сколько отмерил, так тому и быть, а идти поперек воли божией...

Под бубнеж священника они снова прошли мимо места, где стояли исчезнувшие дома. Из полыни метнулась к ним под ноги бледная тень, скользнула и пропала в зарослях по другую сторону. Отец Ульрих застыл и истово перекрестился.

— Господи, спаси!

— Это всего лишь ягненок, святой отец.

О количестве ног у ягненка охотник предпочел умолчать.

[2] Река, протекавшая по территории графства Вюртемберг (земля Гессен в современной Германии).

[3] Мужская туникообразная верхняя одежда.

[4] Высокие мужские сапоги.

Глава 2

Травница жила рядом с полем — сразу за плетнем колыхались хлеба. Сухонькая, жилистая, еще не старая женщина встретила их за работой — веретено споро крутилось в ее руках, обматываемое толстой шерстяной пряжей. Выгоревшие на солнце соломенные волосы уложены в косу, на плечах — платок поверх простого платья.

Завидев вооруженного человека, сопровождаемого святым отцом, знахарка отложила пряжу.

— С чем пожаловали, люди добрые, с бедой или с миром?

Священник демонстративно пропустил вопрос мимо ушей и, отвернувшись, снова что-то забормотал.

— Мое имя Ингер Готтшальк, я охотник на ведьм, — резковато отрекомендовался приезжий, — ты, женщина, пользовала местную бездетную семью, что жила на отшибе?

— Я, господин, — травница поклонилась. Взгляд ее светлых глаз не отрывался от гостя.

— Использовала ли ты дьявольские обряды при том? — продолжал охотник, покосившись на священника.

— Господин, я...

— Да или нет, женщина!

Солнце палило нещадно, раскаляя воздух над пыльным двором. Готтшальк оттянул ворот рубахи — дышать стало нечем, будто в печи.

— Нет, господин, — ответила ведунья, — с вашего позволения, я предложу вам холодного травяного настоя. Он утолит жажду и облегчит тяжесть от духоты.

— Неси свой настой, — Ингер сел на грубую деревянную лавку, где до этого сидела за работой травница. Веретено и кудель все еще лежали рядом, и охотник, осторожно взяв по очереди каждый из предметов, осмотрел их.

Знахарка вышла из дома, неся кувшин и глиняную кружку.

— Вот, господин, — из кувшина в кружку полилась прозрачная, бледно-зеленоватая жидкость с густым травяным ароматом, — только что из подпола. Иначе-то и жару не пережить...

Ингер взял кружку и глотнул настоя — на вкус снадобье отдавало чем-то горьким, но на удивление приятным. И оказалось действительно восхитительно холодным. Но осушать кружку он не торопился.