|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Ireland unfree will never be at peace
Padraig Pearse
Za naszą i waszą wolność!
Девиз польских повстанцев
Глава 1.
Цесареград, Великая Держава Остланд
— Это письмо, — сказал цесарь Остланда, — вполне может быть подделкой. И его недостаточно, чтобы подорвать наше доверие к правителю Чезарии, нашему давнему другу...
Он держал послание двумя пальцами, чуть на отлете. Советник по иностранным делам стоял, аккуратно глядя цесарю в подбородок.
— Ваше величество, — говорил он ровно, — позволю себе заметить, что это письмо было перехвачено вашей тайной службой. И тайная служба не сомневается, что послание подлинное. Государь, вы слишком щедро расточаете свое расположение. Я не осмелился спорить с вами, когда речь шла о Драгокраине, ибо драго — ваши исторические союзники и братья. Но Чезария, право слово! Капо будет торговать вашей дружбой с той же легкостью, с коей он торгует вином и маслом, и это письмо — тому подтверждение!
— Еще моя матушка, — начал цесарь, — считала союз с Чезарией плодотворным, особенно в случае... продвижения на Запад.
Цесарь все чаще теперь ссылался на мать, и не только Стефану казалось, что это дурной знак.
— А вы, князь Белта, — сказал Лотарь, — напомнили нам об одной старой поговорке. Относительно того волка, который все смотрит в лес, как его ни корми. Так вот вы, сколько вас не корми, останетесь белогорцем и смотреть будете только на Белогорию.
Стефан моргнул и снова уставился в выбритый цесарский подбородок.
Нет ничего странного в том, что я забочусь о своей стране. Странно, что вы не заботитесь о своей...
— И нам порой действительно кажется, что мы слишком щедро расточаем нашу дружбу...
Вот и все, понял Стефан Белта. Слишком долго и слишком непонятно ходил он у цесаря в любимчиках. Теперь — отставка, вон из столицы... и хорошо, если разрешат вернуться в Белогорию, а не отправят в Замерзшие земли.
Но Лотарь, Лотарь... ведь не дурак, и не слабый правитель, что же с ним творится?
— Ваше величество, — сказал он. — Вы знаете мое мнение о походе на Флорию. А союз с Чезарией кажется мне в данных обстоятельствах... безумием.
Над этим, в самом деле, можно посмеяться: белогорец, бывший пленник — и беспокоится о мире в Державе больше, чем ее законный правитель. Дома всегда говорили — что Остланду беда, то нам на руку. Но Стефан прекрасно понимал, что станет с указом о "домашнем правлении" в княжестве, если они теперь ввяжутся в войну. С тем самым указом, который он чуть не зубами выгрызал из цесарского совета. В лучшем случае о нем просто забудут. В худшем — поманят им белогорцев, чтоб сделать из них верных солдат Державы, и все равно — забудут. И это — если победу одержит Остланд. Если же войну выиграет Флория..... Сейчас Тристан рад всем, кто не рад Цесарю, но после... Там, в княжестве, его друзья верили, что флорийцы желают им помочь. Глупцы, глупцы; такие же, как тот, что сейчас глядел на него до отчаяния прозрачными голубыми глазами. А вокруг глаз — темные круги... Добрая Матерь, не хватало только, чтоб он запил.
Чезарскому капо Стефан пяти грошей не доверил бы и в мирное время, что уж говорить о военном... И в перехваченном письме от их посла четко, даже без обычных завитушек говорилось о нерушимой дружбе Флории и Чезарии...
Но цесарь не желал ничего видеть и знать.
— Идите, князь, — сказал он. — Пока не сказали еще чего-нибудь... чего мы не сможем вам простить.
Ах, да: "безумие" — не из тех слов, что можно употреблять в обществе здешней венценосной семьи.
Стефан учтиво поклонился, щелкнул каблуками и вышел.
Двери в кабинете были тонкие; собравшиеся в полутемном кулуаре придворные слышали все. К вечеру уже пойдут шуточки о том, как удобно управлять иностранными делами из Замерзших земель.
Они не понимают еще, что скоро те земли будут единственным спокойным местом в Державе...
Слуги закрыли за ним дверь. Стефан перехватил папку с докладом, легонько поднял брови — жест можно растолковать как хочешь, — и пошел по коридору, глядя прямо перед собой. Ему хотелось крови; хотелось как никогда. С юности с ним такого не было, и он боялся — как бы приступы не усилились.
Здесь отпаивать его будет некому...
Платок на шее душил его, он едва добрался до своих покоев и в изнеможении упал в кресло.
Ох, как же ему хотелось пить. Стефан послал слугу за вином — тот поплелся, будто на ногах у него были колодки. Здешние слуги все нерасторопны; но, вызови он кого-нибудь из дома — и цесарь, и вся столица будут смотреть косо. У остландцев есть прекрасная поговорка: будьте как дома, но не забывайте, что вы в гостях. Будьте в Остланде как дома, князь Белта, но не забывайте, что вы всего лишь заложник, приехавший ко двору, чтоб сохранить жизнь брату и фамильный замок — отцу. Играйте себе в советника, раз уж правителю пришла такая блажь — но не забывайте, что вы всего лишь разменная монета. И для отца, и для... вашего цесаря, чтоб флорийцы устроили ему веселую жизнь...
Нет, не хватит ему одного вина, которое на вкус сейчас казалось жидким и безвкусным, как стоялая вода. Стефан вздохнул, подошел к стене и сдвинул образ Доброй матери. Руки его так дрожали, что он не сразу смог открыть тайник. В укрывшемся там бутыльке жидкости было на несколько глотков. Опять нужно будет договариваться с контрабандистами.
Стефан налил несколько капель из бутылька в бокал. Вино чуть потемнело, он выпил — залпом, поскольку вкус у зелья был отвратный. Прикрыл глаза.
Добрая мать, всем нам мать, сохрани непутевого сына, уведи от плохого пути, пошли ему Свет...
Через какое-то время голова перестала кружиться, а нестерпимая жажда немного прошла. Пришел слуга и доложил, что от графа Назари пришла записка.
Записка оказалась изящной тисненой карточкой-приглашением. На обороте карточки было написано изящным, почти девичим почерком:
"Очень просил бы Вас пожаловать сегодня на мой скромный вечер. Знаю, что Вы не любите досужую болтовню, но, возможно, мне наконец удастся заинтересовать Вас разговором. Ваш искренний друг, граф Ладислас Назари".
У Ладисласа были новости. И, видимо, срочные, раз уж граф сделал приписку.
Граф никогда не внушал Стефану особой симпатии, да и не пытался. Но все обрывки новостей с родины шли через Ладисласа, так же, как и контрабандное зелье. Они оба были чужими на этой земле, хоть Ладислас приехал в Остланд не заложником, а послом.
Что ж, прием — что бы там ни было — поможет отвлечься от мрачных мыслей.
Когда он вошел в залу, голова еще слегка кружилась, но чувствовал он себя терпимо, и даже свет, брызгами разлетающийся от хрустальных люстр, не резал глаза. Общество, собирающееся у графа Назари, было сомнительным — насколько секретарь посла мог позволить себе сомнительные знакомства. Всякого рода богема — поэты и художники, которых граф, согласно молве, поднимал из грязи, чистил и которым находил огранку. Чужеземцы, такие же, как Стефан, занесенные в Державу не слишком добрыми ветрами.
Хозяин салона стоял сейчас в дальнем углу, склонившись к уху одного из молодых дарований, и что-то ему нашептывал. Невысокий, щуплый, в вечном напудренном парике, каких здесь уже не носили, в узком камзоле. Он заметил Стефана, оторвался от своего протеже и быстро увел князя в пустующий курительный кабинет.
— Совершенно случайно, — сказал он, раскуривая трубку, — мне передали для вас послание. Бродяга, странник — вы понимаете.
Он вынул из кармана плотный бумажный квадрат и передал Стефану.
Марек... сколько же лет от него не было вестей... Стефан вестей и не ждал — не нужно брату так рисковать. Официально он считался мертвым — умершим от чахотки в тюрьме Швянта, через полгода после восстания. Мареку было тогда всего восемнадцать, но его собирались отправить в тюрьму недалеко от Цесареграда, вместе с остальными бунтовщиками. Его избавило от пересылки только обещание старого Белта прислать к остландскому двору старшего сына — как заложника. Сына, который бунтом себя не запятнал, которого в то время вообще не было в Бялой Гуре.
— Да вам, друг мой, кажется, нехорошо... Вы посидите тут немного, ну а я пойду к гостям.
Стефан благодарно кивнул и развернул послание Марека, едва за графом закрылась дверь.
"Брат,
Я пишу тебе эти строки по дороге домой. Я долго скрывался, но, кажется, пришло время вернуться. Скоро тебе придет письмо, сообщающее о тяжелой болезни отца. Старый хрыч здоровее нас с тобой, но ему нужно, чтобы тебя отпустили в Бялу Гуру. Он желает созвать всех старых друзей. Думаю, ты понимаешь, о чем пойдет речь. Я знаю, сколько сил ты потратил, чтобы добиться нашей свободы, но, кажется, иначе, чем железом, мы ее не добъемся. Очень прошу тебя: приезжай. Ты нужен в Бялой Гуре.
Встретимся дома,
Марек".
Стефан сложил письмо, сперва убрал его в карман, затем с сожалением вытащил и кинул в камин.
Им не хватило. Добрая Матерь, им не хватило. Мало им было крови. Мало воронья.
Вот только сам Стефан ни виселиц, ни крови не видел. Его отправили во Флорию за несуществующим оружием для повстанцев, а когда он вернулся... все уже было кончено.
И именно поэтому отказаться теперь он не мог.
Обещанное письмо пришло через несколько дней. Лотарь, забыв обиды, выслушал историю о болезни отца с сочувствием. Стефан заставлял себя смотреть ему в глаза.
— Разумеется, поезжайте, Белта. Но обещайте мне, что не станете слишком задерживаться. Вы понимаете, что в нашей ситуации... вы нужны мне, Стефан.
— Я не посмел бы задержаться, Ваше величество.
— Что еще за холодное "не посмел бы"? Все еще дуетесь на меня, князь? Впрочем, сейчас это не важно.
Цесарь погрузил перо в чернильницу на малахитовой подставке, пробежал глазами текст выездной грамоты и размашисто подписал. Он все еще выглядел усталым и каким-то... отсутствующим.
— Я безмерно вам благодарен, Ваше величество.
— Мне жаль вашего отца. Надеюсь, вы успеете уладить ваши... разногласия.
Лотарь единственный догадался, что Стефан покинул Бялу Гуру не только из-за желания защитить семью. Князь Белта никогда бы не обмолвился об этом — но умение читать мысли, как сказал тогда цесарь, является непременным признаком дружбы.
А теперь, подумал Стефан, глядя в голубые, беззащитные глаза своего цесаря, я его предаю.
Глава 2.
Белта, провинция Бяла Гура
На пути его не задерживали. Когда не право рождения, то пожалованная цесарем бумага избавляли князя от всяких проверок. Карета ехала раздражающе медленно, вихляя и подскакивая на испещренной ухабами дороге, мимо безнадежных елей и голых деревенек.
Стефан ожидал увидеть у Стены вереницу повозок. Но на дороге было пусто. Верно; за границы Державы выпускали немногих.
Хмурый квадратнолицый державник забрал у него сопроводительные письма и исчез надолго. Стефан, которому все труднее было сдерживать нетерпение, вышел из кареты и задрал голову вверх, рассматривая Стену. Снизу — где-то на два человеческих роста Стена была настоящей, сложенной из серого камня. Над камнем воздух застилала густая полупрозрачная пелена. Будто бельмо — огромное, настолько видно глазу. Построенная магам Стена, которую ни взять, ни разрушить, ни пересечь без разрешения. Ни с той стороны, ни с этой. Когда державник вернулся, поежившись, отдал бумаги и махнул рукой, Белта едва сдержался, чтоб не подогнать возницу.
Они остановились в деревушке, кривыми избами наползавшей на границу. Небо залили знакомые чернила, пахнущие сладковато и пряно, как южный ветер. Стефан, не выдержав жары и гвалта постоялого двора, вышел прогуляться и дошагал до самого края деревни. Он долго стоял у дороги, вглядываясь в бесконечно спокойную ночь, будто надеясь увидеть вдали светящийся купол храма на Белой горе. Собственное ребячье нетерпение было ему смешно, однако, вернувшись на постоялый двор, князь Белта понял, что сердце успокоить не удастся. Он разбудил кучера, велев, как отоспится, ехать следом, а сам попросил у хозяина коня. Выведенный во двор каурый нехорошо всхрапнул, заржал и прянул в сторону, едва Стефан протянул руку к поводьям. Видно, амулет, притупляющий животное чутье, почти растерял свою силу. Хозяин бросил на Стефана недоверчивый взгляд и крючковатыми пальцами сотворил крест. Не иначе, заподозрил в князе самого Гнилого.
Впрочем, для них мы все — гнилое семя...
— Что-то вы ему, пан, не приглянулись, — не без злорадства заметил хозяин.
После долгих уговоров конек все же позволил Стефану себя оседлать.
— Куда ж вы, в самую-то ночь?
Князь Белта только рассмеялся. В отличие от большинства людей, в темноте он видел прекрасно.
Он подъехал к имению Белта ранним утром, под оглушительный щебет проснувшихся птиц. Над ровными каштанами, вставшими вдоль дороги, как в карауле, небо розовело, в яркую щель на горизонте пробивалось солнце. Где-то сипло запела пастушья свирель.
На перекрестке, там, где от дороги остегивалась другая, ведущая к особняку, стояла и ждала его Добрая Матерь.
Стефан спешился, подошел ближе к каменному постаменту, украшенному венками из цветов, и опустился на колени прямо в траву. Она стояла, разведя руки и склонив голову. Стефану всегда казалось, что она и вправду похожа на его мать — веселую добрую Катерину, которую ему никогда не пришло бы в голову назвать мачехой. Или 6 хоть мысль эта была кощунственной — ту, которую он никогда не знал — которая давно лежала на перекрестке дорог, пригвожденная к не желающей принять ее земле.
Стефан молился про себя, чувствуя как постепенно сползает с плеч, уходит усталость.
Наконец он встал, отряхнул с плаща приставшую траву и, распрямившись, увидел в конце дороги башни замка Белта.
Спешившись во дворе, он ожидал почему-то, что Рудый прибежит его встречать. Но собака верно, давно издохла, и Стефан замер посреди двора, заполненного дневной суетой. Он озирался по сторонам, как зевака, вдруг — ничего не узнавая, ни серой громады отчего дома с гербом над дверями, ни двора, ни людей.
— Пан Стефек! — раздалось где-то сбоку, — Пан Стефек!
Молодая девушка в платье с яркими лентами подбежала к нему и остановилась в полшаге, явно поборов желание броситься ему на шею. — Приехали!
Князь Белта смотрел на нее, не узнавая, пока она, улыбаясь во весь рот, не спросила:
— А пан мне гостинчика не привез?
— Ядзя!
Когда он уезжал, Ядзя, приемная дочка управляющего, была совсем еще маленькой. Она любила встречать братьев, когда они возвращались домой из поездок, и без церемоний лезла к ним в карманы в поисках гостинцев. Так что они с Мареком привыкли в городе покупать яблоко ли, леденец — для Ядзи.
— Будет гостинчик, — пообещал он, все еще не веря, что эта взрослая девушка — малышка Ядзя. — Следом в повозке едет.
— Спасибо, — она присела, придерживая широкую юбку, не сводя с него любопытного взгляда, и тут же вскочила:
— Хозяйке-то сказать надо! Радость какая!
— Я уже вижу, Ядзя, — донеслось сверху.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
