Дар дракона

Дар дракона

Посвящается Annimo Orwe,

другу и соавтору

А также Лене (Огнекрыске),

в благодарность за веру в меня

Лучи закатного солнца пробивались сквозь облака, окрашивая их в лилово-синий с алыми отблесками, медленно скользили по отвесным скалам, играли с тенями, что скрывались в трещинах, освещали склоны и узкую тропинку, змеившуюся вдоль одной из круч. По тропке медленно пробиралась хрупкая человеческая фигурка, казавшаяся золотой в лучах готовящегося ко сну светила.

-Уф-ф, — я перевела дух, прислонившись спиной к каменной тверди, и в который раз простонала. — На кой эта чешуйчатая тварь забралась так высоко?!

Рассиживаться не стоило — слишком опасно, оставалось надеяться, что скоро мне удастся отыскать подходящую для ночлега расщелину. Уже сейчас ощутимо похолодало, а ведь солнце даже не село. Что же будет ночью? Хорошо, мне не привыкать, и счастье, что разгар лета, а то бы точно не добралась.

От усталости подкашивались ноги, дрожали колени, и каждый шаг давался с ощутимым трудом. К тому же полдня как жутко чесались лицо и шея, заставляя еще больше нервничать. Солнце в горах жестоко. Я почти ничего не соображала, когда наткнулась на небольшую выемку. Поместиться в ней оказалось трудновато, ноги так и остались снаружи — зато ночью со скалы не свалюсь.

Поужинала, выпила пару глотков воды. Есть все равно хотелось, но пищу стоило поберечь. Неизвестно, сколько добираться до логова, а ведь потом еще и возвращаться. Если переживу встречу, конечно...

Посреди ночи проснулась от холода, сотрясавшего тело. Зуб на зуб не попадал. Попыталась согреться, поплотнее закуталась в толстую ткань куртки, спрятала заледеневшие руки на груди. Холодно, гораздо холоднее, чем прошлой ночью. Что же будет дальше-то? А вдруг я так и не доберусь?..

Снова страшно захотелось все бросить и повернуть назад, поскорее спуститься вниз, туда, где тепло, где и в помине нет всяких жутких ящеров, до которых еще добраться надо. Я словно наяву увидела долину, где родилась и выросла, ее зеленеющие поля и усыпанные цветами луга. Никакие горы не сравнятся с этой красотой.

Как же хочется домой!..

И тут перед внутренним взором появились темные глаза с едва заметным зеленым отблеском в глубине зрачков — Лейра, моя девочка — "лесовичье отродье", как кличут соседи.

Их не волнует, что моя малышка не виновата, что уродилась немного странной, необычной. Хотя я так и не смогла понять, что же их пугает. Быть может, дело в материнском сердце, что будет любить свое дитя несмотря ни на что. И чем большие беды обрушиваются на него, тем крепче эта любовь. Слишком хорошо помню я день, когда необычно тихая последнее время Лейра рухнула на пол, забившись в судорогах, словно пытаясь скинуть с себя кого-то невидимого. С того дня она больше ни с кем не разговаривала, ничего не замечала, погрузившись в странное равнодушное оцепенение. Спала плохо, постанывала во сне, что-то бессвязно бормотала, отталкивала кого-то невидимого, изредка звала меня, чего не делала днем. Соседи лишь косились да бормотали под нос, что "лесовичьему отродью" только одна дорога и есть — на тот свет. А я гордо вскидывала голову, перекидывала девичью косу через плечо и, пряча страх за дочь глубоко в сердце, отвечала, что не их ума это дело и уж кто бы что говорил...

Меня не трогали лишь из-за влияния отца, деревенского кузнеца, да страха перед ним. Как ни крути, а с родными мне повезло. Не прогнали, не отвернулись, тогда, пять зим назад, когда стало ясно — понесла я. Эх, если бы только знать — кто отец Лейры... Но нет... память чиста, словно свежий снег, даже черт лица не сохранилось. Как такое может быть? Как можно забыть отца своего ребенка? Тогда мать, нахмурившись, заявила — темное чародейство — когда я рыдала у ее ног от стыда и позора, страшного, необратимого.

Безмужняя да с дитятком — куда это годится. Когда бремя уже стало заметно, на меня, едва ли не как на чумную, начали коситься женщины, а мужики отпускать скабрезные шуточки. Пару раз краем уха слышала, как бабы говорили, что уж ежели прижила плод во грехе, так от него избавиться стоило, никто бы и не узнал. А у меня внутри все сжималось, стоило лишь подумать о таком... страшном. Как можно убить свое дитя? Пусть нежданное, негаданное, но свое, кровиночку родную. И не все ли равно, что я ничего не помню. Хотя, все время, пока носила мою девочку, боялась, что за ребенок уродится, каким он будет, но рука не поднялась. И отца ее я так и не вспомнила. Как отрезало, затуманило, спрятало в глубинах памяти тот день, навеки похоронило. Права матушка — как есть темное колдовство.

И как же я обрадовалась, когда мать подала мне орущую на всю горницу, еще не обмытую, но внешне совсем обычную девочку. Разве что глаза у новорожденной оказались темными, а не голубыми, как у всех младенцев, но мало ли как бывает. Дочку нарекли Лейрой. И позволили нам вместе остаться под отчим кровом, не выставили на улицу непутевую дочь-распутницу, поверили на слово.

И все было прекрасно. Жили мы дружно, девочка росла здоровенькой, ласковой, послушной. Я нарадоваться на нее не могла, благодарила Богов за чудесный дар. А потом пришла беда.

Мы пытались найти хоть какое-нибудь средство, носили Лейру по окрестным знахаркам, но те, едва взглянув на мерцающие зеленью зрачки, испуганно отшатывались и, бормоча под нос что-то неразборчивое, выставляли нас за дверь.

Одна из невесток, жена старшего из братьев, заикнулась было о порче, которая может перекинуться и на ее детей, но отец, треснув могучим кулаком по столу, заявил — внучка из его дома никуда не денется, да и не Марьянино это дело, решать — кому жить, а кому уходить. Невестка надулась, но прекословить главе семьи не решилась.

Моя девочка меж тем медленно сгорала. Лейра похудела, осунулась, с некогда розовых щек не сходил лихорадочный румянец, странный, без жара. Расширенные, словно в темноте, зрачки все больше наливались изумрудной зеленью. Порой мне казалось, что они меняют форму, словно у кошек.

Потому, едва узнав об остановившемся в трактире странствующем чародее, я, не раздумывая, бросилась туда, отчаянно надеясь, что хоть он не откажет, не оттолкнет. Молодой ученик, парень едва ли старше моих двадцати зим и явно мнивший о себе невесть что, попытался было помешать. Заявил, дескать, его учитель не разменивается на помощь всяким там... Но тут вмешался сам чародей.

Я толком не помню, что и как говорила ему, как упросила прийти, посмотреть на Лейру... Очнулась лишь в тот миг, когда он уже склонялся над моей безучастной ко всему девочкой. Не понравившийся мне ученик, наверное, ошивался где-то неподалеку, в горницу не пошел.

Чародей, тяжело вздохнул и, поглаживая недлинную русую бородку, пристально посмотрел на меня.

— Кто отец?

Я вздрогнула от неожиданного вопроса, потупилась.

— Так кто же? — нетерпеливо переспросил маг.

— Я... Господин... — я никак не могла найти слов, лишь стыдливо теребила толстую пшеничную косу, знак моего незамужнего положения. — Я не помню! — выдохнула, наконец.

Тот задумчиво сдвинул брови, пожевал нижнюю губу.

— Вот как... Так я и думал, — пробормотал он себе под нос.

Но я услышала.

— Что? Господин, вы что-то знаете об этом? — теперь уже я заглядывала в глаза чародею.

— Твоя дочь — нечеловек, — тяжело уронил мужчина, — точнее не совсем человек. Я судорожно вздохнула, прижимая руки к груди. — Никто толком не знает, почему рождаются такие дети. Важно другое — обычно от них стремятся избавиться сразу же после рождения, если не до.

— Н-но к-как... — я начала заикаться. — К-как м-можно у-убить с-свое д-дитя? Я ведь ее выносила, как я могу... Она — моя!

Чародей лишь печально покачал головой, да в глубине ясных синих глаз вспыхнул неяркий, еле уловимый огонек. Говорят, наделенные даром тоже не совсем люди.

— Ты просто слишком чиста, дитя мое, — он бережно прикоснулся к девичьей косе, змеящейся по груди. — Такие как ты — большая редкость. Сила духа и чистота. Даже людское презрение не сломало тебя, лишь закалило.

Странно было слышать такие слова из уст странника, странно и неожиданно. В последние годы со мной практически никто не общался, кроме близких да одной-двух подруг. Разве что мужики иной раз намекали на прогулку в сторону ближайшего сеновала, на что я лишь гордо вскидывала голову да шла дальше. Пусть и безмужняя мать, но не распутная молодайка. А потом как-то все стихло. Привыкли, наверное. Да и зачем задирать того, кто выше насмешек, внимания не обращает. Скучно.

— Я ничем не могу помочь, — вздохнул чародей. Мне даже показалось, что он искренне расстроен. — Скажу лишь, что кто бы ни был отцом ребенка, а он как-то связан с духами леса, но... Пойми, я не знаю точно, это просто предположение, не больше. То, что происходит с твоей дочерью... — мужчина задумался, пытаясь подобрать верные слова. Я затаила дыхание, пытаясь запомнить как можно больше. — Нет, это даже болезнью назвать нельзя. Ни магия, ни целительство не помогут. Тут иное... девочку, видимо, пытаются изменить, переродить, лишить той человечности, что она унаследовала от тебя.

— Как это?

— Сложно сказать, — покачал он головой. — Я лишь читал об этом, сталкиваюсь впервые. Судя по всему, она отчаянно сопротивляется, не желая покидать мать. Малышка любит родных? Тебя, дитя мое?

— Да, — мой голос дрожал, я еле сумела выдавить такое просто слово. — Что же делать? Неужели моей девочке ничем нельзя помочь?

— Я думаю, она болеет, потому что пытается противиться зову крови. Если разорвать эту связь, оградить ребенка о пагубного для нее воздействия... Думаю, надежда есть.

Сердце забилось чаще, гулко отдаваясь в ушах.

— К-как?! Как это сделать?! — я знала, что ни за что не отдам мое солнышко ее отцу или кто там пытается ее забрать. Она — моя, только моя, он не имеет на нее никаких прав. К тому же Лейра сама выбрала... мать, не отца, которого и не видела ни разу.

— Тут я бессилен, — вновь покачал головой чародей.

Но сердце не хотело расставаться со вспыхнувшей в нем надеждой.

— Но ведь должно же быть что-то... — я пыталась подобрать подходящие слова. — Что-то, что смогло бы ослабить эту "связь", приглушить зов крови. Ведь он почему-то не приходит за дочерью сам, значит, не может, значит, что-то его держит, не дает забрать Лейру, — потеряв связные мысли и запутавшись, я умоляюще посмотрела на чародея.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал тот себе под нос, чуть прикусив нижнюю губу и прикрыв глаза. — Возможно... Но... Нет, не получится... Слишком опасно... Хотя...

Я молча стояла рядом, боясь сбить его с мысли, и краем глаза увидела, как в горницу заглянула мама, увидела гостя и, понимающе кивнув, скрылась, утаскивая за ворот рубашки семилетнего племянника. Тот явно намеревался посмотреть, что и как, поближе.

Видимо, чародей все же что-то решил, поскольку поднял голову и в упор посмотрел на меня, словно что-то взвешивая, оценивая.

— Пожалуй, ты справишься, — твердо сказал он.

— С чем? — надежда горела в душе ярким пламенем.

— Ты должна добраться до дракона, — просто ответил чародей. — И попросить помощи.

Вот я и сижу сейчас, отчаянно пытаясь сберечь остатки тепла. А едва рассветет, продолжу путь наверх. Почему-то к логову дракона ведет хоть и узкая, но вполне проходимая тропа. Словно он намеренно поселился здесь. Хотя, кто знает.

Чародей так и не рассказал, а я не решилась спросить, откуда он знает о логове. Мне лишь было сказано, как найти — и все. И я верю, что если очень сильно попросить, то дракон сжалится и поможет. И почему только я так убеждена? Просто надежды уже почти не осталось. Если не эта громадина, то больше никто.

Или мы просто не знаем, к кому еще можно обратиться. И тогда Лейра рано или поздно проиграет, она слишком маленькая и слабая, чтобы одной нести такой груз. А я ничем не могу помочь, только рискнуть, в смутной надежде, что спасение все же существует. Потому что если она уйдет, то моя жизнь потеряет смысл. Мое маленькое, темноглазое солнышко, моя радость и опора. Моя доченька...

Идти пришлось одной. Чужим я ничего не сказала, а братья пойти не смогли. Путь слишком длинный и опасный, а у них семьи, дети, которых надо кормить, что им до меня... Если что случится, еще и племянники сиротами останутся. Я не обижалась. Мама обещала приглядеть за Лейрой, пока я не вернусь. О том, что я вообще могу сгинуть, мы старались не говорить.

Женщинам не пристало странствовать в одиночку, потому отец настоял на том, чтобы я остригла волосы и переоделась в парня. Не знаю, удалось ли мне кого-то обмануть, но путешествие прошло почти без происшествий. Повезло, видимо. Или Боги хранили.

Я уродилась высокой и слишком худой, почти костлявой, потому и раньше не считалась красавицей. "Каланча, она каланча и есть", — говаривали некоторые. А чего с меня взять — ни лица, ни фигуры, а девице следует быть пышнотелой, круглощекой да хозяйственной. Работница-то я хорошая, а вот остальное... Так что женихи вокруг меня никогда не вились.

После рождения Лейры с мыслью о замужестве я распрощалась раз и навсегда. Кому нужна женщина с дитем, прижитым не пойми от кого? Да и без надобности оно мне оказалось. Дочурка у меня и так есть, а на замужних я насмотрелась... И разницы-то всего годков пять-семь, а куда старше меня выглядят, ребятишек полон дом, едва ли не каждый год рождаются, да еще и умирают часто. Тяжко, больно хоронить детей прежде родителей. Если же муж суровый да грубый попался, вообще страшно делается. Нет, уж я лучше одна, а что говорят, так это их дело, привыкла уже. Отец обещал за Лейрой приданное, что мне не пригодилось, оставить, выдам ее замуж, ежели встретит кого по сердцу... Главное, чтобы она выздоровела, выросла, а что красавицей да умницей будет, я не и сомневаюсь. Держись, солнышко!

Странно на меня все-таки холод действует. Мысли так и скачут, словно кузнечики по густому, одуряюще пахнущему цветами лугу. Зато задумаешься — и словно теплее становится. Особенно когда Лейра здоровенькая перед глазами стоит. Радость моя. Моя девочка.

Ночь длинная, или это мыслей слишком много. Не знаю. Какие-то обрывки, осколки воспоминаний и снов причудливо перемешались, словно вышивка волшебная. Матушка всегда говорила, что я большая выдумщица. Узоры везде вижу, словно они вокруг разлиты. Странное дело — сравнивать узоры с молоком, но у меня почему-то так и выходит. Вижу я их. Потому и ценятся мои работы, даже купцы, что порой заезжают в деревню, их берут, в город увозят. Все семье доход. И мы с дочкой не просто так на шее сидим.

А вот и солнце показалось. Сперва далеко-далеко, за пиками гор, порозовело, потом небосвод стремительно посветлел, наливаясь золотом, быстро поглощающим алый. И вот уже видна тропа. Можно продолжать путь.

Пара кусочков сыра, немного зачерствевшего хлеба, холодная, но все равно невкусная вода — весь мой завтрак. Пища заканчивается, нужно торопиться. А ведь она еще и на обратную дорогу нужна.