Послушники.

Химия — наука сложная!

— Как ты думаешь, он заметит?

— А ты как думаешь?!

— Ну не рассчитал я!

— А отвечать вместе будем! Не рассчитал он...

Присев за перегородкой Оська и Зип, два молодых монастырских послушника, переругивались подобным образом уже минут двадцать. Шепотом.

— Тебе чего говорили, а? Выбить этот клятый ковер!

— Не ковер, а...

— Знаю-знаю... Не суть важно! Ты что сделал?!

— Но это же святыня! Ее нельзя выбивать!

— Ага, раз святыня, значит пылиться должна! Либо придурки вроде тебя, алхимик доморощенный, ее кислотой травить станут. От нее тогда только пыль и останется!

— Не кислотой, а специальным бальзамом для чистки материи! Я его недавно изобрел! Просто он кончился, а во второй раз я что-то неправильно добавил...

— Ну да. Добавил он. Кислоты...

— Да не кислоты,-отмахнулся Оська, — кислота, она уже там образовалась... В ковре... Ой, я уже как ты изъясняюсь...

Тут Зип зашипел на приятеля и Оська смолк. В зал вошел настоятель. Пока он не обращал внимания на оклад и правильно сделал, если б не обратил вовсе — нервы были бы целее. Теперь уже неведомо, что раньше представляла собой святыня, однако сейчас как раз ковер-то она и напоминала... Остатки ковра, побывавшего на банкете у моли — судя по зияющим и многочисленным дырам, плешам и подпалинам, она его не только ела, но и устраивала на нем салюты и кострища. К сожалению, тревожным советам нервов отец Мавроний не внял, за что его несчастные отростки-нейроны и поплатились жизнью. Он развернулся на пятках и проследовал в дальний конец залы, где располагалась вышеозначенная святыня, чтобы проверить работу этих юных лоботрясов, которую он им поручил вовсе не от избытка доверия, а для развития большего почтения к церкви и ее догматам. Вчера он счел их моления недостаточно рьяными и назначил вот эту 'трудотерапию'. К несчастью оба отрока попали в монастырь отнюдь не по собственному желанию: двухлетнего Осипа нашли у ворот монастыря шестнадцать лет назад и с тех пор он не покидал территории монастырского двора и его окрестностей; ну а Зип — аж тринадцатый ребенок мелкого дворянчика, нынче семнадцати лет отроду — угодил к ним семь лет назад, после кончины батюшки, когда при разделе имущества упокоившегося отца, старшие братья решили, что им самим мало — а еще сестер замуж выдавать надо. Теперь довольно часто отец Мавроний поминал тот день незлым, так сказать, тихим словом. И часто с тоскою говаривал: 'А что ж ожидать-то надо было? Тринадцатый он и есть. Тьфу, чертова дюжина!' мальчишки получили рясы послушников совсем недавно и им предстояло еще три года обучения и подготовки к тяжелому грузу сана и пострижению в монахи. Только вот, не больно-то тихий и поначалу Оська, как связался с этим чертом (Прости, Господи!) так и принялся 'богопротивными' опытами этими заниматься! (Как раз тогда Оська добрался в монастырской библиотеке до раздела по химии и увлекся ею всерьез и надолго и, хотя сперва побаивался по-настоящему учиться непопулярной в церкви науке, уступив уговорам Зипа, принялся вовсю заниматься любимым делом.) Теперь настоятель не знал, как можно этих двоих приструнить и призвать к порядку, и принялся изобретать для них всякие способствующие смирению монастырские дела. С большинством парочка справлялась 'на ура', однако оставшиеся проваливала с таким треском, что монастырь потом неделями стоял на ушах.

Вот и сейчас, взглянув на результат задания, Мавроний ухватился за голову и издал вопль, сделавший бы честь любой летучей мыши по уходу в верхние регистры ультразвука. Расшитый преподобной мученицей Оливией Сактонской более двухсот лет назад полог превратился в рыболовную сеть — по крайней мере, преподобный отец не смог припомнить для сравнения ничего, более приближенного по количеству дырок к пологу после 'чистки'. Окинув помещение блуждающим полусумасшедшим взором и не заметив благоразумно спрятавшихся заранее 'святотатцев', отец-настоятель на крейсерской скорости покинул залу.

Когда бессвязные вопли, призывавшие на головы неразлучной парочки все кары небесные и земные, затихли в глуши каменных коридоров, парни перевели дух, расправили затекшие ноги-руки и взглянули друг другу в глаза. Не найдя в темных очах приятеля ничего обнадеживающего, Оська вздохнул и боязливо вздрогнул: вне зависимости от того, когда же Мавроний отыщет вредителя (то есть Осипа), его все равно не ждет ничего хорошего. Добро, если выпорет на заднем дворе (не отказав себе в удовольствии сделать это собственноручно) и на хлеб с водой посадит — поститься, а то ведь с настоятеля станется подыскать более 'мягкий' вариант наказания вроде еженощных молений на коленях на холодном каменном полу дальней часовни перед алтарем Предвечного в течении того же месяца и с тем же повинным постом. К тому же ни в чем не повинного Зипа привлечет к ответственности... Нет, не за пособничество — ни-ни — общеизвестно и не требует подтверждения, что химик из Зиппара аховый и он за это дело никогда не берется, пока ему десять разных людей десять раз не подтвердят, что данное вещество или смесь дает такой-то результат и никакого другого. Нет, за это его привлекать не станут, а вот обвинить в недосмотре за непутевым товарищем и наказать за компанию — это запросто и даже всегда пожалуйста.

Оська же, в противоположность другу, в химии был почти (или без всякого 'почти')

гениален, за что ему порою многое прощалось. К сожалению юный гений столь небрежно и быстро смешивал компоненты и реактивы 'на глаз', что находиться рядом с ним в лаборатории не осмеливался никто, поскольку никому не хотелось раз за разом латать обожженные дыры в новеньких мантиях. Исключение составляли лишь настоятель (как самый смелый и глупый) и Зип (как не имеющий выбора друг), но и те долго не задерживались, дышали через раз и шарахались в сторонку от экспериментатора все время визита. Притом юный алхимик умудрялся практически никогда не пачкать свою одежду и, будто нарошно, неизменно проливать и рассыпать свои опасные и нестойкие препараты на всех, кто случался рядом. К его счастью, большинство понимало, что он отнюдь не собирался подвергать риску и опастности ни их одежду, ни их самих, однакоже общались с ним крайне настороженно. Даже Зип, если Оська начинал размахивать руками с подозрительно выглядящими в них предметами, уже инстиктивно отпрыгивал и закрывал руками лицо.

Сначала Осип пытался обижаться, быстро сообразил, что вины собеседников здесь нет — это просто примитивный (как выражался сам Оська) инстинкт самосохранения — и махнул рукой на их выкрутасы.

— Что делать будем? — безнадежно спросил он друга.

Тот наградил его ласково-жалостливым взглядом, каким смотрят на благовидных юродивых, старательно изучил расписной свод молельной залы, но затем сдался: долго сердиться на безобидного и доброго приятеля у него не получалось.

— Слушай, — вкрадчиво начал дворянский отпрыск, — ты здесь как, до конца жизни прожить готов?

— Не знаю... — вздохнул химик.

— А сан принимать хочешь? И всю жизнь потом пахать на церковь хуже последнего крестьянина? Ты ведь алхимик!

— Не алхимик, а химик! — вскинулся тот. — Это большая разница! Не путай ложь богопротивную с наукой!

— Дружище, зови себя как хочешь, но здесь тебе любимым делом спокойно заниматься не дадут. Лишь только затронешь что серьезное — прикроют твою лабораторию раз и навсегда.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Да уносить отсюда ноги — вот что! До принятия сана нам осталось всего три года. Всему, чему могли нас уже выучили — без работы снаружи не останемся. Не знаю, как ты, а мне от перспективы провести остаток жизни в молениях на уши встать хочется! Или мир на уши поставить — видимо он на них и должен стоять, раз так все сложилось!

— Как "так"? — не понял гений.

— Неправильно. Я— не монах! Я — дворянин. И я хочу сам распоряжаться своей жизнью, а не сидеть на камнях коленями за малейшую призрачную провинность.

— Ну, положим, не столь уж призрачную... — губы Оськи посетила неожиданная на его аскетичного вида лице лукавая улыбка, от которой вспоминалась, почему-то поговорка насчет чертей в тихом омуте. — Помнишь, как ты в кашу лягушку засунул? Дескать, прослышал, что от лягушек молоко дольше не пропадает? А она мастеру Латсу попалась — он же всех этих гадов ползучих пуще смерти боится!

— Это было шесть лет назад! — не согласился паренек, энергично мотнув черно-пепельной головой с отросшими прядями. ПОСТРИЧЬ их должны были лишь три года спустя, а резать волосы заранее — что за прок? — Ты еще вспомни, что я в годик за столом газы пускал!

— Ладно. А муха, которую ты упорно подкладываешь настоятелю в чернильницу уже третий год?

— Это традиция! — годо заявил дворянин. — И вообще, это все не к теме. Бежать надо, говорю, пока нас на все три года в молельне не заперли. Нето потом нас каждый по тонзурам этим дурацким опознает и в монастырь вернет.

Оська с досадой поморщился и покасился на прядь своих каштановых, с яркой рыжей искрой, мягких и волнистых волос, могущих стать предметом смертельной зависти любой девушки, и тяжко вздохнул. Тонзуры не нравились и ему. Уж лучше бы налысо брили! А то плешь проедят — и ходи, как молью оплеванный! С отчаяньем махнул рукой — все равно, без Зипа в монастыре ему скучно будет, а тот всерьез, видать, на волю намылился — бежать, так бежать.

И повторил мысль вслух.

Издав радостный, но слегка приглушенный из осторожности гик, младший сын покойного баронета совсем не по-дворянски полез обнимать своего товарища. Тот в ответ зашипел, как кошка, обнаружившая, что ее завтрак съели наглые мыши, и стряхнул с себя приятеля.

— Ты что, спятил?! Услышат же! Тогда весь побег насмарку! — Родных у Оськи не было и от всех этих объятий и прочих нежностей он чувствовал себя не в своей тарелке.

На самом деле Зип их тоже не жаловал, но он уж настроился на долгие уговоры и возможность, что бежать придется одному... Вот и не сдержался на радостях.

— Я боялся, что ты останешься... — тихо признался он.

— Вот теперь я еще подумаю: стоит ли мне идти с припадочным на такой серьезный шаг, как побег! — съехидничал Оська от нервов. Обычно он себе такого не позволял: едкие насмешки были прерогативой Зипа, но раз уж он от облегчения умом тронулся, легче всего этот самый ум на место вернуть как раз сарказмом.

Тринадцатый и вправду быстро пришел в себя. И удивленно покосился на друга.

— Нуда-нуда, а ты думал, ты один тут такой из себя остроумный?! — усмехнулся Оська. — Я просто язык за зубами держать умею, в отличие от некоторых. Я не костноязычен, просто, если ты не знаешь, то есть такое словосочетание, у инквиции почитаемое, "демон красноречия". И мне совсем не улыбалось быть образцово-показательно сожженым на ближайшем празднике на городской площади. Я и без остроумия не на хорошем счету в исповедальне — одна химия чего стоит!

— Так ты притворялся?! Эдаким белым овечком! И мне за все эти годы ничего не сказал?!!!

— А что я должен был сказать? — удивился Осип. — Я думал, ты и сам все чудесно понял, особенно после той-то нашей стычки. Я же вел себя отнюдь не как тихоня и паинька...

— Ну-у-у, все твои действия были именно тихими, незаметными постороненнему.. — протянул озадаченный Зиплар.

— Скорее уж рассчитанными и коварными — говори, лучше, своими словами! — усмехнулся алхимик.

При упоминании о давней вражде, которая разгорелась между выросшим в монастыре "местным? Оськой и им, тогда ершистым пришлым дворянчиком десяти лет отроду, Зип мечтательно улыбнулся. Вот это были деньки!

Осип с недоверием косился на новоприбывшего... Тот же, вообще сосланный в монастырь помимо его, зиповой, воли, шипел на всех подряд, языком обладая острым, едким и обидным. После очередного оскорбления Оська не стерпел и устроил Зиплару ХIII хорошую гадость. Неизвестно как, но еще тогда, без лаборатории и специальных ингридиентов, он наваял такие смеси, что, будучи добавлены в пищу Зипа, они вызывали у того то покраснения и чесотку, то зеленые пятнышки, то расстройство желудка...

В конце-концов под такой 'травлей' дворянчик начал следить за своей едой аки коршун за добычей — тогда в ход пошли всевозможные хлопушки, разрывные патроны и инженерные сооружения. Вреда особого не наносили, но заставляли страдать одежду и унижали непомерную гордость, или, лучше сказать, гордыню, Тринадцатого. Зип в долгу не оставался: его насмешки заставляли плакать даже иконописный лик Примадонны — бедабыла только в том, что своего пакостника он не знал! В результате доставалось всем, начиная от младших монахов и кончая откровенной малышней восьми-девяти лет отроду: более старших и самых маленьких зип не трогал, четко понимая, где нужно искать обидчика.

В один прекрасный день 'Монастырская язва', как прозвали сына баронета за ехидность, подкараулил 'шутника'. Ух была драка!

Имеющий старших братьев Тринадцатый дрался намного лучше, его, к тому же, готовили как дворянского сына к военной карьере. Оська был сильно бит, но жаловаться старшим не стал. На вопросы угрюмо отмалчивался, либо отвечал, что упал из окна на стопку дров. Интересующиеся хмыкали, но не противоречили и с интересом присматривались к подбитой губе и шишкам Зиплара.

Молчание неприятеля изрядно удивило последнего и он решил выяснить в чем дело.

Подкараулив юного инженера у его кельи, кою тот далил еще с тремя мальчишками, Зип припер того к стенке и потребовал объяснений. Оське было стыдно — он старше этого выскочки почти на год! Не справился. Позорище! Химик в доступных выражениях разъяснил дворянчику, что он, Оська не ябеда, не доносчик какой! И попытался врезать.

Дворянчик удивленно и уважительно хмыкнул... Потом заботливо посоветовал:

— Да не дергайся ты. Бить не буду! — Оська недоверчиво зыркнул в ответ, пытливо всмотрелся в наглую физиономию противника — и успокоился.

— Чего тебе?

— Ну ты даешь! — отпустив вражину, Зип хлопнул себя по коленке. — Слыш, а ты

Изобретатель неопределенно повел плечами...

— Но дерешься ты как девчонка! Стой! — вскинул руки Тринадцатый. — Это не оскорбление, это — увы! — факт!

— Всякое дело требует практики, — неохотно пояснил Оська, — у меня ее в данной сфере нет.

Зип присвистнул:

— Ни хрена себе... Ты че образованный?!

— Да как все здесь.

— Не как все! — помотал головой дворянчик. — Остальные здесь два слова связать не могут, тем боле таких заумных. Ну кроме старши отцов, конечно, но и онитак не выражаются. Ты сколько времени библиотеке монастырской проводишь?!

— Все свободное время, когда пускают...

— Па-а-а-анятно! Ну, спокойной ночи!

И он, насвистывая, удалился в свое крыло. Оська раздражонно махнул челкой и скрылся за дверью кельи.

— А откуда мы деньги-то возьмем? — заволновался Оська.

— У тебя еще твой бальзам остался? — плотоядно примерился к нему Зип.

— Да. Я целую бутыль приготовил — не знал, что плохо выйдет.

— Вот его и продадим, как особо едкую жидкость для чистки кастрюль. С рекомендацией "налей и отойди"!