Паразиты

ПАРАЗИТЫ

Часть первая.

— Так мы договорились? — в упор смотрю на журналиста. Он кивает. Старается выглядеть наглым, независимым и при этом прячет руки в карманах кожаной куртки. Я знаю, его пальцы подрагивают. Откинувшись на спинку жесткого стула сидеть неудобно, но служитель пера изо всех сил изображает акулу и не позволяет себе принять закрытую позу.

Безопаснее и неприступнее этой комнаты только замок моих драконов в заблокированном режиме. При желании я смогу вырвать прибитые к полу ножки стульев и раскроить охранникам череп, но не стану. Пока.

— Если опубликуешь запись до исполнения приговора, тебя убьют.

На самом деле, огласка до побега и мне не сулит легкой казни. После — станет ядовитой шпилькой меж ребер всей эмпирической братии. Журналист в любом случае не выживет, но знать об этом ему не обязательно.

Женщинам положено быть стервами.

— Итак, начнем. Видишь ли, журналист, не все решаемо деньгами и положением в обществе. Даже отличница из уважаемой семьи от тюрьмы не застрахована. А знаешь, здесь довольно мерзко — все прелести жизни в одном здании: крысы, которых я не выношу, грязные опустившиеся бабы, которых я не выношу еще больше, чем крыс, отбросы под видом еды, их не то, чтобы есть, их коснуться пальцем ноги противно. Ан нет, ем и добавки бы попросила. Все равно не дадут, даже если ноги надзирателям лизать до блеска буду. И не только ноги... понимаешь, о чем я? Что тебя так передернуло? Не знаешь тюремных законов? Или считаешь выдумками собратьев? Зря.

И зря глядишь с презрением. Когда кто-то допускает в туалет своей натуры, невольно перекладываешь его дерьмо на себя и мысленно крестишься: "слава тебе, Боженька, что я не такой". А ведь спустя неделю, месяц, жизнь можешь засмердеть так же. Только память и самомнение не подскажут, что так воняет. Не веришь? А помнишь, как твоего знакомого толпа пинала по почкам? Ты тогда мимо прошел, посчитав не своим делом. И никто не знает об этом эпизоде, потому что, сколько ни выпей, гордость и самолюбие не позволят признаться. Не делай такие глаза, почти каждый мужик аналогично поступал, и почти каждый осуждал другого за то же самое. Это природа человека, фундамент поговорки "не суди, да не судимым будешь". Я веду к тому, что ты — такой благополучный, порядочный с виду — не застрахован от ошибок и перемен. Знаешь, что самое удивительное? От хорошей девочки до меня нынешней всего год. Один год инакомыслия, который я не променяю ни на какое благополучие.

Помню, в тот день похолодало. Плюс двадцать по Цельсию для сибирского июня вполне нормальная погода, а пятнадцать при ливне — удобная панорама переменам жизни. Обычно в такие дни я сидела на подоконнике и пыталась писать философские стихи о добре и зле. Получалось плохо, проба пера как-никак, но я была полна решимости вырасти и стать журналистом. В детстве всегда так. Сначала считаешь, что "станешь взрослой", когда закончишь школу, потом — институт. И вот тогда... Осталось подождать совсем немного до взрослости, до исполнения мечты. Многие всю жизнь ждут, пока не покрываются плесенью семейной жизни. А на деле — достаточно выйти в ливень.

Помню...

Глава 1.

Капли стучали по карнизу с такой силой, будто тучи напичканы гравием. Бац. Ба-бац. Ба-ба-бац по темечку грохотом.

Сколько лет требуется для выработки иммунитета на семейные скандалы? Явно больше девятнадцати. Или я слишком чувствительна к доносившимся через закрытую дверь воплям, которые не могла перекрыть даже "Tristania". Хотелось уехать далеко-далеко, куда не донесутся всхлипы и упреки. Хоть автостопом. Избавиться от грохота бьющейся посуды и стен с зелеными обоями в крупный синий цветочек. Всегда ненавидела зеленый цвет, но внимательные родители решили, будто противная травянистость избавит меня от частых истерик. Куда там!

За тонкой стеной отец обзывает мать "блядью", она его — "импотентом". Знаю, в такие моменты мамаша всегда грозит забрать меня и уйти, а он упрекает ее за деньги, меня называет выродком змеи и прочит карьеру проститутки. Но я не такая, как она! Я никогда бы не стала жить с мужиком ради машины, квартиры и бриллиантов три раза в год — на восьмое марта, новый год и в день рождения. Гораздо лучше получать маленькие подарки. Обрадовать дешевым презентом сложнее, для этого нужно знать и по-настоящему любить. Я никогда бы не стала упрекать ребенка в похожести на отца. Лучше вообще не иметь детей, чем заставлять их давиться обидой в своей комнате и пропускать телефонные звонки (а вдруг "друзья" услышат ругань предков и — не дай Бог — пожалеют или посмеются).

Постепенно, с каждым вдохом я все глубже проваливалась в состояние, которое всегда выполняло функции бестолковых зеленых обоев с точностью до наоборот. Иной мир в вольере комнаты выворачивал наизнанку, и порой становилось страшно от истинного лица. Я так и не сумела подобрать название, но я знаю, что это такое.

Сначала хочешь объять необъятное, собрать в охапку весь мир, и сделать это надо именно сейчас! В голове возникают вроде бы естественные вопросы. Например, почему все считают одиночество бедой, если это единственное, в чем ты сейчас нуждаешься? С какой стати ты не можешь говорить с человеком без каких-либо технических посредников, если он находится на расстоянии тысяч километров, ведь достаточно сказать одно слово, и он ответит, причем то, чего ты ждал больше всего на свете? И вообще, кто решил, что ковер в твоей комнате красный, а не темно-сиреневый?

Начинаешь метаться из угла в угол, все вокруг приобретает очертания хаоса и беспредела, которого сам боишься. Тебе мешает заколка, стягивающая волосы. Тебя нестерпимо тянет пройти сквозь стену в комнате или написать что-нибудь гениальное. На подъеме хватаешь первое попавшееся в руки. Неважно, что это — ручка с клочком бумаги, вырванным из конспектов по системному программированию, или гитара, которая, как назло, напрочь не строит. Бешенная сила гоняет мысли от одного полушария мозга к другому, движения рук принимают лихорадочный оттенок. И вот уже понимаешь, что вряд ли сможешь сочинить вторую "Yesterday". Но тебе вполне по плечу сдвинуть на ступеньку вниз Билла Гейтса, заняв его место. Естественно, в трясущиеся руки попадает самоучитель работы на компьютере. И так по кругу. В какой-то момент понимаешь, что если не зажать голову между дверью и косяком, крыша уедет окончательно, да на такой скорости, что не догонишь. Внутри черепной коробки происходят такие метаморфозы, от которых перед глазами встает мутная пелена и тянет к полу, словно существо, привыкшее перемещаться на руках, вдруг поставили на ноги. А вот когда начинаешь ощущать острую потребность в присутствии кого-либо рядом — это предел, и если не выбежать из пустой комнаты в более людное место, хана может прийти на самом деле.

Самое страшное то, что это становится необходимо.

В подъезд я вылетела, даже не глянув в зеркало. Вместе с гнилостным смрадом мусоропровода до меня долетал вопль отца: "А ну вернись, иначе не пущу за порог". И не пустил бы. Уже на четвертом этаже я поняла, что забыла ключи. От этого стало только легче. После девяти этажей лестниц ноги приятно устали. Мокрый ветер, ударивший в лицо, принес вместе с колючими каплями уверенность в правильности шага. Никогда ранее не испытывала я такой легкости, как в коконе воды и остром запахе листьев.

Прилипшие к ногам джинсы шуршали от каждого движения, босоножки по самый ремешок тонули в лужах, отросшая челка лезла в глаза. Зачем укладывать волосы, если природе с естественно-торчащими локонами ты нравишься больше?

Пять минут ходьбы до проспекта с вереницей пестрых дверей вдоль первых этажей. Механический кибер-город, вместо людей — машины. Идеальный момент для идеального ограбления. Посреди ливня никто не услышит криков о помощи, не заметит сумевшего выбежать заложника, и новых не прибавится — никто не забредет в маленький магазинчик вдали от остановки. Никто, кроме меня.

Подхожу к тонированной двери ювелирной лавки, тяну на себя ручку, перешагиваю через порог и чувствую на губах гладкость новой перчатки. Она еще хранит резкий запах кожи без примесей тепла человека, сигарет и перил.

— Молчание — условие жизни, — спокойно произносит низкий голос.

Я и не собираюсь кричать. Избавленная от замка на губах, спокойно разглядываю грабителей. Высокая фигура в кожаном плаще до щиколоток, из-под которого виднеется пояс проводов взрывчатки, терпеливо наблюдает через черные очки за торопливыми движениями продавщицы.

— Будь осторожна, — предупреждает он, стоит девушке скрыть кисть руки под витриной. — Заденешь кнопку, я нажму свою, — кончиком большого пальца гладит то, что я сначала посчитала камнем на перстне.

Девица встрепенулась и больше не повторяла попыток.

Мой пленитель стоял за спиной, в поле зрения попадали лишь подол длинного плаща и дуло пистолета на уровне локтя. Оружие угрожало не мне, оно следило за окаменевшим в углу охранником. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: этот наемный верзила наверняка побывал если не в Чечне, то поблизости и, не будь волшебного колечка, переломал бы шею его владельцу одним мизинцем. Но взрывоопасный поясок мог сработать. Самозванцы держались слишком уверенно для блефа, к играм со смертью им не привыкать. А еще... В каждой черте, будь то расслабленный наклон головы или ровное дыхание мне в затылок, сквозила одуряющая, всеобъемлющая до непонимания свобода. Она, приправленная ярким ароматом дорогого парфюма, превратилась в далекий маяк. Неприкрытое могущество двух фигур, одну из которых я не могла даже увидеть, только ощущать рядом — как затмение без предупреждения.

— Еще тридцать секунд, — поторопил девицу владелец кольца, и испуганная работница побросала в рюкзак оставшееся золото вместе с подставками. — Умница. Уходим.

Осторожно "пленитель" подвинул меня за локоть в сторону, освободив дорогу напарнику, и я позволила себе оглянуться. Столь же высокий, с той же гордой осанкой и большими тонированными очками, как и второй. Только волосы короче и гораздо темнее.

"Остановись мгновенье, ты прекрасно!", как писал Гете. Всего секунда, и они бы скрылись за дверью, унося иллюзию силы, которая уже не позволит мне жить спокойно. Так бывает, когда неожиданно встречаешь идеал и понимаешь, что больше не сможешь довольствоваться заменителями.

Владелец кольца переступил порог, "пленитель" замешкался, зацепив пояском плаща ручку двери. В этот момент охранник ожил. Одно точное движение, что-то метнулось в нашу сторону. Я не успела разглядеть предмет, инстинкт сработал быстро: шаг вперед, рывок руки, и моя сумка отбросила блеснувшую лезвием угрозу к стене.

Не осталось времени обдумывать поступки и принимать решения. Задняя дверца небесно-голубой "девятки" едва не отбила мне руку, закрываясь, но я успела.

— Это еще что? — "пленитель" даже не обернулся с водительского кресла.

— Я с вами, — попытка произнести фразу твердо провалилась, поэтому, глядя на удивленно приподнятые брови владельца кольца, я добавила: — пожалуйста.

Понимала ли я смысл происходящего? Да. За пару секунд, что прошли в безуспешной попытке рассмотреть глаза владельца кольца за ширмами очков, передо мной развернулась картина будущего, скорректированного все еще бьющим по темечку ливнем. Институт с престижными факультетами, обеспеченное будущее порядочной бизнес-леди утратили статус цели. Каждое нервное окончание вибрировало от ощутимой близости свободы. Я понимала, что меняю заточение родительской опеки на тюрьму во сто крат опаснее. На тюрьму, возможно, в полном значении слова. Но это была моя клетка, мной выбранная ниша.

— Двадцать три, — произнес "пленитель", и в этот же миг я оказалась на коленях у владельца кольца.

Резкие движения похитителя были точны — ни синяка, ни ссадины, ни удара. Словно я гуттаперчевая кукла, которую затянуть внутрь машины — обыденное дело. Дверца захлопнулась, даже не коснувшись моего носка. "Девятка" рванула с места. Горло сдавила хорошо знакомая горечь, но это слезы не страха или потери. Скорее, защитная реакция организма на перемены, которую мучительно сложно, но необходимо сдержать.

На первом же повороте машина нырнула во дворы и, минуя пару домов, замедлила ход. Только теперь страх сжал легкие. Стоит дверце открыться, я ненужным балластом вылечу в ближайшую лужу и, когда закончится, наконец, дождь, меня найдут недалеко от дома с пулей в голове. Стоит только заскрипеть отечественным тормозам, моя "свобода" закончится. И для похитителей это самое правильное решение, самый безопасный выход.

— Зачем ты сдаешься в рабство? — требовательный голос над ухом смешался с щелчком блокировки двери.

"Пленитель" не обернулся, смотрел на меня в зеркало заднего вида. Я не видела выражения глаз, но чувствовала, как напряглись руки владельца кольца, все еще держащего меня на коленях. Вероятность выбора обескуражила, упоминание "рабства" испугало, но отступить я уже не имела права. И не хотела.

— Лучше в рабство к вам, чем к родителям, — выпалила я, от волнения терзая золотой браслетик. — Их не выбирают. Можете выбросить меня, как псину, на улицу, можете, пристрелить, возвращаться домой я не стану.

— Сколько тебе лет? — спросил длинноволосый.

— Девятнадцать. Паспорт показать?

Он ухмыльнулся.

— Можешь его в окно выбросить.

До меня не сразу дошло осознание победы. Колеса снова набрали обороты, дома замелькали быстрее. В последний раз я взглянула на двор с чудом уцелевшей песочницей советского периода, перекрашенными этой весной турниками и подъездной дверью, которая столько лет пропускала в плен предопределенного существования. Откровением накатила ностальгия. Неужели действительно буду скучать? Или сердце щемит, потому что так должно быть, уходящему положено тосковать, прощаясь с обжитым гнездом? Уходящему, но не беглецу.

Владелец кольца пошевелился, распрямил спину, устраиваясь поудобнее. На заднем сидении, если взять на руки рюкзак с драгоценностями, осталось достаточно места.

— Может, мне лучше сесть в кресло? — спросила я.

Сначала он помотал головой, но тут же решил разъяснить:

— Незачем продавливать лишние улики. Криминалисты скоро по выдыхаемому углекислому газу искать смогут, а сейчас любая оставленная вмятина выведет на след. Даже по перхоти находят.

Вопрос исчерпал себя, как только я заметила под обоими обернутые полиэтиленом дощечки.

— В нашем мире есть несколько правил, — продолжил владелец кольца. — Первое — никогда не светить у точек свои машины. Второе — никогда не пользоваться повседневным парфюмом и средствами гигиены перед операцией, никогда не касаться стен, прилавков, перил, одним словом — не оставлять никаких ощутимых признаков присутствия. Третье — в любой ситуации сохранять спокойствие, страх за жизнь может обернуться потерей жизни. Четвертое — быть тылом друг для друга. И пятое — никого не убивать при свидетелях.