Паразиты

ПАРАЗИТЫ

Часть первая.

— Так мы договорились? — в упор смотрю на журналиста. Он кивает. Старается выглядеть наглым, независимым и при этом прячет руки в карманах кожаной куртки. Я знаю, его пальцы подрагивают. Откинувшись на спинку жесткого стула сидеть неудобно, но служитель пера изо всех сил изображает акулу и не позволяет себе принять закрытую позу.

Безопаснее и неприступнее этой комнаты только замок моих драконов в заблокированном режиме. При желании я смогу вырвать прибитые к полу ножки стульев и раскроить охранникам череп, но не стану. Пока.

— Если опубликуешь запись до исполнения приговора, тебя убьют.

На самом деле, огласка до побега и мне не сулит легкой казни. После — станет ядовитой шпилькой меж ребер всей эмпирической братии. Журналист в любом случае не выживет, но знать об этом ему не обязательно.

Женщинам положено быть стервами.

— Итак, начнем. Видишь ли, журналист, не все решаемо деньгами и положением в обществе. Даже отличница из уважаемой семьи от тюрьмы не застрахована. А знаешь, здесь довольно мерзко — все прелести жизни в одном здании: крысы, которых я не выношу, грязные опустившиеся бабы, которых я не выношу еще больше, чем крыс, отбросы под видом еды, их не то, чтобы есть, их коснуться пальцем ноги противно. Ан нет, ем и добавки бы попросила. Все равно не дадут, даже если ноги надзирателям лизать до блеска буду. И не только ноги... понимаешь, о чем я? Что тебя так передернуло? Не знаешь тюремных законов? Или считаешь выдумками собратьев? Зря.

И зря глядишь с презрением. Когда кто-то допускает в туалет своей натуры, невольно перекладываешь его дерьмо на себя и мысленно крестишься: "слава тебе, Боженька, что я не такой". А ведь спустя неделю, месяц, жизнь можешь засмердеть так же. Только память и самомнение не подскажут, что так воняет. Не веришь? А помнишь, как твоего знакомого толпа пинала по почкам? Ты тогда мимо прошел, посчитав не своим делом. И никто не знает об этом эпизоде, потому что, сколько ни выпей, гордость и самолюбие не позволят признаться. Не делай такие глаза, почти каждый мужик аналогично поступал, и почти каждый осуждал другого за то же самое. Это природа человека, фундамент поговорки "не суди, да не судимым будешь". Я веду к тому, что ты — такой благополучный, порядочный с виду — не застрахован от ошибок и перемен. Знаешь, что самое удивительное? От хорошей девочки до меня нынешней всего год. Один год инакомыслия, который я не променяю ни на какое благополучие.

Помню, в тот день похолодало. Плюс двадцать по Цельсию для сибирского июня вполне нормальная погода, а пятнадцать при ливне — удобная панорама переменам жизни. Обычно в такие дни я сидела на подоконнике и пыталась писать философские стихи о добре и зле. Получалось плохо, проба пера как-никак, но я была полна решимости вырасти и стать журналистом. В детстве всегда так. Сначала считаешь, что "станешь взрослой", когда закончишь школу, потом — институт. И вот тогда... Осталось подождать совсем немного до взрослости, до исполнения мечты. Многие всю жизнь ждут, пока не покрываются плесенью семейной жизни. А на деле — достаточно выйти в ливень.

Помню...

Глава 1.

Капли стучали по карнизу с такой силой, будто тучи напичканы гравием. Бац. Ба-бац. Ба-ба-бац по темечку грохотом.

Сколько лет требуется для выработки иммунитета на семейные скандалы? Явно больше девятнадцати. Или я слишком чувствительна к доносившимся через закрытую дверь воплям, которые не могла перекрыть даже "Tristania". Хотелось уехать далеко-далеко, куда не донесутся всхлипы и упреки. Хоть автостопом. Избавиться от грохота бьющейся посуды и стен с зелеными обоями в крупный синий цветочек. Всегда ненавидела зеленый цвет, но внимательные родители решили, будто противная травянистость избавит меня от частых истерик. Куда там!

За тонкой стеной отец обзывает мать "блядью", она его — "импотентом". Знаю, в такие моменты мамаша всегда грозит забрать меня и уйти, а он упрекает ее за деньги, меня называет выродком змеи и прочит карьеру проститутки. Но я не такая, как она! Я никогда бы не стала жить с мужиком ради машины, квартиры и бриллиантов три раза в год — на восьмое марта, новый год и в день рождения. Гораздо лучше получать маленькие подарки. Обрадовать дешевым презентом сложнее, для этого нужно знать и по-настоящему любить. Я никогда бы не стала упрекать ребенка в похожести на отца. Лучше вообще не иметь детей, чем заставлять их давиться обидой в своей комнате и пропускать телефонные звонки (а вдруг "друзья" услышат ругань предков и — не дай Бог — пожалеют или посмеются).

Постепенно, с каждым вдохом я все глубже проваливалась в состояние, которое всегда выполняло функции бестолковых зеленых обоев с точностью до наоборот. Иной мир в вольере комнаты выворачивал наизнанку, и порой становилось страшно от истинного лица. Я так и не сумела подобрать название, но я знаю, что это такое.

Сначала хочешь объять необъятное, собрать в охапку весь мир, и сделать это надо именно сейчас! В голове возникают вроде бы естественные вопросы. Например, почему все считают одиночество бедой, если это единственное, в чем ты сейчас нуждаешься? С какой стати ты не можешь говорить с человеком без каких-либо технических посредников, если он находится на расстоянии тысяч километров, ведь достаточно сказать одно слово, и он ответит, причем то, чего ты ждал больше всего на свете? И вообще, кто решил, что ковер в твоей комнате красный, а не темно-сиреневый?

Начинаешь метаться из угла в угол, все вокруг приобретает очертания хаоса и беспредела, которого сам боишься. Тебе мешает заколка, стягивающая волосы. Тебя нестерпимо тянет пройти сквозь стену в комнате или написать что-нибудь гениальное. На подъеме хватаешь первое попавшееся в руки. Неважно, что это — ручка с клочком бумаги, вырванным из конспектов по системному программированию, или гитара, которая, как назло, напрочь не строит. Бешенная сила гоняет мысли от одного полушария мозга к другому, движения рук принимают лихорадочный оттенок. И вот уже понимаешь, что вряд ли сможешь сочинить вторую "Yesterday". Но тебе вполне по плечу сдвинуть на ступеньку вниз Билла Гейтса, заняв его место. Естественно, в трясущиеся руки попадает самоучитель работы на компьютере. И так по кругу. В какой-то момент понимаешь, что если не зажать голову между дверью и косяком, крыша уедет окончательно, да на такой скорости, что не догонишь. Внутри черепной коробки происходят такие метаморфозы, от которых перед глазами встает мутная пелена и тянет к полу, словно существо, привыкшее перемещаться на руках, вдруг поставили на ноги. А вот когда начинаешь ощущать острую потребность в присутствии кого-либо рядом — это предел, и если не выбежать из пустой комнаты в более людное место, хана может прийти на самом деле.

Самое страшное то, что это становится необходимо.

В подъезд я вылетела, даже не глянув в зеркало. Вместе с гнилостным смрадом мусоропровода до меня долетал вопль отца: "А ну вернись, иначе не пущу за порог". И не пустил бы. Уже на четвертом этаже я поняла, что забыла ключи. От этого стало только легче. После девяти этажей лестниц ноги приятно устали. Мокрый ветер, ударивший в лицо, принес вместе с колючими каплями уверенность в правильности шага. Никогда ранее не испытывала я такой легкости, как в коконе воды и остром запахе листьев.

Прилипшие к ногам джинсы шуршали от каждого движения, босоножки по самый ремешок тонули в лужах, отросшая челка лезла в глаза. Зачем укладывать волосы, если природе с естественно-торчащими локонами ты нравишься больше?

Пять минут ходьбы до проспекта с вереницей пестрых дверей вдоль первых этажей. Механический кибер-город, вместо людей — машины. Идеальный момент для идеального ограбления. Посреди ливня никто не услышит криков о помощи, не заметит сумевшего выбежать заложника, и новых не прибавится — никто не забредет в маленький магазинчик вдали от остановки. Никто, кроме меня.

Подхожу к тонированной двери ювелирной лавки, тяну на себя ручку, перешагиваю через порог и чувствую на губах гладкость новой перчатки. Она еще хранит резкий запах кожи без примесей тепла человека, сигарет и перил.

— Молчание — условие жизни, — спокойно произносит низкий голос.

Я и не собираюсь кричать. Избавленная от замка на губах, спокойно разглядываю грабителей. Высокая фигура в кожаном плаще до щиколоток, из-под которого виднеется пояс проводов взрывчатки, терпеливо наблюдает через черные очки за торопливыми движениями продавщицы.

— Будь осторожна, — предупреждает он, стоит девушке скрыть кисть руки под витриной. — Заденешь кнопку, я нажму свою, — кончиком большого пальца гладит то, что я сначала посчитала камнем на перстне.

Девица встрепенулась и больше не повторяла попыток.

Мой пленитель стоял за спиной, в поле зрения попадали лишь подол длинного плаща и дуло пистолета на уровне локтя. Оружие угрожало не мне, оно следило за окаменевшим в углу охранником. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: этот наемный верзила наверняка побывал если не в Чечне, то поблизости и, не будь волшебного колечка, переломал бы шею его владельцу одним мизинцем. Но взрывоопасный поясок мог сработать. Самозванцы держались слишком уверенно для блефа, к играм со смертью им не привыкать. А еще... В каждой черте, будь то расслабленный наклон головы или ровное дыхание мне в затылок, сквозила одуряющая, всеобъемлющая до непонимания свобода. Она, приправленная ярким ароматом дорогого парфюма, превратилась в далекий маяк. Неприкрытое могущество двух фигур, одну из которых я не могла даже увидеть, только ощущать рядом — как затмение без предупреждения.

— Еще тридцать секунд, — поторопил девицу владелец кольца, и испуганная работница побросала в рюкзак оставшееся золото вместе с подставками. — Умница. Уходим.

Осторожно "пленитель" подвинул меня за локоть в сторону, освободив дорогу напарнику, и я позволила себе оглянуться. Столь же высокий, с той же гордой осанкой и большими тонированными очками, как и второй. Только волосы короче и гораздо темнее.

"Остановись мгновенье, ты прекрасно!", как писал Гете. Всего секунда, и они бы скрылись за дверью, унося иллюзию силы, которая уже не позволит мне жить спокойно. Так бывает, когда неожиданно встречаешь идеал и понимаешь, что больше не сможешь довольствоваться заменителями.

Владелец кольца переступил порог, "пленитель" замешкался, зацепив пояском плаща ручку двери. В этот момент охранник ожил. Одно точное движение, что-то метнулось в нашу сторону. Я не успела разглядеть предмет, инстинкт сработал быстро: шаг вперед, рывок руки, и моя сумка отбросила блеснувшую лезвием угрозу к стене.

Не осталось времени обдумывать поступки и принимать решения. Задняя дверца небесно-голубой "девятки" едва не отбила мне руку, закрываясь, но я успела.

— Это еще что? — "пленитель" даже не обернулся с водительского кресла.

— Я с вами, — попытка произнести фразу твердо провалилась, поэтому, глядя на удивленно приподнятые брови владельца кольца, я добавила: — пожалуйста.

Понимала ли я смысл происходящего? Да. За пару секунд, что прошли в безуспешной попытке рассмотреть глаза владельца кольца за ширмами очков, передо мной развернулась картина будущего, скорректированного все еще бьющим по темечку ливнем. Институт с престижными факультетами, обеспеченное будущее порядочной бизнес-леди утратили статус цели. Каждое нервное окончание вибрировало от ощутимой близости свободы. Я понимала, что меняю заточение родительской опеки на тюрьму во сто крат опаснее. На тюрьму, возможно, в полном значении слова. Но это была моя клетка, мной выбранная ниша.

— Двадцать три, — произнес "пленитель", и в этот же миг я оказалась на коленях у владельца кольца.

Резкие движения похитителя были точны — ни синяка, ни ссадины, ни удара. Словно я гуттаперчевая кукла, которую затянуть внутрь машины — обыденное дело. Дверца захлопнулась, даже не коснувшись моего носка. "Девятка" рванула с места. Горло сдавила хорошо знакомая горечь, но это слезы не страха или потери. Скорее, защитная реакция организма на перемены, которую мучительно сложно, но необходимо сдержать.

На первом же повороте машина нырнула во дворы и, минуя пару домов, замедлила ход. Только теперь страх сжал легкие. Стоит дверце открыться, я ненужным балластом вылечу в ближайшую лужу и, когда закончится, наконец, дождь, меня найдут недалеко от дома с пулей в голове. Стоит только заскрипеть отечественным тормозам, моя "свобода" закончится. И для похитителей это самое правильное решение, самый безопасный выход.

— Зачем ты сдаешься в рабство? — требовательный голос над ухом смешался с щелчком блокировки двери.

"Пленитель" не обернулся, смотрел на меня в зеркало заднего вида. Я не видела выражения глаз, но чувствовала, как напряглись руки владельца кольца, все еще держащего меня на коленях. Вероятность выбора обескуражила, упоминание "рабства" испугало, но отступить я уже не имела права. И не хотела.

— Лучше в рабство к вам, чем к родителям, — выпалила я, от волнения терзая золотой браслетик. — Их не выбирают. Можете выбросить меня, как псину, на улицу, можете, пристрелить, возвращаться домой я не стану.

— Сколько тебе лет? — спросил длинноволосый.

— Девятнадцать. Паспорт показать?

Он ухмыльнулся.

— Можешь его в окно выбросить.

До меня не сразу дошло осознание победы. Колеса снова набрали обороты, дома замелькали быстрее. В последний раз я взглянула на двор с чудом уцелевшей песочницей советского периода, перекрашенными этой весной турниками и подъездной дверью, которая столько лет пропускала в плен предопределенного существования. Откровением накатила ностальгия. Неужели действительно буду скучать? Или сердце щемит, потому что так должно быть, уходящему положено тосковать, прощаясь с обжитым гнездом? Уходящему, но не беглецу.

Владелец кольца пошевелился, распрямил спину, устраиваясь поудобнее. На заднем сидении, если взять на руки рюкзак с драгоценностями, осталось достаточно места.

— Может, мне лучше сесть в кресло? — спросила я.

Сначала он помотал головой, но тут же решил разъяснить:

— Незачем продавливать лишние улики. Криминалисты скоро по выдыхаемому углекислому газу искать смогут, а сейчас любая оставленная вмятина выведет на след. Даже по перхоти находят.

Вопрос исчерпал себя, как только я заметила под обоими обернутые полиэтиленом дощечки.

— В нашем мире есть несколько правил, — продолжил владелец кольца. — Первое — никогда не светить у точек свои машины. Второе — никогда не пользоваться повседневным парфюмом и средствами гигиены перед операцией, никогда не касаться стен, прилавков, перил, одним словом — не оставлять никаких ощутимых признаков присутствия. Третье — в любой ситуации сохранять спокойствие, страх за жизнь может обернуться потерей жизни. Четвертое — быть тылом друг для друга. И пятое — никого не убивать при свидетелях.

— Интересный пункт, — заметила я. — Странно слышать такое от человека, обмотанного взрывчаткой.

— Чтобы она сработала, нужен какой-нибудь детонатор.

— Какой-нибудь? А кнопка на кольце?!

— Блеф, — отмахнулся он и демонстративно ткнул пальцем в "кнопку". — Видишь, чтобы подорвать, в меня нужно хотя бы выстрелить.

Их зловещая самоуверенность неприятно кольнула. Сложно принять и поверить в расчетливую балансировку на грани фола. Слишком опасно и зыбко. Одна осечка спровоцирует фатальный провал. А в людей, не совершающих ошибки, я не верю.

— Вы слишком самонадеянны, — осторожно заметила я. — Угрожаете неподключенной бомбой, рассказываете все секреты незнакомой девчонке. А вдруг я шпион? Вдруг у меня микрофон спрятан, и сейчас вас окружают?

— Не похоже, — хмыкнул длинноволосый. — Шпионы разглядывают взрывчатки изучающее, а не с любопытством, на месте они осматривают ситуацию, а не самих преступников...

— А еще на ножи с сумками не бросаются, — заметил "пленитель", и оба рассмеялись. — Кстати, до сих пор не понимаю, зачем он это сделал.

— Видимо, чтобы совесть очистить. Бесполезность осознавал, но и бездействовать не мог. Ты же видел, парень не из марионеток.

Они замолчали. Искусственная тишина с перебоями дождя и гулом мотора навеяла неприятные воспоминания о семейных поездках за город. Часто мы брали с собой соседей и, несмотря на вместительность отцовского джипа, мне приходилось сидеть на тренированных ляжках матери. Редко во время поездки кто-то заводил разговор. Лишь мать с соседкой нет-нет да перекидывались парой ничего не значащих фраз о целлюлите и подорожании косметики. 3ато после нескольких бокалов вина их языки развязывались до такой степени, что наутро никто не помнил, за что кому надавали по челюсти. Я ненавидела такой "отдых" и, только теперь смогла признаться, что никогда не была по-детски счастлива.

Пришлось отгонять навязчивые ассоциации. Пусть новая дорога напоминала о ненавистном прошлом, но все должно изменится. Не вечно же мне ездить на коленях у...

— Кстати, как вас зовут? — поразило, насколько поздно вопрос вырвался.

— Я уж подумал, что для нынешней молодежи имена не существенны, — ухмыльнулся "пленитель".

— Ты так стар, чтобы негодовать о нравах нынешней молодежи?

— Не настолько, насколько кажется, — отрезал длинноволоый. — Я — Марк, он — Джон. Возраст — двадцать девять-двадцать восемь.

— А я — Лина, — сказала и осеклась. Даже маленькая ложь грозила неприятностями. Все равно паспорт увидят. Испытывать судьбу я не стала. — Но это не настоящее имя...

— Хорошо, — оборвал Марк. — Значит, сделаем на это.

— Что сделаем?

— Новый паспорт.

Удивляться особо нечему, я уже пересекла границу законной жизни. И на этой ее стороне недостаточно места правде рождения. Достойный финал адвокатской дочки.

— Хорошо, — сказала я скорее себе.

— И еще, — отозвался Джон, пристраивая машину на стоянке у подъезда многоэтажки. — Этот город ты видишь в последний раз.

Только после этих слов я поняла, что не просто изменила будущее, я изменила его навсегда.

Из машины Джон меня практически вытащил. По привычке я чуть не схватилась за ручку двери, но Марк остановил. Отныне придется контролировать каждое движение, следить за каждым шагом и жестом.

Дождь уже кончился, но улицы не спешили наполниться прохожими. В подъезде давно не убирались, заплеванные лестничные клетки с горами окурков вряд ли собирали молодежь по вечерам, а днем — тем более. Выше четвертого пролета подниматься мы не стали и расположились у мусоропровода. Всего минута потребовалась парням, чтобы сбросить и обернуть бумагой плащи и обувь, уложить взрывчатку в дорожную сумку. Они избавились от очков, и я сумела наконец-то разглядеть напарников. Более крепкий, накачанный Джон — олицетворение Казановы нашего века. Зашнуровывая кроссовки, он бросал беглые взгляды из-под черной челки. Я старалась не смотреть на пухлые губы и переключала внимание на сосредоточенного Марка, но их полуулыбка притягивала, как зов вампира. Однако, каким бы обольстителем Джон ни был, от Марка исходила дикая сила, какая встречается лишь у больших опасных кошек. Каждое плавное и одновременно молниеносное движение покоряло грацией. В резких скулах пряталась непоколебимая уверенность, а огромные узкопосаженные глаза выдавали болгарские или венгерские корни.

Я могла бы часами наблюдать за перевоплощением, но они закончили до обидного быстро. Подожженные перчатки быстро поделились огнем с обернутой в бумагу одеждой, и горящий сверток полетел по мусоропроводу.

— Запрыгивай на спину, — скомандовал Джон, не забыв огорошить откровенным взглядом.

Я повисла на нем, как рюкзак, обхватив сильную шею. И тут же лишилась каблука на правом босоножке.

— Зачем?

— Для тебя сменки нет, — ответил Марк, устраивая рюкзак с золотом за плечами. — А следы оставлять незачем.

Изображать счастливую беззаботность было сложно лишь поначалу. Стоило выйти на оживленный проспект перед семейным торговым центром, как со всех сторон посыпались завистливые взгляды. Еще бы — два довольных жизнью красавца со штампом обеспеченности всецело поглощены девчонкой без прически, косметики и забот о благополучии. Язвительностью и злостью окатывала каждая девица, обращающая внимание за нелепую троицу. Во мне взыграла гордость, и я разошлась не на шутку, вызвав фальшивой непосредственностью искренний смех напарников.

На парковке у торгового центра Марк подошел к черному тонированному "Фольксвагену" с нездешними номерами.

— Он наш? — тихо уточнила я.

— Да, наш, — ответил Джон, сделав ударение на последнем слове.

Мне это понравилось.

Расположившись в удобном салоне, я заново просматривала киноленту дня. Каждая секунда намертво впечаталась в память: размытая по окну оставленного дома необычно крупная капля, разбитый плафон родного подъезда, желтая нашивка на плече охранника, стершаяся обивка сидения "девятки", надпись "помойка" на люке мусоропровода и огромная лужа перед парковкой торгового центра. Мириады нюансов с пометкой "последний день". Стало немного грустно и тоскливо, вспомнились сокурсники с пошлыми шутками в дешевых кафе, напыщенная соседка и жуткое мамино платье кислотно-салатового цвета. Привычным движением я прокрутила на пальце дешевое колечко — подарок первого ухажера — и, сорвав его, выбросила через опущенное стекло. Теперь незачем хранить старые реликвии. Исписанные листы тяжелее сжигать.

— Кстати, а что означало "двадцать три"? — спросила я и хотела было уточнить, напомнить о замечании перед отъездом с места встречи, но сидящий рядом Марк ответил сразу:

— Секунды после того, как продавщица нажала тревожную кнопку.

Не могут люди помнить и просчитывать ходы с такой скрупулезностью. Только если они Бонды, Оушены или... не люди.

Глава 2.

Так я попала в Омск. Грузный, как старая торговка, город выполз навстречу не спеша. Сначала издалека покосился на нас забором санатория, затем выплюнул кучку производственных зданий, от одинокости которых кольнуло обреченностью, и только спустя железнодорожный хребет соизволил показать ущербное тело с прыщами жилых домов. В мареве полуденного солнца ухабистая трасса напоминала мятые джинсы. Такое безобразие и в родном городе встречалось часто, но уставшие за ночь глаза воспринимали любую неровность дороги, как шрам от бесчувственности людей.

Как ни старалась, за весь путь я не сомкнула глаз ни на минуту. Хотя напарники молчали — Джон следил за дорогой, изредка подвывая баритоном симфониям Баха, а у Марка хватило спокойствия уснуть — мне мешали назойливые последождевые комары и сомнения. Причем, волнения перед ожидаемой жизнью не тревожили. Долгие часы я решала, как заставить родителей не поднимать на уши УГРО. Послать открытку? Вычислят. Позвонить? Вычислят еще быстрее. Связаться через Интернет? Омские ищейки настигнут, стоит папочке дать команду "Апорт". Есть только один способ — "умереть".

На полдороги я решила поделиться размышлениями с Джоном, он отмахнулся: "Забей", и тут же добавил:

— Это наши заботы, но мыслишь в правильном направлении.

Вдаваться в подробности я не стала, хотя перекладывать заботы на других, не понимая способов, легко только когда от этого не зависит твоя жизнь в прямом смысле слова.

Проехав, как тогда показалось, весь город, мы остановились в зарослях коттеджей. Среди однотипных коробок с претензией на роскошь наш дом выглядел замком. Отделанные под каменную кладку серые стены походили на средневековую крепость в окружении красно-кирпичных лачуг современной цивилизации. Я даже испытала гордость и щемящий восторг от аскетических конусов крыш над стрельчатоглазыми телами особняка и двух примыкающих башенок.

Смоляные ворота приветствовали мелодичным фальцетом и распахнулись, как по волшебству. Еще одним отличием "замка" от соседей стал асфальтированный периметр двора вместо хаотично рассаженных деревьев.

Разглядывая круглые окошки подвала, я не удержалась от глупого вопроса:

— Здесь, поди, и привидения имеются?

Рука Марка замерла, провернув ключ входной двери, из-под длинной челки полоснул пугающий взгляд.

— Конечно. В количестве двух штук.

— Не бойся, детка, — хохотнул за спиной Джон, — тебя они не съедят.

Каким бы шутливым тон ни был, за порог я ступила с опаской. Небольшой холл встретил не мрачной сыростью, как ожидалось, а ласковым светом люминесцентных ламп и ненавязчивым запахом фиалок. Цветы, разбросанные в горшках по всей комнате, были прекрасны, и от мягкой голубой подсветки бархатистые лепестки казались хрупче крыльев бабочки. В моем прежнем доме цветов отродясь не было, мать, якобы, страдала аллергией на пыльцу, но при этом могла целый вечер плакаться, что отец давно не дарил букетов.

Скинув ветровку и босоножки, я прошла внутрь "замка". Первая же комната вызвала недоумение: почему родители, будучи весьма состоятельными, не заботились об уюте? Конечно, построить дворец с колоннами не каждому по зубам, но обстановку в тон подобрать-то можно! В приемном зале гармонично сочетались старина и хай-тек. Под навесным потолком решеткой пересекались лампы дневного света. Рядом со стеклянным столиком стояли три дивана кофейной расцветки. Стену напротив занимали плазменная панель и репродукции полотен Босха. Динамиков квадро-системы разглядеть я так и не смогла, видимо они скрывались под узорчатыми реями колонн. У противоположной стены в углу расположился бар из темного дерева. Под ногами расстелился огромный коричневый ковер с молочным узором, а в дальнем углу гордо поблескивал черной лакировкой шикарный рояль. И всюду — в раскосых волнах портьер, в неторопливом тиканье гиацинтовых часов или едва уловимом шорохе кондиционера — угадывалось соседство эпох. Будто времена, проходя сквозь этот зал, оставляли чуть-чуть своей неповторимости.

— Проходить собираешься?

Мягко подвинув меня, Марк скользнул тенью через всю комнату и скрылся за дверью в противоположной стене.

— Это невероятно! — призналась я, ступив на щекочущий пятки ворс ковра. — Никогда не видела ничего подобного!

— Разве? — хитро прищурился Джон. — Что ты тогда вообще в жизни видела?

— Ничего.

И это правда. Еще девчонкой я часто фантазировала о собственном доме, но даже мое, забитое атмосферой дворцовых палат Дюма или — позже — Райсовских катакомб, воображение ограничивалось цветом обоев и фасоном мебели. Я не удержалась от соблазна коснуться гладких клавиш рояля, и кристальный звук прокатился по стенам.

— Умеешь играть? — голос Джона над ухом прошелся вибрацией по всему телу.

— Семь лет музыкальной школы, — ответила я, изо всех сил стараясь не раскрыться голосом.

— Тогда вот это ты должна знать.

Его руки приникли к клавишам, я оказалась зажатой между роялем и горячим телом. Грудная клетка Джона касалась спины, словно раскаленная печь. Какой температурой нужно обладать, чтобы я чувствовала себя, как клейменное животное? Для первого урока музыки Джон выбрал весьма красноречивый вальс Дога.

Я уже превратилась в сироп, когда мелодию оборвал суровый голос.

— Эй, Сальери, Лине нужно отдохнуть.

— Да, конечно, — неохотно согласился Джон и, взяв меня за руку, потянул к двери. — Пойдем, я покажу спальню.

— Не стоит, — отрезал Марк, словно вырывал добычу у противника. — Я сам.

Исход безмолвной перепалки меня не волновал. Победа все равно виделась на моем фронте. Сдаться на милость любому из них — все равно, что джек-пот выиграть. К тому же, второй в долгу не останется. Вопрос времени. Из вредности я решила внести коррективы в игру.

— Перед сном надо принять душ. А уж этой дверью, думаю, не ошибусь.

Джон поджал губы, Марк, напротив, одарил одобряющей полуулыбкой. Мне позволили сделать выбор. Мизерный жест свободы приглушил стоны разума, все еще сопротивлявшегося переменам.

Уже скрывшись за дверью, я расслышала возмущенный возглас Джона: "Ты с ума сошел!".

Оказывается, гостиная занимала весь первый этаж замка. Наверх вела утопленная в полумраке лестница. Со стен коридора меня разглядывали причудливые гипсовые узоры, под ногами тихонько поскрипывал синтетический палас.

Второй этаж встретил распахнутой деревянной дверью и широким коридором. Хотя можно ли так назвать небольшое помещение с россыпью дверей? Через деревянные жалюзи лентами просачивался солнечный свет, обличая круговерть пылинок, на маленьком диванчике валялся номер "Максима", еще несколько лежали на журнальном столике. И если внизу царила смесь эпох, то здесь покоилась современность. Именно покоилась, потому что ненавязчивый, аскетический холл расслаблял голубыми тонами и ароматом сандала.

Показушная независимость аукнулась: передо мной одна дверь, в смежной стене — еще три. И какая из них ведет в ванную? Я наугад подошла к ближайшей, но за ней чернела еще одна лестница.

— На чердаке ванной нет.

Мне следует привыкнуть к бесшумности Марка, чтобы не вздрагивать каждый раз, когда его голос рассекает загадочную тишину дома.

— Тебе в соседнюю, — пояснил он. — Третья — туалет.

— А эта, — указала я на одинокий проем большой стены, — ведет в спальню?

— Да.

— Ясно.

Ничего ясного! Специально употребив единственное число, я очень надеялась на поправку. От предчувствия нервно сбилось сердце. До отношений парочки этих драконов мне дела нет, но если в их обители нет лишней кровати...

Марк пресек дальнейший расспрос, исчезнув за дверью, и был прав. Думать о морали и нравственности стоит перед тем, как прыгнуть в машину к незнакомым мужикам, а не в их доме. Правильно пел Чиж — поздно пить "Боржоми", если почки отвалились.

В мягкой белизне ванной комнаты попытки объяснить скоропалительность и, признаться, безалаберность вчерашнего дня потерпели фиаско. Меня не похищали и не гипнотизировали. Скорее, соблазнили. Красиво, непринужденно и жестоко. Видимо, с детства во мне жила не Анжелика, как мечталось, а Бонни. Вот и получила вместо де Бержерака двух Клайдов. Кто сказал, что мечты не сбываются?

Майка пропахла потом от дальней поездки, джинсы изнутри приобрели неприятную засаленность, и я вздохнула с облегчением, заметив на перламутровом крючке ворсистый банный халат. Влезать в грязную одежду после воды, розовый запах которой уже дурманил, представлялось пыткой.

Первые же секунды в джакузи, рассчитанном, как минимум, на двоих, разнежили не только тело. Растечься бы волнами по атласной гладкости фаянса, и розовой пеной выползти через край. На стене среди квадратных зеркальных плиток выступала кнопка. От ее нажатия комната сменила яркое зарево электричества на разноцветные огни. Отдавшись эйфории, я расслабилась, откинула голову на край джакузи и... заорала. Хаотично шлепая по стене в поисках жуткой кнопки, я не могла ее найти, крошечный выступ словно исчез, оставив меня, запертую в ванной с сотнями горящих глаз. Десятки женских лиц уставились с потолка взглядами, полными боли. В бледном свете вода стала красной, покрытой белой пеной, как кровь из глубокой раны. Я разодрала горло криком, поскальзываясь на гладкой поверхности в попытках выбраться из зловещей чаши, когда в ванную влетел Марк. Он зажег яркий свет, и лица исчезли в белом полотне потолка.

— Успокойся, — мягко потребовал Марк, присев на край джакузи. — Это всего лишь рисунок.

Меня трясло и подбрасывало от конвульсий истерики. Но стоило Марку приобнять за плечи, как чувство защищенности вытеснило страх. Я уткнулась лицом в его колени и потихоньку успокоилась.

— Зачем вы изрисовали потолок такой мерзостью? — спросила я, все еще всхлипывая.

— Что мерзкого в лицах девушек? Ты просто не ожидала их увидеть. На самом деле они прекрасны!

— Нет! — настаивала я. От возмущенного взмаха руки на рубашке Марка появились мокрые пятна. — Они... они... мертвые! Бледные, как у трупов. Зачем рисовать на потолке мертвецов?

Отвечать Марк не стал, отстранился и строго посмотрел в глаза.

— Я ошибся в тебе. С такой реакцией на невинную роспись, что ты выкинешь при виде настоящей, грязной смерти?

Этого не избежать. Да, у парней есть правила, но, оказавшись здесь, я больше не свидетель. Я — сообщник. И рано или поздно увижу, как человек перестанет существовать от рук подельников.

— Марк, — остановила я, когда он собрался уходить. — Ты сказал, что эти лица прекрасны. Научи видеть их красоту.

Он раздумывал прежде чем вернуться на край джакузи. Снова над головой засветились глаза, но теперь я смотрела на них по-другому, внимая тихому низкому голосу.

— Запомни, Лина, истинное очарование женщины в ее беззащитности. Настоящая женщина может казаться волевой и независимой, но стоит всколыхнуть сердце, и она откроет истинную слабость, уязвимость. Как и жизнь, чья прелесть в быстротечности. А теперь представь ту нежную безвольность, что излучает девушка на границе смерти. Податливая и беспомощная, она есть олицетворение трогательной хрупкости, сравнимой лишь с хрусталем.

Я вгляделась в застывшие лица, умоляющие и обреченные. Художнику знакома смерть, иначе не передать красками трагизм, который сочился из каждого взгляда подобно березовому соку израненной коры. По кафельным стенам все еще стекали багряные капли, брызгами заброшенные к мозаике лиц моей паникой, и каждая из них казалась последней слезой жизни, скатившейся с нарисованных глаз. Марк все говорил и говорил, вспоминал Патрика Зюскинда, воспевшего ароматы живого через смерд смерти, благодарил Эдгара По за обличение величия мертвой женственности, и мне открывалась пульсирующая ужасом панорама предстоящего, настолько яркая, что слог имени дернулся из горла хрипом.

— Марк, — я сглотнула, чтобы вернуть голосу звук, — вы меня убьете?

Рука в закатанном по локоть рукаве рубашки потянулась к стене, разделив джакузи на две половины: одна — кровавая лужа с пузырями вместо пены, вторая — маленький бассейн с моим напрягшимся в ожидании телом. От нажатия кнопки зажегся свет, скрыв бледные лица.

— Нет, — спокойно ответил Марк с улыбкой, изучающе оглядев мою незащищенную шею. — Ты уже слишком беспомощна. Зачем лишать жизни того, кто находится в твоей власти? Нет, Лина, тебе уготована роль музы.

Еще не успело услышанное отложиться упорядоченной цепочкой мыслей, как я получила подарок. Губы Марка оказались холодными и влажными, с привкусом дорогих сигарет и коньяка. Легкостью крыльев мотылька поцелуй коснулся рта и растаял.

— Не засиживайся в горячей воде, — с улыбкой произнес Марк, — давление поднимется.

Вслед за тихим хлопком двери растворился страх. Я готова была умереть, но от руки этого порочного Дьявола, потому что он сумеет убить нежно.

Из-за двери спальни доносились обрывки фраз, я помедлила, прежде чем войти и, припав ухом к белому пластику, попыталась подслушать разговор. Но голоса звучали тихо, и хоровое пение грянуло силой "Lacrimosa" Моцарта, лишив возможности уловить хотя бы слово. Кроме того, хоть пластиковый пол и подогревался, стоять на нем босыми ногами было холодно.

Мое появление в комнате особого ажиотажа не вызвало — Марк продолжал говорить по телефону, нарезая круги между диваном и старинным секретером; Джон расстелился на огромной кровати с закрытыми глазами и качал ногой в такт музыке. Кровать в спальне, действительно, была одна, но на ней могла разместиться целая рота. Сначала я подумала, что меня попросту не заметили и села в кожаное кресло. Фривольная атмосфера настраивала на окончательный срыв плотины запретов, и я потянулась к открытой пачке сигарилл. Коричневые палочки с крошечными мундштуками должны были завершить картину перевоплощения. Сколько раз я представляла себя вальяжной дамой, изящно зажимающей дымящуюся сигарету пальцами, но всегда боялась попробовать. Теперь же, избавившись от страха перед отцовской яростью, я решила дать себе волю, хотя организм молил о сне, а не очередной встряске.

— Не тронь, — приказал Джон, стоило мне коснуться сигарилл. — Иди сюда.

Точь-в-точь, как отец. Он обращал внимание лишь на мои пороки или ошибки и сразу принимался командовать. "Учи уроки. Сиди дома. Выброси постеры. Сними штаны, сейчас ремня получишь". И ни разу мать не заступилась.

— Иди сюда, — еще раз повторил Джон. Марк закончил звонок и, облокотился на подоконник.

Сопротивление будет сломлено силой. Никакого намека на нежность и игривость. Только требование. Рабство. И у меня нет права бояться.

Поднимаюсь с кресла, осторожно подхожу к кровати, как к бассейну с крокодилами, и сажусь на краешек.

— Раздевайся, — очередное стальное требование.

Сколько раз представляла этот момент, засыпая на льняных подушках девичьей полуторки. Сколько мечтала, прописывая воображением каждую деталь. Многие из них совпадают: и кровать поглощает, окутывает нежностью шелкового белья, и горечь мужского одеколона разбавляет приторность цветочного запаха, и волшебная грусть величайшего творения Моцарта без наркоза прошивает сердце. Но руки не слушаются. Узел пояска не поддается, кажется, ворсистая лента только затягивается туже. Тонкий золотой браслетик путается, пристает к пальцам, угрожая порваться.

Они наблюдают за моим сражением: один тяжело с раздраженным нетерпением дышит рядом, второй застыл у окна, с любопытством выжидая.

Наконец, Джон не выдержал. Узел пояска поддался напористому рывку, и халат обжог бедра, отлетев к ногам Марка.

— Глупо бояться неизбежного, — прошептал Джон, повалив меня на кровать.

Я понимала это, но меня трясло то ли от холода, то ли от страха, хотя одно другому не мешает. Джон не был грубым, целовал аккуратно, а я не могла расслабиться. Меня колотило, как на приеме у стоматолога. Кожа покрылась мурашками и, казалось, вот-вот лопнет. Мне бы закрыть глаза, но пристальный взгляд Марка сверху вынуждал даже моргать с пугающей мимолетностью. Он заводился сильнее от каждого моего всхлипа и, наконец, резко скинул рубашку. Джинсы задержались ненадолго. От вида нависшего мужского тела онемели кончики пальцев. Я сумела зажмуриться, ощущая на шее осторожный укус. С двух сторон по телу двигались прикосновения, подбираясь к центру, пока руки Марка не достигли цели. Сквозь туман накатившей истомы я расслышала треск расстегиваемой молнии и шорох одежды.

Меня будто разорвали. От резкой боли тело дернулось, фиолетовые сполохи разъели глаза, и сквозь собственный всхлип я расслышала грохот. Боль тут же утихла, оставив непривычное ощущение — будто в меня проложили дорогу. С четырнадцати лет я пресекала навязчивые попытки знакомых парней, оберегая свою "честь", как святыню. А оказалось, что беречь-то нечего. И незачем.

Девчонок опасно воспитывать на волшебных сказках о принцах, будь они хоть трижды гениальны. Потому что любая сызмала выглядывает в окно, ожидая Елисея или на худой конец — Кая. А во дворе, на кого ни ткни, попадешь в бестолкового Буратино. И учи его потом всю жизнь, как себя вести за столом, да где лучше деньги спрятать. Нет. На сказках про принцесс растить нужно мальчиков. Чтобы с пеленок уяснили, кто за кем должен ухаживать.

— Она девственница, — простонал Джон из-за кровати, оторвав от размышлений.

Я открыла глаза, натолкнувшись на удивленную улыбку Марка.

— Была, — констатировал он.

Невесомой куклой Марк развернул меня к себе и без лишних предисловий вторгся внутрь. Он сделал это аккуратно, без грубости и напора, так, что я ощутила дискомфорт лишь в первые мгновения, а позже сумела расслабиться и даже вошла в такт размеренных движений.

Марк закончил. Внутри все пульсировало и грозило взорваться, но я не посмела просить о продолжении. Джон уже забрался на кровать и, казалось, спал.

— Что с ним? — спросила я, прикрываясь халатом.

— Понимаешь, — начал Марк, застегивая джинсы, — когда девушка лишается девственности, происходит сильный выплеск энергии. Чуть меньший, чем при смерти. А наш Джон очень чувствителен к подобным явлениям.

— Иди к черту, — послышалось рядом.

— Уже собираюсь, — усмехнулся Марк. — Вернусь завтра.

— Зачем так долго? — Джон открыл один глаз в недоумении.

— Надо уладить вопрос, чтобы недоразумений не вышло.

Перспектива провести сутки наедине с Джоном не радовала. В нем виделась угроза, тогда как Марк обещал защиту. Но силы оставили окончательно, и шум мотора через открытое окно донесся до меня уже сквозь дрему.

Глава 3.

Сквозь черные шторы сна донеслась незнакомая мелодия мобильного. Чтобы вспомнить и понять, где я нахожусь, потребовалось время. С каждым проявленным кадром памяти телефонный звонок становился все более настораживающим, даже — зловещим. Одна. Нашли. Посадили. Убили?! В полумраке комнаты я не сразу сориентировалась и пошла на звук, как хищник на запах жертвы. Возможно, ответив, я погублю драконов (отчего-то именно это определение пленителей казалось самым верным) и вновь окажусь на попечении семьи. Возможно, Марк и Джон уже под арестом, иначе как объяснить мое одиночество в чужом доме? Возможно, ответ снимет с них обвинение в моем убийстве.

Телефон разрывался, укрытый от взгляда диванной подушкой.

— Да? — набравшись смелости, отвечаю, изменив голос.

— Ну, наконец-то! — доносится с другого конца провода. — Это Джон. Скажи, "Лина" — это сокращенное от "Ангелина" или как?

Тонна сомнений свалилась с плеч. Живы. По крайней мере, один.

— Нет, скорее — "Алина". А что?

— Ясно, — буркнул Джон и бросил трубку.

Не замечала за ним такой лаконичности.

Постепенно глаза привыкли к темноте, и можно было пройтись по комнате, не боясь опрокинуть что-нибудь со столика или тумбочек. Как ни старалась, отыскать выключатель на стенах я не смогла и открыла жалюзи. Мирно тренькающий будильник показывал пять часов непонятно чего — за окном алела зарница, но где может шататься Джон в такую рань, да еще задавая столь глупые вопросы?

Набросив халат (интересно, он сам снялся, или Джон воспользовался моей усталостью?), я спустилась вниз. Получасовые поиски кухни результата не дали. Зато в парадной обнаружились несколько пар тапочек. Я выбрала самые маленькие, но все равно приходилось шагать осторожно, чтобы не слетели. Под барной стойкой отыскались холодильник и микроволновка, только унять съедающий голод они не помогли — запасы еды ограничивались парой йогуртов и бутылкой минералки, затесавшейся в батарее алкоголя.

Странные все-таки они. Можно обедать в ресторанах, любить историю и классику до воздвижения колонн в гостиной, можно даже спать на одной кровати, но на ограблениях низкосортных ювелирных магазинов такой дворец не отстроить. Даже предположить страшно, сколько стоят эти хоромы, затаившиеся и, казалось, следящие за мной во все окна.

Телеканалы подсказали, что алое месиво неба — все же заря, и день будет жарким. От йогуртов остались лишь контейнеры, но голод отступать не собирался. Чтобы урезонить плаксивый желудок я решила о нем не думать и прогуляться по дому.

Тут-то мне и открылись тайны замка. Точнее, не сами загадки, а их количество. Достаточно беглого взгляда по гостиной и спальне, чтобы понять, насколько второй этаж меньше первого. Остальная часть дома скрывалась за лестницей на чердак, но первый же пролет остановил запертой дверью. Одним хозяевам известно, как открыть деревянную преграду, не имеющую даже замочной скважины. Вспомнив мистические фильмы и исторические книги, я ощупала все стены рядом с препятствием, вдавила каждый выступ, мелкими шажками обошла весь коридорчик, даже попыталась открутить набалдашник перил, но так и не сумела пройти дальше. Оставалась последняя, самая нелепая гипотеза — потолок. Чтобы дотянуться, я забралась на перила и чуть не спикировала вниз, заметив у основания лестницы Джона. Он с любопытством наблюдал за мной.

— Интересный ход мыслей, но в корне неверный.

— В двери нет даже скважины, — я спрыгнула с перил, но спуститься к нему не решилась — крепкая фигура внушала страх, подкрепляемый язвительным взглядом.

— Ты просто ее не видишь, — отрезал Джон, затягиваясь сигаретой. — Пошли, я еду привез.

Упоминание волшебного слова мигом сдуло оторопь. Я сбежала по лестнице и едва не получила по носу красной корочкой, но поймала на лету.

— Паспорт? Так быстро?! А он настоящий?

— Настоящий. Ты не знаешь, с кем связалась, детка, — бросил Джон через плечо.

Я раскрыла еще пахнущий типографией паспорт и обнаружила, что едва родившаяся Алина Никитина старше меня на три месяца, родом из незнакомого и далекого Ростова, а отца ее звали Игорь.

— Что стало со мной настоящей? — спросила я, догнав Джона у выхода в гостиную.

— Возможно, сейчас она умирает или уже умерла в автокатастрофе.

Пренебрежительный тон заставил замереть на пороге. Не обращая на меня внимания, Джон отхлебнул чего-то из пузатой бутылки и принялся выкладывать на барную стойку продукты.

— Только не говори, что из-за меня кого-то убили.

— Привыкай, — спокойно отозвался Джон, будто говорил о досадной нелепости.

— Но... но ведь невозможно выдать одного человека за другого! У меня отец адвокат, он поднимет лучших криминалистов, даже если машина сгорит, зубы-то останутся!

От недовольного взгляда я почувствовала себя букашкой под сапогом Терминатора.

— Все очень просто, — казалось, Джон наслаждается, втаптывая меня в грязь подробностями. — Ты вызвала со своего мобильного такси, которое случайно перевернулось по дороге. Авария оказалась столь серьезной, что от тряски и кувырков ты повредила зубы и переломала кости. А водитель, опять же случайно, вез в салоне ведро, а, может, два, извести. И единственное, что установит вашу личность — чудом сохранившиеся номера машины и зафиксированный в базе данных вызов. Кстати, возможно, недалеко от места аварии найдут твой мобильный с только твоими отпечатками. Еще вопросы есть?

Контуженная зверскими деталями, я сползла по стене на пол. Какая нелепость — заевшаяся рефлектирующая девчонка захотела свободы от сытого дома, и из-за этого чья-то семья лишилась кормильца, а чья-то — матери, дочери или сестры.

— Я не хотела, чтобы из-за меня умирали.

— Раньше надо было не хотеть.

Что я могла ответить, если Джон абсолютно прав? Поздно просить о пощаде невинных — меня не отпустят, их смерть определена.

— Джон, — позвала я, сдерживая самобичевание доказательствами собственной ничтожности, — ты ведь хотел меня убить?

Я верила, что он не соврет — лгут тем, от кого зависят. И Джон признался.

— Лина, ты, на мой взгляд — обуза, аппендицит, от которого одни неприятности. Но Марк увидел в тебе потенциального помощника, а он никогда не ошибается. Я научу тебя всему, что требуется. А ты будешь делать все, что требуется. Поэтому прекрати совестливые изыскания и иди есть. У нас впереди сложный день.

Точки, запятые и прочая синтаксическая дребедень расставлены, только вопросов от этого не убавилось. Я с трудом представляла, как меня будут учить, но понимала — чему. Убивать. Убивать без жалости и самоупреков, с расчетливой холодностью, так, чтобы рука не посмела дрогнуть в решающий момент.

— Тебе не удастся заставить меня пренебрегать чужой жизнью.

— Как раз наоборот, я научу тебя ее ценить, — ответил Джон, помогая мне подняться.

Я, наконец, разглядела цвет его глаз — глубокий, неправдоподобно черный, как космос.

Видимо, Джон решил откормить меня на убой. После тарелки картофельного супа, салата из фасоли и пары зажаренных до хрустящей корочки сочных куропатковых ножек с рисом, я почти лежала на барной стойке и уже не могла смотреть на ожидающие своей очереди эклеры, за которые в прошлой жизни готова была пожертвовать часами фитнеса.

— Не могу больше, — взмолилась я, с трудом проглатывая второе пирожное.

— Ладно, достаточно, — сжалился Джон. — Теперь с полчаса отдохни, и приступим.

— Надеюсь, ты не заставишь бежать марафон после такого обжорства?

Он окатил меня изучающим взглядом и презрительно хмыкнул.

— Между прочим, в школе я всегда приходила третьей или четвертой.

— Здесь не школа, а ты — не гимназистка.

Я словно в стекло с разбега врезалась.

— Откуда ты знаешь?

Ответом стала плотоядная ухмылка демона. Джон демонстративно ушел на диван, во мне пойманной летучей мышью забилась тревога.

— Откуда ты знаешь, про гимназию? — долетев до середины зала, я чуть не впилась пальцами в крепкую шею, лишь бы допытаться до истины. — По документам я училась в обычной школе. Отец вел много громких дел, поэтому скрывал учебные заведения, клубы и все, что со мной было связано. Откуда тебе известна правда?!

Молчание длилось слишком долго, приправленное острой издевкой. Джон испытывал прочность моих нервов, с наслаждением упыря высасывая терпение и самообладание по капле.

— Я многое знаю, детка, — от чувственного, довольного оскала спину кольнули мурашки. — Знаю о гимназии, о знакомстве с травкой на заднем дворе университета, о потерянном золотом колечке, которое ты случайно увидела у лучшей подруги и ничего не сказала, но так и не сумела простить. Ты слишком зациклена на внушаемых с детства правилах яви, чтобы сразу признать их погрешность. Но раз ты здесь, раз Марк убежден в гибкости и наличии твоего ума, значит, есть шанс не ошибиться и выжить.

У меня жар, горячечный бред или затянувшийся на несколько ночей кошмар, впитавший тайные страхи. В реальности не поддаются раскрытию многолетние секреты.

— Кто вы? — тихо спрашиваю, осев на пол. Коленопреклонение заложницы перед драконом, властителем замка.

От черных глаз сначала исходило опасное безмолвие затаившегося вулкана. Достаточно одного толчка, и взрыв разнесет меня, как карточный домик. Но внезапно напряжение сошло. Остыло до усталости.

— Лина, запомни, ты больше не принадлежишь тому миру, — сказал Джон, махнув рукой в сторону белесого окна. — Поэтому оставь страхи, пока ты с нами, никто твою жизнь забрать не посмеет. На поводу у смерти идти не стоит. Хотя она и подсматривает со всех подворотен. На тебе наше клеймо. А, значит, сам Дьявол отойдет в сторону.

Неведомая ранее эйфория запутала в сетях. От высокопарных слов воздух прогорк пережженным сахаром. Так бывает, когда осторожно тянешь ногу, чтобы ступить на лезвие бритвы, уже окропленное чьей-то кровью. Драконы не похожи на агентов спецслужб, сменивших полярность после громкого вылета. Они слишком наглые для простых смертных. Ах, дядюшка Стрибер, неужто я — новая Сара [1]?

— Ты готова? — спросил Джон, хрустнув суставами пальцев.

Я молча кивнула.

А ларчик хитро открывался. Должно быть, мои попытки проникнуть "на чердак" Джона позабавили. Ключом служила тонкая карта, наподобие банковской, а скважиной — щель между стеной и косяком. Сам же "чердак" оказался далеко не таким, каким я его представляла.

Небольшой коридор привел к развилке: тренажерный зал, утыканный снарядами как грядка — сорняками, темный, длинный тир, аскетический для размаха дома бассейн и пара дверей, ведущих в башни, куда, по словам Джона, мне соваться рановато.

В полутемном тире было прохладно. Увешанные пистолетами стены пробудили опасливое благоговение перед оружием.

— Зачем так много? — спросила я, оглядывая арсенал.

Джон снял один из стволов, вынул обойму и протянул мне.

— Это — "Тульский Токарев".

— Он же "ТТ" [2].

Джон саркастически нахмурился до морщин на лбу, но язвить не стал. Видимо, посчитал ниже своего достоинства учить малолетку не перебивать.

— Диаметр — девять миллиметров, — продолжил он. — Один из самых распространенных полуавтоматов, поэтому отыскать владельца гораздо сложнее, чем если пользоваться, скажем, "Кольтом". К тому же он практичный, с хорошими прицелом и убойной силой. Патронов, правда, всего восемь, — казалось, Джон наслаждался лекцией и тяжестью оружия в ладони, напрочь забыв о моем вопросе. — Отдача посильнее, чем у "Береты", но ты привыкнешь. Для тебя этот красавец должен стать продолжением руки. И запомни, никогда, ни при каких обстоятельствах не выбрасывай оружие. Каждый ствол оставляет на пуле насечки, и выйти на тебя для криминалистов труда не составит. Разве что повезет сказочно. Держи.

Раньше не понимала маниакальной любви мужчин к оружию, но стоило безмолвному убийце похолодить ладонь, как опасное ощущение вседозволенности распрямило плечи. С чем можно сравнить коварное искушение? Это равносильно прогулке по проспекту с тысячей в кошельке "на мелкие расходы", помня, что еще вчера все твое богатство составляла десятка в кармане куртки и та на проезд. Пальцы инстинктивно обняли прорезиненную рукоятку, от смертоносной тяжести вены завибрировали, в груди стало тесно воздуху, и я не сразу заметила, с каким удовлетворением Джон наблюдает за мной.

— Марк был прав, ты, действительно, хищница.

Юношеские потуги былых ухажеров не выдержали сравнения с этим комплементом. Но я рано радовалась, вообразив повышение в глазах дракона.

— Хватит время тратить, — резко сказал Джон. — Прежде чем упиваться властью оружия, научись им пользоваться, — он развернул меня за плечи и подтолкнул к барьеру тира. — Надень наушники, а то оглохнешь при здешней акустике. Да погоди ты, меня ведь не услышишь. Держи руку прямо и напряги, не то отдачей дернет. Видишь круги мишени? Меться в центр. И не моргай.

— Джон, а патроны здесь...

— Боевые, естественно.

При первом выстреле я дернулась, впечатав пулю куда-то в потолок. Руки онемели, казалось, что пальцы сжимают обрубок шпалы, а не вороную рукоять. Вторая попытка оказалась не легче. Я разрядила в стены пол обоймы прежде, чем Джон подошел сзади и, обхватив холодными руками мои, показал, как правильно убивать. Без слов, движениями и жестами он направлял меня к точности выстрела. Немного поднять руку. Сдвинуть пальцы. Отстранить лицо. Терпение работало на износ, подрываемое тревожной близостью и низменным страхом облажаться. Что будет, распишись я в непригодности? Бесполезные безделушки хранят лишь для красоты, но драконам такой фетиш не свойственен. А я, настоящая, точнее — прошлая, мертва. Уже. И, собравшись комком не нервов, а внимания, мне удалось поразить мишень самостоятельно. Для этого потребовалось лишь представить себя автоматом, машиной с ядовитыми руками и увидеть в бутафорской человеческой фигуре очертания отца.

За три часа пальбы указательный палец устал до непослушания, а я так и не сумела поразить мишень в сердце. Упрямый шмоток стали постоянно уходил в сторону. От досады приходилось сдерживать брань. Оттого похвала стала приятной неожиданностью, хоть и выражалась в весьма специфической форме.

— Да, закапывать на свалке тебя рановато, — констатировал Джон, возвращая оружие на стену. — За следующим кладом с нами поедешь.

— Но я так и не попала в центр.

Он оценивающе посмотрел на продырявленный силуэт, почесывая шею.

— По крайней мере, голову снести сможешь.

Меня поражало его отношение к смерти. Это не обыденное безразличие палача, не легкость обесценивания. Напротив — фетишистское поклонение адепта перед жертвенным алтарем. Словно искусствовед-фанатик, сжигающий полотна гениев ради избавления бездарей от удручающей силы шедевра, подобие которого они не в силах создать. Так сжигали ведьм, якобы очищая их души. Так отправляли в лагеря философов коммунисты.

Джон не дал мне и часу передышки. Сразу из тира отвел в спортзал.

Пришлось подвязать спортивные штаны Марка пояском халата, чтобы не свалились.

— А что стало с моей одеждой?

— Сожгли, — равнодушно ответил Джон и сразу приступил к делу. — Не всегда оружие способно защитить. Порой нет времени даже передернуть затвор. Поэтому ты должна владеть хотя бы элементарными приемами самообороны.

Я с опаской покосилась на огромный мат и живо представила себя с переломанными конечностями на черном кожзаменителе.

— Не бойся, особо зверствовать не буду, — перехватив мой взгляд, многообещающе заверил Джон и ехидно добавил: — Если сама не напросишься.

Восстание страха удалось подавить. Я сбросила тапочки и с напускным безразличием шагнула на мат.

— Какая быстрая, — обидный, снисходительный смех царапнул по гордости. — Прежде чем махать кулаками надо кое-что уяснить, — он подошел совсем близко и теперь возвышался надо мной, как статуя поруганного Бога — грозный, неумолимый. — Первое, чему ты должна научиться — отгонять страх перед противником, искоренить его, как единицу чувств. Меняй на что угодно — на ярость, уверенность, приказывай телу волей, но не бойся. Сейчас ты дрожишь, думаешь о возможных переломах и ушибах, а должна представить, как противник падает от одного твоего жеста. Вообрази его скрюченным у ног, кашляющим кровью, но не думай, что на полет фантазии при реальной схватке будет время. Этот образ должен засесть в голове, как взрывчатка, чтобы осталось лишь поджечь фитиль. И бомба обязательно сработает.

— А если...

— Никаких "если". Существует множество приемов, позволяющих даже щуплым девицам вроде тебя скрутить здорового быка. Конечно, при должной тренировке. Кроме того, у тебя будет громадное преимущество — ты сумеешь оценить силы противника, он твои — нет.

Хотя я отчетливо понимала — ни один идиот не поверит, что рядом с драконами может быть не натренированная девчонка, слова Джона подействовали как наркоз, и совершенно дикая, неожиданная мысль сверлом вгрызлась в голову. Тут же открылись причины, точившие изнутри, как ржавчина железо, толкающие на каждое безрассудство. Всю свою жизнь я хотела-мечтала-стремилась исчезнуть, чтобы вернуться, встретиться лицом к лицу с бывшими знакомыми, родственниками, ненастоящими, по сути, друзьями, отделенная от них баррикадой сцены, положения в обществе или знаний и доказать, что я — не папина дочка! Больше всего на свете я хотела огорошить их, заставить понуро склонить голову, признавая мою состоятельность. И теперь появился шанс.

— Что я должна делать?

Именно такой решимости и готовности Джон добивался высокопарными словами.

— Ты уже веришь в себя? — уточнил он.

— Да.

Я ошиблась. Я не ожидала, что приемы будут отрабатываться не мной, а на мне.

— Чтобы лучше усвоить уроки, ты должна на собственной шкуре прочувствовать их действие, — заявил Джон и, нырнув под мою, выставленную для импровизированного удара руку, на полном серьезе въехал локтем по животу.

— Извини, не рассчитал, — бросил Джон, глядя, как я загибаюсь на мате, пытаясь вдохнуть.

Он не иначе как издевался. Впрочем, маневры на моем теле не оставили ни единого синяка, разве что на запястьях от хватки. Но с учениками надо быть поосторожнее, особенно с хорошими.

Со всех сил изображаю вселенскую боль, исподтишка наблюдая за Джоном. Стоит наизготове, колени полусогнуты, ноги расставлены: одна у моего правого бедра, вторая — чуть сзади. Поторапливает. Следит за мной, даже моргает как филин раз в час. Делаю вид, что подниматься сложно, упираюсь рукой в пол и, резко выбросив ногу, со всей силы бью под колено.

— Ах ты, — от удара Джон рухнул.

— Не ожидал, да?

Теперь он глядел на меня снизу вверх. С удовлетворением и едва уловимой гордостью. Мы оба отчетливо понимали, что в реальном спарринге такой финт бы не прошел, но инициатива гораздо важнее.

— Так значит? — тихо произнес Джон, и в следующий же миг я, перелетев через его спину, распласталась на мате.

Теперь началась настоящая тренировка. От меня требовалось действие без подсказок и приготовлений. Джон нападал, не предупреждая, наносил легкие, но точные удары, заставляя концентрироваться и вспоминать возможные способы обороны и контратаки. Каждая ошибка или промах досконально объяснялись и при следующей возможности, я исправлялась. В основном отрабатывали элементы самообороны при нападении: удары ладонью в нос или по горлу, пальцами в глаза и ногами по ногам.

Наконец, обессиленная, я рухнула на спину и, раскинув руки в стороны, сдалась:

— Не могу больше.

— На сегодня хватит, — удовлетворенно заверил Джон, присаживаясь рядом. Казалось, он мог бы еще сутки швырять меня по мату и угрожать увечьями. — Завтра закрепим, и покажу тебе болевые точки.

— Давно единоборствами занимаешься? — спросила я с трудом. Отдышаться никак не удавалось, голова шла кругом от притоков кислорода, сердце отплясывало рок-н-ролл.

— Лет тридцать, — ответил Джон, не задумываясь.

— Так тебе ж всего двадцать восемь.

Он недовольно передернул плечами и вскочил:

— Это значит, сколько себя помню.

Я не поняла, чем вызвана резкая озлобленность. Неудивительно, что драконы скрывают истинный возраст и европейские имена даны не при рождении. Открывать правду пленнице на следующий же день, без сомнения, опасно, да я и не прошу. Однако вспыльчивость насторожила. Малейшая угроза с моей стороны станет пропуском в Ад.

Сиди я спиной к двери, очередной всплеск адреналина был бы обеспечен. От рук Марка даже дверные петли приобретали бесшумность.

— Быстро ты, — вытирая вспотевший лоб вафельным полотенцем, заметил Джон.

— Особых усилий не потребовалось, — ответил Марк и кивнул в мою сторону: — Как успехи?

— Ты был прав, задатки есть. Но пока судить рано.

Я натянуто улыбнулась, на радостный оскал не хватило смелости. Неприятно чувствовать себя коровой перед хозяином, решающим сумеешь ты дать удой или в виде холодца полезнее будешь.

— Хорошо, — сняв с меня удавку оценивающего взгляда, Марк развернулся к двери и бросил Джону: — Закругляйтесь, ты мне понадобишься.

С исчезновением драконов в спортзале будто стало теснее. Зловещая молчаливость орудий давила, словно тысячи добровольно принесенных в жертву душ заявляли свои права. Похоже, за признание мне придется бороться и с домом.

После бурного дня расслабляющая теплая вода разнежила. Я не стала повергать себя испытаниям причудливой подсветки. Яркость плафона со стоватткой вызывала умиление. Так эмигранты радуются привезенной друзьями с Родины уродливой матрешке, которую раньше считали верхом безвкусицы.

Смыв нервозность и усталость, я набросила халат и вернулась в спальню. Драконов поблизости не наблюдалось. Пустеющий зал расстроил окончательно. Убивать время телевизором не хотелось, поэтому, вернувшись в спальню, я тихо включила французский "Notre Dam de Paris" и принялась шариться в шкафах.

Одного взгляда на бельевые полки достаточно, чтобы определить владельца. Джинсы и майки Джона хранятся в идеальном порядке. Этот Дон Жуан любит себя и свои вещи, чего не скажешь о Марке. Дорогущие рубашки скомканными тряпками валяются на полках, вперемешку с носками и "боксерками". Разве что брюки аккуратно висят на вешалках. Один из шкафов забит техникой, другой — литературой. Это стало настоящим шоком.

С суеверным трепетом я разглядывала корешки книг. Собрание Сартра и Маркеса, целая полка русской классики в подарочных переплетах, шедевры Гюго и Бодлера рядом с Воннегутом, Кафкой и многими другими. Но задрав голову, я чуть не села от лицезрения на самой верхней полке главного сокровища. Словарь Брокгауза и Эфрона (все восемьдесят шесть томов, на которые отец не дал денег, а накопить так и не получилось) солидными переплетами возвышался над комнатой подобно золотому куполу храма. Я решила не прикасаться к святыне, пока не расправлюсь с бытовыми задачами. Великие книги нужно смаковать, это единственное, чему мать меня научила.

Женской одежды в гардеробе, конечно, не оказалось, а ходить летом в теплом халате муторно. Я достала одну из рубашек Марка и, отгладив, укуталась приятным шелком. В открытую форточку влетал прохладный ветерок и вторил звуками улицы набившей за последние годы оскомину "Bell". Чтобы добраться до вожделенных томов пришлось подставить стул и, наконец, развалившись на кровати, я полностью ушла мыслями в рассказ Менделеева о своей таблице.

Солнце уже подернулось рыжиной, когда женский вопль ножом прорезал улицу. Безысходный, удручающий... близкий. Я подскочила к окну и ужаснулась — не только мне понятно, откуда донесся крик. Бело-синяя ментовская девятка, проехав было, затормозила и развернулась в сторону замка. Ладони моментально увлажнились, воздух задергался в горле от спазмов легких и сердца, десятки, сотни возможностей пронеслись в голове каскадом. Я выбрала одну.

Извечный порок — забыть отключить утюг — впервые обернулся плюсом. Я с трудом подавила крик, прижав к тыльной стороне ладони раскаленное брюхо. В глазах потемнело, хлынули слезы, и сквозь шум в ушах прорвался звонок.

Спотыкаясь на ступеньках, я мысленно молила драконов не высовываться. Мой выбор сделан окончательно, пусть и чертовски больно.

Исполненная праведности и власти физиономия офицера заинтересовано рассматривала меня из-под фуражки.

— Мы слышали крики из вашего дома, — отчеканил самозванец, стараясь заглянуть во двор через мое плечо. Его помощник высунулся из машины и шарил взглядом по окнам.

— Вы бы тоже кричали, — ответила я, показывая руку. При виде обожженной кожи офицер недовольно нахмурил брови и открыл было рот, но, предупреждая вопросы, я добавила: — Нечаянно к утюгу приложилась.

— Осторожней надо быть, — он явно не удовлетворился ответом. — Вы хозяйка дома?

— Нет, — ответила я, про себя добавив: "Какая тебе нахрен разница?"

— А кто?

Настала пора воспользоваться советами Джона.

— Мой друг, — голос, искривленный издевкой, прозвучал звонко. Зародыш ярости и решимости набирал силу, выставлял напоказ игривость, отстраняя жгучую боль и страх на последний план. — А что?

— Можно узнать его имя?

— На форуме он назвался Повелителем. Вы же понимаете, в Интернете не принято использовать настоящие имена. Да мне оно и не важно.

— Понятно, — отводя взгляд от моих ног, едва прикрытых рубашкой, произнес офицер. — Он дома?

— Нет. У нас презервативы кончились.

— Сколько вам лет?

— Двадцать. Паспорт показать? — уже откровенно флиртуя, я окончательно смутила офицера.

— Не стоит, — сдался он и, уходя, посоветовал: — Будьте осторожны с электроприборами.

— Всенепременно.

Я влетела в дом, подпрыгивая от боли. Руку разъедал ожог, казалось, что мозги тоже кипят и вот-вот брызнут из ушей.

— Не подходи к окну, — предупредил Марк из дверного проема, напугав меня до полусмерти. — Верный признак ожидания исчезновения врага.

— А они уехали?

— Теперь — да.

— Объясни мне, что это было? Кто кричал? Вы убили кого-то? За что? — вопросы посыпались градом. Я не могла остановить ни слова, ни дрожь во всем теле.

— Не вмешивайся или уйдешь следом, — рядом с Марком материализовался Джон и с прищуром поглядел на мою руку. — Специально подпалилась?

— Да, — простонала я.

Так хотелось жалости и заботы, благодарности, наконец, но он искривился в усмешке:

— Впервые такое вижу.

— Лина избавила нас от неприятностей, — резко вступился Марк, и лицо Джона стало каменным. — Иди, закончи начатое. На сегодня довольно.

Слова прозвучали приказом. Джон огрел меня злобным взглядом и исчез на лестнице. Из тайников бара Марк извлек бинты, баночки с мазями. Развалившись на диване, я поняла, насколько вымоталась. Хотя солнце еще палило во все окна апельсиновыми лучами, в сон клонило со страшной силой.

— Марк, Джон меня ненавидит? — спросила я, морщась от болезненного лечения. Расспрашивать о криках уже не хотелось, моя шкура и так пострадала.

— Нет. Джон — воин, а ты — потенциальная угроза.

— Боится что ли?

— Он ничего не боится, потому что всегда наготове.

Мою ладонь запеленали, прохладная мазь ласково уносила боль.

— Спать хочу.

— Иди, — Марк отложил склянки и впился в глаза цепким взглядом. — Ты молодец, Лина. На нашей войне не важно, как отбиваться, главное — эффективность. Ты себя показала, и я рад, что не ошибся.

Жесткий поцелуй обезоружил окончательно. Забыть о прошлом, вычеркнуть тревожные сомнения, принять новый мир таким, какой он есть на самом деле. Горящая кисть руки — только начало, впереди — смерть. Чужая, многоликая, как потолок в ванной. И мне следует к ней привыкнуть.

Накатившая слабость унесла из мрачности холодных стен в воздушное пространство дремы. Я уснула прямо на диване, лишь раз на миг вернувшись в полумрак, когда холодные сильные руки несли меня по лестнице наверх — в спальню.

Глава 4.

На следующее утро проснулась я поздно и пожалела о своем рождении. Каждая мышца болела на свой лад, даже перевернуться на бок было неимоверно сложно. Голова напоминала растянутый до критической отметки шар, наполненный дымом. Да еще кто-то из драконов ночью слишком туго перебинтовал обожженную руку. Ноздри щекотали частички мужского парфюма, на полировке мебели разлеглись белесые блики, и каждый шумный выдох казался в тишине комнаты сбежавшим преступником.

Первый сюрприз ждал под кроватью — мягкие темно-синие тапочки идеально укутали ступни, легкий халат в тон лежал неподалеку на стуле. Там же я нашла ультрамариновую рубашку и свободные брюки. С глазомером у драконов полный порядок. А вот второе открытие испугало — на изгибе локтя алела маленькая шишечка укола.

Заботливо приготовленные бутерброды остывали в микроволновке, ассортимент напитков разбавили вино и "Пепси". Маленькие, обыденные знаки внимания подняли настроение. Я каждый день готова насиловать себя утюгом или чем посерьезнее, ради трогательных, важных мелочей.

Удивительно, но дверь в тренировочный блок была распахнута. Я нашла ребят в спортзале по доносившимся уханьям ударов.

— Мертвая царевна очнулась, — заметил Джон, откидывая Марка пинком с разворота.

Тот в долгу не остался, воспользовался моментом и, перекатившись за спину противника, нахально пнул его под зад.

— А вот это уже наглость, мог ведь промазать.

— Мог, но не стал, — снисходительно рассмеялся Марк.

— Так значит?

Похоже, мое появление превратило тренировку в балаган. Забавно наблюдать, как два здоровых мужика месят друг друга, пытаясь достать до самого болезненного места. Да еще и подтрунивают: "А кто это валяется? Отдохни, маленький. Тебе подушку принести?" Я болела за Марка, но Джон будто обходил закон тяготения. За его движениями я не успевала следить, молниеносные удары летели солью из дробовика, и как можно противостоять такой машине — загадка века. Но Марку это удавалось, пусть и с переменным успехом.

Наконец, битва закончилась, и оба распластались на мате.

— Я тебя уделал, — Джон поднялся, набросил полотенце на лоснящееся от пота плечо.

— Уделал, — согласился Марк, тщетно пытаясь выровнять дыхание.

— Но в темном переулке с ним лучше не встречаться, — предупредил Джон, помогая собрату подняться.

— Это почему? — спросила я.

— Да потому что у него постоянно пистолет на поясе.

— А у тебя разве нет?

— Пошли, покажу кое-что.

Джон привел меня в тир и, покопавшись в небольшой кладовке, выудил покалеченную мишень.

— Вы с минометами тренировались что ли? — изумилась я, оглядывая широкие дыры в "сердце" и "голове" силуэта.

— Нет, по тридцать выстрелов в каждую цель. Марк с закрытыми глазами может превратить любого в дуршлаг, причем каждая пуля будет смертельной.

— Значит, ты спец по рукопашному бою, а Марк — по оружию?

— Именно.

Отличный симбиоз — титановые мышцы одного и мозги другого. Все, что требуется для успеха. Только свою роль в троице мне определить сложно.

Марк занял душ первым, и мы с Джоном остались наедине.

— Как твоя рука? — спросил он, спускаясь в зал.

— Лучше, спасибо. Только все тело болит после тренировок и... Что вы ввели мне в вену?

— Морфин. Ты полночи маялась, Марк вколол маленько, чтобы поспала спокойно.

Нужно мастерски владеть иглой, чтобы "пациент" не почувствовал. Но больше смущала непринужденность Джона. Казалось, не было вчерашней злобы и насмешек, вызывавших желание обходить его за километр.

Сегодня Джон излучал добродушие и внимательность:

— Одежда подошла?

— Да. Как вы размер определили?

— На глаз, — пожал он плечами. — Мой мастер шутил: "Определи размер обуви противника и узнаешь, сколько зубов вставлять придется".

— Оптимистично.

— Он вообще был веселым старикашкой, — воспоминание об учителе вызвало у Джона благодарную улыбку. — Европеец, а с секирой управлялся и ногами махал похлеще япошек. За десять лет научил меня тому, чему всю жизнь учатся. И мог бы передать больше, если б американцы на Нагасаки бомбы не бросили. Слишком запоздали мы со знакомством. У него рак проявился. Я сам чудом в Токио тем апрелем оказался, так бы похоронили под одной сакурой... Ты чего?

Меня сдавило, как звезду при коллапсе. Испуг и сомнения подкосили ноги, и я чуть не рухнула посреди зала, удержавшись за мягкую спинку дивана.

— Джон, скажи, что ты шутишь или врешь.

— Зачем? — он искренне удивился, распахнув честные глаза.

— А затем, — переходя на визг, заголосила я, — что бомбы бросили на Нагасаки в сорок пятом, и тебе сейчас должно быть за шестьдесят минимум!

Он побледнел. Глаза сузились, губы сжались. Под наспех накинутой майкой заиграли мышцы. Сейчас тигр, всегда готовый к прыжку, разорвет меня на части, а поблизости нет даже ножа. Хотя спасет ли он?

Мой ужас подействовал на Джона, как приманка. Горделиво вздернулся подбородок над волевым кадыком, ладони скользнули в карманы трико, и плотоядная ухмылка исказила рот.

— Да, детка, я хорошо сохранился, — признес он, медленно приближаясь.

Детские мечты о встрече с вампиром расплавились от страха. Не хотелось мне умирать, даже если вернут из Поднебесной подарком вечной жизни. С воем я рванула к двери, но не успела сделать и пары шагов, как оказалась на полу под тяжестью крепкого тела, ощутив на шее хватку зубов. Ноги прижали к ковру мощные колени, руки обездвижила цепкая ладонь, а вторая расправилась с халатом.

Я орала, захлебываясь собственной слюной, пыталась вырваться, но монстр знал мои возможности и отрезал все пути к освобождению. Адская боль от сжатых на шее зубов усиливалась, мне казалось, что он игрался, не прокусывая кожу. Темнота наползла на глаза, от недостатка кислорода я лишилась голоса.

— Расслабься, иначе будет больно, — прошипел Джон в ухо, отпустив шею.

Я изогнулась дугой от грубого толчка, умоляя сознание отключиться. Рывок, второй, третий... Удар за ударом, пока я не поняла, что мне это нравится. Тело обмякло, и вместе с ним ослабла хищная хватка. Я обхватила его торс освобожденными ногами, впилась ногтями спину и поймала ритм. Напористость сменилась нежностью. Не укусы, а поцелуи покрыли плечи — прохладные, легкие до умопомешательства.

— О, Господи! — вскрикнула я, когда, одновременно с горячим потоком мужской страсти, ток прошелся по всему телу, сжимая каждую мышцу в радостном освобождении.

Через броню грудной клетки чувствовались толчки сердца Джона. Он навесом держался надо мной на локтях, а я не могла выпустить его из кольца ног. Малейшее движение казалось пыткой, хотелось лежать на мягком ковре до распада Земли, лишь бы не потревожить экстаз. Влажная челка Джона скользила по груди, колыхалась от теплого дыхания. Наконец, я открыла глаза, и рассеянным взглядом натолкнулась на Марка. Как долго он наблюдал за нами, стоя у двери?

— До дивана не доползли? — спросил Марк с привычной лаконичностью.

Джон перекатился на бок, обнимая меня за талию.

— Как-то не успелось.

Я чувствовала жар его тела и взгляд Марка на обнаженном своем. Я старалась всколыхнуть стыдливость, вечно мешавшую раньше, но не смогла. Марк верно истолковал мой жест и швырнул рубашку в сторону. Джон откатился, освобождая место второму дракону, а я себе уже не принадлежала.

После такого забега с препятствиями готов съесть что угодно. Джон время даром не терял — заказал три пиццы, и когда Марк закончил, едва не убив меня ненасытностью, запах салями, сыра и теста уже распространился по всему залу.

— Можно спросить? — все же решилась я, наблюдая за сосредоточенной работой желваков драконов. В процессе смакования еды они казались безопасными.

— Опять ты со своими глупостями, — жуя, снедовольничал Джон.

— В чем дело? — поинтересовался Марк, и я облегченно вздохнула — они хотя бы мысли друг друга не читают.

— Видишь ли, — Джон стер салфеткой сыр с уголков губ и положил локти на стол. — Я имел неосторожность рассказать нашей девочке о гибели мастера в Нагасаки, и она решила, что мы вампиры.

— Бессмертные, но не вампиры, — заявил Марк так, словно вступал в полемику об эпидемии чумы. — Мы не пьем кровь, но живем уже долго. Жертвы радиации.

— Чего? — воскликнула я. — О смертях от лучевой болезни говорили много, но чтобы о бессмертии.

— А ты думаешь, властям выгодно раскрывать существование многолетней армии воинов? — брови Марка выгнулись властными дугами. — Нет. Японцы никогда не сознаются, что Америка подарила им батальоны бессмертных.

— Очуметь, — мне кусок не полез в горло от таких известий. — Но в России тоже взрывали.

— Не достаточно. Здесь испытания шли со всеми предосторожностями.

— А не так, что ба-бах и "Аллилуйя" по городку, — добавил Джон.

— Тогда я могу перерезать вам горло, и ничего не случится?

— Случится, детка, еще как случится, — прищурился Джон. — Во-первых, придется тратить силы на восстановление, во-вторых, никто не отменял болевые пороги. А я в состоянии аффекта могу и шею свернуть, даже во сне. Ты поняла?

Еще бы. Повторения не требовалось, без того сердце в пятках колотится.

— Мог бы сразу объяснить, а не накидываться.

— Я думал, тебе понравилось.

Этой издевки я не выдержала, рассмеялась.

Слишком многое было сказано за обедом. После спада моего оцепенения, драконы пустились в воспоминания. Расскажи кто другой, я не поверила бы, что эти ребята пережили холодную войну под патронажем ЦРУ из благодарности за неуязвимость. Шпионские будни парной работы казались сказками Мюнхгаузена, но шокирующие подробности развеяли сомнения. Кое-что дополняли пьяные рассказы отца, когда за бутылкой водки на пару с тестем они пускались в рассуждении о тяжкой реальности Второй Мировой. Именно на службе драконы постигли правду смерти, именно тогда научились заметать следы и без труда "умерли", как только скрывать возраст стало невозможно. А затем осели в Сибири, где щупальца спецслужб не сумели бы разгадать таинственное "воскрешение".

За днями минувшими последовали насущные вопросы. Оказалось, что напарники содержат риэлтерскую компанию, и мне периодически придется появляться в офисе за символичное жалование "личного помощника" ради конспирации.

— Но сначала тебя следует привести в приличный вид, — заявил Марк.

Что ж, я всегда любила обновки.

На этот раз город показался не таким убогим и даже сделал попытку понравиться. Улыбчивые маленькие магазинчики вдоль центрального проспекта смотрелись комично на фоне отреставрированных старых зданий, будто бальзаковская мадам, облачившись в мини-юбку, пришла на дискотеку. Этому городу — с его размеренными жителями, не спеша шагающими по тротуарам, с низким дымным небом и зловещей историей — подстать угрюмая сдержанность аристократа, а не бесцельная погоня за новомодными изысками архитектуры.

Мы объездили все дорогие магазины. Я не скупилась на капризы. Чего стояли одни сапожки за тридцать тысяч, от которых продавщицы избавлялись со слезами на глазах. Им бы знать, чем я за них расплачиваюсь.

Элитный ресторан поразил восхитительным видом Иртыша из окон и удивительно невкусной кухней.

— И это называется "лучшим рестораном города"? — скривилась я, пытаясь проглотить салат, который из-за перебора майонеза больше походил на подливку.

— Не нравится? — серьезно спросил Марк.

— Не-а, у меня мамаша при ненависти к кухне готовила лучше.

— Значит, сменим место обеда.

Внимание к моему недовольству порадовало, но последовавший вопрос Джона поверг в изумление.

— Лина, а почему ты решила сбежать из дома?

От стыда заполыхали щеки. Попробуй, сознайся в бредомыслии не терпящим спонтанности воинам.

— А ты разве не знаешь? — парировала я, вспомнив его неслыханную осведомленность о моем прошлом.

— Знаю, но хочу от тебя услышать.

Губы поджались, я в поиске поддержки глянула на Марка, но во всем — от легкого наклона головы до задымившей сигареты — безошибочно читалось ожидание. И меня прорвало, как плотину при урагане. Я рассказала о спланированном будущем, об удавке запретов, которая натерла мозоли на самолюбии, о страхах ошибиться, лишивших радостного детства, и угрозах развода. Я взахлеб жаловалась, наверное, впервые в жизни, на бойкоты, устраиваемые подростками, не признававшими мою одежду, косметику и образ мыслей. И это было горькое, но очищение.

— Марк уже задавал этот вопрос, — сказал Джон, когда я решила перевести дух, — но все же повторюсь. Зачем, сбежав от одного рабства, ты подалась в другое?

— Даже смертникам порой позволяют выбирать способ казни.

— Хороший ответ.

Стоило выйти на улицу, как глаза заслезились от загаженного выхлопными газами солнца. В сумках лежало с полдесятка темных очков, но мне запретили ими пользоваться, дабы не подорвать конспиративность. Дорога до офиса оказалась короткой — пара кварталов, и среди хрущевских пятиэтажек забелело невысокое полустеклянное здание.

По первому впечатлению я попала в модельное агентство. Каждая девица подошла бы развороту "Playboy" и каждая одарила меня презрительно-ненавистным взглядом.

— Ну и цветник развели, — заметила я, оказавшись, наконец, под защитой глухих стен кабинета директоров.

Джон рассмеялся:

— Для удачи в риэлторском деле немаловажно, чтобы сотрудницы позволяли себе спать с клиентами ради контрактов.

— Вот она — изнанка рыночных отношений.

— Причем, весьма удобная.

За полчаса, проведенных в офисе среди снующих работниц и жужжащих кондиционеров, я поняла, что с такими доходами драконы могли отгрохать дюжину дворцов. Зачем грабить низкосортные ювелирные магазины, так и не додумалась.

Процедура принятия на работу длилась от силы минут десять. В жизни не видела более нелепых обязанностей — в моем ведении находилось "обеспечение комфорта трудовой деятельности директоров компании". Откровенная формулировка. Не удивительно, что секретарь переспрашивала и нервно поправляла очки, вбивая ее в договор. Мне оставалось только надменно улыбаться.

Домой вернулись перед закатом.

Я впервые оказалась один на один с замком. Ребята уехали, по телевизору — криминал и юмористы, в голове вопросы, вопросы, вопросы. От нечего делать я вышла под небо и прогуливалась по району. Откуда-то доносились басы клубной музыки, нерешительные порывы ветра трепали волосы, прибивая их к лицу, и весь мир представлялся большой паутиной, в которой я запуталась окончательно. Запах затопленной печи будил воспоминания о скабрезных районах, в которых мы прятались от родителей, чтобы выпить на четверых бутылку вина. Сквозь время я слышала настойчивые трели мобильного, родители искали меня, чтобы обрушить новый поток упреков и угроз — дочке адвоката не стоит шляться поздним вечером черт знает где. Теперь все это в прошлом.

Я не заметила, как темнота окончательно затопила город, и когда по глазам полоснул включившийся в окнах ближайшего особняка свет, засобиралась домой.

Холодная пустота дома встретила привычным цветочным запахом. Удивляло, что Джон испытывал столь трепетную любовь к растениям. Голубые, алые и белоснежные бутоны на нежных ножках разбросаны по всему замку словно напоминания о жизни. Трогательная привычка жесткого рабовладельца. А, может, они тоже его каторжники?

По спальне лениво ползали тени дрожащих от сквозняка гераневых листьев. Я не стала включать свет, поставила диск "Clan of Xymox" и залезла на подоконник. Альбом еще не добрался до середины, как две слепящие дорожки от фар расчертили двор. Драконы вернулись не одни. В огнях "Фольксвагена" я разглядела миловидное лицо девушки. Миниатюрная и златокудрая она походила на помесь эльфа с феей. Ноги едва прикрыты короткими шортиками, из-под топика выпирает размер не меньш

е третьего. Хороший у драконов вкус. Странно, я не испытала волнения ревности, скорее — невнятную, необъяснимую тоску сродни сожалению о бесполезно пропавших сутках. Пока Джон загонял машину в гараж, Марк открыл неприметную дверцу башни, и троица исчезла в каменном цилиндре.

Вернулись они быстро, еще не успел истощиться альбом, как в дверях спальни выросли две фигуры. Я не стала спрашивать, куда исчезла третья.

— Ну что, понравился район? — Джон запрыгал на одной ноге, стягивая джинсы.

— Ты о чем? — безразлично спросила я.

— Парочка не до конца отработанных приемов не означает, что можно запросто шататься ночами по местным лабиринтам.

— Вы мне жучок вшили что ли? — занимательно, как быстро атрофируется способность удивляться. Шоковая терапия, воистину, творит чудеса. Оказывается, снотворные свойства морфина гораздо сильнее, чем мне хотели внушить. — Куда?

— Догадайся, раз такая смышленая.

Вот и объяснение перевязки. Превозмогая боль, я разбинтовала обожженную ладонь и пристально вгляделась в маленький шов у основания большого пальца.

— Ювелирная работа. Кто мастер?

— Я, — сообщил Марк. — Аптечка внизу, обработай и перевяжи заново, иначе загноится.

Маленькие аккуратные нити рядом с бескожим пятном гипнотизировали, нестерпимо захотелось попросить столь же эстетично зашить мне глаза, ноздри и губы. Чтобы не видеть отражения в зеркалах двух блестящих от пота тел, чтобы не чувствовать мужской запах и не попросить приковать наручниками к себе навечно. Смертоносный магнетизм уже попирал все правила игры. О каком доверии можно заикаться с микроскопическим клеймом под кожей? Но я должна была выдержать, потому что надеялась на перемены. Потому что я сильная. Наверно.

Глава 5.

Короткая неделя пронеслась лихачем-автогонщиком. На третий день приходила домработница Ольга — средних лет женщина с морщинистыми, будто держала в воде круглые сутки, руками — и за четыре часа вылизала замок до блеска. Естественно, лишь ту часть, куда ей позволялось входить. Она принялась было расспрашивать, но Марк представил меня племянницей, и вопрос исчерпался.

Мой ожог не волновал никого и каждый день приходилось наматывать километры бинта, чтобы не орать от боли на тренировках. Со стрельбой было проще.

За это время я научилась отбиваться ногами, попадать через раз в "сердце", снискала громкое прозвище "шлюха" у "добропорядочных" коллег и пристрастилась к "Мартини". "Сладкая мерзость", как называет Джон, отлично справляется с червями ностальгии.

Обидно, я не сумела побывать на собственных похоронах. Уверена, что в процессии мелькали фальшиво-скорбные физиономии бывших дружков, охочих до бесплатной выпивки. Как же я ненавидела мерзкое пойло, на которое хватало карманных денег! Но пить приходилось — иначе сочтут ханжой и не "клевой телкой". Глупые издержки окружения. Иногда, напиваясь до "кондиции вертолета", когда трава и облака по переменке вертятся перед глазами, я пыталась порвать кольцо смешных для всех, кроме меня рассказов своими. И всегда слышала один ответ: "Завязывай со своей хиромантией, мы не в пионерлагере, чтобы страшилки слушать". Вот и вся "дружба".

Неделя пролетела слишком быстро. С каждым днем струны нервов натягивались сильнее, пока не огрубели. Пока ожидание "дьявольского четверга" не сотворило из меня железного монстра на пружинах решимости.

От долготы дороги приходилось бороться с усталостью, а духота добавляла дискомфорта. В окружении безликой серости административных зданий Тюмени проезжавшие машины казались муравьями-мутантами, выползшими из-под асфальта. Спортивная сумка с вещами, еще сохранившая кожаный запах магазина, дрожала от неровностей магистрали. Я не слушала, о чем переговаривались драконы, мне полезнее ритмы "Clan of xymox" в наушниках. Холодные, волнистые, звуки служили анестезией для совести.

Стоит только позволить мелодии завладеть воображением, и она заменит скучный пейзаж своим, новым миром, с новым тобой. Волшебство.

Сколько себя помню, музыка всегда была кривым зеркалом сознания. Упорядоченное течение звуков, эфемерное отражение действительности чужой жизни, проникает через нервные окончания в твою жизнь, наполняя спокойствием или, наоборот, экспрессией. Эти маленькие частички чьего-то воображения запросто можно назвать идеальным способом зомбирования. По силе действия на сознание и подсознание людей с музыкой может потягаться разве что религия.

Каждый день прошлой жизни, выходя из подъезда старого, пропахшего зрелостью жильцов, дома, я нажимала "PLAY". И уже после этого делался первый шаг на пути к ближайшей остановке, натягивались перчатки, и посылалась подальше соседская шавка. Эта маленькая, с виду весьма безобидная собачонка с длинными обвислыми ушами и торчащим хвостом способна была переорать даже "Children of Boddom", обычно разрывавший мембраны моих наушников.

Музыка обладает исключительной способностью подстраивать окружающий мир под свою дудку, придавать всем без исключения движениям свой ритм. Целенаправленно пересекая улицу, обходя лужи, ямы и камни, обращаешь на них внимание, только когда один из булыжников заставляет удержать равновесие, дабы не грохнуться. Люди напоминают о своем существовании с большим разнообразием. Одни толкаются, другие дергают за рукава, третьи — выписывают вокруг виражи на машинах и т.д. и т.п. При этом есть одна общая деталь — все они совершенно бесполезно шевелят губами.

Мы миновали петли развилки и понеслись по ленивым тусклым улицам. В четыре часа дня народу на тротуарах много, но все заняты мыслями о работе, детях, планах на вечер.

Затуманенным внутренним разговором глазам прохожих не было дела до черного "Фолькса" с омскими номерами, что припарковался у кинотеатра.

— Углядел птичку? — спросил Джон, вцепившись взглядом прищуренных глаз в угол многоэтажки.

— Да, — Марк достал из бокового кармана сумки дезодорант и, опрыскав себя, передал собрату.

"Птичка" — это неприметная "Волга", только что въехавшая в угрюмый двор. Ей суждено стать на полчаса нашей. Но сначала следует проверить ее на крикливость.

Марк ушел немного вперед и, оглядевшись по сторонам, пнул заднее колесо. Ни звука.

В голове раздался щелчок эфемерного секундомера. Время пошло.

Марк достает из кармана чудо техники размером со спичечный коробок и прислоняет никелированным кружком к замку автомобиля. Сейчас вылезший стержень из плотной связки штырей трансформируется в ключ. Мы с Джоном делаем шаг к машине, на ходу накидывая плащи. Идем вплотную друг к другу, я задеваю сумкой две обернутые мусорными пакетами доски в руках Джона.

Две секунды.

Дверцы закрываются с едва слышным стуком.

— Поехали, детка, — довольно хрустнув суставами, Джон заводит мотор.

Четыре секунды.

Аккуратно, как по зыбкой трясине, едем к цели, теряясь в разреженном потоке автомобилей. Новенькая вывеска среди потрепанных годами сородичей — синим прямоугольником, как стоп-сигнал.

Три минуты тринадцать секунд.

Через стеклянную дверь с длинной царапиной виден пустой салон. Меня потряхивает от волнения, в голове синхронно с пульсом стучит ритм "Falling down"[3]. Входим, прикрывая за собой дверь. Прежде чем охранник успевает достать "Макаров", в его висок упирается ствол моего "ТТ". Ни одного посетителя, нудная попса из динамиков под потолком, предательская неровность дыхания. Джон разворачивает табличку надписью "Закрыто" наружу. Молоденькая продавщица хлопает округлившимися глазами, руки подняты вверх и мокрые ладони колышутся, словно лепестки "коготка" от крыльев шмеля. Ее взгляд бегает по кругу — пояс Марка, "Токарев" Джона, мой ствол, беспомощная ярость на лоснящейся от пота физиономии охранника.

Три минуты семнадцать секунд.

Пара фраз гипнотическим низким голосом, девушка бросается к витрине, лихорадочно сгребает кольца, кулоны, цепочки, браслеты в рюкзак. Мое тело полыхает жаром под плащом, перчатки липнут к пальцам, браслет царапает запястье. Хорошо, что за черными очками не видно обезумевших от адреналина глаз. Но дыхание, чертово взбудораженное дыхание выдает.

Три минуты пятьдесят секунд.

Половина прилавка опустела. Продавщица ревом перекрывает стоны Билана из динамиков и боится даже вытереть слезы — лицо превратилось в разноцветную маску из туши, теней и комков пудры. Охранник не дурак — уловил во мне новоявленность, скосил бледные рыбьи глаза, пробежал изучающим взглядом профессионала, пробрал до костей.

Мне нужна сосредоточенность. Или ярость. Ярость. Ярость!

Прижимаю дуло к бритому виску сильнее, до круглой вмятины.

— Шлюха, — прошипел сквозь зубы.

Отличная попытка. Оскорбление — возмущение — отвлекающий маневр — выстрел в Марка — нажатие тревожной кнопки. Великолепный сценарий. Ха! Просчитался, "профи". Достаю из его кобуры незнакомый "Макаров" и направляю в пах. Попробуй, дернись! Мы не убиваем при свидетелях, но покалечить можем.

Четыре минуты сорок девять секунд.

Набитый украшениями рюкзак в руках Марка. Бледная, как свежевыбеленная стена, девушка боится шелохнуться. Джон выходит первым. В открытую дверь врывается рев советского двигателя. Марк исчезает следующим. Бросаю "Макаров" за прилавок в дальний угол и, выскочив из салона, на ходу запрыгиваю в "Волгу".

Сердце стучит у горла, от радости хочется плясать, целоваться и орать "Финскую польку". Но пока рано.

Четыре минуты пятьдесят четыре секунды.

Несемся по магистрали мимо длинных домов, цветных людей, рекламных билбордов, обгоняя "Москвичи", "Тойоты", "Джипы", до знакомого двора.

Шесть минут ровно.

Гостеприимный и удивительно чистый подъезд приютил секунд на триста. Рюкзак упокоен в сумке, одежда горит в мусоропроводе, из подъезда выходят два симпатичных парня и веселая девушка. Мы щуримся от солнца, смеемся, чтобы сбросить напряжение, болтаем о "Камеди Клаб". А на тридцатой минуте уже выезжаем из города.

Вот так драконы грабят ювелиров.

Черт бы побрал эти дороги! Ленивый ветерок, уставшее предзакатное солнце и ущербные унылые деревушки так некстати, когда внутри все разрывается от ликования, запоздалого страха и чего-то еще, что щиплет за пятки, заставляет взгляд бегать по извилистой траектории.

— Джон, хотя бы музыку включи, — взмолилась я, когда заряд плеера кончился.

— Лучше поспи, — не открывая глаз, подал Марк голос. — Еще шесть часов до дома.

— "Успею выспаться, в сырой могиле лежа"[4].

— У нашей девочки мандраж, — расхохотался Джон. — Расслабься, дело сделано. Кстати, ты молодец, — он довольно покачал головой, взглянув на меня в зеркало заднего вида. — Не поддалась на оскорбления, правильно себя повела. Похвально.

— Да что хорохориться? Охранник прав, я ваша шлюха.

— Ты напарник, — Марк разлепил веки, смирившись, что моя болтовня выспаться ему не даст. — Шлюх в дела не посвящают.

— Можно подумать, меня посвятили. До сих пор не понимаю, — я запрокинула голову и уставилась на кремовую обивку крыши, — зачем мотаться по Сибири, грабить низкосортные ювелирки, если живешь во дворце и имеешь крутую фирму?

— Ты удивительно поздно спросила.

Серьезный тон Марка мне не понравился. Минуту тишину нарушали лишь утробный гроул[5] двигателя да глухое звяканье украшений в сумке.

— Нам необходимо золото, которое не нужно декларировать, — ответил, наконец, Марк.

— Зачем? Для полноты образа Кощеев Бессмертных?

— Видишь ли, — Джон передернул плечами, разминая затекшие мышцы, — наше долголетие сложно назвать бессмертием. Золото поможет исправить этот недостаток.

— Каким образом? Соорудите золотого истукана и принесете в жертву дюжину девственниц?

— Девственницы не нужны. А с истуканом ты не ошиблась.

Я скосила глаза на Марка. Безмятежное лицо, сцепленные замком пальцы на коленях, расслабленная поза. Похоже, он не шутит.

— Уму непостижимо.

— Лина, поверить в твоих интересах. Если теория Марка верна, ты тоже получишь бессмертие.

Известие огорошило. Только новых идолов не хватало. Никогда не верила в Бога, вспоминая его имя лишь ради выражения эмоций. "О, Господи!", "Боже ж ты мой" — фразы-сорняки, богохульство, порицаемое церковью. Плевала я на ее порицания — у меня своя религия.

Что заставляет людей идти на поводу у обстоятельств, прикрываясь Верой?

Просто каждый слаб. Слаб по своему. Один не может признаться в своей неправоте, второй боится изменений в принципе из-за любви к размеренности и предсказуемости, третий не умеет принимать решения и брать на себя ответственность, а у четвертого за спиной куча народу, на котором все может негативно сказаться, по крайней мере, он так считает.

В жизни каждого человека наступает переломный период. Не важно с чем он связан. И не важно, что он сулит. Нет понятия "судьба", есть понятие "путь". И этот самый путь человек выбирает сам, а не "какой-то там Бог". Потому что всегда есть выбор. Как говорил Эрик Берн: "Неразрешимых проблем не бывает, есть неприятные решения". Каждому дается с рождения отправная точка и несколько векторов движения. А уж в каком направлении сделать шаг — решайте сами, господа, это ваша жизнь и вы в ней хозяева. Через некоторое время человек снова оказывается на перекрестке и снова должен выбрать. Поэтому все рассказы о судьбе, как о неизбежном будущем — чепуха.

Но, похоже, мне придется пересмотреть "детские" постулаты.

Незаметно пронесся мимо небольшой Ишим. Солнце оставило лишь алую кромку на горизонте, серая трасса не думала кончаться, до дома оставалось около четырех часов. Марк спал, убаюканный меланхолией "Sisters of Mercy", которых все же соизволил включить Джон. Не лучшая музыка для водителя.

Я издали заметила черную точку у обочины. Девушка, не спеша, шла вдоль трассы нам навстречу, собирая дорожную пыль подолом длинной юбки. Тонкая высокая фигура, укрывающие лицо волосы, она сутулилась, и не поднимала взгляд от асфальта. Еще миг и мы пронесемся мимо, но...

Я не сразу поняла, что случилось. Машина вильнула, гладь музыки вспорол рык Джона, Марк распахнул глаза, со стоном втянув воздух, и от глухого удара лобовое стекло испещрили темные точки. Кровь. Я заорала от ужаса, но причиной была не авария. В свете багрового заката искаженное лицо Марка покрылось розовыми пятнами, низкий, гортанный хрип оцарапал слух, травянистость радужной оболочки затянула глазные яблоки полностью. И из этих зеленых стекол на меня уставилась смерть. Глубокой воронкой она затягивала в самый центр, туда, где бесновались жуткие реалистичные образы чужих жизней. Я кричала и бесполезно била кулаками по тонированным стеклам, пока не вырвалась из мутного болота, чтобы случайным взглядом окунуться в другое — голова Джона запрокинулась, на меня уставились черные дыры глаз. Пряный запах крови потопил салон, и я провалилась в темноту.

Глава 6.

Черный колодец кишел огромными крысами. Они вгрызались в ступни длинными острыми зубами, раздирали кожу крепкими когтями. Я пыталась выбраться, но щели между камнями были столь малы, что я снова и снова срывалась на скользкие спины шуршащих грызунов. Внезапно сквозь стены просочился свет — белый, обжигающий. Я зажмурилась, и, открыв глаза, подскочила... на кровати.

— С возвращением, — недобро усмехнулся Джон, оторвав взгляд от заоконного пейзажа.

Волосы противной паутиной залепили лицо, скомканная простынь впилась в бедра. Сон. Крысы — сон. Но не авария.

Я вжалась в подушки, отползая от сидящего на краю кровати Марка. Они оба казались нормальными, обычными. Не было ни трясины в глазах, ни красных разводов на лицах, только напряжение рыболовной сетью отгородило кровать от остального мира, да терпкий запах сигар пропитал каждый миллиметр комнаты.

— Что ты помнишь? — резанул холодом по сжавшимся нервам Марк.

— Все, — выдавила я и, сглотнув кислую слюну, затараторила: — Что это было? Знаю, сбили девушку. Кто она? Кто вы, мать вашу? Какого черта произошло? Что за пигаме... пигма... блин, пигментация была? Что с глазами? Почему они вот так... такие вот... почему черные? Как...

— Замолчи, — рявкнул Марк, но тут же смягчился. — Я не могу отвечать, пока ты болтаешь. Девчонка была самоубийцей.

— А, может, Джон на нее специально наехал? — провизжала я, окончательно сдавшись колючему страху. — У вас же дурацкая мания по дохлым бабам! Может, вы некрофилы? И пустили ее по кругу, пока я валялась в отрубе, не факт, что без вашей помощи?

Марк тяжело вздохнул, явно теряя терпение, но буря не грянула. Он жестом попросил Джона не вмешиваться и продолжил:

— То, что ты видела — процесс подпитки. Радиация — сказка. Мы живем за счет чужих воспоминаний, которые испаряются в момент смерти.

— Че.. чего?!

— Того, — выпалил Джон. — Наш мозг улавливает воспоминания, фильтрует свое от чужого, а тело — не может, и подгоняет возраст под память. Чем больше воспоминаний, тем дольше живем. Наша природа — один из видов вампиризма. Воспоминания заменяют кровь, но убивать все равно приходится. Доходчиво объяснил или на примере показать?

— Гос-с-с-споди-и-и! Господи, Боже мой, — простонала я. Мучительно захотелось спрятаться, закрыться в яйце, танке, коконе, да хоть в гробу, лишь бы не подпустить знание. Руки машинально подтянули одеяло. Накрыться с головой и перетерпеть судороги беспомощности.

— Лина, — Марк сорвал одеяло, вытаскивая меня, скрючившуюся, зажатую на свет. — Прекрати вести себя, как ребенок. Запрыгивая в машину, ты была взрослой, наставляя пистолет на амбала — тоже. Не разочаровывай сейчас. У тебя всего два выхода: стать подобной или добавить нам неделю жизни. И не рассчитывай уйти. Любая неисправность передатчика чревата смертью. Как и предательство. Нас не возьмут. Всему ОМОНу России с нами не справиться. Поэтому научись думать перед действиями. Ты все поняла или повторить?

— Нет, спасибо.

Хватит с меня, и так сумбур в голове. Стать такой, как они. Меня выбрали для этого из... десятков других? Или тысяч? И первой ли? Если нет, то где остальные? Не смогли смириться? А люблю ли я свою жизнь настолько, чтобы забирать чужие? Еще чуть-чуть и мне грозит замыкание мозга.

Июнь набрал обороты и нещадно обстреливал окна сдуревшим солнцем. В коттедже неподалеку шел ремонт, недовольные вопли хозяйки были слышны на всю улицу. Видимо, кто-то из работников неаккуратно обошелся с ее вазочками или криво положил потолок.

— Мне нужно на воздух, — не дожидаясь разрешения, я слезла с кровати и накинула халат.

С улицы донесся фальцет соседки, Джон кисло скривился и, прошипев "эта дура меня когда-нибудь достанет" ретировался к мини-бару.

— Куда ты собралась? — ироничная ухмылка мелькнула и исчезла за горлышком бутылки виски.

— Меня тоже бесят вопли с улицы, — огрызнулась я. — Пойду, прогуляюсь.

Марк не обронил ни слова, подал мне не сразу попавшиеся на глаза брюки и проводил взглядом до ванной.

Предвечерний жар улицы мигом распалил кожу. От ветра становилось только хуже — сухой и порывистый, он швырялся песком, разноцветными пакетами из-под чипсов и сигаретными пачками. На маршрутке я добралась до центрального проспекта. Здесь от застрявших в пробке машин, гудящих ульев остановок и даже уличного экрана пахло жизнью. Пусть муторной, заковыристой и непростой, но жизнью. Она сверлами совести дырявила душу. Моя жизнь будет требовать смерти. И не просто конца существования, а забвения. Никто не сможет принести цветы на могилы лишенных прошлого. Никто не увидит во сне решивших на короткий час вернуться, чтобы обнять. Потому что я заберу их. Совсем заберу.

По примеру небольшой компании ровесников я присела на бордюр широкой клумбы, вытянув ноги на примыкавшую лавочку, и принялась разглядывать прохожих. Одни топтались на остановке, вторые — бегали за автобусами с сумками под мышкой, группы неформальной молодежи вереницами тянулись под арку, на маленькую улочку с лавочками и пивным ларьком. К скамейке подошла полная дама и нотациями о чистоте города вызвала массу эпитетов от сидевшей рядом молодежи. По тротуару взад-вперед бродила старушка и приставала к прохожим с обернутыми целлофаном бумагами. Она сразу привлекла мое внимание. Сгорбленная, страдающая ревматизмом и, скорее всего, диабетом женщина едва волочила ноги, иногда опуская грузное тело на лавочку, чтобы отдышаться. Она провела на проспекте не один час — белый головной платок запылился, серым налетом покрылись и сшитые еще при Советском Союзе туфли. Сначала я приняла ее за одну из одолевших свидетелей очередного Бога, но стоило столкнуться со взглядом маленьких глаз, как беспощадная, неутолимая скорбь тайфуном унесла презрительные мысли. Истерзанное морщинами лицо обратилось к солидной даме, но та замотала головой и отошла в сторону, как от прокаженной. Беспристрастно наблюдать за этим я не смогла, подошла к старушке.

— Простите, вам нужна помощь?

Старческие слезы скупым соком блеснули в глазах. Мне пришлось подхватить ее за локоть, чтобы женщина сумела добраться до заплеванной скамейки.

— Это моя внучка, — трескучим голосом сквозь горечь проговорила она, протягивая завернутую в пакет фотографию. — Может, вы ее видели?

В трясущихся руках поблекшее фото отбрасывало солнечные блики, и я не сумела разглядеть ни линии.

— Простите, но я не местная, вряд ли сумею помочь.

Рука упала на колено, всхлип приподнял обвисшую грудь.

— Она хорошая девочка. Ни разу слово грубое старикам не сказала, говорила, выучится, станет работать и нам домик купит с огородом. Мы с дедом вдвоем ее вырастили, мать-то рак сгубил, Маришке и трех годков не было, — по желобкам морщин потекли слезы, старушка ладонью потерла глаза и пожелтевшие от времени щеки. — Деда прошлым летом похоронили, а теперь и Маришка...

Рыдания еще больше накренили ее плечи, дряхлые руки прикрыли рот, всхлипы каскадом сыпались из горла.

— А что случилось? — я приобняла старушку за плечи, отгоняя собственные плаксивые спазмы.

— На танцы пошла с Максимом своим. Этот вертихвост-то никогда мне не нравился и на тебе! Говорит, поругались они, одну домой отпустил. Да так и нет ее, уже неделя скоро будет.

Ее лицо блестело от влаги. Старушка полезла в сумку за платком, упокоив целлофановое сокровище на коленях. Мне пришлось наклониться, чтобы разглядеть миловидные черты и светлые кудряшки.

— Простите, мне надо... — я не сумела договорить прогоркшим голосом и сорвалась с места.

Люди, локти, тормоза, крики... галдящая улица укрылась туманом, я не видела дороги из-за радужной соленой пелены. Маришка. Ангел с глазами эльфа в свете фар чертового "Фольксвагена". Пойманный ангел.

Под прикрытием безлюдного двора полегчало. Горячее дыхание ветра в прохладной тени согрело до апатии, щеки стянула колючая корочка слез. Я воткнула наушники и позволила холодной, отрешенной музыке соблазнить себя. "No time to cry"[6] возвещал острый как зазубрины звезд голос солиста. И я безоговорочно поверила. Мне вообще хотелось верить невидимым друзьям драконов. Их чарующие мелодии расползались по венам то леденящими осколками серебра, то лавой золота и уносили мысли далеко-далеко, настолько глубоко в саднящее гарью брюхо мира, насколько даже не понимаю. Мне всегда представлялись бледные лица музыкантов, и я мысленно прикасалась к хрупким изящным телам, которые скрывает непременно темная одежда, такая узкая, словно вторая кожа. Нереальные существа с черными от косметики глазами и яркими, влажными губами.

Самопроизвольные всхлипы сошли на нет, и хотя через двор постоянно тянулись вереницы прохожих, он казался пустым. До сигаретного ларька пара домов. Я впервые затянулась крепким дымом и закашлялась. Видимо, куски разодранного горла закупорили дыхательные пути, в нос будто кулаком ударили, слезы заполонили глазницы. Но уже в следующий миг меня накрыло жесткое очарование никотина. Подступившая тошнота уже не играла роли. Прислонившись спиной к киоску, я почувствовала, как голова, словно наполненный гелием огромный воздушный шар, старается оторвать тело от Земли. Я облизнула губы, они оказались сладкими от пропитанного сиропом фильтра ароматических сигарет. Еще одна затяжка ставшего приторным дыма далась легче. Организм боролся с ядом столь же отчаянно, как я сопротивлялась открытой драконами философии смерти. И, как я, сдался.

Тело нуждалось в опоре посерьезнее киоска с потрескавшейся белой краской. Справа, на узкой маленькой улочке — жалком подобии неформального Арбата — пустовала пара лавочек, и я нырнула в разноцветный поток молодежи.

Бессознательно рука увеличила громкость музыки. "Going away on a strange day"[7] эксгибиционировал декадентством Роберт Смит. Джон почитал его чуть ли не Богом, разве что плакаты не развешивал. Мне бы хотелось заглянуть в глаза этого человека с голосом из крови и боли. Почему-то кажется, что они должны быть такими же, как у Марка — цепкими воронками цвета киви.

Несколько минут в одиночестве на оживленной улице среди разношерстной молодежи успокоили. Пестрые кофточки и полосатые гольфы, траурные юбки и джинсы с цепями, военные куртки и очки-бинокли. В каждом из них свое "нет". Дети мирного времени, они нашли, как противопоставить себя обществу. И глупо винить их за это. Просто молодая кровь требует протеста. Поколению "дворников и сторожей" было проще — они боролись за право голоса. А сейчас? Кто-то выбирает войну за чистоту нации, кто-то за деньги, а кто-то за право "болтать о смерти". И именно последние не причинят никому вреда, потому их поле боя — собственная жизнь без вкраплений и примесей.

А я? Казалось, главный выбор сделан еще тем дождливым днем, но каждый серьезный шаг требует подтверждения. Что ж, мне придется измениться. Я обязана успокоиться. Хватит истерик и сожалений.

Стать стервятником, перевернуть с ног на голову приоритеты. И научиться любить себя до создания стальной кольчуги неуязвимости.

По безлюдным дорогам до дома не так уж далеко. Можно пройтись пешком. Я сняла наушники, чтобы слышать вой ветра на мосту. Прохладный, влажный воздух летит сломя голову от одного борта к другому, колышет маленькую сумочку, в которой лишь кошелек, ключи да сигареты.

Сорок минут быстрым шагом до дома в тумане мыслей. Теперь замок показался мне крепостью. Моей крепостью.

— Это что, макияж нового поколения? — скривился Джон, стоило мне переступить порог спальни. Он валялся на диванчике, закинув длинные ноги на подлокотник, и просматривал свежие газеты. — Детка, умойся, тебе не идет.

Разводить дискуссии о правилах хорошего тона и огрызаться не хотелось, поэтому ответ был коротким:

— Иди к черту.

Выглядела я и правда жутко — от туши и подводки вокруг глаз чернели круги с рваными краями, помада "съелась", на лацканах брюк слой пыли, даже бинт темно-серый. Но мне не хотелось приводить себя в порядок, словно грязь — элемент загадочного ритуала очищения.

— Где Марк?

Джон лениво потянулся и взъерошил волосы.

— Он в левой башне. Сходи, поищи.

— Куда?

— Куда-куда. Говорю же, в левой башне. Там открыто.

Вот это новости. Меня допускают в святая святых, двери распахиваются одна за другой. Только в правую башню заходить не хочется. Оттуда еще никто не возвращался.

Старинный висячий замок действительно болтался разомкнутым на одной петле. Я шагнула в полумрак. Вопреки ожиданиям, винтовая деревянная лестница башни не скрипела, от стен не пахло сыростью, напротив, сухим воздухом было сложно дышать, но я быстро привыкла. На первом ярусе несколько комнат пустовали. Кое-где стояли ящики со старой одеждой, едва не рассыпающейся в пальцах, кое-где — стеллажи с разноцветными склянками и латинскими надписями.

Марка я нашла в просторной лаборатории. Маленькие окошки освещали удивительно хорошо, на столах и полках лежали провода, россыпи каких-то мелких деталей, странного вида скобы и металлические загогулины. Заметив меня, Марк отвлекся от сложного устройства, в котором сосредоточенно копался с пинцетом в одной руке и паяльником — в другой. Его волосы то и дело выпадали из-за ушей и русой ширмой закрывали лицо.

— Привет, — я улыбнулась и села на стул напротив. Если с Джоном в последнее время я позволяла себе вольности (с этим маргиналом сложно общаться культурно), то перед Марком до сих пор испытывала суеверный трепет.

— Привет. Что случилось? — он оглядел меня исподлобья. Все-таки нужно было умыться.

— Марк, у меня к тебе один вопрос, — подобрать слова сложно. Наедине с собой так легко быть решительной, но стоит столкнуться лицом к лицу с несокрушимым всевластием, как силы тают воском. — Несколько раз вы привозили девушек в ту, вторую башню. Я слышала крики... когда утюгом обожглась... да и потом раз несколько. Я не прошу вот так взять, и рассказать все. Наверное, не стоит. Но сегодня на улице я случайно встретилась с одной старушкой. Она ходила по остановке, плакала, к людям приставала. Короче. Маришка, это беленькая такая, с кудряшками... вы привозили ее сюда. Так вот. Эта старушка — ее бабушка. Она фотографию всем показывает.

— Лина...

— Погоди. Ты только скажи, почему именно она? Как вы жертв выбираете? Почему именно они?

Холодный взгляд я выдержала, хотя хотелось прикрыть лицо ладонью, чтобы избавиться от зеленого яда.

— Мы выбираем тех, кого проще спрятать. Девицы из клубов, прыгающие в машину ночью, как эта Марина, сбежавшие из дома жены...

— И дочери, — добавила я.

— Да.

Сладкий, медный привкус крови появился на языке, мягкий кусочек откушенной губы прилип к зубам, и защипавшая случайная рана на мгновение отвлекла от ужаса ответа.

— Я... тоже... должна была? — маленькая капелька крови смешалась со слюной.

— Нет, — отрезал Марк, но вместо логичного облегчения, я испытала еще большее потрясение, словно меня впихнули в темный чулан с пауками, и я отчетливо слышу шипение змеи прямо у ног. — Ты другая. Ты — хищник и сумеешь стать одной из нас.

Он замолчал, терзая испытывающим взглядом.

Рожденная убивать. Как глубоко прячется природа человека, раз самому преподносит сюрпризы? Возможно, я слишком редко ныряла на дно сознания. На это просто не хватало времени. Мешали попытки стать "одной из", мешал прописанный родителями сценарий существования. Мешало отсутствие одиночества.

— Марк, у меня есть просьба.

— Да? — он отбросил волосы с лица и спрятал губы за сжатыми в замок пальцами.

— Я видела свободные комнаты в башне. Можно занять одну из них?

На лбу сложились морщинки удивления, но это всего лишь игра "докажи мне, что я не ошибся".

— Тебе претит спать с нами?

— Нет, — быстро ответила я. — Просто иногда нужно побыть одной.

— Хорошо, — легко согласился Марк и загадочно улыбнулся.

Расшифровывать изгибы губ я не стала. Некоторые вещи порой теряют значение. Что мне до мыслей драконов? Их не постичь, как не разгадать Теорему Ферма. По крайней мере, мне.

Я вернулась в уже пустующую спальню и, раздевшись, забралась в постель с бордово-золотистым томиком Гюго. Прокушенная губа саднила, от принятого никотина тошнило, и этот вечер казался мистичной новеллой Маркеса.

А где-то в новорожденном закате, у разбитого бетонного забора школы, под прикрытием десятилетних тополей умирала старшеклассница. Ее насиловали грубо, не обращая внимания на хруст сломанных ребер. Она пыталась укусить ладонь, зажимавшую рот, но не могла даже разомкнуть челюсти. И когда фиолетовые всполохи в глазах сменились черными пятнами, а промежность обжег слишком горячий поток, симпатичная вертихвостка, избалованная дочка именитого отца, умерла.

Но я об этом еще не знала.

Глава 7.

Свершилось! Сбылась-таки детская мечта — мне позволили обустроить свою комнату. Небольшая каморка в башне с единственным стрельчатым окном как нельзя лучше подошла для кельи.

Пока домработница скрупулезно вычищала комнату, мы с Джоном совершили налет на интерьер-салоны. Я не стремилась потратить как можно больше денег, но кто же знал, что элегантная классика дороже навороченных "писков моды"? Вместо одной только кровати с ажурной остроконечной спинкой у изголовья можно было купить целый уголок отдыха из бесформенных диванов и уродливого косолапого столика. Приглянувшийся секретер обошелся почти в шкаф-купе, который я тоже купила — надо же где-то хранить дюжину плащей и набранные оптом туфли. Вместо люстры решено было повесить абажур с забавными серебристыми кисточками. Зато я сэкономила на шторах, от солнца защитят три метра темно-бордового велюра с черным гипюром вместо тюли. Кроме шкафа о современности напоминал лишь маленький холодильник, как альтернатива громоздким барам, да глянцево-черный ноутбук с акустической системой.

Я наслаждалась покупками, последождевой погодой и благодушным настроем Джона, которого всякий раз при похудении бумажника распирала мужская гордость за возможности. "Смотрите, я — молодой важный индюк, и вы обязаны чистить мне перышки". Это было смешно до умиления. Я не задумывалась о чистоте выброшенных на капризы денег. Возможно, в них чей-то поруганный брак, или чья-то преждевременная смерть, но эти люди не сумели сохранить жизнь, а я попытаюсь.

Вернувшись, мы застали замок безлюдным. После Ольги моя келья блестела, как сапоги после гуталина, и это ввело в растерянность.

— Ну елки-палки!

— Что-то забыла? — Джон подтянулся на дверном косяке, едва не сорвав обналичник.

— Тут так чисто, а мне ведь картины повесить надо.

Сама мысль о цементных облаках из-под дрели казалась кощунством. Джон снисходительно прищурился, процедил сквозь зубы "у-у-у, ж-женщина" и обреченной походкой направился к лаборатории. Мне стало стыдно.

— Брысь отсюда, — скомандовал он, вернувшись с ящиком инструментов.

Повторения не требовалось, и я ретировалась в спальню собирать вещи.

Как много значит для человека Дом. Не стены или пол с подогревом, а возможность остаться наедине со своими демонами, выпустить их на волю и наблюдать за проказами с умилением матери. Я всю жизнь была лишена этого и обрела лишь, потеряв семью. Жестокий, бесчеловечный выбор. Как и сама жизнь.

А ведь когда-то я была другой. Как все девчонки собирала фантики и закапывала их под стеклышками в палисаднике, вместе с дедом мастерила корабли (доска, гвоздик и лист сирени вместо паруса), на святки ночевала у прабабушки, чтобы в зеркалах увидеть лицо будущего возлюбленного, и величайшей свободой казалась возможность не спать до одиннадцати. Вспомнились вечера у бабушки с клубничным вареньем к чаю, теплые комариные ночи на даче... Тогда ведь я была счастлива.

От червивой тоски спас Джон. Ввалился в спальню покрытый пятнами цементной пыли, в стружках, с торжеством героя на лице.

— Принимай работу!

— Всю стену разворотил или половиной ограничился? — я спрыгнула с кровати и деловито прошествовала мимо дракона, всем видом показывая, что "подвиг" слишком преувеличен.

— Поговори мне еще, — пригрозил Джон, но нотка обиды медом подсластила слух. Люблю злить особо самовлюбленных.

— Ты два часа сверлил три дырки? — я стояла посреди белого от пыли и опилок пола, с недоумением глядя на победно торчащие шурупы. — А чопики из бревен выпиливал?

— Вообще-то — нет, — отступив, Джон прикрыл дверь, и я обомлела.

Во всю высоту деревянного прямоугольника, гордо расправив крылья-оси, высился анкх — египетский крест бессмертия. Незамысловатый, но от этого еще более изысканный узор тянулся вдоль "позвоночника" подобно лозе, каждое перышко крыльев поблескивало только что нанесенным лаком (теперь я поняла, что за резкий запах липнет к ноздрям), а острые когти дополняли стилизацию под ворона и казались смертоносными.

— Ты... ты вырезал это за два часа?!

— Просто подумал, что такой рисуночек подойдет к выбранной мебели.

Я плюнула на извечные пререкания и повисла у Джона на шее.

— Спасибо.

На гладковыбритой щеке остался след от помады.

— "Спасибом" не отделаешься, — ухмыльнулся Джон, отстранившись. — С тебя вечер при свечах.

— Ты что, заболел?

— Нет, просто настроение погано-романтическое.

Дверь отворилась, выпуская нарцисса-дракона. А мне предстояло с розовыми очками на глазах выносить грязь из комнаты.

Ближе к вечеру острый запах лака смешался c деревянным ароматом новой мебели. Келья преобразилась. От солнечных огненных проблесков укрывал плотный велюр, из динамиков сочился ласковый голос Шарон ден Адель [8]. Все, как нравится именно мне. Этого многого стоит и не имеет значения лишь в глубоком детстве, когда являешься не собой, а чьим-то ребенком.

В дверь тактично постучали. Я насторожилась, даже Марк не утруждал себя этикетом. Сотни, тысячи мыслей мелькнули за секунду прыжка до двери, и ни одна не была хорошей.

На пороге стоял Джон... с бутылкой "Мартини" в одной руке и вислоухим кустом — в другой.

— Это что? — глупый всеобъемлющий вопрос оказался единственным, на что я способна в полном недоумении.

— Папоротник, — ответ прозвучал едва ли умнее.

— Ну, заходи, папоротник.

Вручив горшок с цветком, Джон подхватил лежащие на полу пиццы и просочился в комнату. Именно просочился, потому что я так и стояла на пороге, стараясь не чихнуть из-за щекочущих отростков.

— Бокалов нет, — констатировал дракон, изучив пустоту холодильника и хлам в секретере. — Сейчас принесу, а ты пока определи куда-нибудь дерево, с горшком в руках пить неудобно.

Самая милая из улыбок добила меня окончательно. Или я сплю или одно из двух. Водрузив папоротник на холодильник, я разрезала пиццы, достала свечи (обещала ведь) и открыла бутылку.

Что бы ни говорили эстеты, с горлышка пить вкуснее — вермут сам задает дозу, холодной вязкой сладостью заливает рот. Свободный, и от того ласковый. Но сегодня все должно быть по правилам. Джон так хочет.

— Включи что-нибудь другое, — попросил он, прикрывая дверь носком.

Я знала, что это "что-нибудь" ограничивалось "The Cure" и поставила "Pornography".

— Ну, с новосельем, детка!

Мы развалились на кровати и потягивали "Мартини" через трубочки. От прохладной музыки по комнате разлилась осень. Готова поклясться, что чувствовала запах прелых листьев, не смотря на угасающий июнь за окном. Вместе со вторым стаканом пришла смелость. Под укоряющим взглядом Джона я достала сигареты, и чуть сладкий привкус ароматизированного дыма добавился к приторности алкоголя. Так хорошо молчать в умиротворении и спокойствии, изредка поддерживая рассуждения дракона об устройстве мира, природе звезд и мистических свойствах воды.

— Джон, что с тобой сегодня? — все же спросила я, когда очередная тема себя исчерпала.

— В смысле? — он сладко потянулся, скользнув руками по шероховатым обоям.

— Как-то резко ты хорошим стал.

— Просто, — он невесело улыбнулся висящему на противоположной стене зимнему пейзажу, — захотелось прожить хотя бы вечер по-человечески.

Я не знала, верить ли откровению. Возможно, убийца и правда тяготится своей природой, а, может, это лишь пыль в глаза сродни сказкам о радиации. Но проклятое женское сердце защемило от жалости. Я не стала допытываться до правды, просто сжала его руку, защищая очарование вечера.

В приоткрытый треугольник форточки влетел комар и запутался в тонких прожилках гипюра. Маленькие лапки проделись в дырочки, они шевелились, словно трава от ветра. А, может, природный кровопийца мне померещился — два литра на двоих, по бутылке на каждого. Мы молчали, моя голова лежала на коленях Джона в облаке вкусного запаха одеколона и мороке алкоголя.

От звонка Джон вскочил, резко одернул занавески, выглядывая в окно.

— Чего шугаешься? — я едва не скатилась с кровати от головокружения. — Может, Марк ключи забыл.

— Марк никогда не забывает ключи.

Это правда. Связка обычно болтается у него на поясе, дубликат — в бардачке машины.

— Кто там? — тревога победила опьянение, я вскочила с кровати и вырубила музыку.

— Не вижу.

Джон выскочил из комнаты, рявкнув "оставайся здесь", но меня такой расклад не устраивал. Четыре двери вдоль коридора, еще одна "тайная комната" распахнула недра. Я шагнула за порог, выпучив глаза от изумления. Небольшая каморка, как киборг, пялилась на меня экранами мониторов, вдоль стен тянулись вереницы кнопок, рычагов и индикаторов.

— Епрст! — выругался Джон и, уронив локти на широченный пульт, схватился за голову.

— Что?!

— Сиди здесь!

Если Джон надеялся, что хоть на этот раз я послушаюсь, он глубоко заблуждался. Довериться сильному мужчине благо для любой девчонки, но меня уже перекроили. "Надейся только на себя и прикрывай напарника" — одно из правил драконов. Сами научили. Расхлебывайте, господа.

Джон призраком исчез в коридоре. Я взглянула на монитор и стиснула зубы. У ворот нетерпеливо шагала туда-сюда одна из риэлтеров. Эта Виолетта никогда мне не нравилась. Самая красивая заноза, любимица и ненавистная соперница коллег, которая получала в два раза больше остальных и вечно клеилась к Джону. Раньше я старалась не обращать внимания, не показывать ревности, но мерзавка перешла границу. Она вторглась в мой дом.

До тира — лестница и поворот. Взять из железного ящичка боевые патроны, снять со стены "ТТ", не забыть глушитель. Убивать? Вряд ли. Оружие одним видом отлично ставит на место. Неслышным ветром спускаюсь на первый этаж и прислушиваюсь к голосам. Джон впустил ее в дом. Зря.

— Зачем пришла?

— Ты... — противный визг доводит до бешенства. Блондинка позволяет себе повышать голос. — Ты что думаешь, меня можно трахнуть пару раз и кинуть, как шлюху?

Пальцы сами ложатся на торчащую из-за пояса рукоятку. Саднящая губа обливается жаром от прикуса.

— Я ничего не обещал. Ты получила удовольствие, я получил удовольствие. Можно повторить, если хочешь, только не надо придумывать...

— Скотина! Да кто ты такой? Я не секретутка, чтобы отсасывать у босса за просто так.

— Ви!

Считаю до десяти, чтобы не выйти и не украсить ее мозгами стены.

— Что "Ви"? Хочешь сказать, что я дура? Не-е-ет, малыш. Я не дура. Ты спишь с этой прошмандевкой. Помощницу они себе взяли, конечно! Подстилка для обоих. А, может, вам с Марком тройнички нравятся?

Довольно!

Прикрываю пистолет рубахой и выхожу из укрытия. Внешне — само спокойствие, внутри все вибрирует и бесится.

— Посмотрите-ка, кто нарисовался, — наглая лисья физиономия кривится от усмешки.

Она не видит угрозы, но от Джона ствол не утаить. Однако осуждения во взгляде не вижу, только любопытство. Они стоят слишком близко, ее сумочка почти касается его бедра, и это раздражает.

— Уходи по-хорошему, — произношу настолько тихо, чтобы ей пришлось напрячь слух. Так проще запугать до мурашек.

— Сучка, — она уже не владеет телом, колени дрожат, глаза моргают слишком быстро, руки то и дело пытаются дернуться вперед, чтобы дотянуться до меня и вцепиться в шею, но разум пока останавливает. А, может, гордость. А, может, страх.

— Я знаю, кто ты, — она вдруг торжествующе прищурилась. — Да-да, точно! Адвокатская дочка погибла в катастрофе. Да твоей рожей все газеты из ... пестрят. Думала, я не читаю иногороднюю прессу? — нервный смех пробуравил слух.

Ни сглотнуть, ни вдохнуть, ни пошевелиться. Я едва устояла на ногах. Хвост ее черных волос от хохота трясся щупальцем Горгоны. У меня не было зеркала. Только пистолет.

Глушитель зацепился за пояс, но вынырнул. Курок во влажных пальцах кажется сверхчувствительным и оттого вожделенным. Соблазн. Страх. Испуг в ее глазах и ожидание во взгляде Джона.

— Тварь, — срывается с ее бордовых губ.

Секунда, и этот цвет расползается пятном по молочным узорам ковра.

Я боролась с шумом в ушах, глядя на медленное падение тела. Джон рухнул следом, пытаясь задержаться за воздух. Запах гари приобрел медный привкус, и моя рука опустилась. Опустошение сродни безволию укутало сердце. Не было ни страха, ни раскаяния, только забота, как избавиться от трупа с продырявленным сердцем. Я впервые попала в цель.

Вблизи тело казалось гранитным. Слишком белое, будто прозрачное. Я склонилась над ее головой и отпрянула — между длинными черными ресницами широко распахнутых глаз застыла белизна. Ни зрачков, ни радужных оболочек, только гладкие, как яйцо, яблоки. Пугающая пустота.

Джон зашевелился, приходя в себя, откинул голову. Впервые я увидела, как впитывается жизнь. Чернота сжималась, отливом возвращаясь в озеро радужной оболочки, рассекаясь прожилками, пока не застыла в зрачках. А по щекам, вдоль носа бежали ручьи.

— Ты плачешь? — спокойствие голоса меня саму поразило.

Дракон сомкнул веки, вытер ладонью лицо и глубоко вздохнул.

— Видишь ли, чужие воспоминания не всегда приятны.

— Значит, ты каждый раз оплакиваешь... их?

— Нет, — он поднялся, шмыгнув носом, и присел на корточки возле разросшейся почерневшей лужи. — Обычно мне достается радость, а боль забирает Марк. У него весьма извращенный вкус. Горе делает его сильнее — эдакая философия оптимизма.

— Жуть.

— Нет, скорее — мудрость. Так, давай, быстро переодевайся и разберись с ее машиной. Одежду мне отдашь.

Последние слова донеслись до меня уже в коридоре.

Грузная луна лениво валялась на заплеванном звездами небе, у нее не было права осуждать меня, но каждая клетка тела ощущала укор. Я вела "Опель" осторожно, выглядывая посты ДПС, которые, как назло, маячили за каждым перекрестком. Не приведи, Господи, привлечь внимание. Да, я молилась. Впервые в жизни, с неистовством маразматика. И, черт возьми, имела право! "Не убий" в этот раз должна была соблюдать та, которая угрожала разбить мою жизнь на осколки и выбросить под порог отчего дома. Я всего лишь защищалась.

Последний поворот ко входу ночного клуба. От неоновой вывески все вокруг кажется голубым — щербатый тротуар, куцые тополя, форсированные иномарки и лица порочных детей, продувающих родительские деньги. Безголовые лоботрясы, они считают, что так познают жизнь. Взгляды некоторых останавливаются на мне и скользят дальше в поисках более доступной дичи.

Марку, с его гениальностью, давно пора изобрести плащ-невидимку. В кожаном жарко до брезгливости к собственному телу. Еще и лежавший под задом рюкзак оставил на бедрах зудящие борозды. От монотонного ритма музыки хочется сбежать. Вот почему драконы предпочитают озноб классики и готики — он бережными волнами смывает следы смерти.

Мне пришлось отстоять очередь и пройти контроль у входа, чтобы выскользнуть из клуба за углом через двери "Гламур-кафе". Одежду сожгла в контейнере возле библиотеки под пристальным взглядом черных статуй писателей вдоль фасада. Глядеть на эти миниатюрные монументы с почтением можно лишь днем, когда чинные фигуры высятся безмятежными идолами. Ночью, в зареве подсветки, они похожи на привидений, выползших из окон старого здания.

Поймать такси недалеко от клуба проще, чем нарисовать цветочек. Я прикинулась пьяной, закрыла лицо волосами и попросила довезти до Старого Кировска (он чуть дальше нужного района). Придуманный ход сработал безупречно, водитель остановился аккурат у родного перекрестка и, забрав деньги, высадил, чтобы меня (якобы) не стошнило прямо в салоне.

Пара проулков, и я у замка.

Из окон гостиной падал желтый свет, но от него не веяло уютом, напротив. Блямба луны висела прямо над одной из башен, и казалась нанизанной на шпиль. От несильного ветра шелестели листья, и запах гари, доносящийся из трубы соседнего дома, превращал пейзаж в жуткую картину Пикмана [9]. Невольно я прониклась атмосферой, наложившейся на внутренний хаос. Тело одеревенело от озноба, даже корни зубов заледенели, будто внезапно открывшийся ужас моего положения не только облапал, как насильник, а стал мной. Каждый шорох заставлял вздрагивать, каждое моргание казалось провалом в вечную тьму.

Издалека донесся хриплый зов вороны. Готова поклясться, что расслышала в нем приветствие, словно угрюмая птица приняла меня на сородича, чуждого живому миру. Да и жив ли мир, от которого так сильно смердит?

Страхи и самобичевание растаяли в полуночном мороке. На лицо своевольно наползла ехидная усмешка. Если есть драконы, значит, должны быть и ангелы. Но они не спешат защищать людские души, напротив, Бог отвел от меня беду, Дьяволу-то я не молилась. Что за парадокс?

Во дворе стоял "Фолькс", значит Марк вернулся. О его реакции на случившееся можно было только догадываться. Я тревожилась. Дракон все еще оставался тайной, а девушки часто благосклонны именно к опасным мужчинам.

Громкие голоса я услышала еще в холле и съежилась от дурного предчувствия. Быстро скинув босоножки, я на цыпочках подкралась к двери.

— У тебя нет права бросаться такими обвинениями, — слова Джона трепетали яростью, это чувствовалось даже сквозь стену.

Но от голоса Марка у меня невольно сжались пальцы на ногах, а в висках застучала кровь.

— Есть, — рявкнул он. — Ты нарушил главные правила — забирать незаметных и никогда не оставлять следов!

Дурацкая привычка кусать от волнения губы раньше никогда не приносила столько дискомфорта. Мало мне одной горящей раны, так новые не заставят долго ждать. Ногти впились в ладонь. Обычно физическая боль отвлекает от волнения, но сейчас с задачей не справилась. Я впервые столкнулась с яростью Марка. Обычно сдержанный и молчаливый, он расстреливал словами, как из пулемета. Даже выбраться из укрытия казалось самоубийством.

— Ты, олух, — задетый за живое Джон перешел на крик. — Не трогал я эту дуру! Только идиот трупы в кустах оставляет. Думаешь, мне в кайф бегать от КНБ, Интерпола или кто там сейчас взвился? ФСБ-шников хватило по горло.

— Тогда почему все газеты трубят об изнасилованной девчонке с пустыми белками? Это наш почерк! Ты знаешь, кем она была? Дочь областной шишки! Что ж ты на жену президента не позарился?

К горлу подступил комок. Драконы ругались не из-за Виолетты. Это означало одно — у нас о-очень большие неприятности.

— Знаешь, Марк, Линка тоже не сельская девочка. Однако ее папаша тебя не смутил.

— Лину не тронь, не о ней речь, а о твоей безалаберности.

— Да, черт возьми, не убивал я ту девчонку! Да, меня не было дома, но кто сказал, что ты все время торчал в лаборатории?

— За себя я отвечаю!

— Я за себя тоже!

— Простите, — опасливо, но громко встряла я в разговор.

Оба дракона раздраженно обернулись и одновременно гаркнули: "Что?!". Хорошо, хоть воспламенение взглядом не входит в их возможности, иначе на пороге мгновенно бы образовалась кучка пепла вместо меня.

— Конечно, убийцу девчонки будут искать, а... обесцвеченные глаза и все такое похоже на ваши... методы, — я проглотила комок, набухший в горле от двух раздраконенных взглядов. — Но кто сказал, что вы одни... такие?

Глава 8.

Благословенная тишина заменой крика повисла в воздухе. Драконы впали в ступор. Оба. Наступил как раз тот момент, когда мудрее всего испариться или тихонько, на цыпочках пересечь гостиную и закрыться в своей келье. А они пусть разбираются сами. Но нет. У меня взыграло любопытство — до чего договорятся.

Первым ожил Джон.

— Мы ведь никогда не встречали других, — он уставился на Марка, словно ждал подтверждения. Подбородок выпятился, глаза хлопают растерянно — наследственность обезьян налицо.

— Это ничего не доказывает, — Марк, до этого упиравшийся спиной в колонну, прошлепал плоскими стопами по непокрытому полу и сел на диван. — Есть два варианта, — заключил он, глядя исподлобья куда-то сквозь меня, — либо наша раса не вся вымерла, либо кто-то сумел перестроиться.

У меня ум за разум зацепился, и мысли спутались шерстяным комком.

— Погодите. Каким образом одна раса может "перестроиться" в другую? Вы фантастики обчитались что ли? Или собаку при желании можно сделать бегемотом? Дурь какая!

— Эта дурь вполне реальна, — взгляд Марка стал осмысленным, укоряющим, будто я капнула глубже, чем следует, и напоролась на высоковольтные провода. — Наша раса отличается от твоей строением мозга, которое можно слегка подкорректировать.

Шестеренки встали на место. Механизм закрутился и создал в голове такой гул, что я чуть с ума не сошла.

— Вот зачем я вам нужна. Переделать мозги, как подопытной крысе, и посмотреть, что выйдет. Черт возьми, а я себе понапридумывала.

— При желании женщины даже в дерьме романтику найдут, — Джон тяжело вздохнул. — Такая у вас натура.

— Женщины всегда пытаются увидеть мужчин лучше, чем они есть.

— Хватит, — прервал Марк. — Никто ни на ком опыты не ставит. Нам нужен помощник. И хочешь ты того или нет, процесс уже пошел. Различие состоит не только в физиологии. Твоя психика приняла нашу природу. Чему лично я очень рад.

— Можно подумать, без меня вам плохо жилось.

— Раньше — нет. Лина, — Марк жестом подозвал сесть рядом, но я осталась, где стояла. — Помнишь, ты спрашивала, хочет ли Джон от тебя избавиться.

Младший дракон удивленно поднял брови.

— А ты думал, она дура полная? — осадил собрата Марк. — С собаками лучше обращаются. Да не важно уже. Лина, ты для нас — риск. Серьезный, но, надеюсь, оправданный. Веришь-нет, но в тот магазин ты не случайно зашла. И рискнули мы не случайно. Сейчас ситуация усложнилась. Нас прижали. Довольно опасно. И, кто знает, может, ты — наш ангел-хранитель? Вдвоем сложно все предусмотреть. А шесть глаз лучше четырех.

Поймали. Я понимала, если Марк откровенен, то не до конца. Но и выкрутиться у меня не получится. От драконов попросту некуда бежать. Разве что в тюрьму за убийство. Проигрышная перспектива по сравнению с маячившим, как яблоко Евы, бессмертием.

— Что я могу сделать?

— Пока не знаю, — признался Марк. — Ложись спать. Завтра решим, как действовать.

Не завтра, а сейчас, пока я поднимаюсь по лестнице и запираю дверь с крылатым символом.

За окнами разгулялся ветер. Столь сильный, что стекла дребезжат от ударов, и электрические лампы моргают, пару раз едва не потухнув. Кто-то потревожил мертвых, раз они так неистовствуют. Где-то сработала сигнализация оставленной на улице машины. Я помню такие ураганы, они приходят внезапно и оставляют после себя сломанные ветки, обрывки рекламных перетяжек и упавшие билборды. Случись буйство днем, люди стараются прижаться к стенам и цепляются за перила. А стоит пойти дождю, сразу становится ясно, в какую погоду родилась Мэри Поппинс.

Я всегда боялась сибирских ветров, и стремилась зарыться в одеяла. Пусть сложнее дышать, но меньше слышится ярость духов. Казалось, что так они меня не найдут. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу. Так было раньше. Но теперь я не боялась стоять у окна, глядя на пляшущие под адскую симфонию деревья и взлетающий к самым крышам мелкий мусор. Разве может пугать шторм снаружи, если такой же воет внутри?

Уснуть удалось не сразу, да и длилось блаженство небытия слишком мало. Джон не церемонился — потрепал за плечи и пробасил в ухо: "Вставай". Я с трудом открыла глаза. В голове набухла опухоль и грозила разорвать череп. Щеки пылали, казалось, все тело раскалилось докрасна, и вот-вот затлеет простынь.

— Сколько времени? — прошептала я распухшими, липкими губами.

— Шесть утра. У тебя полчаса на сборы.

Джон выглядел злым и уставшим. На лацкане несвежей рубашки темнело пятно, от въевшегося кисловатого запаха скуренных им сигарет меня затошнило.

— Ну что за пожар? — приподняться на подрагивающих локтях было подвигом и самоубийством одновременно. Голову якорем тянуло к подушке, желудок скрутило, словно внутри копошились черви. — Джон, можно еще немного поспать? Пожалуйста.

Он глянул на меня исподлобья, недовольно дрогнули крылья носа.

— Если думаешь, что время подождет, пока пройдет похмелье, то ты ошибаешься. Хочешь бессмертия? Так оторви задницу от кровати и спускайся. Мы ждем внизу.

До полного счастья не хватало только его ярости. Дверь захлопнулась от раздраженного рывка, и глухой стук отозвался раскатом в черепной коробке. Я заставила себя подняться и натянуть одежду, повторяя как ободряющую мантру "я им нужна, без меня не справятся".

Лампочка в ванной наотрез отказалась работать, принимать душ пришлось в компании немигающих взглядов с потолка. Теперь они не казались зловещими, словно увиденная ранее смерть оставила их и поселилась во мне. Оттого в глазах читалась мольба, раздражающая до остервенения, до желания взять отвертку и потушить эти чертовы фонари один за другим. Вода немного смягчила боль. От плохо просушенных полотенцем волос по спине текли тонкие скользкие струи, из-за скопившегося пара каждый вдох давался с трудом, будто астматика закинули высоко в горы.

Мое появление в гостиной проигнорировали, разве что Марк понизил голос, разговаривая по телефону. Мог бы догадаться, что я не в том состоянии, чтобы подслушивать. Похмелье напрочь отшибает любопытство даже у женщин.

— Хоть бы носки сменил, — поморщилась я, сбрасывая ноги Джона с дивана, чтобы завалиться рядом.

Он промолчал, только пятки глухо стукнулись о непокрытые плитки пола.

Я устроила звенящую голову на спинке дивана, шея уже не справлялась с удерживающей функцией, и неопределенное молчание драконов будоражило уставшую злость. Стоило ли будить меня, чтобы сидеть истуканом и пялиться на их заросшие щетиной физиономии? Для Марка небритость была в порядке вещей, но Джон никогда не позволял себе расслабиться. Это настораживало. Словно я проспала не несколько часов, а минимум — неделю.

Понять, что за пятно расплылось по рукаву дракона, удалось не сразу, но этот запах медной сладостью щекотал ноздри. Кровь. Ею пропиталась каждая молекула воздуха, и бесполезно спрашивать, как она здесь появилась.

— Джон, что происходит?

Он наклонил голову, хрустнул шейными позвонками.

— Насколько хорошо ты разбираешься в людях?

Вопрос огорошил. Вспомнились прошлые разочарования и обиды. Бессонные ночи, истерзанные попытками придумать достойные наказания или оправдания. Что сказать, как посмотреть, чем уязвить больнее, чтобы заставить обидчика мучаться угрызениями совести. На утро выстроенные планы виделись глупостью и напоминали о себе лишь в очередном кошмаре.

— Вообще не разбираюсь, — призналась я неохотно. — Иначе так часто не предавали бы.

— Придется научиться, — Джон дотянулся до полупустой пачки сигарет и щелкнул зажигалкой. — Помнишь подружку, укравшую кольцо?

— Ирку? — я скривилась от неприятных воспоминаний.

— Да. Как думаешь, зачем она это сделала?

— Не знаю. Дура потому что.

— А если хорошенько подумать?

— Да не хочу я копаться в этом! Достало! Стащила — и ладно, пусть подавится, мегера белобрысая. И вообще, как ты узнал?

— Женщины зациклены на девственности так, — ответил Джон тоном престарелого профессора, которому надоело объяснять одно и то же изо дня в день, — что во время первого секса выбрасывается слишком много энергии. Немного меньше, чем перед смертью. Я уловил твои воспоминания. Итак, почему она это сделала?

Знал бы он, как часто я задавалась этим вопросом. И каждый раз приходила к одному ответу.

— Зависть. Ирке не нравилось, что вокруг меня ошивается Данилка — ее бывший парень. Он очень переживал из-за их разрыва. Потом забыл, стал за мной ухаживать. А Ирка считала его своей собственностью, даже соблазнила мне на зло. Поигралась и снова бросила, знала, что я буду беситься. Но она не думала, что для Данилки тот секс тоже мало что значил. Мы начали встречаться, я часто отказывалась гулять с ней ради свиданий. Вот Ирка и отомстила в силу своей дурости.

Разбередила старые раны. Вспомнила, как рыдала на перроне, провожая Данилку учиться в Москву. Раз в полгода он приезжал на каникулы, но мы встречались как старые друзья, ограничиваясь крепкими объятиями и поцелуями в щеки.

— Отлично, — Джон вернул меня из безрадостного прошлого. — Как думаешь, Ира — человек, разрушающий чужое счастье в угоду собственным амбициям — достойна жизни?

Одно дело желать недругу споткнуться на лестнице, отвечать дракону — совсем другое.

— Тогда, два года назад, я готова была ее придушить. А сейчас... какая разница?

— Месть принято подавать холодной. Ира сейчас в Омске

Я догадывалась к чему Джон клонит и уже собиралась напомнить дракону о проблемах поважнее детских вендетт, но...

Простенькое золотое колечко с тремя камушками-стразами на ажурном переплете было слегка погнуто для уменьшения размера. Ирка носила его на безымянном пальце, на средний не налезло, потому что ее руки толще моих. Сколько раз я строила планы по возвращению пропажи, но получить ее от дракона означало лишь одно.

— Это Иркина кровь? — спросила я, показав на рукав Джона.

— Нет, — ответил он. — Если хочешь стать подобной нам, привыкай сама разбираться с обидчиками.

Влажными от волнения пальцами я приняла кольцо, но надеть не решилась — повесила на цепочку браслета, как кулон. Намек драконов понятен. Ночью до меня долетали обрывки фраз об "ускоренном курсе", "отсутствии времени" и "необходимости воздействовать уже сейчас". На что они собираются "воздействовать" объяснять не стоит. У дивана выросла помятая суровая фигура Марка.

— Нашел, — бросил он Джону и протянул мне схваченные степлером листы. — Подпиши.

Я поставила росчерк на последней странице договора, не прочитав ни пункта.

— Вот ключи и адрес. Это твое прикрытие.

— Для чего? — таинственная строка "Декабристов, 145, кв. 96" прозреть не помогла.

— Понадобится, — коротко ответил Марк.

Я вообще перестала что-либо соображать. Холодные ключи тихо звякнули, перекатившись в ладони. Погода за окном успокоилась. Рассвет разгорелся в полную силу, его потоки заливали гостиную, и тени от моих пальцев разлеглись на белых листах договора фиолетовыми пятнами.

— Идем, Лина, у нас мало времени.

Я послушно встала и нетвердым шагом последовала за Марком. Меня вели как под конвоем, в затылок дышал Джон, то и дело грозя наступить мне на пятки. Оказавшись на втором этаже, я с ужасом поняла, что открылась еще одна потайная дверь — в правую башню.

Стоило переступить порог, как на меня навалился вид грозной винтовой лестницы. Под тяжестью шагов скрипели деревянные дощечки, неустойчивый железный каркас ступеней вибрировал. По бетонным стенам полосами разлеглись лучи ламп, куцее освещение придавало башне вид пещеры. И молчание Джона вкупе с сухой монотонной лекцией Марка по выживанию в условиях бессмертия делало нашу процессию похожей на экскурсию из черной комедии. Только хохотать не хотелось. Ни капли.

— Лина, ты уже знаешь, как выглядит смерть в нашем присутствии. Но видимый эффект не единственный. Наше воздействие стирает информацию о человеке во всех смыслах — деформируется структура мозга жертвы, смываются идентификационные линии на коже, раскручивается спираль ДНК. Таким образом, опознать человека можно только по зубам и чертам лица....

Проходя мимо входа на второй ярус башни, я заглянула в коридор. Несколько закрытых комнат, ряды люминесцентных ламп, некрашеные стены — ничего интересного. И снова: скрипучие ступени, шершавые перила, запах плесени.

— ...Мы уничтожаем все улики, сжигая тела. Объявившийся самозванец демонстрирует нашу природу и может доставить серьезные неприятности. Поэтому главная задача сейчас — опередить госслужбы.

Лестница кончилась, Марк вставил магнитную карту в щель у замочной скважины двери, но она не открылась.

Теперь я поняла, что строители замка вряд ли все еще живы. Не могли хозяева башен оставить людей, знающих тайные ходы. Скорее всего, отперев дверь ключом, попадешь в небольшую комнату или безобидную кладовку, но не в пещеру драконов.

Соседняя стена с шарканьем отъехала в сторону, ноздри разъел прелый смрад тления с примесью вони подпаленных волос. Проснулась тошнота. Я зажала нос, но Джон грубо одернул руку.

— Добро пожаловать в наш мир, детка.

Несколько дверей полукругом разинули пасти, выставляя на обозрение мерзкие внутренности: полки стеллажей, прогибающиеся под тяжестью золотых слитков; ящики с хирургическими инструментами; решетку с зажимами для рук, ног, шеи и огромную, выпирающую из стены печь, о назначении которой нетрудно догадаться. Пол в каждой комнате исчеркан мелом, странные знаки то расползаются зигзагообразными узорами к углам, то сплетаются фигурами в центре. Но все это показалось мелочью в сравнении с доносившемся из-за единственной запертой двери приглушенным воем.

— Кто там? — прошептала я, говорить в полный голос помешал сдавивший спазмом трепет.

— Твоя первая жертва, — ответил Марк. Я хмыкнула, вспомнив Виолетту, и он добавил: — Ви не в счет. Эту ты выпьешь. С нашей помощью.

Возможно, даже помня запах пороха и тяжесть дымящегося пистолета, я все еще не была готова к посвящению, или похмельный синдром вспыхнул с новой силой, мигом дойдя до апогея, но голубоватый свет ламп развалился на спектр и исчез. Я увидела, как качнулся потолок. Фигуры драконов дрогнули, накренились. Гравитационное поле сместилось и, не устояв, я рухнула на колени.

Меня стошнило желчью прямо на пол.

— Вставай, — тихо потребовал Марк, и я повиновалась.

В голове появилась ясность, в ногах — твердость, но если бы я знала, каким образом драконы помогут, предпочла бы остаться лежать в собственно рвоте, пока не умру от истощения.

Шок был настолько силен, что стоило переступить порог злосчастной комнаты, я едва не переломала пальцы, вцепившись в дверной косяк. Напротив висело обессиленное тело, привязанное к металлической решетке за руки и ноги. На запястьях кожа протерлась от веревок и покрылась алыми пятнами, выбившиеся из прически пряди белой сеткой облепили осунувшееся лицо с заклеенным ртом. Готова поклясться, я расслышала свое имя. Настоящее имя, которое уже успела забыть.

— Не-е-ет, — простонала я. Оторвать взгляд от умоляющих глаз Иры не хватало сил.

— Ты должна это сделать, — Марк взял с медицинского стола скальпель, протянул мне.

Сколько раз, поддаваясь обиде, я представляла, как с размаха хлестану по бледным щекам бывшей подруги, как вырву клок волос или поцарапаю до крови. Сколько ночей снился кошмар, повторяющий случайно увиденный поцелуй с Данилкой. А теперь она висит передо мной, как распятый мученик, часто моргает и дрожит от ужаса. Интересно, Ирка была на моих похоронах?

— Я не смогу, — слова выползли нехотя, сопротивляясь.

— Сможешь. Один разрез на шее, и она умрет, — Марк вложил скальпель в мои пальцы и слегка подтолкнул к решетке. — Джон, ты готов?

— Да, — послышалось за спиной.

Сейчас или никогда.

Я стараюсь смотреть ей в глаза и не вспоминать совместные вечера у телевизора, походы к гинекологу, прогулки по скверу. Я пытаюсь не помнить ее комнату с бежевыми шторами, всегда аккуратно заправленной кроватью и спрятанными под шкафом сигаретами. Перед глазами — дергающееся, стонущее тело, но я вижу первомайский парк, салют, слышу ликующий стук бутылок пива друг о друга, смеющееся "За праздник!"... И на сколько хватает сил бью скальпелем по пульсирующей под ухом вене.

Ночное небо падает на голову, рассыпается фейерверком, я вижу ее захмелевшие глаза, проваливаюсь в них и уже смотрю на себя. Красная кофта, узкие джинсы, растрепанные черные волосы. Громкий смех сливается с восторженными визгами толпы. Кто-то неловко толкнул, и пиво из бутылки выливается белой пеной на красный рукав... Впереди — тумбочка с маленькой шкатулкой, расписанной под хохлому. В груди искрится злость, но протянуть руку сложно. Что-то мешает. Стыд? За стеной послышались шаги, несколько ловких движений, несуразное золотое кольцо падает в карман. Сердце скачет, как маятник... Дождь заливает улицу. Платье липнет к телу и путается между ног. Скорее добраться до дома, пока не простыла. Визг тормозов слишком близко, удар по локтю, острая боль перелома.... Огромный ресторан, над дощатой сценой длинный плакат "Выпускник 9..."...

Темный подъезд, мужская рука настырно лезет вверх по бедру...

Полуразрушенная беседка детского сада, запах марихуаны...

Звезды над балконом дачного домика...

Потолок...

Темнота.

Беспамятство.

Глава 9.

Сквозь плотный смог просочился тихий стон мелодии. Как отверженная душа, музыка витала неподалеку, опасаясь приблизиться. Я потянулась к ней, такой холодной, трепещущей, и мелодия ответила, разразившись отчаянным плачем оркестра. Струнные волной прилива окатили с головы до ног. Я узнала манящую скорбь "Portishead". Никогда она не была столь близкой, родной до слияния. Серость вокруг сменилась красным маревом, до слуха донесся шелест занавесок, и я открыла глаза.

По келье летал влажный ветер, редко стучал по карнизу дождик, из колонок действительно стонал "Portishead". Я поднесла к лицу ладони и уставилась на бордовую корочку высохшей крови, перчатками стянувшую пальцы.

— Она была еще большей дрянью, чем я думала.

Марк оторвал взгляд от ноутбука и развернулся на стуле.

— Мы не убиваем честных людей.

— А как же Маришка?

Усмехнуться помешал неестественный холод щек. Все тело напоминало замороженную тушку, но окоченения и дрожи не было, как и дискомфорта. Будто лед, покрывший клетки, естественнее тепла.

— Маришка накачивалась наркотиками, изменяла и приворовывала на работе, — Марк пересел на кровать, провел неестественно теплой рукой по моей щеке. — Скоро ты научишься замечать пороки. Для обличения гнили достаточно будет одного взгляда.

— Удобно, — я отвернулась. Ласка раздражала. — Узнай я сразу об Иркиных интригах... Представляешь, эта мразь пыталась соблазнить моего отца на похоронах. При матери. Елки-палки, если б знала, какой она была сукой, не колебалась бы ни минуты.

— Потому мы и не рассказали. Шок и смятение в паре создают необходимую восприимчивость для передачи энергетической информации.

— По-русски объяснить можно?

Марк поднялся, подошел к холодильнику и, вынув остатки абрикосового сока, сделал большой глоток.

— Проще говоря, — тонкая мутно-оранжевая струйка прорисовала крюк от кончика губы до подбородка и, вспомнив неприятную теплоту Марка, я удивилась, почему сок не испарился. — Мы с Джоном приняли потоки ее воспоминаний и перенаправили тебе, иначе они не прижились бы в твоем организме. Не перестроили... — еще один глоток, более аккуратный, без просочившихся капель, — человеческая психика экранирует мозг от такого воздействия. Потому телепатия или энергетический вампиризм встречается крайне редко. Они возникают из-за бреши в защитной структуре. Врожденной или спровоцированной шоком. У нас этот экран отсутствует, твой мы пытаемся сломать. Так понятно?

— Более-менее, — мне стоит выучить термины. И пора бы привыкнуть к замудренным словоизлияниям Марка. Не дано ему красноречие. — Сколько я провалялась?

— Шесть с половиной часов. Для первого раза, это нормально. Есть хочешь?

— До коликов.

— В микроволновке лежит курица. Приводи себя в порядок, и поедем.

Неслышно закрылась дверь. Я выключила ноутбук (музыка раздражала) и, завернувшись в легкий халат с умопомрачительно оранжевыми цветочками, прошлепала в ванную. Перед зеркалом, глядя на неизменившееся отражение, мне никак не удавалось поверить, что прожила всего двадцать лет. Скорее — сорок или даже больше. Кровь смывалась неохотно, цеплялась за кожу, словно здесь ей самое место. Пугающая ясность мыслей, спокойствие и уверенность в правильности каждого поступка вычеркнули прежние ценности. Людям нельзя верить. Драконам — можно, они не предадут, им просто незачем это делать.

И какая ядовитая мразь укусила меня перед покупкой этого жуткого халата с ядерными ромашками?

"Фолькс" вольготно скользил по просыревшим улицам. Не люблю читать в дороге, но толстенная папка с историей убитой дочери депутата Кормилова требовала немедленного изучения. За сутки драконы умудрились собрать много информации. Принцесса, как я окрестила несчастную, нравилась мне с каждой страницей все больше. Она была примерной девочкой, но многое пересекалось с моим прошлым — те же шпионские замашки папаши, та же неврастения матери и отсутствие нормального окружения. Моей главной задачей было прозондировать ее подруг и знакомых, попытаться найти причину выбора маньяка. Мы понимали бесполезность этого, но чем черт не шутит, авось наш душегубец руководствовался логикой. Еще мне категорически не следовало попадаться на глаза следователю дела со смешной фамилией "Вата" — если уж Виолетта по иногородним газетам признала, то легавые однозначно унюхают.

У громоздкого, напоминающего стесанный булыжник, здания Транспортной академии мы свернули на улицу Маяковского и остановились в неуютном дворе неподалеку от УВД центрального района. Джон обещал освободиться к этому времени, а уж он-то рассчитывал каждую секунду. Жутко хотелось есть, словно пара золотистых, но безвкусных куриных лапок гриль проглочены сутки назад.

— Я схожу за бутербродами, — неподалеку маячил киоск быстрого питания, и меня терзал иллюзорный запах копченостей.

— Голод — это естественно, — сказал Марк. — Только поспеши.

— Денег дай.

Я понеслась к киоску, словно к ущелью Эльдорадо. Перед пластиковым жерлом окошка терлась нелицеприятная троица. Их похабный гогот слышен был еще за поворотом, одинаковые прически а-ля "недобритая голова" вызывали омерзение.

— Не, а-а че муж? Муж пусть са-ажрет груш, — осклабился в окошко один из полулысоголовых, остальные довольно заржали. Юмористы хреновы.

Притупив вспыхнувшую брезгливость, я протиснулась между двумя переростками и протянула в окошко сотню.

— Две "Большие десятки", — жаркий запах знакомых со студенчества бутербродов ударил в ноздри так, что потекли слюни.

— Сма-ари, какая чи-икса, — главный "Петросян" оскалился во все тридцать два (хотя — меньше) желтых зуба так, что жвачка едва не вылетела из пасти. — Па-аехали с нами, па-атремся на даче.

— Нет, спасибо.

Надели природа отморозков хоть граммом мозгов, отступили бы после нарочито вежливого ответа, сумели б понять — не с той связались. Да и выделываться неподалеку от УВД глупо донельзя. Но черепные коробки у троицы явно пустовали. "Юморист" схватил меня за локоть. Подельники дружно улюлюкали.

— А-а че, мы те не нравимся?

— Убери лапы, — отчеканила я, собираясь в комок терпения.

Драка будет недолгой. Да и не дракой — так, разминкой. Левая рука скована, но ненадолго — зарядить шпилькой в ступню, и дебил разожмет пальчики. А дальше — шаг назад с упором на правую ногу, чтобы места больше было, удар левым кулаком с разворота одному, подсечка второму, очухается "главный" — получит в пах. На все про все секунд шесть-восемь. Только аппетит испортили, сволочи.

Уже приготовившись, я услышала за спиной ледяной голос.

— Проблемы, ребята?

— А-а тва-ае какое дело?

— Отойди от моей девушки.

Я скосила глаза на Джона. Игриво улыбаться расхотелось. У задиристых идиотов отсутствовали не только мозги, но и инстинкт самосохранения. Джон казался спокойным, ни один мускул на открытых майкой руках не был напряжен, но во взгляде прищуренных глаз читалась ярость.

С опозданием до нахалов дошло, что перевес силы не в их пользу. Мой локоть избавился от хватки, "юморист" отступил на шаг и вызывающе скривился, вздернув подбородок.

— Да-а ка-аму нужна тва-ая шлюха.

Сзади мелькнул силуэт, "юморист" вскрикнул, заваливаясь на спину под ошарашенными взглядами дружков. Ойкнула продавщица.

— Извинись, — потребовал Джон, упираясь коленом в грудь распластавшегося на асфальте нахала, рукой сжимая ему горло. Поверженный сумел выдавить только нечленораздельный хрип, и дракон ослабил хватку. — Надеюсь, ты все понял.

Вспотевшая голова отчаянно закивала. Люди признают поражение, только испытав на себе силу врага.

Раздался щелчок микроволновки. Вовремя бутерброды поспели. Продавщица нехотя оторвалась от любования Джоном и, сложив гамбургеры в пакет, протянула мне. Вряд ли мы успеем добраться до дома, прежде чем о стычке узнает полгорода.

— Я могла и сама с ними справиться.

— Не сомневаюсь, — съехидничал Джон. Он тащил меня почти волоком за руку к машине. Подстроиться под семимильные шаги не представлялось возможным. — Понапридумывали эмансипаций да феминизмов. Самостоятельные стали. Ж-женщины, блин.

— О чем ты?

— Да все о том же! Удавил бы эту Розу Люксембург собственными руками. Дорвались до свободы, сделали из мужиков кобелей-осеменителей, понарастили подонков-безотцовщин, плюнуть некуда.

До меня, наконец, дошло.

— Джо-он, — придать голосу виноватость, когда на лицо настырно ползет улыбка, сложно, но мне удалось, — спасибо, что помог. Правда, спасибо. Если б не ты... даже не знаю, что они б со мной сделали.

— Да ничего бы не сделали, — его тон стал мягче, шаги — короче, дыхание — ровнее. — Сама ж говорила, что справилась бы.

— А кто меня научил?

— В борьбе многое и от ученика зависит.

— Но от учителя — больше.

Пусть это забавляло, пусть походило на фальшивый щебет кукуха и петушки, но если хочешь остаться с мужчиной, нужно убедить его в значимости. Независимых женщин в спутницы ищут слабые. Сильных чаще всего привлекают податливость и беззащитность. Такова природа драконов. Такова природа мужчин. Зря мы выбросили рыцарство на помойку, как немодное платье. Дорвались до свободы, до равноправия и вычеркнули из воспитания. Ведь зачем защищать оберегать, боготворить того, кто в этом не нуждается? Дуры-бабы.

Марк дожидался нас, откинув голову на спинку кресла. Он шевелил губами, повторяя за Вульфом слова "Kelch der Liebe". Не люблю "Lacrimosa", злая у них музыка, но Марк питался немецкой истерией, словно предсмертными судорогами жертв.

— Ну что? — спросил он, освобождая для Джона водительское кресло.

— Пока по плану. Федералы приглядывают, но не суются.

— Отлично.

Запароленные реплики меня не волновали. Горячая булочка таяла во рту, обжигала плавленым сыром с привкусом чеснока. Что ни говори, а фаст-фуд вечен.

— Лина, — Марк тронул меня за колено, отрывая от блаженства. — Ты хотела куда-то заехать.

Чтобы вспомнить, какого беса мне было нужно, пришлось напрячься.

— А-а-а, в парикмахерскую завезите.

— Хорошее время ты выбрала, — съерничал Джон, трогая машину.

— Рули, Шумахер, — беззлобно огрызнулась я.

Разве ж объяснишь мужчине, что внутренние метаморфозы требуют внешних перемен?

Когда внутренний холод пробивается во взгляде так, что любой собеседник согласится на требования лишь бы избавиться от невидимых цепей твоей уверенности, выпавшая из прически прядь подобна трещине на гранитной статуе. А когда на глазные яблоки изнутри давит влага, до скрежета зубов сжимаются легкие от сдавливаемого крика, руки сами тянутся к заколке, стягивающей волосы. Потому что внутри каждой женщины спрятано зеркало с амальгамой из чувств.

На похороны родительской дочки ради рождения нового дракона ушла пара часов и энное количество тысячных купюр. Зато, втянув дымный сибирский воздух на пороге салона красоты, я обрела крылья. Легкую черную челку потрепал ветер, туго уложенный хвост идеально прямых волос больше не щекотал оголенную топом поясницу, теперь гладкие кончики доставали лишь до лопаток.

— Ну что, мальчики, поехали по делам, — сказала я, закрывая подчеркнутые густой обводкой глаза темными очками. Плевать на запрет, теперь я сама буду решать, что правильно, а что нет.

Они это поняли.

Вопреки ожиданиям, машина летела не к тридцать восьмой школе, под забором которой нашли Принцессу, а свернула на улицу Лермонтова и понеслась по проспекту Маркса мимо ТЮЗа и Никольского Собора к одному из ювелирных салонов.

— Совсем сдурели? — прикрикнула я. — В Омске-то зачем?

— Успокойся, — Марк достал из-под сидений сумку и скрупулезно проверил все замки. — Здесь нам переплавляют слитки.

Я выдохнула. Хватит на сегодня крови.

— Идем, — сказал Марк. — Познакомишься с курьером.

Я-то думала, что продажа украшений прерогатива смазливых девиц, ан нет. За прилавком крутился парень, вычищенный и прилизанный до такой степени, что у меня зубы свело от гипертрофированной аккуратности. Он недоверчиво покосился в мою сторону, но тут же наклеил улыбку и елейным голосом пропел:

— Что подыскиваете?

— Нам посылка от Миронова, — ответил Марк, передавая через прилавок сумку.

— Сию минуту.

Ювелирный мальчик скрылся в подсобных помещениях.

— Кто такой Миронов? — шепнула я.

— Их директор.

У Марка зазвонил телефон. Он нахмурился, глядя на экран, но принять вызов не успел.

Вошедших было трое — два рослых парня и девчонка. Черные плащи, солнцезащитные очки, пистолеты.

— Оставайтесь на местах, — просипел один из них и, распахнув плащ, продемонстрировал провода взрывчатки на поясе.

Марк схватил меня за руку, прижимаясь к прилавку. Немногочисленные посетители приросли к полу. Двое мужчин развернулись к грабителям и застыли. Дородная дама поспешно перевернула кольцо массивным камнем к ладони, ее дочка лет десяти тихонько заныла, не отрывая взгляда от наставленного на мать дула.

Либо слава драконов расплодила подражателей, либо нас решили подставить.

Продавщица засуетилась, сгребая в брошенную через прилавок сумку драгоценности, охранник нахмурился и покрылся багровыми пятнами, когда девица, приставив к его виску ствол, вытянула из кобуры штатный пистолет. "Опоясанный" высился посреди небольшого помещения подобно памятнику Ленину, с той лишь разницей, что рука не указывала дорогу к светлому будущему, а угрожала "Береттой". Второй шагнул к даме.

— Кольцо снимай, — пробасил он.

Продавщица тихонько заскулила. Бледная, как молоко, дама принялась стягивать с пухлого пальца золото, ее дочь заревела в голос. Грабитель не выдержал.

— Заткнись, — рявкнул он, со всего размаха саданув девчонку рукояткой по голове.

Из-за прилавка послышался звон рассыпанных безделушек, сиреной завыла толстуха, оседая, неподвижные до этого момента мужчины бросились на грабителей, и, глядя, как растекается по кремовому кафелю багровая лужа, я не сразу заметила, что Марк, закрывая лицо покрасневшими ладонями, заваливается на бок.

Все вокруг расплылось. Смазались в одно бледное пятно стены, испарился охранник, и звуки выстрелов, перекрыв возню за спиной, слились в какофонию. Едкий, словно серная кислота, страх смешал все в шипящую массу. Нас засекут и расстреляют прямо здесь. Кто, как — не важно. Я упала на колени перед Марком и прижала его голову к груди, скрывая лицо. Никто не должен увидеть визитную карточку заплывших зеленью глаз. Я укачивала дракона, как раненного ребенка, что-то приговаривая ради правдоподобности, надеясь, что Джон сюда не сунется.

Выстрелы стихли, хлопнула дверь.

— Девушка, что с ним? — мужской встревоженный голос выдернул из сумасшествия.

— Он... — я старалась не глядеть на доброжелателя. — Он крови боится... Это фобия такая. Сейчас все кончится.

— Давайте я "Скорую" вызову.

— Нет.

Марк зашевелился, освобождаясь от хватки. Но стоило успокоившимся глазам открыться, как тело дернулось, едва не отбросив меня.

— С вами все в порядке? — спросил участливый голос.

Марк поспешно закивал. Я обернулась к доброжелателю и едва не выругалась.

Сталкиваться с извращенным юмором судьбы мне уже приходилось, но в этот раз она палку перегнула. Рядом сидел на корточках Александр Вата — следователь, попадаться которому для меня сродни самоубийству. Смесь проклятий и молитв грозила вылиться в паранойю. Но следователь не проявил ни малейшей заинтересованности, кроме заботы о состоянии Марка. Я осмелела.

— Спасибо, все в порядке, — попытка улыбнуться увенчалась успехом, я увидела ответную. — Мы с братом возьмем такси и доберемся до дома. Вы не переживайте.

Следователь, похоже, уже не переживал. Пялился во все глаза, одергивая себя, когда взгляд тянулся к слабо скрываемой топом груди. Такой шанс терять кощунственно. Я выпрямилась и протянула руку.

— Лина.

— Александр, — он полез в карман и вынул визитку. — Звоните, если понадоблюсь.

Я успела кивнуть, прежде чем Марк схватил меня за руку и потянул к выходу.

Пришлось взять такси — вдруг ищейка решит проводить меня влюбленным взглядом. Доехав до "Торгового города", мы пересели в "Фолькс" и понеслись домой. По следам никто не шел, у служителей власти хватало забот со сбежавшими "подражателями". Но это не успокаивало.

— Планы меняются, — заявил Марк, как только мы оказались под защитой крепости. Всю дорогу он тихо переговаривался с Джоном, пересказывая ситуацию.

— Поняла уже, — я завалилась на диван в гостиной, показавшийся необычно мягким. — Хочешь, чтобы я окрутила следака, да?

— Не просто окрутила, детка, а почти женила на себе, — Джон достал из барного шкафчика лейку и принялся поливать распустившиеся фиалки. — Квартира на тебя подписана, только водить туда будешь не подружек нашей жертвочки, а следователя.

— Нужно вытянуть из него сведения по делу, — добавил Марк, опустившись на край дивана. — И как можно больше.

Я изучала переплетение реек под потолком. Идеально ровные, они образовывали безупречные квадраты. Симметрия без единого изъяна. Отполированная до блеска правильность. Это одно из преимуществ драконов — они до отвращения скрупулезны в расчетах.

— Лучший способ получить информацию, — произнесла я, блуждая взглядом от одного ровного угла к другому, — подложить под источник девчонку, которой некуда деваться. Что ж, вы правы, братишки. Иного от вас ждать не приходится.

— Если есть цель, — произнес Марк твердо, чеканя слова, — ее нужно добиваться любой ценой.

Как паршиво порой осознавать свою полезность.

Глава 10.

Белые стены, яркий свет из окон, испачканная чужой кровью постель.

Борозды рисунка на двери оцарапали лопатки. Пусть. Я вытянула ноги, достав большим пальцем до бахромы покрывала.

Добиваться цели любым способом. Философия систематизации апеллирует не людьми, а полезными единицами. Их биологическая структура не существенна, она только мешает, превращая тождества в вероятностные уравнения со многими неизвестными, которые лучше сократить. В моем случае это — фактор эмоциональной привязанности, моральные аспекты личности и возможность подставы. Избавление от последнего — риск нарушить баланс системы. Драконы привыкли рисковать. Но также привыкли держать про запас константы, которые можно ввести в формулу для приведения к общему знаменателю.

Я выудила из сумочки телефон и визитку. Пыльные лучи солнца разрезали келью на узкие зоны. Запахи улицы через открытую форточку выгнали медный привкус крови и едкие пары алкоголя. Не шуми за окном ветер, тишина была бы полной. Отложив телефон, я достала сигареты. Вишневая сладость испачкала губы. От недельного ожога остался четкий след. На душе отметин гораздо больше.

От никотина голова пошла кругом, забились в угол страхи и сомнения. Я набрала номер. Грубый голос на другом конце провода пообещал переключить звонок. И, наконец, захлебнувшись на высокой ноте, убогая мелодия стихла, обрушила мост за спиной.

— Здравствуйте, — отчеканила я в трубку, зажмурившись. Глупо прятать глаза от невидимого собеседника, но людям свойственно идти на поводу у воображения. — Это Лина... из ювелирного.

— Лина? Да-да, здравствуйте. Что-то случилось?

— Вам налета мало? — я перевела дух, невольно улыбнувшись.

— Нет, — резко ответил следователь. Я запаниковала, чуть не сбросила звонок, но он тут же сменил тон. — Вы по делу звоните?

— Да. Дело особой важности и отсрочки не терпит. Может, обсудим при встрече?

— Конечно. Где? Когда?

— В семь. Место сами назначьте.

— Кафе "Союз". Там тихо и людей мало.

— Договорились.

Я нажала "Сброс", едва не уронив телефон. Рядом на полу образовалась кучка пепла. Она продолжала увеличиваться от дрожащей в пальцах сигареты.

Пока есть время надо заехать на квартиру. Машину брать не стоит. Я посмотрела по карте, как проехать, и невольно усмехнулась — то ли ясновидение, то ли недосмотр, но Декабристов 145 в полукилометре от УВД, где работает Вата. Удобная штаб-квартира.

Уже у ворот меня окликнул Джон.

— Лина, ты не обязана это делать, — сказал он, подбежав. — Мы как-нибудь выкрутимся, не впервой.

Я махнула рукой и вышла. Взгляд провожал до поворота. Джон стоял, облокотившись на забор, пока я не скрылась из поля зрения. Не того дракона боялась. Не разглядела в заботе ожидание пользы, пренебрегая грубой искренностью. Глупая.

Чистый двор, уютный подъезд. На лестничной клетке старательно, но безуспешно забелены надписи, выцарапанные, очевидно, ключами — "АРИЯ", "КИНО", "АЛИСА". Сколько еще поколений успеет вырасти на этой музыке, пока Запад окончательно не заразит бестолковостью или фатализмом? Да и попробуй, разберись, что губительнее.

Пока я выискивала в сумочке ключи, из двух соседних квартир высунулись любопытные старческие лица. Старухи ни словом не обмолвились, оглядели мои сумки и снова заперлись в пропитанных валокордином и спокойствием берлогах.

Небольшой коридор встретил солнечным разливом. Складывалось ощущение, будто шторы еще не придумали, а глобальное потепление уже наступило. От раскаленного линолеума шел жар, из туалета доносилось ворчание смытой в соседней квартире воды, застоявшийся запах дерева и табака напрашивался на сквозняк.

Первым делом я распахнула все окна и, проверив сантехнику, под развеселое пение телевизора разложила вещи по шкафам. Для большего соответствия обжитому гнездышку в стиральную машину были брошены грязные джинсы, на батарею в ванной повешено постиранное нижнее белье, в раковину сложена пара чашек с остатками кофе.

Ровно в половине седьмого зазвонил телефон. Незнакомые цифры на дисплее не удивили. Вате проследить мобильный так же просто, как Джону — уложить меня на лопатки. Уточняя, в силе ли предложение, тон следователя не содержал и намека на официоз. У меня еще теплилась надежда не справиться. Вата мог расценить встречу, как повод допросить свидетеля в неофициальной обстановке. К сожалению, следователь оказался охоч до молоденьких девочек.

Мне пришлось заказывать такси, чтобы ненароком не столкнуться с ним у остановки.

Как порядочная леди в кафе я появилась минут на десять позже назначенного времени и не сразу приметила следователя в полумраке VIP-кабинки.

— Я вас слушаю, — нарочито официально начал Вата, хотя краешки губ подрагивали от наползающей улыбки. Все он понимал, точнее, думал, что понимает, однако решил поиграть в детектива.

— Думаю, представляться не имеет смысла, — парировала я, потянувшись к сумочке за сигаретами. И вовремя — ладонь дрогнула. Легкий, как укус комара, и столь же неприятный укол у основания большого пальца напомнил об осторожности. Драконы следят и слышат каждое слово. Неприятное чувство сродни обиде оказалось намного болезненнее маленького разряда тока, но мне оставалось только усмирить гордость, чтобы продолжить спектакль. — Раз телефон вычислили, значит, знаете и все остальное. Может, перейдем на "ты"?

Вата кивнул, больше не сдерживая улыбки. Теперь он показался мне более миловидным, нежели при первой встрече. Возможно, небольшие ямочки на щеках смягчили тяжесть подбородка, а, может, спокойствие в глазах сделало свое дело.

— Ну что, Алина Игоревна, чему обязан встречей?

— Думаю... грабителям, — нужно тянуть время, нащупать слабые места, подготовиться самой, в конце концов. — Нашли их?

— Пока нет. А что, интересуют?

— Меня могли пристрелить! Естественно, повторения не хочется.

— Не повторится, не бойся, — Вата посуровел, схватился за сигареты.

— Откуда такая уверенность? Один раз не получилось, так они снова попробуют. Здесь не повезло, что на вас нарвались. Охрану они не боятся, бомбами запугивают, — я разошлась не на шутку, тараторила без умолку со всей запуганностью и жалостливостью, на какую способна, лишь бы выдавить из него подробности, сыграв на ненависти мужчин к женской болтовне.

Вата сдался. Минус его профессионализму, плюс моим актерским способностям.

— Алина, успокойся. Эта троица уже засветилась, и не раз. Они редко работают в одном городе дважды.

— Значит, не вернутся?

— Нет.

— Фуф, — выдохнула я, судорожно соображая, куда вывести разговор. Ничего умнее милой улыбки не придумалось. Да и не понадобилось.

Пусть Вата и говорил о непопулярности "Союза", пусть столиков здесь было мало, но уединением мы наслаждались недолго. В кафе ввалилась троица мужиков, и самый глазастый из них тут же ринулся к нашей кабинке с громогласным заявлением:

— О-о-о, Вата здесь! И не один!

Следователь напрягся, вопросительно глянул на меня, но я лишь пожала плечами, мол — не против компании.

— Здорово, Саня, — "глазастый" сначала пожал Вате руку обеими огромными лапищами, затем потянулся ко мне. — Владислав, можно Влад, — представился он.

— Откликается на кличку "Туша", — добавил второй парень, — я Алексей. Мы, кажется, виделись.

— Да, — я сразу признала в нем спутника Ваты из ювелирки. — К несчастью.

Третий из пришедших лаконично представился Олегом, и вся гурьба втиснулась в маленькую VIP-зону.

С одной стороны, скопление народа меня радовало — вероятность остаться наедине с Ватой сводилась к нулю, хоть слежка драконов и вынуждала. С другой — тревожил состав компании. Добрый весельчак Туша, язвительный острослов Алексей, мрачный молчун Олег — таких разношерстных товарищей могло объединить только место работы или родственные связи, но последнее отпадало. Мне оставалось лишь попытаться обратить минус в плюс.

— И, короче, я штаны в руки и с балкона по пожарной лестнице, а там — люк закрытый на нижнем этаже, и соседка стоит. Вылупилась на меня, а потом ка-а-ак заорет матом. Ептваю мать, думал, пиздец пришел. А у нее дверь балконная открыта, ну я и смылся через квартиру. Раз десять споткнулся о тряпки всякие на полу. Еле ушел, бля, — под всеобщий гогот Туша залпом опрокинул в себя остатки пива и заерзал на кресле. — Где там официантка?

Девица прилетела мгновенно, видимо, предыдущие несколько подходов принесли хорошую выручку.

— Всем по пиву и бутылку коньяку, — протараторила я. Пока мужчины не опомнились, сунула официантке пятитысячную.

Она долго раздумывать не стала, унеслась к стойке, а на меня обрушился град обвинений.

— Не, эт что за дела? — Туша возмущенно стукнул кулаком по столу. — Алина, не надо нас обижать, мы, когда обиженные, можем и... — договаривать он не стал, только запыхтел рассерженно.

— Санек, присмири свою женщину, — съязвил Алексей.

Вот не думала, что в доблестной милиции такие честные работают. Обычно другое слышала.

— Ребята, да угомонитесь вы! — пришлось повысить голос, чтобы перекричать всех. — Я просто из благодарности решила угостить. Саша с Лешей сегодня мне жизнь спасли, между прочим. А вы сразу "присмири", да "не обижай". Или мне этот коньяк надо было в отделение принести?

— Еще чего, — расхохотался Туша. — Там Максимыч быстро бы оприходовал. Как вещ-док.

Еще чуть-чуть и моя затея могла полететь к чертям. Если б Алексей не страдал честолюбием.

— Да ладно тебе! Спасли ее. Это наша работа, между прочим. Кстати, Санек, ты когда убег, Максимыч явился, завтра...

Он говорил долго и быстро. После принесенного, наконец, коньяка разболтались и остальные. На меня уже никто не обращал особого внимания, выдавая тайны следствия одну за другой, будто на диване рядом с Сашей сидел не посторонний человек, а собака, которой иногда нужно наполнять стопку.

Обстоятельства сложились шоколадней некуда — из-за погибшей в ювелирке девочки на подражателей повесили еще и убийство Принцессы, сами грабители улизнули, и теперь поднятая на уши милиция ищет "негодяев" по всей стране. Не свезло ребяткам.

Наслушавшись вдоволь, я вышла в уборную. Чтобы попасть в маленькую грязную комнату, нужно было пройти через похожий на катакомбы коридор. Я задвинула массивную щеколду и, отбросив брезгливость, прижалась спиной к стене. Перед глазами покрытая серыми пятнами петиция взывала пощадить старые канализационные трубы и не способствовать засорам. Где-то за спиной через коридор и несколько столиков опьяневшие опера обсуждали задницу и грудь Принцессы. А еще дальше, на другом берегу Иртыша, драконы разрабатывали тактику и просчитывали следующие ходы.

В сумочке затрещал виброзвонок, я достала мобильный и прочла сообщение. "Возвращайся домой". Просто, лаконично, как приказ.

— Ну же, Марк, перезвони. Я ведь знаю, ты слышишь, — слова ухнули эхом под высоким потолком, сотовый в руке снова затрясся. На этот раз от звонка. — Да, Джон.

— Лина, возвращайся домой.

— Я еще не закончила.

— Ты узнала достаточно.

— Я сама решу.

Стоило сбросить звонок, как новый укол тока заставил дернуться. За ним последовал еще один, и еще, и еще. Я вцепилась в колечко на браслете. Надо привыкать к боли. Ко всякой боли. Можно не возвращаться к операм, выйти наружу через катакомбы, но это не входило в мои планы. Только когда я оказалась в зале бара, удары прекратились. Рука онемела, лишь мурашки оставляли надежду на неполную потерю работоспособности.

Попрощавшись с разомлевшими стражами порядка, я покинула помещение. Вата вышел следом.

— Тебе обязательно сейчас уезжать? — спросил он, якобы выглядывая на горизонте вызванное такси.

— А тебе обязательно сейчас оставаться?

В квартире мы были уже через полчаса. Я только успела скинуть босоножки, как тяжелое, потное тело Ваты впечатало меня в дверь ванной. Огромные ладони сжали зад, щетина поцарапала щеки, но я не стала отстраняться, напротив — изловчилась запрыгнуть ему на пояс и искусала все плечо, пока следователь дошел до кровати.

— Только не порви, — вырвалось, когда Вата стягивал с меня джинсы.

Маленький розовый будильник в виде домика громко стучал. Раз-два-три, раз-два-три. Скрип кровати вторил — раз-два-три. И тяжелое дыхание Ваты, и мои нарочито громкие стоны, и уколы тока в ладонь, и стук соседей по батарее — раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три...

Это был самый ужасный секс в моей жизни.

И самый короткий.

Остаться я Саше не позволила, пристыдила "старшим братом, который может с утра нагрянуть".

Ни торжества, ни омерзения, ни стыда. Я не чувствовала ни-че-го. Только один вопрос крутился в голове: "Зачем?". Повела себя, как дите малое — меня обидели, отправили к злому дядьке на съедение, а потом вдруг пожалели, домой позвали. И нет, чтобы обрадоваться, я выпендриться решила и переспала с ним. Зачем? Назло, из вредности, по дурости. Никому от выходки не стало холодно или жарко. "Сначала делаем, потом думаем" — это про меня. Минутный порыв, вспышка ярости, а после — изумление бесполезности.

Я закрыла глаза, надеясь уснуть быстро и без мыслей. Пару минут темнота расслабляла, утянула из реального мира куда-то далеко, в потайные пещеры подсознания, к знакомым с детства ужасам. Но внезапно мрак вспыхнул зеленым, словно открылся магический тоннель. Я выпала на песчаный берег под палящее солнце. Горячая галька впивается в спину, море холодными волнами окатывает почти с головой. И тут же заснеженный лес обступил со всех сторон, пока не перетек в парк аттракционов, в университетскую аудиторию, в горячую баню и дальше — лица, разговоры, эмоции, прикосновения, слишком много, чтобы запомнить, понять или осмыслить. Калейдоскоп пестрил до тех пор, пока не остановился на довольном лице Джона, его руки напрягались, сжимая мое горло туже и туже, до хрипа, до слез, до возвращения темноты.

Я шарила рукой по кровати, в поисках телефона и не могла выровнять дыхание. Горло горело, щеки щипали слезы, желудок крутил голод. Проклятая трубка оказалась под кроватью, но, выбрав номер Джона, я передумала и вызвала такси.

Лет в семь, вернувшись из школы, я спросила бабушку, зачем существуют комары. Не "почему", а именно "зачем". Зачем природа создала тварей, от которых одни неприятности и людям, и животным. Объяснение устройства пищевой цепочки меня не удовлетворило, сразу появился вопрос — почему столь полезные жабам и прочим тварям кровососы созданы так, что место их укуса долго чешется? Она ответила: "Иначе их жалко было бы убивать".

Я вспомнила об этом разговоре, пересекая безлюдные ночные проулки и шумные магистрали, несясь через мост к замку, с каждой минутой распаляясь все сильнее. "Мы не убиваем честных людей". Сегодняшняя девчонка пострадала просто так. Не было в ее памяти смертных грехов, лишь легкое прожигание жизни. На фоне бездумного паразита-человечества ее жизнь казалась до обидного правильной. Незаслуженная смерть. Несвоевременная.

Свет горел только в правой башне. Я представила, как Марк закрывает жерло крематория, и прогоревшие останки одежды, кожи, костей, того, что было когда-то человеком, плывут по трубам до старой котельной. Она не действует уже десятки лет, но никто не удивляется иногда клубящемуся над кирпичным домом дыму.

Ворота отъехали, дверь послушно открылась, цветы в горшках приветливо колыхнулись от вошедшего со мной ветра. Я не стала разуваться, но, увидев новый ковер на полу гостиной, все же скинула босоножки. Не то, чтобы побоялась испортить, просто захотелось пройтись голыми ступнями по мягкому длинному ворсу. И плевать, что потом будут пролеты холодных лестниц.

Я увидела ее еще из коридора. Белоснежное тело, подвешенное за ноги к верхней перекладине решетки. Маленькие шортики и бюстгальтер из латекса, высокие ботфорты — вот вся одежда. Огненно красные волосы почти касались пола. Из-за этого девушка казалась перевернутым факелом. Слишком яркая помада, слишком длинные стрелки на глазах. Будто фарфоровое изваяние, безмолвное, беззащитное и оттого еще более привлекательное. Олицетворение хрупкости. И красоты. Мертвой красоты.

— Она восхитительна, — произнес Джон из дальнего угла комнаты.

Не нужно оборачиваться, чтобы по запаху увидеть тлеющую в пальцах сигарету, а по голосу — тоску.

— Так зачем же? — я не сумела сдержаться, подошла к пленнице, и, присев на корточки, коснулась холодного мягкого горла, заглянула в опустевшие глаза.

— СПИД. Проститутка со СПИДом — это катастрофа.

— Неправда, — возразила я, уложив голову девушки себе на колени. Ее волосы пахли пряными духами и на ощупь казались тонкими лесками. — Она не была проституткой. Твой спектакль не удался, актеры хреновые попались. Кстати, — чужие воспоминания закрутились в мыслях, выдергивая мелкие детали, — когда ты успел тату сделать?

— Я не страдаю этим, ты меня, детка, видимо, со следаком путаешь.

— Джон, оставь сарказм. Сам же ее смерть передал.

— Еще чего.

Я разозлилась, вскочила. Огненный затылок гулко стукнулся о решетку.

— Засучи рукава, — потребовала я. Джон демонстративно скинул халат. Похабник.

Даже при ближайшем рассмотрении, ни одной чернильной линии я не нашла. А черная полураспустившаяся лилия стояла перед глазами, как живая.

— Лина? Не думал, что ты вернешься сегодня, — Марк подошел к решетке, наклонив голову, оглядел девушку. — Совершенство!

— Самому жаль было. Душил и плакал.

— Кончай врать! — не сдержалась я. — Ухмылялся, как Чеширский Кот.

— Лина, это уже не смешно.

— А никто и не смеется.

— Кто-нибудь объяснит причину спора? — рявкнул Марк. — Джон, оденься, пожалуйста.

Подробно шаг за шагом, я описала, как прошла встреча с Ватой, как вернулась в квартиру и поймала смерть "проститутки". Судя по всему, Марк не утруждался слежкой, "приветы" через жучок посылал Джон. Но не обидное безразличие одного и неожиданная ревностность другого беспокоили меня. Никто из драконов не передавал память, да и девка, действительно, оказалась проституткой.

— Ничего не понимаю, — я плюхнулась в кресло, поджав колени к груди. Он голода желудок принялся переваривать себя. — Если не вы меня подпитали, то кто? Сама-то пока не умею.

— Наверное, тот, кого мы ищем, — предположил Джон.

Марк подошел к окну и, оставаясь под укрытием плотной шторы, оглядел двор.

— Боюсь, нас он уже нашел.

Глава 11.

Скотина, импотент, лицемерная шавка.... Какими только эпитетами не наградила я Вату, перебегая по коридорам из одной башни в другую. С ума сводили невыносимый лязг и грохот — это по нажатию потайных кнопок перестраивались башенные стены, пряча крематорий, пыточные орудия, инструменты. Скрылись из виду лаборатория и золотой склад. Замок изнутри оделся в броню, теперь прорваться через стены можно было, лишь взорвав здание.

В том, что Вата передал чужую смерть и преследовал до замка, я не сомневалась. Но от раскрытия подставы не так тошно, как от осознания соучастия. Надо было уходить, когда этого требовал Джон. Или не мчаться сразу на разборки к драконам. Не пришлось бы сейчас покидать засвеченную крепость.

Пока Джон избавлялся от трупа, мы с Марком заскочили в тир, сгребая приготовленное для такого случая оружие. Под перилами ведущей в гостиную лестницы находилась кнопка, открывающая проход в подвал. Здесь запах машинного масла довел до тошноты. Обитые черным металлом перегородки и стены делили огромное помещение на несколько зон с разными приборами, устройствами и кучей неизвестных механизмов. В одной из них мигнул фарами черный автомобиль. Я так и не сумела определить его марку — какой-то адский конгломерат спортивного "Феррари" и массивного "Форда Мустанга".

— Тоннель заблокирован, придется выезжать во двор, — сурово констатировал Джон, заводя мотор.

— Лина, пристегнись и пригни голову, — Марк вынул из сумки огромное двуствольное ружье, больше похожее на миномет, и развернулся на заднем сидении вполоборота.

Еще чего! Я выудила из рюкзака пару гранат и приготовилась пустить их в ход. Спорить Марк не стал.

— Ну что, детка, поехали!

Джон сбросил сцепление, машина на всей скорости помчалась к наклонной стене, которая трамплином уходила в потолок. Каменная кладка оказалась муляжом, завуалированной дверью, мы вылетели на дорогу за забором, аккурат между двумя "Джипами".

— Включи плеер, — крикнул Марк. Я опешила, замешкалась, и он повторил: — Надень наушники.

"Джипы" с визгом развернулись, рванули за нами на трассу. Этот визг стал последним, что я слышала из ночных звуков. В барабанные перепонки ударили волны "Type o Negative", резкий, рваный ритм на максимальной громкости выгнал из головы все мысли. Остались только инстинкты и машинальная слежка за указательными жестами Марка.

Мы могли уйти по мосту, где преследователи не посмели бы стрелять, но Джон вывернул в Сквер Победы. На узкой тропинке между деревьями Марк махнул рукой, и я вжалась в сиденье. На колени посыпалась стеклянная крошка, пули застряли в высокой спинке кресла Джона. Пару раз машина вильнула. Марк высунул ствол в разбитое заднее окно и спустил курок. В предрассветной дымке полыхнуло зарево. По команде я сорвала чеку, бросила через плечо гранату. Сквозь музыку прорвался грохот.

Машина развернулась и остановилась. Я скинула наушники.

— Надень! — рявкнул Марк, и я поспешно воткнула орущие "капли" в уши.

Мы вышли из машины с пистолетами наизготовку, заходя за один из горящих "Джипов", чтобы было, где укрыться. Я, оглушенная раздражающим ревом музыки, шла за спиной Марка, ловила каждое его движение. Деревья по цепочке передавали пламя, дым разъедал горло и глаза, такой неестественный в предрассветном лесу. По жесту Марка, я упала на землю, он подбежал к одной машине, Джон осторожно на полусогнутых подобрался ко второй. Чего мне хотелось больше всего в этот момент — тишины. И еды. От голода уже мутился рассудок, я была близка к обмороку и держалась только за счет страха. Наконец, Марк опустил ружье и, подозвав, снял мои наушники.

— Люди, — крикнул он Джону.

— Здесь тоже, — послышался ответ.

— А кто еще мог быть?

Марк обернулся и, глядя на меня, обвиняюще выдохнул:

— Подобные. Но они так быстро не преставились бы.

— А если там все мертвые, почему вы не...

— Потому что умеем экранировать, — оборвал Марк.

— Что ж ты в ювелирном не "сэкранировал"? — нервы окончательно дали сбой, меня потряхивало и тошнило. В таком состоянии единственное, на что способен человек — паника или злость.

— Не успел, — неожиданно спокойно ответил дракон. Он расслабился, почесал щетинистый подбородок и пустился в объяснения. — Чтобы отразить волну нужно ожидать ее. Для получения — не обязательно. Кстати, плееры — отличное защитное устройство, столь "близкая" и громкая музыка делает мозг невосприимчивым.

— То есть, ты боялся, что я отрублюсь, когда всех грохнем?

— Ты еще на это не способна.

— Будь здесь подобные, могли бы вырубить?

— Да. Не знаю, с кем мы имеем дело, но он меня раздражает.

Внезапно раздался крик Джона: "Марк, закройся", и короткий выстрел эхом раскатился по лесу.

Мы одновременно сорвались с места, едва не столкнувшись лбами. Джон лежал в паре метров от "Джипа" рядом с коренастым парнем, у которого на лбу чернела дыра. Я невольно подумала, что драконы действительно могли быть лучшими шпионами ЦРУ. По крайней мере, такой точной информации у "языка" вряд ли могли добиться другие даже самыми извращенными пытками.

"Допрос" занял от силы минуту, но, вернувшись, Джон выглядел не посвежевшим и сытым, а постаревшим на целую вечность. Глаза горели изумлением, он закрыл щеки ладонями и какое-то время лежал на спине, глядя в небо. Наконец, раздался тяжелый выдох, и хриплый голос донесся, будто из-под земли.

— Лина, ты говорила про татуировку?

— Ну да.

Честно говоря, меня шокировало его состояние. Марк застыл, недоверчиво глядя на друга, словно пытался прочесть мысли. Джон сел на колени, взял валявшуюся у ног сухую ветку и принялся чертить на бугристой земле линии.

Грубо обрисованная лилия во мне удивления не вызвала, зато Марк побелел. Он уставился на косые лепестки цветка, словно они были смертоносными рунами на его теле. Джон отбросил ветку и, взъерошив волосы, поднялся.

— А лицо? — напряженно спросил Марк.

— Моя точная копия вплоть до родинки над бровью.

— Ептваю мать.

— А ты ее помнишь?

Если сарказм Джона привычен, то маты от Марка стали жутким откровением. Да и сам дракон, казалось, вот-вот слетит с катушек, разнесет весь лес в щепки и сравняет с землей город, если не всю страну.

— Вам знакома татуировка? — осторожно спросила я, невольно сделав шаг в сторону.

— У меня была такая же, — выдавил Джон. — Лет сорок назад. Сделал по дурости, потом свел.

— И что это значит?

Вопрос дамокловым мечом повис в пропитавшемся гарью воздухе. Запах горящих тел и резины стал невыносим, но драконы, казалось, не замечали ничего, кроме корявого цветка на земле. Наконец, я не выдержала.

— Есть хочу!

Марк обернулся, постепенно, как в замедленной киносъемке, его взгляд обрел осмысленность.

— Да, наверно, — неопределенно ответил он и тут же встрепенулся. — Возвращаться домой нельзя, квартира тоже засвечена. Придется заехать в офис.

— Надеюсь, по дороге найдется фаст-фуд.

Пришлось сделать солидный крюк, потому что Ленинградский мост уже кишел машинами спецслужб. Иногда мне кажется, что сирены включают исключительно для оповещения преступников о приближении милиции. Мол, рвите, ребята, когти, пока целы, да побыстрее.

Безлюдная стоянка у офиса выглядела осиротевшей.

— Слушайте, может, подождем, пока кто-нибудь другой с сигнашки снимет, а? — третий бутерброд был съеден наполовину, еще два грели колени. При таком раскладе я могла сидеть в машине хоть до пришествия марсиан. — Только тачку отгоним в кустики. А то заявившиеся в пять утра директора это как-то странно, не находите?

— Ты права, — Джон вырулил в соседний дворик и припарковался у дальнего подъезда.

Марк безмятежно спал рядом, я в который раз позавидовала способности его организма отключаться при перегрузках.

— Джон, может, пока есть время, объяснишь мне, что за фигня творится?

Он откинул спинку сиденья так, что голова почти легла мне на колени, и, немного подавшись вперед, я почувствовала запах его макушки.

— Давным-давно мне попалась в руки детская книжка. Я вообще люблю сказочки, в них всегда найдется какой-нибудь не детский смысл. Так вот. В этой книжке был цикл рассказов, что-то вроде "Несуществующие города" или "Города, которых нет". А, не важно. Один из них назывался "Город машин". Там рассказывалось про мальчика, который построил робота очень похожего на человека. В том городе вообще всё делали роботы, но у этого была и кожа, похожая на человеческую, и искусственные мозги, и глаза — все, как надо. И парнишка отнес своего робота местному светиле, который был за патентную палату. Он-то думал, что создал шедевр, а старикан говорит: "фигня твой робот, ты построй такого, чтобы рос, взрослел, умирал". У парнишки, естественно, шок. И тогда этот ученый показал видеосъемку — кучка людей в белых халатах копошатся над роботом. И оказывается, тот самый робот и есть этот старикан, а люди — последние люди в городе. Вот такая сказочка. Знаешь, Лина, я рад, что не прочитал ее в детстве, потому что, даже будучи здоровым мужиком, поверил. А теперь объявляется какая-то мразь, полностью похожая на меня и...

Я закрыла ему рот ладонью, не позволяя договорить. Пусть лучше негодование выльется гневом при встрече, чем опустошит сейчас. Джон снял ладонь с губ, прижал к тяжело вздымающейся груди, в который раз убеждая, что лучшие бойцы гораздо уязвимее обычных людей.

Появление в офисе первых сотрудников мы благополучно проспали. Глаза удалось разлепить, только когда Джон с Марком в две руки потормошили за плечи. Я испугалась своего отражения — под глазами мешки, живописно подчеркнутые размазанной косметикой, на щеках пятна сажи, обветренные губы. Хорошо, что в кармане нашелся платок, а у Джона — солнцезащитные очки. Драконы выглядели не лучше.

Никогда не ощущала таких пристальных взглядов, как в офисе. Секретарша не донесла до губ кружку кофе, когда Марк рявкнул: "Никого не пускать" и заперся с Джоном в кабинете. Я сначала забежала в уборную, чтобы умыться, а после шокировала бедную девицу наличием ключа от кабинета директоров. Боюсь даже думать, какие сплетни она тут же распустила.

Драконы через офисный компьютер подключились к видеокамерам замка. Новости оказались неутешительными.

— Взрывчатка на движение. У каждой двери, — стуча по клавишам оповестил Марк. Его глаза горели тем холодным азартом, с каким домашний кот высматривает залетевшего в окно голубя. — Вот паразиты.

— С чего ты взял, что именно на движение? — мне компьютерные манипуляции, скачущие кадры и ракурсы не объясняли ничего, кроме очередного риска.

— Чертежи мои. Где только достали, сволочи?

— Узнаешь кто, поймешь — как. И наоборот, — заверил Джон, откатываясь в кресле к противоположному углу кабинета. — Блин, и лиц-то не разглядеть.

Начинка двух "Джипов" нас уже не интересовала. Хотелось бы знать хозяев тонированной "Мазды".

План возврата потерянной территории мне сразу не понравился.

— Ребят, понятно, что в двери нельзя, но как я до окон-то доберусь?

Джон с закрытыми глазами крутился в кресле, запрокинув голову, и от злости монотонно стучал кулаком по подлокотнику.

— Марк, все окна заблокированы, — заметил он. — Вертолет мало того, что весь район на уши поставит, так и взрывчатки активировать может.

— Знаю, — на автомате произнес Марк. Он сидел, обхватив голову, и над макушкой перебирал пальцами карандаш. — Знаю, знаю. Тоннель перекрыт, подвал отрезан. Попасть бы в лабораторию!

— А ты уверен, что твой "перехватчик" перехватит управление?

Марк посмотрел на меня с той невыносимой скорбью, какая бывает лишь у авто-инструктора при виде очередной ученицы.

— Лина, бомба — дура. Она не различает "свои" сигналы и "чужие", главное — поймать волну. А перехватчик для того и делался.

Откровением снизошел новый страх, в котором я запуталась, как в пододеяльнике детскими ночами.

— Марк, а что мне делать, если убьют вас?

Я слышала гул системного блока и жужжание вентилятора в приемной, стук каблуков по коридору и телефонные разговоры, я не слышала главного — ответа.

— Мы... — наконец выдавил Марк с такой мукой, будто слова горящими буквами выступали на языке, — мы бессмертны.

— Ты ведь знаешь, что — нет, — с упреком ответил Джон. Его пальцы сжались на подлокотнике, раздался хруст, и куски пупырчатого пластика посыпались на паркет. — Надо попасть домой.

Давным-давно, лет в шестнадцать, попала я на семинар молодых литераторов, где престарелые члены Союза Писателей пытались учить новое поколение "правильно писать". Собрание проходило в старом ДК, где за заштопанными кулисами стоял черный рояль без педалей, на потолке не хватало нескольких плиток, и никогда не выветривался этот специфичный запах подмостков. В общем-то, "наставники" говорили умные и нужные вещи, но теперь до меня дошло, что в огромном актовом зале перед десятком подростков разыгрывалась трагикомедия. Исписавшиеся, затюканные бытом поэты просто хотели чувствовать себя нужными. Задавая вопрос: "Как вы думаете, почему писатели творят?", они с улыбкой, словно бальзам на душу принимали наш единодушный ответ: "Потому что не могут не писать". И только один мальчишка, самый непоседливый и, как тогда казалось — бестолковый, заявил: "Да они просто смерти боятся". Ха! Мне понадобилось несколько лет, чтобы понять, каким идиотски-недалеким был тогда смех над парнишкой, потому что он ошибся лишь в терминологии. Не смерти, а забвения.

Я уже не боялась ни того, ни другого. Неизбежное перестает пугать, когда единственные защитники пялятся в пол, потрясенные неожиданной перспективой стать кормом для червяков.

В дверь постучали, я провернула кругляш ручки, и сверкающая дорогими очками физиономия секретарши сунулась в кабинет.

— Кофе не хотите?

— Нет, — рявкнула я, раздраженная назойливым любопытством, но внезапно голос подал Марк.

— Принеси, — хрипло произнес он, потирая виски. — И подготовь договор на Маркса, 106.

— Хорошо, — радостно взвизгнула она, намереваясь проникнуть внутрь и осмотреться получше. За косяком я заметила еще пару ожидающих подробностей физиономий. — Что-нибудь еще?

— Нет, — ответил Марк, отложив карандаш в сторону.

— Да, — откликнулся Джон. — На сегодня работа отменяется, все дуйте на свидания, пока солнышко светит. Чтобы через пару минут в офисе никого не было.

Я демонстративно закрыла дверь.

— В планы посвятите?

— Нужно спрятаться, — Марк провел рукой по волосам, привычным жестом пытаясь убрать их в хвост, но, за неимением резинки, раздраженно откинул и с чувством саданул кулаком по столу. — Я найду эту мразь!

— Ты ли? — ехидно отозвался Джон.

Сарказм полоснул не только дракона, но и меня.

Всего полторы недели новой жизни, а кажется — годы. И за это время я ни разу не усомнилась в расстановке власти между драконами. Именно — власти. Никогда Марк не позволял себе эмоциональных спазмов. Никогда Джон не пререкался со старшим другом. Старшим ли? Другом?

Все пошло наперекосяк. В маленьком социуме из трех человек с бесноватой скоростью менялись расстановки. Теперь они — жертвы, а я — неуязвимый (пока!) козырь. Вот что делает с людьми опасность. А мне казалось, что только в книжках неприметные мальчики и девочки геройствуют.

Из сумки послышался гул виброзвонка. Драконы напряглись. Марк снова схватился за карандаш, принялся перекатывать его в пальцах. Джон подъехал к моему креслу, проследил, как я копаюсь в сумочке, выискивая мобильник.

— Это Вата, — оповестила я.

Марк кивнул, позволяя ответить.

— Алина, надо встретиться, — голос Ваты звучал раздраженно.

— Встретиться? — переспросила я. Дождалась еще одного одобрительного кивка. — Когда и где?

— Могу к тебе подойти.

— У меня неубрано, — соврала, заметив, как насмешливо закатил глаза Джон и ожидающе выгнул брови Марк. — Лучше где-нибудь в городе.

— Ладно. Подъезжай в Торговый центр. Сейчас.

— Там тоже народу нет?

— Наоборот.

Молодец Вата, учится на ошибках. Я бросила телефон в сумку, до Торгового центра можно добраться за полчаса, если поторопиться.

— Будь осторожна, — выдохнул Марк, в словах сквозили такая забота и обреченность, что две недели назад я бы расплакалась от умиления.

Но не сейчас.

— Зачем? У вас все равно есть передатчик. Скажу что-нибудь лишнее — прилетите, як Черный Плащ вершить возмездие во имя Луны.

Похоже, мультиков драконы отродясь не смотрели. Нахмурились. Переглянулись многозначительно. Марк полез в карман, вытащил пластиковый квадратик наподобие мобильного телефона и с размаху швырнул об стену так, что маленькие осколки зазвенели по паркету.

— Теперь — нет, — заявил он, глядя в упор.

— Дурак! — вырвалось у меня. — А если совет нужен будет? Теперь гарнитуру покупать придется, и на связи быть.

Мне впервые удалось его озадачить. В растерянности Марк смешон — часто моргает, нижняя губа прикушена, пальцы отстукивают ритм на столешнице.

— Возьми, — он протянул банковскую карту. — Купишь все, что надо. Пароль — "5264". И Бог тебе в помощь.

Последняя фраза, брошенная, как защитный амулет на шею, показалась кощунством.

В офисе не осталось никого кроме нас и секретарши, злобно штампующей договор. На улице стояло пекло, черные очки пришлись бы кстати, не оставь я свои в замке. Перед уходом Джон сунул мне пистолет, теперь пояс оттягивала замаскированная под барсетку кобура. Но легче от этого не становилось. Казалось, все грехи мира болтаются на талии, подгибают колени, словно рожденный ползать возомнил себя летающим драконом.

В маршрутке играл шансон, прогорклый голос пел о тягостях зарешеченной жизни. Да что они знают об истинной свободе! Те, кто всегда ограничивался обществом и по дурости попал за решетку. Те, кто воспевает призрачную любовь к шлюхам и деньгам.

Я вышла на остановке и, прежде чем окунуться в суету Торгового центра, остановилась у подземного перехода. Сигаретный дым стал панацеей, вереницы снующих людей — отдыхом для глаз. Не обращая внимания на жар нагревшегося бетона, я сидела на выступе подземки и разглядывала лица, пытаясь прочувствовать себя. Прохожие вызывали пытки прошлого — телефон, как у матери, нос, как у отца, жесты одного из близких знакомых, которого уже язык не поворачивается назвать другом. Все — разные, но ищут один Грааль под названием Благополучие.

Мне стало противно. Не одинаково разные лица вызвали омерзение, а одно из них — испещренное печатями недостигнутых высот. В разгар дня на остановке стоял пьяный поп в рясе, покрытой маленькими белыми перышками, и останавливал одну маршрутку за другой, но так и не уезжал. Находилось множество участливых, предлагавших помощь. В конце концов, каждый понимал бесполезность попыток указать "священнику" дорогу. Одному Богу известно, в какой голубятне побывал служитель, да это и не важно. Сам факт разрезал представления о религии на части.

Всю жизнь нас учили полагаться на себя и на Бога. Даже те, кто отвергает Его существование, хоть раз в жизни складывали молитвенно руки в решающий момент, пусть и со словами "если ты все-таки есть". Парадокс и трагедия веры современного мира заключается в том, что при положительном исходе дела человек напрочь забывает о самом факте прошения, приписывая лавры себе, случаю или помощи неожиданно объявившихся друзей. Однако, потерпев фиаско, ни один не преминет воскликнуть: "Ему на нас плевать!"

Стоя на грязной остановке рядом с опустившимся, обрюзгшим священником я думала о том, что молитвы слишком часто остаются без отклика, но, черт возьми, какой поддержки ждать от Бога, который сам нуждается в помощи?

Негодование сменилось бешенством, я бросила сигарету и спустилась в подземку подальше от одинаковых личностей и безличия Вышнего в облике слуги.

Надеюсь, он никогда и никому грехи не отпускал.

В огромном краснокирпичном здании Торгового центра нашлись и банкомат, и нужная гарнитура, и возможность переодеться. Я улыбнулась, осознав, насколько прост пароль банковской карты. Мраморные лестницы увели наверх. Там в окружении слишком громкой музыки, искусственных пальм и неохотно передвигающихся официанток ждал Вата.

— Проверка связи, — тихо произнесла я в микрофон у уха.

— Принято, — отозвался Марк. — Не бойся, я в соседнем зале.

Он и правда сидел спиной ко входу за первым столиком зоны для некурящих. Как раз напротив Ваты. Присутствие дракона могло оказаться подстраховкой. А могло и контролем. Фальшь разыгранной в офисе сцены очевидна. Драконы не пренебрегают эмоциональными слагаемыми. Они их используют при удобном случае. Невидимая рука грубо смахнула солнцезащитные очки, ослепив блеском фальшивого глянца.

Глава 12.

Никогда не любила подобные заведения — цивильные до слащавости, чистые до рези в глазах. Словно накрахмаленные. Как занавески. В таком зале невозможно представить припанкованных балбесов или сверхумных ботаников. Только мужчины в нарочито небрежных костюмах и девицы с разноцветными ногтями в цветочек. Те, кто живет, чтобы есть.

И драконы не лучше. Их цель — века, вскормленные смертью. Но она не оправдывает долголетие паразитов. Я застыла на широкой ступеньке у стеклянных дверей, заставляя посетителей обходить и ругаться. Впервые за проведенные с драконами дни я думала не как помочь, а зачем. Из чувства благодарности за побег от родителей? Как ни потакай эгоизму, одна жизнь не стоит тысячи. Ради чистки рядов прогнившего человечества? Да кто мы такие, черт возьми!

Один из драконов сидит на расстоянии пары метров, его враг — шага. И нужно выбрать одну из сторон.

— Лина, в чем дело? — нетерпеливый голос в наушниках звучал настороженно.

— Обдумываю действия, — честно ответила я и перешагнула край ступеньки.

У Ваты дрожали губы. Той мелкой противной дрожью, которую рождает ярость. Я с трудом натянула маску спокойствия и приклеила улыбку.

— Ты удивительно хорошо выглядишь, — заметил Вата вместо приветствия.

— Долгие годы упорных тренировок, — ответила я. По глазам видно, что строить из себя непричастность глупо, водить хороводы вокруг главной темы — бесполезная трата времени. Мне не оставалось ничего, кроме прямоты. — Зачем вызвал?

— Поговорить хотел. Видишь ли, ночью особняк один минами обложили, а потом в Сквере Победы две машинки подорвались. Не подскажешь, чьи шалости?

Мизинец запутался в ажуре салфетки. Слишком многое узнал Вата, слишком опасен альянс, слишком настойчив шепот в наушниках "Успокойся".

— Кто они? — на столик с шорохом легли распечатки снимков драконов. От рывка лопнула нить салфетки, в горле запершило от сигаретного дыма. Как он может курить эту дешевку?

Рассказать правду и спеть реквием по себе — бесполезное геройство. Да и кто сказал, что нам с властями по пути?

— Узнал, да? — скривилась я, ткнув пальцем в фото Марка. — Чего ты от меня хочешь?

Мой ответ Вату не устроил.

— Послушай, девочка, — завелся он. — Мало того, что по городу то там, то здесь находят чертовые трупы, так еще и доброжелатели присылают фото владельцев заминированного домика, которые, между прочим, оказываются воскресшими ЦРУшниками. Не многовато ли мистики?

Я чуть не пустила в ход весь запас нецензурщины. Либо Вата издевался, либо налет действительно не его рук дело. Второе даже хуже.

— Чего ты от меня хочешь?

— Объяснений.

— Я их тоже послушала бы с удовольствием.

Перепалка грозила затянуться. Об итогах я не догадывалась. Можно долго отпираться, можно сдаться сразу. Вата не собирался показывать козыри, у меня их попросту не осталось. К счастью, следователя отвлек телефон. Разговор был недолгим, но за пару минут лицо следователя претерпело дикие метаморфозы — злость, торжество и непонимание.

— Который? — спросил он осипшим голосом. — Сейчас буду.

Мобильник лег на стол. Я невольно сжала кулаки, напряглась. Конечно, Вата не посмел бы меня ударить, но видно, что именно этого ему хотелось больше всего. Иначе не выпирал бы так оскорблено подбородок, не дрожал мощный кадык.

— Твоего братца только что едва не взяли над трупом, — процедил он сквозь зубы. — Как ты это объяснишь?

— Что? П-п-погоди. Какого именно брата?

— Этого! — он с такой силой ткнул пальцем в фото, что едва не проломил хлипенький столик. — Который был в ювелирном.

То ли волна облегчения пронеслась по телу, то ли кондиционер добрался прохладным потоком.

— Марк, — позвала я. — Марк, ты слышишь?

Хохот был столь неестественен и неуместен, что Вата отпрянул. Мгновение он пялился на меня, затем перевел взгляд в глубь зала и обмяк на стуле.

— Надеюсь, вы не думали, что я отпущу сестру одну после вчерашнего. Марк, очень приятно.

— Вы слышали весь разговор? — спросил Вата, неохотно, с опаской пожимая дракону руку.

— Да.

Я демонстративно сняла гарнитуру, вынула мобильник из кармана.

— Саша, теперь-то ты мне веришь?

Следователь кивнул, пробурчал извинения и вышел из-за стола. Растерянный, понурый.

Всего одну карту вынули из основания, а сложенный домик разлетелся в тартарары. Непричастность Ваты осложняла в первую очередь мое положение. К нему от драконов бежать бесполезно. В шахматной партии появились фигуры третьего цвета, и мне это не нравилось. Откровенная наглость двойников говорила об их уверенности.

Заметив движение у нашего столика, подлетела официантка.

— Марк, может, поедим здесь по-человечески?

— Лучше дома.

Девушка недовольно забрала меню и ретировалась к стойке.

Уходить не хотелось. Рядом с Марком я чувствовала себя неуютно даже в оживленном ресторане, что уж говорить о перспективе остаться с драконами наедине под прикрытием тайной квартиры. Однако, выбора никто не предоставил.

На улице вовсю распогодилось, из динамиков Торгового центра неслась елейная музычка. Молодежь оккупировала лавочки, заливала желудки газировкой. Всё вокруг наслаждалось летом, даже машины казались ярче, чем обычно. Простота и обыденность, ранее ненавистные до судорог, теперь стали желанными и, будто, иномирными. Гулять по парку, поджигать тополиный пух, переливать дешевое вино в бутылки из-под Кока-колы, ехидничать над одураченными патрульными.

— Марк, может, мне уехать куда-нибудь? Пока менты не разберутся с подделками.

Наша невесть откуда взявшаяся "Девяносто девятая" выехала с парковки, я прибавила мощности кондиционера и откинулась в кресле. Перед глазами болталась пестрая фигурка Микки-Мауса.

— Нельзя. Мы должны как можно скорее сделать тебя подобной. А это не один, не два, это десятки людей, — Марк вырулил на центральную магистраль. В отличие от Джона, вел он не столь быстро, хоть и уверенно. — Ты не представляешь, как легко было пару веков назад, — произнес он устало. — Никаких криминалистов, экспертиз. Глаза вырезать мало приятного, но этого было достаточно. А сейчас... Черт возьми!

— Чего?

— Я знаю, как попасть домой!

Хорошо, что сразу посвящать в тонкости Марк не стал.

После выделенной под мои нужды хрущевки новые хоромы показались номером-люкс. Потолки в два роста, начищенный до скользкости паркет и массивная добротная мебель объясняли, почему квартира до сих пор не дождалась жильцов.

С порога нас встретил запах томата и специй. Из кухни вынырнул Джон, набрасывая на плечо полотенце.

— Быстро вы, даже соскучиться не успел. Марк, туфли-то сними, паркет же попортишь.

Дракон что-то недовольно пробубнил, но все же разулся.

Жара на кухне стояла невыносимая, несмотря на распахнутые окна. Раньше я не замечала у Джона склонностей к кулинарии. А зря.

— Елки палки, да тебе надо ресторан открыть, а не недвижимостью заниматься! — я со свистом втянула спагеттину, несколько капель соуса обрызгали щеки. — Нет, серьезно! Кстати, Марк придумал, как в замок попасть.

— И как же? — Джон нехотя ковырялся в тарелке, то наматывая спагетти на вилку, то снова распуская. Видимо, наелся в процессе готовки.

— Давайте сначала поедим, — настоял Марк.

Открой он замысел сразу, я вряд ли сумела бы проглотить обед, несмотря на аппетитность.

— Через крематорий? — мой вопль услышала вся улица. — Да ты совсем свихнулся?

— Лина, окна разблокировать можно только вместе с дверями. Мы так весь район подорвем.

— Он прав, — поддакнул Джон.

— Давайте тогда через канализацию! Еще вентиляция есть.

— Ни в унитаз, ни в отдушины даже ты не пролезешь, — съехидничал Джон, запрыгивая на подоконник.

Мысленно я пожелала ему вывалиться в открытое окно и переломать позвоночник. От проблем это не избавит, только отвлечет ненадолго.

Выход казался диким, но все понимали, что он — единственный.

— Дайте чуть-чуть поспать, — попросила я. На полноценный отдых надеяться не приходилось. Тело ныло, в голове стоял туман. Даже час проваляться бревном на кровати — роскошь.

— Если идти, то только ночью, — Марк потер глаза и, уронив подбородок в ладонь, уставился на меня. — Линка, что бы мы без тебя делали?

— Да померли б давно.

Оба дракона невесело улыбнулись.

— Ладно, пошла я на боковую, пока время есть. Может, кто-нибудь покажет, где здесь спальня?

Как ни крути, инстинкты все равно берут верх. Неприкрытый намек вызвал странную реакцию. Сначала Джон собрался было спрыгнуть с подоконника, а Марк подняться из-за стола, но их взгляды встретились, и оба остались на местах. Я попыталась разобраться, в чем дело. Единственные возникшие версии — соперничество и нежелание — казались невероятными. Глядя на мое замешательство, Марк решился объяснить.

— Видишь ли, энергия, получаемая от смерти, в двойном размере расходуется в процессе зачатия. А нам понадобятся силы.

Я отвернулась, чтобы не расхохотаться в лицо. Интересно, сколько нужно времени, чтобы затрахать дракона до смерти?

Эта ночь заключила с нами союз. Безлунное небо после солнечного дня и ветер, скрывающий диким воем любой шорох, виделись не иначе, как презентами от фортуны.

Котельная стояла в километре от замка. Угрюмое кирпичное здание тыкалось трубой в черноту неба, как гигантский средний палец, показанный космосу. Первыми войти внутрь пришлось драконам, я едва не грохнулась в обморок при виде заполонивших комнатку паутин.

— Там, наверное, еще и крысы.

— Не, не бойся, — подбодрил Джон. — Им здесь есть нечего.

Втиснувшись в водолазный костюм, получив подробные указания и кое-как совладав с собой, я оказалась перед печью. В ее пасть мог бы пролезть любой из драконов, но без кислородного баллона по забитой гарью трубе проползти невозможно.

— Готова? — голос Марка прогремел в наушнике. Я поправила на лбу фонарик, сжала покрепче нож, проверила на поясе пульт от блокировки и кивнула. — Удачи тебе.

В тесную трубу пришлось нырять вниз головой, иначе потребовалось бы ползти вперед ногами. Скользкая сажа облепила стенки толстым слоем и усугубляла положение. Я старалась не думать о ее составе. В конце концов, это всего лишь продукт распада. Не важно чего.

С закрытыми глазами ползти стало легче, направление потерять невозможно, а видеть черноту не обязательно. Особенно такую черноту.

Постепенно я отключилась от местонахождения, перестала воспринимать его, как кладбище. Пусть по стенкам размазаны сожженные клетки и человеческий жир. Попавшие в крематорий уже не были людьми. Их лишили жизни, лишили памяти и воли. Лишили чувств. Но имели ли все это жертвы драконов на самом деле, если давно стало нормой выдавать корысть за привязанность, выгоду за правду, а комфорт за счастье? Вряд ли. Я сама не могу похвастаться нимбом, тоже учусь выживать.

Тоннель выгнулся вверх, я извернулась и выползла в нишу крематория. На счастье, застил не был заперт, позволил выбраться в узкую наглухо запечатанную комнатку.

— Эй, снаружи, я на месте, что дальше делать?

— Умница, — раздался облегченный выдох Марка. — Лина, теперь возьми пульт. Взяла? Кнопки хорошо видно? Отлично. Теперь осторожно набери "7583". Только не промахнись.

Как назло задрожали руки.

— Семь, пять, восемь, три? — переспросила я.

— Да.

Я поморгала, сфокусировалась и осторожно вдавила резиновые прямоугольники кнопок. Загудели механизмы, раздвигая стены, возвращая на место дверь.

— Есть! Марк, свет включать можно?

— Думаю, да. Снаружи все равно не видно.

Скинув кислородный баллон, я выскочила из крематория. В полумраке лестницы выглядели, как недовольные вторжением хозяева. Я зажигала свет везде, где появлялась, пока не добралась до лаборатории в левой башне.

— Агент на месте, где перехватчик, или как его там... короче, где искать-то?

В ухе раздавалось только шипение. Я переворачивала хлам на полках, не представляя, как выглядит прибор. На ближнем стеллаже стояли ящики с деталями, на втором — колбочки, баночки, коробочки с порошками, остальные два были забиты разными механизмами. Стойкий запах металла и пайки перебивал вонь гари, пропитавшую меня насквозь.

Я уже обошла столы и оглядела шкафы раза на три, когда из наушника наконец-то раздался голос Марка.

— Лина, только спокойно. У нас неприятности.

В подтверждение рядом раздался выстрел. Я не успела испугаться, как в голову ударила волна.

Старый квартал из маленьких нищих домишек с облупленными стенами, запах испражнений и детский ор в унисон вороньему граю. Женщина со шрамом через все лицо склоняется над.... Ночной лес, запах сосновых иголок, хруст под ногами, боль в плече, невыносимая боль, а рядом — мертвое тело... Кровь на руках — липкая патока, из-за которой рукоятка "Макарова" скользит в ладони, знакомые до крика лица. Огромное здание за высоким забором, удар, хруст, исцарапанная осколком собственного зуба губа и полет, долгий мучительный полет от пыльного в склизких разводах асфальта через распахнутые ворота к дверям, к утыканному проводами черному ящику...

Не знаю, сколько времени пробыла в отключке. Как только перед лицом оказался не истоптанный грязный асфальт, а холодная металлическая ножка стола, я вскочила и, встряхнувшись, рванула к выходу. Потайные рычаги тира всплыли в памяти, две двери послушно открылись. За обеими — длинные арсеналы с огнестрельным и холодным оружием. На поясе так, чтобы не стеснять движения, уместились всего шесть пистолетов, еще два — по одному в каждую руку. Глушители к черту — лишний груз при абсолютной бесполезности. Немного поколебавшись, я распорола перчатки, сделав из них браслеты и воткнула в каждый по кинжалу. Не напороться бы самой.

Обвели драконов вокруг пальца, обставили, как сявок дворовых, бросив вместо любительской колбасы напичканный снотворным кругляш докторской. А мы сожрали, хорошо, что только половину. Даже на уместные маты не хватало времени, мозг перегревался, силясь выудить воспоминания о бегстве, о спрятанных кнопках защиты. Я носилась по холлу второго этажа, ощупывая ровные стены. Наконец, на косяке обнаружился податливый кругляш, и освобожденные окна обнажили ночной мрак.

Я слетела вниз по лестнице, вбежала в гостиную и бросилась к дверям. Темный силуэт мелькнул в проеме, я, не целясь, пальнула из обоих стволов, прежде чем свинцовая ладонь ребром саданула по предплечью. В глазах словно свет выключили. Онемевшая правая рука выпустила "ТТ", но левая еще действовала, и дуло пистолета уткнулось в пах... Джону.

— Спокойно, детка — свои, — глухо проговорил он, выступая из тени.

В темноте раздался скрипучий хрип. Похоже, пули нашли чье-то тело.

— Лина, это мы, — повторил Джон, поднимая руки. Гулко стукнулся о пол его пистолет.

Знакомый прищуренный взгляд, нервное передергивание плечами, знакомый дурящий запах. Но отступать рано.

— Назови имя моего первого мужчины, — потребовала я. — Быстро!

— Иннокентий Смоктуновский, — выдали пухлые губы. — Да я это был, расслабься. А потом Марку доделывать пришлось. Не ожидал же такой подста...

— Хорошо. Где у меня находится самая интимная родинка?

— Одна на левом соске, — раздался из темноты резкий голос другого дракона, — вторая между мизинцем и безымянным на правой ноге. Хватит тестов, ты мне в колено попала.

Я опустила ствол, отступила в гостиную, освобождая драконам проход. Джон сделал пару шагов и распластался прямо на ковре, закрыв глаза. Марк дополз до дивана, закатал пропитавшуюся кровью штанину и, кряхтя и постанывая, принялся шаманить над раной. Оба извазюканы в пыли и крови, с разбитыми костяшками на руках, от обоих за километр несло потом.

— Как ты догадалась? — почти прошептал Джон. Даже машины порой устают до износа.

— Взрывчатка должна была сработать. Но не сработала.

— Во как. А...

— Я одного шустрика переправил, — скривившись от боли, перебил Марк. — Не нравится мне это. Не должно было этого быть. Не должно, не должно, не сходится, не сходится, черт возьми! — дракон зарычал и выбросил на пол пулю. Как он вытянул ее из ноги, я даже спрашивать не стала.

К черту бесноватую мораль и метания. От себя не уйдешь. Можно ли отказаться от любимых (хватит себя обманывать!) будь они хоть трижды уродами? И вроде сердце клокочет у горла подстреленным воробьем, впереди разверзлась трясина: шаг влево, шаг вправо — утопнешь, а сзади ни одного мостика, чтобы было куда ступить, но душа укуталась в теплое спокойствие, словно отгородилось от всех и вся. Главное, что драконы рядом, дома. Хоть апокалипсис начнись или набег монстров, хоть метеорит падай, главное, что твоя семья в бункере. Остальные сами о себе позаботятся.

Так хотелось в этот момент оказаться посреди леса, где даже звезды не видно сквозь плотную завесу крон, в маленьком домике, перед камином. Чтобы трещали ветки от ласки огня, чтобы ветер бился в наглухо закрытые ставни, а над старым секретером, уставленным фарфоровыми фигурками зверей и куколками, отстукивали ночные минуты часы с кукушкой. Я налила бы коньяку в пузатые бокалы, поставила на маленький кривоногий столик, а сама растянулась на мягкой белой шкуре между драконами. Я бы игралась с волосами Марка, а Джон — с моими, мы говорили бы о книгах, нет, о древних фолиантах, разбросанных по свету, и о заключенных в них тайнах. А потом, когда ветер наберет такую силу, что деревянные доски ставней жалобно затрещат, Джон подойдет к роялю или пианино, или клавесину, что там у нас будет, и заиграет Моцарта...

— Может, купим вместо рояля орган? — предложила я, оторвав, наконец, взгляд от окна.

— Можно, — отозвался Джон, не шевелясь.

— А, может, для начала трупы со двора уберем? — зло бросил Марк.

В самом деле.

— Ребят, давайте Вате позвоним, скажем, что на нас напали. Пусть менты разбираются. Все равно выстрелы пол-улицы слышало.

— Нельзя, Лина, — Марк критически оглядел зажившее колено, пару раз согнул-распрямил ногу, и, убедившись в работоспособности, поднялся. — Хотя... Звони. Желают поиграться, так мы поиграемся. Но парочку трупов надо бы спрятать.

Я похолодела.

— Подобные?

— Хуже, — отозвался Джон, поднимаясь. — Как под копирку сделанные.

На ходу набирая номер следователя, я поднялась по лестнице и заперлась в ванной. Ни к чему демонстрировать налипшую человеческую сажу. От этой мысли меня передернуло, вернулись омерзение и брезгливость. Не знаю, слышал ли Вата шелест воды сквозь мои артистичные вопли, всхлипы, вздохи, но приехать лично пообещал.

Толку-то от сухой одежды, если волосы сушить некогда. Я сгребла в охапку грязную униформу и бренчащее оружие, потащила в правую башню. По дороге хотела забрать из лаборатории пульт, но смещающаяся стена едва не сплющила меня на пороге — чудом отскочить успела. Драконы заметали следы.

Однако правая башня еще была открыта. Я сбросила амуницию в угол крематория, рядом с кислородным баллоном и пошла на доносящиеся голоса.

Когда Марк успел переодеть штаны, да еще и заляпать их в брызгах крови, ума не приложу. Светить продырявленные джинсы при отсутствии раны было бы глупо. Но столь мелочные вопросы отпали сами, когда я заглянула в комнатку. Эта каморка тонула в свете, он отражался от идеально белых стен и никелированных ножек-ручек подставок под инструменты. В центре стояли четыре длинных стола, укрытые клеенкой. Два из них были заняты.

— Лина, не надо, — Марк схватил меня за локоть, выпроваживая из комнаты.

— Пусти.

Я вырвалась. На дороге возник Джон, но удерживать не стал, подпустил к столам.

Два лица. Знакомые и неживые. Я подошла вплотную. Осталось выяснить два нюанса. Первый отпал, стоило глянуть на руку "Джона". Черная лилия на предплечье, словно траурный цветок. Судя по краске, тату сделана недавно. А вот вторую разгадку я нашла не сразу. Ни одной раны, хотя тела в крови, как в саване, ни царапины, ни синяка. Я коснулась лица "Джона", чтобы заглянуть в глаза, но голова повернулась и... отделилась от шеи.

— Значит... вот так?

— Пойдем, Лина, — Джон потянул меня к выходу.

— Но менты все равно найдут... людей. Глаза... и... кровь... как у вас кровь же будет! Они узнают...

— Ничего никто не узнает. Вот если бы мозг нашли. Идем, Лина... Пожалуйста.

Я больше не сопротивлялась. А в ворота уже звонили. И телефон начал вибрировать.

Глава 13.

Ночная темнота понятие относительное. Ни луна, ни звезды не соизволили высунуться из-за туч, будто их нежная психика не выдержит развернувшейся картины. Кровяные лужи, размазанные вдоль забора, бликовали от света фонаря над воротами и десятков фар служебных машин. Немногочисленные деревья раскинули по асфальту тени, словно решетки пересекшие пять (или шесть?) трупов, которые из-за вывернутых конечностей и неестественных поз больше походили на плетеных человечков. То здесь, то там гаркали собаки, их утробный лай разносился по всей улице. Шипели рации. От кого-то пахло чесноком и курицей-гриль, но главенствовала сладко-медная вонь крови вперемешку с порохом и пылью.

В соседних окнах то и дело мелькали сонные физиономии соседей. Выйти никто не решился.

— Лина, — Джон оттянул меня в дом. — Марк ждет в спальне. Я тут прикрою.

Я оглянулась, Вата ползал на коленях вокруг обезображенного трупа, на десятый раз пытаясь получить отпечатки пальцев. Это занятие его отвлечет еще минут на пятнадцать. Можно и отлучиться.

Марк стоял у окна, вглядываясь в копошение перед главным входом.

— Звал? — похоже, я тоже приобретаю бесшумность, потому что дракон вздрогнул.

— Закрой дверь. Лина, ты все еще хочешь стать одной из нас? — тихо, осторожно, словно боялся ответа.

Стать одной из них. Жить настолько долго, что угрызения совести либо съедят заживо, либо сотрутся подобно нечеткому штриху карандаша. Я знаю слишком мало, чтобы делать выводы и слишком много, чтобы отступиться. Я знаю, как их убить.

Опасно испытывать терпение молчанием.

— Хочу.

Он мог двигаться столь же быстро, как Джон в схватках. Я поняла это, когда расстояние от окна до меня будто стерлось, провалилось в середину мира, и мое лицо оказалось у его плеча.

— Не бойся, — шепнул Марк, прижимая мою голову к себе.

Что-то острое проткнуло шею. Я заорала, но крик запутался в воротничке ситцевой рубашки. От крепкой хватки рук грозилась сломаться грудная клетка, а потом...

Сизые тучи проплыли перед глазами шпилями невиданных башен, качкой парусных кораблей, шершавыми стенами египетских пирамид. Время сжалось до тумана, втиснулось в мое тело, не рассчитанное для таких объемов. Эпохи по кровяным сосудам растеклись в каждую клетку и замерли. Вынырнув в комнату, я услышала, как стукнулся об мягкое покрытие упавший шприц.

— Добро пожаловать в наш мир, Лина.

— Что... это... было? — слова вылетали с четкостью зарядов петард, мышцы пульсировали, кровь дергалась по венам толчками, я чувствовала, как вибрируют клетки.

— У нас возьмут кровь на анализ. Пара минут, и ни один эксперт не увидит разницы. Теперь мы — брат и сестра с нормальным человеческим ДНК. Правда, спирали позже раскрутятся, но анализы останутся идентичными.

— Марк, может, ты и СПИД лечить умеешь?

Он наклонился, чтобы поднять шприц. На секунду замер, будто обдумывал вопрос.

— Умею, — выпрямившись, с вызовом ответил дракон. — Но делать этого не собираюсь.

— Конечно. Это такое удобное оправдание чьей-нибудь смерти.

Я села на кровать. Ноги подкашивались, дрожали, будто натянутая веревка от ветра. Угрюмое молчание связало взгляды лишь на миг.

— Лина, а зачем помогать людям лечиться от того, чего они сами могут не допустить?

— Не все виноваты. Знаешь, сколько случаев было, что иголками в клубах и кинотеатрах кололи? Постоянно в газетах про это пишут. Больные заражают всех подряд, чтобы самим не обидно было. Разве таким, кого заразили незаслуженно, нельзя помочь?

— Можно, но не стоит. Можно вообще избавиться от всех болезней, ядерного оружия, аварий, вреда алкоголя, а заодно и религии. И что получится?

— Перенаселение, — буркнула я.

— Наоборот. Люди выродятся. Им просто скучно станет жить без страха. Вот и все.

— То-то я смотрю, вы ищете любой способ помереть.

Я не сразу поняла, что сама же подтвердила его слова. Марк снисходительно рассмеялся, дождавшись моего озарения, спрятал шприц в потайной сейф за журнальным столиком и вернулся к окну.

— Интересно, они скоро закончат?

Я пожала плечами, хоть дракон и не мог этого видеть. Меня не волновал набег людей в форме, мысли занимали люди в целом. Никак не удавалось поверить, что неотвратимость смерти — единственный стимул к жизни. Мозгами понимала, сердцем — не хотела. Что-то надорвалось внутри, будто не выдержало веса знаний.

Марк обернулся, все так же упираясь ладонями в подоконник, внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Лина, не разочаровывай нас.

Я не собиралась. Но и дальше сидеть в комнате стало невыносимо.

— Пойду вниз, — предупредила я.

Марк не шелохнулся.

Это над морем рассвет бывает розовым, когда видно раскрасневшееся за ночь безделья солнце. А в городе он голубой, темнота будто рассыпается на части и светлеет.

Криминалисты заканчивали возню. Машины скорой помощи уже уехали, труповозки принимали груз. Парочка особо любопытных соседок попали под допрос, как очевидцы. У меня, действительно, взяли кровь на анализ, у обоих драконов — тоже.

К пяти утра на лицах следаков читалась дикая усталость, переходящая в раздражение. Будь их воля, наш замок давно сравнялся бы с землей, словно и не был, а сами служивые валялись бы в кроватях рядом с теплыми женами. Однако больше всех я жалела Вату. Не знаю, откуда взялась симпатия и почему проявилась именно сейчас. Меня разъедало желание обнять рослого, крепкого следователя, укрыть собой, спрятать от ядовито-спокойных взглядов драконов.

И, как оказалось, не зря.

"Братцы" ввели его в холл, как под конвоем, отгораживая от стен, посадили на стул в центре комнаты. Оно и понятно — малейшее прикосновение грозит внедренным жучком. А драконы существа осторожные. Когда это им надо.

Я уселась на диван. Отсюда, как из ложи для привилегированных, открывался полный обзор сцены. Первый монолог комедии достался Марку. Джон вообще не собирался встревать, воткнул в зубы сигару и сосредоточенно мешал "Маргариту" у бара.

— Александр, именно вы курируете наши неприятности, — Марк не спрашивал, а утверждал. — Поэтому и говорить буду с вами. Только, пожалуйста, выключите микрофон прослушки, это нам ни к чему.

— Вообще-то ваш район относится к Кировскому округу. Я приехал ради Лины.

— Руководили опергруппой тоже ради Лины? — усмехнулся дракон, и, опираясь на колонну, сложил на груди руки.

Взгляда Вата не выдержал. Полез в карман рубашки, вынул микрофон и положил на столик. Марк одобрительно кивнул.

— Так лучше. Александр, скажите, пожалуйста, как так случилось, что возле заминированного дома в центре жилого района не было никого из органов? Почему взрывчатки оставлены без внимания? Лично у меня есть два варианта ответа. Первый — властям очень хотелось, чтобы какая-нибудь бесхозная собачка задела черные ящики хвостом. Бах, и нет половины геморроя налоговой службы, здесь ведь не последние люди отстроились. Что ни дверь — то крепость олигарха. Есть второй вариант — власти знали, что взрывчатки всего лишь муляж. Так какой из них верный?

Вата молчал. Он боялся. Так, будто чувствовал сверхъестественную мощь драконов, видел их крылья из человеческой кожи за спинами. Никогда ранее не чувствовала я так ясно и неоспоримо чужой страх, который ревниво опутывал щупальцами каждое нервное окончание жертвы. Следователь не сдрейфил.

— Сначала объясните, почему именно ваш дом в центре внимания?

Ох, зря он так. Контратака драконов — вещь болезненная и бесполезная. Интересно, как надо было запугать евреев, чтобы отвечать вопросом на вопрос стало национальной особенностью?

— Я думал, вы мне скажете, — развел руками Марк. — Что вообще творится? Почему мы должны бегать по тайным квартирам и в собственный дом с боем прорываться?

Это было сказано с такой неподдельной мукой, что я чуть не расплакалась — прямо агнец божий, сетующий на несправедливость жестокого мира.

— Саш, — встряла я, стараясь говорить как можно обреченнее, — кто-то обложил нас со всех сторон. Даже колечко не купить без бойни. Я боюсь по улице одна ходить. Братья, конечно, научили драться, но перед пистолетами особо ногами не помашешь. К тому же... — выдержав театральную паузу, я напустила во взгляд затравленности, — я видела этих людей... мертвых. И сегодня, и тогда, в сквере. У них глаза пустые. Как это получается? Кто на нас охотится?

— Понятия не имею, — Вата немного успокоился, расслабил мышцы, вычеркнул нас из списка угроз для жизни, но не разболтался. — Я такого еще не видел. По-хорошему, вам бы уехать пока мы не разберемся.

— А позволят? — рассмеялся Джон. — Господин-товарищ следователь, вы же умный человек, так зачем из нас идиотов делать? Это верная тактика — подкинуть заведомо провальную идейку, привести на бойню, а потом развести ручками, типа, простите ребята, хотел как лучше. Только мы не козлы за провокаторами бегать. Поэтому, — Джон вышел из-за барной стойки, не спеша направился к Вате, — или вы нам помогаете, или мы ставим город с ног на голову и решаем проблему по-своему — чисто и без лишних сантиментов в сторону попавшихся под ноги.

— Вы мне угрожаете?

— Да, Саша, если от этого зависит безопасность сестры — угрожаю.

Хорошо, что Вата сидел ко мне спиной, иначе пафос ситуации лопнул бы от беззвучного хохота. Не сдержалась я, уткнулась в спинку дивана, чтобы не рассмеяться в голос. Значит, драконы пекутся о моей заднице, а не о своих полубессмертных. Или полусмертных? По-сути разница лишь в самомнении.

В этот момент Вата очень пожалел об отключенном микрофоне. Его рука дернулась, пальцы сжали хлипкий проводок петельки. Это далеко не испуг и не злоба, просто следователь понял, у кого козыри на самом деле. Драконы без него действительно могут справиться, а милиция, даже подключив ФСБ, гиену без приманки не достанет.

— Господа, этот абсурд меня доконал!

Я ушла, наплевав на возражения драконов. Может, они и способны беспрерывно плести интриги, а для меня четыре часа сна за сутки — очень мало.

Окровавленное покрывало я забросила в шкаф. Не раздеваясь, упала на кровать. Несколько мгновений в голове плескался разноцветный туман, затем я не провалилась в красивый и беспокойный сон со средневековыми пирами, битвами и поцелуями вонючих воинов. Кажется, мне снился Рим.

Послеобеденное солнце похоже на обезьян из мультиков — такое же беспричинно радостное и навязчивое. Драконы пропадали в правой башне, я незаметно выскользнула на лестницу и впервые поднялась выше по безмолвным деревянным ступеням. Здесь ходили до абсурда редко. Нетронутый царапинами лак бликовал от скромного света ламп, металлический каркас еще серебрился.

Никаких дверей, только тяжелое черное полотно на пути. За ним — широкая площадка с чертовой дюжиной окон по периметру — венец башни. Я распахнула створку, потом — вторую, третью. Ветер сквозняком заплясал в пустой комнатке. И вроде невысоко, третий этаж, но кажется, будто не десяток домов тянется к тебе крышами, а весь мир распластался перед глазами в безуспешных попытках допрыгнуть до неба, где ты висишь, на локтях перегнувшись через карниз. На пути взгляда нет ни одной высотки, рядом нет ничьего дыхания, ты один на один с городом.

И я упала. Не на асфальтовую дорожку перед замком, а в себя. Так больно... от свободного падения. От свободы вообще. Я всю жизнь мечтала неправильно. Хотя, слово "неправильно" рядом со словом "мечта" смотрится кощунством и нелепостью. Как Бог рядом с человеком. Да, теперь существования Бога стало для меня аксиомой. Не пошлой легенды о бородатом дядьке и его сыне-плотнике, а высшей силы, которая следит за каждым с высоты своей мудрости. Он не ставит рамок, заповеди — лишь постулаты человеческой морали, попытка как-то упорядочить и классифицировать людское стадо. Он не наказывает, любое лишение — только баланс, ведь зажравшиеся особи страшнее любых Люциферов, Лилит и прочей нечисти. Он не осыпает благами, не прописывает судьбы, не контролирует... Он вообще ничего не делает, потому что сотворил главное, а теперь пожинает плоды в виде поголовья приглянувшихся душ. Великая сила Добра очень редко вмешивается в земную жизнь, только когда барьеры между материей и Идеалом рушатся от истошного вопля о помощи. Это Дьявол все заигрывает, опускается до человеческой челяди. Власти добивается тот, у кого ее нет. И именно он запудрил мне мозги мнимой свободой.

Чего я хотела? Быть полезной, отдаваться, надеясь на ответное поклонение. Глупость. Любить можно кого угодно, защищать нужно нуждающихся. А разве драконы нуждаются в защите?

Подоплека любого намерения есть заем с процентами. Любовь — за ответность, ненависть — за самоудовлетворение, благочестие — за обещанный рай, где на каждом шагу запретные деревья и змеи под ногами, на которых непременно наступишь и слетишь в пекло, потому что адской канцелярии надо жрать, и шашлык из нерадивых придурков их любимая еда.

Защищать стоит только тех, кто этого стоит. Кто сумеет однажды сказать: "Я без тебя никто". Возможно, это эгоизм.

Пальцы сжались в кулак, непрошенная меланхолия рассекла голову, и кровоточащая рана не срастется без рубца. Списать бы пасмурность на проделки погоды или ПМС, только безалаберное солнце пытается испарить кожу, а женским прелестям еще не время. Будто разбилась любимая чашка, зарядив осколком в глаз, и от этого люди, да и весь город показались солеными грибами, скользкими и, возможно, ядовитыми. Просто я отравилась фальшью свободы.

Часть вторая.

— Удивляешь ты меня, журналист. Я-то думала вашу братию ничем не пронять, ан нет — ерзаешь на стуле, будто кнопок канцелярских кто-то подложил, пепел роняешь мимо. Уверена, окажись рядом зеркало, ты бы себя не узнал. Не нервничай, стыдиться нечему. Не даром же адвокаты от меня отказывались. Один смельчак нашелся и, видит Бог, я отблагодарю его по-полной. Плевать, что дело провалил, главное — не побоялся. Знаешь, тем, кому терять нечего, страха не ведают, им-то и достаются самые вкусные плюшки от жизни, а такие как ты получают сухари. И цепляются за объедки, хотя рядом манна небесная сыпется.

Да что я рассказываю? Сам поймешь, если поумнеть удастся.

Кто-то на суде спросил, почему я решила стать убийцей. Слово-то какое! У-бий-ца. Резкое, сильное, властное. Только гордиться этим званием в полном значении могли лишь палачи. Те, которые действительно "убивали" — использовали силу по чужой воле. Сегодня в тюрьмах ночуют маньяки да извращенцы без Родины и флага. Для них чужая смерть — игрушка, шут гороховый, а не великое таинство.

Драконы были убийцами. По воле природы, а не по собственной прихоти. Они искали себе оправдание и нашли, стоило перейти от общего к частному — среди людей столько подонков и гадких мразей, что любить человечество в целом невозможно. Можешь, как толстопузые на суде брызгать слюной, доказывать эгоистичность и бесчеловечность вывода. Только вот, что я скажу тебе, журналист. Если видишь воплощение зла, помни — всегда найдется тварь пострашнее.

Глава 14.

Пятнадцать дней. Полмесяца спокойствия, бездействия, любопытства. Иногда две недели — это ощутимый срок, половина новой жизни.

Ежедневные тренировки с драконами выматывали — оба швыряли меня сначала по матам, обучая бою с несколькими противниками, а потом — по кровати. Я старалась на грани возможностей. Не помню и дня, чтобы уцелели все обоймы из арсенала тира, или сна без полуночного пробуждения в тревоге несостоятельности.

Однако драконы учили не только искусству убивать.

— Лина, ты не умрешь, — убеждал Джон, когда я, намертво вцепившись в руль хондовской "Огненной бури", с ужасом провожала взглядом запыленные легковушки и громадные фуры, сновавшие по загородной трассе. — Искорени страх. С тобой ничего не случиться. Ну влетишь в кого-нибудь, ну помрет водитель, мы только подпитаемся и все. Ты бессмертна, как мы.

Вот так, непринужденно, с легкой усталостью психотерапевта мне внушали вседозволенность. А я никак не могла побороть инстинкты.

От удара по педали двигатель зарычал, колеса крутанулись, и мотоцикл рванул вперед. Впервые я не чувствовала поверх своих ладоней крепкие пальцы Джона. Впервые я ехала без страховки. Поначалу стрелка спидометра боязливо колыхалась у отметки "60", но вскоре поползла дальше. Семьдесят. Восемьдесят. Ветер и насекомые разбивались об лобовое стекло, в ушах стоял гул, темные очки едва спасали от пыли. Сто. Я неслась по трассе без шлема, в плотном, наверное — пуленепробиваемом костюме, сжимая ноги на торсе железного любовника так, что разорвать нас могла лишь смерть. Рядом, огораживая меня от встречной полосы, на "Ямахе"-эндуро летел Джон. Я не могла видеть, но знала, что сзади страхует "Фолькс".

Не разобрать — то ли дорогу изрыли ухабы, то ли меня трясло от напряжения. Березы у обочины мелькали, сливаясь месивом. Кажется, Джон закричал раньше, чем раздался гудок стального "Опеля" на встречной полосе.

Вспышка фар ударила по глазам, но я успела понять единство их траекторий.

Воздух комком в горло. Визг тормозов. Крик, словно клич. И переднее колесо "Ямахи" вскидывается к небу, поднимает тяжелое тело, как истребитель, пронося над крышей дернувшейся машины. Глухой удар колес об асфальт. Радостный возглас и победно поднятые кулаки.

Твою мать, Джон!

Он вильнул задним колесом, окатив меня дорожной крошкой, и умчался вперед. Не знаю, выдержало ли сердце водителя "Опеля", мое едва не сколлапсировало от демонстрации вызывающего бесстрашия.

Отметка спидометра доползла до ста десяти. Я поняла, почему драконы не поддавались на уговоры подсадить меня сначала на четыре колеса. Можно нестись со скоростью света, ломая барьеры и петляя по узким тропам, можно расплавить покрышки, впечатать педаль газа в днище машины, но никогда автомобиль не даст той безумной, опасной, свободной беззащитности. Когда голову срывает в прямом смысле слова, и все, что от тебя требуется — вера в собственные силы. Это сравнимо с любовью к фильмам ужасов, с ожиданием приговора, с жизнью среди драконов.

Кажется, я орала от счастливого страха.

В эти две недели вылазки за город были единственными глотками свежего воздуха. Я почти не выходила на прогулки. Не потому что не хватало времени или висел запрет. Драконы частенько испарялись из замка по "встречам" (коньяк, сигары, секс и смерть) — крематорий остывать не успевал. Мне не жаль жертв. Я возненавидела людей, как расу. Потому и стен замка не покидала.

Пару раз выбиралась на прогулки. Стоило попасть в массу потных, зажравшихся тел, как омерзение накрывало посильнее алкоголя. Я поняла, в чем заключается великая трагедия религии. Теперь она несовместима с сознанием человека, ибо учит довольствоваться малым в земной жизни. Люди потеряли такую способность, выработали иммунитет за века эволюции. Им не хватает денег, не достаточно одного любовника, гардеробы забиты неношеным тряпьем, мысли крутятся вокруг амбиций и самооценки. Единственное в чем себя ограничивают особи — калории. Да и то не каждая.

Мерзко.

Возлюби ближнего своего, даже если он женат.

Не укради, если уверен в разоблачении.

Не убий без выгоды.

Модернизированная мораль. Удобные заповеди. Для паразитов. И для нас. Ведь, уничтожающие тлю — спасатели огорода.

Я бесилась от бессилья и мечтала вернуться домой, в город, где язвы пороков не так очевидны. Смысл происходящего открылся не сразу. "Для обличения гнили достаточно будет одного взгляда". Марк предупреждал, а я не сразу опомнилась.

Физически перемена почти не сказывалась. Не сразу размылись линии судеб на ладонях и стали крепче волосы. Я по прежнему напивалась со стакана "Мартини", слабела от никотина. Но барабанные перепонки постепенно требовали все меньше децибел для экстаза, свет все реже призывался на помощь ночами.

К концу второй недели затворничества мне надоело копаться в лабиринте философии, выискивая бреши и оправдания, гораздо полезнее понимание собственной природы. Выспрашивать у драконов не было смысла — Джон постоянно посмеивался, Марк пускался в такие дебри, что мой двадцатилетний мозг пасовал перед объяснениями, принимался играть в догонялки со смыслом, как кошак с собственным хвостом. В конце концов, у меня было предостаточно времени наедине с замком, точнее — с драконьими сокровищами.

Замок оказался не так прост. Во-первых, не смотря на видимую симметричность со стороны улицы, окон на каждом этаже было по тринадцать, за исключением пентхауза второй башни — слепой комнаты, единственным проемом в которой был заблокированный люк. А во-вторых, пересчитывая окна, я обнаружила две тайные комнаты, скрывающиеся за стенами прихожей. В каждой по два окна и ни одной видимой двери. Войти в кладовки можно было лишь через подвал.

Они называли себя иной расой, но удивились при встрече с подобными. Их вера презирала людских идолов и требовала золота для своего. Иное физическое строение. Иная ДНК. Но, черт возьми, даже у племенных негров есть своя культура!

Первым делом я залезла на чердак. Потревоженная откинутым люком пыль ударила в ноздри. И, чихнув, я едва не скатилась кубарем по лестнице, но удержалась. Ступить на бетонный пол чердака оказалось гораздо сложнее, чем я думала. Мрак разбавлял лишь слабый свет из коридора. Я пожалела, что глаза перестали бояться темноты. Пустое и черное, как выжженное поле, помещение накрывал огромный конус крыши. С улицы он смотрелся величественным сводом, изнутри же казался гигантской воронкой в космический ад. Я не смогла выдержать такого зрелища.

Оказавшись в коридоре, я поклялась, что больше никогда и ни за что не поднимусь на чердак. Лучше снова в тоннель крематория, чем под ужасающий навес. Тем более, нужных записей или артефактов там не было и в помине.

Благо оставалось достаточно неисследованных каморок.

И я нашла их. Огромные стеллажи за стенами одной из кладовок пестрели корешками с разноцветными надписями на латинице. Но мертвый язык невозможно спутать с другими — мягкие слова, словно шары, перекатываются во рту при произношении. Эти же звуки подобно веревке тянулись обилием гласных. Я их не понимала.

Не только книги впитывали годовую пыль небольшой длинной комнаты. Забившись по углам, стопками на боку лежали ящики и сундуки, выставляя напоказ крышки с маленькими, но крепкими висячими замками. Мне хватило любопытства вспомнить о россыпи ключей в одном из лабораторных столов Марка.

Оставив люк открытым, я спустилась в подвал. Пришлось зажать нос, чтобы не угореть от маслянистого запаха бензина. Нужный поворот в лабиринте техники отыскался не сразу. Я поднялась в замок и пока донеслась до лаборатории, успела сотню раз чертыхнуться из-за габаритов драконьего логова.

Но не череда лестниц и дверей привела в бешенство. Высыпав из карманов на пол кладовки ключи, я поняла, что их как минимум в три раза больше, чем замков. А времени не так уж и много — драконы вернутся с очередной вечеринки не позже, чем через час.

У меня затекла шея. От ползания по шершавому полу ныли колени. Руки отваливались, словно вместо легких ключей я тягала мешки с кирпичами. Наконец, один из замков скрипнул, выплевывая стержень. Крышка открылась неохотно, будто за годы бездействия срослась с сундуком по периметру. Я смотрела на четыре книжки с выгоревшими обложками и боялась прикоснуться — вдруг рассыпятся пеплом.

Мучительную нерешительность разбил мобильник. Резкий звонок эхом разнесся в тишине необжитой комнаты.

Джон.

— Лин, слушай, у нас тут ворота то ли заклинило, то ли переклинило. Короче, спустись в подвал...

Марк вырвал трубку, чтобы объяснить, как снять блокировку. Я больше не раздумывала. Схватила книги, как можно тише рассовала ключи по карманам и понеслась в свою комнату.

Ворота у них заклинило. Болваны! Я вообще-то училась на программиста и порой могу разобраться, на какие кнопки тыкать.

Меня не застукали. Но и рассмотреть добычу не позволили. Эта ночь была слишком утомительной.

На следующий день я откисала в ванной после очередных тренировок. Не хотелось ни есть, ни пить, ни думать. Мышцы не болели, казалось, болеть уже нечему, тело — литая чугунная статуя. Зато двухнедельный марафон дал результаты — я умудрилась метнуть с десяток ножей точно в мишени и завалить Джона на лопатки в болевом захвате.

"Lords of the new church" орали из динамиков столь громко, что я могла разобрать слова. А, может, уже знала их наизусть. "Open youre eyes..." и дальше по тексту — бодрящие фразы, только мне от этого голоса хотелось обратного. И чтобы навсегда. Чудовищная слабость довела до разговора с немыми ликами на потолке. Они смотрели с таким страданием, что собственная усталость казалась блажью.

Марк ворвался в ванную без стука. Барские привычки из него не вытравить даже скандалами.

— Лина, мы уезжаем, — оповестил он, пытаясь пригладить вырвавшиеся из резинки волосы. — Денег на карте тебе должно хватить. И не делай глупостей.

— Слушаюсь, мой генерал.

Ответный взгляд красноречиво указал на мое место. Только шпынять запуганных — неблагодарное дело. Я закинула ноги на край джакузи и закрыла глаза. Катитесь ко всем чертям, "братцы", мне и без вас весело.

Но когда дракон исчез за дверью, я опомнилась и, набросив халат на мокрое тело, вылетела из ванной.

Денег мне должно хватить?

— Вы куда сматываетесь? — я схватила Джона за локоть, не пуская на лестницу.

— В Тверь. Подарочек привезти?

— Чего? Какой подарочек? Какая Тверь? А я? Вы меня кинуть решили, что ли?

— Ничего с тобой не случится, — Марк появился из коридора башни с сумкой наперевес.

— Что, поблизости все ювелирки обобрали? — риторический вопрос. — Почему я не с вами? А если дом снова подорвать решат?

— Ты ведь знаешь все выходы и двери. Идем, Джон.

Марк узнал о блужданиях по замку. Ему это не понравилось настолько, что меня сбросили со счетов. Недоверие. Удар ниже пояса. Я не понимала, чем заслужила такую насмешку. Возможно, переусердствовала с подтруниванием или напускным пренебрежением, но разве верность нужно доказывать каждую минуту? Я машинально коснулась шрама от ожога на ладони, отказываясь верить в столь подлое предательство.

— Вот черт! — выругалась я, подхватив пальцем едва не упавшее колечко. Разорванная цепочка осталась болтаться на запястье, словно мертвая змейка. Я поднесла концы к глазам, рассматривая прохудившиеся звенья. — Где это можно запаять?

Терять родительский подарок не хотелось. Браслет был единственным презентом, с которым предки угадали. Да и кольцо превратилось из блескучей безделушки в напоминание о первой жертве. Пусть я никогда не надену его на палец, но держать при себе нужно. Для самосознания.

— Погоди, — Джон бросил сумку, направился к дверям.

— Ты куда? — недовольно спросил Марк. — Нам пора ехать.

— Сейчас. Принесу браслет какой-нибудь, пусть нацепит, пока этот не починим.

— Нет, — грозно отрезал дракон.

Даже Джона покоробила грубость. Он остановился. Вполоборота вопросительно глянул на Марка.

— Что значит "нет"? Она побрякушку не заработала? Брось.

— Любая цель требует полной отдачи, — морозным голосом произнес Марк. — И я не потерплю пустой растраты средств, какими бы мизерными они не казались.

Повисла тишина, прерываемая лишь застенчивым шелестом листьев герани, стоящей возле открытой форточки.

— Ты — животное, — наконец, высказалась я и, не желая больше смотреть на небритую физиономию Марка, вернулась в ванную.

Завязав браслет узлом, я помотала рукой, проверяя крепость цепочки. Кольцо послушно болталось на золотой нити. Промокший халат сполз с плеч, ноги утонули в остывшей воде. Я замерзла, но не вылезла из джакузи, пока не прошло достаточно времени от последнего донесшегося с лестницы шага. Драконы уехали.

За окнами разлегся вечер. Мраморное спокойствие выползшей луны раздражало зрачки, словно спирт — раны. Я выключила всюду свет и упала на кровать драконов. Запираться в своей комнате не было нужды. Впервые замок полностью принадлежал мне, вместе со всеми орудиями для пыток, потайными углами и зловещими тенями, что ползали по стенам, путались в дымке ароматических палочек, заползали под халат.

Мне стало страшно. До мурашек, до обострившегося слуха, до уплотнения воздуха. Можно включить свет и отвлечься погоней за тайнами из найденных книг или тупо уставиться в телевизор, впитывая идиотскую радость блескучей серости гламура. Но я выбрала иное наказание.

CD-ROM зашипел, лениво забирая диск. Секунда скрипа, и приглушенный ритм "Imhotep" [10] встряхнул реальность. С минуту я вдыхала музыку, как тяжесть ладана. Когда миазмы нот пропитали до кончиков еще мокрых волос, я тряхнула головой, капли ударили по плечам, ноги дрогнули в первом шаге.

Тени обступили со всех сторон, замкнулись крепким кругом. Вскидывая руки к темному потолку, сгибая колени, отрывая стопы от ворсистого ковра, я дергалась в припадочной пляске.

А перед глазами всплывали картины.

Маленький магазинчик с россыпью золота, которое блестит алмазной резкой. Распахнутый плащ, как вздернутый занавес трагедии смерти. Серебряный прислужник гибели блестит на пальце Марка бутафорской кнопкой. Немигающие глаза стволов револьверов, от них негде укрыться и вряд ли стоит пытаться убежать. Тихие голоса. Запах одеколона и вонь страха. Ужас в воздухе, на лицах.

Стук пульса разрывал череп, голова шла кругом от оборотов.

Назойливых комаров нужно убивать. От них слишком много неприятностей. Можно глотать пережеванные куски свинины, так и не увидев, как глаза безобидных животных наполняются предсмертной агонией. На бойнях работают другие люди. Они привыкли к жестокости. И я когда-нибудь привыкну. Как драконы. Это единственный способ убивать самому.

Я подбежала к столику, удалила из плей-листа остальные песни и схватилась за сигарету. Пусть тошнота вывернет наизнанку. Может, обнажив внутренности, я сумею напугать людей. Пусть они бегут прочь, только завидев меня издали. Пусть спасаются. А иначе...

Блестящее лезвие входит легко — летняя одежда и хрупкий слой кожи не преграда заточенному клинку. Один поворот, и струйка крови потянулась к рукоятке. А вместе с ней — мрак волной подкатывает к глазам, отбрасывает вглубь сознания собственное Я и заполняет ячейки памяти чужой жизнью. Бьются в конвульсиях нервы, замирает сердце до тех пор, пока не встряхнет тело живительный импульс мозга. Он всемогущ, он местный Бог, дарующий веру в бесконечность и бессмертие.

Волосы облепили лицо и закрывающие его пальцы. Казалось, что осталось совсем чуть-чуть до безумия. Я кричала слова вслед за Анной Варни, коверкая неизвестный немецкий. Ступни болели от прыжков. Комната плясала вокруг диким пламенем.

И резко ворвался свет.

— Уже напиться успела что ли? — спросил Джон, морща нос от едкого дыма ароматических палочек и сигареты.

Марк подошел к ноутбуку, выключил музыку. Тяжелая сумка плюхнулась в кресло.

— Вы вернулись? — мне с трудом удалось перевести дыхание.

— Погода не летная, — хмыкнул Джон.

Я бросила взгляд в окно и вздрогнула от блеска молнии. К раскату грома сознание уже было готово.

Глава 15.

За окном разыгрался Апокалипсис. В комнате было вряд ли спокойнее.

Никогда не видела столь быстрых сборов. Даже Джон бросал вещи куда придется, выкидывал из шкафов белье прямо на пол. Марк кружил по комнате, что-то выискивая в тумбочках.

— Чего стоишь? — гаркнул он. — Одевайся, мы уезжаем.

Я вылетела из комнаты драной кошкой, которую закидали камнями. Злость драконов объяснима, но не понятна. Видимо, нам снова угрожают капканом, раз они вернулись ради нового бегства.

Я достала самую большую сумку. Первым делом уложила на дно добытые книги, обернув их простыней. Брать много одежды казалось глупым, в багаж отправились только белье, пара маек и один из плащей, припасенных для выездов на дело.

Ночь ломилась в дом, пытаясь разбить окно крупным градом, вспышки молний то и дело рвали на лоскуты темноту. Для невроза требуется вмешательство угрозы, грозы или людей в уединение. Для настороженности — все это вместе.

Понятно, что драконы с пустыми руками не уйдут, но я забежала в тир, побросала в сумку несколько полных обойм. Уже сроднившийся "ТТ" и пару метательных клинков засунула за пояс.

Нормальный человек и врага не выпустит в такой ураган. У порога разлилось море, за вуалью ливня едва проглядывал силуэт машины. Очень странный силуэт.

— Вы куда "Фолькс" дели?

Марк вытолкнул меня из дверей под водную дробь.

— Сменить пришлось, — ответил он тоном отмашки от назойливого комара.

В такой ситуации я решила перетерпеть.

Впервые за месяц омского существования я ехала вглубь Старого Кировска. Дворники работали без остановки, но не спасали от непроглядной серой массы ливня. На счастье, пустая дорога петляла дворами, и ни одна Жизнь не попала под колеса. Марк выглядел измотанным. Курил одну сигарету за другой, пока я не закашлялась.

— Тебе же нравится дым, — заметил он, глядя на меня с прищуром.

— Не в таких количествах.

— Терпи.

Приходится. Если открыть окно — моментально промокнешь.

— Куда мы едем?

— В Ад, — отозвался Джон, и оба рассмеялись.

Страшно. Мне стало страшно и обидно, будто месяц совместной жизни стерся, и я вновь ехала из родного города с грабителями ювелирных магазинов.

Дождь кончился. В Омске ливни чересчур коротки, но их хватает, чтобы превратить город в венецианские каналы.

— Дай телефон, — потребовал Марк.

Я достала мобильный, он тут же вылетел через приспущенное окно в огромную лужу. Жалобный "плюх" потонул в гуле мотора.

— Другой купишь, — огрызнулась я. Похоже, у драконов окончательно снесло крышу.

Ответом стала усмешка.

Здание, у которого мы остановились, торчало ободранным утесом среди пустыря. В заколоченных крест накрест оконных ямах гулял ветер, то и дело выдувая из внутренностей мусор. Скрипели покосившиеся двери. Болтались проеденные ржавчиной прутья балконов. При каждом шаге вдоль фасада хрустело мелкое крошево кирпичей. По искореженному водостоку текли ручьи дождевой воды. Для полного завершения картины не хватало только сумасшедших гнилозубых персонажей фильмов Фридриха Мурнау.

Меня знобило то ли от жуткого зрелища, то ли от предстоящего веселья. С дикой, невероятной ясностью я чувствовала, что приехала убивать.

— Почему сейчас? И здесь? — спросила я, заплетающимся от испуга языком.

— Джон, гляди, а у нашей девочки уже предчувствие проявилось. Ничего, крошка, — Марк развязно потрепал меня по макушке, — сейчас еще круче прокачаешься. Да не стой ты!

Джон молчал, хмуро глядя на двухэтажного калеку. Марк болтал без остановки. От обоих пахло цитрусовым одеколоном, хотя на полках ванной всегда стояли пузырьки исключительно терпкого парфюма.

Стоило переступить полуразвалившийся порог, как навалилась затхлость. Под ногами хрустели толстые куски известки, проплешины стен походили на оскалившиеся пасти с кирпичными зубами. С изрытого трещинами потолка спускались оголенные провода, но их вряд ли стоило опасаться. Мы поднялись по сомнительной лестнице на второй этаж. Здесь, на огромной площадке, с торчащими кое-где обломками стен, темноты оказалось недостаточно, и хлюпанье остатков дождя не смогли заглушить стоны двух десятков распластанных по полу тел. Женский вой смешался с мужским хрипом. У привязанных к плоским доскам людей не осталось ни капли надежды. Жертвы даже стонали, словно не от боли затекших мышц, а по привычке.

— Они твои, — сказал Марк, взял у Джона пистолет и снял с предохранителя. — Особо не возись, времени мало.

Непривычная рукоять легла в ладонь. Я замешкалась, но собраться с мыслями мне не позволили.

Прогремел выстрел, подхваченный многоголосым криком, выкинул сознание в болезненное прошлое бездарного хирурга. На его столе умирали люди, под его вранье разбивались семьи, от его рогатки погибали голуби.

— Вернись! — приказ сквозь туман.

Удар по щекам. Я — снова я. В руке "Беретта". Во мраке — вопли. Не метясь, наобум спускаю курок.

И снова — выстрел, общага, драки, разбой и ярость. Второй был хулиганом.

Третий — дальнобойщиком.

Четвертый — мясником.

Всего двадцать три. Полтора магазина девяносто второй "Беретты", но я истратила два.

Разбитые от обморочных падений локти казались мелочью по сравнению с черной лужей, подползающей к белым носкам кедов. Свалка мокрых тел смердела медью крови и щелочью испражнений.

Уже к концу первого десятка я заметила, как быстро сокращается тоннель между моей жизнью, и их прошлым. Драконы больше не перекидывали воспоминания, я сама их глотала.

Голова гудела от непосильной ноши. Судя по стуку в висках, кровь бежала быстрее.

— Идем, — Джон взял меня под локоть, но я отбросила его руку.

Шаги давались легко, будто не было полуцентнера тела и земного притяжения. Однако, попадавшиеся под ноги обломки дверей и косяков с треском рассыпались от тяжести ступней. Мы обошли несколько стен, уцелевших из-за конструкции каркаса. Изредка мелькавшие всполохи далеких молний освещали щербатый пол.

Я не была готова к продолжению банкета.

— В меня больше не влезет, — голос стал низким, словно поднимался из пустоты грудной клетки.

— На то и рассчитано, — заверил Марк, перезаряжая пистолет. — Как только набьешься под завязку, передашь нам. Сама поймешь, как.

От вонючей массы новых жертв меня стошнило. "Еда" лежала молча. Жизнь выдавали только испуганные шорохи. Люди слышали участь предшественников. Они уже не боролись.

Я подошла ближе, наклонилась над одним из привязанных. Заросшее щетиной лицо кривилось от обреченности. Все оставшиеся силы бедолага пустил на сжатие век. Только бы не видеть.

Я встала так, чтобы упасть на других, почувствовать под собой дрожащее месиво, авось растерзают, и прицелилась в размытую полоску бакенбарда.

Выстрел, словно удар молота по макушке. Черная вспышка грохнулась в мозг, но ни одна картина прошлого не выплыла из мрака. Я вернулась во влажную ночь, не отпуская мутный тоннель уходящего из жизни человека. Джон стоял ближе. Взгляд глаза в глаза соединил нас, и, нащупав его сознание, я перекинула смерть дракону.

Это оказалось так просто!

Второго я отдала Марку. И так по очереди. Единожды прикоснувшись к чужому сознанию найти его легче. Так же, как пройтись по знакомой комнате в полной темноте, ни разу не споткнувшись. Это невозможно объяснить, но можно почувствовать.

Сознание драконов оказалось сгустком воли, силы и безжалостности. Я думала, что в них осталось хоть что-то человеческое. Ошиблась.

— Мы что вот так все бросим? — я оглянулась на дом, вовсе лишившийся жизни. Утихомирился ветер, иссяк дождь, за обшарпанными стенами некому шевелиться.

— Сюда все равно никто не приезжает, — пожал плечами Марк. — Садись, поехали.

После привычного "Фолькса" сиденья "Лады" казались жесткими. Полдороги я глядела в окно, не пытаясь сконцентрироваться на окрестностях. Не важно, куда приедем, хуже все равно не будет.

Мельтешение успокаивало. Точнее — помогало скользить в отупение. Но недостаточно. Из клоаки памяти выплывали безликие картины чужих жизней, останки людей, которых никто не ждет, не ищет и не любит. Не думала, что их столь много.

Черное небо проглотило город, ущербные кварталы кирпичных коробок тянулись вдоль дороги шершавым языком. И хотелось поскорее увидеть алеющую глотку рассвета. Но даже короткая летняя ночь решила растянуться плавленой резиной, столь же въедливо-вонючей и прилипчивой.

Мысли жили обособленно. От их свистопляски кружилась голова. Я долго сдерживалась, но все же разрыдалась. Где-то в этом городе спали жертвы предательств, обманов и насилия моих последних смертников, не зная, что отомщены. А я рыдала от жалости к себе. От тоски по себе прежней, не знавшей об идеальных убийцах, не видевшей истинной массы помоев этого мира. Я молила Бога послать волшебную палочку, чтобы использовать всего одно желание — вернуть время назад, никогда не выходить под чертовый дождь, оказаться рядом с родителями, надеть все розовое и не думать, не знать истинного лица человечества.

Да, все убитые были язвами общества. Но вправе ли мы брать на себя функции Бога?

Некоторое время драконы не обращали внимания на мои всхлипы. Это злило, доводило до крайней ипостаси обиды — ненависти. Разве дозволено оставаться безучастным, надругавшись, сломав... обесчестив? Даже Гумберт Гумберт маялся, сбросив Лолиту в зрелость. Я тоже ребенок. Один из тех, которые умиляют неожиданно взрослыми рассуждениями и непомерно грустными глазами. Которые чувствуют себя старцами, хоть и не понимают, отчего детство не ощущается. Ведь что такое двадцать лет по сравнению с застрявшей в голове вечностью?

Я начала выть в голос. Из вредности, раздражая даже себя. Джон дернулся, включил магнитолу и вывернул громкость так, что залихватские хиты современности обрушились какофонией.

— Выруби, пока я твою башку об руль не разбила!

— Выбирай выражения, — взревел Марк.

— Пошел нахер!

В тишине заглохшей музыки завизжали тормоза. Я въехала лбом в кресло водителя.

— Совсем сдурел?

Джон развернулся. Ярость, какой никогда не замечала, проела до последнего нерва.

— Слушай, малявка, — зашипел дракон, — если думаешь, что я буду с тобой цацкаться, то ты ошибаешься. Еще один писк, я вырву твою башку и сожру без соли. Все поняла?

— Джон, успокойся, — Марк похлопал его по плечу, отгораживая меня от разъяренного собрата. — А ты, Лина, лучше заткнись. Иначе нарвешься.

Джон еле сдерживался, чтобы не выбить мне мозги. Кадык дергался, пальцы вымещали злость на несчастном руле, вцепившись до посинения в прорезиненный обод. Марк сидел спокойно, изредка бросая на меня настороженные взгляды. А мне полегчало. Нет лучшей разрядки, чем вывести из себя кого-то другого.

Остаток поездки прошел без эксцессов. Я уснула. Снились операционные столы и незнакомые трассы, столичные бары и рэп-фестивали, на которые я никогда не пошла бы. Казалось, мученья не кончатся.

От холода зуб на зуб не попадает. Непроглядная даже для меня тьма без единого запаха, звука. Только дыхание, да слишком громкий стук сердца.

Я села, спустила ноги с непривычно жесткой постели, ступни нащупали ледяной бетон. Ножей и пистолета за поясом не оказалось. Аккуратно, не вставая, я продвинулась до изголовья кровати, провела рукой по голой стене. Пальцы нащупали угол столешницы. Лакировка местами облупилась, угрожала острыми зазубринами. Вытянув руку, я нашла пистолет. Хорошо, что не ножи — запросто распорола бы пальцы о лезвия. Мизинец коснулся чего-то гладкого, пластикового. Зажигалка.

Осторожно вытянув вдоль правой руки левую, я добралась до рукоятки "ТТ" и, щелкнув колесиком зажигалки, резко вскочила. Никого. В маленькой комнате только я и плесень. На столе помимо моей сумки стояла восковая церковная свеча, но ее оказалось достаточно, чтобы осветить аскетическую келью. Или склеп? От этой мысли я осела на кровать, тщетно пытаясь сообразить, почему и как сюда попала. На ум приходили только два имени.

Уже не опасаясь материться в голос, я вытряхнула сумку. Одежда и обоймы оказались на месте, не нашлось только книг.

Адский холод добавлял неудобств — даже плащ не согрел, будто внутри спрятался атом льда-девять [11], и вот-вот все тело превратится в ходячую ледяную глыбу. Мышцы ныли, словно требовали тренировки. Было сложно дышать то ли от озноба, то ли от ставших неожиданно тесными джинсов.

Кое-как проверив и рассовав по местам оружие, я подошла к двери. Ни шороха, ни голоса на той стороне темноты. Мне ничего не оставалось, как перекреститься и рвануть на себя ручку.

Дверь отворилась легко. От первого взгляда в полумрак коридора я застыла. Руки опустились, опасливость улетучилась, сменилась изумлением. Моя комната оказалась крайней из расположенных по обе стороны коридора. Стены никогда не знавали побелки, в углах то здесь, то там торчали провода. По потолку через весь бункер тянулись вереницы нелепых новогодних гирлянд. Разноцветные лампочки слабо мигали и превращали мрачное помещение в дешевую комнату страха. Не хватало только бутафорских монстров. Впрочем, имелись настоящие.

Драконы мирно попивали чаек в одной из комнат. Увидев меня, Джон дотянулся до настенного шкафа, подцепил мизинцем железную чашку и, налив чая из пузатого эмалированного чайника времен раннего Совка, поставил перед единственным свободным стулом.

— Какого черта мы здесь делаем? — я не вошла, остановилась в проходе, с пистолетом наизготовку.

Марк развернулся на стуле, насмешливо оглядел меня и, выпустив струю сигаретного дыма, ответил:

— Здесь безопасно.

— За нами снова гонится злая милиция?

— Побереги сарказм для малолеток. Какое-то время придется переждать здесь. Так что сними свои побрякушки, они не понадобятся.

Отчего-то расставаться с оружием не хотелось. Я заткнула пистолет за пояс и, просочившись мимо Марка в тесный проход, села к столу.

Стены давили ужасающей наготой, лампочка над столом периодически гасла до рыжей тусклости, облезшие бело-зеленые кухонные шкафы грозились упасть непременно на голову, хоть это и противоречило законам физики.

— Кого-то замочить собралась? — усмехнулся Джон, глядя на джинсы, увешанные оружием, и потряс над моей чашкой сахарницей.

Я недоверчиво принюхалась к кисловатому чайному пару.

— Цианида подсыпал?

Джон дернулся, но Марк удержал, выставив руку.

— Успокойтесь оба.

— Я спокойна, как в бункере, — не знаю, как с цианидом, но сахару Джон переборщил. — Кстати, где мы?

— Ты только что ответила, — Марк закатал рукава несвежей рубашки, подпер ладонью подбородок. — И давай без дальнейших вопросов. Просто так надо, уяснила?

— Будто выбор есть, — буркнула я, пытаясь отхлебнуть чересчур горячий чай.

— Молодец, на лету схватываешь. Сейчас....

Фраза так и не закончилась, Марк вынул из кармана пиликающий мобильник и, взглянув на дисплей, присвистнул.

— Наш дружок объявился. Забей с ним стрелку где-нибудь в центре. Через пару часиков — нам надо еще на заправку зарулить.

Странности стали обычным явлением. Неважно, почему драконы раздают свои номера и лишают меня телефона, зачем прячутся в катакомбах, если можно вовсе уехать из города. Неважно ради чего назначается встреча, и чем она кончится. Неведение отупляет настолько, что любая возможность сдвинуться с мертвой точки — хоть в ад, хоть в рай — воспринимается благом.

Я взяла все еще орущий мобильник, на дисплее которого светилось знакомое до отвращения имя — "Александр Вата".

Глава 16.

Иногда достоинства переходят в недостатки. Выключишь мобильник, чтобы никто не донимал, так обязательно вздумает позвонить человек, разыскиваемый долгое время. Или соберешься отдохнуть в одиночестве, посвятить день себе, непременно прорвет трубу, отключат свет или затопят соседи. Но бытовые неприятности — ерунда по сравнению с попытками скрыть намерения от драконов.

— Я поеду одна.

— Нет, — отчеканил Марк. — Сам довезу и подожду в машине.

— Зачем? — я изо всех сил старалась успокоить мысли, не дать дракону уловить волнение. Единственный выход — пойти ва-банк. — Боишься, что убегу? Не можешь просканировать, что ли?

Как ни странно, сработало. Марк прищурился, раздевая взглядом, бросил на стол ключи. Но тут же передумал.

— Поедешь на маршрутке, раз такая самостоятельная.

Тугое колесо замка с трудом провернулось против часовой стрелки. Поднимаясь по подъездной лестнице, я щурилась от чересчур яркого света августовского солнца. На улице слезоточащие глаза горели, но тело жара не ощущало. Я вспомнила ледяные прикосновения драконов. Перепады температуры, недюжая выносливость, регенерация — их наследство.

Добравшись до центральной магистрали обветшалого района, я первым делом заскочила в магазин и купила маленькую дерматиновую сумочку. Спрятала в нее паспорт, пистолет и кошелек. Хорошо, что ножи с собой не взяла, для них места бы не хватило.

Автобусы к остановке подходили крайне редко. Разношерстная толпа жителей окраин расползлась на полсотни метров вдоль трассы, игнорируя широкие заплеванные скамейки под аскетическим навесом остановки. На деревянных тумбах совковых времен болтались пестрые потрепанные афиши, объявления агентств недвижимости и пунктов приема волос.

Выглядывая на окнах пролетающих маршруток названия знакомых остановок, я пробралась в самые недра толпы. До встречи оставался час, но такими темпами я могла не добраться и за пять. Голова кружилась, тошнотворный дурман безнадеги разъедал сознание, будто я провалилась в смердящую яму и барахталась, измазавшись гнилью. Чужие воспоминания уже остыли, осели на дно, источая ядовитые миазмы, мешающие дышать даже в этот солнечный, продуваемый прохладным ветром полдень. Уже на полшага к обмороку, я поняла, что одуряющая муть вызвана отнюдь не отходами выпитых жизней. Щупальца мерзости тянулись извне. Будто по гнойным язвам скользила я взглядом по окружившим лицам, и на каждое хотелось набросить покрывало.

У сигаретного киоска, прислонившись спиной к трубе остановочного навеса, стоял парень. Из кармана заляпанной олимпийки торчала пачка "Next", разношенные до трещин кроссовки выглядывали из-под грязных джинсов. Мутный от похмелья взгляд скитался по дешевым сумочкам женщин, выискивая неплотно застегнутые молнии. Ему бы оббивать пороги магазинов и складов, грузить ящики сил хватит, но он не позволит собой командовать. Да и дружки засмеют с такой честной работой. Нет, лучше вытянуть бумажник у какой-нибудь солохи. Главное, чтобы на пиво вечером хватило.

Я отошла подальше и едва не столкнулась с сухонькой женщиной.

— Дай сколько можешь, только не ругайся. Пожалуйста, дай, — шепелявила она, тыча в меня желтой, обгоревшей на солнце ладонью. — Хоть два рубля дай. Выпить надо. Только не ругайся.

У нее двое детей — шлюха-дочь и сын-инженер, умотавший в столицу лет семь назад, бросив мать и младшую сестру расхлебывать помои не сложившейся жизни. Квартира продана еще тогда, на билет и безработное время. Приютившая сестра недолго терпела в уютном гнездышке родственников, оставшихся денег хватило только на убогий домишко в захолустье. Отец семейства запил и одной из ночей упал в открытый колодец. Дочь пошла по рукам местной шпаны. Зато сын устроился в Москве. Только писал очень редко. Пока совсем не перестал. А ведь они ждали его, как спасителя. И до сих пор ждут, но уже не верят.

— Дай хоть рубль. Помираю я. Дай, а? — по ссохшимся щекам поползли слезы.

Я достала сотню, сунула в скрюченные пальцы, понимая, что подталкиваю к пропасти, но не в силах выдерживать царапающие иглы безнадеги. Может, на том свете ей будет лучше.

От мусорки запахло горелым — карманник выбросил непотушенный окурок. Стоящий неподалеку мужик в разлезшейся кое-где по швам рубахе не заметил, что трико "похудело" на бумажник.

Желтая маршрутка мягко подкатила к бордюру. Я расталкивала локтями честных работяг, вороватых продавщиц и наглых, крикливых старшеклассников, иначе пробиться к транспорту невозможно. Забившись на дальнее сиденье, под хриплый вой радио "Шансон" я изо всех сил старалась оглохнуть, ослепнуть, закрыться, оторваться от канала ощущений, связывающего с сознанием десятков судеб. И с ужасом поняла, что так придется жить, возможно, вечно.

Возвращаться в места подобной боевой славы мало приятного. Несмотря на субботу, "Союз" пустовал. Из кухни доносился слабый запах жаренной картошки, в полумраке зала тихо исторгал новомодный глянец R&B огромный телевизор, вялые официантки переговаривались за стойкой, бросив на меня безразличные взгляды.

Вата сидел в знакомой кабинке, рассматривая рекламные страницы журнала. Увидев меня, он улыбнулся одними губами и сверил время по мобильному.

— Я опоздала?

— Три минуты для женщины простительны. На улице разве холодно?

Я скинула плащ, поежилась от прохладных прикосновений воздуха. Лед внутри расплавился до горячего потока. Теперь на мне можно было жарить яичницу.

— Простыла, наверное, — предположила я, садясь напротив следователя. — Давно тебя видно не было.

— Дела.

— Ясно. Зачем позвал?

— Давай сначала заказ сделаем. О многом поговорить надо.

— Ладно. Мне грейпфрутовый сок и пепельницу, — сказала я и тут же спохватилась. — Погоди минутку. Я быстро.

До сигаретного киоска шагов двадцать, но они дались нелегко. Не хотелось возвращаться к человеку, пышущему настороженностью и готовностью при первом же неверном слове, жесте, взгляде разбрызгать твои мозги по полосато-цветочной обивке стен. Вата пришел на встречу с опасностью. А у меня всего одна обойма, и руки трясутся от холода.

Вот в чем подвох никотиновой зависимости — ее легко превозмочь, но лишь до первого стресса. Спасительный яд затравленных зверей. Обезболивающее для страха.

Я заставила себя вернуться. Стакан сока уже ждал на темно-зеленой скатерти.

— Давай, рассказывай, — я уселась, для верности расстегнув сумочку и поудобнее переложив "ТТ".

— Ты знаешь, кто твои братья?

— Ну началось. Саша, когда ты оставишь нас в покое? Не можешь разобраться, так не лезь.

— Эх, Лина-Лина, — он с улыбкой помотал головой, — неужели ты считаешь меня идиотом? Твоим братцам слишком много лет, для простых смертных, — он сделал акцент на последнем слове, давая понять, что осведомлен гораздо больше, чем кажется.

— Хорошо, — сдалась я. — Давай на чистоту. Они мне не братья.

— Это я уже понял. Кто они?

— Не знаю.

На такой ответ Вата не рассчитывал. Напрягся, раздраженно заиграл желваками. В правилах его игры не предусмотрена реакция соперника, отличная от страха и паники.

— Я называю их "драконами".

— За счет чего они живут?

— Воспоминания людей.

Жизнь людей. Так честнее. Драконы съедают мозги в аллегорическом понимании. Уроды. Паразиты. И я одна из них.

— Чем больше народу расскажет о своей жизни, тем дольше живут драконы, — добавила я, жестом попросив дать мобильник.

— Расскажет? — удивился Вата. Потянулся к карману, передал старенькую трубку с потертыми кнопками.

— Конечно! А как еще ты прошлое узнаешь?

— Расскажет, расскажет, расскажет, — повторял Вата с задумчивой интонацией, наблюдая, как я отстукиваю сообщение.

"Во мне жучок. Завтра в 12. Лес у Аграрного института. Бери людей. Я сдам драконов, ты дашь мне исчезнуть".

Следователь долго перечитывал строчки. Я снова порвала браслет, теребя кольцо из стороны в сторону.

— Лина, а тебя они такой же сделали? — спросил Вата, пряча телефон в карман.

— Не знаю. Я пока ничего не чувствую, — мизинец отыскал прожженную брешь в скатерти и пролез в дырочку.

— Лина, драконов ведь можно убить?

Этого вопроса я ждала.

— Конечно. Если их запереть в карцере лет на пятьдесят, они состарятся и умрут.

— Да, логично.

Мы сидели друг против друга, глаза — в глаза. Он почесывал подбородок. Я пыталась в слепую завязать на браслете узелок. Получилось с десятой попытки.

— Ты все узнал? Или еще что хочешь спросить?

— Этого достаточно, — Вата полез в бумажник, бросил на стол сотню. — Спасибо, Лина. До встречи.

Задерживаться в кафе не осталось ни малейшего желания. Я дождалась официантки, уничтожила пару сигарет и ушла. Выжатая, высушенная, как вампирская жертва.

В парке среди деревьев и биотуалетов гуляли праздные прохожие. Их мысли крутились вокруг сегодняшнего дня, не было ни коварных замыслов, ни интриг, ни обид на жизнь. Они об этом просто не думали. Сейчас не думали.

Через парк до улицы Ленина, пиная мелкие камушки носками кедов. Хоть старый проспект и сохранил резные фасады домов и чугунные статуи-украшения, настойчивый рев машин не позволял вздохнуть свободно. Пропитанный выхлопными газами воздух нес те же отголоски бездушия.

Тарские ворота высились позади, вдоль мощеного тротуара тянулись ухоженные клумбы. Я смотрела под ноги, боясь поднять взгляд, столкнуться с чужими глазами. И только на перекрестке поняла, что тянет меня, манит, как свет мотылька. Впереди, в полукилометре маячила позолоченными куполами церковь. Никогда не ходила на службы и исповеди, но сейчас белый остов поруганной веры звал.

Паперть пустовала. Нищие растеряли иллюзии о совести благостных прихожан. Теперь выгодными "точками" служили подземные переходы у дорогих кабаков и крупных торговых центров.

Стоило войти в поднебесно-высокие двери, как сгорбленная тяжестью божественной ноши старушонка сунула мне в руки черный платок.

— Голову покрой, — шикнула она.

Я послушно накинула непонятно стиранную ли когда-нибудь накидку. За спиной прошелестело возмущенное: "Еще и в брюках пришла. Совсем молодежь совесть потеряла". Знать бы ей, что у меня в сумочке.

Своды давили величием. Со всех стен в сердце смотрели жертвенные глаза. От чада свечей голова шла кругом. Стараясь даже дышать как можно тише, я обошла всю залу, но так и не встретила ни одного священника. Только старушонки сновали туда-сюда, да парочка столь же далеких, как я, от религии посетителей жались друг к дружке, выискивая нужную икону, чтобы приткнуть пару свечек.

Уже решившись обратиться к одной из служительниц, я заметила священника, вынырнувшего из кулуаров в другом конце залы. Молодой бородач остановился у одной из икон, что-то поправляя под подолом рясы.

— Мне нужно поговорить с вами!

— Время исповеди... — начал было священник певучим голосом, даже не оборачиваясь.

— Я не исповедаться... поговорить с вами нужно.

Он обернулся. Из спрятанного под густыми усами рта вырывалось пропахшее жареным мясом дыхание. Белые ухоженные пальцы скрестились на груди. Сначала его глаза искрились негодованием, но стоило взглядам пересечься, как в зрачках заплясал неподдельный интерес.

— О чем же поговорить хочешь, дитя мое?

— О нем, — ответила я, показав на увенчанный нимбом лик Христа.

— Ну что ж. Слушаю тебя.

Хотелось сесть, но скамьи стояли далеко. Священник ждал, горделиво выпрямившись, и я решилась. Первые слова дались тяжело, шепотом, словно боялись выскользнуть. Но с каждым вопросом голос становился все четче, пока не разнесся эхом по всему храму. Уже старушки принялись креститься по углам, поглядывая на меня, как на прокаженную, хоть и подходили все ближе, не желая упустить ни слога моей ереси. Уже священник оперся о стену, ссутулился и не поднимал взгляда с пола. А я не могла остановиться. Я спрашивала, если Бог действительно есть, почему позволяет себя унижать? Отчего религия — синоним рабства, и для чего нужен храм, коли в него не войти в брюках с непокрытой головой?

Я выговорилась, раздавленная негодованием и тяжестью высокого свода.

— Знаешь, дитя мое, — после недолгого молчания произнес Святой Отец упавшим голосом. — Религия — ничто, была бы Вера. И Бог искренне любит своих детей, только принимать эту любовь по силам не каждому. Как и нести Его слово. Нести так, чтобы услышали. Нынешние времена жестоки для тех, кто хранит в сердце любовь Божию. Однажды Христос отдал себя за людей, но разве ж примет человечество сие благо, приди он в наши дни?

Слюна комком закупорила горло. Пришлось прокашляться, чтобы подать голос.

— А если вырезать раковую опухоль, сколько бы ростков она ни дала, станет ли тело здоровее?

— Боюсь, рак давно стал самим организмом. Храни тебя Господь, дочь моя, — горько произнес святой отец, наложив на меня крестное знамение.

Хоть бы капля дождя упала на плечи, спасая от жестокого зноя. Я вышла из собора, едва не споткнувшись на ступеньках. Так легко и тяжело одновременно мне было лишь в злополучный ливень побега. Никакая благодать с Небес не спускалась, проклятья в спину не неслись, но я чувствовала вес оружия в сумочке и, казалось, что единственно верная дорога уже маячит на горизонте фонарями.

До бункера пришлось добираться с пересадкой. Прямые маршрутки и автобусы дразнились набитыми до отказа брюхами. На промежуточной остановке я зашла в кафе и с трудом проглотила обед из-за мерзости набежавших посетителей.

Впрочем, среди драконов поесть бы и вовсе не пришлось.

— Ты чересчур задержалась, — высказал Марк, стоило мне закрыть тяжелую дверь бункера.

— Можно подумать, вы волновались.

Насладиться идиотским светом коридорных гирлянд не позволили. Джон подтолкнул меня к кухне, усадил в дальний угол, закрыв проход.

— Чего хотел Вата?

— Потрахаться, — вырвалось у меня.

Джон мигом оказался рядом, схватил за плечи.

— Меня достали твои выходки! — проорал он, брызгая слюной.

— А плеваться-то зачем? Совсем взбесился. Валерьянки попей, кот мартовский.

Марк подвинул Джона, избавив меня от затрещины.

— Не смей поднимать на нее руку, понял? Иди, остынь.

— Я до тебя еще доберусь, — процедил дракон сквозь зубы, покидая кухню.

Марк придвинул табурет, сел напротив. Меня колотило. Нельзя так ошибаться в людях. Не простительно.

— Послушай, Лина. Любое внимание Ваты для нас губительно, любая информация грозит смертью. Надеюсь, ты это понимаешь. Что ему было нужно?

— Хотел узнать, кто вы

— Что ты ему сказала?

— Наплела с три короба.

— Молодец.

Дракон придвинулся ближе, обнял по-отечески. Я попыталась отстраниться, и тиски стали туже. Руки прижаты к бокам, ноги скованы коленями.

— Лина, — прошептал Марк мне в ухо, заставив каждый нерв вибрировать от опасения. — Скажи, а что ты о нас знаешь?

Глава 17.

Марк прижал меня, положил ладонь на затылок. Дышать можно, но нижняя челюсть вдавлена в его плечо так, что говорить только сквозь зубы. Даже хотела бы укусить ради свободы — не смогла бы.

— Только то, што вы рашкажывали, — прошепелявила я, рискуя прикусить язык.

— Не ври. Ты копалась в наших книгах. Говори, что узнала.

— Да нищево я не ужнала! Даше те, што уперла, не прощла. Не ушпела. А оштальные и не трогала.

— Расскажи, что ты помнишь.

Его настойчивость начала действовать на нервы. Было бы не так обидно, откопай я, действительно, какой-нибудь секрет. Ладонь на затылке напряглась, готовая вжать меня в пропотевшее плечо и лишить воздуха окончательно.

— Вы бешшмертные лишь отчашти. Помню про жолото, про какую-то фигуру иж него, про какой-то ритуал. Фсе это должно шделать ваш шовшем-шовшем бешмертными. Ты ше не фдафался ф подробношти.

Марк шумно выдохнул мне в ухо и отпустил. Странно, их замысел остался тайной, а на лице дракона мелькнуло разочарование. Я совсем запуталась, недобро попомнив поговорку, что умом Россию не понять. Вот почему драконы выбрали нашу страну, как блок-пост.

Марк поднялся, пальцами зачесал назад волосы.

— Согрей чай.

Я покосилась на доисторическую двухкомфорочную электроплиту, прикидывая, сколько же времени понадобится, чтобы нагреть литровый чайник. Хорошо, что заварка — в пакетиках.

— А кофе нету?

Презрительный взгляд отбил желание что-либо пить. Хотя, от "Мартини" я бы не отказалась.

Марк вышел, оставив меня наедине с щербатыми стенами, от которых хотелось выть на луну. Чем дальше, тем хуже. Утром я еще могла убеждать себя аутотренингом — все будет хорошо, трудное время пройдет — но не сейчас. Легче не станет, а терпеть пинки уже невмоготу. Остается только бежать.

Чайник зашипел на раскаленной докрасна спирали. Я позвала драконов и закрылась в своей "комнате".

Блики куцего пламени свечки на лезвиях клинков гипнотизировали. Решиться сложно. Останавливали предчувствие боли и страх, что дрогнет рука. Время уходило. Драконы не могут сидеть на кухне вечно. Я оторвала от наволочки узкую ленту, поставила перед собой наполовину пустую чашку чая. Маленький белый рубец у пальца почти незаметен. Я стиснула зубы и аккуратно провела ножом возле шрама. Бугорком из раны показалась кровь. Держа руку над кружкой, я крутила кончик лезвия, пытаясь нащупать под кожей передатчик. Он оказался маленьким черным квадратиком.

Рана затянулась меньше чем за минуту. Стерев с жучка кровь, я привязала его к запястью обрывком наволочки, чтобы изъятие обнаружилось не сразу.

Вялотекущее время играло мне на руку. В замкнутом пространстве сырой каморки свет от тающей свечки не порождал теней, только тонкая струйка дыма вилась над вертикальным огоньком, стремясь задеть низкий потолок. Лежа на жестком матрасе скрипучей кровати, я раз за разом проигрывала в уме задуманный побег. Мне хватит сил добыть денег — неважно как — и уехать неважно куда. Лишь бы Вата не подвел.

На мобильнике загорелись цифры "10:10". Повинуясь выработанному за годы рефлексу, я загадала желание — сбежать от драконов. Нужно вставать.

Собрав сумку, я пожалела, что нет времени найти отобранные книги. Если все пройдет хорошо, можно вернуться в замок и полазить по кладовке. Это успокаивало.

Драконы уже проснулись, оба сидели на кухне и тихо спорили. Как ни старалась, разобрать ни слова не удалось, только напряженные интонации проваливались в напичканный никотином воздух.

— Есть хочу, — потребовала я сразу, без приветствий.

Джон оторвал взгляд от нутра кружки, кивнул в сторону заваленного полуфабрикатами стола. От размораживающихся упаковок тянулись к краю ущербные струйки. Глядя на расползшиеся в утробе пакета пельмени, аппетит потерять недолго.

— Сам ешь такое. Мне не желудок набить надо.

— Не слишком ли ты кровожадна, малышка? — скривился Марк. — Охота сегодня в планы не входит.

В мои не входил отказ.

— Знаешь что, взрослый ты наш, сделал меня уродом — нефиг голодом морить. Хочешь, чтобы у нового трупика твою одежду нашли? Или лучше волос? Я могу пойти и прикончить кого-нибудь сама. Только если поймают — одна за решетку не полезу. Понятно?

— Сбавь обороты, Лина, занесет.

— Только если сам тормоз включишь.

Чайная ложка вылетела из пальцев Марка, со звоном завибрировала на столешнице. Я мысленно приготовилась к оплеухе. Но дракон лишь сжал без того узкие губы, поднимаясь.

— Джон, мы быстро управимся, — тихо произнес он.

Если бы поехать решил Джон, я могла устроить скандал, не желая оставаться с ним наедине. Но Марк лишил этой хитрости.

Мысли носились, спотыкаясь друг о друга. Я едва не забыла о необходимости скрывать эмоции и намерения.

Марк возился за стеной. Я слышала лязг оружия, глухой стук чего-то тяжелого о бетонный пол. От тающих продуктов исходил прелый запах неживой крови, впитавший специфическую пряность магазинных прилавков. Прикоснувшись к чайнику, я обожглась, кожа зашипела, но ни единой красной точки не проступило на подушечке пальца. Только белесое остроугольное пятно от утюга — иллюзией способности получать шрамы.

Я вспомнила резвую троицу наглецов у киоска горячего питания. Недобритые затылки выплыли из прошлого, склабясь желтыми зубами, грязные руки потянулись ко мне. И вот, их уже не трое, а десять; под ногами не пыльная асфальтовая лента, а трещащая сухими ветками и мертвой травой тропа. Рядом — только Марк. Легко скрутить гения мысли, если пистолет уже зарыт под прошлогодними листьями. Скоро и меня повалят на колючую землю, торчащие корни поцарапают бедра...

Я вздрогнула.

— Ты точно не поедешь с нами?

Джон шумно хлебнул кофе, посмаковав последние капли, и отставил кружку.

— Ты боишься? — удивленно хохотнул он. — Разве наша малышка еще кого-то боится?

— Надоело убивать занозы в чужих задницах. Те придурки меня вряд ли вспомнят, а тебя... Хочу, чтобы они поняли — почему. К тому же, их может оказаться намного больше.

Дракон нахмурился, будто вспоминая — о чем я, но дорожки на лбу разгладились быстро.

— Ты знаешь, где их искать?

— В лесу у Аграрного. Они часто там пьют.

— Ладно, поеду, — Джон встал, подошел совсем близко и выдохнул в макушку: — Раз малышка так просит.

Один — ноль в мою пользу. Даже бессмертие не способно выбить из мужчин бахвальство. Не передо мной Джон выкаблучивается, собираясь в дорогу, а демонстрирует Марку свою незаменимость. Тандем гениального воина и гениального ученого ни разу не обнажал соперничества. Или я не замечала, не провоцировала на демонстрацию. Слово-то какое — "демонстрация". Один из демонов человечества, суккуб-бисексуал, слившийся с жертвами до уровня инстинкта, монстр внутри каждого из нас. И если собрать воедино все пороки социальной зависимости, можно составить новую мифологию во главе с Эго-Лилит.

В лесу тишина — понятие относительное. Шуршат кроны и травинки, жужжат, пролетая у лица, насекомые, от трассы доносится гул двигателей. И все же тихо. Ни голоса. Пугающая тишина.

Я проверила рукоятки ножей под плащом — заткнуты за пояс удобно, вынуть труда не составит, а вот пистолет придется доставать из сумочки.

— Их здесь нет, — констатировал Джон, вглядываясь в частокол деревьев.

— Рядом, только глубже зайти надо, — уверила я.

"Лада" припаркована у одинокого жилого дома неподалеку. Других машин не видно.

Стараясь не хрустеть мертвыми прутьями, мы прошли вглубь леса, до котлована с проржавевшим небольшим мостиком. Кругом — проплешины от костров в зарослях кустарника, обложенные мятыми полторашками из-под пива и пакетами. Ни души.

Я наслала на Вату все возможные проклятья, когда услышала на другом краю котлована тихую трель мобильного.

— Они там, — я указала на плотную вереницу сосен.

Марк снял "Беретту" с предохранителя, спрятал ствол в карман плаща. Джон хрустнул суставами пальцев, разминаясь.

Мы не прятались, шли напролом к затаившимся на поляне людям. Под ногами топорщились прутья, острые камни впивались в резиновую подошву кедов. Я пожалела, что уехала из замка не в привычных вездеходах-агрессорах.

На поляне никого не оказалось, только невысокие холмы по периметру. Джон прижал палец к губам, огляделся и с бесшумностью дикой кошки подкрался к одному из холмов.

— Бросай оружие! — вслед за чужим криком прогремели выстрелы.

Джон дернулся, правое плечо отвело назад ударом пули. Из-за холма выпрыгнул человек в камуфляже, тяжелая подошва ботинка впечаталась в грудь дракона, роняя на шершавую землю. Марк левой рукой бросил меня к ногам. В правой уже заходился выстрелами пистолет. Двое, трое... я сбилась со счету... ОМОНовцев падали на жухлую траву, некоторые продолжали стрелять из автоматов по драконам, но Марк менял обойму за обоймой быстрее, чем любой из людей нажимал на курок. Джон уже стоял на ногах и, роняя скупые багровые капли из простреленного плеча, ломал кулаками ребра через бронежилеты. Один из ОМОНовцев исхитрился садануть Марка под колено прикладом, но тут же сам упал, прикрывая проткнутый дулом "Беретты" глаз. У Джона с кулаков текла кровь, но она вряд ли была драконьей.

Рядом упал спецназовец, загребая под себя землю руками. Еще один рухнул следом — из сломанного носа хлестала кровь, вместо уха свисали ошметки, пальцы топорщились под неестественными углами. Но глаза жили. В глазах читалась воля, непоколебимая уверенность в правоте и знакомая тихая злость отчаяния. Простреленной у локтя рукой он пытался достать выпавший пистолет, но Марк отпнул его подальше.

— С-сука, — прошипел спецназовец.

Его ярость невозможности последнего удара была почти осязаема.

Я достала один из ножей и протянула ОМОНовцу. Большой палец прижал рукоять к изуродованной ладони. Во встречном взгляде заиграла не благодарность, а взаимопонимание.

Изрешеченный автоматными очередями, но все еще живой Марк отбивался от троих. Шаг, два, три — и он рядом. Раненный спецназовец сжал зубы, бросая последние силы на разворот, и всадил мой нож дракону под колено. Последний удар перед выстрелом в голову.

Я зажмурилась. С десяток смертей стучались в мозг, сопротивляться им становилось все труднее. Я пыталась перекинуть жизни драконам, но их щит пробить не удалось. Наконец, черный тоннель одного из ОМОНовцев сломал меня, тяжелый свинец воспоминаний выкинул сознание в прошлое.

От тряски мутило. Я открыла глаза и инстинктивно потянулась к рукоятке ножа.

— Тихо-тихо, — Вата перехватил мое запястье, отвел от оружия.

— Какого черта?

За окном мелькали незнакомые кварталы. На заднем сидении меня с двух сторон зажали Вата и Туша. За рулем сидел Леша, молчун Олег — в кресле смертников.

— Куда мы едем? — спину ломило от неудобной позы, я попыталась изменить положение, но рядом с Тушей пошевелиться — та еще проблема.

— В безопасное место, — ответил Вата. — Твои драконы ушли.

— Что? — не знаю, чего в моем вопле было больше — злости на бесполезные спецслужбы или страха перед свободой хищников. — Как вы их упустили? Мать твою, Вата, как так? Ты хоть на что-нибудь способен?

Глупый проигрыш. Предать самую действенную из сил, обретя не свободу, а петлю на шее — самый верный способ суицида. Против драконов нет приемов.

— В задницу твое "безопасное место", охранник хренов! Лучше пристрели сейчас, чтоб не мучалась.

— Лина, спокойно. Все будет хорошо.

— Да ну? В самом деле?! А вы, придурки, чего молчите? — меня трясло на кочках, голос вибрировал.

Менты не ответили. Исхитрившись, я высвободила руку, сорвала повязку с жучком. Последняя связь с драконами вылетела в окно. Пусть ищут.

Мы выехали из города. По обе стороны мелькали полосатые тела берез. Солнце раскалило крышу до такой степени, что, казалось, вот-вот начнет плавиться обшивка. Изредка пухлые щеки облаков прикрывали небесный фонарь. Иногда в плотной стене стволов дорожками мелькали пробелы, но узкие тропинки годились лишь для ступней пешеходов. Колесам предназначался последний поворот — там, где лес готов был прерваться, но все еще тянулся редкой шевелюрой обожженной пожаром земли.

"Безопасное место" оказалось двухэтажным кирпичным домом, достаточно большим, чтобы вместить несколько семей, и слишком ветхим, чтобы назваться "коттеджем". Судя по обложенному камнями колодцу во дворе и уныло свисавшим засаленные головы масленым фонарям, ни электричества, ни водопровода в доме не было.

— Это что за прошлый век? — скривилась я, глядя на оконные рамы, от которых кусками отслаивалась пожелтевшая краска.

Колья забора торчали, словно ожидали голов неверных. Маленькая скрипучая калитка дребезжала от ветра. Дверь дома оказалась незапертой, но я бы предпочла никогда не входить в полутемное нутро. Вдоль узкого коридорчика справа располагались небольшие комнаты, слева — просторная кухня, утонувшая в вони давно не выносимых отходов, и задрапированная дырявым покрывалом кладовка, из которой доносилось шуршание крыс. Заканчивался коридор большим залом с посеревшей лестницей. На старой мебели лежала пыль, грязный ковер едва ли знавал чистку в последнее десятилетие, по углам разлеглась ажурная паутина, а через заляпанные окна с трудом пробивался свет.

Меня усадили на диван. Одна из торчащих пружин царапнула по плащу. Сверху доносились голоса, скрипели половые доски. Кто-то шел к лестнице. Я напряглась, руки потянулись к ножу.

— Не надо, — спокойно предупредил Вата. В затылок уперся ствол.

Неожиданный поворот событий.

Шум приближался. Наконец, на лестнице появились две фигуры. Певец и Актер, чьи лица, знакомые до детских кошмаров, едва не лишили рассудка, спасла лишь память о фокусах драконов.

Певец помог старому Актеру спуститься по лестнице.

— Добрый день, Алина, — произнес Актер.

Я привстала и, не смотря на то, что все в комнате явно владели русским, тихо произнесла:

— You are dead.

— Король жив! — воскликнул, гордо расправив грудь, Певец.

— Undead, undead, undead [12], — весело проскрипел Актер.

Я рухнула на диван, не в силах устоять на дрожащих ногах.

Глава 18.

Мне с детства знакомо обаяние фильмов ужасов. Таинственная музыка, под которую оживают мертвецы, темные краски и изуродованные белые лица, горько-сладкий привкус последующей ночи, когда воображение выбрасывает в туман кошмара. В созданном расшатанной психикой ужасе тебе всегда отводится роль последнего уцелевшего — спасителя Земли от черноты Преисподней. Однако, подобная страсть не мешает шугаться стрекоз и избегать гудящих кабин лифта. Возможно, впитывая сверхъестественный ужас, убегаешь от ужаса обыденного. А, может, подсознание готовит к грядущим событиям. Так бывает со стихами многолетней выдержки, читая которые, не устаешь поражаться созвучию с только что пережитыми эмоциями.

Передо мной в кресле, улыбкой выставляя напоказ маленькие кариозные зубы, сидел один из монстров детства и повторял, как величайшую из шуток "undead, undead, undead". Актер хитро щурился, потирал друг о друга костлявые ладошки, с некогда доводившими меня до истерии скрюченными пальцами. Он казался еще страшнее, чем на экране.

Певец гордо вышагивал взад-вперед, как надутый индюк. Вечно молодое лицо больше не казалось красивым, скорее, неестественно выровненным. Огромные глаза выдавали нечеловеческую жестокость, хоть и пытались завуалировать ее показной печалью.

— Алина, я глубоко скорблю, что приходится идти на крайние меры, — Певец остановился напротив и манерно развел руками. — Но вы сами вынудили нас. Негоже столь юной особе лгать, да еще и органам правопорядка. Александр долго противился, убеждал, дескать, не нужно давить на юную леди, тем более, — он поднял указательный палец, — тем более похищать ее. И что мы получили? Ах, Алина, мы не хотим вашей гибели, но посудите сами, что есть одна жизнь, в сравнении с бессмертием! Вам ли не знать, а?

Мне захотелось плюнуть ему в лицо, да не достала бы.

— Однако, — продолжил Певец и снова зашагал по комнате, — вы можете избежать гибели...

— Взять драконов тяму не хватило, да? — осклабилась я. — Блин, Саша, ну и мразь же ты. А я тебе верила.

Лицо Ваты не выражало ничего. Годы (или десятилетия?) в МВД давали о себе знать.

— Вы заблуждаетесь, Алина, — снова заблеял Певец. Хоть он и изъяснялся на русском, но выбить акцент не сумела даже иная природа. — Все, чего мы хотели и хотим — дарить людям свой талант вечно!

— Ага, пока всех поклонников не пережрете.

— Зря вы так! — казалось, он действительно оскорбился.

Заскрипела входная дверь, в дом вошли новые восставшие из Ада. Появление парочки художников, писателя и троих незнакомцев не смутило. Но увидев Политика, я едва сдержала хохот. Он казался еще древнее Актера. Лицо словно сошло с портрета в дедовском гараже. Помнится, старый хрыч кидал в него ножи, как напьется. И всегда попадал в брови.

— Сколько вас?

— Много, Алина, очень много, — торжественно изрек Певец. — Драконы, как ты нас называешь, уже повсюду. В театре и на судейских скамьях...

— Вам до драконов, как до Кремлевской стены на санках, — буркнула я.

Певец, похоже, не расслышал.

— В исследовательских институтах и лучших клиниках мира. Среди журналистов и, возможно, во дворе твоего родного дома...

Он мог говорить еще долго.

— Что вам надо? — перебила я.

— Как? Вы не понимаете? — картинно вздернув брови, Певец подошел ко мне столь близко, что кислое дыхание заставило отвернуться. — Мы хотим узнать, как овладеть полным бессмертием.

— Может, ЗАвладеть? — огрызнулась я.

— Велика ли разница? — ничуть не смутившись, отмахнулся Певец. — Алина, все мы — обращенные. Как, кстати, и вы. Но Марк и Джон, они — истинные носители крови. Последние из рода. По крайней мере, иных мы не знаем.

Они не знали гораздо больше, но неведение лишь осложняло мое положение. Непросто развеять миф об абсолютном бессмертии драконов. Нужны доказательства, добыть которые при моем предательстве сложно. Получить кровь драконов — тем более.

— Чего вы хотите от меня?

— Сотрудничества, — надтреснутым голосом ответил Актер. Ему пришлось прокашляться, чтобы хрипота немного ослабила хватку. — И, поверьте, мы его добьемся. Не стоит недооценивать наши силы. Алина, вы — чудесное создание. Вы видели смерть. Вы сами лишали жизни. Помните, какими были эти люди? Вижу, что помните. И все еще верите в Бога, — Актер поднялся, скрюченная годами фигура, шаркая, подошла ко мне так близко, что колени ощутили жар от худощавых ног. — Вы ведь думаете о Нем, правда? Вижу, что думаете, — Актер довольно улыбнулся, прикрыл глаза, отпуская мои нервы с привязи. — Вашему Богу угодно наше существование. Он ведь создал коров и свиней. Как это называется по научному?

— Пищевая цепочка, — подсказал Вата.

— Именно!

В комнате появилась еще одна фигура. Худощавый паренек в тесном залатанном костюме что-то шепнул на ухо Актеру. Тот нахмурился, пожевал морщинистые губы.

— По-моему, девочке необходим отдых. Отведите ее во флюгер. Пусть придет в себя. Побеседуем после.

Судя по недовольным гримасам окружающих, слова Актера неожиданны, но пререканий старик не терпит.

Туша попытался помочь подняться, я оттолкнула волосатую руку. Ментовский конвой вывел меня под полуденное солнце. На заднем дворе, заросшем полынью и осокой, посредине импровизированного круга из пятерки чахлых березок дышал на ладан кособокий домик. Его крену могла позавидовать Пизанская башня. Невольно подумалось, что там меня и похоронят под трухой столетних брусьев стен.

На хлипкой двери висел комически-громадный навесной замок. Впрочем, отпирать его не пришлось — стоило Вате слегка дернуть заклинившую дужку, как отлетели петли.

Внутри дела обстояли немногим лучше. В носу засвербело от пыли. Мой чих потонул в кружеве паутин полупустой комнаты. Я оглядела кровать с панцирной сеткой — единственную мебель — на нее и присесть брезгливость не позволяла, не то что голову положить. С грузных гардин свисали перештопанные неумелыми руками на несколько раз шторы. По прогнившему до длинных трещин в досках полу и вовсе страшно ходить.

Я осталась одна. За стеной возились недоделки-драконы — из-за сорванного замка пришлось заколачивать дверь. Половые доски противно скрипели. Разгулялся ветер, и стекла единственного окна пустились в пляс.

Некуда деться, не к кому бежать, сумочка с пистолетом и паспортом у ментов. Зато нож по-прежнему за поясом. Уже лучше.

Я обошла комнату на несколько раз, пошугала пауков, поковыряла трещины на известке. Если хорошенько пнуть, то дверь вылетит, окно — тоже, но оба выхода напротив смехотворной резиденции, а задняя стена флюгера хлипкая только с виду.

Под ногой скрипнуло дерево, по полу потянулась новая трещина. Я прощупала носком доски и подпрыгнула на самом опасном месте. Хруст прозвучал приятнее любой музыки. Плевать, что кеды не смягчают удар, я прыгала снова и снова, сгибая ноги в коленях на случай, если переусердствую.

На вспотевших ступнях наметились мозоли, доски хрипели под ударами и, наконец, поддались. Я упала вниз метра на два, даже заземляться не пришлось. Лоно подвала пропахло многолетней сыростью, комья земли под ногами рассыпались от одного прикосновения. Расчеты не подвели — вдоль задней стены искрилась солнечным светом троица маленьких окошек.

Оставалось только надеяться, что в доме не слышали дребезга разбитого стекла. На плаще остались порезы, зато руки целы. Вылезая, я зацепилась рукавом за гвоздь, и ржавое острие пробороздило локоть. Несколько капель крови успели проступить на коже, рана затянулась раньше, чем я окончательно выбралась. Хвала драконам!

На открытом пространстве воздух из-за отсутствия пыли был слаще. Пригибаясь к земле, почти ползком, я добралась до забора, с трудом протиснулась между кольями. Хорошо, что самодовольные гении не держали собак.

Нужно бежать к дороге, но останавливал страх. Слишком предсказуемый и опасный ход. Я рванула вглубь рощи, через редкие вереницы берез, которые выставляли напоказ мою черную спину, распустив кроны слишком высоко. Только шум ветра хоть как-то помогал, скрывая хруст ломающихся веток от погони.

А погоня была. Я услышала их еще издали, когда сердце уже резала боль, а воздух стал слишком плотным, чтобы просачиваться в горло. Преследователи не осторожничали, шли напролом, под напором широких плеч стонали сучья и стебли редкого кустарника. Я неслась вперед, с трудом успевая уворачиваться от ветвей, толстые корни выползали из земли не вовремя, норовили поставить подножку.

Слева послышался треск. Может, проказа ветра, а может — погоня. Я свернула вправо, но и там бесились шорохи. Чья-то рука схватила за плечо. Я упала, обернувшись, но за спиной лишь качались высыхающие ветви разбавивших березы тополей. Рядом мелькнул силуэт и скрылся в череде стволов. Я поднялась, огляделась, и поняла, что совсем заблудилась. Даже солнце отказалось помогать, скрылось в зарослях — не понять, с какой стороны льется свет.

Наобум я ринулась в гущу леса. Ноги заплетались. Плащ превратился в лохмотья, подол колыхался лоскутами, но сбросить одежду я не решилась, потрепанная кожа еще могла защитить плечи от крючковатых лап деревьев. Ветер поднимал с земли жухлую траву и бросал в лицо, волосы цеплялись за отжившую кору.

Выстрел прогремел неожиданно и слишком близко. По голени прокатилось пламя. Я рухнула на корягу, проткнув перепонку у большого пальца. Боль перестала существовать, задушив сознание до онемения.

— Мразь, — прошипел Вата, саданув меня по лицу так, что голова едва не оторвалась. — Туша, она здесь!

Его лицо походило на маску для Хэллоуина — перепачканное грязью, искривленное ненавистью с раздутыми ноздрями и зверским оскалом.

— Ах ты, сучка! — проревел Туша, занося ногу в тяжелом ботинке.

Вата не остановил.

То ли ветвь хрустнула подо мной, то ли ребра не выдержали удара. Вернулась боль, обволокла огромным осьминогом, изрешетив щупальцами до просвета дуршлага. Я уже не слышала разговора, уши заложило, и темнота в глазах достигла непроницаемости.

Вырванный на последнем издыхании нож не нашел цели и от удара по локтю отлетел в кусты.

Хотелось отключиться, потерять сознание, забыться, но природа драконов не позволила. Я чувствовала, что со мной творят, не понимая — кто именно. На вытянутые над головой руки упали мощные колени, грубые пальцы разорвали джинсы и раздвинули ноги, едва не вывернув суставы. Дыхания хватило на крик, заглушивший хохот. Их было двое, и они хотели получить поровну. Меня развернули на бок, заломили руки за спину. И когда двойной толчок расцарапал внутренности, меня наконец-то отпустило сознание.

Расколоть голову топором поувесистее, чтобы чертовы мозги не просто вытекли, а разбрызгались во все стороны. Выпустить из черепа чужие Смерти без шансов собрать заново.

Запах старости и пыли уже привычен. Левое плечо припекает солнце. Ничего не болит, раны затянулись, ребра срослись, как и все остальное. Только щеки стягивает тонкая пленка. Видимо — высохшие слезы. Неприятное ощущение.

Я видела Джона и Марка, они снова убили девчонку, на этот раз совершенно безобидную, прямо на улице. Перерезали горло в подъезде и передали мне. Тоннель был сильным, глубоким, не таким, как прежде. Будто сама смерть явилась познакомиться, показать, какой придет за мной. Но видит Бог, я бы дралась с ней до победного. Не хотелось умирать. Всем назло.

Я заставила себя разлепить веки. Рядом с кроватью сидел Олег, вооруженный целым арсеналом, будто сторожил бешенного тигра.

— Даже не думай дернуться, — предупредил он, передернув затвор "Макарова".

Дуло уставилось мне в грудь. Я пожала плечами.

— А нафига?

— Дура, — он всегда был немногословен.

Не отводя взгляд, мент быстро набрал номер мобильного, и через пару секунд в комнату вошла целая делегация. При появлении Актера Олег вскочил, освобождая единственный стул, остальные встали у кровати полукругом, как в детском саду на утреннике.

Они называли себя энпирами. Появившись больше пяти веков назад в Европе, как развлечение для истинных, они служили создателям. Пока не восстали под шум наполеоновских войн. Истинные энпиры веками умирали в подвалах собственных имений, порождая легенды о призраках. Никто не сможет назвать точную цифру — сколько измученных голодом предков драконов все еще дышит в недрах заброшенных кладбищ. Так погибли родители Марка и Джона, выдав за собственных детей простых смертных.

От меня требовалось устранить промах вековой давности. Загвоздка в том, что я понятия не имела, где искать драконов.

Глава 19.

Следующий день город накрывали дожди. Хотя, шли ли они в самом городе, мне не известно — лесной дом стал тюрьмой. Под пристальным наблюдением ментовского конвоя я торчала взаперти без привилегии одиночества. Даже прогуляться среди понимающего молчания обвислых берез не вышло — земля превратилась в хлюпающее месиво, не успевая просохнуть за короткие перерывы между ливнями.

Из высшего эшелона энпиров в доме остался только Актер с помощником. Старик не рискнул уехать в дождь. Хотя что ему, старому пню, сделалось бы? Меня раздражало его присутствие больше, чем недремлющее дуло конвоя. Видеть сморщенную шею, настолько тонкую, что можно не напрягаясь свернуть, будто пробку пивной бутылки, без шансов подойти ближе, чем на расстояние выстрела — мучительно. Соперничать с этой мукой могли лишь неопределенность и понимание, что помощи ждать неоткуда.

Настенные часы шагали слишком медленно. А во время дежурства Туши или Ваты и вовсе тормозили до болезненности. Я не боялась обидчиков. Страх — неверное определение.

С ранних лет ненавидела насекомых — этих ползающих, летающих и жужжащих тварей — не понимая, что любой из нас ничем не лучше.

Одни клещями впиваются в души, ползая и оставляя грязные следы. Им нужно залезть в каждый укромный уголок, оставить печать "Здесь был Я" и уползти, чтобы больше не возвращаться. Другие, как комары, паразитируют на чувствах — пьют вместо крови эмоции, чтобы потом с набитым пузом довольно пускать дым в потолок и думать: "Жизнь прекрасна". Или молью проедают мысли, иногда цитируя их перед другими, дабы показать свою "крутость". Некоторые мухами мельтешат перед глазами с вечным предложением помощи, которая и не нужна вовсе никому, потому что бессмысленна. У меня нет права осуждать их, ведь сама — паразит, порожденный тем же обществом, тем же человечеством, живущий по его же законам.

Но, несмотря на общность мерзкой природы, пауки едят мух, жуки гоняют муравьев, а гусеницы не всегда доживают до бабочек.

Мне не грозила участь мотылька в паутине. У ментов та же порода, те же возможности, значит, и бояться их не стоило. Только нутро насильников не позволяло относиться к ним, как к равным. Единственное, что я испытывала — брезгливость. И ничего больше.

Вечером ливень разошелся до грозы. Обычно, точнее — во времена безвкусной жизни с родителями, в такую непогоду я гасила мигающий от помех свет и читала при свечах. Мать заставляла выключать все приборы и лампы, опасаясь скачков напряжения, доведя предосторожность до инстинкта.

В последнее время детство вспоминается слишком часто.

Делегация поднималась по лестнице шумно. Туша подскочил, направил на меня ствол, будто испугался, что выпрыгну в окно вместе с добытой на полках в гостиной книгой. Актер явился в сопровождении двух головорезов и Ваты.

— Как отдыхается? — проскрипел старик, усаживаясь на кровать.

Его руки, сложенные на колени, мелко дрожали. Жар от тела выдавал многодневный голод. Охранники расположились по обе стороны подоконника, на котором я сидела. У каждого за поясом по резиновой дубинке.

— Без вас — вполне терпимо, — ответила я.

— Все шутите, — по-доброму улыбнулся Актер.

— Да какие тут шутки.

— Алина, у меня к вам несколько вопросов. Вопрос первый. Для чего драконам золото?

— Я же сказала, они используют его, чтобы стать бессмертными в полной мере.

— Как?

— Я не знаю.

— Чушь! — Актер подался вперед, тыча в меня костлявым пальцем. — Вы снова лжете. Как когда уверяли, что драконы неуязвимы. В прошлый раз мы раскрыли обман. И в этот раз раскроем. Александр, приступайте.

Между лопаток скользнул пот. Головорезы схватили меня под руки, подтащили к столу. Вата вышел из комнаты и вернулся с тисками.

— Знаете в чем недостаток бессмертия? — спросил Актер, наблюдая, как Вата крепит тиски к столешнице. — Боль может длиться вечно.

Бороться с двумя крепкими мужчинами не хватило сил. Ладонь во всю длину обхватили тиски. Вата провернул ручку, железные губы сдавили сильнее. Хрустнули костяшки пальцев. Защемленный нерв дернул руку.

— Ну, Алина, вы знаете, что собираются сделать драконы?

Если разомкнуть губы вырвется крик. Он уже клокочет в горле, ждет, пока отпустит спазм.

Тиски ослабли на один поворот ручки. Воздух шаром вырвался из легких.

— Говорите, пока можете.

— Я не знаю, — последний звук растянулся на крик, смешался с отчетливым хрустом раздробленных костей.

Вата еще раз провернул ручку, и я почувствовала, как пытается прорвать кожу острый осколок. Колени дрогнули. От падения удержали охранники, едва не вывернув локтевые суставы. Перед глазами запрыгали круги. Красные, фиолетовые, желтые. Теперь я кричала от каждого скрипа железа.

Актер подбадривал:

— Давайте же, Алина, вспоминайте!

— Не знаю! Не знаю! Не знаю!

Тиски скрипели, стараясь сомкнуть губы. Боль толчками пробиралась вдоль тела, миллиметр за миллиметром, и в то же время пульсировала повсюду. Она заполнила меня и прибывала каждую секунду, с каждым стоном железа, словно гелий, заполняющий шар, который вот-вот лопнет. Цветастый калейдоскоп плясал перед глазами, как племя разукрашенных индейцев. Они хлопали в ладоши, кричали: "Больно! Больно! Больно!" И вдруг смолкли, провалившись в пустоту.

То ли вечер, то ли утро. За окном грохочет гроза, редкие капли долетают до лица через открытое окно.

Я пошевелила пальцами руки, ногти царапнули льняную простынь. Боль может длиться вечно. Это правда. Пытка повторится. Я ничего не рассказала энпирам, не выдала драконов, не описала ритуал. Стоп. Мне нечего им сказать. А это значит, что мучения будут повторяться снова и снова, пока драконы ни выдадут себя, проколовшись на какой-нибудь мелочи. Или ни придут за мной. Но они не придут. Потому что я плюнула в их бессмертные лица. И выбросила передатчик. Остается только бежать. Неизвестно куда и неизвестно зачем. Все равно найдут.

От усталости, затравленности и общего душевного беспокойства есть хороший выход — посмотреть на себя со стороны. Представить, что унижают не тебя, а кусок мяса, которому твой мозг задает тон. Словно гитарист, дергающий струны. Миноры, мажоры — лишь ощущения, идущие от центра. И ты можешь это остановить. Отрекись от тела. Посмотри на забившийся в угол мешок костей с высоты эфемерной субстанции. И станет легче. Не тебя оболгали, ярлык идиота навесили на марионетку, на кого-то другого. Тебя не волнует чужое горе, ты выше этого. Ты — наблюдатель, а не участник. Так к чему паниковать, если можно спокойно разобраться в ситуации, вывернуть ее наизнанку для собственной выгоды?

Но с физической болью такой фокус не проходит.

Я боялась шелохнуться, выдать пробуждение. Мешала жажда. Казалось, горло засыпано песком, и маленькие шершавые крупицы перекатываются с места на место при дыхании. Изводили позывы кашля. Я не сдержалась. Жесткий воздух царапнул горло и вызвал новый спазм.

Зубы звякнули, ударившись о стекло. Вода текла медленно, пока я не выхватила стакан из рук Ваты. Половина вылилась на подбородок, мне не хватило двухсот миллилитров, но больше не дали. Голова звенела. От жара дрожало тело. Голод. Вот какой он. Бедствие желудка можно вытерпеть, но когда мозг похож на жидкий свинец и вот-вот потечет из ушей — это хуже самой изнурительной диеты.

Вата открыл дверь, не сводя с меня глаз и дула пистолета, гаркнул: "Несите сюда". Тут же заскрипели половые доски. В комнату ввалился Туша с худосочным телом на плече. Неестественно белые руки жертвы раскачивались от походки энпира, подбородок бился о широкую спину. Туша скинул мальчишку (я определила пол только по волосатой ноге, высунувшейся из-под задравшейся брючины) с плеча, тот распластался на досках — хрупкий, женоподобный, слабый. Выстрел продырявил ему череп. Я схватилась за тоннель с остервенением. Каждый эпизод короткой жизни охлаждал тело, наполнял его, возвращая дееспособность. Вместе с последним воспоминанием пришел ужас. Самым тяжким грехом мальчишки оказалась кража сотни из кармана пьяного отца. И та была ухищрением матери, боявшейся побоев мужа. Сына он никогда не наказывал.

— Зачем? — спросила я, не поднимая одеревеневшей головы с подушки. — Он ведь совсем ребенок.

— Тебе нужны силы, — бросил Вата.

Для чего выяснилось сразу же.

Актер появился в сопровождении бультерьероподобных охранников, уселся на стул у изголовья кровати.

— Здравствуйте, Алина. Ну как вы? Сразу расскажете о планах драконов или нам еще подождать?

— Я ничего не знаю, — правду говорить легко, даже если она ведет к новому витку мучений. — Зачем вы меня пытаете? Проще убить и посмотреть, что у меня в голове.

— Нет. Мертвая вы нам не нужны. Марк и Джон будут искать вас. И найдут здесь. А мы позаботимся о теплом приеме.

— Я выбросила жучок и предала их. Зачем меня искать?

— Ради мести, — предположил Актер, пожав плечами. — Значит, по-доброму поведать о целях братьев вы не желаете. Что ж, очень жаль, очень жаль.

Головорезы навалились на меня, прижали плечи и колени к матрасу. Левую руку выставили вперед. Я не видела орудия, воображение настойчиво рисовало тиски, хотя крепить их над кроватью не за что. Пальцы инстинктивно сжались в кулак при лязге железа.

— Это не поможет, — предупредил Вата. — По одному пальцу за каждое "не знаю".

Я перевела взгляд с лап охранников на мента и увидела секатор. Одно из лезвий острого клюва, разрезая кожу, просунулось в сжатый кулак. Я стиснула зубы. Боль с запахом крови и хрустом сустава метнулась от ладони к глазам, ударила вспышкой. Я дернулась, едва не скинув с себя охранника.

— Пришить, — скомандовал Актер.

Энпирам не понадобилась игла. Стоило поднести развороченную фалангу к обрубку, природа драконов справилась быстрее, чем подготовили инструмент. Но боль осталась. Ноющая, дергающая нервы. Она заменила зрение, обоняние и слух, как вой заменил крик. Темнота робко подбиралась к сознанию, но ее отпугивали нашатырем. Раз за разом. Я сбилась со счета, сколько пальцев отделялись от руки, сколько неудачных попыток предпринимало забвение.

— Глупая девчонка, — пробурчал Актер, вышагивая по комнате с видом исповедника. — Неужели трудно понять, что молчать бесполезно?

— Может, она правда ни черта не знает? — предположил Туша. Ему наскучило представление и хотелось курить. — Только время теряем.

Актер остановился у окна, развернулся к менту. Тот умолк.

— Алина, ради чего вы сопротивляетесь?

Спина затекла. Запах крови приелся, перестал выделяться из конгломерата дешевого парфюма и пота. В горле пересохло. Я провела непослушным языком по зудящему шершавому нёбу. Неприятные ощущения.

— А ради чего вы ищете драконов?

— Власть! — гаркнул Актер мне в ухо. — Власть — единственная ценность последних веков. Если есть власть, есть жизнь. Мы слишком долго существовали, слишком много вытерпели от истинных, чтобы позволить парочке уцелевших лоботрясов и упрямой девчонке испортить нам жизнь!

Старческая слюна мелкими брызгами окропила мне щеки. Актер выпрямился, вздернул подбородок, пригладил куцую седую прядь, упавшую на лоб.

— Столько усилий потрачено, — прошептал он. — Столько лет мы опасались подобраться вплотную к мальчишкам, потому что считали их бессмертными. Столько обращенных погибло из-за твоих драконов. Бедные мальчики. Десятки пластических операций, и все впустую.

Вот как появились двойники. Никакой мистики, только медицина, снабдившая энпиров еще одним оружием.

— Разве поимка драконов даст вам власть? — я безуспешно попыталась сменить позу. Охранники держали крепко, мне удалось только повернуть голову. — У них самих власти нет. Даже если получат бессмертие, что это меняет?

— Люди, как скот, — ответил Актер. — Ими можно и нужно управлять. Стадо с радостью подчинится пастуху, уничтожившему волчью стаю. Надо только стать сильнее волка, загнать в ловушку, чтобы хищник спасовал перед твоим взглядом. Иначе не справиться. Вы ведь это понимаете, Алина. Так к кому вы примкнете? К пастухам или к волчьей стае?

— Я лучше со стороны посмотрю.

Актер цокнул языком.

— Отрубите еще палец.

День, два, неделю меня доводили до безволия и снова подпитывали. Десяток детей гнили под столом провонявшей кровью комнаты. Их не потрудились похоронить. Энпиры не церемонились с жертвами, забирали тех, кто послабее. Качество не играет роли, главное — количество. Я бесилась и молчала, игнорируя вопросы. Лишь один застрял в голове. Его не сумели выбить ни пальцедробилками, ни зубами крыс, ни натянутыми до разрыва сухожилий веревками. Вопрос — зачем мне бежать. С этой мыслью я подбирала подачки из непоживших еще детей, открывала глаза от едкого пробуждающего запаха нашатырного спирта и терпела боль. Когда есть цель, все остальное — не важно. Без разницы как и когда, если знаешь зачем. Я так решила.

Из мутного водоворота выдернули пощечины. Щеки горели, в голове кружила карусель, воспаленные веки отказывались подниматься.

— Господи, спаси, — пошептала я, сфокусировав зрение на рослой фигуре.

— Вставай, уходим, — Марк бросил на кровать плащ. — Быстро!

Ноги опустились во что-то скользкое. Я наклонилась, чтобы отыскать кеды, и увидела Вату. Следователь лежал лицом вниз, раскинув руки. Из кобуры призывно торчал "Макаров", но Марк не позволил забрать пушку, схватил за руку и волоком потащил вниз по лестнице. Я едва успевала за семимильными шагами.

В гостиной царил пурпур. Не только пол был залит кровью — на шторах и диване высыхали брызги, струи густого багрянца стекали с ножек стульев на ковер, где лежали три трупа с простреленными лбами. Марк стрелял в упор.

Первый же шаг через порог погубил мои кеды. Ступни по щиколотку увязли в хлюпкой черной жиже. Она цеплялась за подошву, звучно шлепалась на лохмотья плаща при беге. По темечку тарабанил град. От плотного потока воды невозможно было разлепить глаза. Хлесткий ветер грозился оторвать от земли и запустить в космос.

У калитки дожидалась "Шевроле-Нива" — неудачный закос под внедорожник, но, промокнув и уляпавшись в грязи по уши, я готова была забраться и в крытый тарантас. Еще не успела закрыться дверца, как Джон вдарил по газам, из-под колес звучно вылетело земляное месиво, и машина тронулась.

— Допрыгалась, сучка? — с нескрываемым удовольствием выплюнул Марк мне в лицо. — Думала, что подстава сработает? Хрен тебе! Не на тех напала.

Он ждал запуганной мольбы о прощении, слез, может, даже покаяния. Я на это больше не способна.

— В какой подворотне сленга набрался?

— Не зли меня, — прошипел Марк.

— А что ты сделаешь? Убьешь? Да ради Бога! Отмучаюсь, наконец.

— Рано еще, — с сожалением признался он.

За окном дождь стал милостивее, замелькали знакомые домишки. Мы въехали в спящий город. При виде типовых многоэтажек и тусклых, через один горящих фонарей я успокоилась. Один пункт выполнен. Цель на один шаг ближе. Угрюмый Омск показался ласковым медведем, способным укрыть и защитить от любого посягательства. Конечно, это было иллюзией.

Мы подъехали к замку далеко за полночь. Дождь сюда не добрался, растаяв по дороге, и ветер бесцельно гонял вдоль тротуаров первые опавшие листья.

Из-за соседнего забора визгливо затявкал щенок. Раньше его здесь не было. А вот зычный лай неподалеку знаком — это громадный и дурной волкодав сторожит коттедж банкира. В округе еще несколько собак, но они редко подают голос, обученные без лишнего шума пресекать попытки воров.

В некоторых домах горел свет. Другие — отдыхали, укутавшись ночью, как одеялом. Только наш замок высился остовом вечной обороны, как недремлющий часовой, всегда готовый к ответному удару.

В ладони Джона пискнул пульт, ворота разъехались, пропуская драконов в логово. Во дворе при свете яркой лампочки над дверью чернели следы шин. Джон снова круто разворачивался на асфальте.

Загонять машину в гараж драконы не стали, оставили у входа.

— Принесешь все книги из тайника, — потребовал Марк с порога. — И без фокусов, поняла?

Я опешила.

— Их же куча!

— Ничего, перетаскаешь, не сломаешься.

— А переодеться хоть можно?

Он окинул меня презрительным взглядом.

— Иди. Помойся, а то воняешь.

На подобные провокации я перестала обращать внимание. Впустую потраченные нервы, а спокойствие теперь на вес золота.

В ванной на зеркале белыми линиями засохшей зубной пасты красовалась надпись: "Я знал, что ты вернешься, детка". В раковине валялся пустой тюбик. На подпись "краски" не хватило, и не требовалось. Только Джон называл меня "деткой". Когда-то. Теперь обычные эпитеты — сука, дрянь и иже с ними. Скользкая, как только что пойманная рыба, надежда мелькнула и вырвалась. Вряд ли Джон сохранил привязанность ко мне. Вряд ли согласится вместе пойти против моих врагов.

Вода радостно зажурчала, стекая в джакузи. Лица на потолке загорелись страдающими взглядами. Мне было не до них. Наблюдая за поднимающейся кромкой воды, я гадала — можно ли утопить дракона? Но ставить опыты не собиралась. Не заслужили "братцы" такой радости.

После ванной в мрачности мира появились проблески, будто вместе с грязью сошли и удрученность с безысходностью. Собрав волосы в хвост, чтобы не мешались, я заметила, что челка отросла до кончика носа, превратилась в назойливую помеху. И в свободном полете не оставишь, и за ухо не заправишь — бесформенное издевательство, а не прическа.

За стеной послышались голоса, я вспомнила о проблемах гораздо серьезнее, нежели волосы.

— Марк, я не понял, ты че мной командуешь, а? — возмущался Джон. — Иди сам книжки таскай.

— Не ори!

— Сам не ори. Мне еще пушки сгрести надо. Ты все равно нихрена в них не рубишь.

— Так кто идет помогать? — спросила я, выходя из ванной. Драконы стояли друг против друга и, вытянув шеи, махали руками. Как гусаки на боях.

— Он, — рявкнул Джон и по быстрому исчез в проеме коридора.

Марк, тяжело дыша, проводил его взглядом.

— Пошли.

Мы спустились в подвал. В "загоне" стояла адская машина, на которой убегали из окруженного замка. Я удивилась, почему драконы вдруг пересели на второсортные колеса. Вряд ли эта зверская девочка увязла бы в пригородной грязи.

Под люком в кладовку Марк остановился.

— Покажи, как ты это сделала.

— Что?

— Как зашла в тайник.

Глупость вопроса обескуражила. Я поднялась по решетчатым ступеням железной лестницы и легко отодвинула люк. Марк хмыкнул. Кажется, он заглядывал мне под халат. А я не удосужилась надеть белье.

— Ты хочешь перетаскать в машину все это?

— Все, что влезет, — после секундного замешательства ответил Марк. — Давай, залазь на стремянку, будешь подавать. Надо было притащить Джона, чтоб ловил в подвале.

— Их нельзя бросать! Рассыпятся ведь. Они старше моей бабушки! Если не больше.

— Лезь давай.

Стремянка стояла в углу. Я пододвинула ее к стеллажу и поставила ногу на первую ступеньку, но остановилась.

— На мне белья нет.

Марк осклабился, хищно прищурившись.

— Че, деточка, боишься, что трахну?

— Да нет, папуля, у нас времени мало. Правда?

— А мы по быстрому, — заявил он, хватая меня за задницу.

Сопротивляться было бессмысленно. Марк повалил меня на грязный пол с рвением изголодавшегося зэка. Холодные пальцы не причиняли ни боли, ни наслаждения. Даже само орудие Марка казалось уменьшившимся и бесполезным. Лежа на спине с раздвинутыми ногами, я не понимала, как раньше умудрялась получать от этого удовольствие.

Он кончил быстро. Поднялся довольный, застегнул ширинку и скомандовал:

— Вставай. Некогда разлеживаться.

Одна за другой книги переходили в руки Марка и складывались бесформенной грудой в центр комнаты. Когда в ход пошел третий стеллаж, а гора приобрела очертания Эвереста, Марк сбегал за сумками и привел Джона. Втроем мы упаковали содержимое еще одного стеллажа.

— Больше не увезем, — озадаченно почесал затылок Джон.

Марк оглядел оставшиеся трофеи, что-то недовольно пробурчал под нос и, подхватив две сумки, понес их в машину.

— А вы будто не знали, сколько их, — огрызнулась я.

— Лина, — начал было Джон, но, попыхтев, решил ограничиться отмашкой, — лучше заткнись. Бери сумки и тащи в машину.

— Они же тяжелые!

Хвала драконьей природе, поклажа показалась не тяжелее грудного ребенка. Сложности возникли лишь со спуском по лестнице. С трудом удерживая равновесие из-за габаритов сумки, я пару раз чуть не грохнулась.

Разместить груз в "Ниве" оказалось проблемой. Салон забили доверху так, что свободным от сумок осталось только кресло водителя. Марка на заднем сидении не было видно из-за поклажи. Только ладони, обхватившие один из чемоданов, белели в полумраке. Я отвоевала место рядом с Джоном и, держа на коленях огромный тюфяк, ехала почти комфортно.

Покидая замок, я не понимала, почему мы бежим из крепости. Только когда машина выехала на ночное шоссе, причина показалась во всей жестокой красе. Неожиданная, объяснимая, обличающая ошибки, она, словно смерть, расставила все по местам и заставила меня беззвучно проклинать судьбу, когда Джон закатал рукава.

На его предплечье чернела лилия.

Глава 20.

Для перемен нужны причины. Порой меняешься сам, чтобы изменить мнение окружающих. Порой меняешь окружение, чтобы измениться самому. Так или иначе трансформация затрагивает обе стороны. Я предала драконов, но они остались верны своим принципам. Я попала к энпирам, но по-прежнему нуждаюсь в драконах. А все потому, что в уравнении появился третий элемент. "Я знал, что ты вернешься, детка". Ты не знал, как я сбежала, Джон.

В салоне клубится сигаретный дым. "Марк" стряхивает пепел на дорогу и снова затягивается. Исподтишка подглядываю за "Джоном" — не заметил ли моего озарения. Нет. Сидит, высунув локоть за окно, подпирает голову, которая качается в такт дорожным ухабам и выползающему из динамиков "Placebo". Олух! Джон любит музыку постарше, да и подвеска у его машин всегда исправна.

Как я раньше не разглядела подмену?

На коленях — сумка с оружием, беспорядочно напиханные стволы выпирают из боковой стенки. Прощупываю пальцем очертания, натыкаюсь на острый кончик. Ножи.

— Сделай погромче, — прошу как можно непринужденней.

Пара нажатий на кнопки магнитолы, и музыка захлестывает, раздирает перепонки до вполне ощутимой боли в висках. Зато никто не услышит шороха от моих движений.

Пальцем прижимаю боковушку сумки к острию, тру что есть силы, и синтетическая ткань поддается. Стальной кончик высовывается, оставив на подушечке указательного багровую точку. Боли нет. Ранки, спустя секунду, тоже. Только капля крови. Не заботясь о пальцах, прорываю сумку, пока лезвие не высовывается полностью. Треска рвущихся нитей не слышно из-за воплей Молко. "Every me, every you". Что-то в этой музыке есть. Порочное, загадочное. Будто подглядываешь в замочную скважину.

Зияет дыра, выставляя напоказ убийственные внутренности сумки. Осторожно, чтобы не высыпать остальные кишки, вытягиваю за прорезиненную рукоятку любимый "ТТ". От спуска рычажка на сидение рядом падает обойма. Полная. Акробатическим этюдом вставляю ее на место.

В висках стучит кровь. Сладкий привкус на языке. Нервы натянуты до предела.

— Мне надо в туалет, — ору "Джону", якобы перекрикивая музыку, а на деле — скрывая дрожь голоса.

Останавливаемся у обочины. Вокруг — ни одной машины, только стволы берез белеют в лунном свете, словно фосфорные.

"Не выключай музыку, не выключай, не выключай", — стук в голове доходит до апогея.

Выхожу из машины. В дырявом кармане плаща — холодная сталь пистолета. Прячусь за деревьями, уходя вглубь. От волнения природа берет свое, выдуманный повод становится помехой. Высокие травинки щекочут поясницу, добавляют дискомфорта. Легкий ветер шуршит влажными листьями. Только бы дождь не начался.

Поправляюсь. Набираю в легкие воздуха и перещелкиваю затвор. Дуло аккуратно входит в дырку кармана — этому научил Джон, так удобнее. "У тебя будет громадное преимущество — ты сумеешь оценить силы противника, он твои — нет". Может быть, Джон, может быть.

Осторожно поднимаюсь по насыпи к машине. "Марк" спит на заднем сидении, уткнувшись в сумку, "Джон" стоит у капота в свете фар, курит, глядя на пустынное шоссе.

Подхожу к задней дверце. У "Марка" не хватит времени на атаку. Сжимаю рукоятку "ТТ", поднимаю руку и спускаю курок. Точно в голову.

Через открытое окно дуло направлено в переносицу "Марка". Он успел открыть глаза, прежде чем брызги заляпали ветровое стекло и обивку. Я знаю, как убивать драконов.

В волосах лопнула резинка, пряди тут же подхватил ветер, растрепав тщательно уложенный хвост. Я обошла машину, присела на корточки рядом с "Джоном". Он лежал в глянцевой луже собственной крови, мокрые волосы на затылке неестественно поблескивали, отражая свет фар. Рана не собиралась затягиваться — разрушенный мозг больше не властен над смертью. Рядом валялась недокуренная сигарета, размокшая в пурпурном сиропе.

"Марк" тоже не подавал признаков жизни. Пуля прошла навылет и затерялась где-то в березовых стволах. Возможно, ее когда-нибудь найдут.

Я вернулась к "Джону", достала из кармана пачку, вынула пару нетронутых кровью сигарет и затянулась. Первая затяжка — самая сладкая и дурманящая. Я села в кресло водителя, высунув ноги наружу. Накатившая апатия напоминала полет во сне, такая же бестелесная, с непременной перспективой разбиться. Ступни онемели, их словно не было вовсе. Руки стали деревянными и двигались как протезы на шарнирах. Если бы мимо проехал хоть кто-нибудь, наверное, я бы обрадовалась. Вой сирены, визг тормозов и предупреждение через рупор "не двигаться" — стали бы неплохим финалом. Но трасса пустовала.

Кто говорил, что женщины сначала делают, а потом думают? Прав был, паршивец. Дело не в природной глупости. Интуиция вкупе с излишней эмоциональностью не уживаются с терпением, не хватает его на обдумывание, хоть тресни. Зато у мужчин из-за "думания" не всегда доходит до дела.

Я свободна, как ветер. Это видимость. Иллюзия. Правильнее назвать — одинока.

У меня — измазанная в крови машина, сотня книг на странном языке, сумка оружия и два трупа. Великолепный расклад! Самое прекрасное — это отсутствие денег. И ехать некуда. Где-то, через город, уверена, что живы Вата, Актер и остальные. Где-то, наверное, живы драконы. Настоящие, воспитавшие во мне урода. И родители, виновные в том же.

Забрезжил рассвет. Алой солнечной полосы еще не видно, но небо светлеет. Я вытащила из машины "Марка", выбила кровавые стекла. Пока не рассвело окончательно нужно добраться до города, до бункера. Вернуться туда могла бы только идиотка. Оставалось надеяться, что энпиры меня таковой не считают.

Когда пытаешься обогнать солнце, сто двадцать километров в час — приемлемая скорость. В березовых рядах появилась проплешина — дорога к небольшой деревушке или селению. Я не обратила бы на нее внимание, если б из-за поворота на трассу не выехала вишневая "КИА Сорренто". Обогнав ее минут на пятнадцать, я вышла из машины.

Мышцы напряглись, уплотнились, однако по лицу готовность не вычислить. Просто девчонка, у которой сломалась машина. Одета не по погоде, но ночами бывает холодно, почему бы не накинуть плащ?

Бордовое спасение притормозило. Из вместительного салона выполз мужчина лет тридцати. Легкие брюки на отъеденной заднице, под светлым пуловером округлое брюхо. Не нужно обладать способностями дракона, чтобы распознать зажравшегося борова. Когда-то он был пробитным пареньком. Про таких говорят "с коммерческой жилкой". И все-то у него складывалось, все ладилось. Но по взгляду из-за маленьких темных очков понятно, что с каждым годом люди в его глазах мутировали от живых существ до винтиков большой машины. И если один износился, сразу следует замена. Это правильно в мире бизнеса, но так противно смотрится со стороны.

— Что-то случилось? — даже голос сверлил уши надменностью.

— Машина сломалась, и бензин кончился. До города не подкинете?

Он поглядел на "Ниву", выпятив брюхо, почесал переносицу.

— Подкину. Садись.

— Спасибо! Только багаж оставлять нельзя, — я улыбнулась многообещающим оскалом Лолиты.

Он клюнул.

— Давай помогу.

— Нет-нет, — я бросилась к машине, преграждая ему дорогу. — Сама переложу, только багажник откройте. Все очень хрупкое и легкое.

"И в крови", — добавила про себя.

Настаивать он не стал. Пока нежданная спасительница ждала с разинутой пастью багажника, я ухватила сумку с оружием так, чтобы ничто не высыпалось, для верности обмотав меховым чехлом с кресла.

— Видите, и сама справляюсь, — заверила я, осторожно укладывая трофеи.

Боров хмыкнул и отошел в сторону, бесцеремонно пялясь на мой зад.

Потребовалось десять ходок и куча нервов, чтобы перетащить поклажу. Освободившись от груза, "Нива" вроде стала выше. Как и солнце. Неугомонное светило настырно ползло вверх, добавляя лучами проблем.

— Вот и все, — заверила я, когда последняя сумка перекочевала в "Сорренто". — А теперь, добрый дядя, отдай-ка мне ключи от машины.

— Что? — не понял он, но уставившееся в пах дуло пистолета махом повысило сообразительность. — Ч-что тебе на-надо? Й-йа ж сказал, что по-подкину, — бедолага начал заикаться, не отводя взгляд от откинутой полы плаща.

— Ключи. На переднее сиденье. И без шуток. Мне не впервой. Да, бумажник не забудь.

Его забила дрожь. Ладони полезли в карманы, штанины заколыхались, будто сработал вибрирующий механизм.

— Мобильник брось мне в ноги, — скомандовала я, следя, чтобы ни одной кнопки не коснулись трясущиеся пальцы.

Почти новенький смартфон упал к ботинкам и с хрустом умер под тяжелой подошвой агрессоров. Поросячьи глазки напротив наполнялись слезами.

— Такой большой мальчик, и ревешь как баба, — не сдержалась я.

— У ме-меня сын ма-маленький.

— Знаю, — небольшое усилие и дымом в голове заклубились образы. — А еще жена строгая. И ревнивая до чертиков. Но тебе это не мешало бегать по чужим кроватям. Конечно, они ведь такие мягкие и ласковые, особенно когда простыни шелковые в крупный голубой цветочек.

Его глаза округлились, стали похожи на стоваттные лампочки.

— Хватит таращиться, — обрубила я беззвучный вопрос. — Садись в мою машину. Живо!

Он вприпрыжку подлетел к "Ниве", взгромоздился на кресло водителя. Я села рядом.

— Что смотришь? Разворачивайся на другую полосу, и поехали.

Повторять не понадобилось. Боров вдарил по газам. Не знаю, заметил ли он кровавые подтеки на обшивке, но требование "быстрее" выполнял беспрекословно.

Марк учил не оставлять врага одного ни на минуту. Предосторожность стоила мне нескольких километров.

Спидометр довольно быстро показал сотню.

— Аривидерчи, — я помахала рукой и на ходу выпрыгнула из машины.

Земля мягко приняла вес. Я скатилась в обочину, как из окопа, прицелилась в удаляющуюся точку. Затормозить боров не успел. Пуля попала в цель, остатки бензина вспыхнули, незакрытая мной дверца отлетела к высыхающему лугу.

У меня не осталось времени на мысли о возможности лесного пожара.

Сколько мы проехали? Километра четыре-пять. Я добежала до "Сорренто" минут за двадцать. Запыхалась, правда, но на войне некогда следить за здоровьем. На ходу пришлось разорвать подклад плаща, чтобы было чем ухватиться за машину. Перчаток-то "умная девочка" из замка не захватила. Хорошо, хоть плащ сменила.

Машина шла легко. Надо отдать должное борову, он следил за своей девочкой.

Выжимая из "Сорренто" полный ход, я удивлялась, как легко убивала. Не дрожала рука, не представлялся папаша. Насмотревшись на подонков, собственных родителей я больше не презирала. В каждом есть изъян, каждый — мразь по-своему. Родители меня, хотя бы любили. Жаль, что такое поздно понимаешь.

Захотелось вернуться домой. Теперь я могла это сделать.

В бумажнике оказалось две пятитысячные и банковская карта, естественно, без кода. Бензина — на полный бак, хватит дотянуть до города, а там придется избавиться от машины. Раскрасневшаяся физиономия солнца уже ухмылялась в зеркало заднего вида. Над приборной панелью на цепочке болталась маленькая иконка. Изредка я ловила осуждающий взгляд Николая Угодника. В салоне не было ароматизатора, только в полураскрытое окно влетал вместе с ветром свежий запах листьев. Шелковые лоскуты подклада скользили по пластику руля. Я откинулась на спинку неудобно большого кресла, глаза закрывались от усталости, но сон — непозволительная роскошь для беглеца.

Вместе с первыми домами навстречу вылетела пара постов ГАИ. Я сбавила скорость, усталый вид одинокой путешественницы даже изображать не требовалось. Удивительно сонные гаишники не потрудились остановить "Сорренто", хотя о взрыве должны были бы трубить во все рации.

У первого попавшегося супермаркета я притормозила. Изнутри лился яркий до рези в глазах свет, придавая нарисованным на витражах рогаликам и сосискам плесневелый вид. Хлопнули увешанные рекламными плакатами двери, пропустив меня под взгляды шести измученных ночной сменой глаз. Кассирши сидели на рабочих местах. Полная брюнетка, звеня монетами, вылавливала из отсеков кассы случайно попавшиеся медяшки не того номинала. Блондинка помоложе — вяло хихикала на ухаживания дородного охранника. Он навалился на жестяной столик и скалился, обнажая золотые фиксы.

Я застегнула плащ, чтобы скрыть изодранный подклад. Жутко хотелось есть, но при первом же взгляде на уставленные полуфабрикатами прилавки меня замутило. Запахи одолевали — пряный аромат выпечки вызывал ассоциации с печью крематория, как и доносящаяся из дальнего угла магазина маслянистая вонь кур-гриль. Желудок урчал, горящие ладони вспотели, воображение калейдоскопом вертело тошнотворные картины.

Быстро пробежав продуктовый отсек, я отыскала в хозяйственном отделе строительные перчатки и подошла к кассе. Блондинка, натянуто улыбаясь, пропустила через пищащий датчик покупку, назвала цену. Я протянула пятитысячную, случайно коснувшись прохладных пальцев, и сквозь заплясавший ворох ощущений поняла, что голодна.

Мучительная борьба с природой не осталась незамеченной. Блондинка отсчитала сдачу, опасливо поглядывая на охранника. Он выпрямился, приготовился. Но я не собиралась убивать. Эта ночь и без того пропахла кровью.

Готова поклясться, что вслед за хлопком двери расслышала три облегченных выдоха.

До бункера добралась без проблем. Уже обезумев от боли, немного посидела, уронив пылающий лоб на руль. Мне бы немного покоя и чья-нибудь прогнившая жизнь, но за стенами могла ждать засада. С каждой секундой кровь становилась все гуще, тягучий поток тянулся по венам, готовый закупорить тонкие сосуды.

На всякий случай сменив обойму, я прикрутила к "ТТ" глушитель. Сквозь пульсацию в висках выстрела не расслышать, но старый дом мигом разнесет грохот по спящей округе. Пискнула сигнализация "Сорренто", тяжелым шагом я вошла в подъезд. Через слабость и боль, налегая на колесо замка, открыла бункер и замерла на пороге.

Изнутри доносилось пьяное многоголосье.

Взяв наизготовку пистолет, я сделала первый шаг в расцвеченный мигающими гирляндами коридор. На кухне никого не было, молодежь (судя по голосам) разместилась в одной из каморок.

Не думала, что в бункере можно так запросто устроить пирушку.

Ноздри щекотал сигаретный угар, разбавленный пивными парами. Приглушенная синтетическая музыка пробивалась через пьяный говор.

— Секс не имеет ничего общего с близостью, — вещал возбужденный тенор за стеной. — Похоть — это как глисты.

— У тебя от нее задница чешется? — заплетающимся языком пробасил кто-то сквозь хрюкающий смех. — Так может тебе того... с мужиками попробовать?

— Идиот, — прикрикнул тенор. — Человек, у которого глисты, всегда худой. Они же его чуть ли не заживо жрут. Так и секс. Только в духовном плане. Какое нахрен развитие, если в голове одни сиськи?

— Ну ты приду-у-урок.

— Ты что сказал? — в теноре завибрировала злость. Сквозь возню послышался звон посуды. — Давно в рыло не получал?

— Тихо, мальчики, — взвился женский писк.

В каморке началась потасовка. Опрокинулись с бульканьем "полторашки", шлепнулись на пол сигаретные пачки, захрустела непритязательная закуска. Музыка смолкла — источник шваркнулся об стену. Было слышно, как рвется одежда, и глухо впечатываются в тела кулаки.

Уйти бы по-тихому, но остановило любопытство. При всей осторожности и приобретенной циничности, хотелось посмотреть на парня, отрицающего секс.

Я не впервые услышала об аскетизме подобного рода. В родном городе существовала организация, состоящая в основном из девчонок, обделенных внешностью и самооценкой. Лишенные внимания мальчишек, они бравировали девственностью и гордо именовали себя "Антисекс". Их я понять могла, но услышать те же речи от мужчины не ожидала.

Я так и стояла, опустив пистолет, как бесполезную тяжесть, укрытая от драки стенами и мигающим светом маленьких лампочек, пока в коридор не вылетело тело в разорванной серой майке и заляпанных мокрыми пятнами штанах.

Парнишка нехило приложился спиной о щербатый бетон, но на ногах устоял. Шатаясь, он собрался, тряхнул черной шевелюрой и, сжав кулаки, хотел было ринуться в бой снова, но заметил меня.

— Великий Ктулху, Морелла! — крикнул он, словно впрямь встретил лафкрафтовское чудище.

Все иные звуки смолкли.

Глава 21.

Было слышно, как капает со стола разлитая жидкость.

Лямка майки не удержалась, соскользнула с плеча застывшего в боевой позе мальчишки. Он поправил лямку, сдвинул ноги, опустил кулаки, чтобы вытянуть указательный палец и, тыча на меня, повторить: "Морелла!"

Из-за угла высунулась взлохмаченная светлая голова.

— А-хре-неть, — по слогам выдавила "голова" тенором. — И правда.

— Что вы несете? — из каморки выскочила девчонка в балахонистой футболке, с ярко-красными даже в полумраке волосами и острым шипом пирсинга на нижней губе. — Мама дорогая, — прошептала она, прислонившись к стене, и тут же повысила голос до визга: — Кли-и-и-ин, тут Морелла.

Трудно сказать, что испугало сильнее — настойчивое упоминание чужеродного имени или необходимость избавиться от случайных свидетелей.

Они выглядели немногим младше меня. Блондин, казалось, даже постарше. Безобидные и беззаботные. Разве что грустинка пряталась в краешках губ от мистического взгляда на мир, да глаза не лучились верой в человечество. Чем-то похожие на меня прежнюю. Оперившиеся птенцы, которым и в гнезде сидеть невмоготу, и на простор вылетать не хочется. Сгрудились в бункере, как на соседней ветке — маленькая стайка отщепенцев. Меня приняли за свою. Это видно по закравшемуся во взгляды восхищенному изумлению. И страху. А он уместен.

— Вы меня с кем-то путаете, — сказала я, на всякий случай спрятав пистолет за спину. Благо, поза позволяла — прижавшись к стене правым плечом — руку легко скрывал мрак и плащ.

— Ты же Алина Никитина! — воскликнула девчонка, исчезла на миг в каморке и вернулась с помятой листовкой. Стряхнув с бумаги крошки кириешек и чипсов, она протянула лист с траурным заголовком "Разыскивается".

Час от часу не легче. Я пробежала глазами сухое объявление. Мрачного вида девица обвинялась в массовых убийствах и связи с мафией. На полиграфию власти не поскупились, не узнать меня по фото мог лишь слепой или даун.

Я растерялась. Одно дело — надуть энпиров, а смыться от поднятых на уши спецслужб — совсем другое. Опасное и бесшансовое.

Подростки молча уставились на меня. Нервничали. Девчонка игралась с пирсингом, то втягивала шип до выемки на губе, то выдвигала до демонстрации оси. Парнишка в изорванной майке теребил пальцами петлю для ремня на грязных штанах. Блондин царапал ногтем неровность бетона стены.

— Почему Морелла? — спросила я, без интереса, чтобы хоть как-то расшевелить свидетелей.

— Ну-у-у, — девчонка оставила в покое пирсинг, принялась теребить разноцветные веревочки на запястьях, — в новостях говорили, что ты разбилась на машине. Почти разбилась. В другом городе. А потом приехала сюда. Но ты ведь умерла тогда, правда? И воскресла. Как Морелла у По. Правда, та умерла от болезни. Но тоже ведь воскресла, пусть и в дочке.

— Чушь, — выплюнул в лицо девчонке блондин.

— Зато имя красивое! — парировала фантазерка.

Меня прошиб пот. Домой нельзя — возьмут на первой же улице. Здесь спрятаться негде. Уехать тоже не позволят — уверена, на каждой трассе дежурит по патрулю. В город-то меня впустили. Как в ловушку. А выпустить...

Вспомнился дед. Старый маразматик порой говорил дельные вещи.

В тот день я явилась из школы зареванная. Праздничный фартук, слегка великоватый для пятиклашки, в грязи, у портфеля оторвана ручка, косички в разные стороны с распущенными бантами. Родителей, как всегда не оказалось дома. Зато был дед. Сидел перед телевизором с бутылкой пива и обсасывал вяленую рыбу, рассыпая чешую на метр вокруг дивана. Я ему рассказала, как старшие мальчишки обзывались словом на букву "п", как девчонки устроили бойкот, потому что я не дала им списать контрольную, и все перемены дежурства в коридоре подговаривали ребят из соседних классов носиться, как угорелые, хватая меня за волосы. А за то, что завуч вызвала их родителей, окунули в лужу за школьным забором.

Дед меня выслушал, не отрываясь от телевизора.

— Слышь, кнопка, — сказал он, причмокивая мокрыми губами с прилипшими чешуйками. — В неравной войне всегда присоединяйся к сильному. Даже коль придется потом и с ним драться — все равно. Лучшему и проиграть почетно.

Через день меня хорошенько взгрели за принесенное старшеклассникам пиво и подстрекательство к межпотоковой розни. Зато ни одна мокрощелка не смела косо глянуть в мою сторону, потому что за спиной стояли купленные широкоплечие защитники.

Всегда присоединяйся к сильному. Кто сильнее в моей войне-по-взрослому? Количество или качество?

— Телефон есть? — спросила я.

Блондин исчез в проеме и тут же появился, протягивая мобильник одной из последних моделей. Даже через перчатки я почувствовала холод пальцев паренька. Или это мои пылали?

Аккуратно спрятав "ТТ" в карман, я набрала номер Джона. Затем Марка. Оба — вне зоны действия сети. Посомневавшись, я все-таки позвонила в замок и долго слушала флегматичный гудок, проклиная Христа, Бога-Отца, Дьявола и всех, кого удалось вспомнить.

Я не хотела убивать.

— Не отвечает? — участливо спросила девчонка. Шип пирсинга снова заерзал в губе. У меня родилось неуместное любопытство — если набрать полный рот пива и надуть щеки, польется ли оно через дырочку?

— Нет, — телефон я отдавать не стала.

— Может, помочь чем? Найти кого-то надо? У Клина папа в гараже работает, где все ментовские шишки машины ставят. Может, пробить аккуратно? Клин, да кончай ты дрыхнуть! — она стянула кроссовок и запустила в каморку, откуда тут же раздался смачный шлепок и нечленораздельное мычание.

— Не буди его, — попросила я.

Сердце скукожилось. Эти ребята такие молодые и безобидные. Но они меня видели. Они могут выследить.

Скользящий взгляд, легкое прикосновение к сознанию, и самая удобная мишень показалась пульсирующим заревом нерастраченной страсти.

— Так, — я собралась, отбросила сентиментальность, хоть и далось это нелегко. — Вы двое пойдемте со мной, а ты... — я оглядела мускулистый оголенный торс блондина, — оденься пока. На улице прохладно.

Девчонка молнией метнулась в каморку, допрыгала назад, на ходу зашнуровывая кроссовок. Парнишка в порванной майке уже маячил за дверью бункера.

— Здесь есть подвал? — я отлично знала, где он. — Проводите.

— Может, я тут подожду? — мальчик щурился от раскрасневшегося солнца, постоянно поправляя майку.

— Нет, поможешь мне. Она одна не справится.

Мы свернул за угол, спустились в узкий подвал. Ребята шли впереди, пробираясь через протекающие трубы и наваленный жильцами хлам почти на ощупь. Света маленьких грязных окошек не хватало, чтобы не запинаться при каждом шаге.

Люди всю жизнь копят мусор, наивно полагая, что он понадобится. Эту панцирную сетку хранили на "черный день" пожара или расширения дачных площадей; проржавевшие радиаторные батареи наверняка берегли для постройки гаража; из сваленных в кучу ящиков для молочных бутылок возможно собирались соорудить ячейки винного погреба. Но чаще всего, люди умирают, оставляя залежи хлама в таких вот прелых подвалах, где они и гниют до сноса дома.

Хорошо, что я сменила глушитель.

На свежем, не загаженном пылью от падения мертвых тел, воздухе улицы я отдышалась. От головы к пальцам текли теплые потоки — то ли кровь, то ли жизнь. Стали четче очертания выбеленных кирпичей вдоль тротуара и желтеющих к середине августа кустов вокруг дома. Мне хотелось присесть на низкий кованный заборчик и слушать трели проснувшихся птиц, но веселый щебет предвещал дневную шумиху.

Блондин ждал в бункере, допивая уцелевшее пиво. Храпящее тело Клина успокоило совесть — одним трупом меньше.

— Где ребята? — спросил "тенор".

Я взяла его за мощное запястье, потянула к выходу.

— Поехали. Они кое-что купят и подъедут к нам. Или я зря отдала им деньги?

Блондин хмыкнул, улыбнулся, расслабился.

— Кстати, я — Артем.

Надеюсь, имя не настоящее.

— Садись, — я включила зажигание, проверила, не торчит ли рукоятка из кармана.

Артем оглядел тюки, но спрашивать о них не стал, хотя я краем глаза заметила, что из дырки сумки с оружием предательски выглядывает вороненое дуло "Маузера".

— А почему ты в перчатках?

Я тронулась с места, стараясь не обращать внимания на мельтешение Николая Угодника. Усатый лик будто стал суровее, на лбу проступили морщины, сложенные в старообрядческом пассе персты тыкали в меня и совали под нос раскрытую Библию.

— Чтобы маникюр не попортить, — отмахнулась я слишком грубо и тут же сменила тему. — Артем, а ты правда отрицаешь секс или перед друзьями рисуешься?

— Почему рисуюсь? — излюбленная тема сразу переключила его внимание. — Секс — это грязь. Человек не должен ограничивать себя низкими желаниями. Мы ведь не животные!

— А отказ от секса не ограничение?

— Нет! — завелся Артем и долго доказывал прелести свободной от похоти жизни.

Машина петляла дворами. Я боялась выезжать на ожившие утренние трассы, хоть и рисковала заблудиться в месиве многоэтажек и неухоженных лачуг частного сектора.

— Слушай, так ты вообще никогда? Ты девственник?

— Мне это не нужно, — гордо ответил он.

— Да ладно! Природе-то чихать на твои принципы. Руками, поди, помогаешь?

— Типичное заявление обывателя, — фыркнул антисекс, — который не в силах совладать со своими эмоциями. Я им не подчиняюсь, понимаешь? Свободен от их диктатуры!

Я вздохнула — так даже лучше.

Этот домик красного кирпича, застрявший среди типовых монолитов неподалеку от одного из крупных торговых центров, я давно заприметила. Одноэтажная развалина с облупившимися по краям дырами вместо окон давно потеряла крышу, но никак не желала покидать насиженного места, противостоя погоде, времени и вороватому люду с отвагой мастодонтов поп-сцены, на которых и смотреть уже невозможно, и выпнуть на пенсию никак не удается. Несколько лет назад домик обнесли высоким забором, наивно полагая уберечь детей от соблазна пошляться по развалинам. Однако, судя по вырванным доскам и доносящемуся из-за хилой ограды запаху, молодежь превратила останки дома в биотуалет.

На стене все еще висела табличка с адресом.

— Запомни все вокруг, — предупредила я. — Тебе придется вернуться на место боевой славы.

Артем окинул цепким взглядом двор, останавливаясь на маленьких отличительных деталях вроде перевернутой детской качели или безыскусного граффити на стене панельной многоэтажки. Надпись гласила: "Жизнь — дерьмо".

Первой в брешь забора я пролезла сама. Пришлось пробираться по настилу из колотых кирпичей, гнилых досок и доросшей до пояса травы. Агрессоры защищали ступни. Из-за гнилостного запаха свербело в носу. Я не жалела о выборе места — его нетрудно найти и прятаться в центре города могут лишь законченные психи. Поначалу возникли опасения на счет окон верхних этажей близстоящих панельников, но с одной стороны дома уцелел кусок крыши, и закончить я рассчитывала раньше, чем кто-либо из жильцов проснется.

Куски известки и кирпича хрустели под ногами. Артем зашел вперед осмотреться. Я, стиснув зубы, решилась.

Один точный удар в показанную Джоном болевую точку, и накачанный мальчишка рухнул, как подкошенный. Я отволокла его в защищенный от случайных взглядов угол дома, предварительно расчистив место от погнутой велосипедной рамы, проржавевшего диска автомобильного колеса и кучи прогнивших бревен. Пришлось нелегко: одно дело играючи таскать сумки с коллекцией творений умов человеческих (или драконьих?) и совсем другое — кожаный мешок молодого натренированного мяса. Я изо всех сил старалась не думать об Артеме, как о гомосапиенс.

Снова в расход пошел подклад плаща. Из него получился достаточно надежный и внушительный кляп. Пригодился и пояс, им я связала мальчишке за спиной руки. Джон научил изощренному узлу, выбраться из которого даже Марку не под силу — сколько ни крутился волчком, ни выворачивал кисти, сжимая зубы от усердия и злости, а не сумел.

Подлетел голубь. Любопытная тупая птица продефилировала по груди мальчишки и ускакала рыться в грязных пачках из-под кириешек.

Артем не приходил в себя. Это настораживало. Я боялась, что не рассчитала удар, а любая заминка — потеря бесценного времени, которого вечно нет.

Неподалеку валялись переломанные стебли сорняка-переростка. На них еще сохранилась дождевая влага. Я аккуратно собрала траву, села на колени Артема, чтобы обездвижить и принялась хлестать по щекам со всей дури. От десятого шлепка он пошевелился. Настоящий боец — мигом оценил ситуацию, дернулся, попытался сесть, но я придавила грудь кулаком. Против драконьей силы никакие тренировки не помогут.

Он чуть не скинул меня, когда замок ширинки с треском оторвался от джинсов. Я старалась не смотреть в глаза, применяя на практике еще один урок Джона, выученный на отлично, хотя, возможно, сказалось сознательное воздержание Артема.

Изнасилуй я мальчишку по-настоящему, клеймо пылало бы в памяти ярким маяком. Стимуляция, пусть и умелая, могла затеряться. Я рисковала, но, черт возьми, унизить, отравить издевательством еще сильнее себе не позволила.

Устали руки. Мальчишка бился, бессильно мыча. Рядом курлыкали голуби, с хрустом копошащиеся в пачках сухариков. Готова поклясться — они чавкали. От шуршания травы закладывало уши, острые грани кирпичей уже разодрали джинсы и подбирались к коленям. Я их не чувствовала. В голове стучало: "Невиновен, невиновен, черт побери эту гребанную жизнь, он невиновен!" И Артем содрогнулся. С прищуренными от ярости глазами, с искореженным лицом, со сжавшимися пальцами на ноге, избавленной в борьбе от ботинка.

— Ты прости меня.

В ответ — хриплые, сдавленные кляпом проклятия. Я их прекратила, вогнав пулю мальчишке в грудь. Вокруг дырочки на черной футболке проступил мокрый ободок. Я успела его заметить прежде чем открылся тоннель. Голодный мозг пытался впитать радужные картины. Я боролась с собой, удерживая смерть на поводке, искала ниточку, почти забытую, не сразу распознанную в загородном доме.

Она нашлась. Натянутая, словно колючая проволока, сила царапала и доводила пульсацией до дрожи. Я отдала ей все.

И села на обломок бетонной плиты ждать.

От легкого ветра колыхались стебли травы. Шуршал мусор. Вдалеке пролетел самолет. Мимо кто-то проехал, оставив в голове обрывок современной песни. Я почти привыкла к едким миазмам, пропитавшим осколки стен. Голуби улетели, их сменили менее наглые воробьи, но, недолго попрыгав по новоиспеченному некрополю, смылись. В магазине осталось пять патронов. Слишком много для меня одной и слишком мало, если нагрянут нежданные гости. Солнце жарило спину через кожух плаща. Нашарив в кармане Артема зажигалку, я сняла серые от грязи перчатки и подожгла их. Шерсть горела с треском, отплевываясь обугленными катышками, резиновые точки плавились черными каплями с нестерпимой вонью. В кармане заорал грязными гитарами мобильник. Не мой. Этой жизни больше не существует. Я сбросила звонок, положила трубку на плиту и раздавила с хрустом лопающегося пластика, глухим ударом резиновой подошвы о бетон и... долгожданным, пугающим надеждой звуком.

— Грязно работаешь, детка, — донеслось из-за спины. — Но я все равно рад тебя видеть.

Глава 22.

Они стояли под разрушенной аркой, прислонившись к уцелевшим косякам, загородив проход. За стенами господствовало утро. Сновали машины, какая-то старуха орала Никифоровне, что дворник снова не вышел на работу, а в "развалюхе" что-то горит. Это мои перчатки — досадная неосторожность.

Палец лежит на курке, мне это не поможет, но так спокойнее.

— Засучи рукав.

Джон послушался. На обнаженном предплечье — ни капли чернил.

— Сколько дней в году?

Быстрый вопрос — быстрый ответ.

— Триста шестьдесят пять.

— Сколько патронов в "ТТ"

— Восемь.

— Кем была Маришка?

— Э-эм, ты про ту блондинку, из-за которой потом ревела и приперлась домой, размалеванная как клоун шапито?

— Да, — выдохнула я.

Пальцы расслабились, пистолет чуть не выскользнул.

Драконы. Настоящие. Мои.

— Линка! Линк, только не реви, — Джон подскочил, прижал лицо к груди, поцарапав мне нос о молнию кожаной куртки. — Это мы. Правда. Линка-а-а! Ну не будь, как все девчонки!

Я не понимала, почему плачу и не могла остановиться. Что бы то ни было — самообман или стокгольмский синдром [13] — в тот момент я любила драконов и, не удерживай меня Джон, стекла бы на кирпичное крошево от разбуженной преданности и того самого запаха, который лишил рассудка в ювелирном магазине родного города. Запаха свободы и, как оказалось, защиты.

Марк подошел сзади, нежно чмокнул в макушку.

— Лин, успокаивайся. Уходить надо.

— Да-да.

Джон стоически перенес то, что я вытерла хлюпающий нос о его рубашку.

— А куда нам ехать? И что делать с Артемом?

— Оставим здесь, — нехотя констатировал Марк, засунув руки в карманы плаща. — Ты в перчатках работала? — оценивающий взгляд скользнул по трупу, прополз по щербатым плитам и остановился на дымящемся огарке шерсти. — Ах, ну да. Хотя тебя все равно ищут. Менты осмелели и развесили...

— Я знаю! Это вы многого не знаете!

— По дороге расскажешь.

— Подожди, Марк. Ты куда ехать собрался?

— Домой, надо набрать...

— В замок нельзя. А оружие у меня есть.

Оба скептически скривились, глядя на "ТТ".

— Да нет, — отмахнулась я, засунув пистолет в карман. — Здесь, у подъезда полная машина. Сумка с оружием и... ваши книги. Да, да, я знаю про кладовки. Мы все оттуда вытащили. Только от машины надо избавиться. Она не совсем "чистая".

— Тогда едем на квартиру.

— Ты как чувствовал, — буркнул Джон.

Марк промолчал, потопал к выходу. Под его ногами даже кирпичи не хрустели, я же спотыкалась на каждом шагу. Бесшумность — навык приобретенный.

Во дворе прохожих не оказалось. За час до полудня редко заметишь кого-нибудь у дома, все на работе или заняты сборами. Набитый сумками "Сорренто" послушно дожидался у одного из подъездов, неподалеку чернел любимый, милый до щемящего восторга "Фолькс".

— Надень, — Марк сунул мне солнцезащитные очки. — Поедешь со мной. Джон, ты давай на квартиру.

— А вы куда? — спросил дракон, гремя ключами.

— Машину купим. Габаритами побольше.

Несколько сумок быстро перекочевали в "Фолькс", и мы тронулись. По дороге Марк включил громкую связь на мобильнике, и я рассказала о коалиции подделок. Известия о множестве копий драконов, их причастности к минированию замка и выставленным на показ смертям не удивили.

Частный сектор "северных" улиц вызывает недоумение. Почти в центре города жмутся друг к дружке корявые домики с давно некрашеными заборами, чахлыми яблонями и ягодными кустами в огородах. Над неасфальтированными дорогами постоянно витает пыль, запущенные автобусные остановки используются, как лавочки при пивных киосках, и даже в полдень здесь разливают по пластиковым стаканам пиво из двухлитровых баклажек местные алкоголики всех возрастов.

Мы остановились неподалеку от амбара, отделанного сайдингом. Вывеска огорошила логотипом "БМВ" — не думала, что шикарные машины продают в таком захолустье.

— Подожди здесь, — Марк полез в бардачок, вынул пухлый бумажник. — Должно хватить, — заключил он, пересчитав красноватые пятитысячные.

Я проводила дракона взглядом. Раскачивающееся от уверенной походки гордеца, тело шагало по вымощенному тротуару, пока не скрылось за поворотом.

Сквозь темные очки солнце не жгло глаза, отнятая убийством машина — словно ограда от грязной улицы. По венам во мне растекался холод жизни, возродившись и очистившись от смертных оболочек прошлого. Драконы открыли второе дыхание, будто очистились неизвестные до этого момента каналы и заработали в полную мощность. Я оживала.

Когда из-за угла с другой стороны дороги вынырнул новенький внедорожник (естественно — черный) и помигал фарами, я вышла навстречу.

— Ну как? Подойдет? — осведомился Марк, критически оглядывая красавца.

— Да в этот самосвал можно в десять раз больше, чем надо запихать.

Мы сообща перебросили сумки. Вместимость оказалась равноценной "Сорренто".

— А ты говорила, что великоват.

— Знаешь, Марк, у женщин глазомер сбит в сторону большего, и мужики этим нагло пользуются.

Впервые за утро он рассмеялся.

— Джону такое не ляпни — обидится, — предупредил Марк. И тут же посерьезнел. — Помнишь квартиру у Голубого огонька?

— Хоромы с высоченными потолками? — переспросила я для верности.

— Джон уже там. Езжай, а я пока от машины избавлюсь.

— Есть, командир, — козырнула я. — Ключи давай.

Глядя на мое ребячество, Марк засомневался, но связку вместе с квартирными отдал.

Радостный адреналин спал, отдав меня слабости. Перенервничала.

Даже на Жукова, параллельной чересчур опасному суматошному проспекту Маркса улице, пришлось отстоять в пробке. И это при катастрофически закрывающихся глазах. Тело, избавившееся от напряженности, превратилось в неуклюжий кусок мяса, удерживать руки на руле становилось все ленивее. А еще долетающие со всех сторон дымки чужих эмоций — неприятные туманности, вплетенные в выхлопные газы, излишне насыщенные ароматы духов и пряные запахи близлежащего рынка.

Ползком миновав Масленникова, я свернула в старый уютный дворик и остановилась у темного кирпичного дома. Как назло, подъездная дверь оказалась закрытой, а номер квартиры вспомнить не удалось. И сигареты вне досягаемости.

Пришлось проторчать у подъезда минут десять, прежде чем пискнул домофон.

— Не закрывайте! — крикнула я деду, выскакивая из машины.

Маленький, скукоженный ведьмак демонстративно захлопнул дверь.

— Понаведут шлюх с ранья, — прошепелявил он злобно, — слушай потом их вопли. Постыдилась бы!

Я ничего не ответила в сгорбленную спину, только обозвала про себя старым импотентом.

Скоро к подъезду подошла пожилая женщина. Видно, что приехала издалека — в натруженной руке большая сумка с торчащим зонтом. От нее веяло такой скорбью, что у меня загудела голова. Женщина потеряла сына. Ее домофон тоже не впустил, пришлось устроиться на огрызке лавочки. Я смотрела, как женщина теребит в огрубевших пальцах несвежий платок, и изо всех сил старалась, не видеть в ней мать Артема.

Да, я жалела мальчишку. До сих пор приходилось убивать только порочных, прогнивших от спор быта, а попавшая под раздачу чистота лишила единственного оправдания. И пока я среди драконов, нет гарантий, что Артем — последний. Зато еще четче проступила уверенность в правильности возвращения. Энпиры (я не хотела причислять к ним драконов) неразборчивы в убийствах. Таких надо уничтожать.

К дверям подошла девушка, нехотя поднялась по крылечным ступенькам. Ее понурый вид объяснился, стоило женщине подать голос. Они связаны общим горем.

На этот раз меня впустили.

Джон открыл дверь в одних джинсах. Как всегда — безупречное тело, гладковыбритые щеки. Только в глазах вместо самодовольства и холодного просчета — тихая злость, в паре с нетерпимостью. А еще ему пора бы постричься.

Я вошла, села на низкую полку для обуви, чтобы расшнуровать ботинки.

— Тебе в кофе коньяку плеснуть? — донеслось из кухни.

Я отказалась, алкоголь излишен, а вот доносящийся запах мяса и пряностей (определенно — кориандр) приятно радовал.

— Джон, ну почему вы не взяли меня в Тверь? — упрекнула я, садясь на резную табуретку к столу.

Он поставил передо мной тарелку с тушеной свининой и, приоткрыв форточку, сел напротив. Тихо загудел включившийся холодильник.

— Мы не ездили в Тверь. Информация поступила, что тебя ищут на родине. Мы хотели разобраться, следы замести. Оказалось — поздно. Лина, эти недоделки попросту выманили нас из города, чтобы заполучить тебя. Да еще так не вовремя.

— В смысле?

— Мы собрали нужное золото, почти все готово, а тут...

Он замолчал, по-мальчишески взлохматил волосы.

— Марк как чувствовал, — устало потерев лицо, продолжил дракон, — предложил перевезти слитки сюда. Он подумал, что ты переметнулась к ментам. Я не верил, но все так погано складывалось. Что они с тобой делали?

— Пальцы отрубали, растягивали, как при четвертовании, тараканов за шиворот пускали, да много чего. Если хочешь подробностей, дай я поем сначала, ладно?

Он кивнул, отвернулся к окну. Что-то важное рвалось с языка. Откровение или секрет просились наружу, вопреки разумным доводам. Я это чувствовала и без драконьих способностей. Но Джон молчал. Подождал, пока опустеет тарелка, и скомандовал:

— Дуй в спальню, выспись как следует. Не бойся, приставать не стану. Если сама не попросишь.

Сытный обед и усталость свое дело сделали — стоило опуститься на огромную мягкую кровать, коснуться головой атласной подушки, как я отключилась и проспала часов двенадцать, а когда проснулась, драконы лежали рядом по обе стороны, не раздевшись. Джон развалился, раскинув ноги и что-то бормотал. Марк прижался ко мне, обняв за талию. Я не стала их будить.

Драконы проснулись с рассветом, синхронно, как по расписанию. Пока оба потягивались и разгоняли дрему, я смылась в ванную, чтобы не готовить завтрак. С детства не люблю кухонную возню, а у Джона дипломатические отношения с кастрюлями и поварешками налажены.

Как назло, в этот день отключили горячую воду. Зубы сводило от холода, шампунь отказывался смываться, и, с горем пополам помывшись, я выползла из ванной, синее замороженной курицы. Несколько минут посидела на крышке унитаза, обернувшись полотенцем, как пледом, пока не согрелась.

— Можно было согреть воды, — сочувственно заметил Марк, когда я, все еще дрожа, появилась в кухне.

Джон сразу сунул в руки горячую кружку только что приготовленного кофе.

— Еще я с тазиками не возилась. А утром коньяк в кофе можно?

— Уже добавлен, — Джон поставил на стол тарелку с гренками, вытер руки и, забросив полотенце на плечо, сел. — Ну что, выспалась?

— Вусмерть.

Руки отогрелись, хрустящие гренки с сыром и сладкий кофе взбодрили. Драконы тихо обсуждали доставленные энпирами неприятности, беспокоились о непроданном вовремя бизнесе и периодически поглядывали на меня, справляясь: не добавить ли кофе, хватит ли гренок, и достаточно ли я отдохнула. В кране урчала, собираясь пробиться, горячая вода, но никак не решалась. Я жевала, разглядывая разноцветные магнитики на холодильнике, до тех пор, пока комната не опрокинулась в темный тоннель с бряцаньем выпавшей ложки и далеким выкриком моего имени.

Темный зимний вечер, знакомое, но непривычно молодое лицо напротив. Коридор роддома с выбеленными стенами, портрет генсека в рамке. Жаркий заводской цех, огромные гудящие станки, лязг железа и крики рабочих. Снова роддом, затем — клиника, эпилогом — летнее кладбище с новым памятником без фотографии, она появится позже, когда я научусь ходить...

Голубой навесной потолок с вкраплениями маленьких лампочек выплыл из тумана. Под головой — подушка, перед глазами — два обеспокоенных лица.

— Лина, возьми себя в руки, — кричал Марк, пытаясь вывести меня из шокового ступора. — Только скажи — кто? Кто, Лина?

— Де-да, — стоило выдавить первое слово, и они посыпались бесконтрольным потоком. — У них мои родители. Ты знал! Джон, скотина, ты знал еще вчера и нихрена не сказал. Они убили моего деда. Только что! А ты еще вчера знал, сволочь. Как? Доносчики? У вас везде есть шавки, да? А, может, вы с ними за одно? Может...

Хлесткая пощечина остановила.

— Мы не знали, где они, — без единой ноты оправдания сказал Джон, отбросив меня на подушки. — Прекрати орать. Где они сейчас?

Удар отрезвил. Я не смогла бы ничего предпринять. Не успела бы. Не нашла. Потому что там искать никогда бы не додумалась.

— Лина, опиши место.

— Это заброшенный литейный завод, где работал деда.

— Они сказали адрес?

— Да.

— Значит ждут, — Марк отпустил меня, поднялся с кровати и принялся шарить по тумбочкам. — Они знают, что ты с нами?

— Нет, но, может, догадались. Почему? Господи, ну почему они не прибили папашу? — вот теперь потекли слезы. Скупые, будто дань ситуации, а не потребность выплеснуть горе.

— Потому что так ты придешь если не за родителями, то ради мести.

— Я приду. Я приду! Приду. А....

— Да, кто тебя одну отпустит? — выдохнул Джон. — Хватит ныть, рассказывай, как там что расположено. Надо знать, куда суемся и как потом выбраться.

Глава 23.

Спустя четыре часа я уже летела на чужой "Тойоте" по трассе к родному городу. Рядом на пассажирском кресле лежал мастерски нарисованный Марком план здания со стрелочками и комментариями. Драконы должны были выехать позже, они еще собирались отдать на переплавку слитки, да и вместе светиться нам не следовало. Я боялась предательства, уговаривала себя: "не бросят, обещали", но, сколько ни искала, выгоду для драконов не нашла. Зачем подставляться ради жизней парочки никчемных людей? Мои родители полезны Марку и Джону лишь как подпитка — не более. И все же они обещали, не задавая вопросов, зачем я рвусь вытаскивать из ямы людей, от которых однажды сбежала. Они бы не получили ответа, кроме сумбурных объяснений, что одно дело — расстреливать образ в тире, и совсем другое — бросать на жертвенный алтарь. Потому я и ехала драться, вооруженная до зубов, злая, как призрак последней амазонки.

И все же, что-то не клеилось. Шестым чувством, третьим глазом я видела нестыковку, но попробуй, разберись в кавардаке интуиции, когда в голове — прошлое, мое прошлое, не отнятое никем, хотя в тот момент я с радостью поделилась бы памятью, лишь бы вернуть способность трезво мыслить. Я выбрала не ту сторону силы, да, деда?

На горизонте в закатном зареве показались заводские трубы. Бездыханные, мертвые столбы, ставшие приспешниками смерти. Я их запомнила по детским экскурсиям. Вскоре выглянули из-за горизонта и громоздкие туши цехов. Рядом, за высокими плитами забора, в окружении труб-переходов — трехэтажка с кабинетами.

Я остановилась километра за три. Вокруг — никого. Только тупая мошкара липнет к размазанным по лобовому стеклу сородичам. Чем не люди — такие же надоедливые и охочие до трупов особо занудных товарищей.

Включила передатчик. Драконы должны быть поблизости, они идут в обход, не светятся, как я, вражеским флагом на колокольне, снимай — не хочу. Сигнал пришел хриплый, трескучий.

— Лина, мы опаздываем, — предупредил Марк в ухо.

— Они меня видят, если буду сидеть, как дура, поймут.

— Лина, говорю, подожди.

Сквозь шум и шипение прорвался Джон.

— Марк!

— Лина, просто жди.

— Марк!

— Ли...

— Лина, разворачивайся назад, — Джон крикнул так, что у меня едва не лопнула перепонка. — Твои...

— Джон, заткнись, — гаркнул Марк.

— Хватит затыкать меня! Лина, твои родители в Сочи, это подстава. Разворачивайся, убежать время есть. Мы успели сделать все, что надо. Теперь можно сбежать. Плюнь на недоделок. В Европе не найдут. Слышишь?

Я задержала дыхание, прикусив губу.

— Не хочу в Европу. Мне Питер нравится.

Я вынула из уха динамик и бросила в бардачок. Энпиры охотились за драконами слишком давно, чтобы остаться незамеченными. И я подвернулась как нельзя кстати. Хороший отвлекающий маневр — подбросить девчонку своре собак, чтобы спокойно добраться до цели.

Я вспомнила все. Запароленные реплики по дороге в еще незнакомый Омск. Первую встречу с Ватой, который удивительно вовремя оказался рядом. Неожиданный отъезд, якобы ради уничтожения следов моего воскрешения. Я вспомнила нарочито громкую ругань драконов после гибели Принцессы. Именно тогда началась открытая война, хотя передо мной разыгрывали наивное неведение.

Что мешало раньше разглядеть очевидное?

Передатчик призывно пищал, пока не отправился в форточку. Я не хотела быть ни чьей марионеткой. Не важно, у кого в руках крестовина, все равно леска когда-нибудь перережет вены. С драконами или без я должна сделать то, ради чего сбежала из загородного дома. Братцами можно заняться позже.

После агрессоров ходить на каблуках неудобно. Ножны во весь локоть не мешают, а вот браслеты у их основания доставляют дискомфорт — Марк слегка ошибся в размере, кожаный ободок впивается в запястье (еще и цепочка с кольцом мешается), кисть в движениях скована. К поясу и уплотненному подкладу плаща пристегнута дюжина пистолетов. Ходячая пороховая бочка.

Ее так легко пристрелить со снайперской винтовки.

Но я нужна живой.

Ворота открыты, на проходной ждет парочка идиотов.

— Сложите оружие и поднимите руки.

Встали по обе стороны. Вальяжные, самоуверенные. Надеются на свою реакцию. А я быстрее. Пиф-паф. Минус два патрона, плюс два простреленных черепа. Один ноль в мою пользу.

Правая рука дернулась. Пуля попала по пистолету, отбросила его в насыпь щебенки. Обезвредить хотят. Не получится. Три выстрела, и в маленьких окошках перехода между цехами больше не маячат макушки снайперов. Даже присесть не успели.

На пороге административного здания показался Певец, как всегда увешанный блестками и цепочками.

— А мы вас ждем! — он манерно развел руки в стороны.

— Я вижу.

— То лишь маленькая предосторожность. Сами понимаете. Да проходите же.

— Только после вас, — в тон слюбезничала я, но улыбка с пухлого лица слетела.

Поднявшись на деревянное, еще пахнущее краской крыльцо, я поняла, что карманы пусты. Запасные обоймы остались в машине. Досаду смягчила маленькая радость — недавний ремонт здания не нарушил планировки. Все те же коридоры с огромными окнами, небольшие кабинеты по правую руку, лестница по-прежнему находится в самом конце. И ступени остались кривыми, разной высоты и ширины. Как во времена работы деда.

Певец не сказал ни слова на мои пинки в каждую дверь первого этажа, хотя подобная предосторожность явно пришлась не по вкусу. Он всякий раз сопел и нетерпеливо переминался с ноги на ногу. В кабинетах никто не прятался. Я проверяла не взглядом, а обостренным до крайности радаром чувств. Перенапряжение отдавалось в ушах ноющей болью, но у меня не было права на ошибку, и так немало натворила.

На третьем этаже кабинеты больше, некоторые разбиты на две части для обеспечения покоя руководителям.

Далеко ходить не пришлось. За второй дверью ждала делегация. Все лица знакомы до отвращения.

— Дочка! — располневший "папаша" кинулся ко мне и напоролся на дуло "ТТ".

— Уберите обезьяну, пока не пристрелила, — пришлось поднапрячься, чтобы вытянуть из точной копии не стыкующиеся с характером отца заниженную самооценку, транжирство и любовь к каналу "Дискавери".

— Говорил я вам, что Алина не так глупа, как хотелось бы, — проскрипел Актер из-за стола и махнул сморщенной рукой "папаше", чтобы убирался. Выжил все-таки, старый пень. — Проходите, мы вам и стульчик приготовили, — он указал на офисное кресло в центре комнаты.

Удобное расположение, ничего не скажешь. Слева от кресла дверь в большой кабинет, там при полной боевой готовности ждут человек пять. Двое с автоматами якобы сторожат "родителей". "Папочка" с "мамашей" сидят в мягких креслах, обтянутых черной кожей. Он жует сомкнутые губы и тарабанит пальцами по подлокотнику, будто начинающий гитарист. Она качает тощей ногой в лакированном сапожке и теребит пуговицу джинсовой куртки, из-под которой виднеется рукоять (судя по изгибу — девяносто вторая "Беретта"). Актер сидит за узким столом, спиной к окну, его плешь блестит от света пяти лампочек люстры. Справа на длинном, во всю стену, диване развалился Певец. Его нарочито скучающий вид бесит. Рядом в шеренгу выстроились четверо вышибал. У каждого в лапах по автомату. Великолепный расклад.

— Нет, спасибо, я лучше у дверей постою.

— Ваше право. Ваше право.

— Зачем звали? — обмен любезностями грозил затянуться, а выигрывать время мне ни к чему. На драконов надежды не осталось. Даже если появятся, кто знает, в чью сторону обернутся их пушки?

— Шутки шутить с вами опасно, ученые уже. Потому сразу перейду к делу. Нам нужна ваша кровь. Зря улыбаетесь, Алина. Мы получили свою в третьем, а то и более поколении, ваша же лишь во втором. Конечно, мы пытались добраться до... оригиналов, но к ним ведь близко не подойдешь, и никакие веревки не удержат. А бороться с вашими... братьями нужно. Кто знает, сколько душ они уже извели? Алина, вы представляете, что они учинят, коль станут бессмертными и получат безграничную власть? Вы понимаете, какая опасность грозит всему человечеству?

Знал, паскуда, куда соль сыпать. Судьба человечества в метафизическом смысле и размахе Вселенной мне до лампочки. Волновала судьба людей. Маришек, Артемов, девчонок с проколотыми губами и их родителей с обернутыми в мешочки фотографиями и тяжелыми сумками, из которых торчат зонты. Меня коробило при мысли о вереницах гробов с несостоявшимися экономистами, официантками и банкирами. Гораздо проще винить в чужой смерти жестокого Бога, чем себя.

— А разве вы не к тому же приведете?

— Что вы, Алина! — воскликнул Актер. — Мы дарим вечный покой лишь тем, кто заслужил его годами. Знаете, сколько старцев медленно тлеют в больницах? А сколько просыпаются каждый день с мыслью, что черед так и не наступил? Вот их-то мы и провожаем на тот свет.

— Как и моего деда? Правда?

— Конечно. И сарказм здесь не к месту. Ведомо ли вам, как тяжек был для него месяц вашего отсутствия?

— Хватит, — я устала слушать старческое верещание.

Затылком чувствую опасность со спины. В недрах коридора прячется целый взвод. При первом же выстреле на меня обрушится весь улей. Локтем чувствую ребро замка, да и сама дверь крепкая, пуленепробиваемая. Это их задержит.

— Я согласна.

Актер чуть не подпрыгнул от радости, сморщенные губы растянулись в улыбке, пальцы сцепились замком на груди.

— Что ж, отлично, — он наклонился к шуфлеткам стола, вынул катетер и пару пузатых стеклянных сосудов. — Приступим.

Собираюсь комком нервов, отгораживаюсь от чувств собравшихся, чтобы ненароком не зацепиться за тоннель и захлопываю дверь. Семь стволов мигом вскинулись, щелкнули затворы. Распахнулась дверь большого кабинета, в проеме выросли фигуры Ваты и Туши.

— Тише-тише. Мне так спокойнее, — объясняю, как можно непринужденней, подняв руки. — Оружие можно сложить на диван?

— Конечно, — говорит Актер, подав шавкам знак не брыкаться.

"Господи, помоги", — единственное, что приходит на ум. Последняя надежда, оставшаяся вера в чудо.

Подхожу к дивану, становлюсь между двумя парами конвоиров. Нагнувшись, аккуратно кладу пистолет на мягкую кожу сидения. В нем еще осталось четыре патрона, но они вряд ли спасут. Распахиваю плащ, достаю пару пистолетов с полными обоймами и одновременно нажимаю рукоятками обе кнопки на напульсниках. Спрятались защелки, распрямились пружины, двадцатисантиметровые лезвия выскользнули из ножен, став продолжениями локтей.

Я резко выпрямилась, подалась назад, раскинув руки. Стальные лезвия описали дугу и серпами полоснули по шеям ближайших верзил. Тут же в рукав брызнула теплая кровь. Шейные позвонки слегка затормозили, размаха и сил не хватило срезать вторую пару голов, они запрокинулись назад, держась на полосках кожи. Застрекотали автоматы, в дверь из коридора ударили чем-то тяжелым. Я успела присесть и уйти от очереди, на ходу с разворота выпустив мозги нескольким верзилам.

Из-за спины набросился с ножом Певец. Я пнула его, попав шпилькой в глаз. Спусковой механизм не сработал, нож из каблука не выскочил, только студень вытек из глазницы. Пришлось добить выстрелом.

Опасно близко с ухом пролетела пуля, врезавшись в деревянную обшивку стены. Я выстелила в лоб "мамаше", она успела нажать на курок, выпустив пулю в люстру, прежде чем упала, напоровшись на клинок "отца". "Папочка" кинулся ко мне, но тут же лишился головы. Не меняя траектории руки, я пальнула в Тушу и Вату по очереди. Оба выронили автоматы, плюхнулись в кровавую лужу, затопившую начищенный до блеска паркет.

Горло сдавили костлявые пальцы, Актер повис у меня на шее, повалил на труп одного из охранников и вцепился зубами в ухо. К боли прокушенной мочки добавился удар грудью о приклад. Я взвыла, перевернулась на спину, но высвободиться не сумела. Старикан оказался чересчур сильным и цепким, он будто не чувствовал ударов локтями. Я раздвинула ноги и всадила шип каблука в щуплую лодыжку. От хриплого крика заложило ухо, но хватка ослабла. Вскочив, я отрезала неудавшемуся вампиру голову. Пули надо беречь.

Уставшая, с бьющим через край адреналином, но невредимая, я осталась одна в мокрой куче дюжины трупов. Нервно дергался глаз. Руки дрожали от перенапряжения. В закрытую дверь ломилась очередная порция недоделок. Они выпускали очереди по замку, но, слава Богу, металл не поддавался.

Нужно уходить, пока в ход не пустили взрывчатку.

Поскальзываясь на кровавой патоке, я подбежала к окну и запрыгнула на подоконник. Первый же удар крестовиной кресла вызвал бессильный вой. Стекло не поддалось. Попытка прострелить рамы тоже провалилась. Я вспомнила по книгам и фильмам, что в таких стеклах обязательно есть слабое место, надо простучать по периметру, чтобы выискать, только у меня не осталось времени, да и уловить отклик через грохочущую за дверью канонаду невозможно.

Я оказалась в ловушке.

Издевательством выползли воспоминания. Мне восемь, на улице — лето, первые в жизни каникулы. Родители укатили в Европу, оставив меня на попечение вертихвостки-сиделки. В тот день она умотала на свадьбу, и деду пришлось везти меня на работу, ведь "маленькие дети не должны сидеть дома одни". Маленькой я себя не чувствовала, но это никого не волновало.

Мы идем по коридорам, тогда еще выкрашенным до середины водоэмульсионкой. Периодически навстречу выходят дядьки, все, как один, усатые, при галстуках, и каждый взъерошивает мне волосы, отпуская льстивые сюсюканья. Кабинет деда — предпоследний, с железной табличкой на двери, которая всегда напоминала мне надгробную, с огромным шкафом, набитым папками и кубками "Лучший пловец" за несколько лет. На его столе непременно лежит стекло, под которым хранятся записки и семейные фотографии. А под потолком — лампочка Ильича. Люстра разбилась несколько недель назад, когда дед решил переставить из-за стола стул и прихлопнуть муху, да случайно саданул спинкой по плафону. Денег на новый не выделили, поэтому на потолке лежит оранжевое пятнышко света, доходящее кромкой до...

Я перепрыгнула на стол, повернула правое лезвие, от волнения едва не раскроив ладонь, и, дотянувшись, сдвинула одну из плит навесного потолка. Затем — вторую, третью. С четвертой повезло. В проеме темнели некогда выкрашенные в белый цвет поручни с облезлым квадратом лаза. Заделан он был строительной смесью, расковырять которую по периметру особого труда и времени не понадобилось. Видно, Бог меня все же услышал.

Пробороздив на полировке стола кривые линии, я закрепила лезвия в ножны и, подтянувшись на шершавых от слезающей краски поручнях, выбила тяжелую крышку люка ногами. Маленькая предосторожность — задвинуть на место потолочные плиты — отняла минуту.

Я оказалась на чердаке. Загаженный птицами и пауками, он в высоту достигал полутора метров так, что пришлось пробираться через развороченные гнезда и балки на полусогнутых ногах, скрючившись в три погибели. Сказывалось перенапряжение, в голове стоял гул, за которым не различались даже треск и шорох хлама под ногами. Искать следующий люк и снова лезть внутрь было опасно. Я добралась до маленького окошка, выбила рукоятью пистолета стекло. Во дворе никого не видно, но высота четвертого этажа немного пугала. Даже у драконов кости срастаются дольше тканей.

"Ничего, отобьюсь", — успокоила себя и уже высунула голову под вечернее небо, как сзади раздался выстрел.

Грудь раскроила боль. Будто внутри разорвался снаряд, и расплавленный свинец растекся по сосудам. То ли солнце мигом ухнулось за горизонт, то ли в глазах потемнело. Я осела в грязную труху крыши.

— Допрыгалась, сучка, — зло прогудел незнакомый голос над плечом и тут же крикнул: — Парни, я ее подстрелил.

Под тяжелыми шагами хрустел чердачный мусор, сколько человек приближались, я не поняла. Боль заслонила все, расползлась по телу наркотиком, исказив восприятие. Тяжелый сапог пнул под ребра, развернув к себе лицом, рука грубо схватила за сжатые в хвост волосы, и я отчетливо поняла, что моя война закончилась.

Глава 24.

Болевой шок запеленал, как родители в младенчестве, обездвижив руки и ноги тугим коконом. Пропал чердак, пропали полусмертные солдаты и накатившая ночь. Я осталась один на один с собой и со смертью. Ее зародыш булькал во мне, рос рок-н-ролльными темпами — пляшущий шаман с оглушительным бубном, чей ухающий в голове стук перекрыл все внешние шумы. Умирать, как я не страшно. Так умирать обидно. Слишком много на себя взяла, расписалась в беспомощности, оступилась и к тому же пыталась сбежать, дав волю инстинкту самосохранения, хотя должна была стоять до конца. Вырезать сердце коалиции удалось, но медуза Горгона легко обходилась без туловища. Я умирала бесполезно. От этого туман мыслей принимал очертания усмешки, а бубен звенел хохотом.

И больше всего на свете мне хотелось заткнуть эту поганую глотку, пока не поздно.

Смерть плясала во мне, водила хороводы с сознанием. Я собрала в комок оставшиеся силы, и она оступилась. Замерла на мгновение. А после стала сворачиваться клубком, отпуская клетку за клеткой мое тело. Я чувствовала, как сжимается ее паутина. Казалось, я вижу ее лицо — аккуратно нарисованные брови домиком, тонкие прядки черной челки, полуоткрытые от удушья губы, распахнутые в ужасе голубые и прозрачные, как проточная вода, глаза, которые тут же сменили цвет на болотную зелень. Брюнетки менялись с блондинками, пухлые губы трансформировались до узких лент, неизменным оставался лишь страх в сужающихся зрачках.

— Давай! Давай же, девочка, — ворвался в канонаду выстрелов знакомый до вымученной улыбки голос.

Жива. Черт возьми, жива. Спасибо, Господи.

Туман съежился до темноты чердака. Стоя на коленях, Марк прикрывал меня от мельтешащего потока стреляющих солдатов. Они появлялись с обеих сторон и падали на хрустящий мусор чердака. Их становилось все больше. Одурманенным мозгом я понимала, что Марк уже не справляется с кишащей массой. В скудном свете из маленьких окошек поблескивали усеявшие плащ дракона черные пятна. Кровь. Ее запах смешался с пороховым и покрыл язык медно-горькой пленкой.

— Давай же, Лина, милая, давай.

С грохотом проломилась крыша. Пылевое облако рассеялось, показав присевшую на одно колено фигуру Джона. Драконы палили в обе стороны, но прорехи в рядах противника моментально заполнялись новыми телами, вооруженными до зубов. Братья боролись с собственными клонами, а я никак не могла преодолеть слабость. Джону доставалось больше, с его стороны враги сыпались, как саранча, дракон едва успевал отбиваться выстрелами и ногами. Марк отвлекся, отстреливая нападавших от собрата, и один из подделок изловчился прицелиться. Еще миг и пуля рассечет дракону голову. Я дернулась, заставляя тело подчиниться, выхватила пистолет и прострелила ловкачу мозги.

— С возвращением, детка! — сипло прокричал Джон из нутра пылевой завесы.

Этот клич поднял меня на ноги.

Пистолеты выдохлись быстро. К счастью, трупы не забирают на тот свет оружие. Я не считала подобранные автоматы, пробираясь вместе с драконами к дальней стене, где прятался люк, уже переставший выплевывать опасность.

В темный кабинет я спрыгнула первой, следом выпал Марк, Джон с криком "Пошли нахер, мрази" спустился последним. Мы заняли выгодную позицию в коридоре напротив дверей. Рискнувших последовать за нами снимал Марк, я отбивалась слева, Джон справа отстреливал пришедших по лестнице.

Целая жизнь прошла, прежде чем смолкли выстрелы. Настороженно оглядевшись, мы опустили автоматы. По безмолвной договоренности драконы завернули штанины, поснимали пристегнутые к икрам пластиковые бляхи и пробежались по коридору, оставляя на каждом метре пищащие взрывчатки.

— Вниз! — скомандовал Марк, остановившись у лестницы.

Первый пролет я преодолела, спотыкаясь на неровностях ступеней, затем, как Джон стала прыгать через перила. У выхода Марк схватил меня за руку и дернул, выбрасывая на улицу. Мы еще не добежали до калитки, как рванул взрыв, и недавно отреставрированное здание с грохотом разбрызгало кирпичное крошево, заставив нас рухнуть лицом в асфальт.

— Ну ты даешь, детка, — донесся из мобильного голос Джона. Драконы ехали впереди на громоздком "БМВ", доверив мне нежно любимый "Фольксваген".

— Знаю-знаю. Не читай нотации. Я правда думала, что справлюсь.

— Ой ду-у-ура, — протянул он, смеясь. — Ты хоть понимаешь, что самых сильных в одиночку завалила?

— Ты о ком?

Инициативу перехватил Марк, как всегда спокойный до отвращения.

— Чем старше Подобный, тем больше у него сил. Тебя встречал цвет шайки. Знаешь, сколько лет Вате?

— Около тридцати?

— Умножь на пять, — засмеялся Джон.

— Хорошо сохранился, козел.

— Ага. Линк, но это не главное. Тебе же сердце прострелили! Понимаешь? Сердце.

— Ну и что? Вся заморочка ведь в мозге.

— Без сердца мозг отключается, — оповестил Марк. — Кровь не поступает.

— Тогда как я вернулась?

Биологический насос работал исправно, мышцы горели напряжением после бойни, но не более.

— Просто, — Марк сделал паузу, я поняла, что он улыбается. — Лина, ты одна из нас. Мы не ошиблись.

Они никогда не ошибаются. Даже сейчас уверены, что не сверну с дороги и не подорву их машину. Для фейерверка достаточно одного выстрела.

— Значит, я справилась с ролью подставной пешки?

Марк не стал оправдываться.

— Когда-нибудь ты нас поймешь, — ответил дракон.

Тут же встрял Джон.

— Линк, в любом случае, все кончено. Верхушку мы срезали. Пока новая отрастет, мы успеем потеряться. Втроем. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он говорил о капитуляции. Драконам неинтересны войны. Их цель эгоистична и близка, остальное — идет по боку. Я встала перед выбором — вытравить свои намерения и наслаждаться собственной жизнью или попытаться оградить от уродства чужие.

В световой полоске фар то и дело появлялся массивный зад "БМВ". Привыкший к быстрой езде Джон периодически притормаживал, чтобы не упускать из виду "Фолькс". Я опустила стекло, позволила ветру беспринципно трепать разлохмаченные волосы под мелодичный стон "The Cure" из стереосистемы.

Зачем мы возвращаемся в город, забитый безнадегой, страхом и моими фотографиями? Неуклюжий Омск хлебнул достаточно смерти, чтобы оставаться под его небом. И все же мы ни разу не свернули со знакомой дороги.

От красного края рассвета пришлось защищаться солнцезащитным козырьком. Выстроились в ряд первые жилые дома, остались позади железнодорожный переезд и унылые производственные коробки. Город безропотно впустил нас, как заразу, к которой потерян иммунитет.

"БМВ" припарковался у обочины и замигал аварийкой. При моем приближении Джон вышел из машины, размял ноги и пальцы, пока я не затормозила, пристроившись к отколотой кромке бордюра.

— Разблокируй задние, — скомандовал он, вытаскивая из багажника небольшую коробку. Пять шагов до машины он нес ее аккуратнее антиквара, перекладывающего самые дорогие реликвии.

Я открыла дверь, дракон бережно устроил коробку на заднем сидении. Сам плюхнулся в пассажирское кресло.

— Дальше едем вместе, — зачем-то пояснил он. — Разворачивайся, езжай за переезд, а там покажу дорогу.

"БМВ" сорвался с места, укатил вперед, выбрасывая из-под колес гравий. Я выкрутила руль, машина нехотя развернулась, заехав правым колесом на бордюр.

— Осторожнее! — взвыл дракон.

— Не выпендривайся, иначе выкину, — я искоса глянула на Джона, и шутить расхотелось.

Он нервничал. Настолько сильно, что заставил выключить музыку и периодически бессознательно покусывал пальцы. То и дело дракон оглядывался, проверяя сохранность и положение коробки.

— Мы что, хрустальные вазы перевозим? — спросила я, стараясь разрядить обстановку.

— Сворачивай налево и кати до пустыря, — ответил Джон, даже не обернувшись.

Я послушалась.

Производственные цеха остались позади, плоские крыши жилых домов маячили далеко на горизонте. Впереди расстелилось поле. Необъятное и агрессивное, с отчаянием дикого зверя сопротивляющееся вторжению. Колеса неохотно пробирались сквозь заросли пожухлого сорняка. Острые стебли шуршали, задевая днище. То и дело приходилось объезжать валуны и непонятно как заброшенные сюда обломки бетонных плит. Слева показался ржавый корпус мертвого автомобиля. Не иначе как "Пустырь Смерти".

— Тормози, — приказал Джон.

Машина остановилась в центре поля. Солнце будто стремилось разогреть землю докрасна перед осенью и палило лазерными лучами.

— Хорошая погода, подходящая, — пробубнил дракон под нос, щурясь от ослепительного светила.

— Что это? — спросила я, когда Джон аккуратно поставил на траву коробку и, надев перчатки, вынул блестящий купол из множества зеркал, слепленных друг с другом под разными углами. Хватило секунды, чтобы трава под куполом занялась дымком. Джон поспешно спрятал трофей от света, затоптал тлеющие стебли.

— Это — пропуск в вечную жизнь, детка. Наш Грааль.

— Грааль был золотым, — напомнила я и осеклась. — Джон, вы собирали золото...

— Да, — оборвал он. — Черт возьми, Лина, я так долго ждал этого дня.

Сидя на корточках перед коробкой с зеркальным монстром, сильный, непобедимый дракон выглядел маленьким мальчиком. Гиацинтовый взгляд рассеянно блуждал по выгоревшим на солнце травинкам, пальцы поглаживали картонные бока, вырисовывая чудные узоры, грудь то и дело вздымалась от чересчур глубокого вдоха и замирала, будто не желая выпускать воздух.

Он боялся, наверное, впервые в жизни боялся промаха.

— Джон, а какими вы станете, если все получится?

Дракон сфокусировал на мне взгляд и прищурился от солнца, которое пекло мне спину через плащ, словно курицу в духовке.

— Неуязвимыми, — заученно ответил он, но тут же встрепенулся, возвращаясь из задумчивости. — Марк придумал, как заставить и мозг регенерировать. Некоторые яды и алкалоиды в смеси с парами золота должны изменить клетки мозга так, чтобы они самостоятельно восстанавливались. То есть, даже если прострелят башку, мы не умрем.

— А если отрежут?

— Попробуй, подойди, — ухмыльнулся он невесело. — Правда питаться станет сложнее, барьер поднимется до уровня людей, но при желании его можно подвинуть. Лин, я не знаю всех тонкостей, это Марк у нас гений генной инженерии.

— Джон, скажи, за все это время ты не задумывался хоть на минуту, что вы с Марком, а теперь и я, что мы — паразиты? Такие же, как энпиры. Только они убивают всех без разбора. Еще и размножаются. Джон, ты не думал, что нам стоит не прятаться, а охотиться за недоделками, пока не истребим всех?

Он долго смотрел куда-то мимо меня, затем почесал переносицу и поднялся.

— Лина, человечество само себя истребит рано или поздно. Это необратимый процесс. Было время, когда я рассуждал так же, как ты сейчас. Но, нахлебавшись подонков, в хороших верится с трудом. Может, когда-нибудь мы будем жить, как ты предлагаешь. Но не сейчас. Да и Марк не пойдет против энпиров. Мы слишком много дрались за выживание, чтобы пренебрегать покоем.

Он сказал достаточно. Неприступные и неуступчивые драконы из века в век будут отнимать жизни, пока не найдется кто-то достаточно сильный и безобидный на первый взгляд, кто сумеет подобраться вплотную к бессмертным и лишить их возможности воскреснуть. Такие вряд ли найдутся. А это значит, что у будущих Маришек и Артемов остался один единственный шанс.

Сквозь шорохи ветра донесся гул двигателя, издали показалась агрессивная морда "БМВ". Вернулся Марк.

— Привез? — взволнованно спросил Джон.

Марк кивнул, открыл багажник и вынул огромную чашу, как оказалось из титано-вольфрамового сплава. В центре на небольшом постаменте лежал массивный золотой слиток — квинтэссенция потерянных нервов десятков продавцов ювелирных украшений. Глубокие желобки вокруг него были забиты сухими травами.

— Что это? — я ткнула пальцем в перемешанные листы и стебли.

— Много чего, — ответил Марк, поставив чашу подальше от машин и их теней. — Белладонна, аконит, ландыш, аморфа, тисс... Сто двадцать наименований, всех не помню.

Дракон присел на корточки, достал из холщового мешка громадную линзу, оклеенную с одной стороны черной пленкой, и вставил в невысокий цилиндр, к бокам которого крепились три трубки. Судя по расположению, изначально их было две.

— А это зачем? — я выудила из вороха трав мелкую стружку картофельной кожуры с зеленым налетом.

— Соланин, — ответил Марк. — Ядовитый глюкоалколоид.

— Бог мой, — я бросила кожуру обратно в чашу, будто пакость могла передаться через пальцы. — Никогда не буду заказывать картошку-фри в ресторанах.

Осторожно Марк открыл коробку и резко накрыл зеркальный купол линзой. Щелкнули миниатюрные зажимы.

— Думаешь, получится? — полушепотом произнес Джон.

— Ты. В меня. Веришь? — отчеканил Марк. Его щеки горели, край рубашки высунулся из брюк и елозил по сухостою. Вся жизнь интеллектуала-дракона в этот момент принадлежала другу, впервые усомнившемуся, и зависела от единственного слова.

— Да, — заверил Джон. — Как никогда ранее.

Осторожно, с ювелирной скрупулезностью Марк закрепил купол на чаше и рывком сорвал черную пленку. Я зажмурилась, боясь отраженных лучей, но, правильно сгруппированные, они сфокусировались внутри причудливого кальяна. Прошло несколько минут, прежде чем из трубок показались первые ниточки дыма.

— Черт побери. Черт меня побери! — завопил Джон, падая на колени перед самой немыслимой трубкой, которую я когда-либо видела.

На лице Марка расцвела отрешенно-восхищенная улыбка Франкенштейна. Его монстр сделал первый вдох. Точнее — выдох.

— Так, — хрипло выдавил он и прокашлялся. — Теперь надо втягивать в себя... это... дым. Вы поняли.

— И сколько? — спросил Джон, уже потянувшись к соломинке.

— Пока не отключимся.

— А не обожжемся? — поинтересовалась я.

— Нет, в трубочках фильтры.

— Тогда... — Джон не закончил, обхватил губами мундштук.

Марк приник к "кальяну" следом.

А я не решалась. Перед глазами играли в чехарду лица мертвых. Убитых мной и незадачливым энпиром, чья смерть помогла восстановиться рекордно быстро. Они плакали, безмолвно умоляли вернуть отобранное, собравшись в калейдоскоп похлеще коллажа на потолке ванной. И каждый упрекал, каждый ненавидел и презирал.

Я наблюдала за движущимися вниз-вверх макушками драконов и задавала себе вопрос: достойны ли жизни носители смерти? Достойны ли они бессмертной жизни?

Я ответила "Нет". И вместе с щелчком распрямившихся внутри ножен пружин две головы упали на колючую траву.

Эпилог.

— Вот так, журналист. Знаешь, убивать тех, кого любишь, зная за что, не сложно. Это потом готов вырвать собственные руки зубами, чтобы прочувствовать потерю каждой кровинки. Ни одна пытка не сравнится по жестокости с навязчивыми мыслями о мгновениях, перерезанных словом "никогда". Никогда не прокатит на байке, никогда не приготовит самый вкусный в мире кофе, никогда не разбросает по полу грязные носки, хотя ты уже готов безропотно подбирать их. Никогда не вырежет на новой двери анкх с крыльями ворона. Черт побери, этот символ — лучшее отражение природы драконов. Крест бессмертия в когтях вестника смерти. Интересно, Джон его на ходу придумал или где подглядел?

Знаешь, журналист, что доводит сильнее всего? Иногда хочется пробраться на кухню и засунуть голову во включенную духовку, до такой степени опротивело самоедство. Я не смогла уговорить драконов убивать лишь недоделок. Их нам хватило бы надолго, каждый стоит нескольких десятков жизней. В смысле питательности. Эка тебя передернуло. Я просто называю вещи своими именами. Недоделки, по сути — консервы, концентрат. Ладно, не буду шокировать, а то вывернешь на стол завтрак. Я этого и в камере насмотрелась.

Кстати, как думаешь, почему меня не изолировали? Провоцируют. Стоит хотя бы одной дуре подохнуть, и все — на электростул. Дел-то я за месяц натворила на год судебных представлений, а до сих пор церемонятся. Это политика, журналист. В хранилищах лежат тысячи папок с документами об инопланетянах, все под грифом "секретно", а меня вот так взяли и рассекретили. Почему? Фишка в том, что, посадив меня, власти показали свою всесильность. Политика пастухов и волчьей стаи. Императоры устраивали публичные казни, а в наше время — борются с терроризмом, который всем уже надоел. Вот меня и выставили напоказ. Хотели в спецслужбы запеленговать, да чуть не подрались, кому достанусь. А еще — побоялись. Нет, ты только представь, меня на свободе с пистолетом в руках. Смешно, правда? Никогда этого не допустят. Никогда.

Но и убивать не спешат. Хотя, кто знает, чем закончится завтрашнее слушание? Может, ради меня снимут мораторий на смертную казнь. Если честно, плевать. Я вообще жалею, что отбилась от энпиров. Знаешь ведь, что они понаехали целой толпой, как дрессированное стадо баранов — дисциплинированные, вымуштрованные для тактического боя. Окружили кольцом в несколько рядов, хотели задавить массой и забрать чертов "кальян". Обломались. Думали, раз драконы вышли из игры, я им не помешаю. Припоздали чуток, пока добрались до трофея, он уже выдохся. До сих пор не пойму, как сумела отбиться. Да и не важно это.

Оп-па, звонок. Твое время кончилось, журналист. Иди, кропай статейку, а мне пора баиньки. Вон и дядя пришел проводить. Веришь — нет, даже в туалет под конвоем хожу. Надоели. Всё надоело до чертиков. И все.

* * *

Сибирское небо бывает таким трогательно-нежным. Светлое, с белыми кляксами низких облаков. И солнце, как начищенная бляха. Посмотреть бы без боли в глазах, авось — улыбается.

На мне пропитанная потом серая футболка не по размеру, холщовые штаны с грубо пришитыми заплатами, тяжелые великоватые ботинки и наручники. На ногах — тоже, только цепочка длиннее. А небо такое нежное.

От грузного пуза тюрьмы на старый, изрытый морщинами асфальт падает трапеция тени. Впереди, у высоких скрипучих ворот — невнятная помесь танка и внедорожника. Тонировано-бронированная. Вокруг нее копошатся молодые солдатики, гремя висящими на плечах автоматами. Иногда бросают опасливые неприязненные взгляды. Высшие чины стоят в сторонке, тихо переговариваются. Я не прислушиваюсь, мне интересней небо.

— Чтоб ты сдохла, чертов выблядок, — несдержанно прошипел старый тюремщик и смачно сплюнул под ноги. Будто не знает, зачем меня везут в Штаты [14].

Я молчу. "Чертов"? Людям свойственно присобачивать ко всему необъяснимому адские корни. А ведь добра без кулаков не бывает. Даже ангелы вынуждены воевать. Мои демоны проводят чистку в людском лагере. Как в стихотворении Осеевой: "Всего одна игрушечная смерть. Лишь тонкий прочерк в толще поголовья..." Но разве ж объяснишь это служаке, чей сын всю осень проходил в гипсе после моего пробуждения? Менты сработали умнее полусмертных, стреляли исподтишка и снотворным.

Эксклюзивный рейс для одного пассажира вылетает через три часа. Чтобы вытянуть занозу из задницы человечества России понадобился самолет. Вот она, гуманность — ничего не делать собственным руками.

Интересно, каким будет небо изнутри? Неужели ненадежным, со сладковатым запашком гнили, как люди?

— По машинам! — скомандовал генерал. На мою транспортировку брошены лучшие. Самые испытанные и крепкие, давно потерявшие все, за что можно бояться.

Подхватили под руки, не ведут, а тащат к машине — Клетке-На-Колесах. В ней маленький отсек с пуленепробиваемым стеклом, решеткой и узкой жесткой тахтой, обитой черным дерматином. За стеклом — ниша для охраны. Здесь пахнет бензином и страхом. Четыре вооруженных конвоира и водитель боятся. Боятся спецназовцы из эскорта. Все они — люди. Энпиров я теперь нутром чувствую.

Загудел двигатель, крутанулись колеса, шурша покрышками по асфальту. Дрогнул и отвернулся от маленького окошка задней двери тюремный монолит.

Решетку неба заслоняет туман страха. Мои конвоиры не сжимают скрюченными от ужаса пальцами автоматы. Они знают, что и я знаю. Самое лучшее Оружие — не бесшумный "ТТ" или стрекочущий пулемет, а разум, его держащего. Истинная Власть — не влиятельность росчерка или слова, а воля, не позволяющая упасть изрешеченному телу. Сила — не очереди автомата, а стоящие спина к спине против кольца врагов. Разум, Воля и Единство. Великий тандем. Великое Трио. Застреляйся — не пробьешь. Хоть на войне, хоть в мире.

Сворачиваем с кольца на узкую трассу к аэропорту. Вокруг — вытянувшиеся в шеренгу деревья. Драконьим зрением замечаю маленькие проплешины в асфальте, слабый контраст серых тонов, созданный передними колесами. Именно передними. Машины едут не по следам, колеса следующих обязательно увеличат разрыв.

Съезжаю на пол, подальше от кабины и сворачиваюсь клубком.

Череда взрывов оглушает, огненная волна отбрасывает на металл дверей. Шаром файербола вылетаю из плавящейся машины на капот другого костра, усыпанный стеклянными брызгами. Клетки не успевают восстанавливаться, просачивается боль через незатухающее пламя. Страшно открыть глаза.

Скатываюсь на асфальт. Удары по спине тяжелым покрывалом, и жар отступает перед долгожданной прохладой.

— Эй, ты жива? — над самым ухом.

Наугад хук со всей силы. Противный хруст.

— Прости, Джон, целый год кулаки чесались.

— Разрядилась, да? — уточняет, поправив челюсть, чтобы ровно восстановилась. — Не могли раньше. Тебя из-за стен не выпускали.

— А аккуратнее могли? — задаю вопрос и тут же про него забываю.

Из пролеска выбегает Марк с перекинутым через плечо телом. Длинные темные волосы трепещут занавеской на ветру. С размаху дракон забрасывает бывшую энпиршу в горящую клетку.

— Та самая? — спрашиваю, приглядываясь сквозь дымный морок.

— Да, — отвечает Джон. — Целый год в морозилке провалялась. Надо заметить, что копировали недоделки отлично. Не придерешься.

— Думаешь, не просекут?

— Нас же не просекли, — улыбается он. — К тому же мы ей на ребрах отметин добавили. Тебе же левое простреливали, да?

Какая разница? Все равно определить лишь по зубам сумеют.

Марк подходит, без лишних слов целует в губы. Ну, здравствуй, здравствуй, я тоже соскучилась.

Бегом через заросли. Ветки бьют по лицу, но царапин не остается. Издалека доносится вой сирен. "Огненная буря" и "Ямаха" с сумкой одежды для меня ждут под раскидистыми тополями.

Нам удалось. Уверена, первые мишени уже намечены, драконы вряд ли теряли время. Забавно будет посмотреть на "гражданскую войну" между подделками. Со стороны.

Взревели двигатели. Через плексиглас шлема улыбаюсь Марку — мне спокойнее ехать сзади Джона, и ревность здесь ни к месту. Драконы выжимают газ, из-под колес вылетают первые опавшие листья, сухие ветки и стебли трав.

— Куда едем? — кричу Джону через гул моторов. — Мне нужно заскочить к одному знакомому, забрать кой-какие записи.

— Заскочим, — отвечает дракон, отпуская сцепление. — А потом... Кто-то хотел в Питер.

Я прижимаюсь сильнее. Даю почувствовать свою признательность.

Нельзя позволить рассыпаться тандему. Разум. Воля. Единство. Пусть мозг драконов теперь живучий, как сорняк в огороде, но нас можно убить. Стоит лишь подобраться совсем близко. Моя главная задача — довести дело до конца и не умереть в бойне с энпирами. А потом. Что и как будет потом — не известно. Ясно одно — осколочное оружие уже изобрели, и я им когда-нибудь воспользуюсь.

Примечания.

1. Сара — героиня романа "Голод" Уитли Стрибера, вынужденная смертная спутница вампирши Мириам.

2. "Тульский Токарев, он же — ТТ" — фраза из культового кинофильма "Брат-2"

3. Композиция Clan of Xymox

4. Цитата Омара Хайяма.

5. Гроул — от англ. "grawling" (рык), стиль вокала.

6. "Не время плакать" — Sisters of mercy, "No time to cry"

7. "Уходим отсюда в странный день" — фраза из песни The Cure, "Strange day"

8. Шарон ден Адель — вокалистка Within Temptation

9. Пикман — герой рассказа Говарда Ф. Лавкрафта "Фотомодель Пикмана"

10. "Imhotep" — композиция Sopor Aeternus & the Ensemble of Shadows.

11. Лед-девять — форма льда, в которой заключен новый способ перегруппировки атомов, их сцепления, соединения, замерзания, с точкой таяния около ста градусов по Фаренгейту. Описан в романе К. Воннегута "Колыбель для кошки".

12. "Undead, undead, undead" — фраза из знаменитой песни Bauhaus "Bela Lugoshi's dead".

13. Стокгольмский синдром — психологическое состояние, возникающее при захвате заложников, когда заложники начинают симпатизировать захватчикам или даже отождествлять себя с ними. В прессе часто ошибочно называют "синдромом Хельсинки".

14. В некоторых американских штатах разрешена смертная казнь.

12.03.2007 — 05.12.2007

16