Заговор Лжецов

Заговор Лжецов

Амноэль, вечер 19 дня месяца Созревания 810 год

Город кипел, дымился, плавился. Свистел на все голоса, хлопал ставнями и дверями, звенел битым стеклом и солидно трещал ребрами разбиваемых бочонков. Веселая толпа поутру выплеснулась из ворот университетума и старательно превращала Амноэль в бедлам. Тщетно губернатор с балкона призывал молодежь утихомириться. Тщетно стражники пытались разогнать школяров. Сначала летели яблоки, сор, грязь. Потом — камни. Потом — стрелы. В душном вечере в небо ударил страшный костер — подожгли дом городского хрониста.

На площади молодые горожанки плясали и со студентами, и со своими приятелями, и с незнакомцами помоложе. Ни сословие, ни платье не могли служить препятствием к веселью. Хозяева таверн поили студентиков даром, а с прочих брали полуторную плату и все были довольны. Воля! Маленькое разнообразие в серой обывательской жизни. Трупы стражников, наваленные кучей под губернаторским домом, несколько оживляли картину. Звенели струны, заливались дудки. Со стороны было похоже на праздник.

Ректор и губернатор, чудом бежавший из своего дома, коий теперь грабили, заперлись с ученым советом в Башне Естественных Наук. Сейчас это было самое безопасное место — студенты ловили чиновников на заставе, а в сердце Университетума искать и не думали.

-Это все вы со своими диспутами! — стонал пожилой губернатор в грязных чулках и разорванном камзоле. Он полулежал в кресле и жадно прихлебывал воду из кружки.

-Право же. — ректор был растерян и подавлен. — Я полагал знание истории полезным весьма для юношей.

-Плетей! Плетей им, а не историю! — рыдал королевский чиновник. -Мерзавцы! Кнорт даром! Осел вы книжный!

Ибо ректор Бунк и вправду невольно пробудил мятеж. На диспуте по истории Университетума всплыло, что некогда каждому студенту полагалась чарка кнорта в обед за счет города. Молодые балбесы тут же выяснили, что сей закон никогда не отменялся, а прекратил действие без видимых причин. Как водится, петицировали к губернатору. Как водится, губернатор отказал за неимением сумм от казначейства на упомянутый предмет. Утром студенты ударили в гонг и пошли 'бить воров'.

-Могли бы и выдать. — огрызнулся ректор — Что вам стоило?

-Денег! -губернатор врезал кружкой по ручке кресла так, что посудина брызнула черепками. -Я их, по-вашему, сам чеканю?! О, боги!

Ректор пожал плечами:

-Перепьются и утихомирятся.

-Как же! — саркастически выдал губернатор — на них смертоубийство с поджогом и грабежами! Уж чего-чего, а сие до них дойдет быстро!

Бунк тяжко вздохнул. Тихий и кроткий ученый уповал на то, что как-нибудь само собой разрешится. Однако губернатор Зелерн прав — правоведов среди юнцов изрядно и, опохмелясь, они живо сообразят что к чему. Как глупо вышло! Следовало бы выдать кнорт за счет экономических сумм, но Совет тоже пожадничал и вот... В окно были видны три столба дыма — горели лесные склады на реке, кордегардия графской стражи и дом хрониста вместе с его семьей. Бунк отер потные ладони о колет. Губернатор издал звук, похожий на храп собаки:

-Вся надежда только на моего слугу.

Лонвурт, 10 лиг выше по Мару. Утро 21го дня месяца Созревания.

Королевский наместник де Эсфорнот ненавидел вставать раньше 11ти часов. Впрочем, и ложился маркиз далеко заполночь. И все же дворецкий решился обеспокоить хозяина. Дело срочное, дело срочное. Сонный маркиз тяжело плюхнулся в кресло и велел звать гонца. Лакей ввел человека в изодранной крестьянской одежде. Огромная голова на тонкой шее делала наглеца похожим на врожденного идиота. Он низко поклонился наместнику.

-Чего тебе?!

-Так что, ваша доблесть, бунтують.

-Бунтуют? — насмешливо произнес маркиз. — Где ж такая -ай-яй-яй — непотребность случилась?

-В Амноэле, ваша доблесть. — посланник тяжело дышал. Маркизу уже шепнули, что этот простолюдин греб день и ночь против течения. — Господа студенты, значить, кнорту желать бесплатно изволили, а их мудроначалие отказал. Дык они, ваша доблесть, лавки громят, кабаки, стражу поубивали...

-Кнута им, а не кнорту.

Посланник суетливо закивал:

-Так ихнее мудроначалие, господин губернатор, прямо так и сказал, плетей вам-де по ж... то есть...

Маркиз махнул рукой.

-Протрезвеют — утихнут.

-Они, ваша доблесть, господ королевских чиновников в собственных домах жгуть. — затравлено проблеял большеголовый.

Маркиз подскочил, как уколеный в зад. Триста раз плевать на графскую стражу, по сути сброд с большой дороги, глупый пережиток прошлого! Но королевских слуг жечь?!!!

-Кем ты был там? — сурово спросил он.

-Служу садовником у их мудроначалия губернатора господина Зелерна.

Маркиз махнул пальцами, отпуская посланца :

-Тебя накормят на кухне. Эй! Кто там?! Начальника полиции и курьера ко мне! Живо!

Лонвурт. Полдень 21го Созревания.

-Их там около трех тысяч только студиозусов!

-Бросьте, это же не солдаты!

-Но и у нас не самый лучший штандарт. А у меня не больше двухсот человек и надо все же кого-то оставить здесь!

-О, демоны!

-Вы послали курьера?

-Еще утром. В Нойтеаль.

-Хм..хм.. Многие в университете — дворяне...

-Что поделать, Форн, что поделать.

Курьер мчался галопом, приникнув к шее жеребца. Алый мундир покрылся пылью. С утра он отмахал около пятнадцати лиг и перед ним лежали еще десять. Конь тяжело дышит. Ничего, потерпи. Скоро почтовый двор и ты отдохнешь. Скорей.

Нойтеаль, Новая Цитадель. 4 часа после полудня 22 дня месяца Созревания

-Господин веркер! Курьер из Лонвурта!

-Зови.

-Господин веркер! Демер Корволь...

-Вольно, демер. Давайте.. — щелчок пальцами. Полуденное солнце прожарило комнату так, что дышать нечем. Крупный пес лежит на ковре, высунув язык. Молодой человек в одной рубахе и свободных штанах сидит в нише окна, выходящего в тенистый сад. Перед ним вытянулся запыленный курьер. Казеный прислужник подносит Корволю ковш подкисленной воды. Розоватые струйки текут по длинным усам курьера. Офицер читает сумбурное послание. Вздыхает.

-Унф, сопроводи господина демера на отдых. — сбрасывает ноги с подоконника молодой человек. Он лениво подходит к противоположному окну, из коего виден пыльный плац и ряды казарм. Посреди на шесте обвисло знамя. Офицер свистит. Из небольшого домика выбегает человек в синем и спешит к нему. Жара. Отсвет небес слепит глаза. Фигурка в синем бежит через плац. Веркер дожидается вестового:

-Трубить тревогу — поход. — и рывком исчезает в комнате.

Туру-ру-туру-ру-туру-турууу... Туру-туру-туру-ру-туру-руууу. Грохот сапог, ржание коней. Лязг, резкие отрывистые команды.

Поздним вечером по Нойтеалю с грохотом спускается из Цитадели колонна конников и обоз. Подковы высекают искры из мостовой, подвешенные к седлам каски звенят о кирасы. Бормочут колеса фур. Караул распахивает ворота.

-Рысссссьюююю.... Марш!

Увенчанная факелами несется через поля и леса сине-железная змея. Трубит рожок, шарахаются с дороги встречные.

-В галоп! Не растягиваться!

Спят старинные замки, затихли деревушки. Мерный грохот и лязг в обрамлении пламени. По ветру летят два знамени — штандарта и веркады.

В полночь дают роздых коням, поят их на безымянном ручье и под утро снова в путь. Как раз в тот момент, когда маркизу де Эсфорноту подавали булочки с вареньем, в ворота Лонвурта начала втягиваться запыленная колонна. Полицейские в карауле переглянулись и один возвел глаза к небесам:

-Прими, Матисса, заблудших мучеников!

Командир второго ареда ударил догадливого караульного плетью.

Лонвурт. 24го дня месяца Созревания. Полдень.

-Они там уже четыре дня творят такое, что язык откажется произнести, граф!

-Видывали, маркиз. Будьте благопокойны, у меня не скроются.

-Я окружил Амноэль войсками гарнизона и дворянскими стражниками. Доброхотные отряды горожан...

-Весьма разумно, господин наместник. Ваше здоровье.

-Взаимно.

Вино приятно освежило.

-Вы полагаете взять Амноэль без помощи пехоты?

-Не беспокойтесь, умеем. Ждать осадные машины — лишь терять дни.

Пухлые пальчики маркиза оглаживают бокал.

-Я наслышан о вас, господин граф. Есть одна деликатность... мхм.. многие студенты принадлежат к первому сословию и...

-Запомните, господин маркиз, у бунтовщиков нет сословий. Честь имею.

-Демер Лорфельд!

-Ийя!

-Вот деньги. Купи две тележных бочки старого кнорта и догоняй нас.

-Слушаюсь!

-Веркада! На коней! Рысью..... марш!!!

Амноэль. Поздний вечер 24го дня Созревания

Один раз жить! Один раз умереть! Сто раз любить, песни петь, вино пить, пляску бить! Гу-у-уля-яа-ай, браточки, воля! Ать-ать-ать-ать, будем до зари плясать! Обними, красавица, подставляй губки! Эххх-мааа! Гульба с утра до ночи и с ночи до утра. Перстни на пальцах, бархат на теле, руки при деле и бабьем теле. Гудели таверны. Дымились разграбленные дома. Вино и молоко на мостовой с кровью мешалось. Обыватели постарше по домам сидели, дочек берегли. Тщетно. На второй день студенты совет собрали и указ написали — все девицы до двадцати на площадь, мужа выбирать. Кто прятался — уже полсотни мужей сменил. А померла — не беда. Вон их сколько. Подтянулись в Амноэль молодые крестьянские парни из тех, что не прочь в ночь-полночь по широкой дороге с топором пройтись. Пришли и постарше мужики. С дубьем, с вилами. Один бывалый наставил ворота закрыть, смотреть со стен. Не вечно веселье, придет и похмелье. Всех мышей не переловишь, самая малая пса приведет. Студиозусы на сей счет не боялись. Из первого сословию изрядно народу, не допустит мамынька поношению роду. Ну поругает папенька — беда ли? Опять же права университета. Древние. От веку. От пращуров. Прикрикнем на простолюдина, что номерной штандарт притащит, откупимся. Погорячились? Да ну! Один раз живем! Не уставай — наливай!

Ночь лунная, теплая. От реки прохлада. Труба дальнозорная из кустов глазом ведет.

-Ворота закрыты, а на стене никого.

-Пьют, паршивцы.

-Не бунт, посмешище.

-На перья надеются.

-Есть, смотрите!

-Тссс.. — вторая труба просунула любопытное око меж ветвей. — Девица.

-Воля твоя....

-Сама.

-Керет, скрытно подобрать труп.

-Есть. За мной, перебежками, марш!

Через поле, пригибаясь, бегут десятеро. Трубы обшаривают стены, уползают в заросли. Булькает, звенит металл о металл.

-Ваше повеление...

-Боги, да девчушка совсем, голову кладу — пятнадцати нет.

-Кровищи то...

-Синячищи вдобавок.

-Палец, палец!

-Кольцо не снималось.

-Кожа нежная, руки ухоженные.

-Да уж, не прачка.

-Погуляли.

-В обоз, обрядить. Капеллану прочесть отходную.

-Слушаюсь. Взяли.

-С такими разрывами не живут. — лекарь моет руки в тазике. На расстеленной в траве тряпице поблескивает инструмент. Рядом белеет в ночи нагое тело.

-Как вы полагаете, сколько их было?

-Не один — это точно. Там ведь и в испражнительном отверстии явные разрывы, и губные связки надорваны. Скоты, ваша светлость, скоты.

-Най, троих копать могилу.

-Сам пойду, ваша светлость, священное дело.

-Как станем на приступ идти, господа?

У телеги собрались шестеро мужчин в синем. Карта лежит поверх тюков.

-А если по мелководью проскочить?

-Берег высокий, а с пристани ведут всего два узких переулочка.

-М-да, глупо устроено.

-Да брось, Тай, пристань-то так, рыбацкие лодки.

-А вот это что? — палец в перчатке упирается в ломаную линию.

-Хм.. смотрим.. ага... Фонарь пониже. Старая стена.

-Это как — старая?

-Ну, старая, старого города. Который когда-то разнесли по камушку тармийцы.

-Аг-га..так, господа офицеры, поглядим на стеночку?

-Идет.

-Уж верно не Фолльский Вал.

-Если ее с той поры не трогали, там и бугорка не должно быть.

-Как всегда — наше дворянство верно себе. С города мешок, городу узелок.

-Но-но... Полегче.

-Не я глаголю, лес речет.

-Лесное чудо. Хе!

-Господин веркер! К погребению готовы.

-Лаут, немедля выслать разведку!

-Слушаюсь.

-Идемте, господа.

-С небес взят, в землю сойдешь. Вечно сходим мы с небес в земь, с юности в старость, из бодрости в немощь, из разума в безумие! От веку и на все времена. Деве, что смерть мученическую приняла, вечно в садах забвения пребывать во славу Матиссы Добросердечной. От веку и на все времена. Примет земь тело, что носила оная при жизни, примет Безымянная дух её. От веку и на все времена.

-И во веки времееееен. — подхватывает хор.

-Да не отвернет взор свой Безымянная от принявшей мучения и страдания. От веку и на все времена. Да упокоится мятущий дух во садах забвения во славу Матиссы среди безмятежности и покоя. От веку и на все времена. Да не оскудеет память наша о деве, имя чье богам ведомо. Отныне, от веку и на все времена.

-И во веки времеееен... — тянет хор.

Две лопаты бросают землю на завернутое в мешковину тело. Старший капеллан закрывает молитвенник и уходит, шурша зеленой мантией матиссита. Капеллан-белориат распускает маленький веркадный хор. За четверть часа на поляне появляется маленький холмик, отмеченный горкой камней.

Светает. Вернулась покрытая росой троица лазутчиков. Тихий доклад. Веркер хищно ухмыльнулся:

-Веркада! В седло! Обоз на месте! Рысью.... Скрытно... марш!

Южная окраина Амноэля — Университетум, сады. 25го дня Созревания, излет ночи.

Шагом едут всадники в полном боевом — низко надвинуты каски-рокантоны, кирасы подогнаны, палаши спущены пониже, дабы эфес не брякнул. Мягко ступают по росистому лугу копыта. Небо на восходе проступило ленточкой расплывчато-розоватой. Из рощицы тень под ноги верховым:

-Ваш Законблститство! Велено содейств..

-Тихо, чтоб вас. — злобный шепот. — Кто таков? — всадник отъезжает в сторону.

-Лур де Шамо, дворянин. Имею поместье к полудню отсюда. — торопливо шепчет худой моложавый человечек, хватаясь за уздечку. Конь раздраженно фыркает.

-Доброохотничий отряд?

-Точно так, ваше законоблюстительство.

-Что за старая стена с южного заката?

-Да то ли стена? Так-с, оградка на обрыве. — и поспешно — Имеются ворота-с, но на них караульные из беглых землеробов-с.

-Изрядно? — брови сдвигаются. Мимо шагом проезжают кирасиры.

-Не мог вызнать-с. — виновато. — Но рядом колокольная башня университетума, так что-с шум произвести....

-Все, понял. Отправьте вестового к регулярным частям, сударь. В город входите через сутки после нас. Хронометр имеете?

-Как же-с! — с недоуменным возмущением.

-Ну, храни вас могучий Белор. Честь имею.

Не овражек — впадинка. Не кусты, вьюн шипастый клубами свился. В полулиге зубы колоколен и башен небо кусают. Не раз и не два демер Шейр водил ребят в лазутные вылазки. Кирасы, каски и камзолы оставлены у сомечников. Палаши тоже. От них в лазутном деле мало толку. Кинжал — друг разведки. Плащ — покров лазутчика. Вместо ботфортов — толстые кожаные чулки — топтуши. Подобрались под обрывчик в два роста человечьих и бегом налегке вдоль него. А вот и скат земляной, заросший. Давненько в те ворота не ходили — не езжали. Это ворота? Ээээ... рыбам в смех. Этакие на постоялом дворе стыдобственно вешать. Стеночка тоже. Основание из камня широченного дикого, вземь вросшего, а поверх в один кирпичик уложена. От зайцев такая. Ну, с Белором! Лазутные не говорят, все пальцами показывают. Четверо под ограду, руки в стремя скрестили по-двое. Шестеро на стремя правой ногой — да перескочили. Хрипнуло, булькнуло, глухо упало. Ворота и приоткрылись. Двое в лужах крови глазища вытаращили. Второй рот им ребята по горлу изобразили. К башне. Чуп-чуп-чуп топтуши. И тут караульный. Был. Закусывать надоть, дурила. Да что уж теперь, с кинжалом под ребрами. А вот наверху повозиться пришлось. Студентик, судя по сюртучку тощему да латаному, из малых сословиев, не спал, глазенки таращил старательно. В канат вцепился. В глаз выкаченный ему кинжал вошел, а сучонок и падая веревки не пустил. Прыжком подскочили, вцепились, резали канат смоловой долго, пыхтя и бранясь. Потом тело наконец бросили, отдышались. Фонарь зажгли. Шейр тот фонарь взял, к южному закату обернулся и повел светильником. Вверх — вправо-вниз-влево-вверх. Туманны рассветы у широкого Мара. Но шевельнулся туман, зарокотал копытами и пошли Шейр со своими лазутчиками вниз. Их дело сделано.