The Immortality

No Олеся Рыбак

The Immortality.

(Хроники музыкальных созвездий)

Your Love will be the Death of me.

H.I.M. "Behind the crimson door"

— О чем ты думаешь, Лил?

— О любви и смерти.

— Все просто: любовь — это жизнь, отсутствие любви — смерть.

— Наоборот, Леста. Жизнь — это свобода. Любовь — отказ от свободы. Нельзя любить, не отдаваясь в руки другого человека, не ограничивая им свое сердце. Значит, любовь — это отказ от жизни. Самоубийство.

— Чего ты хочешь?

— Умереть.

— Зачем?

— Устала. От бессмертия...

Часть первая.

Жизнь. Импульсы.

1.

Солнечные лучи резали глаза, как наждачная бумага. Брюс в сотый раз перевернулся на кровати и уставился взглядом в потолок. Надо вставать. Рядом, прижавшись к стенке, сопело взъерошенное существо женского пола. Вспомнить бы ее имя. Дико орал телефон.

Брюс исполнил акробатический этюд, пытаясь спрыгнуть с кровати, и угодил одной ногой в пепельницу, а второй — в кучу пивных бутылок. "Да твою Марфушу коленом в ноздри!"

Утро начиналось как обычно, Брюс даже готов был поспорить, что телефон надрывается из-за Лестата. Отыскав мобильник в куче одежды, он мрачно выругался и ответил.

— Да, Леста.

— Доброе утро, секс-машина, — голос у Лестата был, как обычно, бодр и полон жизненной энергии, чего сейчас так недоставало Брюсу.

— Какое оно, к жучкиной бабушке, доброе? Что надо-то?

— Ты хоть помнишь, что мы сегодня играем в "Кардинале"?

— Помню. Только скажи, какого беса там делать? У нас в "Невском" аппаратура и то лучше. А в этой забегаловке перед толстомордыми банкирами мы что забыли?

— Считай это чисто политическим ходом.

— Да видел я эту политику у алтаря в белых тапочках!

— Не сомневаюсь. Короче, руки в ноги и в "Невский". Живо. Есть еще один важный вопрос.

"Ну за что мне все это с утра пораньше?", — проклиная всех родственников до пятого колена за свое рождение, Брюс направился в ванную. В зеркале отразилось чудовище, напоминавшее первобытного человека. Холодная вода никак не хотела нагреваться до нужной температуры и, с горем пополам побрившись, басист группы "Истерика" направился на репетицию.

"Невский" занимал половину первого этажа длинной многоэтажки. За бронированной дверью с кодовым замком скрывался оборудованный по последнему слову техники бар-клуб. Красно-черные стены создавали почти идеальную акустику и звукоизоляцию, регулируемый свет шел прямо с потолка, огромный экран на сцене постоянно прокручивал вряд ли кому-то понятные картинки. Казалось, что возможности "Невского" не ограничены. Здесь было ВСЕ. Огромная площадка, аппаратура для звукозаписи, живого выступления, лазерных шоу и куча высококлассных инструментов. А еще — это Брюсу нравилось больше всего — барная стойка, где никогда не кончались виски, мартини и коньяк. Только ленивый не высказывал своих предположений по поводу того, откуда у "Истерики" берутся деньги на содержание шикарной репетиционной базы, которой позавидовали бы любые рок-музыканты Запада. А в действительности "Невский" принадлежал рекламному агентству "Crazy ART" — родному брату "Истерики". Рекламный бизнес был хобби Лилит, переросшим в стабильный источник денег, связей и еще один способ выражения бредовых идей музыкантов. И если "Истерика" держалась в основном на двух "столпах силы" — Лестате и Лилит — которые могли сами прописать любую партию любой композиции, то в АРТе каждый был незаменим. Лилит была лучшей в копирайте и разработках концепций брендов, Ника держала в руках все связи с общественностью, Брюс полностью тянул на себе технологическую часть проекта, Лестат являлся режиссером от Бога, а Марс с детства мечтал стать оператором, в чем очень преуспел. Единственное слабое звено — фотосессии — устранялось приходящими фотографами.

Когда Брюс подъехал на своем ярко красном "Форде" к "Невскому", природа уже разразилась сильнейшим ливнем. Эта осень не скупилась на слезы. Казалось, что город превратился в мелкий океан и подобно Атлантиде скоро исчезнет с географической карты. На улицах не было видно лиц. Только зонты разных цветов и размеров. Автомобили выглядели маленькими субмаринами, выплывшими на поверхность. Дома, за неделю вымытые дождями до блеска, грустно глазели занавешенными окнами на гнущиеся под потоками воды и воздуха деревья. Казалось, что все люди ищут одного — внутреннюю сторону ветра.

Безжалостно промокая, Брюс набрал код входной двери и скользнул внутрь. Вся банда была уже в сборе. Каждый разминался, как мог. Лестат с Лилит настраивали гитары в унисон, сидя напротив друг друга, и Брюс в который раз удивился взаимопониманию этой парочки — в зале не раздавалось обычных в таких случаях "ля... ми... теперь до", только перепады звучания струн. Они были бы красивой парой: изящная, как фарфоровая статуэтка, Лилит с длинными по пояс волосами казалась ожившей куклой рядом с мужественным Лестатом. Даже увлеченный занятием с зажатым в губах медиатором и стянутыми в хвост волнистыми волосами он походил на романтического героя-мстителя из фильма. Они давно знали друг друга и не раз смеялись над вопросом "почему вы не вместе", отвечая "кто-нибудь из нас не пережил бы и медового месяца". Это было чистой правдой. Слишком много в обоих амбиций, слишком сильна в каждом твердость духа и слишком ценна для них дружба. Поэтому свою жизнь Лестат связал с Вероникой. Хрупкая ударница Ника, настолько хрупкая, что оставалось загадкой, как она может управляться с тарелками — альтами, выдерживать мощные ритмы и коды, крутила пальцами палочки, переговариваясь с Лилит. Худой до неприличия клавишник Марс сидел на краю сцены и с задумчивым видом дул пиво.

— Очухался? — рассмеялся Лестат, глядя на промокшего и злого Брюса. — Мы уж думали, что тебя дождь снова отправил в пучину порока,

— Не смешно, блин, — Брюс подошел к бару и хлебнул мартини. — А этот ливень кого угодно отправит к чертям, правда, Марс?

Клавишник опорожнил бутылку пива и уставился в пустоту:

— Дождь — Маркес знал это — просто поток неуправляемого времени. Вот почему я так люблю это зрелище. На самом деле мне никогда не были интересны капли дождя. Просто я чувствовал, что с этими потоками воды что-то уходит навсегда, что-то превращается в грязь, давая жизнь новым организмам. Время — неотступный спутник жизни, многое дающий, но и многое отбирающий. Подобно каплям дождя уходят в глубину прошлого люди, события. Мы сами тоже уходим, впитываемся по клеткам, теряя какие-то составляющие, будь то друзья, чувства или мысли. Все в мире не вечно. Мы существуем, пока идет дождь, — Марс открыл еще одну бутылку. — Во время дождя решаются наши судьбы, природа как бы дает существованию время определить, что должно случиться с каждым из нас. Во время дождя вершатся казни и раздаются дары, во время дождя встречаются и прощаются люди. Но иногда мы, сидя на диване и попивая чай с клубничным вареньем, не замечаем, что кто-то нас оскорбил, кому-то мы отказали, кто-то умер, а где-то идет свадьба. У человека слишком мала частота восприятия сигналов времени, чтобы успеть запомнить все, что с ним произошло. Осознание происшедшего приходит с заметной задержкой в "человеческом" времени. Поэтому, когда дождь кончается, мы как будто не перестаем жить, просто до нашего сознания наконец-то доходят те самые "дождевые" события. До следующего дождя мы проживаем все, что случилось под стук воды о карнизы. И эта иллюзия бытия называется у людей СУЩЕСТВОВАНИЕМ.

Подобные философские прорывы мыслей случались у Марса достаточно часто, но каждый раз вводили в ступор окружающих. А еще они обладали потрясающей особенностью быть одновременно понятными, как прописные истины, и абсолютно нереальными.

Лестат понимающе переглянулся с Брюсом:

— Да, это все объясняет. Ребят, уже все в сборе, поэтому по орудиям и вперед!

— Леста, может сначала обсудим приглашение? — Лилит явно была в растерянности. Сидя задом наперед на стуле, подпирая рукой щеку, она выглядела маленькой девочкой с не по возрасту серьезными глазами. — С одной стороны — отказываться глупо, а с другой — у нас в АРТе дел невпроворот.

— Лил, АРТ может подождать неделю, а готик-фестиваль с участием лучших групп Европы, проходит лишь раз в году! Да, для тех, кто был в танке и не в курсе наших дел, поясняю, — при этих словах Брюс нахмурился, чем очень позабавил Лестата, — нам пришло приглашение на фестиваль в Финляндии. Участники: "Two wishes", "HIM", "Sacrament", "Deine Lakaien"... дальше перечислять, думаю, не стоит. В Хельсинки нужно быть в следующую пятницу. Сам фест в субботу. Эфирное время — 40-50 минут, то есть полноценная программа. Площадка открытая, территориально-технический размах сравним с российским Нашествием. Мы выступаем примерно в 7-8 вечера. Далеко не начало, но и не хед-лайн.

— А не окосеет ли народ по часу слушать одну команду? — Брюсу всегда нужно было вставить "что за фигня", иначе он чувствовал себя не у дел.

— Не должен. Сам понимаешь — пиво, солнце...

— Ага, в Финляндии такое обалденно жаркое солнце! — Брюс подкурил сигарету и пустил струю дыма в пустой пивной бокал, который тут же стал похож на туманный Альбион.

— А еще, говорят, что там будет стоять автомат по продаже презервативов, — как бы невзначай вставил Марс.

— Прелесть моя, а тебе-то они зачем? — дружный хохот нарушил серьезность разговора. Брюс нежно обнял клавишника за плечи и, преданно заглядывая в глаза, добавил слащаво-нежным голоском. — Ты хочешь изменить мне с женщиной? Фу, какая мерзость, милый.

Марс, привыкший к подобным издевательствам по поводу отсутствия навыков дон-жуанства из-за природной скромности, скосил глаза на Брюса.

— Ну сколько тебе говорить, между нами все кончено! И вообще, я люблю Лестата.

— Не поняла, кому это здесь рога наставляют? — Ника со всех сил пыталась сдержать смех, изобразив суровое выражение лица. Ее серые глаза сверлили Лестата и Марса по очереди, а левая рука отстукивала на рабочем барабане похоронный марш. — Лестат, я требую развода!

Раздался оглушительный грохот. Лилит, раскачиваясь на стуле, не сумела удержать равновесие после последней фразы и теперь валялась животом на спинке стула, обнимая ногами сиденье. Ее плечи тряслись от смеха, и это мешало ей подняться. Ника помогла подруге принять вертикальное положение.

— Ну, за фестиваль! — Брюс поднял очередной стакан мартини, чокнулся с собственным лбом и залпом выпил содержимое. — Э-эх, это будет весело!

Их называли "темными". Их считали почти кланом. Темные волосы, белая кожа, черная одежда. Вся их жизнь — тайна, как и лица женской части, скрываемые за черными очками. Никто не знал, откуда они появились. Никто не знал, когда и куда исчезнут. Они улыбались журналистам, порой шутили (без злобы, но с иронией, попадая в самую точку), и всегда оставались в стороне от богемной жизни. Сильнейший игрок на поле шоу-бизнеса, пятерка теней, оставленных неизвестным демоном. Они не гастролировали по стране. Небольшие бары в столице и фестивали — единственные места, где можно было услышать группу "вживую". Их голоса звучали в сотнях динамиков, их альбом, разделенный на два диска — белый с женским вокалом и черный — с мужским, как Инь-Ян — был почти в каждом доме. Их музыку многие считали мрачной. Они всегда отвечали, что поют не об ужасе смерти, а во имя желания жить. Они отдавали свою любовь взамен понимания, раскрываясь. Потому что единственная правда об их жизни жила в музыке. И люди верили. Люди тянулись. Женские сердца бились о холодный огонь глаз Лестата, мужчины таяли от голоса Лилит. Такой была "Истерика".

* * *

Алекс Лав докуривал пятнадцатую сигарету, сбрасывая пепел перед тем как затянуться в импровизированную пепельницу из пивной банки, сидя на полу своей захламленной комнаты в Хельсинки. Он тонул в отчаянии — белый лист бумаги оставался девственно чистым. В голове звучала мелодия. Новая, очень красивая мелодия, а он не мог найти слов, чтобы написать лучшую, как ему казалось, песню в своей жизни. Алекс знал, что песня должна быть о любви. Невероятной, нереальной любви, которая готова была заполонить его сердце. Не было главного — точки опоры, объекта. Только образ эфемерного человека, которого он ждал, не зная, существуют ли такие женщины на самом деле.

Дверь открыли ключом. Салли, его нынешняя любовница, пробежала в комнату, бросив сумки с продуктами на пол в прихожей.

— Милый, там такое солнце! Давай сегодня прогуляемся по городу, — она поцеловала Алекса, отбросив темные кудри с его лица.

— Не хочу. Салли, мне надо побыть в тишине и одиночестве хотя бы какое-то время.

— Меня не было часа два. Тебе этого не хватило? Ты можешь хоть иногда забывать о своей музыке? Я живой человек, Алекс, мне тоже необходимо внимание.

— Если я забуду о музыке, то "Sacrament" распадется. А зачем я тебе без толп поклонниц и статуса девушки музыканта? — Алекс язвительно посмотрел на Салли. Они были вместе уже много месяцев, но сейчас она могла прочесть в зеленых глазах только упрек, разочарование и твердую уверенность в только что сказанных словах.

— Мистер фронтмен, вы — полный идиот с завышенным самомнением и звездной болезнью.

— Салли!

— Ты хоть сам понимаешь, как с тобой сложно? Я все делаю, чтоб хотя бы что-то для тебя значить, чтобы ты видел во мне женщину, клюнувшую не на твою известность, а на тебя. Тебя! Понимаешь?

— Салли!

— Меня бесят твои вечные разъезды, пропадания в студии, твои друзья. Я хочу, чтоб ты принадлежал мне. Только мне! Но ты такой, какой есть. Я даже закрываю глаза на постоянные измены...

— Салли!

— Не перебивай! Я счастлива, когда ты возвращаешься ко мне, пусть и надравшись с друзьями в каком-нибудь баре. Но даже рядом со мной ты принадлежишь кому-то. Сколько можно, Алекс?

— Салли, в самом деле...

— Заткнись! — ее голос достиг ультразвука. — Ты даже слушать меня не хочешь! И знаешь, что? Иди к черту!

Она развернулась и, бросив ключи Алексу в лицо, ушла, громко хлопнув дверью, как того требовала ситуация.

Он сидел на полу возле уставшей гитары и чистого листа бумаги и ждал. Ждал сожаления, отчаяния, боли утраты. Но их не было. Сердце разрывалось от необходимости чувств.

"Мир сходит с ума? Или у меня крыша едет? Может, стоит сейчас броситься за ней вслед? Догнать, успокоить, помириться. А что от этого изменится? Ничего. Только будет, кому приготовить ужин. Кстати, надо что-то поесть, — Алекс поднялся и прошел в прихожую. В сумках, брошенных Салли, нашлась колбаса, сыр, куча всяких полуфабрикатов и две бутылки пива. — Это то, что надо. И лишь бутылка верный друг среди разлук..." — вспомнил Алекс любимую присказку своего русского друга детства.

Он высыпал нарезанную тонкими ломтиками колбасу в первую попавшуюся тарелку и глотнул пива.

"Я всю жизнь чего-то ищу. Точнее, кого-то, — невесело подумал Алекс, поджигая сигарету. — И каждый раз ведь думаешь, что уже нашел. Сколько их было? Даже вспомнить трудно. Хотя, так чтоб всерьез и надолго, три-четыре. Нет — пять. И с каждой было хорошо. По-своему. И сам ведь все ломал. Как с Салли. А чего бешусь? Что надо? Как по сказкам что ли? А как это бывает? В том-то и дело, что не знаю. А что будет, когда найду? Что я буду делать, если песни пишутся только когда пьян в стельку или депрессия накатывает? Детей плодить? Да, детей! Маленьких Алексов, маленьких-маленьких Алексов. Что же это за паранойя?"