The Immortality

No Олеся Рыбак

The Immortality.

(Хроники музыкальных созвездий)

Your Love will be the Death of me.

H.I.M. "Behind the crimson door"

— О чем ты думаешь, Лил?

— О любви и смерти.

— Все просто: любовь — это жизнь, отсутствие любви — смерть.

— Наоборот, Леста. Жизнь — это свобода. Любовь — отказ от свободы. Нельзя любить, не отдаваясь в руки другого человека, не ограничивая им свое сердце. Значит, любовь — это отказ от жизни. Самоубийство.

— Чего ты хочешь?

— Умереть.

— Зачем?

— Устала. От бессмертия...

Часть первая.

Жизнь. Импульсы.

1.

Солнечные лучи резали глаза, как наждачная бумага. Брюс в сотый раз перевернулся на кровати и уставился взглядом в потолок. Надо вставать. Рядом, прижавшись к стенке, сопело взъерошенное существо женского пола. Вспомнить бы ее имя. Дико орал телефон.

Брюс исполнил акробатический этюд, пытаясь спрыгнуть с кровати, и угодил одной ногой в пепельницу, а второй — в кучу пивных бутылок. "Да твою Марфушу коленом в ноздри!"

Утро начиналось как обычно, Брюс даже готов был поспорить, что телефон надрывается из-за Лестата. Отыскав мобильник в куче одежды, он мрачно выругался и ответил.

— Да, Леста.

— Доброе утро, секс-машина, — голос у Лестата был, как обычно, бодр и полон жизненной энергии, чего сейчас так недоставало Брюсу.

— Какое оно, к жучкиной бабушке, доброе? Что надо-то?

— Ты хоть помнишь, что мы сегодня играем в "Кардинале"?

— Помню. Только скажи, какого беса там делать? У нас в "Невском" аппаратура и то лучше. А в этой забегаловке перед толстомордыми банкирами мы что забыли?

— Считай это чисто политическим ходом.

— Да видел я эту политику у алтаря в белых тапочках!

— Не сомневаюсь. Короче, руки в ноги и в "Невский". Живо. Есть еще один важный вопрос.

"Ну за что мне все это с утра пораньше?", — проклиная всех родственников до пятого колена за свое рождение, Брюс направился в ванную. В зеркале отразилось чудовище, напоминавшее первобытного человека. Холодная вода никак не хотела нагреваться до нужной температуры и, с горем пополам побрившись, басист группы "Истерика" направился на репетицию.

"Невский" занимал половину первого этажа длинной многоэтажки. За бронированной дверью с кодовым замком скрывался оборудованный по последнему слову техники бар-клуб. Красно-черные стены создавали почти идеальную акустику и звукоизоляцию, регулируемый свет шел прямо с потолка, огромный экран на сцене постоянно прокручивал вряд ли кому-то понятные картинки. Казалось, что возможности "Невского" не ограничены. Здесь было ВСЕ. Огромная площадка, аппаратура для звукозаписи, живого выступления, лазерных шоу и куча высококлассных инструментов. А еще — это Брюсу нравилось больше всего — барная стойка, где никогда не кончались виски, мартини и коньяк. Только ленивый не высказывал своих предположений по поводу того, откуда у "Истерики" берутся деньги на содержание шикарной репетиционной базы, которой позавидовали бы любые рок-музыканты Запада. А в действительности "Невский" принадлежал рекламному агентству "Crazy ART" — родному брату "Истерики". Рекламный бизнес был хобби Лилит, переросшим в стабильный источник денег, связей и еще один способ выражения бредовых идей музыкантов. И если "Истерика" держалась в основном на двух "столпах силы" — Лестате и Лилит — которые могли сами прописать любую партию любой композиции, то в АРТе каждый был незаменим. Лилит была лучшей в копирайте и разработках концепций брендов, Ника держала в руках все связи с общественностью, Брюс полностью тянул на себе технологическую часть проекта, Лестат являлся режиссером от Бога, а Марс с детства мечтал стать оператором, в чем очень преуспел. Единственное слабое звено — фотосессии — устранялось приходящими фотографами.

Когда Брюс подъехал на своем ярко красном "Форде" к "Невскому", природа уже разразилась сильнейшим ливнем. Эта осень не скупилась на слезы. Казалось, что город превратился в мелкий океан и подобно Атлантиде скоро исчезнет с географической карты. На улицах не было видно лиц. Только зонты разных цветов и размеров. Автомобили выглядели маленькими субмаринами, выплывшими на поверхность. Дома, за неделю вымытые дождями до блеска, грустно глазели занавешенными окнами на гнущиеся под потоками воды и воздуха деревья. Казалось, что все люди ищут одного — внутреннюю сторону ветра.

Безжалостно промокая, Брюс набрал код входной двери и скользнул внутрь. Вся банда была уже в сборе. Каждый разминался, как мог. Лестат с Лилит настраивали гитары в унисон, сидя напротив друг друга, и Брюс в который раз удивился взаимопониманию этой парочки — в зале не раздавалось обычных в таких случаях "ля... ми... теперь до", только перепады звучания струн. Они были бы красивой парой: изящная, как фарфоровая статуэтка, Лилит с длинными по пояс волосами казалась ожившей куклой рядом с мужественным Лестатом. Даже увлеченный занятием с зажатым в губах медиатором и стянутыми в хвост волнистыми волосами он походил на романтического героя-мстителя из фильма. Они давно знали друг друга и не раз смеялись над вопросом "почему вы не вместе", отвечая "кто-нибудь из нас не пережил бы и медового месяца". Это было чистой правдой. Слишком много в обоих амбиций, слишком сильна в каждом твердость духа и слишком ценна для них дружба. Поэтому свою жизнь Лестат связал с Вероникой. Хрупкая ударница Ника, настолько хрупкая, что оставалось загадкой, как она может управляться с тарелками — альтами, выдерживать мощные ритмы и коды, крутила пальцами палочки, переговариваясь с Лилит. Худой до неприличия клавишник Марс сидел на краю сцены и с задумчивым видом дул пиво.

— Очухался? — рассмеялся Лестат, глядя на промокшего и злого Брюса. — Мы уж думали, что тебя дождь снова отправил в пучину порока,

— Не смешно, блин, — Брюс подошел к бару и хлебнул мартини. — А этот ливень кого угодно отправит к чертям, правда, Марс?

Клавишник опорожнил бутылку пива и уставился в пустоту:

— Дождь — Маркес знал это — просто поток неуправляемого времени. Вот почему я так люблю это зрелище. На самом деле мне никогда не были интересны капли дождя. Просто я чувствовал, что с этими потоками воды что-то уходит навсегда, что-то превращается в грязь, давая жизнь новым организмам. Время — неотступный спутник жизни, многое дающий, но и многое отбирающий. Подобно каплям дождя уходят в глубину прошлого люди, события. Мы сами тоже уходим, впитываемся по клеткам, теряя какие-то составляющие, будь то друзья, чувства или мысли. Все в мире не вечно. Мы существуем, пока идет дождь, — Марс открыл еще одну бутылку. — Во время дождя решаются наши судьбы, природа как бы дает существованию время определить, что должно случиться с каждым из нас. Во время дождя вершатся казни и раздаются дары, во время дождя встречаются и прощаются люди. Но иногда мы, сидя на диване и попивая чай с клубничным вареньем, не замечаем, что кто-то нас оскорбил, кому-то мы отказали, кто-то умер, а где-то идет свадьба. У человека слишком мала частота восприятия сигналов времени, чтобы успеть запомнить все, что с ним произошло. Осознание происшедшего приходит с заметной задержкой в "человеческом" времени. Поэтому, когда дождь кончается, мы как будто не перестаем жить, просто до нашего сознания наконец-то доходят те самые "дождевые" события. До следующего дождя мы проживаем все, что случилось под стук воды о карнизы. И эта иллюзия бытия называется у людей СУЩЕСТВОВАНИЕМ.

Подобные философские прорывы мыслей случались у Марса достаточно часто, но каждый раз вводили в ступор окружающих. А еще они обладали потрясающей особенностью быть одновременно понятными, как прописные истины, и абсолютно нереальными.

Лестат понимающе переглянулся с Брюсом:

— Да, это все объясняет. Ребят, уже все в сборе, поэтому по орудиям и вперед!

— Леста, может сначала обсудим приглашение? — Лилит явно была в растерянности. Сидя задом наперед на стуле, подпирая рукой щеку, она выглядела маленькой девочкой с не по возрасту серьезными глазами. — С одной стороны — отказываться глупо, а с другой — у нас в АРТе дел невпроворот.

— Лил, АРТ может подождать неделю, а готик-фестиваль с участием лучших групп Европы, проходит лишь раз в году! Да, для тех, кто был в танке и не в курсе наших дел, поясняю, — при этих словах Брюс нахмурился, чем очень позабавил Лестата, — нам пришло приглашение на фестиваль в Финляндии. Участники: "Two wishes", "HIM", "Sacrament", "Deine Lakaien"... дальше перечислять, думаю, не стоит. В Хельсинки нужно быть в следующую пятницу. Сам фест в субботу. Эфирное время — 40-50 минут, то есть полноценная программа. Площадка открытая, территориально-технический размах сравним с российским Нашествием. Мы выступаем примерно в 7-8 вечера. Далеко не начало, но и не хед-лайн.

— А не окосеет ли народ по часу слушать одну команду? — Брюсу всегда нужно было вставить "что за фигня", иначе он чувствовал себя не у дел.

— Не должен. Сам понимаешь — пиво, солнце...

— Ага, в Финляндии такое обалденно жаркое солнце! — Брюс подкурил сигарету и пустил струю дыма в пустой пивной бокал, который тут же стал похож на туманный Альбион.

— А еще, говорят, что там будет стоять автомат по продаже презервативов, — как бы невзначай вставил Марс.

— Прелесть моя, а тебе-то они зачем? — дружный хохот нарушил серьезность разговора. Брюс нежно обнял клавишника за плечи и, преданно заглядывая в глаза, добавил слащаво-нежным голоском. — Ты хочешь изменить мне с женщиной? Фу, какая мерзость, милый.

Марс, привыкший к подобным издевательствам по поводу отсутствия навыков дон-жуанства из-за природной скромности, скосил глаза на Брюса.

— Ну сколько тебе говорить, между нами все кончено! И вообще, я люблю Лестата.

— Не поняла, кому это здесь рога наставляют? — Ника со всех сил пыталась сдержать смех, изобразив суровое выражение лица. Ее серые глаза сверлили Лестата и Марса по очереди, а левая рука отстукивала на рабочем барабане похоронный марш. — Лестат, я требую развода!

Раздался оглушительный грохот. Лилит, раскачиваясь на стуле, не сумела удержать равновесие после последней фразы и теперь валялась животом на спинке стула, обнимая ногами сиденье. Ее плечи тряслись от смеха, и это мешало ей подняться. Ника помогла подруге принять вертикальное положение.

— Ну, за фестиваль! — Брюс поднял очередной стакан мартини, чокнулся с собственным лбом и залпом выпил содержимое. — Э-эх, это будет весело!

Их называли "темными". Их считали почти кланом. Темные волосы, белая кожа, черная одежда. Вся их жизнь — тайна, как и лица женской части, скрываемые за черными очками. Никто не знал, откуда они появились. Никто не знал, когда и куда исчезнут. Они улыбались журналистам, порой шутили (без злобы, но с иронией, попадая в самую точку), и всегда оставались в стороне от богемной жизни. Сильнейший игрок на поле шоу-бизнеса, пятерка теней, оставленных неизвестным демоном. Они не гастролировали по стране. Небольшие бары в столице и фестивали — единственные места, где можно было услышать группу "вживую". Их голоса звучали в сотнях динамиков, их альбом, разделенный на два диска — белый с женским вокалом и черный — с мужским, как Инь-Ян — был почти в каждом доме. Их музыку многие считали мрачной. Они всегда отвечали, что поют не об ужасе смерти, а во имя желания жить. Они отдавали свою любовь взамен понимания, раскрываясь. Потому что единственная правда об их жизни жила в музыке. И люди верили. Люди тянулись. Женские сердца бились о холодный огонь глаз Лестата, мужчины таяли от голоса Лилит. Такой была "Истерика".

* * *

Алекс Лав докуривал пятнадцатую сигарету, сбрасывая пепел перед тем как затянуться в импровизированную пепельницу из пивной банки, сидя на полу своей захламленной комнаты в Хельсинки. Он тонул в отчаянии — белый лист бумаги оставался девственно чистым. В голове звучала мелодия. Новая, очень красивая мелодия, а он не мог найти слов, чтобы написать лучшую, как ему казалось, песню в своей жизни. Алекс знал, что песня должна быть о любви. Невероятной, нереальной любви, которая готова была заполонить его сердце. Не было главного — точки опоры, объекта. Только образ эфемерного человека, которого он ждал, не зная, существуют ли такие женщины на самом деле.

Дверь открыли ключом. Салли, его нынешняя любовница, пробежала в комнату, бросив сумки с продуктами на пол в прихожей.

— Милый, там такое солнце! Давай сегодня прогуляемся по городу, — она поцеловала Алекса, отбросив темные кудри с его лица.

— Не хочу. Салли, мне надо побыть в тишине и одиночестве хотя бы какое-то время.

— Меня не было часа два. Тебе этого не хватило? Ты можешь хоть иногда забывать о своей музыке? Я живой человек, Алекс, мне тоже необходимо внимание.

— Если я забуду о музыке, то "Sacrament" распадется. А зачем я тебе без толп поклонниц и статуса девушки музыканта? — Алекс язвительно посмотрел на Салли. Они были вместе уже много месяцев, но сейчас она могла прочесть в зеленых глазах только упрек, разочарование и твердую уверенность в только что сказанных словах.

— Мистер фронтмен, вы — полный идиот с завышенным самомнением и звездной болезнью.

— Салли!

— Ты хоть сам понимаешь, как с тобой сложно? Я все делаю, чтоб хотя бы что-то для тебя значить, чтобы ты видел во мне женщину, клюнувшую не на твою известность, а на тебя. Тебя! Понимаешь?

— Салли!

— Меня бесят твои вечные разъезды, пропадания в студии, твои друзья. Я хочу, чтоб ты принадлежал мне. Только мне! Но ты такой, какой есть. Я даже закрываю глаза на постоянные измены...

— Салли!

— Не перебивай! Я счастлива, когда ты возвращаешься ко мне, пусть и надравшись с друзьями в каком-нибудь баре. Но даже рядом со мной ты принадлежишь кому-то. Сколько можно, Алекс?

— Салли, в самом деле...

— Заткнись! — ее голос достиг ультразвука. — Ты даже слушать меня не хочешь! И знаешь, что? Иди к черту!

Она развернулась и, бросив ключи Алексу в лицо, ушла, громко хлопнув дверью, как того требовала ситуация.

Он сидел на полу возле уставшей гитары и чистого листа бумаги и ждал. Ждал сожаления, отчаяния, боли утраты. Но их не было. Сердце разрывалось от необходимости чувств.

"Мир сходит с ума? Или у меня крыша едет? Может, стоит сейчас броситься за ней вслед? Догнать, успокоить, помириться. А что от этого изменится? Ничего. Только будет, кому приготовить ужин. Кстати, надо что-то поесть, — Алекс поднялся и прошел в прихожую. В сумках, брошенных Салли, нашлась колбаса, сыр, куча всяких полуфабрикатов и две бутылки пива. — Это то, что надо. И лишь бутылка верный друг среди разлук..." — вспомнил Алекс любимую присказку своего русского друга детства.

Он высыпал нарезанную тонкими ломтиками колбасу в первую попавшуюся тарелку и глотнул пива.

"Я всю жизнь чего-то ищу. Точнее, кого-то, — невесело подумал Алекс, поджигая сигарету. — И каждый раз ведь думаешь, что уже нашел. Сколько их было? Даже вспомнить трудно. Хотя, так чтоб всерьез и надолго, три-четыре. Нет — пять. И с каждой было хорошо. По-своему. И сам ведь все ломал. Как с Салли. А чего бешусь? Что надо? Как по сказкам что ли? А как это бывает? В том-то и дело, что не знаю. А что будет, когда найду? Что я буду делать, если песни пишутся только когда пьян в стельку или депрессия накатывает? Детей плодить? Да, детей! Маленьких Алексов, маленьких-маленьких Алексов. Что же это за паранойя?"

Он спрятал лицо в ладони. Пепел падал на пол, но его тепла не хватало, чтоб прожечь черную точку. Тепла не хватало, чтобы прожечь сердце. И только грустно-красивая мелодия звучала в голове все громче и громче...

* * *

Раздался звонок, абсолютно бесполезный, потому что дверь редко запиралась на замок. Лекси вошла в квартиру, пропитанную запахом сигарет и залитую электрическим светом.

— Сколько раз говорить тебе, что в этой стране не принято оставлять двери открытыми? Это "Mother Russia"1, — она дождалась тишины в ответ. — Лилит, ты дома?

Комната пустовала. Посмотрев на свое блондинистое отражение в зеркале, Лекси бросила зазвеневший бутылками пакет на кровать и вышла на спрятанную за темными шторами лоджию. В этой квартире окна никогда не раскрывались и всегда горело электричество. Хозяйка просто не выносила солнечный свет и боялась темноты. Лишь свет луны иногда получал разрешение войти.

Лилит в черном нижнем белье, джинсах и солнцезащитных очках сидела на подоконнике широко раскрытой секции с сигаретой в руке. Рядом стояла почти пустая бутылка полусладкого "Каберне". Затянувшись, она наконец-то повернула голову в сторону Лекси.

— Я знала, что ты сейчас придешь, — Лилит ответила на заданный несколько минут назад вопрос и, притянув Лекси к себе за ремень, нежно поцеловала губы гостьи. — Привет, милая.

Она снова повернула лицо к ветру, чтобы поймать прохладные потоки.

— И о чем думают люди, сидя вот так на балконе? — блондинка прислонилась к стене. Задумчивость и меланхолия всегда сопровождали Лилит, но иногда доходили до критической отметки. В такие моменты лучше всего помогало вытягивание клещами причины.

— О смерти. Мы вряд ли кому-то нужны в этом мире. Лекси, все к чему стремится человек пропитано эгоизмом и мыслями о себе. Здесь нет места окружающим, разве что в виде наблюдателей, которые хлопают тебе в ладоши и думают, какой ты классный. Я сотни раз говорила маленьким девочкам, что мир их любит, просто они отказываются видеть это, и он перестает их любить. Так вот, ничего подобного, — Лилит проследила за полетом своей сигареты и высунулась наружу настолько сильно, что едва не свалилась, но удержала равновесие. — Сначала мир начинает ненавидеть тебя, потом ты начинаешь ненавидеть мир, а после этого и Бог устает тебя любить. Вот тогда и можно подумать о выходе через окно. А знаешь, что останавливает? Надежда. Надежда на ошибочность своих мыслей.

— Мда, ты снова обслушалась "Сплинов"? Кстати, я принесла еще вина. Красного полусладкого. — Лекси нырнула в комнату и принесла оттуда одну из бутылок. — У тебя опять кризис? "Kick the chair right down under me"2. Или просто меланхолия? О-опс, — Блондинка с трудом вынула штопором пробку и глотнула красной влаги.

— Кризис принадлежности к женскому полу, — Лилит невесело улыбнулась и взяла протянутую бутылку. — Нам поступил заказ на раскрутку линейки женской парфюмерии, а я никак не могу понять, что такого сказать женщинам, чтобы они выстраивались в очередь.

— Я не совсем улавливаю причинно-следственную связь между смертью и косметикой, — сыронизировала блондинка. — Ну да ладно. Лил, а вы не пробовали использовать свои лица в рекламе? "Истерика" — это, как ты выражаешься, "уже раскрученный бренд".

— Ага, пользуйтесь духами "Маруся", это очень готично! — Лилит произнесла эту фразу, кривляясь с глупой голливудской улыбкой.

— Не надо утрировать! Что за привычка?!

— А что за привычка сразу злиться? Давай еще разбей что-нибудь, покажи мне свою истерику.

— С тобой невозможно разговаривать! — Лекси демонстративно отдернула занавеску и выскочила в комнату. — Да, твою за ногу! — она поскользнулась, наступив на валявшийся посреди комнаты глянцевый журнал, и запнула ни в чем не повинную прессу под диван. — Развела здесь гламура, плюнуть некуда!

Их отношения всегда были такими. Лилит забавляли приступы психа Лекси, которые начинались по любому поводу. Они могли послать друг друга к черту, разбить пару тарелок или компакт-дисков, повыбрасывать в окно одежду, даже переспать с понравившимся подруге мужчиной, но все равно оставались вместе. Да и как можно расстаться с менеджером группы? Лекси была "ногами" "Истерики", ее представителем и просто хорошим человеком с внешностью модели.

— А от тебя и не требуется разговаривать, — Лилит подошла к Лекси сзади и завалила ее на кровать. — Лучше покажи мне свою любовь.

Перевернувшись на спину, блондинка недоверчиво посмотрела в глаза подруги.

— Я тебя ненавижу, потому что слишком сильно люблю, — она обхватила шею Лилит и притянула к себе. — Ты даже не представляешь, как я тебя хочу прямо сей...

Лилит не дала ей договорить. Чувственные губы Лекси были мягкими и настолько нежными, будто обтянутыми невидимым шелком. Лилит всегда теряла голову от таких прикосновений, чувствуя, как дыхание девушки легкой дымкой прокатывается от нижней губы к подбородку, тая и оставляет незаживающую рану в глубине тела.

* * *

В "Кардинале" было душно и тесно. И хотя клуб давно считали "своим" представители новоиспеченной буржуазии, в этот день они присутствовали в поразительно малом количестве. Зато это были пришедшие осознанно, не по привычке, люди, которых не смущало соседство молодежи черно-белого цвета.

Свет погас. Стихли звуки. Только огни тлеющих сигарет светлячками трещали в заполненном зале.

Первый аккорд клавиш. Интродукция длилась минуты две, и из динамиков прозвучало долгожданное "Привет всем". Зал взорвался. Они появились. Множество рук потянулись к идолам. Лестат стоял у микрофона весь в черном: брюнет с белым лицом Ангела и глазами Дьявола. Рядом Лилит — главная загадка — глядящая в зал сквозь черные стекла очков. Она еле доставала вокалисту до плеча, и белый Ibanez (как и у Лестата), казался прирученным диким зверем в ее руках. Остальные участники "Истерики" по обыкновению оставались в тени — по обе стороны ударной установки.

— Ты любишь жизнь? — Лестат наклонился к краю сцены и протянул руку одной из девушек.

— Я люблю тебя, — она сказала это почти шепотом и кончиками пальцев дотронулась до его ладони.

— Не надо. Я всего лишь твоя тень...

Взвилась гитара.

"Я не вижу света в твоих глазах,

Они излучают лишь темную боль.

Я хочу подарить тебе счастье,

Но ты не слышишь мой голос.

Ты так хочешь видеть меня человеком,

Я же действительно рядом с тобой.

Я твоя тень, я веду тебя к свету,

А ты тянешься в пропасть..."

В зале царила истерия. Плакали девушки, парни бросали к ногам Лилит темно-бордовые розы. Коллективное пение перекрывало неслабые голоса вокалистов, даже когда они пели вместе. Лестат не сводил глаз с девчонки, признавшейся ему в любви. Она плакала, не пытаясь стереть черные ручейки туши, и, как заклинания, повторяла за ним слова. Рядом стоял паренек и держал ее за руку. Это он протянул Лилит конверт с запиской, пробежав глазами которую, вокалистка решила изменить сет-лист и спеть "Не верь в чудо смерти, она лишь разделяет сердца".

— В честь чего это мы меняем программу по ходу дела? — оторвавшись от бутылки пива спросил Брюс. Он блаженно развалился, заняв все задние сидения микроавтобуса "Форд", который летел по магистрали, юрко петляя в плотном потоке машин.

Лилит развернулась и выбросила в распахнутое окно сигарету, едва не подпалив темно-синюю занавеску, которая колыхалась от ветра подобно неукротимому пламени и периодически хлестала девушку по лицу.

— Брюс, я иногда начинаю верить журналистам, пишущим про нас, — она протянула басисту конверт и уперлась подбородком в прохладную кожаную спинку кресла. — Возьми, почитай.

Спустив ноги, Брюс с циничным видом развернул послание и принялся декламировать:

— Когда-то у меня было лишь одиночество. Я не видел вокруг ни одного человека, способного подарить мне хоть капельку тепла. Я замерзал среди льда и непонимания. Но потом появилась ты... ... Я знаю, что слишком мало значу для тебя. Я знаю, что в этом мире ты всегда будешь далеко. Хотя мне нужно лишь одно твое слово, один твой жест и взгляд, которого достойны только избранные. Но всегда есть выход. Мне остается лишь умереть. Только там мы сможем встретиться. Там, где все равны, все одиноки. Я не хочу, чтобы ты знала, что такое Одиночество... ...Только пообещай мне, когда ты все-таки придешь в Тот мир, и я буду встречать тебя у Ворот (если они, конечно, есть), ты позволишь мне заглянуть в твои глаза. Спасибо тебе за все".

— Знаешь, а я его в чем-то понимаю, — Марс подсел к басисту, чем вызвал бурные протесты, и с задумчивым видом уставился на листок бумаги. — Лет в восемнадцать... ему ведь около того, Лил?

— Вроде выглядит постарше.

— В любом случае, очень хочется влюбиться. Сами ведь такими были. И вдруг появляется девчонка, которая поет о том, о чем ты думаешь. Остается только одно — втрескаться в нее.

— А зачем влюбляться-то? — отмахнулась от надоедливой занавески девушка. — Что, просто слушать не получается?

— Лил, ты себя в зеркало видела?

— Уже давно нет, — съязвила она.

— Так вот, в тебя сложно не влюбиться. Красивая, талантливая, да еще и понимает без слов.

— Бред какой-то, — бросила Лилит и, смутившись, отвернулась. Не то, чтобы она краснела в подобные моменты, лесть ее даже раздражала, но похвалы от друзей всегда имеют более сильное действие, нежели заискивающие комплименты посторонних.

— Это не бред, это Наступающий Звездняк! — расхохотался басист.

— Брюс, ты бы вообще помолчал. Это не я кричала: "Подайте звезде водки! Звезда хочет напиться!"

— Ой, да когда это было-то? — Брюс улыбнулся во все тридцать два зуба, вспомнив гуляния после их первого удачного выступления.

— На самом деле, звездняк наступает, когда к подобным вещам относишься как к самому собой разумеющемуся. И хватит об этом, — Ника всегда умела ставить весомые точки в спорах. — Скоро он встретит нормальную девчонку где-нибудь в соседнем дворе, женится, заведет детишек. А вы тут демагогию разводите. Лично меня сейчас больше волнует Финляндия. Мы единственные представляем Россию. Что мы будем играть, как мы будем играть и что мы за это получим?

— Отвечаю по порядку, — Лестат оторвался от электронной книги и захлопнул ноутбук. — Играть мы будем около десяти вещей, поровну с белого и черного дисков, играть надо ну о-очень хорошо, а получим мы за это дополнительную аудиторию. Поэтому пахать придется до пятницы в поте лица. И вообще я хочу в отпуск.

— Лестат, отдохнем попозже, — вздохнула Лилит. После того, как популярность "Истерики" набрала бешенные обороты, девизом группы стала фраза "покой нам только снится". Но даже выматываясь до появления красной ряби в глазах, никто и не помышлял об остановке. Слишком сильно любили они свою работу. Обе работы. — Кстати, почему бы не остаться в Хельсинки на пару деньков?

— Лил, ты хочешь погулять со всей этой готической тусовкой? — хитро прищурился Лестат, представляя предстоящее веселье.

— А почему бы нет?

— И правда, а почему бы нет.

* * *

— Это было невероятно! — задыхаясь от переполнявшего счастья, Энн вприпрыжку следовала за братом к дому, и ее светящееся радостью лицо слабо вязалось с трагическими кружевами длинного черного платья. — Он постоянно смотрел на меня! Вик, Лестат смотрел НА МЕНЯ! Понимаешь?

— Да, Энн, — ответил он и злостно пнул очередной камень носком тяжелых ботинок. Радость сестры Вик не разделял, и ее восторженные возгласы раздражали. Угрюмо уставившись на тротуар, он еле волочил ноги, запинаясь о неровности, и мысленно ругал себя за откровенное послание.

— Вик, Она тебе тоже ответила. По-своему, но ответила. Ах, как бы мне хотелось, быть сейчас радом с Ним, как с тобой.

— Хочешь быть сестрой Лестата? — язвительно усмехнулся Вик.

— Ты отлично понял, что я имела ввиду, — капризно надула пухлые губки девушка. — Зачем издеваешься?

— Извини, — угрюмо ответил он. Шипастый ошейник как никогда ранее давил на горло, и Вик раздраженно сдернул его. — Знаешь, Энн, по-моему, они никогда не будут рядом с нами. Она не захотела услышать меня. Этой песней она как бы сказала: "Там мы вместе тоже не будем. Не надейся".

Они шли по городу рука об руку, и ночной ветер трепал их длинные темные волосы. Брат и сестра, объединенные одержимостью к недостижимому. Они не были одиноки, потому что их было двое. Только не понимали этого. Не хотели понять.

Дома не было никого. Родители тоже по-своему развлекались в гостях. Энн на автомате включила музыкальный центр и стала переодеваться.

"...Не верь в чудо смерти, она лишь разделяет сердца.

Мы не сможем друг друга найти среди горя и пепла..."

— Она ответила тебе, Вик, — стараясь утешить брата повторила девушка. — Как бы то ни было. Ты до нее достучался!

— Мне этого мало, — отозвался он и, швырнув носки в угол, развалился на своей кровати, заложив руки за голову. — Вот если бы сейчас передо мной в одном нижнем белье стояла не ты, а она, я был бы действительно счастлив.

Энн не нашлась, что ответить. Теперь ядовитое отчаяние брата переметнулось и на нее. Девушка опустилась на кровать и, упершись локтями в колени, уронила подбородок на ладони.

— Я часто представляю, как Лестат подходит ко мне, проводит пальцами по щеке и шепчет: "Я так долго ждал этого".

— И что бы ты ответила?

— Не знаю. Понимаешь, как только я в мечтах дохожу до этого момента, мое тело осознает, что никакого прикосновения нет. И все обрывается.

— Энн...

— Я не могу представить себе Его прикосновения, потому что никто ко мне так не прикасался! — ее голос сорвался на слезы. Вик подошел к сестре, сел рядом и осторожно обнял.

— Энн, не плачь. Я ведь тоже не могу почувствовать Ее прикосновений. Мне так же плохо, как и тебе.

— Вик, помоги мне, — прошептала она, закрыв глаза, чтобы не видеть его лица.

— Как?

— Прикоснись ко мне. Может, тогда я смогу это почувствовать.

Вик встал перед Энн на колени и легонько коснулся пальцами щеки. Нежность густым соком пролилась по ее телу, и она ответила на ласку, потершись об его руку. Ладонь была теплой, даже горячей. Энн ощутила дрожь его пальцев, нежно и бережно касающихся ее кожи. Эти ощущения рисовали перед глазами очертания. Темный туман рассеивался, обретая все более четкие формы. Энн провела рукой по его волосам, мягким и непокорным одновременно, дотронулась тыльной стороной ладони до уха. Как слепой, изучающий собеседника, она пробежала пальцами по лицу, прорисовывая воображением каждую черточку — линии бровей, подобно волнам поднимающиеся, а затем падающие вниз, мягкие ресницы, трепещущие от ее прикосновений, длинный прямой нос, узкие губы, раскрывшиеся для поцелуя. Еще мгновение и она, не открывая глаз, увидела перед собой Мечту, которая казалась столь совершенной и недосягаемой, словно оазис в пустыне.

— Не отпускай меня, Лестат, — прошептала она.

— Я всегда с тобой... Лилит. — ответил Вик столь же тихо.

Энн немного подалась вперед и поцеловала его. Нежно, с девичьей невинностью и женской нерастраченной страстью. Он ответил. Его губы, знавшие лишь один поцелуй в школьные годы, жадно приняли подарок.

— Я так ждал этого, милая.

— Я так ждала этого, любимый.

Они целовались все жарче, сжимая друг друга в объятиях. Его рука скользнула к застежке белья и ловко с ней справилась. Энн ощутила мужской поцелуй на груди. Волна мира, выдуманного и желаемого обоими до боли в суставах, накатила с невыразимой силой. Ни Энн, ни Вик не понимали, что происходит на самом деле. Брат и сестра занимались любовью, произнося чужие имена.

* * *

Между бас-гитарой и веселым отношением к жизни существует четкая связь. Может быть, малое число струн откладывает отпечаток легкости восприятия мира, может быть гулкие низкие звуки уникально влияют на мозг, но басисты — личности весьма неординарные. Они — прожигатели жизни, повесы и весельчаки. Григо не был исключением. Огромный, похожий на медведя, бас-гитарист "Sacrament" обычно заставлял себя уговаривать приехать на переговоры с журналистами, встречи со звукозаписывающими компаниями или коллективные обсуждения планов с продюсером. Но попойки являлись исключением. Алексу хватило пары слов, чтобы вытащить расслабленного неторопливого финна из сауны и заставить спустя каких-то полчаса долбить массивным кулаком в дверь его квартиры.

— Ты еще не собрался? — прорычал Григо фронтмену, разгуливающему по комнате в одних плавках.

— Долго что ли? — отмахнулся Лав.

Клешеные вельветовые брюки и простая черная водолазка валялись на видном месте у дивана, и чтобы влезть в нехитрую привычную одежду Алексу потребовалось не больше минуты. Гораздо дольше он искал носки. Наконец, чистая пара нашлась, и Лав, презрительно разглядев яркие салатовые полоски, натянул ее за неимением лучшего. Такую несуразицу могла купить только Салли. Запах ее сладких духов уже испарился из квартиры, платья исчезли с вешалок, а полки ванной освободились от баночек, тюбиков и тампонов, но нелепые носки остались. Задумавшись об этих мелочах, Алекс едва не поддался порыву позвонить ей, но вовремя остановился — ни к чему хорошему попытка ее вернуть не приведет.

— Ну чего ты возишься? — нервничал басист, ерзая на стуле. — Давай в темпе вальса!

— Куда торопиться? — раздраженно спросил Алекс, выискивая мобильник по карманам многочисленных брюк. — В клубе девок много, хоть одна да достанется.

— Я люблю выбирать из того, что есть, а не из того, что осталось.

Культовый для окологотической и рок-н-ролльной тусовки клуб "Тавастия" славился антуражем, феерическими концертами и постоянным звучанием гитарной музыки. Здесь каждая деталь интерьера за годы пропиталась духом андеграунда. Кроме того, в новогоднюю ночь на этой сцене традиционно выступал "HIM", не особо уважаемый старожилами, но непременно собирающий полный зал.

"Тавастия" встретила музыкантов оглушающим стуком "darkwave" и расплывшейся в улыбке физиономией администратора.

— Здорово, алкоголики, — поприветствовал он постояльцев и пожал обоим руки.

— Привет, Ник. Для нас найдется темный угол в твоей клоаке?

— Алекс, что за вопрос? Сейчас мигом организуем!

Стоило переступить порог родного шумного заведения, как из головы Алекса напрочь вылетели меланхолия и самобичевание вкупе с грустной мелодией, не дававшей покоя нежеланием обрастать строками. Лав блаженно развалился на диване VIP-зоны и наслаждался отменным вином в компании двух красавиц-готок. Откуда Григо притащил эти чудеса природы он не представлял, но добыча басиста с каждой минутой нравилась Алексу все больше. От обеих девушек веяло едва сдерживаемой страстью. Как и многие другие, они попали под хладнокровное обаяние фронтмена "Sacrament". Его болезненная худоба покоряла изяществом, его немногословность компенсировали дерзкие взгляды зеленых, горящих самолюбованием глаз, а неряшливость разбросанных по плечам локонов звала прикоснуться. Что говорить о тонких чертах лица, словно списанных с лика ангела. В каждом его движении сквозила чувственность, граничащая с развратом, каждое слово низким глухим голосом обволакивало, ломая сопротивление. Девушки таяли расплавленным воском, стоило его порочной улыбке обнажить ямочки на щеках. Он не казался доступным, он выглядел королем. И он им был. Жестоким, холодным правителем, получающим беспрекословное подчинение и не отдающим себя взамен. Словно вампир, он питался восхищенными взглядами со сцены и вдали от нее, пытаясь согреть себя хоть немного, выбирая для этого не жарких, способных спалить, а тех, что светился теплом. Но девушки этого не видели. Они обе изо всех сил старались преподнести себя на блюде.

Он выбрал одну. Ту, что меньше кривлялась и заигрывала, ту, которая сталкиваясь взглядом слегка краснела, и, лишь опомнившись, показывала готовность ко всему. Но даже она после бурной ночи в номере отеля (Алекс никогда не приводил домой случайных женщин), не сумела его покорить окончательно. Так, чтобы забыть о Салли, так, чтобы захотелось удержать, так, чтобы суметь написать наконец проклятую песню.

2.

Огромное поле в десяти километрах от Хельсинки напоминало муравейник. Народ пил, гулял, орал песни под гитары и просто так, обнимался, дрался или пытался пробраться на запретную зону за сцену. До начала фестиваля оставался один час.

Финляндия никогда не считалась центром готик-культуры. Но в последнее время в этой северной стране появилось множество групп, вышедших на мировой уровень. Одной из них была "Sacrament".

Алекс Лав прогуливался между палаток музыкантов со своим стандартным набором — сигарета-пиво. Григо волочился рядом, здороваясь и отвешивая пошлости всем знакомым и незнакомым девушкам.

— Сколько здесь девчонок! — восхищенно воскликнул басист, провожая взглядом очередную длинноногую нимфу. — Алекс, мне определенно здесь нравится.

— ...

— Кстати, обещали, что приедут русские. Вроде крутая команда. Интересно будет на них посмотреть.

— А что интересного-то? Ты все равно ни слова не поймешь.

— Ну, а ты мне нафига? Ты ведь знаешь их язык.

Алекс безразлично скользил взглядом по округе и иногда натянуто улыбался знакомым. День выдался теплым и воздух буквально пропитался запахом горячей кожи и винила от сценических одежд музыкантов. Всюду сновали журналисты, слышались академические голоса распевающихся вокалисток и смех. Но Алекс чувствовал себя отгороженным от всеобщей суеты. Чистый лист бумаги не давал ему покоя. Салли так и не вернулась, всю неделю он только и делал, что пил. Вот и сейчас фронтмен, глядя пустыми глазами вперед, направлялся к лотку за очередной бутылкой пива.

Здесь уже толпилось много народу. Парень за импровизированным прилавком разрывался на части, пытаясь в рекордно короткое время успеть обслужить орущую толпу. Подойдя, Алекс не стал церемониться и забрал бутылку прямо из рук невысокой девушки.

— Мне это нужней. А тебе, детка, дома бы сидеть и сериалы смотреть.

Она подняла на него черные глаза, и по спине Алекса пошли мурашки. В этих глазах не было ни обиды, ни упрека, ни слепого обожания. Только отвращение. Невысокая, стройная девчонка, темные волосы сжаты резинкой, в простых джинсах и майке. Ничего примечательного на первый взгляд.

— Вот урод, — вынесла она вердикт на русском, взяла еще пять поданных ей бутылок и ушла.

Секунду Алекс стоял как вкопанный, провожая взглядом девушку. Он почувствовал, как где-то в районе спины возникает маленькое пламя, от которого сводит легкие и застывает спинной мозг. Григо, наблюдавший эту сцену отхлебывая пиво, нагло улыбнулся, посвистел девчонке и ткнул Алекса.

— Характерная крошка. А что она сказала? Это на каком языке-то?

— На русском, — улыбнулся Лав и двинулся к своей палатке, ускоряя шаг. Похмелье прошло. Его ждал белый лист, и Алекс готов был написать первые строчки.

* * *

Лилит разъяренной фурией влетела в палатку "Истерики", служащую гримеркой.

— Блин, мужики, больше я вам за пивом бегать не буду.

— Тебе кто-то настроение подпортил? — спросил Брюс.

— Да, хмырь один. Кажется этот, из "Sacrament".

— Ты ему, надеюсь, достойно ответила? Профессиональным ударом ногой в челюсть с разбега?

— Времени не было, — злобно бросила она и принялась наскоро переодеваться.

Через несколько минут раздались оглушительные звуки гитары. Фестиваль дал старт. Открывали его главные хозяева, легенда Финляндии — "Nightwish".

"Истерика" в полном составе вышла послушать голос Тарьи. Устроились они недалеко от сцены. Здесь обосновались представители почти всех групп-участников, обзор и сцены, и слушателей предоставлялся великолепный, а вот толпа их не видела.

— Лил, тебя не беспокоит, что мы здесь единственная не англоязычная группа? — Лестат, щурясь от солнца, рассматривал рядом стоящих, обнимая жену. Ника была давней поклонницей "Nightwish", поэтому не обращала внимания больше ни на что.

— Не особенно. Ехать из России в Финляндию, чтоб петь на языке Англии. Тебе не кажется, что это слишком?

— И все же.

— Ну давай будем как все. Может, еще и гражданство Америки примем?

Их разговор нарушил ломанный русский с жутким акцентом:

— Простите, а вы и есть российская группа, которую здесь все ждали?

Рядом стоял фронтмен "Sacrament" и премило улыбался, играя ослепительными ямочками на щеках. На самом деле его не интересовали сами музыканты. Единственное, что он хотел знать — не с ними ли приехала девчонка в джинсах с презрением в глазах.

Их ждали? Музыканты "Истерики" растерялись от столь неожиданной новости. Первым опомнился Брюс.

— А ты и есть тот самый хмырь, который с девушками обращаться не умеет?

— Простите? — улыбка постепенно исчезала с лица Алекса. — Вы о чем?

— А ты вспомни, если уж русский знаешь, кто тебя в последний раз "хмырем" называл?

Алекс абсолютно ничего не понимал и хлопал глазами. Он даже сделал шаг назад под напором Брюса, который был ниже его сантиметров на пять. Не выдержав такого зрелища, Лилит рассмеялась.

— Вообще-то я обозвала его "уродом". Оставь, Брюс, — она сняла солнцезащитные очки и протянула Алексу руку. — Лилит.

Финна второй раз за день охватил столбняк. Он рассматривал девушку в черном, сопоставляя с той, что обидел около часа назад, но не видел никакого сходства. Сейчас перед ним стояло живое воплощение порока и невинности в одном лице, ради таких шли на плаху и возводили дворцы. И только глаза, пусть и без отвращения, но по-прежнему испепеляли. Это действительно она. Та, кому он посвятит свою лучшую песню.

— Алекс Лав, — выйдя из оцепенения, он опустился на одно колено и поцеловал протянутую руку. — Я хочу извиниться за свою наглость. Могу я надеяться на прощение?

— Посмотрим, — Лилит ответила улыбкой на улыбку. "Вот самоуверенный красавчик. Хотя, определенно — красавчик. Такому бы спеси поубавить. Эх, не нашлось еще на твои дьявольские глазки, да ангельские ямочки хоро-ошего кулака. Поди, привык по девчоночьим сердечкам топтаться, как по цветочному полю".

"А ты просто так не сдаешься, — подумал Алекс, поднимаясь с колена. — Извини, девочка, но я тебя так просто не оставлю. Слишком долго искал такую, чтоб сразу отступиться. Надеюсь, этот тип, до сих пор зло на меня поглядывающий, не является конкурентом. С ним напиваться, наверное, одно удовольствие. Нам с тобой, парнишка, друзьями бы стать".

— Это Лестат, Вероника, Марс и Брюс, — после неловкого молчания представила Лилит.

— Очень рад знакомству, — Брюс, по-прежнему недобро глядя на Алекса, применил всю силу при рукопожатии, отчего у лидера "Sacrament" сжались зубы, но улыбка с лица не исчезла. — Может, по пиву?

— Можно. Лилит, прогуляетесь со мной до автомата?

— О'кей. Кому взять?

— Смотри, не потеряй по дороге, — Брюс, как всегда, оставался непреклонен и согласие подруги ему очень не понравилось. "И что этому хмырю от нее надо? Говорили, что он вообще по мальчикам специализируется".

— Не обращай внимания на Брюса, — сказала Лилит, когда они с Алексом немного отошли от ребят. — Он слишком ревностно относится к друзьям. Можно сказать, это наш телохранитель.

— А-а, а я думал, что он твой муж. Ну, или бой-френд.

— Нет, — Лилит рассмеялась. — Иначе сейчас ты бы направлялся в сторону травмпункта.

— Чего?

— Травмпункт — это, скажем, место дислокации медицинских работников. Understand?

— Yes, — Алекс мысленно записал в свой русско-английский словарь новое слово.

— Кстати, ты хорошо говоришь по-русски, — заметила она.

— Спасибо. У меня был друг с детства. Его семья из России. Вот от него и выучил. А что значит "хмырь" и "урод"?

— У слова "хмырь" адекватного перевода нет, скорее эмоциональный. А "урод" — это очень некрасивый человек.

Алекс скосил глаза на Лилит. Так его еще никто не называл.

— Ты считаешь, я урод?

— Нет, просто...

— Значит, нет? — Алекс хитро улыбнулся Лилит.

Девушка засмеялась, не выдержав этого взгляда, и опустила глаза. "Вот засранец. На словах ловит"

— Для тебя важно, как я оцениваю твою внешность? — ответный удар был достойным.

Алекс остановился, обдумывая вопрос, достал сигарету, и, пытаясь разглядеть за темными стеклами глаза Лилит, ответил:

— Нет, мне важно знать, есть ли у меня шанс.

Они остановились, сверля друг друга взглядами. Не было ясно, кто вышел из словесной дуэли победителем, и кто кому готов был сдаться: Лилит этому пока незнакомому, но дико притягивающему парню, или Алекс только что найденному источнику вдохновения.

* * *

К вечеру на поле веселье шло полным ходом. Огромная толпа людей подхватывала любой мотив и двигалась в такт. Надо отдать должное публике — к удивлению организаторов, вела себя она более чем цивилизованно. Народ у сцены постоянно менялся — фанаты отыгравшей команды уступали места, чтобы дать возможность более ярым поклонникам выступающей в данный момент группы получше рассмотреть и поддержать кумиров. Чуть дальше, где было посвободнее, танцевали, сбившись в кружки или парами.

Вик и Энн толкались где-то в середине поля с пивом в руках.

— Какими по счету они выступают? — спросила Энн брата, уворачиваясь от локтей прыгающих рядом подростков.

— Следующими, вроде, — прокричал Вик, он едва мог слышать свой голос в ревущей толпе.

— Надо пробираться поближе. Я хочу, чтобы он снова меня увидел. Вдруг узнает?

— И что тогда? Энн, нам надо пробираться не к сцене, а ЗА сцену.

— Зачем? — искренне удивилась Энн и прижалась посильнее к брату, чтобы не потеряться среди трясущихся в конвульсиях экстаза тел. — У нас билеты на один поезд с Ними. Надо только заплатить проводнице, чтобы в купе пустила.

— Думаешь, они заплатят ей меньше, чтоб никого не пускала?

— А за сценой они точно с нами разговаривать не будут.

— Посмотрим.

Вик взял сестру за руку и потянул внутрь дергающейся массы. С горем пополам они протиснулись к самой сцене и свернули вправо, туда, где между охранниками образовался разрыв и ограждения не представляли особой проблемы.

* * *

При первых же аккордах стало ясно, что выступление "Истерики" будет "горячим". Алекс с Лари — гитаристом "Sacrament" — заняли зрительные места русских.

— Так Лилит у них на соло-гитаре?! Обалдеть! Я думал, она на вокале, — Лари всегда интересовали в командах только гитаристы.

— Она и на вокале, — ответил Лав с загадочной улыбкой. — У них два фронтмена — она и Лестат. И поют они по очереди. У них даже компакт на две части разделен.

— И на ударных девчонка?! Вот это группка! Странно, что их еще в Европе не слышно. Грамотно ребята играют. И голоса у вокалистов хорошие.

— Но их же сюда пригласили и после "Eyes" пустили.

— Да-а-а. Басист у них толковый. Смотри, как чешет!

— Да он пьяный уже, — отмахнулся Алекс.

Лари подозрительно скосил глаза на друга.

— Твоя работа?

— Не совсем, но почти. Надо было одно недоразумение уладить. Вот и поговорили по-мужски, — Алекс улыбнулся, вспомнив, как они с Брюсом под конец пили на брудершафт. Этот похожий на викинга, разве что не блондин, русский ему действительно нравился. Понадобилось около четырех бутылок пива, чтобы Брюс перестал угрожающе смотреть и еще три, чтобы он начал обращаться к Алексу по имени, а не неопределенным словом "хмырь".

— Ну-ну, ты сам-то сможешь спеть нормально? Еле на ногах стоишь.

— Отвяжись, дай послушать.

"Истерика" хоть и была группой новой для фестиваля и пела на непонятном большинству языке, получила гром оваций и пополнила ряды поклонников. Лестат даже изловчился упасть со сцены в толпу и покататься на ее крепких руках, после чего лишился ботинок и куска рубахи. Уходила группа после третьего вызова "на бис".

Лилит была так счастлива от успеха, что без колебаний спрыгнула со сцены прямо в объятья Алекса.

— Какая ты легкая!

— Пусти, нахал.

Алекс поставил ее на землю, но выпускать из рук не стал, а прижимал к себе, победоносно улыбаясь.

— Сначала поцелуй.

— Размечтался, — Лилит с трудом освободилась и, помахав ручкой, умчалась к палатке.

Алекс послал ей воздушный поцелуй. Он знал, что "Истерика" уезжает вечером на следующий день. И он не позволит Лилит ночевать в отеле.

* * *

Вика и Энн снова выдворили за пределы засценного пространства. Единственное, что они успели сделать — оставить письма в палатке "Истерики". Их заметили за минуту до возвращения музыкантов. Уже за чертой они увидели, как, спускаясь со сцены, Лестат целовал Веронику, а Лилит приняла объятья Алекса.

— Это несправедливо, Вик, — сокрушалась Энн, едва не плача. — Он не может быть с ней. Я бы простила ему Лилит или какую-нибудь фотомодель. Но не ударницу! Лилит ты бы увел, а фотомодель ушла бы сама. Но почему с ней?!

— Энн, они оба нас предали, — неожиданно спокойно отозвался Вик, выглядывая в густой толпе брешь. — Мы должны что-то сделать. Мы должны им отомстить.

— Как? — Энн вытирала слезы, лишь сильнее размазывая черноту макияжа. — Что мы можем сделать, если к ним даже близко не подпускают?

— Подпустят, — мрачно ответил Вик. — И посмотрим, действительно ли смерть разделяет...

— Что ты задумал?

В ответ Энн получила лишь табачный дым и молчание. Не проронив больше ни слова, они выбрались за пределы поля. Уже стемнело и холодный ветер пробирал до костей. На вокзале толпились люди. Их можно было разделить на две категории: туристы и бизнесмены. Первые, независимо от пола и возраста, тащили огромные сумки, из которых высовывались пакеты, украшенные финскими буквами. Многие из туристов гордо выставляли вперед грудь в футболке с надписью "Finland". Лицо каждого светилось счастьем и немного усталостью. Представители второй категории отличались либо полным безразличием, либо великой озабоченностью на лице и отсутствием большого багажа.

Энн и Вик молча пускали сизый дым в небо, сидя на скамейке у привокзального кафе. Из заведения распространялся такой ядовитый запах пригоревшего масла и несвежего мяса, что брат с сестрой зареклись даже не заглядывать внутрь, хотя желудки сводило от голода. Часа через три на перроне среди разношерстной толпы стали появляться кучки готического народа.

— Фестиваль закончился, — констатировал Вик.

Оглушительным гулом провозгласил свое прибытие поезд, и на перрон хлынул новый поток людей.

— Пошли, — Вик вскочил так резко, что Энн едва не уронила бутылку.

Пробираясь к поезду, она крутила головой по сторонам, выискивая знакомые лица, но не увидела даже заскочив в вагон.

— Вик, — тихо произнесла Энн с трудом переводя дыхание. — Их нет!

* * *

Фестиваль закончился, когда небо стало совсем черным. Техники собирали аппаратуру под синтетическим светом уставшей сцены. Как муравьи из муравейника растаскивали они стойки, шнуры, динамики и осветительные приборы. Музыканты постепенно покидали свои палатки, разъезжаясь на машинах в разные стороны. After-party намечалась в хельсинском клубе "Тавастия" в полночь.

"Истерика" добралась до гостиницы около одиннадцати вечера. Музыканты всем составом завалились в один из заказанных номеров. Лестат упал на кровать и закинул руки за голову, жмурясь от яркого света лампы.

— Поздравляю всех с окончанием рабочего дня.

— А ты в "Тавастию" не пойдешь что ли? — Ника наполнила стаканы минералкой и передала ребятам.

— Пойду, но не работать, а отрываться на всю катушку.

— Вот это по-нашему! — Брюс развалился в кресле, закинув ноги на журнальный столик, и с удовольствием затянулся сигарой. — Нахаляву приехали что ли? Лил, а хмырь там будет? Он оказывается свой парень в доску.

— Я что, его секретарь? — скривилась Лилит.

— Ой, нашу девочку задело! — Брюс с самодовольной улыбкой уставился на вокалистку. — А ты не влюбилась, случайно? Или так, поиграть хочешь?

— Отвали. И убери ноги со стола, он мне еще понадобится, — зло отозвалась она и хлопнула дверью ванной комнаты.

— Мне, кстати, "Sacrament" понравился, — Марс задумчиво потягивал минералку, примостившись на полу у окна. — Алекс чем-то тебя напоминает, Леста.

— Мы просто играем в схожих стилях, — Лестат сел на кровати, потирая уставшие глаза. Приток адреналина постепенно иссяк и утомление дало о себе знать. — Знаете, рабята, я считаю, нам нужен дополнительный человек на гитару. Петь и играть с нашими аранжировками становится трудно. Особенно Лилит, она не дотягивает голосом несколько секунд, чтобы переключиться на соло. А это уже минус.

— И где мы найдем еще одного придурка вроде нас? — пробасил Брюс. — Сейчас "Истерика" — единый организм, новый человек должен сразу вписаться в концепцию, иначе мы просто начнем пороть чушь. К тому же про Арт забывать не стоит.

— Он прав, — поддержала Ника. Она уселась прямо на мягкий шерстяной половичок и с наслаждением вытянула ноги. — Мы совмещаем две разнонаправленные деятельности, и найти человека, который смог бы вписаться в обе сразу, задача не из легких.

Лестат нахмурился.

— Ника, эти, как ты назвала, "разнонаправленные деятельности" сводятся к одному — промыванию мозгов окружающим. Отыскать среди рекламистов несостоявшихся музыкантов или наоборот, думаю, не столь проблематично. В конце концов, я не говорю, что мы по возвращению в Москву должны дать объявление: "Ищем гитариста-рекламщика. Оплата высокая. Анонимность гарантируем". Просто нам с Лил еще один гитарист действительно облегчил бы существование, и если такой попадется, почему бы нет?

— Мне кажется, — глубокомысленно заключил Марс, — что этот человек придет сам.

— Пророк ты мой сладенький, — Брюс вложил во взгляд всю распущенность, которая всегда раздражала Марса, но тут же нахмурился. — Хотя, лучше бы ты действительно оказался прав.

Закрывшись в ванной комнате, Лилит пустила теплую воду и под мягкими струями воды прокрутила в памяти фестиваль. Как ни странно, в воспоминаниях постоянно мелькало лицо зеленоглазого финна.

"Интересно, он правда на меня запал, или его задел эпизод первой встречи? В любом случае, что мне мешает просто развлечься? — мысленно оправдывала она себя. — Главное, действительно не влюбиться. Мы все равно уедем, а любовь по переписке бывает только в женских романах. Да и в нашей среде такой вариант противопоказан. Лишь бы в этот раз хватило обычных трех дней, чтобы забыть. И почему мне хватает лишь трех дней страданий, чтобы разлюбить человека? Может, это аномалия? Хотя, бесспорно, удобная. А будь, что будет"

"Тавастия" тонула в сигаретном дыме и парах алкоголя. Участники фестиваля вперемешку с журналистами, организаторами и постояльцами готик-тусовки Хельсинки отрывались вовсю. Из динамиков громыхал "Therion", порой перекрываемый пьяными криками. Некоторые подпевали, пытаясь переорать ватты аппаратуры, некоторые соревновались, кто больше выпьет, часть обнималась с девчонками, человек десять устроили турнир по армрестлингу, а журналисты исподтишка фотографировали и пытались разговорить наиболее интересных персонажей. "Истерика" появилась в клубе, когда веселье вплотную подобралось к критической отметке. Ударник "Sacrament" только что уложил в армрестлинге какого-то гота, Тарья из "Nightwish" пыталась отбиться от гитариста норвежской группы. А Алекс Лав в окружении женщин и пива целовался с вокалистом английской команды "Broken", роняя пепел ему на плечи.

— Лил, ты только посмотри на это! — Брюс был в восторге от увиденного. — У тебя ж просто бешенная конкуренция.

— Да уж, — протянула Лилит, ей очень понравилась открывшаяся картина.

Алекс оторвался от губ англичанина и, увидев русских, шатающейся походкой направился к ним.

— Привет всем! Идемте к нам! Брюс, ты обещал напоить меня до... как ты там говорил?

— До поросячьего визга.

— Точно! — Алекс обнял Брюса за плечи и потянул в сторону своей компании. — Обещаю, вам понравится.

Он хищно улыбнулся Лилит. Его глаза говорили: "Ты не устоишь". "Посмотрим" — ответила она взглядом.

Приближался рассвет. Никто не считал, сколько было выпито в ту ночь. Лестат обсуждал с Лари новый гитарный процессор от BOSS и поглядывал на танцующую на столе с ударником "Tiamat" жену. Марс заговаривал зубы блондинке из местной газеты.

Лилит достала очередную сигарету. В голове шумело от музыки и желания близости с развратным фронтменом "Sacrament", который, даже целуясь с другими, бросал на нее взгляды полные огня. Она сидела на коленях у музыканта финской малоизвестной группы и гладила рукой его длинные синие волосы. Алекс оторвался от губ очередной готичной красавицы, подошел к Лилит и потянул ее за руку.

— Пойдем.

— Мне и здесь хорошо, — с вызовом ответила она, ехидно улыбаясь.

"И что ты сейчас сделаешь?" — подумала Лилит, ожидая реакции финна. Ей безумно нравилось играть с мужчинами в кошки-мышки и провоцировать на решительные действия.

Пьяный взгляд Алекса стал резким, и Лилит показалось, что его зрачки вытянулись в тонкую линию, наподобие кошачьих. Не произнеся ни слова, он подхватил ее на руки и стянул с коленей кавалера.

— Это еще что? — завопил обиженный музыкант и кинулся драться, но Лилит остановила.

— Я пойду с ним.

— Куда ты меня ведешь? — вырвать руку из стальной ладони Алекса не представлялось возможным.

— Увидишь.

Они вышли на улицу. Холодный ветер трепал волосы и бил по лицу. Молча Лав провел ее по притихшим дворам через пару кварталов и остановился у подъезда длинного желто-красного дома. Лилит подняла глаза, разглядывая в предрассветной тишине аркообразные окна, причудливые выступы балконов и стремящиеся к звездному небу шпили крыши. Алекс потянул ее за руку, пропуская в полутемный подъезд. Он подошел к одной из дверей, долго шарил в кармане и, найдя ключи, открыл квартиру.

Такого бардака Лилит не видела даже в комнате Брюса. Казалось, что шкафов и шифоньеров люди еще не придумали. Все валялось прямо на полу, начиная от одежды и заканчивая посудой.

Алекс появился в комнате бесшумно, как тень, без рубахи и босиком. От его полуобнаженного тела веяло таким призывом, что Лилит невольно прикусила губу. Не говоря ни слова, они смерили друг друга долгими изучающими взглядами. Неторопливо Алекс наклонился, и бутылка вина мягко опустилась на пол. Краем глаза он наблюдал за застывшей Лилит. Она выжидала. Ей хотелось уйти и продолжить игру с самонадеянностью финна, но остаться хотелось больше. Одним резким движением он выпрямился и прижал ее к стене. Это был долгий животный поцелуй, полный агрессии и желания. Лилит чувствовала тепло его тела даже через майку и пальто, которое он тут же сдернул с нее, не отрываясь, и бросил куда-то в сторону. Его руки впивались в ее плечи, прижимая к стене и не позволяя двигаться. Наконец, он остановился и посмотрел в ее глаза. Этот ядовитый зеленый взгляд длился целую секунду.

— Ты будешь сопротивляться?

— А надо? — хрипло ответила она.

— Все равно бесполезно, — подхватив на руки, Алекс уронил ее на диван. — Я тебя не отпущу.

* * *

В вагоне стояла дикая давка. Кое-как протиснувшись до своих мест, Энн и Вик присели и стали ждать, все еще надеясь, что "Истерика" вошли в поезд. Наконец, состав тронулся.

— Пора, — Вик вскочил и влетел из купе под любопытными взглядами попутчиков. Девочку слегка трясло, то ли от холода, то ли от предстоящей возможности увидеться наконец-то с Ним. Они обошли весь поезд на три раза, уже запутавшись в нумерации вагонов, всмотрелись во все лица пассажиров, почти довели до приступа проводницу, но Их так и не нашли.

— Этого не может быть, — сказала Энн, сидя на корточках в тамбуре, и уронила голову на руки. — Не может быть, чтобы все зря!

— Может, Энн. Нас просто надули, — Вик рассматривал проносящийся за окном пейзаж. Ярость, клокотавшая внутри, стремительно набирала обороты. — Они не оставляют нам другого выбора.

— Какого? О чем ты?

— Нам надо проникнуть в "Невский".

— Как?! — ее голос сорвался на крик. — Как мы попадем в помещение с бронированной дверью и кодовым замком, если даже через охранников пройти не в состоянии? А "Невский" — это неприступная крепость. Мы не Бонни и Клайд. Мы не сломаем замки. У нас даже оружия нет!

— Сделаем.

— Что сделаем?

— Оружие.

Энн с опаской посмотрела на брата и не заметила в сосредоточенном профиле ни намека на шутливость.

— Вик, о чем ты? Все плохо, но не настолько. Нас за это посадят.

— Не успеют. Энн, они не хотят по-хорошему. Значит, надо по-плохому. Значит надо ЗАСТАВИТЬ их нас услышать.

— Вик, это опасно.

— Ты боишься? — он рывком поднял сестру за плечи и прижал к стене настолько сильно, что девушка невольно вскрикнула от боли. — Ты всю жизнь хочешь реветь в подушку и МЕЧТАТЬ о Нем? Ты должна быть сильной и пойти со мной до конца. Потому что я не хочу всю жизнь ждать. Я хочу быть на месте этого пидора из "Sacrament". А, значит, надо его устранить!

— Вик, может, они не вместе, может они просто друзья? Он же финн. Он в Хельсинки живет, — из последних сил Энн пыталась остановить приступ безумия у брата. В такие моменты даже она боялась его.

Вик на мгновение задумался, потом осторожно отпустил сестру и сказал:

— Может, ты и права. Тогда остается только ждать. Снова ждать. Но чего?

Стена содрогнулась от удара кулака, и Энн невольно вздрогнула. Вик прав. Что им светит? Ожидание длинною в месяц? Год? Жизнь?

Выход показался таким простым и очевидным, что Энн не сразу решилась высказать идею.

— Вик, если мы хотим быть на месте Ники и Алекса, значит, мы должны стать такими, как они. Вспомни песни, которые ты посвящал Лилит. Мы можем их записать. Мы должны оказаться по ту сторону сцены.

Она напряглась, ожидая его реакции. Наконец, Вик обернулся и его глаза горели обретением новой надежды и новой возможности.

— Ты права. Энн, ты просто молодчина! Какой Лестат идиот, что упускает такое сокровище.

Он с благоговением посмотрел на сестру, в который раз благодаря Бога за ее существование. Она всегда была его опорой. Теперь она нашла выход. Она поставила цель.

* * *

Лилит проснулась утром от жуткой жажды. Алекса рядом не было. Он сидел на кухне и тихо наигрывал очень красивую мелодию, что-то мурлыкая себе под нос.

— Очень красиво, — заметила Лилит с порога.

Лав поднял глаза, явно довольный похвалой.

— Я только что написал свою лучшую песню. Она о тебе. Хочешь послушать?

— Конечно, — среди гор грязной посуды Лилит с трудом отыскала чистый стакан и набрала в него воды.

Мелодичным звоном отозвались струны и Алекс запел. Тихо и проникновенно разлилась действительно очень красивая и грустная песня. О любви, которая обречена из-за несовместимости влюбленных, "они ходили по лезвию бритвы". Лилит почти растворилась в лирике и внезапно поняла, что не хочет уезжать из этого холодного города, от этого непонятного, порочного и такого притягательного мужчины. Алекс казался незащищенным, сидя на полу с гитарой. Только сейчас Лилит заметила огромную татуировку на спине — колючая проволока оплетала рвущееся сердце. "Очень символично", — подумала она.

— Тебе понравилось? — спросил Алекс, когда жалобно выдохнул последний аккорд.

Лилит вернулась из невеселых мыслей.

— Да, очень. Только грустно.

— А разве я могу написать о тебе радостную песню?

Она только пожала плечами.

— Где у тебя душ?

— Прямо и налево.

Лилит вышла из ванной, вытирая волосы полотенцем. По комнате в разные стороны разлетались вещи, а сам Алекс почти скрылся в куче одежды.

— Что ты ищешь?

Он выудил из свалки махровый поясок от халата и недовольно отбросил в сторону.

— Ремень.

— Держи, — она вытащила из-под дивана ремень и протянула ему.

— О, спасибо, — вскочил Алекс и очаровательно улыбнулся, показав ямочки на щеках. — А тебе без косметики лучше.

— Тебе тоже, — съехидничала она.

— Лилит, — вставив ремешок в джинсы, Алекс по-турецки уселся посреди комнаты и нашарил руками пачку сигарет. — Почему у вас в группе имена такие странные.

— Странные?

— Лестат явно Энн Райс начитался, Марс как с другой планеты прилетел, а ты вообще сама скромность, "Лилит" — это ведь царица вампиров, ночи и еще чего-то там.

— Считай это прихотью, — невозмутимо ответила она, заглядывая под стол в поиске чулок. Одежду пришлось рыскать по всей комнате — Алекс умудрился забросить ее юбку аж на подоконник. Лилит готова была поклясться, что более безумной ночи у нее не было. — На самом деле, мы не раскрываем свои имена, потому что параллельно работаем в рекламном бизнесе, и наш сценический имидж там ни к чему.

— Рекламном? Мы с Лари тоже когда-то подрабатывали на радио. Ролики делали.

"Ну-ну, что ты еще общего между нами ты найдешь?" — Лилит не понимала, что больше раздражает — его попытки перевернуть ее жизнь с ног на голову или собственное согласие на это.

Пальто отыскалось в углу уже спрятанное грудой рубашек и носков.

— Во сколько вы уезжаете? — спросил Алекс, рассеяно теребя прядь волос. Солнечный свет, заливавший коридор, заставлял его жмуриться.

— В восемь.

Они стояли в дверях, смотрели друг другу в глаза и не говорили ни слова. Наконец, Лилит развернулась и вышла на лестничную площадку. Из соседней квартиры пробивался запах яблочного пирога, дразня и без того расшалившийся после вчерашнего алкоголя желудок.

— Лил, — окрикнул Алекс, когда каблуки простучали девять ступенек пролета. — А как тебя зовут на самом деле?

Она обернулась, скрывая глаза за солнцезащитными очками.

— Запомни меня такой.

— А каким ты запомнишь меня? — он прислонился к косяку и, скрестив руки на груди, ждал ответа.

— От каждого мужчины я забираю запах или вкус, — помедлив ответила Лилит. — Одного помню дешевым мороженым в шоколадной глазури, другого — мускатным вином, третьего — картофелем фри и вермутом. Но тебя я не могу запомнить этими чувствами. Я запомню тебя на ощупь и на слух. Да, я запомню тебя музыкой.

Каблуки пробежали два этажа. Хлопнула подъездная дверь. Он стоял, пуская дым в подъездный потолок, и невидящим взглядом смотрел в небо через грязное окно.

В аэропорт Алекс не поехал.

* * *

— О, наша звезда вернулась! — Ника с апельсиновым соком в одной руке и сигаретой — в другой вошла в ставший, судя по всему, общим номер отеля. — Давай, рассказывай.

Бросив сумку на пол, Лилит скинула пальто и увалилась на кровать, рядом с Лестатом. Из ванной доносилось журчание воды, резонируя с холодными переливами "DVAR", а сквозь голубые занавески настырно пробивался свет.

— Что рассказывать?

— Окончание вчерашнего банкета, — развалившись в кресле Брюс заедал похмелье бутербродами с сыром. — Ты помнишь, что вчера делала?

— ...

— Как пьяная танцевала с барменом на барной стойке, орала песни и домогалась каждого второго?

— Не помню, потому что этого не было.

— Ладно, тест на профпригодность прошла, — довольно расхохотался басит и едва не подавился хлебной крошкой. — Тогда рассказывай, где ночевала и, главное, как?

— Что как?

— Он как! — не выдержал Брюс. — Тебе понравилось? Вы это сколько часов делали?

— Да ну тебя.

— Что, совсем все так плохо? — Брюс сделал удивленно-разочарованное лицо и снова переключил внимание на еду.

— Не-ет, — протянула Лилит, не сумев сдержать улыбку. — Наоборот.

— И теперь любовь до гроба — дураки мы оба?

— Это было и этого больше не будет. Я что, просто развлечься на одну ночь не могу? Только вам, мужикам, можно?

— Сама-то себе веришь? — Лестат открыл один глаз и глянул на валяющуюся рядом Лилит.

— Отстаньте от меня, — она рывком поднялась с кровати и, налив вина, залпом осушила бокал. Это оказалось лишним. Словно через голову пропустили разряд тока, а нервные окончания щипцами вытянули через позвоночник наружу. Скривившись от боли, Лилит поставила стакан на стол, чтобы случайно не разбить, и снова упала на кровать, зажимая виски.

— На ближайшие три дня отстать? — Лестат слишком хорошо знал подругу, чтобы не понять по ее лицу истинные испытываемые чувства. В ответ она одарила его злым взглядом и, включив телевизор, демонстративно уставилась на диктора, вещающего что-то на непонятном финском. И среди голубого спокойствия комнаты под бормотание голосов Лилит почувствовала, как что-то внутри дрогнуло, со скрипом надломившись. Может, замок сердца, от которого она давно выбросила ключи?

3.

Трудовые будни начались, как обычно, с телефонного звонка. Ника с трудом открыла глаза и нажала кнопку "принять вызов". Нарушителем спокойствия оказался очередной клиент, он долго распинался, как компании трудно в связи с расширением, открытием нового салона и прочей бизнесменской ерунды. Стараясь не зевать, Ника терпеливо выслушала жалобы на жизнь.

— Вы хотите сказать, что вашу рекламную кампанию необходимо сократить?

— В общем, да, — ответили на другом конце провода.

— Я подготовлю медиаплан на указанную сумму и сброшу по электронной почте. Хорошо?

— Спасибо огромное. Только... еще одна просьба, — голос в трубке явно замешкался. — Вероника, можно мы оплатим счета в следующем месяце? А то сейчас, сами понимаете, открытие нового салона...

— Хорошо. Не беспокойтесь. Мы все сделаем.

— Спасибо огромное, Вероника. С вами так приятно работать! — голос стал намного веселее, исчезла удрученность и обида на судьбу.

— Не за что, мы заинтересованы в процветании наших партнеров, — Ника сбросила звонок и откинулась на подушку.

Лестат, проснувшийся от голоса жены, сонно проворчал:

— Что, опять "висяк"?

— Похоже, — ответила она и уткнулась носом в грудь мужа.

— А фиг с ними! — Лестат обнял жену, посильнее прижав к себе. Из постели совершенно не хотелось выползать, да и очередной ливень отчаянно стучал по карнизу.

— Если бы не ролик для "Тойоты", можно было бы еще на сегодня в Финляндии остаться. Мне там понравилось.

— Еще бы. Танцы на столе не могут не нравиться, — ехидно заметил Лестат и получил слабенькую пощечину, которая вызвала довольную улыбку победителя.

— Если бы кое-кого женщины интересовали больше гитар...

— Ты бы с ним не жила.

— И то верно, — вздохнула Ника и, чмокнув мужа в глаз, встала с кровати. — Я первая в душ, а ты пока приготовь кофе.

Ливень давно закончился и город утонул в солнце. Деревья бросали под ноги золото, а небо, теперь заполненное белыми облаками, похожими на яхты, обволакивало улицы. Люди надевали розовые очки, чтобы смотреть друг на друга сквозь линзы радости. И даже вечерняя пора не давала возможности сбежать от всепоглощающего света.

Лилит шла по городу, пряча глаза от слепящего солнца за черными стеклами и пинала опавшие листья. Она могла спокойно гулять по набережной, оставаясь неузнанной — слишком сильна была роль "Истерики" в сердцах молодежи, потому что за полчаса прогулки она наткнулась на нескольких девчонок, копировавших ее сценический образ. Свежий воздух пытался пробиться в легкие, сменить никотиновый угар, но Лилит не давала ему шанса. Ей казалось, что она сходит с ума. За целый день были съедены две довольно мерзкие сосиски, выкурено полторы пачки сигарет и выпита бутылка вина. Этого хватило. Не хватало только Его. Еще были просмотрены четыре клипа "Sacrament", которые завалялись в компьютере. Точнее не просмотрены, а поставлены на повторение. Он с одной. Он с другой. Он с третьей. Да сколько можно? Она долго сидела, опустив пальцы на клавиатуру. Бесполезно. Слова не хотели превращаться в нажатие клавиш. Безумное одиночество. Одиночество с большой буквы. Ей никто не был нужен, кроме Него. И нет даже номера телефона. Какие песни рождаются в такие моменты? Тональность — минор. Лирика — крик бьющейся о прутья клетки птицы. Последняя надежда спастись от меланхолии — улицы, пропитанные лицами со своими заботами, печалями и радостями. Но даже сейчас, стоя у моста, ей казалось, что лицо ощущает не ласковое прикосновение российского ветра, а удары безумного финского урагана. Лилит слишком хорошо помнила, как воздух пытался выбить из нее разум, оставляя лишь оголенную душу зеленоглазому наваждению.

Она дошла до "Невского". В это время дня ребята живут рекламной жизнью в офисе АРТа, и клуб, обычно гудящий как растревоженный улей, замирает в молчаливом спокойствии. Лилит налила вина и подключила гитару. Она по памяти пыталась воскресить песню, написанную о ней и для нее, но мелодия получалась другой, хотя настолько же грустной. "Хорошо. Раз ты так хочешь, я напишу песню о тебе", — подумала она, а в голове возникли строки одна за другой. Лилит не стала брать столь непокорную сегодня шариковую ручку, а просто поставила пульт на запись. Она играла и пела то, о чем пыталась забыть, но все равно думала.

Через час ее прервал голос.

— Тебе действительно настолько плохо? — Лестат, стоявший в двух шагах, подошел к девушке и присел рядом на корточки. — Лил, не надо. Не надо влюбляться в человека, который этого не стоит. Лучше поплачь.

— Не хочу. Не могу, точнее, — она попыталась улыбнуться, но губы подернула горькая усмешка.

— Это пройдет, детка. Все проходит. Всегда. Мы слишком часто переживаем ненужные чувства, только чтобы остаться собой. Он там, ты здесь. Он не один, у тебя есть мы. Да помани любого, он прибежит на задних лапках, и будет носить тебя на руках до конца карьеры.

— Я не хочу. Я ничего не хочу, Леста. И никого, — вздохнула она, старательно отводя взгляд. — Может, так и надо. Я лелею одиночество, иногда даже придумывая его, потому что именно в нем моя сила и мое вдохновение. Даже когда меня обнимают чьи-то руки, я думаю, что это не навсегда. Я не могу избавиться от желания быть одинокой, точнее, единственной. Это бред. Это мое наказание за разбитые сердца. И именно это позволяет мне писать песни. Ты помнишь, как все начиналось?

— Это невозможно забыть! — Лестат сел на подмостки и хлебнул вина из ее стакана. — Там, в переходе, где я в первый раз тебя увидел, ты была похожа на человека, окруженного колючей проволокой. Ты играла о несбывшейся мечте, о неприятии мира, который лишь разделяет людей своими правилами. Именно поэтому я вернулся на следующий день с гитарой и подыграл тебе. Я испытывал то же самое. Я был болен боязнью прошедшей жизни. А ведь тогда она только начиналась!

— Это иллюзия. Все лишь иллюзия. Мы не более, чем тени пережитых кем-то страданий. Пусть этих "кого-то" сотни. Именно они покупают наши диски, и именно они ходят на наши концерты.

— Но они есть! — воскликнул Лестат. — Лил, мы не так одиноки, как кажется.

— Интересно, говорил бы ты то же самое, не будь рядом Ники.

— А ты уверена, что она у меня есть? — Лестат поднял холодные глаза на подругу. — Неужели ты настолько слепа?

— Ты не любишь ее, — ответила Лилит, озвучив наконец свои догадки, которые вспыхивали в мыслях постоянно. — И она тебя не любит. Вы прячетесь за спинами друг друга, чтобы окончательно не сойти с ума. В прошлой жизни я жила в квартире, балкон которой выходил на небольшой лесок. Я любила наблюдать за этими деревьями. Зимой они походили на огромную семью, где все любят и заботятся друг о друге, делясь белым одеялом. А летом, когда каждое из деревьев одевалось в свою листву, иллюзия рассеивалась. Они становились толпой эгоистов, сбившихся в стаю. Но было одно дерево, которое я любила и жалела. Это дерево одиноко высилось среди общей массы, ему нечем было сплестись с другими. Его ствол, лишенный ветвей, лишь на самой макушке прикрывался листьями, как бы стараясь все же дотянуться до солнца и показать, что пока еще живет. Его обнаженность была трагедией, уродством и в то же время силой. Ты и Ника представляетесь мне такими же деревьями, вставшими рядом, чтобы смотреть друг на друга и убеждать себя в отсутствии одиночества. А на самом деле это обман, попытка скрыть от окружающего мира вечный поиск счастья. Вы оба тянетесь к Свету, потому что внутри вас оголенная Тьма. Это объединяет. Леста, вы взявшись за руки, смотрите по сторонам, ищите каждый свою пристань. А почему бы ни повернуть голову и ни увидеть друг друга?

Лилит замолчала, испытывающее глядя на Лестата, а он, уткнувшись взглядом в пол, угрюмо болтал ногами. Прозвучавшие слова настолько сильно резанули по сердцу, что скрываемое внутри отчаяние выплеснулось наружу.

— Потому что мы видим лишь свое же отражение, — наконец смог ответить он. — Лил, если, как ты говоришь, соединить две Тьмы, то потребность в свете станет еще сильней. Поэтому мы не можем полностью раствориться друг в друге. Это убьет.

Отложив гитару, Лилит задумалась над понятием "соединение". Если две идентичности убивают друг друга, то что случается при смешении противоположностей? По законам физики и здравого смысла они должны нейтрализовать друг друга, но жизнь редко подчиняется этим законам. Что если такой тандем лишь усилит безумие обоих? Риторические вопросы тем и опасны, что не имеют однозначного ответа. Так стоит ли мучиться их поиском? Может, проще плыть по течению?

— Леста, я впервые встретила человека, которому готова отдать все.

Дуги его бровей удивленно метнулись вверх.

— Чем он заслужил такой VIP-статус?

— Мы слишком разные. Я надышалась свежего воздуха и мои легкие скоро лопнут от переполнения. А он, как и ты, задыхается без кислорода. Алекс ищет источник жизни, а я пытаюсь от нее избавиться. И не обвиняй меня в избытке аллегорий, без них невозможно высказать это желание. Желание покориться. Я устала доминировать, мне нужен замок, терем, шалаш, как в песне Высоцкого, куда можно спрятаться. И Лав способен стать этим шалашом. Он способен меня подчинить.

— В любом случае, Лил, он может найти тебя. Если сильно захочет.

— Я этого хочу! Но... — она уронила подбородок на скрещенные замком пальцы и тяжело выдохнула, словно выпустила из клетки только что пойманную синюю птицу. — Ты прав. Все пройдет. Как жизнь, болезненно и совершенно незаметно.

Поднявшись на сцену, Лестат сел рядом и обнял подругу. Год назад они помогли друг другу выбраться из депрессии, создав "Истерику" и выплеснув наконец-то все накопившееся в ноты. Сейчас, когда группа стала частью их жизни, нот не достаточно. Потому что когда не находишь выхода, он видится в публичности, когда же публичность обеспечена, видишь выход в одиночестве. Это парадокс, убивающий любого, ступившего на дерево сцены. Это плата за любовь слишком многих.

* * *

Энн вернулась из университета, где училась на филфаке, не одна. Вик открыл дверь и смерил недовольным взглядом двух парней, стоявших за спиной сестры. Оба высокие, длинноволосые, в джинсах и фан-майках металлических групп. За спиной одного из них болталась зачехленная гитара.

— Вик, привет, — Энн не пыталась скрыть радость, переполнявшую ее, и едва не прыгала на месте. — Знакомься, это Леша, а это Серж.

Вик пожал руки обоим и наконец-то пустил в квартиру. Стянув не нагибаясь кроссовки, Энн проскочила в комнату и крикнула оттуда, уже доставая свои Ямаховские клавиши:

— Вик, собирайся, мы едем на первую в нашей жизни репетицию!

— Куда? — недоуменно поднял он бровь, глядя на сборы сестры.

Энн подскочила к брату и прошептала на ухо:

— Леша с Сержем и еще один парнишка — Джон, играют в гараже недалеко от университета. Я рассказала им, что мы тоже умеем играть, что у нас есть свои песни, и они предложили попробовать сделать это вместе!

— Классно, — воскликнул Вик. Теперь волнение сестры передалось и ему.

В гараже было светло, прохладно и накурено. Все стены заполняли плакаты групп разных стилей от "ДДТ" до "Children of Boddom". Под огромным и очевидно распечатанным с фотографии хорошего качества постером "Beatles" стоял стол, усыпанный окурками, заставленный грязными стаканами и пустыми бутылками. Одиноко прислонившийся к стене, чтобы не развалиться, стул пригрел на сидении столь же старую Иолану без струн. У стены напротив стояла кушетка, до потери спинки бывшая диваном. А напротив двери находилась собранная по частям из нескольких производителей ударная установка. В центре гаража, примостившись на полу среди шнуров, стоек под микрофон и различных примочек, крутил отверткой педальку для бочки блондинистый парнишка.

Леша вошел первым и, сняв со спины гитару, положил ее на кушетку.

— Привет, Джон.

Блондин отбросил отвертку и с довольным видом несколько раз сжал пружину, заставляя колотушку бесцельно болтаться в воздухе.

— Привет, вы чего так долго?

Серж подкурил сигарету и представил Джону гостей, все еще нерешительно топтавшихся у двери.

— Это Виктор, в народе — Вик, и Аня, в народе — Энн. Мы позвали их поиграть с нами.

— Ну, привет, Вик и Энн, — Джон пожал Вику руку, подмигнув девушке. — Женщина на корабле — к веселой жизни.

Энн ответила на шутку взглядом исподлобья, означавшим скорее "иди к черту", чем "я польщена". Она подошла к пульту и взяла лежавший на нем микрофон.

— Китайский, дешевый, — констатировала Энн, нахмурив нос.

— Прости, детка, мы еще не суперстарс, чтобы "SHURE" баловаться. У-у, Fender Stratocaster Floyd Rose Classic! Уважаю! — Джон одобрительно кивнул в сторону уже освобожденной от чехла гитары Вика. — Ребят, ну что, для начала по паре каверов пройдемся? Пусть новенькие пообвыкнутся.

— О'кей, — согласился Леша, подстраивая гитару под бас Сержа. — Начнем с "Big in Japan". Вик, я буду ритм вести, а ты попробуй сымпровизировать на соло. Энн, слова знаешь?

— Да. Ее ведь переигрывают все, кому не лень.

— У нас теперь будет бэнд с женским вокалом? — Джон скосил глаза на Энн. — Девочка, покажи этому засранцу, как петь надо, а то у меня от его воя аж палочки с рук вылетают.

Под дружный хохот Леша показал Джону средний палец, с видом оскорбленного достоинства он перекинул гитарный ремень через плечо и крикнул:

— Ну что? Поехали?

Ударник дал отсчет и по кирпичным стенам прокатился раскат рифа. Вик достаточно гармонично сыграл вступительное соло. После четвертого круга Джон остановился, заставив замолчать инструменты остальных.

— Ну и чего мы молчим? — спросил он, нетерпеливо стуча по бочке отремонтированной педалькой. — Энн, ты ведь говорила, что знаешь слова.

Девушка со скучающим видом мотала из стороны в сторону микрофонную стойку.

— Это какой-то "Guano Apes" получается.

— Чтобы это был "Guano Apes", тебе надо спеть так же. Или попробовать сделать это лучше.

Она так презрительно глянула на Джона, что ударник спрятался за установкой.

— Давай отсчет.

Шесть ударов барабанных палочек друг об друга и снова гараж наполнился ритмом. Через два круга вступительных рифов Энн, закрыв глаза, начала петь. Это был не хриплый крик металлистов и не слащавая высота нот девочек из герлс-бэндов, а хороший почти академический вокал. До Тарьи Турунен или Кристины Скаббиа Энн, конечно, было далеко, но ее чистый и сильный голос покорял, скользя по каждой ноте, как доска для серфинга по высоким и ретивым волнам океана.

Удивительно, но они отыграли композицию почти без изъянов. Конечно, Джон иногда увлекался битами и сбивал Лешу, Вик один раз неудачно прыгнул на другую тональность, но в целом получилось хорошо. Во время заслуженного перерыва за разбором промахов Серж спросил:

— Энн, ты вокалом профессионально занимаешься?

— Нет, общий курс сольфеджио в музыкалке, да увлечение оперой и металлическими группами. Вот и вся школа.

— Ну тогда, девочка, цены тебе нет. Ты, Вик, тоже молодчина.

— Вы еще не слышали их песен, — встрепенулся Леша. — Энн, давайте эту, про смерть поэта, ты мне напевала ее в универе. Вик, задавай ритм, мы подхватим.

Выключив дисторшн, Вик забегал пальцами по струнам. Мелодия строилась на простейших аккордах, а звучание задавал перебор. Энн взяла сначала низкую ноту, постепенно повышая голос. После первого куплета Джон и Серж подхватили ритм, а на третьем круге второго куплета Леша добавил гитарой жесткости, и песня из лирики перешла в надрывный металл. Они сыграли "Смерть поэта" еще несколько раз, иногда останавливаясь, чтоб обсудить возникшую у кого-то идею.

Через три часа, немного уставшие и сильно возбужденные, ребята вышли из гаража.

— Народ, это дело надо обмыть! Пошли в "Big Jimm", — Серж ткнул пальцем в южном направлении, где в нескольких сотнях метров на другой стороне магистрали горела сине-красным неоном вывеска местного бара.

— Легко, — ответил Вик, нащупав в заднем кармане джинсов денежные бумажки.

Бар, как обычно по вечерам, был наполнен разными людьми, объединенными жаждой алкоголя и общения. Удачно заняв столик, только что освобожденный сладкой парочкой влюбленных, ребята отправили Вика и Лешу за пивом. За барной стойкой свободных мест почти не было. Протиснувшись сквозь спины, Вик окликнул бармена и заказал пиво. Леша стоял сзади. Сидящий слева от Вика мужчина лет пятидесяти с перетянутой вокруг головы тесьмой, похожий на хиппи и вольного художника одновременно, повернул голову в сторону парня и попросил подкурить. Вик достал зажигалку и поднес к сигарете, зажатой тисками бородатых губ. Откинув от пламени прядь седых длинных волос, незнакомец кивнул в знак благодарности и принялся разглядывать на майке Вика портрет Дэни с надписью "Cradle Of Filth".

— Хочешь быть похожим на него? — хиппи указал взглядом на портрет.

Вик перевел глаза сначала на незнакомца, потом на свою футболку и обратно.

— Да не совсем. Просто музыка нравится.

— Это темная музыка, — неодобрительно покачал головой "хиппи". — Она не несет ничего, кроме разочарования в красках жизни и желания убежать от реальности. Поверь мне, старому художнику, темноты и вокруг хватает, чтобы внутри ее копить. Одна девочка из Новосибирска сказала как-то "подростки прячут свои проблемы в гитарных рифах" и была права.

— А если ничего другого не остается? — в Вике медленно, но верно закипало раздражение. Кто дал право старому спившемуся неудачнику учить его?

— Выход всегда есть. Нет неразрешимых проблем, есть неприятные решения, — философски заключил художник. — Кто это сказал?

— Кажется, Эрик Берн.

— Точно. Попомни мои слова, парень. Твоя грусть и злоба до добра не доведут. Уйди от них. Пока не поздно. Это зыбкий путь, — художник смял догоревшую лишь до середины сигарету, поднялся и вышел из бара. Вик проводил его взглядом. Не прав этот странный мужик, темнота внутри не убивает, а наоборот заставляет подняться и жить вопреки, добиваясь своего любой ценой.

Подали пиво. Вик протянул часть бутылок Леше, и они направились к столику, где вовсю бурлили страсти по музыкальным предпочтениям.

— Нашли что обсуждать, — возмутился Леша. — К чему споры о чужой музыке, давайте выпьем за нашу.

— За нас! За группу! За успех! — поддержали остальные.

Энн тоже протянула было бутылку, но остановилась.

— Подождите! За что мы пьем? За великую в будущем группу, у которой даже названия нет?

— Черт возьми! Она права! — воскликнул Серж и ненадолго задумался. — Давайте назовем группу "The Death". Лаконично, жестоко и мрачно!

— Нет, — Вик окинул горящим взглядом присутствующих, — Во-первых, такая команда уже есть. А во-вторых, мы назовем группу "Undead". Потому что наша музыка должна жить вечно! Остаться в сердцах миллионов.

Ребята одобрительно загудели.

— За "Undead"!

— За бессмертие неживых!

* * *

Лестат брел по улицам, уже отдавшимся свету фонарей и рекламных проспектов. Он зашел достаточно далеко от дома, прогуливаясь, чтобы успокоить свои мысли. Дома вокруг хранили молчание о застывших в цементе и кирпичах трагедиях старого города. Иногда попадались памятники, как надгробия, взывающие помнить увековеченные в камне лица, до которых не было абсолютно никакого дела гуляющим людям. Прохожие не хотели вспоминать Историю, потому что им нужна только собственная летопись, в которой еще можно расставить запятые между словами "казнить", "нельзя", "помиловать". Лестат иногда выпускал взгляд из-под козырька бейсболки и ловил на лету проносящиеся мысли окружающих. Но они не были близки. А значит, не имели значения. Весом обладали только слова Лилит, судорожно стучащие в висках, которые он повторял и повторял, ведь не разговаривать с собой могли лишь сподвижники дона Хуана. "Вы, взявшись за руки, смотрите по сторонам, пытаясь отыскать каждый свою пристань. А почему бы ни повернуть голову и не увидеть друг друга?" Лестат свернул в ближайший двор, прячась от незнакомых лиц. Сигарета в руке издала последний вздох, потонувший в легких, и тут же отправилась в ближайшую лужу. Окурок зашипел на прощание и умер. Лестат вынул из кармана пачку сигарет, достал следующую. Нехотя обернулось колесо зажигалки и высунуло язык пламени.

— Можно подкурить?

Голос, возникший рядом, заставил обернуться. Девчонка с короткой стрижкой "а-ля ДиКаприо" и колечком в губе, в кожаной куртке, на вид лет семнадцати, улыбалась. От нее пахло недорогими неброскими духами и пивом. Лестат еще раз щелкнул зажигалкой и протянул девочке пламя, озарившее на долю секунды лицо музыканта. Девчонка благодарно кивнула и с наслаждением затянулась. Прищурив глаза, она посмотрела на Лестата.

— А ты случайно не...

Лестат не любил, когда его узнавали, но сейчас почему-то ответил:

— Случайно, да.

Глаза девчонки округлились, она удивленно присвистнула и всплеснула руками.

— А что ж такие люди, ночью и без охраны?

— Набираюсь эмоций, — улыбнулся Лестат, отодвигая кепку на затылок.

— А можно я тебя пивом угощу? — радостно преложила незнакомка. — Кстати, я — Таня.

Лестат пожал протянутую руку и, немного подумав, ответил:

— Можно, только давай там, где людей поменьше.

— Как скажешь, — обрадовалась Таня, — здесь недалеко кафешка есть...

— Слушай, — перебил Лестат, — а давай в подъезде? Я давно не пил пиво на лестничной клетке.

Предложение немного смутило и удивило Таню, но списав причуду на ненормальность музыкантов, она согласилась.

Купив четыре бутылки Холстена в ближайшем магазинчике, они обосновались в найденном открытым подъезде многоэтажки. Лестат расстелил свой плащ прямо на грязных ступенях и жестом пригласил девчонку не стесняться сесть рядом.

— Черт возьми, я уже забыл как это делается в присутствии запаха мусоропровода без постоянно снующих официанток.

Таня рассмеялась гортанным хриплым смехом, и Лестат поразился насколько быстро невинность покинула эту девчонку.

— Если бы кто-нибудь тебя сейчас видел, подумал бы, что обознался, — сказала она, призывно стреляя глазами, как опытная путана.

— Или вызвал неотложку.

— И то верно.

Лестат давно не чувствовал себя столь непринужденно в компании постороннего человека. Не смотря на распущенность, Таня нравилась ему своей открытостью. Она рассказала, что учится на дизайнера, любит курить травку в большой компании, поставив на запись видеокамеру, чтобы запечатлеть все "приходящие и уходящие глюки", и музыку. Она назвала "Истерику" хорошей группой, но призналась, что предпочитает более тяжелые ритмы.

Они сидели плечо к плечу, непроизвольно касаясь друг друга во время разговора. Лестат не ощущал опьянения, но повинуясь внезапному импульсу, идущему из самой середины груди, вдруг повернул лицо девчонки и прильнул к ее губам. Таня не оттолкнула. Наоборот, ответила поцелуем, запустив руки в волосы Лестата. Это было впечатляющим откровением, одуряющим сильнее смеси хмеля и солода на пару с никотином. Пальцы Лестата скользили по девчоночьей шее, заигрывали с цепочкой и не находили покоя. Опустив голову, Таня коснулась языком впадины у верхней пуговицы на рубахе Лестата, ее светлые волосы щекотали обнаженное плечо, а руки все ближе подбирались к брюкам. Противиться этому Лестату не хотелось. Одуряющий поток подкатил к сердцу, когда он, резко поднявшись, прижал девчонку к облезшим перилам. Было жутко неудобно стоять одной ногой на ступеньку ниже, но Лестат не желал сбиваться с ритма. Они двигались в такт, как слаженный музыкальный коллектив, и потребовалось совсем немного времени, чтобы синхронно содрогнуться. Все еще тяжело дыша девчонка перегнулась через перила, задравшаяся водолазка обнажила поясницу, дав Лестату место для благодарного поцелуя.

Вскоре они стояли на потемневшей до черноты улице. Прислонившись к подъездным дверям, Лестат наблюдал, как Таня дрожащими пальцами пытается выдавить огонь из зажигалки.

— Мы еще увидимся? — спросила она, справившись.

— Может быть на концерте по разные стороны сцены, — ответил Лестат и, взъерошив ее волосы, ушел.

Без труда он поймал такси и помчался домой. Подъездное приключение напоминало о себе приятной слабостью. Мысли о девчонке, так легко отдавшейся, вызывали улыбку и легкий укол совести. Он воспользовался ею, как антидепрессантом, не раздумывая, выплеснул злость за неудавшуюся личную жизнь. Это было неправильно, но так он сумел доказать себе, что все еще способен на безрассудства. Спросив разрешения у водителя, на редкость молчаливого в столь позднее время, Лестат закурил.

"Я пытаюсь смотреть на жену, Лилит, — беззвучно обратился к подруге музыкант, вызывая в памяти ее образ, — но все, что я вижу, слишком похоже на то, от чего бегу из самого себя. Даже я бегу. Так зачем в мою душу лезут толпы народа? Придут, наследят и уйдут, чтобы не вернуться. А все потому, что там давно ничего не осталось, кроме темноты и самоненависти".

Расплатившись с таксистом, Лестат вышел из машины и остановился перед подъездом своего дома. Он задрал голову к небу. Где-то там, наверху, наверное уже спит его отражение. Столь же одинокое и столь же замученное саморазрушением. "Мы всегда будем вместе, — подумал Лестат, — мы никогда не найдем свет, способный вытащить из лабиринта собственного отчуждения. А порознь нас ждет еще больший мрак, потому что видя падение другого, всегда кажется, что ты пока выше".

* * *

На радио царила обычная для таких мест беготня. Хлопали двери, погрязла в дыму курилка, кто-то постоянно кого-то звал, крича через весь коридор. Мельтешили курьеры с коробками дисков, стопками газет и бутылями питьевой воды. Девушки на шпильках цокали по полу, спотыкаясь о неровности покрытия, мужчины, уткнув лица в бумаги, периодически налетали на проходящих мимо. Лилит и Лестат шли по закоулкам цитадели музыки, ведомые программным директором радио — невысоким круглым мужчиной с безумным чувством юмора и горящим идеями взглядом. Наконец, показалась дверь студии прямого эфира. Небольшая комнатка со столом, половину которого занимали пульт, несколько микрофонов на штативах и Marshall'овские мониторы. Сквозь давно не мытые окна лениво пробирался солнечный свет и высвечивал лучом карусель пылинок. На подоконнике за жалюзи спряталась пепельница, стены оккупировали бумаги, листовки и плакаты. Сразу за музыкантами в студии появился ведущий по имени Борис — высокий худощавый парень, больше похожий на программиста. Поздоровавшись со всеми, он извлек из общего хлама сценарий и пробежал его глазами.

— Сразу скажите, на какие вопросы вам уже надоело отвечать, — Борис понимающе улыбнулся, чем сразу заслужил уважение музыкантов.

— Отличное начало, — рассмеялся Лестат и стал загибать пальцы. — Мы не знаем, когда выйдет новый альбом, девчонки выступают в очках, потому что им так хочется, наши настоящие имена мы и сами не помним, у нас нет личной жизни, а еще у меня и Брюса действительно астма.

Парень вздохнул и демонстративно отправил свой сценарий в урну.

— Ладно, значит, будем говорить о жизни. Рекламный блок уже пошел, у нас осталось две минуты. Рассаживайтесь.

Музыканты сели напротив ведущего, надели наушники. Под недовольным взглядом программного директора пепельницу демонстративно водрузили на стол и благодарный сигаретный дым весело заплясал в воздухе.

— Я сразу хочу вас попросить, — сказал Борис, колдуя над пультом. — Формат программы предполагает непринужденную беседу на уровне встречи старых друзей, поэтому постарайтесь поддержать атмосферу.

— Без проблем, — ответила Лилит и покосилась на Лестата.

Он развалился в удобном кресле и, казалось, чувствовал себя как рыба в воде, но Лилит знала, что для Лестата интервью сродни публичной пытке. Она накрыла ладонью его лежащие на коленях пальцы и почувствовала мелкую дрожь.

— Успокойся, — шепнула она на ухо, и Лестат немного расслабился.

Наконец, прозвучала отбивка, Борис вывел в эфир микрофоны и поздоровался со слушателями.

— Привет-привет. Снова с вами на волнах радио N программа "Лица без масок". И сейчас передо мной сидят два безумно талантливых человека. Музыканты, чье имя даже на Западе произносят с легким оттенком тайны. Они, не изменяя русскому языку, сумели покорить Хельсинки. Люди в черном, люди неизвестность, лидеры группы "Истерика" — Лилит и Лестат.

— Всем привет.

— Добрый день, — поздоровались музыканты.

Специфика радиоэфира всегда привлекала Лилит, ей нравилось наблюдать за ведущими. Создать атмосферу лишь звуком голоса, передать эмоции собеседникам, не способным увидеть улыбку или удивление — нелегкая задача, но Борис справлялся на все сто.

— Про вас ходят легенды, вас именуют детьми Тьмы, и сейчас, при свете дня, вы кажетесь нереальными. В чем ваша сила? Как объяснить этот феномен?

— Наверное, мы действительно не от мира сего, — нервно рассмеялся Лестат и Лилит пришлось сильнее сжать его руку. — А если серьезно, то наш внешний вид отражает не только настроение музыки, но и внутренний мир всех членов группы. Мы действительно любим жизнь и живем вопреки возникающим иногда мыслям о смерти. Потому что жизнь — это единственное место, где можно быть вместе с друзьями и близкими людьми. А там, в потустороннем мире попробуй снова найти друг друга.

"Что ты несешь? — подумала Лилит. — Сейчас начнется разбор идеологии".

И была абсолютно права. Не желая упускать неисчерпаемый источник информации, Борис подхватил тему:

— Вы верите в загробную жизнь?

— Мы верим в силы, которые существуют вне реалий, — ответила Лилит. — А поскольку ничто не появляется ниоткуда и ничто не исчезает бесследно, можно сделать вывод, что существует другая реальность, параллельная нашей.

— Но этот закон был открыт для материальных вещей, — с интонацией ученого продолжил ведущий.

— А кто сказал, что душа нематериальна?

— Ее никто не видел.

— А ты видишь воздух? — парировала Лилит, поставив Бориса в тупик.

— Нет, — замешкался ведущий, и решил от греха подальше сменить тему. — Давайте все же вернемся в реальный мир. Сейчас на улицах все чаще встречаются люди в черных одеждах и отпечатком страданий на лицах. Психологи утверждают, что музыка, подобная вашей, пагубно влияет на мироощущение молодежи, отворачивает их от радости, убеждая, что все плохо. Как вы к этому относитесь?

Едва удержавшись от смеха, музыканты обменялись усталыми взглядами. Ни один журналист за всю историю группы не преминул обвинить стилистику музыки в разрушении психики подрастающего поколения.

— Каждый раз пресса говорит нам об этом и каждый раз мы отвечаем, что вы не правы, — серьезно заявил Лестат и, придвинувшись поплотнее к столу, сложил руки замком. Теперь, когда лихорадка прошла, у него открылось второе дыхание, как всегда случалось на сцене. Лестат почувствовал ответственность за каждое слово и острое желание нести людям свои мысли. — На самом деле, пагубное влияние на молодежь оказывает общество. Ты посмотри, что творится вокруг! Сводки новостей гораздо круче любого дешевого американского боевика. Люди стали чрезмерно жестоки друг к другу. И даже близкие друзья порой на выплеск твоей меланхолии и горечи не могут сказать: "Успокойся, все будет хорошо", а наоборот, стараются не забивать голову чужими проблемами, чужим бредом, как сейчас модно выражаться. Со временем человек уходит в себя, замыкается, абстрагируется от окружающего. Как при таком настроении видеть мир цветным? Вот он и начинает раскрашивать себя в черно-белые тона.

"Понеслась душа в рай", — с улыбкой умиления подумала Лилит, и бьющий через край энтузиазм Лестата докатился до нее жгучим приливом. Так пламя захватывает лист бумаги и не отпускает, пока не испепелит.

— Что же касается музыки, — перехватила она инициативу, — то люди выбирают сами, что им слышать. Если песня попадает и отражает твое настроение в данный момент, ты слушаешь ее снова и снова. А потом обращаешь внимание на другие композиции исполнителя. Это затягивает. Именно так появляется приверженность определенному стилю — никакая пресса и реклама не затянет человека, если музыка не станет отражением его самого.

Даже Борис поддался столь горячим речам собеседников и кивал головой, соглашаясь с каждым словом. Но главное кредо журналистики — беспристрастность — заставило его отказаться от личных взглядов в угоду взглядам общественности.

— Да, это так, — задумчиво произнес он. — Но сейчас многие обращают внимание на самого исполнителя и уже потом на музыку. Или слушают группу, потому что она "модная". Вы определяете свой стиль, как "dark revival" — это введенный вами же термин, а готика вообще сейчас в моде.

Лестат разочарованно развел руками и откинулся на спинку кресла. Снова интервью превращалось в битву за идеалы. Конечно, проще всего согласиться, признать "Истерику" коммерческим проектом, подхватившим нарастающую лавиной тенденцию, но сама мысль об этом претила музыканту. Единственное, за что они бились, ради чего работали — это откровенность, стремление донести свою идеологию до слушателей, повлиять на них, наконец. Будь целью деньги, "Истерика" давно сошла бы с дистанции — "Арт" приносил хороший доход и избавлял от постоянного пробивания лбом стен. Но оперировать рекламным агентством сулило его закрытием. Оставался последний козырь в рукаве и, словно прочитав мысли, Лилит его использовала.

— Только не надо относить нас к готике, — произнесла она, подкуривая сигарету. Никотин успокаивал и позволял избавиться от лишней импульсивности. — Готика умерла, когда стала популярной. И то, что многие западают на красивую мрачную картинку, говорит только об отсутствии своего "Я". А мы играем для тех, кто умеет слушать.

Слова возымели действие. Замолчав, музыканты наблюдали за ведущим. Он в растерянности непроизвольно теребил пальцами провод наушников. Но эфир продолжался, программный директор у стены нервно переминался с ноги на ногу, и Борис, собравшись, натянул улыбку.

— Мы вернемся к нашему разговору после небольшой паузы, а сейчас трепещите поклонники, в эфире одна из красивейших композиций группы "Истерика" — "Идол на коленях".

В наушниках заиграла мелодия и микрофоны отключились. Программный директор пулей вылетел из студии, оставив музыкантов и ведущего наедине. Резко скинув наушники, Борис подкурил сигарету и с немым вопросом уставился на музыкантов.

— Мы просто не любим, когда на нас вешают ярлыки, — ответила Лилит. Ей очень не нравился ход разговора, но и пускать беседу на самотек не хотелось. Лестат же со скучающим видом крутился в кресле, запрокинув голову, ему хотелось побыстрее сбежать из тесного аквариума на улицу.

— Почему вас не стоит относить к готике? — разделяя каждое слово произнес Борис. — Ваша лирика пропитана псевдосуицидальной экзальтацией и основывается на связке любовь-смерть, ваша музыка носит ноты отрешенности, ваш имидж мрачен и контрастен.

— Мы не пытаемся стать частью какого-то движения, — развела руками Лилит. — Музыка получается такой, какой нам видится. Это гибрид, в котором присутствует влияние "The Cure", "Sisters of Mercy" и даже "Mandragora Scream" вкупе с "Type O Negative".

— Этот конгломерат мы и называем "dark revival", — встрял Лестат, когда голова от мельтешения потолка пошла кругом. — Но несмотря на корни, идущие от готической музыки, мы слишком запудрены радостями жизни, неприемлемыми в готической субкультуре.

Борис перегнулся через стол и приблизил лицо к музыкантам.

— Вы отвергаете готов? — недоуменно спросил он.

— Никого мы не отвергаем, — отмахнулась Лилит. — Просто не видим в существующей ныне готике смысла. Если нас считают готами — пусть считают, мы живем по своей философии.

— И в чем же заключается ваша философия, философия "dark revival"?

— Она подразумевает, — Лилит выдохнула дым и раздавила сигарету в пепельнице с таким видом, словно закапывала в кучке пепла голову Бориса, — несогласие с реальным миром. Неприятие его принципов и позиций. В частности того кошмара, о котором говорил Лестат, когда чувствуешь себя не более чем черной точкой, пятном. Знаешь, есть такая поговорка: "Улыбайся чаще, это всех раздражает". Так вот, мы призываем жить не ради, а вопреки. Но чтобы принять, именно принять, а не использовать как отмашку, этот принцип, нужно пройти через крупные неприятности. Потому "Возрождение" и "Темное". Мы надеемся дать своей музыкой пережить эти неприятности как бы виртуально. Поэтому чаще всего и западает молодежь, им нужны эмоции, а точнее — доведение их до критической отметки. Наша музыка создана для тех, кто хочет, но пока не рискнул переступить черту саморазрушения, а стремятся к ней многие. Это основано на отсутствии возможности самовыражения, либо непонимании переживаний окружающими. Как следствие — замкнутость, уход от реальности в мистику. Потому что любому человеку необходима вера. И на самом деле, хочется верить в Бога. Но при этом есть огромная обида и вопрос "Почему мне так плохо? Почему ВСЕ так плохо?". А если есть вера в Бога, то есть вера и в Дьявола. Но он не так уж и плох. Он всего лишь Падший Ангел, который пошел против своего учителя.

Лилит сама не заметила, как завелась. Ее слова подействовали даже на Лестата, который выглядел озадаченным — его обрывочные, скользкие мысли внезапно обрели четкую фонетическую форму.

— Чего-то я в этой жизни не понимаю, — вздохнул Борис и откинулся в кресле.

Оставшуюся до эфира минуту они провели в полной тишине, лишь размеренно гудел компьютер, да шипели динамики.

— И снова в эфире "Лица без масок", — затараторил в микрофон Борис после перерыва. — Напоминаю, что сегодня свои истинные лица показывают музыканты группы "Истерика" — Лилит и Лестат. Итак. Лилит, у меня вопрос к тебе. Все готы и представители так называемых "темных" стилей предпочитают серебряные украшения, считая, что серебро отпугивает злых духов и нечисть. У тебя же большинство аксессуаров из золота. Почему?

Инстинктивно Лилит прокрутила на пальце золотой перстень, но опомнившись отдернула руку.

— Если культивируешь и уважаешь потусторонние силы, зачем их отталкивать? — ответила она, краем глаза заметив, что Лестат тоже теребил тонкую золотую цепочку на запястье. — Пусть притягиваются. Особенно смешно, когда видишь человека с наращенными клыками а-ля Дракула и обвешанного серебром.

— Кстати, — заметил Лестат, — сочетание желтого и черного цветов самое магическое. Помнишь, в "Мастере и Маргарите" встречу главных героев? Маргарита была в черном пальто, в черных перчатках и с желтыми цветами в руках. "Она несла желтые цветы. Нехороший цвет! ... Отвратительные тревожные желтые цветы".

— Верно, — согласился Борис, к нему снова вернулся энтузиазм. — Как писал Люшер, швейцарский психолог, это сочетание указывает на отчаяние, суицидальные мысли. Эти чувства вы стремитесь пробудить в слушателях?

— Нет, — рассмеялась Лилит, бросив испепеляющий взгляд на ведущего. Ей очень не хотелось возникновения нового спора. — Мы хотим показать, что в жизни бывает и хуже. А значит, еще не время прыгать с окна.

Зато Лестат, похоже, вошел во вкус, добравшись до любимой темы.

— Смерть, — глубокомысленно подхватил он, — это единственное яркое пятно в жизни человека. Но чтобы умереть красиво, чтобы это действительно стало событием для кого-то, надо сначала Жизнью обратить на себя внимание. Именно об этом мы и говорим своей музыкой — живи, пока есть возможность, живи вопреки всему. А вообще, — он хотел было снова крутануться на кресле, но Лилит задержала, — каждое течение есть протест. Рокеры России сначала протестовали против СССР, против жестких рамок, панки — против созданных обществом принципов морали, готика — против жизни как таковой.

— А против чего протестует "dark revival"? — смакуя каждое слово произнес Борис. Не то, чтобы он пытался вернуться к щекотливому вопросу, но наступать на больные мозоли любимое занятие журналистов.

— Против самоуничтожения и одиночества, — резко ответила Лилит.

На лице ведущего засияла улыбка, сейчас в студии снова будет жарко. Музыканты же дали себе клятву, не выпускать на волю эмоции.

— Я читал в одном из ваших интервью, — с едва уловимой издевкой сказал Борис, — что последнее является вашим главным источником вдохновения.

— Мы бежим от одиночества, но оно нам необходимо, — нарочито спокойно ответил Лестат. — Это главный парадокс. Он вполне объясним. Человек привыкает к одиночеству. А оно ведь как наркотик, бывают даже ломки. И вся личная жизнь превращается в поиск понимающей души, настолько же нуждающейся в одиночестве. Если она находится — нет большего счастья, чем сидеть, держась за руки, посреди леса, смотреть на закат и молчать, погрузившись в свои мысли и зная, что сидящий рядом испытывает то же самое.

— В вашем взгляде на жизнь очень много противоречий.

— Возможно. Но наша жизнь — это религия крайностей: Тьма и Свет, смерть и жизнь, глубочайшее одиночество и публичность, необходимость открыться окружающим, чтобы донести часть своего сердца, и отчасти показать людям, что выход есть. Мы раздариваем себя, пока есть силы. А когда их не останется, уйдем в тень.

Яростно замигал красный индикатор коммутатора, Борис покосился на лампочку, затем на часы и жестом изобразил телефонный звонок.

— Отлично! А сейчас пришло время вопросов наших слушателей и у нас первый звонок, — его пальцы скользнули к кнопке, и в наушниках раздалось шипение телефонной линии. — Здравствуйте, как вас зовут?

— Здравствуйте.

Голос позвонившего дрожал от напряжения, а у Лестата мелькнула мысль: "Разве не положено сначала принять звонок вне прямого эфира?"

— Меня зовут Виктор и у меня вопрос, — на том конце провода перевели дух, унимая волнение. — Вы сейчас говорили о счастье, о лесе и так далее. А вы нашли его?

Взгляды музыкантов встретились. Испуганные и затравленные. Никому не хотелось отвечать, слишком живы были в памяти слова и события, слишком больно давили изнутри острые шипы сердечной неудовлетворенности. Лестат отвел глаза, не умел он врать, а говорить правду не хотелось.

— Счастье найти очень сложно, — тщательно подбирая слова произнесла Лилит. — Потому что о нем думаешь только когда его нет. Я не могу сказать, что мы несчастны, мы просто живем. И жизнь становится намного проще, если не думать о смысле.

Им не удалось избежать вопросов ни о новом альбоме, ни о черных очках, но Лестат, благодарный подруге за принятие огня на себя в трудную минуту, отвечал слушателям охотно и даже шутил. Стоило Борису отключить микрофоны и пустить рекламный блок, как студия наполнилась людьми. Первым в обнимку с музыкантами сфотографировался программный директор, остальных они не запомнили. Слишком много было лиц вокруг и мыслей внутри.

На пути к парковке их встретил свежий влажный ветер, солнце спряталось за тучи, но дождь идти не собирался.

— Да, Лил, после всего, что мы сейчас наговорили нам грозит суд Линча, — сказал Лестат, перестраиваясь на соседнюю полосу перед светофором.

— И не говори, в следующий раз надо будет сочинить заранее какую-нибудь сказку, пусть лучше сплетни ползут, чем разговоры "о нашей философии жизни", — ответила Лилит, передразнивая ведущего, и махнула рукой. — В топку все это.

Лестат заливисто рассмеялся последней фразе.

— Слушай, может лучше к падонкам податься? Песни перевести. Во прикол будет!

— Ага, и заявить, что мы из Бобруйска.

— Не-е-е, в Бобруйск наоборот всех отправляют, как на три буквы. Интересно, чем этот город им не угодил?

— А черт его знает.

* * *

Вдоль узкого коридора тянулся солнечный луч и оставлял на линолеуме неровные вытянутые пятна от узоров тюлевых занавесок. В углу у двери забилась в угол девчонка, одна ее рука обнимала колени, а вторая прижимала к уху старенький магнитофон, который на минимальной громкости шипел радиоэфиром. Затаив дыхание, Энн ловила колебания звуковых волн, исподлобья наблюдая за братом. Вик почти вдавил в голову телефонную трубку. Дрожь напряжения колыхала его руку, а взгляд не находил покоя и бесцельно бегал по однотонным обоям. Наконец, трубка брякнулась на телефонный аппарат, прервав писк коротких гудков.

— Как думаешь, — тяжело дыша спросил он, — что это значит?

— Не знаю, Вик, — Энн отложила магнитофон и уперлась подбородком в острые коленки. — Лилит слишком долго молчала перед ответом. Может, у них не все гладко, может, еще есть шанс все изменить?

Сделав шаг назад, Вик прислонился к стене и сполз на пол. Протянув руку, он нащупал ладонь сестры.

— Я надеюсь, Энн. Очень на это надеюсь, но боюсь, что мы слышим желаемое и отворачиваемся от очевидного.

Носком он дотянулся до магнитофона и выключил. В наступившей тишине, разрезанной лишь их дыханием и крыльями единственной выжившей мухи, сильнее накрывали сомнения, но и надежда смелее стучалась в сердце.

* * *

Вторые сутки "Sacrament" в полном составе не покидал стен студии звукозаписи. Уже угоревшие от отшлифовки только что записанной песни, в наушниках, со вздыбленными волосами музыканты походили на людей, переживших устроенный ими же Апокалипсис. Почти опустел кулер питьевой воды, по всей комнате валялись пакетики из-под растворимого кофе, а смог сигаретного дыма можно было смело резать ножом, но воспаленные, опухшие глаза музыкантов все еще горели огнем.

— Надо здесь бас добавить, тебе не кажется? — Лари оторвал взгляд от монитора, на котором пестрыми лентами тянулись музыкальные дорожки, и посмотрел на Алекса.

— Не-ет, — задумчиво протянул Лав, — басов не надо, они наоборот ударные забивают, вот уровень ударных и надо поднять. А еще здесь можно такую фишку вставить дж-дж-дж-дж-дж-дж-дж, — изображая руками и голосом игру на гитаре с дисторшеном, Алекс напел придуманный ход.

— Да, — одобрительно покачал головой Лари, — сейчас пропишем.

Он сорвался с места и бросился к гитаре, но запнулся об ножку кресла, на котором дремал клавишник Майк. По уже опустевшим в столь поздний час стенам раскатились горохом отборные ругательства, да такие, что даже Григо не смог переварить значения некоторых.

— Ноги уже не держат? — сочувственно поинтересовался он.

Гитарист оперся на протянутую ударником Сидом руку и поднялся.

— Затекли. Ничего, переживу.

Он потер ушибленное колено, словно проверяя на месте ли оно, и проковылял к инструменту.

Очень редко подобные инциденты проходили без скабрезных шуток и подтрунивания, но иногда усталость мешает даже смеяться. Григо высыпал в покрытую изнутри толстым темным налетом кружку очередной пакетик кофе и, дотянувшись до кулера, налил кипятка. Брызги горячих капель попали на ладонь, но грубые руки басиста проигнорировали попытки ожога.

— Слушай, Алекс, у меня идея появилась.

В ответ Лав хмыкнул, он не отрываясь наблюдал за скачками частотной диаграммы звуковых уровней, спустив один наушник.

— Может, — продолжил Григо, — пока нет материала для альбома, "Razorblade" синглом выпустим? Ты сам называешь ее "лучшей песней", пусть и идет отдельным компактом.

— Да, наверное, — отозвался фронтмен. — И пару каверов кинем для массы.

На том и порешили.

После фестиваля прошло уже две недели. Алекс чувствовал себя вполне счастливым человеком, он нашел новую подружку, которая убирала квартиру, готовила ужин на всю толпу и обожала его до беспамятства. Постепенно жизнь набирала обороты и входила в привычное русло — бары-друзья-студия. Но, слушая в тысячный раз отглаженную, почти готовую композицию, Алекса удивлял один момент — как мало понадобилось, чтоб написать эту песню, всего лишь переспать с русской девчонкой, казавшейся неприступной. А он-то думал — любовь... Нет, любовь слишком обременяющее чувство, чтобы желать его. Гораздо проще не думать о ней вовсе и наслаждаться свободой, так и не познав золотых прутьев клетки. От этих мыслей становилось легче, но ненадолго, потому что раз за разом все ближе подползали настойчивые, мерзкие черви сомнений. А вдруг раздариваться на случайные связи и привязанности глупо? Вдруг отдать себя полностью кому-то одному — единственное предназначение человека? Вдруг он потерял больше, нежели сохранил? Алекс усердно гнал из головы эти мысли, но когда кто-нибудь включал в его присутствии "Истерику", что-то под ложечкой начинало стонать и вырываться наружу. А в гастрольном графике значилось выступление "Sacrament" в Москве через два месяца. Алекс не знал, радоваться этому или нет, и даже надеялся, что Лилит там не увидит.

3.

От сухого колючего ветра слезились глаза, капли острыми иглами исцарапали веки до покраснения. Лилит стояла у дверей спорткомплекса и курила одну сигарету за другой, жалея, что не захватила черные очки. От солнца спасаться глубоким вечером нужды не было, но яркие фары летящих мимо машин и невыносимый ветер жалили измученные бессонницей глаза посильнее природных лучей. Лилит выбросила очередную сигарету и взялась за ручку двери. Она не хотела входить, но и уйти не могла. Из-за стен неслись оглушительные звуки гитар и крики толпы. Концерт "Sacrament" был в самом разгаре. Импульсы взяли верх, и Лилит рванула дверную ручку на себя, но тут же отпустила. Хлопок оглушительным гулом отозвался внутри здания и растворился в воздухе.

"Дура! Дура! Дура! — стучась лбом в массивную дверь, повторяла Лилит. — Если войду, я увижу его, мне захочется подойти, мне захочется снова его обнять. Может, он захочет этого тоже. А потом снова уедет. И снова ждать чего-то, — она перевела дух и отступила на шаг. — Если я останусь здесь — переболит, пройдет. Когда-нибудь".

На плечо легла рука и Лилит, вздрогнув, обернулась.

— Чего ты здесь стоишь? — спросил Брюс, хотя отлично знал все возможные варианты.

— Я не знаю, — горько ответила Лилит и уткнулась носом в плечо друга. Как вовремя он оказался рядом.

Несколько минут басист выжидал, пока кончится тихая истерика, и успокаивающе гладил подругу по голове. Она не плакала, не кричала, просто прерывисто дышала в лацкан пальто.

— Лил?

— Что? — отозвалась она, не поднимая лица.

— Или иди внутрь, или пойдем, напьемся.

Она отстранилась и обернулась к дверям спорткомплекса. По доносившимся сквозь стены звукам невозможно было определить, что за песня летит со сцены в душный зал, но Лилит казалось, что это именно "Razorblade". В памяти всплыли строки безысходности и отчаяния. Эти слова принадлежат ему. Он говорил о ней. Он после первой же встречи написал реквием по их... любви?

— Пойдем, напьемся, — почти шепот сорвался с ее губ.

Брюс вздохнул с облегчением и обнял ее за плечи.

— Вот и хорошо.

Его машина радостно пискнула отключившейся сигнализацией и зашумела мотором.

— Кстати, а где твоя тачка? — спросил Брюс, открывая перед девушкой дверцу.

— В гараже, — ответила она. Только упав на сидение Лилит почувствовала, как устали ноги. — Я на троллейбусе приехала.

— Совсем рехнулась?

— Просто хотелось посмотреть на лица людей.

— Да-а-а, — еще больше убедившись в острой потребности целительного алкоголя для психики подруги, протянул Брюс и плюхнулся в свое кресло. — Окунуться в чужие проблемы, чужие радости. Это не твои эмоции, понимаешь, у тебя своих тараканов хватает, чтобы еще и за чужими гоняться. Сейчас приедем в "Кардинал"...

— Почему именно туда? — спросила Лилит, хотя место попойки не играло особой роли. Лишь бы подальше отсюда.

— Там придурков меньше. Повеселиться можно будет, цирк устроить, — Брюс ехидно улыбнулся. — У них сегодня какая-то джаз-вечерина, поорем. Кстати, послушай, я диск новый "Глазьев" взял. Ничего так. Готишно. По-вампирски. Обожаю "The 69 eyes", — колонки за задним сидением ожили, Брюс закачал головой в такт мелодии, и тронулся с места.

— Знаешь, о чем я подумал? — спросил басист, в очередной раз наполняя бокалы вином.

Они сидели в "Кардинале" уже более часа и пытались напиться, но даже после четвертой бутылки ясность никак не покидала головы.

— О чем?

— Мы вот смеемся над Марсом, а ведь он умнее всех нас вместе взятых.

— Кто это смеется? — искренне удивилась Лилит. Для нее клавишник всегда оставался загадкой, но не посмешищем.

— Да все! — возмутился Брюс. — Стоит ему слово сказать, и мы ржем, как кони. А ведь он правильно делает! Пытается разобраться в эмоциях, постичь смысл и природу каждой из них, приравнять материальное к абстрактному. Мы все, начиная с тебя и заканчивая Никой, переживаем, ноем, жалуемся. И что получается? Депрессия, поиск выхода, зацикливание на результатах. Нет, Марс — молодец! Он причину ищет, уводит проблемы как бы в другую реальность, где они становятся бессмысленными. Помнишь, он про дождь говорил?

— Угу, — Лилит подпирала рукой голову и скучающим взглядом блуждала по тяжелым бордовым портьерам, мечтательно примеряя их к окнам своей квартиры.

— Так вот, если придерживаться этой точки зрения, то получается, что все уже случилось, понимаешь? Незачем думать, как что-то изменить. Так проще.

— Так, может, стоит улечься на диване и ничего не делать вообще? Если все уже произошло. Тогда каким образом может что-то случиться, если ты будешь бездействовать?

— В этом-то и вся фишка! — радостно завопил Брюс, но тут же понизил голос, поймав косые взгляды. — Ты можешь сесть на стул, закинуть ногу на ногу и просто ждать, потягивая виски, как буржуй. И так несколько минут. Может, час, два, а потом ВСЕ И СЛУЧИТСЯ. То, что должно было произойти. Тебя обязательно приспичит сорваться с места. Если суждено поговорить с человеком — он позвонит или придет, если суждено написать песню — ты не усидишь и схватишь гитару. Бездействие не может длиться вечно. Мир заставит сделать то, что ты должна была сделать. Вот сегодня, к примеру! Я ведь мимо проезжал и тебя увидел. Значит, мы должны были встретиться и поговорить об этом.

— И значит, я не должна была встречаться с Алексом.

— Значит, нет... Твою мать! — Брюс ошалело смотрел через плечо Лилит.

— Что?

— Должна! — прохрипел басист и огромными глотками допил вино, словно воду, чтобы смягчить горло.

— Ты о чем? — Лилит обернулась.

В клуб спокойно, стараясь не обращать на себя внимание, вошел "Sacrament" в сопровождении двух парней, по всей видимости, менеджеров "TCI" — крупнейшей компании по организации гастролей зарубежных звезд в России. Один из них — блондин — что-то увлеченно рассказывал Григо. Второй — с рыжими от природы волосами — выискивал глазами подходящее для остановки место. Они выбрали столик в противоположном конце зала.

— Какого черта они здесь делают? — голос Лилит дрогнул.

— Без понятия. Наверное, прячутся от неформалов и фанатов. Лучше "Кардинала" места нет, здесь такие не обитают.

Дрожащими руками Лилит смяла сигарету в пепельнице и, тут же подкурив следующую, залпом осушила бокал.

— Во влипли-и-и, — протянул Брюс. — Лил, только спокойно. Они нас не видят. Мы слишком далеко сидим.

— Может, уйдем? — с мольбой и надеждой спросила она.

— Неа. Успокойся. Если суждено, он увидит, если нет...

— А ничего местечко, — щелкнул зажигалкой Лари и оглядел зал, — тихое. Спасибо, Саша, это как раз то, что нужно. Никаких толп и пьяных рож.

— Ну, пьяные рожи, бурно себя ведущие, и здесь бывают, только в меньшем количестве и недолго. Охрана не дремлет, — рыжеволосый Саша, оторвал взгляд от меню. Одна только мысль о еде вызывала радость и легкость. Вот она, награда за тяжелый день! — Вы что будете? Водка, пиво, коньяк?

Мнения сошлись на вине. Для начала. С любопытством первопроходца Лари изучал контингент клуба, пока среди лощеных лиц бизнесменов и пестрой толпы золотой молодежи не наткнулся на небритую физиономию Брюса. Узнать его спутницу труда не составило. Странное предчувствие неприятностей остановило Лари от обрадованного возгласа, словно русская девчонка, перебирающая тонкими пальцами бахрому скатерти, олицетворяла угрозу сродни чуме. Что вызвало такие мысли, для Лари осталось загадкой, и, желая поделиться своим открытием хоть с кем-то, он под столом пнул ногу Григо.

— Что? — встрепенулся басист.

Взглядом гитарист указал на парочку. В отличие от Лари, басист обрадовался совпадению.

Тем временем принесли заказ и блондинистый коллега Саши разлил вино по бокалам.

— Алекс, а ты чего такой мрачный? — спросил он.

— Я не мрачный, — сквозь сигаретный дым улыбнулся Алекс, за концерт он полностью вымотался и сейчас развалился на диване, блаженно вытянув ноги. — Я просто разглядываю людей вокруг. У вас в России женщины красивые.

— Да-а, — с хитрым прищуром протянул Григо и наклонился к Алексу. — А ты уже заметил?

Лав непонимающе посмотрел на друга.

— Столик у окна, — басист указал пальцем направление, — может, подойдем?

Алекс смотрел на женскую спину, усыпанную темными волосами цвета красного вина. Он, конечно, узнал Лилит. По нервным движениям руки, по трогательно зажатой пальцами сигарете, по опасной привычке гладить ладонью пламя свечи. Не узнать Брюса было невозможно, он сидел лицом к Алексу и что-то спокойно говорил собеседнице. Вопрос заключался в другом — стоит ли подходить? Хочет ли он подходить, хочет ли увидеть отражение огня в ее темных глазах? Инстинкт самосохранения не на жизнь, а на смерть бился с горячим желанием.

"Я только поздороваюсь", — оправдывалось сердце.

"Даже в койку не потащишь? Можно подумать, ты сможешь сопротивляться!" — язвил разум.

Круговерть огненных шаров "хочу" и "нельзя" распаляла еще сильнее. Алекс забыл о женщине, которой обещал звонить каждый вечер, он четко понимал, что хочет сделать шаг к золотой клетке и даже сам защелкнет замок. Лав решительно поднялся и бросил Григо: "Пошли". Под осуждающим взглядом Лари и изумленными — других спутников они направились к дальнему столику, который представлялся Алексу деревянной церквушкой его безмятежной предсказуемой жизни, и он, подобно факелу, скоро спалит ее, превратив в пепел воспоминаний.

— В конце-концов, сострой рожу кирпичом. Ты ведь умеешь, — Брюс показательно сделал безразличное лицо, да так и замер. — Упс. Лил, это умение тебе сейчас понадобится. Нас заметили, нас узнали и к нам идут.

Лилит почти физически ощутила, как пол под их столиком меняется, теряет твердость и превращается в трясину, а онемевшие ноги отказываются подчиняться. Брюс же изо всех сил изображал непринужденность, стараясь смотреть на Лилит, но краем глаза наблюдал за приближающимися финнами.

— Они близко? — шепотом спросила Лилит, прикрывая пылающие щеки ладонями.

— Ага, — выдохнул Брюс, и его лицо вдруг озарилось радушной улыбкой. — О-о-о! Привет! А вы здесь как? Подсаживайтесь.

Живое месиво под ногами разверзлось бездной, и Лилит провалилась в темную массу страха. Никогда в жизни она так не боялась мужчины, словно Лав был красивым тортом с будоражащими аппетит розочками и ядовитой начинкой. Сквозь пелену тумана до нее донеслись слова:

— Привет, вот так встреча! — голос Алекса не был спокоен, но Лилит боялась, что это лишь иллюзия.

Неимоверным усилием она вырвалась из объятий желания убежать и подняла на финнов взгляд, в который напустила спокойствие и удивление.

— И вам здравствуйте, — отозвалась она, обжигаясь о решительный зеленый огонь глаз Алекса.

Брюс с нарочитой радостью пожал руки финнам и придвинул стулья.

— Как прошел концерт? — стараясь разредить обстановку, он решил болтать без умолку. — Звук не подкачал?

— Нет, аппаратуру хорошую поставили. Нам понравилось, — ответил Алекс.

Равнодушное спокойствие Лилит его задевало, но импульсивно бросаться в атаку он не собирался. Будь что будет.

Примерно через полчаса к их столику присоединились и другие участники "Sacrament". Вино сменилось коньяком, обсуждения музыки перемешались с анекдотами, и единственным неизменным элементом встречи осталось напряжение между двумя парами глаз. Даже кокетливо отвечая на галантные попытки ухаживания Саши и пошлые шутки Григо, Лилит не могла отделаться от желания сбежать. А Алекс не упускал возможности задеть ее ногу под столом, наполнить бокал или первым ответить на вопрос. Этот поединок длился почти до четырех утра, когда Григо предложил поехать в гостиницу и продолжить попойку в "более интимной обстановке".

— Давайте! Можно заказать девочек, ну или мальчиков, тебе кто больше нравится? — Брюс толкнул плечом уже остекленевшего Лари.

— А мне пох, — ответил гитарист на русском и уронил лицо на стол.

— Один готов! — пьяно констатировал Брюс и попросил счет.

Общими усилиями забросив безвольное длинное тело Лари на сильное плечо ударника Сида, музыканты вышли из "Кардинала". Ветер уже угомонился и не сбивал с ног, лишь изредка его дерзкие потоки порывами хлестали по лицу. Поймав такси, в это время их у обочины было достаточно, чтобы разместить всех, веселая компания расселась по машинам и двинулась с места.

Уже возле гостиницы Алекс окинул глазами приехавших.

— А где Лилит?

— Она домой поехала, — невозмутимо ответил Брюс, — у нее завтра день очень загруженный будет.

Алекс недоуменно поднял бровь. "Вот так, значит. Ладно". Пропустив всех во входную дверь гостиницы, он остановил Брюса за рукав.

— Где она живет? — твердо, четко выговаривая каждое слово спросил Лав.

Финн был явно серьезно настроен, и Брюсу это понравилось, но, сделав каменное лицо, он ответил:

— Послушай, Алекс. Ты мне нравишься, но Лил лучше не трогай. Зачем она тебе? Что девчонок вокруг мало? Зачем ты ей голову забиваешь?

— Брюс, — не отпуская басиста процедил сквозь зубы Алекс. — Ты мне тоже нравишься, но лучше скажи, где она живет.

Несколько секунд они сверлили друг друга взглядами. Брюс просто разрывался между тремя желаниями: уберечь подругу от новых поводов для слез, выдать финну ее место жительства и хорошенько врезать ему по физиономии за наглость. Стряхнув руку Алекса со своего рукава, он назвал адрес и вошел в гостиницу.

Пуская дым в окно такси Алекс не мог выбросить из головы вопрос Брюса "Зачем?". И правда, зачем? Ведь еще месяца два назад все казалось таким простым: был секс, была песня, не было тоски, не было желания даже позвонить. Почему, случайно встретив снова (случайно ли?), он бежит за ней? Она ушла специально. Она хотела узнать, приедет ли он. Что ж, он приедет. А что будет потом? Что-нибудь да будет.

Домофон не работал, и подъездная дверь то и дело хлопала от порывов ветра. Поднимаясь по ступенькам, Алекс все еще разрывался сомнениями, но, оказавшись на пороге квартиры, все же позвонил в звонок. Тишина. Он позвонил еще раз. Ни звука. Это начинало забавлять. Не желая отступать, Лав вдавил пуговку звонка и не отпускал до тех пор, пока не щелкнул замок.

Лилит отворила дверь, не поинтересовавшись именем ночного гостя. Она ожидала увидеть кого угодно: вдрызг пьяного Брюса, сбежавших от назревающего скандала Лестата или Нику, даже Лекси, но не Алекса. Он вошел в ее дом под удивлено настороженным взглядом девушки и остановился на пороге. Лилит явно не собираясь приглашать его дальше.

— Ты думаешь, что тебе все можно?

— Только то, чего хочешь ты, — Алекс прислонился к косяку, скрестив на груди руки, и плотоядно улыбнулся.

Он видел ее растерянность и тщательно скрываемую радость. Он мог с легкостью схватить ее и унести на кровать, зная, что сопротивление будет недолгим, но не хотел. Она вела игру. Возможно, Лилит привыкла так играть — жестко, грубо и очевидно. Что ж, он исполнит свою роль, но лишь затем, чтобы вскоре поменяться местами.

— А если я попрошу уйти? — невозмутимо спросила она, туже затягивая бантик пояска халата.

— Уйду.

— А если я скажу принести вина?

— Схожу в ближайший магазин и принесу.

— А если я потребую прыгнуть с балкона? — с издевкой спросила Лилит, уже начиная злиться на себя за неспособность просто закрыть дверь. — Третий этаж, даже не разобьешься.

— Прыгну, — эта перепалка явно доставляла Алексу удовольствие, — так что?

Лилит молчала ровно пять секунд.

— Уходи.

Лав рассмеялся, не зная, что ответить. Он пристально посмотрел в глаза Лилит, увидев в них лишь уверенность с каплей издевки, и, развернувшись, вышел. Дверь качнулась, пропуская его худощавое тело, и вернулась, отдав ручку в ладонь Лилит. Но закрыться не успела. Рванув на себя обитый деревом прямоугольник, Алекс вошел снова и схватил девушку за плечи, впиваясь поцелуем в губы.

Через полчаса, выдохшиеся и мокрые, они курили в постели при свете трех свечей, и оба чувствовали каждой клеткой мозга, как рушатся здания прошлых жизней. Кусочек за кусочком отваливались от настоящего стереотипы, рассыпался мелкой крошкой фундамент привычек и было так хорошо, словно после жаркого летнего дня на улицах мегаполиса они наконец-то нырнули в прохладную гладь моря, позволив ласковым волнам смыть грязь и усталость. И ничего не нужно, кроме тишины в остывающей после страсти комнате. Однако, то, что необходимо, но невозможно сказать ДО всегда приходится произносить ПОСЛЕ.

— Зачем ты приехал сюда? — спросила Лилит, наконец решившись.

— Потому что захотел.

Несколько минут они молчали, держась за руки и разглядывая потолок. Оба думали об одном и том же: что будет дальше? Снова разойтись в разные стороны было логично. Встречаться на фестивалях, может, даже приезжать друг к другу на выходные. А что между? У каждого своя жизнь. Воспоминания о встречах на одну ночь. Мимоходом. Проездом. В конце концов, он женится (может быть, когда-нибудь), она выйдет замуж (может быть, когда-нибудь), и все прекратится.

— Поехали со мной, — Алекс сказал это шепотом, словно боялся своих слов и не мог их сдержать.

— Нет, — так же тихо ответила Лилит и крепче сжала его руку.

— Почему?

— Меня слишком многое держит.

Она сама испугалась ответа. Желание бросить все и укатить в Финляндию угнетало остротой, но оставить завоеванное кровью и слезами девушка не могла.

— Ты меня любишь? — спросил он уже громче.

— А ты меня любишь? — в ее голосе трепетало ожидание и Лилит молила Алекса об отрицательном ответе.

— Наверное, — выдохнул он, чувствуя, что тонкая грань между прошлым и будущим вот-вот останется позади.

— Я тоже, — обреченно отозвалась Лилит и закусила губу, в горле комком застряли слезы, но маленький луч освещал тропинку назад, и она добавила: — Наверное.

— Как все глупо, — Алекс уже оставил попытки понять что-либо и в себе, и в ней.

Темный поток воспоминаний накрыл Лилит душным одеялом. Ночи на вокзале и полная грязных тарелок раковина в ресторанной кухне, домогательства милиционеров и шпаны, маленькая комнатушка в бывшей коммуналке и соседство старого алкоголика, как давно это было и как мало прошло времени на самом деле. Каких-то три года. Это была ее плата за воплощение мечты, имеет ли она право выбросить награду за столь тяжелую войну со столицей ради мужчины? "Наверное именно так пролетает перед глазами жизнь на грани смерти, — подумала Лилит и улыбнулась своей ассоциации. — Как много общего у Любви и Смерти".

— Join me in Death, — вслух попросила она.

— Это "HIM"? — удивленно отозвался Лав. — Ты это к чему?

— Мне надоело бессмертие, — ответила Лилит, не оставляя надежды на объяснения.

В окно шорохом деревьев рвался ветер, заполняя комнату ненужными звуками. В этой неестественной тишине, наполненной криками природы и молчанием людей, таилась невероятного масштаба сила, питающаяся мыслями и эмоциями двух неподвижно лежащих рядом одиночеств. Она готова была сорваться в любое мгновение на страсть, но сдерживалась страхом следующего дня.

В аэропорт Лилит не поехала.

4.

В этот день выпал первый снег. Мягкий и невесомый. Еще не облетевшие листья удерживали белые хлопья, которые тут же таяли, стекая на землю. Прохожие поднимали воротники, но мокрая вата все равно попадала на шеи, гонимая ветром. Этот день был таким же непостоянным, как падающий снег. Казалось, что все вокруг пытается принять совсем другие, долгожданные очертания, но мираж быстро рассеивался, оставляя лишь грязь с белыми вкраплениями, похожими на угасающие огни надежды. Но и они тоже исчезали.

Энн с визгами влетела в гараж и бросилась на шею Леше, едва не сбив с ног.

— Мы играем на разогреве у "Истерики"! — выкрикнула она.

— Что?!

Хор голосов перекрыл такой мощный бас, что ребята зажали уши — Серж забылся и проорал вопрос, не отстранившись от микрофона.

— Ты шутишь? — охрипшим голосом почти прошептал Вик, когда звон в ушах стих.

— Нет.

Энн подошла к брату и сквозь просочившиеся слезы счастья прошептала на ухо: "У нас получилось!" Вик так сильно обнял сестру, что она вскрикнула. От яркой вспышки радости потемнело в глазах, он едва устоял на ногах и зарылся лицом в ее мягкие волосы под изумленными взглядами друзей. Ни для кого их трепетное отношение к "Истерике" не было секретом, но ребята опешили от диких объятий, в которых брат с сестрой душили друг друга.

— Энн? — осторожно Леша похлопал девушку по плечу и тут же отнял руку, будто от хищной красивой кошки, которую хочется погладить, но боязно. — Так когда концерт-то?

Медленно освободившись от тисков брата, Энн обвела гараж горящим безумным взглядом, на ее лице играло подобие улыбки, больше похожее на оскал чудом победившего в драке зверя.

— Через месяц, пятнадцатого, — неестественно спокойно ответила она и тут же властно вздернула подбородок. — Давайте работать.

С сет-листом вопросов не возникло, лишь пять песен были отшлифованы до машинальности. К концу репетиции "Undead" стал их ненавидеть, а пальцы могли безошибочно вывести партии даже на воздухе вместо инструментов.

— Я больше не могу, не хочу, не буду, — взмолился Серж, получив по пальцу порвавшейся струной.

— Хорошо, — устало сказал Вик, он сам уже впал в прострацию исступления. — Завтра продолжим.

У музыкантов не хватило сил даже добраться до бара, поэтому они взяли пива и пристроились в ближайшем дворе на лавочке под покровом прорезанной звездным светом темноты. Жильцы подъезда недовольно ворчали, проходя мимо пятерки студентов в черных одеждах, и принимали их то за сектантов, то за сатанистов. Но музыканты не обращали внимания на глупость простых людей — Россия соткана из предрассудков и этим сильна. На этой земле нет лучшего стимула для великих свершений, чем слова "нельзя" и "не правильно".

После обсуждения на тринадцатый раз предстоящего выступления Леша спросил:

— Энн, скажи, ты убиваешься по "Истерике" или по Лестату?

— Я не убиваюсь по Лестату, я его люблю, — спокойно ответила девушка, словно разговор шел о погоде или нерушимых истинах.

— Но что в нем такого? Да, признаю, красивый мужик, но ты ведь не знаешь, какой он по жизни. Может, это такая сволочь, каких мало. Может, он пьет постоянно и поднимает руку на женщин. Ты смогла бы это стерпеть?

— Он не такой, — мысли об идеале вызвали легкую улыбку, которая мимолетным лучом скользнула по губам Энн. — Иначе не писал бы такие песни. А если ты и прав, мне все равно. Я пошла бы за ним куда угодно.

— А если бы он приказал тебе прыгнуть с крыши небоскреба? — зло спросил гитарист и выбросил окурок в белеющий островок чудом выжившего снега.

— Прыгнула бы, — ответила Энн, не задумываясь. — Но сначала сбросила бы его, чтоб не жалеть ни о чем, оставленном в этом мире.

Леша переглянулся с сидящим рядом Джоном и тихо выругался. Ему нравилась эта девчонка с ангельским голосом и темным сердцем. Он не был готов прыгнуть за ней с небоскреба, но сделал бы все, чтоб не допустить ее падения.

* * *

Лестат видел перед собой небо. Бескрайнее, как мечта. Заполненное темными пухлыми облаками. Мелкие снежинки беззвучно разбивались о бетон, оставляя мокрые следы. Те, которым удавалось пролететь, минуя край крыши, сбивались в стаи где-то у подножия девятиэтажки и превращались в зыбкую белую вату. Круговерть белого и черного вокруг успокаивала. И было так хорошо стоять под порывами ветра на самом краю крыши. Для этого Лестат и привел сюда Нику. Ему хотелось поговорить с ней, не замыкаясь в рамки городских стен, оставив их далеко внизу. Только так можно быть по-настоящему откровенным.

— Эти облака похожи на души, — произнес он. — Темнота, расползаясь от самого сердца, теряет свой цвет и по краям превращается в белизну. Эта белизна мнима, она создает иллюзию спокойствия, даже когда темнота плачет.

— Ты прав, — Ника запрокинула голову и зажмурилась от пробившегося солнца. — Люди так же скрывают свое истинное лицо. Леста, а ты тоже притворяешься?

— Все притворяются, — ответил он и сел на самый край, свесив ноги в пустоту.

— Даже сейчас, когда мы одни?

Она села рядом. Слишком редко у них выдавалась минута для разговоров о важном не для внешнего мира. Слишком редко они не спешили жить, позволяя себе распутать мысли и высказаться.

— Сейчас мне это незачем, — пожал плечами Лестат и с его пальто вихрем слетели сонные снежинки. — Тяжело всегда скрываться под масками. А ты?

— Я тоже. Чтобы притворяться, надо об этом думать. А я сейчас думаю только о нас.

— И что ты думаешь? — неизбежно как рассвет наступал момент истины и Лестат даже испугался.

— Я думаю, что мы с тобой никогда не были близки по настоящему, но всегда понимали друг друга. Я не могу это объяснить и вряд ли кто-то сможет.

— Лил это удалось.

— Как? — удивилась Ника, для нее сама Лилит оставалась задачей, решить которую она уже не пыталась.

— Лил делит людей на Тьму и Свет, и мы с тобой попадаем в одну категорию.

— Тьма?

— Да. Две пустоты, одинаковые пустоты, нам просто нечего дарить друг другу.

Он замолчал в ожидании ответных слов. Даже прощание прозвучало бы предсказуемо и логично, но так страшно оставаться в одиночестве.

— Я не хочу терять тебя, Леста, — ее слова бальзамом пролились на его уже остывающее сердце. — Кто-то из нас должен измениться. Я... я попробую.

С плеч Лестата скатился тяжелый камень отчаяния. И он готов был бросить весь мир к ногам женщины, смахивающей с щек то ли снег, то ли слезы. Впервые он почувствовал, что действительно необходим ей, и старые грехи, подобно субмаринам, вспыли из глубин совести. Больше никогда он не предаст жену.

Слишком тяжело дались Веронике эти слова. Но сорвавшись, они замели легкую дорогу назад, оставив лишь извилистую, полную камней и оврагов тропинку вперед. Она попробует, она сделает все, что сможет для преодоления себя.

— Леста, — нарушила затянувшееся молчание Ника, — а что сама Лил? Что внутри нее?

— Она постоянно тянется к Тьме, — ответил Лестат и облегченно вздохнул, благодарный за смену темы. — Неприятие солнечного света, эти вечно закрытые шторы и темные очки...

— Очки-то для нас необходимость, — отмахнулась Ника. — Представляю реакцию какого-нибудь Ивана Ивановича, который мнит себя пупом земли, если узнает, что доверил свое "безмерное", — Ника пальцами показала кавычки, — бабло девке, скачущей по сцене в черных чулках и разбивающей гитары об ударную установку.

— Да, в тот раз они с Брюсом разошлись не на шутку, — рассмеялся Лестат, вспомнив один из лучших концертов "Истерики". — Гитара-то ладно, а вот бас хороший был.

— Ты и сам был неплох. Не бросил бы в толпу стойку, и ребята ушли б со сцены поспокойней.

— Ладно-ладно, — смутился Лестат, — не о том говорили. Очки Лил и до большой сцены носила постоянно. Понимаешь, к Тьме стремятся, когда Света слишком много, когда он становится болезненным. Я не знаю, откуда она и кем была до приезда в Москву, но в той, прошлой жизни, о которой она не рассказывает, что-то ее ослепило.

— Может, было слишком много "правильности", рамок. А сейчас она из них вырвалась. Свет — это как в религии праведность. Когда живешь праведно по своей воле — все хорошо. А вот когда тебе эти догмы навязывают — рано или поздно пускаешься во все тяжкие.

— Ты права. Ты как всегда права, моя...

— Не продолжай, засранец, все мы от обезьян произошли, — Ника, смеясь, зарылась лицом в лацкан пальто мужа. — Да и не так уж я стара. Леста, а если тянешься к Тьме, что должно быть внутри?

— Наверное, Свет.

— Тогда зачем отрицать то, что у тебя в душе? Не проще ли жить, в гармонии внутреннего и внешнего.

— Человек всегда ищет парадоксы, — ответил Лестат, поднимаясь. От долгого сидения на бетоне он продрог, а ноги затекли и отказывались разгибаться. — Если есть Свет — раздаривает его, если только Тьма — притягивает лучи, стараясь осветить душу.

— А Лилит?

— Она — Ангел, который ищет возможность пасть.

Они стояли на крыше здания, подвал которого был для них вторым домом. "Невский" стал пристанищем, крепостью, где можно забыть об окружающем мире и полностью отдаться мыслям. Мыслям о Свете, который неумолимо бил снаружи, и Темноте, беснующейся внутри.

* * *

— Давай, поднимайся и вылазь из своей конуры, на улице первый снег! — Лекси, не разуваясь, вошла в комнату и возмущенно уставилась на Лилит. — Да твою мать! Время уже три часа, а ты еще в кровати?!

— Отстань, — Лилит даже не открыла глаза, только отвернулась лицом к стене.

Ураганом пролетев по квартире, Лекси раскрыла все окна и остановилась посреди комнаты, настороженно оглядываясь.

— Чую, мужским духом пахнет. И кто здесь был?

— Алекс, — донеслось из-под завала подушек.

— Алекс?! — такого ответа Лекси не ожидала. Но не имя возмутило ее, а облако апатии, кружащее над кроватью туманом застоявшегося сигаретного дыма. Ни разу Лекси не видела, чтобы самоуверенная и эксцентричная Лилит впадала в безразличие после встречи с мужчиной. Подобное случалось только с ее игрушками на одну ночь. Скинув пальто, Лекси уселась на кровать и сдернула одеяло на пол. — Какого черта? Ты что к нему на концерт поперлась?

Она добилась своего, Лилит вышла из комы и села на кровати, потирая виски. От долгого лежания голова казалась чугунной чуркой, набитой тяжелым месивом.

— Не ездила я к нему, — устало ответила Лилит и потянулась к сигаретам, но Лекси шлепнула ее по ладоням и отбросила пачку к одеялу. — Мы случайно в "Кардинале" встретились. А потом он сам приехал. Лекси, это какое-то помешательство. Меня тянет к нему, как магнитом.

— Your pain ain't love. Can't you see he's the heartless3.

— Да знаю я. Просто он... — она задумалась, подбирая слова.

— Он дьявол с лицом ангела, а ты ангел с мозгами человека, точнее с их отсутствием, — закричала Лекси так, что Лилит вжала голову в плечи. — Только вот angels fall first4.

— Чего ты от меня хочешь? — Лилит уже отчаялась отвязаться от подруги и готова была сделать все, что угодно, лишь бы ее оставили в покое, наедине с грустью упиваться самоистязанием.

Но Лекси такой расклад не устраивал.

— Хочу, чтобы ты встала, удалила его нытье из плей-листа и пошла со мной гулять, — властно заявила она и в доказательство своих слов дотянулась стройной ножкой до кнопки "Power" системного блока.

— А вот так делать больше не надо, — попросила Лилит, когда компьютер обиженно замолчал и, наскоро попрощавшись, потух. — Лекси, я не хочу никуда, правда.

— Приехали, — констатировала блондинка и растянулась на кровати, обвив талию подруги руками. Угрозы и резкость вряд ли помогут расшевелить ледяную статую, а вот нежностью отогреть попробовать стоит. — Все так серьезно? — спросила она, прижимаясь посильнее. — Вы ведь виделись всего два раза.

— Наверное... не знаю... я совсем запуталась, — рука легла на золотистые волосы, которые тонкими нежными нитями окутали пальцы, источая нежный запах.

— Лил, что он тебе сказал, что ты так убиваешься?

— Он звал меня с собой.

— А-а-а. И чего ты не поехала? Собирайся и дуй на месяц или на два. Концерт пятнадцатого отменили, мне менеджер клуба звонил — у них какие-то проблемы. В Арте и без тебя справятся, не маленькие уже. Давай, плюнь на все и оторвись по полной программе.

Лилит удивленно выслушала вдохновенную тираду. Слишком легко Лекси отпускала ее, хотя раньше даже поездки в отпуск порознь обсуждались на повышенных тонах.

— Почему ты хочешь сплавить меня в Финляндию?

— Я хочу, чтобы ты перебесилась, успокоилась и поняла, что он такой же козел, как и все.

Так вот в чем дело. Лилит не нашлась, что ответить. Может, Лекси и права. Может, надо действительно использовать эту возможность, чтобы разобраться в нем и в себе. Но не сейчас. Пусть пройдет хотя бы месяц, вдруг омут исчезнет сам собой. Решение оказалось столь простым, что в Лилит проснулась жажда жизни. Так открывается второе дыхание у измученного пловца, когда на горизонте появляется берег. И сразу захотелось дышать, работать, думать о чем-то другом.

— Лекси, ты говорила, что пятнадцатого у нас на разогреве какие-то новички должны были выступать. Кто они?

— Ага, — отозвалась блондинка и довольно улыбнулась. Ей удалось вернуть истукана к жизни. — Я тебе диск принесу. Запись, правда, паршивая. Но они классные. Молодые-е-е. Амбиций выше крыши. Даже название себе придумали — упасть-не встать — "Undead". Хотя если верить тому, что вместе играют всего два месяца, ребята далеко пойдут. Играют в вашем стиле. Девчонка поет здорово.

— "Undead", говоришь, — усмехнулась Лилит. — Еще одни жертвы вампиризма.

— Ой, на себя посмотри. Кстати, вы с Лестатом правда не сговариваясь такие имена взяли?

— Правда. Что он, что я с этими никами по Интернету ходили. А потом прилипло.

— А я бы хотела с настоящим вампиром встретиться, — мечтательно произнесла Лекси. — Только, чтобы он красив был, как Дьявол. Влюбился бы в меня без памяти и тоже вампиром сделал.

— Зачем тебе это?

— А ты представь, бессмертие — это же вечность, можно не заботиться о бесцельно прожитых днях. Все равно времени впереди неограниченное количество.

— Тебе быстро надоест, — сказала Лилит, вспомнив недавно открытые параллели. — Бессмертие — это наказание. Это потеря всех целей. Отсутствие смерти — это отсутствие смысла жизни.

— Для тебя смерть — это смысл жизни?

— Нет, это стимул сделать то, что останется после.

Несколько минут они лежали молча и думали каждая о своем. Внезапно Лекси вскочила со словами "у меня появилась идея!", схватила телефон и исчезла в кухне.

— Поднимайся, — выпалила она, вернувшись в комнату, и принялась рыться в шкафу.

— Что ты делаешь? — ошарашено спросила Лилит.

— Смотрю, что бы тебе надеть. О, блин, ты где такое чудо достала? — Лекси вертела в руках, примеряя на себя, длинное белое шелковое платье, сшитое подчеркивать каждую линию силуэта.

— Не помню. Я все равно в таком не хожу, если хочешь, забирай себе, — ответила Лилит и спрыгнула с кровати. — А куда мы собираемся?

— Я подумаю над твоим предложением, — сказала Лекси, вешая платье на место, — а поедем мы к "Undead" на репетицию. Посмотрим, послушаем, ты посоветуешь если что не так. Чует моя меркантильная душонка, что на этих ребятках можно будет реально бабла скосить, если взять над ними шефство.

— Ты когда-нибудь думаешь о чем-нибудь, кроме денег? — крикнула Лилит, умываясь.

Лекси зашла в ванную комнату и, бросив на стиральную машину выбранную одежду, принялась расчесывать подруге волосы.

— Только о тебе, my darling, — игриво пошептала она и нежно провела языком дорожку на шее девушки.

В который раз Лилит поймала себя на мысли, что играть ею, как куклой, удавалось только Лекси. До появления Алекса.

До гаража "Undead", девушки добирались долго и десять раз пожалели, что не могут воспользоваться метрополитеном. Даже шестьдесят километров в час на магистрали уже лихачество. Особенно в час пик. Со всех сторон зажимали вереницы плетущихся машин, которые пыхали столпами выхлопных газов и настолько раздражали Лекси, что блондинка принялась материться на манер негров из американских комедий.

— Да успокойся ты, — не выдержала Лилит. — Никуда твои вампирята не денутся.

— А вдруг, — отвлеклась от очередной жертвы Лекси. — Они такие сладкие, вдруг кто уведет.

— У-у-у, тебя на сладенькое потянуло, — не скрывая издевки рассмеялась Лилит. — Не рановато ли на молодняк кидаться, а?

Лекси обиженно надула губки и кокетливо посмотрелась в зеркало дальнего вида. Отражение ее вполне устроило и, послав ему воздушный поцелуй, блондинка игриво передернула плечами.

— Двадцать пять — самый вкусный возраст, когда накопленный опыт и мудрость просятся выйти на арену жизни. Некоторые заводят детей, а мне очень хочется красивую живую куклу, капризную и милую.

Лилит лишь воздела глаза к задымленному небу в беззвучной мольбе миновать подобные прихоти.

Наконец, машина свернула с душной магистрали на ухабистый асфальт старого дворика и остановилась у гаража. Как только они вошли внутрь, Лилит пожалела, что поддалась на эту затею. Начинающие музыканты были готовы к визиту Лекси, но появления Лилит никто не ожидал. В тесном гараже началась суматоха сродни панике, со всех сторон сыпались комплименты, предложения сесть сюда, или лучше сюда, и Лилит безумно хотелось заблокировать уши от потока голосов, закричать "Успокойтесь!". Но она приклеила улыбку на губы и сквозь черные стекла очков разглядывала инструменты пока не столкнулась взглядом с неподвижной статуей.

Как только отворилась дверь, Энн едва не задохнулась. Взволнованный ажиотаж, созданный друзьями вокруг гостей, лишь добавил тревоги. Путаясь в мыслях, она переводила взгляд с Лилит на Вика, который замер так и не прикурив сигарету. Лишь когда зажигалка выпала из его онемевших пальцев под перекрестным взглядом Лилит, Вик сумел выдавить "Здравствуйте" и тут же забился в угол с гитарой. Его трясло, как в лихорадке.

— Ну что, ребята, сыграете нам? — спросила Лекси и уселась на кушетку. Она купалась во внимании и чувствовала себя королевой, будто маленький гараж был огромной залой дворца с высокими потолками и огромной хрустальной люстрой на тысячу свечей вместо куцей лампочки.

Словно встревоженные муравьи музыканты разбежались по своим местам и Лилит последовала примеру подруги, осторожно скользнув между динамиком и подставкой с клавишными к кушетке. Проходя мимо Вика, она даже среди общего гама услышала насколько тяжело воздух проходит к его легким.

— Знаешь, — остановившись прошептала она. — Сбываются лишь те мечты, которые балансируют на грани, не пересекая ее. Потому что за чертой обычно пропасть, — она сняла очки и легко коснулась его руки. — Я тебя узнала.

Вик еле удержал в руках гитару. Он смотрел в черные глаза Лилит и не мог произнести ни звука. Его била мелкая дрожь, руки стали мокрыми, а мысли исчезли вообще. Из оцепенения парня вывела тронувшая за плечо рука Энн.

— Вик, мы начинаем.

Джон дал отсчет. От безумного волнения вместо музыки получалась какофония. Серж не успевал за ударными, сбивая этим Лешу. Вик дрожащими руками выводил коды, промахиваясь по ладам. Энн тоже фальшивила, голос срывался в самых неподходящих местах, и это только усугубляло ее состояние. Первую песню они отыграли так, словно впервые увидели друг друга. Джон опустил палочки и с наигранным весельем сказал:

— Вы прослушали композицию под названием "Пьяные тараканы собрались догнаться пивом". А сейчас мы попробуем выдать что-нибудь стоящее.

Но как они ни старались, вторая попытка оказалась не лучше первой. Наблюдая сквозь полосу серого сигаретного дыма за напряженными лицами музыкантов, Лилит не выдержала.

— Погодите, — ее голос заставил инструменты замолчать. — Вы не играете, вы насилуете куски пластика и металла, выжимая звуки. А на сцене главное — это забыть, что ты человек. Нужно слиться со своим инструментом. Стать его частью. Неотделимой. Вы должны отключиться от своего "Я" и обратиться в поток энергии. Только так можно что-либо сказать нотами, когда они станут естественным и единственным способом разговора.

Эти слова произвели должное впечатление. Словно прикоснувшись к волшебному источнику, музыканты замерли и каждый искал в себе отголоски чудесного знания. Это было похоже на транс. Наконец, Вик зажал зубами медиатор и начал тихонько перебирать струны. "Смерть поэта" негласно считалась лучшей песней в репертуаре. Плавная мелодия как будто окутала помещение, смешавшись с сигаретным дымом. Энн закрыла глаза, вызвав в памяти образ Лестата. Сейчас для нее существовало только это лицо и музыка. Вик же наоборот старался забыть, что женщина его мечты сидит рядом, он вспомнил состояние, в котором писалась эта песня, и позволил вернувшемся эмоциям полностью затуманить мозг.

Результат ошеломил. Красота мелодии, пропитанная слезами, тоской и безысходностью, уводила настолько далеко, что терялось ощущение реальности. Лилит откинулась к стене. Она понимала, что эта песня была написана Виком для нее. Слишком сильно перекликались слова со строками письма, которое она помнила до сих пор. Но сейчас ей не удавалось думать об этом симпатичном мальчишке. Единственный объект ее мыслей испепелял память зеленым взглядом.

"Я хочу не остаться в том мире, где нет тебя рядом.

Я сжигаю листы, оставляя лишь строки во имя тебя.

Умирать не так страшно, как жить без любимого взгляда,

Умирать — это путь в твое сердце... "

Лилит втянула дым, глядя тлеющий ствол сигареты. "Прав мальчишка, — подумала она. — Чертовски прав. Любовь — это смерть". Слишком часто в последнее время возникает эта параллель. Настолько часто, что два понятия слились воедино, растворились друг в друге. Кружась в безумном танце они манили Лилит за собой, не давая даже возможности отступить. Откуда взялась столь могучая сила? Почему обнаружила себя лишь сейчас? Может, потому что Лилит наконец осознала, как отчаянно хочет умереть? Да, теперь она была готова к этому. Но все еще жила, хотя это состояние больше походило на кому. Все органы функционируют, сознание работает, кровь течет по венам. Только глаза не хотят открываться. Организм борется за жизнь, а сердце уже готово отдаться смерти. Не хватает одного шага. Шага извне. "Нет, мальчик, у нас с тобой ничего бы не получилось. Мы слишком похожи, — подумала Лилит и жестоко смяла сигарету в пепельнице. — Что я тогда тебе ответила? Смерть разделяет сердца? Точно. Только вот это не мои слова, а Лестата. И мне самой в них ой как хочется верить".

Еще несколько композиций безупречной волной разлились во времени, перебросив из дня в поздний вечер. Уходя, Лилит не оставила ни одного автографа, как музыканты ни просили, только заверила, что следующий концерт не пройдет без участия "Undead".

— Ну и как тебе ребятки? — спросила Лекси по дороге в "Невский".

— Потенциал огромный, — ответила Лилит. — Пусть сыграют на разогреве. Только в первый и последний раз.

— Это почему? — изумленно воскликнула блондинка, для нее "Undead" были самородком, необработанным алмазом огромной величины.

— Потому что я так сказала, — отрезала Лилит, но тут же осеклась, заметив как на лице подруги удивление сменяется возмущением. В такие моменты лучше объяснить, чем потом терпеть упреки и доказательства неправоты. — Помнишь, мы как-то в "Кардинале" играли? Я еще сет-лист поменяла.

— Да-а-а, — протянула Лекси, пытаясь понять причем здесь непримечательный проходной концерт. — Это когда какой-то псих тебе записку сунул?

— Точно. Так вот этот псих — Вик, их гитарист.

— Да ну? Серьезно, что ли?

— Абсолютно. А Энн, кажется, та самая девчонка, которая Лестату в любви признавалась.

— Вот блин, — досадно всплеснула руками блондинка, отчего машина дернулась. Какими бы замечательными ни были "Undead", близкая дружба со столь отчаянными фанатами никогда не сулила ничего хорошего, и Лекси это понимала. Не зря она на каждый большой концерт обносила "Истерику" плотной стеной охраны, пытаясь уберечь музыкантов от отстриженных прядей, разорванной одежды и прочего членовредительства. — Надо еще с Лестой поговорить, может, вообще их выпускать с вами не стоит.

— Я ж им пообещала. В конце концов, ничего страшного в этом нет, — Лилит пыталась успокоить скорее себя, нежели особо трепетного в подобных ситуациях менеджера. — Просто я чувствую себя в их присутствии нехорошо.

Озадаченность мигом слетела с блондинки и она рассмеялась. Весело, заливисто, заразительно как умеют только дети и никак не желавшая взрослеть Лекси.

— Пора бы уже привыкнуть к массовому проявлению любви. Звезда ты моя!

— Да ну тебя, — отмахнулась Лилит и, поддавшись очарованию смеха подруги, улыбнулась. — Смотри за дорогой лучше, иначе досмеемся.

* * *

Когда гаражная дверь закрылась со скрипом за гостями, и улица донесла шум удаляющегося автомобиля, стены содрогнулись от громкого крика. Начинающие музыканты не могли и не собирались скрывать свои эмоции. Напряжение, в котором они находились все это время вырвалось наружу в обличии восторженных воплей, неистовых объятий и коллективных прыжков до потолка. Лишь Вик не участвовал во всеобщем ликовании. Он подошел к дивану, упал перед ним на колени и прижался лицом к тому месту, где сидела Лилит.

— Вик, ты чего? — спросил Леша, падая на кушетку.

— Не смей! — Вик вскочил на ноги и, схватив гитариста за грудки, скинул на пол с такой силой, что Леша стукнулся головой о микрофонную стойку. — Не смей осквернять своей задницей место, где сидела она!

Все в недоумении уставились на Вика. Он выглядел как разъяренный ротвейлер, приготовившийся к прыжку на врага. Его глаза метали молнии, рот скривился от ярости, а кулаки сжались. Придя в себя от неожиданного падения, Леша поднялся и заломил Вику руки, не позволяя вырваться.

— Ты что с ума сошел? Ты что себе позволяешь?

— Она моя, понял! — извиваясь и корчась от злобы кричал Вик. — Никто не имеет права даже приближаться к Лилит! Я убью любого, кто попробует это сделать!

Ему все же удалось сбросить хватку Леши, отбросив гитариста на ударную установку. Обведя всех угрожающим взглядом, Вик выскочил из гаража, оставив шокированных друзей наедине с изумлением. Радость музыкантов испарилась вместе с ним. После долгого молчания, Серж спросил:

— Энн, что это значит?

— Он влюблен в нее до безумия, — девушка осторожно опустилась на шаткий стул и подкурила сигарету. — Я сама боюсь его в момент приступа. Когда мы возвращались с феста в Финляндии, он говорил, что убьет лидера "Sacrament", потому что тот обнимал Лилит. И самое страшное то, — Энн подняла глаза, полные уверенности и грусти, — что он действительно может это сделать.

— А ты не пробовала его к доктору сводить? — осторожно спросил Джон, помогая Леше подняться.

Гитарист потирал ушибленное бедро и тихо матерился.

— Ему точно лечиться надо!

— Я боюсь даже думать об этом, — ответила Энн. — К тому же, я его понимаю. Хотя никогда не смогу пойти на крайности.

Больше никто не задавал вопросов, лишь страх повис под потолком тонкой пленкой. Страх перед безумцем вперемежку с пониманием, насколько он нужен группе.

Вик влетел в свою комнату и хлопнул дверью так, что от косяка отлетел большой кусок штукатурки. Он метался по комнате, сбрасывая на пол все, что попадалось под руку. В разные стороны летели листы и вырванные из книг страницы, его ноги путались в свалке одежды, даже полки с сувенирами он сорвал со стен, и маленькие статуэтки рассыпались осколками по линолеуму. На шум прилетела мать — высокая полная женщина с печатью сложной жизни на лице — и испуганно замерла на пороге очевидцем стихийного бедствия.

— Пошла вон! — крикнул Вик, бросив в ее сторону дырокол. — Оставьте меня все в покое!

Заламывая руки, несчастная женщина поспешно закрыла дверь и, захлебываясь слезами, убежала в свою комнату. Она боялась сына. Не в первый раз подушка терпеливо впитывала ее горе, лучше любого сейфа сохраняя самобичевание за поломанную жизнь. Мать винила в агрессивности сына лишь себя. Пять лет назад она, выгнав из дома за постоянные измены отца Вика, впервые увидела нездоровый огонь в глазах мальчика. Тогда он просто заперся в комнате вместе с сестрой на несколько часов. А спустя два года, когда женщина решилась привести в дом второго мужа, Вик подрался с новоиспеченным отчимом, пуская в ход не только кулаки, но и попавшийся под руку нож. К счастью, все обошлось. В конце концов была достигнута договоренность не лезть в жизнь друг друга. Лишь одно успокаивало уставшую от жизни женщину — Энн отнеслась к пополнению семьи спокойно. Ее даже радовало присутствие рядом с матерью мужского плеча, и мать была за это благодарна.

Энн осторожно прикрыла за собой дверь и прислушалась. В глубине квартиры раздавалось тихое бурчание телевизора. Крадучись, она пробралась в комнату и ужаснулась. Вик лежал на полу среди хаоса осколков, уткнувшись лицом в клочки бумаги, которые некогда были песнями.

— Мам, что здесь произошло? — спросила она, упав на диван рядом.

— Он сходит с ума, — женщина поспешно поднялась, но Энн уловила порывистое движение платка, смахивающего сочащиеся слезы с пропаханных морщинами щек. — Пойдем, я тебя накормлю.

Отчима не было дома и ужинать они сели вдвоем.

— Дочка, что с Виктором происходит? — спросила мать, наливая Энн сок. По неуклюжести рук, старательному отводу глаз и подрагиванию потрескавшихся и опухших губ, Энн поняла, что мать на грани срыва. Точнее, уже за гранью, когда безысходность взяла верх над сопротивлением и апатия давит свинцовой пяткой на горло.

— Несчастная любовь, — ответила она как можно спокойнее. — Ты же сама понимаешь, что это сложно.

Со всей тяжестью прожитых неприятностей мать опустилась на табурет.

— Может, поговорить с этой девочкой? — с мольбой обреченного в голосе спросила она. — Пригласить ее на ужин? Энн, ты ведь можешь помочь брату. Даже если у нее есть другой мальчик, это не проблема. Пусть придет в гости, как будто к тебе...

— Мама, — Энн отложила вилку, видеть муки истерзавшей себя матери она больше не могла, — эта "девочка" — звезда. Она песни поет, понимаешь? Она никогда не придет просто так в гости. Ей Вик абсолютно параллелен.

— О Господи! — только и могла ответить женщина.

— Как раз наоборот, мама. Она — Дьявол в юбке.

Больше ни слова не услышали поникшие на подоконнике кухни фиалки, только размеренный стук вилки о фаянсовую гладь тарелки, но и они вскоре прекратились. Через несколько минут из-за закрытой двери послышались тихие звуки гитары, Энн редко бралась за струны, но порой холод клавиш не мог передать остроту льда, царапавшего сердце. И струны рыдали натянутыми нервами. Вик даже не проснулся, напротив, перевернулся на спину, раскинув руки, словно пытался объять воздух. А Энн отдалась пальцам, теперь она боялась встречи с Лестатом, не зная, что сделают с ней его глаза, оказавшись столь же близко, как черные дыры, окончательно разрушившие волю ее брата.

Под плавную мелодию мать сидела за столом, обхватив голову руками, и плакала. Слезы безысходности — самые горькие, потому что не дают успокоения. Особенно, когда дело касается детей.

* * *

Ее уже начало тошнить от повторяющейся музыки, но выключить "Sacrament" Лилит не решалась. Ей одинаково хотелось по-детски глупой выходки и покоя дивана, хотелось утонуть в разврате и уединения. Противоречивые желания разрывали, заставляли метаться по комнате, танцевать, прыгать на диване и падать в бессилии на пол, пуская молчаливый дым в потолок. Как никогда сильно Лилит чувствовала себя тенью в ярко освещенной городской квартире. Повинуясь минутному порыву, она распахнула створки балкона и вскочила на подоконник. Даже ночной воздух замер в это мгновение. Внизу, совсем близко и так далеко, искрился точками мокрый асфальт. Всего один шаг, и мимолетное падение разобьет сомнения как стеклянный шарик, но Лилит не собиралась прыгать. Ей нравилось выситься над землей, разглядывая длинную тень, что легла внизу, возвеличивая небольшую фигуру до гигантского силуэта.

"Дураки вы, — подумала Лилит, вспомнив вчерашнюю поездку к "Undead". — Какие же вы дураки! Видите лишь огромную тень и не понимаете, что именно свет прожекторов делает нас величественнее. А стоит надеть черные очки, чтобы не ослепнуть от лучей, и можно разглядеть насколько мы ничтожны и малы. Насколько мы люди".

Неожиданный звон едва не столкнул ее вниз, но Лилит удержалась. Настойчивый мобильник орал все громче, требуя внимания. Лилит спрыгнула в квартиру и даже не удивилась высвеченному экраном номеру.

— Доброй ночи, — выдохнула она в трубку, мысленно распрощавшись с покоем.

— Только не говори мне, что у тебя нет настроения, — возмущенно прокричала Лекси. Слова и тон блондинки не сулили ничего хорошего.

— Что за пожар?

— У тебя есть ровно пять минут, чтобы собраться, — авторитетно заявила Лекси. — Я стою внизу. И не вздумай напяливать свои траурные шмотки и рисовать маску смерти на фэйсе. Все поняла?

— Да уж, — ответила Лилит коротким гудкам.

Темно-синий "Шевроле" замигал в темноте фарами. Не впуская Лилит в машину, Лекси жестом приказала распахнуть пальто.

— Пойдет, — блондинка довольно кивнула, оглядев обычные джинсы и топ на подруге. — Запрыгивай.

— Куда мы едем? — перекрикивая орущий в машине "W.A.S.P", спросила Лилит.

— Выбивать из твоей башки финский бред, пока он мозгами по асфальту не размазался.

— Не надо делать из меня идиотку, — Лилит начала злиться. — Я не собиралась прыгать.

— Ну-ну, конечно. Впрочем, неважно. Мы едем в "Body & Soul", детка!

— Что ж ты сразу не сказала? — воскликнула Лилит. Настроение моментально взлетело, приятно щекоча нервы предвкушением развлечений. — Я бы не куталась так в одежду.

— Ты и так чертовски соблазнительна. Для меня по крайней мере.

За эту улыбку Лилит всегда готова была отдать день, небо и ветер в придачу.

— А остальные меня слабо волнуют, — ответила она.

Гей-клуб "Body & Soul" был излюбленным местом Лекси. Царившая здесь атмосфера вседозволенности и раскованности вызывала в ней неуемную жажду секса и любовь к жизни. Взяв по коктейлю, девушки поднялись на балкон, с которого открывался потрясающий вид на танцпол и сцену.

— Видишь вон ту парочку, у дверей? — Лекси указала на двух парней, выясняющих отношения, у входа в зал, — как они тебе?

Лилит оглядела мальчишек. Один, лет двадцати пяти с прямыми темными волосами по плечи и лицом искусителя, распинал ангелоподобного блондинчика, явно не старше восемнадцати. Завитки его волос обрамляли нежное личико с огромными глазами. Мальчишка был расстроен и видимо безуспешно пытался оправдаться.

— Да-а-а, — протянула Лилит, — мальчики ничего. Ты которого из них на себя берешь?

— Наверное темненького, — после недолгого колебания ответила Лекси.

— А как же любовь к сладким мальчикам?

— Гораздо приятнее будет отобрать его у тебя, нежели получить сразу, — плотоядно улыбнулась Лекси и, обхватив за талию, потянула Лилит вниз.

Пробравшись через разгоряченные тела и пылкие взгляды, они остановились немного поодаль.

— Действуем как обычно, — шепнула Лекси.

Съем мальчиков в гей-клубе давно превратился в ритуал. Каждое слово, движение и жест были отработаны до мельчйших подробностей и никогда не давали сбоя. Лилит подошла очень близко к парням и, прислонившись к стене, направила заинтересованно-нежный взгляд на брюнета, играя полуулыбкой в уголках губ.

— Ты что-то хотела? — спросил он, наконец оторвавшись от своей жертвы.

Не сводя с брюнета взгляда, Лилит демонстративно взяла блондина за руку.

— Его, — ответила она.

Блондин руку не вырвал и торжествующе глянул на своего друга. Типичная реакция новичка — завоевать девушку нетрадиционной ориентации почти подвиг, особенно если не знаешь для чего в гей-клубы натуралки ходят парами. Брюнет не сразу, но подавил растерянность и наглым тоном спросил:

— Боюсь, я вынужден тебе отказать, этот мальчишка — мой.

На его плечо легла рука Лекси. Повернув к себе недоумевающего брюнета, она улыбнулась, заиграв ямочками, и достаточно громко, чтобы было слышно остальным, сказала на ухо:

— А нам так необходимо присутствие мужчин. Неужели вы откажете?

Брюнет перевел взгляд на Лилит, которая уже вовсю играла с кудряшками блондина и что-то нежно шептала ему на ухо.

— Может сначала по коктейлю? — предложил он и демонстративно обнял Лекси.

Девушки торжествующе перемигнулись. Какая разница, что движет их добычей — желание переспать с двумя красотками или досадить друг другу — эту ночь никто никогда не забудет.

В клубе они задержались ненадолго и через полчаса ехали к Лекси. Впустив гостей, блондинка зажгла по всей комнате свечи, которые легли мягким светом по темным стенам, отражаясь в стеклянных рамках картин с изображениями мужчин и женщин в мазохистских порывах стягивающих себя лентами, наручниками и покрывалами. Огромная трехспальная кровать в центре комнаты, укрытая багровым атласом, примялась от тяжести трех открытых бутылок вина и четырех бокалов. Видимо, Лекси заранее знала, чем закончится поездка в клуб. Она включила музыкальный центр, и по комнате разлился голос Брайана Молко под ритмы Тимо Мааса.

— It's the first day of the rest your life, — повторила Лекси вслед за британским эльфом. Она притянула к себе брюнета Влада и впилась в его губы. Лилит с блондином-Крисом уже разливали вино по бокалам.

— Вы с Владом очень красивая пара, — шепнула Лилит, аккуратно касаясь губами уха Криса. От этого прикосновения по его коже забегали мурашки, а кончики пальцев отозвались покалыванием. Он провел тыльной стороной ладони по плечу девушки и прижался губами к ее шее. Руки описывали немыслимые фигуры на телах, губы не разлучались ни на секунду. Лекси подвела к кровати Влада и, усадив его рядом с Крисом, сама вырвала Лилит из объятий, завладев губами подруги. Зрелище поцелуя двух красавиц произвело впечатление на мальчишек. Они припали друг к другу, забыв о произошедшей ссоре, в безумном порыве стягивая одежду. Лилит утянула Лекси в центр кровати. Сидя на коленях в сплетениях объятий, они являли собой живую скульптуру безумного художника, обожавшего красоту женского тела. Обнажившись полностью, Влад с Крисом принялись раздевать девушек. Их поцелуи блуждали по губам, пробуя каждые на вкус. Что значат законы и запреты, когда в связке тел невозможно понять, какие ближе? Когда ступни запутались в скользком атласе, а ногти нежно оставляют полосы на плечах и спине? Упав на пол, звякнули и разлетелись мелким крошевом бокалы. Винный дождь не успевал высохнуть на телах. И плевать, что кожа стала липкой — это лишь сближало их, связывало еще одним узлом. А голос Брайана Молко, поставленный на бесконечный повтор не оставлял сомнений, что дикие танцы продлятся до утра.

5.

Казалось, что ветер способен выдуть душу. Жмурясь от слепящего солнца и летящей навстречу пыли, Брюс поплотнее закутался в шарф и ускорил шаг. Оставалось несколько метров, но взбесившийся воздух сбивал с ног. Все, о чем мечтал басист — это теплое вино, горячая сигарета и спокойствие дружеских слов. Домофон, на удивление, работал. Брюс набрал три цифры и шагнул в долгожданное тепло. Подъездная дверь оглушительно захлопнулась за ним, вызвав надрывистый лай псины в одной из квартир.

— Ну наконец-то! Мы уже думали, ты не появишься, — Лестат впустил промерзшего Брюса в квартиру.

— Вам-то хорошо, вы все в одном подъезде живете. А мне аж с соседнего дома идти надо. Привет, девочки, — потирая руки, Брюс, вошел в комнату. — Надеюсь, здесь есть, чем согреться?

— А то! — отозвалась Лилит и достала еще одну бутылку вина.

Бокалы "Истерика" не признавала. Им проще было взять каждому по бутылке, чем возиться с посудой.

— О-о, красненькое, — Брюс довольно зажмурился.

— А ты думал, здесь может быть другое? — Марс всегда слыл ценителем белых вин, но в группе существовало негласное правило: если вино, то красное, если сигареты, то "Marlboro". Как ни странно, на пиво, водку и прочее никаких ограничений и традиций не накладывалось.

Брюс уселся на пол рядом с Лекси, закурил сигарету, хлебнул вина и, блаженно выдохнув, обнял блондинку:

— Ну что еще надо для счастья? — довольно заявил он, вызвав всеобщее веселье. — Кстати, а почему мы здесь тусуемся? Могли бы и в "Невском" собраться, оттуда хоть за добавкой бегать не надо.

— Вот решили квартирник устроить, — Ника отложила в сторону гитару и потянулась к тарелке с бутербродами. — К тому же до "Невского" еще доехать нужно. Интересно, а в том доме квартиры вообще продаются? Взять бы каждому, и одну под офис Арта. Красота!

— Кстати, классная идея, — поддержала Лилит. — Надо будет узнать.

— Ну, за нас.

Все сделали по глотку. Лестат взял гитару и заиграл "Дождь" "ДДТ". Простенькая песня для дружеских посиделок в суровый день, как катализатор умиротворения, расслабляла, настраивала на волну меланхоличной философии. Сквозь тихие разговоры пробился трезвон телефона. Чтобы не мешать, Лилит поднялась и вышла на кухню к смежному аппарату.

— Алло.

— Привет, Лил, это ты? — вопрос на том конце провода вызвал недостаток кислорода. Точнее, не сами слова, а финский акцент. У Лилит подкосились ноги. Она пододвинула табурет и села.

— Да, привет, Алекс.

— Ты мне звонила вчера? Этот номер высветился на определителе, я увидел московский код и решил, что это ты.

— Да, я звонила, — волнение ужом обернулось вокруг шеи и давило, душило до хрипоты. — Просто так.

— Жаль, меня дома не было, — его голос был слишком спокойным, будничным, словно нет между ними ни разделяющих километров, ни связывающих порывов. — Сейчас записываемся, в студии целыми днями пропадаем. У меня период творческой импотенции, поэтому решили записать хотя бы то, что есть, но до альбома серьезно не дотягиваем. А как у вас?

— Все нормально. Сегодня погода мерзкая, и мы собрались у меня, отдохнуть.

— А-а, — Алекс замолчал, казалось на целую вечность.

— Хочешь, чтобы я приехала? — Лилит не ожидала от себя этого вопроса и теперь, прикусив до крови губу, ждала его ответа, как возмездия.

— Когда?

Слишком быстро прозвенело короткое слово, Лилит едва не выронила трубку.

— Завтра, — она больше не скрывала нетерпения. — Или через день, как с билетами получится.

— Ты шутишь?

— Нет.

— Я буду ждать. Запиши мой номер телефона, чтобы я тебя встретил, — слова летели скороговорками, заплетаясь и путаясь на языке.

— Я приеду в "Тавастию". Так будет лучше.

— Как скажешь. До встречи.

Она аккуратно положила трубку. Сердце билось в судорожных припадках. Дрожащими руками Лилит набрала номер аэропорта. Если бы рейса на завтра не было, если бы не досталось билетов или объявили нелетную погоду, она отказалась бы от затеи, оправдываясь типичным русским "не судьба". Но заказ приняли.

Брюс мочил на гитаре какие-то пошлые частушки под всеобщий хохот, но Лилит смешно не было. Она боялась. Заметив застывшую в дверях подругу, Лекси спросила:

— Кто звонил?

— Алекс.

Тяжелая тишина повисла в воздухе, пропитанная изумлением и любопытством. Лилит подсела к друзьям, хлебнула вина и ответила на немой вопрос:

— Я завтра вылетаю в Хельсинки.

Лестат первый нарушил вновь обрушившееся молчание.

— Как? Надолго?

— На неделю. Хотя, посмотрим. Может, меньше.

Брюс отложил гитару в сторону, стукнув ее грифом об журнальный столик, и ладонью подавил обиженные всхлипы струн.

— Девочка, ты хорошо подумала?

— Да, — ответила Лилит, сомневаясь в этом.

— Вот и славно. Ты, главное, вернись.

— К двадцать пятому числу, — добавила Лекси с сарказмом, она не умела скрывать досаду и раздражение.

Марс решил разрядить обстановку очередным тостом "за любовь". Залпом осушив наполовину пустую бутылку Лилит опустила глаза, вертя пальцами перстень. И в этих непроизвольных движениях раскрывалась жестокая внутренняя борьба. Лестат расчехлил свою гитару.

— Как на счет воспоминаний? — спросил он.

— Что именно? — ответила Лилит, принимая от Брюса инструмент.

— "Join Me". Давай, как тогда.

Что ж, вполне подходящая мелодия для мечущегося в нерешительности сердца. Лилит взяла первые аккорды. Почти полтора года назад они играли эту песню "HIM", стоя в подземном переходе под аккомпанемент шагов и дождя. Играли для того, чтобы найти какой-то отклик в глазах проходящих мимо пешеходов. Каждый день они разбирали новые композиции, чаще собственные, но "Join me" оставалась неизменным атрибутом дождливых дней. Может, потому что природа всегда попадала в такт, отстукивая ритм о ступени. А может, потому что это песня слез. Неважно чьих — неба или людей. Песня о надежде, в словах которой каждый из них слышал свое.

"We are so young.

Our lives have just begun.

But already we're considering

Escape from this world.

And we've waited for so long

For this moment to come,

Was so anxious to be together

Together in death.

Won't you die tonight for love?

Baby, join me in death..."5

* * *

В квартире было слишком тихо и холодно. Жесткий ветер прибивал тюлевые занавески к смежным стенам, гулял хозяином по комнатам, внося коррективы в убранство. Его силы хватило скинуть со стола вазу с искусственными розами голубого цвета, и тряпочные цветы разлетелись по полу, проложив дорогу от гостиной к коридору. У порога Энн подняла с пола листок, исчерканный нервными буквами, и, не раздеваясь, прошла в комнату. Вик лежал на кровати, укутавшись в одеяло. Энн закрыла окно сначала в их с Виком комнате, затем в гостиной и включила электроплиту, чтобы немного согреть квартиру. Из сумочки, оставшейся в прихожей, раздались настойчивые трели телефона, изображая полифонией мелодию "Я твоя тень". Спотыкаясь о сброшенные ветром диванные подушки, Энн побежала на звук. Минута разговора, и Вика разбудил пронзительный крик.

— Энн! — испуганно позвал он сестру.

Девушка с разбега прыгнула на кровать и принялась неистово целовать брата в лицо и душить в объятиях.

— Энн! Энн, ты чего? — спросил Вик, безуспешно пытаясь увернуться от сестры.

Она поднялась на кровати во весь рост и торжественным тоном, срывающимся на радостные вопли, провозгласила:

— Двадцать пятое число. Клуб "Night Town"...

— Тебе звонила Лекси?! — крикнул Вик, не дав ей договорить.

— Да-а-а-а-а! — Энн закрыла ладонями лицо, горящее от счастья.

Вик мгновение смотрел на сестру. Новость, в которую еще трудно было поверить, раскатилась по его телу широкой удушливой волной и ударила в грудь. Мысли спотыкались друг о друга, сбиваясь беспорядочной массой, и давили на череп.

— Звони ребятам! Срочно! — он вскочил и бросился к свалке одежды. — Надо успеть.

— Что успеть? — спросила Энн уже набирая первый номер.

— Я написал новую песню, — ответил Вик, путаясь в штанах, которые упорно сопротивлялись надеванию. — Она называется "Без воздуха". Лилит должна это услышать.

Через час "Undead" уже разбирал новую композицию. Жесткая, нервная мелодия с металлическим привкусом истерии сама вела линии аранжировки. На этот раз вокал был мужским — все согласились, что никто лучше Вика не сможет передать настроение, заключавшееся в строчках:

"Задавая ритм сердцу, ты отбрасываешь тень на мою душу.

Я так жду тебя, что время бьет, как плетка.

Черной птицей надо мною твой отверженный богами голос кружит,

Разбивая мои чувства словно стекла.

Ты — мой воздух.

Ты — мой воздух.

И я задыхаюсь"

Строгая удушливая музыка рвала перепонки, играя на нервах. Первым не выдержал Леша. Вырубив примочку, он снял руки со струн и взмолился:

— Я больше не могу!

— Что? — раздраженно гаркнул Вик. — У нас времени мало!

— Я не могу играть. Эта песня.... Она... Какая-то злая.

— Мне тоже так кажется, — осторожно встрял Джон. — Может "I am the Death" сыграем для разрядки? А потом вернемся к "Воздуху".

Ноздри Вика обиженно раздувались, микрофонная стойка едва не трескалась, сжатая его пальцами, но Вик заставил себя успокоиться.

— Хорошо, — ответил он, хватаясь за гитару. — Надо и ее отыграть до автоматизма.

Единственная англоязычная песенка была всеобщей любимицей, благодаря легкости, дерзости музыки и игривости черного юмора лирики. Она представляла собой смесь мелодики глэм-рока и вампирской лирики, а припев простыми словами и тяжелыми рифами создавал атмосферу неизбежного превращения.

"I am the Death.

I am undead, my baby

your life in my cool hand. I wait the night.

I shall come for you.

we shall together. can be

for ever inseparable, my love"6

Написанная после энного количества пива как экспромт, "I am the Death" метила на пост заглавной песни, сместив с пьедестала лидерства даже "Смерть поэта", и в шутку называлась "Новым гимном вампиров". Как и все новички, "Undead" мечтали вписать себя в историю музыки, создать альтернативу существующим традициям. Как это сделала "Истерика", противопоставив готике на "dark revival".

* * *

Хельсинки были в своем репертуаре. Холодные потоки воздуха гудели в ушах и хлестали по плечам так неистово, что для Лилит несколько шагов от такси до дверей клуба показались пыткой. В "Тавастии" царила обычная для позднего вечера атмосфера раскрепощения и всеобщего веселья. Лилит пробилась к барной стойке и заняла единственное свободное место, заказав красного вина. Музыка билась из динамиков, как дикий зверь в клетке. Эта несвобода лишь возбуждала присутствующих, заставляя тела двигаться в исступленных танцах под грозный рык неспокойного животного. Лилит обвела взглядом зал, не встретив ни одного знакомого лица, и, разочарованно вздохнув, зажгла сигарету. Полчаса она прислушивалась к флюидам толпы, пиная в ногах нехитрый багаж — небольшую сумку с вещами первой необходимости. В тревожном ожидании Лилит дала себе слово, что через час-два одинокого сидения в клубе поедет в аэропорт и возьмет билет на ближайший рейс до Москвы. Она только попыталась вспомнить расписание полетов, как чьи-то руки обхватили ее талию, а шея ощутила прикосновение жарко дышащих губ. Вздрогнув всем телом и повернувшись, Лилит увидела Алекса.

— Вот это сюрприз! — сказал он, улыбаясь.

— Для тебя это сюрприз? — его слова шокировали Лилит. Она не могла поверить, что телефонный разговор был розыгрышем, сном или галлюцинацией. В любом случае, этот самодовольный тип еще ответит за свои шутки.

— Я не верил, что ты приедешь, — пояснил он. — Я думал, ты пошутила. Но решил проверить. Надеялся, — глаза Алекса бегали по лицу Лилит и, казалось, не могли найти точку для остановки. Ему хотелось видеть все сразу и до мельчайших подробностей, но этому мешали стробоскопы. — Пошли. Где твои вещи?

Подхватив сумку Лилит одной рукой, а второй сжав запястье девушки, Алекс потянул ее к выходу, что-то без умолку болтая на корявом русском. Лилит не вслушивалась в слова, она впитывала голос расслабленным от счастья сердцем.

Его квартира походила на склад. В одном углу кучей лежала одежда, во втором — огромные стопки компакт-дисков, в третьем — стол с компьютером и прислонившаяся к стене гитара. Общая картина создавала впечатление, что кто-то веником размел все предметы к стенам, обнажив темный ковер с рисунком в виде расходящихся на четыре стороны символов "АНКХ" по центру. Алекс появился в дверях с бутылкой вина и пепельницей.

— Я сегодня даже убрался, на тот случай, если вдруг мои надежды оправдаются, — он поставил принесенное на пол возле дивана и сел на ковер. — Как видишь, не зря!

Лилит не смогла сдержать смеха. Она смотрела на финна с чувством глубочайшей нежности, которую можно испытывать только по отношению к трогательному восторгу детей, хвастающихся своими достижениями вроде удачно нарисованного домика или очередной победы над друзьями в "Counter Strike". Сейчас Алекс предстал перед Лилит совсем в другом амплуа. Она не понимала, куда делись самовлюбленность, заносчивость и дерзость фронтмена "Sacrament". Человек, сидящий перед ней, был прост, беззащитен и раним. Даже во взгляде Алекса исчезла насмешка, уступив место открытости и нежности. Лилит мучил вопрос: "А какой он на самом деле?", но поиск ответа девушка решила оставить на потом.

— Ты неповторим, — сказала она сквозь смех и, опустившись рядом с Алексом на ковер, поцеловала его в губы.

На стене висел огромный постер — портрет вокалиста "The 69 Eyes". Точнее, скриншот из клипа "Lost Boys". Темноволосый красавец Юрки смотрел вперед затягивающим взглядом, подперев подбородок рукой. На его лице играла полуулыбка Джоконды. Казалось, что он с интересом наблюдает за людьми, пьющими вино из узкого горлышка бутылки и наполняющими комнату сигаретным дымом. Их было двое, и они представляли собой нечто единое. Их объединяла не сцена, не жизнь под пристальным оком журналистов в никотиновом угаре, по пояс в винных реках. Было что-то внутри. И, судя по выражению огромного лица, это "что-то" Юрки очень нравилось.

Они сидели на полу, откинувшись на диван, и разговаривали обо всем на свете. Одинокий светильник бросал робкие лучи, пробирающиеся сквозь темно-бардовое стекло, на их молодые лица, заполняя комнату тусклым агрессивным светом. Парень и девушка произносили слова негромко, как будто боялись разбить вибрациями голоса тонкую нить приглушенно тянувшейся из динамиков музыки. Несколько раз за вечер просыпался громким визгом телефон, пытаясь отвлечь их друг от друга. Но ему это не удавалось.

— Тебе нравится "The 69 Eyes"? — спросила девушка, поймав на себе взгляд со стены.

— Да, они грамотные ребята, — парень вскинул голову, глянув на Юрки. — В них есть животная энергия, заставляющая меня поднять задницу и сделать в этой жизни хоть что-то полезное. Как допинг. А тебе?

— Мне тоже. Только я их слушаю, чтобы наоборот уйти мыслями далеко от реальности. Они очень многогранны — порой истеричные, порой меланхоличные. Но всегда наводят на меня притупление чувств. Почему одна и та же музыка действует на людей по-разному?

— Потому что люди разные, — просто ответил он и пожал плечами. — Каждый слышит то, что хочет услышать. Ты до сих пор не поняла этого?

— Поняла, но все же, — она обхватила ноги руками и уронила подбородок на колени. — Неужели мы с тобой настолько непохожи?

— Чем больше я с тобой говорю, тем больше убеждаюсь в этом, — ответил он с выдохом сожаления. — Лил, я — мерзкое создание, которое постоянно ищет жертву для своего энергетического вампиризма. А ты наоборот. Ты отдаешь себя полностью.

В ответ Лилит усмехнулась. "Противоположности сходятся, — подумала она. — Но надолго ли?"

В очередной раз затрещал телефон. Алекс поднялся и выдернул шнур телефонной связи из розетки.

— Ненавижу, когда кто-то навязывает общение, если я этого не хочу, — пояснил он, возвращаясь на свое место у дивана.

— Человечество еще и мобильники изобрело, — смеясь напомнила она.

— Точно!

Вспыхнул и погас, попрощавшись, экран сотового. Больше никто не нарушал их спокойствие попытками вторжения. Им не мешало наличие одежды, потому что физическая близость меркнет перед близостью духовной. Они узнавали друг друга, осторожно открываясь, обнажая свои мечты и несбывшиеся надежды, смеясь над поражениями и радуясь победам. С каждым словом неслучайность их встреч становилась все более понятной.

Они уснули перед рассветом прямо на полу.

* * *

"Парень сидит в комнате за компьютером. Пишет программу в каком-нибудь Visual C. В комнату входит девушка (школьница!! Не вздумайте с Брюсом пригласить модель с грудью третьего размера — убью!) и просится поработать за компьютером. Парень садит ее на свое место, а сам идет на кухню кофе пить (если увижу в кадре "Playboy" или что-то подобное — расчленю вас обоих и съем. И даже не подавлюсь, понятно?). Через некоторое время она зовет его. Парень с чашкой кофе в одной руке и гамбургером с сосиской — в другой подходит к девушке и смотрит на монитор. На экране стандартное сообщение ошибки компиляции.

Парень говорит:

— У тебя есть ошибка. Он спрашивает, продолжать работу или нет.

Девушка наклоняется к системнику и нежным чувственным голосом говорит:

— Продолжай.

У парня на лице полное ошеломление, сосиска выпадает из гамбургера.

Слоган: Не будь ламером. Учись с компьютером таким-то"

Лестат еще раз пробежал глазами сценарий, посмеиваясь над комментариями в скобках. Лилит всегда оставляла их, если не могла присутствовать на площадке и контролировать процесс съемки видео-ролика.

— Так, Оля, сейчас наклоняешься к системному блоку и нежно, чувственно произносишь слово "продолжай". Так, будто говоришь это парню во время секса, — сказал Лестат и, заметив, как покраснели щеки девчонки по имени Оля, добавил: — Ты вообще когда-нибудь сексом занималась?

Она отрицательно помотала головой, глядя на Лестата синими распахнутыми глазами в обрамлении пушистых ресниц. Оля была пятнадцатилетним воплощением невинности с милым хвостиком на макушке.

Брюс, стоявший рядом, ухмыльнулся.

— Надо исправить это недоразумение, — подмигнул он девочке.

Та покраснела еще сильнее.

— Марс, проходишь вот так по дуге, — Лестат обошел стул, на котором сидела девочка, и остановился у системного блока, стоявшего на столе, — пока она наклоняется и фиксируешь на лице так, чтобы захватить эмблему компьютера.

— Понял, — ответил клавишник, настраивая цветозахват видеокамеры по белому листу.

Процесс съемки любого рекламного ролика агентством "Crazy Art" напоминал клоунаду с эротическим уклоном. Лестат всегда старался добавить в изначально самый невинный сценарий элемент чувственности, а Брюс обладал удивительным талантом опошлить любую ситуацию, превращая работу в съемки порно-фильма. Даже если это была реклама компьютера. Даже если один из актеров — школьница.

— Так, поехали! — крикнул Лестат, хлопнув в ладоши, и отошел, чтобы не попасть в кадр.

Заработала камера. Марс, наклонившись вперед, на полусогнутых ногах оббежал стул мелкими шажками, чтобы движение было ровным, и приподнял камеру, наводя объектив на Олю, произносящую "продолжай".

— Стоп, снято! — скомандовал Лестат. — Молодцы, отлично!

Брюс, все это время семенивший за оператором с контрольным монитором, упал на колени перед Лестатом, сложив руки в молящем жесте:

— Леста, милый, дорогой, хороший, пожалуйста, позволь мне сделать копию этого кадра, чтобы в длительные минуты полнейшего одиночества я мог удовлетворять свои низменные желания, слушая это проникновенное слово, и глядя в эти невинные, полные трогательной нежности глаза. Пожа-а-алуйста!

Лестат с трагическим отпечатком вселенской скорби на лице опустился на колени рядом с Брюсом, нежно взял его лицо в ладони и голосом, полным сострадания, произнес:

— Ни за что, поганый извращенец!

— Жестокий! — выдавил Брюс сквозь наигранные слезы под дикий хохот присутствующих. — Ты меня совсем не любишь, не жалеешь. Разве я немного не красив?

— Брюс, дорогой, — откликнулся Марс, не отвлекаясь от просмотра отснятой сцены, — ты не "немного некрасив", ты невероятно уродлив!

— Зато безумно талантлив! — смеясь ответил Брюс и швырнул в Марса чехол от камеры.

Физические и креативные данные Брюса обсуждались на протяжении всей съемки, обрастая все новыми деталями — привычная творческая атмосфера на площадке, царящая до тех пор, пока актерам удается сдерживать смех под прицелом камеры. Из-за этого нередко приходилось проводить дополнительные кастинги и переснимать материал, но игра стоила свеч — работу с "Crazy Art" выдерживали лишь профессионалы. При таком подходе результат всегда превосходил ожидания даже самых требовательных клиентов.

Съемки закончились удачно, дополнительных дублей не требовалось, и творческая лихорадка сошла на нет, уступив место будничным переживаниям.

— Надо Лил позвонить, узнать как она добралась, — сказал Марс, укладывая в сумку софит.

— С ней все хорошо, — ответил Лестат. — Она звонила от Алекса.

Упаковывая компьютер, Брюс похабно улыбался и периодически хватал мельтешащую рядом Олю то за руку, то за попку. Девчонке это, похоже, нравилось, она с готовностью бойскаута подавала басисту реквизит, стараясь прошмыгнуть мимо, для приличия сопровождая его выходки недовольно-смущенными взглядами.

— Не нравится мне все это, — отозвался басист, заклеивая очередную коробку скотчем.

— Почему же? Может, Лил нашла свою любовь наконец-то.

— А что мы будем делать, если она замуж соберется и в Финку умотает к этому хмырю? — не унимался Брюс. — Олечка, детка, подай пожалуйста вон те книжечки.

Олечка покорно принесла басисту то, что он просил и получила воздушный поцелуй.

— Никуда она не уедет, — сказал Лестат, ища глазами что-нибудь, возможно, забытое и неупакованное. — Лилит трудоголик-мазохист до мозга костей, ей проще переступить через себя и отказаться от личного счастья, чем бросить работу. Вот увидишь, она вернется, будет дальше писать слоганы-концепции-сценарии, напиваться до одури и лить слезы в подушку.

Все понимали, что он прав, и искренне желали счастья близкой подруге, но тревога уже пустила корни в мыслях, а паутина страха разрасталась раковой опухолью, потому что "Истерика" была ярким примером опровержения фразы "Незаменимых людей нет".

* * *

Алекс проснулся, когда солнце на редкость сильно рвалось в окно сквозь плотные шторы. Его взгляд встретился с глазами темноволосого кумира. "Доброе утро", — сказал Алекс безмолвному лику. Рука споткнулась о пепельницу, возбудив желание в области легких. Алекс приподнялся на локте и дотянулся до пачки "Marlboro". Тонкая струйка дыма рванулась к потолку, пересекая своим очертанием женский силуэт, растянувшийся на полу. Алекс осторожно убрал темную прядь с лица девушки. Он часто просыпался рядом с женщинами, точно также убирал волосы со спящих глаз, смотрел на убитые сном черты и хотел повторения ночи. Только эти вечера всегда были наполнены сексом до изнеможения, выплеском физического желания, а не разговорами о музыке, литературе и вечных человеческих слабостях. Алекс не мог понять, что иного в этой странной девушке с именем "Лилит". Но ему действительно хотелось продолжения минувшей ночи. И даже большего. Алекс осторожно провел ладонью по ее лицу, и она, сладко вздохнув, открыла глаза. Ее "Привет" было столь обыденным и простым, что у Алекса защемило сердце. Не говоря ни слова, он дотянулся губами до рта Лилит и легко коснулся его. В этом поцелуе не было ни капли свойственной фронтмену "Sacrament" агрессии и напористости. Только чуткость и чувственность прикосновения. Алекс улыбнулся не столько девушке, сколько своим ощущением и ушел на кухню.

Когда Лилит вышла из ванной, ее ждал кофе.

— Что ты обычно ешь на завтрак? — Алекс выглядел озадаченным, переводя виноватый взгляд от холодильника, забитого исключительно пивом и вином, на девушку.

— Кофе и сигарету, — ответила она, смеясь.

Алекс вздохнул с явным облегчением и захлопнул дверцу.

— Я тоже. Кофе на столе, а сигареты сейчас принесу, — сказал он, направляясь в комнату.

Лилит села на стул, как ей показалось заботливо освобожденный от хлама и с наслаждением сделала глоток. Кофе в Финляндии не чета российскому. Алекс вернулся с пепельницей и двумя уже подкуренными сигаретами.

— У нас сегодня репетиция, — сказал он, протягивая одну из никотиновых бестий Лилит, — пойдешь со мной?

— А стоит? Мы не любим репетировать в присутствии посторонних.

— Ты же не посторонняя, — искренне возмутился Лав. — К тому же мы привыкли к наличию слушателей.

— Тогда ладно, — согласилась она. Репетиция — это таинство творчества и побывать на такой мессе для Лилит было сродни посвящению в миссионеры. — Во сколько вы собираетесь?

— Через полтора часа. Успеваем.

Естественно, репетиция "Sacrament" была сорвана. Сначала все просто радовались присутствию Лилит, потом начались бесконечные расспросы о России, закончилось все переигрыванием репертуара "Истерики". Больше всех веселился Григо. Он изо всех сил пытался передать сценический образ Брюса, прыгая на месте подобно огромному орангутангу, что пару раз приводило к спотыканию о шнуры и падению с жутким грохотом. Алекс на свой манер исполнял вокальные партии Лестата. Его голос на удивление хорошо сочетался с вокалом Лилит.

— Слушай, Лил, — сказал Лари, подстраивая только что поставленную третью струну взамен порванной, — а почему бы нам ни сделать совместную программу? У вас с Алексом отлично получается выть вместе.

— Нет уж, спасибо, — категорично отказалась она. — Мы сейчас на Запад прорываемся, пока получается неплохо, в Германии и Франции диски покупают, но стоит нам сыграть вместе, как все газеты начнут кричать, что "Истерика" выехала за счет "Sacrament".

— Ой, какая самостоятельная девочка! — засмеялся Григо. — Я все сама сделаю! Не помогайте мне.

— А то! Подождите, вот встанем на ваш уровень, можно будет что-нибудь и сделать.

Алекс, экспериментирующий с настройками на пульте во время импровизации Лари, подал голос.

— Не такие уж мы крутые, чтобы за нами тянуться. Всего один платиновый диск и то в паре стран.

Открылась дверь, и в студию вошел менеджер "Sacrament" Сандрю Мэллок по кличке Бридж — высокий полный англичанин средних лет с гладко выбритой лысиной, которая блестела от света ламп, в простом джинсовом костюме и кедах, отчего имел вид "своего парня".

— Все развлекаетесь? — Бридж оглядел присутствующих, остановив взгляд пронзительных серых глаз на Лилит.

Алекс вышел из-за пульта, протянул руку менеджеру и представил девушку.

— Бридж, это Лилит, вокалистка русской группы "Истерика".

— Очень приятно, — строгость в голосе улетучилась подобно мифу и Бридж склонился в джентльменском поклоне. — Вас без очков прямо не узнать. Зачем вы прячете свои чудесные глаза? Такое сокровище впору в музеях выставлять.

Лилит улыбнулась неприкрытой лести.

— Сокровища должны принадлежать избранным, а не быть достоянием общественности, — парировала она.

— И то верно, — ничуть не смутившись произнес Бридж. — Кстати, группа вашего уровня не должна прозябать в России. Вы не хотите в Финляндию переехать? Я бы с удовольствием занялся вашим проектом.

— Нет, спасибо, — ответила Лилит, уловив в его интонации столь привычные для Лекси нотки и отметив про себя насколько похожи все продюсеры и менеджеры, — нас и в России неплохо кормят.

— Очень жаль, — Бридж выглядел действительно разочарованным и, отвлекшись от Лилит, обратился к своим подопечным: — Поздравляю, "Sound Records" наконец разродились нормальным предложением. Альбом выпустим под их лейблом. На раздумья есть неделя, но этот контракт действительно нужно подписать.

Новость встретили радостными возгласами, и Григо высказал всеобщую мысль:

— Есть повод напиться!

— Никаких пьянок! — заявил Бридж, стараясь укрепить имидж воспитателя. — Только работа! Упорная и ...

— Да ладно тебе, — Алекс дружески похлопал англичанина по плечу, — сегодня можно и напиться. Лучше кончай строить из себя мамочку и пойдем с нами.

— Уговорили, — легко сдался Бридж и расплылся в улыбке, отчего его лицо стало похоже на солнечный блин. — Куда подадимся?

Побросав инструменты, музыканты дружной орущей толпой вывалились из студии.

"Тавастия" встретила постояльцев пустующим до вечера залом. Лари остановился у входа, вслушиваясь в негромко играющую мелодию.

— "The Cure", "Pornography", 1982 год, — довольно опознал он. — Хорошо!

— Самый классный их альбом. Особенно люблю "The Figurehead", — добавила Лилит с малой толикой ностальгии по давно ушедшим со сцены звукам. — Да, хорошее было время.

— Можно подумать, ты его помнишь, это время, — смеясь сказал Григо и оглядел ее с головы до ног, словно определяя возраст.

— Не помню, но музыка была потрясающая.

Они заняли ближайший к барной стойке столик и заказали выпивку. Из дальнего угла клуба, через небольшую дверь, задрапированную черной тканью, вышел человек лет тридцати пяти в кожаной косухе и бандане с надписью "Metallica". Уверенной походкой, немного шаркая ногами, он прошел к барменам, что-то сказал одному из них на ухо и тот моментально скрылся в подсобном помещении. Обведя зал цепким взглядом, человек в косухе достал сигарету и направился к столику музыкантов.

— Рановато вы сегодня. Что отмечаем? — спросил он, подойдя.

— О, Ник, привет! — Алекс привстал для рукопожатия. — Присоединяйся к нам. Я смотрю, у тебя сегодня ностальгия по восьмидесятым?

— Да надоела постоянная тяжесть, — засмеялся Ник, придвигая стул от соседнего столика.

Алекс представил Лилит администратору "Тавастии". Покончив с комплиментами девушке, Ник взял открытую бутылку вина, рассмотрел этикетку, затем бросил взгляд на единственный бокал с красной жидкостью, стоявший возле Лилит, и, подозвав бармена, что-то тихо сказал ему на ухо.

— Алекс, сразу видно, кто вино выбирал, — по-доброму съязвил Ник, — ты в нем ничего не понимаешь, а такие девушки достойны самого лучшего.

— Я просто не пью его вместо воды, как некоторые, — невозмутимо поддел администратора Лав.

Ник картинно закатил глаза:

— Я уже много раз говорил тебе, что вино, как и женщины, должно быть всегда и самым лучшим. Но я рад, что хотя бы в одном ты разбираться научился.

Сквозь смех и звон бокалов разговор медленно перетек от женщин к сексу, а затем и к музыке. Бридж красочно описал возможности предложенного контракта, по которому музыкантам давалось достаточно свободы в аранжировках и очень мало времени на личную жизнь.

К десяти вечера клуб заполнился молодежью. На сцене появилась молодая металлическая команда, а Ник растворился в кулуарах, иногда появляясь, чтобы перекинуться парой слов и глотков с музыкантами или дать персоналу указания. Не смотря на большое количество уже опустевших винных бутылок, Лилит сохраняла поразительную ясность мыслей. Она вдруг поняла, что чувствует себя здесь, в Хельсинки, в ночном клубе, пропитанном запахом разгоряченных тел и рок-н-ролла, как дома. Ощущение слабого де жа вю в свете софитов вызывало образы совершенно незнакомых людей, которые незамедлительно материализовывались и попадали в поле зрения. Уставшим взглядом Лилит окидывала стены, покрытые светящимися прямоугольниками рекламы, и неожиданно поняла, что ей придется уехать, но она этого не хочет. "Что в тебе моего, холодный город?" — задала она вопрос скорее самой себе. Рука, коснувшаяся ее запястья, вывела Лилит из внутреннего разговора.

— Лил, ты о чем задумалась? — спросил Алекс.

Лилит заглянула в его глаза, пытаясь понять, являются ли они ответом на ее немой вопрос. "Вряд ли", — подумала она, понимая, что лжет.

— Ни о чем, просто домой уже хочется, — и эта ложь далась намного сложнее.

— А здорово мы посидели, — Алекс упал на диван, стягивая на ходу носки.

— Да, — откликнулась Лилит из кухни. — Этот Ник весьма занимательный экземпляр. Теперь я понимаю, как "Тавастия" стала культовым местом. Ник оформлял клуб для себя, а когда делаешь то, что тебе нравится, это начинают любить и другие.

Она вошла в комнату с двумя стаканами сока и, протянув один Алексу, села на пол у его ног.

— Я заметил, что он тебе понравился, — съехидничал Лав, сделав глоток. — Детка, если ты хотела заставить меня ревновать, у тебя это получилось.

Лилит вскинула бровь и рассмеялась. Таких мыслей у нее не возникало и, видимо, зря.

— Милый, с нашей профессией понятия "ревность" и "верность" просто не совместимы. Чем болтать всякую чушь, лучше сыграй мне на гитаре что-нибудь.

— Я с удовольствием поиграю, но на другом инструменте.

Алекс кошачьим прыжком оказался на полу рядом с Лилит, и взяв ее лицо в ладони, поцеловал.

— Я не могу и не хочу больше ждать, — прохрипел он, стягивая с девушки блузку.

Сопротивляться не было ни желания, ни сил. Лилит утопила руки в его волосах и для нее не было ничего прекраснее прикосновения к этим длинным шелковым прядям. Ковер немного щекотал кожу. Алекс не оставил без поцелуя ни один участок ее тела. Мелкая дрожь прошлась током и растворилась чуть ниже живота. Прикосновения теплых губ между лопатками вызвали судороги, а напряжение туманило сознание, заставляя каждой клеткой ощущать мужское дыхание. Алекс осязанием изучал ее тело миллиметр за миллиметром. Затем, не отрываясь, дотянулся до музыкального центра и нажал "PLAY".

— Я еще никогда не занималась любовью под собственные песни, — прошептала Лилит.

— Все бывает впервые, — ответил Лав и так сильно сжал ее запястья, что она вскрикнула.

Они катались по полу, причиняя друг другу боль и наслаждаясь ею. Бешенная схватка обезумевших от близости тел подпитывалась жаждой обладания. Получить. Растерзать. Довести до таких криков, чтоб соседи вызвали полицию. Утопить в себе и утонуть безвозвратно. Сбиваясь с ритма. До синяков на плечах. До спазмов. До смерти.

* * *

Вик проснулся от собственного крика. Его руки сжимали сбившуюся в комок простынь, одеяло валялось на полу вместе с подушкой, а во рту стоял терпкий вкус крови. Именно солено-сладкая вязь на языке заставила его в ужасе вскочить с кровати и броситься в ванную комнату.

— Что случилось? — проснувшаяся Энн метнулась за братом и застыла на пороге немой скульптурой страха.

Вик всматривался в забрызганное белыми точками зубной пасты зеркало и не мог понять, почему его десны расцарапаны.

— Вик, — тихо позвала Энн. — Что случилось? Тебе приснился кошмар?

Он повернулся к сестре и показал раны.

— Откуда это? — с истерикой в голосе спросил он.

Энн взяла его руку и поднесла к лицу. Под нестриженными ногтями на правой руке Вика запеклась кровь.

— Зачем... зачем ты это сделал?

Вик ошалело глядел на свою руку. Его зубы стучали то ли от холода, то ли от страха, а мертвенно бледное лицо из-за растрепанных черных прядей волос казалось еще белее.

— Пойдем, — Энн обняла брата и отвела в комнату. Она уложила Вика на свою кровать и, прижав его голову к груди стала успокаивать, качая как ребенка. Некоторое время Вик сидел, уставившись пустыми глазами перед собой. Вдруг он вскочил, упал на колени и, обхватив голову руками, тихо завыл. Энн испуганно подлетела к брату. Вик поднял на сестру глаза, полные ужаса и злобы.

— Я убил ее, — прошипел он.

— Кого?

— Лилит. Я видел, как она трахалась с Лестатом, и убил ее. Я разбил ее голову об стену.

— Вик, это сон, просто сон — повторяла Энн, пытаясь успокоить скорее себя, чем брата.

С того самого дня, когда Лилит приехала на репетицию "Undead", Вик стал сам не свой. Привычная ранее раздражительность сменилась вспышками неконтролируемого гнева, а немногословность переросла в замкнутость. Энн более, чем когда-либо боялась брата. Впрочем, она боялась и за него. Каждый раз, когда вечером Вик уходил из дома, Энн переживала, вернется ли он, но никогда не просила взять ее с собой. Вик стал похож на бомбу замедленного действия, и девушка не знала, когда сработает часовой механизм. Но было ясно, что это случится очень скоро.

* * *

— Я уезжаю завтра, — сказала Лилит, допив утренний кофе.

Алекс знал, еще два дня назад он увидел билет, ехидно торчавший из ее дорожной сумки, и едва не разорвал его. А надо было. Пусть это выглядело бы глупо, по-детски, нелепо, можно подобрать множество эпитетов один обиднее другого, но суть останется прежней — Алекс не хотел отпускать. Пять дней пролетели словно один. Алекс привык приходить из студии домой, где его ждали, привык пропадать ночами в "Тавастии", а затем гулять по спящему Хельсинки, пиная снег и подкармливая птиц соленым арахисом. Впервые в жизни он действительно не хотел отпускать женщину из своего дома. До беспричинной ярости, до буйной агрессии, до безысходности. Он поднялся из-за кухонного стола, подошел к раковине и, выплеснув свой недопитый кофе, ополоснул кружку холодной водой.

— Уже? — спросил он, вытирая руки мягким махровым полотенцем и стараясь не смотреть на нее, такую по-домашнему теплую, с мокрыми волосами, от которых все еще сбегали озорные струйки воды, оставляя на шелковом халате темные дорожки.

— Я вчера говорила с Лестатом, у них полный завал в Арте.

— Ясно, — Алекс подошел к Лилит, взял ее кружку и направился к раковине, только бы не сидеть рядом, только бы что-то делать. Она остановила его за руку и жестом попросила сесть. Алекс уступил.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала.

— Ты ведь понимаешь, что я должна, — эти слова дались чертовски сложно, как и любая неприятная правда. Она надеялась на понимание, но напрасно.

— Ты никому ничего не должна! — взорвался Алекс, больше не сдерживая злости, и его понесло. — Я не знаю, как вы умудряетесь выпускать диски, заниматься Артом, мало выступать и почти не ездить на гастроли. Что за сумасшедшая компания дает вам такие права? Вы занимаетесь, чем хотите. Полная свобода действий. Я уверен, что даже распадись "Истерика", вы никому не будете платить неустойку. И после этого ты говоришь, что должна?

— Алекс, я не могу бросить все... — сказала Лилит и осеклась.

— Ради тебя, — закончил фразу Лав. — Конечно, ты не можешь бросить все ради какого-то финна! Ладно, забудь, — успокоился он. — Я тоже хорошо провел с тобой время. Только для меня ты уже не будешь одной из многих.

Он молнией выскочил из кухни. Через несколько минут хлопнула дверь, а Лилит все сидела за столом убивая сигареты одну за другой, пока не разболелась голова. Она убрала со стола и, пройдя в комнату, упала на диван, включив "Razorblade". Хотелось ли ей уезжать? Скорее всего, нет. Но вычеркнуть из жизни все столь же сложно.

Однажды это уже было. Была любовь, работа, друзья. Где-то далеко, на юге Российской Федерации. Лилит даже была счастлива. А потом все сломалось. Как будто кто-то переключил тумблер "счастье — не счастье". Предательства лучших друзей, одного за другим. Неприятности на работе, которая вдруг перестала приносить удовлетворение. И отчужденность близкого человека. Полная потеря связей с окружающим миром. Тогда она просто закрыла себя в изоляционную камеру опустевшей квартиры. И медленно сходила с ума. В голове крутились мысли о смерти, но она смеялась им в невидимые лица. И в один не по-осеннему ясный день она уехала. Без страха перед новым, жестоким, по рассказам людей, городом, без сожаления об оставленном, с надеждой выплеснуть все, что долгие годы мечтами копилось, выливаясь иногда в строфы. Она смогла это сделать. А сейчас? Нет. Потому что тогда, следуя пути сердца она отсекала то, что уже не имело значения. И только темные очки, скрывающие ее глаза от толп народа, напоминали о прошлом желанием не быть узнанной.

Алекс вернулся поздно вечером очень уставшим и мучительно трезвым. Не разуваясь, оставляя мокро-грязные следы на ковре, он подошел к Лилит, сидящей на диване с гитарой, и протянул спрятанную до этого за спиной огромную розу темно-бордового цвета с черными ободками по краям лепестков.

— Извини. Я просто хмырь, — виновато сказал он, и Лилит не сдержала улыбки.

— Меня иногда поражает твое знание русского, — ответила она, обняв финна за шею, такого близкого и такого родного. — Алекс, ты тоже никогда не будешь для меня одним из многих, — прошептала Лилит и слово "никогда" врезалось в мозг тонким скальпелем. Неизбежное, тяжелое прощание.

* * *

Самолет плавно набирал высоту. Перелет будет недолгим, даже выспаться после бессонной ночи не удастся. Лилит смотрела в иллюминатор, пытаясь надышаться пока еще финским воздухом. "Я еще вернусь, — подумала она, — обязательно. Только бы не по работе". Воспоминания о ветре, бьющем в окно квартиры, забитой хламом и творчеством, пытались вылиться слезами. Утренний кофе, вечерняя сигарета, ночные прикосновения, холодные улицы, шумная "Тавастия" и немигающий портрет Юрки69, — все это заключалось в зеленых глазах, которые сейчас, возможно, глядят на пламя зажигалки, а руки поджигают очередную никотиновую палочку, пытаясь не подпалить длинную челку.

"До свидания, Хельсинки. И прости меня, — подумала Лилит и, надев темные очки, откинулась на спинку кресла. — Я себя простить не смогу".

6.

Алекс пил уже третий день не выходя из дома. Кругом валялись разбросанная одежда, компакт-диски и клочки бумаги вперемешку с пустыми бутылками — привычный бардак, неизменный спутник квартир, остывших без женского присутствия. Разбитая гитара лежала в углу, печально склонив к полу порванные струны — все эти дни она только и делала, что стонала, плакала, выла и теперь была наказана за безутешность.

— Бесполезная, тупая деревяшка, — с усталым разочарованием сказал Алекс мертвой бывшей любимице. — Даже ты меня бросила.

Он затушил сигарету и мысль, столь рьяно преследовавшая его в эти дни заставила подняться.

— К черту! К черту все и всех!

Переступая через разбитые тарелки с остатками спагетти и чипсов, Алекс добрался до телефона, позвонил по четырем номерам. Ему полегчало. Решение, даже самое неприятное, пугающее и кардинальное всегда лучше сомнений. Умывшись, Алекс долго всматривался в свое отражение. Круги под глазами стали почти черными, руки тряслись. Высушив лицо полотенцем и бросив его по обыкновению на пол, Алекс дополз до дивана и долго рассматривал неровный, сетчатый от трещин потолок.

Прошло часа полтора, прежде чем в дверь позвонили. Нехотя поднявшись, Алекс дошел до двери и впустил остальных участников "Sacrament".

— Ну и какого черта надо было вызванивать всех? Или Наше Величество, не появившись в студии, решило, что все должны являться по одному зову? — Григо, как и остальные, был зол. Музыканты пробрались в комнату. Лари по пути споткнулся о пивную бутылку и удержался на ногах лишь благодаря плечу Майка.

— Твою мать, — закричал он. — Пока мы объясняемся со звукозаписывающей студией, почему задерживается подписание контракта, он пьет. Совесть имей! И... ты что с гитарой сделал, изверг!

Алекс окинул всех усталым от алкоголя взглядом.

— Я ухожу из "Sacrament".

Несколько секунд царила тишина.

— Что?! — Сид в любых ситуациях оставался спокоен, но и у его сдержанности был предел. — Ты что несешь, алкоголик недоделанный?! Совсем мозгов лишился? Думаешь так просто: захотел — играю, не захотел — идите все на фиг? А как же контракт?

— Я ухожу из "Sacrament", — тихо повторил фронтмен.

— Алекс, это уже не смешно, — произнес Майк и открыл найденную нетронутой бутылку пива.

— Я и не шучу. Песни писать я больше не могу. После "Razorblade" я не способен ни на что лучшее, а какой тогда смысл что-то делать?

— Бридж тебя прибьет, — философски заключил Григо. Он единственный знал Алекса настолько хорошо, чтобы понять — шутки кончились.

Но остальные не унимались.

— Если у тебя творческий кризис, это не повод распускать группу, — кричал Сид, размахивая огромными руками.

— Я сказал, что писать больше не буду. Если хотите — делайте это сами, а я ухожу из "Sacrament". Я больше не хочу.

— И что ты будешь делать? Ты ничего не умеешь, кроме как вертеть задницей на сцене, да орать в микрофон.

Терпение Алекса лопнуло. Он с детства ненавидел указы и попытки изменить его решение, а сейчас и вовсе терпеть подобное не собирался.

— Это уже мое дело, — процедил Лав сквозь зубы. — Разговор окончен.

Дверь слишком громко хлопнула, закрываясь за музыкантами. Алекс еще долго сидела на диване, прислушиваясь к тишине. На душе было противно и легко одновременно. Он лишился всего — работы, друзей и, казалось, себя, оставшись наедине с надеждой обрести нечто большее. Что ж, он постарается.

Часть вторая.

Книга о Падшем Ангеле Земли.

Ее звали Александра. Ей было около двадцати двух лет, третий возраст, когда ломается линия жизни, загибаясь в одну из восьми сторон света. Первый возраст наступает в семь лет и всегда направлен на запад, туда, где стремится умереть земное Солнце. Второй — в восемнадцать и выбирает одно из четырех направлений света. Перед третьим возрастом лежит восемь дорог.

Ее имя было наполовину мужским, наполовину женским. И сама Александра ощущала в себе противоборство мужского и женского начал. Ее руки были женскими, обвитыми цепочками в несколько рядов, с тонкими пальцами, которые поддерживались крупными кольцами. А ноги — мужскими с огромными ступнями, поэтому она не носила красивые туфли "лодочки", а ходила в черных тяжелых ботинках на толстой подошве. Ее ноги всегда скрывались под подолом длинных темных юбок, затянутые в крупную сетку черных колгот, или прятались в саркофаги черных брюк. Она стягивала талию жестокими корсетами так, что становилось тяжело дышать, но эти оковы редко виднелись из-под черного мужского плаща до пола.

Александра любила гулять по крышам, особенно когда шел дождь. Она ловила слезы неба в ладони и закрывала в банке из-под майонеза до следующего ливня. Таким образом в ее доме всегда жил дождь, как напоминание о грусти природы. С дождем она не чувствовала одиночества.

Квартира Александры была темна настолько, что нерадивые солнечные лучи, попав по ошибке внутрь, с беззвучным криком разбивались о незажженные восковые свечи. Стены, завешанные черными и темно-бордовыми полотнами, хранили груз снов Александры. С противоположных сторон этих стен-картин смотрели друг на друга Ангелы и Демоны, выведенные серебристой акриловой краской. В отсутствие молодой художницы они оживали, и тогда черная стена с Ангелами тянулась к темно-бордовой с Демонами, пытаясь стереть улыбки с рогатых порождений ада. Но дотянуться не удавалось, и оскалы становились еще шире. Александра замечала изменения рисунков и догадывалась о причине, поэтому никогда не вешала полотна на смежные стены.

Глаза Александры смотрели медленнее, чем сердце, а руки рисовали быстрее, чем мысли. Поэтому каждая картина пропадала в безвременье, запутавшись в прошлом и будущем, как муха в паутине.

Александра носила очки с черными, как тучи, стеклами, чтобы сигаретный дым не попадал в глаза вместе с солнечными лучами. Лето было для нее пыткой. Ночь была ее искуплением. Александра не помнила, когда спала без кошмаров. Но она любила свои сны с преданностью мазохиста. Каждый раз, уткнувшись носом в еще не высохшую от прошлого сна подушку и закрывая глаза, она просила ветер принести кусочек будущего дня. Ветер послушно исполнял ее желания, и каждый день Александра встречала час из своего сна.

Считалось, что у Александры нет друзей. Но жила она в квартире не одна. Существо, делившее с Александрой постель и стол, было невидимо даже для нее.

Впервые она ощутила его присутствие, когда, нарезая хлеб, уронила нож. Опасный прибор выскользнул из рук и устремился только что наточенным лезвием к большому пальцу босой правой ноги. Александра смотрела на приближающуюся боль, не пытаясь одернуть ступню. Но сталь, даже не коснувшись кожи холодом, вдруг отскочила в сторону и, зазвенев, распласталась на полу. Подняв нож, Александра рассмотрела его со всех сторон, будто пытаясь найти причину столь неожиданного поведения неодушевленного предмета и, не отыскав ее, сказала в пустоту "Спасибо". Пустота не ответила. Однако незримый хранитель обнаруживал себя еще несколько раз, выключая докипевший до дна чайник и подбрасывая на видные места потерянные кисти. Это ощущение присутствия рядом незримого наблюдателя доводило Александру до безумия. Она даже боялась убивать мух и комаров в своей квартире. А вдруг это Его обличие и, летая перед самым ее носом, жутко мешая работать, Он просто хочет о чем-то предупредить? В конце концов Александра стала разговаривать с соседствующим духом. Она здоровалась с ним, когда приходила в квартиру после прогулки по заброшенному пирсу, поросшему огромными деревьями, желала спокойной ночи перед тем, как попросить ветер принести частичку будущего дня, просила отойти в сторону, когда в порыве нервного истощения и творческого бессилия бросала в стены стулья.

Однажды, после сложного дня, который тянулся подобно жевательной резинке из минуты в час, прилипая к губам, когда лопалась очередная надежда скрыться от жаркого воздуха лета, Александра впервые попросила Ангела показаться.

— Я хочу увидеть тебя, — сказала она, баюкая голову на невысохшей от слез вчерашнего сна подушке. — Покажись мне, каким бы ты ни был.

С этими словами Александра заснула.

Сон Александры.

Ветра продували осенний лес, составляя Александре прическу из желто-багровых листьев и умершей травы. Она подняла голову вверх. Небо закрывали раскидистые ветви кренящихся деревьев. Вековые стволы скрипели, как несмазанные колеса старой телеги, и цеплялись друг за друга сухими сучьями. Здесь дуло несколько ветров, а именно: северный, северо-восточный и северо-западный. Александра закрыла глаза и стала ловить направление воздуха. Северный ветер был сильнее остальных и бил в спину, как бы подталкивая на следующий шаг. Александра, не открывая глаз, двинулась вперед, подстрекаемая ветром. Она долго шла, ни разу не споткнувшись, как будто кто-то невидимой метлой расчищал ей тропинку сквозь густые заросли. Наконец, она почувствовала, что ветер изменился. Точнее, к северному, северо-западному и северо-восточному добавились западный и восточный, а позже — юго-восточный и юго-западный. Их потоки решительно, но пока еще слабо раздували длинные темные волосы Александры. Скоро в ее лицо ударил сильный порыв южного ветра и Александра остановилась. Ей больше некуда было идти, потому что отступлению в любую сторону мешали потоки шквальных ветров со всех частей света. Эти монстры разбивались об облаченную в черный плащ фигуру Александры, застывая где-то возле нее. Александра открыла глаза. Вокруг стояла непрерывная стена желто-голого леса. Редкие лучи холодного солнца с трудом пробивались сквозь умирающий шатер склонившихся над головой ветвей, слабо освещая образовавшуюся клетку. Прямо перед Александрой, в той точке, где ветра сходились и тонули друг в друге, стоял огражденный невысоким резным заборчиком монумент из белого мрамора. На полуметровом постаменте с узорчатыми краями высилась фигура Ангела. Огромные сложенные крылья были высечены с такой тщательностью, что каждая линия длинных перьев блестела гладью. Хрупкое тело неестественной худобой и грациозностью не оставляло сомнений в неземном происхождении владельца, а тонкие руки, скрещенные на груди, будто ждали прикосновений. Обнаженность нереального тела пахла пороком и чистотой одновременно. И лишь лицо, склоненное к груди, скрывалось волнами мраморных волос, на которых спали тени.

Александра бесшумно отворила калитку и подошла к неподвижной статуе. Не решаясь прикоснуться к плавным изгибам чарующего изваяния, девушка опустила вниз глаза и увидела выгравированную табличку на постаменте.

— Кристиан, — прочла она вслух.

Легкий шорох за спиной заставил девушку оглянуться. Белая дымка скрывала дорогу назад, светясь матовым светом, столь вязким и обволакивающим, каким может быть лишь темнота. Но Тьма обычно другого цвета. Еще мгновение, и белесая пелена обрела очертания, походящие на два огромных крыла. Крылья бесшумно опустились, скрестившись, будто скрывая что-то внутри себя, и стали темнеть до черного цвета, приобретать блеск кожи. Через мгновение перед Александрой стояла высокая фигура, закутанная в черный плащ. Темные вьющиеся волосы скрывали склоненное к груди лицо.

— Ты хотела меня видеть. Я пришел, — взгляд, направленный на Александру сквозь пелену мелких локонов, источал равномерное и едва видимое сияние.

Александра подошла к фигуре и заглянула в нереально красивое лицо. Глаза цвета ультрамарин были глубже океана и глядели на нее с колючей теплотой и той тяжелой усталостью, которая всегда прячется во взглядах людей, в момент осуществления мечтаний.

— Боже, как ты красив... Кристиан, — выдохнула она и попыталась прижаться к нему всем телом, но руки свободно прошли сквозь плечи Ангела, обхватив потоки трех ветров.

— Почему? — спросила Александра, и глаза ее наполнились дождем. — Я так долго ждала тебя.

— Потому что тебе пора жить, — ответил он.

* * *

Александра проснулась, в один из тех моментов, когда птицы, захлебываясь собственным пением, понимают, что их никто больше не слышит. Выжав волосы от слез, Александра сказала себе: "Ветер меня сегодня обманул, он не принес частичку следующего дня. Он дал только горький привкус несбыточного".

Выпив чашку кофе, Александра вышла на улицу и увидела осень. Старый пирс, пронизанный речным ветром, встретил ее неприветливо, будто она не та, которая каждый день приносила ему немного своих мыслей. Река волновалась, выплевывая на берег мусор, а деревья, всегда столь спокойные, недовольно гудели.

— Наверное, ты тоже сегодня видел сон, — сказала Александра старому пирсу, — столь прекрасный, что пробуждение кажется предательством. Я понимаю, что это необходимо переживать в одиночестве. Поэтому лучше нам увидеться завтра.

Александра вышла на многолюдные городские улицы. Из-за витрин бутиков смотрели на прохожих резиновые и пластиковые глаза манекенов. Они завидовали свободе людей и злобно выставляли вперед груди, прикрытые самыми дорогими шмотками. "Смотрите, зато у вас нет такой потрясно-модной тряпки, как у меня" — говорили их застывшие лица. Прохожие, особенно женщины, тянущие на плечах лямки тяжелых сумок, поддавались на провокацию и с завистью оглядывались на стеклянные клетки с неживыми зверями.

Начался дождь. Александра подставила лицо хлестким струям. "А ведь в моем сне тоже была осень, — подумала она, — может, ветер меня и не обманул".

Придя домой, Александра разулась и прошла в комнату. Она долго вглядывалась в полотна на стенах. Ангелы и Демоны ждали ее выбора. "Нет, — сказала Александра своим творениям в обе стороны, — он не один из вас". Она достала краски и кисти, залезла на кровать и сделала первые штрихи на черном полотне запретной для Ангелов и Демонов смежной стены, прямо над кроватью.

"Рисовать из воспоминаний гораздо проще, чем из мыслей", — подумала Александра, закончив рисунок всего за несколько часов. За окнами разлила темноту глубокая ночь. Александра потушила свет и, раздевшись, легла в постель. В комнате стояла та самая мертвенная тишина, от которой закладывает уши и теряется время. Александра мысленно попросила ветер принести частичку вчерашнего сна, потому что видеть завтрашний день ей уже не хотелось. Как, впрочем, и спать. Пролежав несколько минут с закрытыми глазами и не встретив сновидений, девушка решилась задать вопрос, который целый день боялся скатиться с ее языка.

— Ты здесь, Кристиан?

Ответом была рассевшаяся на потолке тишина. Александра закусила до крови губу, чтобы не расплакаться и удостовериться, что не спит. Ее глаза уже привыкли к темноте.

— Я ведь знаю, что ты здесь. Я ЧУВСТВУЮ тебя!

На мгновение комната заполнилась белой тьмой. Александра приподнялась на постели и потянулась к переключателю ночника.

— Не надо. Не включай.

Уже знакомый низкий голос. Шорох и запах кожи. Кристиан сел на край кровати, которая жалобно скрипнула под его весом.

— Почему? — Александра задала этот вопрос, желая услышать несколько ответов.

— Почему не включать свет, или почему кровать ощутила мое давление? — его голос был спокоен и нежен, как только что выбелившийся одуванчик.

— Да.

— Во сне ты меня видела, сейчас я хочу, чтобы ты меня ощутила.

— Почему ты пришел ко мне?

— Потому что ты хотела этого. Я не должен был, но я тоже захотел. Теперь мне нет дороги наверх. Падшие Ангелы Неба не возвращаются назад.

— Кристиан...

— Молчи, — Ангел дотронулся ладонью до губ Александры. Его лицо было так близко, что дыхание скользнуло по щеке шелком. Она протянула руку и прикоснулась кончиками пальцев к его губам. Теплые и нежные словно пена для купания, они будто были созданы для таких скользящих прикосновений.

Мало кто знает как это — заниматься любовью с Ангелом. Александра никогда ранее не испытывала ничего подобного. Его неопытность была очевидной, его порочность объясняла его падение. Этой ночью исчез смысл слова "невозможно".

Когда рассвет проткнул темные шторы первым копьем солнечного луча, Александра испугалась.

— Ты сейчас уйдешь? — спросила она.

— Да. Но я вернусь. Обязательно.

— Надеюсь, не в сон.

— Нет.

— Во сне твои глаза светились, — сказала Александра, пытаясь запомнить черты его лица хотя бы на ощупь.

— Это для эффектности, — засмеялся Кристиан. — Мне пора.

Через мгновение он исчез. Просто растворился в воздухе вместе с лежащей на полу одеждой, оставив лишь запах миндаля от своих волос. Александра закурила сигарету и подошла к своим полотнам. Она не удивлялась изменениям, произошедшим с картинами. Ангелы, немного опустив головы, больше не смотрели гордо вперед, их взгляды туманились от горечи и сожаления. Демоны же обиженно вздернули подбородки и с упреком косились на художницу. "Простите меня, — сказала Александра обеим стенам, — но я больше не могу быть одинокой".

Вечер наполняли истерика дождя и пепел прошедшей ночи. Огромные, словно грузовые баржи, тучи затянули стонущее от нелегкой ноши небо. Они медленно двигались на запад, чтобы разнести свои электрические копья по всему миру. Такими вечерами многие прыгают с крыш на асфальтовые полотна, отбрасывают табуреты из-под ног или засыпают в теплой ванне, окрашивая воду в цвет предстоящего заката.

Александра проснулась в тот час, когда солнце решало уйти ему или остаться еще на шестьдесят минут. Она вышла на мокрые улицы, поймала маршрутное такси, даже не обратив внимания на номер. Ей было все равно, куда ехать. Безумные гонки по перекрытым улицам. Две попытки аварии, визжащие тормоза и мат водителя. Разбитый об перекладину переднего сидения нос. Кровь, красная, как лак на ногтях. Немножко боли. Все это не имеет значения. Люди — вот чего ей хотелось. Лица со своими историями, мобильными разговорами, мыслями о работе и невымытой со вчерашнего дня посуде. Две женщины, сидящие рядом, говорили о сыновьях, уехавших за границу.

— У него там своя жизнь, — произнесла одна в длинном красном пальто из лаковой кожи, — он даже в отпуск не приезжает. То его не отпускают, то деньги заканчиваются, то еще какая-нибудь несостыковка. Но мне-то понятно, что он просто не хочет. Когда приезжает, сразу уносится на несколько суток с друзьями, а с семьей ему неинтересно. И ведь стоит сказать, что обижаюсь, как начинает кричать, мол, я вечно драматизирую, мне всегда и всего мало.

— И не говори, — сокрушалась в ответ вторая — с тяжелой сумкой на коленях из которой торчит французская булка и пахнет яблоками. — Мой, так уже второй год не появляется. Даже письма надо выпрашивать. И что самое обидное — в гости не зовет!

— Да ты что! — участливо помотала головой женщина в длинном лаковом пальто.

— Да, — подтвердила свои слова владелица большой сумки. — И, знаешь, я подозреваю, что он там спит со шлюхами, пропивает все деньги по кабакам и ночным клубам, а дома я ему, естественно, не позволю так себя вести. Вот он и не хочет нас видеть. Я же для него тиран! — женщина раскрыла сумку, покопавшись в ней трясущимися руками, вытащила носовой платок и утерла скупые слезы с изъеденных глубокими морщинами глаз.

"Глупые! До чего же вы глупые! — хотелось крикнуть этим женщинам Александре. — Ваши сыновья живут в другом мире. Они ушли туда, потому что хотели жить лучше. Хотели стать собой, а не вашим идеалом. Вы слепили из них покорных и уступчивых людей, мечтающих узнать помимо ваших желаний еще и свои. И они ушли, ведомые собственными мечтами. Но это не значит, что труды бессмысленны О. Вы стали миссионерами, позволившими вашим детям научиться смотреть на мир с разных сторон и выбирать". Александра сжала свои мысли так, что заскрежетали зубы, и уставилась в окно.

Кристиан появился, когда Александра погасила свет. Часы мирно отстукивали ритм, приближая рассветные всполохи.

— Я умру, если ты уйдешь, — прошептала Александра, глядя в светлеющий сквозь шторы прямоугольник окна.

— Нет, ты просто изменишься, — ответил Кристиан, накидывая плащ.

— Перемены — это тоже смерть, — сказала Александра тихо. — Смерть — это начало концаЬ. Начало неведомого тебе будущего. Человек может меняться. И каждый раз безвозвратно. Поэтому перемены — это просто очередная смерть.

Кристиан сел рядом. Его волосы пахли миндалем, а руки теребили одеяло.

— Александра, я не могу быть постоянно рядом в физическом плане. Мое тело хочет этого не меньше, чем твои чувства. Но есть рамки, через которые не стоит переступать.

Александра молчала. Ее подушка пахла мокрыми от слез перьями, а руки комкали простынь.

— Если я умру, куда я попаду? Ведь раз ты существуешь, я не исчезну бесследно. Жизнь — это конец начала Т.

— Ты станешь Ангелом Неба или Демоном, — ответил Кристиан.

— Но если я стану Ангелом Неба, мы сможем быть вместе всегда, мы будем одинаковыми, — сказала Александра и голос ее стал похож на хрип молящего о чудесном спасении обреченного.

— Возможно. Но все может выйти по-другому.

— Как?

— Ты можешь стать Ангелом Земли. А они редко не падают.

Рассказ о Максимилиане.

Он был человеком по имени Максим. Небо путалось в его светлых волосах, придавая им голубоватый оттенок, а море плескалось в глазах между ресницами, как между берегами. Женщины замечали его красоту словно роскошный бриллиант среди стеклянных страз на витрине магазина. И Максим дарил им свою любовь. А она была поистине безгранична. В Максиме кипело так много любви, что она разливалась по всему телу, подобно крови.

Максим не искал счастья. Ведь, чтобы искать клад, нужно о нем думать. А о счастье думают только когда его нет. Максим не думал о счастье. Он брал все, что хотел. Он открывал любую дверь ключом, сплетенным из его красоты.

Однажды, считая дни словно деньги, он ждал своего самолета в город развлечений и легализованных наркотиков. Когда времени осталось ровно столько, чтобы хватило на еду и секс, Максим зашел в небольшой бар, где очень часто встречал девушек, не только согласных на близость, но и красивых. Он заказал вина и, не увидев ни одного незнакомого лица, взял бутылку и вышел на улицу. С зажатой в соблазнительных губах сигаретой Максим решил пройти закоулками, надеясь отыскать в городских скалах никем не замеченный самородок. И он нашел его. Розовое облако шелка облегающее тоненькое тело, небрежно наброшенный на плечи того же цвета плащ и порочная невинность в глазах девушки, сидящей на скамейке. В ее руках дымилась только что подкуренная сигарета. Девушка кашляла, задыхаясь и хватая воздух ртом, словно это было ее первое знакомство с никотином.

— Выпей, легче станет, — Максим протянул девушке бутылку вина. — Хочешь приобщиться к взрослой жизни, детка?

— А ты кто? — спросила она, когда вино, прокатившись по горлу, убило спазмы.

— Я — Максим, а тебя как зовут, красавица?

— Алисия.

— Ух ты! Имя неземной красоты, как и ты сама, — Максим оглядел незнакомку с ног до головы и остался очень доволен увиденным.

— А я и не с Земли, — ответила Алисия серьезно. — Я — Ангел Неба. Правда, Павший, но это ерунда.

— Вот это да! — засмеялся Максим. — Как же ты не разбилась? Небо-то высоко.

Вместо ответа Алисия поднялась со скамейки. Мгновение, и легкий плащ стал плотнее, вдоль длины по ткани пробежали линии, разделяя ее на нечто, напоминающее перья. Через несколько секунд, очерченных густым неярким светом, перед Максимом стояло существо с огромными бледно-розовыми крыльями за спиной.

— Это невозможно, — пролепетал Максим, ущипнув себя за руку, не веря собственным глазам.

— Все возможно, Максимилиан, — улыбнулась Алисия. — Можно я буду тебя так звать? Привычнее.

Максим, не в силах говорить, лишь кивнул.

Алисия залезла в каждый уголок квартиры Максима. Больше всего ее забавляло огромное число книг со склеенными страницами, которые покрылись чешуей пыли, и невероятное количество мягких игрушек, сваленных одной кучей в углу.

— Подарки поклонниц? — спросила Алисия, указав на плюшевое месиво.

— Ага, — Максим с интересом наблюдал за исследовательскими действиями Ангела. — Алисия, а что ты на Земле делаешь?

— Теперь буду жить, — ответила девушка, вытянув за крыло мягкого попугая. Она уселась по-турецки на диван, рядом с Максимом и хлебнула вина из бутылки. Вкус виноградного алкоголя ей явно понравился. — Я — Падший Ангел, понимаешь?

Максим утвердительно мотнул головой.

— Я ушла с неба, потому что мне стало там скучно.

Она ждала реакции, но Максим только рассеянно разглядывал ее.

— Максимилиан, о чем ты думаешь?

— Я? — он, казалось, пришел в себя. — Я все еще не могу поверить. Люди составляют Библии и пишут романы о вампирах, так и не увидев ни того, ни другого Н. А у меня на диване сидит Ангел и теребит подаренного какой-то шлюхой попугая. Может, я тронулся?

— Ты в своем уме. Просто поверь. Можешь даже потрогать меня.

Максим осторожно, словно касаясь пламени, дотронулся до плеча Ангела. Алисия закрыла глаза, впитывая прикосновение.

— Я хочу узнать, что такое любовь тела. Пожалуйста, Максимилиан.

— Это так прекрасно! — вздохнула Алисия, морщась от сигаретного дыма в объятиях Максима. — Именно поэтому я и захотела уйти с неба. Рай — прекрасное место, где нет зла, где никто никогда не обидит. Но Ангелы тоже умеют чувствовать и нам иногда необходима хорошая встряска. Поэтому многие, наблюдая за людьми, влюбляются в своих подопечных и уходят к ним.

— Я твой подопечный?

— Нет, мне никого не доверили. Я слишком взбалмошная.

Максим рассмеялся и прижал девушку к себе. Его мысли витали где-то за пределами потолка и стен. Еще совсем незнакомое существо вызывало в Максиме невероятные чувства и образы. Ему казалось, что сейчас на берегу моря в выброшенных на берег ракушках шумят волны, и он слышит этот шум. Розовое солнце согревает белые листья кипарисов, разросшихся стеной вокруг маленького домика со скрипучей дверью и порогом, приветствующим гостей на всех языках мира. На этом райском берегу воздух пахнет ванилью, а в лесу, прямо за домиком, если пройти немного вглубь, есть маленькое кладбище печали, где спят новорожденные горестные мысли, возникающие в головах Человека и Ангела, живущих в доме на берегу...

Неожиданно Максим вскочил с дивана и метнулся к лежавшей в углу спортивной сумке.

— Черт! — выдавил он сквозь зубы, переводя взгляд с билетов до Амстердама на настенные часы. — Черт! Твою мать!

— Не поминай его, а то ведь явится, — спокойно сказала Алисия.

— Да к черту Черта! — в ярости крикнул Максим. — Я на самолет опоздал!

— Зачем тебе самолет, если теперь есть я? — удивленно приподняла брови Алисия.

— Ты! — орал Максим. — Да кто ты такая? Настоящие Ангелы помогают людям! А ты мне только мешаешь! Какого хрена ты вообще приперлась сюда? Приключений захотелось? Так шуруй на улицу, пусть тебя сначала оттрахают в подворотне, а потом разобьют башку об стену. Вот тогда получишь свои приключения!

— Что ты говоришь? — Алисия испуганно смотрела на Максима, ее губы дрожали, а глаза постепенно наполнялись голубоватой жидкостью. — Что ты говоришь?

— Пошла вон! — Максим грубо схватил Алисию за плечи и потащил к двери.

— А как же домик и кипарисы?! — в отчаянии воскликнула девушка, глотая голубые слезы.

— Не нужен мне твой идиотский домик!

Оказавшись за порогом, Алисия задержала ногой захлопывающуюся дверь, и, скривившись от боли в ступне, произнесла:

— Да, я сейчас погибну. Но все равно надеюсь, что ты не будешь жалеть обо мне, потому что Ангелы Земли никогда не поднимутся на небо и никогда не упадут в Ад. Даже после смерти тела они остаются в мире людей невидимыми духами, мечущимися в поисках покоя. Но никогда его не найдут.

Максим закрыл дверь и, чертыхаясь, включил свет в уборной. С лестничной клетки донесся приглушенный крик: "Господи, люди жестоки! Они не верят в тебя, им не нужны такие, как я. Господи, забери меня назад. Прости! Прости меня, Господи! Я хочу назад. Иначе я погибну. Господи!". Немного поколебавшись, Максим открыл входную дверь, но площадка уже опустела.

Спустя один день и две ночи, Максим брел домой из бара, привычно пьян и непривычно одинок. Он никак не мог отделаться от своего видения, пахнущего ванилью, как волосы Алисии. Максиму очень хотелось зайти в лес за домиком, пробраться по узкой тропинке, усыпанной мелкими насекомыми и мягкой травой, к кладбищу печали и закопать там свою уже повзрослевшую грусть. Он свернул во дворик, где впервые встретил Ангела, и сел на пустующую скамейку. "Ну где ты, глупая девочка, — спросил Максим воздух, пахнущий птицами и пылью, — появись снова". И она появилась. Взгляд Максима сам нашел хрупкое тело, затянутое в розовый шелк, у подвального окошка на ступеньках. Максим рванулся к, казалось, спящему божественному существу. Разорванное неземное платье покрылось засохшими пятнами синего цвета, белые волосы разметались по холодному бетону, закрывая покрытое ссадинами лицо и широко распахнутые в страдании глаза.

Максим опустился на колени перед истерзанным телом и, подавив крик, прижался губами к разбитой голове Ангела. Боль, заполнившая все его тело и просочившаяся в разум, была невыносима. Будто легкие лопаются, не принимая воздух, а спина рвется на части. Максим задыхался собственными всхлипами и слезами. Его руки били бетонные ступеньки, пока серая пыль не сменилась черной грязью. Наконец, Максим понял, что кровью истекают не его кулаки. Темные струйки бежали из-под рубахи, вмиг ставшей тесной. И боль, невыносимая боль в спине. Максим поднялся и скинул с себя одежду. Огромные крылья с черными перьями раскрылись за его спиной. Он поднял тело Ангела на руки. "Мы найдем этот домик. Я найду НАШ Рай", — пообещал Максимилиан неземным губам, запачкав лицо своими фиолетовыми слезами.

* * *

Кристиан приходил каждую ночь, превратив жизнь Александры в темноту, сменявшуюся лишь проблесками рассветных лучей. Но она была рада этому. Тьма будто поглотила все ее существо, вытесняя свет души, пытающийся иногда пробиться сквозь душный и непроглядный мрак сердца. В такие минуты, наполненные спокойствием, Александра брала в руки кисти и рисовала. Но теперь ее картины отличались от прежних. Лица, отрисованные черной гуашью на белых листах (да, теперь она не могла рисовать на темных полотнах стен), походили на людские. В их глазах, руках и морщинах возле уголков губ светилась умиротворенность, сравнимая с чистотой младенцев. В каждом образе таилась собственная тайна великого открытия, познания смысла существования и твердой уверенности в исполнении желаний. Даже запретная тема пейзажей была вновь открыта.

Однажды, сидя на краю своей кровати, уже остывшей от запаха миндаля, Александра рисовала реку. Вода спокойно блестела отражениями Солнца. Даже тесные на первый взгляд берега не сжимали в тисках шелковую гладь, а бережно обнимали хрупкое создание, выстроив стену леса защитой от ветра любой силы.

— Ты видишь это одиночество? — раздался знакомый низкий голос.

— О чем ты? — не оборачиваясь спросила девушка Кристиана.

Изящная рука с длинными, тонкими, словно созданными для игры на фортепиано, пальцами опустилась через плечо Александры на рисунок и указала на дерево, забившееся в угол листа стройным силуэтом.

— Оно. Все деревья покрыты листвой, а это стоит, оголенное по подбородок, но пытается тянуться к Солнцу, — Кристиан убрал руку, положив ее на плечо девушки.

— Это я, — ответила Александра, не раздумывая, и сама поразилась словам. Она пристально вгляделась в плод своих рук и увидела, что это единственное дерево, не имеющее отражения в реке.

— Кристиан, — позвала она, — помнишь ты рассказывал про Максимилиана, Ангела Земли?

— Да, — ответил голос за спиной.

— Он стал таким, познав горе, распилившее его душу на прошлое и будущее, а что с ним произошло потом?

— Никто этого не знает. Говорят, что он, словно тень, до сих пор ищет ИХ Рай. Это единственный Ангел Земли, который, возможно, еще жив.

— А что случилось с остальными?

— Они пали. Кто бросился с окна, кто отдался течению океанов, захватив в плавание огромные камни, вместо амулетов, на шею. Ведь, чтобы стать Ангелом Земли нужно познать не только Великое Горе, но и потерять в нем Великое Счастье. Это не каждый выдерживает.

— А разве Ангелы умирают?

— Конечно. Ангелы Неба, падая, обретают физическое тело. Мы сохраняем крылья и способность меняться. Но телесная оболочка столь же хрупка, как и людская. Умирая, мы растворяемся в воздухе, не способные собрать свою душу в единое целое и переставая себя осознавать. Ангелы Земли, падая, теряют свое физическое воплощение и остаются бесплотными призраками, прикованными к атмосфере, не имея сил подняться выше. В этом и заключается главная трагедия Падения. Не каждый может на такое решиться, только если возникает чувство безысходности.

— Но почему? — удивилась Александра. — Ангелы ведь сильнее людей. Они...

— Ты не права, — не дал договорить ей Кристиан. — Ангелы слабее, они более чувствительны, хотя и сильно похожи на людей. Мы тоже ищем ответы на вечные вопросы, но, в отличие от вас и к несчастью для нас, находим.

— Что ты имеешь в виду?

— Сначала мы всегда пытаемся понять, чем все завершится В. Ищем единственно верную дорогу для счастья, чтобы выложить ее по бокам цветами встреч и бросить ковровую дорожку расставаний. Но вместо результата видим лишь бесконечные дороги, опутанные перекрестками Е. Это и есть ответ. Судьба не является уже описанным трактатом, она есть путь. И смысл этого пути не в его завершении, а в твердости шагов.

— А куда свернул ты? — спросила Александра и обернулась.

Кристиан сидел на кровати за ее спиной необыкновенно красивый и подчеркнуто далекий. Его глаза источали неровный свет неонового блеска. Он молчал, склонив голову набок так, что темные локоны закрывали половину лица. На губах застыли слова, которых Александра так никогда не узнала. Мертвенно бледная кожа отражала свет свечей.

— Ты действительно существуешь? — прошептала она, боясь услышать ответ.

— Лишь для тебя. Я тот, кого ты хотела видеть. Я тот, кого ты звала. Но я не живу в твоем мире, для него я мертв уже больше сотни лет. Потому что существует две истины С. Одна стелется под ногами, желая прыгнуть в руки, а вторая смотрит сверху и ищет момент, чтобы обрушиться, хотя знает, что этим сломает твой хрупкий позвоночник.

— Значит, ты — моя смерть?

— Нет, я конец твоей жизни. Я хранитель твоей мечты и веры в чудо. И пусть тебе кажется, что я уничтожил твою прошлую жизнь. Это неправда. Конец всегда хранит следы начала Ч.

Кристиан исчез. Александра отбросила лист с застывшим на нем одиночеством в обрамлении всеобщей взаимолюбви и упала на кровать. Тяжесть в голове собралась комком и давила на стенки черепа. Александра чувствовала пустоту внутри себя, пугающее и одурманивающее НИЧТО. Спустя мгновение, показавшееся остановкой времени, эта пустота обрела массу, начиная разливаться по всему телу, приводя в дрожь нервные окончания. Ощущение рождения новой тьмы, подобно образованию черной дыры космоса, затягивающей в свое безразмерное нутро чувства, заполнило мозг Александры и вырвалось наружу сдавленным криком. Понимание появления этого монстра конденсировало слезами, просочившимися на волю. Александра рыдала, ее тело сотрясалось в судорогах отчаяния. Сознание отказывалось воспринимать окружающее. Александры больше не было в комнате, пропитанной сигаретным дымом и чадом горящих свечей, она упала в бездну боли, приобретающей форму физической муки. Давление стало невыносимым, тело разрывалось. Александра потеряла сознание, погрузившись в темноту.

В комнате было темно и душно. Александре не обращала внимания на отсутствие кислорода, она разучилась дышать. Недели, ползущие со скоростью раненой черепахи, принесли снег, засыпавший пол у всегда открытого окна. Александра не чувствовала холода. Ее онемевшие пальцы забыли вес художественных кистей, девушка не могла рисовать. Все эти месяцы одиночества она только и делала, что разглядывала дерево без отражения, созданное ею на бумаге. Она не спала, казалось, целую вечность.

Еле уловимый шорох вывел Александру из оцепенения.

— Зачем ты пришел снова? — спросила она, прислонившись спиной к подоконнику.

— Я понял, что уже никогда не смогу быть без тебя, — ответил Кристиан, усевшись на край кровати.

— Тогда зачем ты уходил? — матовый блеск холодного голоса опасной бритвой резанул уши Ангела.

— Я понял, что могу тебя погубить, сломать твое хрупкое тело. Александра, я жалею...

— Поздно, — сказала она, не дав Кристиану договорить, и сбросила черный плащ, накинутый на плечи. Кожаное прикрытие осело на пол, и Кристиан увидел, что за спиной Александры проросли крылья черного цвета. Но росли они не к голове, а к ногам так, что расправив их можно было летать только задом наперед.

— Теперь ты видишь, кем я стала, — сказала Александра, запрыгнув на подоконник.

Кристиан не успел сказать ни слова, когда она, расправив свои уже огромные крылья, шагнула через карниз и полетела к земле.

"Падший Ангел никогда не сможет подняться", — подумал Кристиан, глядя сквозь прозрачные слезы тающего на лету снега и голубые — свои, на темное тело, распластавшееся на асфальте, от которого в разные стороны света подобно солнечным лучам бежали ручейки дождя раскрашенные фиолетовой кровью Падшего Ангела Земли.

Часть третья.

Смерть. Последствия.

1.

Алекс в четвертый раз набирал номер телефона квартиры Лилит и слышал лишь длинные гудки. Он уже замерз, а гул аэропорта еще не разделился в голове по тембрам голосов и представлял собой неопределенную массу. Серая куча мельтешила перед глазами спинами людей, видимо забывших, что куртки бывают не только разных оттенков черного. Откуда-то с потолка опускался невидимый пласт ожидания и подобно огромному мешку с мукой давил на плечи, распыляя содержимое в разные стороны.

Наконец, таксофон откликнулся сонным женским голосом.

— Лилит! Привет, это я, Алекс, — обрадовано закричал финн в трубку.

— Чего? — сонно спросили на том конце провода.

— Лил, это Алекс...

— Ты не туда попал, парень, — перебил невидимый собеседник и короткие гудки жалобно запиликали в ухо.

"Ошибся номером", — Лав по-фински выругался и сделал еще одну попытку. — Лилит, это Алекс, из Хельсинки.

— Слушай, придурок! — недружелюбно гаркнул незнакомый голос.

В криках, доходящих до визга, Алекс разобрал только обрывки: "это Москва" и "пошел на". Снова короткие гудки раздраженно прервали разговор, и финн в растерянности оставил таксофон наслаждаться бездействием. Неуемная тревога довела сердце до бешенной скачки, Лав оглядел кишащий холл, судорожно соображая, что делать, куда податься в холодной чужой Москве. Единственный знакомый телефонный номер оказался устаревшим, а адрес напрочь вылетел из памяти. Выкурив три сигареты и выругав себя на чем свет стоит за отсутствие номера Брюса или хотя бы Саши, Алекс поймал такси и назвал гостиницу, в которой останавливался "Sacrament".

Тепло люкса не принесло успокоения. Чистое, помпезно обставленное помещение раздражало натянутые нервы навязчивой роскошью. Бросив сумку у порога, Алекс достал из бара бутылку вина и развалился на кровати.

— Ну что, допрыгался? — спросил себя Лав после третьего глотка. — И что теперь делать?

Телевизор смотреть не хотелось, как и спать. Со всех сторон давили нерушимостью и чистотой стены. Даже изящная люстра казалась бесформенным куском стекла. Открыв один из лежавших на тумбочке журналов, Алекс рассмотрел девочек, рекламирующих все — от помады до автомобилей — и с тоской отшвырнул хрустящий глянец. Не привыкший коротать гастрольные вечера в одиночестве гостиничного номера, он маялся неопределенностью и от бессилия принялся ходить по комнате. Семь шагов от тумбочки до дивана, девять — от дивана до окна, восемь — от окна до ванной. Голова и без того шла кругом от разговора с собой, а замкнутое пространство и вовсе доводило до исступления. Сотни вариантов крутились в голове, единственным выходом представлялось найти "TCI" и через Сашу отыскать "Истерику", но Алекс вспомнил, как настойчиво и безуспешно рыжий сам выпытывал у ребят контакты. Нет, "Истерика" — Летучий Голландец московской сцены, появлявшийся когда захочет сам.

— Да, Алекс, так вляпаться надо уметь!

На стене сквозь шторы отпечатывались очертания огромного светового короба с соседней крыши, и Лав с тупым усердием пытался по расплывчатым, еле видным линиям разгадать, что за рисунок несли в народ лучи.

Неожиданная догадка озарила намного ярче люминесценции.

— Реклама! — вне себя от радости воскликнул Алекс. — "Crazy Art"! Надо найти агентство!

Схватив телефон, он со страстью параноика проорал в трубку просьбу, окончательно разбудив уставшего за смену портье. Долгие несколько минут Алекс опустошал винную бутылку, прислушиваясь к шагам в коридоре, и лишь когда на журнальном столике появилась бумажка с нужными координатами, откинулся без сил на кровать.

Проснулся Алекс довольно поздно по российскому времени. Позавтракав, и выпив для бодрости пива, Лав позвонил в "Crazy Art", но наткнулся на неприветливые длинные гудки.

— Что ж, у меня еще есть адрес.

Из окна ковыляющего в пробках такси Алекс разглядывал Москву. Мельтешащий город показался ему искусственно индустриальным. Задымленный монстр следил во все оконные глаза за бесконечными магистралями. Его брюхо, испещренное черными тротуарами с серыми пятнами снега, тонуло в потоках машин, загнав людей в подземные поезда. Алекс с грустью вспомнил хмурый Хельсинки с остроконечными крышами и стилетами шпилей, тихие улицы с маленькими домишками и снег, белый снег на мостовых. Автомобиль остановился возле высокого здания. Расплатившись с водителем, Алекс вошел внутрь и осведомился у портье (именно так он про себя назвал охранника, вальяжно прогуливающегося вдоль холла, держа руку на массивной рации, подвешенной к ремню) об агентстве. "Портье" недоверчиво оглядел финна с ног до головы.

— Они вчера съехали в неизвестном направлении, — густой бас, прогремел как приговор.

— Что? — последняя надежда разбилась и рассыпалась мелкой стеклянной крошкой, отдаваясь в ушах звоном. — Вы не путаете? Мне нужен "Crazy Art", рекламное агентство, — не отставал Алекс.

"Портье" недобро глянул на финна и раздраженно пробасил:

— Я же сказал, они съехали. Ты что, нерусский?

— В общем-то нет, — пробурчал Алекс, но "портье" уже не слушал.

Шаркающей походкой, финн вышел на крыльцо и, прислонившись к стене, закурил. От одной мысли о возвращении в Финляндию становилось не по себе — Лав отрезал себя, как нарост, от мира Хельсинки и вновь прижиться было бы подлостью. Осколки "Sacrament" уже разлетелись по разным углам и растили собственные самородки. А что можно вырастить ему, Алекс не представлял.

Мимо в спешке скользили люди. Высокий молодой человек в кожаной куртке и бейсболке пробежал мимо Алекса, но остановившись, вернулся и подошел к финну, глядя солнцезащитными очками.

— Алекс? Ты что здесь делаешь? — спросил парень, снимая очки.

Лав не сразу поверил глазам, и попытался отогнать наваждение, но спасительный лик не исчезал.

— Лестат! Слава Богу! Я вас ищу!

— Ясно. Пошли, мне надо бумаги кое-какие подписать у коменданта.

Лестат повел Алекса по длинным коридорам и мраморным лестницам в подвальный этаж. По пути он рассказал, что "Истерика" купила несколько квартир в здании "Невского" и одну из них отвела под офис агентства.

— Лучше авангардная лачуга, нежели это буржуазное логово, — шепнул он и, приклеив искусственную улыбку, вошел в кабинет коменданта.

Внутри залитой солнцем комнаты пахло бумагами и чернилами. Алекс поразился насколько различны менталитеты соседних стран. Дородная тетя в очках с роговой оправой, похожая из-за них на ящерицу, громким командным голосом указывала каждый шаг, Лестат терпеливо ставил подписи, заполнял бланки, и в каждом его движении Алекс углядел нетерпение побыстрее разделаться со столь глупыми и ненужными формальностями.

— Ну наконец-то, свобода! — облегченно выдохнул Лестат, оказавшись за пределами ненавистного здания. — Поехали, покажу наше пристанище.

С нескрываемым удивлением Алекс разглядывал унылые дворы из окна автомобиля.

— И люди здесь живут? — изумленно воскликнул он, проезжая мимо хрущевского дома с покосившимися стенами, ржавыми подъездными дверями и лужами канализационных отходов, вытекших во двор вонючим озером.

— Живут, — пожал плечами Лестат. — Надо было ехать по главным улицам, чтобы не шокировать тебя видами столичных окраин, но сейчас на дорогах дикие пробки.

— Кошмар, — только и смог ответить Алекс.

— Как сказала бы Лекси, "это — Mother Russia".

— Кто такая Лекси?

— У-у-у, это отдельная история, — рассмеялся Лестат. — Лекси — наш менеджер и по совместительству любовница Лилит, — краем глаза он наблюдал за реакцией финна.

Первую секунду Алекс продолжал рассматривать унылые пейзажи, но вдруг резко развернулся в кресле и уставился на Лестата.

— Что?! Как... Как это?

— Очень просто, — смеясь ответил Лестат. — Да не пугайся ты так. Она ничего не имеет против мужчин Лил.

— Но... — в смятении начал было Алекс.

Известие настолько огорошило его, что мысль о возвращении в Хельсинки уже не казалась безумием.

— Расслабься, Алекс, — успокоил Лестат, искоса наслаждаясь реакцией финна. — В отношениях этой парочки все давно запутались и бросили попытки разобраться. Считай их просто о-очень близкими подругами. А что ты так разнервничался? — хитро прищурившись спросил он.

— Просто не ожидал, — буркнул Алекс и снова уставился в окно.

Неужели приезд действительно был ошибкой? На каждом шагу, начиная с оформления бессрочной визы, его подстерегали препятствия, но Алекс не обращал на них внимания, теша себя мыслью, что его ждут. Все время он представлял, как подойдет к Лилит, обнимет и больше никогда не отпустит. Он надеялся, что она обрадуется, но теперь огонь надежды угасал, превратившись из пожарища в маленькое пламя затухающей спички.

Эта перемена, отразившись на лице Алекса, не ускользнула от мимолетных взглядов Лестата и липкое предчувствие оползнем скользнуло в мыслях.

— А ты по какому делу в Москве? — настороженно спросил он. — Я не видел ваших афиш.

— И больше не увидишь, — ответил Алекс, прислонив голову к окну. — Я ушел из "Sacrament".

— Что? — воскликнул Лестат, обернувшись к финну. Его опасения оправдались, хотя и казались невероятными. Машина тут же наскочила на кочку, как бы напоминая, что от дороги нельзя отвлекаться ни на минуту. — Как ушел? — переспросил Лестат, вырулив на ровную поверхность асфальта. Неизбежность перемен маячила впереди красным светом.

— Мне надоело, — неожиданно спокойно ответил Алекс. — Я не могу больше писать песни, я не хочу петь, — он сделал паузу, — мне нужна Лилит.

Лестат хмыкнул и достал сигареты. Он ждал именно такого ответа, иначе вера в добрые сказки, которая никак не хотела покидать его сердце, исчезла бы навсегда, и он искренне благодарил финна за ее сохранение.

— Как отнесутся к моему появлению? — спросил Алекс после недолгой паузы.

— Ну, — Лестат затянулся и выпустил дым в открытое окно, — Марс скажет, что был прав, Ника начнет допытываться, в какой из квартир ты будешь жить, Брюс закажет ящик водки и попытается споить, а Лилит назовет идиотом, но будет дико рада. Алекс, я не знаю, что произошло между вами, но Лил сама не своя без тебя. Она постоянно крутит "Sacrament", впадает в отрешенность и вдвое больше курит. Я ее слишком хорошо знаю, чтобы сказать со всей уверенностью, что она влюбилась. Я относился к этому настороженно, но сейчас, когда ты, бросив все, приехал, вижу, что девочка наконец-то может быть счастлива.

— Спасибо, — произнес Алекс.

Сразу стало легче дышать, уверенность Фениксом возрождалась из пепла. И плевать на навязчивый крик разума одуматься, Алекс давно перестал обращать на него внимание.

"Я заберу тебя у всех во что бы то ни стало", — подумал он.

— Но с присутствием Лекси тебе придется мириться, — будто прочитав его мысли, отозвался Лестат.

— Посмотрим.

Из-за поворота выглянула громада серого здания. Высившаяся особняком типичная многоподъездная девятиэтажка приводила в унылый трепет нелепостью положения. Вокруг нее разлегся пустырь, изрытый мелкими оврагами, а широкая линия насаженных под балконами с обеих сторон деревьев делала дом похожим на неудачно постриженного пуделя.

— А в чем был прав Марс? — нарушил молчание Алекс, когда машина остановилась возле "Невского".

— Видишь ли, — Лестат закрыл дверцу автомобиля и включил сигнализацию, — мы как-то обсуждали сложность живых выступлений. Я, как гитарист, полная посредственность, поэтому все соло партии на Лилит. Пока я пою — все нормально, но когда петь нужно ей, девочка просто разрывается. И мы пришли к выводу, что группе нужен еще один гитарист. Марс сказал, что искать никого не надо и нужный человек придет сам. Вот ты и пришел. Пойдем.

Лестат набрал код на замке и открыл дверь.

— Ты хочешь сказать, что я... я смогу играть в "Истерике"? — ошарашенный новостью Алекс начал заикаться, спускаясь по узким ступенькам в логово группы.

— Если сам захочешь. Думаю, остальные против не будут, — Лестат открыл еще одну дверь, и они оказались в окутанном полумраком клубе.

"Невский" поразил Алекса своим размахом.

— Вы ЗДЕСЬ репетируете? — он изумленно вертел головой по сторонам, оглядывая стены, разрисованные набросками и испещренные фразами на русском, английском и еще каких-то языках.

— Да, — гордо выпятил грудь Лестат, — это наш дом! И теперь уже не второй.

Они прошли к бару. Алекс ошалело осмотрел батарею бутылок. Под барной стойкой что-то шуршало.

— Официант, — властным тоном позвал Лестат, — вина нам, самого лучшего.

— Да пошел ты, — отозвался кто-то снизу.

И тут же из-за стойки высунулась недовольная голова с взлохмаченными темными волосами.

— Ёперный Каракалпак! — воскликнул Брюс, увидев Алекса. — А ты, финская морда, здесь откуда?

— Из преисподней, — смеясь ответил Лав и принял жесткие дружеские объятия басиста.

— Оно и видно! Как я рад тебе! — похлопав финна по плечу, Брюс обернулся к Лестату. — Какое к Дьяволу вино? Здесь вином не обойдется! — воскликнул он и скользнул в маленькую дверь за стойкой.

Через минуту Брюс появился с ящиком коньяка, позвякивая бутылками.

— Кто-то вопил, что "Henessy" кончился, — съязвил Лестат, доставая бокалы.

— Я заныкал чуть-чуть для особого случая, — басист водрузил ящик на стойку и гордо протянул одну бутылку Алексу. — Зацени! А я отлучусь на минутку.

Он схватил мобильник и вновь скрылся за дверью.

— Сол-ныш-ко! — послышалось оттуда. — Я не мо-гу при-е-хать! Теперь поняла?! Или не дошло еще?!

Появившись вновь, Брюс являл собой едва сдерживающуюся бурю.

— Девица из бара? — осведомился Лестат.

— Нет, с той меня только на ночь хватило, — отмахнулся Брюс и устроился на высоком стуле рядом с Алексом. — Так как коньяк?

— Впечатляет, — Лав поболтал бутылку, и ее стенки тут же покрылись маслянистыми разводами. — Отличное начало новой жизни, — сказал он, разливая терпкую темноту алкоголя по бокалам.

— Ну, за встречу! — скомандовал Брюс. — Что ты там говорил о новой жизни?

— Я ушел из "Sacrament", — ответил Лав и сделал глоток.

Бокал Брюса замер на полпути, а глаза басиста приняли размеры десятирублевых монет.

— Ты пей, пей, — заботливо подбодрил его Лестат. — Главную новость мы скажем позже.

Залпом опрокинув стакан, Брюс шумно выдохнул.

— Куда главнее? — просипел он, занюхивая алкогольные пары рукавом.

Наслаждаясь огорошенной растерянностью басиста, который бешено вращал глазами, перебегая с лица на лицо, и нерешительным смущением финна, Лестат похлопал Алекса по плечу и торжественно изрек:

— Познакомься с новым членом "Истерики".

На этот раз Брюс мелочиться не стал и хлебнул прямо из бутылки. Вязкое пламя опалило гортань и растеклось лавой по желудку.

— Ни хрена себе! — только и смог выдавить он потрясенно.

Таких новостей басист не ждал, но как ни вглядывался в лицо Алекса, не уловил ни малейшего намека на розыгрыш. В голове взбесившейся каруселью мелькали новые возможности и перемены звучания "Истерики", Брюс уже видел, как группа будет смотреться на сцене, какой шквал прессы обрушится на музыкантов.

Мертвым грузом повисло молчание, и Алекс не на шутку встревожился.

— Ты против? — спросил он осторожно. — Если кто-нибудь из вас скажет "нет"...

— Я ему рот зашью! — перебил Брюс. — Никуда ты от нас не денешься, финская морда, — он расплылся в улыбке и слез со стула. — Пойдемте на диван, глушить коньяк у барной стойки пОшло.

Через три часа ящик опустел наполовину, а к пирующим присоединились Марс с Никой.

— Рисковый ты парень, — пьяно покачал головой Брюс. — Все бросить я бы не смог.

— Надеюсь, это комплимент, — вздохнул Алекс и мечтательно улыбнулся. — Лилит стоит всего, что у меня было.

— Ну-ну. И, кстати, где она шляется?!

— Я ей звонила, — ответила Ника, — судя по голосу, Лил занимается тем же, чем мы, но в другом месте. Из ее попыток что-либо сказать я не поняла ни слова.

— А можно еще раз позвонить? — попросил Алекс. Радушный прием радовал, но отсутствие Лилит его не на шутку тревожило.

— Конечно, — Лестат дотянулся до телефона и набрал номер.

Лилит ответила не сразу.

— Я пью за упокой моей маленькой девочки. Моя любимая ласточка больше никогда не...

На другом конце провода послышались всхлипы и шмыганье носом. Глаза Лестата округлились, и все лицо выражало недоумение пополам с испугом.

— Лил, что случилось? Ты где? — проорал он в телефонную трубку.

Алекс непроизвольно вцепился в подлокотник кресла и подался вперед, хотя даже так не мог слышать ее ответов.

— Этот козел... Она стояла... — слова перемешивались со всхлипами и неестественно глубокими вздохами, — припаркованная где надо... А он... Прямо в багажник... В гармошку... Моя "Митсубиси" в гармошку! Понимаешь?! А-а-а-а-а! Моя девочка!

Лестат облегченно выдохнул. Главное, что в машине никого не было. Он махнул рукой, показывая остальным, что с Лилит все в порядке. Разумеется только физически.

— Лил, короче, садись в такси и дуй в "Невский". Здесь есть некто, кто поднимет тебе настроение, — Лестат не был уверен, что его послушают, но с короткими гудками не поспоришь. — Пьяна вдребезги, но невредима, — заключил он. — Ей разбили машину. Восстановлению не подлежит.

Все облегченно вздохнули.

Через полтора часа Лилит завалилась в "Невский" в обнимку с Лекси и бутылкой "Каберне". У порога она отпустила блондинку, и та тут же рухнула на пол, не устояв на шпильках. Матерясь как плотник, саданувший молотком по пальцу, Лекси несколько раз безуспешно пыталась подняться. Лилит молча наблюдала за этими героическими попытками, удивляясь словарному запасу подруги.

— Мда, рожденный ползать, летать не может, — заключила она и шатающейся походкой направилась к бару.

Брюс помог Лекси подняться. Блондинка хотела одарить басиста горячим поцелуем, но Брюс отвернулся.

— Сколько вы выжрали? — спросил он, стараясь не дышать.

Лилит свернула крышку коньячной бутылки и, сделав несколько глотков, посмотрела в сторону Алекса. Несколько минут она пристально вглядывалась, щурясь и часто моргая, затем подошла поближе и, склонившись над ним, спросила:

— А где черти?

Алекс не то, чтобы не понял вопроса, он просто не знал, что ответить. Лилит сделала еще несколько глотков и подошла к только что с огромным трудом усаженной Лекси.

— Детка, — сказала она, беря блондинку под руки, — нам пора спать.

Осознав, что самостоятельно до квартиры эти две без членовредительства не доберутся, Лестат с Брюсом подхватили девушек на руки и унесли.

— Что это было? — спросил Алекс, провожая взглядом процессию.

— Привыкай, — философски заключил Марс.

Алекс не стал расспрашивать о смысле этого слова. Вершение судеб снова откладывалось на завтра.

* * *

Раз ступенька, два ступенька, три... пять... девять. Мимо пробежала толпа студентов. Один из них случайно ударил Энн рюкзаком по плечу. Девушка даже не обратила на это внимание — подобные столкновения в коридорах университета на перерывах обычное дело, особенно учитывая огромные расстояния между корпусами, которые нужно преодолеть за десять минут. Энн глазами нашла Вика, со скучающим видом стоявшего у окна в окружении девушек. После нескольких удачных выступлений "Undead" в клубах Вик стал пользоваться бешеным успехом у противоположного пола, что его очень раздражало.

— Эти тупые курицы, орущие на концертах, видимо считают, что если уложить в постель музыканта, у них прибавится мозгов и повысится популярность, — презрительно сказал Вик сестре, вырвавшей его из окружения, заработав косые взгляды и недовольное шушуканье за спиной.

— А представь, что будет после концерта с "Истерикой"?

— Я проснусь в постели Лилит, — с полной уверенностью ответил он.

Энн покосилась на брата. Серьезность его слов пугала. Но спорить и успокаивать было бесполезно.

— Надо подождать еще две недели.

Вик не сомневался в осуществлении задуманного. Долгими ночами под прикрытием одеяла и темноты он прокручивал в голове встречу. Вот она, уставшая после отыгранного сета, сидит в гримерке и вертит в руках очки. Ее глаза открыты для света электрической лампы под потолком и его взгляда. Она немного сутулится, упираясь локтями в колени. Ее лицо наполнено темнотой грусти и изнеможения. Он подойдет, сядет рядом на корточки. Плащ окутает пол рядом черным тяжелым покрывалом. Он возьмет ее за руку. Ее ладонь будет холодной, его — горячей. Он спросит: "Ты замерзла?". "Нет, — ответит она, — просто устала немного". Он расскажет про маленький бар недалеко от клуба, где нет шума и любопытных взглядов. Он позовет ее туда. Сначала она откажется, сославшись на кое-какие дела. "Ты сегодня уже многое сделала и должна отдохнуть. Ты имеешь на это право", — скажет он и, не отпуская ее руки, потянет за собой. На выходе их догонит кто-нибудь из "Истерики", начнет говорить, что нужно увезти инструменты, у них ведь нет техника, они все делают сами. Но Вик не позволит отобрать его Мечту. Потом они будут сидеть в баре и болтать о музыке, книгах, фильмах и прочей ерунде. Наконец, она попросит отвезти ее домой, сетуя на усталость и разбитость. Он выйдет из-за столика, опустится перед ней на колени и скажет, что всю свою ненавистную жизнь ждал этого вечера. Затем, приподнявшись, он дотянется до ее губ. Они будут непременно мягкими и пахнуть вином и табаком хороших сигарет. Он приведет ее в снятую накануне квартиру, зажжет свечи, разольет вино по бокалам, включит музыку. Она не устоит перед запахом шалфея, пропитавшего стены. Он сядет рядом с ней на кровать и станет греть дыханием каждый пальчик ее руки. А потом... Потом Вик обычно засыпал, но твердо знал, что когда проснется утром после желанного вечера, она будет рядом. Ее волосы укроют подушку, разделившись на пряди. Что будет дальше Вика не волновало.

"Undead" репетировал каждый день по пять часов, за исключением выходных, когда они играли в клубах. Вик не позволял расслабляться никому, он сам был похож на заведенную детскую игрушку, у которой поворот ключа вызвал необходимость движения. Доводя до изнеможения и мозолей на пальцах музыкантов, Вик требовал совершенствования уже до блеска отшлифованных композиций. Ребята ругались, стонали, пытались пропускать репетиции, но в конце концов признавали правоту лидера.

— Энн, ты все еще любишь Лестата? — спросил Вик, пиная ногами снег возле дома.

Энн ответила не сразу.

— Да, — она посмотрела в небо на слепяще-белое солнце, — понимаешь, Вик, эта любовь никогда не исчезнет, потому что она давно превратилась в мифический стимул. В то, что заставляет жить и совершенствоваться, оставаясь недосягаемым. Вот у тебя к Лилит совсем другое. Она — трофей, который нужно получить любым способом, а Лестат... он просто есть, он все и в то же время ничего. Он мой Ангел Хранитель, дающий крылья, и Дьявол, ставящий подножки, заставляя снова подниматься и идти дальше. Мне достаточно его существования, достаточно знать, что он есть.

Вик ничего не ответил. У него в жизни была цель. И результат гораздо важнее дороги к нему.

* * *

Лилит наконец удалось открыть один глаз. Все вокруг покрывала белая мутная пелена. В голове прыгали слоны, их невыносимая тяжесть заставляла желать беспамятства. Желудок ныл и просил забить себя хоть чем-то, грозя вывернуться наизнанку. Приложив усилие, Лилит сумела открыть второй глаз. Белая пелена трансформировалась, разделившись на тонкие нити светлых волос. "Лекси", — догадалась девушка. Приподнявшись на локте, она осмотрелась. Блондинка трогательно посапывала во сне, высунув одну ногу из-под одеяла. Лилит заставила тело оторваться от кровати и, накинув первые попавшиеся на полу вещи, прошла в ванную комнату. Сложно было не испугаться лохматого чудовища, встретившего девушку диким взглядом из зеркала. Холодная вода приятно остудила щеки. Приведя себя в порядок насколько это было возможно, Лилит спустилась в "Невский".

— О! Живая! — рассмеялся Брюс, увидев едва волочащую ноги девушку.

Он, как обычно с похмелья, засел в закутке за барной стойкой. В окружении алкоголя, до которого легко дотянуться, басист чувствовал себя спокойнее.

— Частично, — простонала Лилит, забравшись на высокий стул у бара. — Здесь есть пожрать что-нибудь?

Брюс закинул в микроволновку пиццу и протянул подруге пиво. От одного запаха алкоголя Лилит стало плохо. Она с трудом подавила рвотный рефлекс и, прикрыв рот рукой, ткнула пальцем на "Швепс".

— Брюс, — после нескольких глотков Лилит полегчало и события минувшего вечера одно за другим всплыли в мутной памяти. — Я раньше думала, что белая горячка бывает только от водки после, как минимум, недельного запоя.

— А что сейчас так не думаешь?

— Я вчера дьявола видела! — доверительным шепотом поведала Лилит. — Только чертей не было. И знаешь, что самое ужасное? — она перегнулась через стойку и притянула басиста за ворот к себе. — У Него было лицо Алекса!

Брюс разразился инфернальным смехом. Казалось, что у басиста начался истерический припадок. Он захлебывался хохотом сквозь проступившие слезы, бил кулаками по столешнице и что-то нечленораздельно выкрикивал.

— Да что ты смеешься! Я это помню!

Уже почти успокоившись, Брюс жестом попросил Лилит обернуться. За ее спиной стоял, улыбаясь, Лав.

— Привет, — сказал он, — ты в порядке?

Увидев финна, Лилит подавилась напитком и резкие пузырьки ударили в нос со страшной силой.

— Ты здесь как? — выдавила она, прокашлявшись.

— Я? Надеюсь, навсегда, — просто ответил Алекс и протянул девушке бумажную салфетку.

— Ты хочешь сказать, что все бросил ради меня? — в сотый раз переспросила Лилит.

Ее пицца уже остыла, а "Швепс" потерял почти все пузырьки. Такой поворот событий не укладывался в голове, и Лилит не представляла, как реагировать. Чересчур романтичный поступок Алекса огорошил ее, уже потерявшую веру в сказочных принцев из дальних земель. В детстве она, как и большинство девчонок, мечтала о завораживающем волшебстве любовных историй, но в них принцессе не приходилось задумываться о последствиях и перестраивать свое ЛЮБИМОЕ королевство тоже.

Алексу уже надоело повторять причину разрыва с Финляндией. Все шло вкривь и вкось. Вместо слез радости, благодарного счастья и трогательной признательности, на которые надеялся, он видел в Лилит растерянность и настороженность.

— Тебе стоит сказать лишь слово, и я уеду, — Лав устало пожал плечами и поклялся себе уехать вечером же, если она еще раз задаст этот вопрос.

— Размечтался, отпущу я тебя теперь, — Лилит в растерянности покачала головой. — Ты идиот. Нет, ты просто псих!

— Может быть, — согласился Алекс, забирая клятву назад. Раз Лестат предугадал обвинение в идиотизме, возможно и ее влюбленность имеет место быть.

— И чем ты намерен в России заниматься? — спросила Лилит после недолгой паузы.

— Сегодняшняя репетиция покажет, вписываюсь ли я в вашу группу.

— Ты еще и в "Истерике" собрался играть?!

— Лестат предложил, я не отказался.

— Ага! — она возмущенно всплеснула руками. — Похоже все в курсе, кроме меня! Замечательно! Просто великолепно!

— Пить надо меньше. Привет, Алекс, — голос за спиной раздался столь неожиданно, что Лилит подпрыгнула на месте и одарила Лестата презрительно-злым взглядом.

— Что за привычка появляться ниоткуда? Хочешь, чтобы я инфаркт заработала? И вообще, у меня вчера горе случилось.

Воспоминание о любимой машине, превратившейся в груду металлолома, заставило Лилит скривиться от жалости. Лестат присел рядом и обратился к Алексу.

— Скоро остальные подтянутся, поимпровизируем. Лил, ты в состоянии играть?

— По-моему вы и без меня отлично справляетесь с любыми вопросами, — буркнула Лилит и с видом обреченного на казнь хлебнула выдохшегося "Швепса".

Финн появился слишком неожиданно, и она пока не представляла, как жить дальше. Лилит мечтала, чтобы он был рядом. Но мечты имеют привычку сбываться в самый неподходящий момент.

Алекс сам не ожидал столь легко и быстро поймать энергетику песен "Истерики" и понял, почему Лестат назвал себя "посредственностью" — нелогичные, попирающие все законы мелодического построения, соло-партии при одном взгляде на табулатуры вызывали недоумение. Но стоило Лилит один раз пробежаться по струнам, демонстрируя переходы, как абсурдная последовательность нот наполнялась гармонией.

— Ну и зверь же ты, — восхищенно произнес Алекс, проследив за легко скользящими вдоль грифа пальцами девушки.

— Учись, — гордо ответила она. — У нас мало времени, нужно выступить "Night Tawn" новым составом. Или ты передумал стать одним из нас?

Алекс оценивающе оглядел "Невский", отметив огромный холодильник и мягкие диваны.

— А что, жить здесь можно. Думаю, справлюсь.

* * *

— Не орать говоришь?! А я буду! — Лекси в бешенстве швырнула в стену пачку "Marlboro", но спохватившись, подняла ее и, вытащив одну сигарету, закурила. — Сегодня он спит в соседней квартире, а завтра завалится в эту кровать! Ну что ж, удачи тебе, darling.

Лилит что-то писала в блокноте и, казалось, совсем не обращала внимания на оскорбления и угрозы. Но на самом деле внутри ее маленького тела разверзлась столь огромная пропасть, что ни конца, ни края не увидеть. Адская воронка затягивала в нутро чудовища воспоминания и мысли, смешивая их с грязью предстоящих потерь. Лилит чувствовала исчезновение каждой частички столь дорогих ей чувств.

— Лекси, я люблю его, — тихо отозвалась она.

— А я? — блондинка повернулась к подруге, ее губы дрожали. — Я для тебя что-нибудь значу? Ладно, съездила в Финляндию, ладно, пара ночей, но он приехал насовсем! Ты ведь и мне о любви говорила. И что я теперь должна делать? Пожелать вам счастья? Я тоже человек, и ты для меня была дороже всего! А теперь выбрасываешь? Мол, извини, Лекси, я влюбилась в мужика!

Она села на пол и расплакалась. Не в силах больше выдерживать агонию душевной боли, Лилит встала, накинула плащ и, бросив блондинке блокнот, вышла из квартиры. Не могла она выбрать между ним и ею, но ни один из них не потерпит важность второго. Ни один не простит, и это ее убивало.

— Сволочь! — крикнула вслед Лекси, размазав слезы по лицу.

Она очень редко позволяла себе плакать, но сейчас не могла сдержаться. Обида и боль сплелись в комок, подступивший к горлу. Они с Лилит были вместе очень долго и отказаться от поцелуев и ласк любимой девушки Лекси не могла. Впервые она боялась делить ее с кем-то, понимая, что может оказаться на втором плане. А это означало потерю. Не полную, но болезненную. Она подняла брошенный блокнот. Мокрые пальцы оставили следы на уголках листка, испещренного неровными скорописными строчками.

"Я хочу, чтоб не было Тебя,

Не было Его и новой ночи.

Я хочу одна остаться очень

В желтой оболочке сентября.

Я хочу чтоб белые часы

Неожиданно остановились.

Чтоб со мной любовь и боль простились.

Чтобы не играли "Cure" и "HIM".

Я хочу исчезновенья книг

И забвенья всех любимых фильмов.

Я хочу, чтоб зной прохладу выгнал

И сбылись все наглые мечты.

Я хочу, чтоб свечи не зажглись

И пробрался луч в мое окно.

Пусть не будет больше ничего,

Что мне позволяло раньше жить.

А иначе сложно сделать шаг.

Самый верный.

В пропасть.

Без возврата.

— Ну чего тебе, тварь, не хватало? — в слезах крикнула Лекси и с размаху ударила кулаком по ковру. От физической боли потемнело в глазах, но света и не хотелось. Только тьмы. Тьмы с большой буквы. Спасительной пустоты вместо раздирающей, душной боли.

2.

— Вы готовы? Выход через десять минут, — Лилит затянула шнурки на сапогах и подняла взгляд на Энн.

Девушка кивнула, но в этом жесте не было ни капли уверенности, скорее испуг и нерешительность.

— Брось волноваться, — подбодрила ее Лилит. — Не в первый раз же.

Энн попыталась улыбнуться, но дрожащие уголки губ не слушались. Набитый до отказа зал напоминал бочку с селедками. "Undead" никогда не выступал перед таким количеством народа и нервы музыкантов дали сбой. Наблюдая за резкими движениями молодых звездочек, за напускным весельем, истерическим смехом и частыми беглыми взглядами на часы, Лилит вспомнила свой первый выход на сцену. Как ослепили в первый раз прожектора, позволив видеть лишь первые ряды, как она промахнулась носком мимо педали гитарного процессора, как захотелось потерять сознание, отключиться, утонуть в ошеломившем успехе после сета, как слезы перемешались со смехом. Так происходит со всеми, жаль лишь однажды.

Лилит встала и, похлопав Энн по плечу в знак поддержки, подошла к Алексу.

— Ну ты-то, надеюсь, не волнуешься?

— Как тебе сказать, — Лав выпустил в потолок струю сигаретного дыма, — есть немного. В каком-то смысле это первый раз. Но ты ведь будешь рядом.

Он обнял Лилит и, сняв упавшие со лба на глаза очки, поцеловал в нос. У Вика, сидевшего неподалеку, непроизвольно сжались кулаки. Его планы разлетелись по гримерке с появлением урагана по имени Алекс Лав. Но он не собирался оставлять свои надежды, в отличие от Энн, глядящей на Лестата с тоской и немым обожанием. Она задерживала дыхание, когда ее Ангел оказывался слишком близко, и тут же опускала глаза. Но от Лестата не ускользнуло ее смятение. Он старался не обращаться к девушке даже с просьбами подать лежащий возле нее шнур или передать Лилит сет-лист. И Энн была за это благодарна.

В гримерку, цокая каблуками, влетела Лекси и на полном ходу вписалась Брюса.

— Убери лапы, мужлан! — бесцеремонно выдала она.

— Ни за что, куколка, — похабно ухмыльнулся басист, но девушку все же отпустил.

— Вот придурок, — фыркнула она. — Молодежь, на выход!

Нестройной вереницей "Undead" покинул гримерку и, ритуально обнявшись за кулисами, вышел на сцену. Зал встретил молодых музыкантов настороженно, но они покорили и эту вершину. Красивая пятерка юных дарований в облегающей виниловой одежде с кричащим мейк-апом довела толпу до исступления. Они играли не по-дилетантски четко, смотрели в зал с вызовом, пели с надрывом.

— Перспективные ребята, — сказал Лестат, следя из-за кулис за выступающими, — далеко пойдут, особенно если им помочь, дать толчок.

— Так может взять их под наше крыло? — спросила Лекси. — Я с удовольствием займусь таким проектом.

Лилит бросила на блондинку обвиняющий взгляд. После слез и криков из-за появления Алекса они общались исключительно по рабочим моментам. Лекси не простила "измены". Лилит видела огромный потенциал "Undead", но ее настораживал Вик. За все время существования "Истерики" она привыкла к вниманию поклонников, но этот парнишка не давал ей покоя. От него веяло угрозой, только вот какой — Лилит пока не понимала.

— Можно попробовать записать их, — сказала она, — только постоянно в "Невском" я бы не хотела их видеть.

— Почему? — удивился Алекс.

— Не хочу подпускать слишком близко.

— Лил, это безобидные дети, — возмутился Брюс, — что они могут сделать? В конце-концов, во время репетиций кто-нибудь из нас может следить за ними в клубе.

— Я этого не хочу и точка!

Брюс пожал плечами, но спорить не стал. Интуиция Лилит редко подводила

Под оглушительные аплодисменты "Undead" покинул сцену. Забежав за кулисы, музыканты скинули маски дерзости и разразились ребячьей радостью. Они прыгали, обнимались и целовали друг друга в загримированные лица. "Истерика" поздравила молодых с успехом и приняла эстафету. Наступила их очередь.

Свет в зале погас. Под прикрытием дымовой завесы "Истерика" вышла на сцену. Первый появившийся луч прожектора выхватил фигуру Лестата.

— Привет всем.

В тишине его голос прокатился эхом, вызвав ответные крики и свист. На сцену полетели цветы и нижнее белье нескольких девушек. Лестат подал рукой знак, призывающий к молчанию.

— Сегодня знаменательный день, — продолжил вокалист, когда в зале вновь воцарилась тишина. — Все знают о распаде наших финских коллег "Sacrament". Но перемены происходят не только в Финляндии. Сегодня мы впервые играем новым составом, — Лестат обвел взглядом зал, внутри которого зародился приглушенный шепот. — Позвольте представить нового гитариста "Истерики", — он выдержал паузу, — Алекс Лав.

Ошарашенный зал разразился приветственным гулом. Еще несколько лучей высветили фигуру Алекса, склонившуюся в поклоне. Лестат подал знак Марсу и клавиши дали плавный старт.

Зал переживал агонию. Шесть голосов, сливаясь, накрывали присутствующих тугой пеленой, шесть фигур, укутанных черными плащами, одним своим видом вызывали истерию обожания. Алекс играл так, будто сам писал эти песни, местами даже рискуя импровизацией. Во время исполнения "Твоя любовь не риск, а гибель" на сцену к ногам Лилит кто-то бросил огромный букет темно-бордовых, почти черных роз. Сняв микрофон со стойки, девушка опустилась перед цветами на колени. Она водила рукой по колючим стеблям до тех пор, пока ладонь не покрылась маленькими кровоточащими ранками. Увидев проецируемые на огромный экран капельки багровой крови, вырывающиеся из под белой кожи, поклонники обезумели. Никогда еще удержать волны давившей друг друга толпы не давалось охранникам так тяжело. Неожиданно для себя Лилит сняла очки и открыла залу глаза в ободках грима. Просочившаяся слеза стекла по щеке черной линией. Допев последнюю строку перед проигрышем, Лилит склонила голову, скрывая лицо за темным потоком волос. На протяжении соло Алекса она сидела на коленях перед ковром роз, ощущая, что он играет для нее и про нее. Песня, написанная ею по возвращении из Финляндии обрела новый, пророческий смысл. Нить мелодии описала круг и вышла на завершающий виток спирали. Надев очки, Лилит рывком поднялась на ноги и отошла к стойке, допевая последние строки.

— Лил, что с тобой случилось посреди концерта? — спросил Лестат в гримерке.

Лилит вскинула на друга глаза. Они остались одни в маленькой комнате — все ушли к машинам, обсуждая подробности отлично прошедшего концерта и предстоящей записи "Undead".

— Я поняла, что смерть наконец-то пришла за мной, — сказала Лилит, обняв Лестата, ее глаза искрились выражением, какое бывает лишь у людей, ставших свидетелями чуда. — Я дождалась ее.

3.

Альбом "Undead" записали под чутким руководством Лестата и Брюса. Ребята работали на износ, они могли прописывать одну партию бесконечное количество раз, добиваясь необходимого звучания, устраняя любую неточность исполнения. И результат превзошел все ожидания. Непринужденная разнузданность музыки пленила необычным сочетанием с кристальным вокалом Энн, а единичные вкрапления голоса Вика резким контрастом будоражили слух. Для этого сборника противоречий не нашлось лучшего названия, чем "Молчание Теней и Крики Света".

— Молодые еще, энтузиазм так и прет, — улыбнулся Брюс, глядя во время перекура, как Вик с Лешей оттачивают проигрыш новой композиции.

Лестат открыл две бутылки пива и протянул одну басисту.

— Да, далеко пойдут, если не остановятся.

— Кстати, Леста, — Брюс сделал большой глоток, — а мы-то когда писаться начнем? У вас с Лил песен уже на двойной достаточно.

Лестат зажмурился от попавшего в глаза сигаретного дыма и потер веко, успокаивая раздражение.

— Я жду, когда Алекс разродится, наконец, ответом.

— По поводу?

— Случайно услышал его песню, написанную уже в Москве. Вещь потрясная, динамичная и чувственная до безобразия. Я попросился спеть ее. Он думает.

Брюс понимающе хмыкнул.

— Может, Лав сам ее исполнить хочет?

— Нет, от этого он сразу категорически отказался.

В "Невский", припадая на одну ногу, вошла Лилит. Доковыляв до барной стойки, поздоровавшись со всеми, она плеснула себе в бокал вина и осушила его за один присест.

— Что у тебя с ногой? — спросил Лестат.

— Кажется, вывихнула, — вздохнула Лилит, снова наполняя бокал, — болит жутко, хоть волком вой.

— Вы что, вчера Камасутру практиковали? — засмеялся Брюс. — Так аккуратней надо, переоценка своих способностей приводит к травматизму. Лилит смерила басиста презрительным взглядом. Брюс рассмеялся еще сильнее и дружески взъерошил ей волосы.

— Ничего, до свадьбы заживет.

— Да пошел ты, извращенец! Мы потанцевать вчера сходили.

— С кем? — спросил Лестат, затушив сигарету.

— С Лекси.

— Мир восстановлен?

— Скажем так, мы договорились искоренить в себе чувство собственности.

— А Алекс как на все это смотрит?

— А ему лучше не смотреть, — ответила Лилит и направилась к пультовому столу у аквариума послушать записи "Undead".

Лестат с Брюсом проводили девушку взглядами.

— Горбатого могила исправит, — заключил Брюс.

Лестат лишь согласно кивнул головой.

* * *

Еще у порога своей квартиры Лилит услышала кокетливое щебетание Лекси. Блондинка развалилась на кровати и, с непосредственным ребячеством болтая в воздухе ногами, весело смеялась в телефонную трубку. Увидев подругу, она проворковала: "Увидимся" и отбросила мобильник.

— Что случилось? — озадаченная выражением лица девушки, блондинка, нахмурила лоб.

Лилит поставила рядом стул и, сев по обыкновению задом наперед, принялась раскачиваться.

— С кем это ты так веселилась? — спросила она, уводя разговор от своих тревог.

— С Владом, — Лекси хитро прищурилась.

Лилит пришлось напрячь память, чтобы вспомнить брюнета из гей-клуба.

— Ты с ним что, встречаешься? — недоверчиво спросила она и потянулась к сигаретам.

— Ага, — с вызовом ответила Лекси, — а что?

— Так он, вроде, гей.

— Он такой же гей, как и ты.

Лилит одарила Лекси злым взглядом, но тут же успокоилась, осаженная встречным. В конце концов, от Алекса она не могла отказаться, как и от Лекси, поэтому не имела никакого права на обиду или ревность. Лекси это понимала, и не упускала случая поиграть на нервах.

— Так что случилось? — повторила она первый вопрос.

— Вик, — тяжело выдохнула Лилит. — Вчера, когда все нахлестались мартини, он подошел ко мне и спросил, что ему нужно сделать, чтобы я была с ним.

— Опаньки! — Лекси удивленно присвистнула. — So close to the flame. Burning brightly.7 И что ты ответила?

— Что люблю Алекса и хочу быть с ним.

Лилит ожидала очередной порции ядовитых насмешек со стороны Лекси, но их не последовало. Блондинка дотянулась до сигарет и подкурила одну от стоящей рядом свечи.

— А ты уверена, что это не пройдет? — спросила она, участливо глядя на подругу.

— Не знаю, — честно ответила Лилит. — Помнишь, Алекс вчера спел новую песню, которую мы записывать будем?

— Да. Красивая. Как там? — Лекси попыталась вспомнить строки припева, — "Я долго ждал, пока погаснет солнце, чтоб твой увидеть свет и дотянуться. Я так устал от своего бессмертья. Я умираю за твою любовь". Удивительно, что он смог написать ТАКОЕ на русском.

— Я тоже удивилась, — согласилась Лилит. — Но не в этом дело. Понимаешь, Алекс тот человек, который затягивает меня, как черная дыра. И я не вижу возможности выбраться. Я не хочу выбираться. Возможно, когда-нибудь случится коллапс, и мы уничтожим друг друга, но пока...

— Ясно, давай все же к Вику вернемся, — Лекси решила сменить неприятную для нее тему. — Что он еще сказал?

— Сказал, что добьется своего любым способом. Что мы должны быть вместе и все такое, — Лилит махнула рукой и уронила подбородок на спинку стула. — Я боюсь его, Лекси.

Блондинка и без слов знала это. Сложно по-другому объяснить редкие появления Лилит в "Невском" и минимальную помощь в записи альбома, в то время, как остальные ушли в процесс с головой. Внимательно оглядев поникшую подругу, Лекси достала из бара бутылку коньяка и, свернув крышку, протянула Лилит.

— На, выпей.

Девушка сделала большой глоток и, поморщившись, шумно выдохнула. Она привыкла к более слабому алкоголю.

— Слушай, что этот мальчишка может сделать? — спросила Лекси, ей совсем не хотелось отказываться от "Undead", а выбирать между ним и "Истерикой" тем более.

— Не знаю, — прохрипела Лилит, добрый коньяк обжог горло, разлив тепло по всему телу. — Но в его глазах столько угрозы, что меня оторопь берет.

— Успокойся. Не убьет же он Алекса.

Лилит вздрогнула от этих слов, не смотря на абсурдность.

— Убить не убьет, но мальчишка опасен. Я чувствую.

Хлопнула дверь, заставив Лилит вздрогнуть от неожиданности.

— А ты так и не запираешь двери, — с легким оттенком доброго укора сказала Лекси.

— Я думала, ты придешь позже, Алекс, — крикнула Лилит, не поворачивая головы. Она уже узнавала финна по легкой походке, запаху и даже едва слышному трепету дыхания.

Лав вошел, широко улыбаясь и завалился на кровать рядом с Лекси.

— О чем разговариваете, красавицы?

Его непосредственность и открытость вызвали улыбку даже у блондинки. Но она быстро опомнилась и, одарив Алекса высокомерным взглядом, встала.

— Ладно, я пойду. Если у тебя будет свободное время, — Лекси обернулась к Лилит, встретив отразившийся на лице подруги упрек, и улыбнулась, довольная реакцией, — ты знаешь, на каком этаже я живу.

Выпорхнув из квартиры, блондинка нарочито громко захлопнула дверь.

— Иногда мне кажется, — протянул Алекс, — что она меня избегает.

— Ну-ну, — Лилит поднялась со стула и подошла к стойке с дисками, выискивая среди них подходящую настроению музыку. — Только убежать ей не судьба.

Лав развалился на кровати, заложив руки за голову и с блаженным видом уставился в потолок. Из музыкального центра минорной нотой выплыл "Memories" "Within Temptation". Нежный голос Шарон ден Адель, унес тревожные ощущения и крики интуиции, терзавшие Лилит. Она подошла к кровати и откинулась на подушки рядом с Алексом. Лав скосил глаза на девушку и, протянув руку, обхватил ее запястья тонкими пальцами.

— Что тебя тревожит?

— С чего ты взял, что меня что-то тревожит?

— Потому что когда терзает неизвестность, ты ставишь эту песню.

— Вот как? Ты определяешь мое настроение по музыке?

— Когда ты мучаешься от бессилия — включаешь "Within Temptation", когда тебе весело и легко — "HIM", когда душат слезы — "Diary of Dreams" или "Lacrimosa", когда злишься — "Type o Negative"... Дальше продолжать?

— Достаточно, — отозвалась Лилит. — И когда ты успел так хорошо меня изучить?

— Я не изучаю тебя, а чувствую. Это как отражение в зеркале — смотришь на человека и ощущаешь, как от тебя тянутся тоненькие ниточки и, отталкиваясь от его души, они преломляются, окрашиваясь в разные эмоциональные оттенки.

— Ты меня убиваешь.

— Я этого и добиваюсь, — Алекс приподнялся на локте и спустя мгновение сидел на Лилит, прижимая ее руки к шелковому покрывалу. Она попыталась вырваться, но финн был явно сильнее.

— Ты что задумал, засранец?

В глазах Лилит удивление боролось с нахлынувшим гневом, в его — плясали дьявольские огоньки вседозволенности.

— Смысл этого слова можешь не объяснять, — Алекс обольстительно улыбнулся, но вдруг стал очень серьезен. — Ты меня любишь?

— Нет, — она рывком попыталась приподняться, но сдавленные запястья отозвались острой болью.

— Ты меня любишь?

— Нет!

— Ты меня хочешь?

— Нет!

— Все это вранье!

— Да, Дьявол тебя забери. Да!

Его властный поцелуй был знаком до боли. В прямом смысле слова. Губы обжигала твердость, его зубы грозились прокусить мягкую кожу. Безошибочно угадав атмосферу эмоций в комнате, "Memories" сменилась отчаянным надрывом "Stand My Ground".

— Ты моя. Ты вся моя, — шептал он, пьяный от чувства обладания заветным телом.

— Да, — только и могла ответить она, растворяясь в покорности человеку, сумевшему стать ее Богом.

Они чувствовали себя измотанными настолько, что перестали ощущать тела. Словно стоит захотеть, и можно оторваться от влажного шелка, поднимаясь все выше и выше, словно не существует закона притяжения.

— За окном снег. И солнце, — заметил Алекс, улыбаясь. — Пойдем гулять?

— Кидаться снежками и протаптывать дорожки? — засмеялась Лилит. — Пошли.

— Минуточку, — Лав вскочил с постели и одним прыжком оказался у окна. — Оденься, сейчас будет холодно.

Лилит поднялась и, захватив сигареты, вышла в прихожую.

— Ты представляешь, что здесь будет, когда мы вернемся? — прокричала она, накидывая пальто.

— Вполне, — створки покорно поддались, и в распахнутые окна снежинками ворвался зимний воздух. Алекс подошел к музыкальному центру и, распутав провода, поставил один из динамиков на подоконник. Вернувшись к стойке с дисками, он принялся сосредоточенно изучать фонотеку.

"Ну давай, детка, поставь Death Metal", — с сарказмом подумала Лилит.

Лав выудил один из дисков и, обернувшись к девушке, спросил:

— "Amorphis" подойдет?

Она лишь изумленно улыбнулась.

Солнце, почти не грея, светило с высоты, отражаясь на белой глади нетронутого снежного покрова. Искрящаяся белизна резанула по глазам, заставив Лилит зажмуриться. Сверху громыхала "Tuonela".

— Открой глаза! — с жаром прокричал Алекс. — Вот он, мир! Девственно чистый, белоснежный мир у твоих ног! И в нем нет никого кроме нас!

Он подхватил Лилит на руки и под смех девушки побежал к снежному полю.

Впервые в жизни она поверила мужчине, говорящем о красоте мира. Возможно, она впервые увидела мир без темной пелены на глазах. Даже обжигающий холод сугроба, в котором Лилит вскоре оказалась, не мог охладить тепло финской улыбки и ее сердца. Смех сливался с громом музыки, а падающие снежинки ложились на плечи пухом.

Впервые в жизни он грел, отдавая накопившийся за годы, жар души. Алексу белая пелена казалась россыпью бриллиантов, меркнущей от улыбки девушки, которая бросала в него наспех скомканные холодные хлопья.

И каждый из них готов был поклясться, что никогда солнце не светило так ярко.

4.

— Так вы можете мне объяснить, почему увидев вас впервые за семестр, я должен принять экзамен досрочно? — Василий Петрович, преподаватель экономики, взглянул из-под очков на Вика.

— У моего отсутствия были серьезные причины.

— И какие же?

Вик вытащил из рюкзака "Молчание Теней..." и указал на строку состава группы, где его имя значилось вторым после Энн.

— В день экзамена по экономике у нас назначена съемка клипа. Я должен там быть.

Василий Петрович нахмурился.

— Хорошо. Только возможности пересдачи я не дам.

— Спасибо, — Вик облегченно вздохнул и вышел из аудитории.

На улице было достаточно тепло, чтобы не чувствовать обжигающие прикосновения ветра. Пиная грязные глыбы оледеневшего снега, Вик преодолевал квартал за кварталом. Он вполне мог взять такси и за двести рублей доехать до дома. Но не хотел. Грязно-белая масса под ногами успокаивала взгляд.

Все шло замечательно. "Истерика" держала слово, не только записав и выпустив альбом, но и полностью координируя "Undead", начиная с регистрации названия и заканчивая ротацией на радио. При всем этом они не афишировали свое покровительство, дабы не допустить смешения и привязки ярлыков. Жизнь начинающих звезд превратилась в изнуряющую череду репетиций и концертов, без права на личную жизнь, развлечения и даже учебу.

Вик завернул во двор и сел на скамейку возле подъезда. До гаража оставались считанные метры, но идти туда не хотелось. Музыка, захватив большую часть его жизни, стала в тягость. Для Вика она всегда была отдушиной, способом выражения любви и возможностью приблизиться к Ней. Но подойдя вплотную к желаемой черте горизонта он увидел не мечту, до которой можно дотянуться, а стену невероятной высоты и крепости. Ее нельзя растопить или отодвинуть, только разрушить. Грубо и жестоко устранить, как препятствие. И Вик знал, что скоро это сделает. Он запустил руку в потайной карман рюкзака и вытащил ключ. Грубо отточенный кусок железа на морозе неприятно прилипал к пальцам, обжигая кожу холодом. Единственный шанс. "Ты не оставила мне выбора, Лилит", — негромко произнес Вик, вглядываясь в дымную завесу неба.

* * *

Клип на "Я умираю за твою любовь" шокировал с первого кадра. Крупный план шепчущих слова губ Лестата держался несколько секунд, постепенно расширяясь до общего. Камера плясала вокруг музыкантов в заброшенном здании: Лестат у микрофона, Брюс, Марс и Ника оккупировали углы. За их спинами на зашарпанной стене крутился видеофильм: "Девушка идет по улице, рядом с ней Мужчина. Резко действие переносится в комнату с прыгающими по стенам отблесками огоньков свечей. Мужчина прижимает девушку к закрытой двери комнаты, произнося слова из песни". Оторвавшись от музыкантов, камера отъехала на стену с видеофильмом, и изображение стало "живым": "Мужчина постепенно раздевает Девушку. Она не сопротивляется. Они оказываются в постели". Далее съемки обрели цикличность, картинка с музыкантами сменялась подробностями любовной игры Мужчины и Девушки. Надрывный вокал Лестата дополнял съемки полные страсти, гибкости обнаженных тел, укрытых темнотой, и прочего интима. Но клип шокировал не столько откровенностью, сколько действующими лицами. Мужчиной был Алекс, Девушкой — Лилит. Они словно занимались любовью на экране. Но лицо Лилит по-прежнему скрывалось, только на этот раз не очками, а замысловатым гримом.

— Это шедевр! — произнесла Ника, когда ролик закончился. — Такая чувственность! Такая игра! У нас никогда раньше не было столь красивого и ... — она пыталась подобрать слова, щелкая пальчиками, — затягивающего видео.

— Полностью согласен! — Брюс оторвал ошалелый взгляд от экрана и, прищурившись, посмотрел на Лилит. — Девочка, ты что ж не говорила, что умеешь ТАК?! Я бы тебя мигом увел!

— А вот, — многозначительно усмехнулась Лилит и перевела взгляд сначала на Алекса, затем на Лестата и обратно. — Получилось, конечно, здорово, — сказала она и в голосе прорезалась ярость. — Только скажите мне, КОГДА ЭТО БЫЛО СНЯТО?! — она выглядела так, будто готова была зарыть в землю эту парочку вместе со всеми, кто попадется под руку.

Воцарилась гробовая тишина. Брюс, как и остальные не имевший понятия, что съемка проходила в тайне от Лилит, с трудом подавил изумленный смешок, Ника закрыла лицо руками, не желая показать смесь изумления и накатывающего хохота, Марс просто ждал продолжения спектакля. Лестат в поисках поддержки оглядел друзей, но получив в ответ насмешки и любопытное ожидание, первым нарушил молчание.

— Лил, понимаешь, эта песня должна была иметь именно такое видео и именно с этими действующими лицами. Я его таким видел, как режиссер, — с каждым словом его голос терял твердость. — Но ты не смогла бы так сыграть, если б знала о съемке. Поэтому нам с Алексом пришлось умолчать и снять, как это называется, живой процесс.

Наконец-то голос обрел и Алекс.

— Ты не волнуйся, в самый ответственный момент я камеры выключил.

— Выключил, значит, — Лилит поднялась со стула и подошла к финну. — Я тебе такое шоу устрою, долго помнить будешь! — процедила она сквозь зубы и направилась к двери, захватив по пути из бара бутылку вина.

— Лил, — окликнул Лестат.

Девушка остановилась у порога и обернулась, от ее холодного ядовитого взгляда голова Лестата вжалась в плечи, словно ожидая удара.

— Так мы выпустим это в ротацию? — все же спросил он.

Лилит на мгновение задумалась и, бросив вызывающе короткое "Да", вышла из "Невского". Ее мало заботила судьба клипа. Она злилась, злилась очень сильно, и это была не обида или чувство оскорбленного достоинства, а именно злоба, пугающая своим размахом. До горького привкуса на языке, до желания разнести клуб, здание и весь мир на кусочки, похоронив под руинами виновников. Только в этом она видела выход ярости — возвыситься над грудой обломков и наслаждаться зрелищем царства мести. Но на деле лишь со всей силы хлопнула дверью. Тяжелая сталь нехотя громыхнула и успокоилась.

— Ну вы, ребята, даете! — сквозь сорвавшийся хохот произнесла Ника. — Алекс, я тебе не завидую.

— Да уж, — выдавил Лав, массируя виски, чтобы преодолеть тревожное предчувствие скандала, — хотя я ни разу не видел Лилит в гневе, но мне как-то и не хотелось.

В этот момент за окном что-то мелькнуло.

— Что это было? — спросила Ника.

Лестат подошел к окну и задумчиво почесал макушку.

— Упс. Алекс, иди-ка сюда.

Лав, насторожившись, подошел к Лестату и, выглянув в окно, выдал длинную нецензурную тираду на финском.

— Это моя гитара! — закричал он и рванул к выходу, сопровождаемый заливистым смехом Брюса.

Алекс вбежал в квартиру в тот момент, когда вниз с балкона отправлялся по листочкам "Золотой жук" Эдгара По.

— Ты что делаешь? — прокричал он, вырвав из рук Лилит уцелевшую половину книги.

Она одарила его злым взглядом и с ехидной усмешкой направилась к полке с дисками.

— Поиграем в бумеранг? — спросила Лилит, доставая один из компактов Алекса.

Лав не успел ответить, как диск спикировал на улицу. Уже не сопротивляясь, Алекс упал в кресло, наблюдая транспортировку своей фонотеки за балкон.

— Чего ты хочешь? — упавшим голосом спросил он, провожая глазами "Bauhaus".

— Выплеснуть свою злость, — ответила Лилит и отправила в полет "Depeche Mode". — Бить тарелки и метать ножи пошло. Ты так не считаешь?

— Пошло, значит, — Алекс отбросил остатки книги, которую все еще держал в руках, плавно поднялся и мягкой кошачьей походкой приблизился к Лилит.

Она попыталась схватить лежавший рядом на столике перочинный ножик, но Лав ее опередил.

— Хочешь поиграть в "Основной инстинкт"? — спросил он, когда холодное лезвие коснулось горла Лилит.

— Только если жертвой будешь ты.

Алекс ухмыльнулся, предложенный ею поворот событий его не устраивал. Он провел ножом от шеи к груди девушки. Сталь споткнулась о шнуровку корсета, но сразу последовала дальше, распарывая стягивающие ленты, и остановилась у основания брюк. Корсет упал на пол непригодной тряпкой, и тут же звонкая пощечина оставила красное пятно на щеке Алекса.

— Так, значит? — Лав улыбнулся, уколов девушку дерзким взглядом, и, схватив за локти, бросил на кровать. — Если будешь сопротивляться, я сделаю тебе больно, — прошептал он.

— Ты собрался меня изнасиловать? — с нескрываемым сарказмом осведомилась она.

— Если не угомонишься — да.

Лилит вскрикнула от грубого укуса в шею и выгнулась дугой под тяжестью тела Алекса. Она попыталась вырваться, но стянутые над головой руки и прижатые к кровати мужскими коленями ноги обрекли все попытки на провал.

— Глупая, я ж сильнее.

С этим она не могла поспорить. Ей осталось только покориться. И жестокость распалила сильнее нежности, исходя от человека, уже растопившего лед сердца.

Неожиданно наступивший вечер укрыл комнату тенями. Блики огней, плясавших на верхушках свечей, закованных в серебряные канделябры, заполнили стены причудливыми танцами двух силуэтов. Шелк, сброшенный на пол, лег темным покрывалом. Выключенные телефоны в замкнутом пространстве не позволяли нарушить легкий оттенок тайны, окутавшей двух людей, ставших одним целым. Наполовину выпитая бутылка вина еще помнила тепло прикасавшихся к горлышку губ. Комнату наполняла музыка — "Silent Lullabies" "Mandragora Scream". Все, что было сейчас необходимо — следовать каждым движением за мелодией, позволить ей проникнуть в каждую клеточку тел. Они танцевали так, словно не существовало улицы, бурлящей за окном жизнью. Они закрытыми глазами видели настроение друг друга.

— Алекс.

— Да?

— Спасибо.

— За что? — в голосе послышалось легкое недоумение.

— За то, что вытащил меня из жизненного пространства. За то, что...

Она не договорила, уткнувшись носом в его обнаженное плечо. Алекс остановился и, взяв ее лицо в ладони, пристально посмотрел в глаза, полные столь неуместных слез.

— Лил, ты плачешь?

Она потупила взгляд, прикусив губу.

— Просто я уже не надеялась ощутить прикосновение океана, в котором хотелось бы утонуть.

Больше слов не понадобилось. Он обнял ее, прижимая к себе столь сильно, насколько это было возможно. Он чувствовал биение ее сердца. Беспокойное и неровное, словно отпускающее на свободу что-то сильное, что-то мечущееся внутри. И от этого становилось легко. Будто вместе с ее клеткой рушились и его барьеры. Стены отчуждения и недоступности для чувств, которых так добивались многие, но сумела получить лишь она — девушка со странным именем и прошлым, покрытым тайной.

* * *

Здесь давно не убирали снег. Здесь его вообще не убирали. Никогда. Гаражи стелились лабиринтом среди полуразрушенных зданий, в которых давно никто не жил. В это место, оставленное на съедение времени и снегу, не залетали даже вездесущие мухи, а дороги обходили стороной заброшенный квартал. Он нарек это место "Мертвой долиной". Две неровные полосы автомобильных шин, оставленные Им, разбавляли белое полотно снега.

Он недавно вставил замок в ворота самого крепкого из гаражей. Он сюда вернется. Только не один. И только в маске — маске возмездия за любовь.

* * *

Ника разлила по чашкам кофе. Насыпав по две ложки сахара в каждую, она взяла свою и ушла в комнату. Лестат остался в кухне бесцельно вырисовывать на скатерти пальцем незамысловатые узоры. Чаще всего — геометрические фигуры с кружевными завитками по углам. Часы пробили воскресные семь часов вечера. Из комнаты доносились монотонное бормотание телевизора и резкие хлопки шкафных дверок. Услышав, как Ника за спиной прошмыгнула в ванную, Лестат напрягся, но не окликнул. Плеска воды не раздалось, лишь постукивание косметических баночек друг об друга. Подкурив сигарету, Лестат представил, как жена обводит глаза и губы разноцветными карандашами, неизменно запачкав щеку черным. Щелкнул выключатель. Недовольно забренчали вешалки. Лестат не усидел на месте и вышел в прихожую с кофе, оставив сигарету одиноко тлеть в пепельнице.

— Ты к нему?

Застегнув сапоги, Ника выпрямилась и подняла на мужа изумленные глаза.

— Что?

— Ты к нему? — повторил Лестат, прислонившись к стене.

— О ком ты?

Он отпил кофе, уже ставший теплым, и с ног до головы оглядел Нику, в очередной раз убедившись в ее красоте.

— Я же вижу. Ты еще с кем-то... — он осекся. — Я все пойму, ты только не обманывай.

Ника опустила глаза. Она хотела что-то ответить, но не смогла.

Дверь закрылась без хлопка, непривычно мягко и осторожно. Лестат сполз по стене на пол, стараясь не расплескать кофе. Мысль о том, что у Ники есть любовник не блистала новизной, он отлично понимал, что верность в их маленькой семье давно исчезла, оставив лишь привычку быть вместе и порой вспыхивающую страсть. Но сейчас отчего-то стало настолько нестерпимо грустно и пусто. Перед глазами мельтешили калейдоскопом лица женщин, открывавших свои двери для него. Каждая из них стала мимолетным порывом свободы от маленького обруча на пальце. И каждую он любил несколько часов прикосновений. Но всегда возвращался в постель, прижимался спиной к коже, пахнущей неизменным цитрусовым ароматом геля для душа. И всегда было так тепло. Даже понимание того, что этот запах только что оставил свои следы на простыни в другой кровати, не мешало. Что же изменилось? Почему он прижался спиной к холодной стене, пытаясь удержать чашку кофе в дрожащих руках?

Ника спустилась по ступенькам и, распахнув подъездную дверь, вдохнула свежий воздух. Припаркованный "БМВ" отозвался на нажатие кнопки пульта сигнализации тихим писком. Ника села в машину и включила печку. Голова бессильно упала на обнимающие руль руки. Она вернется через два, может, три часа, впитав капли наслаждения и, возможно, получив немного Света от чужих глаз. Это не в первый раз. Она помнила всех мужчин до одного. Каждый из них был попыткой избавиться от душащего чувства одиночества. Эти встречи со случайными людьми всегда сулили водоворот эмоций и огонь "чего-то неправильного". Мама в детстве постоянно повторяла, что мужчина должен быть одним и на всю жизнь. Строгость, окутавшая юность Ники, подконтрольное время возвращения домой и постоянное обозначение своего местоположения не были в тягость. Но лишь до первого раза, первого глотка свободы, когда окружающая жизнь лавиной накрыла ошеломленную девушку своей непредсказуемостью, выбивая почву из-под ног. "В жизни не может быть уверенности, а значит и рамок нет", — сказала однажды Ника матери, и та впервые посмотрела на дочь другими глазами. Одна за другой пали стены воспитания, обнажая непокорную и неожиданно свободолюбивую душу. Ника поклялась никогда больше не придумывать себе правила и не признавать законы других. Именно в этом они и сошлись с Лестатом — в отсутствии ограничений. Но что-то изменилось, что-то пошло не так. Ника не могла думать о предстоящей встрече, предвкушая удовольствие. Она видела лишь лицо мужа. Вот Лестат сидит с гитарой на полу, иногда прерывая игру, чтобы записать переходы или строчки; вот он улыбается, протягивая подкуренную сигарету; он поворачивает голову от толпы возле сцены и делает жест продолжать играть, а сам ненадолго убегает за кулисы. Ника представила его глаза, неизменно наполненные грустью, даже когда грудь сотрясается от смеха. Она вынула ключ и вышла из машины.

Дверь недовольно скрипнула. В нос ударил запах сигарет. Лестат сидел в прихожей, похоже, все это время. Ника облокотилась на закрытую дверь и сползла на пол, ежась от внезапно накатившего холода. Их глаза встретились влажным блеском, и Лестат, поставив на пол чашку, подполз к жене. Они сжимали руками одежду на спинах друг друга, не говоря ни слова. Они старались прижаться как можно сильнее телами, ставшими неожиданно родными.

— Я тебе рубашку тушью замарала, — проговорила Ника, шмыгая носом.

Улыбнувшись, Лестат снял влажную на плече рубаху и отбросил в сторону. Он поднял жену на руки и принес на кровать. Одежда, от пальто до блузки, горкой упала на пол.

— Ника, — Лестат отстранился и до боли сжал плечо жены, словно не давая ускользнуть, — я не хочу больше ни с кем тебя делить и ни с кем собой делиться.

— Я тоже, — ответила она сквозь туман раскаяния за ошибки, которых больше никогда не повторит.

5.

Саша любил работу в TCI. Любой человек, проработавший хотя бы год в этой огромной компании, начинал смотреть на музыкантов, как на обычных людей со своими слабостями и психологическими проблемами. Но только не Саша. Прирожденный фанат рок-н-ролла, он старался за короткое время пребывание в столице заслужить искреннюю дружбу служителей этого культа, искренне восхищаясь ими. Узнав о выходке фронтмена "Sacrament", он задался целью пригласить "Истерику" на загородную попойку. Что, собственно, и сделал. Отказ русских музыкантов, которые в этот день выезжали в Питер на съемку рекламного видео-ролика Сашу немало огорчил, зато Лав приехать обещал.

Рыжий заехал за Алексом в субботу около двух дня.

— Кто бы мог подумать, что вы еще и рекламой занимаетесь, — сказал Саша, наблюдая за хаотичными высокоскоростными сборами Лилит.

Отложив сумку, девушка подошла к нему вплотную и грозно произнесла:

— Если выдашь наш секрет, я принесу тебя в жертву Сатане.

Саша сделал испуганные глаза, но не выдержал и тут же рассмеялся.

— Вот и пойми вас, готов.

— Мы не готы-ы-ы-ы! — визгливо прокричала Лилит уже из кухни, прикосновения к ненавистной теме вызывали в ней истерическое возмущение. — Ну сколько раз просить не вешать на нас ярлыки! Какой-нибудь журналист накачается пива и садится писать статью, определяя появившуюся группу как ему вздумается, а потом заядлые приверженцы этого стиля начинают музыкантов поливать грязью, мол, они косят под готов-панков-металлистов, да еще и поклонников презирают, — она завелась не на шутку и выскочила из кухни с чайником в руке, отчаянно жестикулируя. — Сколько раз так было? Допустим, сами "HIM" никогда себя готикой не называли. Это какому-то дилетанту-обозревателю вступило в голову так их обозначить, а крайним Вало оказался. Девочки-фанатки дружно анкхов понацепили и побежали пить абсент на кладбище. Про музыку все тут же забыли, давай дружно обсуждать, что Вилле благодаря своей красивой мордашке, да имиджу получил популярность. И мало кого волнует, что в продюсерских компаниях не по одежке встречают, а по демо-дискам.

— Ты сейчас кипяток на себя выльешь, — заметил Алекс, но встретив полный благородного гнева взгляд, покорно забрал чайник из рук Лилит и унес на кухню.

А Саше перепалка доставляла истинное удовольствие.

— Но ведь Пи-Ар тоже имеет место быть, — возразил он.

— Конечно, — всплеснула руками Лилит и упала на диван рядом с рыжим. Ей во что бы то ни стало требовалось переубедить Сашу, словно от этого зависели жизни миллионов. — Но лишь как инструмент оповещения как можно большего количества людей о появившемся имени. Это та же реклама, только одушевленного бренда. За раскрутку заведомо провального проекта никто не возьмется. За дерьмо никто денег не даст, даже за красивое. Потому что какой бы сногсшибательной ни была реклама, если продукт некачественный, он не окупит расходы. Вот и все.

— Мда, сложно спорить с сапожником о сапогах.

Лилит улыбнулась и, довольная победой, еще раз проверила собранные вещи. К отъезду все было готово. Она взяла со стола карту и протянула Алексу.

— Я здесь обозначила, как проехать в Жуковку-Хиллз, а там уже дорисуешь.

Саша удивленно уставился на Алекса.

— Ты что на своей тачке ехать собрался?

— Не люблю зависеть от кого-то, — пояснил Лав, разглядывая маршрут. — Я за тобой поеду, чтобы обратно в любой момент суметь уехать. А то я уже знаю, как вы, русские, пьете.

— Не больше чем финны, — ухмыльнулся рыжий и ушел обуваться.

День выдался безветренным, и мелкие снежинки по ровным линиям спускались с неба. Саша поставил свою машину на разогрев и подошел к Лилит.

— Жаль, что ты не с нами.

— Я в любом случае бы не поехала, — с искренним сожалением ответила девушка. — Сегодня "Undead" клип снимают, если б не рекламные съемки, все поехали бы туда.

— Так вот кто этих ребят ведет! — изумленно воскликнул Саша. — И где вы их откопали?

— Не знаю, Лекси на каком-то сборном концерте высмотрела. Любит она статус первооткрывателя. Ладно, мужчины, удачно вам погулять.

Алекс поцеловал Лилит на прощание и новенькая "Митсубиси", точная копия недавно разбитой, тронулась с места. Лав проводил взглядом петлявшую кровавым пятном по белому снегу машину и с трудом подавил желание сорваться следом. Необъяснимая тоска убила желание веселиться за городом с незнакомыми людьми. После приезда в Москву они ни разу не расставались так надолго, и предстоящие сутки порознь показались Алексу настоящим испытанием.

"Что за чушь! Невозможно постоянно мозолить глаза друг другу", — встряхнул себя финн и обернулся к Саше. — Ну что, по лошадям?

— По коням, нерусь ты наш, — засмеялся рыжий. — Только не отставай.

— Не надейся, — крикнул Алекс сквозь рев мотора.

* * *

Осмотрев пологую местность, простиравшуюся в нескольких километрах от Москвы, Игорь поправил кепку и довольным тоном констатировал:

— Хорошо!

Он поплотнее застегнул куртку, чтобы пронизывающий ветер не катался по телу, и направился к микроавтобусу. Его шаркающая походка выдавала человека, которому уже надоело работать. Игорь мечтал уехать в тихий домик на берегу речки и жить спокойной жизнью, вдали от столичной суеты и пестрой шумихи шоу-бизнеса. Но богема никак не отпускала одного из лучших режиссеров на заслуженный отдых. Предложения о съемках видео-клипов сыпались, как из рога изобилия. И каждый раз Игорь выбирал интересный на его взгляд проект, чтобы "тряхнуть стариной" и сделать свое лучшее в жизни, последнее видео. Поэтому, когда ему позвонила менеджер "Истерики", группы, которая всегда снимала клипы самостоятельно, и попросила сделать "визитную карточку" для молодых исполнителей, Игорь подумал: "Это оно".

Для первого видео выбрали "I am The Death". Сценарий, предложенный Игорем, строился на обычной для подобных сюжетов теме охоты. Музыканты представлялись вампирами. Главная роль — роль жертвы — досталась Марии — девушке, выбранной путем длительного кастинга из десятков темноволосых красавиц.

Видео начиналось с кадра, в котором Мария, укутанная предрассветными сумерками, надевает наушники и включает MP3-плеер. Под музыку она идет по заполненным людьми, машинами и огнями улицам. Ее память вырывает обрывки прошедшей в клубе ночи и людей, с которыми она танцевала и целовалась. Ее партнерами были все музыканты "Undead", включая Энн. Сначала Мария идет одна, преодолевая бьющий в лицо ветер. Затем за ее спиной один за другим появляются люди из воспоминаний. Они выглядят бестелесными тенями в развевающихся плащах. Во время проигрыша Мария понимает, что ее преследуют, оглядывается, замечая группу. В ужасе она бежит, но "вампиры" не отстают. Музыка достигает своего апогея и срывается на одинокие звуки финального хода клавишных в тот момент, когда Мария осознает, что убежать не удастся и, остановившись, оборачивается. Надвигающиеся "тени" поглощают ее. В финальном кадре на опустевшей улице лежит плеер, переключая композицию. Действие клипа перемешивается со съемками играющей группы среди белого снега.

Погода немного подвела спокойствием воздуха и для имитации ветра выставили шесть мощнейших вентиляторов. Света же, напротив, было предостаточно.

— Раздевайтесь, — крикнул Игорь музыкантам, когда техники отрегулировали направление "ветра" и настроили объективы.

"Undead" побросали куртки на футляры от инструментов и вышли на площадку. Снег скрипел под ногами, беспощадно заполняя ботинки, но музыканты стойко преодолевали мороз, довольно заигрывающий с их легкими кофточками под плащами.

Игорь расставил группу и отошел к камере.

— Фонограмма!

Зазвучала музыка. Композицию пустили в удвоенной скорости, чтобы при нормальном просмотре создавался эффект замедленной съемки. Вкупе с порывами ветра, развевающего волосы и теребящего одежду музыкантов, это должно было смотреться потрясающе. Лучше всех съемку переносил Джон, согреваясь интенсивной игрой а-ля Юсси69. Гитаристы радовались, что непопадание по струнам окоченевшими пальцами никто не услышит. У Энн от холода сводило скулы, но она лишь добавляла дерзости во взгляд, что делало ее лицо более чувственным.

Камера плясала вокруг группы, выхватывая музыкантов с разных ракурсов. Энн следовала за движениями объектива, направляя взгляд в оптический глаз. Из-за необходимых перерывов на обогрев съемки продлились до позднего вечера.

Микроавтобус осторожно скользил по прессованному снегу до города, слегка поскрипывая на поворотах. В салоне стояла жара, но никто даже не заикнулся открыть окна — вся съемочная группа настолько околела, что готова была испариться, нежели высунуть нос на улицу. Терпкий запах бензина, сигарет и коньяка пропитал кабину.

— "Рыба" клипа будет готова на следующей неделе, — Игорь не мог думать ни о чем другом, хотя разговоры в автобусе давно ушли далеко за пределы работы. — Я сразу оповещу Лекси.

— Жаль, что истериковцев не было, — вздохнул Леша.

— А почему они, кстати, не приехали? — спросил у Энн Джон.

Девушка уже не удивлялась подобным вопросам, негласно она стала связующим звеном между "Undead" и "Истерикой"

— Лекси сказала, что они тоже выехали сегодня на какие-то съемки.

— Съемки? — удивился Серж, он все еще пытался отогреть пальцы, но посиневшие ладони до сих пор покалывало. — Они же только что клип выпустили.

— Вряд ли это клип. Алекс не с ними. Он куда-то пить поехал с одним их менеджеров TCI, который гастролями "Sacrament" в Москве занимался.

— Вот как, — задумчиво проговорил Вик. — А куда не знаешь?

— Кажется, в Жуковку-Хиллз, — пожала плечами Энн. — Он еще хотел новую машину испытать. Они с Лил одинаковые "Митсубиси" купили.

— Значит, он уже без нее по гулянкам ездит, — недобрая усмешка сама собой расползлась по его губам.

— Прекрати обольщаться, — строго шепнула Энн.

— А что прикажешь делать? Сопли на кулак мотать, как ты?

Их взгляды встретились и Энн почувствовала отвращение. В глазах брата не было ни капли здравого смысла или сознательности, только самодовольное ехидство.

— Неужели для тебя ее счастье ничего не значит? — не желая верить в это, спросила она. — Неужели ты думаешь только о себе? Это неправильно, Вик. Это подло.

— Зато искренне, — ответил он.

За окнами замелькали огни города, предвещая скорый плотный ужин и мягкую постель. Энн раздвинула шторы и уставилась на дорогу. Негодование сменилось брезгливостью. Маниакальная упертость Вика раздражала, и девушка не представляла, как с ней бороться. Внутри разыгралась жестокая борьба между злостью и любовью к брату, одинаково сильные противоречивые чувства бились не на жизнь, а насмерть, оставляя в сердце лужи крови и зловонную грязь. Но, как часто бывает с женщинами, любовь победила.

Весело шумел телевизор. Мать с отчимом были дома. Поужинав, брат с сестрой заперлись в комнате. Они валялись каждый на своей кровати и пытались вникнуть в дебри экзаменационных предметов. Когда голова переполнилась формулами и перед глазами запрыгали переменные, Энн отложила книгу.

— Вик, с тобой все в порядке?

Не дождавшись реакции, она пересела на кровать брата. Вик уже полчаса смотрел на одну строку, задумавшись о чем-то своем, и при появлении сестры вздрогнул.

— Все хорошо? — спросила девушка, обнимая брата.

— Да, — ответил он и отложил учебник.

— Ты думаешь о ней?

— Мне сложно думать о чем-либо другом, — сухо ответил Вик. Недавний разговор вырастил между ним и Энн стену, за которой Вику было спокойнее. Слишком остро он чувствовал ее тщательно скрываемое отчуждение.

— Как я тебя понимаю! — Энн сама положила его руку на свое плечо. Ей хотелось вернуть их единство, только так она могла попытаться переубедить его, сломить твердую уверенность и непреклонность.

— Да как ты можешь так говорить, если я сам себя понять не могу?! — раздраженно воскликнул Вик.

— Знаешь, гораздо проще сказать "я тебя понимаю" другому человеку, нежели самому себе, — ответила Энн и прижалась сильнее. — Потому что понимать кого-то, означает, что ты сам когда-то испытывал подобные чувства. А понимать себя, значит разобраться в их причине. На это способны немногие.

Слова возымели действие, и Вик сдался.

— Ты права. Какая же ты у меня умная, Энн, — он нежно поцеловал сестру в макушку и, зарывшись рукой в волосы, закрыл глаза.

Они уснули сразу. Измученные тяжелым днем, баюкающие сердца в колыбели воспоминаний и планов.

* * *

В двухэтажном особняке, обнесенном высокой оградой, приезда Саши и Алекса ждали с нетерпением. Особенно женская половина собравшихся. Войдя, Лав оглядел заполненный уже пьющими людьми холл. Небольшой столик с резными деревянными ножками и стеклянной столешницей, стоявший у широкого, обитого черной кожей, дивана заполняли бутылки пива и тарелки с фруктами. У зажженного камина на подушках расположилась компания молодежи с гитарой, пытающаяся переорать шум музыкального центра и голоса. Даже на ступенях лестницы, ведущей на второй этаж, сидели люди.

— Ну ничего себе "небольшая компания", — сказал Лав, — здесь же толпа народу.

Саша, смеясь, похлопал Алекса по плечу:

— Бывает и больше.

К ним подошел хозяин дома и, поздоровавшись, предложил выпить. Взяв из бара пиво, Алекс отошел к огромному окну, затянутому плотными шторами, и, оставленный Сашей "на минутку", принялся разглядывать присутствующих. Разношерстное сборище поражало контрастами. Прихиппованные весельчаки перемешались с солидными господами, вычурные дамы с глубокими вырезами на вечерних платьях вольготно чувствовали себя в окружении "джинсовой" разухабистой молодежи, готические платья шуршали шелком, а мини-юбки открывали взгляду стройные ноги.

— Ты говоришь по-русски?

Алекс обернулся. Шикарная блондинка в маленьком кремовом платье, больше напоминавшем комбинацию, обольстительно улыбалась.

— Да.

— Замечательно. Я — Оксана.

Алекс поцеловал протянутую руку и, как ни старался, но зацепился глазами за почти не прикрытую грудь.

— Тебя здесь ждали, — заметив его остановившийся в нужном месте взгляд, томно произнесла Оксана.

— Возможно, — кивнул Алекс и постарался представить Лилит в таком платье, но ничего не вышло — ее резкий характер, твердый голос и пронзительные глаза никак не вязались с образом путаны высшей пробы.

— Все финны столь немногословны? — спросила Оксана, играя шампанским в клетке хрусталя.

— Большинство, — ответил Алекс и смущенно улыбнулся односложности ответа.

Оксана хотела еще что-то спросить, но вернулся Саша и утащил Алекса к креслам.

— Можно нескромный вопрос?

Алекс кивнул, выпуская в потолок сигаретный дым. Саша придвинулся поближе и заговорщическим тоном спросил:

— Почему ты вдруг бросил все и приехал в Россию?

— Из-за Лилит.

Рыжий присвистнул, однако словам не поверил.

— Она, конечно, хороша, — он на минуту представил вокалистку "Истерики" в обнаженном виде и с трудом подавил разыгравшееся возбуждение. — Но неужели настолько?

— Она просто не такая, как остальные. Для меня. Мы встречались несколько раз, а потом я понял, что не хочу больше расставаться. Вот и все.

Удивлению Саши не было предела.

— Вот не думал, что ты такой, — не скрывая разочарования сказал он.

— Правда? А какой? — поинтересовался финн.

— Ну... Я думал, что у тебя баб полно, и ты не особо склонен к длительным отношениям. А чтобы бросить все ради женщины...

— Ты ошибся, — улыбнулся Алекс, — жизнь одинокого волка иногда надоедает. И если при этом знаешь, что есть человек, который сможет сделать тебя счастливым, то вопрос "быть или не быть" отпадает сам собой.

— Ты еще скажи, что верен ей, — Саша недоверчиво усмехнулся и покосился в сторону Оксаны, не выпускавшей финна из поля зрения.

— Пока да.

— Мне нравится это "пока". Пойдем к остальным.

Они направились к кружку у камина. Дружным хором Алекса упросили взять гитару и что-нибудь спеть. Неохотно Лав принял инструмент, но не успел доиграть и первой песни, как на горизонте снова появилась Оксана. Она села сзади и, положив руки ему на плечи, прикоснулась губами к уху финна.

— Ты безумно красив, когда поешь, — прошептала она.

Алекс обернулся и снова напоролся взглядом на призывный вырез.

— Я принадлежу другой, — тихо сказал он, но организм настаивал послать верность к черту.

Да и о какой верности можно было говорить, если рядом с Лилит постоянно маячила блондинистая опасность. До сих пор Алекс старался не обращать внимания на неразрывную связь своей любви с Лекси, но дыхание откровенной незнакомки обжигало шею и напористый протест все сильнее рвался наружу, подгоняемый мстительным вопросом "Почему это ей можно, а тебе — нет?"

Оксана оглядела лицо Алекса и легонько провела рукой по его щеке.

— Такая красота не должна принадлежать кому-то одному, — сказала она и поцеловала финна.

Возможно Алекс выпил слишком много, возможно Оксане было сложно сопротивляться, но Лав ответил на поцелуй. Мысли об измене настойчиво лезли в голову и едва не остановили, но внезапно появился образ Лекси, и до сих пор пресекаемая ревность опрометчиво благословила на предательство.

Оторвавшись от его губ, Оксана поднялась и под недовольными взглядами девушек увлекла Алекса на второй этаж. Он больше не сопротивлялся.

* * *

Вик проснулся рано. Отчим сидел в зале у телевизора и внимал монотонному голосу диктора новостей.

— Мне нужна машина, — сказал Вик, остановившись в дверях.

Отчим повернул голову и указал на коридор.

— Ключи в куртке. Ты же сегодня вернешься? Мне она завтра понадобится.

— Хорошо.

Вик достал ключи и прошел в комнату. Энн еще спала. Одевшись и побросав в рюкзак принадлежности для грима, он подошел к спящей сестре и поцеловал в щеку.

— Ты сдалась, Энн, а я — нет.

Девушка перевернулась на другой бок, не собираясь просыпаться. Ее размеренное посапывание вызвало у Вика легкий укол совести. Впервые он задумался о последствиях, но поспешно отогнал неприятные мысли.

Сигарета предательски дрожала в пальцах, но Вик твердо решил не поддаваться страху. Заехав в репетиционный гараж и приведя себя в задуманный вид, он выехал на Рублево-Успенское шоссе. Авто-магнитола разрывалась голосом Лилит, а пустая дорога стонала под колесами. Вокруг проносились редкие дома и отбеленные снегом деревья.

Вик закрыл приоткрытое окно. Его знобило. План, уже продуманный, но еще не осуществленный, одолевал мысли. Внезапно Вик осознал весь ужас предстоящего. Одна оплошность и последствия неминуемы. Гримм стягивал лицо, Вик провел рукой по щеке и остановил машину. Он хотел повернуть назад, но перед глазами возник образ Лилит, обнимавшей финна. Невыносимые воспоминания нахлынули оглушительной волной. Вик сжал голову руками и зажмурился.

"Нет! Нет! Я должен... Я хочу... Я не могу повернуть... сейчас... — мысли метались как мотыльки у огня. — Другого шанса не будет... Я должен это сделать... Что бы ни случилось... Другого шанса не будет"

Он надавил на газ и машина рванулась вперед, оставляя позади сомнения и страх. Вскоре на горизонте замаячили столбы АЗС и Вик сбавил скорость.

— Я дождусь тебя, — сказал он, глядя на пустое шоссе в ожидании автомобиля.

* * *

Алекс спустился в опустевший холл, залитый слепящим солнцем. Несколько выживших после бурного веселья еще вели разговоры заплетающимися от усталости и алкоголя языками. Отыскав глазами Сашу, дрожащими руками открывающего пиво, Алекс подошел и тронул его за плечо.

— А, привет, — рыжий наконец справился с крышкой и с блаженством сделал большой глоток. Его глаза повеселели, а на губах заиграла довольная улыбка облегчения.

— Я поехал, — сказал Лав.

— Домой? Или... — Саша покосился на спускающуюся со второго этажа Оксану.

— Домой, — ответил Лав и, пожав рыжему руку, направился к двери.

— Конечно, домой ты, как же! — подумал Саша. — Эта девка так просто не сдается.

В голове звенели колокола и их настойчивое бренчание лишь усиливало чувство вины. Алекс попрощался с Оксаной, настаивающей поехать к ней, и завел мотор. "Чем быстрее вы в меня влюбляетесь, тем дольше не забываете", — подумал он, глядя, как раздраженная девушка садится в машину.

Хотелось дать по газам и лететь отсюда на максимальной скорости, но скользкая дорога то и дело угрожала щетиной ухабов. Мимо пролетали знакомые со вчерашнего дня отметины маршрута — столбы, насыпи, ржавая машина, одиноко чернеющая на обочине. С тревожно-красным миганием индикатора топлива Алекс едва дотянул до ближайшей АЗС. Сидя за чашкой мерзкого кофе, он боролся с похмельем, солью раздражающим рану раскаяния. И, может, столь жгучего сожаления не было бы, не витай в воздухе запах неприятностей.

* * *

Воскресный вечер свинцовой пяткой наступил на город, раздавив желание что-либо делать. Усталость всегда накатывает только под вечер, когда не остается сил даже разглядеть собственное "Я" под грузом навалившейся на плечи тяжести прожитых часов. Еще не отдохнувшие после тяжелых трудовых суток музыканты "Истерики" сидели в "Невском", не зная чем себя занять. Репетировать не хотелось, да без Алекса этого и не стоило делать.

— Может, двинем куда-нибудь выпить? — предложил Брюс. — Лично я заснуть не смогу, до сих пор голова кругом от чертовых съемок.

Лестат оглядел присутствующих, явно согласных с предложением басиста.

— Поехали, — устало отозвалась Лилит. — Только надо финну позвонить, он возвращаться сегодня собирается?

— Давай, — безразлично согласился Лестат. — Отвлечься действительно не помешает.

Лилит набрала номер Алекса, но ответа не получила. Выискав в телефонной книге Сашу, она позвонила ему.

— Алле, — отозвался бодрый голос.

— Привет, Саша. Это Лилит. Алекс рядом?

— Н-нет, — замешкался рыжий.

— Он давно уехал?

Саша немного повздыхал в трубку, собираясь с мыслями. Ему совсем не хотелось стать причиной раздора.

— Он уехал один? — спросила Лилит, не дожидаясь ответа.

— Лил, понимаешь, — Саша попытался говорить уверенно, но у него это плохо получилось, — он уехал еще утром. Может, он заблудился?

— Сомневаюсь, — отрезала Лилит и сбросила звонок. Внутри закипела ярость и досада за доверие подлила масла в огонь. Одна мысль о том, что Алекс использовал первую же возможность разгуляться вволю довела Лилит до бешенства. — Можно ехать, — резко сказала она, нервно схватившись за сигареты. — Алекса ждать не стоит.

Брюс переглянулся с Лестатом, уловив выражение лица подруги.

— Кто-то говорил, что верность и ревность придумал идиот, поменяв местами две буквы... — осторожно начал он.

— Я говорила, — зло перебила его Лилит. — Мне иногда свойственно говорить глупости.

В воздухе запахло бурей.

— Лил, ты ведь тоже не ангел, — напомнил Лестат, бросив взгляд на Лекси. — Зачем изводить себя пустяками. Все равно Лав к тебе вернется.

Он был прав во всем. И Лилит отчетливо понимала это, но обида раскаленной палицей прокатилась по сердцу, царапая стенки острыми шипами ненависти.

— Я знаю, Леста. Только... — она помедлила, затягивая сладкий дым, — знаешь, я недавно осознала свое моральное уродство, заключенное в желаниях и стремлениях. Я хочу малого — принадлежать одному человеку, чувствуя любовь всего мира. А для окружающих это кажется слишком многим. Я попыталась себя изменить...

— И?

— И поняла, что любая история любви — это скучная жизнь, яркая смерть и болезненное воскрешение в мире мертвых. Неизбежное воскрешение. Я не хочу этого. Но дороги назад уже нет.

— Господи, избавь меня от этого, — закатила глаза Лекси. — Лил, какого черта ты все усложняешь? Твой символизм уже в печенках сидит. Когда же ты повзрослеешь? — она выглядела действительно рассерженной, но Лилит поняла причину столь непримиримой грубости. Затушив сигарету, блондинка поднялась с дивана. — Оторвите свои задницы и идите разогревать машины, а я "Undead" позвоню. Они вчера последние эпизоды клипа снимали, да и веселее будет. Иначе ваши кислые рожи меня доконают.

* * *

Машина цвета крови неслась по автостраде на бешенной скорости. Алекс полностью растворился в рвущей аудиосистему музыке. Еще пара километров, и он в Москве. Пустая, как одиночество, полоса летела навстречу и, казалось, вот-вот поглотит автомобиль мокро-серой пеленой. Впереди на асфальте расползлась широким швом трещина и, прижавшись к обочине, Алекс попытался сбросить скорость, но железная леди проигнорировала его желание. Он безрезультатно давил на педаль тормоза — автомобиль не реагировал. Автомобиль мчался вперед.

Непонимание.

Паника.

Кювет.

Машина перевернулась, остановившись обезумевшими колесами вверх. Нашарив рукой гитару (теперь Алекс понял, что взял ее не напрасно) в районе заднего сиденья, он разбил грифом окно и вылез. Голова раскалывалась от боли, по щекам со лба стекали тонкие струйки крови. Вспоминая всех святых, Лав отполз к трассе и увидел приближающийся, словно спасательный круг, автомобиль. Машина остановилась недалеко от аварии и, обрадованный столь скорой подмогой, Алекс сквозь багровую пелену наблюдал за неторопливым шагом фигуры в длинном плаще. Она приблизилась к финну и взяла из его рук гитару. Последнее, что Алекс увидел — маска "Ворона", последнее, что он услышал перед ударом в голову — "Привет, сволочь".

Он очнулся от дикой боли. Все тело, лишенное одежды, затекло и замерзло, являя собой один большой синяк. С трудом приподнявшись на локтях, Алекс оглядел голые стены. Бетонный оледенелый склеп с широкими металлическими воротами освещал маленький огарок свечи на блюдце, прижимавшем к полу лист бумаги. Алекс потянулся за запиской, но она лежала слишком далеко. Ноги отказывались подчиняться и свинцовыми столпами волочились следом, когда он, измученный холодом, все же дополз до затухающего огонька.

"Добро пожаловать в "Мертвую Долину". Желаю приятно сдохнуть от голода".

Из груди вырвался крик. Отчаяние придало сил. Поднявшись, Алекс рванулся к дверям. Крепкая жесть не поддалась, лишь гулкое эхо, от которого заложило уши, раскатилось по клетке. Лав метался от стены к стене, как леопард, вдруг попавший в вольер. Надорвавшись от крика и сбив руки в кровь, он упал лицом на пол. Его плечи сотрясали рыдания, его душу разрывала безысходность, а сердце замедляло ритм, готовое замерзнуть.

Наконец, свеча догорела, отдав помещение темноте.

* * *

Вик вернулся домой уже затемно и пустота квартиры его расстроила. Он хотел набрать номер сестры, но передумал. Даже признавшись ей, тайна осталась бы тайной, но Вик очень боялся рисковать. Сбросив грязную одежду, он подставил дрожащее тело под струи горячего душа. Вода приятно согревала, смывая напряжение, но оставляя тревогу. Вик понимал, что на всю жизнь запомнит, как за минуту испортить тормоза, и в каком колодце на дне отходов лежит ключ от "Мертвой Долины". Из мучительных мыслей его выдернул телефонный звонок.

— Привет, Вик, — возбужденный голос Энн заставил его улыбнуться, — быстро дуй в "Night Town". Мы здесь с "Истерикой".

Радостная весть не оставила от страха и раскаяния ни следа, только предвкушение награды за ужасный труд.

— Сейчас буду, — крикнул Вик и, наскоро одевшись, пулей вылетел из дома.

Найти "Истерику" в клубе оказалось несложно. Вик поздоровался со всеми, натолкнувшись на грустно-изучающий взгляд Лилит, и придвинул еще один стул к трем сдвинутым столикам, за которыми расположились музыканты. К полуночи, когда разговоры о музыке, клипах и выступлениях всем надоели, Брюс вышел из-за стола и, зацепив Энн, потащился танцевать. Ника, Лестат и Леша с Джоном присоединились.

— А где Алекс? — спросил Вик.

— Развлекается где-то, — сквозь зубы выдавила Лилит, продолжая скользить колким взглядом от радующейся жизни толпе на танцполе к заигрывающей с барменом Лекси.

Марс, наблюдая за подругой, нагнулся к Вику.

— Если не хочешь нарваться на грубость, лучше о финне не заговаривай.

Вик удивленно вскинул бровь, с трудом подавив радостный возглас. Ди-джей поставил медленную композицию и танцпол разбился на пары. Улучшив момент, Вик поднялся и, нагло вынув сигарету из губ Лилит, утянул в массу танцующих.

Двигаясь в такт музыке, Лилит ощущала невыносимое напряжение, которое владело Виком. Его прерывистое дыхание, боязнь смотреть ей в глаза и руки, дрожащие мелкой дрожью на спине девушки, выдавали волнение. Лилит же находилась в оковах боли, доходящей до апатии и глупой жажды мести.

"Да, Алекс, я не ангел, — сжимая от обиды зубы до скрежета подумала она. — Но разве любовь к женщине считается изменой мужчине? А ведь это действительно любовь. Ты же просто развлекся, утешился. Что ж, раз тебе можно, значит и мне тоже", — она остановилась, едва не наступив Вику на ногу. — Поехали в гостиницу.

Тихо, но решительно сказанные слова повергли Вика в шок. Все, что он смог, это кивнуть в ответ.

Они сняли небольшой номер в гостинице среднего класса. Открыв дверь и впустив Вика, Лилит провернула замок, оставив ключ в скважине, и прошла в комнату. Вик стоял у окна, рядом с кроватью, от волнения закусив губу. Сбросив пальто, Лилит подошла к нему и глядя в глаза, взяла за руку.

— Ты ведь хотел этого? — прошептала она, расстегивая его пальцем молнию своей блузки.

Да, он хотел, хотел как никогда ранее. Словно драгоценный подарок, Вик освободил ее от обертки одежды. Ему хотелось кричать и биться в конвульсиях от счастья, но он изо всех сил сдерживался, даря лишь нежность и легкость прикосновений столь желанному телу. Закрыв глаза, он полностью отдался изучению каждой клеточки кожи, которую ранее мог видеть лишь во снах. Их сплетение больше напоминало танцы огня у кубика льда. Пламя дотрагивалось до холода, обжигая, и отстраняясь, чтобы не растопить окончательно хрупкое стекло воды. Нежные облака дыханий сливались воедино, окутывая туманом мысли. Запахи смешивались, растворяясь друг в друге и пропадая в никуда. Но иногда всепоглощающая пелена единения разрывалась молнией взгляда Лилит, полного горечи и отвращения к самой себе.

Она вернулась домой ранним утром. Лилит ушла, не разбудив Вика, и даже не помнила, как добралась до родного здания "Невского". Ей хотелось себя ненавидеть, обвинять во всех смертных грехах и валяться в ногах Алекса, вымаливая прощение. Но чувств не было. Никаких. Впрочем, как и финна. Проверив все комнаты и убедившись в их пустоте, Лилит не раздеваясь упала на кровать и уснула.

* * *

Вокруг было темно. Алекс сидел на промерзшем полу, тело окутывала боль, которую может вызвать только холод. Безумно хотелось курить. Алекс перекапывал память, чтобы найти хотя бы маленькое зерно причины, заставившей кого-то заточить его в склеп. Маска "Ворона" стояла перед глазами. Героем Брендона Ли владели ярость и месть. Но Алекс не понимал, в ком и чем он мог вызвать подобные чувства. У него, конечно, были враги. Точнее неприятели. Мужья украденных на одну ночь жен, коллеги по цеху, не сумевшие добиться высот, либо наоборот, вспомнились потасовки в барах и отвергнутые фанаты, но все это казалось мелочью, которая не может привести нормального человека к подобному шагу. Хотя, нормален ли его враг?

Дойдя до крайней точки отчаяния, Алекс начал молиться. Всем богам, каких только знал, начиная с Христа и Будды и заканчивая Одином. Через какое-то время он выдохся и, прикрыв глаза, откинулся к стене, отдав тело морозу, понимая, что спасение почти невозможно.

* * *

Лекси уже час выпытывала у подруги подробности прошедшей ночи.

— Ну что ты хочешь знать? — устало бормотала Лилит. — Что он классно трахается? Да! Я тебе это уже сказала.

— Меня интересуют интимные подробности, — не унималась блондинка. — Как он это делает? У вас оральный секс был?

— Все! Хватит! — не выдержала Лилит.

Лекси пожала плечами и с видом женщины, не удовлетворившей свое любопытство, демонстративно принялась разглядывать "Cosmopolitan".

— По твоим словам я могу заметить, — сказала блондинка с видом академика, поймав разъяренный взгляд подруги, — что в сексе мальчишка обставил твоего Алекса. Кстати, он еще не объявился?

— Нет, — отрезала Лилит. — У него телефон отключен.

— Вот я буду ржать, если он в Финку укатил, — рассмеялась Лекси.

Лилит подавила в себе желание кинуть в блондинку чем-нибудь тяжелым.

— Я в "Невский", — бросила она, закрывая дверь.

В клубе было гораздо больше народа, чем Лилит ожидала. Взгляд выхватил Вика, стоявшего у пульта рядом с Лестатом. Энн увлеченно спорила с Марсом. Судя по долетевшим репликам, девушка доказывала гениальность Пелевина, к которому Марс относился весьма скептически и считал подражателем Кастанеды, хотя прочел лишь "Generation P". Брюс с Лешей и Джоном обсуждали новый альбом "Velvet Revolver", а Ника с Сержем упражнялись в ведении ритма.

Громко со всеми поздоровавшись, Лилит поймала обрадовано-ожидающий взгляд Вика и, ответив мимолетным кивком безразличия, подошла к Брюсу. Ей пришлось собрать в кулак всю сдержанность, чтобы ответить на вопрос о неожиданно долгом отсутствии Алекса. Замечания и предложения позвонить в милицию сыпались как камни с гор при землетрясении, и Лилит хотелось закричать так громко, чтобы слышал весь город, страна, мир: "Он уехал с какой-то шлюхой! Он сейчас валяется в чьей-то постели, и я не хочу слышать о нем ни слова". Но она забросила слепленный из горечи снежок в самый дальний угол сердца, где он, не собираясь таять, морозил и резал душу острыми выступами.

Когда Лестат закончил манипуляции с пультом и, довольный результатом, взял гитару, присоединяясь к импровизации Сержа и жены, Вик решился подойти к Лилит.

— Почему ты ушла? — шепнул он.

— Ты получил, что хотел, я получила, что хотела, — безразлично ответила она. — Оставаться было незачем.

Вик проглотил вставший у горла ком, но решился на новый шаг.

— Может, сегодня мы снова...

Лилит не дала ему договорить. Поднявшись со стула, она поцеловала Вика в щеку, как маленького мальчика.

— Нет, спасибо.

Он проводил ее невидящим взглядом.

"Но ведь финна больше нет. Нет рядом", — мысленно повторял Вик, наблюдая, как Лилит подключает гитару и вливается в импровизацию.

Мелодия медленно спускалась от тяжелых металлических запилов на блюзовые разливы, делала круг и поднималась на мрачную ступеньку готических ритмов. Ведомые фантазией музыканты смешивали стили, уводя гармонику от всех существующих законов. Наконец, взвившись на бешенной коде, гитара Лестата сделала глубокий переход и прогремела диким рифом "Black Sabbath". Ника остановилась и, смеясь, уронила голову на рабочий барабан.

— Ну кто бы сомневался, что все закончится этим?

Лестат пожал плечами и смущенно улыбнулся.

— Ты же знаешь как я люблю Тони Айомми.

— А люблю вот это! — крикнул Брюс и, запрыгнув на сцену, выхватил из рук Лестата гитару. Злобно сжав губы, он расставил ноги на ширине плеч и, дико тряся головой, проиграл "В траве сидел кузнечик" на первой струне. Лилит хотела поддержать басиста, но, не выдержав этого зрелища, рухнула на колени в приступе смеха.

— Кажется, нам нужен перерыв, — заметил Лестат, вытирая выступившие слезы. Краем глаза он заметил, как резко смех Лилит сменился апатией, словно девушка лишь на минуту позволила себе отогнать удрученность и сделать глоток свежего воздуха. Отсутствие финна удивляло его. Никак не вязались их разговоры о совместных планах и обсуждения вариантов предложения руки и сердца с умышленным исчезновением. Машинально он потянулся к карману с мобильным телефоном, но остановился, понимая, что в четвертый раз заявлять о пропаже одного и того же человека бессмысленно.

Вик предпринял еще одну попытку, подойдя к Лилит, когда она положила в микроволновую печь пиццу.

— Зачем ты так со мной?

Она обернулась с явным намерением больше не скрывать раздражения.

— Как?

— Так жестоко. Неужели не видишь, как я тебя люблю. Эта ночь была самой счастливой в моей жизни. Но сейчас ты ведешь себя так, будто ничего не было. Ты знаешь, чего мне стоит говорить тебе все это? Вести себя как девчонка, которой попользовались и бросили.

— Вижу. И знаю, — Лилит впилась в глаза Вика ледяным взглядом. — Но я не собираюсь тебя обманывать. Ты со мной откровенен. Я хочу быть откровенна в ответ.

Она вышла из узкого пространства за барной стойкой, затем перегнулась через столешницу, приблизив свое лицо к Вику.

— Запомни. Искренность дорого стоит, но к сожалению не продается. Цени это.

* * *

— Что-нибудь нашли? — капитан Максим Белянин пролез под желтой лентой оцепления и подошел к майору опергруппы Баталову.

— Есть одна безделушка, — майор протянул Максиму пластиковый пакетик с потускневшей от полиэтилена золотой цепочкой, — и нечто обгоревшее, скорее всего — электрогитара. Людей в машине не было, — прищурившись от палящего холодного солнца продолжил Баталов, — а если б и были, пришлось бы определять по зубам. Номера тоже сгорели, ничего не разобрать. Поджигали специально, скорее всего, облив бензином, но вокруг никаких следов. Собака что-то учуяла, вывела к трассе и все.

— Мда, — только и смог ответить Максим.

Он подошел ближе к остаткам машины. Смятый от падения корпус уже не дымился, салон полностью обгорел, а панель приборов чернела пластиковым месивом. Запах жженой резины раздражал обоняние.

Обойдя остатки автомобиля еще раз, капитан Белянин покинул место происшествия, убедившись в увеличении количества московских психов.

Прикрыв дверь своего кабинета и тяжело опустив натренированное поджарое тело в кресло, Максим по телефону запросил данные по всем обращениям о пропажах людей, требованиях выкупа и угрозах расправы за последние дни.

В кабинет вошел Баталов и плюхнулся на стул.

— Ну, что скажешь? — спросил майор.

— Скажу, что дело дрянь. Вы что-нибудь еще откопали?

— Работал явно дилетант. Но, блядь, очень талантливый дилетант. Во-первых, сначала он испортил тормоза. Значит — караулил. Во-вторых, он забрал свою жертву и увез. Значит ему что-то от нее надо. В любом случае, сомневаюсь, что найдем пострадавшего не для морга. Если бы работал профи, он действовал бы по-другому. Человек нужен был живым и взять его требовалось на трассе. Гарантии, что он съедет в кювет еще не въехав в город, не было. Что не убьется — тоже. Да и трасса достаточно оживленная, свидетели могли появиться. Короче, повезло сукиному сыну.

В кабинет бесшумно вошла девушка в форме и, положив на стол капитана запрошенную информацию, снова скрылась за дверью.

— А это ты почему еще не сдал на экспертизу? — майор кивнул на пакетик с единственной уликой.

Капитан повертел в руках цепочку, разглядывая медальон.

— Здесь гравировка, — он протянул улику майору. — Написано "Лилит".

— Долбанные интернетчики! — выругался Баталов. — Нет чтобы написать имя, фамилию и адрес с телефоном. Они все в символику играют!

— Не представляю я себе романтичного интернетчика на "Митсубиси", делающего гравировку на золоте 583 пробы, — задумчиво протянул капитан. — Ты слышал когда-нибудь группу "Истерика"?

Майор вскинул брови.

— Это размалеванные уроды, косящие под вампиров?

— Они самые. У них вокалистку Лилит зовут.

— Хочешь проверить?

— Не мешало бы.

— Сомневаюсь, что наш жмурик с ними связан. Уже скандал был бы. Они же любят шумиху вокруг своего имени.

— Только если это не фанат, связь с которым тщательно скрывается, — ответил Белянин и снова приложился к телефону.

Через пятнадцать минут на его столе лежал адрес "Невского", а три заявления о пропаже финского гитариста развеяли сомнения.

* * *

"Undead" ушли, оставив "Истерику" заниматься составлением трек-листа для готового к записи альбома. Тянуть не было смысла. После выхода сингла и клипа времени оставалось не более полугода.

Веселой трелью разразился звонок. Первые секунды музыканты опасливо переглядывались — видеофон поставили в "Невском" скорее для красоты, нежели из практичных соображений, слишком редко сюда заходили случайные люди, не имеющие ключей и не знавшие кода. Наконец, Марс поднялся и подошел к экрану.

— Там двое. Я их не знаю, но выглядят солидно.

Незваные гости представились сотрудниками убойного отдела, и Лестат вжался в кресло. Его бросило в жар от страшной догадки, а пальцы так сжали шариковую ручку, что она треснула.

Оперов поразил размах клуба. Баталов, столь скептически относившийся к музыкантам и, в частности, к "Истерике", отметил про себя, что шоу-бизнес не игрушки, и эти ребята вдали от сцены выглядят хоть странновато, но впечатляюще.

— Нам нужна Лилит, — Максим огляделся.

Невысокая девчонка, подкурив сигарету, подошла к нему и протянула руку для пожатия.

— Это я. Очень приятно. Чем могу помочь?

Максим достал из внутреннего кармана пиджака пластиковый пакетик и протянул его девушке.

— Вам знакома эта вещь?

Несколько секунд Лилит смотрела на золотую цепочку с кулоном в виде символа инь-ян, и молнии самых пугающих предположений вспыхивали в мыслях.

— Да, — севшим голосом ответила она. — Это принадлежит Алексу Лав.

— Вы уверены?

— Конечно, сзади выгравировано мое имя. Мы делали их на заказ, — она показала точно такой же кулон, висевший на ее шее, на внутренней стороне которого красовалось имя Алекса. — Что случилось?

— Мы нашли это возле обгоревшей "Митсубиси" на Рублево-Успенском шоссе. От автомобиля ничего не осталось... как и внутри. Точнее, мы не обнаружили никаких следов человека. Но и обыск во всем районе пока не дал результатов.

Максим смотрел в глаза Лилит, которые не выражали абсолютно ничего.

— Что значит "никаких следов человека"? — спросил подошедший Лестат.

— Если люди сгорают в машинах, остаются хотя бы зубы и части скелета. Мы предполагаем, что пострадавшего вынесли из автомобиля.

Белянин обрисовал ситуацию, высказав все догадки и предъявив факты. Баталов подошел к Лилит, ошеломленно севшую на диван, не выпуская из рук пакетик с медальоном.

— Это необходимо вернуть, — он указал на улику.

Лилит безропотно протянула пакетик майору, но пальцы долго не разжимались, не желая расставаться с кулоном, столь сиротливым без тепла тела владельца.

— У вашего друга были враги? — Баталов сел рядом с девушкой.

Лилит отрицательно помотала головой.

— Он совсем недавно в Москве. Алекс из Финляндии. Скажите, каковы шансы найти его... — она запнулась, но постаралась взять себя в руки, — ... живым?

— Мы не знаем, — честно ответил майор. — Но будем держать вас в курсе.

Лилит больше не чувствовала себя, тело превратилось в вязкое желе и растеклось по мягкой коже дивана бесформенной массой. Она слышала, как закрылась дверь за следователями, ощущала участливые объятия Лекси и ее испуганное беспомощностью дыхание, но словно изнутри пещеры, куда долетают лишь обрывки фраз и намеки на прикосновения. Поднявшись, она машинально направилась к двери.

— Ты куда? — Брюс схватил Лилит за локоть.

— К себе, — не своим голосом ответила она. — Хочу... одна... немного... оставь.

Обрывочность слов испугала Брюса и он отступил. В голове не укладывалась новость, и, впервые столкнувшись с трагедией столь близко, басист не знал, за кого боится сильнее — за пропавшего Алекса или потерявшуюся Лилит.

— Думаете, стоит оставлять ее одну? — нерешительно спросил Лестат.

— Ненадолго нужно, — ответил Марс, пытаясь утопить всплывшие из глубин прошлого воспоминания.

Лилит закрыла дверь квартиры и, не снимая обувь, прошла в комнату. Подойдя к компьютеру, она включила клипы "Sacrament" и села напротив монитора. Из сабвуфера вырвались звуки клавишных. Картинки менялись в такт звучанию низкого и столь родного голоса. Зеленые глаза смотрели на Лилит с экрана. В них был зов, притяжение и вызов. В глазах Лилит не было даже слез. Они смотрели на пляски картинок, как в пустоту.

Она сделала громче звук. Сердце пыталось биться. Его удары отдавались болезненным эхом в голове, заполняя пробелы сознания. Не осталось ни мыслей, ни горечи. Кто-то вырезал, точнее, вырвал с корнем из ее груди то, что когда-то было ею самой. Она смотрела видео, отдавшись слуху. Через высокие звуки гитар в мозг проникло осознание невозможного. Ее удел — крутить эти записи, слышать этот голос, превращенный в нули и единицы цифрового сигнала. Лилит протянула руку к экрану и дотронулась до лица Алекса. Картинка сменилась и ее ладонь оказалась на солнце. Огромная тень затягивала яркий круг Звезды. Затмение было полным. Черный диск в обрамлении горящего пламени, когда-то бывшего лучами. Затем на этом круге умершего света проступило лицо. Оно смотрело прямо на Лилит. Оно звало.

Лилит поднялась с колен и прошла на кухню. На прошлой неделе Алекс наточил ножи, и лезвие легко скользнуло по пальцу, оставив тонкую нить разреза. Линия наполнилась красной жидкостью и выпустила ее наружу. Больно не было совсем. Человек живет, пока чувствует боль, а значит... Набрав в большой таз горячей воды, Лилит вернулась в комнату и села на прежнее место. Алекс пел ей о любви. О той любви, которую она предала, не сумев почувствовать беду, не сумев сдержать мимолетные порывы эгоистичной мести. О той любви, которая заставляет прыгать в обрыв даже тех, кто боится высоты. Левая рука далась легко. Правая сложнее — удержать нож оказалось непросто. Кровь, вырвавшись на волю, заливала запястья. Боль вернулась. Тупая и поглощающая. Но было уже поздно.

Лестат с Брюсом долго звонили в дверь, понимая, что при такой громкости музыки дверной звонок услышать просто невозможно. Телефон, конечно, тоже оставался без ответа. Лестат достал ключи от квартиры Лилит и открыл замок. Первые несколько секунд друзьям казалось, что они попали в другую реальность. Всегда задернутые шторы не пропускали в комнату ни луча.

Канделябры расплакались воском прямо на стол.

Музыка, гремящая со всех сторон.

Мелькающее лицо Алекса на мониторе.

И Лилит, лежащая на ковре, опустив руки с длинными порезами вдоль вен в ставшую темно-багровой воду.

* * *

Бледный луч скользнул по лицу. Алекс открыл один глаз. Из-под ворот робко пробивалось отраженное снегом солнце. Лав попытался подняться, но не смог. Замерзшее тело не слушалось, превратившись в жесткий неподвижный каркас. "Умираю?" — мелькнуло в голове. Алекс закрыл глаза. Голод и обморожение уже не играли роли.

"Прости меня, Лилит. Прости, что не оправдал твоей любви. Ты не стала последней, к кому я притронулся в этой глупой жизни. Я получил по заслугам, и единственное о чем сейчас могу думать — это ты. Та, которая показала мне все очарование и весь ужас любви. Ты научила меня отличать Свет от Тьмы. Ты подарила мне самое главное в жизни — умение ЧУВСТВОВАТЬ Счастье. Никогда я не думал, что в жизни может быть что-то важнее меня самого, что-то, вызывающее помешательство от желания оставаться рядом".

Алексу показалось, что он слышит шум мотора. Туман сознания попытался поглотить галлюцинацию, но она становилась все четче. Мягкий звук тормозов. Хруст снега. Бряканье замка. Где-то рядом, за стенами. Но не у ворот.

"Человек"

Нечеловеческим усилием Алексу удалось заставить тело приподняться. Цепляясь ногтями за оледеневший бетон пола, он дополз до дверей. Горло оцарапал сдавленный рык. Постучаться сил не хватило. Алекс надрывал глотку ревом, просовывая под ворота листок бумаги. Наконец, он услышал приближающиеся шаги. Кто-то с той стороны жизни подошел к склепу. Бумагу потянули. Алекс не отпускал, двигая ее вперед-назад, давая понять, что он человек и просит помощи. "Кто-то" отпустил листок. Удаляющиеся шаги. В отчаянии Алекс попытался закричать, но сумел издать лишь хрип. Шаги вернулись. В щель между дверями просунулся отросток лома.

Минута, и яркий свет ослепил Алекса, уронив в Темноту.

* * *

С потолка смотрели лица. Искаженные злобой, болью и отчаянием гримасы. Они двигались, точнее дрожали каждая на своем месте, постепенно расплываясь, превращаясь в неровную, покрытую известкой, поверхность. Мутная дымка закружилась воронкой, затянув в самое сердце. Провал. Лилит почувствовала, что падает сквозь кровать, ставшую бесплотным туманом. Далеко вниз.

Рывок. На этот раз вверх. Резкий, стремительный. И снова темнота. Бесчувствие.

Боль. Мельтешение перед глазами. Голова словно описывала круги вокруг шеи на бешенной скорости. Остановка. Потолок. Пустой и шершавый.

"Жива. Зачем?"

Сотни стержней пронизывали тело. Лилит огляделась. Капельницы, врезающиеся иглами в руки. Больница, пустая палата.

"Рядом кто-то есть. Марс? Похоже".

— Привет, — голос не родной, хриплый и тихий.

Как ошпаренный Марс вскочил и схватил Лилит за руку, но тут же отпустил, испугавшись причинить боль.

— Очнулась! — радостно воскликнул он. — Слава Богу! Ты что творишь?

Лилит в ответ попыталась улыбнуться.

Клавишник выскочил из палаты и вернулся с врачом. Осмотр занял несколько минут, в течение которых Марс успел позвонить Лестату и сообщить радостное известие. Лилит со спокойствием обреченного перенесла вопросы и указания врача. Возвращение казалось бессмысленным.

— Скоро все будут здесь, — сообщил Марс. — Ты лежала в отключке больше двенадцати часов. Мы все время были рядом, но сейчас ребята поехали поесть.

Он все говорил и говорил, едва сдерживая вопросы "зачем" и "почему", которые готовые сорваться вместе с упреками в эгоизме и глупости. Лилит слушала болтовню Марса, удивляясь своему ощущению ЖИЗНИ. Жизни большой и только начинающейся. Начинающейся с пустоты, как будто ничего ранее не случалось. Лилит чувствовала себя ребенком, только открывшим глаза и пытающимся понять, где он. Необычные краски и незнакомые запахи. Знакомые лица и чужое ощущение себя.

Успокоительное, вколотое врачом, подействовало мягко, унося мысли куда-то далеко. Лилит увидела себя на берегу реки. Вокруг расцвело лето. Тонкие стебли травы щекотали босые ноги. Мокрый песок вперемешку с галькой приятно холодил ступни. А сверху сияло Солнце. Огромное, жаркое Солнце, гладящее плечи, путаясь в волосах. Новый мир. Открытый, манящий и светлый. Светлый.

* * *

Музыканты "Undead" просмотрели "рыбу" клипа, абсолютно не представляя, что делать с увиденным. Лекси обещала подъехать, но опаздывала уже на два часа. Перенервничав, ребята все же решили ей позвонить. Энн вышла из студии в коридор и вернулась через пару минут с лицом белее мрамора.

— Лекси не может приехать, — тяжело, задыхаясь, сказала она. — Игорь, мы не сомневаемся в вашем профессионализме, поэтому делайте, как считаете нужным.

Режиссер пожал плечами. Ему польстило доверие, но больше всего обрадовала возможность не тратить силы на переделку ролика по вкусу заказчика.

— Что случилось? — выразил всеобщее беспокойство Леша.

— Все хорошо. Потом объясню. Пошлите.

Энн закинула рюкзак на плечо и вышла. Недоумевающие музыканты "Undead" попрощались с режиссерской группой и последовали за девушкой.

Холод улицы не принес облегчения, Энн прислонилась к кирпичной стене здания и сползла на пол, закрывая лицо руками. Предательские слезы катились по щекам обжигающими на морозе лезвиями. Удержать их внутри здания студии Энн удалось, но стоило открытому воздуху хлестануть по лицу, как горечь взяла верх над силой воли.

— Энн, что случилось? — словно хрустальную вазу Леша поднял девушку и легонько тряхнул за плечи.

Немного успокоившись, Энн рассказала о трагедии с Алексом и неудавшейся попытке самоубийства Лилит.

— Она уже пришла в себя. Я попросила Лекси разрешить нам приехать, но она отказала, к Лилит никого кроме них не пустят.

С каждым словом происходящее все больше казалось музыкантам репетицией триллера. Но, не зная реплик ролей, они молчали словно истуканы. Понадобилось несколько минут, чтобы оцепенение отпустило, тогда руки каждого инстинктивно потянулись к карманам. Взяв протянутую Сержем сигарету, Энн бросила взгляд через плечо гитариста и вскрикнула.

— Вик? Вик, что ты делаешь?!

Все обернулись. Вик стоял на коленях, воткнув голову в сугроб, откуда доносились сдавленные крики. Он рвал на себе волосы и сыпал снег за шиворот с ревом раненного зверя. Не сразу Сержу с Джоном удалось скрутить Вику руки — он вырывался, снова бросаясь в грязный снег. Леша подбежал к ребятам и со всей силы ударил Вика в лицо. Только после этого тот перестал сопротивляться и, отключившись, обмяк в руках друзей. Зажав Вика между Сержем и Джоном на заднем сидении Лешиной машины, они двинулись к его дому. По дороге решали, что делать дальше. На носу выпуск клипа и альбома. Помощь Лекси была необходима, но пропажа Алекса и трагедия Лилит не позволят менеджеру "Истерики" думать о работе.

— Будь что будет, — философски заключил Леша, — Лилит пришла в себя, Алекс скоро найдется, и все встанет на свои места. Надеюсь.

Дальше ехали молча. Парни, шокированные поведением Вика, боялись за "Undead" — страх перед безумием лидера заслонял его заслуги и приводил к однозначному выводу.

Слишком яркое солнце слепило глаза, запахи выхлопных газов доводили до тошноты. Энн спустилась во двор проводить ребят.

— Спасибо, что довезли его, — сказала она, отказалась от предложенной сигареты — курить на холоде с беспросветной путаницей в голове не самое лучшее занятие.

— Не за что, — ответил Леша.

— Энн, — начал Серж и оглянулся на друзей, чтобы убедиться в солидарности, — Вик очень странно себя ведет, даже пугающе. Ты сама понимаешь, что сейчас у "Undead" очень ответственный период, и мы подумали...

Горькая усмешка скользнула по ее губам. Конечно, Энн все понимала, ей самой было страшно оставаться наедине с братом, разговаривать с ним, постоянно выбирая слова, чтобы не нарваться на гнев. Особенно теперь. Когда его Мечта едва не ускользнула, а задержавшись в этом мире, не оставила сомнений в недоступности. Но Вик оставался ее братом.

— Я уйду из группы вместе с ним, — оборвала она басиста и скрылась за тяжелой подъездной дверью.

Именно это боялись услышать ребята, но выбирать между желаемым и возможным порой не приходится.

* * *

Пробегая по многолюдным коридорам больницы мимо радостных лиц выписанных пациентов и их родственников, мимо слез забирающих одежду умерших, Лестат увидел у дверей главврача капитана Белянина.

— Лилит пришла в себя, — радостно сообщил он, поздоровавшись.

— Я уже знаю, — ответил Максим и попросил Лестата отойти в сторону.

— Нашелся Алекс Лав.

Лестат обрадовался известию, но лицо капитана, выражавшее тяжелые мысли, остановило улыбку.

— Что с ним?

Белянин, привыкший за время службы в убойном отделе ко многому, все же отвел глаза.

— Его нашли в заброшенном гараже мертвого района. Один из владельцев соседнего гаража приехал, чтобы забрать кой-какой хлам и услышал крики.

— Что с Алексом? — не выдержав, повысил тон Лестат и вцепился в рукав куртки капитана.

— Мужик не успел довести его до больницы. Лав провел в заключении два дня без еды и... одежды. Организм не выдержал.

У Лестата подкосились ноги. Он сел на кушетку, уронив лицо в ладони. Самые страшные опасения выползли из темной дыры сознания и сбылись. В самый неподходящий момент. Как осознать полную потерю ожиданий? Почему-то в памяти всплыли мечты Алекса о свадьбе — готический собор с огромной люстрой из свечей, венчальная мелодия, придуманная им в ходе разговора, мотоциклетный эскорт и музыка из машин на всю громкость по улицам, невзирая на правила общественного порядка. Ничего это НЕ БУДЕТ.

— На вашем месте я бы пока не говорил это Лилит, — сказал Белянин.

Лестат поднял глаза и взял себя в руки.

— Да, конечно, — ответил он так тихо, что сам едва расслышал. — Кто это сделал?

— Мои ребята сейчас там. Я приехал, чтобы узнать подробности. Как только будут новости, я вам сообщу.

Лестат утвердительно покачал головой и, поблагодарив капитана, направился в туалет — идти в палату Лилит в таком состоянии было равнозначно убийству. Но так ли нужна ей жизнь без смерти?

Часть четвертая.

Записки о Тьме и Свете.

Весна.199...год.

Первая запись.

Мне сейчас 19 лет. Я уже не ребенок, но и взрослым назвать себя не могу. Дело даже не в возрасте, а в самоощущении. Точнее в метаниях души. Человек зрелый ставит перед собой вопросы "как мне", "почему я" и ищет ответы в окружающем мире. А, спрашивая "зачем я" и "кто я", смотрит внутрь себя. Не доросшие до взрослости делают наоборот.

Так и я. Именно поэтому завожу дневник, записи в котором буду делать один раз в год. Весной. Когда биологическая жизнь планеты просыпается, радуясь новому витку свободы, я буду подводить итоги. Я буду отвечать на вопросы.

Как мне?

Зачем я?

Ответы нельзя найти сразу. Я буду конспектировать свои размышления (эх, почему никто не придумал диктофон, записывающий мысли? Сколько рифмованных строк и мелодий пропали с рассветом, сколько внезапных озарений растворились в темноте ночи). Возможно когда-нибудь, перечитав эти страницы, я пойму что был во многом неправ или увижу, что свернул с верной дороги в никуда. Но это будет позже. А сейчас...

Почему я?

Кто я?

Сегодня, умываясь перед зеркалом, я спросил себя, почему позволяю себе не бриться и не стричь волосы. Это дань лени или возродившейся моде на длинные лохмы и запущенные морды? А, может, в таком виде я чувствую себя спокойнее? На улице редкий прохожий может распознать мои истинные черты лица, нижняя часть которого закрыта щетиной, а верхняя — длинной челкой. Не видя моего лица, люди не видят меня. Это забор, высокий забор, отделяющий меня от мира. Почему я его ставлю? Потому что меня не понимают. Кто? Ну кто меня не понимает? Да и как понять человека, который намеренно закрывается?

Я вижу вокруг очень много радости и столько же пошлости. Друзья (бывшие?) постоянно рассказывают о девчонках, с которыми переспали. Почему? Потому что они этого не делали, но хотят показать свою мысленную распущенность, может кто-нибудь клюнет и разговоры превратятся в действия.

Я не говорю о женщинах. Сейчас они мне не нужны. Все, о чем я думаю — это музыка. Моя Музыка. Я не хожу в музыкальную школу и не беру частные уроки. Этой осенью (по календарю — прошлой, но для меня год начинается и заканчивается весной) на подаренные в день рождения деньги я купил синтезатор. Черно-белые клавиши меня завораживают простотой. Мне нравятся плавные звуки, подобно воде перетекающие из одной тональности в другую. Я учусь играть по самоучителю, постепенно открывая новые возможности инструмента. Я не хочу, чтобы мне кто-то рассказывал или показывал, как расширить реку до океана, а затем высушить его, превратив в ручей. Это подобно самопознанию. На ощупь, спотыкаясь и падая, я открываю ноты, глядя в звуки сквозь призму слуха души. Мои импровизации подобны шагам по пещере, древней как камни Стоунхенджа, уже изученной многими, но мной постигаемые впервые.

Мои друзья не понимают этой маниакальной любви к музыке. Единственный человек, которому сейчас я могу открыть себя всего — это моя мать. Она и только она может постичь меня. Чудо, созданное природой, заключенное в хрупкое тело. Богиня понимания и силы воли. Она будто постигала этот мир и росла вместе со мной. Оценившая когда-то в равной степени слащавую музыку итальянских певцов и красоту безумия групп вроде "Deep Purple", "Led Zeppelin" и "Black Sabbath", одновременно восхищаясь Высоцким и рок-оперой "Иисус Христос — суперзвезда", она вместе со мной открыла для себя "Арию" и "Rammstein". Она выслушивает мой бред, рождающийся под впечатлением чего-либо, подобного романам "Сто лет одиночества" Маркеса или "Внутренняя Сторона Ветра" Павича, она плачет, читая мои стихи и смеется над моим пренебрежением к современной поп-музыке, она презрительно фыркает, услышав из окон очередной клон "Руки вверх" или "Стрелок" и зовет меня, когда в радио-эфире вдруг появляется "Алиса". Ни с кем не ощущаю я такой легкости общения, как с этим побитым жизнью, но не сломившимся Главным Человеком Моей Жизни. Она вместе со мной меняет взгляды на многие поступки людей. Она никогда не заставляла меня подстригаться и всегда защищала отказ от костюмов-галстуков на родительских собраниях в школе. Ее очень часто упрекали в потакании моему образу жизни, но она отвечала, что строгости мне хватает от отца, а слепой заботы от бабушки, которая всячески меня баловала и называла "единственной радостью". Впрочем, моя бабушка, как и дед — это отдельная история, наполненная совсем другими эмоциями и чувствами, слишком нежными и радостными для этого дневника. В отличие от матери, которая всегда шла в ногу с "моим" временем. И если когда-либо Бог (в которого я искренне верю) сделал мне самый лучший подарок — так это сотворив сыном этой Женщины.

Но даже постоянно ощущая поддержку матери, я жаждал общения со сторонними людьми, ТАКИМИ ЖЕ КАК Я. И здесь возникли вопросы.

Где они?

Кто они?

Кто я?

Я смотрел по сторонам в поисках людей, страдающих моей болезнью. Людей, с которыми можно поговорить о неописуемой тайне романов Эдгара По и поэзии Бодлера; людей, умеющих видеть в грозе не дождливую угрозу испепелить ударом молнии или подарить воспаление легких, а дикий танец стихии; людей, ищущих яркие краски в темноте ночного неба; людей, способных отыскать трогательную красоту даже в опавших листьях и высохших цветах; людей, верящих в непознанное и жизнь после смерти.

Это случилось вчера. В поисках новой интересной музыки я зашел в магазин типа "Сельпо" (как говорит мама). Это место всегда поражало меня соседством велосипедов и нижнего белья вперемешку с бижутерией, посудой и компьютерной техникой. Именно здесь какой-то чудак открыл музыкальный отдел, где можно встретить не только новые альбомы "Иванушек Int" или саундтрек "Брат-2", но и антологию "Beatles", ранние записи "Portishead" и все альбомы "Depeche Mode". Как всегда, не обращая внимания на витрину, я сразу нырнул взглядом в каталог. Пока я изучал новинки, к отделу подошла группа парней. Они спросили что-то мне совершенно незнакомое и, получив утвердительный ответ, попросили поставить запись. Музыка, зазвучавшая через минуту, поразила меня своей всепроникающей темной романтикой.

— Что это? — спросил я парней.

— "Bauhaus".

Такой группы я не знал. Но звучавшая музыка настолько меня поразила, что я не раздумывая, купил диск.

Я заглянул еще в несколько отделов, после чего направился домой. На крыльце магазина меня окликнули. Я обернулся. Те же парни, которые только что открыли для меня незнакомые доселе звуки, стояли неподалеку и изучающее меня оглядывали. Только сейчас я обратил внимание на их внешний вид. Хотя экипировка мало отличалась от моей — те же темные тона, наличие цепочек и браслетов, длинные темные волосы — но было в их облике нечто ОТЛИЧАЮЩЕЕ. Какая-то тоскующая сила таилась в глазах, обведенных черными карандашами. Один из парней подошел ко мне.

— Тебе нравится готика?

Так, обратившись к внешнему миру, я узнал ответ на вопрос "кто я?". Все, чем я жил: музыка, которая открывала двери в самые тайные и далекие чуланы моего сердца, которую я воспроизводил, перенося ноты струн души в аккорды клавиш; фильмы, вызывающие во мне фантазии, запрятанные глубоко эмоции и видения; книги, в мире которых я хотел бы остаться; все это — мир готики. Я не одинок, вокруг много людей, понимающих красоту, привлекающую меня своей таинственностью. Они вместе. Они часть готической субкультуры, которая приняла меня, опознав своего. Сейчас мама кричит из ванной, где все готово, чтобы поставить метку стаи. Я иду красить волосы в черный цвет. Так принято. Я один из них. Я один из.

Весна.199...+1 год.

Я медленно приближаюсь к безумию. Мои тихие, осторожные, наполненные суеверным трепетом шаги навстречу серому туманному лесу забытья отдаются гулким эхом нервной системы в такт музыке "Lacrimosa". Если бы кто-нибудь попросил меня описать состояние, вызываемое этой музыкой в двух словах — я бы не смог этого сделать. Столь всеобъемлюще ощущение страха и уверенности в неизбежности, необходимости смерти, как избавления от кошмара существования. И если музыка способна творить такие ужасы с душой человека, то, судя по всему, я держусь за слабеющую нить жизни лишь благодаря непониманию слов из-за полного незнания немецкого языка. Только идиот может назвать творения "Lacrimosa" музыкой Дьявола, потому что она божественна и гениальна до безумия в прямом смысле этих слов. Я преклоняюсь перед Тило Вульфом, сумевшим постичь глубину чувственности. Честно говоря, сначала мне было почти физически больно слушать эту истерическую исповедь. Но постепенно, проникаясь мелодикой и следуя за голосом, то поднимаясь на вершины спокойствия, то с истошным криком падая в глубины ужаса, я полностью растворился в дикой гонке за искренностью.

За этот год произошло так много всего, что на описание событий у меня уйдет как минимум несколько месяцев. Скажу лишь, что мир, в который я окунулся с головой, не желая оставаться на поверхности, оказался более широк и захватывающ, чем мне поначалу казалось. Мать, являясь человеком наделенным огромными способностями к непознанному, не одобряет моего стремления к тишине и спокойствию кладбищ. Хотя она не отвергает величия и возвышенной прелести статуй замерших ангелов, склоняющих головы перед памятью о людях, которых я никогда не знал и не узнаю. Мы с друзьями можем часами сидеть в окружении замершего времени, туманя голову абсентом или вином, разрежая беззвучность места робкими наплывами музыки из плееров. Моя мать боится смерти. Я ее не боюсь. Избавиться от страха прекращения жизни мне помогла одна книжка ("книга" — слишком громкое слово для десятилистовой истории, отпечатанной дома на принтере одним из моих новых друзей). Она обошла почти всю нашу компанию и, попав ко мне, выглядела ветхой, истрепанной временем рукописью. Ее название — "Книга о Падшем Ангеле Земли". Сама история является плодом больного воображения неизвестного автора. Но мне одному из немногих удалось открыть истинный смысл написанного. Он заключался в выделенных шрифтом предложениях, помеченных буквами-индексами. Сложив их, подобно головоломке, в слово "ВЕЧНОСТЬ", я понял, что страх смерти — величайшая глупость человечества.

Люди, составляющие мое окружение прекрасны в одинаковой степени, но каждый по-своему. Мертвая красота лиц, мрачная загадка в глазах, легкость походки и плотные покровы одежд. Эти нереальные создания, познавшие красоту спокойствия и отрешенности, научили меня еще одному — видеть грязь и фальшь реального мира. Я не могу смотреть на прохожих, лживо улыбающихся друг другу, на ужимки желающих понравиться или извлечь какую-то выгоду для себя, на чистые одежды, прикрывающие грязные мысли. Именно поэтому, спустя год, я вновь обратился к извечному вопросу "кто я?". Меня приводит в отчаяние осознание, что в этом противном и мерзком мире я НИКТО. Просто биологическая единица, не способная что-либо изменить. Существующий мир наполнен искусственным светом удовольствий, которые можно купить. Мы же, называющие себя готами, бежим от этого света в мрак. В темноту ночи. Под защиту тени. Я не хочу видеть свет, просачивающийся сквозь щели. Но самое страшное, что он идет и от меня. Я одна из ламп. Я хочу потухнуть, и я это сделаю.

Весна.199...+2 год.

Мне не нравится жизнь, которой живу. Я постоянно чувствую на себе взгляды идиотов, считающих идиотом меня. Они почему-то берутся судить других, не представляя из себя ничего. В нашем обществе так повелось — называть придурками тех, кто не живет общепринятыми догмами. Я отверг два предложения работы, потому что там требовали постричься и ходить в белых рубашках и костюмах, хотя моя должность не предполагала постоянного контакта с клиентами. Моя бедная мама очень переживает по этому поводу, а я — нет. Я уверен, что найду свое место, найду нишу, в которой буду незаменим несмотря на внешний вид.

Но в моей жизни есть и Великая Радость. Ее имя — Евгения. Темная девочка, живущая в одном со мной измерении, только немного глубже. Иногда мне кажется, что она родилась с мейк-апом и шипастым ошейником на шее. Она старше меня на два года, но порой кажется, что на десять. Женька относится ко мне, как к своему младшему брату. Даже когда мы занимаемся любовью (кстати, мы никогда не делали это на кладбище, готы вообще не спят на кладбищах, как пишут некоторые психи-журналисты), она излучает страстную заботу, направляя и защищая меня от неосторожных действий. Женька называет меня "Солнышком" или "Светлым мальчиком". И действительно, вся моя внутренняя темнота — озаренная солнцем пустыня, по сравнению с непроглядным мраком ее души. Она впускает меня в эту пещеру аккуратно, будто боится каких-то последствий. Каждый раз, когда мы заговариваем о мыслях, чувствах и стремлениях, мне становится холодно от ее слов. Столько неизвестно откуда взявшейся боли и отчаяния, столько пронизанных горечью тайн таит ее внутренний мир.

Женьку в нашей компании все уважают, даже немного боятся. Ее слово — закон, ее желания и идеи — руководство к действию. Многие завидуют мне, потому что после всех развлечений с другими мужчинами (такая женщина как Женька просто не может быть верной одному человеку) она возвращается ко мне. Всегда возвращается.

Женька понимает меня. Но огорчает одно обстоятельство. Она осуждает мою тягу ко всему темному. Она часто повторяет, что я не должен делать жизнь мрачнее, чем она есть.

Однажды мы разговаривали о Добре и Зле. "В мире нет Добра и нет Зла, — сказала она, — есть лишь Свет и Тьма. Свет отдает себя без остатка. Тьма поглощает все, оказавшееся поблизости. Так и люди. Кто-то растранжиривает свои силы, кто-то отбирает чужие. И самая главная трагедия человека — отдать свой Свет полностью, позволить Тьме завладеть собой. Не позволяй этому случиться".

Я верю Женьке. Она всегда права, но эти слова заставили меня задуматься. Разве человек, рожденный быть светлым, может переметнуться на противоположную сторону? Разве изначально заложенная натура не возьмет верх? Это слишком сложный вопрос для меня сейчас. Но я сделаю все, чтобы найти ответ.

Весна.199...+3 год.

Мир сходит с ума.

Я не могу объяснить почему самое чуждое ОБЫЧНОЙ ЖИЗНИ, самое неприемлемое для общего мира, самое тайное и скрытое — готика — становится модным?! Количество "готов" на душу населения превышает все допустимые рамки. Девочки и мальчики напяливают черные тряпки, разрисовывают лица и превращают кладбища в балаган.

Но самое смешное в том, что новоиспеченные готы еще и иерархию свою придумали — деление на "тру-готов", "бэби-готок", "херок" и прочий маразм. Причем это распределение основывается на музыке!

Однажды мы решили пообщаться с тусующейся неподалеку компанией "тру-готов", поговорить об их понимании готики. К слову замечу, что среди них мы выглядели как гопники в компании металлистов. Оказалось, что "настоящие готические группы" играют мрачную депрессивную музыку (интересно, они "Theatre of tragedy" когда-нибудь слышали?) и выглядят на сцене, как "настоящие вампиры/призраки/мертвецы" (причем под описание великолепно подходит Филипп Киркоров в некоторых воплощениях). В середине разговора одна девушка заметила, что настоящий гот не может радоваться жизни, потому что видит вокруг лишь несправедливость и обреченность. Когда я спросил, как она пришла к готике, ее лицо стало подчеркнуто-печальным. Она поведала жуткую историю о смерти своего кота под колесами автомобиля.

"И тогда я поняла, — завершила девушка свой душещипательный рассказ, — что жизнь — это череда смертей и неудач. Я разочаровалась в Мире и ушла в готику, чтобы бросить всем вызов".

Моя Женька очень внимательно слушала рассказчицу. А когда та закончила, спросила ее, как на этот вызов Мир ответил. Девушка вдохновлено поведала, что теперь окружающие ее боятся (?!) и стараются не общаться. Женька на это лишь покачала головой. Она поднялась, показывая, что разговор окончен, но все же добавила:

"На самом деле Миру все равно. Бесполезно выступать против того, кто тебя не видит, кому безразлично твое существование. Это бессмыслица, граничащая с позерством".

Я уже не помню, какие оскорбления бросали нам в спины. Мы ушли с твердым намерением больше не появляться ни на Введенском, ни на Донском. С этого дня местом наших встреч стала моя комната. Впрочем, я этому даже рад.

Весна.199...+4 год.

Свет и Тьма. Сколько раз я пытался расшифровать смысл этих понятий, проникнуть в саму сущность, отделить одно от другого, исключая полутона и фальшь видимых прикрытий.

Что есть Свет? Это спокойствие, безмятежность бытия и гармония. Свет не нуждается ни в чем, кроме тишины и легкости. Это облака, вальяжно плывущие по небу, демонстрируя невесомость, это цветы, позволяющие живым существам наслаждаться своей красотой и вдыхать ароматы, это воздух, дающий нам возможность жить.

Что есть Тьма? Это жажда. Безумный поиск загнанного волка с перебитыми лапами. Тьме необходимо движение. Вперед, назад — не важно, главное — без остановки. Тьма — это ураган, сметающий все на своем пути, это пытка голодом, необходимостью заполнить Пустоту. Тьма синоним Пустоты. Почти.

Свет — это все, Тьма — это ничто.

Люди называют готику — Мраком. И-Д-И-О-Т-Ы! Готика — это Свет. Потому что лишь светлые внутри чувствуют покой и безмятежность кладбищ, ищут ответы на вопросы самопознания и упиваются темными оттенками, как отсутствием цвета.

По-настоящему темные люди бегут за светом, поскольку своего нет. Рэпперы — культура униженных обществом и законами — окружают себя роскошью и золотом, доказывая право находиться на высшей ступени. Сатанисты греются в лучах их всепозволяющего, разнузданного и порочного Дьявола. Примеров множество, но всех этих, с виду различных и абсолютно непохожих людей объединяет одно — Тьма.

Конечно, нельзя человечество разделить на две четкие группы. Потому что есть еще люди-зеркала — эгоистичные осколки общества, считающие себя независимыми от событий и мнения окружающих. Те, кто отражает чувства близких, не поглощая их, а принимая как должное; те, кто стоит особняком от Мира; те, кто не нуждается в свете, даже не имея его.

Я задавался вопросом: "Разве человек, рожденный быть светлым, может переметнуться на противоположную сторону?". Теперь я могу ответить. Да. Потому что Внутренний Свет ослепляет, а Внешняя Тьма поглощает. Теперь я это знаю. Знаю точно, ведь сейчас меня окружает Тьма. Я сам стал ею.

Это сделала Женька. Она была моим наставником и неосознанно, не желая этого, сумела научить отличать белое от черного.

Она просто умерла. Умерла от рака легких. Небыстро и болезненно.

Свет любви ослепил, не способный больше литься наружу, он сжег меня внутри. Не оставив ничего. Лишь пустоту Тьмы. Я сделал то, чего ты так боялась, Женька. И мне горько. Мне страшно и холодно. Но я все еще жив. Смешно писать сейчас эти слова, обращаясь к тебе. Но я стану сильным. Я нарекаю себя Младшим Адептом Растраченного Света. МАРС — мое имя, мое клеймо, моя жизнь отныне.

Все. Мыслепись закончена. Я ухожу искать Свет. Я ухожу в мир. Искать. Может, себя?

Весна.199...+5 год.

Не хотел возвращаться к дневнику, но перечитал записи и стало смешно. Какая наивность, какая детская непосредственность, сколько глупости. Неужели я настолько изменился? А ведь прошел всего год. Что ж, оставлю эпилог.

Жизнь после смерти существует. Мне казалось, что я не переживу уход Женьки, но, как ни странно, сумел. Да, было больно, чертовски больно, просто невыносимо, до ночного воя в подушку. Иногда мне казалось, что мир рушится, медленно, по кирпичику превращается в груду бесформенных обломков. Но смириться можно даже с безвозвратной потерей. Хотя я ждал появления черных крыльев и изменения цвета крови на фиолетовый, но сказка об Ангелах Земли так и осталась сказкой, а жизнь — жизнью.

Не знаю, что вытащило меня из ямы. Может, поддержка матери, может пришедшее понимание скоротечности и ценности человеческого существования. Не я должен решать, когда уйти. Одна мысль о последствиях моей смерти для матери приводит меня в ужас. Разве такую благодарность она заслужила за заботу и любовь? Нет, конечно. Я вовремя понял, что оставлю после себя лишь скорбь и горе. Не в этом заключается смысл существования.

Когда-то я хотел стать великим музыкантом, раздарить свои мелодии людям, но сейчас это желание превратилось в мечту, скорее всего несбыточную, хотя чем черт не шутит. Зато другое желание, маячившее на заднем плане всю жизнь, исполнилось неожиданно легко — я стал оператором. Работаю в маленькой креативной студии, делаю рекламные ролики. Платят немного, но на музыкальные диски мне хватает.

Кстати о музыке. Мои вкусы не изменились, разве что сдвинулись в сторону более тяжелого звучания. Теперь в фаворитах "Therion", "Tiamat" и еще одно явление, но о нем позже. Самое смешное, что после такой трансформации пристрастий большинство бывших "друзей" от меня отвернулись, заявив, что "я предал old-scool (новый термин в дурацкой градации) и уподобился херкам". Что ж, ребята, флаг вам в руки, упивайтесь дальше своей олдовостью, а мне абсолютно наплевать на ваше мнение и субкультурные критерии. Я ничего не потерял, распрощавшись с этой компанией. Постоянное пережевывание при встречах популяризации готики и риторических вопросов бытия меня достали, а с теми, кто пять лет назад (Господи, как летит время!) встретился мне у музыкального отдела "Сельпо" я до сих пор общаюсь. Иногда мы собираемся за бутылкой вина, обмениваемся новой музыкой и болтаем о женщинах, работе, литературе. Этих людей я действительно могу назвать "друзьями", мы по-прежнему понимаем друг друга. Может, потому что готика для нас не протест против "устоев общества", не смысл и стиль жизни, а ее дух? Мы так же встречаемся у меня дома или в баре и лишь раз в год приезжаем на кладбище — чтобы положить цветы на могилу Женьки.

Такова сейчас моя жизнь — размеренное течение времени. Я редко задаюсь вопросами, о которых писал пять лет назад, потому что ответы стали очевидны. Почему я остался жить? Потому что это многим нужно, потому что причинять боль близким — верх эгоизма и самолюбия. Зачем я остался жить? Чтобы оставить после себя что-то стоящее. Кто я? Человек с очевидными достоинствами и недостатками. И не важно, кем считают меня окружающие, если внутри таится готика, не обязательно выставлять ее напоказ, она сама пробьется во взгляде, голосе и поступках. Как мне жить? Достаточно посмотреть вокруг, чтобы найти решение. Я упомянул о новом явлении и сейчас самое время рассказать о нем.

Я встретил их в подземном переходе, выскочив за обеденным гамбургером. Парень и девушка в две гитары пели о любви. Меня привлекли не удивительное сочетание голосов или черные одежды (простые, без тени позерства), а потрясающие строки их песен, поразительная близость незамысловато-красивой музыки моему мироощущению. Никогда ранее я не слышал столь откровенного описания трагедий, вызывающего не чувство обреченности, а надежду на лучшее. Словами описать ощущения мне сложно, разве что сравнить с увиденной однажды картиной. За несколько кварталов от моего дома шел дождь, и часть неба покрывали темные тучи, но не сплошным пластом, а пухлыми сгустками, между которыми образовалось несколько дыр. И сквозь эти отверстия пробивалось яркое солнце, словно напоминая о своем присутствии. Золотые широкие лучи света сквозь черную пелену грозы — вот чем стала для меня музыка ребят из перехода. Каждый день я специально прихожу туда, чтобы услышать солнце, которое в дождливую погоду греет еще сильнее. И каждый раз борюсь с желанием присоединиться. Может зря? Может, стоит воскресить мечту и попытаться рассказать другим, как нужно жить?

Часть пятая.

Воскрешение.

1.

Открывшееся слишком бурно пиво залило пеной джинсы, Брюс выругался и достал салфетку. Взгляд упал на стопку свежих газет.

"...В автокатастрофе под Москвой погиб Алекс Лав — бывший лидер финской группы "Sacrament" и несостоявшийся гитарист российской готик-группы "Истерика". Обгоревшая машина была найдена..."

— Молодец Белянин, — сказал Брюс, усевшись на краю сцены "Невского" рядом с Лестатом. — Не бросается словами. Представляю, если журналисты узнают подробности смерти Алекса...

— Это и в его интересах, — откликнулся Лестат, — уже остановили попытки самоубийства нескольких девчонок. Это только в Москве. Да и зачем нашей доблестной милиции еще одно нераскрытое публичное убийство.

— Думаешь, не раскроют?

— Нет. Все, что у них есть — записка этого отморозка.

— Придурок даже не поленился написать ее от руки, — со всей скопившейся злобой процедил Брюс. — Не думал, что найдут.

— Ну нашли и что толку? Почерк никто опознать не может. А они только психологический портрет составить сумели.

Брюс тяжело вздохнул, сказать было нечего. Да и нужно ли? Пустое сотрясение воздуха разговорами о трагедии изнуряло беспомощностью. Замолчал и Лестат, углубившись в табулатуру соло-партии Лилит на одну из новых песен.

Сквозь тяжелые бордовые портьеры лениво пробивалось скупое солнце, оставляя маленькие оранжевые дорожки на гладком полу.

События минувшей недели врезались в память продолжительным кошмаром. Больше всего Лестат беспокоился за подругу. Лилит, только пришедшая в себя, улучила момент, когда они остались вдвоем в белой тишине палаты, и неестественно спокойно сказала:

— Его нашли. Он погиб. Я чувствую.

Лестат не смог солгать ей, лишь кивнув. Он смотрел на беспомощное тело подруги, укутанное в больничную сорочку, сквозь предательски выступившие слезы. Она не любила мужские слезы — крайнюю точку отчаяния, сломившего сильных. А в тишине медицинского запаха боль чувствуется еще сильнее. Лилит легонько коснулась его ладони слабыми пальцами.

— I look like I'm dead but when you look at me I am still alive 8.

Ее вымученная улыбка говорила лучше слов. Больше никогда не будет прежней Лилит. Вместе с Алексом погибли ее чувства. Погибла она сама. То, что осталось и лежало, подключенное к капельницам, разучилось улыбаться искренне весело. Оно не сможет жить "ради", оно будет существовать "вопреки". Родятся новые песни и рекламные слоганы, возобновятся безумные гонки на автомобилях и мотоциклах по ночным трассам, вернутся восторги от новых книг и фильмов, придут новые мужчины и женщины, появится жажда жизни. Но исчезнувшая, скрывшаяся под толстым слоем боли, дверь в сердце никогда не откроется. В этот момент она повесила на нее замок, ключ от которого позже вложила в холодную руку Алекса, оставляя свою чувственность зарытой в землю финского кладбища.

Из пытки воспоминаний Лестата выдернуло легкое прикосновение к плечу. Ника сзади обняла мужа.

— У нее все будет хорошо, — прошептала жена, как всегда без слов, с одного взгляда прочитав мысли. — У всех нас все будет хорошо.

Лестату хотелось верить, он поцеловал нежную ладошку и прижался шершавой от щетины щекой к тонким пальцам.

— Кто сейчас у нее?

Ника обошла Лестата и опустилась на дерево сцены.

— Лекси, конечно. И Лилит это жутко раздражает, — Ника улыбнулась. — Она перебирает вещи, а Лекси тараторит без умолку о записи альбома. Кстати, у тебя как дела с ее партиями? Лилит еще некоторое время играть не сможет. Руки слишком слабые, но она тренируется.

— Ей же запретили! — возмущенно воскликнул Лестат.

— А то ты Лил не знаешь! Когда ей было не начихать на чьи-то запреты?

— Ты права.

Насколько он помнил, Лилит всегда на "нельзя" отвечала "хочу". И лишь однажды ошиблась. Когда вернулась из Хельсинки. Не позволила себе остаться рядом с нахлынувшей любовью, бросить все. В последнее время Лестат часто задавался вопросом: "А что если..." Никто не стал бы выбирать между "Истерикой" и "Артом", новый "Невский" можно было построить и в Финляндии, писать новые песни на чужой земле не столь страшно. Многое могло не случиться. Алекс остался бы жив, Лилит — мертва любовью, как и хотела. Но не смогла, не позволила себе решать за других и теперь мается воскрешением. Живое одиночество в мире мертвых любящих.

* * *

Перешагивая через груды вещей и бумаг, Лекси пробралась к противоположному углу комнаты.

— Этой дряни здесь тоже делать нечего.

Она швырнула в мусор снятую со стены ксерокопию приговора Алекса — ехидной записки, найденной в окоченевших пальцах финна. Лилит обернулась, подняла брошенную блондинкой бумагу и долго разглядывала два предложения.

— Верни на место, — сухо сказала она, протянув подруге лист.

— Нахрен тебе это надо?

— Я сказала, верни на место.

Лекси недовольно прикрепила листок к стене канцелярской кнопкой. Спорить с Лилит было бесполезно, особенно теперь, когда болезненно затягивались шрамы на руках и сердце. Решив не сыпать соль на раны, блондинка села в уголке на стул и дотянулась до сигарет.

— Ты хоть поплачь, что ли. Легче станет.

Лилит не ответила. Организм противился слезам. Она ФИЗИЧЕСКИ не могла плакать, как ни старалась. Лишь редкими одинокими ночами, когда из-за непредвиденных обстоятельств рядом не оказывалось переехавшей в ее квартиру Лекси или кого-то из друзей, ампутированная часть сердца отзывалась острой болью, и скупые слезы парой капель скатывались из уголков глаз. Не более. В такие моменты Лилит казалось, что смерть имеет явное преимущество перед инвалидностью. Но она прогоняла подобные приступы саможалости, коря себя за слабость и эгоизм.

Единственный раз с ней случилась истерика — когда Алекса опускали под землю. Это было неожиданно. Как будто кто-то невидимый ударил по всем болевым точкам одновременно. Слезы вырвались бурным потоком, и Лилит уткнулась в грудь Лестата, словно так могла укрыться от слепящего даже сквозь очки солнца. От дрожи тела и судорог было физически больно. Воспоминания и несостоявшиеся диалоги душили сильнее жесткого ошейника. Она чувствовала, что отдала бы все за возвращение потерянной любви. Только бы подарить себя без остатка, стереть моменты непонимания и отчуждения. Только бы сказать все, что не хотела говорить, строя из себя независимую. Она слишком мало уделяла ему внимания. Она бы бросила все — работу, сцену, амбиции и гордость к его ногам. Она бы уехала за ним на край света. Только бы он вернулся. Только бы...

Разбирая пухлую стопку черновых текстов и табулатур, Лилит нашла записку Вика. Послание, брошенное на сцену, просьба прислушаться, мольба обратить внимание.

"Когда-то у меня было лишь одиночество..."

Она пробежала глазами строки и невольно улыбнулась наивности слов.

"Эх, мальчик", — воспоминания о единственной ночи больно ударили по голове обухом раскаяния, Лилит отложила помятый временем листок в сторону, бросив последний мимолетный взгляд на неровные строки. И тут же глаза обожгла молния чернил. Она почувствовала, как задрожали мелкой дрожью руки. Порывистые, резкие линии букв вырывали из общего рисунка отдельные символы — сильно круглая "о", иероглифическая "ж", стрелой бросающаяся вверх "д".

— О, Боже! — прошептала Лилит и выскочила в ванную.

Судорожно хватая воздух ртом, она обливала щеки колючей ледяной водой, повторяя как мантру глупое слово "нет", пока окоченевшие пальцы не посинели. Вены тут же отозвались привычной болью.

Перепуганная Лекси уже собиралась выломать хлипкую дверь ванной комнаты, когда Лилит вышла и безмолвной тенью принялась одеваться.

— Ради всего святого объясни, что происходит! — завопила блондинка вне себя от негодования. — Куда ты собралась?

— Darling, позвони, пожалуйста, Белянину. И дай мне телефон Энн.

— Зачем?

— Хочу с Виком встретиться.

— С Виком? — тупо переспросила Лекси. Единственно возможной причиной свидания с мальчишкой виделся ни к чему не обязывающий секс, но он не вязался ни с Беляниным, ни с нынешним состоянием Лилит. — Совсем сдурела? — спросила она, набирая номер капитана.

— Надеюсь, — искренне ответила Лилит.

* * *

Никогда "Undead" не собирался в столь экстремальном порядке, и побросавших все дела музыкантов очень раздражало отсутствие Энн. По телефону она требовала немедленно приехать в гараж, но сама появилась лишь через час.

— Извините, что опоздала, — Энн сбросила пальто и, отдышавшись от быстрого бега, упала на кушетку.

— Что за пожар? И где Вик? — спросил Джон.

— У Вика депрессия. Его к Лилит не пускают. Но это дело десятое, — Энн сделала паузу. — Через месяц сначала в Хельсинки, а спустя неделю и в Москве пройдут концерты памяти Алекса. Нас пригласили. Причем на оба. Нужно выбрать песню из репертуара "Sacrament". Вот список пока не занятых, — она вынула из рюкзака распечатку и протянула Леше. — Выступать будут все монстры, начиная с "Nightwish" и заканчивая "Apocalyptica". "Истерика", естественно, сыграет "Я умираю за твою любовь". Лилит к тому времени должна поправиться.

— А "Razorblade" уже занят? — спросил Серж.

— Да, — разочаровано ответила Энн, — ее сразу "HIM" застолбили.

— Жаль.

Двери гаража распахнулись, впуская Вика. Зрелище он представлял собой жуткое — ввалившиеся щеки, потухшие глаза, одежда висела на нем, как на вешалке.

— Привет, — сухо поздоровался он и уселся в углу прямо на пол.

Без особого энтузиазма ребята поздоровались, они глядели на гитариста с опаской и больше не скрывали неприязни. Но Вик этого не замечал, он словно пребывал в вакууме запрограммированным на определенные действия роботом и обретал способность мыслить лишь при упоминании имени Лилит.

— "Пленник" занят? — не раздумывая, спросил он, узнав о предстоящих выступлениях.

Леша несколько раз пробежал глазами список, но самой тяжелой и жестокой песни, которая гадким утенком выбивалась из романтичного репертуара "Sacrament", не нашел.

— Нет.

— Значит будем играть его.

— Вик, ты разве не понял, почему "Пленника" никто не берет? — искренне удивилась Энн. — Она ведь пророческая! Хотя газеты пишут об аварии, но музыканты-то знают, как Алекс умер. Подумай о Лилит в конце концов!

— Ну и что, — недобро улыбаясь ответил Вик. — Зато песня хорошая.

— Ты — монстр! — в сердцах вскричала Энн. — Зачем делать человеку еще больнее из-за тупой мести. Это детство, Вик, и подлость.

Никто не хотел вмешиваться в перепалку, хотя у Леши кулаки чесались съездить Вику по физиономии. Он сдерживался только ради Энн, девушка непременно встала бы на сторону брата, но перспектива поссориться с ней Лешу не прельщала. Маленький огонек влюбленности давно перерос в огромное пламя, тщательно сдерживаемое страхом отказа.

— Чем орать, как бешенная собака, лучше по телефону ответь, — саркастически заметил Вик и кивнул в сторону сумки Энн, которая прыгала на месте от виброзвонка.

— Я еще не закончила, — пригрозила она и, достав мобильный, вышла из гаража, чтобы стены не давили сигнал.

Разговор был недолгим, но поверг Энн в смятение. Никогда Лилит не звонила сама, да еще и справляясь о Вике. Нерешительность ее голоса тревожила еще больше.

— Вик, — вернувшись в гараж, Энн выглядела обескураженной, — сейчас Лилит приедет. Она про тебя спрашивала.

— С чего бы это? — нарочито спокойно отозвался он.

Радость и страх перемешались во взрывоопасную смесь. Вик жаждал встречи, но только теперь понял как сильно боится смотреть ей в глаза.

Лилит вышла из машины в соседнем квартале, чтобы немного пройтись пешком. В голове бушевал хаос, сталкивая ужас догадки и понимание причины. Отрывочными кадрами мелькали перед глазами воспоминания о предчувствиях и стыд за действия. Неужели она оборвала жизнь Алекса, хоть и не своими руками? Неужели казавшаяся чрезмерной осторожность могла спасти? У дверей гаража Лилит остановилась в нерешительности и несколько минут боролась с желанием убежать, только бы не убедиться в правоте. По сравнению с оглушительным чувством вины туманное незнание казалось панацеей. Но она все же вошла.

— Ребята, можно нам с Виком остаться наедине? Ненадолго.

Музыканты без вопросов вышли на улицу и припали к опасной на холоде жести дверей, чтобы не пропустить ни слова. Энн от волнения принялась грызть ногти и Леша впервые осмелился взять ее за руку.

— Все будет хорошо, — прошептал он на ухо девушке, сжимая пальцами холодную ладошку.

— Я надеюсь, — ответила она и сама прижалась спиной к его груди.

Лилит стояла напротив Вика, рассматривая его будто в первый раз. Вглядываясь в изящные черты, она невольно вспомнила романтичное представление Лекси о силах Зла. Демонов действительно легко принять за Ангелов, только эта ошибка очень дорого стоит.

— Зачем? — коротко спросила она.

Глаза Вика расширились, красивое лицо искривилось гримасой ужаса. Он почувствовал, как что-то большое и тяжелое упало сверху, расплющив по полу.

— Что? — пытаясь унять дрожь, он опустился на стул и спрятал нервно дергающиеся руки в карманы.

— Я знаю, что это сделал ты.

— О чем ты, Лил? — прохрипел Вик изменившим в самый ответственный момент голосом.

— Так меня называют только друзья. Тебе не позволено.

Лилит казалась спокойной, уверенной и... жестокой. Она не ошиблась, об этом говорили дрожащие губы Вика и порывистые жесты, но более всего выдавали глаза, наполненные Страхом.

"Ты не можешь этого знать, — мелькнуло в его голове. — Никто не может знать. Я все зачистил". Проклятым идолом в памяти возникло лицо Алекса с закрытыми глазами. Ступни вспомнили мягкость его тела, кожа лица сжалась, как бывает лишь от грима, а горячие пальцы ощутили холод ключа.

— Зачем ты убил Алекса? — Лилит сделала шаг вперед, и Вик дернулся на стуле от ее фигуры, как от приближающейся стены со смертоносными шипами.

— Ты что? — он попытался придать голосу твердости, но из груди вырвался отчаянный визг. — Это не я! Как ты можешь...

— Я все знаю, — карающей тенью Лилит подошла вплотную и присела на корточки. — Ложь не спасет. Ничто уже не спасет. На записке твой почерк. Она на экспертизе и подтверждение неминуемо. Я не хочу говорить с тобой через прутья камеры. Будь честен. Мне важно знать ЗАЧЕМ.

Вик увидел звезды, мелькающие перед самым лицом. Дурманящее ощущение высоты топило не в облаках, но в тучах. Маленькая оплошность. Что мешало ему воспользоваться принтером? Как он мог, не оставив ни одного отпечатка пальцев, попасться на такой глупости? Идея записки — злорадного смешка над гибелью врага, возникшая в последний момент, оказалась и его гибелью.

— Да... — прокричал Вик, вскочив со стула. У него не осталось ни сил, ни желания отпираться. Да и зачем? Разве не она пинала его безразличием, подталкивая к отчаянию? Кто истинный виновник казни — палач, поднявший топор, или отдавший под суд инквизитор? — Ты... — прохрипел он, и Лилит отшатнулась от горящих яростью глаз. — Ты не должна была принадлежать ему...

— Вик, ты болен, — опасливо отступив в сторону произнесла Лилит.

— Болен? Не-е-ет, — с язвительной усмешкой протянул он. — Я жил мечтой подарить тебе счастье. Сделать настолько счастливой, чтобы ангелы завидовали и падали с небес к твоим ногам, потому что так любить могут только Богов! И что я получил? Насмешку и высокомерие. Думаешь, занимаясь с тобой любовью, я не замечал презрения? Ты отдалась мне так, словно подачку бросила! На, мол, пока я добрая, но больше не проси. И я принял этот плевок в душу, как самый драгоценный дар жизни! — он схватил ее и так сильно впился пальцами в плечи, что Лилит вскрикнула. — Тебе сейчас больно, да? Как же! У принцессы любимую куклу отобрали, какая несправедливость! А я рад, понимаешь? Я счастлив, что сделал тебе больно, что вызвал хоть какие-то эмоции!

Истерзанная его словами и напуганная до немоты Лилит не сумела удержать скопившиеся слезы, и они робкими струйками скользнули по щекам, солью обжигая искусанные губы. Нет страшнее муки, чем оправдать врага. Острый клинок безысходности, отравленный чувством вины, вспорол еще не зажившие швы ран. Лилит вся сжалась от страха перед разъяренным тигром, который все еще сжимал ее плечи крепкими лапами.

— Пусти, пожалуйста, — тихо попросила она, слизав с горячих губ соленую смесь слез и крови.

Робкие слова резкой молнией прожгли мозг Вика, он разжал пальцы и, осознав ужас своей речи, упал перед ней на колени.

— Прости, прости меня!

Преданным псом он валялся в ее ногах и целовал сапоги, повторяя мольбу сквозь всхлипы раскаяния. Лилит не остановила его, она потерялась в липком сиропе воспоминаний, мысленно перекраивая события на новый лад. Не случившаяся жизнь представлялась серым месивом, в котором не было ни заснеженного Хельсинки, ни захламленной квартиры с немигающим ликом Юрки69, ни твердых поцелуев, от которых болели губы. Если бы она смогла прокрутить назад прошедший год, она, не раздумывая, променяла бы свое счастье на его потерянную жизнь. Только бы знать, что Он все еще дышит сигаретным дымом за сотни километров. И быть несчастной до счастья, радоваться этому до слез.

Из-за стен гаража доносились шорох и крики. Лилит знала, что Энн с друзьями пытаются проникнуть внутрь, но их удерживают, заламывая руки за спину. На них не наденут наручники, им лишь не позволят остановить друга и брата от признания, которое смягчит наказание. Спрятанный во внутренний карман пальто диктофон слабо вибрировал, высунув голову микрофона за лацкан.

Двери открылись, впустив не только лавину морозного воздуха. Двое в форме подхватили Вика, вдруг осознавшего предательство. Он вырывался, падал на колени, моля о прощении, а Лилит глядела на него завороженной куклой, лишенной каких-либо эмоций. Она вздрогнула и пришла в себя, лишь когда, лязгнув затвором, захлопнулась дверь передвижной клетки. Хруст снега под колесами перемешался с криками Энн, от которых у Лилит заложило уши — столько ужаса вырывалось из загнанной в тупик сестринской души.

— Скажи, что это неправда! Скажи! — сквозь рыдания и гнев закричала Энн, влетев в гараж. Она бросилась к Лилит, как мать, лишившаяся ребенка, бросается на похитителя. Даже Леша не смог удержать казалось бы хрупкую девушку.

— Скажи мне! — она схватила Лилит за лацканы пальто и со всей девичьей силы тряхнула.

Не ответив, Лилит подняла на Энн взгляд, заставивший девушку отступить. Сила сдерживаемого крика и слабость измученной души смотрели на Энн темнотой отрешенности. Лилит выглядела воплощением утраченной жизни, фигурой безмолвия, живой статуей, лишившейся голоса, вырвав себе горло. Никогда еще Энн не видела человека, которого можно было бы с уверенностью назвать "живым мертвецом". Она отошла в сторону, пропуская Лилит к выходу.

— Твой брат из множества дорог, лежащих перед ним, видел лишь одну, — сказала Лилит, обернувшись у порога. — Она оказалась тупиком. Не повторяй его ошибок.

— Я знаю, — одними губами прошептала Энн и в бессилии опустилась на пол, шурша оборками длинной черной юбки, которые легли вокруг траурным покрывалом.

Осторожно, стараясь не наступить на подол, Леша подошел к девушке.

— У нас все будет хорошо, — прошептал он ей на ухо и сильнее прижался грудью к дрожащей спине.

— Да, — так же шепотом ответила она, поцеловав его ладонь. — У НАС.

* * *

Приехав в "Невский", Лилит упала на диван и закрыла глаза. Лениво ползали бестолковые и пустые мысли. Она удивлялась, что приехала в клуб, а не в квартиру, хотя ни говорить, ни видеть кого-либо совершенно не хотелось. Тихо играющая музыка раздражала. Даже жить было скучно, грустно и незачем. Закинутые на спинку ноги затекли, но это не заставило Лилит пошевелиться. Она слышала, как один за другим подходят друзья и садятся на диван напротив. Их взволнованное дыхание бесило Лилит больше, чем заунывная плавность "Dead Can Dance" из динамиков.

— Он признался? — после долгого молчания не выдержала Лекси.

Лилит утвердительно качнула головой.

— Вот черт! — в сердцах воскликнула блондинка и откинулась на спинку дивана. Она так надеялась, что догадки Лилит ошибочны и проклинала себя за упрямство. Сколько раз подруга просила оградить "Undead" от "Истерики", сколько раз предупреждала о неприятностях. Но кто мог предположить, что "неприятности" окажутся трагедией. — И что ему грозит?

— Скорее всего психушка, — усмехнулась Лилит и села на диване, разминая онемевшие ноги. — Он абсолютно невменяем. Я такой истерики еще не видела. Он кричал что-то нечленораздельное про любовь, про то, что Алекс был помехой. Я даже испугалась, что он и меня пришьет прямо в гараже.

— Хорошо, что Энн не такая, — протянула Ника и, встретив обвиняющий взгляд Лестата, передернула плечами. — Думаешь, не заметно, что она дышать ровно в твоем присутствии не может.

— Не-ет, — протянула Лилит. — Энн — совсем другое дело. Бедная девочка не могла поверить. Она так хотела услышать от меня, что все это ошибка. По крайней мере, ее ... — девушка не смогла произнести имени Вика, — ... этот псих не втянул. Хоть на что-то ума хватило.

— Лил, а что теперь с "Undead" будет? — осторожно вставила Лекси. Она теребила завязку кружевной блузки, и каждое порывистое движение пальцев говорило о понимании неуместности вопроса, но Лекси привыкла моментально просчитывать возможные последствия. Работа такая.

— Насколько я знаю, — ответил Лестат, — половина песен написана Энн. Если она не уйдет, группа не распадется. Без второй гитары они проживут, "Nirvana" вообще из трех человек состояла. Главное, чтобы "Undead" не отказались от памятных концертов.

— Это понятно, но... — Лекси вопросительно посмотрела на Лилит. Она знала, что одно слово подруги кирпичом, вынутым из основания опоры, способно развалить еще неустойчивую лестницу группы к вершине. Не выдержит "Undead" разрыва с покровителями, даже если найдутся новые продюсеры.

Это понимала и Лилит. Отогнав навязчивую апатию, она заставила себя вернуться к реальности, в которой все еще оставалась музыка. Не только ее музыка. Будто впервые Лилит оглядела "Невский", скользнула взглядом по лицам друзей, и внезапная, невероятная в своей простоте мысль громом ударила в голову. Пусть жизнь — игра в поддавки с Дьяволом, тогда как Бог терпеливо ждет смерти, чтобы подарить, наконец, обещанный Библией покой. Пусть она проиграла многое и едва не пошла ва-банк с карточной мелочью в руках. У нее есть козырь — сильный, обнадеживающий, спасший. И отбирать его у других она не вправе.

— Лекси, Энн тебе верит безоговорочно и относится как к старшей подруге. Поговори с ней. Убеди не сдаваться.

Блондинка благодарна посмотрела на Лилит и, перегнувшись через маленький столик, разделявший два дивана, сжала ее руку.

— Спасибо, — искренне произнесла она. — Я верила, что ты не позволишь им исчезнуть.

С легкостью молнии Лекси вскочила и унеслась к телефону. Лилит невольно улыбнулась — ее блондинистая любовь живет одним днем, не позволяя судьбе смеяться над падениями. И когда внутри бесится боль, а сердце стонет, готовое остановиться от усталости, Лекси с разбега прыгает в водоворот чужих проблем. Она живет чужим Светом, и это делает ее неуязвимой перед дьявольским шулерством. Что ж, Лилит предстоит этому научиться.

Проводив блондинку одобрительным взглядом, Лестат достал сигареты. На самом деле не никотин успокаивает нервы, а машинальные движения.

— С "Undead" мы разберемся. Ты-то как? — спросил он, протягивая Лилит зажигалку.

— Жива, — спокойно ответила девушка. — И это удивляет.

Она блаженно затянулась и столкнулась взглядом с Марсом. За все это время он не проронил ни слова, они вообще мало разговаривали после похорон, разве что о музыке, но сейчас он изучал ее глазами и, казалось, нашел что-то знакомое, болезненное, давно запрятанное внутрь себя. Только что?

— Все будет хорошо, — сказал клавишник в ответ на немой вопрос Лилит. — Тьма жестока, но к ней привыкаешь.

* * *

Убежать в беспечную толпу от уничтожающего горя, разделить напополам с бутылкой абсента остатки мыслей, чтобы избавиться от желания повернуть вспять время — это не панацея, но Энн не видела другого выхода. Лучше сумасшедший "Night Town", где никому до нее нет дела, чем собственный дом, с вопросами и причитаниями матери. Звонок Лекси девушку даже обрадовал. Зачем оттягивать агонию, пусть все беды огромной горой погребут сразу, чем методично убивая отдельными камнями по темечку. Да и что значит потеря "Undead" в сравнении с потерей брата?

— Привет, детка, — Лекси подошла к столику Энн и подозвала официанта. — Что же ты забилась в самый дальний угол? Я тебя еле нашла.

— Зачем портить окружающим праздник своей кислой физиономией, — пожала плечами девушка, безразлично водя пальцем по горлышку бутылки.

— Ясно. А почему домой не поехала?

— Не хочу возвращаться туда, где все напоминает о брате. У меня больше нет дома.

Лекси нахмурила брови. Лучше бы девчонка рыдала и билась в истерике — с апатичной слабостью справиться под силу только времени, но не человеку. Пример Лилит — яркое тому подтверждение.

Молоденький официант принес вино и, явно смутившись от изучающего взгляда блондинки, которая не смогла устоять перед искушением столь откровенной красоты юношества, быстро ретировался к другому столику.

— Энн, я понимаю, что успокаивать или пытаться тебя рассмешить попросту глупо, — сказала Лекси, вернувшись из эротических фантазий к жизненным проблемам. — Поэтому буду просто слушать и отвечать на вопросы. Хорошо?

То ли участливый тон блондинки сломил Энн, то ли девушке действительно хотелось выговориться, слезы лавиной брызнули из ее глаз.

— Я не понимаю, Лекси, — визгливо всхлипнула она. — Да, Вик всегда был одержим Лилит, он ее просто боготворил. Но чтобы пойти на такое! Я ведь тоже влюблена в Лестата давно уже, но... Но у меня и мыслей не было что-то сделать с Никой. Если он когда-то выбрал ее, значит, она действительно достойна быть рядом с ним. Понимаешь, — стараясь успокоиться Энн сделала большой глоток абсента, — всему есть рамки. Иногда мы с Виком их переступали. Мы даже занимались любовью, представляя, что делаем это с Ними.

Лекси подавилась вином и закашлялась, но от комментариев воздержалась. Она уже пожалела, что затеяла этот разговор. Кто знает, какие шокирующие подробности дичайшей формы фанатизма ей еще предстоит услышать.

— Однако, — продолжила Энн, вытирая ладонями мокрые щеки, — я и подумать не могла, что он сделает это... сделает так извращенно и продуманно. Лекси, зачем Лилит тогда переспала с ним?

— Потому что дура, — вздохнула Лекси. Она рассказала о подозрениях на счет пропажи Алекса, о мстительном порыве Лилит и последствиях.

Энн слушала с усмешкой горького ехидства, изредка прикладываясь к бутылке с зеленым зельем. Так вот кем был ее брат для своей Мечты — всего лишь орудием пытки.

— Лил видела, как Вик к ней относится, — заверила блондинка. — Она даже опасалась его. Именно поэтому "Undead" и не репетировал в "Невском", — осторожно Лекси перевела разговор в нужное русло. — Она не хотела контактировать с ним очень часто. Но теперь, когда все случилось, вы можете полностью переехать к нам. Наверху еще пустует несколько квартир.

— Зачем? — Энн пожала плечами. — Я уже ничего не хочу. "Undead" был моей идеей. Я думала, что пробившись в шоу-бизнес мы будем поближе к Ним и сумеем.... Да какая теперь разница.

— Энн, разница есть. Вик сломал свою жизнь. Но это не значит, что ты должна сделать то же самое со своей. Ты молодая, талантливая девушка. "Undead" только-только поднимается. И поднимается высоко. Уж поверь мне, как вашему продюсеру.

— О чем ты говоришь, Лекси?! Разве Лилит позволит нам мозолить ей глаза. Да и что светит группе после того, как Вик загремел в тюрьму?

— За Лил не переживай, — отмахнулась блондинка. — Без ее ведома я такими предложениями бы не бросалась. И о судьбе Вика никто не узнает. Все думают, что Лав погиб в аварии. Перед "Undead", и тобой в частности, широкая дорога, полная поворотов, подъемов и спусков. Но она есть!

В это сложно было поверить, но так отчаянно хотелось. Энн вскинула красные от слез глаза на Лекси и поняла, насколько сильно жаждет жить. Несмотря на ошибки прошлого и страх перед будущим.

— Все зависит только от тебя, — уловив перемену в девушке, блондинка воспряла духом. — От твоего выбора здесь и сейчас. Куда ты хочешь пойти: наверх, чтобы взойти на вершину и окинуть мир взглядом прошедшего сквозь нечеловеческие страдания (без них не бывает) победителя, или уйти в сторону, неся в себе отпечаток покорно склонившего голову перед обстоятельствами просто человека?

Энн молчала. Она думала об ошибке Вика, о невозможности повернуть время вспять, чтобы все исправить. Он не достиг своей цели, свернув с верной дороги. А что делать ей? "Какова твоя цель, Энн?" — спросила себя девушка. Она вспомнила эйфорию сцены, стрелы взглядов и грохот доведенной до экстаза толпы.

— Я пойду вперед.

Лекси обрадовано встретила полный твердой решимости взгляд. Выйдя из-за столика, она обняла Энн за плечи.

— Ты молодец.

Девушка слабо улыбнулась и закусила губу. Вновь надеяться было страшно, но Энн решила рискнуть. Все равно терять больше нечего.

— Поднимайся, — потребовала Лекси. — Поехали.

— Куда?

— Переночуешь у меня. Сегодня начинается твоя новая жизнь. А привыкать к переменам лучше с самого начала.

2.

Он очнулся в полутемном помещении. Маленькая комнатка без единого окна поражала убранством. Стены были голы и холодны, лишь одна из них перерезалась витиеватым узором из (аметистовых?) прутьев. В дальнем углу стоял мраморный писсуар. Кровать на резных ножках, укрытая черным шелком, прислонилась драпированным боком к стене.

"Келья", — с удовлетворением аскета подумал Он и улыбнулся.

Несколько минут Он прислушивался к успокаивающей тишине, затем поднялся и, расправив белоснежное жабо, подошел справить нужду. Легкое журчание смешалось со странным звуком из противоположного угла. Он обернулся и вгляделся в полумрак. Котенок. Маленький пушистый комочек блестел глазками-пуговками. Поправив вельветовые брюки, Он подошел к существу и присел перед ним на корточки.

— Ты-то, малыш, как здесь оказался? Хочешь скрасить мне самовольное заточение?

Котенок мяукнул и потерся мягким ушком о протянутую ладонь.

— Я нареку тебя Демианом. Ты будешь самым величественным из своих собратьев.

Он поднял котенка на руки и сел на кровать. Демиан ластился, требуя внимания. Он почесал малыша за ушком, услышав в ответ благодарное урчание. Под гортанные звуки усатого брата Он погрузился в размышления.

"Что есть Человек? Марионетка, управляемая Великим кукловодом. Все события предопределены, все действия расписаны сценаристом Великой Пьесы Жизни. Может ли Человек изменить кульминацию? Маловероятно. Что же остается? Как вырваться из рук Высшего? Только став подобным ему. Только познав себя настолько, чтобы увидеть лески на руках, чтобы суметь их ослабить или, что значительно труднее, скинуть. Необходимо раскрыть свои возможности в полной мере".

Он аккуратно положил Демиана рядом с собой на кровать, а сам откинулся на подушки, сложив пальцы в пассе расслабления. Котенок недовольно фыркнул, но все же свернулся калачиком и закрыл глаза.

Он расслабил все мышцы и сконцентрировался на дыхании. Когда сердце застучало ровно, Он представил себя огромной сферой. В центре светилось Его Я, испускающее тонкие светящиеся НИТИ, которые сходились в том же месте, откуда начинались. Постепенно Он увеличил СВЕТ нитей и их ДЛИНУ. Ощущение легкости и тепла наполнило все его ЕСТЕСТВО. Он ВИДЕЛ себя изнутри.

Упражнения прервал грохот за стеной. Он встрепенулся и сел, потревожив котенка. Демиан зло сверкнул глазками, но тут же сменил гнев на милость и залез на колени хозяина. Узорная стена отъехала в сторону, пропустив внутрь девушку.

— Привет, — сказала гостья, остановившись у входа в нерешительности.

Он склонил голову с умиротворенной улыбкой на лице.

"Послушница, — мелькнула мысль. — Молодая еще, совсем девочка".

Демиан сначала поднял горящие недоверием глаза на девушку, но, ощутив ласковое щекотание за ушком, зажмурился и довольно замурлыкал.

— Что тебя привело сюда, сестра?

Послушница внезапно залилась слезами и бросилась Ему на шею.

— Осторожно! — воскликнул Он, отнимая ее руки. — Ты придавишь Демиана!

Девушка застыла в нелепой позе, склонившись над Его фигурой с разведенными в стороны руками.

— Кого?

Вопрос вывел Его из себя.

"Какая глупая девчонка! Совсем не обращает внимание на братьев наших меньших".

Он постарался взять себя в руки, осознавая, что гнев может сильно повредить душевному равновесию, и спокойным голосом произнес:

— Моего котенка, — в недоумении ответил Он и ласково погладил нахохлившегося Демиана. — Кстати, ему нужно поесть, принеси молока и покроши в миску немного хлеба.

Оторопело послушница уставилась на Него и, отступив к узорной стене, принялась колотить маленькими кулачками по прутьям.

— К чему так шуметь, сударыня?! — недовольно воскликнул Он.

Его возмущало столь вопиющая невоспитанность и наглость. Как смеет неразумная девчонка нарушать его уединение?

Наконец, заслонка кельи отъехала в сторону и нарушительница спокойствия скрылась за стенами. В одиночестве Он вздохнул свободно и вновь почувствовал умиротворение. Ему предстоит научиться сдерживать эмоции, иначе необузданный гнев помешает достичь высоты познания.

* * *

Энн выскочила на улицу и рухнула на притоптанный снег. Слишком яркий после тюремного электричества свет солнца сквозь пелену слез резал глаза. Баталов бросил недокуренную сигарету и подлетел к Энн, помогая подняться.

— Что он тебе сказал? — спросил подбежавший Максим.

Майор одарил Белянина осуждающим взглядом, напоминая: "я предупреждал, что нельзя девчонку пускать. И ей расстройство, и нам выговор". Максим выдержал взгляд майора и повторил вопрос.

— Он... он сказал, — не справляясь с истерикой всхлипнула Энн., — что нужно покормить котенка. Он... о котенке... заботится... гладит его... за ухом чешет...

Баталов с капитаном переглянулись.

— Какого котенка?

— В том-то и дело, что никакого кота нет! — закричала Энн. — Он и со мной разговаривал, будто в первый раз видит!

Тихо матерясь про себя, Баталов усадил Энн в машину, а сам отошел к Максиму.

— Что будем делать?

Белянин дрожащими от холода руками подкурил сигарету и бросил взгляд на вжавшуюся с заднее сидение автомобиля девушку.

— Отвези ее домой. А я съезжу за нашим психиатром и навещу этого....

Продолжения фразы не требовалось, оба питали к Вику чувства омерзения, негодования и злости.

Пожелав капитану удачи, Баталов сел в машину и обернулся к Энн.

— Куда тебя отвезти, детка?

— В "Невский", — еле слышно отозвалась она.

Удивившись, Баталов тронул машину. Говорить не хотелось, успокаивать было бесполезно, оставалось одно — покориться наполненному отчаянием молчанию.

Успокоиться Энн удалось лишь когда серый столп "Невского" показался на горизонте. Поблагодарив майора за доставку, она остановилась у дверей и оглядела окрестности. Безмятежная серая равнина простиралась настолько далеко, что казалась краем мира. Местами ветер поднимал с земли не слежавшийся снег и бросался им в зависшее над горизонтом ярко-оранжевое солнце. Сверху громыхала музыка и, судя по ритму, у кого-то из "Истерики" открыто окно. Сердце колотилось, попадая в такт. Тяжелые запилы так не вязались с окружавшим здание покоем, что "Невский" казался очагом разврата в благочестивом рае, и Энн неожиданно остро почувствовала свою принадлежность к нему. Вот она, желанная граница между мечтой и реальностью. Но переступить ее Энн не вправе. Вик показал, насколько это опасно и бесполезно. И если бы он не оступился, вряд ли она сумела бы подойти к этому краю. Пусть человек всей ее жизни останется идолом, но до него можно дотянуться, можно греться в его лучах и ловить улыбки. Теперь как никогда ранее близко. А большего ей и не нужно.

Энн вдохнула полной грудью ласковый воздух и улыбнулась. Она научилась видеть в плотной завесе горя проблески счастья.

* * *

Лекси самозабвенно руководила переездом "Undead", постоянно распиная попадавшихся под руку музыкантов, указывая что и куда ставить в их новых квартирах. Ребята даже не пытались сопротивляться причудливой расстановке мебели и организации "художественного беспорядка", потому что на каждое их пожелание у продюсера находилось минимум десяток доводов "против".

— Забей ты, — Брюс сочувствующе похлопал по плечу Лешу, с тоской наблюдавшего, как его любимый торшер отправили в утиль, посчитав "не вписывающейся в интерьер рухлядью". — Лекси — дизайнер от Бога, поэтому если она говорит, что не подойдет, значит — не подойдет. В конце концов, — засмеялся Брюс, — нервы дороже.

Леша обреченно покачал головой в знак согласия.

Больше всех доставалось бригаде нанятых рабочих, которым приходилось без конца переставлять мебель с одного места на другое. Лекси оформляла каждую комнату по-разному, но везде ощущалась легкая нотка мрачности. Массивные медные напольные канделябры соседствовали со стеклянными столами, стены покрывали постеры, развешанные в причудливом беспорядке, а окна укутывали плотные шторы темных оттенков. Средневековый стиль разбавлялся элементами Hi-Tec, но в конечном итоге обстановка смотрелась необычно и изящно.

Блондинка с удовлетворенным видом прошлась по всем четырем квартирам и спустилась в "Невский", оставив ребят разгребать личные вещи. В дверях клуба она столкнулась с Энн. Девушка, не видя Лекси, взялась за ручку одновременно с блондинкой и, ощутив ладонью не холод железа, а тепло пальцев, одернула руку. Лекси открыла дверь и, пропустив Энн вперед, вошла следом. Как только они переступили порог клуба, тихий звон струн, до этого нестройно катившийся по залу, стих.

— Ты что делаешь? — воскликнула Лекси, возмущенно уставившись на Лилит.

— Примус починяю, — сердито буркнула гитаристка.

Она нехотя отключила инструмент и, прошествовав через зал с видом оскорбленного достоинства, упала на диван напротив Энн.

— Вот дура, сказали же — нельзя еще!

— Чем ворчать лучше принеси вина, а то мне тяжелее ложки поднимать нельзя, — съехидничала Лилит и, как только блондинка удалилась к бару, сжала ладонями руки чуть ниже локтей.

— Больно? — участливо спросила Энн, глядя, как у гитаристки сводит дыхание.

— Невыносимо, — прошептала Лилит. — Слишком сильно порезала, еще и зацепила что-то важное.

— Тогда зачем ты себя мучаешь?

— Если оставлю гитару, могу вообще к ней не вернуться, а зачем тогда жить?

Энн понимающе улыбнулась. Ее заставляли возвращаться к клавишам те же чувства. Она уже не винила Лилит в падении брата, она смотрела на нее, как на такую же жертву его безумия. И в последнее время между ними установилось некое родство. Заштопанные сердца всегда тянутся друг к другу, и чем сильнее увечье одного, тем легче бороться за выживание другому.

Лекси вернулась с бутылкой "Мерло" и присела возле Энн.

— Рассказывай, как съездила, — потребовала блондинка и первой приложилась к горлышку.

Энн не опустила ни единой детали встречи с Виком. Его очевидное помешательство не удивило Лекси, скорее наоборот. Блондинка с трудом сдерживалась, чтобы не отпустить язвительные комментарии, но ранить девчонку еще больше не хотелось.

— Я его потеряла, — заключила Энн и почувствовала горячий приток слез. — Навсегда.

Последняя фраза вывернула душу наизнанку. Не усидев на месте, Лилит подошла к Энн и обняла сзади.

— То, что потеряно — не вернуть, нам остается лишь беречь остатки, — сказала она, уткнувшись носом в девичью макушку. — Пойдем, я дам тебе кое-что почитать.

Энн удивленно озиралась по сторонам, она не ожидала увидеть в квартире Лилит так много света. Он хлестал отовсюду — из незанавешенных окон, от люстры с кристально прозрачными плафонами, даже почти прогоревшие свечи все еще лучились в канделябрах. Ее внимание привлекло черное полотно на стене, в центре которого красовалась хартаграмма, а вокруг беспорядочно вились строчки из разных песен и фильмов.

— Этой тряпке уже два года, — пояснила Лилит. — Хартаграмму мы с Лекси рисовали, а фразы написаны людьми, которые приходили сюда. Если хочешь, можешь тоже что-нибудь написать.

На столике ждали очередных рук баночка акриловой краски и кисть. Энн пришлось отодвинуть кресло, чтобы добраться до свободного на полотне места.

— "Дождь не может быть вечным", — прочитала Лилит, когда девушка ушла мыть кисть. — Странно, что никто этого здесь еще не писал.

— Да, — ответила Лекси. — Может раньше никому не хотелось так верить в правдивость этой фразы, как ей сейчас?

Энн вернулась из глубин ванной комнаты и вопросительно посмотрела на зажатую в руках Лилит тетрадку с вложенными листами формата А4 весьма потрепанного вида.

— Что это?

— Дневник Марса, — ответила Лилит. — Почитай.

— Зачем? — опасливо спросила Энн. Марс был для нее неразрешимой загадкой. Клавишник казался человеком не от мира сего, и Энн немного побаивалась его всепроникающего взгляда.

— Он дал мне этот дневник после ареста Вика. Здесь есть ответы на некоторые вопросы. Точнее, на один, но самый важный.

— А он не будет против?

— Думаю, нет.

Энн нерешительно взяла протянутую тетрадь и открыла первую страницу. "Записки о Тьме и Свете" черными чернилами на белой бумаге, расхлябанным мальчишеским почерком.

"Так вот отчего ты столь замкнут, — подумала Энн, прочитав заголовок. — Ты прячешь уязвимость. Попытки соединить крайности свойственны лишь романтикам. И они всегда заканчиваются катастрофой".

3.

Аэропорт Хельсинки напоминал похоронную процессию. Даже ожидавшие своих рейсов люди не роняли лишних слов и старались как можно скорее утрясти формальности, чтобы забиться в угол, уткнувшись в газеты. Лишь бы переключить внимание от витавшей в воздухе скорби. Обескураженная охрана сновала без дела — заполонившие всю площадь люди в черных одеждах и не думали бросаться к прибывшим музыкантам, застыв мраморными статуями. Транспаранты пестрели англоязычными надписями "Лилит, мы с тобой" и увеличенными обложками сингла "Я умираю за твою любовь" — единственного диска, выпущенного вместе с Алексом.

Сквозь черные стекла Лилит оглядывала толпу, с каждым шагом все крепче сжимая руку Лекси, пока блондинка шепотом не попросила ослабить мертвую хватку. Из живой черно-белой массы под ноги музыкантам летели темные розы и ложились умирающей дорожкой.

На улице из припаркованных машин вразнобой лилась музыка "Sacrament", и лишь закрывшись в прохладном лимузине Лилит смогла унять дрожь коленей.

— Я в шоке, — обронил Лестат, глядя сквозь тонированное стекло удаляющегося лимузина на черные людские волны, вытекающие из здания аэропорта.

— Они просто не знают подробностей, — Лилит сняла очки и потерла уставшие веки. Она не спала больше суток из-за наплыва воспоминаний.

Сердце болезненно сжалось — мимо пролетали не успевшие стать родными дворы; деревья, похожие на дикобразов торчащей обнаженностью ветвей; окна, в которые настойчиво стучал ветер; потрепанные влажным воздухом и каблуками плитки тротуара.

Лестат взял подругу за руку.

— Ты все еще винишь себя. Не нужно.

— Не могу иначе.

Живые мемориальные изваяния ждали музыкантов и у гостиницы.

— Это какое-то безумие, — прошептала Ника, оглядывая колонны поклонников по обе стороны от входа в отель. — Откуда их столько?! Лил, может мне поехать с тобой?

— Я поеду, — отозвался Марс и вопросительно посмотрел на Лилит.

Она кивнула, клавишник — лучшая компания для предстоящей прогулки. Один за другим музыканты покинули лимузин и двинулись по черному коридору из людей и цветов. Их ждет заслуженный короткий отдых, Лилит — заслуженная пытка.

По мощеной дорожке лютеранского кладбища каблуки стучали весело и оттого неуместно, словно шутовские барабаны на панихиде. Гитара оттягивала плечи и била по пояснице, но Лилит несла ее словно крест на Голгофу. Она шла петь на ветру, не задумываясь о голосовых связках. Она шла петь Ему.

— Не заблудиться бы, — посетовал Марс, оглядывая стройные ряды деревьев и памятников.

Они зашли достаточно далеко в лабиринт из белого снега и серых крестов по расходящимся в разные стороны аллеям.

— Нам туда, — указала Лилит на движущиеся черные тени неподалеку.

И не ошиблась. На лавочках вокруг мраморного памятника сидели девушки, внимая тихому жужжанию плеера, из маленьких наушников которого струился голос Алекса. При появлении музыкантов готессы поднялись с мест и застыли в нерешительности. Любопытство и смущение отразились на их загримированных лицах. Не обращая внимания на случайных свидетелей, Лилит обогнула могилу и подошла к стоявшей у изголовья статуе. Она гладила холодное мраморное тело ангела с перебитыми крыльями, пока пальцы не онемели от холода. Одна из девушек подошла к Лилит и легонько тронула за плечо.

— Ты любила его? — спросила она на английском с жутким акцентом.

— Больше жизни, — ответила Лилит.

— Он был для меня всем, но ушел за тобой. И пусть это убило его, но он был счастлив. Спасибо.

По щекам девушки растеклась черная дорожка, и Лилит, распахнув пальто, сняла с шеи одну из двух цепочек.

— Возьми, — она протянула девушке медальон. — Пусть он всегда будет с тобой.

— Но... я не могу, — готесса отступила назад, глядя на золотой кулон. Гравировка "Алекс" гранями отражала солнце.

— Уверена, он не будет против.

— А как же ты?

— У меня есть второй, — ответила Лилит. — Снятый с его шеи.

Трепещущими от волнения пальцами девушка приняла подарок и поцеловала резное слово.

— Спасибо, — ее голос дрогнул.

Надев медальон, готесса направилась к выходу утянув за собой ошеломленных подруг.

— Зачем ты это сделала? — спросил Марс, когда они остались одни.

— Пусть он станет ее маленьким счастьем и уведет подальше от кладбища, — ответила Лилит и, сняв гитару, села возле невысокой мемориальной глыбы. Ей не было холодно, напротив, унылая серость плит и оголенных деревьев грела уютом.

— Будешь? — Марс присел на корточки рядом и протянул девушке "Marlboro".

— Спасибо, — вздохнула Лилит. Теперь сигареты тоже ассоциировались с Алексом, с его хитрым прищуром, который спасал глаза от едкого дыма. — Понимаешь, я ведь только на похоронах узнала, что его отец англичанин, а мать — финка, что у него есть сестра, что "Лав" — это не псевдоним. А он так и не услышал моего настоящего имени.

— Иногда мне кажется, — устало произнес Марс, — что наша жизнь не более, чем сон малолетней девчонки, обчитавшейся романов Энн Райс, Павича и Кундеры. И когда она засыпала, в ее голове смешались "Join me in Death" и "Wasting the dawn"9.

— А что будет если она проснется?

— Мы умрем. Физически, конечно. Морально мы уже мертвы.

— Нет, Марс, мы воскресли. Мы — Падшие Ангелы Земли.

— Может быть, — усмехнулся клавишник. — Кстати, где сейчас эта книга?

— Она у Энн. Я дала почитать вместе с твоим дневником.

Марс ничего не ответил. Он понимал, что девчонка сейчас в таком же положении, как Лилит, когда все вокруг кажется лишенным смысла и необходимо увидеть, что кто-то ЭТО пережил, что ЭТО можно пережить.

— Марс, а ты нашел Свет, который искал? — спросила Лилит после недолгого молчания.

— Я нашел вас, — ответил он, обняв подругу за плечи, которые мелко дрожали. — "Dark revival" — возможность жить с этой Тьмой. Ведь в каждом из нас она уже есть. Только вы с Лестой живете не так, как другие — не бежите за Светом, а показываете свою Тьму, чтобы другие нашли Свет в себе, до этого момента отрицаемый. Вас многие называют готами. Я тоже так думал, когда впервые встретил. Но это что-то другое. Философия "dark revival" — это философия суицида. Золото на черном, солнце, пробивающееся сквозь тучи — вот что вы создали, вот чем вы живете. Это проклятие, которое дает возможность дышать тем, кто видит ваши шрамы.

— Марс, ты слишком уходишь в дебри, все не так сложно. Свет, Тьма — лишь абстракции. Просто мы теряли самое дорогое, падали на колени от ударов, но выбирались из круга несчастий и ошибок. Всегда. И надеюсь, что сейчас я тоже смогу выбраться.

Дотянувшись до инструмента, Лилит расчехлила гитару. Перекинув ремень через плечо, она сняла стягивающие запястья напульсники и долго смотрела на шрамы.

— Как быстро заживает тело.

Ля-минор на неподключенной электрогитаре прозвучал фальшиво. Лилит подстроила инструмент и снова взяла аккорд. Пальцы нехотя бегали по струнам, выливая тихие звуки, полные обреченности и тоски. Душераздирающее ощущение упущенного времени вплелось в висевшее над последним пристанищем душ безмолвием, словно являлось некогда оторванной, недостающей частью. Казалось, даже тени прислушиваются к импровизированной мелодии, заставляя деревья шуметь в такт.

* * *

— Мда, в прошлый раз Финляндия не была такой гостеприимной, — сказала Энн, оглядывая отведенные апартаменты.

— В прошлый раз, это когда? — спросил Леша.

Он уже обустроил свой номер, просто бросив там сумку, и теперь валялся на кровати, наблюдая, как Энн скрупулезно раскладывает по полкам привезенные вещи.

Энн убрала в шкаф сценическое платье и, критически оглядев комнату, убедившись, что ничего не забыла, легла на кровать рядом с Лешей, подперев подбородок ладонями.

— Когда мы с Виком ездили на фестиваль. Кажется, это было так недавно, а сколько всего случилось за это время! Тогда мы и подумать не могли, что жизнь так кардинально изменится. Настолько кардинально.

Она замолчала. Леша взял руку девушки и поднес ко рту, одарив нежным поцелуем подушечку каждого пальца.

— Энн...

Она не дала договорить. Поцелуй, столь неожиданный, с привкусом слез и запахом только что выкуренных сигарет устранил все сомнения и неловкость. Леша прижимал к себе девушку так, словно боялся отпустить.

Внезапно дверь распахнулась и на пороге показался Джон. Являя собой образец такта и воспитания, он вышел в центр комнаты и хлопнув в ладоши воскликнул:

— Вот это да! Идиллия да и только!

Леша и Энн отпряли друг от друга словно одноименные заряды.

— Ну ты и скотина! — подушка со свистом приземлилась на лицо ударника.

Джон пошатнулся и со смехом отправил ее обратно в Лешу.

— Вот так всегда, я к ним с добрыми намерениями и высокими чувствами, а они.... Пошли есть, голубки, потом наворкуетесь.

* * *

Легкая ресторанная музыка несла расслабление и настраивала на отдых. За столиками доедали свой ужин несколько солидных мужчин и женщин, сбросивших к вечеру налет деловой жизни. Усталость лиц выдавала тягости прожитого дня.

Для того, чтобы комфортно разместиться "Истерике" и "Undead" пришлось сдвинуть три столика. Две бутылки вина на всех и по тарелке салата у каждого, разговоры о предстоящем концерте, тихая обстановка будничной жизни.

Леша не выпускал под столом руки Энн. Джон косился на парочку, не упуская возможности как бы невзначай пихнуть гитариста. Забавляясь реакцией Леши, ударник нагнулся, будто уронил что-то на пол, и, дотянувшись, погладил Энн по колену. Он не мог видеть лица девушки в этот момент, но получив подзатыльник от Леши, довольно засмеялся. Брюс с Сержем спорили о достоинствах и недостатках басовых струн "D'ADDARIO", параллельно рассказывая байки о веселой жизни сцены и закулисья.

Лестат, все это время наблюдавший за безразличной отрешенностью Лилит, нагнулся к ее уху.

— Ты есть собираешься или решила голодной смертью отделаться?

Девушка вздрогнула и наконец обратила внимание на нетронутый "Оливье".

— Я не могу избавиться от ощущения, что Алекс рядом. В каждом человеке я нахожу его черты. Видишь того мужчину? — она указала на полноватого бизнесмена, за соседним столиком, — у него родинка на щеке, как у Алекса. А вон тот, — палец метнулся в сторону худощавого парня у окна, — тоже прищуривается, когда делает затяжку.

— Ты меня пугаешь, — сказал Лестат, откладывая вилку.

— Не больше, чем саму себя, — Лилит судорожно, словно горькое лекарство от всех бед, отпила сок. — Он снится мне ночами. И всегда ежится, говорит, что ему холодно. Каждую ночь, я накидываю на него пальто или укрываю одеялом, но он не перестает стучать зубами. Он говорит, что там, где он сейчас, прохладно, и кажется вот-вот начнется гроза. Я ему верю. Во сне я даже чувствую запах озона и слышу раскаты грома.

— Он в Раю? — Лестат сам удивился абсурдности своих слов.

— Не знаю. Обычно я вижу его в комнате. Там очень много света и белые стены. Слишком много белого цвета, только диван черный. И он. Он всегда в черном. Ему при жизни шел черный цвет, контрастирующий с белой кожей, а теперь и подавно. Каждый раз мне кажется, что у этой комнаты нет выхода, нет дверей. Но однажды он вывел меня из нее. Вокруг было небо, серое от туч и тумана. Земля тоже казалась серой, покрытой буграми и впадинами. Пожелтевшая трава пригибалась к земле, хотя ветер дул совсем слабо. И... мне было так хорошо... там. Алекс говорил, что мне понравится. Там... там очень спокойно. И некуда спешить. И не хочется никуда спешить.

Воцарившееся молчание резало слух. Уже несколько минут музыканты, оставив разговоры, с тревогой прислушивались к словам Лилит. На ее губах играла полуулыбка, а глаза светились тем светом, что излучают взоры мечтателей, обращенные в мир воплощения их фантазий.

— Лил, — голос Энн прозвучал тихо, но резко, — не надо.

— Я знаю, — спокойно произнесла Лилит с той же пугающе-радостной улыбкой, — еще не время.

Она принялась за свой ужин, не проронив за вечер больше ни слова. Да и остальным говорить расхотелось. Леша ласково перебирал пальцы Энн, а она то и дело бросала взгляды на Лестата. И в них не было слепого обожания, только благодарность и грусть. Ей до смерти надоело тянуться к недостижимому, отвергая простое человеческое счастье. Непреодолимой силой на нее давило желание оказаться в описанном Лилит раю. Даже если он на деле является Адом.

* * *

Просыпаться не хотелось. Голову будто придавило к подушке что-то тяжелое. Казалось, что если открыть глаза, они выпрыгнут из орбит. Дико орал телефон. Лилит, дотянувшись, сняла трубку.

— Вставай, Григо с Сидом уже приехали. Они у меня.

— Иду, Леста.

Преодолев настойчивые "не хочу" организма, Лилит заставила себя встать. Первая сигарета принесла еще большую слабость, вторая — окончательное пробуждение.

"Такими темпами придется весь гардероб менять", — тоскливо подумала Лилит и потуже затянула ремень, чтобы не спадывали брюки. Пора просыпаться и оживать, как бы сложно это ни было.

Бывшие музыканты "Sacrament" тепло обняли Лилит.

— У нас к тебе предложение, — сходу приступил к делу Сид.

Лилит удивленно вскинула брови и уселась на кровать, обратившись во внимание.

— Какое же?

— Помнишь, — начал заискивающим тоном Григо, — когда ты приезжала к нам на репетицию, у нас неплохо получалось вместе? Может, сегодня повторим это на сцене? До саундчека есть несколько часов, прогоним парочку вещей на нашей старой базе.

Этого она ожидала меньше всего. В программе концерта "Sacrament" не значился — без Алекса группа лишь ущербный обрубок скульптуры гениального творца, и желание музыкантов выйти на сцену в последний раз вполне объяснимо, но позволить ей, виновнице распада, воскресить из пепла руины казалось издевкой. Однако, как ни вглядывалась Лилит в лица просителей, ни тени иронии или обвинения не нашла.

— Лил, мы так хотим, — углядев в ее настороженных глазах корень метаний, с полной уверенностью произнес Григо. — Пусть последнее слово в его истории будет твоим.

Она больше не сомневалась.

* * *

"Ужасное несчастье — не иметь возможности остаться наедине с самим собой" писал Лабрюйер. И воистину, нет ужаснее проклятья, чем невозможность сбежать от себя.

Вик метался от стены к стене, крича о помощи. Редкие вспышки сознания освещали в памяти сцены ужасного преступления и его последствий. Лица, полные отчаяния, всплывали из подсознания, являя собой кару похуже заточения в светлой клетке с обитыми войлоком стенами психиатрической лечебницы. Вик пытался оправдаться перед собой, но голоса в голове кричали обвинения, тыкали пальцами в душу, желавшую сбежать из тела.

Ему хотелось думать о чем-то другом, окунуться в чужие проблемы и вопросы, но одиночество, застрявшее меж стен, не находило выхода. Безжалостный инквизитор воспоминаний медленно издевался над разумом, не давая даже минутной передышки, вонзая в череп одну за другой иглы отчаяния и страха.

Вик не испытывал раскаяния. Появись шанс вернуть время назад, он поступил бы так же. Только более продуманно, исключив возможность попасться. Если бы он не написал своей язвительной записки, не дал выхода своему злорадству, если бы...

— Кто-нибудь! Пожалуйста! Откликнитесь кто-нибудь!

Вик в исступлении стучал в двери, разбивая кулаки в кровь. Замок открылся. Вик с надеждой и слезами в глазах смотрел на двух исполинов-санитаров, поваливших его на койку. Он пытался заговорить с ними, но молчаливые горы мускулов ответили иглой в вену.

Веки закрылись. Легкое головокружение и провал, глубокий провал в пустоту.

Он просыпался почти счастливым. Из одинокой свечи под потолком лился теплый свет, отражаясь мягким блеском от шерстки Демиана, который свернувшись мягким клубком спал у самого лица затворника.

* * *

На сцене менялись коллективы. Песни "Sacrament" переживали второе рождение, звуча порой совершенно неожиданно, но чаще максимально близко к оригиналу.

Толпа слушателей на этот раз выглядела еще более мрачно. Не было ярких разноцветных ирокезов и кричаще-кислотных одежд. Только черные платья и сюртуки с белыми платками в карманах. Серебряные и позолоченные цепи, оттянутые крестами, слабо поблескивали в свете прожекторов. Многие пришли в темных очках, скрывающих круги под глазами. Многие пришли с черными напульсниками, заменив ими обычные шипастые браслеты. Маски скорби с растекшейся от слез краской в первых рядах, которые обычно оккупируют самые горячие поклонники. Нестройный хор зала дополнял вокальные партии. Пришедшие просто послушать различные коллективы и заодно встретиться с друзьями свистели и кричали.

— Как твои руки? — спросил Лестат в гримерке.

Лилит пожала плечами, инстинктивно поправив напульсники, скрывающие шрамы.

— Наш выход отыграю. С "Sacrament" нужно только петь, но таблетки у меня с собой, не волнуйся.

В гримерке непривычно тихо появилась Лекси.

— "Undead" заканчивают. Вы следующие.

— Впервые в жизни мне не хочется выходить на сцену, — на выходе шепнула Лилит Марсу.

— Все будет хорошо, — ответил клавишник, аккуратно пожав руку девушки.

— Жаль, что это ВСЕ будет.

"Undead" уступили сцену. Небольшая пауза выключенных софитов. Зал, скандирующий: "Истерика".

При первых аккордах стало понятно, что "Я умираю за твою любовь" знают и любят. На огромные экраны по обе стороны от сцены проецировался клип. Лилит не отводила взгляд от грифа, не желая смотреть в зал. Руки дрожали, чудом попадая на нужные лады. На проигрыше она сделала знак музыкантам, чтобы не отпускали ритм и пустилась в импровизацию, выливая в нотах чувства. Она словно воспроизводила в музыке историю любви. Бурное начало, полное страсти и нерешительности, сменилось спокойствием счастья. Внезапно мелодия сделала резкий эмоциональный скачок, гитара взвилась воплем отчаяния и замолкла. Руки отозвались ноющей болью. Зажав медиатор в зубах, Лилит обхватила запястья чуть выше напульсников и крепко сжала. Сквозь наступившую тишину протекли жалобные звуки клавишных, следом вступила ритм секция. Успокоив рвущиеся вены, Лилит вновь взялась за гитару и жестко ударила по струнам. Шквал музыки перекрыл голос толпы, прокричавшей последние строки припева вместе с Лестатом. Поставив завершающую точку, "Истерика" сорвала бурю оваций и покинула сцену.

Оставив за кулисами гитару, Лилит вышла к микрофону, жестом попросив тишины.

— То, что вы сейчас услышите, когда-то было экспериментом и шалостью. Но сейчас это единственный способ выразить любовь человеку, создавшему тайну, человеку, который до сих пор наблюдает за нами, человеку, который навсегда останется со мной. "I always shall be with you"10.

Удивленный шепот сменился взрывом криков при появлении бывших участников "Sacrament". Под вступление Лилит сняла очки, выбросив их в руки первых рядов. Словам этой не лучшей, но столь подходящей ситуации, песне она отдала всю себя. Забывая о том, что в зале полно журналистов и фотографов, она не скрывала слез, прочертивших темные линии от глаз к щекам, подобно маске Эрика Дрэйвена11.

Эпилог. Многоточие.

Прохладная осеняя ночь шуршала падающими листьями. Затянутое тугой пеленой туч небо скрывало звезды. Лишь луна, нагло пробиваясь белым светом почти круглого диска, бросала вызов неону.

Лилит подняла сброшенное Лекси на пол одеяло и, накинув плащ, спустилась в "Невский".

— Добро пожаловать в клуб полуночников, — невесело буркнул Брюс. — Пить будешь?

— Какой пить? — скорчила недовольную рожицу Лилит. Она села на диван между Марсом и Лестатом и с сомнением посмотрела на бутылку "Мерло". — Хотя, буду. Что вы здесь делаете?

— А ты что здесь делаешь? — ехидно передразнил Лестат.

— Я волнуюсь жутко, спать не могу. Даже перед презентацией первого альбома такого мандража не было.

— Так то был первый. Говорят же, что по второму определяется, будет группа существовать дальше или нет.

— В том-то и дело, — вздохнула Лилит. — Мне не нравится конечный результат. И вообще логичнее было бы цвета черного и белого диска местами поменять. Больше соответствия с музыкой было бы.

— Да зря вы так, — отозвался Марс. Казалось, он единственный не испытывает никакого дискомфорта и вполне доволен записью. — Жизнерадостности в музыке, конечно, поубавилось, но не думаю, что народ бы нормально воспринял рок-н-ролльные пляски в нашем исполнении.

— Кстати, это идея! — рассмеялся Брюс. — В следующий раз один из дисков сделаем таким стебно-разухабистым, а второй...

— А второй в стиле "Portishead", — съязвила Лилит. — Вот это адская смесь получится. На все случаи жизни — и для свадьбы, и для похорон.

В "Невский" вошла сонная Лекси и плюхнулась Лилит на колени.

— Или пошли спать, или дай мне сигарету, — заявила она, устраиваясь поудобнее.

Лестат протянул блондинке пачку "Marlboro" и зажигалку. Лекси хлебнула вина из бокала Лилит и, глубоко затянувшись, откинула голову на плечо подруги.

— Ой, пережить бы завтра, — мучительно протянула она.

— А ты-то чего переживаешь? — смеясь спросил Брюс.

— Я за печень свою боюсь, — похоже у блондинки не было настроения отвечать на подтрунивания басиста. — Еще от свадьбы Леши с Энн не отошла, а уже презентация.

— Да ладно тебе, — отозвался Марс, — подумаешь, пьянство длиной в неделю. Один день остался, потерпи уж.

— У меня такое противное чувство, что завтра этот балаган не закончится. Прощай, трезвенность; здравствуй, алкоголизм. Кстати, а где Ника?

— Спит, — ответил Лестат. — Ее сейчас домкратом не поднимешь.

— Счастливая! Мне бы ее вечное спокойствие.

— Будь ты такой спокойной, — подала голос Лилит, — я бы с тобой не спала.

Блондинка довольно засмеялась и взъерошила ее волосы.

— Нет, серьезно. Вероника всегда была самым нормальным человеком из всей вашей банды, а теперь я ее вообще не узнаю. Как и тебя, Леста.

Лекси стрельнула глазами на гитариста, словно была в курсе всей их семейной жизни. На самом деле, она разрывалась от любопытства, что так изменило семейную пару в столь короткое время. Лестат довольно улыбнулся и, напустив во взгляд счастливой таинственности, ответил:

— Просто людям свойственно меняться самим и менять свое отношение к окружающим. Мы наконец-то поняли, в какую сторону нужно смотреть.

Он посмотрел на Лилит, и его глаза выражали благодарность. Девушка, поймав взгляд, вспомнила о своих словах.

"Ты и Ника представляетесь мне такими же деревьями, вставшими рядом, чтобы смотреть друг на друга и убеждать себя в отсутствии одиночества. А на самом деле это обман, попытка скрыть от окружающего мира вечный поиск счастья. Вы оба тянетесь к свету, потому что внутри вас лишь оголенная тьма. Это объединяет. Леста, вы взявшись за руки смотрите по сторонам, пытаясь отыскать каждый свою пристань. А почему бы ни повернуть голову и не увидеть друг друга?"

Воспоминания вызвали улыбку. Пока живы люди, которым ты можешь помочь, существование не бессмысленно.

— Вся жизнь — спираль, — философски заключила она. — Я рада, что мы вышли на следующий виток. "Истерика" выпустила новый альбом, который, на мой взгляд, ничем не хуже первого. У нас впереди еще много побед, как и поражений. Но главное, что мы все еще вместе и не собираемся отступать, что бы ни сказали критики, что бы ни писали журналисты. Мы будем работать дальше, совершенствуясь и раздаривая себя. Вот "Undead", к примеру. Теперь я могу сказать точно — эти ребята стали одной из ярких звездочек, которых не смогла сломить потеря одного из звеньев, которые будут и дальше пробивать лбами стены, стучась в сердца. И ведь достучатся! У группы будет долгая и яркая история. Я уверенна.

Лилит закончила и затянулась, пропуская сладкий дым глубоко в легкие, словно хотела заполнить всю себя никотиновым угаром. Брюс сбросил с лица улыбку и потупил взгляд. Придвинувшись ближе, Марс обнял Лилит за плечи поверх руки Лекси.

— А ты, Лил? Каков твой новый виток спирали?

— Я? — девушка смяла сигарету в пепельнице, наблюдая за угасанием жизни дымовой струйки. — А я научилась умирать, — почти весело ответила она. — Умирать так, чтобы не жалеть ни о чем, оставленном в жизни, чтобы захотеть увидеть Свет, чтобы тянуться к нему, веря в доброе, вечное, светлое. Алекс научил меня многому, показав истинную боль и истинное счастье. Он заставил меня поверить, что я умею любить.

* * *

— Поубивал бы всех нафиг! — в сердцах воскликнул Лестат.

Пресс-конференции всегда заканчивались подобными фразами с его стороны. Ему казалось, что люди с диктофонами только и мечтают, как бы схватить за самое больное. Но в этот раз журналисты одолевали в основном Лилит.

— Да ладно тебе, это их работа, — ответила девушка.

В гримерке было немного душно. Доносились звуки "Undead", уже по традиции выступающих на разогреве "Истерики".

— Нет, Леста прав, — сказал Брюс, пытаясь расчесать свою гриву. — Меня больше всего взбесил вопрос одной мокрощелки не помню откуда: "Ваш альбом получился столь мрачным из-за пережитой трагедии, или вы решили полностью уйти в готику?" Так и хотелось перерезать глотку ее соседу, а затем заставить эту дуру тут же плясать канкан.

— А по мне, — отозвалась Ника, — все рекорды тупости побило сравнение с "Sisters of Mercy".

— Хорошо, хоть не с "Lacrimosa", — засмеялся Марс.

— Вряд ли она когда-нибудь ее слышала, — буркнул Лестат. — Пойдемте, нам пора.

"Undead" доигрывали последнюю песню, нарочито меланхоличную, подготавливая зал к жестокой, красиво-темной музыке нового альбома "Истерики".

Лилит сняла очки и, поколебавшись, отдала их Лекси.

— Теперь всегда так будет? — спросил Лестат, указав на аксессуар.

Лилит кивнула.

— После последнего концерта памяти Алекса, я решила больше их не надевать на сцене. Клиенты с Арта не разбежались, а темноты мне уже хватает.

Марс обернулся на последние слова девушки. Она встретила его взгляд, полный укора с твердой уверенностью в сказанном.

— Лил, но ведь все кончилось, — успокаивающе погладила ее по руке блондинка. — "Trough the night shall all wash away. All the horrors of the day"12.

— Нет, Лекси. Все только начинается. Воскрешение в мире мертвых, — она не сводила глаз с Марса, который демонстративно отвернулся, отодвинув кулису, и глядел в зал, жадно впитывающий Темноту со сцены. — Знаешь, чужие беды действительно помогают бороться со своими. На этом держалась философия "dark revival", но я впервые ощутила такое на себе.

— А как же прошлое? — не оборачиваясь спросил Марс. — Что заставляло тебя писать ТАКИЕ песни?

— Наверное, я ничем не отличалась от наших поклонников, только в отличие от них создавала, а не впитывала. Я сама хотела наглотаться музыкой угарного газа. Потому что ничто из прошлого не сравнимо с этой потерей.

— И что теперь? — опустив кулису, спросил клавишник. Он устремил взгляд на сцену, где растворялись между реальностью и миром фантазий "Undead". — Царапая в кровь ступени и срывая ногти, выбираться из темного колодца на свет, чтобы потеряться в нем или пытаться найти более темный уголок, чтобы тускнеющие угли разгорелись пожаром? Что ты выбираешь, Лил?

К реву музыки примешалось ожидание, хлеставшее от застывших фигур Лестата и Ники, даже обычно неугомонный Брюс насторожился, опираясь на бас-гитару.

— Я снова свободна, — наконец, ответила девушка. — Я снова пытаюсь жить, желая умереть.

— Вы меня убиваете своим символизмом, — фыркнула Лекси. — Смерть-жизнь! К чертям все это! Ты — красивая молодая женщина, которая может менять любовников, как перчатки. Не думаю, что тебе так сложно найти мужика.

Конечно, нет. Стоит лишь захотеть. Но Лилит не хотелось. Теперь, оглядываясь по сторонам, она видела Тьму. Истинную, нерушимую в своей очевидности. И изо всех сил старалась сохранить маленький огонек, который все еще тлел на самом дне души. Теперь она позволяла уводить себя в темноту лишь одному человеку — той, которую не имела права оставить без Света.

— Мужчины приходят и уходят, — сказала Лилит блондинке. — Некоторые остаются дольше остальных. Но все кончается. Единственное, что неизменно — это ты.

Мягким благодарным облаком на ее талию легла рука подруги.

— Я никогда тебя не брошу, клянусь, — произнесла Лекси.

Ника инстинктивно прижалась к Лестату, как к единственной опоре и зарылась носом в плечо мужа. Никогда ранее они не ощущали столь острую потребность друг в друге, как сейчас. Нервно потянулся за сигаретой Брюс, ему стало до одурения одиноко, оглядываясь на бесконечную череду случайных увлечений. А Марс облегченно вздохнул, теперь он был спокоен за Лилит.

Живая скульптура девушек обличила неразрывную связь Тьмы и Света. Судьбы переплетаются, соединяя людей пересекающимися линиями. Иногда эти цепи рвутся и смыкаются с другими. Но пока есть Свет, Тьма будет жить, и пока есть Тьма, Свет не погаснет.

— Конечно, не бросишь, — улыбнулся клавишник Лекси. — Ведь кому еще молиться за души Ангелов, как не Демонам?

1 — Мама Россия (англ.) — Sisters of Mercy "Dominion"

2 — Выбей стул из-под меня (англ.) — The 69 eyes "The chair"

3 — Твоя боль — это не любовь. Ты не можешь видеть, как он бессердечен (англ.) — HIM "The Heartless"

4 — Ангелы падут первыми (англ.) — Nightwish "Angels fall first"

5 — Мы так молоды,

Наши жизни только начинаются.

Но мы уже высматриваем

Выход из этого мира.

И мы так долго ждали,

Что этот момент настанет.

Так хотели быть вместе

Вместе в смерти. (англ.) — HIM "Join me in Death".

6 — Я — Смерть.

Я — не мертвый, моя детка.

Твоя жизнь в моих дерзких руках. Я жду ночи.

Я приду к тебе.

Мы будем вместе. Может быть

Неразлучны навсегда, моя любовь. (англ.)

7 — Так близко к пламени. Ярко горящему. (англ.) — HIM "Сlose to the flame"

8 — Я похож на мертвого. Когда ты смотрел на меня, я был все еще жив. (англ.) — Negative "Still alive"

9 — песня "The 69 Eyes"

10 — Я всегда буду с тобой (англ.)

11 — главный герой фильма "Ворон"

12 — Каменная могила ночи должна смыть все ужасы дня. (англ.) Tiamat "Nihil"