"Гуд бай, Америка-остров...-2"

"ГУД БАЙ, АМЕРИКА-ОСТРОВ..." — 2

Когда умолкнут все песни, которых я не знаю,

В терпком воздухе крикнет последний мой

бумажный пароход...

— Т р о е

Дни проходили стремглав, и Майка не знала, ей-то чего ждать от них. А вечера она коротала с Лешкой. Март, как и предполагалось, после ухода Джека моментально потерялся.... А Вовку она не видела еще ни разу после того вечера в школе. Но отчаянный, смешанный с жаром и лихорадкой поцелуй у подъезда она не могла забыть даже в виде последней защитной реакции — он был, с этим не поспорить. На следующее утро он позвонил сам, и через сбивчивую скороговорку в его голос пробрались другие нотки — теплые.... Сказать, что его не будет какое-то время, и чтобы она не теряла, она — его? Все это кружило ей голову теперь новым предощущением, радостным.

Тем временем снег окончательно засыпал лужи грязи. Прошли и каникулы. Лешка все чаще рассыпал затаенно-улыбающиеся взгляды, и она совсем не удивилась, когда они зашли за ней вместе, чтобы ехать на "Живой звук". Лена застенчиво молчала, сгорая только темными влажными глазами.

Это был удивительный вечер, а еще удивительнее был Лешка, внезапно изменившийся рядом с этой невзрачной девочкой. На обратном пути в ожидании автобуса Лена замерзла, Леха весело растирал ей руки.

А на следующий день, когда они шли к Старикам смотреть видеокассету со свадьбы, навстречу им выпилил Володька, похудевший, с покрасневшими от холода ушами под легкомысленной кепкой, в ярко-синей короткой куртке.

От неожиданности скованно, он поцеловал ее не то в губы, не то в щеку, смущенно сунул ладонь Лешке и, не отпуская больше Майкиной руки, повернулся идти с ними.

— Ах ты, жулик, милый, — улыбаясь, проговорил Леха.— Ну, где ты опять махинировал?

— Я не махинировал...— глухо отозвался Володька, дернув на Майку шоколадными глазами. — Я болел...

— Ну и как? Выздоровел?

— Да. Теперь, думаю, да... Теперь — да, — повторил он и улыбнулся.— А куда мы идем?

— Старикам шухер наводить. Раскрутить молодоженов. Игра такая, знаешь?

1993г.

Лех курил на кухне. Это теперь была его территория, ни родители, ни сестра старались не забредать сюда после восьми вечера, только племянник проскальзывал в зону оккупации без излишних предрассудков своего возраста.

Он активно путал листы расчетов, угрожающе проезжал немытыми ручонками по только что вычерченным чертежам, растаскивал по разным углам квартиры дорогие кохиноровские карандаши и безжалостно их там разламывал. Меняющиеся на столе листы ватмана, казалось, приобретали желтоватый налет от избыточной концентрации в воздухе никотина. На хорошие сигареты денег не хватало, а пачки летели блоками. Родственники терпели из последних сил и не критиковали. Лехин диплом достал всех.

А сейчас он устал, стоял у окна, глядя в сизый мрак летней ночи. Думал о Ленке.

Она стала капризничать, требовать больше времени, внимания, не желая ни с чем считаться; таскала его безоговорочно на какие-то сейшны, фильмы, на глупейшие дискотеки, посвященные окончанию своего предпоследнего класса, а их почему-то была словно череда — всех этих мероприятий... Наверно, у нее одной среди сверстниц был взрослый парень, предмет наивной гордости и демонстрации. Ребенок — он ласково улыбался в окно. Это стоило бессонных ночей ГОСов и проклятущих нескончаемых листов дипломных чертежей на кухонном столе. Ребенок закрыл собой весь его прежний мир — ушедших друзей, мотоциклы, музыку, книги... Почему все так вышло? Скорее всего, первоначально в Лехином мозгу так автоматически включилась замена Майке, девочке-другу; только Майку он воспринимал как равного себе, а эта разница в четыре года с Ленкой выбила все из-под привычных категорий.

Письма от Демона приходили редко — непонятные, лаконичные; Джек, тот писал чаще — аккуратным детским почерком излагая все серьезные события своей жизни, от потери зубной щетки до подробных описаний пьянок в увольнительных.

Лех выдрал из черновика листок, отодвинул в сторону карандаши и пепельницу, циркуль полетел на пол и сломал грифель, последний путевый грифель.

"Димка, Димка...— написал он и задумался.— Привет, славный воин, безымянный герой тяжелых солдатских будней..." — и снова остановил разбег модного мокрого шарика по клетчатой бумаге. Димке должно быть нелегко в армии, с его привычками к тяжелым взглядам, понятиями о собственной недосягаемости и чувстве меры — это было понятно еще полтора года назад, что

армия для Димки — это фотофиниш. Джек, покладистый и спокойняга парень, тревог не внушал, такие не цепляются обычно ни за одну колючку.

"А у нас веселуха...-шарик кинулся в новые строчки вслед за косым Лешки-ным почерком, еле успевая.— Я ухо проткнул, ношу колечко, хорошо, что ты далеко, а то я за ухо не поручился бы.... Но, если исходить из религиозных соображений, по дианетикам, то я уже так сформировался, ничего не поделаешь... Правда, мысль моя пока урезана — хотел я цепочку от уха к носу, Детка отговорил, сказал, что пижонство... Что-нибудь порвут обязательно, или то, или другое, упырей много. Так что скоро пойду работать, в шахту, в забой, руду рубить... Что, не пахари мы что ли, не могикане? Дороюсь до Медной горы Хозяйки, нам это запросто, в шахте, говорят, зажигают не по-детски... Хотя не каждому так прет. Романтика, Димка, фонарь на каске, а вдруг жилу открою?

Видал Клондайк? Ты приезжай, еще успеешь, масть разбавишь. Старики наши счастьем мучаются, ребенка нянчат. Пока не предъявляли, говорят, надо месяц карантину выждать. Делегация отправится челом бить, что бы Амери-кой назвали, в честь исторической родины; Америка Сергеевна — звучит? Но, похоже, обломаемся, назовут как-нибудь по-среднеазиатски, вроде Юлькой, короче, радуются. Тоже диплом защищают. Как подумаешь, что отучились мы,

золотые денечки, а теперь — пахать до самой пенсии... Майка с Деткой первый курс тоже одолели, она сейчас по колхозам собирается, по фольклору — бабушкины платья собирать и прочую ботву; я ей сам хотел какого-нибудь фольклору подогнать, но ее, видишь, тоже романтика душит, возьмет Детку, мотоциклы и зашьются недели на две-три... Лето, красота...Детка себе мотоцикл слепил все-таки, не зря на ТОА год отучился, да и Мухин его на своей шохе практикует, теперь его от железок за уши не оттащишь, а то на велосипеде ездить не умел, помнишь? Март снова не работает, перепинывается, вроде хочет в киоск садиться, жулик. Сеструха твоя от рук отбилась, учиться не желает, даже девятый кончать, знаю я девчонку, классрук у нее, мне жалуется всю дорогу. Ну да ладно, для девчонки главное — чтоб ноги от ушей были, остальное приложится, а она у вас ништяк, вытянулась. Плем мой подрастает, верхом на мне катается, на пять минут не соскучишься. На лето сплавляют его тем родичам, и сестрица с мужем сваливают туда же — в деревню, в отпуск. Вот такие пироги, а новостей на сегодня больше нет. Ты включайся, не пропадай, лови волну, пиши письма-то...

P.S.

Мне-то точно теперь белый билет припаяли, позвоночник признали все-таки, что не проходит, если честно, не могу сказать, что расстроен.... Ну давай, Демон, не скучай там, понял?.."

Лешка бросил ручку. Про Ленку в очередной раз так и не решился написать, про такое не пишут. Наверно, армия не убила еще в Димке чувства монополии на Лешку, так бывает, когда затягивается детская дружба. А если категоричный Демон решит, что никому не нужен — вот это и будет авария.

Не чертилось. Не чертилось! Он посмотрел на часы — полтретьего. Улица словно умерла, словно ночь и темнота отправили ее в глубокий нокаут. Кто не спит — по пальцам пересчитать, несколько огоньков на весь квартал и прилежащие. На Володькино окно обычно первым падал его взгляд при обзоре, и оно замигало ему слабым светом. Условный знак, но что могло выключить из сна и Володьку?

— Да просто так. Я тебя в окне увидел, ну и поморгал.

— Тише. Давай сразу на кухню.

— А ты чего — чертишь? — жизнерадостно поинтересовался Володька, занимая свое место в облюбованном уголке.— И надо тебе это?

Лех знаком показал (двумя пальцами к горлу), как это его достало. А вслух спросил:

— Чай пьем?

— Ставь.

Леха поставил чайник, прикурил от газа (трюк отработанный).

— Много тебе еще осталось?

— Еще два листа...— затянулся.— И поясниловки. Листов восемьдесят.

— К субботе,— легкомысленно кивнул Володька.

— Врежу,— предупредил Лех.— Через неделю сдавать. Я бы застрелился, если б смог. Честное благородное. А ты чего так цветешь, братец?

— А мне чего. Мне дипломы не писать. Я и с учебой-то завязываю.

— Как это? — заулыбался Лех.

Он так и стоял у газовой плиты, скрестив руки на груди, в своей несгораемой клетчатой рубашке, глубоко и медленно затягиваясь.

— Меня учить — только портить. Я на работу думаю податься. В технаре переведусь на заочку — и вперед.

— Куда?

— Авторемонт. Есть такая шарашка у Горсовета. Мы там практику проходили. А мне понравилось. Большему все равно не научат, чем своими руками покрутишь и повертишь.

— Нифига.... Эх, надо было полтора года назад на тебя пари ставить....Сказал бы кто, что слесарем... Ухохотался бы.

— С чего?

— Ну такой ты был парнишка... непонятный.

— Твое влияние, — усмехнулся Володька. — Кайф мне от этих железок катит. Мы мамочку Мухинскую уже два раза от винтика до винтика разобрали и собрали.

— А с мотоциклом то чего?

— Это не сейчас. Мы сейчас экзамены сдаем. Тоже шило — в моем-то возрасте!

Они посмеялись. Потом Леха спросил, уже разливая чай.

— Чего предки Майкины? Все газуют?

— Ага... Мои то Мухины, знаешь? В Ростов свой сваливать собираются. У него здесь контракт кончится, все свои спецобъекты выстроит и через год-полгода — до свиданья, мама. А мать мелкого не оставит. И останусь я один, похоже на то.

— Ну, допустим, не один. Мы тебе жизнь то поукрашаем, я думаю.

— Валяйте, — разрешил Володька. — А я пока поработаю, привыкну...

— А армия? Планы ты хорошо строишь, а возьмешь и слетишь, раз с очки ушел.

— "Армия"... Где я, а где армия. Дурак ли я, часом? Нет уж, пока я в уме и твердой памяти, я туда не попаду. Как-нибудь пусть без меня скрипит телега. Скорее развалится.

— Что, Димка у нас дурак? Витька? Все лохи тупорылые, ты один умный? — неожиданно оскорбился Лешка.

— А ты? — прозрачно улыбнулся Володька.

— А что я? Я тоже тупорылый, не в том вопрос, что с белым билетом. Мне за Демона обидно, ясно, умник?

— Пусть я умник...— упрямо ответил Володька. — Ты всегда парень правильный, а я — нет. Я для себя живу, мне голова моя, и руки-ноги самому пригодятся, и голову я найду куда приложить, только не к панамке со звездочкой. А Майку я куда дену? На берегу оставлю? Я такую кашу замутил, там такая канитель с предками ее, а она за меня все равно обеими руками держится, как бы ей по ним не стучали. От такой девчонки уходить? Ради чего? Что бы там лопатой дергать? В уме ты, Леха?

— Да нет, ты прав, конечно, — признал Леха. — Эх, хорошо я сестренку пристроил. Самому приятно. Чего у вас с фольклором?

— А присоединяйтесь. Палатки найдем. Марта ты давно живого видел?

Лех соображал.

— На неделю. Лето. Ты ж сдашь свой диплом когда-нибудь? Отдых то человеку положен, я спрашиваю?

— Да на который мы с Мартингом вам сдались?

— Так ты Ленку бери. Март — человек самостоятельный, сам решит.

— Ее родители не отпустят. Стопудово.

— С тобой то? — засмеялся Володька.— С тобой хоть кого отпустят. Ей шестнадцать то есть?

— Как раз будет. Одиннадцатого.

— Не вопрос.

— Здравствуй, Лешка. Ты как?

— Здравствуй, прелесть. Я в угаре.

За два года Майка вытянулась из неуравновешенного подростка во вполне недурную девицу с небрежными рассеянными крошками бесятины в серых глазах: все теми же.

— Как диплом?

— Молчи... Всуе...

— Когда?

— В среду.

— Как Ленка? Уговорил?

— Думаешь, уговаривать надо было?

— Ну я ли не знаю, какая у тебя сила убеждения!— засмеялась Майка.— Ты сильно занят?

— Я очень сильно занят! — быстро сказал он.

— К Женьке сбегаем? Ну пожалуйста, на пять минуточек? Надо же тебе отдохнуть?

— Как все переживают о моем отдыхе! Не дергайте еще три дня, я ж потом до пенсии отдыхать буду.

— Железно!

Лех уселся рядом на скамью натягивать кроссы, не шнуруя.

— Как экзамены ваши?

— У меня все. А Вовка сейчас дома заперся. У него завтра электропривод.

Когда шагали к Мартингову киоску, Леха спросил:

— Как вредители?

Майка ответила как Володька, ровно:

— Нормально.

Марта подсекли в процессе трудовой деятельности. Он выдавал сигареты. Лех тяпнул его за серебряную печатку. Покупатель от киоска шарахнулся.

Женька открыл дверь и скрутил Лешку в закорючку, заломив ему за спину руку.

— Все, все! Пошутил!

Напоследок любовно получил по шее ребром ладони.

— Ну, кто на каратеку? — отдышался Мартинг. И потянул к себе Майку. — Привет, Майша.

Майка ухватила его за нос и крепко дернула.

— Я, Майка, Укротительница Пиявок!

— Почему пиявок? — традиционно обиделся Мартинг, запуская их внутрь.

— Подумай.

— Злые вы... Ну, нравится у меня? Только скажи, Леха, что не рай. Шоколад, сигареты, выпивки до фиговой кучи.

— Рай, рай... Только халява тебе все равно не улыбается. Не жизнь — борьба.

— За три дня уже с двумя девчонками познакомился. Только приглашай... — Мартинг довольно похлопал по дермантиновой лавке.

— Ну так угощай мою барышню. Чего хочешь, Майка?

— Шоколада!— злорадно прищурилась барышня.

— С ума сошла? "Сникерс" двести стоит. Может, на чупачупсе помиримся?

— На чупачупсе мы только подеремся, Мартинг.

— Держи жвачку. Стоп. Покажи вкладыш. Я наклеиваю тут.

Лешка засмеялся.

В окошко постучали. Пока Мартинг мечтательно прикидывал сдачу, гости оглядывались. Март был в черных джинсах и такой же рубашке, в вырезе которой на шее перекатывалась увесистая серебрянная цепочка.

— За пальцы то не хватают, князь серебрянный ?

— Да, — польщено закивал Женька.— Приобрел тут. Синяки носят, все что хочешь, за пузырь купить можно. Сейчас покажу.

Он слазил за пазуху, вытащил за цепь кулон — шестиугольную звезду, гордо продемонстрировал.

— Женька, ты чего, ориентацию поменял? Барух ата аданай?

— Чего? — подозрительно закосился Март.

— Это же еврейский символ.

— Это ты еврейский символ. Это знак конца света, армагедон, понятно?

— Без вариантов, — усмехнулся Лех.

— Нравится, Майка?

А Майка сказала, нравится. Она вообще за мир во всем мире.

Женька безобидно устроился между ними.

— Покурим?

Парни достали по сигарете, но в окошко снова постучали.

— Водка бодяжная?

— Фильтруй! — строго ответил в окошко Март.

— Я хотел сказать, бодяжная водка есть?

— Есть, конечно. Десять.

— Если откинусь, замучаю.

— Проверено, отец. Вчера пили.